Глава III

— Ге-ква!

Сейганко выкрикнул ритуальное слово Ичирибу, означающее смерть, и кинул трезубец. Трезубец рассек утренний воздух, а затем вонзился в сине-зеленые воды Озера смерти.

Веревка, сплетенная из лиан и прикрепляющая оружие к поясу Сейганко, размоталась на два человеческих роста, и трезубец вонзился в рыбу-льва прямо под каноэ, после чего на поверхности, покрытой рябью, появилась кровь и пузыри.

Рыба-лев поднялась из воды, длинная и толстая как каноэ, с челюстями, которые могли проглотить ребенка. Поток крови и жидкости цвета старого золота бил из раны, в которой торчал трезубец.

Массивные челюсти по-прежнему лязгали, и зубы, длиной с палец, издавали звук, подобный удару копья о деревянный щит. Жаберные крышки — похожие на львиную гриву, что и дало рыбе ее название, — хлопали.

Сейганко подождал, пока в рыбе не пробудится инстинкт нападать на первый попавшийся предмет. Этим предметом оказалось каноэ, и длинные зубы вонзились в твердое дерево долбленки. Они так глубоко вошли, что воин понял — каноэ придется латать после сегодняшней рыбалки.

Яростно бьющаяся рыба дергала за веревку, и рукоять трезубца моталась вокруг. Сейганко, не думая о возможных ушибах, взял дубинку, перехватил обеими и с силой ударил между двух чешуйчатых пластин левым глазом рыбы.

— Ге-ква!

Слово оказалось правдой. Удар в самую уязвимую точку означал для рыбы-льва смерть. Дрожь пробежала по ней от зубов до хвоста, и зубы выпустили каноэ. Будь Сейганко настолько глуп, что пожелал бы выдернуть трезубец, рыба погрузилась бы в озеро навсегда.

А так у него будет прекрасный трофей, и десяток Ичирибу попируют. Рыба-лев такого размера — не особый деликатес, но она враг людей; поедание ее передает людям часть силы этой рыбы и является местью за убитых ею.

Сейганко веревкой от трезубца привязал рыбу за кормой, сел и начал грести к берегу. Даже его силы не хватит, чтобы затащить этот улов на борт, но там, где мелко, другие рыбы-львы не набросятся на его добычу и не растерзают ее, так что он успеет позвать себе помощников.

Сейганко греб прямо к берегу, хотя это означало, что он причалит он недалеко от пещеры Добанпу. Он уже три дня ничего не слышал о Говорящем с духами, кроме того, что тот жив и что духи, посланные Посвященными богу, могут по-прежнему представлять для него опасность. Вследствие этих причин — а также, Сейганко знал, из гордости — Эмвайя ухаживала за ним сама, а любопытных отсылала заниматься своими делами.

То, что она не желала говорить любопытным, решил Сейганко, она может сказать своему будущему мужу. Да если и ничего не узнает от Эмвайи, стоит сохранить рыбу-льва. Если грести вокруг мыса, то, почуяв кровь, успеют собраться другие рыбы-львы. В большом количестве они, бывало, нападали и на каноэ.

И хорошо еще, что рыба-лев по большей части ведет одиночный образ жизни: каждая забирает себе часть озера и изгоняет оттуда остальных, кроме самок в брачный сезон. Если бы они охотились косяками, как делали это рыбки-кастратки, они бы очистили озеро от всего живого, не исключая, возможно, и людей.

Каноэ с рыбой-львом за кормой было тяжелым и неуклюжим, но сильные руки Сейганко и хорошее весло уверенно вели судно к берегу. Когда встало солнце, оно прогнало утреннюю дымку, и Сейганко увидел гору, поднимающуюся из остатков тумана. Наконец он увидел бухту, образованную тростником, защищенную от рыб-львов и крокодилов; оттуда Эмвайя обычно брала воду и купалась там, если ей это приходило в голову.

Сейганко улыбнулся. Если у Эмвайи хорошее настроение, он сможет присоединиться к ней. Совместное купание, как правило, завершалось лежанием в траве.

Затем кроме головы показались плечи и руки, и Сейганко увидел фигуру женщины, но не Эмвайю. Это бывшая пленница Кваньи, голая, как младенец, пользовалась купальней. При дневном свете и не перепуганная почти до безумия, она была еще более приятна на вид, чем в ночь набега.

— Где твоя хозяйка? — спросил он на Настоящем языке. Она может ненавидеть своих бывших хозяев, но вряд ли она, живя с ними, не выучилась хотя бы немного их речи.

Девушка вышла из воды, отряхнулась, как собака, И указала на пещеру. Капли, посеребренные утренним солнцем, сверкали в ее волосах и стекали по груди. Сейганко подумал бы, что она не знает о достоинствах своей внешности, если бы не поймал взгляд, брошенный украдкой из-под ресниц.

Он ухмыльнулся. Если даже не считать данных Эмвайе клятв, что у него не будет других женщин, кроме как с ее разрешения, он сомневался, разумно ли завалить сейчас служанку своей невесты. Он знал также, как наверняка положить конец ее уловкам.

— Эй! Женщина Эмвайи, у меня есть для тебя работа. — Сейганко тянул за веревку, пока над водой не показался хвост рыбы-льва. — Иди сюда и помоги вытащить эту тварь на берег!

Девушка бросила взгляд на рыбу, потом на Сейганко и тут же убежала в пещеру, так и не одевшись. Сейганко вытащил каноэ на берег, сел на набедренную повязку, оставленную девушкой, и принялся точить трезубец, за этим занятием его и застала Эмвайя.

Когда он наконец смог высвободиться из ее объятий и сам отпустить ее, он оглядел Эмвайю. Сейганко заметил, что она стала бледной и похудела так, как не случилось бы и после трех дней ордалий или ритуальных мук. Или, по крайней мере, любых мук, кроме одной.

— Твой отец...

— Добанпу Говорящий с духами жив. Он спит сейчас здоровым сном и видит хорошие сновидения. Я подала ему каши и воды, желудок его принял их.

Она говорила, будто ритуал все еще не кончился, но Сейганко увидел непривычную влагу в уголках ее глаз. Он протянул руку, чтобы смахнуть слезы, и она схватила его за запястье, словно утопающий.

— Сейганко, прости мне мою слабость. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой...

— Нет, ты не такая, как та девка, что ты взяла себе в служанки. Та хотела, чтобы я видел, как она купается.

—Я так и подумала, когда она поднялась ко мне голой. Что ты ей сказал?

Сейганко рассказал правду, и Эмвайя вознаградила его смехом, в котором слышались нотки ее обычной веселости.

— Я помогу тебе с этой рыбой, а потом поговорю с Мокоссой.

— Это ее имя?

— Думаю, это имя ее племени, одного из тех, что живут за землями Кваньи. Она не дура, но жизнь среди Кваньи лишила ее почти всего разума, что у нее был.

— Не настолько, чтобы ей не нравились воины, предупреждаю тебя.

— Ты понравишься любой женщине, способной соображать, Сейганко. Я только что сказала тебе, что Мокосса женщина сообразительная.

— Ты хочешь мне польстить, Эмвайя?

— Я это делала так часто, что мне нет нужды пытаться делать это снова.

Если она способна сейчас шутить, вряд ли у нее есть страшные новости. У Сейганко мелькнула мысль запусти, руки под ее набедренную повязку, развязать на ней узел, и пусть духи возьмут эту рыбу-льва!

Однако что-то в ее голосе....

— Твой отец узнал что-нибудь у слуги Посвященных богу?

— Думаю, я могу тебе помочь вытащить рыбу на берег не хуже Мокоссы. Поскольку я не хочу, чтобы намокла набедренная повязка...

— Эмвайя. — Он взял ее за плечи так крепко, что подумал, не ударит ли она его. — Отец твой вызвал сильных духов, а он не настолько крепок, чтобы легко это переносить. Что он узнал?

Эмвайя содрогнулась, но не разрыдалась и не попыталась вырваться. Через некоторое время она пошевелилась и мягко убрала руки Сейганко со своих плеч.

— Духи были сердиты из-за того, что им пришлось бороться с защитой, установленной Посвященными богу вокруг своих слуг. Я также думаю, некоторые из них были ранены.

Духов можно ранить, хотя и не так легко и не та образом, как людей. Сейганко достаточно изучил искусство Добанпу, чтобы знать это. Если у Посвященных богу есть сила установить такую защиту вокруг тех, им служит...

— Посвященным богу стало известно, что проклятый Ксухотл пал.

Слова эти звучали так, будто Эмвайя очищает от какой-то скверны. Действительно, лицо ее казалось теперь более сосредоточенным, она склонилась к Сейганко и прижала лицо к его плечу. Он положил руку ей на спину, ощущая гладкую кожу и чувствуя силу ней, но не ища сейчас ничего более.

— Как он пал?

— Трудно было понять. Похоже, один из воинов Кваньи охотился далеко на востоке в то время, когда пал город. Он вошел туда беспрепятственно, исследовал его, увидел, что все внутри мертво, затем бежал, опасаясь, что разрушившие город явятся и за ним. Посвященные богу выведали этот рассказ и отдали охотника Живому ветру. Они стараются утаить это знание до тех пор, пока не придумают, какую пользу можно извлечь из этого.

Если бы у Посвященных богу ума было чуть больше, чем у пиявки, они бы просили сейчас Добанпу объединить их знания с его знанием, чтобы вместе бороться с тем, что смогло победить проклятый город. Любое существо такой мощи может покорить все племена леса так же легко, как рыба-лев поедает форель.

Посвященным богу, однако, недоставало такой мудрости. Даже если бы они набрались ее сейчас, Чабано из племени Кваньи не позволил бы им испортить его мечты о завоевании. И Добанпу скорее всего откажется поверить Посвященным богу, даже если они и Чабано вместе попросят его о помощи. Сейганко надеялся, что ему не придется высказывать последнюю мысль там, где его может услышать Эмвайя. Она знала, что отец ее может быть и гордым, и упрямым, но она не дала помолвленному с ней права говорить это вслух.

— Кто еще знает об этом из рядовых членов обоих племен?

—Этого отец мой узнать не смог. Ты думаешь, Посвященные богу попытаются скрыть это от Чабано?

— Если это им удастся, то может оказаться полезным для них, — отвечал Сейганко. — Говорят, Чабано завидует власти Посвященных богу и хочет вести свои войны без них. Если Посвященные богу объединятся с той силой, что разрушила Ксухотл, Чабано будет ребенком ни них.

— Только сумасшедшие могут думать, что такая сила станет служить им!

— Я знаю, что власть шамана ограничена. Ты также это знаешь. Оба мы узнали это от твоего отца, который был рожден с этим знанием. — Сейганко пожал плечами: — Посвященным богу повезло меньше.

— Пусть будут прокляты Посвященные богу! — произнесла Эмвайя яростно. Затем ее рука поскользила вниз по спине Сейганко и дальше под его одежду, так что не Эмвайя первой оказалась без одежды.

* * *

Чтобы обезьянью шкуру можно было носить, необходимо высушить ее на солнце. Конан не надеялся, что у них появится возможность сделать это, и предложил Валерии свою рубаху. Она приложила ее к себе и рассмеялась:

— Как ночной халат я еще могу ее взять.

— Моя шкура прочнее твоей, Валерия, и не изнежена в Аквилонии.

— Я пережила солнце и ветер на море, так что не боюсь, пока эта обезьяна не высушится.

— Или пока не сгниет.

— Тебе Кром говорит, чтобы ты всегда надеялся на худшее?

— Кром не такой бог, который кому-нибудь что-нибудь говорит, по крайней мере он не отвечает на вопросы, — сказал Конан. Суровый киммерийский бог не был для него предметом шуток, так же как и для любого рожденного в Северных землях, где имя этого бога звучало грозно.

— Значит, поэтому у тебя рот тоже почти всегда закрыт? — спросила Валерия. Видя, что ответа не последует, она пошла следом за киммерийцем.

Не успели они далеко уйти от места своей ночной стоянки, как недолгий, но сильный дождь промочил их обоих и оставил всюду после себя лужи с чистой водой. Они напились, затем отрезали зеленые ветки от упавшего дерева и сделали палки. С их помощью — особенно нужна была палка для Валерии, с ее сбитыми ногами, — они прошли значительное расстояние за оставшуюся часть утра.

В полдень, голодные, они вышли на берег реки, слишком глубокой, чтобы переправиться вброд. Конан оглядел поверхность реки, обращая внимание на омуты. Столь же внимательно он оглядел берега реки, включая места, где звериные тропы кончались площадками растоптанной грязи с разбросанными по ней листьями.

— Крокодилы, — сказал он коротко.

Валерия со страхом посмотрела на воду.

— Я думаю, мы смогли бы сделать плот и предоставить остальную работу реке.

— Она течет на юго-запад, куда мы и собираемся направиться. Но у нас нет инструментов, а с бревна крокодилы быстро нас стащат.

Конан посмотрел на лес, растущий по берегам, и увидел упавшие деревья. Они мало подходили для плота, а некоторые из них были так велики, что даже с его силой их не скатить в воду.

— Нет, я не думаю, но нам в любом случае следует заняться охотой, чтобы поесть. Поделись добычей с крокодилами, и они могут позволить спокойно переправиться.

Валерия пожала плечами:

— Если это удается с акулами, может, удастся и с крокодилами. Но я бы продала свою душу в обмен на каноэ.

— Продай еще тело в обмен на топор, и я сделаю каноэ, — сказал Конан и увернулся от палки, брошенной Валерией.

Голод и необходимость сохранять тишину заставили прекратить словесную перепалку. Они отыскали укрытия, из которых были видны спуски к реке, куда звери приходили на водопой. Конан подозревал, что им, вероятно, придется ждать долго, поскольку лужи с дождевой водой утолили жажду животных. Уже может стемнеть, когда явятся звери, а Конану не очень хотелось в темноте тягаться с крокодилами и соревноваться с ними в сообразительности. Пророк из Конана не получился. Еще не настал вечер, как сквозь кусты, сопя и пыхтя, начало продираться семейство свиней. Их было всего пять: старый боров, свинья и вслед за родителями семенили три поросенка.

Пользуясь языком жестов барахских пиратов, Конан сказал Валерии, чтобы она брала свинью, а если не получится — поросенка. Этого хватит для их собственного пропитания. Сам же он встретится с боровом — и если крокодил не будет сыт от такой горы ветчины, то он наверняка существо неживого мира.

Конан отбросил эту мысль с отвращением, какое испытывал ко всякому колдовству. Однако он не мог забыть прошлой ночи. Не почувствовал ли он все-таки, что где-то недалеко действовала мощная колдовская сила?

Киммериец не удивился бы, узнай он о такой силе. Из рассказов, которые он слышал в Ксухотле, следовало, что строители города вполне могли оставить после себя не только камни, но и колдовские силы. Древняя, злая, нечистая магия, вероятно берущая свое начало от знаний, дошедших из Ахерона, империи кошмаров. Даже легенды разнились между собой в рассказах о том, как далеко расползлись эти знания, сколько времени они существуют и как глубоко пустили они корни в умах людей.

Также не сходятся между собой легенды и рассказы и том, как человек становится ведуном — имя, даваемое на Севере тем, кто имеет еще чувства, кроме обычных пяти, которые позволяют ему обнаруживать действие колдовства. Легенды не согласны даже в том, существуют ли такие люди вообще. Некоторые утверждают, что человек просто обретает способность чувствовать мельчайшие изменения в природном мире, которые всегда вызывает любое заклинание.

Конан мало придавал значения подобным спорам, и меньше всего спорам по последнему вопросу. Если бы эти разговоры могли заставить колдунов бросить свое ремесло и стать честными людьми, он с удовольствием присоединился бы к обсуждению и говорил, пока не пересохнет горло. Но в действительности дела обстоят так, что Конан предпочитал, чтобы горло его вообще не пересыхало!

А сейчас боров нюхал воздух с тщательностью вражеского разведчика, отыскивающего засаду. Он ничего не почуял. Легкий бриз дул от него в сторону охотников, да и Конан с Валерией провели в джунглях достаточно много времени, так что их собственный запах частично заглушался запахом леса.

Конан кивнул, и Валерия обнажила меч. Он слегка застрял в ножнах, и тихий скрежет заставил борова поднять голову. Он снова понюхал воздух, и на этот раз свинья стала так, чтобы загородить своих поросят от возможной опасности.

Первая опасность, обрушившаяся на них, исходила не от людей. Конан не видел ряби на воде, но он увидел, как мокрые, утыканные зубами челюсти вырвались из воды и захлопнулись, ухватив свинью.

Визг ее отдалился эхом — птицы взмыли в воздух, и на расстоянии полета стрелы с дерева посыпались обезьяны. Валерия выскочила из укрытия, не замечая борова, замахиваясь мечом на одного из бегущих врассыпную поросят.

Вначале боров, пригнувший голову и пытавшийся пропороть крокодила, не обратил на нее внимания. Рептилия, патриарх в своей породе, выбросила себя так далек берег, что не могла тут же вернуться в воду. Когти рыли грязь, а хвост бил из стороны в сторону, пока крокодил пытался отогнать борова, удержать умирающую свинью и вернуться в свое речное убежище.

Наконец все три действия ему удались. Кровавый бурун отметил его отход. Валерия как раз вогнала меч в шею второго поросенка, когда боров повернулся к ней. Если бы боров оказался немного проворнее, то песни, сложенные впоследствии о Валерии из Красного братства, были бы значительно короче. Но она обернулась, выхватила меч, затем кинжал и отскочила, увернувшись от борова, несущегося со скоростью, сравнимой со скоростью Конана. Киммериец вспомнил, сколь страшна была Валерия в битве в Ксухотле, когда кинжал ее полоснул борова по рылу.

Огромный боров завизжал от боли и ярости и отступил. Его копыта месили грязь почти так же сильно, как лапы крокодила до этого. Он пытался найти опору на скользком берегу, чтобы ринуться в атаку, но опять был недостаточно быстр. Боров не успел еще подготовиться к нападению, когда Конан был от него уже на расстоянии меча. Не было никакого изящества или искусства в том, как меч опустился на толстую шею борова. Мастера меча от Зингары до Ванахейма, в страхе отшатнулись бы при виде грубой силы удара, пристойной более палачу, чем мастеру фехтования.

Но на это было наплевать и Конану, нанесшему удар, и борову, замертво повалившемуся, и Валерии, обнаружившей борова лежащим у своих ног.

Валерия обернулась, в глазах ее сверкали боевые огоньки, она откинула волосы с лица. Движение ее рук колыхнуло груди. Весь ее вид заставил бы кровь кипеть и венах у мужчины: охотница рядом со своей добычей на фоне залитой солнцем реки.

Она стояла так, что опять Конан не заметил на воде ряби, предупреждавшей об опасности. Второй крокодил был такой же большой, как и первый, но не столь быстрый. Кроме того, он громко, мерзко, с шипением, дышал, когда скользил вверх на берег.

Валерия отскочила, когда челюсти сомкнулись на расстоянии руки от ее ноги. Не посмотрев, куда она прыгает, Валерия приземлилась на скользкий участок, пошатнулась, потеряла равновесие и повалилась на киммерийца. Он удержал ее и отдернул в сторону. Спина его с силой ударилась о ствол дерева, покрытый красной корой. Дерево задрожало и отозвалось гулом, похожим на звук мельничного колеса. Тут же, чувствуя новую опасность, Конан сделал шаг от дерева, отпустив Валерию.

В следующее мгновение земля исчезла у него из-под ног. Он полетел в пустоту, взяв с собой лишь память и надежду. Память об искаженном ужасом лице Валерии, провожавшей его взглядом. Надежду, что она вспомнит о крокодиле у себя за спиной, а не будет беспокоиться о нем.

* * *

Гейрус, главный из Посвященных богу — или Первый Говорящий с Живым ветром, как обращались к и во время ритуала, — потрясал посохом. Этого было недостаточно, чтобы умерить его ярость, так что он с силой ударил посохом о камень, отливающий серебром и лежащий у его ног.

Трое воинов клана Кобры попятились, будто ожидали, что камень раскроется по команде Гейруса и проглотит их. В их глазах были видны только белки, а дрожащими руками воины зажимали себе рты, что было ритуальным жестом, означающим нижайшую просьбу.

Не будет им от Гейруса пощады, и не заслуживают они ее.

— Шестеро убиты, трое захвачены, в их числе одна из моих наложниц! — бушевал Гейрус. Он мог сделать свой рык подобным львиному, если бы захотел, хотя уже не с такой легкостью, как в молодости. В те времена он мог бы поставить на колени самого Чабано силой колдовства голоса!

— Прости... — пролепетал один из воинов.

— Нет прощения такому легкомыслию! — ревел Гейрус. — Легкомысленно было брать ее с собой и такой путь. В десять раз легкомысленнее отдавать девушку жителям озера!

Гейрус не использовал в этот раз львиный голос. Ему надо было беречь силы, к тому же он не желал, чтобы все сказанное было подслушано.

Даже в самом доме Говорящего с Живым ветром те, чьи сердца лежали ближе к Чабано из племени Кваньи. Они не преминут поведать ему о любых секретах Служителей, если решат, что это может снискать им симпатию вождя.

— Вы покойники, — сказал Гейрус чуть тише. — Однако я расположен даровать вам столько милости, сколько вы заслуживаете. Вы можете избрать себе вид смерти. Отдать мне вас Живому ветру? Или предать вас иной смерти на мое усмотрение?

Простое упоминание о Живом ветре заставило одного из воинов упасть на колени, чего он никогда бы не сделал ни перед одним человеком, предпочтя смерть. Гейрус напряженно улыбнулся, так что показал лишь те зубы, которые были еще белыми и здоровыми.

Гейрус понимал ужас воина. Живой ветер забавлялся с теми, кто попадал к нему с незамутненным сознанием, играя с ними как кошка с мышкой. Безумие и агония длились так долго, что смерть становилась желанным избавлением.

— Пусть будет так. Вас постигнет судьба, какая ждет любую кобру, подползшую слишком близко к детенышам леопарда.

Заклятие, произнесенное Гейрусом, не вызвало грома. Мерным звуком, какой услышали воины, было рычание вызванных тайных колдовством леопардов, почуявших добычу. Когти высекли из камня золотые искры, когда леопарды набросились на воинов.

Гейрус сдержал обещание. Леопарды убили жертв быстрее, чем это обычно делал Живой ветер. Клыки вырвали горло, когти вспороли животы, и крики ужаса и агонии не долго разносились по туннелям. Леопарды все еще жадно пожирали трупы, когда Гейрус опустил прочную решетку, перегородив туннель.

Было время, когда он мог воздвигнуть преграду перед леопардами одним лишь колдовством. То время молодой силы прошло и больше не вернется.

А сейчас он только мог вызывать, когда нужно, леопардов и возвращать их назад, когда они уснут, насытившись человеческой плотью.

Гейрус не молился ни одному из богов, известных по имени среди людей. Не молился он также и Живому ветру — он не бог; это было ясно с той поры, как появились Служители.

Вместо этого он надеялся, что невозможность удержать в секрете известие о падении Ксухотла не принесет вреда. Вероятно, это было тщетной надеждой, поскольку ни Чабано, ни Добанпу не дураки. Гейрус успокоил себя, решив, что, будь они таковыми, не было бы никакой необходимости бороться с ними и он не испытывал никакой гордости от победы. И первый, и последний бой следует вести с достойным противником.

Но потерять... девушку! Одна она будет стоить Сейганко самой медленной смерти, какая только может быть, но только после того, как он посмотрит, как так же медленно умирает Эмвайя. Или, может, лучше пусть вначале дочь Добанпу посмотрит на смерть своего жениха, перед тем как умереть самой?

Будет время решить, когда они оба окажутся в его руках. В обоих случаях будет обеспечена покорности девушки до конца его дней. Первый Говорящий с Живым ветром будет спать в хорошо согретой постели, как и подобает победителю.

* * *

Исчезновение товарища Валерии произошло быстро и беззвучно. Мгновение она чувствовала его у себя спиной, в следующее же — отточенный боевой инстинкт сказал ей, что позади никого нет.

Она снова прыгнула, почти потеряв последнюю одежду. Крокодил шипел как котелок с убежавшей похлебкой и переваливаясь, полз вперед. Его пасть — длиной в рост двенадцатилетнего ребенка — зияла и затем захлопнулась со звуком, изданным скорее сталью, чем костью. Валерия кое-что знала о морских крокодилах, поскольку однажды бросала якорь в устье реки, которая кишела ими. Она никогда не была в землях вдали от моря, где реки также рождали этих тварей, но решила, что эти рептилии, должно быть, во многом походят на своих морских сородичей. Этот крокодил будет быстр в воде, медлительным на суше, живучим и медленно соображающим. Без сомнения, сейчас он ломает мозги над тем, что ему делать теперь, когда первый его бросок не удался.

Она могла давно уже убраться с берега реки подальше от всех крокодилов, если бы была готова оставить Конана перед лицом опасности, которая выпала ему. «Или и в которую он сам свалился», — заключила Валерия, поскольку видела, как, казалось, сама земля поглотила его.

Мысль эта заставила ее в следующий раз прыгнуть осторожнее, и она возблагодарила Митру, когда приземлилась на твердую почву. Затем Валерия сбросила саги. Неважно, какие там волдыри, но босиком она лучше чувствует поверхность — речной ли берег в джунглях или палубу.

Она вынула кинжал, занесла меч и внимательно оглядела противника. Для нее было немыслимо искать безопасности, покинув Конана, — это против ее природы и всего, чем она жила еще до того, как стала женщиной.

Аквилонка и киммериец были связаны боевыми узами так же прочно, как если бы их соединяло кровное родство или клятва, произнесенная перед десятком священников. И столькими же богами. Она скорее вернется на службу к парикмахеру или даже будет танцевать в таверне, чем нарушит такой союз, какой связывает ее с Конаном.

То, что он желает ее, конечно, помеха, подобно мухе, жужжащей вокруг головы. Но не бьют же себя по голове молотком, чтобы избавиться от мухи!

Крокодил снова зашипел и пополз вперед. Валерия переместилась так, чтобы видеть весь берег, а не только своего врага. Больше всего она боялась, что появится его собрат. Первый крокодил скорее всего будет жрать свинью, но там, где есть два чудовища, может появиться и третье. Валерия не видела никаких признаков еще одной рептилии, но заметила небольшое углубление в земле, где мох и спутанные мертвые лианы, казалось, проседали. Если это место поглотило Конана, возможно, его можно уговорить поглотить и крокодила.

Вдруг монстр бросился вперед со скоростью, удивившей Валерию. Неожиданность не замедлила действий Валерии и не заставила позабыть, что глаза у всех тварей находятся недалеко от мозга.

Пока крокодил совершал свой бросок, Валерия отскочила — более того, она развернулась в воздухе с изяществом, заставлявшим не одного воина кидать серебро, даже золото, в прежние годы. Приземлилась она верхом на неровную спину крокодила, как раз пониже массивной шеи.

Прежде чем крокодил успел сообразить, что жертва исчезла из виду, Валерия ударила. Кинжал с силой опустился па покрытую чешуей шкуру, отыскивая щель и вошел достаточно глубоко, чтобы за него можно была держаться. Затем Валерия подняла меч, направила концом вниз и глубоко вогнала в правый глаз крокодила.

Клинок был неудобен для того, чтобы им колоть, и ни в какую другую часть тела животного он бы не смог войти. Но нанесенный в это место удар стоил крокодилу жизни.

Шипение переросло в пронзительный вой, когда Валерия спрыгнула с твари с таким отчаянием, будто запрыгивала из кишащей акулами воды в лодку. Хвост крокодила бешено колотил, ломая кусты, сдирая кору с толстых деревьев и осыпая Валерию землей и листьями. Затем животное последний раз дернулось, перекатилось и ударилось головой о дно того самого углубления.

В таинственной тишине земля разверзлась. Раздался звук рвущихся лиан и ломающихся корней, и крокодил начал заваливаться в отверстие. На какое-то мгновение хвост его снова взмахнул, будто последней конвульсией чудовище слало прощальный привет своему победителю. Затем крокодил исчез.

Но земля не сомкнулась над ним. У того устройства или заклятия, что захлопнуло ее перед этим, казалось истощились силы. Дыра у ног Валерии зияла шириной в рост человека. Она вгляделась в полумрак и дальше в темноту, столь же непроглядную, как морская бездна.

Валерия проглотила слюну. Она не могла прогнать мысль, что даже Конан не способен пережить такое падение... если вдруг остался в живых, то крокодил непременно прикончит его.

Однако ей не убедиться в этом, если только самой не спуститься и не отыскать киммерийца или его тело. Она не хотела думать о том, с чем столкнется, если найдет его живым, но беспомощным от ударов, полученных во время падения.

— Конан, — проговорила она, — жизнь моя бы проще, если бы ты никогда не покидал своей Киммерии.

«Да и, без сомнения, также и короче».

Голос, прозвучавший в ее сознании, не был голосом Конана, но довольно близко напоминал его, что заставило Валерию вздрогнуть.

Что ж, пусть так и будет. Она лазит с самого детства, а однажды один матрос сказал, что у нее глаза на всех пальцах рук и ног. Это поможет, а также прочный кусок лианы или несколько кусков, связанных в длину и сплетенных вместе, чтобы удержать ее вес.

Мертвые лианы слишком гнилые для этого, но вокруг полно живых. Не успели солнечные блики на реке измениться, как Валерия имела уже при себе веревку. Она закончила свои старания тем, что привязала один конец веревки скользящей петлей, перекинула сапоги, связанные тесемкой, через шею и привязала к мечу тонкую лиану вместо ремешка.

Лиана не так хороша в качестве веревки или ремешка, как шемитская кожа, но Валерия привыкла обходиться подручными средствами. Пока будет лезть, она привяжет меч тонкой лианой за спиной, но как только окажется на твердой поверхности, оружие снова понадобится.

Она сделала всю работу при данном самими богами дневном свете здесь, на речном берегу, который теперь, казалось, был даже приятен по сравнению с темнотой у ее ног. Остальная часть ее обязанностей лежала внизу.

Валерия сделала несколько глубоких вдохов, пока не успокоила себя настолько, насколько можно. Затем свесила ноги через край дыры и начала спуск.

Загрузка...