Командор

46 Флейшман. Шлюпка

Понятия не имею, как мы уцелели в этом аду. Вместо связной картины в памяти остались разрозненные обрывки. Прыгающие на квартердек пираты, рвущая их тела картечь охотничьего карабина, занесенная надо мной сабля, мой выстрел в упор, калейдоскоп ударов, мелькающий разъяренным дьяволом Серега, еще один выстрел…

В безумной лихорадке боя мне было не до оценки нашего положения, и лишь спустив шлюпку, я понял, что дело – труба, и сейчас Кабан взорвет всех к чертовой матери. Но даже это знание пришло как нечто абстрактное, точно моей судьбы это никак не касалось. Никогда не считая себя храбрецом, тогда я не испытывал ни малейшего страха. Я вообще ничего не испытывал, кроме какого-то необъяснимого азарта.

«Есть упоение в бою…» Да, есть. Признаю правоту поэта. Только упоение это сродни алкогольному и заглушает все остальное. Человек теряет голову, и спроси его потом – не вспомнит, что делал, когда и как. Редкие люди сохраняют способность рассуждать в таком состоянии, а если они при этом умеют отдавать четкие приказы, то им цены нет.

Выполняя приказ, я помог спуститься в шлюпку раненым Сорокину и Кузьмину, подтолкнул туда каким-то чудом уцелевшего Петровича и крикнул остальным, бившимся у трапов на ют, чтобы они приготовились по сигналу покинуть корабль. Натиск пиратов не слабел, но Ардылов переиначил мои слова и сбежал в шлюпку. Остальные сражались, позабыв обо всем.

И тут атака на трапы внезапно захлебнулась. Часть флибустьеров бросилась обратно на фрегат, а вскоре я услышал сигнал Кабанова – три револьверных выстрела подряд, а после краткой паузы еще три. Похоже, ребята свое дело сделали.

– Все в шлюпку! Сейчас рванет! Отходим! – я заорал так, что не узнал своего голоса.

Наверное, я мог бы и не кричать. Все знали значение сигналов, и через минуту мы отвалили от борта обреченной бригантины.

Думаю, что мы побили рекорд по скоростной гребле, и все равно не успели отойти достаточно далеко. Нас спасло то, что нас прикрывал борт бригантины, и обломки взорвавшегося фрегата миновали шлюпку. Мы продолжали грести изо всех сил, и тут рванула бригантина. Вокруг нас обильно падали обломки, но, к счастью, ни один не обрушился на чью-то голову.

– Поворачивай! Там мог кто-нибудь уцелеть, – твердо приказал Сорокин. Мы молча развернули шлюпку и направились к тому месту, где недавно сцепились в схватке два корабля. И только тогда я посмотрел, кто же уцелел в кромешном аду боя.

Из всех десантников в шлюпке был только раненый в левое плечо Сорокин. Из экипажа «Некрасова» осталось двое – Кузьмин и Ардылов, причем первый был тяжело ранен в ногу. Рядом с ними сидел Петрович со своим неразлучным чемоданчиком. Из пассажиров – Рдецкий, Аркаша Калинин, Женя Кротких, Вовчик, секретарь Лудицкого Зайцев, Владимиров и Астахов. Кроме Грифа, остальные были примерно моими ровесниками и вообще достаточно спортивными ребятами, вот только долговязый Вовчик мне совершенно не нравился. Но тут уж выбирать не приходилось…

Как ни странно, но при взрыве погибли далеко не все. То тут, то там мы видели судорожно вцепившихся в обломки людей. Мимо пиратов мы проплывали без тени сострадания, а одного, пытавшегося вцепиться в шлюпку, Рдецкий добил веслом. Зато как мы обрадовались, когда увидели Ширяева! Гриша буквально в последний момент успел прыгнуть за борт, и судьба оказалась к нему милосердна.

Теперь нас стало двенадцать. Если вспомнить, что на «Некрасове» было восемьсот, то остается лишь удивляться, как в число уцелевших попал я сам! Особой физической подготовки у меня никогда не было, единоборствами не увлекался, стрелок неважный… Видно, судьба…

А потом, когда мы описали вокруг обломков почти полный круг, случилось подлинное чудо. МЫ УВИДЕЛИ КОМАНДОРА! Всего израненного, в прожженной одежде, но все-таки живого. Он плавал, судорожно вцепившись в обломок мачты, и нам едва не пришлось вытаскивать Сергея вместе с ним.

Кабана взрывной волной отбросило далеко в сторону. Он мало что помнил кроме того, что летел куда-то высоко-высоко. Потом упал в воду, едва не захлебнулся, а когда всплыл, рядом плавал тот самый кусок рангоута…

Из всех наших раненых Сергей был самым тяжелым. Пиратский клинок вошел ему под сердце – к счастью, неглубоко; было еще несколько свежих ран, но Петрович, осмотрев его, сказал, что прямой угрозы для жизни пока нет. А потом добавил, что в ближайшее время о подвигах придется забыть.

– Я рад забыть о них навсегда, доктор, – слабо улыбнулся командор и тут же попросил произвести инвентаризацию всего, что у нас осталось.

Собственно, пересчитывать было почти нечего. Из оружия при нас осталось шесть абордажных сабель, кинжал у Сорокина да два ножа. Три кремневых пистолета, ТТ Рдецкого с двумя последними патронами и «макаров» у Кости с тремя. В шлюпку заранее был сложен небольшой НЗ: сухари, вяленое мясо, три бочонка с водой, несколько бутылок рома, топор и два мушкета с запасом пороха и пуль выстрелов на сорок. Вот и все, чем мы располагали, а ведь теперь наше положение и без того ухудшилось до предела.

Мы болтались в небольшой шлюпке посреди моря. Где-то неподалеку должен быть остров, куда отправились наши женщины, но мы знали лишь примерное направление на него, а видеть его, сидя почти у поверхности воды, не могли. Но остров, кому бы он ни принадлежал, был нашим единственным спасением, и мы стали грести в ту сторону, надеясь достигнуть его до темноты.

Порция рома ненадолго придала нам сил, и мы старались вовсю. Однако время шло, а заветной суши не было. Или мы сбились с курса, или нас снесло ветром и течением, или до острова было дальше, чем нам казалось. Каждый был волен выбирать любую причину.

Когда солнце закатилось за горизонт, мы перестали грести и немного перекусили. Никто не мог сказать, как долго продлится плавание, и скудные запасы сразу решили экономить. Неужели мы спаслись лишь для того, чтобы в итоге умереть от голода и жажды? Уж больно жестокая получается шутка…

Но что бы ни сулила в дальнейшем судьба, ночью грести не имело смысла. Оставалось одно – отдыхать, и мы, кто как смог, улеглись в тесной шлюпке.

Спалось мне тяжело и тревожно. Мне снились кошмары ушедшего дня, бой, оскаленные бородатые физиономии пиратов. Несколько раз я просыпался и слышал, как постанывают в тревожном забытье раненые. Выспаться и отдохнуть никому не удалось.

– Ну, и куда нам теперь? – язвительно поинтересовался на рассвете Рдецкий.

– А что, есть какие-то предложения? – задал ему встречный вопрос Кабанов. Он был очень бледен и даже говорил с трудом.

– Какие у нас могут быть предложения? Ты начальник, тебе и решать, – ушел от ответа Гриф.

– Все метишь на мое место? – Похоже, они решили объясняться одними вопросами. – Валяй, проводи очередное голосование.

– Избави бог! – на этот раз вполне искренне отозвался Рдецкий. Кому охота командовать горсткой людей в затерянной посреди моря шлюпке?

– Жаль. Другого момента может не представиться. Меня можно считать выбывшим из строя. – Кабанов оглядел уцелевших. – Думаю, нет смысла приукрашивать наше положение. Надеюсь, не все моряки здесь пираты и помогают потерпевшим кораблекрушение. Но в любом случае, – в голосе командора зазвучали знакомые металлические нотки, – мы обязаны соблюдать дисциплину. Только анархии в открытом море нам не хватало… Никакого своеволия не потерплю. Возражения есть?

– Что толку от возражений? – заметил Гриф. – Не знаю, помогут ли нам приказы, но бардак уж точно не поможет. Не хочу тебя обидеть, Сергей, но… может, не стоило взрывать корабли? Вдруг бы нам удалось победить?

– Не удалось бы, – слабо покачал головой командор. – Не знаю, в чем я допустил ошибку, но бой мы проигрывали безнадежно. Нас зажали на юте, драться стало некому и нечем… Продержались бы еще несколько минут – и все. А в плен тут, сами знаете, не берут… Кажется, перед самым взрывом мне удалось свалить самого сэра Джейкоба, но и без него пираты просто задавили бы вас числом.

– А почему это «нас»? – угрюмо поинтересовался Вовчик. – Себя к нам ты уже не причисляешь?

– Потому что, если бы не взрыв, меня бы через несколько секунд убили, – пояснил Кабанов.

По губам Вовчика скользнула самодовольная улыбка. Надо же, непобедимый десантник сам признается в собственной слабости!

– Надо было всем уходить на катере. Тогда бы все уцелели, – высказал свое мнение Астахов.

– В катер мы все не влезли бы, – не согласился Кузьмин. – Да и скорость у него… фрегат бы его в два счета догнал. Нет, мы поступили правильно. Узнать бы только: добрались ли они до того острова?

– Классическая военная логика, – пробормотал Гриф. – Для спасения десяти человек им не жалко положить сотню!

– Положим, не десяти, – возразил Сорокин. – И ведь были же у нас шансы отбиться от пиратов – если бы не подпустили их для абордажа. А женщины нам мешали бы в бою. Баба на корабле приносит несчастье – это не нами придумано.

– Выходит, Лудицкий тоже мешал? Значит, советник президента приравнивается к бабам? – слабо улыбнулся Зайцев.

– И то и другое, – под общий хохот согласился Кабанов. – Вот если бы мы с пиратами состязались в том, кто больше друг другу лапши на уши навешает…

– Все равно, неплохо мы им врезали! – Игорь Владимирцев, здоровенный спортивный парень, занимавшийся не то карате, не то ушу, с гордостью посмотрел на свою саблю. – Эх, будь их хоть чуток поменьше, захватили бы мы фрегат.

– Зачем нам фрегат? Мы и с бригантиной обращаться толком не научились, – заметил Женя.

– Поэтому наш доблестный командор и утопил оба корыта, – вставил Владимирцев. – Думает, что хоть со шлюпкой-то мы управимся.

Как ни странно, эти примитивные остроты имели успех. Нам была необходима какая-то разрядка. Наша судьба в очередной раз висела на волоске, так лучше встретить ее приговор смехом, чем отчаянием.

– Хорошо хоть, какой-нибудь линкор не захватили! Сидели бы на нем и гадали, зачем он нам нужен? – подхватил Женька.

– А я следующий раз возьму в круиз торпедный катер, – продолжил Владимирцев. – И быстро, и безопасно.

– И танкер с горючим в придачу. Чтобы не идти на торпедном катере под парусами, – серьезно сказал Кузьмин.

– А я вообще никогда не выйду в море… – Едва разговор перестал касаться лично его, Серега прикрыл глаза и открыл их только сейчас. – Лучше иметь дело с сухопутными бандитами… привычнее как-то.

После его слов все замолчали. Наверное, каждый представил прелести суши и дал мысленную клятву никогда не соглашаться даже на самое заманчивое морское путешествие. Сколько же можно болтаться по волнам?

Раньше я любил ходить под парусом. Еще недавно с удовольствием ходил по палубе отвоеванной бригантины, а вот теперь, сидя в шлюпке, с горечью подумал, что был глубоко неправ. Берег всегда лучше моря. На нем всегда однозначно, жив ты или нет. А у нас? Вот мы уцелели в жесточайшем сражении, но значит ли это, что мы спаслись? Не кончится ли наше спасение тем, что наши иссохшие трупы будут долго дрейфовать по Карибскому морю, пока шторм не утопит наш плавучий гроб?

Нет, Серега тысячу раз прав! Лишь бы добраться до Европы, а уж там я себе дело найду! Жаль, что Лену я скорее всего потерял. А ведь могли бы с ней жить, любить друг друга. И был бы у меня сын. Оказывается, это очень важно: иметь детей. Ведь это наше продолжение, наш след на Земле. У того же Валеры там остался ребенок, и хоть они никогда уже не встретятся, но ведь он есть. Вырастет, станет взрослым, а потом у нашего Шкипера будут внуки… Конечно, странно, живя в семнадцатом веке, иметь детей в двадцать первом, но у меня-то ни в одном столетии нет детей и, судя по всему, уже не будет.

И какой черт понес меня в этот тысячекратно проклятый круиз! Чего я не видел за границей? Жил припеваючи, имел все, что душа пожелает, ел самое лучшее, девчонок трахал направо-налево… Ездил и летал, куда хотел, на собственной яхте ходил по Эгейскому морю – так нет, занесла нелегкая на белоснежный теплоход! А зачем – сам не пойму. Лучше бы отдыхал под парусом, и не пришлось бы теперь ходить под парусами. Жил бы долго и счастливо, вкушал плоды трудов своих и горя не знал.

Но в какой книге найдешь, что здоровенный корабль со всеми обитателями перенесся в далекое прошлое? Бред! Где-то я даже читал, что путешествие во времени противоречит законам природы.

Или мы не до конца постигли эти законы? Мало ли кораблей пропало без вести за тысячи лет мореплавания… Почему бы не предположить, что некоторые из них постигла та же судьба, и их команды блуждают в дебрях веков, не в силах ни вернуться, ни приспособиться к обстоятельствам? Окажись мы не на триста, а на три тысячи лет дальше, разве нам стало бы легче? Или вообще среди динозавров? Пусть даже уцелел бы корабль, но где бы мы брали продукты и топливо?

Обошлись и без ящеров. Тринадцать человек из восьмисот и жалкая, уже начинающая протекать лодчонка вместо совершенного лайнера – таков финал. Что нас прикончит раньше: голод с жаждой или очередной шторм?

Я понял, что весь, до кончиков ногтей, пронизан страхом. Как ни убеждай себя, какие доводы ни приводи, но смерть остается смертью. Любая жизнь, даже самая жалкая, в тысячу раз лучше небытия. Пока ты жив, все можно исправить: из нищего стать богатым, из горемыки – счастливцем, – но гибель обрывает все надежды. Смерть – единственное неисправимое событие.

Жить хочу! Жить! Жить! Не бывает смерти ни умной, ни глупой, ни никчемной, ни славной! Она всегда остается безобразной старухой, безжалостно отрывающей нас от мира. И пусть лучше она застигнет врасплох, а не заставляет дожидаться своего неотвратимого прихода. Если и есть что хуже смерти, так это ее ожидание.

Большую часть дня мы молчали. Отупляющая жара, жажда, равномерная легкая качка, усталость и отчаяние довели нас до состояния сомнамбул. Изредка кто-нибудь вычерпывал просачивающуюся в шлюпку воду, но ее набиралось мало и серьезной опасности пока не было. Остальное время мы полусидели (или полулежали), тупо уставясь на пустое, как кошелек оборванца, море.

Только Петрович хлопотал потихоньку около раненых. Он мало чем мог им помочь, да лучше видимость дела, чем полное безделье. Но чем было заняться нам? Грести? В какую сторону?

Ночью полегчало. Жара спала, и кое-кому удалось вздремнуть. Я тоже несколько раз проваливался в сон и судорожно просыпался в холодном поту, убеждался, что все в порядке, и засыпал вновь.

Следующий день не принес ничего нового. Все так же палило солнце, равномерно дышало море, пустынен был горизонт. Мы впали в полнейшую апатию, даже наши доблестные вояки угрюмо молчали. Кабанов и тот за весь день произнес лишь несколько слов. Похоже, он тоже упал духом – впервые за время нашей богатой событиями одиссеи.

Да и как не упасть? Вокруг полно островов, как добраться до них на веслах, да еще не имея карты? Был бы хоть самый примитивный парус…

Еды при строгой экономии нам должно было хватить примерно на неделю. Воды – на пять дней. А что потом? Кидать жребий, кого есть первым? Или изменчивая погода намного раньше положит конец нашим страданиям?

Не знаю, как у других, но у меня вместе со всеми чувствами атрофировался и страх. Странное безразличие к собственной судьбе, постоянное пребывание между явью и сном – и ни надежды, ни желания бороться. Такое безразличие я читал и в глазах других. Похоже, мы постепенно превращались в живых мертвецов. Но, может, лучше это, чем буйное безумие?

И снова ночь, немного облегчившая наши муки, а на рассвете… Парус!

Апатия развеялась, как дым от сигареты. Мы схватились за весла и устремились наперерез.

Нам повезло. Не сразу, но нас заметили, и красавец-корабль стал медленно разворачиваться. Вскоре нас подняли на борт, и спасители столпились вокруг, желая услышать нашу историю…

47 Из дневника Кабанова

…Что порождало у меня массу проблем, так это отношения, возникшие у меня сразу с двумя девушками. Бросить их после случившегося на произвол судьбы я не имел ни права, ни малейшего желания. Напротив. Может, это звучит чересчур громко, но я готов бороться против всего мира за право быть рядом с ними. После развода я не допускал ни одной женщины в душу, и вот на тебе!

Остаться с ними? Но не означает ли это поиски приюта в каком-либо мусульманском государстве? Родное православие отрицательно относится к идее многоженства, а выбирать одну из двух слишком жестоко. Или жениться на одной, а другую сделать любовницей? Но опять-таки: кого? И как это будет выглядеть реально?

А может, я зря поднимаю панику, и девчонки найдут кого-то другого, способного обеспечить им более комфортабельные условия? Верные подруги, готовые разделить с избранником не только его материальное благополучие, но и все тяготы, до сих пор попадались мне лишь в книгах и фильмах. Собственный опыт учит не привязываться ни к одной представительнице прекрасного пола, но ведь так хочется порою простого тепла!

Эти записки я пишу для себя. Фантастической литературы еще нет, поверить мне – никто не поверит. Кто же из двоих мне больше дорог? Любовь – чувство индивидуальное, и объект у нее должен быть один. А тут сразу две, из-за своей «розовости» не ревнующие меня друг к дружке и, как мне кажется, в чем-то дополняющие одна другую настолько, что жизни порознь они и не мыслят.

Люблю ли я их? Не знаю. Я им очень благодарен за чудесные мгновения на острове, готов отдать за них жизнь, но дать четкий ответ не берусь. Все это настолько странно и необычно, что я понятия не имею, как в этом разобраться.

Но это все лирика. У меня осталось очень мало страниц, и я даже не знаю, хватит ли их, чтобы описать нашу одиссею до конца. Конечно, в том случае, если я доживу до этого конца и не погибну раньше, чем иссякнет блокнот. Дело солдатское…

Самое плохое – мы практически лишились оружия. К пистолетам кончаются патроны, кремневые игрушки – помощь небольшая, сабли и ножички – тем более. Единственная серьезная вещь – мой револьвер, который я по какому-то наитию успел сунуть в кобуру перед самым взрывом. К нему у меня осталось двадцать восемь патронов. И еще прекрасно сбалансированный нож.

Про свое оружие я умолчал. Опасался чьего-то безумия, бунта – и решил оставить у себя последний козырь. Но люди просто впали в апатию. Один Петрович самоотверженно врачевал наши раны. Но, может, так оно и лучше.

Я тоже постоянно пребывал на грани беспамятства. Удар шпаги буквально чудом не отправил меня на тот свет, и рана оказалась весьма серьезной. Не лучше чувствовали себя и двое других раненых – Сорокин и Кузьмин.

Несколько суток в море я помню очень смутно. Но и хорошо: они стали самыми страшными за всю мою бурную жизнь. Нас носило по морю, и у меня не было никакой надежды на счастливый исход. Утонем ли мы, умрем от голода и жажды, сойдем с ума и передеремся – любой из этих вариантов заканчивался всеобщей гибелью. Может, зря я не погиб при взрыве, как Гена? Все бы кончилось в момент. Раз – и в дамки.

По-настоящему очнулся я уже на корабле. Невероятно, но факт: на нас случайно наткнулся английский купец и без долгих проволочек взял на борт.

История, которую мы рассказали капитану, была близка к истине. Путешественники из Московии на собственной бригантине нарвались на флибустьерский фрегат. В схватке оба корабля взорвались. Поинтересовались мы и насчет острова, куда, надеюсь, добрались наши женщины. Но нас успело отнести черт знает куда, и искать этот остров капитан отказался наотрез.

Мне сразу показалось, что британцу очень не понравилось, как мы обошлись с его соотечественниками, хотя на словах он вовсю восхищался нашим мужеством. Я, Флейшман и Петрович даже были приобщены к офицерскому столу. Надо сказать, что он не блистал качеством блюд, хотя кормили офицеров лучше, чем команду. Матросов пичкали настоящей бурдой, и оставалось удивляться, как люди на таких условиях нанимаются в плавание? Или у них, в Англии, уже безработица?

Подобравший нас корабль держал курс на Ямайку. Получалось, что мы забирались в архипелаг еще глубже, но оставалась надежда, что из этой британской колонии мы на попутном судне сможем уйти в Европу. В каком качестве – пассажиров или матросов – не имело никакого значения. Не высунет же сэр Джейкоб из волн обглоданную рыбами руку, чтобы в очередной раз помешать нам выбраться отсюда!

Капитан – его звали Питер Таунсенд – часто расспрашивал меня о моей родине. Лет десять назад торговые дела привели его в Архангельск, и он признался, что ни город, ни мои соотечественники не привели его в восторг. По его словам, московиты все как на подбор оказались жуликами, невеждами и пьяницами. Напившись, они дебоширили так, что порядочному человеку лучше держаться от них подальше. Похоже, кэпу как-то вломили в кабаке по пьяной лавочке. Что ж, за себя постоять тоже надо уметь!

Я как мог успокаивал его, говоря, что царь Петр вводит у нас европейские порядки. Пусть не сразу, но люди начинают приобщаться к наукам, овладевают полезными ремеслами, путешествуют для ознакомления с чужими странами.

Разумеется, я ни словом не обмолвился о грядущей Северной войне и захвате балтийских портов. Англия ревниво следила за всеми приморскими странами, блюдя свой великодержавный интерес, и не стоило раньше времени привлекать ее внимание к России. Пусть лучше думают, что мы погрязли в многовековых спорах с турками и татарами, не подозревая, какие планы вынашивает наш новый царь. Сумей я убедить их в неизбежном разгроме Швеции, еще, чего доброго, примут превентивные меры и приложат все усилия, чтобы не пустить Россию к морю.

Мне приходилось порядком фантазировать о своей жизни на родине. Учебник истории, а главным образом небезызвестный роман Толстого, – вот и весь мой источник знаний об этой эпохе. Другое дело, что Питер знал о России еще меньше, а Архангельск не похож на остальную страну.

Я представился ему уже не князем, а родовитым дворянином без титула, посланным в числе прочих царем Петром для ознакомления с миром. Свой костюм (я и Костя были в форме защитного цвета) я представил как национальный наряд наподобие стрелецких кафтанов, но гораздо менее распространенный. Остальные мои вещи погибли вместе с бригантиной.

Рана продолжала беспокоить меня, и я был очень слаб для каких-либо серьезных дел. Зато тем из нас, кто был здоров, пришлось отрабатывать проезд в роли палубной команды. Хорошо хоть, что все уцелевшие немного владели английским, да и к корабельным работам успели привыкнуть.

– Что думаешь делать дальше? – поинтересовался Флейшман в один из последних вечеров, когда по случаю теплой погоды мы легли спать прямо на палубе. – Добраться до Европы у нас нет денег, а бесплатно здесь делать ничего не любят.

– Наймемся матросами. Один рейс, думаю, выдержим. Но сперва надо поискать наших женщин. Только вот как узнать, на какой остров они высадились? И как до них добраться?

– Вот и я о том же. Может, захватим этот? Пригрозим, и пусть ложатся на обратный курс, – предложил Юрка.

Я с изумлением посмотрел на него. Что-то до сих пор я не замечал в нашем помощнике шкипера воинственных наклонностей, хотя в последнем бою он вел себя достойно и довольно умело. Но там у него не было выхода.

– Во-первых, это неэтично по отношению к нашим спасителям, – возразил я. – Во-вторых, захват корабля – не что иное, как пиратство, и если нас поймают, то без лишних разговоров вздернут на рее. В-третьих, нас осталось слишком мало. Ни я, ни Костя сражаться пока не в состоянии. Еще аргументы привести?

– Достаточно, – улыбнулся Юрка. – Ты не думай, я это так, не всерьез. Рдецкий уже предлагал ребятам такой вариант. Правда, все отказались. В основном по третьей причине.

– Предлагал, говоришь? – Мне был неприятен подобный демарш Грифа за моей спиной. Я уже не хотел считать себя начальником над оставшимися. Наше совместное пребывание подошло к концу, и каждый был волен сам устраивать свои дела. Мое было одно – найти своих девочек и доставить их туда, где они смогут пожить без забот и тревог. Но все-таки…

– А что тут удивительного? Гриф не был бы Грифом, если бы не стремился к власти. Это ты командовал какой-то разведротой, а он вертел такими делами и людьми, что рассказать – не поверишь. Даже твой шеф по сравнению с ним мелкая сошка, хоть и депутат со статусом неприкосновенности. А тут такой прекрасный случай. Бригантина погибла, женщины пропали, сами мы спаслись только чудом. Почему бы не обвинить во всем прежнее начальство, то есть тебя?

– В последнем он прав. – Я довольно часто упрекал себя в случившемся. – И скоро ждать черной метки?

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Флейшман. – Команда вправе выбрать нового капитана, да вот беда: почти всех устраивает старый! Грифа поддерживает только Вовчик. Не знаю почему, да и, признаться, знать не хочу. Не та фигура.

– А ты? – Флейшман был нашим последним специалистом по парусному делу и в этом качестве требовался всем.

– Я знаю, кто такой Гриф. – Юрка посмотрел мне в глаза. – Скажу честно, ты тоже далеко не ангел, но если выбирать между тобой и Грифом… Тут, собственно, и выбирать нечего. Но учти сразу: в Россию я с тобой не поеду.

– Спасибо за откровенность. А насчет России… Я никого туда силком не тащу.

– Значит, вместе до Европы?

– Да.

Мы скрепили наш временный союз рукопожатием и прозаически завалились спать.

А через день с палубы корабля мы увидели главный город Ямайки, ее столицу Порт-Ройал.

Хоть он и был столицей, но ничего особенного из себя не представлял. Иная провинциальная дыра в Европе выглядит намного краше. Одно – и двухэтажные домики, обязательный форт, несколько разномастных парусников в гавани…

Питер отправился на берег – улаживать, по его словам, различные формальности, а мы остались ждать. Через полчаса к кораблю подошел отряд солдат в красных мундирах, и у меня тревожно заныло под ложечкой.

Вышедший вперед офицер объявил нам, что именем короля мы арестованы, и приказал сдать оружие.

– Что будем делать? – тихо спросил меня Ширяев. В его глазах я прочитал знакомую решимость.

– Ничего. – Я лихорадочно оценивал наши возможности. Наше с Костей состояние не позволяло нам действовать в полную силу. А хоть бы и в полную – уложи мы сейчас этих солдат и захвати корабль, в море нам все равно не выйти: пушки форта держат под контролем выход из гавани. Нас расстреляют, как куропаток, а мы даже не сможем им ответить. И я повторил: – Пока ничего. Сдадим сабли и кремневое оружие. Это старье мы всегда раздобудем. Пистолеты оставьте и спрячьте. Главное – держаться всем вместе. А там посмотрим, как лучше поступить.

– А ты в тюряге-то сидел? – ехидно поинтересовался у меня Рдецкий. – По фене ботаешь?

– Посижу для разнообразия, – ответил я. – Кому знать, как не тебе: нет таких тюрем, из которых при желании нельзя бежать.

Не знаю, каковы британские солдаты в бою, но арестовать нас они толком не сумели. Мы сами выложили перед ними трофейное оружие и жалкие остатки денег; нас даже не стали обыскивать.

Разлучать нас тоже не стали. Всех загнали в одну пустую камеру местной, весьма неказистой, но прочной тюрьмы. На полу валялись кучи прелого сена, в углу стояло зловонное ведро, служившее парашей, свет пробивался в крохотное незастекленное окошко где-то под самым потолком. Массивная деревянная дверь без полагающегося в таких случаях глазка, скрипнув, отделила нас от мрачного коридора. Наше заточение началось.

Кормили нас отвратительно. Два раза в день совали по миске непонятно из чего сваренной бурды и по сухарю. Всех нас поодиночке вызывали на допрос, но и тот провели довольно формально. Фамилия, имя, возраст, как оказался в шлюпке, давно ли занимается пиратством, и прочая ерунда в том же духе. Через день-другой про нас словно вовсе забыли.

Наконец на пятый день заточения нас вывели в грязный зал, и там в присутствии разношерстной публики чванливый судья в парике зачитал единый для всех приговор. За пиратское нападение на английских подданных (!) мы приговаривались к повешению, но по милостивому ходатайству губернатора смертная казнь заменялась пожизненной каторгой.

Каторгой у них, похоже, называлось обычное рабство. Прямо в зале состоялся аукцион. Я, Костя, Гриша, Петрович и Кузьмин были куплены одним плантатором, остальные восемь – другим. Колесо судьбы завершило очередной оборот, превратив нас в заурядных рабов. Вот уж чего никогда не предполагал! Но ладно.

Наш хозяин – толстый и на вид добродушный мужчина сорока с лишним лет – отвел нас под охраной солдат на свою плантацию, расположенную километрах в десяти от города, и поместил в грубо сколоченный барак. Обстановка там оказалась такой же, как и в камере, только вместо прежних тринадцати в бараке прозябало человек пятьдесят. Среди этой толпы резко выделялись захваченные в плен во время очередной скоротечной войны французы.

Их было девятнадцать человек – матросы, солдаты и тридцатилетний капитан королевской армии шевалье Мишель д’Энтрэ: невысокий, с живым умным лицом и манерами прирожденного аристократа. К сожалению, французского я не знаю, и общаться с ним приходится на ломаном английском, но, как мне кажется, он может стать нашим союзником.

В блокноте остались четыре чистые странички, оставляю их напоследок. Спесивые англичане, рвущиеся к власти над миром, еще не знают, с кем свела их судьба. Надеюсь, им совсем недолго оставаться в неведении. Вот подлечусь, восстановлю былую форму, и можно будет устроить им представление. Всерьез меня волнует только одно: где мне искать своих женщин? Островов тут много…

48 Ярцев. «Если б я был султан…»

Я вел шлюпку в сторону острова, а сзади грохотали орудийные раскаты. Душою я был с теми, кто остался на бригантине и сейчас вел бой с пиратами. Но я прекрасно понимал, что военное счастье – штука зыбкая, и мы обязаны в любом случае хотя бы попытаться спасти женщин и детей. Тех, кого судьба доверила нам. Спать лучше, ядрен батон, со спокойной совестью.

И все равно было чертовски неприятно, что за кормой кипит бой, а я вынужден спешить в противоположную сторону. Нет, никакой воинственности во мне нет, и, веди шлюпку кто-нибудь другой, я остро завидовал бы ему. Как бы ни храбрился Кабанов, одержать победу в морском бою у наших нет никаких шансов.

А много ли шансов у нас? Шлюпка, она шлюпка и есть. Вполне может статься, что нас отнесет в открытое море и нам суждена смерть от голода и жажды. Да и что нас ждет на берегу? Два десятка женщин, полдюжины детей и мы с Лудицким. Компания, блин! Единственное средство защиты – пистолет с двумя обоймами, выданный мне после захвата бригантины как старшему из моряков. Я и стрелять-то из него, честно говоря, не умею. Не было практики.

Надо было Сереге дать мне в помощники кого-нибудь из своих орлов. Понимаю, что на корабле они необходимы позарез, но все-таки… Спасать так спасать. Я на роль ангела-хранителя не гожусь, Лудицкий – тем более. Он и в шлюпке-то забился сразу в уголок и сидит тише мыши. Дело понятное: тут не языком молоть надо, а головой работать да руками шевелить. Я уж не говорю, что будет, доведись нам повстречаться с тенью того же сэра Джейкоба!

Фактически, надеяться я могу только на самого себя. Помощник у меня хреновый, о женщинах в роли бойцов лучше промолчать, детям еще подрасти надо. Может, многим оставшимся даже легче. Ответственности никакой, рядом Кабанов, Сорокин, остальные ребята. Если подумать, то что для нас смерть? Не лучший ли это выход, позволяющий разом прекратить нескончаемые страдания? Хорошего все равно не дождаться. Хорошее осталось там, в недостижимом прошлом – оно же будущее, – и вернуться туда мы не в силах. Даже будь с нами ученые, что бы они сделали без лабораторий и аппаратуры? Не больше чем мы. В такой ситуации один командор ценнее любого научного института.

Мы успели отойти достаточно далеко, и впереди уже замаячил берег, когда нас догнал страшный грохот, а следом – еще один.

Это могли быть только взрывы, причем взрывы мощные – вроде того, который разнес вдребезги не выпускавший нас с острова фрегат.

Первым моим побуждением было немедленно переложить руль и вернуться к месту схватки. Но именно этого делать я права не имел. Я обещал Сергею сделать все для спасения женщин, и желания мои при этом не играли никакой роли. Хорошо, если взорвался фрегат, а если бригантина? И я, как последний идиот, сам привезу пиратам наших женщин.

И тут мне стало по-настоящему страшно. Ладно, пираты, а вдруг и на берегу найдутся, блин, любители женской плоти? Никакие привычные законы в этой части света не действуют. Кто мы для них? Жители далекой полуазиатской страны, с которыми можно не церемониться. Жалуйся, не жалуйся…

А вскоре берег приблизился настолько, что мне стало не до рассуждений. Пришлось все внимание переключить на управление шлюпкой, чтобы раньше времени не налететь на какой-нибудь риф. Хорошо хоть, что пассажирки не видели, куда нас несет. Только истерики мне сейчас не хватало…

Впрочем, путешествие наше завершилось вполне благополучно. Шлюпка мягко ткнулась носом в белый песок пляжа, и я с облегчением объявил:

– Выгружайсь! Приехали!

Прибытию на берег обрадовались лишь дети. Остальных томила тревога, и в их душах для радости просто не осталось места. Да, нам не пришлось участвовать в бою, но означает ли это, что мы спаслись? Если бригантина с мужчинами погибла, то нам неоткуда ждать помощи, а одинокой женщине трудно устроиться даже в наш эмансипированный век. Здесь же господствовала чисто мужская цивилизация, и мои подопечные заранее ощущали себя весьма неуютно.

Мэри выглядела несколько увереннее остальных. Она первая заявила на меня свои права, и теперь, очевидно, считала, что для нее проблема мужа и защитника решена. Я же, со своей стороны, тогда не испытывал никакого желания продолжать наш столь бурно начавшийся роман – непрерывный стресс на время отбил у меня всякое стремление к любовным утехам. Да и положение у нас было не из тех, когда можно открыто выбрать из «гарема» одну девушку и посвятить ей все свое внимание. Я старался хотя бы внешне относиться ко всем одинаково, никому не выказывая предпочтения.

Весь день мы провели у берега, тревожно вглядываясь в морскую даль. Мы высматривали паруса нашей бригантины, но горизонт оставался девственно чист.

Это могло означать только одно: наш корабль, а с ним и все ребята погибли. В любом другом случае они бы уже давно подошли к острову.

Другой вопрос: уцелел ли пиратский фрегат? Судя по двум взрывам – вряд ли. Скорее всего, командор каким-то образом взорвал оба судна, чтобы хоть так избавить нас от пиратов. А может, я ошибаюсь, и пираты выиграли бой, а к острову они не подошли по каким-то своим причинам. Скажем, не захотели, ядрен батон, тратить время на столь ничтожную добычу.

Мы прождали весь первый день, ночь, еще день и еще ночь. Дальнейшее пребывание на берегу стало бессмысленным. У нас оставалось немного продуктов, однако они уже кончались. Надо было идти к людям.

Еще на корабле из обрывков старых парусов женщины сшили себе длинные платья – грубоватые, но все же похожие на те, что носят в эту эпоху. Конечно, на аристократок наши дамочки не тянули, но Кабанов отдал нам остатки общей казны, и при случае мы могли приодеться. Мы обговорили свою легенду и тронулись в путь.

Не могу сказать, что путешествие в женском обществе оказалось приятным. Со стороны мы смахивали на цыганский табор, часто останавливались на отдых и вообще плелись чуть быстрее черепах.

Шествие возглавлял я с мушкетом на плече. Следом, то растягиваясь метров на сто, то сбиваясь в кучу, двигались женщины с детьми и жалкими пожитками. Замыкающим плелся Лудицкий со вторым (и последним) мушкетом.

Бывший советник президента чувствовал себя явно не на своем месте. Тут не было народных масс, которые требовалось повести за собой, трибун и журналистов. Вообще-то, журналистка у нас была, но с некоторых пор ее совсем перестал интересовать Лудицкий, и она вполне откровенно засматривалась на командора. Но его уже прибрали к рукам две стюардессы.

Не было у нас и привилегированных буфетов, секретарей, охраны, депутатской неприкосновенности и массы других привычных благ. Зато имелись тухловатая солонина, ром, должность замыкающего и ежесекундная опасность получить пулю в спину. Нападение было одинаково вероятным как спереди, так и с тыла, и в последнем случае Лудицкому пришлось бы принять на себя первый удар.

Каких-либо шансов в серьезной схватке у нас не было. Мой напарник для боя совершенно не годился, да и я не мог назвать себя воином. Оставалось надеяться, что на архипелаге живут не только пираты, и при встрече нас не обязательно ждет атака без предупреждения.

Вечером, когда я в одиночестве курил трубку возле затухающего костра, ко мне подсела Мэри.

– Почему ты меня сторонишься, Валера? – без лишних предисловий спросила она.

– С чего ты взяла? – вопросом на вопрос ответил я. Только сцен ревности мне и не хватало! – Я ведь должен заботиться о всех вас. И пока не имею права выделять кого-нибудь. Сама понимаешь, какими могут оказаться последствия.

– А когда наступит это «пока»? Ну, дойдем мы до города, а что потом? Ты станешь работать, чтобы кормить всю ораву? – в голосе Мэри прозвучала неприкрытая горечь. – Знаешь же, что ничего не получится. Мы ведь не на Востоке, и в любом случае гарем тебе не по карману. И даже ради собственного блага ты должен как можно скорее расстаться со всеми, а себе оставить лишь одну.

– И что ты предлагаешь? Бросить всех на Лудицкого, а самому смыться с тобой? Ты сама понимаешь, о чем просишь? А я обещал командору, что стану заботиться о вас и, насколько это в моих силах, постараюсь сдержать слово.

– Не надорвись, – ехидно предупредила меня певица. – Кабанов и то ограничился лишь двумя.

– Сергей заботился обо всех, – напомнил я. – А его личная жизнь никого не касается. Кстати, на его поступках она абсолютно не отражалась. Гарем, как ты говоришь, мне сто лет не нужен – мне и тебя хватает, – но как-то пристроить я обязан всех. А как это сделать – ума не приложу. Да, ты права: я не вельможа, чтобы содержать два десятка служанок. Но что-то я должен сделать!

– А мне ты ничего не должен? Или как трахать – так пожалуйста, а остальное – извините?

– Да при чем здесь это? – я начал закипать. – Тебе я, кажется, ничего не обещал. Когда все утрясется, можем, если захочешь, пожениться – если тебя не смущает, что в нашем времени у меня осталась жена и я стану двоеженцем. Но ни положения, ни достатка обещать тебе не могу.

– Ты делаешь мне предложение? – деловито уточнила Мэри. – Я тебя правильно поняла?

– Да, – со вздохом согласился я. – Делаю. Но пожениться мы сможем, лишь когда я буду уверен, что и остальные женщины не пропадут. Не раньше. Хочешь, чтобы это случилось быстрее, – помогай. А пока все настолько шатко… – Я смолк и принялся выколачивать погасшую трубку.

– Знаешь, со мной уже давно никто не говорил таким тоном, – объявила Мэри.

– Каким тоном? – не понял я.

– Тоном хозяина, – уточнила певица. – Как будто ты имеешь на меня какое-то право.

– Не нравится?

– Что ты! Как раз наоборот. – Мэри прильнула ко мне, но тут из темноты появился Лудицкий и с места в карьер принялся жаловаться на положение, в которое мы попали по милости его бывшего телохранителя.

– Только не забудь, что благодаря Кабанову мы вообще живы, – оборвал я разошедшегося советника.

Он замолчал и долго сидел, уставившись на тлеющие угли. Мэри несколько раз незаметно дергала меня за рукав, предлагая уйти, но у меня не было сил для любовных утех, и я предпочел остаться. Обидевшись, Мэри наконец ушла, бросив на прощание весьма выразительный взгляд, но и он оставил меня равнодушным.

Большую часть ночи я не спал, охраняя спящих, и лишь под утро растолкал Лудицкого и пообещал спустить с него шкуру, если он прозевает опасность. Потом я позволил себе заснуть, а на рассвете меня разбудил голосок Марата Ширяева. А там легкий завтрак и снова в путь…

Во второй половине дня мы увидели в отдалении небольшой городок. В числе наших немногочисленных пожитков имелись матросский костюм для Лудицкого и камзол для меня. Чтобы не рисковать, я переоделся, подвесил к бедру шпагу, заткнул за пояс длинноствольный пистолет, спрятал в карман «макаров» и в одиночку отправился на разведку.

Мое появление в городе осталось незамеченным. Он жил своей жизнью, в гавани стояло несколько разномастных судов, и никому не было дела до мужчины, неторопливо расхаживающего по пыльным улицам.

Мы оказались во владениях англичан, что было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я знал язык. Плохо… Сэр Джейкоб тоже ведь был англичанином. Но все-таки городские жители – не шайка морских грабителей, большинство даже ходило без оружия, и после долгих блужданий я снял в трактире на окраине, подальше от порта, две комнаты для моих спутниц.

В отличие от моего, их появление произвело фурор. Шляющиеся по улицам моряки явно стосковались по женскому обществу, и пока мы добирались до трактира, многочисленным заигрываниям и откровенным намекам не было числа. В итоге моим подопечным пришлось запереться в комнатах. Лишь мы с Лудицким спустились в общий зал договориться с трактирщиком об ужине.

– Не желает ли сэр взять меня в долю? – деловито поинтересовался краснорожий и толстый трактирщик.

– В какую долю? – Я как раз выложил перед ним стопку монет и пригубил поставленный передо мной бокал отвратительного пива.

– Благородный сэр решил подыграть человеческим страстишкам, – ухмыльнулся трактирщик. – Дело, прямо скажу, прибыльное. Моряков здесь полно, а что надо морскому бродяге? Выпивку да бабу. Но со мной, коли сговоримся, вам будет намного легче. Я и все местное начальство знаю, и портных подскажу. Баб-то приодеть не помешает. А уж несколько комнат я вам охотно выделю, сэр. За скромную мзду…

Мне захотелось, блин, выплеснуть пиво прямо в эту отвратительную рожу, и я едва сдержался. Любой скандал в нашем положении мог оказаться губительным.

– Так что скажете, сэр? Вы не беспокойтесь, я все устрою. И согласен работать всего за сорок процентов.

– Я подумаю, – уклончиво ответил я, решив, что главное сейчас – выиграть время. В гавани полно кораблей, так неужели ни один из них не пойдет в Европу?

Было уже поздно, чтобы идти в порт и подыскивать подходящее судно, поэтому я счел за благо удалиться вместе со своим, все время порывающимся что-то сказать, напарником в отведенную для нас комнату.

– У него ужасный акцент, и я не все понял, но мне кажется, что трактирщик предложил что-то нехорошее, – сказал Лудицкий, когда мы смогли уединиться.

– Сперва предположил, а потом предложил, – усмехнулся я. – Он принял меня за сутенера, собирающегося открыть здесь публичный дом. И предложил войти в долю, предоставив комнаты в своем трактире.

– Да как он посмел! – возмутился Лудицкий. – Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться!

– Кому? Бросьте демагогию, Петр Ильич! Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Да и что он мог подумать, увидев два десятка молодых и бедно одетых женщин в сопровождении всего двух мужчин? Что это мой гарем? Так мы же не на Востоке, а вы не мой верный евнух. Или вы хотите рассказать ему всю правду? Так не поверит же…

– И что ты ответил? – Привычка обращаться на «ты» к тем, кто в двадцать первом веке, как говорится, «рылом не вышел», сохранилась у Лудицкого и в семнадцатом.

– Сказал, что подумаю. Это ни к чему не обязывает, зато дает нам время подыскать корабль.

– Все равно надо быть правдивым. Что о нас подумают здешние жители? – категорически изрек бывший политик, и мне стало смешно.

– Рад, что вы начинаете это понимать, Петр Ильич. Только правда была бы гораздо уместнее во время вашей прежней работы, а сейчас от нее никакого толку. Мы должны любой ценой доставить женщин в Европу, и пусть о нас здесь думают, что хотят. Нас не убудет. Кстати, профессия сутенера во все времена приносила неплохой доход и потому в определенной среде считалась достойной уважения. Вспомните, какой нам сегодня подали обед. По-вашему, хозяин расстарался для бывшего депутата Государственной думы?

Трапеза и в самом деле оказалась превосходной. Пожалуй, так хорошо мы не ели со дня нападения пиратов. За разговором мы незаметно умяли все, что нам принес трактирный слуга. Едва мой желудок наполнился, как на меня навалилась сонливость. Я собрался было выкурить последнюю трубочку перед сном и даже успел ее набить, но раскурить мне уже не дали.

Внизу, в общей зале, раздался шум, послышались громкие пьяные голоса на грани крика, и мне сразу стало не по себе. Когда же все это перекрыл женский визг, я, отбросив колебания, бросился на звуки скандала.

Мои худшие подозрения сбылись. К одной из стен прижались бледные и насмерть перепуганные Мэри и жена Ширяева, а на них наседали четверо здоровенных, изрядно подвыпивших матросов. Их загорелые руки уже вовсю лапали женские тела.

– Прекратить! – Я не узнал собственного голоса.

В несколько прыжков я преодолел разделяющее нас расстояние, рванул в сторону одного матроса, второго, но третий развернулся и врезал мне так, что я буквально взлетел, рухнул спиной на подвернувшийся некстати стол и тут же свалился с него.

Полыхнувшая во мне ярость была так велика, что я даже не ощутил боли. Я тут же вскочил и решительно двинулся к четверке британцев. Те уже поджидали меня, нехорошо ухмыляясь. В их руках тускло поблескивали ножи.

Я обернулся. Лудицкий высунулся было на лестницу, но оценил ситуацию и торопливо скрылся в комнате. Хозяин тоже куда-то сгинул. Сидящие в зале горожане и моряки с интересом глазели на нас, предвкушая драку, но никто и не подумал вмешаться.

Ладно. Посмотрим, кто кого. Я выдернул из ножен шпагу, с удовлетворением отметив, насколько ее клинок длиннее матросских ножей. Пусть я не чемпион по фехтованию, зато у меня явное преимущество в оружии.

Моряки это тоже поняли, заколебались, но потом двое стали обходить меня с боков.

– Сейчас я посмотрю, какого цвета у тебя потроха! – рыкнул тот, что заходил справа.

Ждать не было никакого смысла, и я, прыгнув в его сторону, рубанул его по руке.

– Сволочь! – нож выпал, и матрос схватился левой рукой за рану. – Бей его, ребята!

Шпага со свистом описала полукруг, и ребята невольно попятились. Один из них резким движением метнул в меня нож, однако мне каким-то чудом удалось увернуться. Затем я прыгнул на левого противника, оставил ему отметку на щеке и оказался рядом со стеной.

Теперь я мог не беспокоиться за свой тыл. Но на меня напали сразу трое стремящихся убить меня врагов, и еще неизвестно, чем закончится такая схватка. На всякий случай я запустил левую руку в карман, где у меня лежал «макаров». Я не левша, но в правом кармане была здоровенная дырка, и потому оружие пришлось прятать в левом.

Свистнул еще один нож, и я почувствовал, как лезвие вспороло одежду и скользнуло по правому боку.

В следующий миг матросы бросились на меня, но я двумя взмахами шпаги воздвиг между нами преграду, а когда один из них поднырнул под нее, успел уколоть его в плечо.

– Сейчас я его… – Раненый первым моряк снова присоединился к троице и выхватил здоровой рукой пистолет.

– Пошли вон, шакалы! – процедил я и честно предупредил: – Или убью всех.

– Посмотрим, – ухмыльнулся матрос с распоротой щекой и тоже вытащил из-за пояса пистолет.

Его примеру последовали остальные, и я увидел четыре медленно поднимающихся ствола. Выхода у меня не осталось. Я торопливо выхватил «макаров» и под истошный визг женщин стал стрелять с левой руки.

Только это меня и спасло. Минимум двое матросов выстрелили почти одновременно со мной, но именно «почти». Удары попавших в них пуль поневоле сбили прицел. Еще один выстрелил, когда в меня кто-то врезался сбоку, пытаясь прикрыть, а на деле только мешая. Моя рука дернулась в сторону, и тут громыхнул четвертый выстрел.

Мэри (это была она) дернулась всем телом и безвольной куклой повалилась на пол.

Я как-то сразу понял – все, она убита – и даже не посмотрел в ее сторону. Обойма в «макарове» опустела, а передо мной продолжал стоять убивший певицу матрос. Он не имел права жить на этом свете, и я мгновенно сделал выпад и пронзил его шпагой.

Что было дальше, я почти не помню. Кажется, в трактир ворвались солдаты в красном и вырвали оружие, потом меня куда-то волокли, о чем-то спрашивали, я где-то лежал, но окончательно очнулся уже в трюме какого-то корабля.

Я разглядел рядом женщин, детей, Лудицкого и с трудом нашел в себе силы спросить:

– Куда нас везут?

– На Ямайку. – Я даже не заметил, кто это сказал. – Для вынесения окончательного приговора.

– Они не имели права арестовывать меня! У меня депутатская неприкосновенность! Я ни в чем не виновен и никого не убивал! – взвизгнул Лудицкий.

– Ты бы еще Женевскую конвенцию вспомнил, трус паршивый! – ответил я и отвесил советнику полновесную пощечину.

49 Кабанов и д’Энтрэ

Когда солнце покатилось к горизонту, обещая скорую темноту, работа на плантации поневоле прекратилась. Надсмотрщики деловито пересчитали белых и черных рабов и повели их к баракам. Подгонять никого не приходилось. Измученные жарой и трудом оборванные люди покорно брели на отдых, радуясь, если кто-то из них еще был способен предвкушать долгожданный отдых. Точнее, не отдых – это понятие достаточно широкое, – а краткий покой и тяжелый беспробудный сон.

Обед, он же ужин, был уже готов. Отвратительную бурду, рассчитанную на поддержание сил, но никак не на получаемое от еды удовольствие, тем не менее съели подчистую, чтобы на следующий день не свалиться на бесконечной работе. Если бы рабство состояло из одних ночей!

Почти сразу после еды большинство рабов заперли в бараках.

Исключением были люди семейные: хозяин нуждался в увеличении числа работников, и их естественный прирост был процессом пусть медлительным, но надежным. Кроме того, не запирались домашние слуги да те счастливчики, кто, благодаря своим умениям, мог претендовать на особое благоволение плантатора. Например, Петрович, неожиданно для хозяина оказавшийся достаточно выгодным приобретением в качестве врача.

Остальные недавно купленные рабы к выгодным приобретениям не относились. Трое из них еще не оправились от ран и первую неделю почти не работали. Кабанов нагло заявил плантатору, что труд убьет их за пару дней и хозяин окажется в убытке. Хозяин вспылил было в ответ и хотел наказать непокорного, но слова Сергея заключали в себе горькую правду. Убыток стал бы небольшим (дорого он заплатил лишь за Ширяева), но бросаться деньгами не следовало, и обещанную порку отложили на потом. Зато, едва у новичков затянулись раны, их выгнали в поле и заставили работать наравне со всеми.

Впрочем, небольшое отличие имелось. Надсмотрщик, грубый и невежественный тип, однажды попытался было ударить Кабанова, но именно попытался. В глазах отставного десантника он увидел такую расчетливую и уверенную угрозу, что уже занесенная рука с кнутом невольно опустилась. Даже тупой надсмотрщик предпочел не связываться с этим новым рабом из неизвестной страны.

Но и без наказаний работа была очень тяжелой, и бывшие пассажиры под вечер едва волочили ноги. И все-таки Кабанов находил в себе силы для полуночных бесед с остальными рабами. Негры отпали достаточно быстро – в них жило недоверие к странному белому человеку и почти полностью отсутствовал мятежный дух. Оставались французы, и Сергею удалось сойтись с их бывшим командиром, капитаном французской королевской армии шевалье Мишелем д’Энтрэ.

– Знаете, что больше всего меня поражает, Мишель? – спросил его по-английски не знавший французского Кабанов.

– В чем? – Английский шевалье оставлял желать лучшего, впрочем, как и английский Кабанова.

– В нашем положении. Меня поражает ваша пассивность. Не обижайтесь, Мишель. Вас девятнадцать человек. Вы солдаты, но терпеливо переносите рабство. Негров я еще могу понять, они дикари. Но вы? Решили остаться рабами на всю жизнь?

– Мы думали об этом. Ближайшее французское владение – Гаити. До него недалеко, но где взять лодку? – со вздохом спросил д’Энтрэ.

– Захватить – и все дела. Только зачем лодку? Брать, так корабль, – уверенно возразил Кабанов.

– Для захвата корабля нас очень мало. Девятнадцать человек, – напомнил шевалье.

– Двадцать четыре, – поправил его Кабанов. – Нас пятеро. И еще восемь наших товарищей на другой плантации.

– Все равно мало. Мы безоружны. Англичане перебьют нас, как… – Д’Энтрэ не мог подобрать подходящее сравнение. – Это не выход.

– Оружие наверняка есть у хозяина. Заберем его и вооружимся. – О револьвере Кабанова знали только Сорокин и Ширяев. – Захватить судно нетрудно. Проблема в другом: пройти форт. Можно захватить и его, но потом из него придется уйти. Хотя… – Он задумался над внезапно пришедшей в голову мыслью.

– Захватить форт? – удивился француз. – Вы шутите, Серж. Для этого необходимо целое войско с артиллерией.

– Зачем? Много людей – много шума. Нам не нужен форт, и мы его просто уничтожим.

– Что?! Как? – Д’Энтрэ взглянул на нового товарища по несчастью как на сумасшедшего и даже немного посторонился.

– Конечно, взорвем, – пояснил Кабанов и впервые за весь разговор улыбнулся. – Не переживайте, Мишель. Чтобы взорвать такой форт, достаточно двух-трех человек. Не верите? Так я вам это докажу. Бывали дела и потруднее.

– Вы фантазер, Серж, – старательно подбирая слова, чтобы не оскорбить ненароком, сказал шевалье. – Вас послушать, так все очень просто. Проблем вообще нет. Освободиться из рабства, захватить корабль, взорвать форт…

Кабанов снова улыбнулся. Он попал в век, где понятия не имели о настоящих диверсиях и диверсантах. Даже военные и мысли не допускали, что небольшой группе людей по силам какая-либо серьезная боевая операция, и это неверие лишь увеличивало шансы на успех. Возможно, охрана форта и казалась французам препятствием, однако для десантника грядущих веков она выглядела лишь жалкой пародией на саму себя и для человека умелого не представляла особой проблемы.

– Как по-вашему, сколько человек сторожат форт ночью? – спросил Кабанов.

– Точно сказать не могу, но думаю, что не меньше дюжины. И вы надеетесь справиться с ними втроем? Не забывайте, что они сразу поднимут тревогу и разбудят весь гарнизон, – предупредил шевалье.

– Не поднимут. Покойники всегда ведут себя тихо, – возразил Кабанов. – Это дело техники. Не обижайтесь, Мишель. На моей далекой родине некоторые из нас изучали неизвестную в Европе науку: убивать без шума. Нам часто приходится воевать с азиатами. Эти войны ведутся не по-джентльменски. Главное – уничтожить врага, а каким способом – не имеет значения.

– Понимаю. Татары – дикий народ, – кивнул д’Энтрэ. – Но англичане – хорошие солдаты.

– Пока не замечал. Моряки хорошие, не спорю. Думайте, Мишель. Если вы откажетесь, то мы убежим впятером. Неужели вы хотите провести всю жизнь на плантации? Я ждал лишь, пока заживут мои раны. Теперь они затянулись, и я твердо решил вырваться на свободу. С вами или без вас. Другое дело, что для управления кораблем моих людей не хватит. Решайтесь.

Д’Энтрэ задумался. Разумеется, он не мог представить возможности профессионального солдата через три века – он вообще очень мало знал о Кабанове, – но было в собеседнике нечто такое, что невольно заставляло ему верить. И присущая многим французам авантюрная жилка в сочетании со стремлением как можно скорее избавиться от унизительной несвободы в конце концов взяли верх.

– Я согласен. Но не знаю, согласятся ли мои люди? Попробую поговорить с ними.

– Надеюсь, среди несогласных не окажется предателей? – спросил Кабанов. – Был же среди апостолов Иуда…

– Исключено. Мои люди – французы и от всего сердца ненавидят англичан, – заверил д’Энтрэ.

– В своих я тоже уверен. В тех, которые здесь. А остальных мы освободим по дороге.

Разговоры д’Энтрэ с остальными продолжались две ночи. На второй день ближе к полудню шевалье сообщил, что все восемнадцать человек согласны рискнуть, но им хотелось бы разработать более реалистичный план.

– Самый реалистичный план – всегда самый дерзкий, – ответил Кабанов. – Хотя бы уже потому, что противник такой дерзости от нас не ждет. Для англичан он станет полной неожиданностью. Главное – быстрота. Тогда они даже не успеют что-либо понять.

– Мои люди тоже не очень верят в ваш план, – заметил д’Энтрэ. – Мы с вами благородные люди, месье, но они – простолюдины и лишены дерзости и воображения. Даже я порой сомневаюсь в успехе. Захватить корабль в Порт-Ройале, пиратской столице Вест-Индии, да еще и уничтожить форт!

– Эй, вы что, болтать сюда пришли или работать? – прервал их проходивший мимо надсмотрщик. – Бича захотелось?

– Когда нас сюда привели, то наших желаний не спрашивали, – не сдержался Кабанов.

– А ты шутник… – недобро усмехнулся надсмотрщик и направился в их сторону.

Подойдя ближе, он лениво сплюнул табачную жвачку, без особой злобы полоснул француза по туловищу и повернулся к Кабанову. Сергей не стал дожидаться продолжения. Он нанес молниеносный удар, и британец повалился замертво, так и не успев понять, что же произошло.

– Черт! – по-русски выругался Кабанов, осознав необратимость случившегося.

Д’Энтрэ с изумлением перевел взгляд с надсмотрщика на товарища по несчастью, и в его глазах вспыхнуло восхищение.

– Вы настоящий мастер, месье! Убить одним ударом, не имея оружия…

– Ничего особенного, – отмахнулся Кабанов. – Лучше помогите его убрать. Придется начинать все сегодня.

Труп кое-как спрятали в тростнике. Пистолет надсмотрщика, рожок с порохом и мешочек с пулями Кабанов передал своему союзнику.

– Держите, Мишель. Вам это пригодится.

– А вы? – Как бывший солдат д’Энтрэ считал, что трофей принадлежит добывшему его.

– У меня есть. – Нож и револьвер Кабанов всегда носил с собой, хотя и не думал, что придется воспользоваться ими так скоро.

Словно почувствовав, что дело уже началось, рядом беззвучно возник Сорокин и вопросительно взглянул на своего командира.

– Начинаем, Костя, – по-русски сказал ему командор. – Так уж получилось. Не стерпел, – и перешел на английский: – Главное – не дать никому ускользнуть. В том числе и рабам-неграм. Действовать без шума, стараться не убивать.

Совсем без убийств не обошлось. Одного из британцев убил кто-то из французов, другой успел выхватить пистолет, и Кабанов, упреждая выстрел, метнул в него нож. Оставшихся трех надсмотрщиков смогли оглушить, а негры не сопротивлялись и покорно сбились в плотную толпу.

Оставив пленных под присмотром французов, Кабанов взял с собой Сорокина и Ширяева и направился к хозяйскому дому. Д’Энтрэ и двух его людей он сразу послал в обход на ведущую к Порт-Ройалу дорогу, наказав ни в коем случае не упустить возможных беглецов. На большее, по мнению Сергея, новые союзники пока не годились. Десантник не сомневался в их отваге, однако успех сейчас зависел от других качеств, мало знакомых солдатам конца семнадцатого века.

Его расчет оправдался полностью. Подкрались, ворвались, отключили всех на своем пути, и подоспевшим союзникам осталось только отвести или отнести в сарай связанных хозяев плантации и их слуг.

– Вы великий воин, месье! – во всеуслышание объявил д’Энтрэ, когда всех, не участвующих в побеге, включая негров-рабов, заперли в бараках.

Остальные французы полностью разделяли мнение своего капитана. План Кабанова уже не казался им таким авантюрным, и теперь все были готовы идти за московитом хоть на край света, поверив в его мастерство и удачу.

Как и предсказывал командор, после захвата плантации у беглецов появилось оружие, и теперь они имели найденные в хозяйском доме шпаги, сабли, пистолеты и дюжину ружей. Судя по всему, хозяин не исключал ситуации, когда рабов придется усмирять силой.

– Командуйте, Серж! Признаю ваше превосходство и буду счастлив сражаться под вашим командованием, – искренне произнес шевалье.

Что ж, одного друга в этом мире Кабанов, похоже, нашел. Ему это показалось даже странным, когда он вспомнил, что до сих пор все стремились напасть первыми, даже не зная, кто же, собственно, перед ними.

Интересно, а какой прием ждет его в России? Уж там сказка о мифическом дворянстве не подействует. Должны существовать какие-то списки или свидетельства – короче, официальные подтверждения о принадлежности к единственному не отягченному поборами классу. Гнуть спину на какого-нибудь помещика и радоваться, что кровопийца свой, русский, а не ямайский плантатор, не было никакого желания. Хотя в солдаты могут взять и без документов, а маршальский жезл, как известно, выдают вместе с ранцем.

Или начхать на свой квасной патриотизм? Гаити совсем рядом, там сейчас правят соотечественники Мишеля, а уж тот за него замолвит словечко. Стать королевским мушкетером, этаким бесшабашным д’Артаньяном, разгуливать в сшитом по последней моде камзоле, отстаивать свою честь шпагой… Да и внуки-правнуки будут жить не в пример лучше соотечественников, если, конечно, уцелеют в бурные годы Французской революции и не замерзнут в российских снегах.

Ладно, чего гадать? Прежде надо сделать дело. Удачное начало еще не гарантирует хороший конец.

– Взять запас еды, подобрать себе одежду. В городе мы должны походить на обычных моряков, – распорядился Кабанов и предупредил: – Но никаких пьянок. Единственная гарантия нашего успеха – быстрота. Гулять будем уже на Гаити.

Кое-кому это не понравилось, долгожданное освобождение хотелось отметить, но возражений не последовало. Как ни кружил головы легкий успех, каждый понимал, что остановка на достигнутом означает неминуемую гибель. Они до сих пор находились на чужом враждебном острове, и узнай о случившемся местные власти, тотчас последуют облава, плен и возмездие.

Сборы не заняли много времени. Все переоделись. Кабанов поверх своей изрядно потрепанной формы натянул несколько великоватый камзол и прицепил к поясу шпагу. Еще проще оказалось с продуктами. Плантатор был человеком запасливым, и в его погребах нашелся солидный запас всевозможной еды.

Прошло не более получаса, и маленький отряд вышел на скверную дорогу, направляясь к соседней плантации.

Кабанов не волновался о судьбе запертых в бараках пленников. Вряд ли их заточение продлится достаточно долго. Кто-нибудь да забредет в опустевшую усадьбу и выпустит их на волю. Зла к теперь уже бывшему хозяину Сергей не испытывал – плантатор не был извергом и худо-бедно заботился о своем говорящем имуществе. Но не оставлять же его из-за этого на свободе! Пусть посидит пару дней, ничего с ним не случится.

Что действительно терзало Кабанова, пока он, как положено – с дозорами и с боевыми охранениями, – вел свой отряд, так это то, что он не смог уберечь доверившихся ему людей. Ладно, погибшим во время катастрофы он помочь все равно не мог, да и его самого спасли моряки, высадив на остров. Но на острове, название которого так никто и не узнал, было четыреста с небольшим мужчин, женщин, детей. Где они теперь?

И последний бой с сэром Джейкобом надо было тоже вести иначе. Воспользоваться завесой порохового дыма и пожертвовать на брандер последнюю спасательную шлюпку, а не сажать в нее женщин и детей без охраны и почти без надежды на спасение. Итог всех ошибок перед глазами. Под палящим солнцем идут всего пятеро да еще восемь вкалывают неподалеку на другой плантации. И это все, что осталось от восьмисот пассажиров и моряков! А что стало с женщинами и где их искать, теперь только богу ведомо…

И что это за метод спасения – высаживать людей в открытом море в расчете на исконно русское «авось»? Как они выживут в чужом краю и в чужом времени? Займутся извечной женской профессией? Помрут с голоду, если остров оказался необитаемым? Так стоило ли их отправлять?

Чтоб тебя с твоим армейским благородством! Остался прикрывать, а отходить приказал через непроходимое болото. Это по-нашему, по-советски! Тут и жизни не хватит, чтобы прочесать все эти бесчисленные острова. Тем более что жизнь здесь почти у всех оказалась короткая. Не захотело принять чужое время, ох, не захотело. А может, так и должно быть?

Лайнер затонул, и искать его, тем более здесь, никто и никогда не будет. Почти все современники погибли, даже напавшие пираты полегли поголовно, и некому рассказать о чуде. Море же умеет хранить тайны. Никто не узнает, где и как нашел свой конец сэр Джейкоб Фрейн и его отчаянные головорезы. Был флибустьер – нет флибустьера. Может, все события давно вцементированы во время, и из века двадцать первого век семнадцатый не изменить?

Ну, нет. Кабанов сжал губы. Было, не было, но своих людей я как-нибудь спасу. И тех, кто со мной, и тех, кого идем выручать. И девчонок постараюсь найти. Хоть сам пиратом стану, но найду. Нет у них кроме меня защитника, а значит, умирать я не вправе. Пока не вправе…

50 Флейшман. Каждому – свое

Воистину, жизнь неистощима на сюрпризы, и никогда не угадаешь, вознесет ли она тебя к небесам или же подложит свинью.

Когда-то я читал фантастику: в те времена, когда читал вообще, – но ни разу не задумывался, что жизнь порой бывает куда фантастичнее любого романа. Да только фантастичность эта натуральна до омерзения. Стали бы Стивенсоны и Саббатини описывать в романтических красках флибустьерские похождения, доведись им испытать такую жизнь на своей шкуре! Слишком уж много грязи и вони, не говоря уже о крови. Про такое еще можно читать… но только не видеть!

И все равно я сумел пройти и через это, уцелеть в жестоком и практически безнадежном бою, испытать все «радости» человека, которого болтает в жалкой шлюпке в открытом море, был чудом спасен, чтобы при очередном повороте судьбы превратиться в раба.

По-моему, это уже слишком. Я никогда всерьез не задумывался о рабстве. Оно исчезло задолго до моего рождения, даже его сталинско-бериевский запоздалый рецидив, и уже поэтому казалось абстрактным понятием, наподобие крепостничества. Тем неожиданнее оказался удар. Правда, рабом я стал не в Древнем Египте, а в более цивилизованные времена на плантациях, неподалеку от рабыни Изауры. Но хрен редьки не слаще.

В довершение всех бед мой хозяин оказался самым натуральным извергом. В первый же день каждого из нас, восьмерых экземпляров говорящей рабочей скотины, по нескольку раз пребольно стеганули бичом. Просто так, для острастки. И предупредили, что в случае малейшего неповиновения будет во много раз хуже и больнее. А на третий день у нас на глазах до полусмерти избили одного негра – он, мол, не так взглянул на хозяина, когда тот забавы ради съездил бедолаге стеком по лицу.

Даже на нашем злосчастном острове было лучше. Пусть нас подстерегала смерть, но там мы были свободными людьми и в нашей власти было распоряжаться собственной судьбой. К тому же с нами был командор со своими десантниками, и это давало нам надежду выбраться живыми из любой переделки. Сейчас же, как назло, все три уцелевших спецназовца оказались вместе с Кабановым неизвестно где. Не знаю, как там с ними обращаются, но три профессиональных киллера – это сила. Еще неизвестно, не придется ли плантатору проклясть тот день и час, когда он решил прикупить на аукционе московитов!

В сущности, то была моя единственная надежда. В покорность командора я не верил и никогда не поверю. И не зря он держался так спокойно во время нашего заточения и продажи. Насколько я знаю Сергея, он и лишней секунды не останется в неволе, подвернись ему хоть малейшая возможность для побега. Наверняка его сдерживают лишь незажившие раны. А когда наберется сил, он тем или иным способом вырвется с плантации. Тихо или с шумом, но вырвется. И совсем не верится, что наш командор забудет про своих и каким-либо способом не выручит нас. Я уже дошел до того, что согласен даже уйти в партизаны и бить британцев где только удастся, лишь бы не быть в рабстве у этих самодовольных скотов! И не из-за какой-то там моей особой воинственности – я никогда не испытывал тяги к подобного рода приключениям, – а чтобы меня в буквальном смысле не забили на плантации, как мамонта.

Но дни шли за днями, а освобождение все не приходило. Корабельный токарь Ардылов оказался мастером на все руки, и не прошло и недели, как хозяин забрал его в дом. Там наш товарищ занялся вырезанием всяких поделок из дерева. Не знаю, куда хозяин потом всю его продукцию сбывал, но прибыль с этого, безусловно, имел, и наверняка немалую. Не зря же Ардылову предоставили отличные, с точки зрения раба, условия – и каморка у него была своя, и кормили его немного лучше, и надсмотрщик за спиной не стоял…

Нам же приходилось куда тяжелее. Мастерить что-либо своими руками мы были просто не приучены, и использовали нас исключительно на уборке сахарного тростника наравне с неграми. Да и тут мы здорово отставали от черномазых, и редкий день обходился без минимум двух-трех ударов бича по голой спине. Даже спать приходилось большей частью на животе.

– Так дальше продолжаться не может, – к концу второй недели заявил мне Рдецкий, когда мы с ним сидели над обеденной бурдой. – Тут нас всех забьют, как собак. Даже не как собак, а как бессловесных кроликов. Мы что, и дальше будем покорно ждать своей очереди?

– А что мы можем сделать? – спросил я. – Не апеллировать же к суду с просьбой о смягчении приговора!

– Да, суды здесь покруче наших, – согласился Гриф. – В родной тюрьме сидеть было бы куда приятнее.

Естественно – ему-то что тюрьма, что санаторий. Здесь о прошлом Рдецкого не знали, а если бы узнали, то могли и вздернуть без разговоров. Другие времена, другие нравы. Вслух я сказал:

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Жаловаться можно сколько угодно – от этого ничего не изменится.

– Действовать надо. – В глазах Грифа мелькнула ненависть. – Я бы и от своих такого не потерпел, а от чужих терпеть тем более не собираюсь. Загнуться от приговора за несовершенные дела…

– А за совершенные разве легче? – поддел я его. – Что ты предлагаешь?

– Что тут еще можно предложить? Побег, – смерив меня оценивающим взглядом, ответил Гриф.

– Как? И куда бежать? Ямайка – остров большой, но рано или поздно нас все равно найдут. Объявят награду, тогда нас любой встречный выдаст с потрохами. Да и всю жизнь прятаться не станешь.

– Разумеется, – кивнул Гриф. – Но всю жизнь и не надо. Затаимся на месяц-другой, пока активные поиски не улягутся, а там доберемся до берега, приватизируем подходящую лодку – и поминай как звали! До Гаити не так далеко, а там французы.

Изложенный в нескольких словах план был, несомненно, наиболее разумным из всех возможных, но гладко бывает только на бумаге…

– Хорошо, но возникает еще несколько логичных вопросов. Чем мы будем заниматься этот месяц-другой? Где скрываться, чем питаться? Что станем делать на Гаити, если доберемся? И наконец, как мы сможем убежать? Нас восемь человек, но среди нас нет ни одного настоящего профессионала. Кабанов, Сорокин, Ширяев – все они на другой плантации, но мы же не знаем, где именно? Или ты предлагаешь отыскать их и на Гаити бежать вместе?

– Нет. Начнем рыскать между плантациями – нас в два счета поймают. А что касается побегов, ты уж извини, Юра, но единственный профессионал здесь – я. Как и ты единственный из настоящих моряков. Поэтому я и предлагаю бежать вдвоем. Ты прав, остальные уже ничто, обуза. Да и поверь мне, человеку в таких делах опытному, что толпой бежать намного труднее. Вдвоем мы в любую щель пролезем, а все вместе… Нет, только вдвоем! Еды на двоих нужно меньше. Скажу тебе по секрету – мне удалось кое-что раздобыть и припрятать, так что на первое время с голоду не помереть хватит. А как добраться до Гаити… Что ж, придется нашему хозяину поделиться с нами деньгами. Нам они, сам видишь, намного нужнее. Но это я тоже возьму на себя. Тебе же придется убрать одного из надсмотрщиков. У меня осталось всего два патрона… маловато. Нужно хоть какое-то оружие. Не могу же я все делать сам! – В последней фразе мне почудилось какое-то притворство. – Согласен?

– Подумать надо. Сам понимаешь, такие дела с бухты-барахты не делаются.

– Подумай, конечно, – согласился Гриф. – Но только не очень долго. Тянуть тоже не следует.

В принципе, я почти не имел возражений против предложенного плана. Я очень скоро ощутил, как выматывает меня эта каторжная работа, как быстро я теряю силы. Если побег откладывать, сил на него может попросту не остаться. Нас было слишком мало для бунта, и даже будь с нами Кабанов, нас могла погубить любая случайность. Точно так же мы не могли ввосьмером захватить корабль и, даже в случае успеха, справиться с парусами на любой посудине крупнее прогулочной яхты. Уйти в леса и партизанить? Но не всю ведь жизнь! Тогда и в самом деле лучше бежать, а там или украсть лодку, или завербоваться матросами (если невероятно повезет) на первый попавшийся корабль. Насколько мне помнится, примерно в это время Порт-Ройал был чем-то вроде столицы флибустьеров Карибского моря, а они вряд ли требовали от матросов какие-то документы. Правда, городу в конце концов предстояло погибнуть во время землетрясения, но, когда это произойдет, я, хоть убейте, вспомнить не мог.

Единственное, что вызывало у меня некоторые опасения, – личность напарника. После моих последовательных отказов у Грифа не могло быть никаких причин любить меня. Более того. Насколько я помнил рассказанное мне в той, прежней жизни, Гриф всегда отличался редкой злопамятностью и при первой же возможности припоминал человеку все подлинные и мнимые обиды. Так почему же он выбрал меня? Только ли потому, что я и в самом деле остался единственным, кого можно с натяжкой назвать моряком? Ярцев-то пропал неизвестно где, и, учитывая огромное количество островов в архипелаге, найти нашего Шкипера попросту нереально. Да, до боли жаль Лену, да и Валера был неплохим парнем, но правде надо смотреть в глаза…

И все-таки какое-то предчувствие удерживало меня от согласия. Пусть я сейчас самый полезный для Грифа человек, но где гарантия, что на Гаити он не избавится от меня, как от отслужившего свое хлама? А может, это предложение и вовсе ловушка, и Гриф намерен извлечь из него одному ему ведомую выгоду? Но какую?

Идиотский выбор. С одной стороны – беспросветное рабство, с другой – авантюрный план побега с возможной угрозой для жизни даже в случае удачи. И выбирай, что хочешь. Предложи мне подобный вариант Кабанов – согласился бы без тени сомнения. Хотя командор такого бы и не предложил – он попытался бы спасти всех… кто уцелеет при его методах спасения. Зато никаких подвохов. Плох командор или хорош, но он человек долга. Похоже, его вообще мало заботят собственные выгоды. А может, для него главным является само приключение? Я где-то читал, что есть люди, любящие всяческие опасности, и преодоление их доставляет им невероятное удовольствие. Уж не из таких ли наш Сережа? Но в любом случае с ним всегда спокойнее.

Тем не менее что-то решать надо. Долго выдержать эту каторгу я не смогу. Вкалывать от рассвета до заката и питаться одной бурдой… А ведь в будущем, до которого не доживет никто из моих нынешних современников, включая младенцев – да что там младенцы? их правнуки не доживут! – на моих счетах в разных местах лежат несколько миллионов зеленых, да намного больше крутится в обороте фирмы. Если она, конечно, не разорится без меня. Знал бы… Ну да ладно!

Бежать. Только бежать. И пропади все остальные пропадом! Каждый сам за себя. Не понимает этого лишь слабоумный. А Грифа слабоумным не назовешь. Поэтому моя личная судьба его не волнует. Или волнует, но лишь пока ему это выгодно. Доберемся до безопасного места – и прощай! Даже если мы и окажемся на Гаити с деньгами, то не видать мне этих денег, как своих ушей. Расплачиваться за услуги Гриф явно не станет, делиться – тем более. В лучшем случае бросит на произвол судьбы, а в худшем – уберет. Отвечать за меня все равно не придется. Так что я выигрываю?

Да. Похоже, игра не стоит свеч. В любом случае мне ничего не светит. Как ни крути… Разве что попробовать переиграть Грифа и шлепнуть его втихаря? И совесть мучить не будет… Нет, не получится. У него в таких делах куда больше опыта и сноровки. Расправится, как с котенком…

Эти размышления стали итоговыми и, протянув для виду пару дней, я отказался от затеи с побегом.

– Это твое последнее слово? – осведомился Гриф, не сводя с меня цепкого оценивающего взгляда. – Другого случая может и не представиться.

– Последнее, – как можно тверже ответил я. – Не верю я в это. Не одни мы такие умные. И до нас многие наверняка пытались бежать. Вряд ли у них вышло. Будь у нас наготове лодка, другое дело. А так… Поймают – еще хуже будет.

– Смотри, как бы потом не пришлось пожалеть, – не предвещающим ничего хорошего тоном ответил Гриф.

– Все может быть, – заметил я. – И все-таки шансы на успех слишком малы. Если они вообще есть. Ну, ограбим мы хозяина, а если он раньше времени заметит кражу? К тому же на ночь нас запирают, а куда убежишь днем?

– Дурак! Стал бы я предлагать безнадегу! – процедил Рдецкий. – Мне с моим опытом виднее.

– Все равно. Не верю – и точка. Очень уж много разных «если». Добром это не кончится. Не здесь, так в море. Знаешь, сколько плыть до Гаити? Вот и я не знаю.

– Как хочешь. – Гриф с подчеркнутым безразличием пожал плечами. – Но только заикнись кому о нашем разговоре…

– Само собой. Ничего не слышал, ничего не видел, ни о чем не ведал. У бедного еврея своих забот хватает.

– Правильно, – подтвердил Гриф и неторопливо удалился. Потом, уже вечером, я заметил, как он о чем-то шушукался с долговязым Вовчиком. Меня очень удивил выбор его нового напарника. Владимирцев хоть какими-то единоборствами занимался, но Вовчик! Он даже на роль живых консервов не годится!

Но, как говаривал Лаврентий Павлович, попытка – не пытка. Пусть бегут, если получится. А я лучше попробую дождаться командора. При его талантах вырваться на волю – пара пустяков. Не бросит же он нас на произвол судьбы!

И снова потянулись дни, нудные и, несмотря на палящее солнце, беспросветные. Тело постоянно ныло от боли, одолевала нарастающая слабость, донимала жара, и лишь бич надсмотрщика не давал мне упасть где-нибудь в тени и лежать там без всяких мыслей. Нашим черномазым собратьям было намного легче, они хоть к солнцу привычные, а мы…

Я поймал себя на том, что меня все чаще охватывает какое-то отупение. Ни мыслей, ни чувств. Даже желания куда-то пропали. Кабанов, Валера, Ленка почти ушли из моей жизни и памяти, я больше не тосковал и не думал о них. Я вообще временами переставал думать, а более или менее энергично шевелиться начинал, лишь когда мимо проходил надсмотрщик с бичом. Боли я боялся по-прежнему.

И в тот день, в очередной раз заметив приближение властителя наших израненных спин, я изо всех сил начал делать вид, будто старательно работаю. Беда заключалась в том, что сил почти не было. Я на секунду оглянулся посмотреть, долго ли еще горбатиться? Тут-то все и произошло.

Надсмотрщик как раз миновал Вовчика, и тут последний прыгнул, обхватил мучителя левой согнутой рукой за шею, а правой с зажатым в ней предметом принялся неумело колотить его по груди и животу. Надсмотрщик вскрикнул, попытался вырваться, но после нового удара в живот согнулся. Тогда Вовчик перехватил нож обеими руками и со всей силы вонзил его сверху и сзади в шею.

Работа мгновенно прекратилась. Все стояли и смотрели, что будет дальше. Один Рдецкий медленно и молча направился к Вовчику. Тот выхватил из-за пояса у убитого длинноствольный пистолет, и тут мы увидели бегущего сюда второго надсмотрщика. Очевидно, он услышал крик своего товарища и теперь мчался на помощь.

Надо отдать Вовчику должное. Он не растерялся, не пустился бежать, а вскинул пистолет навстречу бегущему. Надсмотрщик не смог бы резко увернуться на бегу, и, выстрели Вовчик, судьба его была бы решена, но тут неожиданно вмешался Гриф.

Стоя метрах в четырех позади Вовчика, он вдруг взмахнул рукой и метнул нож в спину своего долговязого компаньона. Бросок оказался удачен. Нож вошел почти по самую рукоять, Вовчик дернулся, но упал не сразу. Застыл надсмотрщик, застыл и Гриф, и эта немая сцена растянулась на несколько долгих мгновений – как фотография, нет, скорее, как застывший на одном кадре фильм, и это почему-то было мучительно и страшно.

А потом все сдвинулось. Вовчик обернулся, увидел своего убийцу, и невероятное удивление, смешанное с яростью, исказило его и без того некрасивое лицо. Он повернулся и с видимым усилием попытался поднять успевшую опуститься руку с пистолетом, но жизнь уже оставляла его, и он мешком повалился на землю, чуть приподнялся и беззвучно выдохнул:

– Сволочь!

И тут же наступила агония. Вовчик несколько раз дернулся, засучил ногами и затих окончательно.

Надсмотрщики (их прибежало еще двое) осмотрели убитых, подобрали оружие, о чем-то коротко переговорили с Рдецким и несколькими ударами бичей вернули нас к работе. Потом приказали неграм унести трупы и удалились, прихватив с собой Рдецкого.

А вечером мы узнали, что Рдецкий назначен новым надсмотрщиком взамен убитого.

И уже на следующее утро Гриф ретиво взялся за дело. По малейшему поводу и без повода он хлестал всех направо-налево, не делая для своих бывших современников никакого исключения. Напротив, нам доставалось больше всех. Гриф как бы подчеркивал, что между нами отныне пролегла пропасть. Впрочем, после вчерашнего точно так же думали и мы.

Ночью, лежа на животах в душном запертом бараке, мы шепотом обсуждали случившееся. Я не выдержал, рассказал о разговорах с Грифом, и все сошлись в одном: он и не думал бежать. Рдецкий оценил вероятность побега и дальнейшие трудности и вместо этого решил выслужиться перед хозяином. То, что для достижения цели придется лишить кого-то жизни, не имело для него значения. Суда Гриф не боялся – по здешним законам он поступил правильно. Никто ведь не слышал, о чем он шептался с Вовчиком, и доказать что-либо было невозможно.

Но Гриф, очевидно, подсознательно ждал от нас каких-то каверз и при малейшей возможности избивал нашу пятерку (Ардылов был ему недоступен). При этом говорил он исключительно на ломаном английском, и единственными русскими словами, порою слетавшими с его губ, были матерные.

Мы не могли дать ему сдачи. Было очевидно, что тогда Гриф немедленно воспользуется предлогом и забьет смельчака насмерть. Он наверняка специально провоцировал стычку, стараясь побыстрее избавиться от нас. Побоев мы теперь получали столько, что первые дни на плантации казались раем.

Дни слились в один непрерывный кошмар. Мне стало казаться, что я схожу с ума – во всяком случае, реальность воспринималась уже с трудом. Остались лишь два чувства – усталость и боль, остальное ушло на второй план, как нечто несущественное.

А потом Гриф подловил меня, когда я не выдержал и рухнул там, где работал. На крик примчались еще два надсмотрщика. Все трое с бранью исхлестали меня и поволокли во двор, где стоял столб для провинившихся.

Хозяин плантации со всем семейством на несколько дней уехал в город, но в моей судьбе это ничего не могло изменить. Меня раздели до пояса и привязали к столбу, а я с тупым безразличием гадал – забьют ли насмерть сразу, или еще придется мучиться?

– Что, жидовская морда? – по-русски спросил меня подошедший вплотную Гриф. – Небось, жалеешь, что не на ту лошадку поставил? А еще говорят, что все евреи умные. Или ты забыл, кому отказал? Придется тебе хорошенько напомнить.

Внутри меня вдруг что-то вскипело, и я с неожиданной яростью плюнул в ненавистную харю.

– И это тебе тоже зачтется, – пообещал Гриф. – С живого шкуру спущу и солью натру, чтобы не протух раньше времени.

Он зашел мне за спину, и спину немедленно обожгло.

– Тебе это тоже зачтется, скотина! – выкрикнул я из последних сил. – Командор с тебя за все спросит…

Кнут обрушился на меня еще раз, и я прикусил губу от боли. В глазах у меня потемнело.

– Кто тут меня зовет? – неожиданно послышался откуда-то сзади знакомый голос и резко добавил по-английски: – Стоять!

Подбежавший ко мне Ширяев несколькими взмахами ножа перерезал веревки, и я смог обернуться.

Спина нестерпимо болела, подгибались колени, но открывшаяся вдруг картина сразу придала мне сил.

Двор был заполнен вооруженными людьми. Тут были и мои товарищи по несчастью, и командор со своими людьми, и какие-то незнакомые мне мужчины, переговаривающиеся между собой по-французски. Тут же стояли и сбившиеся в кучку надсмотрщики, обезоруженные и затравленно озирающиеся. Особенно испуганно выглядел Гриф, но он же первый попытался взять себя в руки.

Стоявший напротив него Кабанов презрительно смерил Рдецкого взглядом и спросил:

– Допрыгался, Гриф? Или надеялся, что я уже не приду? Ты слишком поторопился.

– А чего ты от меня хотел? Чтобы я спину вместе с черномазыми гнул? Или на его месте торчал? – Гриф небрежно кивнул в мою сторону.

– Тебе это пошло бы на пользу. Впрочем, за твои грехи отведать кнута слишком мало. – В глазах командора искрился лед. – Сколько на тебе жмуриков-то висит? Да зачем я спрашиваю? Все равно не скажешь. Да это и не важно. Времени разбираться с тобой у нас нет и потому судить тебя будем только за последние твои проделки.

– Нет у тебя такого права: судить, – возразил Гриф. – Сам-то ты сколько народа в своей жизни перебил?

– Не тебе об этом говорить, – отрезал Кабанов. – Я за свои дела отвечу перед своей совестью и перед Богом, если он есть, а ты за свои ответишь нам здесь и сейчас.

– Счеты со мной сводишь? – скривился Гриф. – Валяй. Ты сейчас сильнее.

– Нет. Если бы хотел – давно бы уже свел, – спокойно возразил командор. – А ты Вовчика сам на побег подбил, сам же и убил при попытке к бегству. Выслужиться захотел… Это убийство – твое первое преступление. Переходим ко второму: предательство. Не родине – сейчас и не разберешь, где у нас родина. Ты своих же товарищей по несчастью предал и продал. А знаешь, что с предателями делают?

– Ты не посмеешь! – Рдецкий вмиг побледнел. – Это чистейший самосуд.

– А Вовчик? – спросил Кабанов. – Подумай о нем пять минут. Больше дать не могу – тороплюсь очень. Да больше и не нужно. Все свои преступления ты и за месяц не вспомнишь. Разве что когда висеть будешь.

– Как – висеть? – не понял Гриф.

– Молча. Может, ты расстрела потребуешь? Так предателей на Руси издавна вешали, как собак.

Рдецкий вдруг резко выдернул из кармана руку, и в ней черной сталью сверкнул пистолет.

Командор стоял от него в нескольких шагах, и в руках у него ничего не было. У меня успела промелькнуть мысль, что Сергею конец, однако реакция у нашего командора была молниеносная. Миг – и в руке Кабанова оказался его короткоствольный револьвер, и сразу же грянул выстрел.

Удар пули был так силен, что Рдецкого развернуло в сторону. Его правое плечо обагрилось кровью, рука повисла плетью. ТТ выпал на землю.

– Забыл, с кем имеешь дело, Гриф, – невозмутимо, точно ничего и не случилось, сказал командор. – Патрона жалко. Повесить его!

Два француза подскочили к Рдецкому, завернули ему руки, связали их и поволокли к виселице – она имелась у каждого уважающего себя плантатора, так что искать подходящий сук не пришлось.

– А этих куда? – деловито осведомился Ширяев, показывая на остальных надсмотрщиков.

– Пусть ребята сами решают. И еще – не в службу, а в дружбу… проследи, чтобы был порядок.

– Есть! – козырнул Ширяев и быстро направился к виселице.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – изрек командор. – Как ты себя чувствуешь, Юра?

– После твоего появления – намного лучше, – ответил я, хотя с трудом держался на ногах.

Подошедший Петрович быстро осмотрел мне спину и, уложив в тени, стал осторожно втирать приятно холодящую мазь. Боль немного стихла, но я и сейчас испытывал такое чувство, точно меня приговорили к смертной казни, однако в последний момент помиловали. Никогда не думал, что может быть так приятно оказаться среди своих!

– Идти-то сможешь? – спросил вновь объявившийся рядом Кабанов.

– Смогу, – пробормотал я. Если откровенно, я был в этом далеко не уверен, но так хотелось оказаться подальше отсюда!

– Порядок! – подошел к командору Ширяев. – Если не считать того, что перед смертью в штаны наложил, гад.

– Надеюсь, мое заключение не нужно? – спросил Петрович, не прерывая своего занятия.

– Нет. Все равно висеть ему долго. До возвращения хозяев, – отмахнулся командор. – Ну ладно, Юра, набирайся сил! Через час выступаем. А у меня еще дела.

– Куда хоть идем? – поинтересовался я, хотя был готов идти даже на край света.

– В Порт-Ройал, – небрежно ответил Кабанов. – Капитан французской королевской армии Мишель д’Энтрэ приглашает нас к себе в гости. Правда, пока не во Францию, а на Гаити, но почему бы и не уважить хорошего человека? Вот только разживемся какой-нибудь посудиной у наших британских друзей. Ты что предпочитаешь, бриг или шхуну?

– Бригантину. Хоть что-то знакомое, – улыбнулся я. Нет, с командором не пропадешь!

– Хорошо. Будет тебе бригантина, – тоже улыбнулся Кабанов и хитро подмигнул.

51 Кабанов и другие. Слава десанту!

К Порт-Ройалу подошли к вечеру, однако все в город не пошли. Появление в портовом городе новых людей – вещь обычная, но вдруг найдется некто излишне любопытный и полезет с нежелательными вопросами? Лучше не рисковать понапрасну. Одно дело – три человека, и совсем другое – почти тридцать. Девятнадцать французов и десять русских. Ардылов отказался пойти со всеми, объявив, что от добра добра не ищут и он уже по горло сыт всевозможными приключениями. Уговаривать его Кабанов не стал. Каждый вправе сам выбирать свою судьбу, лишь бы этот выбор не выходил боком другим. Да и воином токарь был никудышным. Оставалось поражаться, как ему удалось уцелеть во всех перипетиях бесконечной одиссеи?

В город отправились двое – Кабанов и Сорокин. Командор хотел прихватить и Флейшмана – Юра научился неплохо копировать местный акцент, но тот еще не отошел после порки и его пришлось оставить с остальными.

А в городе вовсю шла гульба. Вернувшиеся с добычей моряки оккупировали таверны и щедро спускали награбленное золото и серебро. Во всеобщей вакханалии никто не обратил внимания на двух достаточно прилично одетых людей, и разведчики без особого труда прошлись вдоль пришвартованных кораблей, осмотрели подходы к форту, кое-где перекидываясь парой словечек с подвыпившими флибустьерами.

Все это не заняло много времени. Подобно большинству городов Нового Света, Порт-Ройал был невелик, и скрывавшиеся в ближайших зарослях беглецы даже не успели как следует поволноваться за ушедших. Пользуясь последними минутами светлого времени, Кабанов собрал всех на крохотной полянке и на английском, чтобы его поняли все, кратко изложил дальнейший план действий.

– В общем, так. В городе идет пьянка. Это хорошо. На кораблях осталось по двое-трое вахтенных, и захватить один из них не проблема. Мы выбрали бригантину «Лань». Восемнадцать пушек, на днях должна выйти в море, поэтому продукты и вода уже на борту. Стоит отдельно, отойти от причала будет легко. Как только погрузимся, я, Сорокин и Ширяев пойдем к форту и взорвем его. В это время вы должны быть готовы отразить возможное нападение с берега. В порт пробираться мелкими группами. По дороге по возможности избегать разговоров, в драки не вступать ни в коем случае. Вопросы есть?

Не знавшим английского пересказали его слова, и после некоторых уточняющих вопросов план был принят.

Командор излучал уверенность в успехе, и это чувство передалось остальным. Легкость двух предыдущих побед взбодрила недавних рабов, и все были готовы идти за ним хоть в преисподнюю. Кабанов казался человеком, который просто не может проиграть, и самые фантастические планы выглядели легко выполнимыми.

Для пущей уверенности в успехе командор ненадолго отложил начало операции. Чем сильнее напьются гуляки, тем труднее будет привести их в чувство и, следовательно, тем меньшую опасность они станут представлять. Охрана форта тоже будет клевать носом и вряд ли всерьез отнесется к выполнению нудных обязанностей часовых. Да и отплытие в полной темноте могло привести к неприятностям. Прожектора еще не изобрели, а плыть во мраке по незнакомому фарватеру… Уж лучше дождаться первых проблесков рассвета.

Выжидая, неспешно перекусили прихваченными с собой запасами. Кое-кто с более крепкими нервами завалился на часок поспать. Командиры вполголоса обсуждали некоторые спорные моменты грядущих действий.

– Ведь взрыв форта переполошит весь город. Громыхнет-то изрядно, – сказал Флейшман.

– Разумеется, – согласился Кабанов. – Шума будет много, но тут уж ничего не поделаешь. Моряки вскоре так перепьются, что вообще перестанут что-либо соображать. Часть гарнизона неизбежно погибнет при взрыве, остальных охватит паника – ведь нападения с суши они наверняка не ждут. Но если мы не уничтожим форт, его пушки без труда расстреляют нас при отплытии. Даже если не потопят, то повредят так, что плыть дальше мы не сможем. Без взрыва форта нам никак не обойтись.

– Но за нами наверняка начнется погоня. Пока команды протрезвеют, пройдет какое-то время, но потом… – сказал д’Энтрэ.

– Придется и им устроить небольшой фейерверк. – Командор успел все обдумать заранее и не промедлил с ответом. – Подпалим пару-другую кораблей. Стоят они тесно, костер должен получиться приличный. И неплохо бы сделать это в последний момент. Устроим повелителям морей Варфоломеевскую ночь!

Удовлетворившись ответами, д’Энтрэ ушел к своим людям, и четверо русских остались одни.

– Еще бы наших девчонок найти! – с затаенной болью произнес Ширяев. – Как они теперь?

Трое остальных какое-то время молчали. Каждый из них по-своему переживал пропажу, но что тут сказать? Сделанного не воротишь. Во время боя казалось, что так будет лучше. Но только ли казалось? Бригантина-то погибла, а с нею вместе и большинство из тех, кто составлял ее экипаж. Останься женщины на борту – много бы их уцелело в схватке? А так хоть оставалась надежда, что они живы, но только где? Как их найти среди сотен больших и малых островов?

– Ничего, – нарушил молчание командор. – Корабль у нас будет. Кое-какие деньги на первое время тоже есть. Наберем команду и отправимся прочесывать все острова к востоку от нас. До суши Валера добрался наверняка. Деньги на первое время у них были. И при всех здешних нравах вряд ли колонисты воюют с женщинами и детьми. Найдем. Не сразу, но найдем.

– Воевать не воюют, но изнасиловать могут, – вздохнул Ширяев. – От Лудицкого-то никакого толку, а один Валера…

– Я ведь тебе предлагал – плыви с ними, – напомнил Кабанов. – И им было бы больше пользы, и нам спокойнее. А если изнасилуют хоть одну, я тот поганый остров дотла выжгу со всем его населением! Нет, честно, ребята. Не знаю, как вы, а я уже вполне созрел для пиратства. Столько успел насмотреться, что готов давить британцев везде где встречу.

– Я тоже, – согласился Сорокин. – Говорили: испанцы жестокие, а чем англичане лучше? Такие же изверги.

– Думаешь, в России сейчас иначе? – усмехнулся Флейшман. – Петр хоть и Великий, но головы рубить мастак.

– Лучше или хуже, но это наша родина. Что-то я не помню, чтобы русские моряки без малейшего повода нападали на иностранцев и убивали всех подряд. Не было такого в нашей истории, – возразил Кабанов.

– Разумеется. Перед иностранцами мы всегда преклоняемся, – вставил Флейшман и тут же добавил: – Впрочем, все это сейчас неважно. Я человек совершенно не воинственный и очень эгоистичный, но тоже думаю, что женщин мы найти обязаны. Это же наши женщины, и бросать их на произвол судьбы…

Он не договорил, подумав, что последняя фраза звучит несколько высокопарно, а высокопарности Флейшман не любил. Слишком уж много высокопарных слов он наслушался с трибун и экранов.

– Чтобы их найти, первым делом необходимо самим выбраться отсюда, – сказал командор. – Иначе им нас вовек не дождаться. Я говорил с Мишелем, он обещал помочь в поисках. Если, конечно, все будет в порядке. Не знаю, как вы, а я думаю, что на шевалье можно положиться.

– Нормальный мужик, – согласился Сорокин. – Есть в нем что-то от мушкетера, какими их описывал Дюма.

– А он и есть мушкетер. Точнее, капитан мушкетеров. Мушкетер – это солдат вооруженный мушкетом. Наподобие нашего автоматчика. Ладно, поговорили и хватит. Дел этой ночью у нас еще много. Покажем британцам, где раки зимуют.

Все беглецы были заранее разбиты на группы по пять человек с таким расчетом, чтобы в каждой хотя бы один неплохо говорил по-английски. Во главе этих маленьких отрядов встали Кабанов, Сорокин, Флейшман, д’Энтрэ и еще два француза. Пожелали друг другу удачи и пошли.

Как и планировалось, первой к намеченной бригантине подошла группа командора. Никакого освещения в городе не было, если не считать света из окон и тусклых фонарей у входов в таверны. Под прикрытием темноты добрались почти без приключений. Попадавшиеся на улицах компании пьяных моряков обходили, на шлюх не обращали внимания. Дважды крепко выпившие британцы осыпали их руганью, явно провоцируя на драку, но сейчас на карту было поставлено все, и нахалов не тронули, хотя в группу Кабанова входили Ширяев и двое французов, у которых очень чесались кулаки. Шедший с ними пятым и почти не знавший английского Петрович волей-неволей пропустил все мимо ушей и выглядел совершенно равнодушным.

На самой пристани народу не было вообще. Да и кого могло занести сюда в этот полуночный час? Моряки, проводившие порой целые месяцы в немыслимой тесноте, при первой возможности покидали свой корабль и пускались во все тяжкие по кабакам и публичным домам. Лишь днем, маясь от жестокого похмелья, а зачастую и с разбитой в пьяной драке мордой, они добирались до своего плавучего дома, больше смахивающего на каторжную тюрьму. Правда, каторга эта была обычно добровольной и порой могла принести неплохие деньги, на которые можно было кутнуть в порту в промежутке между рейсами.

Капитаны развлекались так же, как и матросы. Только напитки у них были получше, а женщины – подороже. Но и эти люди, бывшие в море первыми после Бога, в порту отнюдь не горели желанием проводить время в своих каютах и пропадали на берегу.

Кабанов шепнул своим людям, чтобы они оставались на месте, а сам пошатывающейся походкой двинулся прямиком на бригантину.

– Кто идет? – спросил заспанный голос. На палубе показался коренастый матрос.

– Капитан на борту? – пьяным голосом осведомился Кабанов, приближаясь к вахтенному.

– Он в городе. Топай лучше на берег, приятель, и приходи днем. Ночью тут делать нечего.

– Кому как, – ответил командор и нанес матросу резкий удар.

Вахтенный безмолвно рухнул на палубу. Увидев это, остальные члены группы проворно перебрались на бригантину.

– Мертв, – известил Петрович, машинально проверив пульс у распростертого тела.

Но его никто не слушал. Мужчины быстро разбежались по кораблю, проверяя, нет ли на нем еще людей. На свое счастье, моряки находились на берегу, и бригантина оказалась пуста. Бедняга вахтенный оказался единственным пострадавшим при ее захвате.

– Петрович, постой на шухере, а мы пока займемся артиллерией, – распорядился командор.

При свете переносного фонаря, стараясь избегать шума, мужчины принялись заряжать пушки. Каждую требовалось для начала откатить, прочистить ствол, совком на длинной ручке засыпать порох, утрамбовать его, забить пыж, потом поддон с картечью… Одним словом, работа была не из легких, и вчетвером они едва успели зарядить три орудия, когда к бригантине подошла группа д’Энтрэ.

– Прошу на борт. Корабль подан, – гостеприимно объявил Кабанов, встречая их у трапа.

– Похоже, Серж, вы действительно способны сделать все, – улыбнулся француз. – Вас послало нам само небо.

– Кто меня послал, не знаю, но помощь нужна и мне, – улыбнулся в ответ командор. – Надо поскорее зарядить пушки.

Прибывшие сразу приступили к работе, и к приходу группы Флейшмана половина орудий была заряжена.

Постепенно на бригантине собрались все беглецы. Понимая ответственность момента, никто не поддался искушению и не ввязался в драку с шатающимися по городу пьяными флибустьерами. Первый этап операции удался на удивление легко, и теперь надлежало основательно подготовиться ко второму.

Сорокин на пару с Кабановым проворно изготовили с десяток ручных бомб с короткими фитилями. Тем временем их товарищи успели обшарить корабль и собрать в кучу все найденные мушкеты. Понемногу, по-прежнему стараясь не шуметь, разобрались с бегущим такелажем и, насколько возможно, стали готовить бригантину к отплытию.

– Пора, – сказал командор и повернулся к д’Энтрэ и Флейшману: – Как только форт взлетит на воздух, подготовиться к бою, но вступать в него только в случае крайней необходимости. Если через полчаса после взрыва нас не будет, действуйте так, будто нас вообще нет. Отходите от причала, чтобы с первыми лучами солнца выйти в море. Ни в коем случае не медлите. Это приказ.

– Я хотел бы пойти с вами, Серж, – попросил д’Энтрэ. – Такое опасное дело, а я остаюсь в стороне.

– Извините, Мишель. Я вас понимаю, но у вас нет нашей подготовки. Не обижайтесь. Вы отличный воин и командир, но не диверсант. Форт – наше дело. Да и должен кто-то командовать на корабле, – не согласился Кабанов.

– Жаль, – вздохнул шевалье, но спорить не стал, понимая правоту своего нового друга. – Удачи вам!

– Ни пуха ни пера! – добавил по-русски Флейшман.

– К черту! – тоже по-русски ответил Кабанов и повернулся к Сорокину и Ширяеву: – Пошли, ребята!

Шпаги они за ненадобностью оставили на бригантине и в путь пустились почти налегке. У каждого имелся пистолет, хотя только у Кабанова было достаточно патронов к его револьверу, по паре кремневых «игрушек» и по нескольку ножей. Под одеждой у всех троих была защитная форма, очень удобная для скрытного передвижения, но плохо совместимая с этим городом. А так – обычные люди этого времени, двое победнее, один – побогаче. Сколько таких компаний они видели сегодня на улицах!

Но это было несколько раньше. Гулянка постепенно затихала. Кто-то наслаждался продажной любовью, кто-то не выдержал чрезмерных возлияний и заснул. Город становился безлюден. Лишь из одного кабака по дороге еще доносились звуки музыки и пьяные крики – видно, там собрались наиболее стойкие, твердо решившие гулять до самой зари. В свете фонаря у входа темнело пять или шесть тел тех, кто не выдержал схватки с зеленым змием и отрубился…

От гавани до форта было рукой подать, и добрались до него быстро. Здесь город уже кончился, и тьма казалась еще гуще, если такое «еще» возможно. Лишь едва заметный свет фонарей кое-где обозначал вершину крепостного вала. Не будь его, пока не упрешься – не заметишь, что перед тобой крепость. Но тьма десантникам была только на руку.

Возле какого-то куста десантники скинули с себя маскарадную одежду, проверили в последний раз, легко ли вынимается оружие, и устремились к валу. Был он крутой, но залезть на него не составило особого труда.

И – началось. Трое диверсантов разделились и призрачными тенями заскользили вдоль вала. Порою приходилось замирать, кое-где – ползти, местами даже спускаться по внешней стороне, чтобы потом внезапно возникнуть перед очередным часовым, в полудреме ожидающим смены. Не вскрикнул ни один. Стояли – и не стало, словно их и не было.

– Чисто, – шепнул Кабанов, на полукруге встретившись с крадущимся навстречу Ширяевым.

– У меня тоже, – шепотом ответил бывший сержант, вытирая нож куском какой-то тряпки.

Примерную схему форта им набросал д’Энтрэ, и, ориентируясь по ней, они спустились во внутренний дворик, где располагалась дверь к вожделенному пороховому погребу. Внизу тоже обошлось без шума, и лишь последний часовой стоял так неудобно, что вплотную было не подойти. Командор метнул ему в сердце один из своих ножей. Солдат молча свалился там, где стоял.

Зато с замком на двери пришлось повозиться. Ключей от него у часовых не оказалось. Сбивать – шуму не оберешься, и Сорокин долго ковырялся в нем, действуя шомполом пистолета вместо отмычки, пока замок наконец не щелкнул и дужка не отошла.

Остальное было элементарно. Вскрыли несколько бочек, одну из них опрокинули, набрали в холщовый мешок ведра три пороха, продырявили его и, начиная от кучи пороха возле опрокинутой бочки, вывели текущей из дырявого мешка черной струйкой вдоль двадцатиметрового коридора пороховую «змейку» к подножию крутой каменной лестницы, ведущей во внутренний двор форта.

– Сколько у нас будет времени? – спросил Ширяев.

– Минуты полторы. Если повезет – то две, – ответил Кабанов, снимая стекло с прихваченного во дворе фонаря и поджигая от теплящегося внутри огонька скрученную тряпицу. – Все наверх. Пора сматываться.

Он наклонился и поджег импровизированный фитиль. Диверсанты выскочили во двор, не забыв прикрыть за собой тяжелую дверь.

– Ходу!

Из форта припустили так, как не бегали уже давно.

В темноте взяли не то направление, и никак не могли обнаружить куст, возле которого оставили одежду. Не сговариваясь, решили бежать через город в чем были, но тут на полнеба полыхнула фиолетовая вспышка и тяжело содрогнулась земля. Десантники инстинктивно бросились на нее, прижались крепче, чем к любимой женщине, и не видя, как сзади взмывают в воздух обломки злополучного форта.

А куст оказался совсем рядом. В свете занимающегося пожара подхватили одежду, торопливо ее напялили и со всех ног бросились к городу.

Пиратская столица проснулась. Многие ее обитатели, зачастую полуодетые, носились по улицам, пытаясь спросонок понять, что же произошло. Во всеобщей сумятице никому не было дела до бегущих к порту десантников. Если кто и глядел им вслед, то только чтобы убедиться, что это не испанцы, давно точившие зуб на Порт-Ройал.

Такая же сумятица царила и в гавани – правда, народу здесь было значительно меньше. Видимо, Кабанов оказался прав, и большинство моряков никак не могли очнуться после чрезмерных возлияний. Неподалеку от захваченной бригантины на причале лежал человек, но разбираться, кто он такой, у беглецов уже не было времени.

– Вернулись?! – Пылкий шевалье бросился Кабанову на шею и что-то добавил по-французски.

– Как вы? – быстро осведомился командор, оглядывая столпившихся вокруг людей.

– Трое хотели забежать на бригантину. Двоих застрелили, третьего взяли в плен, – скороговоркой выпалил Флейшман. – Он говорит…

– Потом! – прервал его командор. – По местам! Приготовиться к отходу! Костя, Гриша, берем гранаты!

– Понимаешь… – пытался досказать свое Флейшман, но десантники торопливо похватали заранее приготовленные снаряды и выскочили на пристань.

Конечно, нечего было и думать потопить какой-нибудь корабль. Расчет строился на другом. Бомбы были задуманы как зажигательные и при попадании должны были вызвать пожар. А пожар на деревянном да еще крепко просмоленном корабле – штука страшная.

Вскоре несколько стоявших у причала кораблей превратились в гигантские костры. Немногие оказавшиеся на них моряки ничего не могли сделать с быстро распространяющимся пламенем. Нескольких вахтенных Кабанов застрелил на бегу, но выстрелы его револьвера показались совсем негромкими на фоне доносящихся из города криков и грозного гула крепчающего пламени. Огненные отсветы плясали на воде, и казалось, что она изменила цвет, из черной превратившись в зловеще-красную.

Сделав свое дело, десантники один за другим перепрыгнули на бригантину, и замыкающий Кабанов выдохнул заветное:

– Уходим!

– Да подожди ты! – по-русски прикрикнул на него Флейшман. – Ты можешь меня выслушать, в конце концов, или нет?!

– Потом! – отмахнулся командор и обернулся, разглядывая дело рук своих.

– Да когда потом, Серега?! – с отчаянием воскликнул Флейшман. – Потом будет поздно!

– Говори. – Кабанов понял, что от него не отстанут, и решил, что быстрее будет выслушать своего помощника.

– Девчонки наши здесь! И дети все, и Валерка. Завтра их будут судить, – торопливо сообщил Флейшман.

– Как судить? За что? – недоуменно спросил еще не остывший от боевой горячки Кабанов.

Подошедший к ним Ширяев, чье лицо покрывала копоть, уловив смысл сказанного, схватил подшкипера за грудки:

– Где они?!

– Не знаю за что, – ответил командору Флейшман. – Я вам это уже минут десять пытаюсь втолковать! Я же сразу сказал, что мы захватили пленного. По его словам, вчера днем на каком-то корабле в город доставили для суда два десятка женщин, двоих мужчин и нескольких детей. Суд будет завтра, вернее, уже сегодня.

– Да где они, черт тебя подери! – Ширяев несколько раз рванул Юрку так, словно тот был главным виновником всех несчастий.

– В тюрьме, – лязгая зубами, еле выговорил Флейшман. – В той самой, где когда-то держали нас.

– Так. Быть готовыми к немедленному отходу. Юра, ты за старшего! Костя, Гриша – за мной! Мы быстро!

Десантники торопливо перескочили на пристань. Следом за ними, на бегу что-то крикнув своим, бросился шевалье. Флейшман тоже хотел последовать их примеру, но вовремя вспомнил, что корабль предстоит вести ему, и с досады со всей силы ударил кулаком по фальшборту.

Боли он не почувствовал. Да и что такое боль, когда Ленка в беде, а он даже не может бежать с ребятами ей на выручку?

52 Шаги командора

Плавание в задраенном трюме было невероятно тяжелым. Ни элементарнейших удобств, ни сносной пищи, ни свежего воздуха. В порыве отчаяния две женщины стали обвинять во всем Валеру, но у штурмана нашлось гораздо больше защитников. На обвинительниц шикнули так, что они надолго прикусили языки.

Сам Ярцев никак на это не отреагировал. После смерти Мэри он стал безучастным ко всему. Ел, если в руки давали ложку и плошку с бурдой, порой засыпал, а большую часть времени просто сидел, уставившись куда-то в пространство невидящими глазами.

Мэри… В какой-то момент Ярцеву показалось, что бывшая звезда сможет заменить ему утраченную семью, и вот… Зачем только она кинулась на помощь?.. Уж лучше бы пуля попала в него и разом прекратила эту мерзость, называемую здесь жизнью! Все равно впереди ничего не светит. Кабанов скорее всего погиб, Лудицкий – откровенная сволочь, а все вокруг настолько беспросветно, что хоть в петлю полезай!

Может, и полез бы, но даже на это не было сил. Зато не боялся самого сурового приговора, если вообще воспринимал хоть что-нибудь. Боль в состоянии прогнать любые мысли, и вряд ли бывший второй штурман круизного лайнера был в состоянии думать, сидя в насквозь провонявшем трюме.

Второй (и последний) мужчина в этой компании вел себя совершенно иначе. Мысль о том, что из уважаемого человека, сопричастного к власти над огромной страной, он превратился сначала в загнанного зверя, а теперь в обвиняемого, сводила Лудицкого с ума. С момента ареста бывший депутат пытался уверить всех, что он ни в чем не виновен, ни в какие потасовки не вступал, никого не трогал и теперь горько сожалеет о судьбе, которая свела его с потенциальным преступником. Ах, если бы он знал!..

На его несчастье, никто не прислушивался к оправданиям на скверном английском языке. Будь Лудицкий британским подданным, тогда другое дело, но задумываться о судьбе варвара из какой-то жалкой далекой страны… Все они стоят друг друга!

Еще хуже повели себя женщины. Ярцев хоть был окружен защитным ореолом мученика, Лудицкий же не вызывал ничего, кроме презрения. И потому, когда он стал домогаться близости (Петр Ильич не имел ничего с самого отправления в круиз, поскольку отправился в него без дамы), ему было в этом высокомерно отказано. В нем попросту перестали видеть мужчину, и теперь женщины кто отворачивался от него, а кто и посылал куда-нибудь подальше. Осознание несправедливости судьбы, всеобщее отчуждение и боязнь незаслуженного приговора постепенно подвели Лудицкого к грани тихого помешательства.

Женщины переносили заточение по-разному. Большинство переживало за себя и за детей, кое у кого вспыхивали истерики, раздражительными стали практически все, но некоторые в глубине души радовались прекращению мытарств. Ведь какой бы приговор ни ждал мужчин, никто не сомневался, что на женщин он распространяться не станет. Скорее всего, их продадут какому-нибудь плантатору или отправят в публичный дом. И в том и в другом случае хорошего мало, зато будет кров, пища и хоть какая-то стабильность. Сколько же можно скитаться по этим проклятым островам и морям, с завидной постоянностью попадая из огня да в полымя? Пока с ними был надежный, как скала, Кабанов, как-то еще можно было терпеть, однако командора и в живых, наверное, нет…

Конечно, так думали не все. Кое-кто, например Наташа и Юля, продолжали надеяться, что лихой десантник жив и еще явится к ним спасать от беды, как являлся уже не раз и не два. Он просто не может погибнуть, не имеет права, а что не успел добраться до острова, так мало ли что могло случиться в море. Все равно – рано или поздно он найдет своих подопечных, и горе тем, кто попытается встать на его пути! В боевом мастерстве Кабанова сомнений не возникало ни у кого.

Но время шло, а с ним потихоньку таяли и надежды. Тяжелое плавание в задраенном вонючем трюме, бурда вместо пищи, плач детей убивали в людях все светлое. Мало кто понимал, что трюм – это еще не худшее. Тут им хотя бы не грозит насилие со стороны вечно голодной до женщин матросни.

А потом корабль пристал к берегу, и живой груз под конвоем доставили в тюрьму. Это была уже вторая тюрьма в жизни некрасовцев – в одной они томились, ожидая решения своей судьбы, а затем – трюм корабля. Однако даже тюрьма после трюма казалась если не раем, то хотя бы чистилищем. Не качает, и то слава богу! Да и бурды тут давали немного больше.

Непонятно как, но почти сразу же по прибытии стал известен Валерин приговор – петля. Но Ярцев в своем безучастии успел дойти до того, что вряд ли осознал это. К тому же мужчин посадили отдельно от женщин, и ни одна не знала, в какой из камер сидит бывший штурман на пару с бывшим депутатом.

Как всегда, хуже всего пришлось детям. Они привыкли к вольготной обеспеченной жизни, даже баталии с пиратами сперва воспринимали как захватывающие дух приключения, а тут им достались то просмоленные доски вонючего трюма, то холодные каменные стены. Ни игрушек, ни нормальной еды. Отчаявшиеся и изможденные матери, пропавшие отцы… Одни слезы и никакой возможности объяснить, почему они должны так страдать и когда это все кончится.

Почему и за что? Почему из всех, живших в начале двадцать первого века, напасть обрушилась именно на них? И что теперь? Пожизненное рабство без надежды на освобождение? Чем они провинились? Грехами родителей?

Стоны, всхлипы, метания… Сну было решительно нечего делать в переполненной камере. В темноте, вгоняя слабонервных в панику, то и дело шуршали крысы. Обнаглев, они с наступлением ночи стали даже бегать по разметавшимся на гнилой соломе телам.

Наверное, уже за полночь некоторые пассажирки стали потихоньку засыпать. Даже не засыпать, а забываться в дремоте, бредовой, как весь последний отрезок жизни. Рассвет не сулил женщинам ничего хорошего, однако и он был лучше бесконечной ночи.

А потом тюрьма вдруг вздрогнула, как от пинка невидимого великана. Прошло несколько томительных мгновений, и где-то снаружи громыхнуло – да так, что спросонок заплакали дети. Раскаты грома еще некоторое время сотрясали воздух, а затем столь же внезапно стихли. Их сменили крики, однако о чем кричали на улицах, отсюда было не разобрать.

Потом послышалось несколько совсем слабых хлопков, и сквозь единственное крохотное оконце пробилось зарево пожара. Обитательницы камеры поневоле встревожились, ничего не понимая и ожидая худшего.

В хорошее уже как-то не верилось.

И вдруг совсем рядом защелкали выстрелы. Короткая перестрелка лишь добавила страха. Через минуту в коридоре раздались шаги и остановились прямо перед дверью в камеру. Со скрежетом повернулся ключ, дверь распахнулась – женщины напряглись, готовые закричать от страха и неизвестности, – и в камеру вошел перепуганный тюремщик, держа над головой факел.

И тут мимо него совершенно неожиданно скользнул командор. Из-под порванного в нескольких местах камзола виднелась камуфляжная форма, лицо почернело от копоти, отросшая светлая бородка подпалена с одного бока, но это был Кабанов собственной персоной. В левой руке он сжимал револьвер, в правой – окровавленную шпагу, глаза блестели, а от его коренастой фигуры веяло такой отвагой и силой, что не только у Наташи и Юли взволнованно екнули сердца.

Следом в камеру, оттолкнув тюремщика, влетел Ширяев – такой же закопченный и в драной одежде, как и командир. На его лице решительность была смешана с тревогой. Последним вошел незнакомый жгучий брюнет невысокого роста, гораздо более элегантный, чем его товарищи. На несколько секунд в камере повисла напряженная тишина и тут же лопнула, разрядилась восторженным криком Маратика:

– Папка! Я знал, что ты нас спасешь! – и мальчуган с разбега прыгнул в сильные отцовские руки Ширяева.

И словно прорвало. Женщины вскочили, бросились к спасителям, и отбиться от них было труднее, чем от любого войска.

– Девчонки! У нас нет времени! – выкрикнул Кабанов, ни на секунду не забывая, что дело еще далеко не окончено. – Все вопросы потом! Забирайте вещички, если у кого что осталось, и быстро уходим из этой богадельни! В порту нас ждет бригантина! Быстрее!

Было в его голосе нечто, заставляющее повиноваться без разговоров. Женщины проворно похватали узелки и сумки с нехитрыми пожитками и следом за мужчинами выбежали в коридор. Двери всех камер были распахнуты. Оттуда, все еще не веря в подвалившее счастье, выскакивали бывшие узники, устремляясь к выходу. Среди них выделялся Сорокин – свободной от шпаги рукой он поддерживал апатичного Ярцева, а с другой стороны вьюном стелился сияющий Лудицкий.

– Ярцев, Лудицкий! Возьмите детей! – скомандовал командор, перекрывая возбужденный гвалт. – Гриша, Костя, идете замыкающими. Мишель, мы будем прокладывать дорогу, – крикнул он шевалье по-английски и добавил снова по-русски: – Девочки, только не отставать! Не дрейфьте! Прорвемся!

Сейчас он мог их и не подбадривать. В глазах прекрасной половины чудесное спасение вознесло командора до уровня Бога. Все женщины до единой были убеждены, что никакое препятствие уже не сможет задержать их кумира.

Этому тут же пришло подтверждение. Едва они направились к порту и свернули за угол, как наткнулись на спешащих к тюрьме шестерых солдат. Кабанов, не сбавляя шага, вогнал одному из них в горло шпагу. Рядом упал еще один британец, пронзенный Мишелем. Шевалье оказался превосходным фехтовальщиком, и не его вина, что ему были неведомы тайны диверсионных работ и рукопашного боя без оружия. Увидев молниеносную расправу над своими товарищами, остальные солдаты невольно опешили. Этого оказалось достаточно, чтобы на грязную мостовую повалились еще двое. Уцелевшие попробовали спастись бегством и получили удары в спину.

Больше никто не помешал беглецам. До порта было рукой подать, а на улицах царила такая суматоха, что никому не было дела до группы женщин и нескольких мужчин. С десяток бывших заключенных тоже пристроились к процессии, причем практически каждый из них успел прихватить оружие убитых в коридорах тюрьмы солдат.

Неприятности начались уже в порту. При свете пожара на спешащую группу обратила внимание толпа разномастных моряков. Догадались ли они, что идущие являются виновниками случившегося или решили под шумок поживиться – неизвестно. Просто добрых два десятка человек напали на беглецов – вернее, попытались напасть.

Четырьмя выстрелами в упор Кабанов уложил четверых. Барабан его револьвера опустел, но тут громыхнул мушкет кого-то из экс-арестантов, а когда десантники и шевалье бросились врукопашную и несколько нападавших сразу полегли под ударами их шпаг, нервы остальных не выдержали, и они бросились врассыпную.

Их не преследовали. До заветной бригантины оставалось совсем немного, и Кабанов повел туда женщин бегом.

И тут на пристани появился отряд солдат. Они на редкость быстро разобрались в обстановке и бросились наперерез беглецам. Когда же стало ясно, что оба отряда добегут до корабля почти одновременно, солдаты по команде офицера замедлили шаг и вскинули ружья.

Кабанов попытался что-то крикнуть, но не успел. На бригантине зорко наблюдали за происходящим. Одно из орудий с громом и дымом стегануло картечью по изготовившимся к стрельбе солдатам. Многие попадали, остальные смешались, и этого оказалось достаточно, чтобы беглецы достигли цели.

Последними на борт поднялись Кабанов и д’Энтрэ. Их встретил громкий голос Флейшмана:

– Навались!

Гребцы двух заранее спущенных на воду шлюпок налегли на весла, и тяжелая бригантина стала медленно отходить от причала. Чтобы увеличить царящий в порту хаос, ее орудия одно за другим выплевывали картечь, а едва расстояние до пристани увеличилось, ловкие руки новой команды проворно подняли наполнившиеся утренним бризом кливера.

Начинало светать. В нарождающемся свете нового дня бригантина легко скользила к выходу из бухты. За кормой оставались взорванный форт и бушующий в гавани пожар. Количество поставленных на корабле парусов постепенно увеличивалось, и в открытое море вышли при полном вооружении. Практически все на борту провели на ногах больше суток, однако никто не испытывал усталости. Приказы выполнялись мгновенно, никто и не пытался отлынивать от работы. Даже Лудицкий старался вовсю, пытаясь время от времени с собачьей преданностью заглянуть в глаза своему бывшему телохранителю. Ярцев, и тот сумел на время стряхнуть апатию, о прочих не стоит и говорить. Ямайка по-прежнему маячила за кормой, и каждому хотелось как можно скорее уйти от нее подальше.

Грустными были лишь некоторые из женщин. Им уже успели в нескольких словах рассказать о судьбе мужей, о перипетиях собственной судьбы и услышать в ответ их повесть. Все встало на свои места, а потери… Что ж, потери тоже неизбежны.

Рук едва хватало, но работали дружно. Русские, французы, семеро английских матросов, благодаря Кабанову сбежавших из тюрьмы и в общей суматохе решивших пуститься в плавание со своим спасителем… Звучал разноязыкий гомон. Едва выпадала свободная минута, почти каждый пытался поделиться с кем-либо пережитым за последние сутки. Некоторые французы уже поглядывали на спасенных женщин, ловили в ответ их благодарные взгляды, и было ясно, что скоро завяжутся новые романы.

– Простите, дорогой друг, кто эта очаровательная девушка? – спросил командора тоже не устоявший перед женскими чарами шевалье.

– Рита Носова, – ответил тот и добавил, предугадав следующий вопрос: – Она свободна. Могу познакомить вас в любое время. Хотите прямо сейчас?

– Нет, что вы? Мне надо хотя бы привести себя в порядок. В таком виде неудобно.

– Нормальный вид воина. – Кабанов уже успел избавиться от камзола и форменной куртки. – Я в тельняшке – и ничего.

– У вас, наверное, совсем другие нравы. Было бы интересно побывать в вашей стране, – покачал головой француз.

– Мне тоже, – улыбнулся Кабанов. – А что до нравов, то со временем люди везде станут свободнее.

Остров наконец-то утонул за горизонтом, и люди вспомнили об усталости. Пришлось разбить мужчин на две вахты и одну сразу же отправить спать. Почти все женщины давно отдыхали, и лишь некоторые никак не могли заснуть после пережитого.

Кабанов предпочел пока оставаться на ногах. С момента появления в тюрьме он ощущал на себе горячие взгляды обеих любовниц, но лишь теперь смог уделить им немного внимания.

– Знаете, девочки, – после первого короткого рассказа о последних днях признался Кабанов. – Не обижайтесь, но я абсолютно не знаю, как нам быть дальше. Нет, я не собираюсь вас бросать, я о другом. Официально в Европе многоженство запрещено.

– Мы согласны и неофициально, – призывно улыбнулась Наташа. – Но только чтобы всегда быть вместе… втроем.

– Всегда вместе не обещаю, – предупредил командор. – Мужчина – это прежде всего охотник, воин. Не могу же я брать вас с собой на войну!

– На какую войну? – сразу насторожилась Юля. – С кем ты опять воевать собрался? Или еще не настрелялся?

– Жизнь сейчас такая. Телевизора нет, и потому мужчины убивают время на войне. – Лицо Кабанова украсилось доброй улыбкой. – Не забывайте, что это единственное, что я умею делать. Так уж получилось. Не волнуйтесь – если мне и придется вернуться к своей профессии, то на этот раз я оставлю вас в каком-нибудь по-настоящему безопасном месте. А вы уже убедились, что со мной ничего случиться не может.

– Как же! Все тело в шрамах, а сколько новых прибавилось, – с легким укором произнесла Наташа.

– Шрамы украшают мужчину, – отмахнулся Кабанов. – Должен же я чем-то пофорсить, раз внешностью не вышел. Ничего, доберемся до Гаити, а там отдохнем по-настоящему. Все-таки курортное местечко. Здесь везде сплошной курорт.

Немного в стороне сидел Ширяев со своим семейством, но о чем они говорили, было не разобрать. Маленький Маратик почти не покидал колени отца и лишь изредка показывал, как он будет побеждать пиратов, когда вырастет. А Вика глядела на своего мужа без прежнего недовольства, но было неясно, на время это или насовсем.

Вечером, когда Кабанов успел немного вздремнуть и, проснувшись, поднялся к Флейшману на квартердек, то увидел там мирно беседующую с подшкипером его бывшую секретаршу. Кабанов замер, не зная, удобно ли встревать в их нежный разговор, но тут к нему подошел Зайцев.

– Хочешь порадую, Сережа? – не без тени иронии спросил его секретарь.

Кабанов внимательно посмотрел на своего бывшего сослуживца. За время пребывания на архипелаге Заяц постепенно отошел от политики с ее пустопорожней болтовней и из парня незаметно превратился в молодого мужчину. Воином он был пока посредственным, сказывалось отсутствие опыта, но новые обязанности выполнял добросовестно и никаких нареканий не вызывал.

– Наши новые английские друзья вкупе с друзьями французскими всерьез задумались, а не поднять ли нам самим Веселый Роджер? – словоохотливо сообщил Заяц в ответ на кивок командора.

– В смысле? – не понял думавший совсем о другом Кабанов.

– В прямом. А не заделаться ли нам пиратами? Попадись мы после ночной проделки британцам, все равно петли не миновать, а так, семь бед – один ответ. Не все же заканчивают пеньковым галстуком. Многим удается сколотить весьма приличное состояние.

– Так… – Кабанов нахмурился, словно прикидывал план очередной стычки. – Час от часу не легче! Теперь – бунт.

– Да не переживай так, командор! – усмехнулся Зайцев. – Ни о каком бунте и речи нет. Наоборот. Команда так свято уверовала в твою удачу и непревзойденное воинское мастерство, что хочет предложить тебе пост капитана.

Мужчины (к ним подошел заинтересовавшийся разговором Флейшман) переглянулись и дружно стали хохотать.

– Гроза Карибского моря капитан Кабанов. Странный поворот судьбы! – отсмеявшись, воскликнул Сергей и, не удержавшись, продекламировал: – «Гаснет ветер озорной в парусах фрегата. Провожала на разбой бабушка пирата».

– А что? Зато станешь первым русским пиратом! – поддел его Флейшман. – Правда, не знаю, найдутся ли у тебя последователи. Признаться, я плохо знаю нашу морскую историю. Что, кроме денег, может интересовать бедного еврея?

– А вот интересно: в великом и могучем есть сочетание «бедный еврей», а сочетание «бедный русский» неизвестно, – усмехнулся Кабанов.

– Вы – нация богатая, – серьезно ответил Флейшман. – Талантами, природными ресурсами, землей. Что по сравнению со всем этим значат какие-то деньги? Кстати, – в его глазах промелькнула ирония, – приняв предложение, можешь стать не только первым русским пиратом, но и первым «новым русским», не превратившись при этом в старого еврея. Талантами Бог тебя действительно не обидел.

Командор неспешно набил трубку, раскурил ее и, выпустив клуб дыма, заметил:

– Между прочим, мне до того надоели британцы, что скоро я, пожалуй, могу созреть и согласиться. Не ради денег, черт с ними, а чтобы как следует поквитаться с соотечественниками покойного сэра Джейкоба. Как вспомню «Некрасов», кулаки так и чешутся. Меньше сорока из восьмисот. Пять процентов. Вот пристроим женщин где-нибудь в спокойном местечке да наведем тут шороху. Пусть тогда англичане на своей шкуре узнают, что на любую силу всегда найдется другая сила. И если бог почему-то медлит с наказанием, то его функции может взять на себя человек. Или разгром города – достаточная им расплата? Там мы тоже вели себя не самым вежливым образом. Но другого языка они не понимают.

– Можно? – Поднявшийся на квартердек шевалье вежливо остановился чуть в стороне от беседующих.

– Что за вопросы, Мишель? Всегда рад вас видеть! – искренне ответил Кабанов.

Француз успел немного привести себя в порядок и теперь был одет с претензией на элегантность.

– Извините за беспокойство, командор, но вы мне кое-что обещали. Если это, конечно, не составит труда.

– Мишель, разве вы видели, чтобы мне хоть что-то представлялось трудным? Тем более такой пустяк.

Он скептически посмотрел на свою порванную в нескольких местах тельняшку, усмехнулся и, подхватив шевалье под руку, увлек его на палубу, где звучал разноязычный говор.

53 Из дневника Кабанова

Все получилось как нельзя лучше. Правда, пришлось немного поуламывать Мишеля, чтобы он со своими людьми присоединился к нам. Бежать французы были согласны, но сильно сомневались, что это возможно вот так, внаглую. Я же считал наоборот: если действовать тихо, ничего не получится. Даже если бы нам удалось незаметно сбежать каким-нибудь темным вечером, с утра начались бы поиски, и фора получилась бы совсем небольшой. Допустим, нам бы повезло, и мы украли бы достаточно крупную лодку, способную вместить нас всех. Я уже болтался в такой скорлупке посреди моря, спасибо. Попробуй, доплыви на такой до Гаити, да еще практически без воды и провианта – где и когда его раздобыть, если на пятки наступает погоня? Мы или сгинули бы без следа в море, или нас настиг бы посланный вдогонку корабль. А у нас даже не было бы возможности отбиться!

Нет, бежать так бежать! У нас имелся козырь, надо было лишь им воспользоваться. Все-таки и меня, и Костю, а отчасти и Гришу когда-то специально готовили для диверсий во вражеских тылах. Осталось лишь применить знания на практике.

…Хотелось бы, чтобы британцы надолго запомнили полученный урок. Хотя горбатого только могила исправит. Я ничего не имею против нации в целом, но все-таки во времена Робин Гуда и Львиного Сердца они мне нравились гораздо больше. Кстати, с нами оказались несколько английских матросов, коротавших время в тюрьме, и это неплохие ребята. Немного грубоватые на мой взгляд, однако не оценивать же их по законам совсем другого века. Какая разница, кто ты по национальности? Был бы человеком, а большего не требуется.

Я дописываю свои записки на борту угнанной нами бригантины. Погода стоит хорошая, словно по заказу дует почти попутный ветер, и завтра-послезавтра, если (тьфу-тьфу!) ничего не произойдет, доберемся до вожделенных берегов Гаити. Хочется верить, что Порт-о-Пренс окажется для нас гостеприимнее Порт-Ройала. Во всяком случае, до сих пор с французами мы не воевали, а Мишель после всех передряг стал моим другом. Хороший парень, этот шевалье. На него можно положиться в любом деле, а шпагой он владеет будь здоров! Кажется, он влюбился в нашу журналистку. Что ж, дай бог им счастья…

Ему легче. Одна – не две, а я по-прежнему не знаю, что делать с Наташей и Юлей. Девчонки цепляются за меня, да и мне, признаться, легче, что они существуют на свете. Но с другой стороны… Ладно, будущее покажет.

Мы так и не узнали, благодаря какому капризу природы оказались в далеком прошлом. События разворачивались настолько стремительно, что было не до выяснений. Впрочем, сейчас это уже неважно. Мы не ученые, да и они, если не ошибаюсь, так и не ответили на вопрос: что же такое время? Бессмысленно строить догадки. Для нас важен сам факт, а не причины. Тем более что самое главное ясно: мы никогда не сможем вернуться в знакомый нам мир. Долгой или короткой станет наша жизнь, но мы проведем ее здесь. Наши желания ничего не изменят.

Почти все, кто был на лайнере, погибли. Нас осталось очень мало, чтобы оказать заметное влияние на ход истории. Да и возможно ли такое в принципе?

Опять философский вопрос, на который нам не найти ответа. Да и не такие уж мы знатоки истории, чтобы с уверенностью сказать, что именно было, а чего не было. Вдобавок история полна умолчаний и фактов, которые можно трактовать всяко. Человек в ней – песчинка, и вряд ли кто из ученых найдет упоминание о нашей судьбе. Тем более что мы по молчаливому уговору ничего не рассказываем о своем появлении. Может, что-нибудь понял или догадался, побывав на «Некрасове», сэр Джейкоб, но он и все его люди мертвы.

Я по-прежнему надеюсь вернуться в Россию. Мне довелось стать свидетелем ее упадка и потому вдвойне хочется увидеть своими глазами ее бурный взлет. Пусть я заранее знаю, чем все это закончится, но два века расцвета – срок не такой уж и малый. В конце концов, служить своему отечеству – разве это не долг каждого уважающего себя человека? Знаю, что будет трудно, что не ждут меня там молочные реки с кисельными берегами, да и Петр – мужик крутой, но не все же сразу. Видно, надо было пройти и через это, чтобы выбраться из застойной трясины. Лучше так, чем как во времена другой перестройки! Государство сейчас начнет крепнуть и расти, а не уменьшаться из-за склок безответственных политиков. На этих условиях и самая тяжелая служба покажется счастьем. И потому – вперед!

Вот только чем дальше, тем больше отдаляется моя цель. Порою кажется, что мне целый век суждено мотаться среди здешних островов по надоевшим волнам флибустьерского моря. То одно, то другое, и так без намека на счастливый конец.

Сейчас, пятого июня тысяча шестьсот девяносто второго года, когда мы, немногие уцелевшие, так счастливо и нежданно соединились, закончился один из этапов нашей невольной фантастической одиссеи. У нас есть корабль, мы снова свободны, но не поднесет ли нам судьба очередную, круто меняющую жизнь пакость? А если и нет, то найдутся сотни других причин, способных на какое-то время задержать нас здесь. Не зря матросы шушукаются между собой, не поднять ли нам Веселый Роджер? Самое смешное, что капитаном они почему-то видят меня. При этом и французы, и присоединившиеся при бегстве из тюрьмы англичане зовут меня Командором и смотрят как на своего единственного начальника.

Не знаю почему, но что-то шепчет мне: приключения не закончились. Случившееся – лишь прелюдия. Одиссей возвращался в Итаку добрых двадцать лет, если мне не изменяет память. Но неужели наша одиссея продлится столько же?

Как бы то ни было, моя записная книжка подошла к концу. Осталась последняя страница. Как ни экономь… Были моменты, когда я и не думал, что мне суждено дописать ее до конца. Поэтому старался, излагал все подробно и лишь потом спохватился и стал экономить слова и страницы. Но вот ведь – и дожил, и дописал.

Накануне Наташа и Юля признались мне, что рады случившемуся. Не попади «Некрасов» в прошлое, мы бы никогда не узнали друг друга, хотя не раз и не два встречались на тех же палубах. Потребовалась катастрофа, чтобы мы соединились. Девочки счастливы и не хотят жалеть о пережитом, каким бы страшным оно порой ни бывало.

Я это пишу не затем, чтобы похвалить себя. Во многом мои и их чувства совпадают, и одно из таких совпадений в том, что я смотрю на случившееся как на подарок судьбы. Последние несколько лет я не жил, а существовал, как и очень многие в мое время и в моей стране. Работа ради прокорма, впереди никакой цели, в настоящем никакого смысла. Растительное существование без надежды на перемены.

Да, почти все мои спутники погибли, и мне жаль многих из них. Но мало ли людей погибает ежедневно в России в мирном двадцать первом веке? А здесь я живу, а не прозябаю. Знать, что многое зависит от тебя, что ты сам творец своей судьбы, а не ее раб, использовать на полную силу все свои возможности – это ли не настоящее счастье?! И пусть даже мне будет суждено прожить совсем немного, так лучше месяц подлинной жизни, чем полвека ее суррогата.

Пиратская романтика – это выдумки романистов. Поиски высшей свободы, которой в их годы на суше было уже не отыскать. Но высшая свобода для меня – в служении моему отечеству. Как можно называть романтикой капризы переменчивого моря, маленькие и до отказа набитые людьми утлые кораблики, вонь неделями не мытых тел, скудную полупротухшую пищу, бессмысленную жестокость, потоки проливаемой крови?..

И все же хочу закончить стихотворением Когана – поэта, погибшего в тяжелом тысяча девятьсот сорок втором. С детства не вспоминал, а тут вдруг оказалось настолько созвучным, точно написано обо мне. Или о нас?

г. Клайпеда. Сентябрь 1996 – январь 1997