Командор

10 Сэр Джейкоб Фрейн. Парус на горизонте

Топот бегущих по палубе матросов вывел сэра Джейкоба из дремоты, вызванной мрачными раздумьями в компании с бутылкой рома. Взгляд за широкое, в половину кормы, окно капитанской каюты показал, что хмурый и пасмурный день еще не закончился, а значит, бравый капитан спал совсем недолго. Погасшая трубка сиротливо валялась на столе, зато пустая бутылка свалилась от качки на пол и время от времени напоминала о себе, перекатываясь от переборки к переборке.

Легкий стук в дверь заставил сэра Джейкоба привычно подтянуться и рявкнуть хриплым от штормов и рома голосом:

– Да, черт бы вас всех побрал!

Дверь осторожно приоткрылась, и капитан увидел возбужденную физиономию Хэнка.

– Простите за беспокойство, сэр. Осмелюсь доложить: парус на горизонте… сэр.

– Где? – От мрачных дум капитана не осталось и следа.

– Зюйд-вест, сэр.

Вряд ли в том направлении мог оказаться один из его кораблей, прикинул сэр Джейкоб. Но чем черт не шутит?

– Иду.

Собираться не потребовалось. Капитан был полностью одет, и даже длинная шпага с позолоченной узорчатой рукоятью привычно висела в портупее у левого бедра.

Стараясь не показывать нетерпения, сэр Джейкоб прошествовал на квартердек и огляделся.

Вся команда толпилась на палубе, многие залезли на ванты, и по направлению их взглядов не составляло никакого труда узнать, где же этот чертов зюйд-вест с объявившимся парусом. Каждый из джентльменов удачи стремился поделиться своим мнением с соседом, и над палубой висел возбужденный гул.

Не оборачиваясь, сэр Джейкоб молча протянул назад правую руку, и Дэвид, его бессменный помощник и шкипер на протяжении доброго десятка лет, так же молча вложил в нее подзорную трубу. Фрегат порядочно мотало на волне, и капитану пришлось шире расставить ноги в надраенных до блеска ботфортах. Обрадовавший всех парус он нашел сразу, но расстояние и плохая видимость не позволяли определить тип корабля.

Впрочем, для дальнейших действий сэра Джейкоба это не имело никакого значения. Он помедлил лишь, оценивая направление и силу ветра, и зычно скомандовал:

– Ставить паруса! Идем на сближение!

Матросы бодро бросились к снастям. Сейчас они полностью разделяли чувства и мысли своего командира и с нетерпением предвкушали встречу с неизвестным судном. Что это за судно, и в самом деле не играло особой роли. Если одно из своих – то их ждет радостная встреча, если чужое – то добыча. И еще неизвестно, чему бы они обрадовались больше.

Что касается опасности погибнуть в возможной схватке, то люди «Вепря» относились к этому достаточно равнодушно. Морские законы суровы, как само море. За малейшую провинность виновного ждут линьки, протаскивание под килем и прочие «радости» вплоть до пенькового галстука на шею. За неосторожность или неумение запросто можно отправиться кормить рыб одному или с кораблем, а в бою нет проблем схлопотать пулю или удар абордажной саблей. Тому, кто этого боится, нечего делать в море – пусть гниет в нищете на берегу. В доброй старой Англии всегда найдется достаточно настоящих мужчин, готовых рискнуть и при удаче составить себе состояние. Раз кто-то выигрывает, то кто-то неизбежно оказывается в проигрыше. Но не рискнешь – не узнаешь, что именно может выпасть на твою долю…

«Морской вепрь» стремительно шел к неизвестному судну. Его нос то и дело погружался в волны, а с ним погружался и привязанный под бушпритом всеми забытый слуга капитана. Члены команды от юнги до самого сэра Джейкоба мечтали об одном – успеть до темноты! И мольбы их были услышаны. Неизвестный корабль явно шел навстречу, насколько уместно это слово при движении под парусами, подавая надежду, что это кто-то из своих. Правда, их должно было отнести в противоположную сторону – туда, куда недавно ушла «Стрела», но мало ли чудес встречается на море? Тем более после такой бури.

Сэр Джейкоб нетерпеливо расхаживал по квартердеку, дожидаясь, когда можно будет рассмотреть встречный корабль. Подобно большинству своих матросов, капитан и сам не знал, какой же встречи он ждал больше – с кораблем из своей эскадры или с врагами. С одной стороны, добыча никогда лишней не бывает, но ведь надо и как можно быстрее собрать эскадру… или то, что от нее осталось после дьявольской ночной круговерти. Ах, если бы этим кораблем оказалась «Санта-Лючия», но как следует потрепанная штормом!

За золотом сэр Джейкоб был готов лезть хоть в пасть к дьяволу, но прекрасно понимал, что от двойного превосходства в артиллерии не отмахнешься. Так недолго и самому из охотника превратиться в добычу.

Но вот расстояние сократилось, и чужой корабль стал разворачиваться, ложась на обратный курс, а луженые глотки пиратов издали восторженный рев хищников, заметивших слабую добычу. Судно, с которым они так долго и упорно сближались, оказалось старой испанской каравеллой.

Не оставалось сомнений, что она перенесла тот же ужасный шторм, что и «Морской вепрь». Потеряв все мачты кроме одной, каравелла теперь не могла развить нормальный ход и уйти. Не могли испанцы надеяться и на победу: у них было всего-навсего восемь жалких пушчонок против сорока четырех орудий фрегата. Но и сдаваться стал бы разве что идиот – шансы сохранить жизнь, угодив в лапы пиратов, практически равнялись нулю. Иными словами, положение испанцев было безнадежным во всех отношениях, и они лишь усугубили его, сблизившись по ошибке с «Морским вепрем».

Теперь спасти их могло только чудо. Например, появление других испанских кораблей, более мощных и способных задать изрядную трепку одинокому английскому фрегату. Но ниспослателю чудес следовало изрядно поспешить: поврежденная каравелла едва ползла по волнам, и англичанам не требовалось много времени, чтобы догнать ее.

Немного подумав, сэр Джейкоб приказал своему канониру Чарли, прозванному Одноглазым из-за потерянного в стычке с французами глаза, зарядить орудия картечью. Удачный залп ядрами мог бы отправить и без того едва держащуюся на воде испанскую посудину на дно со всем ее содержимым, а это стало бы непозволимым расточительством.

За время погони капитан успел надеть кирасу и стальной шлем: бой есть бой, и от случайной пули никто не застрахован. Расстояние сократилось до какой-то сотни саженей, когда корма каравеллы окуталась дымом и два ядра бессильно вздыбили воду перед «Вепрем».

Фрегат не отвечал. На его верхней палубе уже ждала абордажная команда – более сотни отчаянных головорезов, возглавить которых приготовился сам Фрейн. Сомнительно, чтобы испанцы имели хотя бы половинное число людей, и данное обстоятельство согревало сердца джентльменам удачи, суля короткую схватку.

Снова два ядра устремились к фрегату, и снова одно из них врезалось в волну, зато другое угодило под бушприт.

Это были последние выстрелы испанцев, и их единственная, да и то сомнительная удача.

Через какую-то минуту «Вепрь» вышел на правый траверз каравеллы и всем бортом дал залп с двух десятков саженей.

Картечь смерчем пронеслась над палубой испанского корабля, круша и убивая и без того немногочисленных защитников. Когда рассеялся пороховой дым, корабли уже сошлись вплотную, сцепившись абордажными крючьями, и на обе надстройки каравеллы посыпались джентльмены удачи.

О достойном отпоре не могло быть и речи. Лишь немногие сохранили самообладание перед лицом неизбежной гибели и старались подороже продать свою жизнь. Большинство же было деморализовано и дралось лишь потому, что не драться было невозможно.

Превосходство сил и натиск решили дело в каких-то пять минут. Только на шкафуте несколько испанцев сопротивлялись с мужеством отчаяния, но вскоре пали и они.

Схватка еще не закончилась, когда многие пираты уже рассыпались по захваченному кораблю в поисках законной добычи. И здесь их ждал жестокий сюрприз: трюмы каравеллы оказались практически пустыми. Немного продуктов, порох, жалкая кучка денег, найденная по карманам и кошелькам убитых. Ничего сколько-нибудь ценного, если не считать таковым трех женщин – пожилую и двух молодых, – тщетно пытавшихся спрятаться в одной из кают.

Они да четверо израненных моряков – вот и все, кто уцелел на злосчастном корабле.

У пиратов полегло трое и около десятка получили ранения, большей частью легкие, да еще, как доложили сэру Джейкобу, единственным попавшим в фрегат ядром был убит привязанный под бушпритом Джордж.

Последнее несколько огорчило сэра Джейкоба. Что ни говори, негр был не самым плохим слугой.

Да, порой он вызывал законное раздражение хозяина, и его приходилось наказывать, но как же без этого? Фрейн жалел о потере, как жалел бы о сломанной трубке. И уже совершенную ярость вызвало известие о мизерности добычи. Примененные тут же к пленным морякам пытки позволили узнать, что большую часть груза выбросили за борт еще во время шторма, но все же на каравелле оставалась казна – десять тысяч песо, предназначавшиеся для доставки на «Санта-Лючию». Когда же при встрече с «Морским вепрем» стала ясна безнадежность положения, капитан приказал отправить деньги за борт.

Коварство капитана окончательно вывело сэра Джейкоба из себя. Он много отдал бы за то, чтобы капитан каравеллы, этот низкий и подлый человек, остался жив – и долго бы ему пришлось молить о смерти! Увы… Картечь сразила испанца одним из первых. Хотя, если верить словам тех же пленных матросов, бесчестный капитан хотел дождаться абордажа и взорвать каравеллу вместе с фрегатом. За все его преступные действия и намерения сполна расплатились четверо пленных, чья агония длилась до глубокой темноты.

Частично утолив свою благородную ярость видом мучительной смерти, сэр Джейкоб переключил внимание на остальную живую добычу. Взяв себе одну из девиц, он долго насиловал ее, а когда лишился мужских сил, продолжил дело тростью и лишь потом отдал на помощь подругам – утешать мужское одиночество своей большой команды…

11 Из дневника Кабанова

…Жизнь на корабле стала замирать только после обеда. Шторм к тому времени усилился настолько, что туристам, непривычным к морю, стало нелегко перемещаться по раскачивающимся палубам, и мало-помалу все пассажиры расползлись по каютам.

Что касается нас (я имею в виду охрану), то Лудицкий попросил (именно попросил, а не приказал) всем собраться у него. Происходящее успело разонравиться мне окончательно, и на всякий случай я решил подготовиться к худшему и велел своим ребятам поступить так же.

Подготовка эта заключалась только в сборах самого необходимого. Я, например, переоделся в джинсы и удобные кроссовки, подвесил наплечную кобуру с револьвером, прикрыв ее легкой курткой на молнии. Прочее: запасное белье, туалетные принадлежности, защитную форму, блок сигарет, коробку с полусотней патронов, прекрасно сбалансированный нож, – я аккуратно сложил в небольшую наплечную сумку с ремнем. Так же поступили и ребята, и в итоге в роскошную каюту шефа мы ввалились как в вокзальный зал ожидания.

И мы действительно сидели и ждали неизвестно чего, а затем, желая хоть как-то отвлечься от происходящего вокруг, решили переброситься в картишки. Постепенно игра захватила нас (даже шеф присоединился), и мы ни на что не обращали внимания, пока после полуночи на нас не накатила волна ужаса.

Никакими словами такое не передать. Совершенно внезапно нас, пятерых здоровых мужиков, трое из которых имели неплохую подготовку и успели побывать в кое-каких передрягах, почти парализовало безотчетным страхом – как детей, наслушавшихся страшных историй. Не могу сказать, сколько это продолжалось (субъективное время порой не имеет к объективному никакого отношения), а на часы я не смотрел, но, казалось, прошла без малого вечность, пока эта жуть отхлынула, пропала столь же внезапно, как и появилась, и сменилась знакомым ощущением падения. Точно прыгнул с парашютом и еще не дождался рывка раскрывшегося купола.

И – удар! Мы полетели на пол, кое-как группируясь (последнее относится к нам троим) и уже всерьез ожидая чего угодно. Сам удар оказался весьма ощутимым, но для нас все обошлось парой легких ушибов на всех. Не успели мы как следует прийти в себя, как погас свет и вспыхнула аварийная лампочка – верный признак, что на корабле что-то произошло.

Потом началась суматоха. В каюты торопливо заскакивали стюардессы, спрашивали, не пострадал ли кто, и тут же скороговоркой успокаивали, будто опасности нет никакой. А глаза у них были испуганные, красноречивее любых слов…

Суматоха продолжалась долго и закончилась приказом покинуть корабль спокойно и без паники. Только когда такой приказ выполняется спокойно? Давка была ужасная, но, в конце концов, мы погрузились в закрытую спасательную шлюпку, причем в ней оказалось несколько раненых, а потом началось еще более страшное, напоминающее американские горки, действо, и от этого аттракциона зависела наша жизнь.

Мне неприятно вспоминать окончание нашего круиза. Могу лишь сказать, что под пулями было намного легче. Там хоть что-то зависело от твоего мастерства и умения, да и сама смерть казалась не то чтобы легкой (легкая смерть достается не всем), но гораздо менее страшной. Все мои силы уходили только на одно: продержаться достойно в этом кошмаре.

Наконец нашу шлюпку выбросило на берег. Волны не желали отпускать свою добычу, продолжали бить ее, пытались оттащить назад. Командовавший нами моряк (позднее я познакомился с ним и узнал, что это второй штурман Валера Ярцев) приказал покинуть шлюпку, и я сделал это одним из первых. Прыжок из люка, приземление. Я, наверное, расцеловал бы землю, да меня окатило волной.

В шлюпке не хотелось оставаться никому. Волны продолжали накатываться, норовили сбить с ног, и пришлось помогать выбираться раненым и женщинам, доводить их до безопасного места и возвращаться. В довершение трудов забрали из шлюпки НЗ и только тогда смогли вздохнуть спокойнее.

Я вымок насквозь. Не стихал сильный ветер, и меня начала бить крупная дрожь. Но все равно я чувствовал себя хорошо. Твердая земля под ногами, опасность позади – что еще нужно человеку для счастья?

Для полного счастья ему нужен костер, чтобы хоть как-то обсушиться. Еще хорошо глотнуть чего-нибудь крепкого в целях профилактики от возможных болезней, а заодно и для успокоения нервов. Да вот только где это крепкое взять?

Оставаться на берегу было холодно, и мы волей-неволей перешли в подступающий к узкому песчаному пляжу лес. Было темно, даже очень темно, и никто не стал разбираться, что вокруг за деревья. Да никого это тогда и не интересовало. Люди еще не успели прийти в себя, все были вымотаны до предела и сразу повалились на траву. Один только штурман еще пытался что-то организовать, да мы с ребятами откололись от основной группы, решив набрать сучьев для костра. Попутно выяснилось, что у Славы в сумке есть целая бутылка коньяка, и мы распили ее на троих прямо из горлышка, оставив немного для Димы Зайцева. О прочих спасшихся мы в тот момент не думали. Может, потому, что это были люди не нашего круга и жизненных благ у них всегда было намного больше.

Все мы переоделись в сухое, причем все трое в камуфляж. Ившин служил в спецназе, а Чертков, как и я, в десанте. Правда, в отличие от меня, оба ушли в отставку лейтенантами. Только сменной обуви у нас с собой не оказалось, и наши кроссовки при ходьбе громко хлюпали.

Нам повезло. Бредя почти вслепую в поисках сучьев, мы наткнулись на какой-то распадок, наверное, специально припасенный для нас смилостивившейся судьбой. Ветер пролетал над ним, внизу же было довольно тихо, и мы перетаскали туда весь найденный хворост, а затем и перевели своих товарищей по несчастью. Скоро, создавая уют, заполыхал костер, повеяло теплом, и лица измученных людей немного прояснились.

Как мы не думали о других, попивая коньяк, так и другие не думали о судьбе остальных шлюпок. Ночь, пережитые страхи, усталость, обретенный покой сделали людей безразличными ко всему. Неизвестно, на каком мы оказались берегу, но это нас не особенно волновало: земной шар населен достаточно плотно, и утром достаточно поискать ближайший городок или поселок, а там уж помогут…

Без малого сто пятьдесят граммов коньяка с устатку и на пустой желудок подействовали на меня не хуже бутылки водки. Я захмелел, затем пригрелся и как-то незаметно для себя задремал, прижимая к себе сумку и опустив на колени отяжелевшую голову.

А утром нас ждал первый сюрприз. Среди деревьев то тут, то там были разбросаны пальмы, словно мы попали куда-то в Африку. Штурман ругался, божился, бил себя в грудь и твердил, что такого быть не может, но факты, как говорится, упрямая вещь. Солнце продолжало упорно скрываться за сплошной завесой туч, однако шторм заметно стих, и мы один за другим отправились на берег.

За ночь с «Некрасовым» вроде бы ничего не случилось. Он прочно сидел на камнях километрах в полутора от нас и тонуть пока не собирался. Левее на берегу мы увидели еще одну шлюпку, точную копию нашей, и направились к ней.

Общая картина стала ясна часа через три. Из четырнадцати спущенных на воду шлюпок цели достигли лишь десять. Еще две разбились вдали от берега о скалы, и из сотни находившихся в них человек спаслись лишь трое. Что же касается двух последних шлюпок, то об их судьбе не удалось узнать ничего – ни тогда, ни сейчас, когда я пишу эти строки. Скорее всего, их унесло в открытое море, и они сгинули там без следа. Море умеет хранить свои тайны.

Итак, всего нас собралось пять сотен человек, из них полсотни детей и почти две сотни женщин. Человек тридцать пострадали настолько сильно, что относились к тяжелораненым, а царапины и ушибы просто не брались в расчет. Никаких следов коренного населения поблизости мы не обнаружили, эфир же был по-прежнему пуст. Короче говоря, даже самым закоренелым оптимистам стало ясно, что в ближайшее время мы можем рассчитывать только на свои силы. Но сколько это продлится? День? Два?

Никакой организации у нас не было. Мы по привычке подчинялись членам команды и трем штурманам – капитан, старпом и все механики остались на корабле. Точнее, не подчинялись, а выслушивали их пожелания. Ранг находившихся на берегу моряков казался нашим боссам невысоким, хотя никто из пассажиров, включая Лудицкого, в лидеры пока не рвался. К чему навешивать на себя лишнюю ношу?

В сущности, мы просто сбились в кучу, как стадо баранов, и ждали, когда кто-то спасет нас от всех напастей. Причем помогать этому неведомому спасителю нам и в голову не приходило. Но что можно было от нас требовать? Мы были пассажирами, то есть людьми, о которых обязана заботиться команда. Те же из команды, кто сейчас находился на берегу: три штурмана, два десятка матросов, врачи и стюардессы, – никак не могли взять в толк, куда и каким образом мы попали и где спасательные суда и вертолеты? Ведь даже если никто не слышал нашего SOS, то исчезновение лайнера чего-то да стоит!

Мы ждали достаточно терпеливо. Сам факт спасения все еще оставался таким счастьем, что все прочее казалось ерундой. Кто что хотел, то и делал, или, вернее, никто не делал ничего. Добровольцы выловили прибитые к берегу трупы, сложили их в стороне, и на этом все дела закончились.

Солнце так и не собиралось появляться, а по шлюпочным компасам выходило, что приютившая нас земля находится к западу от корабля. Штурманы дружно божились, что этого не может быть: до Америки за ночь доплыть мы никак не могли, а островов поблизости не было никаких. Разве что Британские на севере, но даже детям известно, что в доброй старой Англии никогда не было никаких пальм.

Я несколько раз присутствовал при разговорах Лудицкого с моряками и потому знал об отказе всей электроники. Теперь для определения точных координат оставались одни секстаны, но без солнца и от них не было никакого толку. Где мы – оставалось загадкой для всех.

Но время отгадывания загадок еще не пришло. Я, к примеру, был не способен к серьезным раздумьям. Живой, ну и ладно. Остальные пребывали в том же состоянии. В конце концов, за исключением Антарктиды и Крайнего Севера, на Земле давно не оставалось незаселенных мест. А раз так, то наша робинзонада просто не может длиться сколько-нибудь долгий срок. Часы, от силы день-другой. Ничего страшного. Будет что вспомнить.

И еще об одной странности, замеченной сразу же. Все электронные часы перестали работать – разом сели все батарейки, а механические показывали одинаковое, хотя, похоже, неверное время. Но отказ электроники не относится к невероятным событиям. Батарейки, например, легко могут скиснуть в хорошем магнитном поле. А насчет неправильности времени… Так об этом при отсутствии солнца судить трудно.

Многие люди просто лежали. Кто-то обессиленно спал, кто-то хотел, но не мог заснуть. Сравнительно немногие бесцельно шлялись туда-сюда, при этом не отходя далеко от остальных. Разговоров тоже было мало. Случившееся было слишком живо для нас, чтобы обсуждать все его ужасы, а хвастать своим поведением ни у кого не было оснований. Не думаю, что кто-то испытал восторг от схватки со стихией, тем более что для нас схватка свелась к сидению в шлюпках, ожиданию да молитвах типа «Пронеси»…

Однако в каком бы состоянии ни находились спасенные, им все равно требовалась пища, и после очередного совещания штурманы решили рискнуть. После тщательного осмотра одну из шлюпок столкнули на воду, и Валера повел ее к кораблю.

Маломощный движок едва выгребал против ветра, сама шлюпка то и дело скрывалась среди волн, но каждый раз показывалась все дальше и дальше, пока не превратилась в чуть заметную точку. Я долго следил за ней, потом махнул рукой и прикорнул в лесочке неподалеку от берега.

Спал я меньше двух часов, и, когда проснулся, шлюпка уже завершала обратный путь. Мой шеф в числе наиболее важных и любопытных отправился встречать геройских мореходов. Я присоединился к нему, поэтому основные новости узнал сразу.

Собственно, их было только две – как водится, плохая и хорошая: никакой связи ни с кем установить так и не удалось, зато есть надежда в течение нескольких дней откачать воду, отремонтировать двигатель и продолжать плавание своим ходом.

Если честно, как раз последнего мне абсолютно не хотелось. И вообще, век бы моря не видать!

12 Флейшман. Где мы?

…Мой приятель Пашка Форинов тоже уцелел. Как и все мы, он прихватил сумку с вещами, но кроме нее умудрился взять и свой любимый карабин, упакованный в чехол. Вид оружия так развеселил меня, что я долго хохотал и, лишь восстановив дыхание, как можно более невинно поинтересовался:

– Паш, ты что, поохотиться здесь собрался? Мы ведь не в России, тут люди законов придерживаются, и за браконьерство можно за решетку угодить. Я уже не говорю, что из дичи здесь, скорее всего, одни коровы да овцы. Да еще чайки у моря.

Пашка успел подрастерять свое чувство юмора и лишь тупо посмотрел в ответ. Истекшие сутки явно не пошли ему на пользу. Всегда красноватое лицо теперь стало белым с зеленоватым отливом, да и весь он выглядел измученным до предела. Я даже не предполагал, что моего амбалистого друга можно до такой степени укатать. Пожалуй, подгреби к нему сейчас наше эстрадное чудо с самым откровенным предложением, Пашка в лучшем случае ответил бы ей презрительным взглядом, а в худшем – послал бы куда-нибудь откровенно и далеко.

Кстати, Мэри тоже удалось спастись. На берегу я заметил и Борина с Шендеровичем, и Грумова с семейством, и Лудицкого с охраной, и Грифа с Жорой и любовницами – короче, знакомых была тьма. Вот только общаться мне ни с кем не хотелось, и я, не долго думая, завалился спать. Когда я проснулся, к берегу как раз подходила вернувшаяся из путешествия к кораблю шлюпка с Ярцевым.

Штурман привез нам гору еды, несколько ящиков коньяка, сигареты. От него же мы узнали об отсутствии связи и надежде отремонтировать наше прохудившееся корыто, а заодно и о том, что мы находимся невесть где.

Впрочем, о последнем я и сам успел догадаться. Как бы ни были скромны мои познания в географии, я прекрасно понимал, что в том районе, где нас настиг шторм, нет и не может быть ни материка, ни острова с тропической растительностью.

Но он был, хотя это было абсолютно непонятно, необъяснимо. Я с детства терпеть не могу неясностей.

– Можно залезть вон туда и оглядеться. – Я показал на виднеющуюся вдали от берега гору. – По идее, оттуда должна открываться неплохая панорама.

Ярцев внимательно посмотрел на меня, словно не ожидал услышать дельный совет из уст бездельника-пассажира, и согласился.

– Я уже думал об этом, да и капитан рекомендовал то же самое. Возьму несколько добровольцев и схожу туда.

– Я с вами, – быстро произнес я. Нет, мне не больше всех надо. Просто не люблю сидеть и ждать непонятно чего в компании ни на что не годных кретинов.

– И я, – подал голос начальник охраны Лудицкого.

Насколько я знаю, раньше он был офицером-десантником. Хотя я и не люблю военных, в подобной экскурсии он мог оказаться полезным.

– Вы не возражаете, Петр Ильич? – дипломатично спросил он у своего шефа.

– Конечно, нет. – А что еще мог сказать депутат, когда поход был и в его интересах?

– Можно прихватить одного моего приятеля. – Я вдруг подумал, что в лесу охотник может быть полезнее офицера. – Четверых вполне хватит.

Ярцев помедлил, словно для разведки требовалось не менее сотни человек, однако кивнул:

– Вполне. Возьмем с собой паек из шлюпок. Там консервы, галеты, питьевая вода. Мало ли что?

– При чем здесь «мало ли»? По-вашему, мы обернемся туда и обратно за пару часов? – сварливо заметил Сергей.

– Думаю, часа четыре нам вполне хватит. В крайнем случае – пять, – ответил штурман.

– И не надейтесь, – спокойно возразил офицер. – Здесь вам не море. Вы что, по лесу никогда не ходили?

Штурман с явным неудовольствием посмотрел на нашего будущего спутника. Видно, почувствовал в нем соперника на руководящий пост. Мне и самому было не очень приятно поведение вояки, но я не мог не признать его правоты. Дорог я здесь никаких не видел, и обернуться в оба конца за четыре часа мог лишь неисправимый оптимист.

– Посмотрим, – неопределенно протянул Валера. – Хорошо, после обеда и выйдем.

– Или после ужина, – без улыбки добавил Кабанов. – Если уж идти, то выходить надо как можно раньше. Перекусить сможем и по дороге, а то сначала обед, потом адмиральский час, потом еще что-нибудь. Какой смысл откладывать? Полчаса на сборы всем хватит?

Я взглянул на начинающего закипать морячка, на терпеливо ждущего конца перепалки Лудицкого и кивнул:

– Вполне. Я думаю, что Валера, как представитель команды, позаботится о припасах в дорогу?

И, не слушая ответа, отправился вербовать Пашку. Люблю, когда последнее слово остается за мной.

Уговаривать Пашку не пришлось. Как бы ни чувствовал себя мой приятель, лежать и ждать неизвестно чего ему не хотелось. Мы все считали, что где-то здесь должны обитать люди, и тот, кто первым их найдет, автоматически и быстрее всех выбывал из категории потерпевших кораблекрушение. Деньги у Пашки были с собой, и в первой же деревне или городке он мог с ходу предаться всем радостям жизни. Например, хорошенько выпить, а потом завалиться на твердо стоящую – не корабельную! – постель с хрустящими белыми простынями и как следует отдохнуть после пережитого и выстраданного.

Кому как, но нам с Пашкой даже полчаса на сборы оказалось много. Одеты мы были в спортивные костюмы и кроссовки, поэтому моя подготовка свелась к тому, что я взял пачку баксов, прихватил бутылку коньяка и проверил, на месте ли документы, сигареты и зажигалка. Свою сумку со всякой мелочью (почти весь багаж остался на «Некрасове») я оставил на хранение Ленке и посоветовал Пашке поступить так же. Он несколько переиначил мой совет: переложил ко мне свои тряпки, а почти пустую сумку прихватил с собой. Взял он, несмотря на все мои возражения, и карабин. Не помогло даже предостережение, что он рискует оказаться в местном участке. Пашка просто игнорировал мои слова, и я решил оставить его в покое. Не мне же сидеть в кутузке, в конце концов.

Наши сотоварищи по предстоящему путешествию составили неплохую пару. Оба были в форме – Кабан в камуфляже без погон, а Ярцев – в белой морской, при фуражке и с биноклем на груди. Этакое содружество армии и флота. Единственное, что портило впечатление – дорожная сумка у штурмана, и тот, наверное, сознавая это, безуспешно пытался всучить ее сначала мне, а затем – Кабану.

Как-то так получилось, что в путь мы двинулись парами. Впереди шли Пашка с десантником, а мы со штурманом замыкали шествие. Шли молча, да и о чем было говорить? Кабан, как истинный вояка, наверняка при всем желании не мог изречь ничего, кроме пары команд из строевого устава, моряки же ни в чем не уступают военным по широте интеллекта. У Пашки интересы сугубо плотского свойства, а мне не хотелось метать бисер перед свиньями. Лучше уж поберечь дыхание.

Не скажу, что идти было особенно трудно. Не труднее чем по любому лесу. Где-то приходилось продираться через густой подлесок, где-то даже обходить, но, в целом, особых препятствий нам не встретилось. На ходу мы постоянно осматривались, искали столь желанные «следы человеческой деятельности», однако природа выглядела первозданной, а если и попадалось некое подобие тропинок, то это еще ни о чем не говорило. Тропинки и звери протаптывают.

Около одиннадцати мы решили устроить небольшой привал, а заодно и пообедать. Кабан проворно развел костер, и на нем мы подогрели четыре банки тушенки с кашей. Ярцев добавил к ним вчерашний хлеб и бутылку коньяка.

– В целях профилактики, – улыбнулся он, словно подобный поступок нуждался в оправдании.

Стакана, конечно, не оказалось, и мы отхлебнули прямо из горлышка, а затем с аппетитом набросились на еду. Она мне не понравилась – те, кто выпускает консервы, не имеют о вкусной пище ни малейшего представления, однако голод не тетка и съедено было все. Запивали водой из жестяных банок и, утолив жажду, вновь пустили по кругу коньяк.

– Сергей, а ты не боишься перепугать своим видом всех окрестных обывателей? – спросил я Кабана. – Скажут: русские пришли! Коммандос!

– А разве нас кто-нибудь сейчас боится? – Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки сожаления, но он тут же овладел собой и кивнул на Пашкин карабин. – Можно взглянуть?

Пашка кивнул. Ему польстило внимание к его любимой игрушке. Кабан деловито извлек оружие из чехла, осмотрел со знанием дела, передернул затвор, приложился, целясь куда-то, а затем погладил с такой нежностью, словно это был не карабин, а красивая женщина.

– Как? – Форинов жадно следил за каждым движением вояки. Видно, ему очень хотелось узнать мнение профи.

– Вещь! – коротко ответил Кабан. – Из такого и пострелять приятно.

– Ты когда-нибудь охотился? – заинтересовался Пашка.

– Приходилось, – скупо улыбнулся Сергей. – Хотя гораздо чаще не на животных, а на людей.

– На людей? – До Пашки как всегда дошло не сразу. – А… спецназ?

– Десант. Командир разведроты, – лаконично ответил Кабан.

Пашка уважительно присвистнул. Сам он служил срочную не то в стройбате, не то писарем при штабе, и на вэдэвэшников поглядывал с невольным уважением. Этому не мешала даже изрядно подмоченная репутация современной армии. Хотел бы я знать, долго ли продержался бы Кабанов против «зеленого берета».

– Ладно. – Экс-десантник с некоторым сожалением вернул карабин в чехол. – Так мы и до вечера просидим. Пошли, что ли?

Мне уже давно расхотелось куда-то идти, но сидеть на месте было и в самом деле глупо, а возвращаться с полпути – еще глупее. Я поднялся, проклиная про себя свой длинный язык. И дернуло же меня напроситься в это путешествие!

Мы затоптали костер и двинулись дальше. Порядок движения остался прежним, только теперь шедшие впереди негромко переговаривались. Выпитое подбивало к болтовне и меня, и я спросил у штурмана:

– И все-таки, где мы можем быть? Чудес ведь на свете не бывает. Могло нас отнести ураганом?

– В тропики – нет. Ураган шел на северо-восток, а мы двигались ему навстречу, – без особой уверенности объяснил Ярцев.

– Вот и пришли, – усмехнулся я. – Наверное, развили такую скорость, что и ураган не смог удержать.

– Наверное, – вежливо усмехнулся штурман, хотя чувствовалось, что ему совсем не до смеха. Как ни верти, в случившемся была и его доля вины. Отвечать за прокладку курса и не знать, куда же нас занесло и каким образом?

А интересно: каким? Законы природы неизменны. Исходя из них, мы никак не могли оказаться среди пальм. Не мерещатся же они! Или ошибка в курсе была допущена еще при выходе из Ла-Манша? Тоже невероятно. Во-первых, дойти до тропической зоны мы не могли при любом курсе, а во-вторых, местонахождение судна фиксируется со спутников, а аппаратура отказала только после встречи со смерчем.

Кстати, может, он нас и перенес? Нет. Время нашего пребывания в нем исчислялось секундами. Концы с концами не сходятся. И направление не то, и скорость должна превышать звуковую. Или это вариант Бермудского треугольника? Вот уж во что никогда не верил! «И бермуторно на сердце, и бермутно на душе…»

Да, похоже, нам еще долго не понять, как сюда попали. И надо же было влипнуть в историю! Теперь только и осталось, что бессильно махать кулаками, а драка тем временем давно прошла.

Черт с ним. Приключение приключением, но пора возвращаться в лоно цивилизации. Заодно дадим ученым пищу для размышлений. Все равно на большее они не способны, вот пусть и высасывают из пальца замысловатые гипотезы о мгновенном пространственном перемещении морских лайнеров.

– …твою мать! – Ярцев засмотрелся по сторонам и, споткнувшись о корень, растянулся во весь рост.

– Что?! – Кабан выскочил из-за кустов с таким видом, точно ожидал нападения.

– Да вот Валера тебе позавидовал и тоже решил обзавестись пятнистой формой, – съязвил я, наблюдая, как штурман с сожалением разглядывает зеленые пятна на белых штанах. – Сам знаешь, что русский человек ничего без мата делать не умеет. На том и стоим, даже когда падаем. Ты бы хоть бинокль за спину закинул, пока форму окрашиваешь, – сказал я Ярцеву. – Не ровен час разобьешь. При твоих-то методах…

– Иди ты… – смущенно отозвался штурман, стараясь как можно незаметнее проверить, уцелел ли бинокль.

– Иду. Даже не иду, а карабкаюсь. Тот, кто проектировал эту гору, явно забыл снабдить ее эскалатором.

– И вертолет на берегу оставить для полного счастья, – продолжил Кабан. – Пять минут – и на вершине.

Посмеиваясь, двинулись дальше. Цель была настолько близка, что каждый из нас уже предвкушал вид на панораму лесов и какую-нибудь асфальтированную дорогу, ведущую из пункта А в пункт Б, а заодно и сами эти пункты.

Но, добравшись до вершины, мы едва не завопили от разочарования. И вовсе не из-за отсутствия пунктов А, Б, В и так далее, и даже хотя бы паршивенькой дороги – вернейшего признака цивилизации. По ней если пойдешь, то куда-нибудь да придешь.

Со всех сторон мы увидели море. Как заправские робинзоны, мы очутились на необитаемом острове…

13 Капитан Жмыхов. Борт «Некрасова»

Жмыхов и сам не заметил, когда поседел. Седина была у него и раньше, пятьдесят два года – не шутка, но кое-где волосы умудрились сохранить близкий к первоначальному цвет. А вот сейчас, случайно взглянув в зеркало, капитан увидел, что седина победила и голова теперь белым-бела.

Снова и снова Жмыхов пытался обнаружить хотя бы одну ошибку в своих действиях – и не находил. Первопричиной случившегося было поздно переданное предупреждение синоптиков, но когда хоть одного синоптика судили за опоздание с прогнозом или за неверный прогноз? А вот капитанов – сколько угодно. Но в чем его вина? Все, что он делал, он делал правильно, и, не окажись перед носом лайнера того смерча, ничего страшного бы не произошло. Где и когда слыхано, чтобы смерч выдернул круизный лайнер из воды?

Единственное, в чем мог обвинить себя капитан, – это преждевременный спуск шлюпок, из-за чего почти сто человек погибло и еще столько же пропало без вести. Но промедли он с этим приказом, разве не могло число жертв оказаться большим? Ведь судьба «Некрасова» висела на волоске! Да и ответственность капитана распространяется только на судно, судьба спасательных средств его уже не касается. Или касается?

Как ни размышляй, Жмыхов понимал, что его карьера закончена. Посадят ли, спишут на берег или разжалуют, но на капитанском мостике ему уже не стоять.

Но, несмотря на безрадостные мысли, Жмыхов не прекращал руководить спасением корабля. Борьба была отчаянной, и чаши весов колебались то в одну, то в другую сторону. Потом шторм стал понемногу стихать, и появилась надежда, что удастся приостановить начавшееся разрушение севшего на рифы корабля, а потом – как знать? – и подремонтировать его на скорую руку.

Если бы продолжала действовать связь, то последняя проблема отпала бы сама собой. Но связи не было, и приходилось пока рассчитывать только на свои силы. Первой и основной задачей стало любым способом снять корабль с камней, иначе волны его постепенно добьют. Но как это сделать?

Запустить двигатель так и не удалось. Кроме того, «Некрасов» принял много воды и осел ниже всех допустимых норм. Хорошо хоть, что многие переборки выдержали, а из некоторых помещений воду даже удалось откачать.

Не раз Жмыхов и Нечаев спускались в машинное отделение и наблюдали за работой людей. Мотористы и механики понимали, что их судьба – в их же руках, и трудились без отдыха и перекуров, но никаких видимых сдвигов пока не было.

Все это Жмыхов рассказал прибывшему на борт Ярцеву. Поразмышляв втроем (третьим был Нечаев), пришли к выводу, что надо вернуть на корабль часть тех матросов, которые сопровождали шлюпки на берег. При таком аврале каждая пара рук на счету.

По всем прикидкам выходило, что при благоприятном раскладе завтра, в крайнем случае – послезавтра, можно начать перевозку пассажиров обратно. Море к тому времени наверняка успокоится, а на корабле они хотя бы будут в комфорте. На берегу нет никакого жилья – ведь никому и в голову не приходило снабжать суда палатками, да и проблема питания будет тогда решена. Запасов в холодильниках хватало, но, опять-таки, никаких переносных кухонь не имелось и по-настоящему готовить можно было лишь на борту.

Рассказ Ярцева о пальмах на берегу вызвал откровенное недоверие. Ни Жмыхов, ни Нечаев по своему возрасту, воспитанию и опыту не верили ни в какие чудеса, а с географией были знакомы не понаслышке. Но налицо был факт, требовавший объяснения. Жмыхов заикнулся было по старой привычке о происках агентов империализма, но Ярцев тут же перебил его:

– Что вы, Иван Тимофеич? Времена холодной войны давно миновали, да и толку-то от этих пальм? Запутать заблудившихся русских моряков? А кто мог знать, что мы тут вообще появимся? Не говорю уже о смысле подобного запугивания. Может, ученые опыты ставили? Скажем, устроили ботанический сад или хотят сделать новый искусственный курорт?

– Вот это возможно, – поддержал его старпом. – Собирались же на Марсе высаживать яблони, почему же у себя, на Земле, не посадить пальмы? Я, кажется, что-то об этом читал или по радио слышал. Только страну забыл. Не то Франция, не то Испания.

– Я тоже вроде что-то слышал о чем-то таком, – согласился капитан. – Вот только подробностей не помню.

– Подробности как раз и неважны, – заметил Нечаев. – Точных координат там все равно не было, а район, где мы примерно можем находиться, нам и так известен. Меня смущает одно: вроде бы на западе никакого острова быть не должно. Или нас отнесло так далеко в сторону?

– Значит, отнесло, – отрубил капитан и повернулся к Ярцеву: – Ты, Валера, вот что… Надо как-то эту землю осмотреть. Ежели и вправду эксперимент, то хотя бы поселок ученых тут должен быть. Кто-то обязательно должен наблюдать. А раз есть поселок, значит, есть и связь. Народ-то тут цивилизованный, без удобств обходиться не может. Возьмешься?

– О чем разговор, Иван Тимофеич! Конечно возьмусь! Подберу кого-нибудь из пассажиров в помощь, и всю округу прочешем. А еще лучше: там гора есть, с нее все должно быть видно, как на ладони. Ученые – это не солдаты, они маскироваться не будут.

– Соображаешь, – протянул Жмыхов. – На том и порешим. Сейчас продукты загрузим – и отправляйся. И пришли сюда хотя бы одного из штурманов и десяток матросов, а то зашиваемся совсем. Кто там из вас лучше всего аппаратуру знает?

– Володя. Он электроникой интересуется, – подсказал Нечаев. – Да и переподготовку в аккурат перед рейсом проходил.

– Вот его и пришли. Нечего вам всем троим на берегу делать. Я бы и тебя оттуда забрал, да кто-то из комсостава обязан оставаться с пассажирами. На твоей ответственности будут и порядок, и питание, в общем, все хлопоты. А Бог даст, завтра, ну пусть послезавтра, всех назад переправим. Если, конечно, раньше не спасут. Искать-то наверняка уже ищут. Короче, посмотрим.

– Разрешите идти, Иван Тимофеич? – спросил Ярцев, прикидывая, не загрузили ли уже шлюпку.

– Иди. Нет, постой, – остановил вдруг его капитан и извлек из сейфа заветную бутылку. – Давай двадцать грамм на дорожку!

Едва отчалила шлюпка, Жмыхов в очередной раз отправился в машинное отделение.

– Как дела, Иваныч? – спросил он стармеха. – Хоть что-то продвигается?

– Да похвалиться пока нечем. – Бороздин был весь перепачкан, и даже на лице виднелись пятна не то масла, не то солидола. – Ковыряемся, ковыряемся, а толку…

– Ковыряетесь? Тут не ковыряться, а работать надо! – Только усталость помешала Жмыхову вспылить по-настоящему.

– Так, Тимофеич, и Москва не сразу строилась! Никто же не рассчитывал, что корабль с такой высоты шмякнется. Вот тебе и результат. Повреждений столько, что и не знаешь, за что хвататься. Послезавтра – и то вряд ли починимся, хоть люди без отдыха вкалывают!

– Некогда нам отдыхать, – отрезал капитан. – При такой волне нас скоро расколошматит об эти камни к чертовой матери!

Стармех ненадолго задумался, тиская черными от грязи руками промасленную тряпку, и посоветовал:

– А ты приспособь концы, матрасы, шины – все, что найдешь мягкого. Чем палубная команда у тебя занимается?

– Как это – чем? Воду вычерпывают, переборки укрепляют, пробоины пытаются заделывать, – перечислил капитан.

– Пока заделают, новые образуются. Лучше пока сделайте, как я сказал, а там пусть продолжают.

– Лады. – Жмыхов давно успел оценить предложение и отправился отдавать распоряжения, но, сделав всего несколько шагов, вернулся. – А ты движок чини быстрее. Без хода все равно ни черта хорошего не будет.

– Починить-то починю, да вот когда? – заметил Бороздин. – А, если подумать, спешить нам нет никакого смысла. Разве что для успокоения совести. Все равно закончить не успеем.

– Как это – не успеем? – Снова собравшийся было уйти капитан застыл от удивления.

– Найдут нас раньше, – пояснил стармех. – Со связью или без связи, но поиски давно начались. А в доке и ремонтироваться полегче будет. Главное для нас – не утонуть раньше времени. И не переживай, Тимофеич. Нашей вины в случившемся нет.

– Был бы человек, а вина найдется, – напомнил Жмыхов старинное изречение. – Да и ищут нас что-то больно долго.

– А чего ты хотел? Связи с нами нет. Пока связались с компанией, пока то да се… Не так быстро все делается. Вот если бы мы успели сигналы передать…

– Успели – не успели, найдут – не найдут… По-твоему, мы что, в детские игры играем? – Взгляд Жмыхова стал колючим и жестким. – Запомни, Иваныч: до тех пор пока спасатели к борту не подойдут, работы по ремонту двигателя ни на минуту не прерывать. Объяснениями да выяснениями будем заниматься в порту. А за состояние корабля с нас ответственности никто не снимал. Все, выполняй!

– Есть выполнять, – хмуро отозвался Бороздин. – Я свою работу знаю…

С возвращением капитана на верхние палубы там началась суматоха. Выполняя новые распоряжения, матросы пытались поместить между бортом и скалой как можно больше «смягчителей», но корабль болтало на волне, зазоры то появлялись, то исчезали, и работа оказалась весьма нелегкой.

После бессонной ночи и непрерывных работ люди совершенно выбились из сил. В любой другой ситуации Жмыхов обязательно предоставил бы им короткий отдых, но сейчас он опасался, что они могут не успеть, и как мог подгонял команду.

Он и сам, невзирая на возраст и служебное положение, то и дело присоединялся к работающим, подавал пример, торопил. Если капитан потом и отходил в сторону, то только чтобы проверить, как продвигаются дела в других группах, скоординировать работу, распорядиться где надо…

Постепенно дела на «Некрасове» стали улучшаться. Борта были прикрыты, некоторые из пробоин кое-как заделаны, даже в машинном отделении наметилось некое подобие порядка. После совещания со старпомом и стармехом Жмыхов решился на абсурдную в обычных условиях попытку: попробовать стащить громаду лайнера с камней при помощи малосильных спасательных шлюпок.

Волнение все еще оставалось порядочным, и операция получилась сложной. Пока вызвали шлюпки (их было уже девять, одну утром успело утащить вороватое море), пока заводили концы, пока обеспечивали согласованность действий, пока откачивали воду из тех отсеков, из которых уже можно было попытаться ее откачать…

Как всегда, все пошло через пень-колоду. Буксиры лопались, помпы справлялись плохо. Подавляющее большинство моряков всегда относились наплевательски к занятиям по всевозможным аварийным работам. Сдал зачет, ну и ладно. Не думать же о худшем, когда собираешься в море. А в итоге один из неумело подведенных пластырей был сорван, и вода вновь хлынула в осушенный было отсек.

Попытались подвести новый пластырь, но мешали густо развешанные вдоль борта матрасы. На палубе стоял густой мат-перемат, люди бестолково суетились. Все сильно усугублялось всеобщей усталостью, и попытка закончилась бы ничем, но на помощь пришел прилив.

Вода приподняла полузатонувший корабль, и после бесчисленных усилий его удалось стронуть с места, а затем потихоньку оттащить в сторону. Сразу отдали все якоря и, крепко зацепившись за дно, смогли облегченно вздохнуть.

Уже вечерело. Была сделана только малая часть дела, а люди уже буквально валились с ног от усталости. Даже улучшившись, положение продолжало оставаться опасным. Могли не выдержать переборки, мог разыграться новый шторм, могло случиться что угодно и небрежно перечеркнуть сделанное. Но люди – не роботы, и Жмыхов был вынужден разбить работающих на две вахты и одну из них отослал на четыре часа отдыхать.

Нечаев тоже ушел в свою каюту, но капитан по-прежнему появлялся во всех местах, где шла работа.

Убедившись, что дела понемногу продвигаются, Жмыхов поднялся на мостик, где уже давно ковырялся Володя.

– Что у тебя? – устало поинтересовался Жмыхов, привычными за долгие годы движениями набивая трубку.

– С виду все в полном порядке. Припаял несколько оторвавшихся проводов, заменил пару разбитых блоков, а потом проверил все трижды. Обрывов в цепи нет, по всем законам должно работать, но не работает. Такое впечатление, что сюда просто не доходят сигналы.

– А такое возможно? – Капитан тяжело облокотился на стену около двери.

– Не знаю. Наверное, да, – без особой уверенности высказался штурман. – Магнитная буря или еще что-нибудь в этом роде. Правда, тогда бы в эфире стоял сплошной треск, а здесь – обычный фон на всех диапазонах.

– Ладно. Иди-ка ты лучше спать, – разрешил Жмыхов, глядя на усталое лицо третьего. – Утро вечера мудренее.

– А вы?

– Меня потом Матвеич сменит. Да и не до сна мне сейчас, – признался капитан. – Устал, а ни в одном глазу.

Он сказал правду. Случившееся настолько близко касалось его, капитана Ивана Тимофеевича Жмыхова, что даже мысль о сне не приходила в голову. И это при том, что физические силы были явно на исходе. Но какой толк ворочаться в койке, призывая кратковременное забвение? И за что ему все это? После тридцати лет…

Оставшись один, Жмыхов обвел взглядом рубку, начал подносить ко рту трубку, но рука его замерла на полпути. Он внезапно понял, что дело гораздо серьезнее заурядного кораблекрушения и вряд ли им суждено вернуться в привычный мир. Капитан понятия не имел, откуда на него вдруг снизошло это знание. Быть может, это просто шуточки уставшего мозга? Жмыхов тряхнул отяжелевшей головой, отгоняя вроде бы дурацкую мысль, но, так и не поняв, на чем основана эта уверенность, мысленно повторил: «Правда».

14 Из дневника Кабанова

…Я шел и, сам не знаю зачем, прикидывал: сколько у нас может оказаться стволов? Телохранителей было не больше тридцати: чтобы взять в развлекательный круиз охрану, надо быть или очень богатым, как Рдецкий, или очень мнительным, как мой шеф. Но что может скрываться под пиджаком у телохрана? Пистолет. Вот и выходит, что на восемь сотен человек мы имеем один серьезный ствол и три десятка хлопушек с действенной дистанцией стрельбы от двадцати пяти до пятидесяти метров.

Уже не помню, что побудило меня заняться подсчетами. Скорее всего, запаздывающая помощь, невесть откуда взявшаяся земля и полнейшее молчание в эфире подсказывали мне, что наша робинзонада может продлиться гораздо дольше, чем нам бы хотелось. Делиться подобными мыслями я ни с кем не стал, но решил прикинуть все, чем мы располагаем, а также основные следствия.

Итак, дано: около восьмисот человек, заброшенных неизвестно куда и непонятно как. Еще есть поврежденный корабль, всего лишь вчера бывший комфортабельным пассажирским лайнером, а сегодня это полузатопленный корпус со сломанной машиной. Удастся ли починить его своими силами – неизвестно. Если же разразится еще один шторм, то теплоход или затонет, или будет выброшен на берег, или его унесет в открытое море. Круиз планировался длительностью чуть больше двух недель, и вряд ли на борту есть запасы продовольствия на больший срок. Часть продуктов мы уже успели съесть, и сколько же их осталось?

Какая ерунда, оборвал я себя. Быть такого не может, чтобы нас не нашли. Пусть не за день, пусть за неделю. Как-нибудь выдержим. Лишь бы не повторился шторм. Тогда, потеряв «Некрасов», а вместе с ним и все продукты, мы рискуем оказаться на грани голодной смерти. Не бегать же с пистолетами за дичью, если таковая вообще здесь есть, или распускать на лески последнюю одежду? Вывод: береженого бог бережет, и было бы неплохо создать на берегу небольшой запасец продуктов, а не гонять туда-сюда шлюпку несколько раз в день. Второе. Раз существует общество, должна существовать и власть. Пока же мы предоставлены сами себе. Морякам не до нас, а остальные привыкли жить на всем готовом, когда всегда можно сходить в магазин, а проблемы порядка худо-бедно решают всевозможные государственные структуры. Беда в том, что и магазины, и властные структуры остались где-то далеко, и если без первых недельку-другую мы продержимся, то некое подобие «совета старейшин» нам необходимо.

Тут я подумал о Лудицком. Как представитель верховной власти, он должен встать во главе пассажиров и попытаться решить три вопроса. Административный – я точно знал, что во всеобщей суматохе не были даже составлены списки спасшихся, и уж тем более погибших. А ведь их надо или похоронить здесь, или переправить на корабль. Распределительный – на одном только острове сразу полтысячи человек оказались на положении робинзонов. И наконец, организационно-правовой – без комментариев. Я здорово сомневался в способностях своего шефа к практическому руководству. Это вам не с трибуны языком молоть, но если ему намекнуть, что по возвращении он заработает в общественном мнении неплохой капитал…

Как и путь на вершину, возвращение прошло без каких-либо происшествий. Единственное, о чем стоило упомянуть, так это о случайной встрече с диким козлом. Увы!.. Пока Пашка извлекал из чехла карабин, пока искал патроны, пока заряжал, животное успело скрыться в чаще. Мне пришлось уговаривать незадачливого охотника отказаться от погони. Все равно один козел не решит наших продовольственных проблем, а в дальнейшем времени на охоту у нас может оказаться гораздо больше, чем хотелось бы. Но главное – надо было успеть вернуться до наступления темноты, чтобы потом не блуждать по незнакомым местам, не имея даже фонарика.

Последний аргумент подействовал. Пашка, ругаясь на собственную непредусмотрительность, пошел дальше с карабином в руках. Наверное, именно поэтому сработал «закон подлости», и больше никакой живности мы не встретили. Уже при подходе к лагерю Пашка разрядил свое сокровище и спрятал его от посторонних глаз в чехол. Точно можно спутать оружие в футляре со спиннингом или скрипкой!

В лагере, вернее на том месте, где следовало давно уже устроить лагерь, царил полный бардак. То тут, то там отдельные группы спасшихся, прихвативших в числе самых необходимых вещей спиртное, предавались самому вульгарному пьянству. Менее предусмотрительные тупо лежали на земле, жались вокруг костров или бесцельно шлялись по берегу. Лишь абсолютное меньшинство пыталось сделать для себя примитивное подобие шалашей на случай плохой погоды. Практически никто не обратил на нас внимания, словно мы ходили в кусты по нужде.

Создавалось впечатление, будто людям совершенно безразлично, где они и что с ними будет дальше. Из пятисот человек вокруг нас собрались всего десятка два. Тут были Лудицкий с ребятами, Грумов, Рдецкий с Жорой, четвертый штурман, чьего имени я так никогда и не узнал, члены команды и пассажиры, знакомые мне разве в лицо, а то и совсем незнакомые, но так продолжалось недолго.

Едва мы начали рассказ, как к слушателям присоединился проходивший мимо мужчина, затем – девушка, сидевшая неподалеку, и скоро этот процесс стал напоминать катящийся с горы снежный ком. Чем больше людей стояло рядом, тем больше стремилось к нам. Вскоре почти все спасенные уже стояли толпой и, то и дело переспрашивая, жадно ловили каждое слово.

Нам пришлось повторить рассказ о результатах разведки раз десять, не меньше, пока его не пересказали всем.

– Это моряки во всем виноваты! – истерично завопила какая-то женщина. – Завели неизвестно куда, и подыхай тут!

Не знаю, кем была эта женщина, да и знать не хочу. Она сделала свое дело: назвала виновников происшедшего, и ее слова упали в толпу, в которой многие были пьяны, и все накануне пережили шок. Бочка с порохом прореагировала бы слабее, чем спасенные командой пассажиры.

– Правильно! – гаркнул молодой накачанный сопляк с толстой золотой цепью на шее. – Моряки называется!

– Господа! Мне кажется, что вы несправедливы, – проговорил кто-то в толпе, но его слова потонули во всеобщем реве.

На счастье или на беду, моряки были разбросаны в толпе, к тому же многие из них были одеты кто во что горазд. В форме были лишь штурманы, на них-то и обрушился праведный гнев истериков и истеричек.

Я невольно взглянул на Валеру. Он был бледен, как его китель, лоб покрылся легкой испариной. Штурман пытался что-то сказать, словно кому-то были нужны оправдания вместо жертв.

Люди еще не перешли ту грань, которая отделяет их от животных. Не хватало толчка, какого-нибудь агрессивного болвана. Как подметил Владимир Семенович: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Но нет или есть, люди с нечеловеческими мордами – лицами я их уже не назвал бы – продолжали вопить, размахивать руками, подзадоривать себя и друг друга и ожидать того, кто сделает первый шаг.

Его сделал тот самый подвыпивший молодчик с золотой цепью, первым подхвативший вопль истеричной дуры. Выйдя вперед, он долго матюгался, брызгая слюной, и, лишившись остатков своего куцего разума, бросился на стоявшего рядом со мной Ярцева.

Я ждал этого и, использовав его рывок, перебросил буяна дальше. По-моему, он даже не успел понять, что это с ним, и все еще с недоумением на роже врезался в землю, попытался вскочить, но я одним ударом послал его в глубокий нокаут.

Если бы толпа была раз в десять меньше, их можно было бы привести всех в чувство одними руками, но многие даже не увидели, какая судьба постигла первого придурка, зато отлично расслышали прозвучавший откуда-то крик: «Бе-ей!»

Выхода не оставалось. Одно потерянное мгновение – и толпа растоптала бы надуманных врагов. Я выхватил револьвер, дважды выстрелил в воздух и, направив ствол на всколыхнувшуюся людскую массу, рявкнул:

– Стоять!

По выражению моего лица передние сразу поняли, что шутки кончились. Вид направленного оружия отрезвляюще действует и не на таких храбрецов. Стоявшие ближе невольно подались назад, однако задние ничего не видели и продолжали напирать.

Мои коллеги оказались на высоте. Еще два ствола уставились на толпу смертоносными зрачками, а через секунду к ним присоединился еще один – Жора, очевидно, решил, что начинающийся бардак угрожает и его шефу.

– Шаг вперед – буду стрелять! – громогласно объявил я, поводя по сторонам револьвером в поисках первой жертвы.

Толпа при всей своей разнородности представляет собой подобие единого организма, и страх одних быстро передался остальным.

– Матросский прихвостень! – успел выкрикнуть кто-то из середины и сразу спрятался за спины соседей.

– Не вякать! – я вложил в голос максимум презрения. – Кто и в чем виноват, будет решать суд. Никакой отсебятины я не допущу. Это первое, что я хотел сказать. Возражения есть?

В настроении толпы произошел крутой перелом. Возражений не последовало. Памятуя, что железо надо ковать, пока оно горячо, я выждал, чтобы мои слова дошли до всех, и продолжил:

– И второе. Нас на берегу пятьсот человек, целое общество. А, как известно, люди, да еще в чрезвычайных обстоятельствах, не могут существовать без власти. Чем может кончиться анархия, вы только что видели. Да, нас могут спасти уже завтра, а если дня через два? Или через неделю? Короче, я предлагаю выбрать совет с чрезвычайными полномочиями на все время нашего пребывания на острове. Другие мнения есть?

– Зачем совету чрезвычайные полномочия? – спросил низенький полный мужчина лет пятидесяти. – Для оправдания террора?

– Никакого террора и никакого нарушения российских законов не будет, – заверил я толстяка. – Дело в том, что управляться обычными методами мы не можем из-за нашего необычного положения. Речь не идет о свободе слова, совести и тому подобном. Но мы в дикой местности, а не в центре города. Если наше спасение задержится, могут появиться проблемы распределения продовольствия или, скажем, строительства каких-то укрытий от непогоды. Я уже не говорю о правопорядке. Думаю, каждый из вас заинтересован в собственной безопасности. Или нет?

После весьма непродолжительных дебатов мое предложение было принято. Даже самые непримиримые противники любой власти вряд ли хотели бы жить в неорганизованном обществе. Когда нет власти, наступает хаос. Думаю, никому не надо доказывать эту прописную истину. Поэтому было решено организовать совет из пяти человек.

В качестве главы совета я предложил Лудицкого, мотивируя его принадлежностью к верхушке российских правящих структур.

Слова «представитель власти» возымели свое действие. Большинством голосов мой шеф был выбран на пост, равный президентскому, хотя в нашей республике людей было меньше, чем в иной деревне.

Второй кандидатурой, прошедшей почти без спора, стал Ярцев как представитель экипажа «Некрасова». Видно, многим захотелось хоть чем-то загладить свою невольную вину перед моряками. Я уже не говорю, что во многих вопросах мы напрямую зависели от корабля.

Остальную троицу выбирали долго, тем более что многие пассажиры были незнакомы друг с другом. И все-таки кое-как выбрали и остальных. Ими оказались Рдецкий, Грумов (наверное, как наиболее богатые из присутствующих) и задавший мне вопрос толстяк, оказавшийся областным судьей Сергеем Владимировичем Панаевым. Последний должен был выполнять и чисто судейские функции в нашем мини-правительстве.

Как ни странно, но один пост достался и мне. По предложению Панаева я был выбран начальником службы правопорядка. Этого назначения я не хотел: не люблю выполнять работу легавых. Не люблю, но долг есть долг.

Собрание наше уже расходилось, когда я предложил всем имеющим оружие зарегистрироваться у меня.

Самое забавное, что моя примерная оценка оказалась правильной. Нас, вооруженных, собралось ровно тридцать человек. Двадцать восемь, включая меня, работали телохранителями и имели при себе пистолеты разных систем. Двое остальных – Пашка и некий Струков – увлекались охотой и прихватили в плавание карабины. Правда, Струков в суете эвакуации оставил свое оружие на борту.

Обоих охотников я решил оставить в резерве, предполагая в случае нашей задержки в этих краях использовать их таланты по прямому назначению. Телохранителей я разбил на семь смен по четыре человека. Каждая смена была обязана дежурить два часа через двенадцать, следя за порядком в лагере, а заодно и охраняя небольшой склад из перевезенных с «Некрасова» продуктов.

Я едва успел закончить дела и распределить ребят по сменам, как по-южному стремительно, почти без сумерек упала ночь. Я был вымотан капитально, поэтому решил вычистить после сегодняшней стрельбы револьвер и завалиться спать.

– Не помешал? – голосом Ярцева спросила смутно белеющая в темноте фигура.

– Садись, – кивнул я рядом с собой, продолжая орудовать шомполом при свете небольшого костра. – Извини, только угостить нечем.

– У меня есть. – Ярцев извлек из сумки бутылку коньяка, хлеб и палку сухой колбасы.

– Дача взятки лицу, находящемуся при исполнении… – невольно усмехнулся я и лишь тогда вспомнил, что еще не ужинал.

– Я, между прочим, тоже лицо при исполнении. – Штурман проворно открыл бутылку и протянул ее мне.

– Тогда твое здоровье! – Я прервал свое занятие и отхлебнул из горлышка.

Ярцев принял бутылку назад, посидел с ней, словно раздумывая, пить или не пить, и вдруг заявил:

– Спасибо тебе, Сережа!

– За что? – От усталости я действительно не сразу понял, о чем это он, а поняв, смутился.

– Если бы не ты… Я уже, признаться, думал: хана, разорвут на кусочки. Твое здоровье! – Он приветственно поднял бутылку.

– Не за что. Я, в общем-то, ожидал каких-то беспорядков, но только не думал, что это случится так скоро, – признался я, в свою очередь глотая коньяк.

– Да ты ешь! – Валерка торопливо нарезал закуску. – Еще галеты есть из НЗ. Хочешь?

– Подожди, дай закончить. – Я собрал револьвер, набил барабан патронами и неспешно вытер руки носовым платком. – Вот теперь и пожевать не грех.

– Можно к вам на огонек? – невесть откуда вынырнул Флейшман и, увидев бутылку, добавил: – Я в доле.

Он извлек из своей сумки еще одну бутылку коньяка, лимон, баночку икры и банку консервированной ветчины.

– Угощайтесь, ребята! Извините, но все прочее осталось на пароходе. Сами понимаете, не до того было.

Мы немного посмеялись над его нарочито-дурашливым видом, а затем я без церемоний достал нож и открыл принесенные банки.

– Ну у тебя и тесачок! – отметил Флейшман. – Слушай, да ты прямо ходячий арсенал! Может, и пулемет маешь?

– Чого нема, того нема, – в тон ему отозвался я, усиленно работая челюстями. – Обменял на два литра горилки. Душа, понимаешь, требовала, а вот теперь – жалко. Ты часом не знаешь, где можно достать по дешевке?

– Увы, но в этом Эдеме я впервые, – развел руками Флейшман. – Вернемся в Россию – что угодно, хоть стратегическую ракету!

– Ракеты не надо, запускать не умею. На месте взорвать могу, этому меня учили, а стрельнуть ею… – Я пожал плечами.

– Хорошо, обойдемся без ракеты. Тем более что сейчас конверсия, разоружение, сосуществование…

– Бардак, одним словом, – закончил я за него, прекращая жевать и с наслаждением закуривая.

Мы вяло – сказывалась усталость – потравили анекдоты, а затем Флейшман заявил:

– Ну и хватка у тебя, Серега! Один удар, два выстрела, полсотни слов – и все со всем согласны и всем довольны.

– Профессия такая, – сказал я, закуривая очередную сигарету. Еще подумал: вот выкурю и завалюсь спать. – У тебя профессия – уметь делать деньги, а у меня – уметь обращаться с людьми, преимущественно в форме приказов.

– Если б не твое умение, я бы здесь не сидел, – заметил Валера и провозгласил тост: – За Серегин профессионализм!

– Не надо, а то еще возгоржусь, – полушутливо-полусерьезно заметил я. – К тому же если бы не твое умение в управлении шлюпкой, то и мое умение не понадобилось бы. Кормил бы местных рыб. Так что мы квиты. Кстати, Валера, было бы неплохо увеличить запасы продовольствия на берегу.

– Постараюсь, – согласился штурман. – Но только стоит ли?

– Не знаю, – признался я. – Просто мне показалось, что наша робинзонада будет долгой.

– Вот это уже вряд ли. Завтра-послезавтра потихоньку переберемся на корабль, а там починим машину, и наша робинзонада закончится, – уверенно объявил Валера.

– Или превратится в одиссею, – вставил умолкнувший было Флейшман. – Такой вариант вы не допускаете?

Мы не допускали. Да и сам Флейшман больше шутил, чем говорил серьезно. А ведь худшее сбывается чаще, чем просто плохое.

Уже не помню, кто из нас предложил завалиться спать. Костерок я предусмотрительно развел за холмом, ветра здесь почти не было. Мы прикончили остатки трапезы и стали устраиваться прямо на земле.

Валера уже спал, я готовился уснуть и, уже лежа, докуривал последнюю сигарету, когда устроившийся с другой стороны Флейшман ни с того ни с сего спросил:

– Слушай, Сережа, а что бы ты стал делать, если бы толпа не остановилась и напала?

– Не напала бы, – лениво ответил я. – Бизнесмены – это не те люди, которые бросаются навстречу выстрелам. Вы слишком хорошо живете, чтобы рисковать жизнью не из-за денег, а из-за минутной вспышки никчемной злобы.

– Пусть не те, а вдруг? – не унимался Флейшман. – Мало ли что может стукнуть в голову даже самым благоразумным людям? Поперли бы напролом как кабаны… как носороги, – поправился он, словно я мог принять сравнение на свой счет. – И что бы ты делал?

Я тщательно затушил окурок, проверил, под рукой ли сумка, и лишь тогда ответил:

– Стрелял бы. В барабане оставалось четыре патрона, а промахнуться с такого расстояния невозможно.

Флейшман замолчал, а когда я решил, что он уже уснул, изрек:

– А ты страшный человек, Кабанов! Готов спокойно стрелять в живых людей, тебе лично не угрожающих…

– Не мне, так другим. Лучше в начале бунта убить парочку придурков, чем позволить убивать им. Меньше будет жертв. Кстати, именно поэтому меня и послушали. Поняли: либеральничать я не стану и полумерами обходиться не собираюсь. Если бы я блефовал, то они меня раньше штурманов бы в землю втоптали. И давай спать. День выдался трудный, а я почему-то сомневаюсь, что завтрашний станет легче. Спокойной ночи, Юра.

Засыпая, я подумал, что мое откровенное признание оттолкнет Флейшмана. Еще во время похода на вершину я заметил в нем презрение ко всем военным и к их методам. Нет, я не обиделся. С подобным отношением в последнее время приходится сталкиваться на каждом шагу. Да и как ему, богатенькому полуинтеллигентному чистоплюю, не осуждать стрельбу и убийства?

– Спокойной ночи, Сережа, – неожиданно пожелал мне Флейшман, и я почти немедленно заснул.

15 Наташа Лагутина. Лагерь на берегу

Второе утро на острове выдалось таким же хмурым, как и первое. По-прежнему дул ветер, и море обрушивало волны на сушу. Снятый вчера вечером с камней полузатопленный «Некрасов» все так же равномерно раскачивался вдали от берега.

Как и вчера, всех стюардесс назначили помогать кокам. Пассажиры же продолжали слоняться без дела до самого завтрака, даже немного дольше. Затем им пришлось на себе ощутить ими же выбранную власть. Члены совета не терпящим возражения тоном объявили: всем здоровым пассажирам предписывается (именно так!) принять участие в постройке шалашей.

Место для шалашного городка было присмотрено в лесу на некотором удалении от берега. Никаких инструментов не было, и ветви приходилось ломать руками. Вдобавок почти ни у кого не было соответствующего опыта, и руководивший строительством Кабанов с несколькими помощниками носились по выбранным для лагеря полянам, где показывая, что делать, а где и помогая.

Работа растянулась от завтрака до обеда. К концу ее вся опушка и несколько полян оказались усеяны шалашами от совсем крохотных до способных вместить по десятку человек. При разнице в размерах их объединяло одно: все они были низковаты и предназначены главным образом для лежания. Выпрямиться в них смог бы разве что карлик.

Работая, пассажиры постоянно ворчали, некоторые демонстративно пытались отказаться, но рядом немедленно возникал кто-нибудь из команды Кабанова, а то и член совета и заставлял приниматься за дело – когда уговорами, а когда и угрозами.

Кое-кто объявлял это новой формой рабства и говорил, что по возвращении станет немедленно жаловаться на самоуправство, но дальше слов дело не шло. Людей Кабанов подобрал таких, что при одном их взгляде у самых буйных пропадало всякое желание спорить и лезть на рожон.

Не успели люди пообедать, как, подтверждая правоту и предусмотрительность совета, хлынул проливной дождь. Все торопливо расползлись по своим новым жилищам и укрылись в них от очередной напасти.

Отношение людей к совету сразу переменилось: даже дураки теперь понимали, что если бы их не заставили работать, то им бы пришлось сейчас мокнуть под открытым небом без малейшей надежды обсушиться. Развести под дождем костер – дело почти безнадежное.

Сделанные наспех шалаши тоже кое-где пропускали воду. Приходилось устраиваться так, чтобы не попасть под падающие капли. Но это были уже мелочи по сравнению с тем, что могло ожидать людей. Да и винить за огрехи можно было только строителей, то есть самих себя.

Всякие хождения почти прекратились. Наташа с Юлей наконец остались наедине в своем шалаше и говорили, говорили, говорили…

Ближе к вечеру весь городок обошел Валера в блестящей от воды штормовке и объявил, что кэп разрешил всем желающим вернуться на «Некрасов».

Сердца девушек, обретших свою странную любовь, забились в предвкушении, воображение нарисовало родную каюту, в которой им никто не сможет помешать, но радость оказалась преждевременной.

Машина «Некрасова» все еще не работала, воду удалось откачать лишь из нескольких отсеков, и хотя капитан ручался за безопасность корабля, большинство пассажиров предпочли до окончания ремонта остаться на берегу. Как будто в промокшем шалаше лучше, чем в комфортабельной каюте!

Понять их было можно. После всех пережитых ужасов людям совсем не хотелось вновь перебираться на корабль и зависеть от капризов стихии. И все-таки Наташа готова была проклясть этих трусов и, будь у нее возможность, пустилась бы на корабль хоть вплавь, лишь бы потом быть с Юленькой вдвоем.

Не вышло. Негостеприимный берег решили покинуть меньше ста человек – вполне хватило двух шлюпок. А ведь в каждой сидели еще и члены команды, которых вызвал обратно капитан.

Стюардессы в число счастливцев не вошли. Раз большинство пассажиров решили остаться на острове, то и большинство прислуги было оставлено при них для выполнения своих прямых обязанностей.

Что бы там ни было, но оставлять доверенных ему людей без минимального комфорта Жмыхов не собирался.

16 Лудицкий. Парусные корабли

Мысль заставить спасенных заняться возведением шалашей подал Лудицкому Кабанов. Аргументация была предельно проста: работа неизбежно отвлечет людей от нынешнего состояния с вероятными последствиями в виде всевозможных эксцессов, да и чисто практически полезно заранее позаботиться о крыше над головой. Небо так ни разу и не просветлело, и дождь мог начаться в любой момент.

Раздумывал депутат недолго. Он вполне оценил сделанное предложение, а заодно и тактичность своего начальника охраны, предоставившего шефу возможность лишний раз выступить в роли предусмотрительного руководителя и умелого организатора.

Вообще-то, управлять полутысячной толпой спасенных Лудицкому не хотелось. Как и большинство политиков высокого полета, он предпочитал действия в размере страны или как минимум региона, а проблемы решать только глобальные и лишь в самых общих чертах. А здесь требовалось совсем другое. Проблемы были мелки, решения же, наоборот, требовались конкретные, без двусмысленностей и недомолвок. Проводить их в жизнь тоже требовалось самому при минимуме помощников. Создавать настоящий управленческий аппарат не было ни времени, ни смысла.

И все же к факту своего избрания Лудицкий отнесся очень положительно. Мысленно он уже видел заголовки газет, обширные интервью, хвалебные статьи, специальные передачи, повествующие далекому от морских передряг читателю, как после кораблекрушения известный депутат Государственной думы Петр Ильич Лудицкий возглавил выброшенных на необитаемый остров людей и спас их от всех бед и напастей. Все это должно было натолкнуть потенциальных избирателей на мысль, что столь блестяще проявивший себя в критических обстоятельствах депутат может справиться и с управлением страной, тоже переживающей далеко не лучшие времена.

Не вызывал нареканий и состав совета. Рдецкий и Грумов в свое время финансировали избирательную кампанию Лудицкого и могли считаться его людьми. Точнее, он был их человеком, ведь политику, как и музыку, заказывает тот, кто платит деньги. С Панаевым депутат тоже был знаком достаточно неплохо и никаких возражений против него не имел. Сработаться с Ярцевым оказалось несложно. Штурман, похоже, уважал ранг Лудицкого, сам же на первый план не лез.

А самым незаменимым помощником оказался Кабанов. Энергичный, привыкший к чрезвычайным ситуациям, всегда готовый действовать жестко и при этом как бы от своего имени, не впутывая своего работодателя, он был тем китом, на котором держался порядок среди спасенных. Лудицкий без особых размышлений решил, что по возвращении незамедлительно увеличит оклад своего телохранителя. И вообще можно будет использовать Кабанова в качестве неофициального советника по некоторым особым вопросам.

Не имея практически никакого опыта по организации конкретных, не связанных с бумагами работ, Лудицкий в глубине души побаивался, что люди забойкотируют предложение о строительстве. Но все заботы по воплощению идеи в жизнь взяли на себя остальные члены совета. К ним сразу подключилась созданная служба правопорядка, и последние возражения у любителей бездельничать исчезли.

Когда пошел дождь, Лудицкий был единственным человеком, испытавшим радость по поводу заурядного явления природы. Льющаяся с небес вода как бы подчеркивала его предусмотрительность. Да и построенный депутату шалаш был получше большинства остальных шалашей и нигде не протекал. Власть неразрывно связана с ответственностью, и в качестве компенсации за это во все времена и во всех странах ее представители получают несколько больше благ, чем прочие люди. Факт настолько очевидный и справедливый, что ни у кого не вызывает возражений. Если кто и протестует против такого, то лишь тот, кто сам желает стать вершителем всеобщих судеб и провести перераспределение благ в свою пользу.

С Лудицким в шалаше был и Кабанов, собравшийся поговорить с шефом наедине, но им не дали.

– К вам можно? – В шалаш проскользнула миловидная девушка лет двадцати пяти в мокром дождевике, наброшенном поверх спортивного костюма.

– Конечно, Риточка, – Лудицкий сделал рукой гостеприимный жест и повернулся к Кабанову: – Это Риточка Носова, журналистка из Москвы.

– Очень приятно, – дежурно улыбнулся телохранитель. – Сергей Кабанов из Прибалтики. Подробнее представляться не надо?

– После вчерашнего – нет, – польстила ему Рита. – Теперь вы среди нас – одна из самых популярных фигур. Многие вас хвалят, а кое-кто наоборот.

– Можете не уточнять. Кнут можно бояться, можно уважать, а вот любить – никогда.

– Какой же вы кнут? – с профессиональным кокетством улыбнулась журналистка. – Вы человек, который сумел предотвратить большую глупость.

– С каких пор преступление стали называть просто глупостью? – не без иронии осведомился Кабанов.

– Преступление – это то, что обдумывается заранее с выгодой для себя. А какая здесь была выгода?

– Преступление – это действие, приносящее ущерб другой личности или обществу. Такие категории, как обдуманность, интересуют только адвокатов, – возразил Кабанов. – Если я сейчас выйду и походя тресну кого-нибудь по голове, меня привлекут к ответу, несмотря на всю глупость и бескорыстие моего поступка.

– Хотите коньячка? – Лудицкий решил прервать спор в самом зародыше, опасаясь, что недолюбливающий представителей прессы Кабанов в запале наговорит кучу дерзостей.

– Не откажусь. Вся эта сырость легко может довести до простуды. – Рита благодарно приняла рюмку, слегка пригубила ее и перешла к цели своего визита. – Я задумала цикл очерков с условным названием «Потерпевшие кораблекрушение». Главная роль в них отводится вам, Петр Ильич, как человеку, принявшему на свои плечи бремя власти, и вам, – повернулась она к Кабанову, – как сподвижнику, сумевшему устранить беспорядки.

– Обо мне не надо, – Кабанов отрицающе покачал ладонью с зажатой между пальцами сигаретой. – Жесткие меры ныне не в чести, а мягкими я ничего добиваться не умею.

– Хотите верьте, хотите нет, но мой телохранитель весьма недолюбливает демократов, – заговорщицки подмигнул Лудицкий.

– Вы сторонник коммунистов? – с интересом спросила журналистка у Кабанова. – Наверное, раньше вы служили в КГБ?

– В ВДВ, – поправил ее телохранитель. – Но могу вас разочаровать: коммунистов я тоже терпеть не могу. И вообще политикой и партиями не интересуюсь, ничьих взглядов не разделяю, в оппозиции не состою, власти не поддерживаю. Никакие.

– Странно… – Девушка еще раз приложилась к рюмке и достала сигарету. – Вас что, совсем не интересует будущее?

– Если бы интересовало, я бы обратился к астрологам. – Кабанов щелкнул зажигалкой. – Хотя им я тоже не верю.

– Я ведь вас предупреждал, что мой начальник охраны – Фома неверующий, – дополнил его Лудицкий. – Но при этом профессионал высшего класса.

– И давайте не будем больше обо мне, – предложил Сергей. – Занимающийся политикой охранник смешон, а старающийся попасть на первые полосы газет – глуп. Каждая профессия предполагает для своих представителей определенный уровень известности. Я не глубоко законспирированный разведчик, но мне совсем не хочется, чтобы меня узнавали на улицах. Одно из важнейших качеств хорошего телохранителя – неприметность.

– Но я же не могу вообще обойтись без вас. Вы были одним из главных действующих лиц случившегося.

– Разве это повод для написания моей биографии? Помяните вскользь с указанием должности, но без указания фамилии, – предложил Кабанов.

Журналистка обещала подумать, и после этого разговором целиком овладел Лудицкий. С привычным воодушевлением он принялся описывать общие проблемы людского общества, волею судеб на некоторый срок оторванного от остального человечества, подчеркнул жизненно важную необходимость организации, пожаловался на сложность задач, стоящих перед избранной властью, и для примера упомянул проблему занятости.

– Простите за любопытство, но чем вы думаете занять нас завтра? – успела в паузе спросить журналистка.

Вопрос оказался интересным. Выигрывая время, Лудицкий полез за сигаретами. Про себя он тихо проклял собственный язык, завлекший не туда, куда надо. Депутат уже собирался ответить неопределенно-загадочным: «Сами увидите», когда Кабанов небрежно обронил, как о давно обговоренном:

– Как – чем? Разумеется, спортом. Если не будет дождя, создадим несколько команд, куда войдут желающие поиграть в футбол, в волейбол, принять участие во всевозможных эстафетах. Остальные смогут посмотреть на соревнования, поболеть за знакомых. Думаем, что будет интересно. Хотели устроить небольшой концерт, но оказалось, наши звезды петь без фонограммы не умеют, – Кабанов усмехнулся. – Ну, не беда. Не исключено, что к вечеру корабль отремонтируют, и наша робинзонада закончится.

Лудицкий с благодарностью посмотрел на телохранителя, еще раз подумал о прибавке к жалованью и продолжил:

– У нас были и другие планы, но, к сожалению – или к счастью, – мы связаны временем. Если же говорить по большому счету, то требования народа всегда сводились к хрестоматийной фразе: «Хлеба и зрелищ!» Хлебом мы, слава Богу, обеспечены, и нам, соответственно, надо организовать зрелища. У нас уже нет необходимости улучшать свой быт, в любом случае завтра или послезавтра мы покинем этот остров, и что-то делать… – Видно было, что продолжать депутат будет долго.

– Извините, Петр Ильич. – Кабанов дождался первой же паузы и поднялся. – Я, с вашего разрешения, пойду обойду лагерь.

– Хорошо, – машинально кивнул Лудицкий, стараясь не потерять нить рассуждений.

Язык часто бывает врагом своего хозяина. Интервью растянулось за полночь, когда даже тренированная Рита больше уже не могла выслушивать бесконечных речей. Наконец ей удалось уйти, и только тогда Лудицкий спохватился и лег спать. Проснулся он поздно от близко звучащих голосов и некоторое время не мог понять, где это он.

Снаружи было в разгаре утро. Дождя не было и в помине. Более того, два дня кряду закрывавшие небо облака заметно поредели, обещая появление долгожданного солнца если и не сейчас, то к обеду. Меняющаяся к лучшему погода и перспектива на скорое освобождение подняли всем настроение. После завтрака мужчины и женщины стали объединяться в команды, чтобы принять участие в объявленных соревнованиях. Но вскоре на берегу радостно закричали, и подбежавшие узнать, в чем дело, заметили далеко на горизонте паруса.

Все смешалось в одно мгновение. Были забыты так и не состоявшиеся соревнования, дела, собственный корабль и все, вплоть до управляющего советом. Как и тысячи робинзонов до них, люди с замиранием сердец вглядывались в далекие паруса и гадали, куда же они повернут.

– Вот видишь, мой дорогой друг, – обратился к Пашке Флейшман. – Ценность парусного спорта у тебя прямо перед глазами, а в чем польза от твоей охоты? Забрать нас отсюда пара яхт не сможет, зато на них наверняка должен быть работающий передатчик. Можно даже поспорить, что будет раньше: или наши доблестные мореходы починят свое прохудившееся корыто, или сюда нагрянут корабли со всех ближайших портов и трасс.

В другое время Форинов затеял бы спор, но сейчас он с безмерно-счастливым выражением лица наблюдал за морем и только заметил:

– Там не две яхты, а целых три. Видишь? Нет, даже четыре. Тут что, проходит регата?

– Нет сейчас никаких регат, – возразил Флейшман, тоже всматриваясь в горизонт. – Пятая! Странно…

– Знаток! – с легким пренебрежением бросил Пашка. – Даже не знаешь, что в твоем, типа, любимом спорте происходит!

– Бывают же причуды у судьбы! – несколько в стороне от спорящей парочки заметил Кабанов своему шефу. – На дворе конец двадцатого века, а мы, словно наши далекие предки, вглядываемся в незнакомые паруса на горизонте и гадаем, заметят нас или нет. По мне лучше десяток транспортных вертолетов!

– Какая разница? – благодушно улыбнулся Лудицкий. – Главное, что нас наконец-то нашли. Будут вам вертолеты. И вот еще, Сережа… Я очень благодарен за оказанную мне поддержку. С этого месяца твой оклад увеличивается вдвое. Если есть еще какие-нибудь пожелания – скажи.

– Что вы, Петр Ильич? Я только выполнял свой долг, – немного смутился Кабанов, хотя мысль о деньгах и была весьма приятной.

От шлюпок к ним быстрым шагом шел Валера. После злополучного вечера он сменил форму на обычные свитер и джинсы, и только фуражка да бинокль отличали второго штурмана от столпившихся на песчаном пляже пассажиров. Правда, причиной переодевания был не страх. После похода на вершину брюки местами приняли травянисто-зеленый цвет, да и китель оказался испачканным настолько, что носить его стало неудобно. Белый цвет смотрится неплохо, но на лесные походы явно не рассчитан.

– На радиозапросы корабли не отвечают. В эфире прежняя тишина, – доложил Ярцев Лудицкому, словно тот и в самом деле был начальником.

– А чего вы ждали, Валера? – спросил подошедший Грумов. – Вряд ли на прогулочной яхте кто-то будет специально дежурить у рации, да еще на нашей частоте. Люди отдыхают на природе.

– Это не яхты, а парусные корабли типа нашего «Крузенштерна». Взгляните сами. – Штурман потянул через голову ремешок бинокля.

Оптика приблизила неизвестные парусники. Стало возможным разглядеть, что у двух кораблей по три мачты, а у остальных по две. Общим видом корабли больше напоминали сценку из исторического фильма, чем флотилию яхт, на которой состоятельные господа вышли прогуляться по морю.

– Бардак, – выразил свое мнение Кабанов, отрывая бинокль от глаз. – Что это может быть, Валера?

– Откуда я знаю? – вопросом ответил штурман. – Сколько хожу, никогда такого не встречал. Может, киношники стараются? Все, что могу сказать наверняка: две последних – это бригантины. Видите, одна мачта с прямым вооружением, а одна с косым? А остальные – точно как из фильма. Да еще у одного, по-моему, не хватает средней мачты. Такой большой промежуток…

– Поворачивают к нам, – заметил завладевший биноклем Лудицкий. – Гадайте, не гадайте, скоро мы и так все узнаем.

Неизвестные корабли и в самом деле повернули к острову. Какое-то время они шли все вместе, но потом одна бригантина ходко пошла за выступающий слева мыс. Один корабль, к радости столпившихся пассажиров, двинулся прямо на лагерь, а три оставшихся направились к неисправному «Некрасову».

Все эти маневры заняли довольно много времени. Перевозбужденные пассажиры успели без особого аппетита проглотить скудный обед, собрать нехитрые пожитки… Дальше им оставалось только ждать.

Шедший к берегу корабль действительно походил на иллюстрации к учебнику истории. Выдающийся вперед бушприт, сильно приподнятый ют, поблескивающая позолотой резьба, по два ряда пушечных портов с каждого борта… А вот средней мачты действительно не было, хотя было ясно, что она должна у него иметься хотя бы из эстетических соображений. Да и вообще, корабль имел несколько потрепанный вид, словно недавно побывал в морском сражении или, что гораздо правдоподобнее, попал в крепкий шторм.

Метрах в ста от берега парусник развернулся бортом и отдал якорь. Почти все паруса были уже убраны, и четыреста с лишним человек, стоявших вдоль кромки воды, восторженными криками приветствовали отвалившие от парусника шлюпки.

Словно в ответ на эти крики, борт корабля окутался дымом. Залп картечью был страшен, и многие пассажиры уже не услышали долетевшего через несколько секунд грохота корабельных орудий…