Команда хоть куда

Глава пятая

Один выдающийся полководец прошлого как-то изрек: «командиры, как и родители, бывшими не бывают». И лично у Крогера была возможность проверить правдивость этих слов. Когда он, спешно покинув дом, снимаемый Шенгдаром, отправился к казармам городской стражи. К своему старому месту службы.

Надо сказать, что в бытность командиром, Крогер, если и мог считаться «отцом солдатам», то отцом строгим и даже суровым. Ибо принадлежал к той разновидности начальников, что круглосуточно живут службой. И того же самого требуют от подчиненных.

Капитан Крогер мог скомандовать подъем посреди ночи. Без малейшей внешней причины, просто бдительности ради. Мог довести до изнеможения муштрой, а потом еще покрыть отменной руганью, если результат его не устраивал. Не щадил Крогер даже новичков: один из них стал калекой, причем уже на второй неделе службы. Долго, кстати, суровый командир по этому поводу не сокрушался. «Наша служба — не женский монастырь, — говорил он, — можно вдруг и увечным стать… и даже погибнуть. Раньше или позже, какая разница? И не все ли равно, как это случится — при обучении или в патруле, к примеру? Если ты слизняк, к службе не приспособленный. Но понять это самому мозгов не хватило».

Подчиненные отвечали ему вымученной покорностью. И проклятьями, тихо и сквозь зубы, но произносимыми. Зато теперь, когда бывший командир всполошил своим нежданным визитом казармы… желающих прогнать Крогера или отказать ему, как ни странно, не нашлось. Благо, в Нэсте бывшего капитана городской стражи почитали спасителем всего города. После недавней истории с поддельным проповедником.

Но что все-таки сыграло решающую роль — та история или сыновняя почтительность солдат к командиру — Крогер не знал.

А прежде, чем отряд городской стражи нагрянул к дому Шенгдара и окружил его, в самом доме тоже успело случиться многое. Так кстати удравший телохранитель оказался прав: опальный шут-маркиз действительно не собирался убивать сэра Ролана. Он вообще-то, при всех своих изъянах, лично марать руки в крови был не склонен. Мог разве что изобразить решимость да готовность лишить жизни. Благо, артистического дара совсем уж лишен не был.

Однако теперь изображать стало не перед кем. И, более того, Шенгдар вмиг сообразил, чем грозит ему бегство Крогера. А именно, разоблачением. Ибо если даже вина столичного гостя в подстрекательстве крестьян к бунту останется недоказанной — все равно, присутствие в доме двух враждебных созданий придется объяснять. А как это сделать, чтобы избежать обвинения в измене и последующей виселицы, бывший шут не представлял. Его собственных талантов здесь явно недоставало.

Потому, едва Крогер скрылся в проеме разбитого окна, Шенгдар только что на колени не пал перед королевским конфидентом. Обещал, что лично съездит к вооруженным им крестьянам и призовет их прекратить бунт. А ведь в том, что именно шут-маркиз в оном повинен, вроде никто его обвинить не успел.

«Вот ты сам и признался, голубчик!» — с сарказмом подумал Ролан.

А все, чего хотел Шенгдар — это прощения. Чтобы жизнь его снова пошла, как и прежде. Не так безоблачно, как в бытность шутом при дворе Эбера Пятого. Но хотя бы с возможностью и дальше пользоваться дарами покойного монарха, включая титул и подобающие привилегии.

По большому счету, Ролан был готов согласиться. Хотя и не прочь был узнать, как так вышло, что Шенгдар связался не просто со смутьянами и преступниками, но со злейшими врагами королевства. Ведь, опальный или обласканный, с титулом или без — прежде всего он был подданным его величества. И человеком тоже. Едва ли шута-маркиза могла порадовать Вечная Зима, что несли ледянники из своих земель, холодных и безжизненных.

Проще говоря, конфидент готов был решить дело миром. И ограничиться допросом. Жаль только, что парочка промороженных насквозь воительниц, нашедших в доме Шенгдара приют, полагали иначе.

— Так ты готов предать наше дело? — все так же бесстрастно вопрошала одна из Ледяных Дев, — шкуру свою спасти пытаешься?

— Он просто испугался, — вторила ее напарница, — все люди боятся. Жалкие создания. Жалкие, слабые. Такие союзники нам не нужны.

За ровными интонациями нетрудно было пропустить последнюю фразу. Вынесение приговора, причем сразу двум человекам, оставшимся в одном доме с Ледяными Девами. Но к счастью, ни Шенгдар, ни Ролан ничего не пропустили. Служба при дворе, пусть и в совершенно разных амплуа, вообще-то развивает в людях внимательность. Либо убивает их, если развивать нечего.

Вовремя оба человека и сообразили, что шансов остаться в живых у них будет больше, если станут они действовать сообща. Пытаясь вдвоем отбиться от источающих холод убийц. Благо, теперь у оных хотя бы не было численного преимущества.

Собственно, контратака началась с кинжала, который Шенгдар, изловчившись, смог вонзить в глаз одной из Ледяных Дев. К чести бывшего шута, он не оцепенел от изумления, видя, что его противница при этом лишь едва пошатнулась. Но не рухнула на пол, тем более, замертво.

Вероятно, о нечеловеческой живучести этих существ шут-маркиз уже был наслышан. А хотел, подобно Крогеру, лишь выиграть чуток времени. Каковое использовал, надо сказать, весьма результативно.

Ловко метнувшись к стене, Шенгдар сорвал с нее горящий светильник. И, как уличный грабитель ножом, пырнул им подоспевшую Ледяную Деву. Та, конечно, не вскрикнула, боли не чувствуя. И к несчастью своему, даже не отпрянула.

Стоило же открытому огню хотя бы соприкоснуться с творением нечеловеческой магии, как оно вмиг потемнело и сделалось рыхлым. Затем Ледяная Дева, казавшаяся воплощением неуязвимости, как-то вся оплыла, утратив всякое сходство с человеком. И, наконец, повалилась на пол грудой грязного весеннего снега и давно умершей плоти.

А вот сладить с ее напарницей оказалось посложнее. Ролан шпагой отражал все удары прозрачного клинка. Отражал успешно, однако возможностей для атаки не имел. Ибо собственные удары конфидента тоже успешно парировались холодной противницей.

Хуже было, что неверный союзник не спешил на выручку. Но какое-то время просто наблюдал за поединком, лично для себя, наверное, считая схватку законченной. Пришлось Ролану напомнить кое о чем.

— Эй! Если я погибну, то ты следующий, забыл? — выкрикнул он, не отвлекаясь от боя, — не думаешь же, что эта ледяная стерва простит тебе?..

Что именно простит, а вернее, не простит Ледяная Дева Шенгдару, конфидент назвал уже без слов. Но просто указал носком сапога в направлении останков второй из мерзлых воительниц.

Так или иначе, но задействовать второй и последний из оставшихся в кабинете светильников бывший шут не стал. Вероятно, не желая оказаться в темноте по причине сгустившихся за окном сумерек. Не побежал Шенгдар за источником пламени и ни в какое-то другое помещение дома. А сделал первое, что в голову пришло. Подхватил стул и обрушил его на голову Ледяной Деве. И надо сказать, что не ошибся.

Какую бы выносливость ни даровали своим созданиям ледянники, а сила тяжести действовала и на них тоже. Причем в оной недостатка не было: мебель в доме, занятом Шенгдаром, была добротной, дорогой и громоздкой. Потому и не удивительно, что от столкновения хотя бы с одним из предметов этой мебели Ледяная Дева на ногах не устояла. Попросту не смогла.

А в следующее мгновение шпага Ролана выбила из ее белых пальцев меч. Подскочивший шут-маркиз проворно и на манер мальчишек, играющих на улице, пинками отогнал прозрачный клинок подальше, в угол.

Рывком подскочив на ноги, Ледяная Дева вновь кинулась в атаку. Ролан медленно отступал, держа перед собой шпагу. Ибо даже без оружия зачарованное существо оставалось опасным. Могло хотя бы в горло голыми руками вцепиться.

Атаковать конфидент решился всего дважды. И то больше для приличия. Первый раз шпага отсекла Ледяной Деве пару пальцев, второй — лишила одного из глаз. Что ничуть ее не смутило и боевитости не отняло.

Закончилось же это противостояние, больше похожее на пикировку, возле окна. Того самого, через которое накануне успел сбежать Крогер. Подойдя к этому окну почти вплотную, успев ощутить спиной прохладный вечерний воздух… Ролан рывком метнулся в сторону. Шенгдар же, словно заранее разгадав его замысел, через весь кабинет ринулся к Ледяной Деве. И на бегу, в прыжке, толкнул ее. Прямиком в почти пустой проем.

Возможно, шут-маркиз и сам мог вывалиться следом. Не схвати его Ролан сразу за рукав и за шиворот да не оттащи от окна прочь.

— Уф… благодарствую, — проговорил Шенгдар. А затем, любопытства ради, выглянул в окно.

Для Ледяной Девы посадка выдалась пожестче, чем для Крогера. Кусты, смягчившие падение беглого телохранителя, им же теперь были основательно смяты. Да и вообще умело прыгнуть и свалиться, как мешок с дерьмом не есть одно и то же. Так что теперь создание ледянников валялось на траве сада, распластавшись, словно придавленное насекомое. И так же вяло шевелило конечностями.

Однако не стоило тешить себя напрасными надеждами.

— Это ненадолго, — молвил Ролан, тоже выглядывая в окно и сквозь сумерки пытаясь наблюдать за поверженной противницей, — если она цела, то восстановится быстро.

Словно в подтверждение его слов, Ледяная Дева смогла-таки приподняться на локтях. И даже чуть-чуть переместиться, переползти.

На счастье именно тогда же подоспело подкрепление с Крогером во главе. Бывший капитан разъяснил расклад, так что приведенные им стражники церемониями себя не утруждали. Пока одни прошествовали в оставленную открытой калитку, другие перелезали через ограду. И, спускаясь, не щадили ни клумб, ни кустов.

Лезли стражники со всех сторон — с оружием наготове и с явным желанием подраться. И, само собой, им не составило труда обнаружить вяло ползущую по траве Ледяную Деву.

— Это еще кто… что такое? — грозным голосом вопрошал один из воинов, наставляя на зачарованное создание алебарду. Еще один, подходя, посветил перед собой факелом.

— Эй! Сожгите ее! — сверху, из окна, выкрикнул сэр Ролан.

«Тюрьма или Хивелл?»

Именно перед такой дилеммой поставил конфидент Шенгдара, когда с последней из Ледяных Дев было покончено. Надо ли говорить, что выбрал бывший шут второй вариант. Еще надеясь, не иначе, спасти свою репутацию столичной знаменитости. Чья цель пребывания в захолустном Нэсте точно не является ни изменнической, ни даже сколько-нибудь преступной.

Потому, коротко переговорив с Крогером, Ролан изложил общую для них двоих трактовку произошедшего в доме. Трактовку, само собой, вымышленную. По ней мерзлые стервы удерживали столичного гостя в заложниках. И угрозами заставили, в частности, пленить королевского конфидента. Вернее, попытаться пленить.

Поверили стражники или нет данному объяснению, но сграбастать шута-маркиза все равно не решились. Вполне возможно, просто не хотели перечить ни бывшему командиру, ни особе, приближенной к его величеству. Так что уже наутро Ролан, Крогер и Шенгдар смогли беспрепятственно покинуть город.

По прибытии в расположение полка конфидент получил кое-какие обнадеживающие известия. Во-первых, снабжение продовольствием удалось хоть худо-бедно, но наладить. Положение спасли другие селения. Благо, несмотря на общую тревожность и недовольство, царившие в окрестных землях, бунтовать нигде, кроме Хивелла, жители пока не решились.

Во-вторых, именно в этот день Джилрой, наконец, решился на полет к Клыкастым горам. О чем сам и доложил Ролану вскоре после того, как конфидент спровадил Шенгдара и нескольких солдат конвоя к мятежному селению.

«Перед смертью не надышишься, — так объяснил свое решение поддельный лил’лакл, — а главного-то я добился: больше не падаю, ха-ха! Обещаю беречься в пути, отдыхать… привалы делать».

Ну, чему-чему, а обещанию Джилроя беречься и отдыхать Ролан поверил легко. Ибо успел неплохо узнать этого человека.

Собственно, в полет веллундец отправился под вечер. К тому времени полковые маги успели изготовить для него кристалл-маяк. Ради доставки которого и затевалась эта история с превращением да с попытками научиться летать. Попытками, к чести Джилроя, весьма успешными.

Кристалл-маяк был совсем невелик — размером чуть побольше крупной сливы. Однако ценность его была несоизмеримо больше. Мало того, что эта небольшая вещица должна была стать ключом к победе над враждебным крылатым племенем. Но вдобавок, кристалл-маяк был в буквальном смысле полит кровью. При его изготовлении полковые маги пожертвовали по капле собственной крови. Дабы при установке маяка образ места назначения сразу бы достиг сознания каждого из них.

Еще перед самым отправлением Джилроя облачили в доспехи и одежды, снятые с павших лил’лаклов. И вооружили соответственно, дабы он не слишком выделялся среди ложных соплеменников. Вся амуниция была заблаговременно приведена в надлежащее состояние полковыми кузнецами.

«Ну, в добрый путь», — прошептал напоследок Джилрой, словно подбадривая самого себя. И поднявшись к небу, устремился, наконец, на север.

Меньше, чем за час он не только преодолел расстояние до Нэста, но и смог пролететь еще дальше. К горам, что служили охотничьими угодьями боевым грифонам. На красоты, открывавшиеся с высоты при взгляде на землю, поддельный лил’лакл при этом не отвлекался. Некогда! И подумал еще, что преодолевать большие расстояния по воздуху не так уж сложно. Главное — сосредоточиться на полете. Не думая о том, сколько еще осталось пролететь, и чем пребывание в воздухе может ему грозить.

В то же время не следовало и манкировать потребностями организма. Потому, присмотрев скалу с широким уступом, Джилрой приземлился на нее для привала. И сперва перекусил прихваченной в дорогу снедью, а потом еще просто посидел с полчаса. Восстанавливая силы, да заодно любуясь горным пейзажем.

Наконец, решив, что отдохнул он достаточно, Джилрой поднялся с неровной каменной площадки. И возобновил полет, на сей раз продлившийся дотемна.

Прежней легкости уже не было. Хотя винить в том следовало не только потраченные и до конца не восстановленные силы. Вдобавок, в горах крылатому путешественнику изрядно досаждали не стихающие ветры. Холодные и далеко не слабенькие, они пронизывали Джилроя насквозь — так, что даже одеяния лил’лаклов помогали не слишком. Под порывами ветра теплолюбивому веллундцу почти инстинктивно хотелось отвернуться. А то и вообще отклониться от курса.

А вот грифоны, как ни странно, Джилрою встречались редко. И в поле зрения попадали все больше издалека. На жизнь поддельного лил’лакла они почти не покушались. Разве что один из хищников, да еще с наездником на спине, устремился было в погоню. «А-а-а, мразь летучая, — кричал наездник при этом, — ну мы ему щас!..»

Определенно, здесь еще не забыли недавние атаки рукокрылов на питомники грифонов. А то, что данный конкретный лил’лакл был фальшивкой, пареньку-наезднику и в голову не пришло.

Добро, хоть охотничьего энтузиазма да жажды мщения его хватило ненадолго. Джилроя, спешно бросившегося прочь, грифон с наездником преследовали несколько минут, не больше. После чего бросили это не шибко полезное занятие. То ли дисциплина не позволяла. А может, наездник счел одиночку-рукорыла ловушкой. Вернее, приманкой, уводящей верных защитников королевства в засаду.

Ночевал Джилрой в пещере — достаточно просторной, чтобы хватило места и для себя, и для костра. Вход в пещеру, в свою очередь, был не настолько широк и высок, чтобы пропустить внутрь хотя бы одного грифона. Костер крылатый путник сумел развести при помощи кремня, огнива, да чахлых кустиков, кое-как росших на ближайших скалах и плато.

Костерок вышел слабый, но он хотя бы не дал Джилрою окоченеть за ночь. И наутро крылатый путешественник поднялся все-таки с новыми силами. А не вялый и до того измученный, что еле живой.

Впрочем, обольщаться не следовало. Как и расслабляться. В последующие день-два шансы погибнуть хотя бы от холода значительно возросли. И для этого уже не требовалось остановиться на ночлег. Сами ветры становились сильнее и все больше напоминали зимние метели. С яростью сдували они снег с белеющих все ближе горных вершин и распыляли в воздухе.

Временами этого снега оказывалось столь много, что лететь Джилрою приходилось буквально вслепую. Глаза с трудом различали окружающий мир. Да и более осмотрительным было бы держать их закрытыми — защищая от снега и ветра.

Растительности на скалах почти уже не встречалось. А коль возможности развести костер не было, крылатому путешественнику помимо воли пришлось продолжать полет даже ночью. Выжимая из переделанного магами тела остатки сил, но не позволяя себе замерзнуть. Джилрой понимал: если он остановится и вздремнет хоть на полчаса, этот отдых станет для него последним.

В то же время, если бы Джилрою пришлось впоследствии вспоминать это путешествие, и он бы говорил о своей несгибаемости и решимости — слова эти не могли бы считаться правдивыми. Нет, несгибаемым даже металл не бывает. И крылатый путник, продираясь сквозь метели и почти ледяной воздух, не единожды успел пожалеть, что вообще согласился на этот полет.

И даже не два и не три раза ему хотелось повернуть вспять. Вернуться в те земли, где нет непривычных уроженцу Колонии морозов и метелей. Или таковые бывают, но в строго определенные месяцы.

Но всякий раз переубеждал Джилроя… магический кристалл-маяк. Что отзывался, напоминая о себе, каким-то непонятным теплом.

«Живой он что ли?» — с недоумением вопрошал про себя Джилрой. И не мог, разумеется, сам ответить на собственный вопрос. А других собеседников поблизости не было.

Зато еще одна мысль, пришедшая ему в голову, не была лишена практической ценности. «Если я так долго лечу, — невзначай осенило Джилроя, — тогда как сами рукокрылы… настоящие умудрялись каждую ночь земли королевства навещать? У них что, смены какие-то назначены? Или как солдаты наши — тоже где-то лагерем стоят. В наших же краях! В таком случае с этим лагерем и следовало разобраться… в первую-то очередь. Эх, дураки мы, дураки!..»

Как бы там ни было, но упорство и целеустремленность редко остаются невознагражденными. И для Джилроя тоже настал тот день, когда он понял, что цель его пути близка. Первым признаком, на то указывающим, стали сами горы. Теперь их силуэты, проступающие сквозь туман и метели, выглядели круче, а форму имели все больше гнутую какой-то невидимой силой. «Клыкастые горы!» — обрадовался путник. Действительно, издали они походили на клыки в пасти каких-то древних исполинских чудовищ.

Кстати, вершины у этих гор располагались повыше, а значит, и снег с них досаждал в куда меньшей степени.

Следом Джилрою начали попадаться и другие лил’лаклы. Поначалу это были одиночки, летавшие по каким-то своим делам. И сородича, мотающегося поблизости, почти не замечали.

Впрочем, невнимательность эта была односторонней. Сам-то рукокрыл-подделка за новоявленными соплеменниками внимательно следил. А за одним так и вовсе увязался. Правда, с осторожностью — держась на почтительном расстоянии.

К счастью для Джилроя, цели их пути с этим лил’лаклом по большому счету совпадали. Вслед за невольным проводником он сначала достиг той части Клыкастых гор, где метелей почти не было. Вернее, они снова превратились в обычные горные ветры — можно сказать, в меньшее из зол.

Наконец, в долине, куда и держал путь лил’лакл, ветры вовсе почти не ощущались. А вот самих рукокрылов здесь было заметно больше… да что там — целая толпа! Джилрой даже потерял из виду своего невольного проводника на этом, последнем этапе пути. С другой стороны, оный был уже без особой надобности. А посмотреть в долине и без этого доверчивого рукокрыла было на что.

Более всего это место напоминало гнездовья ласточек-береговушек. Благодаря скалам, сплошь усеянным пещерами… или, скорее, входами, дверными проемами. Размещались эти проемы на разной высоте. Каковая, само собой, не была для местных обитателей препятствием.

Подлетев поближе к одному из входов, Джилрой понял, что, во-первых, высота у него в полтора-два человеческих роста. То есть, внутрь при желании можно попасть налету — вполне возможно, на то и рассчитывали. А во-вторых возле входа дежурил стражник, опершийся на древко пики. Стараясь не привлекать к себе его внимания, Джилрой осторожно приземлился на площадку перед входом. И с подчеркнутой неспешностью прошествовал внутрь.

Стражник разве что покосился ему вслед.

По темному пещерному коридору Джилрой шел, облегченно вздыхая и про себя торжествуя. Цель была достигнута — он добрался-таки до Клыкастых гор. И до вражеского обиталища тоже. Оставалось лишь установить кристалл-маяк где-нибудь в надежном месте, и дело можно было считать окончательно сделанным.

Через открывшийся портал должны хлынуть солдаты, а самому Джилрою следовало бы через него же вернуться в королевство. Где удачливого лазутчика ожидало, во-первых, возвращение людского облика, а во-вторых, как он сам надеялся, хоть какая-нибудь награда. Хотя бы прощение и свобода. Чтоб не зависеть более от воли сэра конфидента.

Так думал Джилрой, шагая и углубляясь в поселение лил’лаклов. Коридор, по которому он шел, все чаще пересекался с другими, вместе образуя целый лабиринт. Темнота здесь не была полной и непроглядной. Как видно, даже рукокрылы, даром, что ночные существа, нуждались хоть в каком-нибудь источнике света. В качестве таковых используя большие полусферические чаши, в которых горел огонь. И горел, кстати, ярко. Правда, к сожалению, встречались эти чаши на пути не так уж часто.

Местные обитатели толпились, заполняя коридоры, не хуже, чем люди на улицах городов. Продираясь через эту толпу, Джилрой подумал, что место для прибытия солдат лучше выбрать именно в такой, людной… вернее, рукокрыловой части пещерного поселения. Так жертв будет больше.

Однако он все не решался протянуть руку в дорожную сумку за кристаллом-маяком. Да подвести тем самым черту под своей миссией. Воспоминание об оставшемся позади нелегком путешествии придало поддельному рукокрылу уверенности в собственных силах. Или, правильнее будет сказать, самоуверенности. Легкость, с которой Джилрой проник во вражеское поселение, внушала ему чувство безнаказанности. Еще лазутчик забыл пословицу «лучшее — враг хорошего». Ну и, наконец, в пещерах лил’лаклов просто было… тепло. Заметно теплее, чем снаружи. А уж сколь расслабляюще действует тепло после мороза, напоминать излишне.

Все это едва и не погубило Джилроя. Когда, ведомый самонадеянностью и любопытством, он влился в толпу рукокрылов, в самую ее гущу. С толпою лазутчика занесло… уже даже не в пещеру. А, скорее, в огромный куполовидный зал. Где под самым потолком висели, выстроенные в круг, и давали свет десятка два полусферических чаш.

Вдоль стен, выложенных каменными плитами, стояли исполинские статуи — крылатые, разумеется. Одна держала в руке гнутую саблю, вроде той, что Ролан видел на иллюстрации к «Трактату о тварях». У второй в каждой из рук было зажато по дротику, приготовленному для метания. Третий из каменных рукокрылов вооружился то ли арканом, то ли длинной плетью. Разглядеть остальных не получалось. Расположенные слишком далеко, они прятались от любопытного взора Джилроя в темноте.

Еще одна статуя располагалась в самом центре зала. И изображала женщину — причем человеческую, без крыльев. Хотя о том, что это именно женщина, догадаться можно было только по копне волос, пышной и взлохмаченной, точно грива льва. Черты лица стерлись от времени, а тело скрывала длинная бесформенная хламида.

В одной руке каменная женщина держала нечто, похожее на серп… или, скорее, на полумесяц в растущей фазе. Фигура в другой руке походила не то на звезду с множеством лучей, не то на огромное печенье. Из числа творений тех пекарей и кондитеров, кому делать свои изделия просто квадратными или круглыми слишком скучно.

«Так вот ты какая, — догадался Джилрой, — лунная богиня Урдалайа!»

Догадка не преминула подтвердиться.

— О, всемогущая Урда’лайа! — разнесся над залом громовой голос. Имя богини, священное, как оказалось, не только для ведьм Ковена, он произнес по-особому. Как бы раздельно, по слогам, вернее, с едва заметной паузой посередине.

Язык, как ни странно, был тот же, что у людей. Хотя произносились знакомые слова с заметным акцентом. А это значило, запоздало сообразил Джилрой, что не всегда лил’лаклы жили в изоляции. Ведь набраться, как гласит пословица, можно лишь у того, с кем поведешься.

— …просим у тебя, — между тем вещал голос, — быстрых крыльев, зорких глаз, да оружия острого и разящего без промаха. Клянемся сражаться за дело твое до самой смерти нашей, да покуда не взойдет вновь на небе Черная Звезда.

— Да… взойдет на небе… Черная Звезда, — в ответ грянул хор множества голосов. И собравшиеся в зале лил’лаклы один за другим опустились на пол, припадая на одно колено.

Примеру их, дабы не выделяться, последовал и Джилрой. Вернее, попытался было последовать. Но, во-первых, его позабавили слова о Черной Звезде, что должна-де взойти на небе. Ведь если Звезда все-таки Черная, то сие событие, священное и торжественное, заметить будет очень сложно.

А во-вторых, ловкость Джилроя в облике рукокрыла оставляла желать лучшего. Если летать он более-менее смог научиться, то вот заведенную в пещерном городе молитвенную позу принять не получилось. Лазутчик повалился на бок, заодно толкнув находившегося поблизости лил’лакла. Отчего оба оказались на полу.

— П-прошу прощения, — проговорил, поднимаясь, Джилрой, — что-то я сегодня… такой неловкий!

Какие нормы вежливости приняты у крылатого племени, он не знал. Но очевидно, нормы эти разительно отличались от человеческих. Потому что неуклюжее извинение действия не возымело. Поднявшись следом, рукокрыл надвинулся на Джилроя с горящими от гнева глазами. А правая рука его потянулась к ножнам. Как видно, запрет на насилие в храмах существовал лишь у людей, но не у этих крылатых обитателей горных пещер.

Впрочем, стоило лил’лаклу повнимательней рассмотреть своего непутевого соседа, и потянувшаяся было к ножнам рука замерла. И опустилась в нерешительности.

— Ты, — вполголоса произнес рукокрыл, тогда как соплеменники его даже не обернулись, сосредоточенные на молитве, — откуда у тебя доспехи Дуз’карна? Моего брата? Я узнаю его именной знак на груди… так откуда?

— Что? То есть, как? — опешил Джилрой, — с чего ты взял… да я не знаю никакого брата!

И сам же стыдился собственного бессмысленного лепета. Который и сыпался-то изо рта лишь потому, что молчание казалось из двух зол большим.

— Изгой, — сурово и безапелляционно заключил лил’лакл, — конечно, ты не знаешь ни братьев своих, ни отцов. А Дуз’карна ты убил и ограбил. Хотя мне с трудом верится, что с моим братом мог сладить такой бестолковый увалень.

— Вот именно! — поддакнул Джилрой тоном оскорбленной невинности, — как я мог? Конечно же… я даже не видел этого Дуз’карна.

— Пусть наш спор решит луна, — изрек лил’лакл, делая легкий кивок в сторону статуи Урдалайи, — вызываю тебя на поединок… в небесах, среди гор. Когда око богини засияет над нами. Пусть наша кровь прольется ей во славу.

— Что-что? — Джилроя это предложение, мягко говоря, не порадовало, — да как?.. Я пока не смогу… я болен, да!

— Что ж, иного от изгоя и не ждал, — разочарованно вздохнул рукокрыл, — в таком случае ты умрешь по-другому. Пламя Земли поглотит тебя. Стража!

В мгновение ока к двум спорящим лил’лаклам подоспели еще трое. Двое с гнутыми саблями и еще один с металлическим жезлом длинною в руку. На выяснение неправой стороны в споре крылатые воители не потратили ни секунды. Почти сразу наставив свое оружие на Джилроя.

— Изгой, ограбивший моего брата, — безапелляционно сообщил им родич неведомого Дуз’карна.

На пустыре, поросшем чахлой травой и жмущимися к краям кустиками, происходил странный поединок. Да что там — вопиющий в своей жестокой противоестественности. Здоровенный детина-раб надвигался на мальчонку, едва достававшему ему до пояса. Сграбастав его обеими руками, раб швырял свою жертву оземь. И, не давая времени подняться, обрушивал на беднягу пинок за пинком. Бил раб явно вполсилы. В противном случае он давно бы уже выбил из мальчишки дух. Но все равно доставалось тому крепко.

Окровавленный, мальчишка поднимался, пошатываясь. Пробовал избежать новой атаки, отступая. Однако могучий противник настигал его за считанные мгновения. И снова, снова атаковал.

По большому счету, отступать на пустыре было некуда — не настолько он был просторен. В городах, даже небольших, простор вообще-то считается редкостью. Покинуть же место поединка не давала возможности ведьма, стоявшая неподалеку. Предыдущий участник боя с детиной-рабом… а вернее, сказать, его жертва, уже попытал счастье в бегстве. Так беднягу буквально затащил обратно невидимый, но прочнейший аркан, вмиг оплетший ноги беглеца.

На сей раз заведомо неравная схватка продолжалась до тех пор, пока мальчишка, вконец отчаявшись, не изловчился и не вцепился зубами в ногу раба-здоровяка. Прокусил ли он штанину, осталось неясным. Но следящая ведьма была начеку: щелчок пальцами — и тела обоих участников поединка обмякли, словно те погрузились в сон.

«Вот, видите! — не преминула прокомментировать схватку Ксантарда, обращаясь к девочкам-воспитанницам, приведенным сюда в качестве зрителей, — как видим, для рабов существует всего два правила. Во-первых, драться, исполняя нашу волю, и никак иначе. Пока того требует кто-то из нас. А во-вторых, знать свое место. То есть, в данном случае, вовремя останавливаться».

Аника тоже присутствовала при этих схватках, больше похожих на избиение и расправу. И надо сказать, что заведомый садизм такого зрелища поначалу она выносила с трудом. Даром что вообще-то была дочерью вора, решившей пойти по его стопам.

Да, щепетильностью окружение Ханнара, прямо скажем, не отличалось. Ночная столица жила далеко не по королевским законам и не чуралась ни насилия, ни подлости. Но кое-что трудно было встретить даже в этом мире воров, наемных убийц и продажных девок. Например, жестокости, творимой напоказ, для развлечения и в отношении совершенно безвинных людей. О, если даже в райончике с говорящим названием Ножи объявлялся любитель подобного рода забав — даже там он считался чужаком. Со всеми, далеко не радостными для него, последствиями.

В первый раз, глядя на то, как раб с тупой неумолимостью только что в землю не втаптывает несчастных мальчишек, Аника отводила глаза. Да молча стискивала зубы. Другие воспитанницы Ковена, так и вовсе хныкали, плакали да возмущенно вскрикивали. Однако спустя несколько дней хныкать и плакать перестали. Привыкли, похоже. Как начала мало-помалу привыкать и дочь Ханнара Летучей Мыши.

По всей видимости, Ксантарда того и добивалась. Приучить своих новоиспеченных учениц к жестокости и к той, непреложной для всех ведьм истине, что мужчины — даже не люди, а существа второго-третьего сорта. Недостойные ни сочувствия, ни даже собственной воли и разума.

За этим и приводила седовласая предводительница Ковена будущих соратниц на это место, где пленных мальчишек день за днем превращали в боевых рабов. Существ одновременно жестоких и покорных, безудержных в схватке и не рассуждающих. Двуногих зверей на невидимой цепи.

Обучение самих начинающих ведьм данным зрелищем, кстати, не ограничивалось. Хотя сводилось пока к одному. Прежде чем приобщить свежее пополнение к магическим знаниям, Ковен старательно отделывал мозги девочек и их души. Шлифовал и отмывал, избавляя от всего лишнего. Вроде сострадания, сомнений, а также воспоминаний о детстве, родном доме и близких.

Использовалось при этом не только жестокое зрелище воспитания будущих рабов. И даже не только каждодневные выступления Ксантарды в бывшем здании ратуши. Как догадывалась хотя бы Аника, и еда, которой кормили воспитанниц, служила главной цели. Скорее всего, в нее что-то подмешивали… какое-то зелье. Не ядовитое, но и бесследно не проходящее.

Так или иначе, а явные и тайные старания ведьм приносили плоды. Та же Аника едва проснувшуюся неприязнь к королю и его конфиденту вскоре сменила на простое равнодушие. Заодно все реже вспоминая о своей миссии. И даже отец, воспоминания о котором поначалу вызывали в ее душе жалость, воспринимался теперь с безразличием. Словно эпизод очередного сна — бывшего, может и ярким, но померкшего с приходом нового дня.

Да, злобный король издевался над ним, угрожал и бросал в темницу. Но это же было так давно! А главное, ее, Аники, почти не коснулось. Не коснулось тогда — и тем более, не должно трогать теперь.

Со столь же спокойной отрешенностью и невозмутимостью Аника наблюдала теперь за поединками рабов состоявшихся с рабами будущими. Вот как на сей раз: зверь большой почти забил маленького зверя. Но тот успел в последний момент вцепиться в большого зубами. Что и подобает зверю…

От по-прежнему цепкого взгляда девушки не укрылось, с каким выражением маленький зверь впился в ногу противнику. То было поистине не лицо человека, а звериная морда — принадлежащая твари, хоть мелкой, но хищной. И которая готова драться до последнего, если ее загоняют в угол.

Глядя на это зрелище, Аника, словно невзначай, подумала, что Ксантарда и другие ведьмы вполне могут оказаться правы. Что рожденные мужчинами — не более чем зверье, либо дикое, либо на службе. Что ранее прожитая жизнь не имеет никакого значения, что это тюрьма, где каждый шаг человека опутан запретами. И что, наконец, лучше бы ей остаться с Ковеном, сделавшись его частью. Лучше, справедливее, разумнее…

Вероятно та, что когда-то была дочерью Ханнара Летучей Мыши, вскорости так бы и поступила. Если б не ближайшая же ночь. И не сон, так неожиданно навестивший Анику.

Девушка увидела себя ночью, посреди луга с одиноким раскидистым деревом. За спиною текла небольшая речка. И светила луна — растущий полумесяц. Ярко светила… только не на небе. Ее держала над головою высокая женщина, одетая в какую-то длинную бесформенную хламиду. Одеяние это, едва ли удобное, колебалось на ветру вместе с волосами женщины. Целой копной, пышной и взлохмаченной. А вот лица видно не было. Но Аника почему-то догадывалась, что оно должно быть лицом Ксантарды.

Другой рукой безликая женщина держала что-то вроде щита… но совершенно бесполезное для защиты. Вырезанную из черного камня фигуру, похожую на звезду с множеством лучей. И оттого выглядевшую хрупкой, ажурной.

— Хочешь пить, моя дорогая? — молвила женщина голосом Ксантарды, с ее вежливо-строгими интонациями, — ты точно хочешь пить, я знаю…

И Аника действительно почувствовала острую жажду. Рот, кажется, пересох настолько, что даже слюну ни сглотнуть, ни сплюнуть не получалось. Нечего было ни сглатывать, ни сплевывать.

— Пей! Это очень важно, — увещевала женщина.

Повернувшись, Аника присела на берег, склонившись над рекой. И отпрянула с испугом и отвращением. Вместо воды по небольшому руслу текла другая жидкость: темная и густая. Как лошадиная кровь…

— Пей, не бойся! Кто не пьет, тот раб! — снова донесся голос Ксантарды. На последней фразе он сорвался на визгливый вопль, больше подобающий другой ведьме. Молодой, рябой и лохматой.

Между тем, река быстро и внезапно очистилась. Кровь в русле иссякла, сменившись обычной водой. И в воде этой Аника смогла даже разглядеть свое отражение, подсвеченное яркой луной.

Только увидела она не свое лицо, давно ставшее привычным. Из воды на девушку взирала совершенно лысая голова, обтянутая болезненно-бледной кожей. Уши были не по-человечески удлиненные, остроконечные. Глаза поблескивали в темноте… а черт лица рассмотреть, почему-то не получалось. Они словно стерлись, как стираются на статуях от времени.

За спиною же маячила пара сложенных до поры до времени кожистых крыльев.

— Кто это?! Это же не я! — вскричала Аника, попятившись от реки.

— Пока не ты, — с каким-то умиротворением парировала странная женщина, — но скоро станешь, не волнуйся. Поздно спохватилась…

А затем вдруг возвысила голос — теперь он звучал со злорадным торжеством:

— …потому что осколки Черной Звезды теперь повсюду. И в тебе тоже, моя милая!

С этими словами женщина стиснула пальцами фигуру, поначалу принятую за щит. Та рассыпалась крошевом, и множество мелких камушков, подхваченных ветром, поднялись к небу. Целые стаи каменной мошкары разлетелись во все стороны — уже, как видно, не увлеченные ветром, а сами по себе…

…рывком подняв голову с подушки, Аника вновь вернулась в уже привычную темноту барака. Окруженная десятками мирно посапывающих или неровно и тяжело дышащих во сне девочек. Голова была ясной, какой не всегда бывала даже поутру. И единственной мыслью было — бежать. Из барака, из облюбованного Ковеном городка. Как можно дальше от творящихся здесь мерзостей. И не ради короля, конфидента или отца. Ради самой себя. Дабы не превратиться в крылатое и ушастое чудовище с бледной лысой головой.

И тянуть с побегом не стоило. Так что покидать убежище Ковена Аника решила этой же ночью. Причем сразу после пробуждения. И плевать, что дверь барака заперта снаружи. В конце концов, для настоящей воровки дверь — не помеха. И уж точно не единственный способ войти в помещение или покинуть его.

Окон в бараке не было. Зато соломенная крыша показалась Анике препятствием легче легкого. Оставалось лишь добраться до нее. За этим тоже дело не стало — благо, часть потолочных досок отсутствовала.

Легкой неслышной поступью бродячей кошки Аника прокралась к давно остывшей печи. Осторожно вскарабкалась на нее, ухватившись за тонкую, но еще прочную трубу. Ладони при этом сделались темными то ли от сажи, то ли от ржавчины. Но юной воровке было не до чистоты.

Уже с печки легонько, на цыпочках подпрыгнув, Аника смогла добраться до потолочной доски. Та успела подгнить и опасно прогнулась под тяжестью. Но девушка уже, подтянувшись, достигла стропильного бревна. И, уцепившись для начала за него одной рукой, перенесла следом на бревно и весь свой вес.

Бревно казалось куда надежнее досок. Обхватив его руками и ногами, Аника поползла к самой вершине кровли. Где с силой вонзила руку в толщу соломы, пытаясь прорвать в ней себе проход.

Старая, спрессованная дождями, солома сопротивлялась. Примерно десять приступов успела предпринять беглянка, прежде чем ей удалось проделать дыру размером чуть побольше собственной головы. И за этим занятием, вдобавок, едва не сорвалась вниз.

Просунув в дыру сперва обе руки, затем голову, Аника подтянулась. И буквально прорвавшись на крышу, уселась на вершину кровли с наружной ее стороны. Где перевела дух и осмотрелась.

С той стороны барака, где находилась дверь, нес свою вахту дозорный раб. Само собой, не желая попадаться ему на глаза, Аника направилась в противоположную сторону. Осторожно переступала она по вершине кровли. А, точнее, по соломе, плотно ее закрывавшей. Плотно, но не прочно. Так что каждый неверный шаг был чреват для девушки падением. По меньшей мере, на еще оставшиеся потолочные доски.

Дойдя до края крыши, Аника устремила взор к соседнему зданию, отделенному от барака узкой улочкой. Крыша у здания была черепичной, куда круче, чем у барака, а главное — располагалась на этаж выше. Так что именно на нее беглянка не рассчитывала.

Предпочла же она допрыгнуть через улочку до ближайшего окна. После чего ухватилась обеими руками за подоконник, подтянулась — и буквально провалилась внутрь.

Комната, в которую вела окно, была, разумеется, темной и никакой живой душой не населенной — пауки не в счет. Еще эта комната оказалась захламлена: мебель была свалена в беспорядке да покрыта целыми сугробами пыли. А дверь стояла, сорванная с петель и кое-как приваленная к одной из стен.

Преодолев завалы из мебели, Аника прошла через дверной проем, к лестнице. Та, хоть и была деревянной, но сохранилась неплохо. Разве что скрипела при каждом шаге. Ну и еще часть перил обвалилась.

Внизу широкая двустворчатая входная дверь оказалась забаррикадированной опрокинутым на бок столом, несколькими стульями и поваленным шкафом. Разумеется, Анике и в голову не пришло возиться, пытаясь разобрать этот завал. Как и подобает воровке, она нашла другой путь. Выскочила на улицу через окно первого этажа.

Что делать дальше — ответ на этот вопрос для беглянки был столь же очевиден, как для крестьянина утверждение, что лошади кушают овес и сено. Нужно было выбираться из города. И как именно это сделать, Аника уже представляла себе до мелочей. Успев неплохо узнать город благодаря хотя бы регулярным походам к бывшему зданию ратуши. А также экскурсиям, что устраивала своим воспитанницам Ксантарда.

Заодно, крадучись двигаясь в сторону ворот, Аника со злорадством отметила про себя недостаток бдительности у Ковена. Ведьмы, не говоря уж про их рабов, определенно не ожидали ни нападения, ни визита непрошеных гостей. Очевидно, привыкнув уповать на то, что город этот давно заброшен и затерян в лесу.

По улицам не ходили патрули — в ночной темноте городок казался безнадежно вымершим. Разве что несколько окон поблескивали вдалеке тусклым светом. Не удосужился никто даже выставить дозор хотя бы у стоящих распахнутыми ворот.

Что ж, они сами напросились, напоследок подумала Аника, проходя в пустой проем ворот. Ибо не зря еще ее отец говорил: «есть преступления и тяжелее воровства — например, беспечность».