Колыбельная для жандарма

Глава 2 О том, что удачная охота не всегда приносит радость

– Против лома нет приема, – сказал Кройстдорф своим системщикам. – Вот ваша задача и изобрести «другой лом».

– Легко, – отозвалась Варвара. Ее несерьезное отношение бесило отца. Но он заставлял себя слушать, ибо если не она, то кто?

Ландау, как оказалось, великолепно работал в паре. Но ему самому не хватало горизонта, широты взгляда, дерзости. Зато у мадемуазель Волковой всего этого было даже чересчур.

– Протонная инверсия, – сообщила она, глянув на Карла Вильгельмовича с явной жалостью. – Моргни левым глазом, если понял, о чем я.

– Поворот частиц, – шепотом пояснил Вася. – То есть они сами на себя направят оружие, но, – он икнул, – это ж можно мир развалить, если не остановить реакцию.

Его испуг не вызвал в душе шефа безопасности никакого отклика.

– Работайте.

По телепортационной камере Большого дворца уже муравьями ползала бригада – следователи по цифровым и информационным преступлениям. Другие оседлали оборудование технической поддержки и донимали системщиков вопросами, начинавшимися фразой: «А как…»

Варвара рулила. Кажется, только она знала способ соединить разрозненные кусочки сведений в картинку, подстыковывая один фрагмент к другому. Правильно или нет – бог весть.

– Никто не устраивал Пороховой заговор, не подкатывал под телепорт Его Величества телегу со взрывчаткой, – сообщила дочь.

– Она имеет в виду, что телепорт испорчен изнутри, – пояснил Ландау. – Сбой изначальной матрицы. Ума не приложу, как такое возможно. Все по сто раз протестировано.

– Чужая программа, – через плечо бросила Варька. – Именно она заразила систему.

– Но абсолютная недоступность…

– Значит, не абсолютная. – Волкова одарила отца тяжелым взглядом. – Сколько ни строй забор, гнилая доска найдется.

– Это очень хитрая программа. – Вася все время старался смягчить ситуацию, поработать переводчиком.

– Не сейчас, Топтыгин, – цыкнула на него Варвара. – Мы еще сами не знаем, куда это ведет.

– Но знаем, как программа двигалась по сети, – осмелился возразить Вася, – как добралась до системы, управляющей телепортом. – Ландау, как Варя, подбирал слова, чтобы шефу было понятнее. Сразу хотелось сказать что-нибудь вроде «тахионная трансгрессия» или «адронный коллайдер», но Карл Вильгельмович не стал ломать язык: все равно не поверят.

– Как же программа двигалась? – вслух осведомился он.

– Она подстраивается, – с неожиданным восторгом сообщила Варька. – Меняет себя, выдает за другую. Прячется. Как сделано! Какая красивая работа!

– Чудо враждебной техники, – кивнул отец. – Значит, она идет, маскируя себя под соседние программы. Проверки просто не могут ее распознать, принимая за другие.

«Ну если тебе так понятнее…» – было написано на лице у девушки.

– А эта программа способна менять потоки частиц внутри телепорта?

Такого вопроса они не ожидали. Кройстдорф погордился бы собой – утер нос соплякам, – если бы не ноющее чувство, возникшее у него во время прощания с Государем.

– Ты имеешь в виду? – дозрела Варвара.

– Молчи! – вспылил он. – Хоть раз в жизни помолчи, бога ради!

Но девушка уже и сама прикусила язык. Они с отцом были многим обязаны августейшей семье. Поэтому ей страшно было поднять глаза на его разом потускневшее, «закрывшееся» лицо. Сомнения в главном – худшее из возможного.

Кройстдорф дружил с императором лет двенадцать. С памятного взрыва на «Сердитом». Карл Вильгельмович вел дело и должен был по негласному приказу прежнего Государя предать случившемуся естественный вид. Гибель минного тральщика – что тут необычного? Но следователь успел предупредить Макса – того хотят убрать. Кто из братьев, шедших к престолу, – не ясно. Но кто-то. Осторожнее.

Осторожнее августейший мичман не умел. Кройстдорф доложил тогдашнему государю, и тот приставил его к младшему брату, именно того желая видеть своим преемником. Карл Вильгельмович устроил перевод Макса в Государственный Совет. А тот дурил: то глотал тушь, то рисовал чертиков в самый ответственный момент… Но именно он, уже с короной на голове, утешал свою докучную няньку, когда взорвался «Варяг-5». Взял сирот на несколько дней к себе. Нынешняя императрица Татьяна Федоровна вытирала сопли чужим детям.

Разве мог шеф безопасности потерпеть сомнения? Преданность дорого стоит. Дружба – дороже.

Следствие велось на неправдоподобных скоростях. Кройстдорф встал на уши, чтобы подключить к делу сотню-другую НИИ, связав сотрудников «государственной тайной» и передавая каждой группе строго отмеренный кусок информации, только их касающейся.

Варька, конечно, ругалась, утверждая, что так работать нельзя: надо видеть всю картину. Но ведь работали же! В конце концов именно она взяла след. Вернее, след взял Ландау, но пробежать по нему до конца, игнорируя разного рода побочные дразнилки – всего-то пару раз попетляла, – смогла только мадемуазель Волкова. Остальные, умные дяди и тети со степенями и званиями, безнадежно завязли.

– Пока они зарабатывали себе нашивки, – смеялась Варька, – наука ушла вперед. Весь мир ушел.

Отец был с ней согласен: тормозим! Не в последнюю очередь благодаря этим «орденоносцам». Он подозревал, что и в гуманитаристике такие закрывают задами дорогу. Но в программировании – пожар!

Варька вернулась домой. Не без условий и оговорок, конечно. Нашла свою старую комнату без малейших изменений, была тронута, но вслух высмеяла сентиментализм отца и сестер.

Теперь по вечерам вместо него читала девчонкам сказки. Но не переставала носить черные ажурные чулки ниже юбки и сбрила волосы. Совсем.

– Ты нарочно? – вскипел Кройстдорф. – Ходишь в контору, так будь добра…

На глазах у девушки появились слезы.

– Я подумала: серьезное учреждение. Как-то вызывающе с ирокезом.

«Дуреха!» – Карл Вильгельмович чуть не обнял ее. Но Варя продолжала ершиться. Подчеркнуто говорила только о деле. Оба не торопились. Многое произошло. Не все легко объяснить.

– Я думаю, нашу программу подшили к чему-то другому. К чему-то, что легко ввезти в страну без проверки.

Конечно, весь мир посылает друг другу то музыку, то ролики. Но на пути у информационных потоков стоят фильтры. Если бы программа шла по обычным каналам, ее бы остановили. Но «зло» именно ввезли. А потом, уже дома, активировали и запустили в сеть.

Кройстдорф любил вставать ночью и пить молоко из большой пивной кружки. Варвара генетически разделяла эту склонность. Она сидела на кухне за длинным столом барной стойки, который отделял рабочее помещение от столовой. Горели разноцветные огоньки над вытяжным каминным колпаком, отчего возникало ощущение Рождества, не хватало только круглого венка остролиста и красных плюшевых носков для подарков.

– К чему-то совсем невинному, – продолжала девушка. – Картинки, семейные фото, музон, самодельное кино с порнухой…

– Только не говори мне, – взвился Карл Вильгельмович, – что ты когда-нибудь…

– Нет, я не снималась голой. – Варя была возмущена.

Он хотел сказать: «смотрела». Очень странно терять год взросления собственной дочери.

– То есть ты хочешь сказать, что кто-то провез «злую» программу под не вызывающим вопросов прикрытием?

– Этот кто-то мог даже не знать, что везет.

– Очень сомнительно. – Кройстдорф покачал головой. – Случается, что людям не говорят. Но человек обычно догадывается. Не обо всем, конечно, но чувствует: не так, не то.

– А почему соглашается?

– Деньги, идеи, – пожал плечами отец, – семейные ценности, любовь-морковь. Но деньги чаще.

Варвара поморщилась. Технически отследить адрес, с которого программу выпустили в сеть, оказалось нетрудно. Но результат ее не обрадовал. Полной неожиданностью он оказался и для Карла Вильгельмовича.

– Не предполагал так встретиться, – холодно сказал он. – Сможете объяснить, Елена Николаевна, как программа, взорвавшая телепорт императора, оказалась на вашем персональнике?

– Ты издеваешься? – Варвара так и не научилась разговаривать с отцом на службе как с начальником. – Ты арестовал единственного хорошего преподавателя в моей жизни!

Она налетела на него прямо в коридоре у кабинета: охрана беспрепятственно пропускала дочку шефа в здание бывшего Госстраха на Лубянке, где располагались самые роскошные «руководящие» офисы. Но место ей явно было не по рангу: не тот этаж и не тот тембр голоса. Несколько высокопоставленных чинов уже оглянулись на Варвару с большим удивлением.

– Сколько раз я просила тебя это сделать в школе! Нет, ты нашел кого и когда!

Карл Вильгельмович глубоко вздохнул, взял мадемуазель Волкову за плечи и развернул к лифту.

– Дома поговорим.

Дома его ждал бойкот. Ни ужина. Ни улыбки. Кухонного робота она отключила и сама готовить не стала.

– Ты же лично нашла адрес, – попытался пойти в наступление отец.

– Мало ли кто мог воспользоваться ее персональником! Она не может быть виновата! Просто потому, что не может.

– Да почему?! – завопил Кройстдорф, голодный, злой и усталый. Он заслуживал лучшего, чем домашняя выволочка, и сейчас был готов убить дочь. Чтобы успокоиться, Карл Вильгельмович прошел к холодильнику, взял бутылку «Зубровки», вбил в стакан два сырых яйца, залил и залпом проглотил содержимое. Целый день живот пустой! И вечером никакого удовольствия!

– Так почему?

Оказалось, что после прошлогоднего разговора Коренева разыскала свою бывшую студентку. Предложила обучать ее сверх нагрузки классической литературе.

– Я ни копейки не платила. Просто читала книжки, и мы разговаривали. – Девушка почему-то жутко жестикулировала. Ее мать делала то же самое, когда волновалась. – Если бы ни она, я бы никогда не прочитала ни Бунина, ни Платонова, ни Солженицына. Не послушала бы дисков Высоцкого. «Могу одновременно грызть стаканы и Шиллера читать без словаря», – это же про тебя, пап!

По взгляду дочери на его пустой стакан Карл Вильгельмович понял, что и водку пить Варвара тоже научилась. Нет, только не с отцом. Что-нибудь более дамское. «Мартелл» пойдет? Лучше бы «Карвуазье», помягче, но за неимением… Он положил в коньяк столько льда, сколько обычно и в виски-то не кладут.

– Только не она. – Девушка не могла уняться. – Мы говорили совершенно искренне. Она думает, что наш народ легко купить на «сон золотой», на сказку. Потому что мы все дети. Нет ни терпения, ни смирения. Разве террористы таких взглядов?

«Неужели надо сильно обжечься, чтобы перестать всему верить?»

– Коренева знала, где я живу. – Варька покусала губу. – Проверяла меня, давала вещи, которые ей самой якобы надоели. Но я же видела: они новые, с бирками. Пару раз я уходила к ней, на неделю, на две, когда совсем было невмоготу.

Спрашивается, зачем домой не пришла?

– Когда я решила бросить и программирование тоже…

Брови отца полезли на лоб.

– Ну у меня был период, – заторопилась Варька. – Она сказала: обстоятельства меняются, а призвание остается. И что мне дико повезло – нашла свое. Радоваться надо. Не всем такой подгон.

– И?

– И я не бросила. Хотя было туго. – Девушка шмыгнула носом. – Пап, поговори с ней. Сам. Ты же видишь людей.

Такого комплимента от нее он еще ни разу не заслуживал!

– Вот что мне непонятно. – Карл Вильгельмович помял подбородок. – Если ты знала, что улики указывают на нее, а сама считаешь свою лекторшу невиновной, то почему не предупредила?

Варька хитренько заулыбалась.

– Это кто спрашивает? Шеф безопасности? Или барон Кройстдорф?

– Я спрашиваю, – тяжело бросил он. – Твой родной отец. Не для протокола и не для выводов о твоей благонадежности.

– Я предупредила, – выдавила из себя мадемуазель Волкова. – Сказала: бегите. А она: «Я ни в чем не виновата. Это какая-то ошибка».

Слова честного человека. Но скольких с ними и погребли?

Карл Вильгельмович встал.

– Давай, что ли, яичницу пожарим с колбасой. Не голодными же ложиться. – Он подтолкнул Варьку к холодильнику. – Утро вечера мудренее. Я поговорю.

Елена сидела у импровизированного окна. Вообще-то окна не было. Просто стальная панель на стене, принимавшая образ стекла с переплетом. Можно было выбрать пейзаж: утро в Тоскане, залив Амальфи, домик в горах, море с замками на гребне горы, заснеженный парк, березовая роща в мае. Что кому нравится.

Обычно заключенные бывали непривередливы и останавливались на Рейхенбахском водопаде. Елена бросила щелкать пультом – заело, – и вместо успокаивающей картины в ее окне застыли половина Средиземного моря, половина среднерусской лыжни через сосновую просеку.

В камере было все для счастья! Придорожный мотель, только дверь заперта, и за стеной нет машины, чтобы сбежать далеко-далеко. Глаза бы эту чистоту не видели! Откармливают, как на убой. Первое, второе, третье – порции лукулловские. Чай, сдобы. Полдниками не обижают. На ночь дают кефир с печеньем, чтобы Бармалей не приснился. Требуют соблюдения тихого часа. Утром и вечером меряют температуру узникам. Зачем?

Сказала, что мало овощей и много макарон. Заменили в нужной пропорции. Редиски насыпали – кушай, девочка, только не худей! Неужели жандармы столько едят? Вот куда идут деньги налогоплательщиков!

Следственный изолятор в Немецкой слободе выглядел неприметным. Старинный дворец, вокруг липовый парк. Над землей возвышались два этажа: приемные, гостиные – полная реставрация. А вниз еще 12. Лифты, телепорты, вакуумные двери. Арестанта точно запечатывали. Джинн в бутылке! Только что сургучом пробку не заливали.

Варя пробралась сюда по специальному пропуску.

– Хотите сдать задолженность, мадемуазель Волкова? – Коренева предпочитала шутить.

– Я вот вам принесла… – Девушка начала выгружать из сумки апельсины, брусничный сок, конфеты.

– Здесь отлично кормят, – остановила ее профессор. – Ваш отец заботится о залетевших в его сеть птичках. Жаль, я вас не послушалась. Теперь вот пролеживаю бока.

Волкову покоробило это отстраненное «вы». Ведь они давно были накоротке.

– Тут что-то не так. – Варя, не дожидаясь приглашения, села и взяла Кореневу за руку. – Ведь я знаю, что вы не виноваты.

– Виновата – не виновата. Какая разница? – вздохнула Елена. – Был бы человек, статья найдется.

– Мой отец будет с вами говорить.

– Зачем? – ужаснулась Коренева. Она терпеть не могла неловких ситуаций. Когда-то Кройстдорф просил ее помощи, но не получил. Вернее, не знает, что получил.

– Знает, – покачала головой Варвара. – Я ему все рассказала. И вы расскажите. Мой папка, он очень добрый и всем помогает…

– Если бы он всем помогал, – вяло возразила Елена, – то здесь не было бы двенадцати этажей.

– Да они почти все пустые. – Девушка не знала, как уговорить профессоршу. – Ведь вы о чем-то догадываетесь, что-то помните. Программа была вшита в файл с вашими фотографиями из Лондона.

– Даже если я скажу правду, – Елена помедлила, – кто поверит, что я не знала, какого монстра везу?

– А вы знали?

Коренева закусила губу.

– Мне показалось, что файл утяжелен дополнительной информацией. Но я не придала этому значения. Подумала, картинки «тяжелые», слишком качественные. – Она отвела глаза. – Я же рассеянная, все время думаю о другом.

– Скажите ему, – повторила Варька. – Не закрывайтесь. Он не ударит.

Проводив гостью до двери, Елена вернулась к окну. Хорошо быть 18-летней дурочкой и верить, что за тебя отвечает кто-то добрый и сильный. Кто-то, кто всегда на твоей стороне и в нужный момент спасет. Но когда тебе 34, ты уже знаешь, что должность поглощает лучшие намерения. А сейчас должность отца мадемуазель Волковой требует найти виноватого. И предъявить его общественности. Показать скальп. Иначе очень многие будут недовольны. Превратят желание разобраться, не рубить сплеча, в слабость. (Если такое желание вообще есть.) Бросятся и порвут.

Из чувства самосохранения Кройстдорф будет ее топить и подставлять. А потом объяснит дочери, что так надо для их общего выживания.

Если бы это было единственной причиной для грусти! Что ей до чужих людей? Из-за Кройстдорфов Елена, пожалуй, и не стала бы плакать. Но слова Варвары о том, к чему именно была подшита злополучная программа, всколыхнули в ее душе такую волну боли, что Коренева едва могла устоять на ногах.

Понимание медленно вкручивалось в ее голову. Казалось, она даже могла расслышать, как скрипит кость. А когда наконец вкрутилось… о! каким тяжелым вдруг стал череп. Лучше и не носить! Елена повалилась на кровать, прижалась виском к подушке и тихо разрыдалась.

Карл Вильгельмович пришел на следующий день. И только потому, что дал слово дочери. Визит вежливости. Не более. Все и так яснее некуда. Его слегка удивили слова надзирателя: де первые дни заключенная вела себя спокойно…

– Добрая такая бабенка, – ворчал солдат, – качнула себе книги из библиотеки, досадовала только, что нельзя гулять на поверхности, в дворцовом парке. Но не роптала, ни-ни. А тут вчера повалилась, как сноп, на кровать и больше не шелохнется. Только плачет. Тихо-тихо. Еды не берет. И не отзывается.

Карл Вильгельмович уточнил время метаморфозы. Точно: после Варькиного посещения. Вот ведь ушлая девица! «Наверное, под тяжестью осознания вины», – решил он и, постучавшись (он даже в камеры стучался, дама все-таки), вошел за дверь.

Картина если не маслом, то соплями. Елена Николаевна продолжала лежать. В одежде, спустив ноги с кровати. Вероятно, вчера, как сидела, так и опустилась на бок. По ее лицу продолжали течь слезы. Но комедий ломать Коренева не стала. При виде шефа безопасности села, потыкала рукой в несуществующий карман на кофточке, не нашла платка – наверное, в сумке – и растерла слезы по щекам ладонями. Попыталась сосредоточиться. Глянула на гостя исподлобья.

– Я готова подписать признание.

– Американских фильмов насмотрелись? – язвительно осведомился Карл Вильгельмович. – В нашем законодательстве признание обвиняемого не требуется. Даже не приветствуется.

Коренева кивнула. Груз XX века, тогда слишком многих сослали или хуже – расстреляли на основании самооговора под пыткой. «Царица доказательств» теперь в суде считалась даже лишней среди добротных улик. Елену, например, легко изобличить. Правде же никто не поверит. И те, кто так подло поступил с ней, знали, что подставляют под удар невиновного. Слезы вновь потекли у молодой женщины из глаз.

– Расскажите, как было. – Кройстдорф понимал, что теряет время. Перед ним совершенно раздавленный человек. Наверное, она даже раскаивается в содеянном. Но что проку? Одну программу выловили, кто помешает запустить в сеть другую, такую же? Стоит, конечно, расспросить о связях, о тех людях, которые преподнесли госпоже Кореневой «подарок» – в Россию с любовью. Но это может сделать и простой следователь. Лично он здесь не нужен, разве что Варьке обещал.

– Вы ведь не сами создали такую программу, – устало продолжал Карл Вильгельмович. – Ваших знаний на это не хватит. То есть я хочу сказать, что ваши знания – они совсем в другой области. Не подумайте, будто я недооцениваю ваши знания… – Зачем он извиняется? Голая воспитанность? Или его все-таки что-то не устраивает в ее лице. Слишком меланхоличное, вялое, покорное… Да тут и лица-то за слезами не видно! Нос распух, глаза красные.

– Конечно, не сама, – кивнула Елена. – Но вы ведь и так уже все выяснили. Даже усугубили мою теперешнюю вину побочными проступками.

Кройстдорф не считал нужным отрицать очевидное. Проще иметь дело с образованными людьми, им почти ничего не надо разжевывать.

– Прошлым летом вы были в Лондоне и встречались с братом, государственным преступником Павлом Кореневым, заочно приговоренным за четвертое покушение на императора.

Хуже не придумаешь.

Елена не стала оправдываться. Да, была, встречалась, нарушила… Но кто смеет запрещать человеку видеться с собственными родными, будь они хоть трижды осуждены?

– Я не разделяю взглядов Павла, – проговорила она вслух. – Даже более чем не разделяю. Но разве я могла бы не увидеться с ним? Он мой брат.

– И ваш брат вручил вам файл с семейными фотографиями? – методично уточнил шеф безопасности.

– Нет, не он. – Коренева покачала головой и снова замолчала.

– Значит, ваш жених, Иван Осендовский, осужденный вместе с Павлом Николаевичем и также бежавший в Англию. С ним вы тоже виделись?

Коренева сжала руки. Чего от нее хотят? Оговора близких? Можно ли совершить предательство по отношению к тому, кто сам тебя предал? Минутная слабость. Елена выпрямилась. Не важно, как поступили они. Важно, какую дорогу выбирает она сама.

– Вам кажется, что вы выбираете? – пожал плечами Кройстдорф. – А все за вас давно выбрано. Вами воспользовались и пожертвовали, как пешкой в игре. – Он помедлил, цепко наблюдая за выражением ее лица. – Впрочем, как угодно. Я не настаиваю на подробностях. Материала более чем достаточно. Нет, император вас, конечно, помилует: женщина, ученый и все прочее…

– Вы любили?

Глупый вопрос, если принять во внимание, что у него три дочери.

– Вас предавали?

Случалось. В молодости. Больно, но терпимо.

– Мы вместе учились. – Елена непроизвольно крутила кольцо на пальце. Все быстрее и быстрее, точно проворачивая время назад. – Тогда никаких идей в голову не вмещалось. Одни чувства. Как они связались с террористами? Зачем?

Это она у него спрашивает.

– После приговора я честно ждала, все пять лет: вдруг помилование или еще как. Вспоминала: перед покушением он стал чужой, колючий, огрызался. Я подозревала неладное – ну проигрался, или на работе начальник заел, – но не такое же! – Ее лицо оставалось растерянным. – А тут вдруг встретились в Лондоне, как ничего не было. Катались на лодке, взобрались на Вестминстерскую колокольню, целовались под часами, когда они бьют, – говорят, на счастье. – Она болезненно заулыбалась, точно снова попала в тот миг. – И как после этого я могла не взять фотографии? – У Елены уже не хватало ни щек, ни ладоней размазывать слезы. – Конечно, я взяла.

– Так вы не знали?

То есть самым очевидным образом не знала! Чтобы так врать, надо быть актрисой. Знавал он актрис… Заметная разница.

– Знала – не знала, – шмыгнула носом Елена. – Программа привезена. Покушение состоялась. Меня арестовали.

Она не сказала только: «Чего еще надо?» Не-ет, сударыня, так не пойдет. Он еще хозяин в своем ведомстве и скальпов для прессы из окна не вывешивает.

– Мне нечем доказать.

Карлу Вильгельмовичу показалось, что у него есть еще одна дочь. Ну не дочь, племянница, младшая родственница, и она бесповоротно губит себя на его глазах. Повесится еще, пока эти олухи-надзиратели будут ходить за чаем!

Кройстдорф приблизился к кровати, на которой сидела Елена, присел на корточки, достал носовой платок.

– Будет, будет. Мало ли что в жизни случается. Попался дрянной человек. И правильно, что все выяснилось. А то бы вышли за него замуж и мучились. Найдется другой, хороший, еще смеяться будете.

Елена подняла на собеседника удивленный взгляд.

– Вы что же, мне верите?

Карл Вильгельмович хотел сказать, что верить – не верить не его дело. Есть способы проникнуть в память арестанта и все выяснить. Но вместо этого кивнул.

– Ввиду крайней тяжести преступления и неоднозначности фактов я затребую у генерального прокурора разрешение на глубокое сканирование мозга. Пойдете на это?

Коренева с готовностью кивнула.

«Ведет себя как ни в чем не виноватый человек, – отметил шеф безопасности. – Варька права». Только технология новая. Еще непонятно, куда заведет. И останется ли баба в своем уме после такой процедуры?

Не в своем уме явно пребывал император. Ему не спалось, не работалось, не елось. И раньше-то был хмурым, а теперь просто злым. Кусачим, как собака. Все раздражало. Особенно жена. И младенцы. Чьи это, интересно, дети? Явно не его.

Круглые колобки! Раньше-то он с ними любил возиться, играл на ковре. Бегали к нему с каждой своей разбитой коленкой и грязной ладошкой: «Папа! Папа!» Цесаревич – так бы и удушил собственными руками.

Еще хуже были подданные. Те же дети. И те же проблемы. Не его. Взяли моду – прямое голосование по каждому поводу. Есть парламент, верхняя палата. Незачем сразу нести свои дикости к царю. Соборности им захотелось!

Но больше всего Максим Максимович раздражал сам себя. Попытка вспомнить, что делалось накануне злополучного телепорта, не увенчалась успехом. Поэтому злился, ибо ни спокойным, ни ровным человеком не был.

Ко всему добавилась еще одна беда: царь любил гулять. То есть уйти со своими мыслями в какую-нибудь липовую аллею, желательно подлиннее. Мерить ее большими шагами и думать. Никто не мешает, адъютанты в отдалении. Но в Кремле чахлый садик. Раньше помогал именно телепорт. Одно нажатие кнопок, и ты из Малахитового кабинета попал в Архангельское. Или даже в Ливадию – цветы нюхать.

Теперь император опасался порталов. Вдруг опять вывернут наизнанку? Поэтому прогуливался, распугивая часовых, по гребню кремлевской стены. Его высоченная фигура перед обедом маячила между башнями. Перед сном тоже полагался моцион, но залитый огнями город почему-то раздражал Макса. Хотя раньше он любил картину усталого покоя в мириадах окон.

Сейчас из глубины души поднимались клубы мутной ненависти, особенно когда тысячи колоколов начинали звонить к вечерне. Раньше такого никогда не случалось, и Государь уже на стену лез от смертной тоски. Что это? Что?

Сию минуту Его Величество шествовал мимо Водовзводной башни, глубоко вдыхал морозный воздух и надеялся простудить легкие. Лечиться, конечно, не станет! Любой способ ухода отсюда хорош. Даже вперед ногами.

Поодаль зашуршал втягиваемый в воронку воздух. Сработал портативный переход. Прямо над плитками дорожки возникла полынья, искрившая по краям, точно кто-то разбил высокое ростовое зеркало. Из нее вышагнул начальник безопасности. Давно не виделись!

Макс не знал, как скрыть свое раздражение. Что-то в нем отзывалось на привет этого человека. Недавно, если судить по календарю, и совсем в другой жизни, если по ощущениям, они были друзьями. Теперь император понимал, что друзей у него здесь нет. Он хотел бы повернуться к шефу безопасности спиной, но вместо этого схватил его за руку и взмолился:

– Помоги мне! Богом прошу, все плохо.

Карл Вильгельмович уставился на царя не то чтобы непонимающе, а с какой-то затаенной опаской.

– А что, собственно, плохо? – начал он. – Расследование идет. Ежедневные дела Ваше Величество исполняет с прежним усердием. Поток документов из канцелярии отнюдь не обмелел…

«Но качество этих документов!»

– Все, вообще все плохо. – Император торопился высказаться. – Кажется, я опасен. Даже привычки другие.

– Какие именно?

Государь затруднился рассказывать про форму щетины на зубных щетках и новое предпочтение к мягкой замшевой обуви. Раньше-то он выбирал высокие шнурованные солдатские ботинки, за что в оппозиционных кругах получил прозвище Калигула, мол, тиран. Но на Руси тиранов любят.

– Жена. Мы больше не вместе. Не хочу.

На лице Кройстдорфа застыло удивленное выражение: все знали, что императору сильно повезло, жил в любви и согласии.

– Вчера целый день пялился на задницу собственного адъютанта, – раздраженно сообщил Макс. – Услал его куда подальше. Что это?

– Жесть, – честно сообщил Кройстдорф.

– Пробовал потом к жене, а она меня прогнала. Говорит: чужой. Сплю в кабинете.

«Да-а», – Карл Вильгельмович не сразу нашелся.

– Думаю, это последствия пересборки в телепорте. Вас как-то не так соединили. Или… перекодировали. – Шеф безопасности подбирал слова, чего раньше не делал.

Царь молчал, потому что пришел к тем же выводам.

– Меня надо вязать и в Немецкую слободу, пока не напорол дел. – У него даже слова сочетались не совсем верно: порют чушь, а дела делают.

– Я вот что думаю, – осторожно начал Кройстдорф. – Может быть, поговорить с патриархом. Он… как это у вас называется? Прозорливый, – вспомнил выражение шеф безопасности. – Я лично его опасаюсь. Как начнет посохом стучать.

– Вот он и настучит, – согласился император, – по моей шее. Да и не тянет меня сейчас в церковь. Совсем.

«То-то и худо», – подумал Кройстдорф.

– А с чем вы, собственно, пришли?

Карл Вильгельмович помялся.

– Тут вот какое дело. Эта молодая дама… профессорша, которая… ну я докладывал… – Он не хотел произносить слово «виновата». И Макс его понял, как случалось прежде.

– Вы не слишком уверены?

– Да. Скорее всего, ее подставили. Я испросил у Генерального прокурора разрешение на глубокое сканирование мозга.

– Зачем? – ужаснулся император. – Это же опасно.

– Нет другого способа доказать невиновность. Да и нам любопытно было бы узнать, что она помнит.

– Любопытно за углом налево! – вспылил Макс. – А если бедная женщина сойдет с ума? Мы с вами будем виноваты. – Лицо Государя стало спокойным. Он, кажется, принял решение. – Я ее помилую.

– Чтобы помиловать, надо сначала осудить, – Кройстдорф развел руками. – И у нас более чем достаточно улик… но она вряд ли виновата.

Макс надолго задумался.

– Хорошо, – наконец выдавил он, – сканируйте. Но вы должны сознавать риск.

Кройстдорф посоветовал к патриарху, и Максим Максимович пошел. Собрал волю в кулак, сжался и пошел.

Не на подворье, не под свет софитов и вопросы докучливых журналистов. Выбрал время, когда старик служил в Успенском. Про Божьего человека говорили, что тот день не начинает, не съев попа. Вредный, видать был. Привязывался.

Теперь ему предстояло съесть царя.

– Пришел? – По первому же вопросу становилось ясно: Алексий подозревал неладное. Ждал самодержца с бедой. – Хорошо, что на своих двоих. – Ему уже казалось, что Макс не сумеет себя заставить. Тогда придется самому идти и почти набиваться на непрошеную исповедь: «Сынок, что мучает?» Вместо этого патриарх мог разговаривать едва ли не свысока. Что тоже гордыня. Но царю полезно. – Ноги-то в храм заворачивают?

Макс сглотнул. Ему не нравился не столько тон, сколько сам патриарх. Даже не лично – плюгавый старикашка с бородой, чему тут нравиться? А как идея.

– Не заворачивают, – отрезал царь.

– Плохо, – так же неодобрительно, как прежде, отозвался Алексий. – А грех за собой знаешь, чтобы от Бога бегать?

«Не знаю я за собой никаких грехов!» – в душе вспылил император. И начал перечислять:

– Соблазна много, гневлив…

– Ну это как обычно, – махнул рукой старик. – Горбатого могила исправит. – Нового-то что?

Максим Максимович попытался объяснить, что после телепорта сам не свой. Наверное, его «переформатировали».

– Мудрствуешь лукаво, – цыкнул Алексий. – Твоей душе против Божьей воли никто навредить не может. Как была, так и есть. Горсть соплей. Никак не соберешь?

Максу стало так обидно, что хоть домой беги. Вот только дома теперь нет. Вернее, дом-то есть, а вот его – хозяина – днем с огнем не сыщешь.

– Пустое, – повторил патриарх. – Испугался, пока был в переходе, и из тебя полезло то, что ты до сих пор держал в узде. Умел скрывать. Топил на дне души. А на самом деле все это твое. Тебе свойственное.

«Ну да!» – едва не завопил император. Адъютантская задница ему свойственна! Не было такого никогда. Даже в тайных мыслях. У него четверо детей. Будет пятый. И жена, которую он всем сердцем… раньше любил.

– Ну, может, чего и подкинули, – нехотя согласился старик. – А ты вспомни детство. Маневры в Красном. Когда первый раз в солдатскую баню попал и что увидел за притолокой. Сам же мне и рассказывал.

«Но это мерзость! – в душе возмутился император. – И тогда уже знал, что мерзость. Испугался до оторопи».

– А след все равно оставило. Как зарубку на дереве. И дремало до своего часа. Теперь справляйся.

«Как?» – чуть не выдохнул император. Как справляться-то? Жена чуть не с пирогами встречает… встречала. А он: занят, устал, не сегодня – вечные отговорки!

– И на это свои причины, – вздохнул патриарх. – Вы же не прекращали, даже когда она на сносях бывала. Так друг друга хотели. Теперь потерпите.

«Чушь это все! Если аккуратно, никакого вреда младенцу не будет. – Макс готов был вспылить. – Знал бы, что говоришь! В вечной монашеской завязке. Где тут понимать!»

– А понимание, сынок, будет такое, – мягко сказал Алексий. – Поститься обоим. Крепко, без рыбы даже. Вода да сухарики. До Рождества. Проси о помощи Федоровскую икону Божией Матери. Покровителя своего святого Николая Чудотворца не беспокой, строгий, хотя, может, сжалится. И не бойся. – Алексий покосился на осунувшееся лицо императора. – У тебя такая защита, какой больше ни у кого в целом свете нет. Будем восстанавливать.

Макс не особенно был уверен в результате, хотя сам же просил помочь.

– Да, – окликнул его патриарх уже на выходе из собора. – Шпынь твой, Кройстдорф, собака немецкая, не попусту за девку просит. Не виновата она. Дай волю: пусть доказывают что хотят. Будет толк, только не такой, какого оба ждут.

Алексий скрылся за дверями в алтарь и даже задернул изнутри красную завесу: мол, все, разговор окончен.

«Немецкая собака» Кройстдорф тем временем получил такой удар, от которого не знал, как и оправиться. Пару дней назад ему казалась смешна печаль Кореневой. Подумаешь, жених! Еще найдется! Теперь самому было впору зарыться головой в подушку и завыть.

Сунулся на сайт Елены, где она отстаивала «чубак» от чаемого нападения эволюционистов. Узнал много нового. Например, что «большеногие» умственно дорастают до развития пятилетних детей и дальше навсегда остаются такими. «Конечно, нельзя сажать малышей в парламент, – рассуждала профессорша. – Но ведь и вивисектора со скальпелем никто не подпустит к ребенку». Кройстдорф был согласен и лайкнул ее комментарий.

Целый ресурс с картинками и графиками был посвящен акклиматизации. Оказывается, после терраформирования на Япете в ряде мест возникли холодные таежные условия. Были и заснеженные плоскогорья, как на Тибете, и ледяные пустыни. Принялись мхи, сырой еловый лес. Базар шел о возможности запустить туда популяцию «большеногих» – не то помрут, слишком на Земле жарко!

Была возможность проголосовать. Карл Вильгельмович зарегистрировался, как положено, и кликнул на табличку «Да». А что он, хуже других?

Единственное, что смущало, – в тех же местах залегали полезные ископаемые, то есть рано или поздно горные корпорации начнут тревожить «чубак». «Урал-3», «Мисука и сын», или даже совместная с британцами «Шельф-индастри». Богатые ребята. Экологов соплей перешибут. Хотя «большеногих» жалко. Да и сколько можно гадить? Алмазов им не хватает? Нефти? Плутония?

Кто бы мог подумать, что досадные мысли о транснациональном бизнесе окажутся вещими, как сон в руку?

Полтора года назад он развязал многолетнее воздержание. И теперь проклинал себя последними словами, потому что связь приносила короткие радости и оставляла горькое послевкусие. Ну не стоило! Прельстился. Не устоял.

Его пассия была настоящая дива с обложки дорогого порно. И принадлежала к сливкам общества. Юлия Ливен. Графиня Юлия Ливен. Есть женщины, попасть в кровать которых – высокая честь и немалое испытание.

Юлия легко меняла любовников. Но на его высокое кресло и штаны с лампасами все-таки польстилась. Хотя Кройстдорф понимал, что она с ним не ради его красивых глаз, но ничего не мог с собой поделать. Такая женщина! Сирена.

Государь не одобрял связь друга и всячески показывал свое презрение. От многозначительных хмыков до язвительных шуточек в адрес лысеющего амура. Императрица, святая женщина, звала Юлию «разлучницей», хотя неясно, кого и с кем та разлучила. Только недавно Кройстдорф задумался, что около того же времени, когда графиня появилась возле него, Варька ушла из дому. Тогда и в голову не приходило, что может быть связь. Сейчас думалось, как без нее?

Старше стал? Мудрее? Поуспокоился? Всего понемногу.

Вчера Карл Вильгельмович намеревался, закончив дела в конторе, везти пассию в Большой на модные музыкальные метаморфозы «Фобии мадам Фи-фи». Их ложа располагалась в первом ярусе напротив сцены, справа от Императорской. Вообще-то Государь никогда не чинился: можно пользоваться, даже если никого из семейства нет в зале. И его «мадам Фи-фи» несколько раз порывалась. Но Кройстдорф жестко пресек поползновения: каждый должен знать свое место. Когда Его Величество с чадами и домочадцами прибыл, тогда шеф безопасности, и только он, может позволить себе, стоя, присутствовать в святая святых. В полной форме, при всех орденах, но вовсе не с любовницей под руку.

Законной супруге вход еще будет разрешен. Этого Карл Вильгельмович не сказал, но Юлия и так страшно надулась, несколько раз потом пыталась вставлять шпильки, де ее не принимает царская семья. Да, не принимает. Но надо же и честь знать! Где ты и где августейшие особы? Они могут смотреть сквозь тебя, ты – нет. Во всяком случае, его так воспитывали. Сиди, читай бегущую строку над сценой, раз музыку слушать не умеешь!

Ливен жила в Серебряном Бору, занимая четыре этажа в круглом доме над каналом. Очень дорогое и престижное место. Пирамида балконов – открытые террасы, оранжереи с летними цветами и беседками. Собственный водопад. Апартаменты с раздвижным потолком она называла «студией», хотя отродясь ничего не рисовала и не лепила. У Юлии была причуда – графиня запрещала ему телепортироваться прямо у нее в холле. А как бы удобно прямо из кабинета… Однако Кройстдорф понимал: право дамы – не быть застигнутой врасплох. Поэтому Карл Вильгельмович оповещал Сирену звонком за полчаса до визита, ссылался на пробки, еще работал, а потом материализовывался на лестничной площадке перед дверью. Неизменно с букетом цветов – Ливен любила туберозы.

Впрочем, она не бывала довольна. По ее нервному просматриванию кадров видеодомофона, передававших в квартиру образы посетителей, шеф безопасности догадался, что пассия предпочла бы его открытое, всем заметное путешествие на лифте с нижнего этажа. Пусть сдохнут от зависти!

На этот раз он вошел в ее будуар, где даже пол был обит шкурами белых бенгальских тигров-альбиносов. Юлия обожала эту расцветку и утверждала, что под редким зверем имеет в виду его самого. Сомнительный комплимент. Сдирать с любовника шкуру, чтобы потом натянуть ее вместо диванного чехла на мягкую мебель!

Юлия обернулась к нему от зеркала. Она была ослепительна в красном платье из струящегося шелка. С короткими бледно-золотыми волосами до плеч и с вампирски накрашенным ртом – незаживающая рана.

Сразу расхотелось идти в театр, а прямо здесь, на подушках его имени… Карл Вильгельмович так бы и сделал, если бы не споткнулся глазами об украшение, которое дама вешала себе на шею. Последний штрих.

– Ты мне поможешь?

Его традиционно просили застегнуть, как если бы он сам подарил возлюбленной колье. Но у Кройстдорфа даже в самом счастливом сне не было таких денег! Он вообще не представлял, сколько может стоить подобное чудо. В россыпи бриллиантов поменьше сверкал камень величиной с детский кулак. Непорочнее младенца. Чище невесты перед алтарем. Тверже меча крестоносца.

Кройстдорф сморгнул.

– Чудесная вещь, не правда ли? – улыбнулась Юлия.

– Из фамильных драгоценностей? – съязвил он. – Я тебе такого не дарил. Откуда?

Она подавила лукавую полуулыбку.

– Алмазы с Япета. Самые крупные и прозрачные в мире. Не ограненные стоят недорого. Я отдала ювелирам, и вот, вуаля! – Ливен повернулась вокруг своей оси.

«Врет! – с ужасом подумал Кройстдорф. – Миллионов шестьдесят, не меньше. Золотых рублей. Не ассигнаций, не кредиток».

– Это называется «Звезда Япета», – хвасталась Юлия.

– Где ты ее взяла? – Губы Карла Вильгельмовича задрожали. Он уже понимал сам. – Кто тебе это дал? За какие услуги?

Улыбка на лице графини начала медленно гаснуть, что не предвещало ничего хорошего.

– Надеюсь, ты понимаешь, что услуги не интимного характера?

– Да уж! – вспылил шеф безопасности. – Потому что это мои услуги, а я по вызовам не езжу!

Ноздри Юлии гневно затрепетали.

– Я тоже! Да за кого ты меня…

Кард Вильгельмович поморщился.

– За даму, которая уже не раз моим именем бог знает кому бог знает что обещала!

– Разве ты остаешься внакладе? – с поразительной наглостью парировала графиня. – Если не умеешь сам извлечь прок из положения, так позволь мне.

– Ты что же, – опешил Кройстдорф, – признаешься, что торгуешь мною?

Юлия нахмурилась.

– Очень высокопарно. А дело яйца выеденного не стоит. Корпорация «Шельф-индастри» сделала пробное бурение на Япете. Это оттуда. – Она многозначительно прикоснулась пальцами к колье. – Они готовы начать разработки в промышленных масштабах. Но желающих – пруд пруди.

– Правильно, – подтвердил Кройстдорф. – Там с десяток российских компаний. А экологи вообще против. Говорят, что можно разрушить кору спутника и построенные поселки осядут на хрен! – Он не сдержался. – Вопрос не решен.

Юлия смотрела на него с жалостью.

– Вот ты и подтолкни решение. За выгодный для корпорации исход обещают четыре процента. Это миллиарды. Тебе не обязательно обнаруживать свое имя. Переговоры можно вести через меня. Ты нигде не засветишься.

Она поджала губы и постучала остро отточенным коготком по поверхности камня.

– Это только залог. Маленький знак признательности. Просто за то, что ты их заметишь. – Лицо Юлии приняло будничное выражение. – А теперь едем в театр. Хватит меня злить.

Карл Вильгельмович взбесился.

– Ты сдурела, что ли? – Даже метаморфозы слушать расхотелось. Сейчас вот увидят его с этой фифой в побрякушке и примут за знак согласия. – Сними немедленно!

Юлия вскинула подбородок.

– Тебе мало того, что я дарю? – взмолился Кройстдорф.

Ее молчание было обидным.

– Это надо отдать, – выдавил из себя Карл Вильгельмович. – Если ты оставишь у себя, решат, что дело сделано. А когда будут разочарованы, придут к тебе. Как ты объяснишь, что ничего не добилась?

Прекрасная дама нахмурилась, как учительница, которая в сотый раз объясняет нерадивому школьнику круговорот воды в природе.

– А кто тебе сказал, что я ничего не добьюсь? – В своей наглости она была великолепна. – Сейчас ты сердишься, но недели не пройдет, как приползешь сюда со шнурком от колье в зубах.

Кройстдорф фыркнул. Была нужда!

– Я одна знаю, как сделать тебе хорошо, – вкрадчиво продолжала Юлия. – Ты даже жену просить боялся…

Не боялся, а молодой был. Мало умел. Немного фантазии, и вот уже девушка стоит на голове или, радостно смеясь, голышом скачет на надувном шаре, кричит: «Иго-го!» – и это только начало.

– Если не хочешь отдать «Звезду Япета» сама, отдам я. – Шеф безопасности перехватил колье и сдернул с шеи Ливен. Та побелела.

– Еще одно. – Он помедлил, потому что слова не лезли из горла. – Нам лучше не встречаться.

Короткий смешок Юлии свидетельствовал о полной уверенности в себе.

– Неделя, – бросила она.