Колония

Есть и афоризмы сродни философским: "Подобно дереву каждый из нас должен найти место, где пустить корни и дать вырасти ветвям."

Астрологи прочили Новому году звездные войны, загрязнение окружающей среды, инфляцию, газовые отравления. Не надо быть провидцем, чтобы накаркать такое, но кто мог знать о Чернобыле, о столкновениях кораблей, крушении поездов и взрывах газопроводов? Словно град несчастий одно хуже другого обрушились на наше государство, вступившее в год семидесятилетия своего существования, и это было похоже на грозное предупреждения о необходимости скорых перемен.

На сей раз нас пригласили на новогодний прием в посольство - оказалось, что это нарядное, но довольно нудное мероприятие: по иллюминированному саду и ухоженным газонам бродили толпы советских колонистов со стаканами сладкой пепси в руках.

Новый год отпраздновали опять с Веховыми, гуляли, не торопясь, и незаметно пролетела ночь в разговорах, в чтении стихов, в песнях.

А через две недели меня вызвал секретарь торгпредского профбюро Константин Гриценко и сказал, что я включен в комиссию по разбору сигнала от члена профсоюза, читай, коммуниста Сусликова Михаила Владимировича.

Когда-то местные власти в рамках развития торговли и добрососедских отношений с Советским Союзом попросили оказать им такую услугу - прислать большую ЭВМ и использовать ее для обучения в университете. Идея была по-настоящему перспективной: для обученных нашим алгоритмам программистов естественно потребуются и советские компьютеры - открывался новый рынок.

ЭВМ прислали и не одну, оснастив ими все крупные учебные и научные центры, но поставить вычислительный комплекс - это одно, надо еще, чтобы он работал в условиях жары, влажности, всеядных насекомых и при безграмотном и безалаберном местном персонале. Значит, нужна бригада спецов. Прислали бригаду с Сибирского завода. Через два года приехала смена, и превратилась эта точка на карте мира для заводчан в заманчивую перспективу поездки за рубеж. Направляли уже не столько специалистов, сколько людей, добившихся желанного всеми правдами и неправдами.

Жила бригада в приморском, вернее, приокеанском Лонгбее, куда я ездил на семинар. Семьи бригадников с утра отвозили в английский клуб, где кучковались местные белые колонисты, где был бассейн с морской водой, напитки в баре и столики, если пожелаешь перекусить. Жизнь была дороговата, но большим подспорьем стали командировки по стране. Их распределял и определял их необходимость Бригадир. И по советскому обычаю каждый старался привезти из командировки Бригадиру или его супруге презент, дабы не быть обойденным в следующий раз в очереди на поездку.

По каким-то соображениям бригаду перевели в столицу, и кончилось членство в английском клубе с бассейном, и попал Бригадир в подчинение Евгению Гуляеву, работнику торгпредства. Гуляев, будучи человеком коммерческим, торговым, разобрался в отчетах по командировкам бригадников и составил график поездок в соответствии с производственной необходимостью. Бригадир затаился и ждал случая устроить бунт.

Бунт по-советски подобен бунту держащих пирамиду - нарушивших строй раздавливают стоящие сверху. И по какую сторону баррикад не находись, на них развивается один флаг. Красный.

Первым делом Бригадир перетянул на свою сторону Сусликова Михаила Владимировича, молодого человека лет двадцати восьми, тщедушного и невзрачного, но с большим апломбом. Сусликов был представителем министерства и занимал в треугольнике Бригадир (завод) - Гуляев (торгпредство) - Сусликов (министерство) промежуточное положение. Деньги на содержание Сусликова находились в смете, которой распоряжался Гуляев, и тут конфликт был неизбежен, потому что и здесь Гуляев вел себя как расчетливый коммерсант. Бригадир агитировал Сусликова за отделение от торгпредства, мотивируя это тем, что Гуляев пусть себе торгует, а Сусликов и Бригадир пусть обслуживают, но со своей сметой.

В один из январских солнечных дней состоялся традиционный международный матч по футболу. Встречались две великие команды - торгпредства и фирмы, поставляющей большие партии чая в Советский Союз. "Чайники" оплатили и аренду многотысячного стадиона, и спортивную форму, и прием после матча. Победили, разумеется, наши, иначе и быть не могло, какой же теленок станет кусать титьку с молоком.

А вот прием по случаю Указа был безалкогольным - разрешили только пивка. Оно лишь раззадорило мужские организмы, потерявшие сразу столько жидкости во время матча. Утолить жажду чем-то более существенным поехали к Гуляеву, у которого собралась половина футбольной команды.

Тут явился Бригадир и понял, что настал его звездный час.

Картинку, которую он застал, с полным правом можно было назвать "Пейзаж после битвы". Председатель месткома Гусаров могуче всхрапывал, развалившись в кресле, дружина его тоже поникла головами на стол, уставленный батареей бутылок, как в старые времена до Указа. Бригадир тут же съездил к Сусликову и послал его, как борзую по следу, в логово Гуляева.

Сусликов приехал якобы по служебным делам с женой Раисой, которая тоже была на стороне Бригадира. Гуляев не стал превращать "Пейзаж после битвы" в картину Репина "Не ждали", а пригласил Сусликова за стол, налил ему стакан и попытался в нем растворить назревавший конфликт.

- Давай выпьем, Сусликов, - предложил Гуляев. - За то, чтоб они сдохли.

Кого подразумевал Гуляев, было неясно, но тост носил общечеловеческий характер, тем не менее Сусликов отказался:

- Не пью и вам не советую. У вас нос красный, как у алкоголика.

- Не стесняйтесь, пьяницы, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного, - продекламировал Гуляев и насупился. - Зазнаешься, брат, брезгуешь... Я, конечно, знаю, что ты, Сусликов, внучатый племянник товарища Суслова, но и мы в шнурки не сморкаемся.

Гуляеву казалось, что он шутит, а Сусликов обиделся, встал и... поехал прямо к секретарю объединенного профкома, то есть к Генеральному партийному секретарю совколонии. А это ответственный шаг, который привел в движение огромные жернова Системы, имеющие страшное свойство - раз закрутились, то надо кого-то смолоть и безразлично кого, но надо.

Сусликов наивно полагал, что уж Секретарь-то встанет на защиту Указа, тем более, что Гуляев и знамя опорочил, но Секретарь внимательно выслушал, поблагодарил за сигнал и доложил послу, памятуя его гнев на торгпреда за попытку помочь Чернобылю. Посол призвал нашего деда и по-дружески вмазал:

- Это что же получается? В посольстве не пьют, в аппарате торгсоветника не пьют, в доме советской науки и культуры не пьют, а торгпредству море по колено?

Торгпред вызвал Гуляева и в сердцах заорал на него:

- Ты что, сукин сын, делаешь? Я партбилет в сорок первом в народном ополчении получал и из-за какого-то Сусликова или Гуляева терять его не намерен!

На что Гуляев, не моргнув глазом, изумленно спросил:

- Какой Сусликов? Вы о чем, Семен Иванович?

И была создана комиссия, куда вошел и я.

Мы поговорили с Гуляевым, он отрицал все на свете, а потом с Сусликовым и сказали ему, что по словам Гуляева он чист, как ягненок.

На что Сусликов сделал еще более решительный шаг - написал заявление в Центральный Комитет КПСС с просьбой лишить гражданина Гуляева высокого звания члена профсоюза, то бишь, коммуниста.

Задействовав столь высокие сферы, Сусликов предполагал, что теперь-то он добьется справедливости. Однако, подгоняемый супругой своей Раисой и Бригадиром, Сусликов встал на очередном оперативном совещании и начал горячо говорить о высоком звании коммуниста, что было на оперативке ни к селу, ни к городу, побледнел, потерял сознание и упал. Сусликова увезли в госпиталь, где обнаружили, что у него открылась язва аж до кровотечения.

Я, как член комиссии, навестил Сусликова в больничной палате. Он лежал под капельницей, осунувшийся так, что осунуться дальше было просто некуда, и тоскливо спросил меня:

- Неужели и вам, Валерий Сергеевич, недорого высокое звание члена КПСС да еще в юбилейную годовщину Великого Октября?

Я обратил внимание Сусликова, что он лежит не в коридоре, как он возможно лежал бы в своем родном Ленинграде-колыбели революции, а в отдельной палате, что ему установлена капельница и колют его исключительно одноразовыми шприцами, а лечат высококвалифицированные врачи и дипломированные медсестры. Мягко напомнил ему, что здесь он имеет отдельную виллу, машину и зарплату в иностранной валюте, причем частично в твердой. Рассмотрел его ситуацию и его поступки с точки зрения торгпреда, который никогда не положит на стол свой партбилет ни ради Сусликова, ни ради Гуляева. Сказал, что он оказал услугу послу, но своим заявлением в ЦК подвел и его - что это у вас в коллективе происходит такое, что только высший партийный орган должен вмешиваться? И добавил, что, как показывает жестокий опыт персональных дел, никому не будет резона останавливать жернова Системы ради кого-то - проще всего смолотить обоих.

Так оно и вышло.

На заседании партбюро торгпредства комиссия доложила, что, действительно, Сусликов дал своевременный сигнал, но не учел, что пьянство происходило в воскресенье и хоть имело место, но трудящиеся отдыхали, и достаточно было осудить нарушивших Указ и строго предупредить о недопустимости подобного.

Гуляев же как начальник ослабил политико-воспитательную работу среди своих подчиненных, и потому следует в бригаде создать отдельный семинар в сети политпросвещения.

И хотя Сусликова зарубежные врачи вылечили, эскулап из советской клиники после беседы с Секретарем поставил свой диагноз - Сусликову противопоказан климат этой страны. Сусликов собрал вещички и уехал со своей Раисой, а Гуляев, хоть и не сморкался в шнурки, а через год последовал за ним, несмотря на то, что по своим деловым качествам должен был бы проработать здесь год или два сверх положенного срока.

Бунт Сусликова, поверившего в гласность и перемены, не мог кончится победой. И я тридцать лет назад струсил, не встал на собрании и не поддержал, хотя и обещал, Фурмана - борца за справедливость, потому что от этого зависело, получу ли я квартиру или нет. И я двадцать лет назад пытался воевать с Системой, не ведая, орудием какого Бригадира я являюсь.

Палач принес домой получку

и долго руки мылом мыл.

Потом сидел ленивый, скучный

и водку, как коньяк, цедил.

Допил и хрустнул огурцом,

чуть задержась на полувздохе.

Лицом, залитым жиром, как свинцом,

уставился в экран телеэпохи.

Там диктор на экране плел свой пыл,

одетая в "Березке", вторила девица

о том, как план реализован был

и хорошеет день от дня столица.

После второй оттаяли глаза,

но все равно сидел, как Будда,

и видел на экране зал

как бы трансляцию оттуда,

где шабаш шел, покрашенный под праздник:

графин, портрет, трибуна, микрофон,

и лились речи на колеса казни,

и продолжался прений марафон,

Нет, в этом механизме было что-то:

готовым саваном решение белело...

Что там испанская гаррота!

Столбы, веревки... То ли дело:

звено цепей - простое слово,

вкруг горла брали "за основу",

потом голосовали "в целом".

А труп сидел прямой и белый.

Кадык глотал бессилья стоны.

Параличом щека осела.

Все.

Кончен бал.

Хребет был переломан.

Жена у палача спросила нежно:

- Как служба? Ведь устал, небось...

Сам усмехнулся, пробурчал небрежно:

- Там одного... решили... как вопрос.

Глава тридцать третья

Уехал Антон и увез наши новогодние поздравления всем род ным и знакомым, всем друзьям и сослуживцам. Здесь в любой писчебумажной лавке рядами стоят поздравительные открытки на любой вкус и манер, по любому случаю. Хочешь тещу поздравить с днем ангела - пожалуйста! Объясниться в любви? Нет проблем: "Розы на память посылаю тебе, они также теплы и нежны, как мои чувства к тебе, счастье - быть с тобой, счастливы мои розы, счастлив и я, если рядом ты." Сентиментально, но по сути верно, и великолепны полиграфически исполненные розы на хорошей бумаге. Что касается роз, то намного лучше :"Даже единственная роза может быть моим садом."

Есть и афоризмы сродни философским: "Подобно дереву каждый из нас должен найти место, где пустить корни и дать вырасти ветвям."

Астрологи прочили Новому году звездные войны, загрязнение окружающей среды, инфляцию, газовые отравления. Не надо быть провидцем, чтобы накаркать такое, но кто мог знать о Чернобыле, о столкновениях кораблей, крушении поездов и взрывах газопроводов? Словно град несчастий одно хуже другого обрушились на наше государство, вступившее в год семидесятилетия своего существования, и это было похоже на грозное предупреждения о необходимости скорых перемен.

На сей раз нас пригласили на новогодний прием в посольство - оказалось, что это нарядное, но довольно нудное мероприятие: по иллюминированному саду и ухоженным газонам бродили толпы советских колонистов со стаканами сладкой пепси в руках.

Новый год отпраздновали опять с Веховыми, гуляли, не торопясь, и незаметно пролетела ночь в разговорах, в чтении стихов, в песнях.

А через две недели меня вызвал секретарь торгпредского профбюро Константин Гриценко и сказал, что я включен в комиссию по разбору сигнала от члена профсоюза, читай, коммуниста Сусликова Михаила Владимировича.

Когда-то местные власти в рамках развития торговли и добрососедских отношений с Советским Союзом попросили оказать им такую услугу - прислать большую ЭВМ и использовать ее для обучения в университете. Идея была по-настоящему перспективной: для обученных нашим алгоритмам программистов естественно потребуются и советские компьютеры - открывался новый рынок.

ЭВМ прислали и не одну, оснастив ими все крупные учебные и научные центры, но поставить вычислительный комплекс - это одно, надо еще, чтобы он работал в условиях жары, влажности, всеядных насекомых и при безграмотном и безалаберном местном персонале. Значит, нужна бригада спецов. Прислали бригаду с Сибирского завода. Через два года приехала смена, и превратилась эта точка на карте мира для заводчан в заманчивую перспективу поездки за рубеж. Направляли уже не столько специалистов, сколько людей, добившихся желанного всеми правдами и неправдами.

Жила бригада в приморском, вернее, приокеанском Лонгбее, куда я ездил на семинар. Семьи бригадников с утра отвозили в английский клуб, где кучковались местные белые колонисты, где был бассейн с морской водой, напитки в баре и столики, если пожелаешь перекусить. Жизнь была дороговата, но большим подспорьем стали командировки по стране. Их распределял и определял их необходимость Бригадир. И по советскому обычаю каждый старался привезти из командировки Бригадиру или его супруге презент, дабы не быть обойденным в следующий раз в очереди на поездку.

По каким-то соображениям бригаду перевели в столицу, и кончилось членство в английском клубе с бассейном, и попал Бригадир в подчинение Евгению Гуляеву, работнику торгпредства. Гуляев, будучи человеком коммерческим, торговым, разобрался в отчетах по командировкам бригадников и составил график поездок в соответствии с производственной необходимостью. Бригадир затаился и ждал случая устроить бунт.

Бунт по-советски подобен бунту держащих пирамиду - нарушивших строй раздавливают стоящие сверху. И по какую сторону баррикад не находись, на них развивается один флаг. Красный.

Первым делом Бригадир перетянул на свою сторону Сусликова Михаила Владимировича, молодого человека лет двадцати восьми, тщедушного и невзрачного, но с большим апломбом. Сусликов был представителем министерства и занимал в треугольнике Бригадир (завод) - Гуляев (торгпредство) - Сусликов (министерство) промежуточное положение. Деньги на содержание Сусликова находились в смете, которой распоряжался Гуляев, и тут конфликт был неизбежен, потому что и здесь Гуляев вел себя как расчетливый коммерсант. Бригадир агитировал Сусликова за отделение от торгпредства, мотивируя это тем, что Гуляев пусть себе торгует, а Сусликов и Бригадир пусть обслуживают, но со своей сметой.

В один из январских солнечных дней состоялся традиционный международный матч по футболу. Встречались две великие команды - торгпредства и фирмы, поставляющей большие партии чая в Советский Союз. "Чайники" оплатили и аренду многотысячного стадиона, и спортивную форму, и прием после матча. Победили, разумеется, наши, иначе и быть не могло, какой же теленок станет кусать титьку с молоком.

А вот прием по случаю Указа был безалкогольным - разрешили только пивка. Оно лишь раззадорило мужские организмы, потерявшие сразу столько жидкости во время матча. Утолить жажду чем-то более существенным поехали к Гуляеву, у которого собралась половина футбольной команды.

Тут явился Бригадир и понял, что настал его звездный час.

Картинку, которую он застал, с полным правом можно было назвать "Пейзаж после битвы". Председатель месткома Гусаров могуче всхрапывал, развалившись в кресле, дружина его тоже поникла головами на стол, уставленный батареей бутылок, как в старые времена до Указа. Бригадир тут же съездил к Сусликову и послал его, как борзую по следу, в логово Гуляева.

Сусликов приехал якобы по служебным делам с женой Раисой, которая тоже была на стороне Бригадира. Гуляев не стал превращать "Пейзаж после битвы" в картину Репина "Не ждали", а пригласил Сусликова за стол, налил ему стакан и попытался в нем растворить назревавший конфликт.

- Давай выпьем, Сусликов, - предложил Гуляев. - За то, чтоб они сдохли.

Кого подразумевал Гуляев, было неясно, но тост носил общечеловеческий характер, тем не менее Сусликов отказался:

- Не пью и вам не советую. У вас нос красный, как у алкоголика.

- Не стесняйтесь, пьяницы, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного, - продекламировал Гуляев и насупился. - Зазнаешься, брат, брезгуешь... Я, конечно, знаю, что ты, Сусликов, внучатый племянник товарища Суслова, но и мы в шнурки не сморкаемся.

Гуляеву казалось, что он шутит, а Сусликов обиделся, встал и... поехал прямо к секретарю объединенного профкома, то есть к Генеральному партийному секретарю совколонии. А это ответственный шаг, который привел в движение огромные жернова Системы, имеющие страшное свойство - раз закрутились, то надо кого-то смолоть и безразлично кого, но надо.

Сусликов наивно полагал, что уж Секретарь-то встанет на защиту Указа, тем более, что Гуляев и знамя опорочил, но Секретарь внимательно выслушал, поблагодарил за сигнал и доложил послу, памятуя его гнев на торгпреда за попытку помочь Чернобылю. Посол призвал нашего деда и по-дружески вмазал:

- Это что же получается? В посольстве не пьют, в аппарате торгсоветника не пьют, в доме советской науки и культуры не пьют, а торгпредству море по колено?

Торгпред вызвал Гуляева и в сердцах заорал на него:

- Ты что, сукин сын, делаешь? Я партбилет в сорок первом в народном ополчении получал и из-за какого-то Сусликова или Гуляева терять его не намерен!

На что Гуляев, не моргнув глазом, изумленно спросил:

- Какой Сусликов? Вы о чем, Семен Иванович?

И была создана комиссия, куда вошел и я.

Мы поговорили с Гуляевым, он отрицал все на свете, а потом с Сусликовым и сказали ему, что по словам Гуляева он чист, как ягненок.

На что Сусликов сделал еще более решительный шаг - написал заявление в Центральный Комитет КПСС с просьбой лишить гражданина Гуляева высокого звания члена профсоюза, то бишь, коммуниста.

Задействовав столь высокие сферы, Сусликов предполагал, что теперь-то он добьется справедливости. Однако, подгоняемый супругой своей Раисой и Бригадиром, Сусликов встал на очередном оперативном совещании и начал горячо говорить о высоком звании коммуниста, что было на оперативке ни к селу, ни к городу, побледнел, потерял сознание и упал. Сусликова увезли в госпиталь, где обнаружили, что у него открылась язва аж до кровотечения.

Я, как член комиссии, навестил Сусликова в больничной палате. Он лежал под капельницей, осунувшийся так, что осунуться дальше было просто некуда, и тоскливо спросил меня:

- Неужели и вам, Валерий Сергеевич, недорого высокое звание члена КПСС да еще в юбилейную годовщину Великого Октября?

Я обратил внимание Сусликова, что он лежит не в коридоре, как он возможно лежал бы в своем родном Ленинграде-колыбели революции, а в отдельной палате, что ему установлена капельница и колют его исключительно одноразовыми шприцами, а лечат высококвалифицированные врачи и дипломированные медсестры. Мягко напомнил ему, что здесь он имеет отдельную виллу, машину и зарплату в иностранной валюте, причем частично в твердой. Рассмотрел его ситуацию и его поступки с точки зрения торгпреда, который никогда не положит на стол свой партбилет ни ради Сусликова, ни ради Гуляева. Сказал, что он оказал услугу послу, но своим заявлением в ЦК подвел и его - что это у вас в коллективе происходит такое, что только высший партийный орган должен вмешиваться? И добавил, что, как показывает жестокий опыт персональных дел, никому не будет резона останавливать жернова Системы ради кого-то - проще всего смолотить обоих.

Так оно и вышло.

На заседании партбюро торгпредства комиссия доложила, что, действительно, Сусликов дал своевременный сигнал, но не учел, что пьянство происходило в воскресенье и хоть имело место, но трудящиеся отдыхали, и достаточно было осудить нарушивших Указ и строго предупредить о недопустимости подобного.

Гуляев же как начальник ослабил политико-воспитательную работу среди своих подчиненных, и потому следует в бригаде создать отдельный семинар в сети политпросвещения.

И хотя Сусликова зарубежные врачи вылечили, эскулап из советской клиники после беседы с Секретарем поставил свой диагноз - Сусликову противопоказан климат этой страны. Сусликов собрал вещички и уехал со своей Раисой, а Гуляев, хоть и не сморкался в шнурки, а через год последовал за ним, несмотря на то, что по своим деловым качествам должен был бы проработать здесь год или два сверх положенного срока.

Бунт Сусликова, поверившего в гласность и перемены, не мог кончится победой. И я тридцать лет назад струсил, не встал на собрании и не поддержал, хотя и обещал, Фурмана - борца за справедливость, потому что от этого зависело, получу ли я квартиру или нет. И я двадцать лет назад пытался воевать с Системой, не ведая, орудием какого Бригадира я являюсь.

Палач принес домой получку

и долго руки мылом мыл.

Потом сидел ленивый, скучный

и водку, как коньяк, цедил.

Допил и хрустнул огурцом,

чуть задержась на полувздохе.

Лицом, залитым жиром, как свинцом,

уставился в экран телеэпохи.

Там диктор на экране плел свой пыл,

одетая в "Березке", вторила девица

о том, как план реализован был

и хорошеет день от дня столица.

После второй оттаяли глаза,

но все равно сидел, как Будда,

и видел на экране зал

как бы трансляцию оттуда,

где шабаш шел, покрашенный под праздник:

графин, портрет, трибуна, микрофон,

и лились речи на колеса казни,

и продолжался прений марафон,

Нет, в этом механизме было что-то:

готовым саваном решение белело...

Что там испанская гаррота!

Столбы, веревки... То ли дело:

звено цепей - простое слово,

вкруг горла брали "за основу",

потом голосовали "в целом".

А труп сидел прямой и белый.

Кадык глотал бессилья стоны.

Параличом щека осела.

Все.

Кончен бал.

Хребет был переломан.

Жена у палача спросила нежно:

Я заходил к нему в посольство, в небольшой кабинет, может быть и специально затерянный в глуши коридоров, в который с визуальным трудом вписывалась громоздкая фигура Святослава, и мы разговаривали.

Ничего не значащий обмен фразами или болтливый ручеек женской речи резко отличались от наших бесед. Святослав был патологически умен и имел потрясающую память. По-настоящему умным является тот человек, который видит картинку прошлого и настоящего в развитии, помнит ее во всех деталях и обладает мощными аналитическими способностями. Святослав мог сморозить глупость, но эта глупость была оборотной стороной гениального афоризма.

Диалог с ним требовал интеллектуального напряжения при всей свободе изъяснений и тем. Правда, тема Системы и его Конторы, как он называл Комитет Глубинного Бурения, и все, что с этим было связано, не могло дискутироваться в стенах посольства - форпоста Системы.

- Слушай, а что вы делаете в ближайший уик-энд? - спросил он меня, и я понял, что нам предстоит нечто интересное - или французский культурный центр, где мы посмотрели вершину мирового кинематографа фильм Жана Виго "Аталанта", или поход на джазовый фестиваль, или поездка. Оказалось третье.

Я, конечно, немедленно согласился.

- Ты все-таки Ленусю спроси, - посоветовал Святослав.

Чтобы различать своих Елен, мы звали мою Ленусей, а его - Леной.

И опять ранее утро, суббота, клаксон у ворот, и вот мы уже мчим по серому, еще не освещенному солнцем асфальту шоссе в южном направлении. На заднем сиденье Лена с Ленусей, впереди мы со Святославом.

Путь наш неблизок - в те места, где древние строили храмы, а те, кто жили попозже - форты и дворцы. За день мы успели преодолеть требуемое расстояние и побродить по храмам, высеченным в скалах, и по могучим стенам фортов, и по дворцам в ажурной каменной резьбе.

Пора было возвращаться, солнце уже клонилось к горизонту, Святослав что-то высматривал в указателях на шоссе, пока не свернул к какому-то особняку, спрятавшемуся в тени деревьев. Из дома вышел разряженный, как попугай, сторож, или служитель, и после переговоров со Святославом впустил нас. Повезло, сказал Святослав, здесь одно из отделений "Лайонз Клаб" - международного "Клуба львов". Если ты член этого клуба, то всегда найдешь тут приют, а чтобы стать членом, надо быть богатым и любить путешествовать.

- Как же нас пустили? - спросил я.

- Во-первых, с нами две львицы, а во-вторых, я ему показал ксиву, которая у местных большое уважение и страх вызывает...

И сразу же в тот момент у меня возникло ощущение, которое неоднократно возникало - днем ли, ночью, прилюдно или в одиночестве - так в темноте, не ведая, касаешься рукой шелковой кожи спящей змеи.

Я не знал о Ней в детстве, когда вступал в пионеры, я считал Ее существование, как само собой разумеющееся, когда вступал в комсомол, я понимал Ее значение в утверждении Универсального, единственно подтвержденного научно, Идеала, когда вступал в партию, я осознал Ее всепроникающую мощь за тридцать лет служения Отечеству.

Организация эта тем и страшна гражданину нашей страны, что агенты невидимого фронта следят за моей безопасностью. И, как у Набокова, "Приглашение на казнь" следует тому, кто не просвечивается или просто неясен стерегущим и проверяющим. Никогда не знал КГБ, его структуры, как он работает в бытовом смысле этого слова - его сотрудники тоже являются к девяти, ходят в столовую к часу, а в шесть выходят, предъявляя удостоверение постовому. Чем они занимаются в перерывах, понятия не имел. Спасибо "Архипелагу Гулаг", самиздату и беседам на эту тему, когда случалось, но уже мог представить, какой это огромный аппарат вне закона с практически неограниченными возможностями. И до тех пор, пока он в чьих-то руках, в этих же руках и власть.

Мы переночевали в "Клубе львов" и вернулись на следующий день домой, но эти два дня запомнились мне не экзотикой туризма, а длинным диалогом со Святославом и в дороге, и ночью в "Клубе". Насколько я понял, и ему самому требовалось разобраться в происходящих процессах перестройки, и он, несмотря на свой неординарный ум и осведомленность - не чета моей, думает о предстоящем.

- Как ты считаешь, Валерий, чем кончится перестройка? - задал он мне главный вопрос.

- Ты получишь "Героя прорабства", - усмехнулся я. - А если серьезно, то Чернобыль, Минводхоз и Агропром показали и показывают, что Система прогнила насквозь и ее надо менять.

- Насколько я понимаю, это осознали и наверху, - согласился Святослав. - Если менять, то на что? На свободный рынок? Что это такое, я не знаю, тут я профан. Просвети, если сможешь. Ты же журналист, пишущий на экономические темы.

- На темы экономического сотрудничества, - уточнил я. - Начну, пожалуй, вот с чего. Мне постоянно приходится сталкиваться с тем, что у посольских, у министерских, у партийных бонз тем более, в общем у всякой советской номенклатуры, которая, собственно говоря, и руководит страной победившего развитого социализма, полное непонимание и неприятие психологии бизнеса, настоящего дела. Есть и тупая, непреодолимая вера, что раз теория верна, то и практика когда-нибудь ее догонит, есть и самоуверенность, что государство у нас богатое настолько, что на всех всегда хватит, можно и не считать, сколько осталось, есть и психологическая заданность стоящего в пирамиде, для которой частная предприимчивость и личное обогащение - бунт, опасность рухнуть.

- Неужели зияющие высоты нашей экономики столь масштабны?

- Трудно даже назвать экономикой вывернутую наизнанку, придуманную систему, живущую по принципу абсурда - экономика должна быть экономной. Никогда Система не будет экономически прогрессивной и целесообразной, если в ней отсутствует логика рационального решения той или иной, любой задачи. Задачу ставит партия. А сколько надо угробить для ее решения средств, ресурсов, рек, полей, лесов, деревень, людей, не имеет никакого значения. Простой пример - наши попытались жить по-западному, создали образцово-показательную ферму для выращивания кур, таких ферм за бугром тысячи, привезли делегацию американских фермеров хвалиться, а те равнодушны остались не только потому, что у них самих таких навалом, а после единственного вопроса: сколько здесь персонала? Пятьдесят человек, ответили наши. А у нас пять. Вот если бы у вас было четыре, было бы интересно, как это вам удалось реорганизовать производство.

- Это верно, у нас никто ничего не считает.

- Я как-то встречался со шведом и он, да не только он искренне не мог понять экономическую цель Системы, хотя пытался это сделать, потому что имел бизнес с СССР. Как можно жить на зарплату в двести рублей в месяц, будучи главой семьи, когда джинсы стоят сто, а бутылка водки десять? Почему, чтобы купить автомобиль, нужно стоять в многолетней очереди и уплатить за него гигантскую по размерам заработка цену? Хочешь идти в ногу с человеческой цивилизацией и прогрессом - ставь Систему с головы на ноги. С точки зрения свободной экономики никому не нужны Секретари партгрупп, парткомов, райкомов, обкомов и центральных комитетов. Рынок оставит без работы и Заместителей по общим вопросам и четырех замторгпреда из пяти, исполняющих те же обязанности, а уж об остальных тебе самому судить.

- Это ж сколько понадобится лет, чтобы человек, говорящий на партсобрании одно, в застолье другое, а думающий третье станет свободным? То есть осознающим необходимость и целесообразность своих поступков, а значит смысла своей жизни?

- Ты знаешь, я как-то исполнял обязанности начальника отдела и пожаловался другому начальнику: смотри, сегодня Елкина за целый рабочий день ни слова не сказала по работе, не сделала ни одного телефонного звонка по работе, не тронула ни одной служебной бумажки, что с ней делать, ума не приложу. Начальник подумал и сказал - это и есть главное достижение социализма.

- Тогда перестройка у них не получится, - жестко резюмировал Святослав. - Учти еще партийно-государственную мафию на местах: секретарь обкома - председатель облисполкома - прокурор.

- Будет смутное время, и к власти придет реальная сила - либо армия, либо ваше ведомство.

Святослав возразил:

- Армия у нас велика и неповоротлива, а насчет конторы у тебя типичная иллюзия ее всесильности. Пойми, у власти должны находиться политики, представляющие по Марксу интересы правящего класса. Вот КПСС - это класс. А контора на службе у него.

- А как ты попал в контору? - спросил я и подумал, не перешел ли границы дозволенного.

- Я - профессионал, а контора дает мне возможность работать именно как профессионалу. Подтверждение тому - мое имя ты можешь найти во всех справочниках "Кей-джи-би", которые они издают массовым тиражом.

Так ответил Святослав на вопрос, как он попал в контору.

И вроде бы ответил и в то же время нет. Профессионально.

Он глянул на меня и словно прочитал мои мысли:

- Ты не думай, я у них держусь за счет знаний и своей башки. У нас и дураков, и бюрократизма, и партократии тоже хватает с избытком, как и во всякой Системе. Я тоже мог бы работать в какой-нибудь приличной стране. Когда решался вопрос о моем первом назначении, меня вызвал зампред Комитета. Спросил о моих литературных вкусах. Я в ответ ему начал Мандельштама, Цветаеву и Пастернака читать. Он молчал, все дослушал до конца. И направили меня в Африку. А потом сюда. Представляешь, в Африке госпиталь советский построили и медсестер с врачами пригнали в самую глубинку Черной Африки. Коллектив тридцать девять душ, одни бабы и я единственный мужик под кличкой "куратор", который из столицы обязан их навещать дважды в месяц. Вообрази, как они меня встречали и что вытворяли... А насчет перестройки Гегеля вспомни. Это он сказал, что истина возникает, как ересь, и отмирает, как предрассудок. Наша советская истина давно уже из ереси в предрассудок переродилась да никак не отомрет. А если уж и будет отмирать, то наворотит напоследок.

- Не могу представить тебя, Святослав, бизнесменом, хотя и широкий ты мужик. У них глава ЦРУ пойдет в отставку и станет президентом компании, а ты? Пенсионером персональным. Кстати, говорят, что журналы "Коммунист" и "Плейбой" совместное предприятие организовали, журнал будут издавать, "Член партии" называется.

- Не слабо, - загрохотал Святослав.

У Виталия Вехова в демзале работал управляющим довольно симпатичный из местных с неплохим знанием английского языка. К Виталию пришел кто-то из посольства и попросил дать какой-нибудь компромат на управляющего, может, подворовывает он или шельмует в чем? Компромат был нужен, чтобы завербовать управляющего. Контора работала.

И еще тот из посольства сказал, что управляющий, судя по всему, из местной конторы. А я вспомнил, как в Швеции, в доме напротив торгпредства сидел старик у раскрытых настежь окон с биноклями и подзорной трубой и в открытую учитывал, сколько вышло из ворот, а сколько вернулось. Сложнее всего старику пришлось, когда все женщины торгпредства отоварились на сейле-распродаже леопардовыми платьями и все разом их надели. Сколько леопардих ушло, а сколько вернулось? Нелегкая у них работа, у "конторщиков". Неужели и у них, как у нас?

И они со своим свободным рынком касаются в темноте шелковой кожи спящей змеи?

Глава тридцать четвертая

Жизнь на втором году нашего пребывания текла ровнее и привычнее, чем по первоначалу. Мы уже нагляделись на экзотику, вошли во вкус местной кухни и могли позволить себе зайти в ресторанчик, тем не менее откладывая ежемесячно кроши, которые и обменивали по мере накопления на "березовые чеки".

Завязались отношения с Барсуковым, который в домашних условиях, в отличие от стойки "Аэрофлота", оказался добродушным и свойским. Он-то и пригласил на прием, который устраивала местная авиакомпания. У входа в банкетный зал нам дали по какому-то билетику. Оказалось, что в приеме участвовали представительства всех авиакомпаний и "Эйр-Франс" кормила французским луковым супом, "Джапан Эйрлайнз" - сырой рыбой, а "Аэрофлот" - русскими пельменями. Мы разбрелись по столам с различной кухней и советовали друг другу, что бы такое испробовать, а что не трогать ни в коем случае.

В конце приема организаторы вечера подошли к микрофону и объявили, что входные билетики - это лотерея. Вынесли барабан, стюардесса в форме местной авиакомпании - в мини-платье и шароварчиках и вытащила номер, но никто на него не откликнулся.

Стюардесса вытащила еще шарик...

- Мой номер, - растерянно сказала Лена. - Что делать?

- Иди, получай приз, - посоветовал я. - Может и подарят какую-нибудь куклу.

Алена прошла сквозь пеструю толпу на сцену, устроитель проверил ее билетик и торжественно объявил, что мадам выиграла два бесплатных авиабилета до Сингапура и обратно. В любое удобное для нее время. С кем она пожелает.

Зал зааплодировал, замелькали блицы фотокорреспондентов и Елена вернулась, пунцовая от смущения.

- Кого с собой возьмешь? - усмехаясь, спросил Барсуков.

- А что, можно? - загорелись глаза у Ленки.

- К торгпреду надо идти... - сказал я.

Торгпред не разрешил, да еще отчитал, хватит с тебя Индии, ты почему без моего ведома на прием ходил, смотри, вот на первых полосах утренних газет фото и анонсы, что советские летят, это же рекламная шумиха специально создана, потому что местными самолетами никто не летают, бьются они часто, а вас в полете и в Сингапуре нащелкают и буклет издадут, по всем авиалиниям его рассуют, не дай бог, наше начальство увидит и пошла писать губерния - а с чьего это позволения?

Я уже и не знал, как оправдываться, и думал о том, что улыбка Удачи светит в цивилизованном мире, а для нас - она, как оскал Несчастья.

Опять созрели красные увесистые плоды "смерть европейца", и снова пришла жара. Но то ли сказывалась акклиматизация, то ли психологически готовые, но мы уже переносили ее легче, сами приговаривая командированным то же, чем и нас утешали в прошлом году:

- Это еще совсем не жарко. Настоящая жара еще не наступила.

Приезжали из Союза и по службе и в качестве туристов. Мы привычно водили гостей по местным достопримечательностям, таскались с ними по магазинам, помогая отовариться и поторговаться. Удачная сделка приводила к тому, что у гостей оставалась наличность и они мучались, не зная, как ей распорядиться - и это надо, и это. Я не припомню ни одного визитера, который был необаятельным или неприятным - каждый источал радушие, оставлял свой адрес в Союзе, обещал, в свою очередь, сделать и для нас все возможное и невозможное. В девяносто пяти процентах обещания не выполнялись. Это еще раз подтвердил наш второй отпуск.

Мы улетали и, спасибо Барсукову, протащили в ручной клади чуть ли не больше, чем в основном багаже. Учтя опыт первого от пуска, уже не устраивали широких застолий со всем кругом родных и друзей, а ограничились необходимыми визитами.

Жили опять впятером - Юля категорически заявила, что мы теперь в состоянии вступить в валютный жилищный кооператив.

С глаз долой - из сердца вон. Верная, к сожалению, поговорка. Все мои походы по издательствам и редакциям, где лежали без движения рукописи моих стихов и рассказов, кончились неудачей. Редакторы с удовольствием принимали сувениры и только.

Один из них побывал в туристической поездке в нашей стране, где мы кормили его досыта, поили допьяна и одарили, как московский князь крымского хана. Там он клялся и божился, что протолкнет рукопись, здесь же отводил глаза в сторону и валил все на перестройку.

Москва показалась озабоченной, но не мрачной - выплачивались щедрые премиальные, заработал денежный печатный станок, опустели и без того скудные полки промтоварных магазинов, плодились, как грибы, кооперативы, все ярче светило солнце гласности.

Это был год сенсационных публикаций. То, что буквально еще вчера казалось смелым и пугающе откровенным, запрещенным и невозможным, сегодня издавалось массовыми тиражами, газеты и толстые журналы читались от корки до корки. Сказано, что платье очищается водой, интеллект - знанием, душа - молитвой, а воля - правдой. О разительных происшедших переменах в свободе Слова можно было судить по раскладке книг на пластмассовом столике в любом подземном переходе - если раньше бестселлером считалась повесть о советских разведчиках в джунглях капитализма, то теперь - роман о генеральном секретаре и вожде народов, о партийно-репрессивной логике кремлевского тирана. Потрясающие душу рассказы и документы о тюрьмах, ссылках, расстрелах, лагерях, "Ювенильное море" и "Чевенгур" Андрея Платонова вызывали кровотечение мысли и высвечивали тьму социалистической бездны, где за раскрашенным фасадом царит мерзость и духовное запустение.

Напеченные вдосталь жарой, мы уехали в Палангу, достав путевки за связку аметистовых бус, отдышались прохладой и улетели назад, попав в сезон дождей.

Тропический ливень вертикален и состоит из струй, как душ. Серое небо беспросветно текло день, неделю, месяц, два.

- А в Сингапуре, небось, ясно? - поддразнивал я Ленку.

- Валер, ну почему мы с тобой такие несчастные? - чуть ли не со слезами на глазах спросила Лена. - Кого мы здесь так радушно принимали, оказались трепачами, в Сингапур нельзя. Ну, почему?

- Мы - не несчастные. Мы - советские. Такая наша судьба и судьба нашей Родины. Фатум. Пойдем-ка лучше завтра на выставку скульптур Генри Мура. Такого в Союзе ты увидишь нескоро.

Глава тридцать пятая

Когда-то студенты Московского авиационного института сделали спектакль. Тогда в моде были студенческие обозрения, из которых и вырос Клуб веселых и находчивых на телевидении. В нем не участвовали минвнешторговцы, потому что все находчивые в их системе уехали заграницу и остались одни веселые. Вся Москва, та Москва, которая пела песни Окуджавы, читала Хемингуэя и слушала джаз, ходила на этот спектакль. Нет, он не был явно против Системы, он был против главного атрибута Системы - проведения кампаний. Начиная со стахановских рекордсменов-углеробов, каждый раз объявлялись то почин, то движение, то вахта, то в честь, то к... Спектакль назывался "Снежный ком или выеденное яйцо". Проводилась очередная, начатая сверху, кампания за экономию извести, большие резервы которой скрывались в скорлупе от съеденных яиц, и вот уже несушки брали обязательство класть яйца, состоящие только из одной скорлупы, организовывались школы передового опыта по сбору скорлупок, партком зорко следил за ходом социалистического соревнования и так далее.

Начинался спектакль монологом ведущего: "Что такое снежный ком? Это просто кто-то сверху, не подумав, бросил снежок. Стоящий ниже мог остановить его, но не сделал этого, также поступил следующий и вот несется громадина, сметая все на своем пути...

Так и перестройка началась с маленького снежка-указа по борьбе с пьянством, и снежный ком антиалкогольной кампании уничтожил виноградную лозу, лелеянную столетиями, и свился в тугие жгуты очередей за водкой, кто-то вовремя рапортовал и отхватил Героя соцтруда, а кто-то покончил жизнь самоубийством, но все поняли, что все будет по-прежнему и что перестройка - та же кампания, тот же снежный ком.

Тем не менее, перемены происходили, число их росло лавинообразно. Настоящим теплом повеяло на айсберги холодной войны, и мировое сообщество с интересом поглядывало на русского медведя, потянувшегося к свежему воздуху из своей травленной радиоактивностью, нитратами и химией берлоги.

Началась серия правительственных визитов. Индия и СССР устроили фестиваль длиной в год. Должны были удостоиться визита на высоком уровне и мы. Прибыли незаметные люди - группа подготовки, транспортными самолетами доставили бронированные лимузины, аксессуары бытового обеспечения, продукты, питье. Молниеносно явилась вереница делегаций от различных министерств и республик. И наконец, приехал премьер.

В нашу задачу входила обязанность быть в постоянной готовности дать справку, поднести чемодан, отвезти в магазин, отдежурить около самолета или в отеле. Наплыв делегаций был столь велик, а каждый член нуждался в тех же кожаных пальто, куртках, бусах из полудрагоценных камней, а также сопровождении, переводчике и охране, что с благословения посольства было решено устроить в демонстрационном зале Виталия Вехова распродажу под видом выставки местных экспортных товаров. В торгпредство были призваны фирмачи, им были обещаны крупные заказы, но с условием распродажи по заниженным ценам в шоу-руме.

Сейл! Распродажа! Слово, от которого в боевую готовность пришла вся советская колония. В полтора-два раза дешевле, это значит, в полтора-два раза больше. Поначалу пускали только членов делегаций, потом началась, как мне рассказывал Виталий, осада, подкопы и ночные набеги, а когда открыли свободный доступ на "выставку" - настоящий штурм. Заграничная публика во время сейлов мало чем отличается от нашей, просто у них эти сейлы идут регулярно, а уж сезонные два раза в год - просто обязательно. Но и здесь видавшие виды фирмачи были потрясены хваткой и всепоглощающей покупательной способностью совраба.

Приехал премьер. Высокий, элегантный, скромно держащийся, приветливый. Он встретился с коллективом колонии и, когда вышел в президиум, его встретили довольно активными аплодисментами - как аванс руководителю нового типа. Внешнее хорошее впечатление сразу потускнело, когда премьер заговорил, сетуя на госприемку, и начал причитать, что работать ему не дают, - получалось, что человек, власть предержащий, на нее же и жалуется. Когда он закончил, ничего определенного так и не сказав, в ответ на предложение задавать вопросы было молчание и премьер сам вызвался и рассказал о пленуме ЦК, на котором выгнали несогласного с перестройкой члена Политбюро. И здесь премьер не поведал ничего новенького по сравнению со сдержанными публикациями в газетах.

После чего сошел со сцены под негромкие хлопки.

Премьера премьера провалилась.

Вскоре подоспели ноябрьские, и на четыре дня успокоилась наша жизнь по негласному предписанию в период празднования Великого Октября все "шишки" должны быть на своих ветках. Первая в мире страна социализма отмечала свое семидесятилетие. Как и много лет подряд, десятилетиями, на трибуну мавзолея поднялись члены обновленного Политбюро и по Красной площади прошла парадом военная техника, а за ней демонстрация трудящихся. Такие же церемониалы состоялись и в столицах союзных республик, и в областных городах, и в городах помельче, а где и в сельской местности вся страна в этот день занималась демонстрацией.

Как мне рассказывали, в какое-то африканское экзотическое государство был направлен послом бывший секретарь захолустного обкома. Каждые майские и ноябрьские праздники он выходил на балкон, а по двору ходили все пять сотрудников посольства, включая шофера, с транспарантами. Посол кричал сверху в рупор: "Да здравствуют работники советских посольств представители самой передовой в мире дипломатии!" "Ур-р-ра-а-а!" - орали в ответ самые передовые в мире дипломаты.

Слава богу, у нас подобного не было. А внешне все было очень даже красиво: зеленый газон лужайки, букеты цветов, нарядные женщины, японские фото- и видеокамеры, столы с фруктами и сладостями... Но был и свой ритуал, за которым ревностно следил женсовет: речь торгпреда, спич парторга, приветствие детей, старательно и мило выговаривающих тексты, написанные взрослыми дядями и тетями. Было и тайное распитие виски на представительской кухне и анекдоты вполголоса.

После торгпредского приема мы поехали с Веховыми к нам и сели за стол, сбросив вместе с галстуками весь официоз.

- А ты знаешь, что после премьера к нам должен был приехать и самый высокий гость? - спросил Виталий.

- Слышал. Но почему-то не получилось.

- Не в этом суть. Ты в нашем обществе дружбы со всеми народами директора знаешь? Маленький, лысый.

- Знаю.

- А его заместителя? Худой, носатый азербайджанец.

- Его нет.

- Так вот, они оказывается репетировали церемонию встречи на случай приезда Самого и его супруги. Отобрали благонадежных мальчика и девочку. Девочка должна была вручать цветы Самому, а мальчик - Самой. На репетициях роль Самого исполнял, конечно, директор, а роль Самой досталась азербайджанцу. Детей замучили до того, что они по ночам во сне вскрикивали скороговоркой:

"Дорогойтоварищсам!" "дорогаятоварищсама!" А тут пришло cообщение, что визит Самого не состоится. Ну, не Сам, так хотя бы премьер, что недавно был, сойдет. Построились, ждут. Входит премьер, а девочка уставилась на него с сомнением и подозрением - совсем премьер не похож на дядю директора. Мамаша девочки, стоявшая рядом, сквозь приветливую улыбку прошипела: "Отдай цветы, тебе говорят..." Девочка подошла к премьеру, сунула ему букет и говорит: "дорогойтоварищсам!" А мальчик видит, что ему некому вручать свой, тоже подошел к премьеру и выпалил свой текст: "дорогаятоварищсама!"

Мы, само собой, заговорили о жизни тех, кто уже построил себе коммунизм за отдельно взятым забором, охраняемым "конторой". Любаша рассказала о младшем брате и верном помощнике партии - комсомоле. В бытность свою одному из высокопоставленных комсомольских Секретарей крепко приглянулась ядреная польская комсомолочка, приехавшая для обмена опытом работы в СССР. Польскую делегацию стали принимать по такой программе, что они не выдержали и написали в ЦК КПСС отчет-заявление: ЦК ВЛКСМ - это не вожаки типа Павки Корчагина, а бонзы, разъезжающие в бронированных "членовозах" и проводящие под видом учебы актива оргии на манер пиров Каллигулы. Кроме того, одну из на ших активисток соблазнил такой-то... Но было поздно. Чтобы прикрыть срам, активистке предложили руку и сердце третьего секретаря Пермского обкома комсомола. Вступив с ним в фиктивный брак, активистка получила гражданство СССР и однокомнатную квартиру, которую уже спокойно мог посещать Секретарь, а пермскому выдвиженцу тоже была дана должность, московская прописка и однокомнатная квартира для его бывшей невесты.

Каждый из нас, живущий в социалистическом, а на самом деле, тоталитарном обществе, знал немало подобных историй и случаев. Мы - внуки тех, кто делал революцию, прошел через гражданскую войну, голод, репрессии и индустриализацию. Мы - дети тех, кто прошел через репрессии, мировую войну и снова репрессии. Мы сами прошли через военное детство, смерть Сталина, оттепель Хрущева и застой Брежнева. Наши дети - дети застоя.

Четыре поколения понадобилось изуродовать, чтобы развеять Великую Иллюзию. Когда она для меня утратила свою радужность? На закате Хрущева, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, восьмого ноября после парада и демонстрации.

ПОЭМА ВЕРЫ

Но упорно.

Как в дверь в небеса.

Люди верят в чудеса.

И вновь взбудоражены

ружья заряжены,

речи обряжены

у идеи на страже

(она нам укажет).

Вождь и она.

Все - за ее воплощенье.

Прощенье?

Идея - воля.

Идея - конкретнее боли.

Сгусток веры:

серы, но первы,

нервы - в удар,

нервы - в террор,

в немиганье зрачка.

Идея - сперма.

Идея - дар.

Идея - убор.

Быт - пачкотня.

Быт - это быдло.

Безыдейное действие.

Быт - это было.

Идея - есть.

Идея - песнь.

Идея - совет.

Бред?

А сиянье дворца

под рукою творца

светлого царства

без барства?

Идея - лекарство.

Идея - коварство.

Любимее Родни

будешь свободен!

И бросаются в новую веру

Я верую!

ВЕРУЮ!

Я готов себе руки по локоть долой

Только бы счастье пришло домой!

Я готов на любую из свастик

только бы счастье!!

Слава тебе, наш вождь!

Ты для нас,

как в засуху

дождь.

Агнец нетленный.

Венец вселенной. И газеты пишут про это, портреты, портреты, песни запеты и формы надеты...

Кто против?

Все - за!

А за...

за-полнены подвалы

за-мучены

за-травлены

за-бытые

за-веты

Позабыли павших за.

За были?

За что?

Поползло:

Идея - зло.

Идея - весло.

А вода - это масса.

Грести ремесло.

Вести ремесло.

ГРАБАСТАТЬ.

Поэт

посол языкастых. Но - касса. На - каста.

Идея - пакость.

Идея - заступ

могильный.

Идея покорна.

Верить в чудеса.

Это вздорно.

Как в дверь в небеса.

Глава тридцать шестая

- Что есть жена? Сеть прельщения человека. Высокими очами мигающа, ногами длинными играюща, лютый огонь тем в членах возгорающа. Что есть жена? Покоище змеиное, бесова сковорода, цвет дьявола... - говаривал Семеныч в противотуберкулезном диспансере.

Многоопытен был Семеныч, а верно, и он не смог бы предсказать поведение жены, женщины в заморских странах, да не просто женщины, а бабы с вековыми инстинктами, но прожившей, родившейся и нарожавшей при советской власти. Мужняя жена попадала за рубежом в непривычное положение благоверный уходил к половине девятого на службу, являлся к часу в обед, опять исчезал к трем, и бывало, что возвращался далеко за полночь и нетрезвый с переговоров в ресторане.

Извечен вопрос - что делать? На рынок сбегает Ганеш, он же уберется в доме и перемоет посуду, обед изготовить из полуфабрикатов ничего не стоит. В отличие от Союза, где и за пропитанием и за плитой настоишься и настираешься до упаду, что только мечтаешь о сказочной жизни... И вот она эта жизнь.

Выхожу на балкон

загорать и лениться.

И мне грустно немного,

потому что одна.

Я от нечего делать

занимаюсь английским

и про Будду читаю,

будто в этом нужда.

А вокруг город млеет,

лето в самом разгаре,

а на самом-то деле

должна быть зима.

Как я здесь очутилась?

Пребываю в безделье.

Даже стих сочинила.

Как? Не знаю сама.

Как пробившийся родничок, появились эти строчки у Ленки через некоторое время после нашего приезда. Хорошо, когда голова у жены тянется к английскому, а душа - к Будде.

А если нет? Тогда смыслом существования, любимым занятием становится, мягко выражаясь, обмен информацией. Жены замторгпредов образуют свой кланчик, а "конторские" жены - свой, как и жены специалистов от промышленности. Кланы зорко следили за чужими и вдвойне за своими. Все знали друг о друге все и даже то, чего нет. Поначалу возникало как предположение - вы не замечали, Гришин с Дьяконовой шуры-муры разводят... - а потом и активная убежденность - это же всем известно, что Гришин с Дьяконовой... Недаром сказано, что лицемерие - это почтение, которое порок отдает добродетели.

Может быть, и не было бы конфликта Гуляева и Сусликова, если бы Раиса Сусликова не была на стороне Бригадира. Заграницей муж у жены, как на ладони. Если в Союзе она может не знать, чем муж конкретно занимается и как ведет себя на работе, то здесь жена не только подрабатывает рядом как машинистка, кассир, дежурная, библиотекарь, она присутствует и на переговорах, которые могут состояться и на званом ужине, и во время футбольного матча, и при случайной встрече.

Повезло, что мы жили не в компаунде, не в колонии, где и личная жизнь происходила на виду у всех. Считалось, что дверь не должна запираться у советских людей, хотя и так слышимость отличная, и любой мог войти, сесть и сидеть, пока не надоест.

Объяснялось это даже не бестактностью, а иным - обычно заходили те из своего клана, кто незамужем, как Ирочка Карасева, наша секретарша, или жена, чей муж в отъезде, или муж, чья семья в Союзе. Ссорились шепотом, ругались жестами, пили, не чокаясь.

Страшнее и скучнее текло существование в том же Афганистане, где вся жизнь происходила на единственной дорожке во дворе, прозванной "аллеей попугаев", по которой с утра до вечера ходили, как заключенные по кругу, обитатели колонии, приветствуя друг друга: доброе утро, добрый день, добрый вечер, доброе утро...

Как правило, самые иезуитские, самые извращенные формы принимали взаимоотношения в маленьких коллективах, например в Сингапуре, где нет города, есть одна улица-универмаг, улица-витрина и где единственное занятие и развлечение - покупать глазами. А если в торгпредстве всего три машины на шесть семейств? Как делить? Самому и заму, а остальным?

Боги мести действуют молча - так думал Шиллер, не зная советской колонии, где раз словечко, два словечко складывались в песенку доноса, называемого "телегой". "Какой самый быстрый вид транспорта? Телега." Донос может быть совсем необязательно в виде официальной бумаги, достаточно высказаться озабоченно в присутствии торгпреда: "Что-то Галкина опять не видно на работе. Пьет что ли?.."

На Кубе или в Африке, где купить нечего, платили прилично, а обменивали на чеки не больше семидесяти процентов зарплаты, остальные тридцать были вынуждены тратить на харчи и питье и не было проблем - зашел в гости и сразу бутылка рома на стол и гора фруктов. Иное дело в той же Швеции, где сигаретами не угощают, а если и протянут пачку, то со словами: "Травиться будешь? Там каждый эре на счету, а сейл - единственный способ ухватить чего-нибудь. А на полях нищеты и жадности пышно расцветает зависть.

Как-то рассказали мне правдивую историю, что сложилась в сказку о советской зарубежной семье. Почему сказка? Не всегда они веселые, бывают и грустные.

Прожили Муж с Женой двадцать пять лет. И попросила Жена Мужа в Стокгольме к серебряной свадьбе подарок.

- Что твоей душеньке угодно, - согласился Муж.

Пошла Жена в магазин и нашла Жена шубу. Норковую. Не в эксклюзивном шопе для миллионеров, а у купца заморского господина Али, что недавно открыл свое дело.

Не один раз ходили Муж и Жена к Али, уторговывая понемногу, и каждый раз у Жены обмирала душа, что на "ее" шубу вдруг да кто-нибудь другой польстится, и как сияли ее глаза, когда Жена вставала во весь рост в меховом роскошно-нежном одеянии перед зеркалами... Дорого, но мило, дешево, да гнило, - решили Муж и Жена, и на шубу ушла полугодовая зарплата Мужа.

А какая женщина не похвалится другой своей обновой? Слух мгновенно разнесся по торговой слободе - Жена норковую шубу купила. И началось паломничество, ой, покажи, Жена выходила из спальной и плыла сквозь восхищенные взгляды и завистливые вздохи и была Жена горда, и была Жена счастлива.

Как-то Муж сказал Жене, что другие мужи, кто шутя, а кто зло, спрашивают:

- Ты что, взаправду купил Жене шубу норковую? Ну и гад же ты, от моей теперь житья нет, пилит и пилит. Вот другие мужья норковые шубы дарят, а тебе для меня вшивых колготок жалко... И сколько же ты за нее твердой валюты выбросил?

И как бы ни была скромна по сравнению с фешенебельными магазинами цена приобретенной у господина Али шубы, она производила оглушающее впечатление на привыкших считать копейки, печь собственный хлеб и питаться собачьими консервами. Даже осведомлялись участливо у Мужа, как он себя чувствует и все ли у него в порядке с головой?

И опять пошла к Жене вереница дружелюбных подруг. И опять просили шубу показать. А вели совсем другие речи.

- Тебе не кажется, что рукав неровно вшит?

- Ты знаешь, а шкурки-то подобраны не очень удачно...

- Ну, что ты хочешь от какого-то Али?.. Араб и меха - что он в них понимает?

- Ой, девочки, раздвиньте мех, здесь, вот здесь, видите? Места живого нет, все битое молью... Считайте, что шуба пропала... И за такие деньги...

- Как хочешь, подруга, но глупость ты сморозила, лучше бы деткам что-нибудь прикупила, я тут на сейле такие джинсики отхватила, класс, не то, что твоя рвань...

- И куда ты ее в Москве напялишь? В Большой? У тебя что, ложа там заказная? В гости попрешься? В Чертаново, Бабиноягунино, Сиськино-Жопино? Да зарежут тебя за такую красоту в первом же подъезде. Вот у нас случай был...

Жена плакала и стала ненавидеть пушистое и ласковое наощупь чудо, подарок Мужа, самый дорогой за двадцать пять лет супружества. И попросила Жена Мужа и пошел Муж к Али, унижался, что-то придумывал, но сдал, наконец, заплатив налоги, шубу.

А Жена потускнела и постарела, словно простилась навсегда с синей птицей своей Мечты.

С корреспондентами Гостелерадио я побывал на металлургическом заводе, построенном при техническом содействии СССР и встретил там нежданно-негаданно Илью Черняка, переводчика, которого знал лет двадцать по совместному сотрудничеству в одном из рекламных изданий.

Переводчики - особая каста. Их профессия - общение разноязыких миров на самых разных уровнях и в различных ситуациях, третье "я", как инструмент и как соучастник, в общении двух и более других "я".

- Старик, рад тебя видеть, - живой, как ртуть, Черняк непрерывно курил одну за другой. - Помнишь, как мы сидели в высотном здании на Котельниках как раз за спиной огромной скульптуры и заоконную панораму называли "Вид на Москву через жопу Гиганта?" Сколько же мы выпили вместе портвейна, мама дорогая? А выглядишь ты, как настоящий сэр, пробкового шлема не хватает, здесь продают, могу устроить, сравнительно дешево. Вам сколько долларей в месяц платят? Сто? У нас поменьше, у нас все поменьше, похуже, провинция одним словом. И контингент провинциальный. Помнишь в кино: "Вниманию контингента!" Мужики с местными очень лихо объясняются - ю стой здесь, ай пошел в архив. И тем все понятно. Из слабого пола - только русские бабы да хохлушки, привыкли дома работать, а тут делать нечего, вот они целыми днями вяжут да языками чешут. В зарубежной иерархии, чего тебе объяснять, специалисты из промышленности быдло, на самой низкой ступени. В тропической жаре у мартена местные не выдерживают, а наш сталь варит, как у себя в Кемерово или Днепродзержинске. Купить здесь нечего, магазинов нет, вот скопится у мужиков тысяч по пятьдесят крошей, им в столицу поездку организуют на день, не больше, а то производство горячее остынет. А там Святослав, наш главный чекист, объявляет, что террористы опять зашевелились, и город закрывают...

Я дернулся при имени Святослава.

- А ты его откуда знаешь?

- Везде свои люди, старик, скромные переводчики. Скромные, но весьма полезные.

- А зачем же город закрывать?

- Чтобы толпа советских сталеваров рынок не испортила. Они же хватают кожу пачками, цены тут же вздрючиваются. Вернулся сталевар из-заграницы, вроде бы белым человеком стал, а на самом деле притащил километр парчи, загнал ее в комиссионке, получил пачку советских деревянных, пошел к Центральному телеграфу, распил бутылку на двоих под тарелку пельменей и компот - дома!

- Ты здесь с женой?

- Нет уж, уволь. Танька дома сидит, дочь воспитывает. Такая, я тебе скажу, герла сексапильная вымахала, а я бабки заколачиваю. Да я и сам сюда-то еле-еле прорвался. Илья Ефимович Черняк, тебе это ни о чем не говорит? Посмотри на мой орлиный профиль. Я еврей по папе, русский по маме, таких жидаврами зовут, и хотя коммунист, но заграницу только по большому блату. И потом, что здесь Таньке делать? С бабами тутошними якшаться? Да их всех местный бармен перетрахал, потому что их мужики за виски ему должны. Они и дома-то, в Союзе, пили, а здесь сам бог велел. Но деньги-то у жен, вот мужики и клянчат в долг, а расплачиваться их благоверным приходится.

- Как же ты обходишься?

- Да тут бордель имеется, чин по чину. Поначалу спецов без семей присылали, так бордель тут же возник рядом с поселком советских металлургов, потом женсовет появился и запротестовал, там перестроились - не бордель, а кафе с официантками. Заказываешь кайф вместе с официанткой на второй этаж в отдельный кабинет и...

- За здоровье свое не опасаешься?

- Кто в бордель ходит, может быть спокоен. А вот на стороне можно и подхватить... насморк и что похуже. Один у нас отличился, а не станешь же здесь лечиться-светиться, еле домой командировку выцыганил и как раз подгадал, чтобы жена сюда приехала, а он вроде бы наоборот по срочной служебной надобности отбыл. И надо же было им в аэропорту столкнуться: он на прилете, она - на вылете... Да, если бы и признался - все это семечки, хуже гораздо, когда политику шьют. Тут недавно учудили такое... Только в обществе коммунистов, комсомольцев, пионеров и октябрят возможно. Детей понавозили, а их учить надо. Школу открыли, а ставку дали только директора, учителей он сам понабирал из жен.

- В столице также.

- Во-во. Фактически никакая ни школа, а элементарная прибавка к зарплате. Конечно же, директор оформлял договоры с теми, кто ему нужен, - с женами начальников и партийных секретарей, а тут приехала чья-то жена профессиональная преподавательница и стала претендовать на должность завуча. Делать нечего, приняли. А у нее сын во втором классе. Сначала стал он замечания получать по поведению, а потом дошло до персонального дела, да-да, старик, персональное дело второклассника. Пети Жмуркина. Педсовет заседал и протокол составил, что пионер П. Жмуркин - террорист, так и написали, и высказывания у него политически очень опасные, что чрезвычайно пагубно для невинной благонадежности остальных членов пионерской дружины. Копия протокола "телегой" - к нашему генсеку, нелегкая у него должность, кстати, увидишь, привет передавай.

- А его ты откуда знаешь?

- Я того бармена, что всех баб перетрахал, бутылкой по башке съездил.

- За что?

- Чтобы знал свое место и уважал белого человека. Но тот тоже нашу Систему-то изучил, партайгеноссе нажаловался, тот сразу в столицу собрался, повод есть, ЧП - наш советский полуеврейский переводчик иностранца избил. Я нашим переводчикам в посольстве дозвонился, они генсека настроили, тот нашего отчитал - зачем партийные деньги тратишь, по командировкам шатаешься? На месте надо работать, то есть в баре, с людьми, то есть пить со мной. Мотай сейчас же обратно. Наш даже отовариться не успел, пулей сюда. Но меня все-таки на полгода в кислородный цех сослали, а это пять километров по заводу, да по городу двенадцать в один конец. Зато спирт десятками литров в месяц на промывку оборудования. И как я не спился?.. Нет, все-таки надо. надо жену, выпишу-ка Таньку, благо на год продлили...

Дом в два этажа, на верхнем с плоской крышей и зимним садом живет начальник с женой, ну, тот же Гришин, а на первом рядом с кухней и офисом в более скромных аппартаментах - его подчиненный Дьяконов. Жена Гришина - злая, вечно недовольная, то ли обиженная жизнью, то ли обделенная разумом. В компании всегда жди от нее какой-нибудь презрительной язвы типа, ну и вкус у тебя, Истомин. Целыми днями сидела Гришина в полутемной комнате и бесконечно заставляла забитую девочку-служанку наводить чистоту. И орала на нее матом.

Дьяконова была тихой, милой неумехой и тайной алкоголичкой. Как Элизабет Тейлор не могла отказать себе в пирожном, так и Дьяконова пила ежедневно, не до положения риз, но регулярно, курила и читала романы. С ней было удобно - она всегда внимательно и сочувственно слушала, утешала сентенцией типа, что поделаешь, один раз живем, и была безотказным собутыльником.

Дьяконов ненавидел Гришина, потому что был мал ростом и был подчиненным, и Гришин старался спровадить его по делам, а сам заходил к его супруге. Отсюда и ходили слухи по торгпредству о связи Гришина с Дьяконовой. Зная горячмй нрав Дьяконова, можно было предположить самый печальный исход, выхлестнись этот конфликт наружу.

А вот в Черной Африке начальник мог не только послать подчиненного в командировку, чтобы провести время с его женой. Бригада из трех человек по сервису тракторов находилась просто в рабской зависимости от их моржемордого усатого босса и его благоверной пудов на десять. В доме Босса они были и за кухарку, и за полотера, и за посудомойку. Босс держал впроголодь здоровенного хриплого пса на длинной гремящей цепи, специально тренированного кидаться на чернокожих. Пса тайком подкармливали бананами ясноглазые белорусские и владимирские мужики, приехавшие в знойную Африку за березовыми чеками.

Вряд ли их жены могли себе позволить роскошь независимости, как Лена Святослава. Он рассказывал, что Лена - дочь репрессированных родителей и никогда гн скрывала своего отношения к Сталину, даже в присутствии высоких чинов КГБ. Чины чинами, но они тоже понимали, что в "конторе" служит не Лена, а высокий профессионал Святослав.

Все зависит от твоей экологической ниши в Системе, от ступеньки, которую ты занимаешь в ее иерархии. Чего никак не могла понять девочка в детсаде: "А скажите, пожалуйста, почему детям родителей, кто живет богато, Дед Мороз дорогие подарки носит, а другим наоборот? Вы говорите, что Дед Мороз носит подарки только хорошим детям, а вот Ляля - очень хорошая девочка, а Дед Мороз ей второй год забывает подарок принести."

Я вернулся из командировки с тропического металлургического завода и так крепко обнял Ленку, что она рассмеялась, сжала меня изо всех своих силенок в ответ и спросила:

- Что с тобой?

- Сама знаешь. На-ка примерь.

- Ой, какая прелесть, - бросилась она к зеркалу.

Розовый перламутровый жемчуг - нитка, колечко, сережки, действительно, очень шли ей.

Вечером мы лежали чистые после ванной, сытые после вкусного ужина и полные от любви. Алена дремала, а я читал Грэма Грина "Доктор Фишер или ужин с бомбой". То место, где горы, снег и солнце и герой ждет в кафе свою девушку. Он знает, что у него заболит сердце от любви, когда он ее увидит, и они пойдут обедать. Но ее нет и нет, она упала, спускаясь на лыжах, и он потерял ее навеки.

Когда умерла моя вторая жена Наташа, я не знал, как выжить. Одиннадцать лет я не верил, что полюблю снова и буду любим. Но если и Алена...

- Не дай бог... - сказал я громко вслух и осекся.

Ленка тут же проснулась.

- Что случилось?

- Ерунда. Не имеет значения.

- Неправда, скажи, почему ты застонал? Я люблю тебя.

- И я тебя.

- Тогда скажи.

- Не надо.

- Но ведь мы муж и жена.

- Да. Браки творятся на небесах. Наш сотворен на седьмом небе. Но будет лучше, если я не скажу.

- Теперь я спать не смогу, думать буду.

Я долго молчал.

Лена отвернулась.

Я рассказал ей.

Она тоже долго молчала, потом сказала:

- Мы же договорились жить долго и счастливо и умрем в один день. Как в сказке. Ты меня не подведешь? Будешь жить долго и счастливо?

- Буду. С тобой.

- Вот и хорошо, - удовлетворенно вздохнула она и заснула.

Глава тридцать седьмая

А я не спал.

Смерть уже тихо проникла в дом и по-хозяйски огляделась вокруг. Мазнула зеленой окисью бронзовую скульптурку, разъела термитами угол деревянного шкафа, повесила паутину на батику с танцовщицей, тронула желтым листы моих записей.

Я не испугался смерти, я перестал ее бояться после чахоточной больницы и ухода Наташи, смерть стала для меня обыденностью, как запах разваренных сарделек с тушеной капустой в морге, где лежала Наташа. Инстинкт самосохранения укрыл душу броней безразличия, под которой зарубцевались открытые раны невозвратных потерь. И смерть словно занесло круговертью дел, забот, работы за письменным столом.

Смерть вернулась ко мне здесь, в желанном зарубежье, когда уехали из выстроенного долгими привычками мира. Сначала в виде прекрасной и загадочной Джессики Ланж из фильма Боба Фосса "Весь этот джаз", вся эта дребедень. И я понял, что как и герой фильма, должен разводить руками по утрам перед зеркалом - шорт тайм фокс - поторапливайся, лис. Смерть глянула прямоугольником конверта, который ждет на столе в полутемном коридоре торгпредства - какие вести из дома? И ночным телефонным трезвоном: "Алло! Ответьте, вызывает Москва..." Ее неизбежность ближе всего подкрадывалась к родителям - старикам уже за семьдесят и когда-то...

Скорей бы утро и на работу.

Рабочий день всегда начинался с просмотра газет. Многостраничные, в отличие от наших, они на девять десятых были забиты рекламой. Эту часть просила тщательно изучать женская часть колонии - где очередной сейл? В остальном шла информация и комментарий, но осторожный и конъюнктурный, совсем не похожий на нашу лобовую вседозволенную гласность.

Наиболее интересные статьи по экономике я вырезал, главные места подчеркивал. Сводил перевод в две-три странички текста и клал в папку торгпреду.

Из политических событий больше всего беспокоила новая вспышка терроризма. Остановили днем на дороге рядовой рейсовый автобус, вывели мужчин, женщин и детей на обочину и расстреляли. Ворвались на свадьбу, и кровь, а не вино залила белые скатерти. Подложили бомбу на базаре, и в страшный салат смешались горки овощей, куски человеческих тел и священных коров.

Погиб и советский. Метили в заместителя торгового советника, кто курировал поставки оружия и боевой техники из СССР. За ним следили, и когда его машина выехала из ворот, к ней пристроился сзади бородач в чалме на мотороллере и расстрелял через заднее стекло, а потом для страховки и сбоку, невинного завхоза, который именно в этот день попросил у зама машину, чтобы съездить на рынок, а отправился на свидание со смертью вместо того, кому это было пока не суждено.

В Швеции за ланчем я спросил соседа, откуда он. Оказалось, из Чикаго. Ну, и как там гангстеры, замучили? Надо было видеть его неподдельное возмущение - раз Чикаго, так и сразу гангстеры? Я там в ночь-заполночь гуляю по городу и не встречал. Может и везло ему, но он точно привык к своим гангстерам, как мы к своим террористам.

Недавно поймали одного, знаменитого, видно долго его выслеживали, что даже удалось снять видеокамерой, сидящего на площади в храме среди молящихся. Он понял, что попался, и принял мгновенно действующий яд. То, что только что дышало и даже устремлялось помыслами к всевышнему, стало мешком остывающего мяса с остекленевшими глазами и безвольно открытым ртом. Его тормошили, приводя в сознание, голова болталась, как бутон на сломанном стебле, а рядом причитала о его добродетелях жена убийцы тринадцати человек и равнодушно молились продолжающие жить.

Я спросил корреспондента Гостелерадио, почему бы ему не снять сюжет о террористах?

- Предпочитаю другие темы, - ответил он. - Видел мой последний репортаж в программе "Время"? Помнишь, комментарий: древнее предание гласит, что если встать на вершине этого холма спиной к заходящему солнцу, то увидишь, как тень твоей головы достигнет ступеней храма...

- Слушай, откуда ты выкапываешь эти предания?

- Зачем где-то копаться? Достаточно заметить, стоя на холме, где мы с оператором искали верхнюю точку, что тень твоя простирается до ступеней.

- И часто вы нам такую лапшу на уши вешаете?

- Нередко, дорогой коллега. Ты же сам представитель второй древнейшей профессии и знаешь, как это делается. Кроме того, в Москве сидит редактор и уж он-то не пропустит про террористов, потому что у нас теперь и отечественных хватает. К их числу я бы отнес тех, кто убивает не напрямую, а косвенно. Ежегодно в декабре к нам приезжала делегация министерства торговли. Внутренней торговли. Из-за того прилавка, к которому в очереди стоит советский обыватель. За импортным ширпотребом, образцы которого отбирали на свой изысканный вкус две толстых тетки. Это они одевали страну, а мы потом удивлялись, и почему советского всегда отличишь от иностранца? За нас выбирали не только фасон платья, кроили по лекалам марксизма-ленинизма душу и жизнь.

А ведь могло быть иначе. Родной брат Виталия Вехова родился в Вашингтоне, столице США, к его матери пришли в госпиталь и предупредили, что раз явился человек на свет на территории США, то у него уже все привилегии гражданина свободной страны, он может даже стать ее президентом. Сколько раз Виталий пенял брательнику, что тот не согласился, был бы сейчас президентом Штатов, не было бы проблем с водкой, картошкой и телогрейками у семьи Веховых. А может, и у всей страны.

Кстати, мы крепко тогда набрались при встрече очередного Нового года, может быть и потому, что это был последний, третий год, если не последует продление. Виталий еще сказал, что ему очень нравится английское выражение "ту кил ботл" - убить, прикончить бутылку. Как ненасытные террористы, мы уже расправились с двумя по ноль семьдесят пять, правда, с помощью наших подруг, и задумывали новое убийство, но планы нарушили наши благоверные из гуманных соображений, и мы заговорили о предельных возможностях индивидуума.

Я припомнил, как в Финляндии сопровождал генерального директора внешнеторгового объединения, а принимал нас его зам, тоже директор, но местного акционерного общества. Мирно попарились в сауне, размялись за ужином, в благодушном настроении поехали к Заму, где удвоили и утроили дозу, и около двух ночи двинулись в отель. Генеральному показалось мало, и мы поднялись к нему в номер, где без закуски укокошили еще одну красавицу. Это доконало Зама, он сполз на пол и, стоя на коленях, плакался своему начальнику, как ему плохо живется заграницей. Я спросил тогда Генерального:

- Трудно быть начальником?

Он посмотрел на пресмыкающегося Зама и ответил, вздохнув:

- Здоровья много надо иметь, чтобы такие вот не обошли. Тебя бы я в замы не взял.

Два года заграничной жизни отучили нас стоять в очередях, заботиться о пропитании и барахле. Накопился и какой-то запас. В виде чеков. И тут советская власть провела еще одну кампанию. Начался этот снежный ком, как водится, со статьи, почему-то в "Литературной газете". Широким жестом автор отбрасывал заработанное десятками тысяч обитателей советских зарубежных колоний.

Даже простой расчет по минимуму показывал: сто стран по сто человек в стране(в той же Индии больше трех тысяч) и это без учета временно командированных да по полтысячи долларов - получалось, что пять миллионов валюты только в месяц возвращается в казну страны. А что такое каких-то шестьдесят миллионов в год при наших миллиардах? Народ требует закрыть "Березку", потому что правительство не в силах прекратить спекуляцию вокруг валютных магазинов. Сказано-сделано. И остались те же сталевары с тропического металлургического ни с чем.

Мы, конечно, тут же прекратили менять валюту на чеки. Пачку сертификатов отправили с оказией в Москву. Поздно, километровые очереди морозными ночами и настоящий разбой, устроенный мафией. Еще раз Система обманула народ. Не в последний.

И тут же вышло постановление Совета Министров СССР "О дальнейшем развитии внешнеэкономической деятельности..." Дальнейшее развитие - очередная зияющая высота, в которую должна была шагнуть Система. Впервые на политзанятиях мы вспоминали Ленина с внутренним одобрением - еще в двадцать втором Ильич писал о необходимости государственной монополии внешней торговли, иначе появится масса "внешторгиков".

В верхах не любили внешторг. Пользовались, но не понимали его роль в экономике государства любого образца. Во время военного переворота в Чили, куда мы уже загнали только тракторов около трех тысяч, военные пальцем не коснулись торгпредства, посол сидел в его подвале и осведомлялся, хватит ли запасов.

Секретарям, министрам, председателям всех мастей враждебна сама идея бизнеса. Зачем торговаться, подсчитывать, комбинировать, решать что-то экономически, если можно дать указание и проследить за его выполнением, а не выполнят - цена партбилета слишком высока. Вместо того, чтобы выпустить на волю дух предприимчивости внутри страны, уничтожили внешний инструмент обогащения казны. Как и во всякой структуре Системы, во внешторге было навалом и человеческого дерьма, и протекционизма, и "конторских" служащих. Но были и тысячи тех, кому бизнес по душе, как земля кондовому крестьянину, как Королеву - космические корабли, как изобретателю - велосипед своей конструкции. Именно такие составляли золотой запас Отечества. Которое их же и предало. Не могло не предать, если во главе внешней экономики страны стоял бывший министр рыбного хозяйства, в недрах которого возникла мафия "Океан" по контрабанде икры и рыбы, друг минводхоза, гордый тем, что внес свой большой вклад в перестройку - запретил "Березку".

Пытаясь самообновиться, Система судорожно рушила свои структуры, но, как скорпион, смертельно укусила себя в голову только в августе девяносто первого.

Глава тридцать восьмая

Дурно я почувствовал себя часа в два ночи. Приступы рвоты продолжались до желчи, до полного изнеможения, до потери сознания. Непохоже на простое отравление, и Лена дозвонилась до посольской поликлиники. Врач приехал, сделал успокоительный укол, и я кое-как дотянул до утра.

Виталий помог добраться до госпиталя, а я уже стал желтым, словно покрылся нездоровым загаром. Вскоре я лежал на высокой кровати, пластмассовые трубочки и перевернутая, высоко подвешенная бутылка стали частью моей кровеносной системы, а на экране монитора датчики чертили светло-зеленые всплески ударов моего сердца.

Основной диагноз - инфекционный гепатит, желтуха, врачи установили быстро, подозревали еще желчный пузырь, но этим решили заняться попозже. Инкубационный период - сорок пять дней, что же было полтора месяца назад? Вспомнил, прием в ресторане, все, как обычно, не трогали местную колбасу, не брали неизвестно в чем мытые овощи, ели только термически обработанное, прожаренное, пропаренное, вот только мороженое себе позволили. Как узнать, что в тебе поселилась зараза, которая вспыхнет только через сорок пять дней? Чем предостеречься? Да, конечно же продезинфицировались - приняли по стаканчику спиртного. Теперь с этим придется завязывать. На год. Считайте, сэр, что вы получили подарок от страны пребывания - ранение в печень. Инфекционное. Посетителей не пускали, и я только читал послания приходивших навестить - и Веховых, и Святослава, и Гусарова, и корреспондента Гостелерадио... Сколько же оказалось неравнодушных к моей беде. Мистер Джордж, Жора, мой ангел-хранитель, Ричард и даже Ганеш прислали открытки с пожеланиями выздоровления. Я испугался за Ленку и за Веховых, с которыми целовались при каждой встрече, но, слава богу, все обошлось.

Позже Лене разрешили посещения, она принесла мои записи, я перечитывал их и подводил итоги прожитого. Больница - самое подходящее место для этого. Противотуберкулезный диспансер, неврологическое отделение, что мне виделось в потолках моих больничных палат? После смерти Наташи я осознал истинный смысл горькой шутки, что кладбище - склад готовой продукции министерства здравоохранения СССР. Здесь же мне повезло, правда, местные врачи с удивлением поглядывали но советского коллегу, который по-английски ни в зуб ногой. Эскулап по блату. Для всей колонии подарок Системы.

Чаще других заезжал Ричард. Он садился у моей постели с цветами и очередной открыткой, и мы говорили. Я пытался рассказать ему о Системе, о психологии и нравах наших торговых работников, потому что он всерьез начал работать с торгпредством и уже подготовил, как юрист, все документы для первого совместного местно-советского предприятия.

Как-то Ричи без тени сомнения сказал мне, что мы дружили с ним в предыдущей жизни и снова встретились в своей новой инкарнации. Я усмехнулся, а он удивился - разве может быть иначе? Жизнь вечна, мы только переливаемся из одной формы в другую. Вот и племянница его Ситы родилась со шрамом на руке - это кто-то ударил ее ножом в предыдущей жизни. Кстати, осенью они с Ситой женятся, получили согласие родителей и это потому, что Ричи дал обет богам - совершить восхождение к храму в Гималаях. Паломничество требовалось исполнять босиком, несколько километров пути по снегу. Сита шла рядом, она боялась, что Ричи простудится и заболеет, но боги не дали ему заболеть даже насморком и благословили их брак через родителей.

Я смотрел на Ричи и думал, как это хорошо, что с детства ему внушили, что бог - есть. Неподалеку от нашего дома - школа, частный лицей. Каждый день к началу занятий свозили детей. Кого родители привозили на своих авто, а кого - в металлических клеточках на колесах, которые тянули небольшие лошадки. Черноволосые, смуглокожие, большеглазые, в зеленых курточках, штанишках и юбочках, в белых носочках до колен малыши, как цыплята, выглядывали сквозь ограждающие прутья.

И каждое утро начиналось с молитвы, а не с пионерской линейки. Учительница в микрофон читала что-то из священного писания, похоже, из Библии, возможно это были слова Екклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме: "Итак, иди, ешь с веселием хлеб свой, и пей в радости вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим." А может быть из "Бхагават-гиты": "О, сын Бхараты, знай, что темнота, рожденная из невежества, есть причина заблуждения всех живых существ, воплощенных в материальном теле.

Следствия этой гуны - бездушие, леность и сон, связывающие душу."

А потом зеленые цыплята пели вместе с учительницей, и вдруг узнавалась поп-мелодия "Бони-М": "Он де ривер ов Бабилон вер ви сат даун..." "На берегу реки Вавилона, где мы сидели..."

Это мы в нашей Системе не только забыли Бога, но и вечные взаимоотношения с ним. Индуизм проповедует, что дружба с Богом доступна лишь тем, кто ему преданно служит. Достигшие совершенства могут быть и в пассивном и в активном состоянии, и в качестве друга, матери или отца, и в качестве возлюбленного супруга.

Бог - абсолютная истина, вечная, трансцендентальная, и путь ее постижения и есть путь духовного возрождения. Жизнь не имеет смысла, если не задаваться вопросом о цели бытия, не пытаться постичь абсолютную истину. Человек, не думающий над этим, - мертв, живой труп. Жизнь - испытание нашего духа в материальной оболочке. Материальное бессмысленно без духовного, оно не существует. Жизнь в несуществующем - прозябание. Невежество - это сон, от которого надо пробудиться к познанию.

Великая и самая древняя из религий - индуизм во многом схожа с христианством, столь близким славянской душе. Да и с другими духовными учениями тоже. Читая священное писание, я тоже поначалу страшился вывода, что Бог - жесток, он искушает людей и наказывает их за содеянное. Нет, жизнь жестока изначально, жизнь - вовсе не благо, а наказание, через которое надо пройти самому к вере в высший суд и Всевышнего и тогда жестокость, искушение и наказание Бога обернется Его любовью. Бог прав всегда, потому что иного не дано.

Система, построенная на отрицании Бога, бездуховна, то есть бессмысленна. Она лишила меня не только Бога, Система разорвала вечную связь с ним. Я не сидел, как Ричи с дедушкой у алтаря, Система железным занавесом отгородила меня от прозы Кафки и Гессе, от пьес Беккета, от полотен Шагала и Дали, от скульптур Мура, от архитектуры Корбюзье и Райта, от фильмов Бергмана, Хичкока и Чаплина, от философии Фрейда и Хайдеггера, от мелодий Портера, Эллингтона и Битлз. А наши Булгаков и Платонов, Набоков и Солженицын, Пастернак и Мандельштам, Флоренский, Бердяев?..

Железный занавес от всех, кто был отмечен искрой Божьей. Случается так, что что-то словно самое тебя находит, лежит на виду, невинно предлагаясь, и первый смутный порыв превращается в интерес, а позже становится немаловажной частицей духовного мира. Как-то я забежал по делам в редакцию одной из московских газет и увидел рядом с машинкой листок с английским текстом.

- А-а-а, дали на курсах, как упражнение, - капризно пояснила размалеванная девица и добавила кокетливо: - Может переведете?

Ни автора текста, ни его предназначения девица не знала, а у меня он сложился в ежедневную молитву-наказ самому себе:

Только сегодня будет такое

счастье в моем покое.

Только сегодня я без оглядок

сам наведу у себя порядок.

Только сегодня нет потаканья

самым безумным моим желаньям.

Только сегодня не буду небрежным

с телом своим, чтоб здоровьем светило,

чтобы оно было сильным и нежным,

чтобы оно не подводило.

Только сегодня ясно и трезво

будет усвоено знанье полезное.

Только сегодня не стану спорить,

чтоб одержать верх в разговоре,

ни лесть похвалы, ни прямая обида

не тронут души и внешнего вида,

не искать виноватых, хватит страданий

и не читать никому назиданий.

Только сегодня не стану бездумно

сразу решать все, что в жизни задумано.

Только сегодня пусть понемногу,

толикой малой или по грамму,

но одолею в гору дорогу,

выполню, зная, свою программу,

и да минует меня, как немилость,

и нерешительность и торопливость.

Только сегодня выберу время

для медитации и созерцанья.

Только сегодня в уединенье

я отдохну в тишине мирозданья.

Только сегодня не надо бояться,

счастья касаться, любить, наслаждаться.

Только сегодня верую, как пилигрим

любят меня, кто мною любим.

Только сегодня не меркнет свет.

Только сегодня живу славно.

Учись говорить "нет".

Учись плавать.

Я медленно, но верно линял от желтизны, снова становился белым и здоровым. В такие моменты тело как бы вспоминает детство, когда энергия растущего организма загоняла его на дерево, заставляла с криком носиться, прыгать, скакать на одной ноге вертеться без устали. Я "выпил" сорок бутылок через капельницу, и ее отключили, а вскоре и отпустили домой.

Из белой стерильности больницы я попал в мир ярких красок весны. Настал ее праздник.

С утра приехали Ричард с Ситой, и мы их не узнали, как не узнают друг друга на карнавале. Он подошел ко мне и пальцем, обмакнутым в красную краску, провел по моему лбу, голубым по одной щеке, желтым - по другой, я выкрасил ему красным нос, и мы смеялись, показывая пальцами друг на друга. Лена перемазалась с Ситой, а она с Леной, и я с Леной, и Лена со мной, И я с Ситой, и Лена с Ричи, и мы превратились в яркие разноцветные хохочущие чучела.

Весь город перепачкался легко смывающимися растительными красками, любой мог подойти к любому - нищий к богатому, солдат к генералу, подчиненный к начальнику и сделать из него шута горохового. Не зло, по-доброму. В мире не было чернокожих и белолицых, царила пестрядинная справедливость, никто не рядился в этот день в дорогие наряды. Палили струями из водяных пистолетов, обливали из ведер. Скромница-девица могла коснуться краской того, кого тайно любила, а зять - разукрасить тещу.

Мир был мокр и счастлив.

Глава тридцать девятая

На три года за здорово Прилечу к святым коровам

Днем изжарюсь я на солнце,

Ночью точно простужусь,

Растеряю витамины,

Стану злой, худой и длинный,

Но ведь я герой былинный

И амебы не боюсь.

На три года за здорово

Прилечу к святым коровам

На приемах побываю

И по храмам я пройду,

Попаду на местный маркет,

На одну свою зарплату

Я жене, сестре и брату

По подарочку найду.

На три года за здорово

Прилечу к святым коровам

Я три года здесь пробуду

Всем чертям в чалмах назло.

Только, что ни говорите,

Я уеду, извините,

Я хочу, чтобы кому-то

Точно также повезло!

"Я хочу, чтобы кому-то точно также повезло!" - подхватывал зал на концерте самодеятельности песенку Виталия Вехова, переделку популярного тогда шлягера "На недельку до второго я уеду в Комарово..."

Не на недельку, а насовсем уехали Веховы - Виталий, Любаша и Денис. И больше не тянуло в демонстрационный зал, хотя сменившая их семья производила приятное впечатление. Такие неопытные, ничего не знают... Но какой смысл заводить отношения, если и нам через полгода вслед?

Продолжение пребывания заграницей обычно оформлялось как раз за полгода, для этого нужно направлять бумагу в Центр. При ее составлении учитывались мнения и партайгеноссе - правильно ли понимал и проводил политику партии? И месткома - вел ли общественную работу? И "конторского" не запятнал ли высокую честь совраба и не попал ли под буржуинское влияние, как Мальчиш Плохиш? И женсовета - как участвовала Лена Истомина в жизни коллектива и как у Истоминых отношения в семье?

С партайгеноссе Костей Гриценко мы были в хороших отношениях - неожиданно для самого себя оказал ему услугу. Почему он избрал именно меня, так и осталось неясным, но из песни слова не выкинешь.

- Слушай, Истомин, - по чисто партийной привычке Костя назвал меня по фамилии. - Скоро важная дата, какая, не догадываешься?

Я напряг свою память - пусто.

- Что же ты? - добродушно пожурил Костя. - Семьдесят лет славному Всесоюзному Ленинскому Коммунистическому Союзу Молодежи.

- Так когда это будет? И из комсомола я вышел в двадцать восемь лет, как раз двадцать два года назад.

- Почему в партию так долго не вступал? - с прохладцей спросил Гриценко. Он помнил назубок все анкетные данные своих прихожан.

- А ты попробуй вступи в Октябрьском районе, где одни научные институты и другие интеллигентские заведения.

- Верно, - подтвердил Гриценко. - В Октябрьском квота была самая жесткая. Ох, и мучились мы тогда с этими квотами - сколько рабочих? А женщин? А нацменов? Ты в комсомольских выборных органах не работал?

- Нет.

- А я работал. И не один. И уж так получилось, что приехала делегация, а в ней два моих дружка по комсомольской молодости, вот и возникла идея отметить юбилей ВЛКСМ, пусть и заранее. Как репетиция.

- Чем могу? - понял свою роль я.

- Правильно ставишь вопрос. В совгородке не получится мне их принять, сам понимаешь, секретарь пьянку устраивает на глазах у всех Сусликовых, а в гостинице - делегация. У тебя можно? Выпить мы принесем.

Так я оказался соучастником встречи комсомольских соратников и воспоминаний о том, "как закалялась сталь". Они с сожалением поминали минувшие дни застоя, все эти почины, призывы, движения, вахты, субботники, воскресники, учебы актива. Сначала с ноткой ностальгии, а как подпили, всплыли и обиды, дело дошло чуть не до драки, потом распили мировую уже из моих запасов и продолжили бы, если бы Лена по-женски не разогнала их. При прощальных лобызаниях Костя твердо сказал, что при случае должок вернет.

С председателем месткома Женей Гусаровым у всех были хорошие взаимоотношения, кроме его бывшего кунака Айвазяна. Я был заместителем Гусарова, регулярно составлял планы несуществующих мероприятий и отчеты об их фиктивном выполнении, аккуратно писал протоколы несостоявшихся заседаний.

Что касается нашего "конторского", то он был прекрасно осведомлен о моих близких отношениях со Святославом. И Лена не испортила этой радужной картины - она никогда не влезала в интриги женсовета, добросовестно выполняла поручения и, работая в библиотеке, снискала славу приветливой женщины, которая всегда подскажет, о чем та или иная книжка.

Но главным было мнение торгпреда. После долгих колебаний я решился напрямую его спросить, а получилось просить, о продлении.

Он, как всегда, когда надо было ответить на трудный вопрос, откинулся в кресле. Неоднократно присутствующие в его кабинете вздрагивали - казалось, что он врежется головой в стену. При этом с грохотом откидывал очки на стол.

- Ну, что ты от меня хочешь, Истомин? Прежде всего, я бы не ставил вопрос как ты: хотел бы продлиться... Мало ли кто чего хочет? Надо было по-иному: а как вы, Семен Иванович, отнесетесь к идее моего продления?

- А как вы, Семен Иванович, отнесетесь к идее моего продления?

- Совсем другое дело. Отвечаю - отрицательно. Объясняю почему. Это была моя идея ввести должность журналиста-экономиста в штат торгпредства. Выдаю тебе государственную тайну: я уже больше не торгпред. Сам видишь, что творится. Перестройка. И не таких, как я, отправляют на пенсию. А как к тебе новая метла отнесется, не знаю.

Дед юлил. О его уходе всем было давно известно, никакая это не государственная тайна. Наоборот, он сам просил о продлении. Хотя бы на полгодика. Его уважили. А на заслуженный покой торгпреды уходят персональными пенсионерами союзного значения. Если чего не стрясется напоследок. Я видел перед собой не фронтового разведчика, которому разворотило живот гранатой, не полуголодного студента академии внешторга, не генерального директора внешнеторгового объединения, не работника ЦК и не торгпреда, который решился отчислить средства своей сметы на Чернобыль, а старика, который устал карабкаться и удерживаться на этой лестнице и мечтает закончить свою жизнь на подмосковной даче в шесть соток.

Я всегда хорошо относился к деду и почти ненавидел его в этот момент. Чего ты боишься сделать благо? Не тебе же объяснять, почему просят о продлении. Тем более после закрытия "Березки". Кому нужен счет в сбербанке на спецдеревянные рубли вместо валюты?

Давай готовиться к отъезду, сказал я Лене.

- А как же мы хотели Юле и твоей маме... - начала она и умолкла.

Мы вспомнили первые дни приезда, как ей здесь ничего не нравилось и я отвез ее в центр города побродить по магазинам.

Мы шли, разморенные непривычной ноябрьской жарой, когда к Ленке подошел какой-то оборванец с плетеной корзинкой. Он протянул корзинку Алене, она близоруко прищурилась и склонилась к ней, он скинул крышку, и Елена увидела рядом свернувшуюся в клубок кобру.

Крик стоял на всю площадь. Испуганный хозяин кобры, решивший подзаработать на иностранке, захлопнул плетеное сооружение с чудовищем и кинулся наутек, а Аленин гнев излился лавой на меня.

- Куда ты меня привез?! Немедленно, слышишь, сейчас же уезжаю отсюда. Что ты стоишь? Где здесь кассы, купи мне билет на поезд вот тут же, сию минуту, ну?!

- Поезда через Гималаи не ходят.

- Ой, - опомнилась она. - А я самолетов боюсь. Что же делать?

Через два с половиной года я спросил Ленку:

- Поездом обратно поедешь?

- Ага, - хитро улыбнулась она. - Давай подождем, когда рельсы через Гималаи проложат.

Ричард, узнав о наших невеселых планах, расстроился:

- Валери, сделаем совместное предприятие, - предложил он.

- Будете директором. А пока можно устроить совместное путешествие.

Я никогда не решился бы на эту поездку, а тут... все равно полгода осталось, ну, выгонят из страны на полгода раньше, зато увидим то, что, пожалуй, из совколонии мало кто видел.

Сад чудес.

Ехать надо было в эпицентр терроризма. Именно там каждый день убивали двоих-троих. На улице. Днем. Подходили и стреляли. Или перерезали горло. Так тише. Ричи утверждал, что все это басни журналистов, падких до сенсаций. Ричи гарантировал, что ничего не случится, он - адвокат, но ехать все-таки решили двумя машинами. В первой - Сита с братом, во второй - мы с Ричи.

За полдня добрались до сонного тихого городка. Видно, жара доставала и террористов. И вход в сад чудес не отличался от входа в обычный парк.

Это - не сад. Наши впечатления сильно зависят от положения точки зрения, точки взгляда. Можно лечь на землю, и булыжник окажется пирамидой Хеопса, можно зависнуть на вертолете над Руанским собором, и готика вознесенного ввысь храма опрокинется в щемящую бездну.

Это - сад. Но ходить приходилось между пологими лбами небольших холмов, как по узким ходам сообщения на войне. На уровне глаз поднимался вверх склон, на котором рядами стояли тысячи фигурок то ли африканских воинов в пестром оперенье, то ли роботов космических пришельцев. Они спускались шеренгами, появляясь из-за гребня холма, и было молчаливое единство в этом войске, застывший марш из "Ленинградской симфонии" Шостаковича, за поворотом открывался новый склон со странными всадниками или кентаврами, еще один, а затем вдруг мирный пейзаж с изящной дугой мостика рядом с водопадом, низвергающимся со скалы, каждый уступ которой был высечен так, чтобы вода сверкающими перепадами точно складывалась в вибрирующий узор, как на полотнах Поллока, исхлестанных красками из пистолетов. И параллельно водопаду застывшие переплетения воздушных корней, словно клубки длинных анаконд.

Я поднял голову и увидел бородача в чалме, по пояс торчащего из-за холма. Он казался гигантским императором, двинувшим на нас тьму своего войска, из-под красной чалмы горели ненавистью его черные - такие бывают только у террористов - с наркотической поволокой глаза. Как, хоть и погасшие, у того отравившегося на площади у храма. Я ощутил себя в траншее, как солдат, у которого кончились патроны.

- Только ничего не говорите и не глядите им в глаза, - вспомнил я твердое наставление Ричи.

Я прошел дальше, кожей ощущая горячий взгляд бородача, и возблагодарил бога за близорукость Алены.

Чудеса сада сотворил один человек, чиновник почтового или какого другого ведомства - неважно. Ушел на пенсию и начал копать свои траншеи, лепить фигурки, строить мостики, высекать скалы для водопадов. И не помешал ему худсовет и не остановил его секретарь парткома по идеологии, не погасил его искру Божию. Тем страшнее обитающие в саду чудес террористы.

До столицы оставалось километров тридцать, мы возвращались с ощущением благополучного исхода нашей опасной затеи. Впереди, не торопясь, рулил брат Ситы, она же пересела к нам. Мы видели, как девочка лет пятнадцати перебежала дорогу, но ее окликнули, она обернулась, опять двинулась вперед и, передумав, резко побежала обратно. Скрип тормозов, сандалетка, взлетевшая вверх от удара. Девочка скатилась на обочину, автомобиль брата, вильнув, резко ускорил движение, а мы невольно остановились.

Было полное впечатление, что за каждым деревом, высаженным вдоль дороги, пряталось человек по десять - такая мгновенно нас окружила толпа. Они стали кричать, что Ричи сбил девочку. Ричи что-то резонно возражал в открытое с его стороны окно. Но пойди поймай того, кто уехал, а эти здесь. Отдельные нестройные выкрики превратились в хор, кто-то двинул по крыше рукой, удар гулко отозвался внутри. Всей пятерней они стали бить, как в барабан, по капоту, по крыше, по переднему затемненному стеклу. Ритм ударов яростно нарастал, перед моими глазами отскакивали и сплющивались о стекло человеческие ладони, привыкшие возделывать поле, а сейчас, словно ожившее войско из сада чудес, они жаждали добраться до моего горла - неужели это последнее, что я увижу в своей жизни?

Ричи переключил рычаг и, резко набирая скорость, задним ходом, как ногу из болота, вырвал машину из толпы. Кто-то пытался за нами бежать, но мы были уже достаточно далеко, чтобы развернуться.

Отъехали с километр в гробовом молчании. Ричи остановился на обочине.

- Что делать будем? - спросил я у него.

- Думаю, лучше вернуться другой дорогой, но я не знаю, хватит ли бензина. Кроме того, я боюсь, что брат Ситы поехал в полицию. Он очень честный, и это будет ошибка, если он сделает это. Ему понадобится моя помощь. Кажется, здесь недалеко есть заправка...

Мы стояли у бензоколонки, когда подкатил автобус. Местный, с оторванными дверями и выбитыми стеклами. Десятки пар враждебных глаз уставились на нас. Ричи стоял снаружи. К нему подошел кто-то из выскочивших пассажиров. Что-то спросил Ричи.

Тот пожал плечами, жестом показал на капот авто. Подошедший внимательно осмотрел капот, заглянул в машину.

- Да сними ты эту шапочку, - театрально-радушным голосом произнесла Ленка, не глядя даже в мою сторону. - Она всем в глаза бросается.

- Думаешь, поможет? - спросил я, зевая.

Спектакль удался. Автобус уехал. Мы медленно двинулись от заправки.

- Что он у тебя спрашивал? - поинтересовался я у Ричи.

- Они захватили рейсовый автобус и организовали погоню.

Спросил, не мы ли сбили девочку. Я сказал, видишь, нет никаких следов.

- Что теперь?

- Посмотрим.

Ричи подъехал к месту происшествия.

Пусто. Никого. Словно опять все попрятались за деревья.

Через десяток километров у полицейского поста увидели машину брата Ситы. Ричи свернул на обочину.

- Сита, отвези мистера Валери и миссис Хелен к себе домой, чтобы родители не беспокоились. А я тут все улажу.

Сита пересела за руль, и через полчаса мы были у нее дома. Ричи с братом появились уже поздним вечером.

- В полиции сказали, правильно сделали, что уехали. Иначе могло случиться, что угодно. Девочка уже в больнице, есть ушибы. Сначала плакала, а когда мы дали ее родителям четыреста крошей, заулыбалась.

- А если бы насмерть?

- Обошлось бы дороже, в тысячу, в полторы.

Ричи еще долго извинялся перед нами, пока вез нас домой.

Не успели войти - телефонный звонок. Парторг Гриценко.

- Ты где шляешься? Торгпред сказал, что ты в какую-то библиотеку отпросился, нигде тебя нет.

- По саду гулял.

- Подписали твои документы на продление. С тебя стакан. Дед почему-то упирался, ты с ним не поругался часом? Уговорил его, вспомнив, что тебе пятьдесят скоро стукнет. Тут уже стаканом не отделаешься. Завтра на службе будешь?

Я повесил трубку, не успев осознать случившееся, как Ганеш принес письмо. В нем знакомый редактор сообщал, что договорился об издании книги моих стихов. Но за взятку. Как свой своему. И за свой счет. Шлите рукопись, сэр.

Ладно, теперь хватит и на взятку. Еще один год впереди.

Глава сороковая

Не год, а полтора.

Сквозь жару, сквозь сезон дождей, сквозь Новый Год уже без Веховых, и снова жара и дожди.

От жары и гари

что-то тошно мне.

Розовое сари

на моей жене.

Московские друзья - профессиональные поэты завидовали мне - наберешься впечатлений, напишешь цикл стихов про заграницу. Впечатлений набрался, а вот со стихами...

... Проснулся в полутьме зимнего медленного рассвета, выпил горячего чая на кухне, глядя, как постепенно сереет припорошенный двор в окне.

Лыжня начиналась сразу за домом. Воздух пропитан влажностью талого снега и охладился за ночь, как дайкири - коктейль с взбитым льдом. Хорошо, что ребята из торгпредства дали лыжи, что сегодня воскресенье и они спят, компенсируя свои заграничные будни, груженые переговорами и встречами.

Солнце поднялось, но не проглянуло сквозь плотные облака, и белый снег слился с белым небом в день-альбинос. В открытом поле лениво задувал ветерок, в лесу было скрипуче тихо. Холодный кислород, растворяясь в горячей крови, гальванизировал мышцы, с каждым сокращением которых съедалось пространство бега.

Через незаметно минувшее время лыжня уперлась в лесок, и я узнал его - стоило только пройти между полосатыми столбами, и через полчаса буду дома, в своей квартире. Что толку торчать в торгпредской гостинице? В полуголодной командировочной неуютности...

И я свернул с лыжни. После горячего душа включил музыку и под придыхание свингующего саксофона заснул.

Открыл глаза с ощущением неясной тревоги. Но на работу еще рано... На какую работу?

Не рано, а безнадежно поздно - граница открыта только по воскресеньям, а уже понедельник, утро. Виза пропала, встречи сорваны, как вернуть лыжи?..

Этот сон в первый раз привиделся мне в Финляндии, и с тех пор я не раз пересекал границу, убегая домой. Во сне. Где реализуются неосуществленные желания.

И с отпуском ничего не получалось, надо было ждать подтверждения продления из Москвы, оно обычно приходит в последние дни, а иногда и часы. Вроде по телефону сказали, что есть, но телефон к делу не пришьешь. И сидят люди на чемоданах на всякий случай с билетами в кармане. Бывает и не дождутся. А бывает...

- Телекс пришел! Еще утром. Ирочка Карасева его случайно в ячейку завхоза положила.

И все же чем же милы или постылы страны заморские сердцу советскому?

Хорошо посмотреть жизнь зарубежную туристом из окна автобуса или номера отеля, в котором бассейн и рестораны, пройтись с гидом по достопримечательностям, и останутся на фотографиях дворцы и храмы да живописные пейзажи. При этом - копеечный мизер карманных денег, едва хватающих на сувениры - брелок, разовая зажигалка, колготки.

Иные следы в памяти от временных деловых поездок - переговоры, рабочие ланчи, переговоры, вечерние приемы. И небольшой запас командировочных, тянущих на маленький магнитофон или кожаное пальто.

Но только после трех-четырех лет жизни в стране, если, конечно, не отделен языковым барьером, начинаешь понимать логику быта и психологии, каноны религии и смысл обычаев чужестранцев.

А когда по-настоящему остро ощущаешь, что находишься заграницей?

В чужой стране.

В чужестранности.

Вот картинка рядового рабочего будня в торгпредстве - Петя Гладков уныло-задумчиво изучает техническую документацию какого-то агрегата, у него сегодня переговоры, Арчил Сохадзе, призывая всех в свидетели, кипятится, потрясая рекламацией покупателя, которому прислали неисправный станок, Ирочка Карасева томно прикроет глазки: "Вам телекс..." и обязательно обопрется бедром о стол - тянется привычная ежедневная рутина, а глянешь в окно - там пальма и на ней здоровенный зеленый попугай с перламутровыми пуговицами глаз.

И пронзает ощущение экзотики.

Под мягкую музыку по коврам входишь в расписной драконами ресторан пятизвездочного отеля и знаешь, что не надо смотреть меню с тех колонок, где проставлены цены - рядом катится необъятный мистер Джордж и уже ждут предупредительные официанты. И возникает ощущение раскованного освобождения от тягот и забот земных. В родном отечестве таких чувств не испытываешь.

Тропики чужестранны по-своему. Заразившись гепатитом, я был вынужден отказаться от спиртного, а ведь это - один из трех китов, на которых долгие годы держались колониальные режимы: виски - от инфекции, пробковый шлем - от жары и стек - от непослушания и лени. Жить в тропиках тяжело - недаром по совколонии ходила легенда, что англичане после трех лет пребывания в тропиках у себя в стране неподсудны. Им, словно больным, якобы многое прощалось.

Чужестранным образом жизни пропитываешься ежедневно и незаметно. Приедешь ли в дом к мистеру Джорджу или Ричи, или Сите и всплывает в разговоре то та, то другая история или случай из жизни.

Из их жизни. Ненашей.

Кому-то из друзей Ричи понадобилось, чтобы его коттедж подключили к газопроводу. Ричи сказал другу, что у него есть клиент в местной "Ойлкампани", который за взятку все сделает, если, конечно, Ричи даст рекомендацию. Сговорились. Газ провели. Клиент пришел к Другу за деньгами. Друг дал пятьсот.

- Мы же за тысячу пятьсот договаривались?!

- Но это слишком дорого.

- Тогда мы газ отключим.

- А я скажу, что ты взятку берешь.

Ругались, пока Ричи не добавил тысячу своих. Хотел сделать добро потерял деньги, потерял друга, потерял клиента.

Однажды дальний родственник Джорджа набрал у разных а долг и скрылся. Разные собрались толпой и к Жоре пришли.

- Отдавай, не то разгромим твой офис.

- Я у вас брал?

- Нет.

- Он у вас брал?

- Да.

- И ищите его.

- Но ты - родственник.

- Я вам давал за него поручительство?

- Нет.

- Идите в полицию.

Разные не успокоились. Пошли на местный базар, привели с собой толпу. Самосуд здесь очень популярен. Это идет от сельской общины, которая особенно сильна в провинции. Базарный суд признал логику Джорджа справедливой, но Разные не успокоились и вскоре к Джорджу явился капрал местной полиции с требованием вернуть деньги за родственника.

- Раз ты не ищешь настоящего должника, а пришел ко мне, - сказал Джордж капралу, - значит, они тебе дали взятку. Сколько тебе до пенсии осталось?

- Год.

- Хочешь уйти на покой в чине капрала?

- Да.

- Сколько лет ты ждал этого чина?

- Пятнадцать.

- У меня полно знакомых газетчиков, они напишут, что ты взяточник, и тебя выгонят со службы.

Говорят даже, что в Азии есть страна, где чиновники платят налоги с взяток. Наши местные мздоимцы тоже сильно поднаторели в своем бизнесе.

Один из многочисленных сыновей Джорджа получил повторный счет за телефон. Пришел в контору.

- Я уже платил по нему, - сказал он чиновнику.

- Чем можете подтвердить?

- Вот квитанция.

- Покажите.

Чиновник взял квитанцию и съел ее. А после взятки отметил бы в книге регистрации, что счет оплачен.

Богатство, благополучие здесь и в любви большой подспорье. Один из мелких служащих фирмы "Интерпаб" влюбился в дикторшу телевидения. До беспамятства. Познакомился с ней и стал преподносить дорогие подарки кольца, ожерелья, золотые браслеты. Попросил ее руки. Сыграли пышную свадьбу. В первый день медового месяца он встал перед ней на колени и признался, что он - бедный и все взял в долг из-за любви к ней. Она оценила его чувство, вернула ему драгоценности, но брак расторгла.