Когда рухнет плотина

За рулем сидел Славик. Мы выехали на Октябрьский проспект. Видимо, недавно здесь шел бой. Вся проезжая часть была засыпана обломками, которые приходилось объезжать, а кое-где мостовая провалилась в проходящие снизу канализационные трубы.

- Так что в городе происходит? - спросил я Анжелу. - Кто против кого воюет?

Она пожала плечами.

- Точно неизвестно. Вероятно, образовалось огромное количество мелких отрядов, которые сражаются... сами не знают, за что. В общем, расклад такой. С одной стороны армия. Она более-менее лояльна Орлу, но реальное командование находится у Грыхенко, который настроен подавлять беспорядки самими жесткими мерами. С другой стороны - кое-как вооруженная толпа, подстрекаемая Долиновым. Помнишь такого?

- Как же!

- Странно даже, что мы только позавчера о нем узнали. Вот появился такой фрукт, будто из ничего, оказалось - влиятельная личность. Ходят слухи, что все эти безобразия инспирированы тайной организацией офицеров ФСБ, мечтающей о восстановлении Союза. И Долинов до поры до времени действовал по их плану, пока это отвечало его цели, а как добился беспорядков, стал играть в свою игру. Вчера Долинов был в союзе с Орлом, а теперь переметнулся на другую сторону, когда тот решил от опасного союзника избавиться. Наконец, наш мэр. Он решил примирить главных противников и собрал в Краевой думе нечто вроде координационного совета по нормализации обстановки.

- Как раз тем, кто старается разнять дерущихся, в первую очередь достается. По своему опыту знаю.

- Тем не менее его как бы признали. Никто его не слушается, но у нас там возникла такая себе нейтральная зона, где можно хотя бы вести какие-то переговоры. Орел - то есть Грыхенко - выделил войска для охраны. Дельфинов тоже в миротворцах, - она понизила голос, чтобы Славик с переднего сиденья не мог её расслышать. Вероятно, не для конспирации, а из деликатности, Всех своих козырей он лишился - завод затоплен, да и ГЭС разрушена. И Дима-Мамонтенок к Долинову переметнулся. Только авторитет и остался. Да, поле это еще... Что с ним делать, никто не знает. Сидит у нас этот псих Моллюсков и выдает идеи - одна другой безумней. Бедлам, короче.

- Ехай вдоль реки, - сказал Пападьяк, когда мы оказались на проспекте Революции. - Там спокойнее.

Мы свернули в переулок, ведущий к Бирюсе. На обочине над трупом грызлись две дворняги со свалявшейся шерстью. Одна из них, покрупнее, наступала на маленькую соперницу, скаля клыки и коротко, отрывисто взрыкивая.

- Скоренько они приучились к человечине, - пробормотал Пападьяк.

"Не с твоей ли подачи?" - мысленно откликнулся я и тут же крикнул:

- Стой!

Славик затормозил, и оба они с Пападьяком недоуменно обернулись ко мне:

- Ты чего?

Я открыл дверь и вылез из броневичка. При моем приближении собаки насторожились, но не спешили убегать, наоборот, ощетинились, застыли в боевой позе, готовясь отстаивать добычу. Не поворачиваясь к ним спиной, я осторожно обошел труп - и подтвердилось то, что я мельком заметил из окна машины: у трупа отсутствовала голова, но как ни странно, на земле под обгрызенной шеей почти не было крови. А на стене ближайшего дома красовался неровный знак: вписанная в круг перевернутая пентаграмма.

- Туфта! - заявил Славик, когда я рассказал им о своей находке и о том, что говорила ночью Зинаида Петровна. - Это эфэфсбэшные киллеры на понт берут! - и объяснил, что в распоряжение Долинова заговорщики из ФСБ предоставили специальную диверсионную группу "Оса", которая терроризирует население.

- Почему же крови нет? - спросила Анжела, на которую мой рассказ произвел сильное впечатление.

- Откуда нам знать, - я решил поддержать менее мистическую версию, может, они сперва дали крови вытечь, а потом приволокли труп сюда.

К реке мы выскочили неожиданно. Там, где до неё должны были оставаться ещё пара кварталов, сейчас расстилалось водное пространство, свинцовое, бурное, необъятное, уходящее в непроницаемую даль. Кое-где из-под воды торчали стены особенно крепких зданий, но в целом опустошение было абсолютное. Исчезли все лесистые острова, разделявшие Бирюсу на несколько проток, исчез решетчатый силуэт железнодорожного моста справа, хотя осталось привычным ориентиром округлое плечо бугра, давая знать, что дело не в тумане, скрывшим от глаз знакомую картину, исчез автомобильный мост слева, исчезло чертово колесо из парка культуры. Дорога оказалась на самом берегу, и ехать по ней было почти невозможно: асфальт снесло водой, через каждые двадцать метров - завалы из рухнувших, сцепившихся ветвями деревьев, да ещё обломки сильно подмытых домов с левой стороны улицы. Кое-как проехав квартал, мы были вынуждены вернуться на проспект.

Стрельба, похоже, приближалась, но проспект перед нами был пуст вероятно, бои шли в боковых улицах. Но вдруг в квартале от нас на проспект выехали два БТР-а и покатили нам навстречу. Славик аж взвизгнул - и так же взвизгнули шины нашего броневичка, рванувшегося вперед. Я решил было, что пижон спятил от неожиданности, но он знал, что делает - ведь не станешь же разворачиваться на заваленной обломками улице под прицелом пулеметов. В пятидесяти метрах впереди был перекресток. Славик свернул налево, почти не снижая скорости.

- Зачем мы удираем? - спросила Анжела. - Это же наши!

- Думаешь, будут разбираться? - пробурчал Пападьяк, и в подтверждение его слов на оставшемся за спиной проспекте загрохотала пулеметная очередь. Но не успели мы доехать до следующего перекрестка, как на машину будто со всех сторон обрушился шквал огня. Сверкнуло осколками боковое зеркало. Очень неприятно сидеть в железной коробке, по которой со всех сторон барабанят пули. Я не знал, долго ли сможет выдерживать хилая инкассаторская броня стрельбу такой плотности, но тут машина накренилась, заскрежетала дисками по асфальту и заглохла.

- Огонь справа, - оценил обстановку Пападьяк. - Выбирайтесь через левую дверь и в дом.

Сам он выскочил из своей двери, обежал броневичок и, высовываясь из-за него, посылал короткие очереди по окнам противоположного дома, прикрывая наш отход.

- Порядок, - сказал он, догоняя нас, - бэтээры подвалили, сейчас им будет не до нас.

- Кто стрелял? - спросил я.

- ... их знает. Так, вылазим на двор, будем пробираться своим ходом.

Мы попали в какой-то офис. Накануне он подвергся основательному разгрому, но хотя бы не сгорел. Однако шли мы, хрустя по стеклу и постоянно огибая завалы перевернутой мебели и разбитых компьютеров, а то и перелезая через них. Наконец, нашли и черный ход - массивную бронированную дверь, развороченную взрывом; полосы железной рамы были завязаны чуть ли не узлом, сама дверь искарежена, скручена, полуоторвана. Она прочно застряла в раме, но оставляла достаточно широкий проход - для всех, кроме Пападьяка. Тому пришлось бы протискиваться, согнувшись едва ли не вдвое, и поэтому первым пошел Славик. Он выглянул, осмотрелся, ступил в проем и, ещё до того, как мы услышали визг пуль, откалывающих крошки от бетона, ввалился обратно, скрюченный, зажав живот обеими руками, из-под которых текли алые струйки, и рухнул навзничь.

- Слава! - Анжела нагнулась над ним. - Что с тобой?!

- Уй-ее, - просипел он с мгновенно вспотевшим от дикой боли лицом. При-па-я-ли...

Пападьяк, в свою очередь, выглянул в дыру и сказал нам каким-то очень нехорошим голосом:

- Уходим. Берите его вдвоем, несите - вон, по лестнице, вверх.

Я схватил Славика за плечи, приподнял, потащил. Анжеле сил хватало только на то, чтобы взять его за ноги - оторвать от пола мы его уже не могли. Пападьяк пятился вслед за нами, держа дверь на прицеле.

- Все равно нас найдут, - сказал я, имея в виду остающуюся на ступеньках кровавую дорожку.

- Может, побоятся сунуться. Они не знают, сколько нас.

- А их сколько?

- Четверо как минимум. Сидели напротив, за гаражами.

Мы втащили Славика на второй этаж, забились в первый попавшийся кабинет. Пападьяк принялся сдвигать к двери столы.

- Сами себя в ловушку загнали, - сказал я. - Надо было на первом этаже прятаться.

- Там всюду решетки на окнах. Что там с братушкой?

С трудом мы заставили Славика распрямиться, оторвать от раны его одеревеневшие руки, разодрали одежду и увидели в животе дырку, из которой пульсирующей струйкой бежала кровь.

- Прямо в печень, - сказал Пападьяк. - Не жилец.

Анжела метнула в него испепеляющий взгляд, но похоже, Славик не слышал ни этого приговора, ни увещеваний Анжелы, которая приговаривала: "Славик, потерпи минутку, все будет хорошо, сейчас мы тебя перевяжем, Славик, держись, ну, ещё чуть-чуть", и одновременно требовала у нас: "Бинт! Бинт! Давайте бинт! Есть бинт? Ну что-нибудь!" Славик, снова зажав рану ладонями, перекатывался с боку на бок и непрерывно стонал: "Ее... Уу-ее..." Движения его все замедлялись, веки закрылись, он замер.

- Славик! Славик! - воскликнула Анжела и, подняв голову, посмотрела на нас удивленными глазами.

- Может, он в обмороке? - спросила она неуверенно.

- Теперь бинты не нужны, - пробасил Пападьяк, обнаружив неожиданное умение говорить эвфемизмами.

И сразу же, словно ждали этого момента, в дверь шарахнули чем-то тяжелым. Но пападьяковская баррикада не поддалась. В коридоре заорали:

- Лучше выходите, а то гранатой долбанем!

Мы с Пападьяком, не сговариваясь, кинулись к окну, выходившему на тот же двор. Нет, высоко. И в доказательство того, что путь закрыт, почему-то целое до сих пор стекло разлетелось вдребезги, осколок прочертил по щеке старшины кровавую полоску.

- Мы выходим! - крикнул Пападьяк. - Не стреляйте, мы баррикаду разберем!

Мы с ним отодвинули столы. Дверь чуть-чуть приотворилась.

- Бросайте оружие и выходите с руками за головой!

- Сейчас мы им бросим оружие, - пробурчал Пападьяк, извлек из кармана гранату и, прежде чем я успел вмешаться, вырвал чеку, помедлил секунду, швырнул гранату через щель в коридор и сам бросился в сторону от двери. Анжела стояла над мертвым Славиком напротив двери; я сбил её с ног, повалился сверху, и тут шарахнуло. Выбитая дверь шлепнулась на пол в каком-нибудь сантиметре от нас, но пока она ещё летела, Пападьяк уже выскочил в коридор, паля из автомата. Еще стреляя, он начал страшно дергаться, словно его тянули за невидимые ниточки, медленно опустился на колени и ткнулся лицом в лужу крови; затем ещё пару раз дернулся не по своей воле и завалился на бок.

- Надеюсь, оставшиеся не будут такими придурками, - раздался в коридоре голос, когда выстрелы стихли. В комнату заглянули два автоматных ствола, потом в дверной проем вышли и их обладатели, два молодых парня. Я, приподняв руки с раскрытыми ладонями, медленно поднялся на ноги. Анжела тоже попыталась встать, но охнула и повалилась снова.

- О! Бабец! - обрадованно сказал один из парней. Опустив автомат дулом вниз, он подошел к Анжеле, схватил её за руку, рывком поднял на ноги и вознамерился ухватить её за промежность.

- Хаврюшин, отставить! - раздался голос от двери. Парень отпустил Анжелу, и она снова сползла на пол. В комнату вошел худощавый мужчина лет тридцати, черноволосый и с черными усиками. - Мы ж не бандиты какие-нибудь. Вот месячишку без баб посидишь, тогда... Вы кто такие? - спросил он нас.

- Бичевой, вы меня не узнаете? - ответил я вопросом на вопрос, потому что сам его узнал. Это был Александр Бичевой, ветеран-"чеченец", с которым мы встречались пару недель назад в ходе моего расследования дельфиновских делишек; Бичевой, пытавшийся заняться предпринимательством, жаловался на рэкет братвы.

- А, Шаверников! Вы тут как оказались?

- Пробираюсь в Думу, - честно объяснил я. - А эти двое нас охраняли. Поверьте, я не имею никакого отношения к этой выходке с гранатой. Я хотел его задержать, но не успел...

- А! - Бичевой махнул рукой. - Что я - псих, людей под дверью оставлять? Я ждал чего-нибудь подобного. Знаю я этого Пападьяка, служил с ним в одном полку. Вояка хороший, но редкостная дубина. А это кто? - он вгляделся в черты мертвого Славика. - Никак Славик-фуфло? Хорошо, ещё один должок закрыли. Так мы скоро всю эту братву отмороженную загасим. Странная в натуре у вас компания, Виталий. А с девушкой что?

Выяснилось, что Анжела, падая, вывихнула ногу. Бичевой начал меня расспрашивать, куда и откуда мы направляемся. Я объяснил ему, зачем нам надо в Думу и почему нас сопровождал такой странный эскорт, а потом спросил:

- Так объясните мне, какой у нас, так сказать, статус? Мы пленные или кто?

- На войне как на войне, Виталий. Раз вы мне попались, я вас больше не отпущу. Вы можете пригодиться как заложники или для обмена.

Я вздохнул.

- Александр, не делайте из меня врага.

Он только усмехнулся.

- А о "хельсинкском синдроме" слышали? Когда заложники не хотят, чтобы их освобождали?

- Но это же глупо! Вам придется таскать нас за собой, все время охранять... Ваша боеспособность снижается.

- Ничего. Людей у меня много. Весь квартал контролируем.

- А по-вашему, порядочно держать девушку в заложниках? Отпустите хотя бы её.

- Вы всерьез предлагаете отпустить её сейчас одну? Со мной ей безопаснее, чем где бы то ни было.

Я сдался.

- Что ж, право сильного... Но удовлетворите хотя бы мое журналистское любопытство - что у вас за группировка и какие цели вы ставите?

- Наши цели? Вот они - очистить город, а потом и всю страну от ворюг, мафиози и черных. То, о чем мечтает каждый честный русский.

- Ну-ну. Примерно под такими же лозунгами вчера вся каша и заварилась. Результаты пока неутешительные.

- Спорить мы с вами будем в другой обстановке, - спокойно сказал Бичевой. - А пока решаются задачи не стратегические, а тактические.

Нас повели в его штаб, располагавшийся напротив, через двор. Анжела сильно хромала и, чтобы не падать, вцепилась в мой локоть. Мы вышли под холодный дождик, который превратил землю во дворе, голую и вытоптанную, как и в большинстве светлоярских скверов, в скользкую глину. Нам навстречу спешил парнишка, топая по тропинке кирзовыми сапогами. Подбежав к Бичевому, он неловко козырнул и, отведя командира чуть вперед, начал что-то докладывать ему торопливым шепотом. Бичевой выслушал его, задал пару каких-то вопросов, затем удовлетворенно произнес, оборачиваясь к нам:

- Отлично, сейчас у нас будет танк, - и приказал двигаться быстрее.

Когда мы входили в дом, я услышал совсем близкие выстрелы, и к ним впридачу - грохот, рев и лязг. В штабе у Бичевого постарались навести какое-то подобие порядка. Сюда стащили целую мебель и даже зачем-то водрузили на письменный стол компьютер, если только он не остался от прежних хозяев. В углу стоял штабель консервных банок.

- Карауль этих, - приказал Бичевой тому парню, который доставил ему донесение, совсем молоденькому пацану, одетому даже не в камуфляж, а джинсовую куртку, под которой была черная футболка с надписью "Iron Maiden". - Если сбегут - голову оторву, - и торопливо выбежал из кабинета.

После такого напутствия наш страж свирепо направил на нас автомат. Но он недолго удостаивал нас своим вниманием: было заметно, что его (впрочем, как и меня, и даже Анжелу) гораздо больше занимают раздающиеся под окнами рев, крики и стельба.

- Можно посмотреть? - спросил я.

- Смотрите, - хмуро разрешил он и сам подошел к окну. Его автомат был нацелен на меня, но смотрел он, сперва одним, а затем и обоими глазами, наружу. Окно выходило на поперечную улицу, параллельную той, на которую так неудачно завернул наш "уазик". От дома на углу проспекта Славы остались одни руины - видимо, по нему упорно долбали прямой наводкой. В развалинах первого этажа застрял танк. Он сел брюхом на какой-то прочный выступ, как на бетонный надолб, и не мог сдвинуться с места. Его гусеницы скрежетали по обломкам, то взад, то вперед, но никак не могли найти сцепления с землей. Иногда танк дергался, начинал было поворачиваться, но тут же гусеница срывалась, и он опять только ревел мотором. Помещение, куда он так неудачно заехал, раньше было магазином, и его гусеницы перемалывали рассыпавшиеся по полу батончики "сникерсов".

Мы смотрели на танк с другой стороны улицы и сверху вниз, но даже на таком расстоянии он производил подавляющее впечатление своей мощью, заключенной в тяжеленную стальную коробку. И тем бессмысленней казалась отвага крохотных фигурок, оседлавших эту по видимости неуязвимую в своей брони махину. Один из людей Бичевого вскарабкался на башню и каким-то дрыном долбил по замку люка, другой, увертываясь от начинавшей поворачиваться пушки, пытался обмотать тряпкой перископ водителя вероятно, чтобы заставить его высунуться наружу. Танк временами начинал содрогаться, словно пытался сбросить этих непрошенных визитеров, но их на танке становилось все больше. Уже сам Бичевой взобрался на броню и держал под прицелом люк водителя. Охранявший нас парнишка хмурился, кусал губы, припрыгивал от нетерпения, хватался за автомат и бормотал: "Ну что они, блин, возятся, что возятся..." Даже меня заразил этот азарт, я обнаружил, что до белизны костяшек вцепился в подоконник и, почти не дыша, ловлю каждое движение этого поединка. Кажется, Анжела испытывала то же самое - с той же силой, с какой я ухватился за подоконник, она стискивала мою руку. Вдруг и она, и парнишка вскрикнули - танк окутался дымом, дернулся, шарахнуло, вспышка буквально расколола надвое находившуюся перед ним стену, она обрушилась, и вместе с ней содрогнулись все руины, и сверху посыпался ливень мелких и крупных обломков. Трудно сказать, зачем танкисты выстрелили - то ли надеясь завалить обломками нападавших, то ли просто от отчаяния и одурения - но одной из этих целей они достигли. Тот боевик, что пытался вскрыть командирский люк, повалился с танка с кровавой, расплющенной головой. Другой оказался на земле, придавленный огромной неровной глыбой, из-под которой с другой стороны торчал его ботинок. Бичевой и ещё один боец спрыгнули с танка, попытались приподнять глыбу, но им не хватало сил. Придавленный через равные промежутки времени начинал вопить так пронзительно, что его было слышно за ревом танка, и мы ждали очередного вопля, как китайские узники ждут, когда на них упадет новая холодная капля - с надеждой на избавление и мучительным нетерпением, когда ожидание кажется непереносимее самого страдания.

- Господи, - простонала Анжела, то стискивая руки, то зажимая уши, хоть бы добили его, что ли!

Пацан-часовой не обратил на её реплику никакого внимания: он затравленно глядел в сторону проспекта, откуда заворачивал БТР и, прижимаясь к стенам, бежали солдаты. Бойцы Бичевого, занятые танком и раненым товарищем, их не замечали. Тоскливо выматерившись, парнишка выбил прикладом стекло и дал длинную очередь по солдатам, движущимся по другой стороне улицы. И сразу же все взорвалось пальбой: тарахтел пулемет на бэтээре, стреляли солдаты, отстреливались люди Бичевого, и я почти сразу же перестал слышать что-либо, кроме звона в ушах. Наш страж был так увлечен стрельбой, что я решился: когда у него кончился магазин, и он собрался ставить новый, я шарахнул его в висок первым, что попалось под руку: сотовым телефоном, который машинально нацепил перед уходом из дома.

Анжела смотрела на меня, расширив глаза и зажав руками рот.

- Пошли! - прокричал я, сам не слыша своего голоса.

- Зачем ты его так?

- Я им обещаний вести себя смирно не давал!

- Ты его убил?

- Вряд ли. Скорее оглушил. Убьют его теперь свои.

Я наклонился и, обыскав поверженное тело, забрал все, какие нашел, рожки к автомату, а сам автомат повесил на грудь

- Уходим! Живо!

- О чем ты думал?! Я же ходить не могу!

- Ничего. Дохромаешь как-нибудь.

И схватив Анжелу за руку, я потащил её к выходу. Она, хромая, сделала шаг, другой, вдруг охнула и пошла нормально - вероятно, сместившийся сустав встал на место.

19.

Мы помчались вниз по лестнице - кажется, той же дорогой, какой пришли сюда. Я надеялся выбраться во двор, не встретив по пути никого из боевиков - вероятно, все они были отвлечены попыткой захватить танк. Ушли мы вовремя - едва спустились на пролет, над нами загрохотало, все здание содрогнулось, на нас посыпалась пыль, мелкие камушки, и обернувшись, я увидел, что из дверного проема, в который мы только что выбежали, валит дым.

- Что это?! - Анжела испуганно прижалась ко мне.

- Снаряд, наверно, разорвался. Танки подвалили или что-нибудь в этом роде. Теперь ты понимаешь, как я был прав?

- Да, повезло.

Едва она сказала это, я распахнул дверь на улицу, и мне в грудь уперлись два или три автоматных ствола. Из-под солдатских касок блестели стальным отливом глаза - жестокость, распаленная собственным страхом.

Непонятно, почему меня не пристрелили сразу же. Вероятно, вид у меня, несмотря на автомат, был чересчур штатский.

- Я же говорил - они оттуда посыплются, - сказал из-за спины солдат лейтенант в десантном берете. - Вот и стенка подходящая...

- Стойте! - Анжела протиснулась вперед и встала между мной и стволами. - Мы были в плену, сбежали. Мы направляемся в Краевую думу по личному разрешению генерала Грыхенко. Вот пропуск, - она достала из кармана пальто и сунула лейтенанту под нос какую-то картонку. - За самочинные действия будете отвечать!

Лейтенант бросил взгляд на картонку, и - то ли оказался дисциплинированным, то ли палаческая работа его не прельщала, - бросил:

- Х... с ними. Отведем в комендатуру, там разберутся.

С меня сорвали автомат, поставили нас лицом к стене - ноги враскорячку, руки упираются в стену - и обыскали. Солдат, обыскивавший Анжелу, молодой еще, в веснушках, но с неприятным лицом мелкого городского хулигана, не стеснялся ощупывать все её места, которые того заслуживали. Ко мне проявляли меньше внимания, но напоследок, то ли от избытка эмоций, то ли для профилактики шарахнули промеж ног коленом. Оказалось, до сих пор я не имел никакого представления, что такое настоящая боль. На некоторое время я вырубился. Вероятно, меня тащили волоком, судя по измазанным глиной брюкам и исцарапанной под ними кожей.

Я пришел в себя на полу темной стальной коробки, которая мчалась куда-то, трясясь на исковерканной мостовой. Судя по лязгу гусениц, это была БМП. Анжела сидела рядом на корточках, и моя голова лежала у неё на коленях. Вместе с сознанием вернулась и боль, заставившая меня скрючиться, прижав руки к паху. Я не мог даже стонать - только скрипел и шипел. Откуда-то из сумрачной железной высоты до меня донесся словно бы голос божества: "Смирно лежи!" - и отвечающий ему голос Анжелы: "Сами его избили, а теперь недовольны. Да он вообще без сознания. О господи!" - и её рука легла на мой лоб. Как я потом выбирался из БМП, вспоминается с трудом. Я старался передвигаться на своих ногах, но это получалось только благодаря помощи Анжелы и конвоира, поддерживавших меня с двух сторон, и мои вымученные усилия заглушили большую часть сигналов из внешнего мира: перед глазами все расплывалось, раскачивалось, слова воспринимались обрывками. Анжела снова с кем-то спорила, но все её доводы натыкались на единственный ответ: "Приедет майор Селтачня, разберется". И нас запихнули в темный подвал, уже полный таких же, как мы, задержанных.

Свет в подвал приходил лишь из нескольких окошек, верхняя кромка которых находилась на одном уровне с тротуаром, а образовавшиеся в результате многолетнего нарастания мостовой колодцы были завалены мусором. Разглядеть что-либо в таком освещении было трудно, но я, немного придя в себя, заметил, что обитатели подвала в большинстве своем - самые что ни на есть штатские люди, какие-то бабы в платках, небритые алкоголики в кепках, даже дети. Вероятно, всех, кто мало-мальски смахивал на боевика, расстреливали сразу же. Недостаток света с избытком компенсировался обилием звуков: здесь плакали, причитали, матерились, делились переживаниями, временами даже раздавались взрывы смеха. Как ни велико было население подвала, мы все-таки ухитрились отыскать укромный уголок за каким-то бетонным выступом и приютились там.

- Как ты? - спросила Анжела, подставляя плечо для моей головы.

- Ох, хреново мне ... - простонал я. - Только таких сильных впечатлений мне не хватало для полноты картины!

- Что, теперь проник в глубинную сущность событий? - хмыкнула она.

Ее слова прозвучали довольно громко в случайно наступившем мгновении тишины, и из темного угла неподалеку от нас поднялась фигура и направилась к нам, пробираясь через скопление людей.

- Анжела? - спросил этот человек, наклоняясь к нам, и я узнал в нем Анатолия Бричковского. От его вчерашнего шика не осталось и следа: лицо все иссечено мелкими порезами, глаз подбит, волосы растрепаны. Но костюм и галстук были ещё при нем.

- А-а, Виталий, и вы здесь, - добавил он, заметив меня. - Где вас отловили?

- На Пролетарской улице, - объяснила Анжела. - Мы из Академгородка пробирались. А вы как сюда попали?

- А! - он махнул рукой. - Не будем о том, что лучше забыть. К чему умножать свои печали? Давайте радоваться жизни, пока есть возможность.

- Чему можно радоваться в такой обстановке? - проскрипел я.

- Ну, хотя бы тому, что даже тут я нашел очаровательную даму и интересного собеседника. Знаете, - он оглянулся, - это напоминает мне одну гравюру. "Последняя ночь в Консьержери". Разумеется, с поправкой на местные реалии. И к сожалению, наводит на печальные раздумья о нашей собственной участи. Да, закономерный конец всей этой демократической чуши. Вот к чему приводит безответственное интеллигентское прожектерство. Сперва семнадцатый год, теперь - снова, как будто одного раза было мало...

- И что, ваши убеждения ещё не поколебались? Вы радовались каким-то предоставившимся возможностям. Где они сейчас, эти возможности?

- Возможностями я воспользовался сполна, - заявил Бричковский, - и ни о чем не жалею. А сегодня... Да, фортуна повернулась не той стороной. Но наивысшие мгновения жизни не могут долго длиться. На то они и мгновения. За взлетом следует падение. И потом, вы искажаете мои слова, что, извините за прямоту, свойственно вашей профессии. Я говорил, что в подобные времена мужчина должен полагаться только на себя.

- Сейчас нам даже на себя полагаться трудновато, - пробормотал я. - А? Или вы другого мнения?

- Ну, в некоторых отношениях... - он обвел взглядом подвал. - Нет, с этим стадом ничего не сделаешь. Только завязнешь в нем, как в песке.

- Настоящий супермен, - сказал я с усмешкой, - нашел бы способ устроить какую-нибудь заваруху, чтобы в суматохе ускользнуть. Но я не вижу необходимости идти на такой неоправданный риск.

Теперь усмехнулся Бричковский.

- Вы ещё питаете иллюзии, что разберутся и отпустят? Как в тридцать седьмом году. Могу вас заверить: в ваших же интересах оттягивать момент разбирательства как можно дольше. Затаиться тут в углу и не откликаться, когда вас вызовут. Вы в проскрипционных списках числитесь под третьим номером.

- Каких ещё списках? - изумилась Анжела. - Я всего часа три как из Думы. Нас там ждут и гарантируют защиту.

- Кто гарантирует?

- Пурапутин, Дельфинов...

- Да господи! - он чуть не рассмеялся. - Они сами в этих списках идут номером первым и вторым. В городе только одна власть - армия Грыхенки. А у него расправа короткая.

- Но Грыхенко же тоже...

- Погоди, - перебил я Анжелу. - Что вообще за списки? Откуда они взялись? Вы их сами видели?

- Видел, - ответил он уверенно. - Нашелся один... доброжелатель, снял с них копию и показал мне. Я там тоже есть, не сомневайтесь.

- А вас-то за что? - воскликнула Анжела.

- Значит, тоже кому-то дорогу перебежал. В нашем деле без этого не выходит. Потом, у них какая технология? Рубить головы всем, кто высовывается. Льщу себя надеждой, что я был в городе фигурой заметной. Впрочем, сейчас об этом можно и пожалеть...

- Вы сами заговорили о тридцать седьмом годе... - произнес я. Практиковалась тогда и такая штука: конкуренту звонили и предупреждали, что ночью за ним придут. И он сам исчезал. Вроде и не настучал, а человека все равно нет...

- Думаете, меня на испуг брали? Нет. Слишком тщательная была работа, чтобы счесть её за мистификацию. Тем более в такое время... Сами понимаете, если бы кто-то хотел свести со мной счеты, он бы нашел более простой способ.

- Все это какое-то огромное и чудовищное недоразумение, - сказала Анжела. - Может быть, провокация. Говорю вам, я со вчерашнего вечера была в Думе с Пурапутиным, и Грыхенко там появлялся. Не назовешь его любезным, но он выделил людей для охраны...

- Моя милая Анжела! Не ожидал от вас, с вашим опытом работы в мэрии, такой наивности. Вопрос в том, кого и от чего охранять. Так сказать, в какую сторону. Теперь, вместо того, чтобы обшаривать весь город, Грыхенке остается только ждать, когда все птички слетятся в клетку. Может, вам повезло, что вы попались раньше и не тем... А впрочем, вряд ли стоит рассчитывать на лучшее...

Словно в подтверждение его слов, где-то рядом затарахтел автомат, второй, затем - демонстративно долгая пулеметная очередь. Снаружи что-то кричали, стены подвала от тяжелых разрывов дрожали, и прямо по людям с писком бегали испуганные, выскочившие из каких-то своих щелей крысы. Люди кинулись подальше от окон, сбиваясь в один клубок. Анжела взвизгнула, вцепилась в меня, попыталась спрятаться за моей спиной. Бричковский, наклонив ко мне искаженное лицо, лихорадочно зашептал:

- Слушайте, Виталий, у нас мало времени. Сейчас кинут сюда гранату... Надо доставить себе удовольствие... Пока не поздно...

- Вы о чем?

Он кивнул на Анжелу.

- Вот... Такая женщина... Грех не воспользоваться, в последний раз... Кинем жребий, кто первый...

- Вы что, на мордобой нарываетесь? Что, по-вашему, порядочный человек ответит на такое предложение?

- Не то время, чтобы строить из себя порядочного... - торопливо уговаривал он меня под аккомпанемент стрельбы. - А если кто из нас выживет, его совесть не замучает, я вам гарантирую... Надо пользоваться моментом, даже самым последним... Или вы стесняетесь на виду? На глазах у всех и не такое выделывают...

Я начал тяжело приподниматься, остро ощущая свою беспомощность. Должно быть, гримасу боли на моем лице Бричковский принял за ярость, потому что отскочил в сторону. Но тут же по скованности моих движений догадался, какого рода недуг меня угнетает, и закричал:

- Ага, вы потому отказываетесь, что не можете?! Не будьте эгоистом, Шаверников! Тоже рыцарь нашелся! Или вам неизвестно, что эта шлюшка спала с половиной города? Нет у вас на неё никаких исключительных прав!

- Никогда не догадывался, - медленно проговорил я, - до какой гнусности может довести любовь к Бодлеру.

- Кстати, - осклабился он, - вы и не догадываетесь, чем я занимался вчера перед тем, как мы так мило беседовали на проспекте Славы! Я провел приятнейшее утро с вашей женой! Могу вас поздравить: она просто мастер орального секса!

Я плюнул ему в лицо. Он бросился на меня, попал на острые ногти Анжелы и взревел. Еще мгновение - и мы бы с ним покатились в обнимку по грязному полу. Но громыхнула дверь, раздался окрик "Смир-рно!" - мы отпрянули друг от друга и оглянулись. В раскрытой двери стоял курбатовец, наголо бритый, с андреевским крестом из пулеметных лент на груди.

- А ну, все выметайтесь! - услышал я его приказ сквозь заполнивший уши звон.

Все, кто был заперт в подвале, медленно потянулись цепочкой на двор. Мы вышли одними из последних, едва переставляя подгибающиеся ноги. У выхода во двор стоял ещё один курбатовец, вглядывался в лица:

- Проходи... Проходи... Нагнали бомжей каких-то... Стой! - задержал он очередного мужчину. - А ты у нас, случаем, не чурка?

- Нет, нет! - заволновался тот. - Я... - и полез в карман - вероятно, за какими-то документами. Но проверяющий смилостивился, - Ладно. Вали отсюда! - и толкнул беднягу в спину. Тут же рядом разномастно одетые боевики держали под прицелами автоматов группу сдавшихся милиционеров. Перед ними прохаживался ещё один курбатовец, вероятно, старший - он единственный был в черной униформе.

- Русский? - тыкал он пальцем в очередного пленного. - Служить будешь? - и когда тот поспешно кивал, делал знак, и помощник тут же цеплял на локоть новообращенному красную повязку.

- Да что ты их спрашиваешь! - усмехнулся кто-то из конвоиров. - Они ещё вчера свои ряды очистили, сами всех своих чурок перестреляли!

Тем временем настала моя очередь быть проверенным на национальную благонадежность. Я сделал шаг вперед - и тут меня окликнули:

- Да это никак Шаверников!

Повернув голову влево, я увидел чуть поодаль побитый "лендровер", кое-как выкрашенный в защитный цвет, около него - Курбатова с группой приближенных, но самое главное - Долинова в длинной военной шинели. Именно он направлялся ко мне навстречу, восклицая на ходу:

- Не ожидал, не ожидал! А это... - он на мгновение задумался. - Анжела Веснина, я не ошибся? Что вы тут делаете? Да, мы же незнакомы. Я - Алексей Долинов, - и он протянул мне руку, которую пришлось пожать. Такое обхождение внушало некоторый оптимизм, и мы позволили отвести себя к "лендроверу". Курбатов на Анжелу посмотрел заинтересованно, но мне лишь вяло кивнул, и они с Долиновым продолжили обсуждать какие-то свои дела. Вместе с ними был и Мамонтенок-Дима - тот самый авторитет, переметнувшийся к Долинову. Такую кличку он получил за свою неимоверную волосатость.

- ...Дельфинов своих стрелков в "Каменном городе" прячет... - говорил Курбатов.

- Я этому козлу устрою каменный город из гранитных надгробий! огрызался Долинов. Я попытался прислушаться, но они говорили вполголоса, а как назло, рядом длинноволосый светлый парень, которому больше бы пошла косуха с заклепками, чем прожженный десантный комбинезон, громко хвастался вчерашней расправой над каким-то грузином:

- ...Они там сами все пидоры... Ну, мыла у нас не было, так мы ему, значит, дрыном в жопу, чтобы, значит, дырку расширить...

Бричковского Долинов не удостоил своим вниманием. Любитель прекрасного сделал было шаг в нашу сторону - обиделся, вероятно, что им пренебрегли но потом передумал, криво усмехнулся, направился к толпе бывших узников подвала, которые не спешили расходиться, ошеломленные внезапным освобождением, и кучковались во дворе - и тут какая-то тетка в платке взвизгнула:

- Этот..! Вчера..! Доченьку мою..! - и бросилась на него. К ней присоединились две соседние женщины, охваченные тем же порывом, а затем и вся толпа отпущенных на свободу, заразившись стадным инстинктом, накинулась на попавшегося под руку плейбоя. С толпой разъяренных женщин не справится ни одна сила на свете. Сколько ни палили в воздух курбатовцы, сколько ни прикладами по спинами - бабы не успокоились, пока не довели расправу до конца. Тогда они отпрянули, оставив то, во что превратился Бричковский, лежать под холодным дождем, самые капли которого вобрали в себя заливший небо недобрый румянец и, упав на асфальт, текли прочь ручейками крови несчастного поклонника маркиза Де Сада.

- Не смотри туда, не смотри, - шептал я, обнимая Анжелу, прижавшуюся лицом к моей груди, и сам старался не смотреть, но любопытные глаза косили, косили, острожно подбираясь к этой нечеткой окровавленной груде на краю поля зрения. У парня, пару минут назад рассказывавшего про грузина, лицо на глазах зеленело, сравниваясь цветом с его пятнистым камуфляжем. Потом по его груди и горлу прокатилась судорога, он зажал рот ладонью и бросился за "лендровер".

20.

О том, что с нами собираются делать, нам с Анжелой не сообщали. Несмотря на корректное и даже предупредительное обращение Долинова, нас обыскали - в третий раз за день - и, обнаружив у Анжелы пропуск от Грыхенко, вскоре дознались, что мы держали путь в Думу.

- Замечательно! - сказал на это Долинов. - Вместе поедем. А с Грыхенко у меня полная договоренность.

Его воинство погрузилось по машинам всех типов и размеров и понеслось по проспектам, как полный хозяин в городе. Я обратил внимание на кативший в конце процессии таинственный автобусик с занавесками на окнах, откуда никто не выходил. Долинов не наврал - Грыхенко явно вступил с ним в альянс. Регулярные войска выстроились перед длинным темно-серым зданием Думы как будто на парад, боевики - среди которых многие только вчера впервые взяли в руки оружие - расположились напротив них не слишком ровной линией. По этому коридору мы, словно почетные гости, в сопровождении большого эскорта вошли в Думу.

Появление Долинова чуть ли не под руку с Грыхенко явно было полнейшей неожиданностью. "Комитет примирения" собрался в кабинете какого-то важного деятеля, чуть ли не самого Брыкина, спикера. Кабинет выходил окнами во двор, и видимо поэтому считался более-менее безопасным. Обстановка чем-то напоминала утро после попойки. Весь т-образный стол был заставлен открытыми консервами, блюдами с бутербродами, фруктами, нарезанным хлебом, бутылками с газировкой и даже пивом - и все это не просто "надкусанное", а самым гадким, свинским образом раздавленное, поваленное, перевернутое; и на столе, и на полу - куски хлеба, полусъеденные шпроты, мандариновые шкурки, липкие лужи "кока-колы". Даже те, кто сидел, повскакали с мест - и застыли в изумлении, на мгновение-другое представив финальную сцену "Ревизора". Я увидел Орла в его малиновом галстуке, Дельфинова, Пурапутина. Были здесь Медузовский - директор экскаваторного завода, сейчас почти полностью разворованного, Александрюк - главный редактор "Светлоярского рабочего", Распадов - известный светлоярский писатель-почвенник; мелькнул отец Вассиан в черной рясе. Навстречу нам из кресла, точь-в-точь такого же, как у Бойкова, что вызвало у меня секундное чувство дежа-вю, поднимался Моллюсков. Первым пришел в себя Пурапутин. Он поспешил к Долинову, протягивая руки:

- Алексей Алексеевич, вот и вы! Мы вас давно поджидаем!

Долинов отстранил его рукой. Вальяжного благодушия, с которым он встречал Грыхенко, сейчас на его лице не было и в помине. Он шагнул к остолбеневшему Дельфинову и ткнул ему пальцем в грудь.

- Ну, кореш, это твои шестерки меня завалить пытались?

Дельфинов молчал.

- Отмазываться будешь? Ты меня реально достал своими наездами! Три раза! Головы тебе предъявить - все десять штук? Опознаешь свою пехоту?

Глаза Долинова сверкнули зеленью, он махнул рукой - и в коридоре заиграл какой-то марш Третьего рейха, бравурный, развязный, с залихватским рефреном "ва-ха-ха!" Звук был глухой, плывущий, как на старых пластинках. Долинов скинул шинель, в которую до сих пор кутался - и оказался вылитым Штирлицем в мундире штандартенфюрера. Только железного креста не хватало. Затем в кабинет вошли две длинноногих манекенщицы с тщательно уложенными светлыми волосами и с губами, нарисованными темной помадой на строгих лицах. Они были одеты в длинные, до пят, платья из прозрачной ткани; в огромные декольте, обрамленные пышными воланами, вылезали черные кружевные бюстгальтеры. Девушки старались держаться спокойно, хотя лицо одной из них заметно дергалось. Руками в ажурных сетчатых перчатках они держали между собой едва не волочившуюся по земле холстину, в которую было завернуто что-то крупное. Следом за ними шли два эсэсовца - для полного сходства им даже где-то раздобыли "шмайссеры". По сравнению с ними курбатовские боевики со своими красными повязками выглядели участниками плохой самодеятельности, да и сам Курбатов в своей черной коже казался штафиркой-провинциалом, по недоразумению затесавшимся на торжество арийского духа. Девушки вышли вперед, отпустили края холстины - она раскрылась, и на пол вывалилось пять или шесть окровавленных голов.

Все шарахнулись в стороны. Манекенщицы, очевидно, не знали, что за ношу они несут - они первые громко завизжали и отпрянули, повалившись на фальшивых эсэсовцев. Один Дельфинов бросился к холстине, на которой с внутренней стороны оказался нарисован какой-то пейзаж, замаранный кровью, и заорал:

- Моя картина!

Он развернулся и налетел на Орла с визгом: "Это ты нас сдал, козел!" Вспомнив свою боксерскую юность, Дельфинов нокаутировал генерала точным ударом, и массивное тело Орла повалилось, с грохотом опрокинув один из столов. Все, что стояло на столе, полетело на пол, под ноги бросившихся вперед людей Долинова. Дельфинов, оказавшись на генерале, вцепился ему в горло. Орел, хоть и оглушенный, сопротивлялся. Кто-то пытался оттащить от него алюминиевого босса, двое быков, ещё сохранивших золотые цепи как знаки различия, наоборот, поспешили на подмогу своему шефу. Все в кабинете смешалось в одну кучу. Одни пытались уберечься и сталкивались с теми, кто стремился им навстречу; люди скользили в пузырящихся лужах шипучки и спотыкались о раскатившиеся по всему полу круглые окровавленные предметы. Прибежавшие на шум курбатовцы открыли яростную пальбу по окнам и потолку. Я схватил Анжелу в охапку и прижал к стене, стараясь защитить её от осколков стекла, штукатурки и летевших со всех сторон горячих гильз.

Наконец, свара кое-как утихла. Дельфинова оттащили от Орла, и тот встал на ноги. Его лицо налилось кровью, говорить он не мог - только хрипел. Пурапутин метался между ними, хватал за рукава, капризным тоном уговаривал: "Господа, господа, спокойно!" Анжела шагнула к единственному уцелевшему столу, рухнула в кресло самого спикера, уткнула голову в сложенные на столешнице руки, и её лопатки затряслись, едва не прорывая замызганную, заляпанную ткань плаща.

Над Анжелой склонился отец Вассиан - круглолицый, румяненький, с прилизанными волосами, вполне благодушный - и принялся её утешать:

- Крепитесь, дочь моя, Господь с нами, Господь хранит своих чад...

- Шли бы вы к черту, батюшка, - прошипел я сквозь зубы, грудью ооталкивая его в сторону. - Утешайте тех, кто с вашего благословения мертвые по канавам валяются!

- Поднять руку на поганого басурмана - не грех, не грех, а правое дело... - забормотал он, отшатнувшись от меня, но продолжая умильно улыбаться.

- Так, - зловеще сказал Долинов, единственный сохранивший спокойствие в этом бедламе, - больше никто вякать не будет? - и тут же забыл о своем нордическом имидже, взорвался, заорал, - Вы у меня грязь с ботинок слизывать будете, бакланы! Захотели без Долинова обойтись?! Ну как, получилось?! Сидите по уши в дерьме?! Да я ж вас выручать пришел, придурки! Чего не радуетесь?! Где твои орлы, Орел?! Нету! Все у меня! Съели?! Доперло?!

Дельфинов визгливо закричал генералу Грыхенко, торопясь, пока ему не заткнули рот, сбиваясь и путаясь в словах:

- Петр Терентьевич, и вы ему поверили?! Он провокатор в натуре! Он на Лубянку работает! Он всех нас заложил и повязал! У него команда - гэбэшные киллеры! Он нас конкретно засветит и под волыны подставит! И этот... этот... Мамонтенок, он у них под колпаком давно!

Мамонтенок-Дима шагнул к нему, хрустя по осколкам бутылок: "Щас ты у меня свой язык схаваешь!" Грыхенко молчал. Долинов же оттеснил Мамонтенка и проорал Дельфинову прямо в лицо:

- Молчи, козел позорный! Ты у меня вот где! - и он сунул под нос Дельфинову кулак. - Ты - никто! Где твоя братва?! Где комбинат?! Одни счета в швейцарских банках остались! Но их мы из тебя вытрясем! Забыл Тугрика?! Хочешь как его - в кислоте утопим?! Или пираньям тебя скормить?!

Дельфинов тяжело дышал, дергался между заломившими ему руки боевиками, яростно вращал глазами.

Долинов после напряженной паузы сказал:

- Ладно, кореш, с тобой мы ещё побазарим. А вот лоходромы твои мне глаза мозолят, - и он даже ничего не приказал, только показал пальцем на обоих шкафов, и их тут же окружили, скрутили, поволокли в коридор. Один из них вывернул голову к своему конвоиру - точно такому же быку, только с курбатовской повязкой на локте, и завопил:

- Толян, падла! Ссучился, да?! Да мы ж с тобой... вместе... вчера еще... А кого я из-под ментовских пуль вытащил?! Ты гондон, Толян! Я тебя с того света достану!!

Он продолжал орать в коридоре, пока не раздались выстрелы - две коротких очереди, и ещё два одиночных. Потом стало тихо-тихо.

Анжела подняла голову, сказала сухим, деревянным голосом:

- Витя, налей мне воды.

Я торопливо плеснул в стакан кока-колы, поставил перед ней. Анжела взяла стакан, сделала глоток - но поперхнулась, закашлялась, выплюнула чуть ли не половину обратно, на полированную столешницу и календарь, раскрытый на позавчерашнем дне. Я постучал Анжелу по спине, обнял за плечи, с трудом оторвавшись от стола - нервная разрядка приняла у меня парадоксальную форму: я начал поспешно хватать все, что попадется под руку, и набивать рот, мешая сыр с шоколадом и шпроты с мандаринами.

- Вы все, все мои! - снова заорал Долинов, теперь уже обращаясь ко всем. - У меня одного связь с Кремлем есть! От меня зависит - скинут на нас бомбу или нет! Надеетесь, что Президент не позволит?! Нет вашего Президента! В Москве левые у власти, награбленное экспроприировали, а вы все приговорены к высшей мере! А в стране гражданская война идет! Никто вам не поможет, не заступится!

- Минутку, Алексей Алексеич! - засуетился Пурапутин. - Какую бомбу? Зачем бомбу? Так вы уж им передайте, что нам тут и без бомбы однозначно несладко! Да и вам самим, что ли, жить надоело?

- Я-то знаю, где спрятаться! - заявил Долинов.

- На испуг берет! - пробурчал Орел. - Нет у него реально никакой связи с Москвой! И коммунистов никто к власти не пустит! А бомба поле не прошибет!

- Вот это мы и проверим в ближайшем будущем! - ощерился Долинов. Экспериментировать будем дальше, ага? В общем, так. В Москве ничего не понимают. Вырос пупырь, накрыл город. Самолеты об него расшибаются, ракеты не пробивают. Все в панике и готовы на крайние меры. Канал связи есть только у меня. И от меня зависит, как подать центру то, что тут у нас творится. Поэтому очень советую не рыпаться и не выводить меня из терпения. Все вы до окончания беспорядков будете находиться здесь, под охраной господина Курбатова. А дальше посмотрим.

- Кто реально беспорядки-то спровоцировал?! - не умолкал Орел. Теперь хрена с два этих отморозков разгонишь! Сам их вооружил на свою голову, сам и отдувайся! Если бы мне вчера палки в колеса не вставляли некоторые, называющие себя боевыми генералами!

Орел ещё пытался ерепениться, но было ясно, что козырей у него никаких нет. Он ничего не добился, своей авантюрой бесповоротно загубил политическую репутацию, вместо порядка получил бунт среди развалин, пальбу на улицах, горы трупов, толпы беженцев. И это при том, что Светлоярск неизвестно на сколько времени отрезан от внешнего мира, при явно небольшом запасе продовольствия и медикаментов. А если ещё реакторы разрушатся на нашем маленьком островке, что тогда?

- Ладно, ладно! - крикнул Грыхенко. - Нечего с больной головы, понимаешь, на здоровую! Пущай, пущай бунтуют! Мы зачистку сделаем, в городе, понимаешь, швали всякой меньше останется! Жечь их надо, давить! Танками! Демократов этих, черножопых спекулянтов! Как тараканов! Развелись, понимаешь, пока в стране бардак творился! Раньше надо было начинать! Уже попрятались по щелям, а когда успокоится, снова расплодятся!

Он походил на перегретый паровой котел: переполнявшая генерала ярость сочилась отовсюду, заливая багровым румянцем его лицо, вылетала молниями из глаз.

- Кстати, генерал, - сказал ему Долинов. - Там проблемка была. Помогай. Хачик один совсем обнаглел. Он типа главный грузин в городе, построил себе ту ещё крепость, и все никак не угомонится. Моих ребят два десятка уже полегло. Он там, может, один остался, а все отстреливается. Дядя Шалва - его кликуха. Живым бы его взять, да уже небось не выйдет... Огнеметы у тебя есть?

- Танки пошлем, - рыкнул генерал. - Где он засел, говоришь?

- На Юбилейной. Да вон, Димон знает. Димон, сходи, разотри там с генералом.

Когда Грыхенко и Мамонтенок-Дима удалились, Долинов сказал:

- Это, значит, ваш комитет, да? Заседаете, да? - он поддал ногой перевернутую консервную банку. - Истэблишмент, вашу мать! Шавки обдолбанные! Трепло! Только умеете, что собачиться! Страну просрали, и все никак не угомонитесь? Я ваш комитет распускаю!

Он направился к председательскому креслу, но в нем по-прежнему сидела Анжела, и Долинов замер в некоторой нерешительности. Анжела, чтобы не дать ему повода для грубости, встала, и новоявленный вождь, даже не подумав уговаривать её остаться, уселся в кресло. Курбатов встал у его плеча, как верный адьютант. Анжела отошла к окну, где Пурапутин в своей обычной хамоватой манере попытался проявить участие:

- Ну как ты, мать? В приключения вляпались? Целы? А эти-то двое, охрана ваша, где?

Она только хмуро скривила лицо. Пурапутин понял, что ничего хорошего не услышит, и замолчал. Рядом со мной оказался Моллюсков, ещё более неопрятный, чем обычно. В его всклокоченной шевелюре торчали какие-то щепки, изо рта несло не только запахом нечищенных зубов, но и весьма откровенным перегаром. Впрочем, все мы выглядели не лучше.

- Давно из "Девятки"? - спросил я его. - Как там Бойков?

- Трудится, беженцев размещает. Паника улеглась, малый купол стабилизировался, больше не увеличивается. Мы создали комиссию...

- А что же вы говорили, - не дослушал я его, - биополе... Вам к городу нельзя приближаться...

Не знаю, что бы он мне на это ответил - его окликнул Долинов.

- Эй вы, телепат! Вы тут типа эксперт по полю? Докладывайте обстановку!

Моллюсков, нисколько не задетый такой пренебрежительностью, важно вышел на середину кабинета.

- Алексей Алексеевич! - торжественно начал он. - То, что я сейчас скажу, покажется вам чрезвычайно странным, но не забывайте - сознание, открытое сверхчувственному восприятию, видит в мире многое, что недоступно обыденному разуму! Конечно, у меня нет связи с кремлевскими политиками; но я даже сквозь непроницаемый барьер поля вижу нечто далекое, но имеющее прямое отношение и к эксперименту в "Девятке", и конкретно к вам.

Он говорил напористо, убедительно, обильно жестикулируя, и Долинов не прерывал его, хотя слушал с видом чрезвычайного недовольства.

- Мы по своей самонадеянности, - продолжал Моллюсков, обращаясь не сколько к Долинову, сколько ко всем собравшимся, - полагали, что происходящее - сугубо местная проблема. Оказалось, что она входит составной частью в единый план. Одновременно с нашим силовым куполом возникли силовые купола в Америке, Англии, Японии и ЮАР, с теми же последствиями - я имею в виду выход поля из-под контроля экспериментаторов и невозможность его отключить. Вы, конечно, решите, что это невозможно - чтобы одновременно в пяти странах, день в день, независимые исследования привели к одинаковым результатам. Но расследование в "Девятке" раскрыло любопытную деталь. Вероятно, кое-кто из вас помнит Карелина. Он разбирал бумаги академика Урбенса, видимо, уже покойного, и сказал мне, что сама идея поля возникла как бы на пустом месте - она не вытекает из предыдущих теоретических исследований. Похоже, что академика посетило озарение, и он разработал практический метод получения поля на пустом месте. Любопытно, да?

- Может, Карелин просто не понял теорию академика? - осмелился вставить реплику Александрюк.

- Или, - добавил я, - Урбенс уничтожил или забрал с собой те записи, в которых содержалась логическая связь с предыдущими теориями?

- Все это - выводы, за которые неизбежно должен ухватиться логический разум, если он не располагает какими-то другими фактами. Но мы ими располагаем. Мы думали, что это - наш эксперимент. Теперь выходит, что мы были только орудием в чьих-то руках. Хаос не только здесь, под куполом. Хаос и снаружи. Из этого хаоса родится фигура Адепта. По его сигналу в мир хлынут полчища, скапливающиеся там, внутри малого купола...

- Демоны, демоны... - залепетал отец Вассиан. - Не разумею я, о каком Адепте вы толкуете - не об Антихристе ли? - но адовы полчища рвутся губить Святую Русь. Что братоубийство идет - это дьяволовы козни! - и он размашисто перекрестился.

- Вот именно, - кивнул Моллюсков. - Теперь все видят истинную сущность этой заатлантической плутократии. Они сами, жалкие технократы, отринувшие мистические таинства, наивно считали себя хозяевами собственной судьбы, но техника, на которую они делали ставку, в решающий момент предала их, вскрыв ту трансценденцию, что таится за людой наукой, за любой теорией, и стало ясно, что весь их либерализм оказался маской сатаны. На наших глазах начинается великая битва цивилизации западной - плутократической, дьявольской, и восточной - благородной, хранительницей древнего знания!

- Святая Русь да восстанет на Антихриста! - снова вмешался отец Вассиан. - Истинно, истинно говорите, Георгий Петрович! Бысть ей оплотом Святой Веры, как предначертано! Явится в её просторах герой - победитель змия!

- Да, - с каким-то самодовольством подтвердил Моллюсков. - Такова миссия России - Третьего Рима. Ибо именно Россия, великая евразийская держава, объединила священные земли, в которых хранятся ключи к древним таинствам. И не случайно все началось здесь, в Светлоярске. Знаете ли вы, что мы находимся в истинном центре Азии? Ну да, да, считается, что центр Азии - в Кызыле, в Туве, там даже обелиск установлен. Но в незапамятные времена на севере Азии находилась страна гипербореев - родоначальников евразийской цивилизации. Потом те земли ушли под воду Ледовитого океана, но с учетом тех территорий центр Азии окажется именно в Светлоярске. Это особая, сакральная точка, в которой должно начаться объединение всей Евразии под эгидой великой возрожденной России!

- Узрим, узрим гибель зверя гордого, - вторил ему отец Вассиан, - и вавилонской блудницы, этого вертепа разврата и порока, имя коему Нью-Йорк! Сбываются свидетельства Иоанновы, и лжепророки будут низвергнуты в геенну огненную, а с ними все, кто прельщал малых мира сего!

- Старый мир сгорит в огне ядерной войны между Атлантической сверхдержавой и Евразийской империей, - прокомментировал его слова Моллюсков. - Так человеческий дух избавится от уз косной материи и воссоединится с небесным духом в грядущем вечном царстве. А вам, - призвал он Курбатова, - истинным защитникам России, оплоту надмирных сил, пора отказаться от своей убогой эмблемы, этой позорной уступки жалкому либеральному закону, и вернуться к истинной, священной свастике - символу циклического времени, возврата к золотому веку. Алексей Алексеевич! вспомнил он, наконец, и про Долинова. - Вы - рыцарь великой миссии! Полководец последней битвы! Ведите нас на бой с полчищами Сатаны!

Долинов улыбался. Ему, конечно, льстило такое выспренное чествование, но едва ли он собирался воевать с Сатаной, тем более - избавляться от уз косной материи. Курбатов стоял неподвижно, поджав губы, и что выражали его глаза за темными очками - сказать было невозможно.

- Здесь, здесь надо борьбу начинать! - вдруг завопил писатель-почвенник с круглым, совершенно монгольским лицом. - Вот же они все - наемники заокеанских масонов! - он ткнул пальцем в редактора "Светлоярского рабочего". - Это же ужас - что они с нашей молодежью делают! Растление, порнография, сплошной разврат! Вот она, дьяволова работа! А телевизор?! Зомбирование народа! Жвачка для мозгов! Позор и мерзость! Как ни включишь - сплошные прокладки! Тьфу, стыдобища! И голые бабы непрерывно! А уж что вытворяют - язык сказать не поворачивается!

- Да, да, - с самым умильным видом подхватил отец Вассиан. - И журналистов наших, купленных врагом рода человеческого, тоже пора обуздать! Знаю, клевещут они на православие, на святую церковь, на благочестие народное!

- Ваша святая церковь, - не выдержал я, - оплот стяжательства и мздоимства! Вы и близко к Богу не стоите!

- Хватит нам головы дурить! - набросился на меня писатель. - Пришла пора правды! Кончилось ваше время! Ваше и всех ваших друзей-нанимателей! Что, разворовали великую державу? - обернулся он к Дельфинову и другим магнатам-промышленникам. - Пустили народ по миру? А что придется держать ответ, не думали? Алексей Алексеевич, за вами слово! Прижмите к ногтю всех этих бандитов, ворюг, политиканов, растлителей! Это они, они страну довели! По их вине кровь! Пусть получат по заслугам!

Пурапутин, которого, конечно, тоже зачислили в политиканы, прямо затрясся от негодования. Понять его было очень несложно. Он к нашему писателю-земляку, мастеру искреннего слова, властителю дум, со всей душой, оказал доверие, небось прислал эскорт, вытащил Распадова из той дыры, где тот прятался в страхе за свою жизнь - и получил взамен черную неблагодарность, облыжные обвинения, чреватые самыми серьезными последствиями.

- Это вы зря! - крикнул он. - Зря, однозначно! Нас так просто на понт не возьмешь, мы тоже люди не простые! Все туда же - рожа косоглазая, а лезет защищать русский народ!

Конфликт не получил развития - вернулись Грыхенко с Мамонтенком, и Долинов вскочил из-за стола.

- Все, - сказал он. - Хватит. Этих двоих, - он указал на Моллюскова и Распадова, - я беру к себе. Вы, батюшка, - обратился он к отцу Вассиану, отправляйтесь в свой храм. Охрану я дам. Отслужите молебен за победу святого дела. С остальными потом разберемся. Оставляю их на тебя, - это к Курбатову. - Да, а ты, - приказал он Мамонтенку-Диме, - будешь отвечать за этого другана, Дельфинова. Сбежит - башку оторву! Только, смотри, аккуратнее, мне с ним ещё побазарить надо.

Мамонтенок ткнул пистолетом в спину побелевшего Дельфинова и погнал его в коридор:

- Топай, топай, кореш! Шевелись, не на расстрел веду!

Курбатов сказал:

- С вашего позволения, Алексей Алексеич, я их на свою базу переведу. Там надежнее. Санитарные условия, опять же... С данного момента, - объявил он нам, - вы все до особого распоряжения находитесь под моей охраной!

Под ненавязчивым конвоем курбатовских молодчиков нас вывели на холодную и мокрую площадь. Здесь, под неподвижным Лениным, устремляющим каменный взгляд к хмурому облачному потолку, Курбатов остановился. Оглянувшись на здание Думы, над которым ещё развевался российский флаг, он прокричал:

- Сорвать эту тряпку! Вывесить наше боевое знамя!

Подчиненные бросились исполнять приказ, и в этот же момент двое черномундирников приволокли бабенку - невзрачного вида, неопределенного возраста, в которой только и было приметного, что обтягивающие джинсы да грубые башмаки с толстенными подошвами. Один из курбатовцев после обмена ритуальным фашистским салютом объяснил:

- Вот, задержали, в исполнение вашего приказа...

- Ой, мужчина, вы такой солидный! - игриво залепетала дамочка. Скажите вашим ребятам, что они руки распускают? Щиплются, тискают!

- Повторяю для тех, кто не слышал! - выкрикнул Курбатов. - О мерах по оздоровлению нравственности в городе Светлоярске! Параграф третий! С лиц женского пола, которые появятся на улице в штанах, штаны сдирать, пороть и отправлять домой с голым задом! - и схватив ластившуюся к нему девицу, он принялся расстегивать на ней ширинку, словно собираясь привести свою угрозу в исполнение. Тут Анжела глухо охнула, и я мгновенно все понял: это была не женщина, а трансвестит Виталик. Я замер, перестал дышать, чтобы остановить время, отдалить неотвратимое, но было поздно. Курбатов взревел и отпихнул Виталика от себя, хватаясь за кобуру.

- Педик! Гомик! Щас я тебе яйца оторву и в жопу засуну!

Рядом со мной воздух взвихрило молниеносное движение - Анжела вцепилась в руку Курбатова, повисла на ней, отводя дуло пистолета от Виталика, и кричала:

- Не трогай его! Не смей!

Курбатов вырвал руку, нажал - может быть, непроизвольно - на курок. Пуля, попавшая в лоб Анжеле, отбросила её прочь, и она покатилась по талой грязи, перевернулась пару раз и застыла у подножья памятника, разбросав тонкие изломанные руки и ноги. Когда я подбежал к ней, она глядела в небо мертвыми глазами, из дыры над правым глазом по лицу растекалась сетка кровавых струек.

Я встал на ноги. Рука Курбатова ещё продолжала медленно опускаться. Он разжал ладонь, пистолет стукнулся об асфальт.

Я налетел на Курбатова, вцепился ему в горло и затряс, крича ему в лицо:

- Такой порядок ты хотел?! Такой?! Такой?!

Тут бы мне и пришел конец от рук его бандитов, но клацанье затворов перекрыл оглушительный, налетевший будто со всех сторон, хлопок, и все непроизвольно задрали головы. Красноватый оттенок, к которому мы успели привыкнуть, исчез, и небо в разрывах туч показалось ошеломляюще голубым. Дождь прекратился, по лужам запрыгали лучи солнца, налетевший ветерок принес с собой сырой и свежий запах ранней весны.

P. S.

Когда в город вошли федеральные войска, я снова оказался в числе интернированных, давал показания следственной комиссии, но, вероятно, благодаря старым связям в Москве меня довольно быстро отпустили на все четыре стороны.

Угрозы Долинова частично подтвердились. Сработал эффект домино, правительство пало, и вслед за Светлоярском вся страна погрузилась в хаос анархии, расползаясь, как мокрая промокашка. Нам с Ириной все же удалось не без приключений вернуться в Москву. Луизу мы взяли с собой. Сперва мы думали её удочерить, но этот план отпал сам собой, когда Луиза вышла замуж за сотрудника гуманитарной миссии ООН и уехала с ним во Францию.

Марина Эльбина со Степой спаслись. Их спрятали соседи, когда пьяные подонки из того же подъезда явились мочить ментовскую семейку. Топорышкин завязал с экстремизмом, подался на запад, некоторое время лабал на Брайтон-Бич, потом, как я слышал, отправился в Таиланд изучать восточную премудрость. Басилевич перебрался к жене в Канаду. О генерале Орле, этом неудавшемся наполеоне, долго не было ничего слышно, и я решил было, что его втихаря расстреляли где-нибудь в подвалах ФСБ, но неожиданно он вынырнул где бы вы думали? - в Израиле. То ли он сам, поступившись принципами, отыскал в себе каплю еврейской крови, то ли нашел жену-еврейку, не знаю. Теперь занят обличениями реформаторов, которые довели Россию до гражданской войны, и выражает надежду на возвращение в большую политику.

Дельфинову повезло меньше. Его тело, страшно изуродованное пытками, нашли в общественном туалете. А Долинов пропал - снова канул в ту неизвестность, из которой так неожиданно вынырнул. Мне говорили, что на запрос следственной комиссии из ФСБ прислали бумагу о том, что никакого Долинова никогда ни у них, ни в КГБ не числилось.

Василий Бойков стал мэром "Девятки", хотя вряд ли такой успех его радует. В тот момент, когда силовое поле самоликвидировалось, на горно-химическом комбинате произошел страшный взрыв, и только каким-то чудом реакторы уцелели. Второго Чернобыля не получилось, но тем не менее пришлось разгребать многочисленные завалы - и в прямом, и в переносном смысле. К их ликвидации приложил руку и Звонов; лишившись средств к существованию, он перебрался в "Девятку", занялся физическим трудом. Что же касается силового поля - установки для его получения оказались полностью разрушенными, создатели поля погибли, документация тоже мистическим образом пропала, и маловероятно, чтобы этот эксперимент снова был где-нибудь повторен в ближайшее время.