Когда рухнет плотина

- Моя профессия ничуть не хуже, - ответил он. - Вот что. Не знаю, куда ты направляешься, но так просто я тебя не отпущу. Сейчас разберусь с этими беженцами, и мы пойдем тяпнем по рюмашечке. А заодно и расскажешь все, что видел. Ведь ты из Бирюсинска, я так понимаю?

- Ну да. А какое отношение ты имеешь к беженцам?

- А, ты ещё ничего не знаешь! Я вот уже два месяца как зам нашего мэра, прикинь?

- Ну, позд...

- Не с чем тут поздравлять, - перебил он меня. - Сначала было ещё туда-сюда, но сегодня..!

- Что сегодня?

- Потом, потом. Вот что, я тут распоряжусь, а ты пока...

День самых неожиданных встреч продолжался. К нам подошел не кто иной, как Георгий Моллюсков, экстрасенс генерала Орла.

- Ага, как раз вы! - обрадовался Василий. - Знакомы?

- Только заочно, - слащаво улыбнулся Моллюсков и протянул мне руку. Как поживаете?

- Спасибо, разнообразно, - ответил я сдержанно и сказал Бойкову, - Не подозревал, что у тебя такие знакомства.

- Как-никак, я тут не последний человек в администрации. И в таком качестве должен поддерживать добрые отношения с новой властью.

- С новой властью? - я изобразил из себя чайника.

- В полдень генерал Орел выступил с радиообращением, объявив, что берет власть ради восстановления порядка и стабильности, - объяснил Бойков и добавил, - Вы идите в администрацию, а я через пять минут, - и он поспешил к колонне беженцев, на ходу отдавая распоряжения.

Мы с Моллюсковым зашагали по совершенно январскому скрипучему снегу к зданию администрации, расположенному здесь же, на площади.

- Я ничуть не удивлен, - сказал я Моллюскову по поводу известий об Орле. - А вот до меня доходил слух, что Барабанова ночью убили. Это правда?

- Сомнительные слухи, - поспешил ответить Моллюсков. - Его местопребывание неизвестно. Расследование, как сами понимаете, сейчас затруднено. Может быть, он инсценировал свою гибель, чтобы скрыться и избежать ответственности.

- Как всегда на Руси, при новой власти старая оказывается преступной. Давняя традиция... А вы, позвольте спросить, занимаете какой-нибудь пост при Орле?

Моллюсков засмеялся.

- Ну, формального распределения портфелей у нас ещё не было. А я сейчас вроде как по связям с общественностью... В самом широком смысле.

В администрации, несмотря на воскресный день, было полным-полно народу. Входная дверь непрерывно хлопала. У подъезда стоял фургон, в него торопливо грузили какие-то ящики, папки с бумагами, телефонные аппараты...

- Что тут происходит? Что за суета?

- Готовятся к эвакуации, - пояснил Моллюсков. - Нет, нет, ничего страшного не происходит. Просто на всякий случай. У нас на ГХК возникли кое-какие осложнения, но собственно, об этом я и так хотел говорить с Бойковым, так что вы все услышите, но чуть позже.

Тут нас догнал и сам Василий.

- Уфф, как они меня достали! - выдохнул он. - Абсолютно тупой народ, ничего сами организовать не умеют. Ну ладно, я заслужил право минут на десять расслабиться. Идемте.

Внутри было ещё бестолковее. В здании как раз шел ремонт, и по коридорам, наполовину отгороженным веревочками, с разобранным полом и свежеокрашенными стенами, суетливо бегали женщины в шубах; где-то непрерывно звенел телефон.

- Идемте в столовую, - сказал Бойков. - Там потише.

- Знаешь, мне бы сперва умыться... - даже в царившей здесь суматохе на меня то и дело бросали опасливые взгляды, по которым я догадывался о состоянии своей внешности.

- Ага, пошли, - и Василий отвел меня в туалет.

То, что я увидел в зеркале, действительно могло кого угодно привести в содрогание: небритое лицо, в грязи и с явственными следами крови, а правое ухо побелело - вероятно, успел его отморозить на метели. Я принялся оттирать холодной водой ухо и руки, красные, задубевшие. Кожа на лице горела после морозного воздуха. Василий тем временем журчал струей в писсуар.

- Чего тут Моллюсков делает? - спросил я его.

Василий усмехнулся.

- Саботирует приказы начальства. Орел послал его в Бирюсинск узнать, что там делается, а он постарался опоздать на военную колонну, и сейчас ждет следующую, причем вовсе не горит желанием куда-то ехать.

Здание администрации, как и вся "Девятка", явно переживало не лучшие времена, но банкетный зал - тот самый тихий уголок, обещанный Василием - по сравнению с облупленными коридорами выглядел более чем на уровне. Закуски также явно не входили в столовское меню - нам принесли соленые грибы, красную рыбу, салат из "фрю-де-мер". К этому прилагалась бутыль "Джонни Уокера". Увидев эти яства, я сразу же осознал уже давно донимавший меня зверский голод.

- Я бы вас, ребят, в гости позвал, - извинился Бойков, когда мы устроились за огромным столом, - чем тут ютиться, но у меня бардак, хозяйки нет...

- Куда ты жену дел? - спросил я, поудобнее устраиваясь в кресле и чувствуя, что никакая сила не поднимет меня, по крайней мере, в течение часа.

- Увез её из города. Когда тут все началось.

- Что именно?

- Сейчас, сейчас, - остановил меня Моллюсков. - Пьете этот империалистический самогон?

Поразительно, с какой легкостью я завоевываю расположение всяких мерзавцев! Вблизи советник Орла производил ещё более отталкивающее впечатление. Весь он был какой-то неопрятный: круглое лицо с обтекавшей его короткой черной бородкой, мутные глазки, желтые зубы и запах изо рта, свидетельствующий, что реклама "Стиморола Про-зет" была Моллюскову незнакома.

- Нну! - он приподнялся в казенном кресле, схватил рюмку. - Нас трое, священное российское число. Выпьем за традиции!

Чокнулись, я закусил оливкой, запил тоником.

- Так вот, - сказал Моллюсков, вальяжно откинувшись и сложив руки на животе. - Что касатеся вашего, Виталий - разрешите мне такую фамильярность? - вопроса, то я должен вполне официально объявить о том, что собственно в Крае происходит. Василий Антонович уже кое-что знает, мы его, как заместителя мэра, частично ввели в курс дела, но и он ещё не все слышал. Три месяца назад выведен на эксплуатационную мощность в семь тысяч мегаватт новый ядерный реактор. Эта энергия позволила приступить к осуществлению эксперимента "Экран".

Я заинтересованно поднял брови.

- Практическая реализация принципа силового поля, - пояснил Моллюсков. - Светлоярск накрыт полупроницаемым колпаком радиусом в сто километров, который не пропускает никакой материи плотностью больше восьмидесяти килограммов на кубометр и искажает проходящее сквозь него элекромагнитное излучение.

- Вот почему связи нет... - кивнул я. - А когда этот ваш так называемый эксперимент начался?

- Вчера в девятнадцать ноль-ноль.

В такие моменты начинаешь жалеть о своей профессии. Главное - добыть информацию, а от кого, каким образом - неважно, хотя иной раз не расспрашивать хочется собеседника, а дать ему по морде.

- Ну и как результаты? - спросил я и даже улыбнулся, хотя очень криво.

- Удовлетворительные, - сказал Моллюсков, почему-то сморщился и снова разлил виски. Чокнулись, выпили. Не слишком ли гоним? - подумал я. А, не все ли равно, может, напившись, избавлюсь от ощущения оглушенности обухом, хотя последние лет пятнадцать, а тем более события этого дня, кажется, должны были приучить к философскому спокойствию.

- Так все-таки, откуда толчки? - спросил Бойков.

- С момента начала эксперимента в районе "Девятки" ощущаются слабые сейсмические толчки, вызвавшие совершенно неадекватную реакцию населения, пояснил Моллюсков.

- Может, и неадекватную, если знать, в чем дело, - обиженно отозвался Бойков. - А по-моему, даже чересчур спокойную. Прикиньте, громадный реактор, уран, радиоактивные отходы, что там творится - неизвестно, нас ведь не информируют, и вдруг все это начинает трястись. Сразу захочешь оказаться как можно дальше отсюда.

- По нашему мнению, - сказал Моллюсков, - толчки вызваны некоторой нестабильностью силового поля. Ему не хватает энергии, и оно колеблется. Мы решили увеличить мощность, питающую поле, и если наша гипотеза верна, толчки должны прекратиться. Да они и так прекратились - последний был зафиксирован часа два назад. И никаких разрушений в зоне толчков не наблюдается.

- А плотина? - неожиданно сказал я.

Моллюсков посмотрел на меня с некоторой обидой.

- Виталий, при чем тут плотина? Если здесь, в эпицентре, нет ни одного разбитого окна, то как могли эти слабые сотрясения разрушить такую громаду?

- Не знаю как. Но ещё прошлым летом что-то писали, что мол, при строительстве атомной станции так глубоко сваи вгоняли, что нарушили геологическую структуру, и все поехало. А ГЭС, как я слышал, стоит как раз на геологическом разломе. Может, случайное совпадение, а возможно, с каждым толчком там накапливались сдвиги... Кумулятивный эффект... Я, конечно, не эксперт, но в то, что её взорвали какие-то террористы, верю ещё меньше.

- Что-то мне такое говорили, - добавил Бойков, - что при её строительстве в бетон много соли сыпали - чтобы быстрее застывал. Такая была прогрессивная технология. А соль всю арматуру-то и съела. Так что ГЭС сама должна была рано или поздно развалиться.

- Как бы там ни было, я лично присутствовал при её разрушении, и никакого взрыва не слышал.

Они очень заинтересовались и начали расспрашивать меня о подробностях. Я сообщил им все, что видел, описал поездку в грузовике с беженцами, и наконец, все, свидетелем чему был в Светлоярске.

- Только не надо мне говорить, - сказал я, закончив рассказ, - что совпадение начала вашего эксперимента с выборами чисто случайное.

- А кто это говорит? - возразил Моллюсков. - Генерал Орел единственная сила, способная навести в стране порядок. Его избрание губернатором края должно было стать первым шагом на пути к президентскому креслу. Но мы заблаговременно узнали, что некоторые круги пойдут на все, чтобы помешать его избранию. К счастью, в крае нашлись патриотические силы и, воспользовавшись достижениями российской науки, воздвигли непроницаемый барьер. Захватив плацдарм, мы...

- И что это за круги? - перебил его я.

- Те, которые уже восемьдесят лет распродают и грабят Россию. Жидомасоны.

- Слушайте, - сказал я, - был бы я евреем, я бы вам сразу плюнул в рожу. Но я не еврей, и поэтому спрошу: ну какое дело евреям до России? Что за паранойя, помноженная на извращенную манию величия? Ну, одна шестая часть суши, но зато сплошные леса, болота, и морозы полгода. Почему они не хотят погубить, допустим, Америку? Или Китай?

- Америку им губить незачем, - снисходительно улыбнулся Моллюсков, потому что они там и так заправляют. Они стремятся к мировому господству. Но Россия всегда стояла несокрушимым бастионом на пути их планов. Особенно их душам, пропитанным темным варварским иудаизмом, ненавистно православие как воплощение истинного христианского духа. Еще при Владимире Святом они пытались навязать Руси свою гнусную религию. Но им не удалось провести наших предков. И с тех пор они мстят за поражение! Они хотят расчленить Россию, закабалить, лишить славной истории и культуры!

- Вась, - сказал я Бойкову, - и ты собираешься дружить с этими людьми? Ни один разумный человек в эти бредни не поверит.

- Дело не в вере или неверии, - оборвал меня Моллюсков. - Они хитрые. Они все продумали. Еще в начале нашего века все великие деятели русской культуры питали к евреям здоровое, естественное отвращение. Возьмите Чехова, Есенина... Но евреи через своих агентов сумели заразить интеллигенцию идейкой, что, мол, антисемитизм - это плохо, это недостойно образованного человека. И вы тоже, Виталий, попали в плен к этим представлениям. Сбросьте свои шоры. Я считал вас порядочным, принципиальным человеком. Неужели и вы настолько продажны? Бросьте своих работодателей, губящих Россию, для вас найдется работа в патриотической печати!

- А я не хочу работать в патриотической печати, - ответил я. - Если кто и разрушает Россию, так эти ваши патриоты!

- Они стремятся возродить основы национального духа, почти утраченные за годы власти сионистов-большевиков!

- Я не буду спорить, что в двадцатые годы среди коммунистов было много евреев. Но они выполняли свою собственную программу, никакого отношения к иудаизму не имеющую. А лучшие друзья сионизма - это ваши патриоты. Благодаря их усилиям все евреи сбегут из России в Израиль, чего сионизм и добивается.

- Вы так говорите потому, что вас учили истории по учебникам, написанным евреями.

В это время нам принесли обед. Запах из супницы резко усиливал выделение слюны. Каждый из нас получил по тарелке золотисто-прозрачной ухи с куском форели.

- Последняя, наверно, - вздохнул Василий. - Ее под плотиной разводили. А теперь...

- Естественные рыбные миграции восстановятся, - заявил Моллюсков.

- Лет через сто, не раньше.

- Так природа мстит за насилие над ней. Вы видите, что вся эта индустрия - тупик, ловушка дьявола, приманка, зовушая в ад? И что характерно, её движущей силой выступают как раз евреи. Восемьдесят процентов мирового банковского капитала находится в руках евреев.

- Я не знаю, откуда вы взяли эту цифру, - сказал я, - но даже если она верна, евреев надо не подозревать в стремлении к всемирному господству, а благодарить за их труды. Известно ли вам, что когда императрица Елизавета выгнала всех евреев из России, хозяйство империи и финансы пришли в такой упадок, что их очень скоро пришлось звать обратно?

- Так я о том же и толкую! - воскликнул Моллюсков. - Они опутали мир паутиной индустриализации, и человечество оказалось в положении наркоманов, которые без новых доз прожить не могут. Тут все увязывается в одно. Промышленность - это город с его пороками и обезличиванием людей. А какой ещё народ, кроме евреев, уже две тысячи лет живет только в городах? И пусть не обижаются, когда их называют безродными космополитами. Такие и есть. В городе нация перестает существовать. Все города мира похожи друг на друга, и их обитатели тоже. Истинно национальное начало сохраняется только в сельской жизни. Все великие писатели были почвенными, жителями села возьмите хоть нашего Толстого, хоть американского Фолкнера. Я готовлю для генерала Орла программу возрождения России. Расселение городов и подъем крестьянского хозяйства - вот что её спасет! И свободные хлебопашцы вдали от городского разврата из общения с землей-прародительницей, медитаций на лоне природы, будут набираться духовности.

- Ага, и как вы это себе представляете? - усмехнулся я. - Мы вот сидим в комфорте, от батарей идет тепло. А вы, значит, стремитесь в грязную избу с крохотным слюдяным оконцем, где весь свет - от убогой коптилки? И жевать пареную репу вместо устриц? А как приспичит - придется бежать на улицу, в промерзший сортир, и сидеть над дырой, из которой идет вонь? Самое подходящее место для медитаций! Там, пожалуй, наберешься духовности... в смысле "духовитости".

- Не надо утрировать. Я не призываю отказываться от достижений цивилизации...

- ...которые выдуманы евреями, - добавил я, не удержавшись.

- Да хотя бы и евреями! Главное - разумно пользоваться ими, а не делать из них идола.

- Итак, мир продался дьяволу за памперсы и "вискас".

- Да! Сначала жидомасоны, назвавшись большевиками, истязали Россию. Результат их стараний был ужасен, но здоровые народные силы начали брать верх. Тогда они, с их изощренным коварством, сделали хитрый ход - открыли Россию для дикого рынка. Не добили страну атеизмом, добьем развратом. Они готовят плацдарм для прихода своего истинного хозяина, и этого нельзя допустить. Вы думаете, миссия генерала Орла - частный эпизод российской политики? Нет, это одна из битв, может быть, решающая битва противостояния добра и зла.

Я перегнулся через стол к Бойкову и шепнул:

- Ему виски больше не наливать.

- Напрасно вы мне не верите, - сказал Моллюсков, отставляя пустую тарелку. - Это вовсе не абстрактные философские термины. За ними скрывается извечная сущность противостояния, двух образов жизни, двух континентов, двух цивилизаций - цивилизации торговцев и цивилизации героев.

- Интересно, чем вам торговцы не угодили? Более эффективной экономической модели мир пока что не придумал. Если вы спросите людей, что они предпочитают - сытость или гордость, большинство выберет первое.

Моллюсков покачал головой:

- Оно и плохо. Брюхо тянет человека к земле, мешая ему задуматься над духовными сущностями. Древние люди, которым потребительская цивилизация не запорошила глаза, отлично это понимали. Не случайно всегда и везде восток отождествлялся с Богом и светом, а запад - со страной мертвых. На чем строится рыночная модель? На индивидуализме, потреблении, максимуме экономической эффективности. Но она напрочь отрицает такие ценности, как нация, история, социальная справедливость, религия. Все народы, принявшие эту систему, забудут свою культуру и растворятся в обезличенной человеческой массе. И особенно тяжело придется нам, русским. На русский народ всегда была возложена особая миссия - объединить всю Евразию в противовес атлантической торгашеской сверхдержаве. Русские непоколебимо верят в торжество правды, духа и справедливости. Отнимите у них Священную империю - и они лишатся смысла существования и исчезнут.

- Если и была когда-нибудь у России цель - так это указывать другим народам: "Сюда - не надо!" Благодаря вашим безответственным фантазиям она окончательно превратится в черную дыру, которая утянет в себя и уничтожит всю цивилизацию. И с какой стати вы приписываете русскому народу те качества, которыми он никогда не обладал, а если и обладает, то с радостью от них избавится? За что вы его так не любите и все стремитесь снова загнать в голод, под власть очередного деспота?

- Само стратегическое положение России... - начал было Моллюсков, но тут пол тряхнуло, сверху посыпались крошки штукатурки, свет мигнул, но мы ещё не успели ничего понять, как на поясе у Моллюскова запищала рация. Он поднес её к самому уху, и я услышал только невнятный писк далекого, торопливого голоса. Моллюсков ответил несколько раз: "Да! Да! Еду!" и встал из-за стола.

- Нужно срочно ехать, - сказал он обеспокоенно. - Там что-то творится.

13.

Если прежде здание администрации напоминало муравейник, то теперь это был муравейник, в который ткнули палкой. Всякое движение окончательно приобрело хаотичный характер. Все мчались на улицу, но не всякий мог сообразить, где выход, и несколько потоков, каждый во главе со своим лидером, сталкивались в коридорах, создавая ещё большее столпотворение. Какая-то дама, вальяжная, но сейчас растерзанная, с разметавшимися волосами и щекой, дергающейся от тика, налетела на Бойкова, заголосила:

- Василий Сергеич, что делать?! Кузова убежала с ключами, а там деньги, печати!! - и тут же помчалась дальше, не собираясь выслушивать ответ.

На улице было не лучше. В коричневых сумерках из подъездов выбегали люди, в глубоком снегу, свирепо визжа, буксовала битком набитая машина, и никому из пассажиров, охваченных паникой, не приходило в голову вылезти и подтолкнуть. Мы трое запихнулись в "джип-чероки", и Василий погнал по накатанной колее в сторону АЭС.

Она находилась километрах в пяти от города. Весь комплекс горно-химического комбината, основной функцией которого было производство оружейного плутония, размещался отчасти между сопок, отчасти - для большей надежности и секретности - в их недрах, внутри скальной породы.

Вдоль дороги от самого города тянулась колючая проволока. Потом мы подъехали к КПП, где происходило настоящее столпотворение. Грузовики, автобусы, джипы, даже бронетранспортеры, развернутые во все стороны света, сбились в такую кучу, что потребовался бы не один час и много-много терпения, чтобы распутать эту головоломку и направить всех туда, куда они намеревались ехать. Машины окутывал дизельный чад; рев моторов и пронзительные гудки были почти не слышны за густой матершиной, в которой тон задавали армейские начальники. Все они орали друг на друга, забыв о чинах, и кажется, уже забыли, чего добивались, а просто отводили душу. Где-то в АЭС завывала сирена. Неразбериху усугубляли и люди, заполнившие все пространство между пытавшимися маневрировать машинами. Наш "чероки" уткнулся в эту мешанину с тыла, ещё больше затруднив проезд в город. Моллюсков решительно двинулся вперед, мы поспешили за ним - Василий даже не успел запереть машину.

Почти сразу же мы наткнулись на группу, в центре которой находился собственной персоной Грыхенко. Мне захотелось спрятаться за спины попутчиков, что было непросто, так как я был выше их. Но генерал, вероятно, меня не запомнил и вообще был слишком занят спором.

- Бомбой долбануть, атомной, понимаешь! - кричал Грыхенко.

- Нет, погодите, - убеждал генерала какой-то штатский, которому явно было не по себе от собственной смелости. - Вдруг те, что внутри, ещё живы?

- Проблемы надо решать быстро, понимаешь! - проревел Грыхенко. - А что будем делать, если пупырь этот дальше расти будет?!

У Бойкова при словах об атомной бомбе глаза полезли на лоб; я был просто ошарашен паникой и ничего не понимал. Моллюсков, кажется, тоже.

- Да что тут, наконец? - закричал он, пропихиваясь в самый центр группы, к Грыхенко. Тот со своим обычным выражением крайнего недовольства проурчал:

- А, Моллюсков, явился! Ты у нас эксперт, вот сам и разберись. Применяй свои, как их, эхстра... сенсорные способности. А это кто? - ткнул он пальцем в Бойкова.

- Я - Бойков, заместитель мэра города, - торопливо ответил сам Василий и добавил, - нас знакомили, тов... - запнулся, после заминки произнес уже твердо, - товарищ генерал.

- Ну да, - кивнул Грыхенко, вроде как узнавая, - вот, берите Карелина и работайте.

Карелиным оказался тот штатский, перечивший Грыхенке, как объяснил мне Моллюсков - физик, участвовавший в эксперименте "Экран". Глаза физика бегали с бешеной скоростью, выдавая дикую панику, которую необходимость что-то срочно делать пока что загоняла вглубь рассудка.

- Сейчас, сейчас, увидите, - приговаривал он, пока мы шли торопливым шагом, едва не срываясь на бег, по утрамбованной заледенелой дороге к зданию АЭС. - Господи, что же делать, что делать! - вдруг воскликнул он, теряя самообладание.

- Чего тут Грыхенко разорался? - спросил я у Моллюскова. - Ему и АЭС подчиняется?

- Ну да, в отсутствие генерала Орла. Тот назначил его своим начштаба.

На КПП не было никакой охраны. Не только переломленный шлагбаум сиротливо валялся поперек колеи, но и сама будка была полуснесена каким-то неосторожным транспортом. Впереди вставала станция - грандиозное кубическое сооружение из бетона, над которым торчала высоченная то ли труба, то ли вышка, а сзади поднимался ряд других труб, приземистых и широких. Карелин, словно загипнотизированный неведомой нам пока целью, стремительно мчался вперед, и мы спешили за ним по длинным коридорам, которые заливались тревожным красным светом выпыхивающих ламп и снова погружались в темноту, по грохочущим под ногами железным галереям с перилами, нависшими над необозримыми пространствами, где вдали терялись какие-то стальные конструкции, огромные выпуклые крышки с рядами заклепок, желтые мостовые краны, по идеальной чистоты залам с полированными пультами, усыпанными разноцветными огоньками - и все под непрерывный вой сирен, среди торопливой суеты. Куда-то бежали - но преимущественно навстречу нам - люди в белых халатах, военные, потусторонние существа с лысыми противогазами вместо лиц, в блестящих костюмах химической защиты. Даже те, кто оставался за пультами, сидели они или стояли, нависая над кнопками, словно держали в себе взведенную пружину, готовые по первому импульсу все бросить и помчаться прочь. Казалось, что изнутри здание ещё более вместительное, чем выглядело снаружи - но может быть, мы находились уже в глубине сопки, к склону которой примыкала станция. Порой случайный взгляд, брошенный за перила, улетал в какие-то совершенно необозримые глубины, уходящие вниз, в темноту. Наконец, мы спустились на пару ярусов по железной лестнице и оказались перед входом в огромный туннель. Пожалуй, по нему мог бы проехать "БелАЗ" средней величины. По стенкам, сходящимся сверху полукруглым сводом, тянулись многочисленные кабели, как в метро, а по дну были проложены рельсы. Туннель делал плавный поворот, и вскоре вход исчез из вида, но выход не показывался. Людей здесь не было, как и вообще какого-либо движения, но на равных расстояниях друг от друга сидели лампочки, освещавшие все те же бетонные стены, кабели и рельсы.

Мы прошли по туннелю не меньше километра, когда впереди, наконец, показался дневной свет, а вместе с ним в туннель проникли струи холодного ветра, крутившие снежинки. Туннель, прорезая сопку, выходил в котловину, со всех сторон окруженную такими же округлыми сопками. А в центре котловины, немного превосходя высотой сопки, поднимался мыльный пузырь. Только так можно было описать этот идеальный сферический купол, по которому пробегали радужные цвета, а время от времени - белые молнии разрядов. Купол был полупрозрачным: сквозь него просматривалась противоположная сопка, а внутри виднелись смутные контуры какого-то сооружения. Между куполом и выходом из туннеля, на пространстве шириной в сотню метров, продолжалась суета. Урчал автопогрузчик с большим ковшом, сгребая обломки какой-то аппаратуры, люди тянули провода, снимали купол видеокамерами, или просто шатались без дела, непрерывно поглядывая на выход из туннеля. Сбоку застыла санитарная машина.

- Что это?! - выдохнули мы хором.

- Вон там находились излучатели силового поля, - пояснил Моллюсков, сглатывая слюну. - Но это...

- Это появилось, когда увеличили мощность поля, - объяснил Карелин. Тоже силовое поле, только гораздо большей напряженности. И с тех пор продолжает медленно расти.

- Значит, это поле и есть... - сказал я и шагнул вперед.

- Стойте! - Карелин схватил меня за рукав. - Близко не подходите! У него потенциал в миллионы вольт!

- А те, кто внутри, что с ними? - осторожно спросил Моллюсков.

Карелин только развел руками.

- Вы не знаем, что с ними стало. Видите, купол почти непроницаем. То, что происходит внутри, понять невозможно. Никакого движения с той стороны ещё никто не заметил. Может быть, никого из них уже нет в живых... Иначе они должны были отключить установку...

До меня медленно начало доходить.

- То есть, получается...

- Ну да, да! - подхватил Моллюсков. - Центр управления экспериментом был расположен внутри! И связи с ними, конечно, тоже никакой нет?

- Нет, - вздохнул Карелин. - Все телефоны сгорели.

- А энергия-то! - подал я ещё одну идею. - Реактор тоже нельзя отключить?

- И реактор тоже там, - промолвил физик совсем горестно.

- А внешнее поле - оно ещё существует?

- Мы проверяли - связи по-прежнему нет.

- Что же, нет никакого выхода?

- Теоретически аппаратура не рассчитана на такие нагрузки, - уныло объяснил Карелин. - Рано или поздно она должна выйти из строя. Но когда? Через сутки? Через месяц? Неизвестно. А если внутри начались процессы самостабилизации?

- То есть?

- Мы тут подсчитали и прикинули, что мощности реактора для питания обоих полей недостаточно.

- Я так и думал, - заявил вдруг Моллюсков. - Помните, Святослав Илиьч, мы предполагали, пытаясь объяснить подземные толчки, что напряженность поля привела к разрыву пространственно-временного континуума? Но вы понимаете, что это такое - разрыв континуума? Это значит, что станция провалилась в параллельное пространство! И избыточная энергия приходит оттуда!

- Подождите, - возразил Карелин. - Источником энергии может являться сама деформация континуума. Грубо говоря, именно из таких деформаций берется вся энергия во вселенной.

- Не вся, - ухмыльнулся, прищурившись, Моллюсков, - Есть такая энергия, о которой вы понятия не имеете - потому что она вашими приборами не улавливается. Тут нужны более тонкие структуры - и он постучал себя пальцем по черепу. - Знаете, какая гигантская психическая энергия выделилась утром, при бунте в Светлоярске? Меня даже здесь, за десятки километров, будто кувалдой шарахнуло. Я и сейчас чувствую, как она пульсирует. Когда люди объединяются в толпу, она становится единым организмом, и если бы вы видели её астральное тело, то перепугались бы досмерти! Потому-то я и выступаю здесь как эксперт, что чувствую то, что проникает сквозь любые силовые поля...

За спиной раздался рев мотора; из туннеля на открытое пространство выкатился "козел", в котором сидел все тот же Грыхенко.

- Сворачивайте, сворачивайте тут все! - сразу же принялся рапоряжаться Грыхенко. - Нечего мусолить, понимаешь, шарахнем бомбой! Заложим в туннеле, там внизу туннель есть.

- Товарищ генерал, это невозможно! - бросился к нему Бойков. Прикиньте, рядом город, двадцать тысяч человек! А с другой стороны миллион в Светлоярске! И эвакуировать некуда!

- Насчет туннеля, - вмешался Моллюсков, - я бы посоветовал ничего с ним не делать, а приставить к его светлоярскому выходу надежную охрану, лучше с огнеметами.

- Что за туннель? - спросил я у Бойкова, стараясь поменьше маячить перед генералом.

- Ходят слухи, что есть какой-то... - сказал Василий дрожащим голосом. - Ведет отсюда в Светлоярск. Зачем - не знаю. Что-то связанное с радиоактивными отходами.

- Нет, - возразил Карелин. - Вы ведь знаете, что Светлоярск стоит на урановом месторождении? При коммунистах хотели построить там подземный рудник и прямо по туннелю возить сюда, на ГХК. Туннель начали строить, говорят даже, весь построили, но потом стройку внезапно бросили, и вход в него замуровали. Так что есть ли он, нет ли - дело темное.

На чем основывался странный совет Моллюскова, я прослушал - они спорили уже о другом. Выяснилось, что никто не знает, где, собственно, находится вход в этот туннель. Директор комбината присутствовал при эксперименте, и значит, сейчас тоже был как минимум недоступен.

- Долинова потрясите, Долинова! - предложил Моллюсков генералу. Пусть разузнает у своих эфэсбэшников!

- Долинов - предатель! - заревел Грыхенко. - Он заодно с бандитами, мутит народ на баррикадах, понимаешь! Им "Сигнал" займется!

Но Моллюсков напомнил, что группу "Сигнал" - местный аналог "Альфы" не зная, чью сторону она примет, оставили за пределами поля. Тут разговор прервался криком. Все обернулись - и увидели, что какой-то мужчина очертя голову несется к гигантскому пузырю. За ним бросились - но поздно. Не добежав до пузыря метров тридцати, человек словно исчез в яркой вспышке, а когда перед глазами у нас перестали плавать огненные пятна, его уже не было - только рассыпавшиеся по земле черные головешки. И тут же выяснилась причина его паники - полупрозрачная стенка, радужные переливы на которой побежали быстрее, надвинулась и поглотила угольки. Затем с правой стороны, где над незаконченной стройкой торчал башенный кран, взлетел сноп искр, решетчатые конструкции крана раскалились добела, он подломился и повалился на силовое поле, разваливаясь на кусочки и рассыпая новые фейерверки кипящих брызг. Вместе с ним рухнула стена недостроенного здания, но поднявшееся вверх облако пыли я увидел уже мельком, захваченный потоком людей, мчащихся ко входу в туннель. Вместе со всеми, забыв о своем "козле", бежал и Грыхенко, но его водитель не бросил казенную машину и, на бешеной скорости догнав нас, чуть не задавил нескольких человек, едва успевших отскочить в сторону. Грыхенко пытался вскарабкаться в притормозившую машину - его отталкивали люди, грозьдьями повисшие на "козле". Шофер лично выкинул кого-то из автомобиля, только после этого генерал сел, и вездеходик, втрое перегруженный, тяжело укатил, по дороге теряя тех, кто пытался уцепиться за его борта. Среди них был и Моллюсков. Стоя на четвереньках, он слепо шарил по бетону - искал свалившиеся очки - и тихо повизгивал в панике, что его бросили. Я подбежал к нему, подобрал очки, поднял на ноги, и мы устремились вдогонку за остальными.

Наша группа оказалась катализатором, ускорившим панику. Из боковых помещений выскакивали люди, обгоняли нас и исчезали впереди, где раздавался топот множества ног и грозные окрики Грыхенко: "Всем оставаться на местах! Под угрозой расстрела..." Когда мы громыхали по железным лестницам, Моллюсков, тяжело дыша, сказал:

- Теперь мне все ясно.

Нам с Бойковым было не до того, чтобы реагировать на его заявление, и он молча пыхтел, стараясь поспевать за нами. Но уже неподалеку от выхода заговорил снова:

- Я смутно различаю внутри колпака биополя... не знаю, каким существам они принадлежат, но судя по всему, они чудовищны. Не перехватили ли они управление экспериментом? А если так, наши надежды на саморазрушение аппаратуры могут оказаться тщетными.

- Взрослым людям, - бросил я раздраженно, - не следует слишком много играть в "Doom".

- А известно ли вам вообще, - сказал Моллюсков, - что половина атомных центров в стране служит вовсе не для получения электричества? Все они находились в ведении особого отдела КГБ, занимавшегося трансцендентальными проблемами. И в Чернобыле произошло нечто совсем иное, чем нам рассказывали. Это вовсе не ошибка операторов была. Сейчас станция отошла к Украине, и все запуталось. А если бы не Чернобыль, история страны вообще бы пошла по-другому. Астральная энергия...

Он не успел договорить - из подкатившей к воротам машины вылез генерал Орел. Он был сильно возбужден, и никакие эвфемизмы не передадут его экспрессивных реплик, в которых самым приличным было: "Ну, Долинов! Подставил, козел!"

К генералу бросились с криками: "Эвакуироваться! Эвакуироваться надо!"

- Что же они... - простонал Карелин. - Никакой автоматики нет, хоть бы реакторы заглушить...

Моллюсков тоже устремился к Орлу, а я поймал дернувшегося за ним Бойкова.

- Вась, найди мне транспорт. Мне не хочется с Орлом встречаться - ни я не обрадуюсь, ни он.

- Ох... - он схватился за голову. - Виталий, прикинь, мне надо быть в курсе... Ладно! - махнул он и сунул мне связку ключей. - Бери джип.

- Спасибо, - я протянул ему руку. - Я машину пригоню, как поутихнет. Счастливо!

- Дай бог... Ты извини, раз тут такие дела... Заходи, в общем...

- Зайду, если живы будем, - мы с ним торопливо обнялись, и я побежал к пробке перед КПП.

14.

"Джипом-чероки" воспользоваться мне не удалось. Военные пошли на жесткие меры, чтобы освободить проезд, и престижный полноприводник валялся на обочине вверх колесами, вместе с двумя-тремя другими машинами. Видимо, их спихивали с дороги бэтээром. Я растерянно оглянулся - и тут же загудел сигнал, скрипнули тормоза. За моей спиной, едва не коснувшись меня бампером, остановилась потрепанная "волга" с ржавчиной на колесных дисках и незакрашенными пятнами грунтовки на крыльях. За рулем сидел Карелин. Я бросился к нему.

- Карелин, подбросьте до "девятки"! Я без транспорта.

- Жену сейчас заберу и к черту! - тоскливо проговорил Карелин, с характерным скрежетом врубая передачу. - На север, в Каргат!

- Как же поле?

- А, все равно, лишь бы отсюда подальше. Видели, видели, как оно все крушит? А что будет, когда до реакторов доберется?

- Где вас высадить? - спросил он, когда мы были в городе.

- Слушайте, - сказал я. - Отвезите меня в Светлоярск.

- Вы что, очумели? Там же резня. А у меня жена, семья...

- Очень надо! Любые деньги дам!

- Нет, и не просите!

- Ну хотя бы на трассу вывезите! Сколько вам дать - сто рублей? Двести?

- Пятьсот, - буркнул он, вероятно, надеясь, что меня отпугнет сумма.

- Хорошо. Едем.

- Зря я согласился... - снова застонал он, когда мы уже катили в сторону магистрали, ведущей из Светлоярска на запад. - Дороги занесло... Войска, бандиты... Налетит танк на полном ходу - и готово...

Солнце пряталось где-то за тучами, и его красный свет все сильнее переходил в фиолетовый. Лес, вплотную подступающий с обеих сторон к дороге, совершенно тонул в сумраке. На обочине стоял человек, подняв руку. Угасающего дневного света хватило, чтобы я узнал его, когда мы подъехали поближе - и это был не кто иной, как Игорь Бричковский!

- Стой! - завопил я, и Карелин непроизвольно затормозил.

- Вы чего?

- Надо забрать этого.

Но тут на дорогу с Бричковским вышло ещё двое мужчин и женщина, и Карелин, не говоря ни слова, нажал на газ.

- Остановитесь, говорю вам! - повторил я.

- Так я и знал, - заскулил Карелин, отъезжая все дальше и дальше. Так я и знал, что останусь без машины...

- Слушайте, Карелин, - процедил я сквозь зубы. - Я обещал вам пятьсот рублей. И дам больше. Вот вам аванс! - я швырнул ему на колени три сотенные бумажки. - Но мы должны подобрать этих людей. Это мои знакомые, не бандиты, а журналисты. А если по хорошему не хотите, учтите - я вооружен. Сами выбирайте - либо зарабатываете деньги, либо выметаетесь из машины ко всем чертям!

Карелин, охая и ругаясь себе под нос, включил задний ход. Мы подъехали к журналистам.

- Игорь, привет! - крикнул я, приоткрывая дверцу. - Что это вы тут стоите? Лезьте все назад, а если не поместитесь - я не виноват.

С Бричковским были телеоператор и шофер микроавтобуса из его группы, а в женщине я узнал ту даму, которая вчера лезла на стол плясать голышом. Она была почему-то без шубы и, обхватив себя руками, притоптывала на одном месте, чтобы не замерзнуть.

Бричковский первый полез на заднее сиденье, оглянулся на своих спутников - его оператор был мужиком очень солидной комплекции, из тех, что помещаются только на два стула - и спросил:

- А шофер нам нужен? Давайте его вышвырнем, - и тут крикнул своему водиле, - Вовик, вытащи этого баклана из-за руля!

Услышав такое, Карелин газанул. Взревел мотор, но "волга" осталась стоять - в суматохе физик не включил передачу. Я схватился за пистолет. Когда я перед тем грозился применить оружие, мне было неизвестно, лежит ли он по-прежнему в кармане куртки, но сейчас оказалось, что лежит, никуда не пропал после всех моих приключений. Едва не тыча стволом Карелину в висок, я приказал:

- Ногу с газа, руки на руль! Только нажми ещё раз! - потом перевел дуло на тележурналиста, - Если вы, Бричковский, ещё будете позволять себе такое...

- А что, а что... - он загородился от пистолета ладонями. - Виталий, не суетитесь... Нам же действительно надо ехать, а шофер у нас свой...

- Молчать! - и, выскочив из машины, прицелился в Вовика, который уже пытался вытащить Карелина из-за руля. - Марш назад!

- Вы тут не очень-то... - загудел бородатый великан-оператор.

- Ты ехать хочешь?! - завопил я, тыкая "макаровым" во всех по очереди. - Еще одно слово - и...

И, стоя у двери, с ожесточением наблюдал, как все они угрюмо запихиваются на заднее сиденье. Под их весом зад "волги" просел почти до земли. Мне самому пришлось захлопывать за ними дверь. Потом я плюхнулся на переднее сиденье, велел Карелину:

- Поехали!

Машина натужно дернулась, но все-таки стронулась с места и, покряхтывая, покатила дальше.

- Перестаньте, кому ваш драндулет нужен! - ещё раз оборвал я унылые причитания Карелина.

- Я на вас Орлу пожалуюсь, - простонал он.

- Успокойтесь, я у Орла и так на плохом счету, - затем обернулся назад, - Так как вас сюда занесло?

- Ехали в "Девятку", - объяснил Бричковский. - Там, говорят, на атомной станции что-то страшное происходит. А тут, на дороге, бандиты с обрезами.

- Кавказцы?

- Да нет, наши! А, один хрен! Вышвырнули из машины, забрали аппаратуру, деньги и укатили. Почему не пристрелили - непонятно. Юльку вот даже не изнасиловали, только дубленку сняли. Видно, торопились очень. Вот мы час уже тут припухаем. Слушайте, - добавил он, - а может, обратно поедем? Вас сенсации не интересуют?

- Там такая сенсация! - протянул я. - Такая сенсация, что лучше держаться подальше. Давай, давай, поехали, - бросил я Карелину, который изъявил живейшее желание вернуться и начал притормаживать. - Я там уже побывал. А у вас все равно аппаратуры нет, - и я в нескольких слова описал то, что творилось на ГХК. - А что в городе происходит?

Бричковский только головой покачал.

- Ни хера не разберешь. Громят, стреляют. Полгорода в воде, мосты снесло. Что не затоплено, горит. Про плотину-то слышали?

- Собственными глазами все видел, - похвастался я, а про себя поразился: как это так сегодня меня все в самый эпицентр событий заносит? Игорь, вы не знаете, где моя жена?

- Ваша жена?

- Ну да. Ирина. Я её вчера к вам приводил. Брюнетка в вечернем платье. Она у вас спать оставалась.

- А-а... Так я же уходил. И даже дома с тех пор не был.

Признаться, меня больше беспокоила не Ирка, а Анжела. Я ведь так и не сумел её предупредить. Конечно, волне тоже нужно время, чтобы дойти до города, но в том хаосе вряд ли кто-нибудь занимался эвакуацией населения или хотя бы предупреждал об опасности.

Мы выскочили на трассу. Я ожидал, что здесь будет какой-нибудь пост, караул, но шоссе, присыпанное снегом, было совершенно пустынным. Карелин остановился и сказал дрожащим голосом:

- Ну, я вас довез. Как договаривались.

- Опять этот лох возникает! - пробурчал телеоператор, и в этот раз я был с ним согласен.

- Я передумал, - сказал я, - вы нас довезете до Светлоярска.

- Ради бога! - взмолился Карелин. - У меня жена, семья...

- У всех жена и семья, - оборвал его Бричковский. - Виталий, ткните ему стволом под ребра.

Карелин, не дожидаясь подобного понукания, повернул в сторону Светлоярска.

Странная это была поездка; в почти полной темноте, с выключенными фарами, по засыпанному снегом вымершему шоссе катила, скрепя и дребезжа всем, чем только можно, набитая людьми раздолбанная "волга". Я сидел, обернувшись к сидевшим вповалку спутникам, лиц которых уже не мог разглядеть.

- Эй, друг! - окликнул Карелина Бричковский. - Ты чего тащищься, как глиста? Сам же себя задерживаешь.

- Без света быстрее не могу.

- Ну так включи свет!

- Вдруг кто увидит!

- А, блин! - взорвался шофер Вова. - Пустите меня за руль! Останавливай!

Карелин не посмел ослушаться. Вова вывалился из двери, спихнув с себя ограбленную Юлию, обогнул машину и вытащил Карелина из-за руля. Я на этот раз не вмешивался.

- Лезь назад! - приказал водила Карелину.

- Моя машина! - только вякнул тот.

- Лезь, быстро! А то без тебя уедем!

Карелин не успел захлопнуть дверцу, а машина уже взревела и помчалась вперед. Как любой профессионал, Вовик считал делом чести мчаться на предельной скорости, когда машина ещё не слетает с дороги. Фары он, правда, включил, но лучше от этого не стало. Вновь разыгралась метель. Снег словно возникал из невидимого ядра перед капотом машины и мгновенными лучами облетал ветровое стекло, а отдельные снежинки плясали перед стеклом, как безумные мотыльки. Впереди не было ничего видно, только редкие дорожные знаки, вспыхивавшие в свете фар, подтверждали, что мы все ещё едем по дороге.

- Что же Орел? - сказал я, продолжая разговор. - Нагнал в город войск, а порядок навести не может? Боевой генерал, называется...

- У всех крыша поехала, - ответил Бричковский. - Прямо как вода на огне. Только что все спокойно, и вдруг весь объем вскипает.

- Ясное дело, - пробурчал оператор, - поедет крыша, если по улице пройти нельзя, не наткнувшись на хачика.

- Тоже об этнической чистоте мечтаете? - отозвался я. - Говорил я тут вчера с одним - "здоровый русский национализм", все дела. И вот сегодня мы видим воочию, как его молодчики этот самый национализм воплощают. Нравится?

- Это вы с кем - с Дельфиновым? Или, может, с Курбатовым?

- Смеяться будете - и с тем, и с другим.

- Сейчас уже неудобно как-то говорить, - сказал Бричковский, - но ведь это тоже назревшая проблема была. Черные эти дождались, сами взрыв спровоцировали своей наглостью. Надо было раньше принимать меры, но пофигизм властей... да и куплены они все.

- Будем объективны. Это не наглость, а как бы сказать... "демографическая проблема". Прирост населения на Кавказе большой, земли мало, перенаселение, безработица, война. Естественно, они будут стремиться туда, где есть возможность заработать... Что делать, это - реальность. Приходится расплачиваться за то, что Кавказ завоевали. Теперь, как границу ни перекрывай, все равно лезть будут всеми правдами и неправдами.

- Раньше не лезли, - буркнул Карелин, успокоившийся до того, что осмелился подать реплику.

- Ага, не лезли! Лезли - у кого получалось. Прописка же была, миграции населения ограничивали административными методами.

- Ну, значит, эти методы приносили пользу, - сказал Бричковский. Если друг друга не резали, а как-то мирно сосуществовали.

- Может, потому взрыв и произошел, что насильно заставляли сосуществовать? Как перегретый пар в наглухо закрытом котле. Эта жестокость - наследие социализма. Чего вы хотите? Семьдесят лет страну насиловали. А человек за ночь не меняется. Сегодня друг в друга палят добрые соседи, которые вчера вместе выпивали.

Мимо промчался джип, на мгновение ослепив дальним светом всех, кроме меня, снова повернувшегося назад. Насколько я мог разглядеть в темноте, мы приближались к городу. Вокруг не было ни огня, но впереди над горизонтом разливалось красноватое сияние, оттенком заметно отличающееся от обычного ореола вечернего города. Немного левее нашего курса зарево на мгновение усилилось, охватив каймой черный контур ближайшей сопки, а немного спустя воздух заметно дрогнул.

- Рвануло что-то, - предположил Бричковский. - Надо будет добраться, посмотреть.

- В той стороне алюмкомбинат, - сказал оператор. - Он в низине. Если его затопило...

- Вы вообще сейчас куда? - спросил Бричковский.

Только сейчас я понял, что неосознанно откладывал этот вопрос до возвращения в город.

- Не имею ни малейшего понятия. Сначала осмотримся. Жену бы где-то найти надо. Телефон хоть работает?

- Все отрубилось. И свет, и вода, и связь. Наверно, служащие разбежались. Так, Вовик, - сказал он шоферу. - Приехали. Скоро пост будет, там документы проверяют, а мы без них остались. Лучше мы здесь вылезем.

- Пожалуй, это разумно, - согласился я.

Документы у меня были, но оставался пистолет. К тому же я вспомнил утреннюю погоню: так и осталось неизвестно, от кого исходил приказ меня задержать. Лишний раз рисковать мне не хотелось.

Я отдал Карелину все деньги, которые нашлись в карманах.

- Не держите зла! Сами понимаете, такое время...

Мы высыпали из машины. Сидевшие друг на друге телевизионщики с трудом ковыляли на затекших ногах. Карелин чуть ли не минуту смотрел на деньги видно, никак не мог поверить, что его не только оставили в живых, но даже заплатили. Перебрался за руль, рванул с места, но, торопливо разворачиваясь, увяз-таки в снегу. Пришлось оказать ему ещё одно благодеяние - подтолкнуть машину. Выбравшись из сугроба, "волга" укатила. Сначала стихло фырчание её неисправного глушителя и лязг в моторе, потом и габаритные огни растворились в темноте.

- Будет теперь вспоминать до конца жизни, - сказал я вслед машине.

- Тут ещё кое-что придется вспоминать, - недовольно бросил Бричковский. - За час десяток таких воспоминаний наберется. Пошли, что ли?

И он повел нас куда-то мимо деревенских домиков, которыми была застроена окраина города. Чуть ли не на каждом шагу ноги по колено утопали в снегу. Дома стояли вымершие, чуть заметно поблескивая во мраке стеклами в ослепших окнах, и только во дворах при нашем приближении отчаянно заливались лаем собаки.

15.

Сделав изрядный крюк, мы выбрались в микрорайон к северу от Академгородка. Здесь Вова высказал намерение от нас отделиться.

- Мне туда, - махнул он в сторону блочного дома, поднимавшегося черной глыбой среди мрака, как броненосец; и его лифтовые будки на фоне подсвеченных заревом туч казались трубами. - А то заходите. Вместе проще обороняться, в случае чего.

- Не, Вов, - сказал Бричковский. - Мы на студию. А вот Юльку забери. Нечего ей сейчас по улицам разгуливать.

Светлая кофта Юлии некоторое время ещё виднелась в темноте, но потом и она пропала.

- Вы куда? - спросил меня Бричковский.

Я пожал плечами.

- Посмотрю, что к чему. Пройдусь.

- Ага. Ну смотрите. Я уже насмотрелся. Пойду на студию. Там, надо думать, спокойно. Войска охраняют и все такое. А дома у меня не осталось. Как и у Гоши. Ему вообще на тот берег надо.

- Как вас вообще в "Девятку" понесло? - спросил я. - Неужели ваши репортажи ещё кому-то нужны? Сейчас, кажется, только свою жизнь остается спасать.

- Информация остается информацией. Иногда её можно за хорошие деньги продать. Сами знаете: в такое время нам самая работа. Ну, нам туда. Если что, приходите.

Они с оператором Гошей направились в сторону телецентра, который находился неподалеку от Академгородка, на том же плато. Искушение пойти с ними было довольно сильным, но что мне делать одному в пустой квартире? Во мне теплилась слабая надежда переправиться на тот берег - может, дом Анжелы уцелел и она где-нибудь там, рядом. Или заглянуть в мэрию - вдруг там что-нибудь о ней знают? Еще оставались Звоновы. Как они с их неприспособленностью, живы ли в этом бардаке? Женьку, с его идейками о гражданском долге, ещё потянет в самую гущу. И я медленно направлялся в сторону центра.

За углом ближайшего к Октябрьскому проспекту дома темнота чуть-чуть отступила. Рядом с домом пылал костер. Я ускорил шаги. Сначала мне попались три въехавшие друг в друга машины с выбитыми стеклами, потом вывороченный гараж-ракушка, опрокинутые мусорные баки, высыпавшиеся из которых отбросы издавали едкую вонь гниющих овощей. Весь проезд вдоль дома был засыпан обломками мебели, бумагой, рваным тряпьем. Этот-то мусор и горел, освещая сцену разгрома. Языки пламени то опадали, то взлетали снова, найдя новый горючий материал, и выхватывали из темноты труп мужчины с кавказским лицом и голыми волосатыми ногами.

На проспекте было видно какое-то движение, и я направился туда. Вдоль проспекта стояло довольно много машин, почти все - побитые, без фар, часто попадались перевернутые или сгоревшие. На газоне, разделявшем проезжую часть, горел поваленный рекламный плакат. В свете огня копошились люди, перегораживая проезд кузовами машин, какими-то трубами, спиленными деревьями и прочими материалами. Я увидел в основании возникающей баррикады пару поваленных ларьков; несколько человек толкали ещё один - "тонар" на колесиках. Меня заметили, окликнули:

- Эй, ты там, помогай!

- Дурью маетесь, мужики! Танку ваша преграда - тьфу, даже не заметит! - ответил я издалека, потихоньку отступая к ближайшему дому.

- Самый умный нашелся, да? - заорал один из них, направляясь ко мне с обрезком трубы в руках. - Ты куда, куда заторопился, а?! Сюда иди, кому говорят! Мужики, все за ним! Сбежит!

- Черт с ним! - откликнулись у баррикады. - Некогда его ловить, работать надо!

- Я вам дело говорю! - крикнул я, прежде чем нырнуть в тень проулка. Выбрали бы улицу поуже, если охота баррикаду строить!

После этого я некоторое время пробирался дворами, мимо мертвых рядов гаражей, но пройдя несколько кварталов, вернулся на проспект, где тот заканчивался, переходя в улицу Сафьянова. Здесь, по мере приближения к центру, безлюдье кончалось. Люди сначала попадались поодиночке, группками, но очень скоро я оказался в толпе, суетившейся наподобие разворошенного муравейника, когда из общих усилий, нередко противоположных друг другу, складывается небольшой, но все-таки заметный результат. Многочисленные костры, лужи горящего бензина, пламя, выбивающееся кое-где из окон домов или гуляющее по крышам, давали достаточно света, а сотни возбужденных голосов сливались в один гул. Многие, как и я, пробирались вперед, туда, где толпа уплотнялась. Людским течением меня вынесло к грузовику, превращенному в трибуну - вроде тех, что я видел утром у церкви. В его кузове около микрофонов стояло несколько человек, но они не митинговали только тихо переговаривались. В одном из них я заметил что-то знакомое и, протолкавшись поближе, но не в самый первый ряд, присмотрелся к нему. Да, это был Алексей Алексеевич Долинов, как его аттестовал вчера дельфиновский пижон-бодигард. Он, поблескивая стеклами очков, видимо, отдавал приказания: один из его подручных - типичный "бык" по внешности - спрыгнув из кузова, куда-то заторопился в сопровождении нескольких громил такого же вида, другой, в пятнистом камуфляже, отойдя чуть в сторону переговаривался с кем-то по рации.

- Да! На проспекте? У Ильича? Да, передам! Сюда движутся? - услышал я его реплики.

- Что там, Черепашкин? - нетерпеливо окликнул его Долинов.

Черепашкин приблизился к Долинову, начал что-то ему торопливо докладывать. Долинов выслушал, нахмурился, проговорил пару слов подчиненным; его взгляд упал на толкавшихся внизу людей, и я поспешно нагнул голову, хотя едва ли бы он выделил меня в полумраке, среди множества других лиц. В динамике затрещало, раздалось негромкое "раз-раз", и тут же он взревел голосом Долинова.

- Друзья! Соратники! - кричал в микрофон Долинов. - Сюда от площади Ленина движутся танки! Не дадим стереть в прах завоевания восставшего народа! Не позволим загнать себя в пучину нищеты и бесправия! Встанем грудью на защиту нашей свободы! Все на баррикады!

Он ещё надрывал голос, а воющая толпа уже несла меня прочь. Она была такой плотной, что временами меня поднимало в воздух, и я не чувствовал под ногами земли. Людской поток с двух сторон обтекал лежавший на боку автобус, и только оказавшись позади него, как за волноломом, я смог остановиться и перевести дух.

Примерно через квартал толпа разбивалась об очередную баррикаду бесформенное нагромождение перевернутых машин, мебели, вывороченных светофоров и кирпичей. Многие обходили её и накапливались спереди, но все равно оставались поблизости и кишели рядом, увеличивая своей плотностью преграду. Я, стараясь выйти на более-менее открытое пространство, чтобы видеть всю панораму, тоже оказался перед баррикадой, у кромки тротуара - и тут один из людей, опасно балансировавших наверху баррикады, взмахнул рукой, что-то прокричал, и толпа вспухла, вскипела волнами, расходившимися от этого центра возмущения, ощетинилась ломами, пиками из лыжных палок, стволами ружей, и её многоголосый вой в первые секунды даже заглушил гул показавшихся в конце проспекта бэтээров. Первый из них подлетел к баррикаде, выхватил прожекторами мешанину белых лиц с прищуренными от невыносимой яркости глазами и завяз в толпе, как в песке. Люди мгновенно облепили машину, полезли на нее, загрохотали по броне. В общем гуле был различим только визгливый беспорядочный мат. Потом броневик заревел, подался назад, его огромные колеса повернулись на пол-оборота, те, что напирали на него сзади, отшатнулись, сбивая соседей с ног, оборвавшийся вопль, хруст... Из толпы выбрались двое человек с белыми лицами, все мокрые от ужаса, с прилипшими ко лбу волосами, волоча третьего, не державшегося на ногах; за ним по грязи тянулись две жирные кровавые полосы, будто его ноги разматывались, как рулоны бумаги. Лязгнуло железо, и, сухо протрещав, черное небо над бронетранспортером прочертила трассирующая очередь. Худой парень повалился в толпу, вылетел с другой стороны и покатился по земле, прижимая к груди руку и непрерывно вопя:

- Блядь! Блядь! Блядь! Блядь!

- Врача! Врача сюда! - надрывались в толпе сквозь пронзительные крики боли: "Ой-ой-ой-ой-ой!"

- Что вы делаете! - закричал сквозь мат и вопли другой истеричный голос. - Разойдитесь! Дайте им уехать!

- Молчи, сука, пидарас! - раздалось в ответ. - Вали отсюда! Наших убивают! Поджигай его!

И тут же, в одно мгновение, толпу словно смело внезапно налетевшим вихрем. Я не успел ничего сообразить, как ноги сами собой подогнулись, бросив тело ничком на землю. Те, кого не сразила первая очередь, повалились, как и я, силясь слиться с перемешанной снежной гязью, либо прятались за броневиком. Пули щелкали по металлу, взрывали грязь, откалывали куски бордюрного камня, но пока что пролетали мимо меня. Я осмелился приподнять голову - огонь вели два других броневика, остановившиеся чуть поодаль, поливая непрерывной очередью баррикаду и пространство вокруг первого бэтээра. Я очень медленно, каждое мгновение одергивая себя, чтобы не суетиться, пополз к фундаменту ближайшего дома. Локтем уткнулся во что-то мягкое и оглянулся. Это был тот парень, которого ранили первым. Сейчас он лежал неподвижно и только хрипло дышал, а на его губах пузырилась кровавая пена.

Какой бы долгой ни казалась стрельба, продолжалась она, вероятно, не более полуминуты. Потом пулеметы умолкли, и между бэтээрами вперед кинулись солдаты в касках и бронежилетах. Я метнулся ко входу в здание - это было разгромленное отделение сбербанка - и оказался в кассовом зале, хранившем следы недавнего евроремонта. В центре выложенного плиткой зала было окруженное скамеечками углубление фонтана, и вода на дне бассейна ещё не успела высохнуть. Дальнейшее действие я наблюдал, лежа среди осколков за разбитым стеклом. Когда солдаты оказались перед баррикадой, она снова ожила, выставила перед собой стальные копья, и нападавших осыпал град кирпичей и бутылок. Вслед за этим залпом вооруженные чем попало люди бросились навстречу солдатам, смяли их, и перед баррикадой закипела всеобщая свалка. Один из бронетранспортеров дал очередь поверх голов, и толпа снова ненадолго откатилась, но уже через секунду пришла в себя и с новой силой навалилась на солдат. Однако, к тем пришло подкрепление. БТР-ы подошли вплотную, а вслед за ними, лязгая гусеницами, подкатили танки. На броне одного из них стоял офицер и что-то орал в мегафон, но в общем реве его слов разобрать было невозможно. Вдруг в одном из окон на противоположной стороне проспекта сверкнула вспышка, и офицер кубарем скатился с танка. Танк медленно и тупо повернул башню, совершенно механически, словно им управляла безликая сила рока, так же медленно поднял ствол, оглушительно грохнул, окутался дымом, и кусок стены вокруг окна начал неправдоподобно медленно, но потом все быстрее и быстрее обваливаться, обнажая перекрытия, рухнул на мостовую кучей каменной крошки - до меня по земле докатился отзвук удара - и затянул фасад дома пылью. К офицеру, пригибаясь, подбежали санитары, уложили на носилки, утащили за танк. Несколько бойцов в спецназовских беретах кинулись к домам, и я понял, что пора уходить, чтобы не попасть в облаву. Кое-как в темноте я нашел дорогу к черному ходу, выбрался во двор и поспешил выйти на параллельную улицу.

Теперь, когда сильные впечатления немного сгладились, можно было покрутить шариками. Я вспомнил, что говорил Грыхенко Моллюскову в "Девятке". Но зачем бывшему гэбэшнику, главному организатору утреннего переворота, вставать во главе восстания? Что-то не поделил с Орлом? Или отвел генералу роль поджигателя, а теперь хочет устранить его за ненадобностью? А Черепашкин... Где я слышал эту фамилию? Ну да, так вчера Андрюха называл своего приятеля из ФСБ, к которому собирался обратиться. И значит, это я Андрея ненароком подставил. Сам-то пока жив, а вот он оказался пресловутым сапером, для которого первая ошибка - последняя... Я все же не забывал оглядываться по сторонам и держался по возможности в тени. В этих кварталах было потише - вероятно, основная волна погромов уже прокатилась. Несколько темных фигур сосредоточенно взламывали железную дверь в полуподвал. На углу проспекта Революции пылал дом - сталинской постройки, с трухлявыми перегородками, из тех, что вспыхивают, как спички. Сейчас от перегородок уже ничего не осталось, одна лишь каменная коробка, снизу доверху заполненная ревущим пламенем. Там, в пекле, среди ослепительных огневых вихрей, открывался другой мир - манящий своей чуждостью, но абсолютно недоступный.

Прикрываясь рукой от невыносимого жара, я обогнул дом по большой дуге и вышел на проспект, освещенный пожаром. Он проходил всего в паре кварталов от реки, и вероятно, фронтальная волна наводнения докатилась сюда - снег с мостовой был смыт, сменившись грязными разводами, в углублениях неровного асфальта плескались мутные моря. Схлынувшая волна оставила после себя массу всякой дряни. В домах, кажется, не осталось ни одного целого стекла. И даже ни одной целой вывески. Похоже, вокруг разгромленного киоска разыгрался настоящий бой. Здесь лежали три обгорелых трупа - признаться, я не без злорадства увидел на локте у одного из них черно-красную курбатовскую повязку - ещё один высовывался в распахнутую дверь сгоревшего "мерседеса". И всюду что-нибудь горело. Пожары никто не тушил, и они озаряли улицу неровным оранжевым светом - вот что было источником зарева, которое мы видели с шоссе. В горле першило от гари, по воздуху летали хлопья пепла. То и дело где-нибудь раздавался треск обрушивающихся балок. Где-то во дворе грохнуло, над крышей взлетел столб пламени - вероятно, рванули газовые баллоны.

Следующий квартал занимала стройка. На деревянной стене, ограждавшей котлован, среди ярких сиреневых пятен темнела фигура. Я пересек проспект брезгливое любопытство давно пересилило ужас и отвращение. На деревянных досках был криво распят свяженник в рясе, с козлиной русой бородкой. Вокруг него и по нему самому шли каракули люменисцентной краски из аэрозольного баллончика: "Так будет с каждым кто укрывает чурок". Пятна краски покрывали лицо казненного и его тело поверх уже спекшейся, почерневшей крови, придавая ему нелепо-жуткий вид клоуна, прикинувшегося мертвецом, чтобы попугать детей. А рядом с ним трепетал на ветерке полуоторванной половиной предвыборный плакат: "Голосуя за Орла, ты голосуешь за Великую Россию".

Между тем и живых людей на проспекте было много - пожалуй, слишком много. Одни сосредоточенно копались в разгромленных магазинах, другие, наоборот, беспорядочно носились вдоль домов. Вблизи и поодаль хлопали выстрелы. Из дома вышло несколько человек, передний достал из кармана бумажку, принялся разглядывать её в свете пожара, наконец, сказал: "Ага. Квартира пятнадцать" - и повел всю группу в следующую дверь. Чтобы избежать встречи с подобной компанией, движущейся мне навстречу, я зашел в ближайший подъезд. Здесь было темно, как в гробу. Сверху по колодцу лестницы долетали гулкие удары и вопли: "Открывай, сука! Хуже будет!"

Пружина входной двери заскрипела - очевидно, погромщики решили зайти именно сюда. Я поспешил вверх по лестнице, споткнулся в темноте о ступеньку, и не расшибся только потому, что успел наощупь ухватиться за перила. На лестничной площадке я забежал в первую взломанную дверь. Квартира подверглась ужасающему разгрому. Тут перебили все, что можно было перебить, изломали мебель, ободрали обои, по радиоаппаратуре в гостиной, видимо, упражнялись в стрельбе. Окно спальни выходило во двор, и при свете чадно горевшей шины я увидел следующую картину: молоденькая девушка, брюнетка южной внешности, совершенно голая, топчась босыми ногами по снегу и подняв над головой руки, пыталась изображать подобие лезгинки, представление о которой получила, вероятно, из "Кавказской пленницы". Ей мешали то ли полное неумение, то ли дрожь, сотрясавшая её тело. За ней наблюдали трое мужчин. Один задавал ритм хлопками в ладони, второй сутулая личность в черном пальто, с плешивой головой, острыми скулами, глубоко посаженными глазками и нехорошей улыбкой, развинченными движениями всех суставов тоже изображал какое-то подобие танца, соображаясь со своими внутренними ритмами, и его длинные пальцы то и дело норовили дотронуться до девушки. Третий, с ружьем в руке, лениво-презрительно выкрикивал "асса!" и сплевывал под ноги.

- Пляши, пляши, чеченская блядь, - усмехнулся он. - Потом подо мной попляшешь.

Они были так увлечены, что не заметили, как я перемахнул подоконник и спрыгнул на землю, выхватывая пистолет. Я нажал на курок, но в последний момент увел оружие дулом вниз. Пуля взвизгнула, расщепив доску разломанного ящика под ногами у мужчин.

- Лежать! - крикнул я. - Брось оружие!

Они, ошеломленные, поспешили исполнить приказ. Только девушка замерла на месте, прижав руки к груди и не отводя от меня смертельно испуганных черных глаз. Я подбежал к лежащим, поднял ружье, приказал:

- Руки на затылок и, не оглядываясь, вперед! Считаю до десяти!

Они не заставили себя упрашивать. Я, наблюдая за их отступлением, подошел к девушке.

- Ты где живешь?

- Там, - она указала дрожащей рукой на соседний дом. - Но... но... всех... моих... - и её голос окончательно утонул во всхлипах.

- Ясно, - я торопливо сорвал куртку и протянул ей. - Одевай.

Куртка оказалась короткой, и девушка, сколько её ни натягивала, не могла прикрыть темный треугольник между ног.

Я быстро огляделся. У подъезда стояло несколько целых машин под шапками снега. Я выбрал "жигули-копейку", высадил прикладом ружья боковое стекло, сел за руль, открыл дверь с другой стороны.

- Садись.

Девушка подчинилась. Надо было спешить - те трое наверняка вернутся с подмогой. К моему удивлению, мотор завелся сразу, как только я соединил вырванные из замка зажигания провода. Я вывел машину на улицу. Девушка не сводила с меня испуганных глаз - вероятно, ещё не поняла, спаситель я или похититель.

Мне же её лицо показалось знакомым. Где-то я её видел - эти черные глаза, хорошо заметный пушок над верхней губой. Ну конечно! Вчерашний разговор с Дельфиновым, молодая пара в кафе...

- Как тебя зовут? - спросил я.

- Луиза, - ответила она. - И тут же, без всякого перехода, - Почему ты их не застрелил?

- Я тебе не меч карающий, - огрызнулся я. А у неё из глаз вдруг хлынули долго сдерживаемые слезы. Она рыдала, и сквозь слезы невнятно рассказывала: никакая она не чеченка, а армянка, и то наполовину. И прожила всю жизнь в Светлоярске. И папа её - не коммерсант, а физик, и тоже всегда жил в России. А эти явились сегодня - сосед-алкоголик навел - вломились, папу убили, маму изнасиловали и тоже убили, а её пока оставили в живых поразвлечься... Я вел машину, стараясь выбирать боковые улицы. Нам повезло ещё раз - до Академгородка мы добрались без приключений.

Машину я бросил у подъезда. Здесь, похоже, погромов не было. Мы поднялись по темной лестнице, дверь в квартиру оказалась целой и запертой. Внутри - тоже темно и никого.

Мы прошли на кухню, где на столе ещё со вчерашнего утра стояла грязная посуда. Я зажег свечу, достал из молчащего холодильника початую бутылку "мартини", налил полный стакан и протянул ещё дрожащей девушке.

- Выпей. Поможет.

Потом я провел её в комнату, поставил на середину брошенный в углу иркин дорожный баул.

- Вот. Выбирай. Наверно, найдется что-нибудь на тебя.

Она вытащила первую попавшуюся блузку, спросила:

- Это чье?

- Моей жены.

- А где она?

- Не знаю, - сказал я угрюмо и опустился на край дивана.

- Бедный... - прошептала она, села мне на колени и прижалась щекой к моей щеке. Потом сбросила куртку, в которую до сих пор старательно куталась, и её губы сами нашли мои губы.

У меня не было желания её отталкивать.

16.

Луиза уснула, а я вышел на кухню, там вылил в стакан остатки вермута и начал медленно пить, стоя у окна и глядя на расстилающуюся под горой панораму мертвого города, освещенного багровыми пятнами пожаров. Потом на меня напал голод. В холодильнике нашелся сыр, паштет, зачерствевший хлеб. Я делал себе третий бутерброд, когда раздался тихий стук. Я замер, прислушиваясь. Да, слух меня не обманул - стучали в дверь. Я со свечкой в одной руке и с пистолетом с другой на цыпочках вышел в прихожую, встал у притолоки, прижимаясь спиной к стене, поднял пистолет дулом вверх и негромко окликнул:

- Кто там?

- Вить, свои, - раздался в ответ знакомый голос.

Я распахнул дверь - в прихожую шагнула Ирка и тут же пошатнулась, стала падать на меня. Я подхватил её, тревожно заглянул ей в лицо:

- Что с тобой?

- Ничего... Устала смертельно, ноги не держат... Да ты сделай шаг, дай войти человеку.

В узенькую прихожую втиснулся Наум Басилевич - я его сразу не заметил. В руке он держал ружье, но приглядевшись, я увидел, что это простая духовушка из тира с обломанным пластмассовым прикладом. Из такого разве что глаз кому выбьешь, если повезет. Ирка сняла пальто, явно чужое, под которым обнаружилось её давешнее платье, присев на обувницу, стала стаскивать с ног ботинки - тоже чужие.

- Ох, все ноги стерла! - простонала она. - Сейчас бы в ванну горячую часика на два.

- Воды нет, - сообщил я. - Ни горячей, ни холодной. Ничего нет.

- Знаю я... Высоко ты живешь, к реке не сбегаешь. Снега, что ли, набрать, пока не растаял? Ну хоть полежу, тоже приятно.

Она встала, направляясь в комнату, и я загородил ей дорогу.

- Когда ты войдешь, - заявил я, - можешь думать все, что тебе угодно, только учти одно - эту девушку я спас от страшной смерти.

Ирина молча отстранила меня, шагнула в комнату. Я - следом за ней. Последним вошел Басилевич.

Луиза при нашем появлении встрепенулась, приподнялась, посверкивая из темноты глазами.

- Тихо, тихо, - успокоил я её. - Это свои.

- Луиза?! Люсенька?! - вдруг воскликнул Басилевич и шагнул к ней. Это ты? Что случилось? Где родители?

- Ой, это вы, дядя Наум? - и она снова заплакала, уткнувшись лицом в диван.

- Убили её родителей, - тихонько сказал я Науму, уводя его на кухню. Так ты её знаешь?

- Да. Спартак, её отец - завлаб у нас в институте. То есть был. Я частенько к ним заходил. Бедная девочка! Такие славные люди были!

Ирка, ненадолго задержавшаяся с Луизой, вышла к нам и спросила:

- У тебя что-нибудь выпить есть?

- Мартини я допил, извини. Водка осталась.

- Давай сюда. И поесть что-нибудь. Есть хочу зверски.

Я достал водку, выгрузил на стол сыр, хлеб - вообще все, что было в холодильнике.

- Не надо мне рюмки, давай стакан, - приказала жена. - Наливай больше, не жалей. Это что, эмменталер? Прелесть, - она завернула ломтик сыра в лист салата и захрустела, даже с полным ртом не умолкая. - Признавайся, кто у тебя хозяйство вел? Отродясь ты не покупал салата. И вы, Наум, не стесняйтесь. Все равно доесть надо, а то пропадет.

- Ну... - я нерешительно поднял стакан.

- Ничего, ничего, чокнемся, - подбодрила меня Ирина. - Хорошие пожелания нам не помешают. Например, уцелеть в этой передряге, - и она выхлебала чуть ли не полстакана зараз. - Связь так и не восстановилась, не знаешь? Что в мире творится?

Пламя простенькой свечи колебалось от наших голосов, разбрасывая пляшущие огоньки по изогнутым стенкам стаканов и по поверхности налитой в них прозрачной жидкости, и словно сближало нас ещё теснее под шатром сумрака. Лица собеседников то выступали из темноты отдельными пятнами, то снова проваливались.

- Не знаю, доходили ли до вас слухи... - начал я. - Если нет, то вы вряд ли мне сразу поверите. Я буду говорить только о том, чему сам был свидетелем. А вы, Наум, выскажите свое мнение, - и я поведал им обо всем, что видел днем. Уважая утомление слушателей и свое собственное, я описал приключения в городе и дорогу в "Девятку" в самых общих чертах, подробно изложив лишь увиденное на атомной станции.

Ирина едва дождалась конца рассказа - после водки она клевала носом в самом прямом смысле, едва не ударяясь им о столешницу.

- Дорогая, шла бы ты спать, - сказал я.

- Нет, я не хочу, - она в очередной раз стряхнула с себя дурман сна. Мне очень интересно. Говоришь, колпаком как бы накрыло? И не знают, как отключить?

- Вот именно. Так что, готовьтесь, родные мои, к робинзонаде на острове с рванувшим реактором и взбесившимся населением.

- Неужели совсем-совсем нельзя установить связь? - удивился Басилевич. - Например, световыми вспышками, по азбуке Морзе. Солнце же мы видим. Вообще, конечно... Я слышал, что в "Девятке" собралось несколько крупных умов. Нобелевку они, во всяком случае, заслужили. Жалко, если они в самом деле погибли.

- Значит, настанет эра силовых полей? Новое слово в военной технике? Что-то меня очень не радуют такие открытия. Особенно приводящие к подобным результатам.

- Виталий, не путайте "потом" и "в результате". Не будем гадать, решился бы Орел на захват власти, если бы ему не пообещали такой щит. Но этого разгула страстей, разумеется, никто не мог ожидать.

- Может быть, это силовое поле как-нибудь действует на психику?

- Чего зря гадать? Время сейчас такое, озверевшее. Все давно с катушек слетели.

Ирина снова начала засыпать, на этот раз сползая со стула вбок. Я успел подхватить её. Она так и не раскрыла глаз, и я взял её на руки и отнес в комнату. Там стянул с неё платье, уложил рядом с Луизой и вернулся на кухню.

- Где вы её нашли, Наум? - спросил я.

- Скажем так, у Звоновых. Я наткнулся на неё в подъезде, когда она ходила и стучала во все двери подряд. Сказала, что дом и подъезд запомнила, а квартиру - нет. Попросила, чтобы я отвел её сюда. Ну, и дошли кое-как.

- А ваши родные как? Что с ними?

- Сын в Москве учится, жена в Канаде. Я тоже должен был через неделю вылетать, да вот... Наверно, не получится.

- Что Звоновы?

- Беда, как всегда. Сначала Евгений звонит: не знает, что делать, надо ли идти на митинг или нет, и вообще непонятно, какой митинг - фашистский или антифашистский. Я ему говорю - ты что, вчера мало получил? Сиди дома и не рыпайся. Так нет же - ему, мол, надо в лицей, спасать какие-то сверхгениальные рисунки учеников. Потом уже сама Галина звонила, пока телефон ещё работал, потребовала, чтобы я отправился его искать. Черт возьми, у обоих с мозгами не в порядке! Ну, пришел я к ихнему лицею - там войска. Тут как раз вал по реке прокатился. Все залило, я отсиделся на втором этаже, прошел для очистки совести по ближайшим улицам, потом отправился к Звоновым, Галину утешать, ну, и на Ирину наткнулся. Мы у Галины посидели, я уж и не знал, что делать: Ирина порывалась сюда идти, но и Галину с детьми бросать не стоило. В конце концов дождались Евгения.

- Вернулся? Живой?

- Да, что самое невероятное. Но без приключений не обошлось - по жизни ему не везет... На этот раз к нему омоновцы прицепились, приняли за бомжа. Тебя, мол, видели при разгроме винного магазина, мы тебя как мародера расстреляем. Но опять повезло - нашелся толковый человек, какой-то старшина, сообразил, что спиртным от него не пахнет, и приказал отпустить. Вот, значит, и в армии разумные люди бывают. Как же он говорил, его звали... Смешная фамилия такая... А! Старшина Пападьяк.

- Когда разумные, а когда не очень... - пробурчал я.

- Вы с ним сталкивались, что ли?

- Н-да, - кивнул я, не желая вдаваться в подробности, но добавил, Вероятно, план по расстрелам они уже выполнили.

- Вот, Виталий, а вы все отмахивались. Вот они и приступили к открытому уничтожению народа.

- Я и сейчас отмахиваюсь. Эта армия не восстанавливает конституционный порядок, а наоборот, поддерживает узурпатора. Противостоящая ей толпа в известном смысле стала жертвой провокации, но я и ей симпатизировать не могу. В вину московской власти можно поставить доведение ситуации до опасной точки, но это пройдет по статье "преступная халатность", а не "злой умысел".

- Да? А я склонен видеть за происходящим именно чью-то направляющую руку. Как утренний бунт был спровоцирован Орлом для "наведения порядка", так и его выступление могло быть спровоцировано кем-то - скажем, чтобы подтолкнуть Москву на введение диктатуры во всей стране.

- Ничего не выйдет. Орел, вон, в одном городе не может справиться, хотя казалось бы, у него все козыри на руках. А в масштабах страны, с небоеспособной армией, с коррумпированной милицией! Хотя бардак, который в результате возникнет, может быть пострашнее любой диктатуры. Они уже сами друг с другом перегрызлись. Мне говорили, что нынешние события на самом деле организовал не Орел, а стоявший за его спиной некто Долинов, фигура с темным прошлым, предположительно - гэбэшный агент. Он заставил всех - и Орла, и Дельфинова - подчиняться ему, угрожая разоблачениями. Но уже сегодня я видел его среди бунтующей толпы, где он держался как главнокомандующий. Потом ещё генерал Грыхенко. Странно даже, что он позволил Орлу оттеснить себя на вторые роли. Надеюсь, его отговорили от намерения взорвать под излучателем поля атомную бомбу. Этому любителю крутых мер и на город сбросить бомбу ничего не стоит.

- И так уже почти в загробном мире, - Наум махнул рукой в сторону окна. Его фраза закончилась зевком.

- Да, современное сознание должно представлять ад как-то в этом роде. Тут поневоле начнешь задумываться над фантазиями Моллюскова. Еще утром я мог бы себе сказать: в этой стране меня уже ничего не удивит. И вот нет же, удивило, и не один раз... Что должен делать человек, которому сказали, что город накрыт силовым полем? Бросить все и мчаться глазеть на это поле?

- Вы же говорили, что видели его своими глазами, - пробормотал Наум, не поднимая головы со сложенных на столе рук.

- Да, но... Мало ли какие локальные эксперименты могут вытворять на секретных объектах. Я имею в виду основное, которое радиусом в сто километров. Кстати, интересно, что происходит с речной водой? Не начнет ли она подниматься, когда наткнется на такую запруду? Моллюсков говорил, что поле непроницаемо для твердых предметов. А жидкости? И этот снегопад не по сезону. Может, поле вызвало атмосферные пертурбации? А, Наум? Ваши соображения?

Но Басилевич уже спал, тихо посапывая. Мне спать совсем не хотелось, но заняться было нечем. Я вошел в комнату и улыбнулся, разглядев, что Ирка и Луиза спят на диване, крепко обнявшись. Я попробовал их чуть-чуть подвинуть, потом примостился с краю, чувствуя, что легкого толчка достаточно, чтобы свалить меня на пол.

17.

В небе за окном уже ощущалась гнетущая предрассветная серость, когда я, наконец, начал засыпать. В мою дремоту проникали далекие хлопки выстрелов, а потом к ним присоединилась раздающаяся под окном песня. Я решил было, что она мне снится, но прислушался, приподнявшись на локте. Голос, без сомнения, принадлежал Топорышкину - не слишком сильный, как у большинства российских рок'н'рольщиков, берущий скорее так называемой "задушевностью". Пел он "Раскинулось море широко", которую полюбил, услышав в исполнении Шевчука, и с тех пор пытался ему подражать.

Я подошел к окну, но было ещё слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вспомнив, что где-то в комоде валялся фонарик, я начал шуровать по ящикам. Ирка от шума проснулась и приподняла голову.

- Ты чего?

- Спи. Кажется, ещё один гость намечается.

Фонарик действительно нашелся, и даже загорелся, когда я нажал на кнопку.

- Ты уходишь? - встревожилась жена.

- Только на улицу выгляну. Я сейчас. Хочешь, пистолет оставлю.

- Пусть у тебя будет.

Я зашел на кухню, растолкал Басилевича.

- Наум, я спущусь вниз, приведу Топорышкина. Вон он, орет под окном.

Он вскочил.

- Пойдемте вместе.

Мне хотелось, чтобы он остался с женщинами. Хотя, впрочем, мы же ненадолго. Я бесшумно отворил дверь, вышел на лестничную площадку. Все тихо. Мы спустились по лестнице, нащупывая неровным пятном света ступеньки. Топорышкин валялся метрах в десяти от подъезда на куче талого снега. Он как раз добрался до последней строчки: "...и след их вдали пропадает", - и спел её как-то чересчур душещипательно, дрожащим голосом, даже всхлипнул. Посветив ему на лицо, я увидел, что он не просто плачет - все его лицо было залито слезами, вместе с которыми растекалась грязь.

- Григорий! Ты чего тут валяешься?! - прикрикнул я на него. - А ну, пошли в дом!

- Виктор! - выговорил он сквозь слезы; он всегда называл меня "Виктором", и мне никак не удавалось его убедить, что я не "победитель", а "полный жизни". - Это ты, Виктор? - и совершенно трагически воскликнул, вновь разражаясь рыданиями, - Виктор, нас предали!

- Не нас, а вас, - не удержался я от реплики. - Давай, вставай.

- Не могу, - воскликнул он. - Я ранен. Нога... Нога не шевелится.

Я, встревожившись, осветил фонариком его ноги. Кажется, совершенно целые, только сплошь измазанные грязью. Вообще он был в глине с головы до пят; даже его длинные волосы свисали засохшими сосульками.

- Ничего ты не ранен. Пьян, и все. Иначе бы сюда не добрался. Ногу, небось, отлежал, пока тут валялся. Ну-ка, Наум, поднимаем его.

Мы зашли с двух сторон от музыканта, ухватили его подмышки, поставили на ноги.

- А! А! - рванулся назад Топорышкин, когда мы повели его к подъезду. Обернувшись, я увидел незамеченный сначала пакет, до отказа набитый бутылками, которые выпирали из полиэтилена своими округлыми боками.

- Наум, возьмите пакет, - попросил я. - А его вести буду.

Ручки пакета, естественно, были разорваны. Басилевичу пришлось прижимать тяжеленную ношу к животу, чтобы бутылки не вываливались через довольно крупную дырку.

Топорышкин шел послушно, только ноги чуть-чуть заплетались.

- Нас предали, Виктор! - патетически стонал он, шмыгая носом. Растоптали все идеалы!

- По улицам-то ты как прошел?! - удивился я.

- Кто... - он начал заваливаться вперед, и я не без труда удержал его в вертикальном положении. - Кто к пья... пьяному будет цепляться!

- Тебя, дурака, сто раз могли за мародерство расстрелять. Одно меня поражает - что винные магазины ещё до конца не разграбили. Велики запасы спирта на Руси! Или ты это богатство с утра таскал?

Мы вошли в подъезд. Пришлось обнять Топорышкина одной рукой за спину, а в другую взять фонарик. Где-то наверху открылась дверь. Я решил, что это Ирке не терпится нас встречать. Но подъем был долгим и трудным. Топорышкин, занятый своими переживаниями, совершенно не смотрел, куда шел, и цеплялся ногами за каждую ступеньку. При этом он дергал меня и мою правую руку, и луч фонарика хаотически прыгал, выхватывая из тьмы все что угодно, кроме той ступеньки, на которую предстояло шагнуть.

- Понимаешь, Виктор, - бормотал Григорий. - Я им отдавал все, всю свою душу... А они? Они втоптали все идеалы в грязь...

Я, споткнувшись в очередной раз, злобно выматерился и сказал:

- В грязи ты сам извалялся. А интересно, чего ты ждал? Экстремизма по всем правилам? Благородной анархической утопии? - и, утрированно картавя, Погхом есть погхом.

Сзади раздавалась ругань Басилевича, которому пакет Топорышкина доставлял не меньше хлопот, чем мне - сам его владелец.

- Я поражаюсь, как он его дотащил! - бросил Басилевич реплику в пространство.

- На спину падал, - шмыгнул Топорышкин. - Понимаешь, Виктор, я пел... Я был против нашего бардака, а мне подсунули ещё хуже... И песни... Как я их теперь буду петь? А жалко, - он сглотнул, и слово прозвучало словно бульканье. - Хорошие песни были.

Кто-то спускался нам навстречу. Когда шаги раздались на верхних ступеньках пролета, я поднял фонарик - и тут же был ослеплен гораздо более мощным лучом. Впрочем, его тут же отвели, осветив наши ноги.

- Вы из шестнадцатой квартиры? - спросил обладатель фонарика.

- Да, а вы...

- Я - Родион Куропаткин, - представился неизвестный, предвосхищая мой вопрос. - Председатель комитета самообороны. Мы выясняем, кто из жильцов дома. У вас что, гости?

- В сущности, это мое личное дело, - сказал я вызывающе, по своей неприязни к подобным самозванным вожакам.

- Вы вовсе неправы, - возразил Куропаткин поучающим тоном. - В осажденной крепости всегда нужно знать, сколько человек в наличии, кто они такие... Ведь не исключено, что придется обороняться... Кстати, я должен предупредить насчет оружия.

- Может, вы разрешите пройти?

Он вежливо посторонился, и только после этого я спросил:

- Что насчет оружия?

- Я должен официально предупредить вас о недопустимости его хранения. Если оно у вас есть, вы должны сдать его комитету.

- Это ещё зачем?

- В городе проходят репрессии. Были случаи, когда за найденное в квартире оружие расстреливали весь подъезд. Так у вас есть оружие?

- А как же вы прикажете обороняться - если, как сами говорите, придется? Вдруг мародеры явятся?

- Организуем дежурство.

- Извините, - язвительно сказал я, - а если явятся эти, которые репрессируют... Они сочтут ваш комитет владеющим оружием на законном основании?

- Я - член компартии с шестьдесят пятого года! У меня билет сохранился!

- Значит, то, что происходит в городе, вы считаете коммунистическим переворотом?

- Не переворотом, а возвращением законной власти... Так я сейчас приду с комитетом! - крикнул он мне вслед.

- Приходите, - согласился я, чтобы лишних скандалов не поднимать. Свой "макаров" отдавать я, естественно, не собирался.

Не успел я постучать, как Ирина распахнула дверь.

- Вы что так долго? - прошептала она.

- Погаси свечку, - сказал я нормальным голосом. - Это Гриша Топорышкин, - представил я ей музыканта. Ирина, судя по её выражению, начала припоминать, где она слышала это имя, а я подивился тому, как моя выдумка обернулась реальностью: Топорышкин явился в квартиру, действительно, самым свинским образом.

Увидев перед собой Ирину, он поднял голову, даже всхлипывать перестал, нетвердо переступил через порог, начал валиться в её сторону и, промахнувшись мимо её отдернувшейся руки, чмокнул воздух. Я ухватил его сзади за куртку, чтобы он не повалился на Ирку всем своим весом.

- Сударыня, - бормотал он мокрым от слез голосом, пытаясь ещё раз попасть губами в её руку, - перед вами музыкант, обманутый в своих лучших намерениях. Все мои идеалы... их растоптали... у меня на глазах... Найдется ли у вас капля душевного тепла, чтобы пожалеть... Сочус... сочувствие... Только женское сочувствие может меня утешить... нет, спасти... Как ваше имя, сударыня?

Ирка пребывала в растерянности. Между тем мне удалось содрать с Топорышкина куртку, и он, ничем не сдерживаемый, рванулся вперед и обхватил Ирину обеими руками, упав головой ей на плечо. У неё одна рука была занята подсвечником, и она никак не могла справиться с разошедшимся музыкантом.

- Витя, я как бы все понимаю, это твой друг, но утихомирь его в самом деле! - возопила Ирина.

Я оторвал Топорышкина от жены и сказал, одновременно решив проблему, как бы поненавязчивее представить её ему:

- Григорий, оставь Ирину в покое, это моя жена!

- Дайте я все-таки пройду, - сказал, кашлянув, Басилевич. Я подвинулся, пропуская его с тяжелой ношей в узенький коридорчик прихожей, попутно заметив экзотичность содержимого пакета: сверху лежала изящная бутылка "либфраумильха", а рядом - зеленая граната портвейна "анапа".

Дальше мое внимание начало разрываться в две стороны: из комнаты на шум вышла Луиза, и одновременно в незакрытую входную дверь вслед за Басилевичем вступил Куропаткин со своим комитетом. Топорышкин сразу же ринулся к новой особе женского пола, и я, чтобы поумерить его порывы, веско заявил:

- А это - моя дочь.

Даже в слабом свете фонариков было заметно, как люсино лицо и шею заливает краска.

- Ну что же, - всхлипнул Григорий. - Виктор, ты думаешь... - и, не закончив фразы, взревел. - Сударыня, я шел топиться! - потом схватил руку Люси и присосался к ней губами, ухитряясь при этом мычать, - Мумамыня, можете ми вы откмыть семце месчасмому музыкамту...

- Позвольте, хм-хм, приступить к осмотру, - напомнил о себе Куропаткин хорошо поставленным голосом, наводящим на мысль о преподавании истории КПСС в каком-нибудь вузе. Он принес мощный фонарь, размером с радиоприемник.

- Кто это такие? - спросила у меня Ирина с ноткой неприязни по адресу пришедших. И тут же, забыв о своем вопросе, набросилась на Луизу:

- Люся, в каком ты виде! Перед чужими! Немедленно иди оденься!

Луиза, вправду, была одета в одну лишь иркину рубашку, но Ирина была к ней несправедлива. Она сама в таком виде частенько ходила по дому и даже, случалось, принимала гостей.

- Какая разница, - ответила Люся, отстраняясь от тянущегося к ней зареванным лицом Топорышкина. - Все уже все видели.

- Ну и что! - отрезала Ирина. - Еще не хватало нам стриптиза во время чумы.

- Хм-хм, - снова подал голос Куропаткин. - Мы - комитет самообороны, осматриваем дом на наличие оружия.

Он вдвинулся в прихожую, потеснив всех нас; за ним виднелись ещё две-три фигуры, в том числе женщины, одну из которых, соседку, я знал. Ее звали Зинаида Петровна.

Куропаткин сразу же углядел забытую духовушку Басилевича.

- А! - воскликнул он чуть ли не обрадованно. - А говорили - нет оружия!

- Это игрушка, - пожал я плечами. - Может, вам ещё столовые ножи сдать?

- Все равно, все равно, - замахала на меня руками Зинаида Петровна. Это для вас игрушка, а они не станут разбираться. Знаете, как сейчас расстреливают, - затрещала она на одном дыхании, с пулеметной скоростью, даже во двор не выводят. Прямо на лестничной площадке и в лифт скидывают.

- Тут как бы нет лифта, - не удержалась от реплики Ирина.

- Тем более, прямо тут бросят. Вы жена Виталия, да? Давно приехали? Как вас угораздило, прямо в этот кошмар-то! А у Евгении-то Алексанны, из пятой квартиры, мужа убили. Увидели пэйджер и сразу же - "а, новый русский!" - и застрелили. Утром, почти у меня на глазах...

Мы все вместе понемногу дрейфовали в комнату, куда Люся уже увела Топорышкина. Он, как был в неимоверно грязных джинсах и в ботинках, плюхнулся в кресло, усадил её себе на колени и уткнулся лицом ей в грудь. Он снова разревелся, да так, что забыл даже гладить её по голому бедру, что возмещала она сама, осторожно поглаживая его по волосам и плечу с вытутаированным на нем знаком "инь и ян". Что она в нем нашла? На мой взгляд, не могло быть ничего гаже, чем его длиннющие патлы и коротенькая новомодная бородка, больше похожая на черный пластырь, облепивший подбородок. Но может, современным девушкам именно такие нравятся?

- Луиза! - прикрикнул я на нее. - Это что такое!

Она подняла на меня лицо - уже не ту маску затравленного существа, какую я видел вчера.

- Это же Топорышкин! - сказала она. - Да я ни одного его концерта не пропускала!

- Даже при том, что он пел? Этот экстремистский панк про коммунизм?

- При коммунизме, - вызывающе крикнула она, - никто геноцид не устраивал!

- Ага, а как чеченцев и крымских татар выселяли и прочие народы, слышала? Евреев всех собирались, которых Гитлер не добил, да слава богу, Виссарионыч-людоед подох вовремя!

- По-ослушайте! - солидно заявил Куропаткин. - Нас, хм-хм, учили вести цивилизованную дискуссию, и это - завоевание демократического общества, но сами вы, я вижу, придерживаетесь демократических убеждений, а позволяете себе, хм-хм, неоправданно резкие выпады. И при всем уважении к вашим убеждениям, хм-хм, мы видим, к чему приводит необузданная демократия, - он указал на подсвеченное пожарами ночное небо над городом, - а при генералиссимусе ничего подобного не могло произойти.

- Кому-кому, а не коммунистам обвинять других в геноциде!

- У тебя, Витя, поразительное свойство, - сказала Ирина, - всех мучить своими моралями, при том, что самого не назовешь образцом примерного поведения. И Люсеньку оставь в покое. А то вправду строгого отца разыгрываешь. Какое у тебя право её поучать?

Такое с ней бывало - проникнется самыми нежными чувствами к мнимой или подлинной сопернице и вместе с ней начинает меня третировать.

- Я все знаю! - усмехнулся я. - Вы с ней так нежненько спали в обнимочку..!

Ирка встала перед Люсей, загораживая её от меня.

- И что с того, что две испуганные, беззащитные женщины пытались чуть-чуть приласкать друг друга? Только такой испорченный, развращенный, как ты, человек, может увидеть в этом нечто предосудительное!

- Это ты-то испуганная и беззащитная, - покачал я головой. - Наум, тащи бутылку!

Басилевич откупорил рейнвейн, принес с кухни первые попавшиеся стаканы и чашки.

- О! - одобрительно крякнул Куропаткин, давно забывший о поисках оружия. - Это кстати! - и не дожидаясь дополнительных приглашений, стал разливать вино по емкостям и передавать их своему комитету. Я оторвал руку Григория от луизиного бедра, впихнул в неё чашку с вином и зарычал на него:

- Пей, черт тебя подери! Говорил ведь тебе - не связывайся с подонками! Нонконформист хренов! Все вы такие, теоретики насилия, поклонники святого Адольфа! А как дело до настоящего насилия доходит, сразу лапки кверху и причитаете: "Я этого не хотел!"

- Я повеситься хотел, Виктор! - проревел он и, схватив чашку, стал торопливо пить, давясь и захлебываясь.

- Нам, интеллигентным людям, не пристало исповедовать экстремистские теории, - снова заговорил я. - Можешь воспевать насилие сколько хочешь, но когда оно начинается в реальности, лучше не путаться под ногами у профессионалов этого дела. Я надеюсь, тебе самому не досталось?

Топорышкин повернулся к Луизе, привлек её к себе и начал яростно обцеловывать её грудь; она только осторожно отводила его пальцы, тянущиеся к пуговицам на её рубашке.

- Да, я пьяный, сударыня, - бормотал он, давясь слезами, в промежутках между поцелуями. - До этого я два года вообще ничего не пил, Виктор может подтвердить. Только травяной чай. Это была идея. Мы должны очиститься, изгонять из себя все ложное. Алкоголь - это зависимость. Нет, не алкогольная зависимость, а вообще. От жизни. От цивилизации. От шаблонов. Это связи, которые нам навязывают. Но теперь мы... Какие связи рвать? После этого... После этого... На моих глазах собака загрызла ребенка... Девочку лет семи. Их вывели во двор, натравили питбуля... Он ей оторвал руку, потом вцепился в горло... А её мать ползала у них в ногах, умоляла пощадить. Но её только били ногами в лицо... А мужа... мужа... - и он завыл, лишаясь членораздельной речи.

- Господи! - запричитала одна из теток. - И как таких извергов зесля носит?!

- А что, собственно, случилось с молодым человеком? - спросил Куропаткин, которого, казалось, топорышкинские рассказы нисколько не тронули, между тем как Луиза была совершенно белая - вероятно, вспомнила собственные переживания - и сама льнула к Григорию, а Ирка больно стиснула мою руку.

- Молодой человек занимался агитацией в пользу коммунистов и других экстремистских течений, - любезно объяснил я, с трудом сдерживая желание грязно выругаться, - а когда увидел своих - и ваших - друзей в действии, у него немного поехала крыша.

- Не преувеличивайте, не преувеличивайте, - начал укорять меня Куропаткин, по своему почину откупоривая следующую бутылку. - Эксцессы, хм... совершаются как раз теми, на кого было направлено возмущение масс... и завербованными ими всякими отбросами общества - жульем, бродягами, асоциальными личностями... Вот в истории, рассказанной вашим другом - кто держит питбулей? Только эти, хм-хм... "новые русские". Простому человеку, обездоленному реформами, это не по карману.

- Это что же выходит, они сами себя бьют? - спросил я с сарказмом.

- Не сами себя. Друг друга. Устроили разборку на весь город, пользуясь бездействием скоррумпированной власти. Ну и нет худа без добра. Во-первых, теперь всем ясно видно, куда Россию заведет скопированная с Запада демократия, а во-вторых, в городе станет поменьше, хм-хм, лиц кавказской национальности. Теперь будут знать свое место.

- Эй, эй, - крикнул я, - вы тут поосторожнее со своим национал-шовинизмом! Вот у этой девушки, - указал я на Луизу, - убили родителей за то, что они армяне.

- Ох, бедная! - всплеснула руками Зинаида Петровна. - А ведь я вас знаю, - сказала она, присматриваясь к Луизе. - Вы фигуристка. Вас по телевизору показывали. На чемпионате России. Вы какое место заняли?

- Девятое, - пробормотала Луиза несколько сконфуженно.

- Зато первая в Светлоярске, - утешила её Зинаида Петровна. - А как ваша фамилия, я запамятовала?

- Шаверникова, - сказала Луиза с вызовом, и на её лице появилось что-то вроде улыбки.

Теперь настал мой черед разинуть рот.

- Браво, - сказала Ирина. - Один - один. Чего удивляешься? Ты же её как бы удочерил.

- Да, - вымолвил я, - но откуда она знает мою фамилию?

- Я тебя тоже узнала, - объяснила Луиза. - Читала твои статьи. А твоя жена подтвердила.

- И вы тоже... - проскулил Топорышкин. - И вы тоже, сударыня... Да, я недостоин вас! - вдруг воскликнул он, выскочил из-под неё - она плюхнулась в кресло на его место - и встал перед ней на колени, по-прежнему упираясь лбом ей в живот. - Я как последний подонок пытался вас разжалобить, не зная, какую трагедию вы пережили! Я даже прощения у вас просить не имею права! Но зато вы лучше поймете меня, я верю - у вас большое чистое сердце, и мы вдвоем, раскрыв друг другу обьятия, сумеем забыться...

- Григорий! - воскликнула Луиза не то обрадованно, не то раздосадованно, но в любом случае с ноткой снисхождения к этим нелепым пьяницам-мужчинам. - Перестань чепуху говорить! - и взяв его голову в руки, отстранила его от себя. - Ну что мне с тобой делать? Иди сюда, поцелуй меня.

Топорышкин, жутко разомлевший от такого предложения, потянулся к ней губами, мокрым лицом, шеей, весь. Но не успели их губы соприкоснуться, как он отпрянул и заявил:

- Нет, - и всхлипнул. - Я недостоин вас. Я сам помогал этим... этим... Песни пел...

Он вскочил на ноги, буквально выдрал из карманов джинсов кассету, рванулся к окну и дернул за ручку. Мы с Луизой повисли у него на плечах и попытались оттащить музыканта от окна. Но он, крепко вцепившись в ручку, сумел распахнуть створку и швырнул на улицу кассету. В окно залетали дождевые капли, другие, прибитые ветром, размазывались мокрыми полосками по стеклу. Окна выходили как раз на восток, и ещё не взошедшее солнце уже подсвечивало брюхо суровым тучам, нависавшим текучим, бурлящим слоем, в котором ясно различались струи и завихрения, отражавшие атмосферные пертурбации, над городом, погруженным в полную темноту, словно в лужу чернил - по ней довольно щедро были рассыпаны огоньки пожаров. И ещё этот жуткий красноватый оттенок, рассеянный по небу, придавая панораме впечатление не то инопланетного пейзажа, не то обложки "металлической" пластинки. Из города по-прежнему неслась стрельба - торопливый треск ручного оружия и более редкие, солидные разрывы снарядов. Поняв, что Топорышкин не собирается выбрасываться из окна, мы ослабили хватку, но далеко не отходили - на всякий случай. Наконец, шумно втянув носом сопли, Топорышкин позволил отвести себя в кресло.

- Это поле, - сказала вторая женщина из "комитета". - На мозги давит, все с ума посходили.

- Какое поле? - не сразу сообразил я, вероятно, потому, что заговорила о нем женщина, которая вроде бы не должна о нем знать и вообще едва ли в состоянии вообразить, что такое "силовое поле".

- Ну, это... Из "Девятки" которое.

- Да нет, - перебил её другой мужчина, кажется, гораздо менее бойкий, чем Куропаткин. До сих пор он только помалкивал и регулярно подливал себе в стакан. - Это не поле, а такая волна, которая у человека всю ауру съедает. А люди без ауры жить не могут и становятся вроде наркоманов: им будет нужна постоянная подпитка от этой волны. Вот так мы все свою свободу потеряем: отключай эту волну и делай с нами что хочешь.

- Что ж тогда все обезумели? - усомнилась Зинаида Петровна.

- Да я ж говорю: вроде наркоманов. Все ауры лишились и буйные стали.

- Мы же не буйные.

- У нас аура сильная. И то все взвинченные, еле держимся. От этого и в глазах краснеет. Вы думаете, на самом деле небо красное? Оно нам только таким кажется.

- А солдаты как же? - не сдавалась вторая женщина.

- Солдаты? Ха! Это не солдаты. Это биороботы. Мутанты. Их вывели в реакторах, от радиации, и держали много лет в туннелях под городом. И убить их нельзя. В них пули застревают, а им хоть бы что. А кровь у них зеленая. Вот по телевизору говорят: "Пропали такие-то без вести. В Чечне." Ничего они не пропали, их тут у нас переделывают, зомбируют.

- Ой, да! Да! Правда! - подхватила Зинаида Петровна. - А ещё находят трупы - голова отгрызена, и вся кровь из тела высосана, ни капельки не остается. Только рядом где-нибудь знак кровавый нарисован: круг, а в нем пятиконечная звезда верхушкой книзу. Это вот этих зомби работа. Им свежая кровь нужна, чтобы питаться. Вот страсти господни! Воистину светопреставление началось! Прямо все как по Библии! Из пещер выходят звери, меченные номерами!

- Петровна, не разводи клерикального мракобесия! - оборвал её Куропаткин. Его речь становилась все более невнятной, а жесты - все более развязными. - Креститься там, хм-хм, венчаться - это ладно, это здоровые народные традиции, но мы не должны сваливать на потусторонние силы неумолимую диалектику истории!

Ну точно, преподавал диамат. Или истмат.

- Которая нацелена на то, что авангард передового советского народа под предводительством верного ленинца генерала Орла возвращает себе власть, попавшую в руки ревизионистов и агентов империализма...

Куропаткин, похоже, не заметил моей иронии.

- Само собой. Должно же это когда-нибудь произойти.

- Но в какой марксизм и ленинизм это может укладываться?! Новая схема строительства коммунизма - "с перекурами"? "Отдохни, твиксом закуси"?

Куропаткин не успел ответить на мой выпад. Нашу дискуссию прервал Топорышкин. Привстав из кресла, в которое его снова усадила Луиза, он прошептал - даже слезы на лице высохли:

- Виктор... Час назад я отравился денатуратом. У меня в глазах темнеет, Виктор...

Плюхнулся обратно в кресло и закатил глаза.

Луиза вскрикнула, бросилась ему на грудь. В комнате возникла суета передвижений и восклицаний.

- Водки ему дайте, водки! - требовал Куропаткин. - Есть в доме водка?

Я был совершенно уверен, что про денатурат Григорий только что выдумал, но, зараженный общей суматохой, побежал на кухню. Там на дне бутылки ещё оставалась водка.

- Маловато, - авторитетно заметил Куропаткин. - надо больше, чтобы денатурат обычным спиртом вытеснить. А, давайте вино! Наливай, дочка, большую кружку!

Эта его реплика относилась к Луизе, которая суетилась больше всех. У неё так тряслись руки, что она половину пролила на пол, и неизвестно, как уцелели чашка и горлышко бутылки, неоднократно соприкасавшиеся с сильным звоном. Еще пол-чашки она разлила по груди Григория, когда пыталась влить вино ему в рот.

Я осторожно взял её за предплечье.

- Люсенька, не переживай ты так. Наш фантазер на жалость бьет.

Она резко обернулась ко мне - пожалуй, даже с возмущением - но тут Григорий пошевелился, приоткрыл глаза и выдавил:

- Виктор, ты... ты всегда... - и недоговорил, его снова охватили спазмы рыданий.

- Он хочет сказать, что во мне нет ни капли романтики, и вообще, я циничный и черствый человек, - громко сказал я и обнял Луизу, у которой уже набухли на глазах слезы, - Пойдем-ка, Люсенька. Его общество действует на тебя разлагающе.

- Пустите! - вырвалась она, впервые назвав меня на "вы", и разразилась серией невнятных восклицаний, - вы теперь всегда... помыкать мною, да? Спасли, попользовались, но я вам теперь не вечная должница! Вы не видели, как у вас на глазах убивали родителей! Вы не знаете... Вы не... Пустите меня, я пойду их хоронить!

Я был несколько ошарашен этой словесной атакой, но все же не потерял самообладания и, крепко схватив её за дергающиеся руки, сказал:

- Наум, подержите её пожалуйста, я схожу за валерьянкой.

Как будто одного слова "валерьянка" хватило, чтобы её успокоить, она обмякла в моих руках и прошептала:

- Прости... Я не хотела... - и обернувшись к Ирине, торопливо заговорила, - Это все чепуха... Я сама не знаю, что говорила... Глупости... - и совсем жалко залепетала, - Понимаете, когда я там, голая, перед этими... И тут он с пистолетом... я не знала, зачем он меня увозит... а потом... оказалось... я вас очень-очень люблю... - она всхлипнула и звонко добавила, - я у него на коленях просить прощения буду! Ничего не было!

Я положил руки ей на плечи.

- Луиза, не унижайся и не ври. С женой я сам как-нибудь разберусь.

- Пожалуй, пора мне идти за валерьянкой, - натянуто пошутила Ирина, и словно оценив её шутку, Луиза разразилась диким истерическим смехом. Она повалилась на пол, продолжая задыхаться от пронзительного хохота, а Топорышкин поднял голову и обрушил на всех нас поток визгливой матершины, которая лилась из него неудержимо, как рвота, однообразная, невыразительная, повторяющаяся, и он совершенно напрасно пытался залить её слезами и сжимать рот. От Топорышкина и Ирина заразилась; признаться, за многие годы совместной жизни я ни разу не слышал от неё таких многоэтажных оборотов и не подозревал, что она на них способна. Потом она схватила початую бутылку и стала пить прямо из горлышка - глоток за глотком.

В наступившей тишине Топорышкин встал, слегка покачиваясь, но все-таки твердо, и тихо сказал:

- Виктор... Дай мне пистолет.

- Зачем тебе пистолет?

- Я убью Орла!

Он попытался выговорить это сквозь зубы, чтобы получилось мужественно и сурово, но из-за слез его заявление прозвучало фальцетом, с проглоченными согласными.

- Знаете ли, - сказал на это Куропаткин, и в его речи послышались оттенки рассудительных горбачевских интонаций, - так не годится. Мы тут все свои, но я буду вынужден сообщить, хм-хм, законным властям.

Топорышкин, как-то резко опьянев и зашатавшись, уставился на него остекленевшим взором. Потом откинул лезущую в глаза прядь и бросился на него с шипением:

- С-стукач!

Куропаткин едва успел увернуться от его длиных ногтей гитариста, сейчас поломанных, но от этого ещё более острых. Все же Григорий сбил его с ног. На выручку Куропаткину поспешил его товарищ по комитету, оттащил Григория, который махал кулаками и рвался в бой.

Когда Куропаткин поднялся на ноги, от его корректности не осталось и следа. Лицо побагровело, шевелюра растрепалась.

- Все вы тут фашистское гнездо! - завопил он. - Интеллигенты гребаные, дерьмократы вонючие, чеченские подстилки! Правильно вас таких расстреливают! Мало расстреливали! Жидовские прихвостни!

Я не сразу понял, почему Ирина повисла у меня на плечах, пытаясь остановить, и что-то кричит на ухо; почему мгновенно приблизившийся Куропаткин, перекосившись лицом и даже как-то всем телом, сжимает в руках несерьезную духовушку, пытаясь то ли прицелиться в меня, то ли отгородиться. Что она могла сделать против армейского "пээма", оттягивавшего к земле мою руку? Я едва удержался, чтобы не нажать на курок, и, задыхаясь от ярости, заорал на него:

- Вон отсюда! Еще раз увижу - пристрелю!

Рядом со мной стоял Басилевич, такой же оскаленный, приподняв пустую бутылку. Комитетчики осторожно, бочком и даже спиной вперед, начали пробираться в прихожую. Куропаткин, оказавшийся в этой процессии первым, из-за спин женщин шипел что-то злобное: "Придут наши товарищи - тогда разберемся!" Зинаида Петровна, косясь на нас обоих, пыталась его утихомирить, одновременно делая мне примиряющие жесты - мол, не будем портить отношения.

- Заткнись, подонок! - не выдержав, заорал я. - Таких, как ты, в сортире топить надо!

- Витя, Витя, убери пистолет, - настойчиво повторяла Ирина, схватив меня за вооруженную руку и следя, чтобы дуло "макарова" было направлено в нейтральное пространство. Комитет толкался в прихожей, раздался звук открываемой двери, потом какие-то голоса на лестнице, испуганное восклицание, возня. Я выбежал в прихожую посмотреть, что там творится, и испытал ощущение мгновенной пустоты в животе. В квартиру входил не кто иной, как старшина Пападьяк. Обеими руками он держал Куропаткина, и хотя тот был крупным мужчиной, возникало ощущение, что могучий, как ледокол, старшина, несет его по воздуху. На плече у Пападьяка висел "калашников" с коническим раструбом, придававшим автомату игрушечный и одновременно зловещий вид. Вслед за старшиной - мои ноги ещё крепче приросли к полу входил пижон-бодигард Дельфинова, тоже в камуфляже, с автоматом и с черной полосой наискось по лицу, словно собирался воевать не в городе, а в джунглях. И наконец, третья - Анжела.

- Витя! - только и сказала она. И подойдя, приложила ладонь к моей щеке, уже приобретающей сходство с обувной щеткой.

- Ну и компания у тебя, - только и смог вымолвить я, вконец ошалев. Откуда вы все такие?

- Значит, вы - Шаверников? - прогудел Пападьяк. - Что с этим делать? он встряхнул Куропаткина как пустой мешок. - Выбежал из вашей двери с духовушкой в руках. Я его придержал на всякий случай.

- Пусть катится, - сказал я. - Я его выгнал. Анжела, родная, что все это значит? У меня сейчас крыша поедет.

Пижон увидел Ирину и помахал ей рукой.

- Привет, красуля! Как делишки?

- Мы разве знакомы? - надменно ответила она. И отшив его, тут же снизила тон, - впрочем, заходите. А вас я где-то видела, - сказала она Анжеле.

- Вчера, у Бричковского, - ответила та, нисколько не смутившись. Виталий нас друг другу не представил. Вы его жена? - и она протянула Ирине руку.

- Ну говори, как ты? - торопливо спросил я её. - Вы в порядке? Дом ваш не затопило? Как плотина рухнула, я за тебя испугался...

- Не затопило, - произнесла Анжела. - Снесло. До основания.

- Боже! Значит, ты бездомная? Ну, моя квартира, конечно, всегда к... А мать твоя как же?

- Отмучилась, бедная, - сказала Анжела печально, но спокойно. - Лежит где-то там под водой в завалах.

- А ты сама как уцелела?

- Меня дома не было. Пурапутин срочно вызвал. Все сбежали, одна я шефа не бросила... Нет, не одна я, конечно, ещё кое-кто, но в общем... Так вот, слушай, зачем я приехала. Я по его просьбе тебя разыскиваю. Он хочет...

- Ага, - не удержался я, несмотря на присутствие жены, - а без его просьбы ты бы...

- Ну Витя! - воскликнула она укоризненно. - Как бы я могла? А тут охрану дали...

- Ах, вот оно что... А то я думаю - странный у тебя эскорт. И все равно не понимаю. Армия и братва в союзе, что ли?

- Ты слушай сюда. Витя, ты нам нужен. Пурапутин пытается создать комитет примирения. И хочет, чтобы ты в него вошел.

- Зачем я ему понадобился?

- У тебя авторитет, связи... наконец, трезвый взгляд и ясное мышление.

- Трезвый, как же, - я обвел рукой батарею пустых и полных бутылок. Кстати, угощайтесь. А что эти все деятели - Орел там и прочие?

- Слушай, поехали. По дороге расскажу. Дельфинов с нами в союзе. Славик - его человек. ("Знаю", - кивнул я.) Орел, в общем, тоже за нас. По крайней мере войска выделил на охрану.

- Ох, не стоит в такие времена наверх соваться... - ломался я. Первым расстреляют... Потом, у меня тут куча подопечных...

- Кто кому подопечный, - фыркнула жена. - Как раз без тебя спокойнее будет, а то ты вечно на рожон лезешь. Нам Наума вполне хватит. Верно, Наум? Он человек трезвый, рассудительный, мы за ним будем как за каменной стеной.

- Ну... Тогда ладно. Наум, держите, - я отдал ему пистолет, при этом обернувшись к братку-пижону, - спасибо Дельфинову.

- На здоровье, - ощерился тот. - Шеф - человек с понятиями.

Луиза тем временем явочным порядком завладела джинсами из иркиной сумки и как раз влезала в них.

- Подождите меня, - сказала она. - Я с вами в город поеду, - и объяснила недоуменно уставившимся на неё взглядам, - Надо родителей найти и похоронить.

- Перестань пожалуйста! - хором рявкнули на неё мы с Ириной. - Чего придумала!

- Нет, я поеду! - заявила она, вскочив на ноги.

- Во-первых, я тебя все равно не возьму, - отрезал я. - Во-вторых, всякие там приличия и долг - это хорошо, но в экстремальных ситуациях ими приходится пренебрегать. Ну как ты себе это представляешь, а? Где ты их будешь искать? А потом что делать?

- Но как же они... - ещё пыталась она шебуршиться.

- Сейчас у меня кое-кто по попке получит. Ирка, нашлепай её от меня.

- Если тут кто старших не слушается, - прогудел Пападьяк, - могу помочь.

Я вспомнил Эстеса и невольно содрогнулся.

- Спасибо, не надо.

- Я тоже могу, - хихикнул пижон Славик. - В натуре могу.

- Ладно, сами разберутся. Ну, мы пошли. Дам о себе знать при первой возможности.

Я поцеловал жену, хотел поцеловать Луизу. Та, надувшись, отвернулась, но в последний момент все-таки подставила щеку для поцелуя.

18.

Анжела и её телохранители приехали на грязно-желтеньком инкассаторском броневичке, который стоял у подъезда. Над городом повисла серая утренняя муть, усугублявшаяся несильным, но унылым дождиком, пришедшим на смену снегу; тот, что выпал накануне, ещё не успел стаять, но все газоны были в черных проплешинах.