Код человеческий

Глава 16

Городская свалка занимала едва ли не большую площадь, чем сам Мегаполис, подступая к его юго-восточным окраинам токсичной пустыней. Удивительно, как сверкающая всеми цветами радуги продукция из гипермаркетов превращалась здесь в однородную серую массу.

Если бы какой-нибудь отчаянный бродяга решился пересечь свалку, то где-то на середине пути ему пришлось бы откинуть копыта от изнеможения, настолько гигантской она была. Край свалки неширокой полоской песчаных дюн отделялся от берега Великого внутреннего озера. Здесь располагалась утилизационная пристань. Ежедневно от нее отчаливала ржавая самоходная баржа и неторопливо устремлялась к видневшемуся вдалеке острову Харта, где команда зеков сгружала на берег ящики с покойниками. Покойников на пристань регулярно привозили тентованные грузовики особого подразделения коммунальной службы Мегаполиса. Гробы сортировались и складировались в аккуратные пирамиды: взрослые в одну, детские в другую, фрагменты тел в третью. На острове Харта ящики штабелями устраивали в выкопанных загодя траншеях и котлованах, а затем засыпали землей. Никаких табличек и надгробий, даже если родственникам обещали сделать это, да и не совмещались таблички с природой массовых захоронений – постепенно дерево сгнивало, гробы сплющивались и грунт проседал, что давало возможность кладбищенскому персоналу воспользоваться захоронением повторно, а еще через время – и по третьему разу. Больше не выходило, достигался предел утрамбовки.

Ежемесячно тысячи ящиков отправлялись транзитом через утилизационную пристань – так город решал проблему с нищими, одинокими стариками, выкидышами, брошенными на произвол судьбы в хосписах, домах призрения, болевшими чумой и завещавшими свои останки науке. Сюда же поступал биоматериал от абортов, хирургических ампутаций, потроха доноров, неидентифицируемые куски, собранные после взрывов, стихийных бедствий, пожаров. Система методично загребала на островное кладбище и вполне респектабельных при жизни людей, не прощая родственникам проволочек с освобождением моргов, а то и просто вследствие административных ошибок.

Когда-то к острову Харта с пристани, вовсе не предназначенной ни для какой утилизации, ходили яхты Мегаполисного клуба джентльменов, веселые женщины и мужчины устраивали пикники, отдыхали на свежем воздухе, любовались закатами. Здесь, на далеком отшибе появились красивые виллы, и именно здесь высшее общество планировало осесть навсегда, создав защищенный от внешнего вмешательства мирок.

Все изменили беженцы; севернее, отрезав пристань от Линии свободы, разрослись защекинские трущобы, сформировалась стихийная свалка. О сортировке, сжигании и переработке отходов никто не задумывался, и те зловонными горами покатились на юг, километр за километром. Задолго до того как свалка подобралась к пристани, яхт-клуб переместился на Юго-Запад, причалы покрылись трещинами с травой, пакгаузы проржавели и обрушились, брошенные виллы утонули в одичавшей растительности.

По правде, на Хартайленде хоронили нищих всегда, но под это отводилась пустынная восточная оконечность, что никак не мешало яхтсменам отдыхать. Однако впоследствии остров полностью превратился в кладбище покойников-неудачников.

Прогресс, впрочем, не стоял на месте. Теперь среди отходных нагромождений у южной черты Защекинска уныло чадил вонючей копотью из высоких кирпичных труб мусоросжигательный завод. С ним перспектива переполнения свалки отдалялась.

Бомжей в окрестностях не водилось – разжиться нечем, и охрана, тренируя меткость, постреливала почем зря.

Харитоныч, напротив, облюбовал здешние гиблые места.

Он был из немногих бродяг, кто помнил цивильную жизнь, запах чистого дома и благополучную семью. Когда-то его звали Виктор Харитонович, он уверенно смо трел в будущее. К шестидесяти пяти годам Харитоныч подошел седым и, как казалось, мудрым. Пусть морщинки разбегались под добрыми глазами все заметней, белела вслед за волосами борода и кожа рук стала намного суше и жестче, чем в молодости, но по-прежнему его волновали давние мечты: развести голубей из каталогов «Монсанье» и свозить жену, уже старушку, на Западное озеро, в место, где когда-то они провели самое чудесное время. Ничем не выделяясь из массы обычных тружеников, этот, как положено, уважал закон и очень любил семью, не ведая о страшной жизни бездомных в их параллельной реальности.

Удар постиг мужчину вскоре после выхода на пенсию: в короткий промежуток времени умерла от онкологии жена, следом за ней ушли сын и невестка. Они погибли в автокатастрофе. Единственным утешением остался внук Женька, инвалид с детства. Мальчик волочил недоразвитую ногу и не умел разговаривать, но обладая живым характером, не слишком страдал по поводу недуга, стараясь наравне со здоровыми детьми познавать мир. Сначала Виктор Харитонович пытался бороться, но горе, по, всей видимости, прочно пристало к нему. Банк отобрал квартиру, купленную в кредит, и автомобиль, внука лишили статуса инвалида, требуя за возвращение такового мзду, а социальная помощь им не полагалась, так как ребенок и старик не соответствовали ни одной из указанных в законе категорий нуждающихся.

Денег у Харитоныча не водилось, мизерная пенсия не в счет, родственников и покровителей – тоже, и очень быстро они с Женькой опустились на дно. Помойка встретила новых обитателей жестко. Харитоныч лишился имени и уважения, его часто били «за интеллигентную харю», отбирали собранное по свалке барахло и еду. В холода несчастных поначалу приютили старые знакомые, но вскоре тем надоело благое занятие и Харитоныча с мальчиком попросили. Они мерзли и голодали, отираясь по вокзалам и коротая время в полицейских обезьянниках. Женьку неоднократно забирали в специнтернат для малолетних, но оттуда он неизменно сбегал к деду. В конце концов, устав от бесконечных облав, они ушли в дальнюю часть свалки. Мусор здесь располагался не высшего качества – так, старье и гниль, – зато били не в пример реже, а о полицейских чистках можно было и вовсе забыть. Чтобы скрыться от обидчиков окончательно, Харитоныч и придумал прятаться неподалеку от мусорного завода. Здесь они с внуком нашли заброшенный канализационный колодец с теплой трубой. Почему-то эту «нычку» не знали заводские охранники, исправно шмонавшие округу. Наконец дед с внуком обрели относительный покой. Их дни наполнились хлопотами по сбору еды и теплых вещей.

Раз в неделю, воскресным днем, они посещали город. В общаге одного ПТУ старик водил знакомство с вахтером дядей Мишей, что позволяло двум скитальцам тайком стирать и мыться в студенческом душе. После помывки сияющий чистотой Женька усаживался на стопу свежих матрацев в кастелянской и, счастливо жуя подаренный бублик, наблюдал, как дед с товарищем разговаривают «за жизнь» и пьют крепкий черный чай. Восьмилетний Женька научился произносить что-то похожее на «деда», чем приводил Харитоныча в умиление.

Старик не озлобился, простив и прощая обиды даже законченным мерзавцам. Он трогательно любил внука и, мечтая о достойной участи для него, искал тому место подмастерья или чернорабочего.

Бывало, долгими зимними ночами, когда над люком их убежища бушевала вьюга, старик вспоминал жену, невестку и сына. Затем он прижимал к себе мирно посапывающего Женьку, пока не приходил короткий старческий сон.