Князья Преисподней

19

Холодный пронизывающий ветер заставлял пекинцев кутаться в платки и накидки, и все же Эшеру казалось, что на темных улицах Внутреннего города он слишком приметен, как если бы вырядился в твидовую пару и фетровую шляпу. Даже в ранних осенних сумерках он предпочитал передвигаться по закоулкам хутунов, обходя стороной многолюдные улицы и залитые светом лавки. Среди ханьцев, в особенности из северных частей страны, встречались великаны в шесть футов роста. Лицо он наполовину прикрыл шарфом, руки обмотал потрепанными лентами и выглядел ничуть не более подозрительно, чем любой другой прохожий в потертом стеганом ципао и теплых штанах, заправленных в подбитые войлоком сапоги.

Но много лет назад дон Симон Исидро сказал ему: «Если бы за нами охотились друзья, или любовники, или члены семей убитых, заподозрившие истинные причины их смерти, они бы повели себя как всегда. Посещали бы места, где их любимый имел обыкновение встречаться со своим убийцей, проводили бы дни на его могиле. Большинство из нас обладает хорошей памятью на лица, имена, детали…»

Даже погрузившись в необоримый дневной сон, вампиры не утрачивали сознания.

Эшер знал, что другой возможности взглянуть на внешние стены и ворота усадьбы Цзо у него не будет. Если он появится там во второй раз, пусть даже днем, тот, кто укрылся за этими стенами, может пошевелиться во сне и подумать: «Я уже слышал эти шаги, чуял запах этой плоти, но они незнакомы мне».

Теперь он понимал, что именно таится в доме Цзо и почему эта семья так быстро обрела власть и богатство. И чувствовал себя полнейшим дураком из-за того, что не подумал об этом раньше. «В этом как раз наша сила, что никто не верит в наше существование», — как-то сказал ему Исидро. Но сейчас он находился в городе, где девяносто девять жителей из ста верили в немертвых и не остановились бы перед тем, чтобы выследить и уничтожить их.

Или использовать в собственных целях.

Или стать их слугами, к обоюдной выгоде.

«Вы стали слугой одного из них, верно? — спросил его полтора года назад Карлебах. — Его дневным человеком… кем-то вроде шабесгоя, которого моя внучка нанимает затопить печи в седьмой день…»

Они убивают тех, кто им служит… так он сказал.

А что, если нет?

Что, если они нанимают не одного «дневного человека», но целые человеческие семьи, как сказал ему отец Орсино? Дедушек, дядюшек, дочерей, двоюродных братьев? Что если они помогают этим семьям возвыситься и обогатиться в обмен на защиту во время дневного сна… и непрекращающийся поток слабых, запуганных или очень юных жертв? По словам отца Орсино, они правят миром… Призрак в подземелье, тайное сердце семьи, глава сообщества… князь преисподней.

Сама эта мысль казалась Эшеру чудовищной, хотя и не более чудовищной, чем артиллерия, фосген и потрясающая, невероятная тупость генералов, по-прежнему убежденных, что «воля к победе» и «патриотический дух» помогут одержать верх в штыковой атаке на отплевывающиеся очередями пулеметные позиции.

Он свернул с улицы Дэцзинмэнь на восток и прошел мимо Католического университета, время от времени сверяясь с нарисованной от руки картой, которую для него составили Лин и ее братья. Его обогнала вереница груженых углем верблюдов, потом едва не сбил с ног рикша, везущий двух ярко разряженных проституток. В этом районе всем заправляли Цзо. Их территория начиналась от западных стен Внутреннего города и простиралась почти до старых зернохранилищ в восточной части Пекина. Все рикши здесь работали на семью Цзо, торговки горячим супом и жареными дынными семечками снимали у них лотки на углах улиц, мелкие лавочники платили им за «защиту», игровые притоны отдавали им «долю». И ото всех к ним поступала самая разнообразная информация. Все хотели заслужить их одобрение и признание. Обычная ситуация для Пекина и Китая в целом.

Он считал повороты, высматривая ориентиры. В холодных сумерках узкие проулки хутунов казались непривычному глазу иностранца одинаковыми. Но в одном месте столбы ворот были не красными, а зелеными с позолотой. На перекрестке в глаза бросалась огромная яркая вывеска «Сад императрицы», заманивавшая в веселое заведение. Видневшееся за воротами главное здание опоясывали несколько ярусов открытых галерей (интересно, что республиканцы собираются делать с ЭТИМ?). В одном хутуне он насчитал десять поворотов на промежутке длиной в двести футов, зато в другом месте примерно на такое же расстояние протянулась улочка, ровная, как железнодорожные пути. Эшер привычно отмечал все вроде бы незначительные детали и подробности, как отметил бы выходы из дома, в котором собрался встретиться с противником.

Ему приходилось слышать о вампирах, которые стали слишком боязливыми и замкнулись в себе: они не решались покидать убежище и не терпели ничего, что нарушило бы привычный распорядок. Они боялись, что не смогут вовремя вернуться домой и погибнут под палящими солнечными лучами. Иногда другие вампиры охотились для них и приводили к ним жертв… но искренняя дружба между бессмертными была редкостью, как не раз говорил ему Исидро.

Зато они могли привлечь себе на службу смертных, заморочив их иллюзиями и снами или же попросту запугав.

Или воззвав к чувству долга, как некогда поступил с ним Исидро.

Сыхэюань Цзо площадью в несколько тысяч квадратных футов раскинулся на небольшом полуострове, разделявшем два северо-западных озера. Возвышавшиеся над стенами крыши казались в сумерках грозовыми тучами. В некоторых местах между кусками черепицы пробивалась трава. Ворота и проходы были обозначены ярко окрашенными столбами или фигурами сказочных существ — львов, драконов и птиц. Эшер отметил, что кое-где краску давно не подновляли, а петли покрылись ржавчиной и толстым слоем серо-желтой пыли, которая скапливалась на них не одну зиму. В Пекине были кварталы, в которых часть дворов (вроде того, в котором он сам теперь скрывался) пустовала десятилетиями; ласки, лисы, крупные ящерицы и уличные кошки — а вместе с ними и чужеземные шпионы — чувствовали себя там в полной безопасности. Стены имения Цзо протянулись вдоль северного берега озера, напротив затерявшихся в садах древних храмов и причудливых чайных домиков; Эшер бросил взгляд на мост, виднеющийся за окруженной льдом водной гладью, и содрогнулся при воспоминании о недавнем столкновении.

Семьи поклоняются им, сказал ему отец Орсино. Они — боги…

И тут же добавил, что они никому не доверяют и вот уже много сотен лет не создают новых вампиров. Они боятся даже собственных отпрысков.

Чему же верить?

Эшер повернулся и пошел прочь от воды. В узком переулке, который местные называли улицей Процветания, его едва не вмял в стену длинный черный «мерседес», пробирающийся по разбитой дороге. В заднем окне мелькнуло лицо женщины, которую он встречал на приеме у Эддингтонов. Автомобиль остановился перед главными воротами усадьбы Цзо (их крытая красным лаком и позолотой решетка сделала бы честь любому дворцу), и из него вышел президентский атташе Хуан Дафэн.

Затаившись за поворотом, Эшер смотрел, как Хуан с поклоном подает руку выходящей из автомобиля женщине. Как и многие в окружении президента Юаня, Хуан отдавал предпочтение европейским костюмам и отлично пошитым британским пальто из верблюжьей шерсти, но госпожа Цзо сохраняла приверженность китайским традициям. Ее фигуру скрывало широкое трапециевидное ципао из синего шелка с тонкой вышивкой, черные гладко зачесанные волосы блестели от масла; на затылке они были уложены в валик, украшенный свежими цветами гардении — расточительная насмешка над холодным временем года. Эшер решил, что ей, должно быть, столько же лет, сколько и ему самому — сорок семь, — но ее круглое лицо и едва заметная сливочная полнота в глазах китайца были прекрасны, как звездное небо. Двигаясь, она изящно семенила забинтованными ножками в синих шёлковых башмачках (размером с детский палец), расшитых таким количеством золотой нити и жемчуга, что их хватило бы на покупку хорошего участка земли.

«Вы стали слугой одного из них, верно?»

Интересно, как они встретились? И что могла она предложить вампиру, чтобы тот согласился стать божеством ее семьи? Исидро как-то сказал, что вампиры после обращения редко заботятся о собственных семьях. Для большинства из них существует только охота.

Возможно, эта женщина знала, как сделать охоту проще… или увлекательней.

Или же вампир почувствовал к ней влечение. Так Исидро тянет к Лидии, хотя сам испанец не согласился бы с этим утверждением. Их дружба наполняла Эшера нехорошими предчувствиями. Он не испытывал ревности и не боялся за бессмертную душу жены: Лидия не слишком-то верила в существование того, что не могла обнаружить при вскрытии, а на предположение, что однажды она сбежит с вампиром, ответила бы взрывом смеха и расспросами об обустройстве спальни.

И все же страх не отпускал его.

Привратники закрыли ворота, и черный «мерседес» остался на улице, перекрывая проход. Эшеру пришлось протискиваться между автомобилем и стенкой (расстояние между ними едва превышало фут), и водитель одарил его таким взглядом, что становилось понятно: если от его пуговиц на блестящей гладкой поверхности дверей останется хотя бы одна царапина, смертоубийства не избежать.

Зачем я вернулась в храм?

Лидия обвела взглядом тесный загроможденный дворик, понимая, что она спит, и в то же время недоумевая, почему ей снится храм Вечной гармонии, а не крысы.

В Пекин они вернулись вскоре после наступления темноты. Лидия, несмотря на усталость и дрожь в ногах, настояла на том, чтобы сопроводить Такахаси в больницу при Пекинском университете, где молодому солдату предстоял долгий и болезненный курс уколов от бешенства. В тот бесконечный зимний день, бредя вместе с Мицуками, Карлебахом и оставшимися двумя солдатами вслед за Ляо Хэ по каменистым склонам, она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что произошло в шахте. Ляо показал им несколько боковых входов, которые ей более-менее удалось соотнести с отмеченными на карте тоннелями. Их путь пролегал по старым, заросшим лавром и травой тропам, по которым раньше сносили вниз уголь в корзинах. Рядовые Нисигару и Огата все время держали винтовки наизготовку, внимательно изучая окрестности.

Каждый раз она подходила как можно ближе ко входу (некоторые из них были не более чем норами в склоне горы, и на их былое назначение указывали разве что сваленные неподалеку кучи породы) и прислушивалась. Поскольку Карлебах все время был рядом, она не осмеливалась заговорить с тем, кто скрывался за темнотой провала. Но при виде очередной чернильно-черной дыры в окружении поросших сорняками отвалов ее сердце сжималось от леденящего ужаса.

Симон…

Пешком и верхом они проделали примерно двенадцать миль, но Лидия не сомневалась, что им придется вернуться, чтобы найти остальные проходы. Безмолвный шепот больше не повторился, и ничто не указывало на то, что в первый раз она не стала жертвой галлюцинации. И на протяжении всего пути их сопровождал неумолчный, нескончаемый, отвратительный шорох — в заросших низким кустарником канавах и сухой желтой траве на голых склонах копошились крысы.

Вынужденное притворство мучило ее, и после возвращения в гостиницу Лидия согласилась поужинать вместе с Карлебахом, чтобы убедиться, что старик пришел в себя. Но за столом она лишь слушала его рассказы о творимых пражскими вампирами беззакониях, не в силах проглотить ни кусочка.

Только Миранде удалось приободрить ее. Лидия прижимала к себе дочь и читала ей вслух, замечая, как в прекрасных карих глазах девочки мелькают пока еще не оформленные словами мысли. Так они провели целый час, и лишь тогда она смогла успокоиться.

Когда Лидия наконец легла спать, не в силах больше сопротивляться усталости, она была уверена, что ей приснятся крысы. Или, того хуже, единственное едва различимое слово, прозвучавшее у нее в сознании: сударыня…

Но во сне она очутилась во дворе храма Вечной гармонии, куда из Шелкового переулка доносился приглушенный гул голосов и мягкий цокот копыт осликов, вышагивающих по дорожной пыли.

Холодало, и Лидия порадовалась, что на ней розовое шерстяное пальто с воротником из шиншиллы (но, кажется, пальто осталось в Оксфорде… в любом случае, не стоило надевать розовое с черным…). Вода в каменных чашах, где еще неделю назад плескались золотые рыбки, превратилась в лед. Ветер, весь день завывавший на горных склонах, теперь всхлипывал под карнизами островерхой крыши храма и наполнял воздух запахом пыли.

В темноте храмовой залы поблескивал ряд глаз, наводя на мысль о затаившихся драконах: там стояли адские князья в окружении терзаемых грешников. Ей почудилось какое-то шевеление, потом в конце длинного прохода, там, где находилась ведущая в сад дверь, промелькнуло бледное пятно. Лидия подошла к порогу, хотя инстинкт и подсказывал ей, что надо бежать.

Не бойся.

— Симон?

Изнутри не донеслось ни звука, только ветер стонал в стропилах. Храм был точно таким, каким она его запомнила во время экскурсии с Паолой и баронессой Дроздовой, даже рыжая собака все так же спала, свернувшись клубком в углу рядом с алтарем бога войны, а свисавшие с потолка ленты пожелтевшей бумаги развевались на сквозняке, обретая сходство с призрачными руками. Лидия сделала несколько шагов по истертым плитам пола и попала каблуком в щель. Проклятье, ей не обойтись без фонаря…

Но это сон, а значит, фонарь ждет ее на алтаре пятого князя, того, который ведает огромной молотилкой…

Фонарь действительно стоял на алтаре. Рядом с ним лежала коробка спичек. Лидия зажгла фитиль и прикрыла стеклянную дверцу, ощутив вдруг прилив благодарности к крохотному пламени, чье тепло согрело ее замерзшие пальцы. Затем она повернулась, высоко поднимая фонарь.

И ничего не увидела. Хотя она готова была поклясться, что еще мгновение назад кто-то стоял справа от алтаря бога войны, прячась в длинных шевелящихся тенях от свисающих свитков. Кто-то худой и очень старый, кто терпеливо наблюдал за ней. Кто-то, кто знал ее имя.

Теперь там никого не было. Не желая расставаться со сном, Лидия обошла храм, заглянула во все темные уголки, пугая светом фонаря пауков и сверчков.

И ничего не обнаружила. Храм Вечной гармонии был так же пуст, как и окованный латунью сундук Исидро, надежно упрятанный в подземелье соседнего банка.