Князь мертвецов

Глава 19. От барышень прохода нет

Лицо у отца было уставшим — будто спал он мало, или не спал вовсе. Под глазами залегли синие тени. Маячивший за его спиной усатый городовой с любопытством поглядывал поверх стопки пухлых канцелярских папок то на Митю, то на альва. Жандармский ротмистр Богинский, как всегда подтянутый, держался чуть в стороне, но его взгляд сперва скользнул пo Митиным растрепавшимся волосам, потом уперся в шею с запекшимся следом пореза:

— Первый опыт бритья, Дмитрий?

— Действительно, эк ты неловко… — отец поглядел обеспокоенно. — Сказал бы, я б тебя научил..

— Ничего, я… — Митя подтянул ворот сорочки и беззастенчиво объявил. — Это вот маэстро Йоэль был несколько неловок!

Альв воззрился на Митю в возмущении.

— Булавку воткнул? Не иначе как во всю длину. — вздернул брови ротмистр. — Мне казалось, вы шьете только на дам, господин Альшванг.

— Маэстро уже случалось обшивать мужской пол. — объявил Митя.

И ведь чистейшую правду сказал: мертвецу в переулке альв штаны подшивал? Подшивал!

— Так что я не первый. Да и я настаивал.

— Напористости господина Меркулова-младшего трудно противостоять, — светски улыбнулся альв.

— Стоило ли так давить на господина Альшванга, если к твоим услугам скоро будут лучшие столичные портные.

— Они не альвы. — мгновенно помрачнел Митя.

— Готовите триумфальное возвращение, Дмитрий? — протянул ротмистр. — Уверен, когда вы назовете своего портного — Альшванг из губернии! — Петербург будет потрясен.

Будь в городе лавочка пo продаже издевки с сарказмом, Богинский стал бы ее бессменным поставщиком!

Йоэль вспыхнул: мраморной белизны альвийский лоб вдруг пошел совершенно по-человечески некрасивыми красными пятнами, а кончики острых ушей аж засветились, как два фонарика.

Митя зло прищурился: ротмистр намекает, что его альвийский портной недостаточно хорош, потому что еврей? А не много ли этот жандарм на себя берет?

— Разделяю вашу уверенность, Александр Иванович, — мягко улыбнулся Митя. — Это ведь серьезные господа из жандармского управления сперва думают: кто альв, кто еврей, кто дворянин, а кто разночинец. А мы, светские щеголи, первым делом ценим хорошо исполненную работу и пребываем в наивном убеждении, что ладно скроенный сюртук национальности и вероисповедания не имеет. Так что да, я уверен, достоинства гардероба от господина Альшванга скажут сами за себя.

— Замечательно, что светские щеголи не вмешиваются в дело государственного управления, правда, ротмистр? — усмехнулся отец. — А то невесть до чего б дошли: может даже и людей стали бы оценивать как сюртуки. По достоинствам.

«И не говорите! — уныло подумал Митя. — Как так вышло, что с вами, господа, я почти настоящим рэволюционэром сделался?»

— Что ж, если вы так прекрасно ладите, оставлю вас с вашими сюртуками. Пойдёмте! — скомандовал отец, и Богинский разом с нагруженным папками городовым, направились ко входу в участок. — Передай тетушке, что я сегодня поздно, — увидел, как Митя сморщился и мученически вздохнул. — Из-за чего вы опять не поладили?

— Тетушка обижена, что я не уступил им с Ниночкой очередь на пошив у господина Альшванга. — отчеканил Митя. Он ни мгновения не сомневался, что сейчас его будут укорять.

Отец в очередной раз страдальчески вздохнул:

— Митя, я понимаю, что одежда — это нечто важное и дорогое для тебя. Хотя видят Предки — не понимаю, почему! Но сейчас выходит, ты, отважный боец, встретивший варягов с топором в руках, состязаешься с дамами за. рюшки? Кому их раньше пошьют? — губы его расползлись в неудержимой улыбке, и он самым натуральным образом захихикал.

«От этих дам никаким топором не отмашешься!» — злобно подумал Митя, глядя на безобразно потешающегося отца. Вот почему так? Ты то сражаешься, то интригуешь, то упокоиваешь, то поднимаешь. и все это ради приличного гардероба! Но стоит появиться дамам — и ты уже обязан уступить всё, за что боролся. Даже почти что с боем добытого альва — просто потому, что они… дамы. И если Митя лишит их новых платьев, то будeт единодушно признан в свете тираном, деспотом, и хуже того — скупердяем. А если они лишат Митю нового гардероба, то их никто не осудит, потому как они же дамы, им нужнее. Натуральное, как говорили древние римляне, discriminatio! Хоть и впрямь в борцы и рэволюционэры подавайся!

— Господин Альшванг, я просил бы вас о любезности! — сквозь сцепленные зубы процедил Митя. — Могли бы вы после того, как озаботитесь моим гардеробом сшить моей кузине Ниночке платье… два… нарядное и повседневное… за счет моего ежемесячного содержания, — и злобно уставился не на альва — на отца. Дескать, доволен?

Альв не ответил, но голову наклонил благосклонно — вроде как согласился.

— Только Ниночке? — усмехнулся отец. — Тетушку не облагодетельствуешь?

— Разве я похож на святого? — с ледяной яростью поинтересовался в ответ Митя.

— Не ерничай! — поморщился отец.

Из дверей участка вдруг вылетел давешний городовой, уже без папок, и со всех ног ринулся к отцу.

— Ваше высокоблагородие, имею честь доложить, труnорез-то наш… того… в мертвяках запутался. Не сходятся они у него: то есть, то нету!

— Пьян? — брезгливо спросил отец.

— С похмелья, — не стал отрицать городовой.

— Мертвые поднимались?

— Да сейчас вроде лежат смирнехонько, но надо, чтоб вы глянули, опытным глазом-то…

— Мы, пожалуй, пойдем, — Митя уцепил альва за локоть и торопливо поволок прочь.

Они отшагали почти квартал, когда Йоэль вдруг задумчиво сказал:

— А рюши… или как ваш батюшка выражается, рюшки… вам не пойдут.

— Почему это? — возмутился Митя. — У меня была сорочка, с таким пластроном… — он пошевелил пальцами, изображая на груди сорочки нечто вроде оборок. — Из лионского шелка! Изрядно мне шла.

— Тогда, может, и шла, — покачал головой альв. — А к тому времени как я с вашим гардеробом закончу… Нет, не пойдет! — и отрешенным взглядом уставился внутрь себя, перестав отвечать на вопросы.

Оставалось лишь надеяться, что там — внутри себя — они видит Митины новые сорочки, пусть даже без пластрона в оборках:

— Что ж, не буду вас задерживать, маэстро. Касаемо же нашего общего дела: сообщу, как только мы будем готовы.

— Кто такие эти мы, и что все вы собираетесь делать, вы, господин Меркулов, мне сообщать не собираетесь.

— Не собираюсь. Равно как и всем нам вовсе не следует знать, что деле участвуете вы. Хватит, что я знаю, — довольно закончил он.

Как же приятно чувствовать себя великим интриганом, держащим в руках нити сложнейшего предприятия, и использующего всех как марионеток. Когда только ты — знаешь всё, а все остальные — не знают даже о существовании друг друга. А уж тем более не знают, что за сложной интригой с железом прячется еще одна — сложнейшая, направленная против Лаппо-Данилевских. Любая правильная интрига должна обязательно содержать второе и третье дно, а настоящий ловкий интриган — преследовать не одну, а несколько целей. И он, Дмитрий Меркулов, докажет, что он достойный выученик светского общества… если, конечно, для начала придумает, как доставить железо в город так, чтоб никто не заметил и не перехватил. Иначе вся его великая сложная интрига превратиться в дурь зарвавшегося мальчишки!

— Я буду вам признателен, если вы продолжите присматривать за господами заводчиками. — Митя прощально кивнул и быстрым шагом направился в сторону дома Шабельских. Постоял на противоположной стороне улицы, внимательно разглядывая окна с одинаковыми портьерами — там, как он знал, были комнаты сестричек. Подумал немного и направился к черному ходу. Судьба у него нынче такая: ходить через черный ход.

Там ему повезло больше — не прошло и пяти минут, как в конце улицы показалась прислуга Шабельских, Одарка. Наряженная в любимую вышитую сорочку и тесноватую для ее пышных телес жакетку, Одарка гордо плыла впереди плюгавого мужичонки, нагруженного так, что между пучками петрушки из одной корзины и свернутым отрезом ткани из другой, проглядывала лишь его красная от напряжения лысина.

— Ой, тож мой найлюбименький паныч! — радостно возопила Одарка, бросаясь к Мите будто тот был ее давно потерянным и внезапно обретенным сыном. — А шо вы тут робыте? — протянула она, любовно оглядывая Митю, и тут же скуксилась, будто норовя заплакать. — Ой! Це тому, шо пан Шабельский вас до панночки Зиночки пускать не велел?

— Родион Игнатьевич? — пытаясь вывинтиться из объятий Одарки, пропыхтел Митя.

— И правда не велел? — а он считал, Даринка выдумала. — Дарья Родионовна его попросила?

— Ну вы, паныч, скажете! — искренне удивилась Одарка. — Панночка Даринка, звычайно ж, поважная ведьма, так то больше среди простых людей. А у батьки с мамкой, да братца старшего, к ней аж ниякого уважения не имеется, командуют, як хочут. Она, бывает, упирается, бо панночка у нас тоже не без гонору, да только завсегда их верх. Вот старшая панна-ведьма Шабельская, тетушка покойная, шоб ей под адским котлом дров поменьше, да смолу пожиже… От она командирша была, всё семейство у ней по струнке ходило. Так она ж ведьма старая была, досвидченная… А нынешняя шо — двенадцать годочков! Тоже мне — ведьма! Дитё горькое. То паныч Петр сказал, шо вы панночек того… котро… копро… копрометуете, ось! Так шо благодарить вас велено, але до панночек Зиночки да Лидочки вам не можно.

— Вот как… — протянул Митя.

Это было неожиданно. Наслушавшись легенд про ведьм Шабельских, Митя уже представлял, как Даринка командует своим семейством в меру детского разумения, но у Родиона Игнатьевича в семье все было традиционно. Тогда получается, потратить взятую с варягов добычу на бал и альвийский шелк для сестер придумала вовсе не Даринка?

— А записку передать?

— И не просите, паныч! — отрезала Одарка. — жалко мне вас, але ж так-то оно неправильно будет. Пан велел — не можно, значит, не можно!

— Да не Зиночке! И не Лидочке! — он торопливо вытащил крохотный блокнотик с золотым карандашиком, из подарков бабушки-княгини. Даже сейчас не удержался, чтоб мгновение не полюбоваться прелестной вещицей. Принялся торопливо царапать записку.

— А кому? — удивилась Одарка.

— Даринке, — Митя свернул записку и сунул его в пухлую ладошку прислуги.

— Тю! — Одарка держала записку на вытянутой руке, как дымящуюся бомбу. — вы що, паныч, решили до всех панночек Шабельских залыцятыся[17]? А чого з конца пишлы? Наступная — панночка Ада!

— Un biglietto, eccolo qua![18] — вдруг громко и совсем не мелодично пропели у Мити над ухом, и тонкая рука в перчатке выхватила записку из пальцев Одарки. — Ну-ка посмотрим, что здесь! — и неслышно подкравшаяся к ним Лидия отбежала в сторону.

— А говорят, мы плохо воспитанные, — задумчиво сказала Капочка (или Липочка), а ее сестра-близнец столь же задумчиво покивала.

— Откуда вы здесь? — только и смог спросить Митя, растеряно поглядывая то на черный ход, то на всех семерых сестричек Шабельских, включая Даринку, с напряженным интересом взирающих на него.

Ответила ему Ада:

— Хотим вернуться домой так, чтобы наш брат Петр не заметил. что мы ходили в лавку, — в руках у каждой из сестриц и впрямь были покупки — у Ады перевязанная шпагатом стопочка книг. у Алевтины огромный — чуть не в ее рост — свернутый конусом кулек из оберточной бумаги, насыпанный конфетами. — Лидия! Немедленно верни Мите записку! — голос третьей по старшинству сестры стал угрожающим, стеклышки пенсне зловеще блеснули.

— Верни! — воинственным писком поддержала ее Алевтина. — Она не твоя!

— Откуда ты знаешь, может, как раз моя? У меня сохранилось немало Митиных писем, — бросила Лидия, отступая еще дальше, чтоб не дотянулись, и принялась разворачивать записку.

— Отдай, кому говорю! — насупившаяся Алевтина сунула свой сверток близняшкам и широко растопырив руки, ринулась к сестре.

Взмахнув пышным подолом, Лидия с хохотом увернулась и подняла записку на вытянутой руке, чтоб сестра не дотянулась.

— «Нужно срочно увидеться по нашему делу», — запрокинув голову, торопливо зачитала Лидия и презрительно поглядев Мите в лицо, скомкала записку в кулаке. — Ни ко мне, ни к Зинаиде у вас, Дмитрий Аркадьевич, никаких дел быть не может! Зинаида! — Лидия напористо повернулась к сестре. — Что папа сказал?

Застывшая в отдалении от сестер Зиночка опустила голову и уставилась на выглядывающие из-под юбки носки своих туфелек.

— А вы ему и не нужны! — выпалила Алевтина. — Дуры две!

— Алевтина права, — сказал бледный от унижения Митя.

При звуке его подрагивающего от гнева голоса Капочка и Липочка переглянулись с видом: «Сейчас что-то будет!». Запустили пальцы в Алевтинин кулек и принялись дружно жевать, не сводя глаз с разворачивающегося перед ними представления.

Лидия и Зинаида одинаково гневно обернулись к нему, а Митя тонко усмехнулся:

— Я пришел вовсе не к вам, Лидия. И даже не к вам, Зинаида. Я пришел к Аде. Проводить ее на некий… кружок.

Ада сдвинула пенсне на кончик носа, и близоруко щурясь, воззрилась на Митю поверх стекол.

Лидия деланно рассмеялась:

— Какая нелепая выдумка! Думаете, мы поверим, что вам вдруг стали интересны Адины обоже — все эти борцы за сирых и убогих? Ха-ха-ха, не верю! Решили использовать старый прием: сперва пытались заставить ревновать меня, ухаживая за Зиной, теперь хотите, чтоб ревновала Зина, ухаживая за Адой!

— Я не ухаживаю за Адой. Я всего лишь заменяю Ингвара Штольца — он на этот самый кружок нынче пойти не может, а мне любопытно. Вот я и взялся проводить Аду, — небрежно повел плечом Митя. — Не может же приличная барышня отправится на подобное… суаре одна?

Щеки у Ады вспыхнули.

— А ты, дорогая сестрица, полагаешь, ухаживать за кем-то из нас можно только ради тебя? Благодарю, я это запомню! — Зина подхватила юбки и гордо задрав носик, проплыла мимо Лидии.

— Я вовсе не то… — попыталась остановить ее Лидия, но Зина только отпрянула, не давая к себе притронуться, и скрылась за дверью черного хода. — Надеюсь, ты не собираешься никуда с ним идти? — накинулась она на Аду.

— Почему же? — поправляя перчатки, ответила Ада.

— Потому что нам запретили!

— Тебе запретили. И Зине. Мне никто ничего не запрещал.

Митя аккуратно попятился от сестер в сторону Даринки. В то же миг она ступила вперед, и они поравнялись.

— Потому что никто не думал… — почти закричала Лидия и осеклась.

— Договаривай, — холодно процедила Ада. — Никто не думал, что меня могут сопроводить? Пригласить?

Митя наклонился — и быстро зашептал на ухо Даринке.

— Ну, ты же у нас самостоятельная! — принужденно хмыкнула Лидия. — Курсисткой хочешь быть.

— Высшие женские курсы никоим образом не исключают, что вечером барышне лучше ходить с сопровождением. Я просто обязана воспользоваться Митиной любезностью. Я и так уже два собрания пропустила, — она решительно направилась к Мите и взяла его под руку.

— Я сейчас же все расскажу папа! И маман! — пригрозила Лидия.

— Митя! Я не буду переодеваться. А чаю мы попьем уже у Тодорова, — поправляя простенькую шляпку-канотье на гладко зачесанных волосах, скомандовала Ада.

— Как прикажет моя госпожа! — насмешливо раскланялся Митя и повел Аду прочь.

— Расскажу, расскажу! — по-детски бессильно топая ногами, пригрозила вслед Лидия.

— Да я еще раньше тебя расскажу! Ненавижу тебя, Адка! — прокричала им вслед Алевтина. — Вы, а ну отдайте конфеты! Да вы половину съели!

— Что поделаешь, Алька, за любовь надо бороться! — объявила Липочка (или Капочка?)

— А борьба дорого обходится! — подхватила ее сестрица и они с хохотом ринулись в дом, унося конфеты от догоняющей их Алевтины.