Глава 2. Желания

Из-за ширмы доносился шепоток и стоны, не оставлявшие сомнений в том, что происходит за тонкой перегородкой, разрисованной лиловыми хризантемами. Потом из-за нее показалась маленькая белая ручка, сдернула небрежно брошенную поверх ширмы одежду. Раздался шелест: женщина одевалась, кокетливо отбиваясь от попыток мужчины помешать ей.

– Если бы я знала, что вы так ненасытны, мой господин, я бы никогда не зашла столь далеко, – укоризненно говорила женщина, но ее тон не позволял относиться к сказанному серьезно, – Сегодня я думала, вы разорвете меня!

Послышалось самодовольное кряхтение встающего с постели мужчины, короткое притворное взвизгивание и звучный шлепок по вполне определенной области.

– Эти забавы занимают у меня слишком много времени, – проворчал мужчина, но и в его тоне не чувствовалось настоящего раздражения, – скорее, так ворчат, смирившись с неизбежным.

Женщина засмеялась хрустальным смехом, и в этом звуке звучало торжество.

– Я надеюсь еще долго развлекать вас такими забавами, мой господин!

– Ты не женщина, а ведьма! – пробормотал с покорным вздохом мужчина. Слышно было, как он жадно и шумно вдохнул, зарываясь ей в волосы.

– Вы испортите мне прическу!

С этими словами женщина шагнула из-за ширмы, и идеально расположенные складки ее длинных одеяний, безупречно накрашенное лицо и ровная, волосок к волоску, прическа никогда не дали бы стороннему наблюдателю даже на мгновение заподозрить, чем она только что занималась.

Она была очень красива, – белокожая, большеглазая, с прихотливым изломом бровей. Ее четко очерченный подвижный рот придавал лицу тысячи различных выражений, в отличие от большинства женщин, обреченных из-за строгого дворцового канона либо подрисовывать его, либо забелять, и затем говорить, почти не шевеля губами,.

Первый Министр Срединной Империи господин Той, облокотясь на ширму, смотрел на нее с восхищением. Их связь, – естественно, тайная, что придавало ей особую пикантность, – длилась уже более полугода, и все это время он чувствовал себя так, словно ему снова стало двадцать. Эта маленькая чаровница даже обычные женские глупости говорила так, словно приглашала вместе над ними посмеяться. Господин Той чувствовал скрытый ум женщины не по ее умным словам и поступкам (что часто раздражает), а,скорее, по отсутствию глупых. И в этом его маленькая любовница была безупречна. Ну и, помимо всего прочего, она была женой его врага.

– Ы-ни, – позвал он ее. Женщина обернулась, улыбнулась, как только она умела – дразнящее и будто бы капельку смущаясь своей дерзости. В груди господина Тоя разлилось приятное тепло.

– Когда я увижу тебя в следующий раз? – ему пришлось приложить немало усилий, чтобы говорить небрежно.

Ы-ни пожала плечиками, кокетливо теребя красивый амулетик из жемчуга и хрусталя, – точно такой, какой он сам теперь, не снимая носил под одеждой, – подарок от нее.

– Когда мой похожий на кузнечика супруг снова посетит одно из своих скучных заседаний.

" Гань Хэ и вправду похож на кузнечика", – подумал господин Той, – " Со стороны ее отца было преступлением выдать за него такую красавицу!"

Однако он тут же одернул себя: в конце концов, большинство браков заключается безо всякой оглядки на подобные мелочи. И к его выгоде, как оказалось.

– Я полагаю, что участие твоего уважаемого супруга в деле о подделке печатей подарит нам немало приятных встреч, – тонко улыбнулся он.


***

На заднем дворе господина Тоя ее ждали неприметный паланкин с двумя высоченными немыми рабами. Выехав со двора и покинув Девятый Чертог – квартал высшей знати, рабы, довольно долго покружив по улицам, доставили Ы-ни к небольшому изящному домику рядом с рекой. Этот домик принадлежал ее мужу, и был подарен им ее матери, когда госпожа У-цы изъявила желание увидеться с дочерью. С некоторых пор Ы-ни весьма часто посещала уважаемую матушку, которая по причине слабого здоровья не торопилась домой, в Нижний Утун, и всемерно нуждалась в почтительной дочерней опеке.

Поболтав с матерью до заката, Ы-ни прихватила с собой корзинку колобков со сливовой начинкой, и уже на своих расшитых золотыми фазанами носилках вернулась домой, – снова в Девятый Чертог.

Уже больше года они жили здесь, – вскоре после того, как ее муж занял должность Главы Дома Приказов после вследствие неожиданной смерти своего предшественника. Теперь господин Гань Хэ являлся не только одним из высокопоставленных чиновников императорского двора, но и главой небольшой, но влиятельной "партии судей", которая последнее время весьма убедительно демонстрировала свою лояльность Партии Восьми Тигров, возглавляемую бессменным фаворитом и пестуном императора – евнухом Цао.

Столь резкий скачок в положении мужа не прошел бесследно и для Ы-ни: уже два месяца она состояла фрейлиной четвертого ранга при высочайшей особе императрицы-матери. Двери Шафранового Чертога распахнулись для нее, еще так недавно едва осмеливавшейся мечтать о столь высокой чести. Воистину, ее отец был мудр, когда составил ей такую партию, – хотя в то время эта партия не казалась и вполовину столь блестящей. Многие женщины куда более родовитые теперь только завистливо вздыхали ей вслед, и Ы-ни, словно не замечая их спрятанных за комплиментами колкостей, довольно жмурилась в ответ. Быть влиятельной, молодой и красивой оказалось еще приятнее, чем даже представлялось. Это чувство пьянило сильнее изысканных цветочных вин.

Кроме того, у нее были сотни маленьких тайн, без которых жизнь протекала бы намного скучнее.

Ы-ни подождала, пока ее слуги бережно опустят паланкин и помогут госпоже выйти, приподняв тонкие шелковые занавеси. Начало зимы в столице обычно сопровождалось длинными, сводящими с ума по ночам своим шелестом дождями, однако нынешний день выдался сухим и прохладным. Отсюда, с крыльца своего нового дома, Ы-ни видела широкую извивающуюся ленту реки, волны рыжего тростника по ее берегам и крошечные, кажущиеся игрушечными лодчонки рыбаков и торговцев, снующих вверх-вниз по течению. В ранних сумерках на носах некоторых лодочек уже зажгли масляные фонари, и темная вода казалась усеянной гирляндами крошечных огней.

" Это похоже на Праздник Осенней Воды", – подумала Ы-ни, и память опрокинула ее в тот далекий, полный невероятного и прекрасного чувства день на озере Луэнь, когда она впервые поняла, что любит Юэ. Внутри, в груди, что-то дрогнуло пронзительно и невыносимо.

Кривая улыбка скользнула по ее лицу и Ы-ни, решительно тряхнув головой, отвернулась. Ей вовсе ни к чему бередить свою никак не заживающую рану.

Она пересекла внутренний двор, покрытый мелкой светлой галькой, и напрямую прошла в покои мужа.

Гань Хэ был в своем кабинете и писал. Его худое бесстрастное лицо с внимательными и холодными, лишенными всего человеческого глазами, многих пугало, но Ы-ни давно сделала вывод, что ей его опасаться нечего. Она сложила губы в милую улыбку и принялась неслышно красться вдоль бумажной стены, намереваясь поддразнить мужа.

– Как поживает господин Той? – спросил Гань Хэ, не поворачивая головы.

Ы-ни в притворной досаде ударила кулачком по низенькой лакированной этажерке.

– Почему я никогда не могу застать вас врасплох? – капризно спросила она.

– Потому что ты слишком шумишь, – спокойно ответил Гань Хэ. Его уши, довольно большие для головы и слегка заостренные, и впрямь, казалось, слегка подрагивали, – Так что?

Ы-ни скорчила гримаску.

– Он хочет предложить господину Цао привлечь вас к делу о подделке печатей. Что до остального, то северная война, как мне кажется, весьма беспокоит его. Он сказал, что считает ее глупостью.

Глаза Гань Хэ на мгновение сузились.

– Уж не он ли внушает схожие мысли своей племяннице?

– Ах, этой ученой мышке в коротких детских штанишках? – Ы-ни презрительно дернула верхней губой, – Спору нет, два года назад этот ход, – обрезать девочке волосы и представить ее императору как очаровательного ученого мальчика, – был хорош, но сейчас это же просто смешно! И…неприлично!

– Тем не менее, она все еще рядом с Господином Шафрана, – Гань Хэ проницательно посмотрел на нее, – Это возносит ее куда выше любой из женщин при дворе…

Ы-ни фыркнула.

– Я не готова становиться из-за этого посмешищем. Кто теперь возьмет в жену эту… не совсем женщину? – последнее она протянула с нескрываемым ехидством.

– Ну… тот, кто захочет пробиться поближе к трону, – многозначительно понизил голос Гань Хэ, – Глядя на тебя, уважаемая жена, я недоумеваю.

– Отчего же? – Ы-ни привычно стрельнула в мужа глазами исподлобья.

– От того, что у тебя, моя дорогая жена, намного больше ума и красоты, чем у этой глупой девчонки, начитавшейся старых военных трактатов, – улыбнулся Гань Хэ. Улыбался он редко и так, что улыбка на его лице всегда выглядела словно бы нарисованной.

– И нечего удивляться, – Ы-ни скривилась, – Мне и в голову никогда не приходило даже попытаться привлечь императора, хотя за время, что я служу Госпоже Хризантем, я видела его не меньше трех раз. И даже нашла довольно привлекательным мужчиной, – Ы-ни кокетливо улыбнулась, но тут же капризно надула губки, – Ни для кого не секрет его склонность к…э… южному поветрию… Мальчики, которых поставляет ему Цао, после смерти его последнего фаворита, меняются по меньшей мере раз в луну!

– И тем не менее эта О-Лэи остается, – медленно протянул Гань Хэ. – Ты могла бы хотя бы подумать над этим…

– Занять место О-Лэи? – она подняла брови, задумчиво теребя в руках конец вышитого шелкового пояска, которому еще совсем недавно нашлось весьма неожиданное применение. Мысли об этом занимали ее сейчас куда больше.

– Разве тебе не наскучил господин Той? – вкрадчиво спросил Гань Хэ, – Разве тебе бы не хотелось однажды оказаться на месте этой выскочки, за правым плечом императора, и посмотреть, как господин Той ползет через зал к тебе на коленях?

– О, – лицо Ы-ни на мгновение стало задумчивым и мечтательным, она ярко представила себе такую картинку, – Это было бы забавно. Однако я не вижу способов совершить это…

– Тебе стоит всего лишь захотеть, моя дорогая, – голос Гань Хэ был мягче пуха, – Всего лишь захотеть…


***

Евнух Цао, наперсник императора, всегда знал, с какой стороны ждать беды. Это чутье было присуще ему с детства, когда они еще совсем мальчишками воровали сливы в саду наместника провинции. Именно Цао всегда угадывал, с какой стороны появится дворцовая стража, что не раз позволяло ему уходить невредимым, в то время как многим его друзьям приходилось, как говорится, " отведать бамбукового лекарства".

И сейчас тонкий, неуловимый запашок надвигающейся беды, витающий в воздухе, беспокоил его. Всегда в предчувствии этого Цао становился вялым и сонным, жаловался на одышку и всевозможные недуги, порождая новую волну слухов о том, что старик вот-вот преставится. Однако заплывшие жиром, узкие и острые, как бритва, глаза евнуха Цао продолжали следить за окружающим миром с терпеливостью кошки, подстерегающей мышь. В эти дни он, против обыкновения, проводил аудиенции с менее значимыми сановниками двора: Цао считал, что, подобно тому, как мелкие рыбешки позволяют акулам ориентироваться, такие встречи иногда могут оказываться весьма полезными.

Сегодня в списке лиц, которым была назначена аудиенция у всесильного " распорядителя внутренних покоев", появилось имя судьи Гань Хэ.

Надо сказать, с некоторых пор судья интересовал "почтенного дядюшку", – это был официальный титул наперсника малолетнего императора, и Цао предпочитал, чтобы к нему до сих пор так обращались (что, если подумать, несло в себе глубокий смысл для тех, кто что-то понимает в дворцовых интригах). Цао некоторое время уже следил за его карьерой, и навел о судье осторожные справки. То, что он узнал, его заинтересовало: из Западных Лянов, рода среднего достатка и не честолюбивого, до сорока лет он, казалось, ничем особенно не отличался. До того момента, как судья Гань Хэ получил задание расследовать смерть стратега Фэня, столь взбудоражившую императорский двор три года назад и даже пошатнувшую позиции самого Цао, которого (правда, негласно) обвиняли в опасных злонамерениях. Расследование, следует сказать, завершилось вполне обыкновенно, – невнятным и притянутым за уши приговором, парой показательных казней людей, скорее всего, вполне невинных. Судья, обзаведшийся в своих странствиях прелестной молодой женой, дочерью главы провинции Нижний Утун (неплохая, хоть и ожидаемая партия, эти провинциалы всегда переоценивают ранг столичных чиновников), вернулся в столицу. Осведомители донесли Цао, что при очень странных обстоятельствах у судьи за день до его возвращения умерли одновременно мать и наложница. Это было необычно и не поддавалось объяснению, а такие факты не веривший в совпадения Цао всегда предпочитал хранить в памяти "на верхней полке". А потом начали происходить весьма удивительные вещи: менее чем за полгода судья стал любимцем бывшего главы Дома Приказов, проявил удивительную прыть и усердие в деле " зернового заговора" и правителя Лю, расследовании последствий засухи, заговоре "синих шапок" и иных делах, требовавших большой сноровки в добывании показаний у нескольких весьма несговорчивых заговорщиков. Судя опять же по донесениям осведомителей, с некоторых пор узники боялись судьи больше, чем прилюдного посажения на кол, что было весьма и весьма удивительно, учитывая, что человек он был не слишком выдающийся, и голыми руками мог задушить, верно, не более чем лягушку в дворцовом пруду. Тем не менее, успехи Дома приказов были замечены императором и Цао (тогда он еще не слишком присматривался к судье, и это было простым одобрением). А потом уважаемый господин Дуо умер неожиданной и весьма прискорбной смертью – вывалился из лодки во время гуляний на реке в честь празднования Дней Поминовения, и его тела даже не нашли, не взирая на то, что стражники прочесали весь берег и опросили каждого завшивленного бродягу по обеим сторонам реки. Судьи, стоит заметить, в этой лодке не было, и его никак нельзя было в чем-либо заподозрить. Но это было вторым удивительным совпадением.

После того, как судья Гань Хэ возглавил Дом Приказов и стал во главе партии судей, внимание господина Цао к нему удвоилось. Впрочем, Цао предпочитал, чтобы судье не было об этом внимании известно, и пока полагал держать его на некотором расстоянии.

Но, однако, совсем недавно, Цао доложили о третьей странности, воистину поразительной, а именно о том, что жена почтенного Гань Хэ состоит в порочной связи с Первым Министром Господином Тоем, который являлся основным соперником Цао в борьбе за подходы к императорскому трону. Цао, хоть и был евнухом, а такие истинно мужские чувства, как ревность, со счетов не сбрасывал. Из данного факта вытекало, что судья Гань Хэ либо слеп и глуп (а это как-то не вязалось с его предыдущими действиями), либо способен превзойти в хитрости величайших царедворцев древности, и даже самого Цао, добровольно прошедшего весьма мучительную процедуру " расставания с сокровенным", дабы проложить себе дорогу в Шафрановый Чертог.

Вынести свое суждение об этом следовало без промедления, и Цао, наконец, удовлетворил ходатайство судьи об аудиенции, более трех месяцев вежливо игнорировавшееся им по тысяче всевозможных причин.

Сейчас, когда молоденький смазливый евнух с испуганными глазами, низко согнувшись и распахнув двери с причудливыми позолоченными узорами в виде павлинов, объявил имя господина судьи, Цао принял самый что ни на есть равнодушный и болезненный вид.

Раньше он видел судью только мельком и теперь, встретившись с ним глазами, почувствовал, что интерес его резко возрос: ни у одного человека он не видел еще такого холодного, бесстрастного, почти нечеловеческого взгляда. Все сомнения в глупости судьи Гань Хэ растворились в одно мгновение.

" Этот человек далеко пойдет", – умение разбираться в людях всегда отличало " почтенного дядюшку".

Рассыпавшись в любезностях, судья после милостивого кивка уселся напротив господина Цао на услужливо предложенных ему шелковых подушках цвета мха и завел длинный, ни к чему не обязывающий разговор, как того требовали правила хорошего тона. Цао сделал вид, что задремал, позволяя судье говорить. Обычно через какое-то время его собеседники либо стыдливо умолкали, либо начинали злиться, и Цао таким образом получал прекрасную возможность ознакомиться с тем, как у них проявляются эти чувства. Лицо же Гань Хэ оставалось абсолютно непроницаемым. Он говорил явно заготовленную загодя речь своим скучным скрипучим тоном, каким судья зачитывает длинный список преступлений преступнику, которому уже вынесен приговор. Цао про себя поразился его выдержке.

Он с удивлением обнаружил, что в этой сценке он оказался в непривычной роли того, у кого первым закончилось терпение. По-совиному моргнув, он сделал вид, что очнулся, с глупым видом невпопад переспросив, и повернул разговор в интересующее его русло:

– Так о чем вы ходатайствуете у меня, многоуважаемый судья? Я, ничтожный, последнее время, случается, задремлю – увы, старость не самое лучшее время, отпущенное человеку, да будут к нами милостивы все Девять Великих Богов этого мира!

– Нет, нет, "почтенный дядюшка", – раскланялся Гань Хэ, – Признаться, я воспользовался поводом, – делом о подделке печатей, – для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение. Однако то, что я хотел бы вам сообщить, дело совершенно другого свойства.

Всю показную вялость господина Цао как рукой сняло. " Поразительный человек, – подумал он, – который на первой же аудиенции осмеливается говорить настолько прямо."

– Вы, многоуважаемый судья, хотите сказать, что зря отнимали у меня время? – тем не менее, мягко поинтересовался он, утопив подбородок в складках шеи.

– Дело, о котором я хотел бы поговорить, чрезвычайно важно для вас, " почтенный дядюшка", – смиренно отвечал судья, – И, смею заверить, оно очень деликатного свойства.

Судья покосился на юного евнуха-служку. Цао, слегка улыбнувшись, кивнул. За тяжелыми занавесями сзади от него на таких аудиенциях всегда ждали воины с обнаженными мечами, – неподвижные, немые. Цао никогда не рисковал.

Дождавшись, когда служка выйдет, судья откашлялся и начал:

– Должен вам доложить, "почтенный дядюшка", что, если бы не моя забота о благе империи и о вас лично…

– К делу, – коротко обрезал Цао, чуть приоткрывая глаза. Ему уже давно надоело разыгрывать благостность.

– Да-да, – засуетился Гань Хэ, – Э-э, моя жена, надо сказать, находится в большой дружбе с Первым Министром господином Тоем… Конечно, это просто дружба, ничего непристойного, однако иногда они ведут довольно откровенные разговоры…

" Так. Этот человек ведет какую-то свою игру, – подумал Цао, – Надо удвоить свое внимание".

– Некоторые из этих разговоров, которые жена передала мне, как мужу и господину, вызвали мою обеспокоенность, и я осмелился…

Цао поднял брови.

– Э-э, в некоторых высказываниях господин Той позволял себе… Нелицеприятные высказывания о вас, "почтенный дядюшка", – заторопился Гань Хэ.

" Кто бы сомневался" – подумал Цао, – " Одно только удивительно: место и время для таких откровений."

– Особенно меня обеспокоило, что господин Той с помощью своей племянницы…эээ…планирует отстранить вас, – последнее Гань Хэ выдавил придушенно, словно сам ужасался своих слов.

– И господин Той поделился такими мыслями с вашей женой? – Цао не смог удержать недоверчивой нотки.

– Они очень близкие друзья, – многозначительно сказал судья.

– Хорошо. Я понял, – холодно процедил Цао. В его голове прокручивались вероятности: судья лжет с какой-то своей целью, судья не лжет, господин Той затевает какую-то интригу с целью вынудить его, Цао, действовать, и использует этих людей… – Твоя информация вызвала мою озабоченность. И благодарность. Чего ты хочешь?

– Ничего, " почтенный дядюшка" – широко, ненатурально улыбнулся Гань Хэ и Цао отчего-то почувствовал страх, чего давно с ним не случалось, – Я всего лишь хотел оказаться вам полезным…

– Тогда иди, – равнодушно махнул Цао.

На самом деле, он вовсе не был равнодушным. Когда судья покинул его, он долго размышлял, пощипывая подбородок, что служило у него признаком глубокой озабоченности. Потом вызвал одного из своих лучших лазутчиков и приказал установить за судьей круглосуточное наблюдение.

А потом, еще подумав, вызвал старичка-архивариуса и приказал ему принести все пылившиеся годами в императорской библиотеке свитки с когда-либо существовавшими планами дворца.


***

Покинув покои " почтенного дядюшки", судья, однако не направил свои стопы к дому, а, выехав за ворота Девятого Чертога, углубился в лабиринт узких улочек столицы. Темнело. Соглядатай Цао, незаметно следовавший за паланкином, не удивился, увидев, что носилки достойного господина остановились у дверей " Дома Цветущей сливы" и судья вышел.

Выждав немного и воспользовавшись этим моментом, чтобы перекусить припасенным за пазухой рисовым колобком, лазутчик постучал в ту же дверь, молча сунул что-то в приоткрытую щелку, и дверь тут же широко распахнулась. Привратник знал, с кем имеет дело, и что ему нужно. Не тратя лишних слов, он провел пришельца по узкому темному коридорчику, вывел на лестницу, приоткрыл потайную панель и толкнул в темноту.

Тот постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, и бесшумно двинулся вдоль пыльной обрешетки внутренних стен, затянутых паутиной. Сквозь незаметные снаружи щели в потайной ход сочился свет зажженных ламп, доносились шаги слуг и шуршание одежд обитательниц Дома, спещащих к своим клиентам. Где-то играли на цитре.

Ему доводилось бывать здесь не раз. Привратник назвал ему Алый покой, который в его памяти отпечатался как " направо-направо-налево-вверх". И память не подвела его, когда полоски света сквозь щели в стенах в темноте стали красными. Он остановился и приоткрыл " глазок", замаскированный, как он знал, одним из бронзовых цветков, украшавших панели.

Господин Гань Хэ сидел немного слева, у небольшой жаровни. В обитой алым шелком компате его остроносое бледное лицо казалось каким-то особенно серым и землистым, до зелени. Поднос с явствами и напитками, принесенный прислужницами, стоял нетронутым перед ним. Рядом с почтенным судьей, – о диво! – нервно ерзал на подушках пухлый торговец из Квартала Ювелиров(лазутчик знал его, как-то ему довелось отслеживать судьбу одной весьма ценной нефритовой шкатулочки). Какой-то человек в одежде цветов Яншао сидел спиной – ему была видна только обтянутая кожей спина, и бритый затылок. Прислоняясь к стене, за присутствующими сверху вниз наблюдал долговязый секретарь господина Гань Хэ, до того неподвижный, что его можно было принять за раскрашенную статую.

Странная компания, что сказать.Лазутчик довольно зажмурился. Даже если все они просто собрались поразвлечься, ему будет о чем доложить своему весьма придирчивому начальнику. Он мысленно принялся составлять доклад – так лучше запоминались подробности. Окна павильона, обычно настежь распахнутые в сад, на этот раз были глухо зашторены, хотя в комнате было тепло, даже душно. По согласованному, сосредоточенному молчанию собравшихся можно было предположить, что они что-то или кого-то ждут.

Наконец, судья нарушил молчание:

– Он у тебя? – спросил он торговца своим скучным скрипучим голосом.

Торговец угодливо закивал, закопался в складках своего одеяния и выташил маленький бархатный мешочек. Лазутчик изогнул шаю, чтобы видеть, что он вытряхивает на протянутую ладонь судьи. Сверкнули разноцветные блики, и лазутчик узнал камень: это был огненный опал, из тех, что добывают на границе Ургаха и северных степей. Только камни оттуда имеют этот яркий, насыщенный, преливчатый блеск, словно внутри горит разноцветное пламя. Камень сверкнул и молниеносно исчез в рукаве судьи.

– Ссколько еще есть?

" Ага. Судья интересуется камешками. А раз тайно – значит, взятки берет. Надо доложить." – удовлетворенно подумал лазутчик. Огненные опалы – товар дорогой и редкий, за них ургаши всегда дерут втридорога.

– Шессть.

– Так мало? Мне нужно большше! Мои запасы иссякают!- раздраженно бросил судья.

" Ого! Должно быть, судья действует с размахом!"

– Приходится быть очень оссторожными, чтобы не вызвать подозрений, – с нажимом сказал торговец, – Я ужже ссскупил вссе, что ессть в сстолице. Теперь придетссся ждать, когда из Шшамдо привезут новую партию.

– Мне нужно большше, – повторил судья. Рабская покорность торговца даже несколько удивила лазутчика. Впрочем, его наметанный глаз теперь отмечал все больше странного. Что-то было неестественное в этом разговоре. То ли интонации, то ли позы. То ли то, как оба одинаково произносили шипящие, – с каким-то странным завораживающим присвистом. Да, в них обоих есть что-то одинаковое. И одинаково чуждое остальным.

– Опассность куда ближе, – лазутчик даже слегка вздрогнул, когда раздался третий голос. Говоривший повернулся, и лазутчик увидел загрубевшее лицо военного и шрам, рассекавший щеку. По знакам отличия и выправке можно было предположить, что этот человек по меньшей мере начальник охраны дома Яншао. Что у них за дела?

– Опассноссть – женщина, – с тем же завораживающим присвистом тянул свое военный, – Надо от нее избавитьссся.

– Предоставь мне решшать! – узкие глаза судьи Гань Хэ расширились, и в них мелькнуло что-то, от чего человеку за стеной вдруг захотелось бежать сломя голову. – Женщщина обладает ссилой. Мы не можем позволить, чтобы она и ее сссила попали в руки врагов. Как говорят люди, друзей надо держать близко, а врагов – еще ближе. Ей нельзя причинять вред, это может быть опасссно. Нам удаетсся управлять женщщиной.

После этого в комнате воцарилась долгая тишина. Находящиеся в комнате слегка раскачивались в одинаковом завораживающием ритме.

– Это опассно. Но это же может ссстать могучим оружием, – продолжил Гань Хэ, – Человекообразное подвержено ссссвоим глупым желаниям и не подозревает о ссссвоей ссссиле. Нужно только направлять эти желания.

В это время в коридоре загрохотали сапоги, донеслась неразборчивая ругань, и на пороге возникли двое изрядно подвыпивших мужчин. Точнее мужчина и юноша, полувисевший на нем. Лазутчик господина Цао моментально узнал в младшем сына военного министра Жэнь Гуя. Говорили, что его сын большой повеса.

– Ч-что за сборище! – пьяно икнув, расхохотался тот. Его лицо кривилось, словно он пытался удержать неудержимо расплывающуюся улыбку. Секретарь судьи скоренько закрыл за ними дверь.

Судья неуловимым движением поднялся с пола и пошел к нему. Мужчина, неприятно оскалившись, отступил с дороги.

– Рад приветствовать сына многоуважаемого Жэнь Гуя в нашем скромном пристанище…

Он даже не закончил фразы, когда его руки, потеряв всякую форму, вдруг выпрыгнули из рукавов и, превратившись в щупальца, намертво сомкнулись на горле юнца, превратив изумленный возглас в хрип. В следующее мгновение судья подтащил к себе ближе обездвиженную жертву, и…

Лазутчик считал, чтовидел много на своем веку. Повидал он и казни. Но то, на что ему довелось сейчас смотреть, заставило его непристойно обмочить собственные штаны. Тело юноши будто начало сдуваться, на глазах превращаясь в какую-то жуткую, сморщенную тряпку. Глаза высохли, и даже кости черепа под сморщенной кожей начали рассыпаться, словно прогнившая труха. Одновременно с этим ужасным зрелищем воздух рядом начал сгущаться. Огромный белесый пузырь с противным шлепком отвалился от еще дергающегося тела, понемногу обретая форму. Смотреть, как на месте белесого шара, словно из мягкой глины, появляется заново лицо сына министра, было невыносимо. Он бы закричал, если бы горло намертво не сдавило спазмом.

Голый двойник встал. Трансформация еще не завершилась, и под кожей его словно бы перекатывались волны или ползали какие-то огромные жуки, лицо то оплывало, то появлялось снова. Судья отпустил осыпающееся в ворохе одежд тело, подошел к нему и…поцеловал.

Человека за стеной едва не вырвало, и какое-то время он был занят только тем, чтобы удержать позывы бунтующего желудка, привалясь к стене и судорожно глотая воздух.

Когда он снова смог заставить себя прильнуть глазами к глазку, сын министра уже оделся и брезгливыми движениями отряхивал блестящий шелк. У его ног лежала куча серого песка.

Судья снова сидел на своем месте, слегка раскачиваясь.

Потом вдруг его уши задвигались, и он улыбнулся. Ласково, как улыбаются новорожденным.

– Он твой, – сказал судья и вытянул руку в сторону панели.


***

– Мои военачальники рапортуют о новой победе, – задумчиво проговорил Шуань-Ю, император.

Они медленно скользили по остывающей воде искусственного озера в обширном императорском саду. От воды поднимался густой, липкий туман, и О-Лэи было нестерпимо холодно в своей легкой шелковой рубашке.

– Да. – она опустила руку в воду и молча наблюдала, как пальцы бороздят гладкую поверхность.

– Не пытайся меня обмануть, О-Эхэй, – засмеялся император, – Я же знаю, что ты считаешь эту войну бессмысленной.

Они уже довольно долго вели разговор ни о чем на этой слегка затянувшейся прогулке, и О-Лэи чувствовала, как чувствовала всегда, что император чего-то хочет от нее.

– Да.

– Но я уже сотню раз объяснял, зачем это нужно, – немного нетерпеливо сказал император. В его голосе появились нотки человека, объясняющего что-то в сто первый раз, – Ни одно государство не может позволить себе содержать бездействующую армию. Если войны нет, ее надо придумать. И потом, это еще один повод стягивать войска в Восточной Гхор, держа их в непосредственной близости от нашей истинной цели – Ургаха.

– Я знаю, что это верная стратегия, – неохотно ответила О-Лэи, – Однако это война для отвода глаз, а не для победы. Я не знаю, что значит победа в такой войне.

– Я тоже, – неожиданно вздохнул император, – Мне доложили, что варвары разбиты и рассеяны. Мне приходится верить, что это так.

– Есть такое старое изречение, – медленно сказала О-Лэи, – " Все вещи рождаются в бытии. А бытие рождается из небытия. Таким образом, сотворив нечто из небытия, можно сделать его реальным".

– О чем ты? – с любопытством спросил император.

– Мне кажется, это очень верно. Многие события рождаются из предположений о том, что должно произойти. Многие войны, многие победы, многие поражения. Однако невозможно знать, случилось бы то, что ожидалось в момент принятия решений, – О-Лэи все еще не поднимала на него глаз.

– Иногда ты бываешь слишком уж запутанной, – она сразу уловила в его голосе нотку раздражения, – Нам пора вернуться, пока мы оба не замерзли.

О-Лэи покорно кивнула. Ей не нравился этот разговор.

По небрежному жесту императора позолоченная лодка начала плавно разворачиваться назад, к цепочке огоньков Нижнего сада. Отсюда почтительно ожидавшая у причала толпа придворных казалась одним размытым разноцветным пятном в полутьме.

– Весь мир будет моим, – неожиданно добавил император, – Все народы склонятся перед куаньлинами и мое имя останется в памяти на вечные времена!, – краем глаза она увидела, как император горделиво вскидывает голову, края его ноздрей раздуваются.

Она предпочла бы промолчать. Слишком долго ей пришлось наблюдать, как придворные льстецы после победоносной Южной войны играют на тщеславии императора.

– Ты мне не веришь? – его голос чуть взлетел на последней ноте, и О-Лэи поторопилась ответить:

– Это несомненно будет так, мой господин.

– Ты становишься пресной, как твой дядя! – скривил губы Шуань-Ю.

" Это участь всех льстецов," – грустно подумала О-Лэи. Последнее время, – особенно с тех пор, как их мнения по этому поводу разошлись, она чувствовала, как интерес императора к ней стремительно угасает. Будь О-Лэи хотя бы чуть-чуть расчетливой, ей бы не составило труда вернуть императору то, чего он, несомненно, ждал от нее. Но она по-настоящему любит его. А любящий – беззащитен.

По мере того, как приближался берег, Шуань-Ю постукивал пальцами по резному подлокотнику все более нервно. О-Лэи знала, что он злится на нее. Последнее время он злится на нее все чаще, а она ничего не может с собой поделать. Есть два типа лжи – ложь слова и ложь души. Он требовал от нее этого последнего.

Лодка не успела ткнуться о берег, как император уже вышел на мощеный красноватым, потрескавшимся старым мрамором пол.

– Ло Фу! – не оборачиваясь, император с преувеличенным радушием шел навстречу своему последнему фавориту, который совсем недавно был безжалостно брошен здесь, на причале, дожидаться своего господина, изнывая от ревности. Теперь лицо Ло Фу, – шестнадцатилетнего сына недавно убитого варварами табэя из Восточной Гхор, – сияло от радости, словно озаренное солнцем.

– Мой господин! Я рад вашему возвращению! – он дрожащей рукой почтительно поцеловал протянутую ему монаршью руку.

О-Лэи знала, что эта сцена разыграна для нее, это ее наказание за молчаливый бунт. Ей отчаянно хотелось плакать.

– Мы скучали по тебе, – ласково сказал император, – Последнее время О-Эхэй не может сказать нам ничего по-настоящему интересного.

Императорское "мы" всегда появлялось в речи Шуань-Ю, когда он хотел подчеркнуть пропасть, отделявшую его от остальных. Она давно, очень давно не слышала его, когда император говорил с ней. Или о ней.

О-Лэи кожей почувствовала, как в ее несчастное, напряженное лицо впились десятки равнодушных, злорадных глаз.

– Сегодня эта темная осенняя вода нагнала на нас тоску, – голос Шуань-Ю вонзался в нее, как раскаленный прут, – Мы хотели бы развеяться за игрой в шашки хэ.

Что-то внутри нее встрепенулось: император всегда любил играть именно с ней, быть может, за игрой она сумеет смягчить его, что-то исправить… О-Лэи подняла на императора глаза.

– Ло Фу! Отныне мы оказываем тебе честь играть с нами.

Шуань-Ю улыбнулся ей холодной, мстительной улыбкой, развернулся и ушел, небрежно подав длинные рукава своего золотого императорского одеяния поспешно подскочившим придворным. Людские спины, обтянутые цветастыми узорчатыми шелками, сомкнулись у нее перед глазами, окружая Господина Шафрана и стараясь хотя бы малейшим жестом обратить на себя его внимание.

А она – она осталась одна на причале. Уходя, – или ей почудилось, – что старый жирный евнух Цао улыбнулся ей своей змеиной полуулыбочкой?

Внутри стремительно нарастало сосущее ощущение ужаса, словно она падает и падает в темный бездонный колодец. О-Лэи достаточно пробыла рядом с императором, чтобы знать, что означает такая вот показная немилость с его стороны. Она не просто наскучила императору – она вызвала монарший гнев, а Шуань-Ю последнее время становился все более и более сварливым и мстительным.

Медленно, словно древняя старуха, О-Лэи начала подниматься по широкой лестнице под бесстрастными взглядами дворцовых стражей. Ну вот и все. Конец этому почти трехлетнему полублаженству-полупытке. Одна маленькая возможность покривить душой, солгать чуть более тонко, чуть более искренне, – и всего этого бы сейчас не было. Шуань-Ю бы знал, что она делает это – и позволил бы этому случиться, как это происходило последнее время. Сейчас она бы прошла рядом с ним в Нефритовый зал, чувствуя, как всегда, его руку на своем плече, переставляла бы на доске прохладные нефритовые фигурки, а император бы рассмеялся ее шутке… А ведь было время, когда ему нравилась именно ее искренность.

О-Лэи, не удержавшись, всхлипнула, и почти побежала к своей комнате, которая, – все еще, но теперь уже ненадолго! – располагалась по соседству с покоями Шафранового Господина. Попадающиеся ей навстречу люди недоуменно и любопытно смотрели ей вслед, – скоро, совсем скоро они станут делать вид, что не замечают ее вовсе!

Когда темные полированные двери ее спальни закрылись за ее спиной, О-Лэи бессильно привалилась к ним. В горле что-то хрипло клокотало, но слезы, только что подступавшие к глазам, ушли бесследно, оставив в груди сухую, саднящую боль.

Она знала, что любить Шуань-Ю – чистое безумие. И все-таки сделала это.

Она снова вспомнила свой детский, совсем иной страх, лезущие в нос и глаза с непривычки концы обрезанных волос, и свои шаги по хрустальному полу Зала Приемов, – над ленивыми равнодушными рыбинами, плавающими прямо под ногами. Свою неожиданную выходку, одобрение в красивых карих глазах императора. Длинные холеные пальцы на своем плече. Разъяренный взгляд бывшего фаворита – Рри, – и опьяняющее, наполняющее все тело легкостью чувство победы.

О-Лэи содрогнулась. " Почти три года, " – прошептала она еле слышно сама себе, – " Никто из его фаворитов не продержался так долго."

Теперь ей лучше всего принести обет милостивой богине Иань. Тогда, может быть, ее мать не потеряет свое положение при дворе императрицы-матери, хотя шансов на это, если подумать, немного. Нанесет это удар и по позициям дяди – господин Той значительно упрочил свое положение с тех пор, как она стала приближенной к Господину Шафрана.

Остальное довершат завистники – те, кто все это время ненавидящим взглядом буравил ей спину. Теперь эта ненависть, словно змея, проснется от долгой спячки и вонзит в нее свои ядовитые зубы.

О-Лэи почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она распахнула настежь обе створки окна, и вместе с прохладным осенним ветром в комнату ворвался запах речной воды и далекие крики лодочников. В Шафрановом Чертоге был лучший вид на реку, и из своей спальни она могла видеть далеко-далеко, – темную маслянистую поверхность реки, белые барашки волн внизу, где они трутся о шершавую поверхность нижних этажей дворца, серую шуршащую, полную теней стену плавней на другом берегу, огоньки на воде и по берегам, плавной дугой уходившие за горизонт, – туда, где Великая Хэ приносит свои ржавые мутные воды к морю. Она, О-Лэи, никогда не была там, – только читала старые военные хроники о завоеваниях и древних битвах среди бескрайних москитных болот, которые затем осушали, чтобы превратить в благодатные поля, о строительстве морской крепости и двухпалубных пузатых кораблей – начала будущего могущества куаньлинов в южных морях. Если бы она, О-Лэи, была птицей, она могла бы долететь до устья всего за пять дней – столько, по рассказам, требуется почтовому голубю, чтобы преодолеть это расстояние.

Простые мысли принесли облегчение. О-Лэи, глубоко вдохнув, попыталась представить, как бы она сейчас, оставив за спиной все, все, все! – раскинула руки и полетела далеко-далеко, свободная и легкая, чувствуя только ветер, бьющий в лицо…

Она услышала движение за спиной, но не успела обернуться, когда какая-то неясная темная фигура метнулась к ней, зажала рот, захлебнувшийся криком, и одним движением перекинула через низенький широкий подоконник. Костяшками пальцев ударив женщину в висок, убийца скинул обмякшее тело вниз и, дождавшись глухого всплеска, осторожно вышел так же, как вошел, – через потайной ход, который, кроме него, был известен еще только самому Распорядителю Внутренних Покоев – светлейшему и наимудрейшему Дядюшке Цао.

Загрузка...