Книга таинств Деливеренс Дейн

Глава пятнадцатая

Карточки, аккуратно разложенные рядами на столе, походили на пасьянс. Конни поправила фитиль лампы, чтобы сделать ярче ее оранжевый свет, и, придвинув к себе один из стульев, села за стол, прижав колени к груди и вжав голову в плечи. Большинство карточек — обыкновенные рецепты: вареные раки, несколько видов пирогов, запеканки, блюда из курицы — все выпачканные в муке и захватанные руками, как любая часто используемая кухонная принадлежность.

Но были карточки и другие.

Оттолкнувшись от стола, Конни встала и начала ходить по комнате. Уже целый час она то садилась, то опять вскакивала, не в состоянии успокоиться. Силы иссякали, и потому так неприятно ощущались биение крови в венах, трепет нервов и прилив адреналина.

Конечно, нужно действовать разумно. Конни с опаской посмотрела на три карточки, лежащие отдельно от других. Это были отнюдь не рецепты.

В панике сбежав из Салемского парка, Конни примчалась на «вольво» домой, всю дорогу убеждая себя, что одуванчик — просто совпадение, а сама она переутомилась и слишком много времени проводит одна. Дома, разложив карточки на обеденном столе, она принялась тщательно и беспристрастно их изучать.

Конни вернулась к столу и взяла карточку, озаглавленную «Особенно хорошо для помидор». Нахмурившись, она вышла с ней из столовой в маленькую прихожую и присела на корточки перед засохшим цветком в треснувшем фарфоровом горшке. Понимая, как смешно выглядит со стороны, воздела одну руку над остатками растения и снова вслух прочитала фразу на карточке.

Ничего не произошло.

— Вот видишь? — сказала она Арло, который появился у ее ног. — Это усталость. Просто усталость.

Пес поднял на хозяйку удивленные глаза. Его шерсть почти не отличалась по цвету от покрашенных ступеней лестницы. Конни смотрела на него некоторое время, потом встала и вернулась в столовую. Арло семенил сзади.

На этот раз она остановилась перед одним из висящих кашпо, в котором скрючилась сухая клеома. Она засохла так давно, что от прикосновения листья разлетались в пыль. Кое-где между листьями виднелись остатки паутины — обитатели давно ее покинули. Из земли была словно высосана вся влага, и теперь между клубком корней и стенками горшка образовались глубокие впадины.

— Ладно, — сказала Конни, откладывая карточку и пристально глядя на мертвый цветок.

Она подняла руки и растопырила пальцы, будто поместив его под невидимый купол. Сдвинув брови, девушка сосредоточила внимание на центре воображаемой сферы — где-то глубоко внутри горшка.

— Pater in caelo, — пробормотала она, и в ладонях стало горячо покалывать. — Te oro et obsecro in benignitate tua. — И невидимая сфера под пальцами засветилась голубым сиянием. Нервы задергались от боли. — Ut sinas hanc herbam, vel piantam, crescere et vigere catena temporis non vinetam, — закончила она.

Светящийся голубой шар стал плотным, и от ее ладоней и кончиков пальцев стали бить маленькие зигзаги молний в центр керамического кашпо. В тот же миг мертвые черные листья клеомы начали расправляться от хлынувшей в них влаги, наливаясь свежей восковой зеленью. Они поднимались, раскачиваясь и похрустывая, а с края горшка уже свесились новые, маленькие листики. Когда Конни уронила руки, столовую наполнил запах влажной земли, а клеома тихо покачивала толстыми листьями в знойном вечернем воздухе.

Конни отшатнулась, схватившись за край стола и прерывисто дыша. Горячие слезы брызнули из глаз, и вдруг она поняла, что с каждым вздохом из груди вырывается громкий болезненный стон. Нащупав рукой и подтянув к себе стул, девушка упала на него. Схватившись за живот, подалась вперед и положила лоб на колени, почти задыхаясь от рыданий.

Перед ее мысленным взором летали и перемешивались картинки гигантской головоломки. На них были лица разных женщин. Картинки менялись местами и сталкивались, и постепенно головоломка стала складываться. Вот бабушка, ее темно-серые волосы собраны в пучок, а светлые глаза сверкают. Она срывает с ветки большой блестящий помидор. Видение растворилось, уступив место образу молодой, розовощекой женщины в белоснежном льняном чепце, обрамляющем лицо, и простой пуританской пелерине на плечах — Деливеренс, по крайней мере как Конни ее представляла. Ее губы беззвучно двигаются, она читает что-то в большой раскрытой книге. Потом появилась измученная заботами женщина, загорелая и усталая — Пруденс. Она передает какой-то сверток в руки незнакомцу. Последней Конни увидела Грейс. Ее прямые волосы ниспадают на плечи, и она на кухне в Санта-Фе водит руками над головой рыдающей женщины.

И у всех светлые глаза.

Конни выпрямилась, потирая ладонями горячий лоб. Опустив руки, она увидела Арло, обеспокоенно уткнувшего морду ей в колени, и за ним, на стене, портрет Темперенс Хоббс, кем бы она ни была — с покатыми плечами и осиной талией. Она смотрела на Конни и загадочно улыбалась.

— Этого не может быть! — шептала Конни, раскачиваясь взад-вперед на стуле. Она должна немедленно поговорить с Грейс. Но бабушка! Глаза Конни заметались по комнате, задержавшись на почерневших кувшинах в столовой, потом на маленькой кукле из кукурузных листьев в платье из грубой ткани и, наконец, на мотке пряжи на каминной полке, рядом с которым лежала семейная Библия, где Конни нашла имя Деливеренс.

Круг, выжженный на двери.

Конни вскочила и помчалась к телефону. Она уже схватила трубку стоящего в прихожей телефона, когда приоткрылась входная дверь. Конни замерла на месте.

— Конни? — позвал Сэм, заглядывая в щель.

Услышав его голос, Конни вскрикнула от радости и облегчения. Бросив трубку, она кинулась Сэму на шею, вдыхая соленый аромат его кожи, смешанный с запахом краски, капельками осевшей в волосах.

— Ну что ты, — смущенно проговорил он, осторожно кладя руки на ее дрожащую спину, а потом на талию.

Конни крепче сжала объятия, стараясь преодолеть сопротивление его мышц и вжимаясь подбородком в ямку между плечом и шеей. Наконец она почувствовала, что он расслабился. Некоторое время они стояли, обнявшись. Входная дверь все еще была открыта. Арло вышел из столовой и, обогнув две пары ног, направился в сад.

— Сэм, — произнесла она приглушенным голосом.

Теперь Конни вспомнила, что позвонила ему, едва вернувшись домой. Задыхаясь от волнения, она оставила сообщение о том, что произошло на Салемском пустыре, и попросила о встрече. И совершенно об этом забыла.

— Давай сядем, — предложил Сэм, увлекая девушку в гостиную. Удобно устроив ее в кресле, он подтащил к себе гобеленовый пуф и сел у ее ног. Уперев загорелые руки в колени, выжидательно взглянул на нее. — Итак, — начал он, — ты прочитала вслух карточку, и одуванчик улетел?

Она прочитала на его лице беспокойство, но под ним скрывалась неподдельная тревога. Она видела по глазам, несмотря на их блеск, что он ей не верит. Да и с чего?

— Сэм, он не просто улетел, — нетерпеливо сказала она. Надо ли его убеждать? Или пусть он убедит ее, что все это глупости? — Я сделала так, что он улетел. Я прочитала латинскую фразу на бабушкиной карточке, и он взялся из ниоткуда, зацвел и засох. И все в одно мгновение!

— Ладно, — сказал Сэм. — Но сама понимаешь, может, ты не заметила и случайно выдохнула, вот он и улетел. Логично же?

Он дружески подтолкнул ее рукой. Какое у него усталое лицо, — заметила Конни. Ее внутренний голос подсказывал, что Сэм, конечно, сочтет ее сумасшедшей, если она не сменит тему. Любой разумный человек отстранился бы. Нашлись бы причины, не связанные с ней напрямую, а вскоре он исчез бы из ее жизни навсегда.

— Наверное, — выдавила из себя Конни. И сделала вид, что приняла решение. — Да, я думаю, ты прав. Так было бы логично.

Она не смотрела Сэму в глаза. Вместо этого, сложив руки на груди, уставилась на потертый ковер на полу.

Сэм наклонился и стал тереть пальцами виски, лоб и подбородок. Конни вдруг осознала, что еще не спросила, как идет у него работа. Он целый день один проболтался на верхотуре, покрывая краской все щели и уголки под самым сводом церкви, где скапливалась жара.

— Как там золочение? — спросила она, протягивая руку и убирая у него со лба прядь волос. Лоб был весь в поту, и как только ее пальцы коснулись его кожи, она почувствовала, как его усталость перетекла ей в руку, невыносимо отяжеляя ее.

— Хорошо, очень хорошо. Немного жарко, но хорошо.

Он вздохнул. Конни провела большим пальцем у него между бровей и вдруг решила проверить себя. Через нервные окончания на кончиках пальцев она попыталась направить в его организм приказ расслабиться. И с изумлением почувствовала, как напряжение тканей под ее рукой уменьшилось, а Сэм почти неслышно вздохнул. Конни отняла руку, глядя на нее с нескрываемым удивлением. На лбу у Сэма еще несколько мгновений светился светло-голубой отпечаток ее большого пальца, а потом исчез. Она ошеломленно уставилась на Сэма, который словно не заметил ничего необычного.

Он пересел с пуфа на кресло около камина и прижал ладони к глазам.

— Как я рад, что с тобой все в порядке, — сказал он.

Помедлив в нерешительности, Конни забралась к нему на колени, обхватив одной рукой за шею. Сэм обнял ее за талию и притянул к себе.

— Ты мне оставила такое сумасбродное сообщение. Я испугался за тебя, — прошептал он ей в волосы.

Она улыбнулась.

— Правда?

— Да, — ответил Сэм, обнимая ее крепче. Девушка почувствовала на колене тепло его ладони, такое уютное и требовательное.

Конни положила ему голову на грудь, надеясь, что пока усыпила его любопытство. Первый раз за день замешательство и беспокойство оставили ее, уступив место восхитительному осознанию близости Сэма. И так они сидели некоторое время, не говоря ни слова. Он тихонько поглаживал ее по бедру.

— Сэм, — наконец сказала она, уткнувшись в его испачканную краской рубашку.

— Да? — отозвался он, поглаживая Конни по спине.

Он коснулся губами ее затылка, и его дыхание шевельнуло мягкий пушок на шее, вызвав приятный трепет.

Она кашлянула.

— Если хочешь, можешь остаться на ночь.

Ей показалось, что приглашение прозвучало жалобно. Мгновенно ей пришли на память все возвышенные беседы, через которые она страдальчески прошла в колледже, — с парнями, словно покрытыми цельным слоем высокомерия, через который она даже не знала, как пробиться. Она ждала его ответа, боясь, что Сэм посмеется над ней.

Он действительно рассмеялся, но по-доброму и сильнее прижал ее к себе. Через мягкую фланелевую рубашку она ощущала тепло его кожи, а смех эхом отозвался в ее груди. Он слегка потерся подбородком о ее лоб. Конни тихонько выдохнула, только сейчас осознав, что задерживала дыхание.

— Какое облегчение, — воскликнул Сэм, открывая глаза. — Ты меня спасла от выдумывания какой-нибудь глупости, вроде защиты тебя от хулиганов!

Она повернулась к нему, и он поцеловал ее, потом еще, глубже и крепче, нежно проводя рукой по волосам и шее.

Не успела она понять, что происходит, как Сэм встал и, подхватив ее на руки, пошел к лестнице.

— Хватит, — проговорил он хрипловатым голосом.

Конни восторженно засмеялась, откинув голову назад, и едва успела пригнуть ее, чтобы не ушибиться о балку.

По узкой лестнице они поднимались наверх, в старинную спальню.

Глава шестнадцатая

В холле перед кабинетом Мэннинга Чилтона на историческом факультете Гарварда стояла выкрашенная в черный цвет деревянная скамья, жесткая спинка которой — как у виндзорских стульев — отбивала всякую охоту сидеть. Конни раскрыла левую ладонь и стала один за другим сгибать пальцы и по очереди касаясь ими большого пальца.

Вчера ночью она уступила уговорам Сэма и показала ему карточку с латинским заклинанием, и он прочел его вслух несколько раз. Один раз, читая, он протянул руку к одному из засохших цветов в гостиной. Все безрезультатно.

— Видишь? — сказал он. — Это было просто совпадение.

— Знаю, — ответила Конни. — Наверное, слишком много работала.

— У тебя слишком много ведьм в голове, Корнелл, — поддразнил он.

Но теперь возникла новая загадка — почему заклинание не сработало в устах Сэма? Любое доступное объяснение расползалось, как мокрая бумага в руках. Сэму было достаточно того, что это просто карточка. А что касалось Конни… Чем дальше в прошлое уходило воскрешение клеомы, тем менее реальным оно казалось. И все-таки оно произошло.

Конни глянула на часы. Не в привычке Чилтона заставлять ждать. В отличие от Джанин Сильвы, вечно опаздывающей и запыхавшейся, Чилтон строго придерживался расписания. Его присутственные часы оставались неизменными даже в ленивые летние дни, когда все преподаватели спешили покинуть университетский городок.

Она покачала сандалией, свесив ее с ноги, стараясь не смотреть на тревожный пейзаж с луной и солнцем. Неловко подвигала плечами — они упирались в среднюю рейку, на которой был вырезан герб университета и слово Veritas — правда. Приподнятый орнамент впивался в спину, и Конни наклонилась вперед, опершись локтями о колени, чтобы расслабиться.

Не похоже на Чилтона, но, возможно, он просто забыл о назначенной встрече.

Она наклонилась к сумке, ища что-нибудь почитать, и тут дверь кабинета отворилась, и Конни краем глаза увидела пару элегантных мокасин. Она подняла голову и встретилась взглядом с бледным, уставшим Мэннингом Чилтоном.

— Конни, девочка моя, — немного напряженно обратился он к ней. — У нас ведь с вами встреча? Ну что же вы не заходите…

Подхватив сумку, Конни последовала за ним.

При виде озабоченного лица Чилтона вчерашние события отодвинулись на самый дальний план, сейчас самое главное — разговор с руководителем.

Стол Чилтона — обычно пустое сверкающее пространство полированного дуба — был завален бумагами, целые барханы которых скопились по краям. Под рукой громоздилась стопка книг, ощетинившихся закладками. Прямо перед профессором лежал большой исписанный блокнот. Чуть подальше стояла измученная пепельница, а на мундштуке трубки виднелись следы зубов. По одному из листков, торчавших из-под зеленой лампы, расплылось кофейное пятно. Чилтон сидел, откинувшись на спинку стула и сложив пальцы куполом перед подбородком. Слегка покачиваясь на стуле и не глядя на Конни, он, казалось, почти не замечал ее присутствия.

— Профессор Чилтон? — сказала она, пытаясь поймать его взгляд.

Он качнулся еще раз, потом моргнул и, наконец, посмотрел на Конни. Выглядел Чилтон намного старше, волосы еще больше побелели, а кожа пожелтела. Наверное, работа выматывает его гораздо больше, чем предполагала Джанин. В первый раз за многие годы Конни захотелось его пожалеть и защитить. Она представила град презрительных насмешек, сыпавшийся на него на той конференции. Возможно, исследование Чилтона — слишком эзотерическое и философское — вышло за рамки традиционной науки.

Она уже испытывала гордость, что ей выпало работать с человеком, не побоявшимся изменить взгляд на историю.

— Конни, как продвигаются дела с вашей книгой теней?! — вдруг рявкнул он, врываясь в ее размышления.

Тепло и свет рассеялись, оставив Конни трепетать от страха точно провинившуюся студентку перед преподавателем.

— С книгой теней? — переспросила Конни и поправила его дрожащим голосом: — Последние данные говорят о том, что это своего рода альманах.

— Девочка моя, я провел свое собственное расследование, — сказал он, подаваясь вперед. — «Книга теней» — это современный термин, обозначающий собрание рецептов и заклинаний, которые данная ведьма считала наиболее действенными. Книга часто передавалась по наследству. Можете, если хотите, называть ее альманахом, но на самом деле это книга теней. Если вы до сих пор этого не знаете, значит, вам еще предстоит ее найти. Так как обстоят дела?

Он положил руки на стол и выжидающе посмотрел на Конни.

«Книга теней»? Какое нелепое название. Интересно, где он проводил свое «расследование»? И именно в тот момент, когда его собственная работа в таком шатком положении! Конни охватила ревность и злость — занимался бы лучше своим докладом.

Она мысленно отобрала несколько фактов, которыми хотела поделиться, и убрала подальше все остальные. Он узнает, куда привели поиски книги, а вот о ее содержании она умолчит.

— Выяснилось, что книгу диаксировали из Литературного общества в 1870-х. Я решила поискать в архивах аукционного дома…

— «Сэкет», — поскучневшим голосом перебил ее Чилтон.

— Да, — удивленно подняла брови Конни. — Откуда вы знаете?

— Девочка моя, все бостонские аукционы в девятнадцатом веке проводились домом «Сэкет».

Он махнул рукой, смерив Конни удивленным взглядом — как она этого еще не знает?

Конни храбро продолжала:

— Библиотекарь в Литературном обществе уверена, что книгу мог приобрести коллекционер ранних изданий энциклопедии «Американа». Наверняка она оставила след, переходя из рук в руки. Мне потребуется время.

Чилтон засопел и потянулся за трубкой, лежащей на пепельнице.

— Время… — холодно повторил он.

Не отрывая глаз от Конни, профессор зачерпнул табак из кисета в верхнем ящике стола и набил трубку. Конни почувствовала сладкий аромат табака из магазина на главной площади. Наверное, Чилтон начал курить трубку еще в студенчестве — хотелось выглядеть солидно и изысканно. Она представила Чилтона-подростка: прилизанные волосы, небрежно завязанный галстук-бабочка. Он открывает стеклянную шкатулку с высушенными табачными листьями. Но видение исчезло от неодобрительного взгляда аристократа, сидящего напротив.

— Конни, — начал он, затянувшись, — я не хотел вам говорить до того, как вы найдете книгу, но, вижу, вам необходим мощный стимул.

Конни негодующе посмотрела на него. Чего он ждет? На работу нужно время. Он, как никто другой, должен это понять.

— В конце сентября, как вы знаете, я приглашен на конференцию Ассоциации специалистов по истории колониальной Америки. Там я представлю результаты своего исследования алхимической практики и колдовской мысли в начале истории Америки. Оно привлекло значительный интерес. Я бы хотел, чтобы мы сделали совместный доклад.

Попыхивая трубкой, он смущенно смотрел на Конни, словно ожидая потока благодарностей за свое предложение. Конни, конечно, удивилась и обрадовалась. Еще бы: делать доклад вместе с научным руководителем — действительно большая честь. Но облачко сомнения не исчезало с горизонта: она помнила, как отзывалась о его работе Джанин. Она вопросительно смотрела на Чилтона.

Не дождавшись бури эмоций, Чилтон явно занервничал, однако взял себя в руки. Слегка кашлянув, он заговорил снова:

— Я уверен, вы знаете, насколько уникальна подобная возможность для аспиранта на данной ступени карьеры. Я был бы счастлив предоставить вам такую почетную аудиторию. К тому же велика вероятность того, что на конференции завяжутся профессиональные знакомства. — Он понизил голос. — Профессиональные знакомства, важные для карьеры. Тем не менее я не смогу представить вас коллегам, если книга все еще не будет найдена. Как видите, мы в небольшом затруднении.

Конни сглотнула и решила действовать осторожно:

— Профессор Чилтон, — начала она, — возможно, если вы хотя бы в общих чертах обрисовали тему вашего доклада, мне будет легче подготовиться.

Он проговорил, тщательно взвешивая каждое слово:

— Весьма благоразумный вопрос. И на этот вопрос я смогу ответить, как только вы принесете мне книгу.

— Ясно, — сказала она.

Чилтон смотрел на нее, посасывая трубку и выпуская сладковатый дым, собиравшийся облаком вокруг головы.

— Правда? — спросил он, откидываясь на спинку стула.

— Да, — ответила Конни, чувствуя беспокойство. — И спасибо вам. Это замечательная возможность. Я вас не разочарую.

Она словно произносила заготовленный текст, не задумываясь. Не глядя на Чилтона, девушка встала и, взяв сумку, стала пятиться к двери, шажок за шажком, пока не нащупала медную ручку. Уже выйдя в коридор, она услышала звучный голос профессора:

— Найдите книгу, Конни.

Щелкнув, дверь закрылась.

Глава семнадцатая

Поезд остановился, и народ, образовавший запруду у дверей, стал выливаться наружу — сначала тоненьким ручейком, а потом широкой рекой. Конни чувствовала, как бурлящим течением ее выносит на платформу подземки, и старалась не вдыхать запахи одеколона, пота, горячего асфальта и резины. Она прижала к себе сумку и отдалась потоку, который потащил ее по перрону, потом вверх по лестнице, мимо спящего на грязном матрасе бомжа к выходу со станции Арлингтон и на открытом пространстве городского парка потерял силу, разбившись на группы по два-три человека.

Конни остановилась под изящной плакучей ивой, ветви которой доставали до земли. Отдышалась в тени, наслаждаясь ветерком, приятно остужавшим кожу.

Несмотря на то, что Бостон вобрал в себя огромное число опрятных благообразных городков на северо-востоке штата Массачусетс, каждый из них, подобно феодальному княжеству, как мог, сохранял свое лицо, тем самым немало удивляя приезжих. Детство Конни прошло в окруженном лесами Конкорде, а теперь она жила в кирпичном Кембридже. Но ни тогда, ни сейчас она не осмеливалась заглядывать в центр Бостона. Пока не понимая, куда идти, Конни стала разглядывать лужайку, простиравшуюся от Бойлстон-стрит до паркового пруда. По пруду плавали на лодках туристы, скрываясь из виду под мостом. Пошарив в сумке, Конни вытащила смятую бумажку с адресом, который ей продиктовали по телефону.

— Провиденс-стрит, — прочитала она.

Это наверняка где-то рядом, но в центре Бостона она всегда терялась. Конни привыкла идти наугад мимо одинаковых домов, пока не окажется на нужной улице.

На другой стороне улицы высился отель «Риту-Карлтон», окруженный неброскими линкольнами; позади Конни, на углу, перед витринами ювелирного дома «Шрив и К°», женщины, увешанные фирменными пакетами, рассматривали сверкающие товары.

Конни снова решила действовать наугад и перешла забитую машинами улицу. Минут через десять, к своему удивлению, она уже открывала внушительные двери аукционного дома «Сэкет». В прохладном вестибюле, как во многих учреждениях Бостона, все дышало сдержанной, слегка поблекшей роскошью. Индийский ковер на полу истерся и кое-где пострадал от моли. Над потрескавшимся кожаным диваном висела потемневшая от табачного дыма картина в позолоченной раме. На полотне был изображен клипер под раздутыми парусами. Несколько экземпляров журнала «Янки хоум» десятилетней давности веером лежали на скромном кофейном столике. Нью-Йорк смотрит в будущее, — подумала Конни, — а Бостон норовит оглянуться в прошлое. Расписавшись фломастером в книге для посетителей, она поднялась по лестнице в главную галерею.

Здесь шли приготовления к аукционной продаже картин второстепенных американских пейзажистов. Огромные полотна, изображающие зловеще хмурое небо и поваленные стволы деревьев, перемежались с посредственными видами моря, по которому на всех парусах летели клиперы. На верхней площадке лестницы девушку чуть не сбила с ног заледеневшая Глостерская бухта — из-под рамы едва виднелись ноги рабочего, несущего холст.

Несколько минут Конни толкали и наступали на ноги, пока она не обратилась к рабочему, который только что прислонил к стене картину с замерзшей бухтой. Тот кивнул на темную дверь в дальнем конце галереи.

Войдя в нее, Конни оказалась в длинном коридоре с деревянными дверьми, на каждой из которых висела табличка с названием отдела. Она прошла мимо «Музыкальных инструментов», «Гравюр и бумажных изданий» и остановилась перед «Редкими рукописями и книгами». Дверь, поскрипывая, открылась от легкого прикосновения руки — Конни не успела даже постучать. Комната была забита папками и бумагами, а за столом сидел пухлый добродушного вида человек с прикрепленными к очкам ювелирными окулярами.

— Да?.. — сказал он, слегка приподнявшись — как любой джентльмен, который, однако, всегда спешит. Он явно не намеревался представляться — напротив, ждал, когда это сделает Конни. — Садитесь, садитесь. — Он махнул рукой на кипу бумаг, под которыми, как оказалось, прятался стул. Конни осторожно сняла бумаги — в основном аукционные каталоги — и переложила на пол.

— Простите, — начала она, — но вы мистер…

— Битон, да, — подтвердил он, не переставая листать каталог, лежащий перед ним на столе. — Должен признаться, меня уже давно не спрашивали ни о чем, достойном исследования. — Он презрительно фыркнул. — Уже мало кто что понимает в коллекционировании. А потом мне сказали о вас. С кем вы говорили?

Конни начала было отвечать, но мистер Битон ее прервал:

— Не важно. Эти девчонки на телефоне… только и мечтают, что выйти замуж! Я им говорю: езжайте в Нью-Йорк! Так разве они послушают? — Он перелистнул страницу. — Интеллекта никакого, бедняжки. Едут сюда из Маунт-Холиока и Уэллсли и думают, мол, уж с моим-то дипломом по истории искусств я найду кого-нибудь со средствами! Как будто коллекционирование — это просто собирание!

Он почти выплюнул последнее слово и поднял бледную руку поправить окуляры.

Конни с трудом сдерживала улыбку.

— Собственно говоря, — начала она, — я училась в Маунт…

— Скажите, мисс Гудвин, — грозно прервал ее мистер Битон, — как вы думаете, что является признаком настоящего коллекционерского чутья? А? — Он сделал закладку в каталоге, который так внимательно изучал, и достал толстую папку. — Приобретать все, что можешь себе позволить?

— Нет? — робко спросила Конни.

— Или просто скупать символы вкуса и достатка, которые вам рекомендует дизайнер?

— Гм… — засомневалась Конни.

— А может, это совершенствование вкуса с помощью исследований и наблюдений? Развитие понимания того, что отличает просто дорогую вещь от действительно редкой, с помощью дисциплины и самообразования?

Он глядел на нее поверх окуляров. Конни открыла рот, но сначала ничего не могла сказать. Мистер Битон ждал, барабаня пальцами по столу.

— Дисциплина, — наконец сказала она.

— Именно! — воскликнул он, подтолкнув ей через стол каталог с папкой. — Юниус Лоренс!

Он опасно размахивал локтем рядом со стопкой бумаг прямо на краю стола.

— Простите? — не поняла Конни, просматривая документы, которые он ей дал.

— Тот, кто скупил все собрание Салемского литературного общества в 1877 году. Конечно, через посредника — не хотел выставлять напоказ свою неразборчивость. И правильно!

Мистер Битон откинулся в кресле.

Конни внимательно прочитала каталог с рекламой выставки-продажи с приблизительной ценой редких книг, к которым альманах явно не принадлежал. Она взяла папку — на первом листе была указана сумма, за которую приобрели коллекцию, с поручительствами от безымянной холдинговой компании. Дальше шли квитанции и доверенности, указывающие на некого Юниуса Лоренса из Бэк-Бэй в Бостоне, штат Массачусетс.

— Но кто он? — подняла голову Конни.

Мистер Битон издал смешок.

— Промышленник. Из новых. Сколотил состояние на чем-то непотребном — добыче гранита, если не ошибаюсь. И как все джентльмены такого сорта, принялся завоевывать доверие общества.

— Но зачем ему книги? — запуталась Конни.

— Ну, он покупал не только книги, — ответил мистер Битон. — Приобретал мебель — в основном викторианское барахло. А еще несколько пейзажей американских художников. Видимо, посоветовали в том отделе. Один-два даже попали в Художественный музей. Он не просто так тратил деньги. Кстати, одно из полотен, небольшое, сейчас вешают наверху. Фитц Хью Лейн. Люминизм. Возможно, подделка. Но мы о книгах, мисс Гудвин. Как вы думаете, зачем ему понадобились книги?

Он смотрел на Конни, а кабинетная пыль заползала ей в нос и подбиралась к горлу. Глаза начинали слезиться. В самом деле, кому нужно было покупать старые книги? И тем более дорогие.

— Чтобы поставить в новую библиотеку! — словно в ответ ее мыслям, воскликнул он. — До вашего прихода я навел кое-какие справки. В 1874 году он начал строить новый дом на Бикон-стрит — где-то здесь есть эскизы, — и архитектор, разумеется, отвел помещение под библиотеку. — Битон засопел. — Хозяин-то горняк! Книг сроду не собирал, а тут срочно понадобилось. В декабре 1877 года его жена — кстати, дальняя родственница Кэботов, но из обедневших — устроила вечеринку.

Он сунул Конни в руки пожелтевшую газетную вырезку с колонкой светской хроники и снимком дома.

— Самая изысканная вечеринка года, которая открыла Лоренсу двери в светское общество. Благо в доме оказалось полно старинных книг. Гораздо проще влиться в общество, если иметь все его атрибуты. Когда подошло время, его дочери очень многого добились.

Битон, лукаво усмехнувшись, передвинул окуляры на лоб. Он говорил об аферистах столетней давности так, будто знал их лично. Родственные и семейные связи бостонских аристократов, их банковские счета и светские сплетни — в его рассказах все бурлило жизнью. Конни иногда забывала, что хороший историк не должен пренебрегать слухами. Она вернула ему листочек.

— Как интересно, — сказала Конни, недоумевая, чем это способно помочь в поисках альманаха Деливеренс Дейн, — я никогда не слышала о Лоренсах.

— Он передал свою коллекцию в дар Бостонской общественной библиотеке в 1891 году — она заняла целое крыло. Выдал замуж дочерей, о которых, правда, ничего больше неизвестно. Семья потеряла деньги в крахе 1929 года и продала дом местному колледжу. — Битон фыркнул.

— Вы думаете, альманах, который я ищу, мог оказаться в Общественной библиотеке? Или остался у одной из дочерей? — спросила Конни.

— О, не думаю, — ответил Битон. — Здесь, в отделе Редких рукописей и книг, мы отслеживаем большинство коллекций, которые проходят через наши руки. — Он говорил с важностью и знанием дела. — Естественно, мы надеялись, что семья вспомнит о нас, если захочет передать собрание по наследству. Но насколько я знаю, — мистер Битон перевернул еще несколько страниц в папке, — несколько книг осталось у дочерей — не любительниц чтения. А после смерти Юниуса Лоренса в 1925 году, — он порылся в папке и передал Конни вырезку из «Геральд трибьюн» с некрологом: «Юниус Лоренс, филантроп, гранитный магнат, скончался в возрасте 74 лет», — собрание было передано… где же это? А, вот — в Гарвард.

В руках у Конни оказался листок — копия завещания, подтверждающего благотворительный акт. Его дочери очень пожалели об этом через четыре года, — подумала она, пока последняя фраза Битона оседала в сознании. И тут..

— Подождите… Гарвард? — переспросила она тихим голосом.

— Ну конечно! — воскликнул Битон. — Им, по-моему, все равно, откуда что взялось. — Он глянул на Конни, подняв бровь.

В голове у Конни словно разом заработали все шестеренки, а пальцы вцепились в завещание Юниуса Лоренса.

— Как вы думаете, сам Юниус Лоренс читал хоть одну книгу из тех, что выкупил у Литературного общества? — спросила она. Голос звучал откуда-то издалека.

Мистер Битон сжал губы, секунду раздумывая.

— Маловероятно, — наконец сказал он. — Думаю, был слишком занят деньгами.

Значит, все это время книга хранилась в Гарварде! Конни посмотрела на завещание и затем подняла глаза на Битона, который казался пигмеем рядом с кипами драгоценных бумаг. Он слегка улыбнулся в ответ.

— Спасибо, вы мне очень помогли, — сказала она, стараясь говорить ровным голосом. — Можно ли снять копию списка?

— Он ваш, — замахал руками Битон и вздохнул. — Вот если бы сегодняшние коллекционеры проявляли такой же интерес, как и вы, мисс Гудвин… — Он покачал головой. — Но увы…

— Да, действительно, — сказала Конни, вставая. Мысленно она уже летела сквозь мраморные стены в Уайденеровскую библиотеку, где ее ждал альманах Деливеренс Дейн. Ведь уже завтра его можно будет найти! А потом выяснить, зачем он Чилтону. Книга все ускользала от нее, но теперь наконец стало известно, где искать. — Спасибо большое.

— Удачи! — как показалось, крикнул ей вслед мистер Битон, когда Конни уже бежала по коридору, прижав к груди копию завещания Юниуса Лоренса.

— Мама, она в Гарварде! — прокричала Конни, как только на том конце провода — в пустыне Санта-Фе — сняли трубку.

— Кто? — спросила Грейс Гудвин.

Конни вздохнула.

— Не кто, а что. Книга Деливеренс. Я сегодня общалась с потрясающим человеком. Он за меня провел уже половину исследования.

Она потащила за собой телефонный провод, по привычке ходя кругами по бабушкиной столовой и в темноте пробегая рукой по предметам.

— Какая удача, — сказала Грейс не без иронии. — Ты его хоть поблагодарила?

— Мама! — досадливо буркнула Конни.

— Да, дорогая, я знаю. — Грейс шмыгнула носом. — Так что ты будешь делать дальше? Искать в каталоге «Ту самую книгу»?

Грейс совсем по-детски хихикнула — тоненько и игриво.

— Хотелось бы, — ответила Конни.

Неизвестно, как обозначили книгу в каталоге. К тому же найти альманах в центральной библиотеке Гарварда не так-то просто — даром что под боком. По размерам и сложности организации она могла сравниться с Публичной библиотекой Нью-Йорка. У Конни, как у многих аспирантов, были свои излюбленные отделы, и вся остальная библиотека тонула для нее во мгле, простираясь под университетом немыслимыми кротовыми ходами. Даже если вы знали, что искать, обойти все было почти невозможно. Конни стало не по себе при мысли о предстоящей гигантской работе.

— Но ведь никто тебя не заставляет ее искать, — заметила Грейс.

Конни сжала челюсти и стиснула пальцами пузатый заварочный чайник на журнальном столике.

— Чилтон хочет сделать меня соавтором своего доклада на осенней конференции Ассоциации специалистов по истории колониальной Америки. Если я этого хочу, нужно найти книгу.

— А ты действительно хочешь? Что-то голос не очень радостный.

Грейс говорила мягко, но Конни уловила нотки упрека. Было слышно, как Грейс, чуть не выронив трубку, зажала ее поудобнее плечом. Руками она явно делала что-то еще.

— Это уникальная возможность! — воскликнула Конни, осознавая, что пытается убедить не только маму, но и себя.

Засунув палец за ремень шорт, она прислонилась к бабушкиному серванту.

— Так ты говоришь… — начала Грейс, а потом добавила вполголоса: — Черт!

— Что ты там делаешь? — спросила Конни. — Готовишь, что ли?

— Нет, — выдавила Грейс. — Пытаюсь пересадить суккуленты. На них плохо действует погода. Я уже все руки поранила о колючки.

Конни услышала, как Грейс поднесла ко рту ладонь и стала сосать ранку.

— Это же кактусы! — сказала Конни. — Они любят жару!

— Да, но не такую. Сейчас у нас теплый цикл, — рассеянно сказала Грейс, и Конни поняла, что она отвлеклась на свою руку. — Это естественный процесс, но уж слишком быстрый из-за озоновых дыр. Мои бедные алоэ этого не переносят.

— Озоновые дыры? — повторила Конни.

Грейс вздохнула.

— Почитай газеты, дорогая.

Конни бросила взгляд на широкие листья клеомы.

— Я… — Она хотела спросить Грейс о карточке с латинской фразой, но не знала, с чего начать. — Пока я здесь живу, с цветами происходят странные вещи.

— Я не удивлена, — сказала Грейс. — Ты всегда здорово управлялась с растениями, пока не пошла в науку.

— Ну… это не совсем то, — тихо сказала Конни. — Мама, на кухне я нашла бабушкины карточки с рецептами… А потом случилось нечто необъяснимое.

Мама тихо засмеялась.

— Знаешь, — сказала она, — самонадеянно утверждать, что все объяснимо. Возьми хотя бы связь людей и условий их жизни. Я сюда переехала еще и потому, что в этой части планеты получу знания, отличные от тех, что дала мне Новая Англия. Здесь другой воздух, другие растения, почва, и солнце светит по-другому. Наши тела — живые, дышащие организмы, об этом легко забыть. На нас влияют ритмы окружающего мира. Мало кто понимает, что земля живет циклами — единицами более высокого уровня, чем времена года. Все думают, что мир вокруг существует в постоянно статическом состоянии. Ну это же глупо.

— Мама, — попыталась прервать ее Конни.

— Или вот, например, с озоном. Ведь проблема не в потеплении как таковом, а в его скорости. Оно происходит раньше, чем нужно. Планетарные ритмы влияют на все вокруг. Погода и растительность будут меняться, животные потеряют свою среду обитания. — Конни услышала, как Грейс силится вытащить из горшка большой кактус и земля сыплется на плиты патио. — Многие просто этого еще не понимают. — Грейс помолчала. — Все, что касается нас, неразрывно связано с жизнью планеты: наши ауры, тела, то влияние, какое мы оказываем на других, черты характера, намерения — все, что ни возьми. И все это может проявиться ярче.

— Мама! — не сдавалась Конни. — Послушай же!

— Кстати, — продолжала Грейс, ничуть не смущаясь, — ты знаешь, что пример такого сбоя в ритме уже происходил в истории, только в обратном направлении? Северная Америка представляла собой ледниковый период в миниатюре, когда сюда прибыли первые поселенцы. Это правда! — Грейс шумно дышала в телефон, и Конни отодвинула трубку от уха. В этот момент Арло вышел из-под стола и, вильнув хвостом, направился в кухню. — …Была одна из причин, почему столько людей умерло в те первые зимы, — говорила Грейс, когда Конни снова приложила трубку к уху. — Ты когда-нибудь читала, как одевались люди в восемнадцатом веке?

Конни грустно улыбнулась.

— Мама, я специалист по истории колониального периода, — терпеливо сказала она.

— Значит, ты понимаешь, о чем я говорю. Многослойная одежда из шерсти была бы сейчас ни к чему в Новой Англии — в такую-то погоду! — Она опять закряхтела, видимо, поднимая очередной тяжелый горшок. — А янки были очень практичны.

Конни набрала в легкие воздуха, чтобы опровергнуть мамину сомнительную логику, но Грейс снова ее прервала.

— Этот ледниковый период достиг своего пика в 1690-е, — заявила она безапелляционно. — Какой позор, в самом деле. Никто не сможет предугадать, как повернутся события.

Она вздохнула, не без горечи.

1692 год.

Конни замерла, сжав трубку. Неосознанно она схватилась рукой за сервант, чтобы не упасть.

— Мама, — сказала она глухим голосом, — зачем ты мне все это рассказываешь?

Грейс усмехнулась.

— Просто размышляю вслух, дорогая. И советую тебе воспринимать свое тело таким, какое оно есть — гармонией случайностей, подобранных великой Богиней. Оно вплетено в этот мир собственными нитями. Ладно, скажи мне лучше, как там Арло? Не забываешь его кормить?

— Нет, я…

Конни осеклась. Грейс всегда говорила загадочным стилем приверженцев Эры Водолея. Конни понимала, что Грейс сообщила ей что-то очень важное, но на каком-то своем языке. Девушка посмотрела на себя в зеркало, висевшее в коридоре, и увидела сквозь паутину отражение, искаженное слоями времени на стекле. Мы понимаем мир только через тот язык, которым владеем. У каждого периода есть своя языковая линза сквозь которую мы его видим, слышим и ощущаем. Пока она это осознавала, входная дверь приоткрылась, и Конни увидела в зеркале Сэма с коробкой сластей и бутылкой вина. Конни радостно улыбнулась.

— Мам, я тебе перезвоню, — быстро сказала она, держа палец на рычаге.

— Конни, подожди, — вдруг забеспокоилась Грейс. — Это он?

— Я сейчас не могу больше говорить, мам. Я должна идти. Целую.

Грейс стала возражать, но Конни опустила палец на рычаг — в трубке щелкнуло, а потом раздался длинный гудок.

Глава восемнадцатая

Перед закрытыми глазами Конни полыхали красные блики. Сквозь сон она услышала тихое щебетание за окном спальни. Не открывая глаз, она зажмурилась — по лицу скользнул теплый солнечный луч, нежно поглаживая нос и щеки. Значит, лето подходит к концу — раньше, когда она просыпалась на бабушкиной кровати с пологом, солнце падало ей на живот, но к концу июля доползло до подбородка. Улыбнувшись, Конни потянулась и случайно стукнулась руками о спинку кровати. Рядом с ней застонали во сне. Перевернувшись на бок, она открыла один глаз и попыталась что-нибудь рассмотреть сквозь упавшие на лицо волосы. На белой подушке вырисовалась небритая щека и закрытый глаз. Под бровью застыла капелька золотой краски, мерцающая на утреннем солнце. Вдруг раздался глубокий раскатистый храп. Конни уткнулась в подушку, чтобы заглушить восторженный смех.

— Ты трясешь кровать, — сказал Сэм, не открывая глаз.

Конни чуть не подавилась.

— Что?

— Ты смеешься и трясешь кровать, — ответил он, улыбаясь половинкой рта, видневшейся над подушкой.

— Ты храпел, — пояснила она.

— Ничего подобного, — запротестовал Сэм все еще с закрытыми глазами. — Я никогда не храплю.

— Еще как храпишь! — прыснула она.

— Арло! — окликнул Сэм. — Скажи, старик, я храплю?

Пес, уютно устроившийся у них в ногах, перевернулся на спину, равнодушно вытянув лапы.

— Он сказал «да», — сказала Конни, придвигаясь к Сэму.

— Этого я не слышал. Он сказал: «Ну кто трясет кровать и не дает досмотреть сон?» — ответил Сэм, широко открыв зеленый глаз и глядя на Конни.

— Да что ты! А может, он сказал: «Пора вставать и золотить потолок!»

Она потянулась к Сэму.

— Вряд ли… — начал Сэм и взвизгнул — пальцы Конни защекотали под мышкой. Последовала потасовка. Арло лениво соскочил на пол и ушел во вторую спальню, где устроился на такой же большой кровати. Повалившись на бок, он задремал, подергивая лапами. Солнечный свет лился в окно. Как только луч достиг спинки ложа, пес сорвался с места, оставив после себя облачко пыли над стеганым одеялом. Через несколько секунд он появился на кухне, где в банном халате стояла Конни, держа в руках кружку с кофе и все еще смеясь.

— Ну и как ты проведешь сегодня день? — промычал Сэм, не вынимая изо рта зубную щетку.

— Если бы я была прилежным студентом, то поехала бы в Кембридж и принялась бы искать альманах Деливеренс на полках Уайденера, — ответила Конни. — А если бы я была хорошей дочкой, то я бы осталась здесь дальше разбирать вещи.

— И кем ты хочешь быть? Сразу обеими явно невозможно, — подвел итог Сэм, споласкивая щетку под краном.

— К счастью, хорошей дочке можно иногда полениться, — ответила Конни. — Пока с меня хватит ведьм и книг заклинаний. Сегодня приберусь.

— Отлично, — сказал Сэм, засовывая щетку в передний кармашек рабочего комбинезона. Конни заметила щетку с утра и пока не понимала, радоваться ей или сердиться. Она протянула руку и, вытащив щетку из кармана, озорно подняла бровь.

— Что такое? — спросил он, сама невинность.

— Позвони мне сегодня, — сказала Конни, заталкивая щетку обратно.

Он быстро поцеловал Конни, скользнув теплой небритой щекой по ее подбородку.

— Не преувеличивай про щетку, — говорила Лиз.

Конни уже помыла посуду после завтрака и, снимая с полки запечатанные банки для чистки, наткнулась на высохший корень мандрагоры, который она спрятала в день приезда. Он действительно выглядел как маленький сморщенный человечек или кукла с закрученными волосками вместо пальцев на руках и ногах. Конни стерла с него приставшую землю, размышляя, не опасно ли будет закопать смертоносный овощ в компостную кучу.

— Ты думаешь? — спросила Конни, грызя ноготь.

Нахлынули воспоминания о первом дне в бабушкином доме, и она вдруг поняла, как скучает по Лиз. Скоро придет осень, Конни вернется в Солтонстолл Корт, и дни потянутся по-прежнему предсказуемо: занятия в библиотеке, встречи с вечно волнующимся Томасом, консультации с Джанин Сильвой или Мэннингом Чилтоном. Университетская жизнь вдруг представилась ей чудесной и неведомой, как будто и без Конни она шла своим чередом.

— Конечно, — уверенно ответила Лиз. — Может, он берет ее на работу и чистит зубы после завтрака. Ну и что, многие так делают.

Голос подруги развеял ощущение одиночества, которое охватывало Конни в бабушкином доме. Лиз для нее была глотком реальной жизни. Конни уже поведала ей о продвижении в поисках альманаха, а потом рассказала о ночи с Сэмом.

— Наверное, — неуверенно согласилась она.

— Только не вздумай его спрашивать. — Лиз говорила с набитым кашей ртом. Конни застала ее между занятиями и теперь представляла, как та размахивает ложкой для пущей выразительности. — Зачем показывать свои сомнения?

— Я действительно сомневаюсь.

— Да ладно тебе, перестань, — решительно сказала Лиз. — Слушай, я должна бежать. Мы сегодня учим слова на тему гладиаторских боев, и дети в восторге в первый раз за все лето. — Она вздохнула. — Кстати, я тут вспоминала круг у тебя на двери.

— Он никуда не делся, — понижая голос, ответила Конни. — Я уже думала закрасить краской, но не хочу до него дотрагиваться. — Она помолчала. — По крайней мере, вроде бы никто тут не шляется. Все равно, как гляну на него, так в дрожь бросает.

— Любой испугался бы. Тебе хотя бы в доме не страшно, и то хорошо. Но по правде говоря, чем больше я о нем думаю, тем больше убеждаюсь, что мы его неправильно поняли.

— В смысле? — озадаченно спросила Конни.

— Мы предположили, что он был сделан, чтобы тебя напугать.

Конни зажала трубку плечом и открыла входную дверь. Прислонившись к косяку, она стала рассматривать круг. Глициния, оплетавшая фасад дома, уже отцвела — цветки завяли и поблекли, издавая сладковатый аромат. Круг с латинской надписью и буквами x оставался нетронутым и непостижимым.

— Похоже на то, — сказала Конни, проводя пальцем по выжженному следу.

— И ведь только потому, что раньше мы ничего подобного не видели, — продолжала Лиз. — Смотри, там несколько раз назван Бог, только по-разному. Alpha и omega указывают на то, что Бог — это начало и конец всего. Agla — древнееврейский акроним непроизносимого имени Бога, это ты мне сама сказала. A Dominus adjutor meus — «Господь, мой заступник», а может, «Бог, мой помощник». Что получается? Имена Бога на латыни, иврите и греческом написаны и призыв к Богу о помощи. А что вокруг?

— Буквы x, — сказала Конни.

— Или кресты, — торжествующе провозгласила Лиз. — Греческие православные кресты вписываются не в прямоугольник, как современные, а в квадрат.

У Конни широко раскрылись глаза. С круга как будто сняли темную вуаль угрозы и опасности, а символы преобразились и засияли совершенно новым значением.

— Черт! — ворвалась в ее мысли Лиз. — Побегу, а то опоздаю. Слушай, у тебя есть «Суеверия: их вещественная сторона» Лайонела Чендлера?

— Думаю, да, — сказала Конни. — По крайней мере я их читала к экзамену.

— Вот и проверь мою гипотезу. Мне все больше кажется, что круг призван защитить, а не напугать. Конечно, кто это сделал, понятнее не станет, но, может, хотя бы разберешься со значением.

Конни секунду-другую вглядывалась в круг.

— Лиз, — наконец сказала она, — ты гений.

Подруга вздохнула.

— Скажи это моим ученикам. Я вот думаю дать им контрольную без предупреждения, пусть помучаются.

Конни положила трубку на рычаг и посмотрела через открытую дверь в сад. Арло копался в колючих зарослях, подергивая хвостом от напряжения. Скрестив на груди руки, Конни наслаждалась ощущением спокойствия, разлившимся по телу, и чувствовала, как отступает тревога. Телефон зазвонил снова, и Конни сразу сняла трубку — наверное, Лиз хочет еще что-нибудь сказать.

— А ты не опоздаешь? — поинтересовалась Конни, не здороваясь.

В трубке помолчали, потом кашлянули.

— Это Конни Гудвин? — спросил женский голос.

По тону Конни поняла: случилось что-то ужасное.

— Да, — ответила она. Мыслями она метнулась к Грейс, но мгновенно в сознании предстала картина: Грейс дома, водит руками над коленом одного из своих пациентов. Все в порядке. — Кто это?

Женщина ответила не сразу. На заднем плане что-то объявили по громкоговорителю, Конни не могла разобрать слова, но женщина явно внимательно выслушала, прежде чем продолжить разговор.

— Конни, это Линда Хартли, — сказала она. — Мама Сэма.

Конни услышала, как к Линде подошел какой-то мужчина и что-то сказал. Линда, видимо, прикрыла трубку рукой, и Конни услышала только ее приглушенный голос: «Как он?» И потом: «Хорошо». Отняв руку от трубки, Линда сказала:

— Он просил меня тебе позвонить. Он… — Она сглотнула.

— Где он? — крикнула Конни, хватая сумку и нашаривая в ней ключи от машины.

Она не помнила, как доехала до больницы. Наспех припарковав где-то машину, бросилась через раздвижные стеклянные двери, на ходу засовывая ключи в карман джинсов. Следуя указателям, Конни мчалась по серо-коричневым больничным коридорам к приемному покою. Едва не падая на поворотах, она добежала до лифта, где дрожащей рукой нажала кнопку. Выскочив из него, она пролетела еще один серый коридор, вдоль стен которого на каталках сидели старушки в больничных сорочках. Ни одна не подняла на Конни глаз. По громкой связи что-то объявили, и мимо девушки пронеслась усталая молодая доктор со стетоскопом на шее. Конни еще раз свернула за угол, подчиняясь интуиции.

Ноги сами остановились перед рядом обшарпанных коричневых стульев, на одном из которых сидела приятная женщина в растянутом кардигане, простых удобных туфлях и с большой сумкой на коленях. Она смотрела в пол, как будто видела сквозь него что-то невидимое другим. Конни помедлила, но женщина подняла голову и улыбнулась девушке — грустно и тревожно.

— Линда?

— Ты, наверное, Конни. — Она подала девушке мягкую безвольную руку. — Сэм мне говорил, что ты красивая — так и есть, — добавила она, слабо улыбаясь.

Конни опустилась рядом с ней на стул.

— Мой муж сейчас разговаривает по телефону-автомату, — сказала Линда, бросив взгляд в другой конец коридора. — Знаешь, он будет очень рад тебя видеть.

Конни не поняла, кто именно — муж или Сэм, но решила не спрашивать. В свете люминесцентных ламп волосы Линды стали мрачно-серыми. Конни сжимала и отпускала ремень сумки. Она чувствовала, что Линда Хартли ей понравилась бы, с ней можно было бы выпить чашку чая на кухне. Конни заметила улыбчивые морщинки в углах глаз — совсем как у Сэма. Тут Линда сказала:

— Слава богу, что он сломал только ногу. — Она обхватила себя за локти. — С такой высоты мог бы разбиться насмерть…

— Так что все-таки случилось? — спросила Конни. В этот момент к ним подошел серьезный мужчина в вязаном жилете и вельветовых брюках. Он сел рядом с Линдой и положил руку ей на колено.

— Сказали, что минут через десять его перевезут в палату. Он еще не совсем отошел от наркоза, но нам можно будет к нему зайти.

— Хорошо, — сказала Линда. — Майк, это Конни. Подруга Сэма.

Она показала на девушку, мужчина кивнул. Конни натянуто улыбнулась ему, как раз размышляя, что именно Сэм успел рассказать про нее родителям.

— Он сегодня работал на лесах, красил, — сказала Линда, тяжело вздохнув. — И почему-то на нем не было страховочного троса…

— Он упал, — вмешался Майк, — с высоты, по крайней мере, двух этажей. Ему сейчас вставляют спицу в ногу.

У Конни внутри все перевернулось. Она вспомнила утро, снова увидела улыбающегося, перемазанного зубной пастой Сэма. Как хотелось дотянуться до него, схватить за руку… Вокруг нее словно сгустилась темнота — как она могла не почувствовать, что ему грозит опасность?! Глупости, — сказала она себе. — Откуда ты могла знать, что он забудет про страховочный трос?

— И зачем он только пошел на эту работу?

Отец Сэма сжал челюсти, и на скулах заходили желваки.

— Майкл. — Линда успокаивающе положила свою руку поверх его.

Все трое сидели и ждали. Прошли две медсестры, разносившие по палатам еду… Прохромал уборщик в комбинезоне, чуть не опрокинув ведро с водой… Женщина средних лет с горестным лицом провезла кресло-каталку, на которой сидел морщинистый старичок в полосатой пижаме с темными пятнами на лысой голове… В коридоре без окон, со слепящими люминесцентными лампами время не ощущалось. Конни не знала, сколько они ждали, но, наконец, к ним вышел серьезный молодой врач и сказал:

— Мистер и миссис Хартли? Пожалуйста, пойдемте со мной.

Родители Сэма встали и вслед за доктором вошли в палату чуть дальше по коридору. Конни осталась ждать за дверью, сцепляя и расцепляя пальцы. Приведя в порядок мысли, она приятно удивилась, что Сэм попросил родителей ей позвонить. Обычно ее замкнутость отпугивала людей, мужчин в особенности. Но Сэм… С ним легко и уютно, с ним не надо притворяться. Неужели возможно перед кем-то чувствовать себя свободнее, чем наедине с собой? Конни всегда думала, что только в одиночестве проявляется ее истинное «я». Она вспомнила, как Сэм улыбался, спустившись к ней из-под свода церкви, как принес целую коробку пончиков… У нее сжалось горло.

Дверь приоткрылась, выглянула Линда.

— Конни? — позвала она. — Входи.

Конни, сглотнув, зашла в палату. Майк и Линда стояли у постели, а молодой доктор изучал свой блокнот. На кровати на множестве подушек лежал Сэм с посеревшим лицом. Нога была подвешена на блоках и ремнях, а из голени — черно-фиолетовой — торчали спицы. Конни подошла к изголовью и улыбнулась.

— Здравствуй, — прошептала она.

— Привет, Корнелл… — сказал он усталым голосом, слабо улыбнувшись.

Улыбка больше походила на гримасу. Конни наклонилась и взяла его ладонь обеими руками и, к своему удивлению, почувствовала в его организме смятение и неразбериху из-за сильной и внезапной боли. Тело Сэма все еще сотрясали удары, не находящие выхода, как океанские волны в бассейне. Ошеломленная, она гладила его ладонь, осознавая, что через руки узнает о нем все больше и больше. Между ней и миром словно убрали тяжелый занавес. Это было пугающе и непостижимо. Но сейчас Конни точно знала, что в его страданиях виноват не только и не столько перелом ноги. Нахмурившись, она взглянула на доктора.

— Итак, — начал врач, просматривая карту Сэма, — могу вас обрадовать, что кость благополучно срастется. Организм сильный, скоро мы сможем наложить гипс и отпустить вас домой. Но я должен кое о чем предупредить.

Засунув карту под мышку, он сцепил пальцы под подбородком и смотрел по очереди на Сэма и его родителей. Они ждали. Сэм сжал руку Конни.

— Боюсь, мы должны принять во внимание то, что спровоцировало падение, — сказал доктор.

— О тросе нельзя было забывать! — рявкнул Майк Хартли, а Линда прошептала:

— Майк, не надо, пожалуйста.

— Это не все, мистер Хартли, — невозмутимо продолжал доктор. — Сэм, вы помните, что произошло непосредственно перед падением?

Сэм облизнул губы. Конни видела, как он пытается прорваться сквозь туман отходящего наркоза, который окутывал его мысли. Он кашлянул.

— На самом деле смутно… — начал он, глядя на родителей. — Я уже почти заканчивал купол… — Он сглотнул. — Немного устал… потому что, — он посмотрел на Конни, — плохо спал ночью… Спустился отдохнуть… Выпил воды из автомата, она была какая-то… — он подвигал губами, вспоминая, — …скверная… с привкусом металла… но я не обратил внимания… Я присел на скамью, чтобы отдохнуть с минуту… — Сэм вздохнул, и вокруг глаз собрались напряженные морщинки. — Потом я забрался наверх и стал работать дальше. — Он смущенно остановился. — Все. Больше я ничего не помню.

Он с беспокойством глянул на Конни.

— Вы не помните, как падали? Или как приехала «Скорая»? — настаивал доктор.

— Нет, — ответил Сэм, осознавая серьезность своего положения. — Я даже не знаю, кто меня нашел. — Он посмотрел на родителей. — Кто меня нашел?

Те переглянулись и ничего не ответили.

— Интересно, — сказал доктор, записав что-то в блокноте. Он помолчал, серьезно глядя на пациента. — Сэм, — начал он, — я полагаю, что падение было спровоцировано эпилептическим припадком.

— Что? — воскликнул Сэм, а его мама выдохнула:

— Боже…

Майк положил руки жене на плечи, а Конни посмотрела на Сэма. Его лицо исказилось от отчаяния. Она сглотнула и крепче сжала его руку.

— Иногда перед таким припадком пациент очень часто ощущает то, что мы называем аурой, то есть предвестником приступа, когда происходят радикальные изменения физического восприятия и эмоционального состояния. Изменения в мозге часто приводят к странным вкусовым и обонятельным ощущениям. Например, металлический привкус воды или ваша необъяснимая усталость. Во второй фазе приступа деревенеют конечности, и пациент падает, содрогаясь в конвульсиях. После припадка он ничего не помнит.

Врач продолжал что-то записывать, критически оглядывая Сэма.

— Боюсь, это еще не все. Пока мы оперировали вашу ногу, вы были под наркозом, но за это время у вас случился еще один приступ, сопровождающийся рвотой. К сожалению, антиконвульсивный препарат не помог. Страдал ли кто-нибудь в вашей семье эпилепсией или другими подобными расстройствами?

— Нет, — испуганно ответила Линда и посмотрела на мужа.

Майк стоял, задыхаясь, словно получил в грудь удар камнем.

— Мне о них неизвестно, — подавленно сказал он.

Сэм заерзал на кровати, силясь приподняться на подушках. Конни положила руку ему на плечо.

— Это значит, что он может повториться? — спросил Сэм, ровно глядя на врача.

— К сожалению, вероятность высока.

Линда ахнула, прижав руку к губам.

— Случай не совсем обычный, — продолжал доктор. — Нужно определить, сыграла ли роль генетическая предрасположенность или внешние факторы. Рвота — это серьезно, поэтому необходимо провести дополнительные анализы. Само собой разумеется, что Сэмюэль останется здесь, пока его состояние не стабилизируется. Он рискует во время конвульсий повредить сломанную ногу, а сильная рвота может привести к дегидратации. Пока мы не возьмем ситуацию под контроль, я вас не выпишу.

Родители Сэма переглянулись, посмотрели на врача, а потом на Сэма. Конни сжала его ладонь. Слеза показалась в уголке ее глаза. Она смахнула ее, чтобы Сэм не увидел, что она боится.

— Обычно эпилепсия первый раз проявляется в детстве или отрочестве, но никак не во взрослом состоянии. Кроме того, я пока не нахожу объяснений рвоте, которая, похоже, не зависит от приступов. Тем не менее, — врач улыбнулся, но Конни почувствовала тревогу под маской уверенности, — я искренне надеюсь, что к утру завтрашнего дня мы предложим вариант лечения.

Быстро, по-деловому, пожав всем руки, он вышел из палаты. Конни посмотрела ему вслед, и страх внутри нее разросся в огромный холодный комок.

Она видела, как на яркой цветной фотографии, что врач абсолютно не знает, что делать.

Интерлюдия

Яйцо с треском раскрылось, вывалившись в подставленную руку. Пальцы раздвинулись, пропуская тягучий белок в толстостенный стакан с водой, и в руке остался упругий шарик желтка. Мерси Дейн понюхала его, перекатывая большим пальцем. Желток был гладкий и теплый, здорового оранжевого цвета, выращенный на пшеничной мякине и высушенных кукурузных зернах. От него исходил приятный запах земли. Мерси опустила желток в маленькую глиняную миску к остальным, поблескивавшим в неярком свете очага. У нее потекли слюнки — из лишних желтков потом можно сделать сладкий крем. Молоко, ржаная мука, немного смородины — как раз на прошлой неделе припрятала — и патока. Вытирая руки, она облизнулась, предвкушая аромат пудинга.

Белок мутным облачком плавал в воде, и ее мама, взяв стакан усталой рукой, держала его на весу, поворачивая туда-сюда. Мерси услышала, как мама проговорила вполголоса какую-то фразу и поставила стакан на рубцеватую доску, лежавшую на двух табуретах и заменявшую стол.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил женский голос.

Мерси суетилась у очага, длинным железным крюком передвигая небольшой котелок чуть дальше от пламени. Ей дозволялось присутствовать, когда мама принимала посетителей, но она должна была молчать и не вмешиваться. Железный крюк загромыхал, ударяясь о кирпичи очага, вверх и в стороны полетели искры — Мерси шуровала поленья. Она стояла спиной к комнате, но все равно почувствовала на себе мамин неодобрительный взгляд. Обернувшись, встретилась глазами с Деливеренс, молча смотревшей на нее. Мерси, надувшись в ответ, снова занялась бобовой похлебкой, кипевшей над огнем. И что мама нашла в этой Мэри Сибли? Зачем она ей помогает? Сплетница каких поискать! Вот когда она сама возьмется за дело, тут уж никакой Мэри Сибли! Это точно.

Деливеренс Дейн вздохнула.

— Я ничего не могу сказать, Мэри. Не выходит гадание.

Молодая женщина, сидевшая за столом, стиснула пальцами платочек.

— Ну Ливви! Посмотри еще разок! Девочки больны вот уже третью неделю. Давай еще одно разобьем.

Она полезла в корзину, стоявшую около нее, и достала пестрое яичко. Деливеренс не взяла его.

— Ты уверена, что они со двора Пэрриса? — спросила она, в упор глядя на достопочтенную Сибли.

— Мне так сказали, — ответила та, отводя глаза.

— Как они оказались у тебя? — устало спросила Деливеренс. — Неужели преподобный Пэррис согласится, чтобы на них гадали?

— Ты не видела его Бетти, — прошептала Мэри. Ее глаза бегали из стороны в сторону. — Она что-то бессвязно лопочет, у нее ужасные припадки, и у их служанки Абигайль Уильямс тоже. У преподобного даже нет времени на скотный двор, он все дни молится.

— Тогда с Божьей помощью девочки скоро поправятся, — сказала Деливеренс, поднимаясь. — Мерси, как там похлебка? — спросила она, подходя к очагу. Взяв тряпку, приподняла крышку котелка и принюхалась. В этот момент порыв холодного ветра спустился по трубе и закружил пепел вокруг ног. Мерси и Деливеренс отскочили, спешно отряхивая юбки, чтобы не загорелись.

— Ливви! — сквозь суматоху воскликнула Мэри Сибли, вставая и опираясь ладонями о стол. — Он попросил приехать Уильяма Григгса!

— Да? — равнодушно отозвалась Деливеренс. — Говорят, он хороший лекарь, мистер Григгс.

Быстро обойдя стол, Мэри уперла руки в боки и встала вплотную к Деливеренс, так что Мерси чувствовала ее горячее дыхание.

— И мистер Григгс говорит, что здесь не обошлось без злого умысла! — сжав зубы, прошипела Мэри. — Так что, посмотрим снова?

Она протянула яйцо, но Деливеренс отвернулась. Мерси переводила взгляд с Мэри на маму и обратно. Мама никогда так себя не вела.

— Я ничего не вижу, достопочтенная Сибли. Быть может, дьявол заслонил мне глаза, — сказала Деливеренс. Она посмотрела на Мэри, которая сверкала глазами от злости. — Мы должны положиться на Господа, — сказала Деливеренс, складывая руки на груди. — Да снизойдет его благодать на девочек, и да выздоровеют они. Думаю, скоро все это закончится.

Мэри в досаде топнула ногой, Мерси посторонилась, прижавшись к стенке, и соседка вихрем пронеслась мимо нее к двери. Деливеренс спокойно смотрела ей вслед. У выхода Мэри Сибли обернулась, комкая в руках край тяжелой шерстяной накидки.

— Девочки околдованы! Это так же верно, как и то, что я здесь стою! — воскликнула она. — Если ты не можешь им помочь, я приготовлю пирог сама. Не так уж и мудрено!

Шмыгнув носом, она завязала накидку под подбородком и вышла навстречу морозу, хлопнув дверью. Залетевшие с порывом ветра в дом снежинки завертелись в вихре и медленно опустились на пол.

Деливеренс вернулась к трехногому стулу на другом конце стола и села, опустив голову на руки. Пальцы забарабанили по затылку.

Мерси сделала вид, что пробует похлебку и проверяет, испеклась ли буханка в кирпичной нише у очага, но мыслями была с матерью. Она ждала.

Деливеренс вздохнула и, облокотившись о стол, потерла руками виски. Мерси украдкой взглянула на нее — глаза Деливеренс были закрыты.

— Как будто ее пирог хоть сколько-то поможет… — произнесла с закрытыми глазами Деливеренс, ни к кому не обращаясь.

Мерси повесила железный крюк рядом с другой утварью у очага и села за стол. Подтащив к себе миску с желтками, стала взбивать крем. Под столом ее нога наткнулась на что-то мягкое и пушистое, заворчавшее при прикосновении. Уже несколько зим подряд Пес спал под кухонным столом, почти невидимый в темноте.

Некоторое время они сидели молча. Мерси взбивала деревянной лопаткой желтки, добавив к ним ложку патоки. Наконец она решилась заговорить:

— Мама, почему ты сказала Мэри Сибли, что ничего не видишь? Ведь ты всегда все видела в воде с яйцом.

Деливеренс открыла глаза и взглянула на дочь. Когда мама смотрела на нее вот так, Мерси казалось, что та видит ее насквозь — как белок яйца, расплывшийся в воде. Она отвела глаза, но Деливеренс продолжала смотреть на нее.

— Давно не стирали? — спросила Деливеренс, проведя рукой по воротничку дочкиной холщовой рубашки. — У меня в сундуке есть старенькая, завтра просушим.

Мерси отложила ложку и повернулась к Деливеренс. За последний год она переросла маму, но по-прежнему не считалась хозяйкой, хотя дом был почти полностью на ней.

— Мама, почему? — не отставала Мерси. — Я заставлю тебя сказать!

— Да что ты? — воскликнула Деливеренс с грустной улыбкой. — И что же ты заставишь меня сказать, Мерси Дейн?

Она встала и, подойдя к окну, соскребла намерзший иней. У окна было холоднее, и дыхание Деливеренс превращалось в пар, который снова оседал на стекле.

— Надо было сказать, что девочки притворяются? — холодно спросила она. — Что они вызвали дьявола, дабы внести разнообразие в свою невеселую жизнь? Тогда мне придется назвать дочь пастора лгуньей, а потом отвечать за клевету, если окажусь неправа. Или, — она повернулась к Мерси, сложив руки на груди, — я должна была сказать, что Мэри Сибли права и девочки околдованы? Что тогда?

Она подошла к Мерси и стала перебирать пальцами прядь ее волос, лежащую на плече.

— Как думаешь, на кого укажут люди? — спросила она смягчившимся голосом. — Разве они вспомнят про выздоровевших телят, про найденное имущество, про вовремя посаженные овощи и про собственные вылеченные болячки? Они забудут все, лишь бы скорее свалить на кого-нибудь всю вину.

— Но мама… — прошептала Мерси, и в ее синих глазах отразился огонь очага. — Ведь ложь — это грех.

Деливеренс улыбнулась угловатой прыщавой девочке, сидящей перед ней на стуле.

— Моя бессмертная душа принадлежит Иисусу Христу, — сказала она, поправляя дочери волосы. — Все по воле Его. Если моя душа будет спасена, то только по Его милости. Если же мне суждены вечные муки, — она помолчала, все еще улыбаясь, и Мерси вдруг стало нехорошо на душе, — я избавлю свою дочь на этом свете от страданий, какие предстоят мне на том.

Прошло еще несколько обычных зимних дней. Деливеренс и Мерси возились у очага — пекли хлеб, варили похлебку, штопали одежду при свече. Пес сопел под столом. Днем Деливеренс доставала свою книгу и занималась по ней с Мерси, раскладывая на столе высушенные травки, одну за другой. Девочка должна была заучить, как Отче наш, их названия, свойства и применение.

Вокруг дома снег собирался в большие сугробы, доходившие до окон, залетал в трубу и в щель под входной дверью. Изредка заглядывали соседи попросить что-нибудь по хозяйству. Мерси устала от однообразия, ей хотелось новостей и сплетен из деревни.

— Я пойду на пристань, — заявила она в один из мартовских дней, когда мороз еще не ослаб.

За порогом все терялось в непроглядной белой пелене. Натянув тяжелую накидку, Мерси стала искать в сундуке старую фетровую шляпу Натаниэля. Она сберегла почти всю его одежду после того, как он погиб в прошлом году — всю, кроме той, что была на нем… Иногда перед глазами у нее полыхали красные отблески, виделась дорога, слышался треск ломающегося колеса… Мерси отгоняла воспоминания… Она заметила, что, когда ей тошно и муторно на душе, она достает и носит его старые шляпы и рубашки. И такое случалось все чаще.

— Это еще зачем? — строго спросила Деливеренс, стоя в дверях кладовки.

Мерси вытянулась во весь рост, напуская на себя как можно более важный вид, несмотря на то, что губы посинели от холода.

— Узнать, что нового на Фермах, — сказала она, назвав деревню Салем старым именем.

Город Салем, где они жили в своем маленьком доме недалеко от берега, постепенно разрастался, некоторое время назад образовав район, названный Салемскими фермами, откуда доставляли в город продовольствие. Вскоре район отделился от города и стал именоваться Салемской деревней. Ее жители, в отличие от городских, более замкнутые и подозрительные. Не моряки. Несмотря на рост, Мерси ощущала себя маленькой, ей было неуютно от большого количества новых лиц вокруг. Все они тянулись в город «с востока», из штата Мэн, откуда их вытеснили индейцы, и с кораблей, прибывающих из Англии. Каждый день приезжие наводняли улицы города Салема, захлестывая всякий уголок, куда бы ни пришла Мерси: рынок, церковь, а иногда даже и их дом — за помощью Деливеренс.

В слабой попытке привлечь к себе внимание Мерси в последнее время взяла привычку называть окрестные места старыми названиями. И сама от этого бесилась. Она сложила руки на груди.

— Не нужны тебе новости с Ферм, — сказала Деливеренс. — Но раз ты уже оделась, пойди задай корм корове.

Деливеренс отвернулась, а лицо Мерси исказилось от досады — планы рухнули.

— Я имею право знать, что там происходит! — воскликнула она, краснея от гнева.

Деливеренс холодно взглянула на нее.

— Нам нужно еще дров на кухню, — сказала она тоном, который всегда означал конец разговора и уже начинал действовать Мерси на нервы.

Сердито бормоча себе под нос, она завернулась в накидку и вышла из дома.

Зима Новой Англии обхватила ее, трепля за щеки и вздымая юбку. Пока Мерси добрела до коровника, по щиколотку проваливаясь в снег, она с раздражением почувствовала облегчение, что мама не пустила ее к пристаням. Если бы пустила, пришлось бы идти, хотя бы из гордости. А ноги в ботинках уже онемели.

Через час или два она все закончила и, придерживая входную дверь, протиснулась в нее, поудобнее подхватив связку дров. Потопав ногами и отряхнув снег, она вошла в дом, нарочно громко кряхтя. Свалив дрова около очага, подошла ближе к огню, отогревая замерзшие руки и лицо. Обернувшись, Мерси вздрогнула — за столом, рядом с ее матерью, сидела грузная Сара Бартлетт. С серьезным и грустным лицом она держала Деливеренс за руки, о чем-то с ней перешептываясь. Деливеренс быстро подняла голову, сглотнула и сказала:

— Вот тетушка Бартлетт с новостями, как ты и хотела, Мерси.

Девушка опустилась на скамью, придвинутую к столу, и положила руки на колени.

— Доброго дня, тетушка Бартлетт.

— И тебе, Ма’си, — ответила Сара Бартлетт. Ее лицо, обычно такое румяное, посерело — то ли от холода, то ли от тревоги.

— Продолжай, Сара, — сказала Деливеренс. — Мерси тоже должна знать.

Сара перевела взгляд с Деливеренс на Мерси и обратно.

— Может, и так, — сказала она неуверенно.

Она тяжело вздохнула и, качая головой, обхватила руками кружку горячего сидра, которую поставила перед ней Деливеренс. Мерси никогда еще не видела соседку такой мрачной и серьезной.

— Плохо дело, Ливви. Я ничего не понимаю. Утром я задержалась в Деревне, — начала Сара. — Они все обезумели, эти девочки. Некоторые даже младше Мерси. Уже месяц, как у них припадки, и у дочки преподобного тоже. Он уверен, что это происки дьявола. Говорил об этом на проповеди и призвал всех к посту и молитве во имя Господа, чтобы тот даровал прощение. А потом прошел слух, что Мэри Сибли просила Титубу — служанку, девушку из индейского племени — приготовить колдовской пирог.

Деливеренс вздохнула и потрясла головой.

— И как же она его готовила, хотелось бы знать? — спросила она сухо.

Сара улыбнулась.

— Она взяла у девочек мочу, смешала ее с ржаной мукой и скормила собаке. Наверное, думала, что колдовство перейдет на собаку, а девочки поправятся. Она сказала, что собаки — духи-хранители ведьм.

Деливеренс неодобрительно засопела и отхлебнула сидра из своей кружки. Мерси хмыкнула — мама холодно сверкнула на нее глазами. Мерси сжала губы и попыталась сделать серьезное лицо. Господи, как скучно, — подумала она.

— Позвали преподобного Лосона, так он объявил ведьмин пирог дьявольским орудием. Сказал — на проповеди! — что как бы ни были велики страдания девочек, не должно использовать дьявольские методы! — воскликнула Сара. — А Абигайль Уильямс возьми да и крикни, где, мол, такое в Писании? Он сказал. А она и говорит: «Что-то не верится». Чтобы такое да преподобному! Никогда не слыхивала!

— И правда, — сказала Деливеренс, потягивая сидр. — Я бы другое снадобье подобрала, — шепнула она Мерси, и та кивнула.

— Так это еще не все, Ливви, — сказала Сара. — Они попросили девочек назвать своих мучителей, чьи обличья принимает Дьявол. И они на этой неделе указали на Сару Гуд, Сару Осборн и эту самую Титубу.

Деливеренс и Мерси переглянулись. Сара Гуд и Сара Осборн — местные отъявленные попрошайки. Они шатались от дома к дому, требуя еду или ночлег. От них не так легко было отвязаться, они вселяли страх в сердца крепких и видавших виды жителей. Их старались избегать, как будто их беды могли перекинуться на других. А Титуба — индейская девушка, служанка в доме Пэрриса, ее привезли с Барбадоса.

— А Мэри Сибли, конечно, самая праведная, — пробормотала Деливеренс. — Что ж, ей же лучше.

Она встала и подошла к окну.

— Ливви, дослушай! Сегодня их привезли в церковь на дознание! — воскликнула Сара.

— Что? — обернулась к ней Деливеренс.

— Сегодня, Ливви! И эта Титуба призналась! — Сара хлопнула ладонью по столу. У Мерси округлились глаза.

— Боже милостивый, — прошептала Деливеренс, поднося руку к виску. — Но это ложь. Нет там никаких слуг дьявола.

— Преподобный Пэррис сказал, что она должна покаяться и назвать всех, с кем зналась. — Сара сглотнула, блестя глазами. — Ливви, я сразу пошла к тебе. Там был Питер Петфорд. Он спросил, не водилась ли Титуба с тобой!

В комнате повисла тишина. От лица Деливеренс отхлынула кровь. Она покачнулась. Мерси вскочила, успев подхватить маму за талию.

— Давай сядем, — зашептала она, усаживая Деливеренс на трехногий стул во главе стола.

— Я… — попыталась произнести Деливеренс. — Мерси, я…

Она ловила ртом воздух. Мерси распустила шнуровку ее платья и почувствовала, как мама глубоко вздохнула.

— Компресс, тетушка Бартлетт! — воскликнула Мерси, не оглядываясь.

В ее голосе послышались властные нотки. Сара Бартлетт засуетилась, нашла чистую тряпицу и, окунув в ведро с талой водой для мытья, сунула в руку Мерси. Та смочила Деливеренс лоб, сдвинув назад чепец, из-под которого показались каштановые волосы.

— Дыши, мама, дыши, — шептала Мерси, протирая ей виски и шею.

Деливеренс дышала все глубже и ровнее. Мерси смотрела ей в глаза, пока мамин взгляд не прояснился. Девушка в первый раз заметила, как истончилась кожа у мамы, а вокруг глаз и рта собрались морщинки. Она всегда считала маму сильной и мудрой и вспомнила, как в детстве та казалась ей ужасно далекой, а сейчас прочла на мамином лице тревогу и страх, которые не могла понять тогда.

— Этот Питер Петфорд помешался с горя, — сказала Мерси, глядя маме в лицо. — Ведь правда, тетушка Бартлетт?

— Конечно, — подтвердила Сара, подсаживаясь поближе к Деливеренс. — Нельзя ему доверять. Я им так и сказала.

Пухлой ладонью она похлопала Деливеренс по колену. Деливеренс сглотнула и погладила Мерси по плечу.

— Я поняла, — сказала она. — Но ведь было еще что-то? — Она посмотрела Саре прямо в лицо.

— Эта Титуба сказала, что никогда тебя не видела. Тогда преподобный спросил, что навело Петфорда на такие мысли, а Петфорд заявил, что из-за тебя умерла его малышка Марта — много лет назад.

Деливеренс выслушала молча, но напряженно. Она стиснула рукав Мерси.

Девушке послышалось, что где-то вдалеке по их переулку стучат копыта, но она ничего не сказала. В темноте из-под стола вылез Пес и положил голову Деливеренс на колени. Сара ахнула, отшатнувшись. Деливеренс и Мерси посмотрели на нее, но ничего не сказали.

— Какая тихая эта дворняжка!

Она засмеялась, ее слабый смех эхом раздался в комнате. Звук копыт приближался, глухо постукивая по снегу.

— А что решили на собрании? — тихо спросила Деливеренс.

Сара опять сглотнула.

— Преподобный Пэррис сказал, — начала она… Стук копыт замер у порога их дома. Кто-то тяжело соскочил с лошади и теперь пробирался сквозь сугроб к входной двери. Было слышно, как по плотному, мокрому снегу шуршат шерстяные штаны, — …что им придется поговорить с тобой, Ливви.

Сара осеклась и всплеснула руками. Лицо Деливеренс стало спокойным и решительным.

— Что ж, — сказала она, вставая. Обеими руками она разгладила юбку, затянула шнуровку на груди и заправила под чепец выбившиеся волосы. Затем глубоко вдохнула и выдохнула. Послышался стук в дверь. — Надо же, быстро они, — заметила она. — Мерси, открой.

Деливеренс становилась все спокойнее, а Мерси, наоборот, с каждой секундой волновалась все больше.

— Мама! — прошептала она торопливо. — Мы можем спрятаться! Я могу сотворить замедляющее заклинание, мы убежим в коровник и я… — Она осеклась — Деливеренс серьезно посмотрела на нее.

— Это лишь скорбные стенания мятущейся души, — сказала она, дотрагиваясь до щеки Мерси. — Я объясню это почтенным жителям деревни, и все будет хорошо. — Стук в дверь повторился, громко и настойчиво. — А теперь открой дверь, дочка.

Сара стояла как вкопанная, и девушка, собравшись с духом, подошла к двери.

— Мерси! — шепотом остановила ее Деливеренс. — Пока меня не будет, ничего не говори про книгу. Никому.

Мерси молча кивнула и открыла дверь. На пороге стоял Джонас Оливер из Марблхеда — соседнего города. На Оливере была мантия окружного судьи. На широкополой шляпе и на плечах лежал снег. Позади него серая в яблоках лошадь глухо била копытом по замерзшей земле.

— Добрый вечер, Ма’си Дейн, — сказал он.

— Достопочтенный Оливер, — произнесла она холодно.

Он медленно оглядел комнату, где у стола стояла Деливеренс с побелевшими губами и чуть поодаль — оцепеневшая Сара. Собаки нигде не было видно.

— Предполагаю, вы знаете, зачем я здесь, — сказал он.

Мерси подумала, что это, наверное, самая длинная фраза из всех, что она от него слышала.

— Я сейчас, — сказала Деливеренс, натягивая накидку и беря варежки, которые Мерси оставила на просушку у очага.

Capa уже пришла в себя и собрала в кулек немного сухарей и небольшую бутылку сидра. Джонас Оливер с невозмутимым лицом стоял у открытой двери, а в дом ветром заносило снег. Мерси следила за приготовлениями. Холодный ночной воздух обрушивался на нее, отнимая чувство защищенности и домашнего уюта. Беспокойство крепло и металось по телу красно-черной волной. Она ломала голову, как сделать так, чтобы этот ужасный человек не забрал маму. Попыталась вспомнить заклинание поворота времени вспять — она его уже пробовала, возвращая фрукты обратно в семена, — оно могло подействовать и на человека или на событие… Но пока Мерси шарила по воображаемым ящикам в поисках нужных слов, мама уже взяла узелок, который собрала Сара, и направилась к двери.

Деливеренс положила руку на плечо Мерси и заглянула ей в глаза.

— Помни, что я тебе сказала, — прошептала она. Мерси кивнула, чувствуя, что почти не в силах совладать с собой. — Пока меня не будет, дом полностью на тебе. Не увиливай от работы.

Мерси снова кивнула, и как только она увидела, что Джонас Оливер ступил за порог, жестом приказывая Деливеренс следовать за ним, самообладание покинуло ее, и она с рыданиями бросилась маме на шею.

— Тише, тише, ну что ты… — Деливеренс погладила ее по спине, совсем, как отец, и при мысли о нем Мерси зарыдала еще громче. — Скоро все закончится. Мы должны молиться, чтобы Господь дал нам силы.

Она мягко высвободилась из цепляющихся за нее рук дочери, и та осталась стоять с опущенной головой, полная скорби и ярости.

— Ты была нам хорошим другом, Сара, — сказала Деливеренс соседке, которая ответила:

— Да хранит тебя Господь, Ливви Дейн!

Деливеренс поцеловала Мерси в лоб, оглядела в последний раз комнату и последовала за Джонасом в ночную тьму.

Мерси смотрела, как они уходят, и ненавидела его, Деревню, преподобного Пэрриса, этих глупых девочек, своего покойного отца, Сару Бартлетт и даже — страшно было это признать — самого Господа Бога за то, что он позволил всему этому случиться.

Мерси стояла на пороге, пока не стих звук лошадиных копыт, а снег и тьма не заволокли силуэты ушедших. Все погрузилось в мертвую тишину. И даже собака совсем неслышно появилась у ног девушки.

Глава девятнадцатая

В бабушкином саду под плотным пологом из винограда ночь наступала раньше, чем на улице, но Конни без труда разглядела выжженный круг на двери. Сбросив с плеча сумку и опустив руки, она вдруг почувствовала, как по телу разливается усталость. После целого дня в больнице на душе было пусто и неприкаянно. Нога у Сэма понемногу заживала, но приступы участились. Его тело сотрясалось от неистовых конвульсий, которые ужасали даже видавших всякое нянечек. Судорогами сводило руки, ноги, спину, шею… Тело выгибалось под неимоверными углами, Сэм терял сознание, язык вываливался изо рта, а затем начиналась долгая мучительная рвота… Истощение уже давало о себе знать: под глазами расползлись глубокие фиолетовые круги, спал Сэм урывками. Ему давали три или четыре разных антиконвульсивных препарата — никакого эффекта. Конни слышала, как врачи между собой обсуждали его симптомы, пытаясь найти объяснение. Не холера. Не эпилепсия. Не опухоль. Провели даже анализ Рейнша — Конни пришлось залезть в энциклопедии, чтобы выяснить, что он направлен на поиск следов отравления, предположительно химикатами, содержащимися в краске. Анализ не дал убедительных результатов.

Перед Сэмом и его родителями доктора старались держаться уверенно, но Конни видела сомнение на их напряженных лицах. Придя в этот раз, она застала в палате группу студентов, наблюдавших за судорогами Сэма. Они все, как один, повернули к ней головы — их еще не научили скрывать изумление и растерянность.

Сейчас Конни стояла и смотрела на странный символ на двери, обдумывая предположение Лиз. Подруга утверждала, что круг должен был защитить, а не напугать. Конечно, эта гипотеза не объясняла, откуда он взялся, или — что важнее — кто его сделал. С досады Конни прижала ладони ко лбу, а перед глазами сверкнула яркая вспышка ярости от собственной беспомощности. Она ненавидела себя, что не может помочь Сэму; ей был отвратителен неизвестный, испортивший дверь ее дома, и омерзительны невежды-врачи в своих бесполезных белых халатах. Как раз сегодня она слышала, как Линда шепотом говорила по больничному телефону-автомату:

— Он умирает, Майкл… Мой единственный мальчик… Если не выяснится, что с ним…

Она заметила, что Конни слушает, и переменила тему, но ее лицо было совсем белым от отчаяния.

Конни взяла сумку и, проведя рукой по лицу, вошла в дом. В гостиной уже наступила ночь, и Конни на ощупь добралась до бабушкиного стола.

— Арло? — позвала она.

В доме было тихо. Конни прислушалась, пытаясь уловить стук коготков или сопение — ничего. Из кармана шорт она достала коробок и, чиркнув спичкой, зажгла масляную лампу. Выровнявшись, ее пламя наполнило комнату теплым оранжевым светом.

Бабушкин стол был завален толстыми кипами бумаг, а на полу в беспорядке лежали книги, которые Конни привезла с собой из Кембриджа. Она опустилась на колени и стала перебирать книги, пока не нашла «Суеверия: их вещественная сторона» Лайонела Чендлера. Основную идею книги она примерно помнила — читала к экзамену. Усевшись на стул и подобрав под себя ноги, Конни открыла книгу и пробежала глазами оглавление, ища раздел, посвященный крестам или кругам, или крестам и кругам вместе. Пролистала первые страницы — титульный лист, выходные данные и посвящение, но перед первой главой «Суеверия и народные традиции» ее взгляд упал на гравюру, на которой девушка в простом крестьянском платье держала на вытянутой руке толстую книгу. Конни сдвинула брови. Подпись гласила: «Молодая женщина гадает по ключу и Библии. Автор неизвестен. Восточная Англия, 1587 г. Воспроизведено по «Maleficia Totalis», Британский музей, отдел особых коллекций. См. с. 43».

— Что?! — воскликнула Конни и почувствовала, как теплый язык лизнул ей колено. — А, привет, Арло, — сказала она псу, который появился под столом, открыла 43-ю страницу и стала водить по ней пальцем.

«…часто вынуждены были использовать предметы домашней обстановки, — прочитала она наверху страницы. — Широко применяемый народный метод гадания, описанный в нескольких источниках и практикуемый вплоть до первого десятилетия девятнадцатого века, назывался «Ключ и Библия». Гадание состояло в том, что в большую толстую книгу, как правило, Библию, помещался ключ, и гадающий, держа книгу в руке, вслух задавал вопрос. Если книга переворачивалась и из нее выпадал ключ, ответ считался положительным».

Конни чувствовала, как дом наступает со всех сторон, склоняясь над ней. Она стала читать дальше: «Вариант этого метода заключался в том, что гадающий писал имя или вопрос на листке бумаги, который затем помещал внутрь ключа, чтобы с большей точностью задать направление гаданию».

Конни вскинула голову, сбросила книгу со стола к себе на колени и принялась рыться в бумагах на столе, пока пальцы не наткнулись на тот самый ключ, который она почти все лето проносила в кармане. Она осторожно вытащила его из-под бумаг и поднесла к глазам, поворачивая в разные стороны в теплом свете лампы. Поддев ногтем, вытянула из него крошечный листочек с именем Деливеренс Дейн и осторожно развернула его двумя пальцами.

Конни мысленно перенеслась в ту первую ночь, которую она провела в бабушкином доме не в силах заснуть от страха. Лиз крепко спала в спальном мешке на втором этаже, в гостиной горела масляная лампа. Что же она тогда делала? Пыталась найти что-нибудь почитать.

Конни встала и, взяв лампу, подошла к книжному шкафу — так же, как и в ту ночь. Я нашла потрепанную «Хижину дяди Тома», — вспомнила она, кладя руку на маленькую книжку. Она пробежала пальцами по темным корешкам на полке. Потом я посмотрела на огромные книги на нижней полке, — она опустилась на колени, — и достала Библию.

Конни положила на нее руку и нахмурилась.

— Но я не помню, чтобы я что-то говорила вслух, а уж тем более задавала вопрос, — сказала она Арло, который шел за ней по пятам. Он равнодушно посмотрел на нее. В задумчивости она стала грызть ноготь. — Но ведь я думала. Впрочем, я всегда думаю. — Она помолчала. — Но о чем я думала в тот момент?

Она представила саму себя в пижаме: вот она пролистывает первые страницы Библии и читает, потом опускается на пол на колени. Конни смотрела и ждала. И вот ее воображаемый двойник дернулся от жгучей боли, пронизавшей руку, и Конни увидела, как из-под пальцев вырвалось голубоватое облачко — в ту ночь она этого не заметила. Фантом уронил книгу, потирая и разминая пальцы.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Фантом улыбнулся. Вытащив ключ из лежавшей на полу Библии, он показал его Конни и растаял в темноте.

В эту же секунду с сознания девушки словно спала пелена.

— Мне было интересно узнать, чью историю я здесь найду, — сказала она, глядя на то место, где только что стоял ее фантом. — Ключ и Библия ответили на мой вопрос, хотя я его даже не задавала!

Конни обхватила себя руками, силясь удержать бешено скачущее сердце.

— Все дело в словах, — прошептала она и кинулась к бабушкиному столу; за ней суетливо засеменил Арло. — Но, видимо, не только в них. Ведь Сэм читал латинскую фразу, и не сработало.

Она села, лихорадочно соображая. Затем взяла книгу о суевериях и стала просматривать недочитанную страницу в надежде отыскать подсказку. Конни пропускала многочисленные примеры гаданий с ключом и Библией в позднем Средневековье и раннем Возрождении и вдруг, через три страницы, наткнулась на следующее:

«Еще один распространенный народный способ гадания, столь же неточный, но доступный всем вне зависимости от социального уровня, назывался «Сито и ножницы». Он состоял в том, что на раскрытые ножницы ставили сито и задавали вопрос. Если сито опрокидывалось, то, как и в случае с ключом и Библией, гадающий считал это положительным ответом. Ведутся споры, можно ли связать появление этого метода гадания со стоимостью ножниц: несмотря на то, что это обычный предмет домашний утвари, он стоил немало и был сложен в изготовлении. Ножницы ценились в Новом Свете, где их местное производство началось достаточно поздно. По некоторым сведениям, этот способ использовался для нахождения пропавшего имущества и особенно для установления личности вора — в эпоху, когда еще толком не существовало официальных каналов раскрытия и наказания мелких преступлений».

Конни откинулась на стуле и, подтянув колени к подбородку, медленно вздохнула. Она вспомнила о Сэме — таком беззащитном и одиноком, надолго застрявшем на больничной койке. Подумала о Грейс — как она смогла жить дальше после того, как без вести пропал Лео? Как ей удавалось смотреть в будущее, даже не зная, что с ним сучилось? Конечно, тогда была война, люди пропадали. Волна скорби поднялась в груди у Конни, когда она представила мать — ей двадцать один год, учеба близится к завершению. Она ждет… Сколько она ждала, цепляясь за последнюю надежду, пока, наконец, поняла, что ждать уже нечего?

Конни приняла решение.

— Пойдем, — сказала она собаке и направилась на кухню. Арло потрусил за ней.

Немного порывшись в залежах, Конни откопала старый зеленый дуршлаг семидесятых годов с облупившейся эмалью и заржавевшие садовые ножницы, которые привела в чувство несколькими каплями растительного масла.

— А дуршлаг может считаться ситом? — в воздух спросила Конни.

Арло путался под ногами, пытаясь заглянуть ей в лицо, но вопрос был задан не ему. Может быть, Конни надеялась почувствовать, что ответила бы бабушка. Увлеченным кулинаром старушка не была. Если не считать бутылок и банок, выстроившихся по полкам, кухня была на удивление пустой. Две большие ложки. Один нож, и тот тупой. Одна чугунная сковородка. Конни улыбнулась. Грейс когда-то жаловалась, что бабушка кормила ее плавленым сыром, крекерами, консервированной свеклой и острой ветчиной. Конечно, зачем для этого кухонная утварь.

— Хорошо, — сказала она вслух, оглядевшись.

Для такого эксперимента требовались более драматические декорации, чем кухня с дешевой дверью и веником, забрызганным воском. Но на кухне Конни чувствовала себя более уверенно. Неяркий свет масляной лампы освещал маленькое помещение, и хотя дальние уголки оставались в тени, у Конни было ощущение уютного, подвластного ей мирка.

— Ладно, — сказала она.

Открыв ножницы под прямым углом, она аккуратно поставила дуршлаг на лезвия. Затем медленно отпустила руку, держа ножницы только за одну ручку. Теперь надо задать вопрос. Она вспомнила, как случайно подслушала Линду.

— Если в ближайшее время не будет помощи, — решилась она, — Сэм умрет?

Уже знакомое жжение и покалывание из ладони пробежало до плеча и со жгучей болью бросилось в пальцы, державшие ножницы. На дне дуршлага вспыхнуло голубое сияние, рассыпая в стороны маленькие молнии. Две или три из них вырвались наружу, долетели до раковины и, отразившись, метнулись на ледник, а потом на потолок и пол. Внезапно свободное лезвие ножниц дернулось, и дуршлаг сорвался вниз, словно брошенный чьей-то невидимой рукой. Как только он грохнулся об пол, голубое сияние исчезло.

Конни застыла на месте от изумления. Сработало. Сработало! Но как? Хорошо, можно объяснить совпадением и случайностью появление одуванчика в парке или клеомы в гостиной. Но сейчас… Все еще мечущаяся по нервам боль подтверждала реальность случившегося. «Только потому, что вы во что-то не верите, — звучал в ушах голос викканки, — еще не значит, что оно не существует».

Но что говорилось в книге Чендлера? Если сито опрокидывалось, ответ расценивался как положительный. То есть «да».

Если ничего не делать, Сэм скоро умрет.

Конни сглотнула и наклонилась поднять дуршлаг. Арло осторожно высунулся из-за ледника.

— Хорошо, хорошо, — прошептала она, ставя дуршлаг на раскрытые лезвия ножниц. Грейс говорила, что было слишком самонадеянно пытаться объяснить все. Конни постаралась не думать о том, как все происходит, и сосредоточилась на результате. Не сводя глаз с дуршлага, она вытянула вперед руку с ножницами и опустила другую вдоль тела. Мысленно спрятав свой страх в маленький сундук и закрыв его на замок, она выдохнула:

— Смогут ли врачи ему помочь?

Ее голос наполнил кухню. И опять по руке словно побежал ток, а из дуршлага стали выскакивать голубые искры, долетая до стен небольшого помещения. Тем не менее дуршлаг не шевельнулся. Искры постепенно затухали, голубое сияние поблекло. Конни сдвинула брови.

— Нет, нет, нет! — шептала она, тряся ножницы и страстно желая, чтобы ответ был другим.

Дуршлаг оставался на месте, как приклеенный, словно был единым целым с ножницами.

Жгучие слезы навернулись на глаза, и Конни вытерла рукавом усталое лицо.

— Что… что… что мне делать? — хватая ртом воздух, прошептала она, судорожно ища вопросы про Сэма, ответом на которые было бы «да» или «нет».

Конни опять сглотнула, едва дыша.

— Так, хорошо, — попыталась успокоить она себя. — Хорошо. Придумала. — Она глубоко вздохнула и вытерла липкую от пота ладонь о шорты. — Может ли кто-нибудь ему помочь?

На сей раз руку обожгло больнее. Конни сжала зубы, чтобы выдержать нестерпимое жжение и покалывание, взбиравшееся вверх до плеча. Голубые молнии из дуршлага разлетелись по всей кухне, ударяясь о бутылки на полках, о потолок и даже попадая Конни на лоб. Она зажмурилась, а дуршлаг слетел с ножниц и разбил вдребезги одну из банок, которая выстрелила фейерверком осколков и полусгнивших ягод.

Да! Радости Конни не было границ. Это значит «да»! И получается уже лучше. Как с цветами — чем больше попыток, тем яснее результат.

— Но ведь я не узнаю, кто сможет ему помочь, — сказала она вслух, снова поднимая дуршлаг. Из-за удара от него откололся кусочек эмали, и Конни потерла пальцем обнажившийся металл. — Ответы будут только «да» или «нет».

Она помедлила, размышляя. Снова раскрыв ножницы, аккуратно поставила на них дуршлаг и убрала руку. С каждым разом боль становилась острее. Надо осторожничать с выбором вопросов. Скоро она не сможет вытерпеть эту боль.

Вдруг вопрос возник сам.

— Тот, кто может ему помочь, — это я?

Конни собрала все силы, чтобы голос прозвучал на всю комнату. Она прикрыла глаза, отвернувшись от вытянутой руки с ножницами. Из дуршлага градом посыпались голубые искры, боль электрическим током пробежала по руке, добравшись до груди и спины. Конни вдруг поняла, что громко и пронзительно стонет. Дуршлаг сорвался с ножниц и, ударившись о верхнюю полку, упал на пол. Как только он коснулся пола, боль исчезла. Конни тяжело дышала, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Переложив ножницы в другую руку, она стала разминать онемевшие от боли пальцы. Еще один вопрос, и все… Боль станет невыносимо мучительной. И тут Конни поняла, что нужно спросить. Подняла подрагивающую руку с ножницами и, осторожно поставив на них дуршлаг, отвела свободную руку за спину, впившись ногтями в ладонь — в надежде отвлечь себя от сильной боли. Она услышала тихое скуление за ледником.

— Уже скоро, Арло, — прошептала она. — Мы ведь выдержим, правда? — Глубоко вздохнула и сама ответила: — Правда.

Выпрямившись, Конни заговорила, извлекая голос из самой глубины легких:

— Нам может помочь книга таинств Деливеренс Дейн?

Как только слова сорвались с губ, из дуршлага посыпались искры. Голубое сияние облаком поднялось из него, переливаясь через край, как перестоявшее тесто, искры осыпали все вокруг, ударяя Конни по лицу, груди, рукам и ногам. Руку словно пронзили раскаленным металлом, который залил шею и спустился к ноге. Конни сжала губы, быстро дыша носом и врезаясь ногтями в ладонь свободной руки.

Дуршлаг задрожал и затрясся, а ножницы вырвались из руки с такой силой, что, вертясь колесом, дюйма на два вонзились в деревянный косяк двери. Дуршлаг на секунду завис в воздухе, а потом, как бешеный, врезался в угол верхнего шкафа, получив вмятину. Отскочив, ударился о противоположную стену, где смел с полки консервы, и, наконец, грохнулся об пол, на полдюйма воткнувшись в линолеум.

Конни наклонилась вперед, положив руки на колени, с лица капал пот. Она тяжело дышала, а в дуршлаге, лежащем на полу в окружении черепков и осколков, потрескивали последние голубые искры. Огонек лампы мерцал, по кухне прыгали тени. Конни зажмурилась, но потом открыла глаза и медленно выпрямилась. Из невероятно узкой щели за ледником показался черный глаз и моргнул.

— Все нормально, Арло, — сказала она собаке. — Теперь я знаю, что нужно делать.

Глава двадцатая

Охранник, закинувший ноги на стойку рядом с турникетом, едва поднял голову, когда Конни сверкнула ламинированным пропуском. Отделанный мрамором вестибюль Уайденеровской библиотеки был наполнен сонной летней тишиной. Страж порядка кивнул и, не отвлекаясь от кроссворда, равнодушно нажал на кнопку, пропуская девушку. Конни направилась в читальный зал, на ходу засовывая пропуск в карман шорт. Сандалии громко шлепали о пятки, звук эхом разносился вокруг, и Конни, смущаясь, подошла к компьютерам.

Несколько унылых зеленых мониторов с мигающими желтыми курсорами стояли в ожидании. Конни попробовала поиск по ключевым словам, введя «альманах», «Деливеренс Дейн», «врачевание». Все цифровые каталоги заканчивались на 1972 году. Она нахмурилась и повернулась к высокой дубовой стойке, за которой обычно сидели библиотекари-консультанты.

Барабаня пальцами по столешнице, Конни ждала, пока на нее обратит внимание молодой человек в очках и с карандашом в руке, согнувшийся над тетрадью. Он поднял указательный палец — что-то вроде «сейчас-сейчас». Конни нетерпеливо выдохнула, и он встал, шмякнув карандашом о бумагу. Тетрадь пестрела китайскими иероглифами.

— Извините. Перевожу. Могу я вам помочь? — проговорил он отрывисто, но не грубо.

— Да, пожалуйста. Я искала в цифровом каталоге одну редкую книгу, но дальше 1972 года записей там нет, — сказала она, облокотившись о стойку.

С едва скрываемым раздражением он закатил глаза.

— Ну да. База данных заполнена только по 1972 год. Сканирование проводится начиная с текущего года в обратном порядке. Если хотите найти книги более раннего времени, нужно обратиться к карточному каталогу. — Тупым концом карандаша он указал на целую стену маленьких деревянных ящиков.

Конни вздохнула. Еще день рыться в каталоге.

— В каком году вышла книга? — спросил он, присаживаясь к компьютеру.

— Я точно не знаю, — ответила она, — но до 1680-х.

— Вам нужно специальное разрешение. Ваш пропуск?

Она подала карточку и смотрела, как он пишет ее имя на маленьком зеленом бланке. Судя по внешнему виду, такие бланки были в ходу, по крайней мере, с 1920-х годов.

Записывая длинные коды, молодой человек сказал:

— Туда пускают только преподавателей, но так как вы пишете диссертацию, думаю, проблем не должно быть. — Он положил перед ней бланк, карандашом указав, где расписаться. — Предъявите это на входе вместе со списком шифров книг, которые будете искать. Возможно, вас занесут в журнал, но, может быть, летом у них с этим не так строго.

— Замечательно, — сказала Конни без особого энтузиазма. — Спасибо.

Молодой человек отсалютовал ей карандашом и снова засел за свои переводы, а Конни поплелась к каталогу. Подойдя к нему, остановилась и перебрала в уме все, что уже знала о книге.

Согласно завещанию Юниуса Лоренса после его смерти в 1925 году книга таинств Деливеренс Дейн вместе с остальным собранием Салемского литературного общества была передана в дар Гарварду. Конни стояла и, сложив руки, созерцала возвышающиеся над ней ряды ящиков. Загадка первая: автор книги. Маловероятно, что Деливеренс, особенно если книга написана раньше 1650-х годов. Более того, ее наверняка писал не один человек. Может быть, десятки, смотря сколько времени книга была в обращении. Иногда из-за многочисленных переводов и легенд авторов известных оккультных текстов невозможно установить — таких примеров много среди дошедших до наших времен европейских изданий, авторство которых приписывается библейским персонажам и пророкам.

Загадка вторая: название книги. До сих пор в разное время разными людьми она называлась и книгой записей, и книгой врачевания, и альманахом, и — термин Мэннинга Чилтона — книгой теней или гримуаром. Вполне возможно, что книга вообще не имела названия — каждый описывал ее по-своему.

Итак, в распоряжении Конни не было ни заголовка, ни года издания, ни имени автора. Она знала приблизительный возраст книги и год ее появления в Гарварде. Но библиотеки, в отличие от музеев, не всегда отслеживают дату поступления отдельной книги. Для проверки Конни нашла «Хижину дяди Тома», чтобы посмотреть, как составлена карточка каталога. Как она и предполагала, информации по приобретению там не было, только выходные данные. Конни тихо выругалась. На всякий случай проверила, нет ли предметной рубрики «Собрание Салемского литературного общества», однако такой не нашлось.

Некоторое время Конни просматривала ящики по разным тематическим рубрикам, выписывая наиболее подходящие варианты и с досадой осознавая, что такой способ по меньшей мере нерационален. Альманах, изданный около 1670 года на личные средства, автор неизвестен. Книга о лекарственных травах, изданная около 1660 года, автор так же неизвестен. Учебник по медицине, изданный в 1680-е годы, автор — профессор из Оксфорда. Конни подумала было поискать среди алхимических справочников и учебников, но решила не тратить время: если уж Чилтон за долгие годы не нашел его, перепахав весь этот интеллектуальный дерн… Она записала еще несколько шифров, прекрасно понимая, что найти книгу столь же вероятно, как споткнуться о слиток золота посреди университетского двора.

Настроение ухудшалось. Несколько сводчатых мраморных коридоров привели Конни в зал отдела особых коллекций. Она предъявила список шифров, специальное разрешение и университетский пропуск скучающему библиотекарю, который, даже не потрудившись закрыть компьютерный пасьянс, махнул рукой на проход к стеллажам.

Конни привыкла к необычным ощущениям, связанным с работой в архивах: пыль, пробирающаяся в нос, сведенные мышцы шеи от чтения корешков книг с наклоненной головой… Но совсем другое поджидало ее у стеллажей отдела особых коллекций. Большинство древних книг пахнут рыбой, плесенью и старой кожей. Даже в Гарварде с его финансовыми возможностями и системами климат-контроля невозможно уберечь книги от губительного влияния времени. Библиотека начала сканировать наиболее хрупкие издания и переводить их в микрофильмы, а оригиналы убирать подальше от жирных пальцев назойливых студентов. Впрочем, это было больше похоже на сизифов труд…

Конни шла между стеллажами, которых касались всего пять-шесть раз в год. Книги здесь наполняли воздух неповторимой аурой, впитав в себя частичку ушедших поколений. Конни пробиралась сквозь плотную атмосферу, словно расталкивая локтями авторов, читателей, владельцев и комментаторов, чьи невидимые флюиды струились с корешка каждого тома. Девушке было не по себе.

Дойдя до первого по ее списку ряда стеллажей, она не без трепета вгляделась в темное пространство.

— Глупости, — произнесла девушка вслух, стараясь отогнать отчетливое ощущение, что она здесь не одна.

Щелкнула выключателем, и проход заполнился электрическим светом, а таймер громко затикал, отсчитывая пятнадцать минут. Конни быстро пошла по проходу, скользя рукой по корешкам книг, шепотом проговаривая шифры. Наткнувшись на первый по списку, осторожно сняла книгу с полки. Оказалось, это учебник по лекарственным травам, написанный около 1660 года. Выцветшая надпись на фронтисписе гласила, что данный экземпляр подарен библиотеке неким Ричардом Солтонстоллом в 1705 году. Если книга хранилась в Гарварде уже с 1705 года, она никак не могла быть частью собрания Литературного общества. Вздохнув, Конни поставила том на полку и вычеркнула строку из списка. Обтерев руки о шорты, она поспешила дальше.

Еще одна книга хранилась в трех стеллажах отсюда, и тиканье, приглушенное многочисленными стеллажами, уже почти не слышалось. Она включила следующий таймер и на нижней полке быстро нашла нужную книгу. Сбросив с плеча сумку, устроилась на полу, положив том на колени. Пыль и грязь полетели в нос, и Конни чихнула, прикрывшись локтем. Переплет был весь изъеден, и девушка испугалась, что книга может развалиться в руках. Едва прикасаясь, она осторожно открыла ее и стала переворачивать первые страницы. Вдруг ей послышался шорох — она замерла, едва дыша. Приглушенное тиканье с громким щелчком оборвалось. Конни облегченно выдохнула — это выключился таймер в первом проходе. Кому захочется прийти сюда, в архив, да еще в середине лета.

Опустив глаза, она вдруг увидела на странице гравюру с изображением вскрытого мертвого тела, из которого были извлечены все органы и подписаны на латыни. Наверное, это тот Британский учебник по медицине, — разочарованно подумала она. Проведя пальцами по рисунку, потрясенная видом мертвого лица, Конни поморщилась. В 1680-е годы препарирование трупов не было общепринятой практикой. Она содрогнулась и перевернула еще несколько страниц. Вся книга была написана на латинском языке, и без Лиз она ее не прочтет. К тому же автор явно не из простого народа — текст напечатан и оформлен в академическом стиле.

Раздался громкий щелчок, и в то же мгновение проход погрузился во тьму.

— Черт! — пробормотала она.

Время вышло. Закрыв книгу, она на ощупь поставила ее на место и поднялась на ноги. Придерживаясь рукой за стеллажи, пошла вдоль них, пока рука не провалилась в пустоту — значит, она дошла до центрального прохода. Через стеллаж должна быть еще одна книга — какой-то альманах. Конни пошарила по стене, ища рычажок таймера. Щелкнув им и включив свет, девушка испуганно вздрогнула — перед ней стоял улыбающийся Мэннинг Чилтон. Она невольно поднесла руку к груди.

— Конни, девочка моя, — сказал он, складывая руки на груди и облокачиваясь на стеллаж. — Какой приятный сюрприз. Проводим исследование?

Он поднял тонкую бровь, и Конни подумала, что только ее научный руководитель мог прийти работать в пыльный архив в шелковом галстуке-бабочке и в изящных кожаных туфлях. Она стояла достаточно близко и могла рассмотреть, что на галстуке изображены маленькие головы вепря — символ «Порселлиана», или «Свиного клуба», одного из самых элитных мужских клубов Гарварда. Он был известен как своего рода информационный центр для бостонской аристократии, который предоставлял нужные политические и профессиональные связи тем, кто еще не имел кровных или матримониальных отношений с верхушкой общества. Это мир, в котором богатство считалось само собой разумеющимся, классовые привилегии возведены в культ, а женщины… Ну, о том, как члены клуба относились к женщинам, ходили легенды.

Конни сглотнула.

— Я не ожидала, что здесь еще кто-то есть, — сказала она.

Он улыбнулся в ответ, напряженно и холодно.

— Я только что приехал, — сказал Чилтон. — Хочу подобрать еще несколько источников для того доклада, о котором я вам говорил. — Конни попыталась улыбнуться, но получилась жалкая раболепная гримаса. — Кстати, напомните мне, — продолжал он, приближаясь к Конни, — как там продвигается исследование? Я горю желанием увидеть книгу.

Конни вдруг осознала, что она в ловушке. Возможно, это и было совпадением, что Чилтон появился, как раз когда она уже почти нашла книгу Деливеренс. Но что-то ей подсказывало, что это не случайно. Она посмотрела на патрицианское лицо своего руководителя, в его голубые, налитые кровью глаза, на его зубы, пожелтевшие от табака, и поняла, что угадала. Должно быть, он сам искал книгу, но не мог найти — вот что Чилтон имел в виду, когда говорил, что проводит свое собственное «расследование». А теперь он выследил Конни, чтобы она не смогла скрыть от него свою находку. Выхода не было. В ее списке оставался один пункт, а Чилтон стоял рядом и ждал.

Конни не могла объяснить себе, почему ей не хотелось рассказывать ему о своем исследовании. Он хочет ее успехом поддержать собственную репутацию. Профессор обещал представить на конференции результаты — только результаты чего? На последней консультации Чилтон посулил ей славу и статус — как конфетку, чтобы ускорить ее работу. И раз он здесь, готовый налететь на ее первоисточник, значит, его отчаяние перешло все пределы, на которые намекала Джанин.

— Собственно говоря, — нерешительно начала она, — есть все шансы, что я найду книгу. И даже сегодня. — Она опять сглотнула — во рту пересохло.

Лицо Чилтона рассекла улыбка — как трещина рассекает фарфоровую тарелку.

— Замечательная новость, — сказал он. — Я знал, что у вас получится. Прошу вас, продолжайте.

Он по-отечески махнул узловатой рукой.

Под голодным взглядом профессора Конни вытащила из кармана список и повернулась к книгам, ища нужный шифр.

— Девочка моя, — начал Чилтон, пока она пробегала глазами корешки, — знаете ли вы, для чего я посвятил так много времени истории алхимии?

Конни продолжала искать, не глядя на него.

— Вообще-то, — сказала она, — мне кажется, мы это никогда не обсуждали.

Чилтон неприятно рассмеялся.

— Странно для человека моих правил, — начал он, и Конни, как обычно, не могла не заметить его выговор. — Я ставлю упорный труд выше таланта. Только труд, Конни. Знаете ли, — продолжал он, воодушевляясь, — я даже иногда не верю, что существует такая вещь, как талант. Нет, не верю. Я всегда смотрел с позиций человека, выдвинувшегося благодаря своим способностям. Трудолюбие, правильная методика, внимание к деталям — и любой сможет превзойти самого себя. Вот необходимые составляющие интеллектуального триумфа.

Конни чувствовала на себе его взгляд, жаждущий ее одобрения. Голос профессора звучал так, словно он не до конца верит в свою идею и хочет убедить других в своей правоте, стараясь не показать свое сомнение. Конни ничего не ответила, делая вид, что сосредоточенно работает.

Чилтон продолжал:

— В этом отношении древние алхимики и я смотрим на мир на удивление одинаково. Они шагали по Средневековью и эпохе Просвещения! Они стояли на границе отвратительных суеверий и научного метода! Они верили, что сила науки сорвет маску с божественного. Экспериментируя с физическим миром, они хотели дойти до истины. — Его глаза сверкали, а Конни замедлила шаг и по-прежнему молча корешок за корешком изучала ряды книг. — До истины, — повторил Чилтон и сделал многозначительную паузу. — И это во времена релятивизма и засилья гуманистов. Толкование того, интерпретация сего, рассуждения еще о чем-нибудь. — Он презрительно усмехнулся, придвигаясь все ближе к девушке. — Какую цену вы бы готовы были заплатить за возможность встать перед коллегами и сказать: «У меня в руке ключ к глубинам мироздания и мышления!»?

Он выдохнул, от него пахло трубочным табаком.

— Я полагаю, что физика элементарных частиц держит истинную суть мироздания под замком, — отважилась Конни, искоса поглядывая на профессора. Его брови грозно сошлись на переносице.

— Вот тут-то вы и неправы, — произнес он неожиданно громко для столь узкого пространства. — Наука еще знает, что значит сомневаться, но уже утратила способность верить. Вера — это то, что отличает алхимика от обычного ученого. Вот где ценность алхимического знания.

— Но я не понимаю, — сказала Конни. — Что это за ценность?

Она уже разглядела нужный шифр, но боялась положить руку на корешок. Нервы трепетали от напряжения и ожидания. В сознании возник образ Сэма — его тело сотрясали мучительные судороги. «Каждые два часа», — повторяла она про себя. А ее руководитель стоял рядом, требовательный и алчущий.

— А разве вы еще не знаете? — ошеломленно спросил он.

— Нет! — воскликнула Конни. — Колониальные альманахи. Книги теней. Что за этим кроется?

При виде книги, которую она так долго искала, у нее прибавилось храбрости. Если отвлечь Чилтона, может быть, удастся его выпроводить. Но если он следовал за ней, ему уже известны шифры, которые могли ее заинтересовать. Просто солгать не получится. Конни перебрала в уме несколько способов, как отвести его внимание от книг, но отбросила их один за другим как неосуществимые.

— Ну, Конни, — сказал он добродушно-насмешливым тоном, от которого Конни вздрогнула. — Я не сексист. — Чилтон издал смешок, и она бросила на него смущенный взгляд. Увидев ее замешательство, он улыбнулся шире. — Бессчетное число людей — некоторые из них величайшие умы в истории человечества — обращали все свои силы на поиск философского камня. Как избранные пуритане и отмеченные Богом, адепты-алхимики были людьми высшего класса, достойные Великого Дела. Эта необыкновенная субстанция могла бы при прикосновении превращать исходные вещества в чистейшие, а кроме того, еще и производить глубокие перемены в организме человека. И хотя ее цвет, состав и структура долгое время оставались предметом дискуссий, нет сомнений, что она реально существует. Философский камень — единственный, редкий и непревзойденный продукт человеческого интеллекта и усилий, источник Божественной силы, творящей жизнь на земле.

По спине Конни пробежали мурашки, она увидела, что у нее слегка дрожит рука.

— Все они, — продолжал Чилтон, — несмотря на выдающееся образование, несмотря на то, что они были величайшими умами своего времени, в конце концов останавливались, не достигнув успеха. Как вы думаете, почему?

Конни посмотрела на него из-под ресниц и поняла, что он действительно ждет ее ответа.

— Потому что это миф, — прошептала она. — Философский камень — всего лишь аллегория. Олицетворение всего, что хочет и никогда не сможет достичь человек.

Чилтон запрокинул голову назад и расхохотался.

— О, какая вы высокодуховная! — воскликнул он. — Неудивительно, что вы так думаете. Но вот в чем дело. Ни одному из них, — он сделал многозначительную паузу, подняв палец, — ни одному из них не пришло в голову принять во внимание методы, применяемые в народной магии. Алхимики обладали материалами и знаниями, но у них не было самого главного — методики. И они не знали, где искать. Естественно, ведь большинство практикующих народную магию были женщины. А ни один уважающий себя образованный мужчина никогда бы не пошел советоваться со знахаркой, даже с очень хорошей, потому что ее социальное положение и уровень знаний катастрофически низок. Алхимики — выдающиеся люди, но в этом отношении близоруки. Однако у меня, как человека своего времени, нет подобных предрассудков. Итак, мы нашли, что искали?

Удивление и страх словно схватили Конни за горло. Голова кружилась от осознания того, что Чилтон действительно верит в то, что говорит. Я попросил бы подождать, пока я не представлю вам то, что у меня есть, — сказал он тогда по телефону. Он искал формулу философского камня — и теперь считает, что почти нашел. Нелепая мысль, но лихорадочная улыбка Чилтона подтверждала ее.

Дальше тянуть время было бесполезно. Опустившись на колени, Конни потихоньку вытащила книгу с ее места на полке, придерживая ее другой рукой — словно защищая. Снизу вверх взглянула на своего руководителя — не захочет ли он сразу взять у нее книгу. Тот смотрел на нее сверху блестящими глазами, и на лице она прочитала настоящую страсть и любопытство, скрытые под маской непомерного величия. Глубоко в душе Мэннинг Чилтон все-таки был ученым. Какие бы богатство и власть он ни искал, в первую очередь его интересовало открытие. Конни взялась за уголок ничем не примечательной обложки и раскрыла книгу. Она переворачивала страницы одну за другой, и торжествующая улыбка заиграла у нее на губах.

— Хотите посмотреть? — спросила она, глядя на Чилтона.

Тот кивнул. Конни встала и протянула ему фолиант. Он схватил его с такой горячностью, что маленький кусочек старой кожи отвалился от переплета и упал на пол. Чилтон послюнил палец и открыл фронтиспис. Конни пришла в ужас от такого обращения с книгой, но быстро оправилась и стала ждать реакции профессора.

— Но что за… — начал он и осекся, а с лица, словно воск со свечи, стекало возбуждение. — Это всего лишь таблица приливов и отливов! — воскликнул Чилтон и перевернул еще одну страницу. — Предсказания погоды на январь 1672 года, — прочитал он вслух и пролистал еще несколько. — Советы по выращиванию кукурузы. — Он посмотрел на Конни, его лицо перекосило от злости. — Что это? — почти вскрикнул он.

— Это альманах, — ответила она просто. Вглядевшись в записи, уточнила: — Издан на личные средства в Бостоне, в 1670-х, автор неизвестен.

— Это не книга теней? — спросил он раздраженно.

— Как видите. — Она пожала плечами. — Я полагала, что да. Но кажется, это старый добрый справочник фермера.

Глаза Чилтона словно заволокло масляной пленкой. Он сунул книгу Конни в руки, от переплета отлетело еще несколько кусочков.

— Вы меня разочаровываете, Конни, — прошипел он сквозь зубы.

Повернувшись, профессор быстро пошел вдоль стеллажей. Дойдя до центрального прохода, он оглянулся.

— Я должен предупредить вас, — сказал он, подняв палец. — У вас есть веские причины, чтобы найти книгу. Думаю, что вы понимаете, о чем я. — Конни молча смотрела на него. — К тому же, — добавил он, указывая на тикающий таймер, — у вас почти не осталось времени.

Раздался громкий щелчок, и Конни осталась в полной темноте.

На университетском дворе высоко над головой шумели вязы, соприкасаясь ветвями и наполняя воздух тихим шелестом, предвещающим скорую грозу. Конни шла с опущенной головой, сложив руки. Сумка билась о бок. Прохладный ветерок гулял между стволами деревьев и кружился вокруг голых ног девушки, покрывая их мурашками. Смена времен года всегда заставала Конни врасплох, даже после стольких лет жизни в Новой Англии. Она обняла себя за локти, пытаясь согреться. Совсем скоро городок забурлит жизнью: студенты будут играть во фрисби, слушать плеер, качая головой в такт, а осенние листья зашуршат под их ногами. Когда сменялись сезоны, Конни чувствовала себя так, словно время ускользает от нее, как песок сквозь пальцы. Девушка ненавидела это ощущение — оно наполняло душу страхом. Стремительный ход времени напоминал, как она мала и беспомощна.

Конни оглянулась — за ней никто не шел. Она предположила, что Чилтон удалился в здание исторического факультета, но уверенности не было. Его угроза, зловещая и туманная, витала в сознании. Любой ценой Чилтону требовалось завершить свое исследование к конференции. Но его потемневшие глаза предвещали опасности пострашнее. После того как профессор вышел из архива, оставив ее одну в темноте, несколько минут она собиралась с мыслями, соображая, что делать дальше. Пока Чилтон рассуждал об алхимии, философском камне и перспективах, которые сулит его открытие, у Конни в недрах сознания замерцала одна мысль.

«Я не сексист», — сказал он с сарказмом.

Пока она, съежившись, шла через университетский двор, мысль окрепла и пустила ростки. Конни прошла мимо старых кирпичных зданий, как сетью, оплетенных плющом, и остановилась перед Гарвардской площадью, пропуская поток машин. Короткими перебежками преодолев Массачусетс-авеню, девушка снова стала думать о Сэме. С тех пор как она погадала на сите и ножницах, всепоглощающая тревога кричала внутри нее, не отпуская ни на шаг, куда бы она ни шла. Конни знала, что только книга Деливеренс может освободить Сэма от этих ужасных страданий. В ее глазах книга уже была не ценным первоисточником, а единственным средством спасения жизни Сэма. Конечно, текст сам по себе имел интеллектуальную ценность, но об этом девушка уже не думала. Она подняла голову, когда проходила мимо старого городского кладбища с покосившимися надгробиями. Ржавые ворота были заперты на цепь — меры предосторожности против нездорового любопытства и вандалов. Она думала только о Сэме.

Конни сжала зубы. Диссертация уже не имела значения. Чилтон тоже.

Мысль, которая пришла ей в голову в темноте Уайденеровского архива, теперь с полной ясностью встала перед мысленным взором, и Конни поняла, что права. В 1925 году любую книгу, которую в Гарварде сочли женским дневником, наверняка ссылали в скромную библиотеку в Рэдклифф — соседний колледж, в те времена считавшийся бедным родственником Гарварда. Теперь это почти вымерший городок с обшарпанными зданиями, где хранятся забытые реликвии и куда изредка заезжают с лекциями исследователи феминизма. На углу Кембриджского парка Конни повернула налево и почти побежала по оживленным улицам к центральному двору колледжа Рэдклифф.

Протестующе завизжав тормозами, автомобиль резко остановился в заросшем сорняками тупике в конце Милк-стрит. Выскочив из машины, Конни распахнула калитку в бабушкин сад, чуть не споткнувшись об Арло, который поджидал ее под большим кустом розмарина около мощеной дорожки. Он помчался за ней, а она влетела в дом, даже не заметив, что выжженный круг на двери и подкова над притолокой словно покрылись мерцающей вуалью. Толкнув дверь, Конни кинулась к телефону и, промахиваясь пальцем, стала набирать номер Грейс Гудвин в Санта-Фе.

— Я не могу долго говорить, — сняв трубку и не здороваясь, сказала ее мама. — У меня тут Билл Хопкинс, ему надо очистить ауру. Видела бы ты ее — вся в рваных линиях. Он в жуткой депрессии…

— Мама, — перебила ее Конни. — Я ее нашла.

— Что нашла, дорогая? — спросила мама и прошептала в сторону: — Я сейчас, Билл, это моя дочь.

— Книгу теней Деливеренс Дейн! — воскликнула Конни с бьющимся сердцем.

— Несомненно, дорогая. Хотя я по-прежнему уверена, что она тебе не нужна. — Грейс вздохнула. — Ну, надеюсь, не помешает. Ты о нем так беспокоилась. Конечно, когда только начинаешь, надо иметь под рукой точные указания. Чаю? — прошептала она Биллу, кто бы он там ни был, и махнула рукой в сторону кухни своего маленького дома в пустыне.

Конни в смущении затихла.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Ну конечно же, помощь Сэму, — ответила Грейс, и Конни представила, как тонкие мамины брови удивленно поднялись. — Если честно, странно, что беда с ним случилась так рано. Наверное, между вами крепкие связи.

— Что?! — не веря ушам, переспросила Конни.

— Обычно проходит больше времени, пока что-нибудь не стрясется. И все равно не избежать, — сказала Грейс тихим голосом. — Никогда не знала, чем это объяснить. Господь дарует, и Господь забирает, как говорила мама. Это плата за дар заглядывать в людей. За него сначала расплачиваемся мы — у нас болит голова, а потом страдают и те, кто нам дорог. Как и все на свете, это происходит циклично, с разной интенсивностью, в зависимости от состояния Земли. В конце века циклы стали короче. Я прожила с Лео всего полтора года, мама с папой больше двадцати лет, а тут Сэм… И всего-то после двух месяцев… — Она тяжело вздохнула. — Бедная моя девочка.

— Как ты узнала про Сэма? Откуда ты знаешь его имя? — воскликнула Конни.

Да, между ней и мамой существовала своего рода связь, но она тщательно скрывала от Грейс свои отношения с Сэмом. Не потому ли она так старательно о нем выспрашивала?

Грейс досадливо вздохнула и, прошептав: «Извините, Билл», жестом пригласила его сесть на диван в гостиной.

— Помни, Конни, что бы ты ни делала, делай все в доме, — проговорила она твердо. — Нигде, кроме как на своей земле, ты не будешь в большей безопасности.

— Но, мама, я… — начала Конни и осеклась. — Подожди. Ты хочешь сказать, что знала, что с Сэмом случится беда?

Грейс нетерпеливо засопела, как всегда, когда считала, что Конни не понимает того, что и так ясно и недвусмысленно.

— Нет, серьезно, Констанс. Ты иногда просто не замечаешь очевидных вещей.

Конни замерла на месте, сжав телефонную трубку рукой, которая словно повисла в воздухе отдельно от тела. Как ее только что назвала Грейс?

Констанс.

Ее полным именем.

Как и прочие, кого в обиходе называли только уменьшительным именем, Конни совершенно забыла, что это слово имеет к ней какое-то отношение. Как-то они говорили об этом с Лиз. Как она сказала? Когда кто-нибудь называет ее «Элизабет», ей всегда кажется, что обращаются к кому-то у нее за спиной.

Констанс. Пай-девочка, кожаные туфельки, носочки с рюшечками. В детстве Конни ненавидела свое имя. Среди маминых приятелей-неформалов по общине в Конкорде полные имена тоже были не в ходу. Пока Конни росла, рождавшимся детям давали вычурные, типичные для хиппи имена — Бранч Уотер Альперт, который теперь учился в университете Брэндис, или Самадхи Маркус — педантичный молодой человек, изучающий право и обосновавшийся в Эшвилле. Теперь он представляется всем как Джон. Да его никто и не винит.

Вот Конни и отделалась от своего имени так же окончательно, как от старых туфель, из которых выросла. И так далеко было оно запрятано, что она с изумлением обнаружила: у этого слова есть значение помимо имени. Констанс — «постоянство», «прочность», «верность», «непреклонность». Состояние бытия или то, к чему можно стремиться. Так же, как Грейс — «благодать».

И так же, как Деливеренс — «спасение», «освобождение».

— Боже мой… — прошептала она, широко раскрывая глаза от внезапного осознания очевидного.

Ну, конечно же. А София — по-гречески «мудрость», это говорила Лиз. Мерси — «милосердие». Пруденс — «благоразумие». Пейшенс — «терпение». А Темперенс — «умеренность», «сдержанность» — спокойно взирала на Конни с портрета, висевшего у бабушки в гостиной. Она была молчаливым соединяющим звеном между настоящим и прошлым женской линии семьи. Фамилии менялись со временем и с замужеством, но имена несомненно выстраивались в генеалогическое древо.

Конни удивленно рассматривала свою ладонь, где с болезненным жжением и голубым сиянием концентрировалась ее энергия — гадала ли она на сите и ножницах или гладила Сэма по голове, стараясь облегчить его страдания. Ей вспомнились подробности маминой жизни. Отбросив густой туман стиля Эры Водолея, она наблюдала, как под мишурой слов вырисовывается главное. Просто все эти женщины — так похожие на Конни, но каждая в своем историческом периоде — описывали свое ремесло словами, характерными для их эпохи. Конни сглотнула и, поднеся трубку близко к губам, зашептала:

— Мама, ты знаешь, кто выжег круг у меня на двери?

Она услышала, как Грейс усмехнулась — мягко, но не без самодовольства.

— Вот что я тебе скажу, — ответила она. — Никто, поверь мне, никто не заботится о твоей безопасности больше, чем я.

Повисла тишина — и Конни вдруг все поняла.

— Да, но как… — начала она, но Грейс ее перебила:

— Прости, дорогая, я должна идти. Не могу заставлять Билла ждать. Его аура в ужасном состоянии.

— Мама! — протестующе воскликнула Конни.

Грейс перебила:

— Послушай меня. Все пройдет хорошо. Помнишь, что я тебе говорила о природных циклах Земли? Это не просто смена погоды. Я нисколько не волнуюсь. Доверяй себе, и ты поймешь, что надо делать. Это как, — и она подняла глаза к небу, ища слова, — как сочинять музыку. Нужен инструмент. Нужен слух. Нужна практика. Собери все это вместе и сможешь играть. Конечно, есть ноты, они тебя ведут. Но что они сами по себе? Сами по себе они закорючки на бумаге.

Неуверенность и страх охватили Конни, как будто она стояла в мелком ручье и в мутной воде пыталась отыскать дорогую и драгоценную вещь.

— Я так многого еще не понимаю, — прошептала она, сильно прижимая трубку к уху, так, что оно даже покраснело.

— Для тебя это загадка, — твердо сказала Грейс, — а я вижу дар. — И не успела Конни ответить, как мама прокричала в сторону: «Уже иду, Билл!», а потом сказала в телефон: — Я тебя люблю, дорогая моя. Береги себя.

В трубке щелкнуло, разговор был окончен.

— Но это же больно! — воскликнула Конни, растирая ладонь, где прямо под кожей стало слегка покалывать.

Интерлюдия

Последние четверть часа крыса, не торопясь, умывалась, скребя кулачками за ушами и по усатым щекам. Только когда ушки залоснились и засверкали, она переключилась на розово-коричневый хвост, лапками, как руками, выбирая из него блох и всякий мусор, а потом тщательно вылизала кончик языком. Маленький квадратик солнечного света, где она сидела, падал из зарешеченного окошка под потолком, сквозь которое виднелись ноги прохожих и копыта лошадей. Выпуклые, точно пуговки, смышленые глаза зверька поблескивали в лучах солнца. Он еще не закончил прихорашиваться, когда из угла камеры раздался стон, и из темноты показалась нога, задев пучок грязной соломы, на которой сидела крыса. Вздрогнув, она соскочила на пол и исчезла во тьме, чтобы закончить свой туалет где-нибудь в другом месте.

В луче света теперь лежала подрагивающая нога. Из дырки в грязном шерстяном чулке выглядывали два пальца. Поверх чулка на ногу были надеты тяжелые кандалы, прикованные к стене короткой толстой цепью. И хотя закреплены они были на самый маленький размер, ножка в них болталась, а чулки почернели от ржавчины.

Нога принадлежала Доркас Гуд, которая свернулась дрожащим калачиком в углу камеры, притянув к груди руки и колени. На лицо ей падали тусклые спутанные волосы. Широко открытые глаза смотрели совершенно невидящим взглядом. Она сосала палец. За последние несколько недель бедняжка совсем разучилась говорить, поэтому стонала и кричала, как младенец, хотя этой некогда жизнерадостной девочке было четыре года. Она худела и чахла на глазах.

Чья-то рука потянулась убрать волосы с ее мокрого от пота лба. Нагретый летней жарой воздух в камере был пропитан зловонием гниющей соломы и переполненных отхожих ведер, которые выдавались арестантам. Деливеренс Дейн подержала руку на лбу ребенка — от ее ладони исходило тепло и приятное покалывание — и вполголоса произнесла заклинание, то самое, которое больше всего помогало в последнее время. Веки Доркас опустились, потом поднялись и снова опустились, отгородив остатки ее разума от ужаса, в котором пребывало ее тело. Дыхание выровнялось, и девочка уснула глубоким сном без сновидений.

— Эй, спит, а? — прокаркал голос из другого угла камеры.

— Да, — ответила Деливеренс, кладя руку на колени.

Она подвигала плечами, прислонившись к неровной каменной стене. За последние месяцы Деливеренс исхудала, костям было больно. Плоть сходила с нее словно по нескольку фунтов за раз, пальцы рук истончились. Она поднесла руку к свету — сквозь промежутки между пальцами Деливеренс могла видеть противоположную стену камеры.

— Никогда не видала, чтоб эдак спали, — знающим тоном продолжал голос. — Странно энто как-то.

Деливеренс вздохнула, закрыв глаза. Уже который раз повторялся этот разговор с Сарой Осборн.

— Господь, как может, укрывает невинные души от терзании дьявола, — пробормотала Деливеренс.

Голос хрипло захохотал, потом закашлялся. Когда приступ прошел, Сара Осборн зашевелилась в потемках у противоположной стены и подползла ближе, пока ее изрытое оспинами лицо под чепцом цвета помоев не появилось всего в нескольких футах от Деливеренс. Высохшие губы раздвинулись и обнажили десны, словно утыканные зубами. Деливеренс задержала дыхание — изо рта Сары отвратительно воняло.

— Я знаю тебя, Ливви Дейн, — прошипела женщина. — И мать Доркас тебя знает, хоть она сидит в другой дыре. Я им всем скажу, что ты сделала. Мы энто все знали.

Деливеренс медленно повернула голову и посмотрела в помятое лицо Сары. Побирушка всегда была не в себе. Ее сознание перескакивало с одного на другое, она то ругалась, то орала и из-за своего безумия существовала только на подачки жителей Деревни. Она царапалась в двери, требуя монетку, корку хлеба или крова на ночь. И люди уступали, внешне следуя христианским добродетелям человеколюбия и милосердия, а в душе желая ей смерти. Мать Доркас — Сара Гуд, — которую держали в одной из дальних камер, хотя и была моложе Осборн, жила столь же презренной жизнью. Ее бессмысленные, смотрящие в никуда глаза пожелтели от невзгод и выпивки. В Деревне шептались, что отец Доркас неизвестен и что достопочтенная Гуд была приговорена к тюремному заключению и штрафу за блуд.

Деливеренс сжала губы, глядя в пустое лицо Сары со смешанным чувством сострадания и отвращения. Сострадания к ее жизни и отвращения от уверенности в том, что она будет нарочито помогать ухаживать за несчастной Доркас только до тех пор, пока подозрения против нее — Деливеренс — не станут доказанным фактом. За все месяцы, что они провели здесь, прикованные к стене за ноги кандалами, ожидая приезда на суд губернатора Фипса, Сара Осборн в редкие моменты просветления следила за ней, выжидая своего часа, точно паук.

Губернатор прибыл из Англии в мае и сразу постановил созвать в Салеме большой Гласный Окончательный суд, или суд «слушания и решения», чтобы расследовать и пресечь распространение происков дьявола. Несколько месяцев одержимые девочки, среди них и Бетти — дочь преподобного Пэрриса, — показывали на всех. До тюрьмы дошел слух, что они даже обвинили одного из бывших местных священников. В Деревне все кипело и бурлило, а напуганные девочки, бившиеся в припадках, находили виновных в более отдаленных городах, даже в Эндовере и Топсфилде, в тщетных попытках отвести от себя осуждающие взгляды соседей. Первое заседание суда прошло в самом начале июня, тогда приговорили к смертной казни Бриджет Бишоп. Не прошло и недели, как ее повесили перед огромной торжествующей толпой на одиноком холме в западной части города. Многие считали, что на том дело и завершится. Но несколько женщин еще томились в тюрьме в ожидании суда.

Несмотря на жару в камере, Деливеренс, дрожа, обхватила себя руками и согнула худые пальцы.

— Подойди сюда, достопочтенная Осборн, — сказала она изможденным голосом, — давай вместе помолимся.

Бродяжка громко фыркнула и уползла в свой угол камеры. Оттуда понеслись почти нечленораздельные звуки и бормотание, но одна фраза достигла ушей Деливеренс: «Да уж никакая молитва не поможет».

Деливеренс сидела несколько часов, сложив руки под подбородком и шевеля губами в беззвучной молитве. Маленькая Доркас все еще спала, ее веки подрагивали во сне, а цепь кандалов иногда скрежетала по полу. Сара Осборн затаилась в своем углу, перебирая солому на коленях. Деливеренс не переставала удивляться тому, как медленно течет время в тюрьме. Маленький квадратик света прополз по гниющему полу, выгнулся на стену и вытянулся в длинный размытый прямоугольник. Деливеренс наблюдала за ним и ждала.

По ту сторону тяжелой двери, в дальнем конце узкого коридора раздались негромкие женские голоса и что-то похожее на звон ключей. Звуки приближались. Ее подозрения подтвердились, когда в темноте со скрипом и лязгом открылась дверь камеры и показался надсмотрщик с сальной свечой в руке, а за ним стояли три или четыре скромно одетые женщины средних лет.

Одна из них вышла вперед, и Деливеренс узнала в ней уважаемую всеми повитуху, живущую неподалеку от Ромни-Марш, но имя вспомнить не могла. Мэри? Деливеренс вгляделась ей в лицо. Да, возможно. Но в таком мраке разве поймешь? Женщина приблизилась, стараясь сохранять маску равнодушия на лице, но ноздри подрагивали, выдавая отвращение к зловонию камеры.

— Пойдем, Ливви Дейн, — сказала она ровно, протягивая руку. — Мистер Стаутон велел осмотреть тебя перед завтрашним заседанием.

В это время надсмотрщик наклонился снять с нее кандалы, и Деливеренс напряглась, когда его пальцы бесцеремонно прошлись по ноге в чулке. Освободившись от оков, она спрятала ногу под юбку, а надсмотрщик, подняв бровь, бросил на нее похотливый взгляд. «Я б тебе помог, — сказал он ей несколько недель назад. — Только посмотри на меня поласковей, и все уладится, ага?»

Она взглянула на надсмотрщика и мысленно послала ему образ паука прямо в мозг. В то же мгновение он со сдавленным криком выронил ключи и стал чесать руки и голову.

Деливеренс взяла руку женщины — Мэри Джозефс, как она вспомнила — и поднялась на ноги. Несколько секунд она покачивалась — кровь приливала к затекшим ногам. Достопочтенная Джозефс обхватила ее рукой за талию и повела к двери.

— Мы пойдем в дом к достопочтенной Хаббард, — сказала акушерка, и они все пошли по тюремному коридору, оставив позади себя тюремщика, который, ругаясь, запирал дверь и неистово чесался.

Хотя на улицы Бостона уже спустился вечер, сумеречные отсветы ударили Деливеренс в лицо, и она осознала, как давно не выходила на улицу.

— Так суд назначен на завтра? — спросила она у достопочтенной Джозефс, словно среди рабочего дня обмениваясь последними слухами.

— Да, — кивнула та.

— Значит, припадки у девочек все еще продолжаются, — заметила Деливеренс.

Женщины промолчали.

Они подошли к простому дому, такому же, как у самой Деливеренс в Салеме, только тесно зажатому между соседними. Женщины провели ее в большую комнату, где девочка возраста Мерси возилась у очага. При виде них она, не говоря ни слова, подбросила в огонь еще два больших полена и по лестнице поднялась наверх, на чердак. Ее предупредили заранее, — подумала Деливеренс. — Или она боится меня. Она огляделась, и на нее нахлынула волна грусти. Вот уже несколько месяцев она не видела дочь. И как Мерси удается платить тюрьме за ее содержание?

— Достопочтенная Хаббард, нам нужна свеча, — сказала Мэри Джозефс, засучивая рукав сорочки до локтя. Она повернулась к Деливеренс. — Расшнуруй платье, Ливви. И поскорее. Совсем скоро наступит ночь.

Деливеренс переводила взгляд с одного лица на другое. Она знала только достопочтенную Джозефс, но и все остальные, должно быть, тоже повитухи. Скорее всего они предложили суду свои услуги, чтобы их самих ни в чем не заподозрили. Женщины всегда предают друг друга, — подумала она. Почему? Женщины представляют большую опасность друг для друга, чем для мужчин.

Она подняла руки к груди и стала развязывать шнуровку платья. Неуютно было раздеваться на виду у стольких людей. Женщины стояли и ждали, сложив руки, а одна держала свечу, прикрыв ее ладонью. Вскоре Деливеренс оказалась перед ними в чепце, нижней сорочке и чулках, осознавая, что манжеты, воротничок и подол платья за столько времени почернели от грязи. Она потерла ногой другую ногу.

— Чепец и сорочку тоже, — потребовала достопочтенная Джозефс, и в панике глаза Деливеренс на секунду широко распахнулись.

Она не могла припомнить, когда в последний раз появлялась перед кем-нибудь без сорочки. Даже в мучительные часы, когда она рожала Мерси, пропитанная потом и кровью сорочка оставалась на ней. В юности Натаниэль один раз умолил снять ее, хотя долгие недели замужества она отказывалась это сделать. И сейчас, пока она стягивала с себя хлопковую ткань, в памяти всплыла та ночь, когда она уступила его мольбам. Она тогда стояла в одних чулках, волосы свободно падали на плечи, а тепло очага приятно согревало бедра. «Ах, Ливви, какая ты красивая!» — сказал он.

Деливеренс сбросила скомканную сорочку на пол и посмотрела на свое обнаженное тело. От скудной тюремной пищи между ребер и под грудью залегли глубокие тени, а бедренные кости выдались вперед. Она отколола чепец и кинула его на горку одежды у ног, затем наклонилась и сняла чулки. Боже милостивый, Натаниэль, как я хочу снова тебя увидеть! — думала она, стоя с опущенной головой. Седеющие волосы падали на лицо и скрывали охвативший ее трепет.

Одна из незнакомых ей повитух жестом велела ей забраться на длинный стол в центре комнаты. На дрожащих ногах Деливеренс повиновалась. Цепкие руки схватили и распластали ее на столе. Она зажмурилась. Все тело горело от стыда — умелые пальцы шарили по нему в поисках предательской отметины. Она чувствовала, как роются в волосах под мышками, как пробегают вниз по бокам. Тепло от свечи переместилось сначала под коленки, а потом и в потайные глубины между ног. Другие руки прочесывали волосы на голове, медленно и скрупулезно двигаясь от лба к вискам и шее.

Деливеренс почувствовала, как свеча остановилась между ее распростертых бедер, почти обжигая нежную кожу ее самых укромных уголков. Она услышала, как женщины зашептались.

«Противоестественное разрастание плоти», — пробормотала одна из них, что-то записывая, и все согласно поддакнули, тыкая и растягивая кожу Деливеренс грубыми пальцами. Жгучие, горькие слезы покатились из глаз Деливеренс прямо в уши. Свечу убрали. Деливеренс открыла глаза и увидела лица обступивших ее женщин. Некоторые смотрели с нескрываемым осуждением.

— У тебя ведьмин сосок, Ливви Дейн, да еще и на самом лоне! — воскликнула одна из них, а другая добавила:

— Я полагаю, что через него ты выкармливала дьявольских отпрысков и духов! Сознайся!

Деливеренс с искаженным от ярости лицом приподнялась на локтях. Гнусные россказни все это, подумала она, духи совсем не от дьявола. Но, конечно, не могла этого сказать.

— Я ничего подобного не совершала! — огрызнулась она, и женщины отшатнулись, испугавшись ее неистовости. Деливеренс соскочила со стола и принялась ожесточенно натягивать на себя сорочку.

— Дура ты бессовестная, Мэри Джозефс! — воскликнула она. — Сколько младенцев ты приняла и ничего не знаешь о сотворенном Богом теле женщины! Я сотворена по его образу и подобию, как и ты! Дай мне свечу, и я у всех вас найду ведьмин сосок!

Женщины сгрудились вокруг, ругая и понося ее, но Деливеренс уже их не слышала. Она в спешке напялила на себя одежду, и повитухи препроводили ее в тюрьму, грозя пальцами и ни на секунду не умолкая.

Ее мысли уже были обращены к завтрашнему суду, но больше всего она думала о дочери.

Глава двадцать первая

Вся поверхность обеденного стола была завалена бумагами и листками из блокнота. За столом сидела Констанс Гудвин, склонив голову над толстой рукописной книгой с пожелтевшими от времени страницами. От книги шел запах старой высохшей кожи — запах отдела особых коллекций гарвардской библиотеки.

Она читала вот уже несколько дней подряд. Рядом лежал еще один фолиант — «Травы Новой Англии. Справочник», открытый на странице с перьевым рисунком ромашника. На столе около рукописной книги лежали три маленькие карточки: одна — полностью на латыни — с заголовком про помидоры, на второй было написано «Верное средство от лихорадки и простуды», третья — без заголовка, но с каким-то словесным ребусом.

Девушка, увлекшись чтением, задумчиво постукивала себя ручкой по виску, совершенно забыв о лежащем перед ней еще неисписанном блокноте. Ее губы бесшумно двигались. Другой рукой она держала тяжелую лупу с медной ручкой, которую несколько дней назад обнаружила в одном из ящиков. С ее помощью Конни пыталась разобрать кое-как нацарапанные слова, которые раздувались и вытягивались, скользя по стеклянной поверхности. Книга была составлена без всякого порядка и последовательности, а уж про оглавление и говорить не приходилось. Конни насчитала уже больше десятка различных почерков: шесть или восемь человек использовали письменные буквы, и еще примерно столько же — печатные. Строки иногда переплетались, наползая друг на друга. Многое было на латыни, и благодаря давней дружбе с Лиз Конни понимала общий смысл написанного, но не более.

Большая часть текстов была на английском языке разной степени архаичности, а устаревшая орфография и вышедшие из употребления названия растений, веществ и процессов еще больше усложняли задачу. Она уже прочитала о способах приготовления снадобий при гнойных ранах, инфекциях, «черном легком», апоплексии и лихорадке.

На некоторых страницах встречалось что-то вроде молитв, больше похожих на магические формулы — в них испрашивалась помощь Всемогущего. Конни не уставала удивляться, насколько религиозной оказалась книга — как и те, что описывали христианские обряды дореформаторских времен.

В книге отразился мир, в котором христианство — основа постижения окружающей действительности. Неудивительно, что пуританские теологи считали, что ведьмовство — если это было оно — опасно. В системе мышления, где источником спасения и добродетели может быть лишь благодать Господня, где поступки никак не влияют на состояние души и где болезнь или неудача — знак Божьей немилости, противостояние неудачам и болезни при помощи личного обращения к Богу и использование методов протонауки шло вразрез со всем тем, что проповедовала пуританская власть. Пуританские теологи видели в этом святотатство. И даже происки дьявола.

Насколько могла судить Конни, составляющих в любом рецепте книги теней было три: молитва, скрупулезно точное смешивание трав и других природных компонентов, и что-то еще — что-то неуловимое. Энергия? Почти, но не то. Намерение? В книге это называлось по-разному: «сноровка», «мастерство», «воля». Но Конни все же не могла выразить это понятие современным языком. В памяти всплыл эпизод с клеомой — как раз когда обнаружились бабушкины карточки. Она вспомнила, что Сэм тоже пробовал произнести заклинание — она рискнула использовать такой термин, хотя и не без смущения, — но у него не вышло вдохнуть жизнь в засохший цветок. Конни нахмурилась, сосредоточившись, и перевернула страницу.

Сэм. Ему становилось хуже. Она хотела навестить его сегодня во второй половине дня, чтобы дать отдохнуть его родителям. Все начиналось с регулярных посещений, а переросло в круглосуточное бодрствование у постели. Сэм обессилел. Нога быстро заживала лишь благодаря прочным крепежам, удерживающим тело, — от ежечасных судорог кости могли снова разойтись. Сильнейшая рвота обезвоживала организм, кожа натянулась и пожелтела. Даже неиссякаемое чувство юмора стало покидать его. Доктора уверяли, что найдут способ лечения, но Конни видела, что их уверенность тает с каждым днем. По глазам Сэма она понимала, что и он догадывается об их растерянности. Его вера в их помощь начинала угасать, и сквозь последние всплески надежды стал проглядывать страх.

Она перевернула еще одну страницу манускрипта и через лупу стала вглядываться в расплывающиеся слова. Голова начинала раскалываться. Конни отложила лупу и закрыла глаза, потирая веки руками. Затем вновь заставила себя взяться за работу.

В выпуклой глади увеличительного стекла появилось слово «припадки», и Конни наклонилась ниже, чтобы разобрать непростой текст. «Способ избавления от припадков» — гласил заголовок, и у Конни перехватило дыхание. Историки еще не сошлись во мнении, что в колониальных хрониках имелось в виду под словом «припадки» — обморок или, может быть, религиозный экстаз, когда человек дрожит всем телом и говорит на разных языках. Высказывались аргументы в пользу обоих вариантов. У Конни перед глазами предстал Сэм — его тело содрогается и бьется в очередном приступе, глаза закатываются так, что видны только белки, а язык вываливается изо рта. Если это не «припадок», то что тогда?

«Если хочешь увериться, что Страдания Человека происходят от колдовства, — так начинался текст, — нацеди его собственную водицу в ведьмину бутыль, брось туда булавки или гвозди и нагрей на жарком огне».

Конни подняла голову, обдумывая прочитанное. Что такое «ведьмина бутыль»? Она отодвинула книгу и стала рыться в блокноте. Найдя список завещания Деливеренс, она пробежала пальцем по странице. Вот оно: «стеклянные бутыли 30 шилл.». Тогда Конни недоумевала, зачем в завещании специально упоминать какие-то бутылки.

Она подняла голову и оглядела переполненные полки на стене столовой. Сколько же ушло времени, чтобы отчистить фаянсовую и стеклянную посуду, приютившуюся в нише у очага. А в шкафу под ней скопилось столько пыли, что у Конни опустились руки. Среди прочего там стояло множество древних бутылей — ничего примечательного, обычное старье для антикварных лавок. Зато на кухне толпились запечатанные бутылки уже более позднего времени — оставшиеся от бабушкиной работы, хотя Конни с трудом могла себе ее представить.

Обернувшись, Конни посмотрела на нишу у очага и на шкаф под ней. Сощурившись, она сосредоточила внимание на дальнем углу столовой и представила бабушку в цветастом платье, с завязанным на талии передником. Вот она опускается на колени и, устало ворча, открывает дверцу. Смахнув с лица выбившуюся прядь волос, она лезет внутрь. Конни даже услышала, что за деревянными стенками что-то позвякивает.

Нет, это не просто старье.

Конни слезла со стула и присела у дверцы.

По всему дому в самых неожиданных местах она натыкалась на встроенные кладовки. В каждой из спален наверху под окном обнаружился целый склад: запасные одеяла, набор для «Скрэббла» — с почти полным отсутствием гласных букв — и следы пребывания многочисленных поколений мышей.

Отодвинув небольшую щеколду, Конни распахнула дверцу. Внутри под толстыми слоями пыли и гирлянд паутины была погребена куча разнокалиберной посуды: маленькие чугунные котелки и сковородки, что-то похожее на ржавую вафельницу, решетка с длинной ручкой для жарки рыбы на открытом огне, несколько позеленевших от времени медных грелок — в них клали раскаленные угли. И толстостенные стеклянные бутылки голубовато-зеленого оттенка. Десятки, может быть, сотня, разного размера, с неровными горловинами и толстым дном — все родом из доиндустриальной эпохи, когда стекло выдували люди, а не машины.

Бутылки были без пробок и большей частью пусты. Протянув руку, Конни высвободила одну из них из-под слоя всякого хлама. Поднеся бутылку к глазам, через толстые стенки, испещренные пузырьками, она увидела внутри два ржавых гвоздя. Вернувшись с бутылью к столу, девушка вновь сосредоточилась на рукописи.

«Брось бутыль в огонь, а сама читай «Отче наш» и следом самое сильное Заклинание: Agla Pater Dominus Tetragrammaton Adonai Отец Небесный, умоляю тя, яви Мне Злодея».

Кони взволнованно выпрямилась. Прижав руки к голове, попыталась унять пульсирующую боль. Agla — как в выжженном на двери круге. Перечень имен Бога. А Tetragrammaton — где она могла это видеть? Девушка закрыла ладонями глаза и стала мысленно рыться в многочисленных ящиках памяти. Дойдя до ящика «Разное», она почему-то подумала о Сэме. Ее глаза широко распахнулись — она вспомнила! Слово tetragrammaton было высечено на межевом камне, который ей показал Сэм в первый же вечер их знакомства. Она полистала блокнот и нашла определение, выписанное из книги по народной магии. Так описывалось слово «Яхве» — еще одно имя Бога, только на иврите.

Конни посмотрела на часы. Уже пора. Надо дочитать абзац и идти.

«Когда водица закипит, Колдун явится к огню, — писалось далее. — Булавками и хитростью заставь его освободить Жертву от его Дьявольских козней. Читай, как приготовить напиток Смерти, и о других способах».

Далее до конца страницы шел длинный список латинских названий трав, озаглавленный: «Для верного избавления».

Откинувшись на спинку стула, Конни некоторое время постукивала кончиком ручки по зубам. Затем, взяв бутылочку с ржавыми гвоздями, положила ее в сумку и вышла из дома.

Интерлюдия

К тому времени как Мерси Дейн подошла к молитвенному дому, внутри уже поднялся оглушительный шум. Она помедлила у входа, топая ногами, чтобы сбить с ботинок грязь, налипшую за долгий путь через весь город.

Она до последнего оставалась дома, меряя шагами комнату, обещая себе, что вот через минутку пойдет, и не понимая, что ее держит. Ведь очень хотелось снова увидеть маму… Но было страшно.

Если бы только она могла прижать руки к ушам и приказать миру исчезнуть, то так и сделала бы. Сидела бы дома, прижимая к себе Пса и договорившись с Богом, что если она не пошевельнется, время не пойдет дальше — и хуже уже не будет. Ею овладело ребяческое упрямство, словно Гласный Окончательный суд без нее не состоится. Походив еще немного, Мерси, наконец, отбросила все сомнения и почти всю дорогу до молитвенного дома бежала по мокрым улицам Салема. День выдался пасмурным и дождливым, одежда прилипала к телу, а на щеках появился нездоровый румянец.

Когда она проскользнула в дверь зала, то, к ее досаде, заседание уже шло полным ходом. Далеко впереди, за длинным библиотечным столом сидели в ряд солидные джентльмены — один суровее другого — в свободных черных мантиях и завитых париках. Тот, в середине — с желтой кожей, длинным носом и двойным подбородком, наползающим на большой воротник, — наверное, сам Уильям Стаутон, вице-губернатор. Мерси никогда раньше его не видела, но он показался ей важным человеком. Стаутон переговаривался с судьями, однако она стояла слишком далеко, чтобы расслышать. Поднявшись на цыпочки, Мерси вытянула шею, высматривая, нет ли впереди свободных мест.

Через головы публики она увидела подсудимых женщин. С опущенными головами и скованными руками они неподвижно стояли перед судьями и коллегией присяжных. Деливеренс — вторая слева. Мерси узнала платье — теперь уже грязное и порванное, — в котором была мама, когда ее увел Джонас Оливер. Не отводя глаз от маминой спины, Мерси стала пробираться по проходу, задевая ноги сидящих. Вдруг Деливеренс обернулась через плечо и встретилась взглядом с дочерью. Мерси увидела, как на изможденном мамином лице ужас на секунду уступил место облегчению.

— Эй, девчонка, осторожнее! — проворчал седой мужчина, от которого воняло рыбой, и с недовольным видом потер голень.

Негромко извинившись, Мерси продолжала протискиваться дальше в надежде добраться до передних рядов, откуда будет видно мамино лицо. До ее ушей долетали обрывки разговоров, словно исходящие не от отдельных людей, а от всей толпы сразу.

— …вот уж не думала, что Ребекка Нерс…

— …явился ей ночью, дух-то этот, да еще на метле и со свечой…

— …у нее восемь детей умерло — родились, а потом зачахли на руках…

— …говорят, для выкармливания демонов и духов…

— …старая мегера, я тоже видела…

Мерси перебегала взглядом от одного к другому. Все они — сморщенные беззубые старички, нежные юные девушки, богачи в кружевах, румяные дети — с искаженными от желчи лицами открывали и закрывали рты, словно хищные рыбы, отрывающие кусок за куском плоть жертвы.

Она наконец дошла до конца зала и прислонилась к стене, сжав под передником кулаки. За спинами обвиняемых, в центральном проходе — в самой середине зала — сидели несколько девочек примерно ее возраста, кто-то младше, кто-то чуть старше. К ним было приковано внимание всей публики — они то и дело заламывали руки, корчились, пронзительно визжали. Мерси нахмурилась. Двух-трех из них она знала. Вон ту — Анну Путнам, да простит ее Бог — как она ее ненавидела! Взбалмошная гордячка, своих мыслей нет, вечно присваивает чужие. Ноздри Мерси раздулись от бешенства. Анна старше всех остальных — уж могла бы соображать!

Из обвиняемых женщин, кроме своей матери, Мерси еще узнала Сару Гуд, которая всегда бродила по улицам Салема с маленькой дочерью — Доркас, что-то бессвязно бормоча. И сейчас она стояла с приоткрытым ртом, у нее бегали глаза и дергалась рука. Мерси всегда боялась Сару, а ее обезумевшая дочка кусалась и визжала. Интересно, где же она. В зале ее не было.

С другой стороны от мамы Мерси с удивлением увидела морщинистую Ребекку Нерс — она же истая прихожанка, благочестивая женщина, и это всем известно! Никакая она не ведьма!

«Если уж она здесь, то судьи поостерегутся продолжать это безумие», — словно прозвучал в ушах Мерси голос ее отца. Хорошо бы он был здесь! К его слову в Деревне прислушивались. Он бы знал, что делать. Он бы не просидел так долго дома, зная, что суд вот-вот начнется.

Пока Мерси размышляла подобным образом, судьи закончили совещаться между собой, и один из них — «Джон Готорн — он раньше был судьей», как прошептали в толпе, — учтиво и негромко обратился к кому-то, сидящему напротив одержимых девочек. Слова, потонув в ропоте публики, не долетели до задних рядов.

Мерси сощурилась — она не всегда могла сразу сосредоточить взгляд на предмете — и увидела тощего, пожилого человека, чья лысая голова была покрыта темными пятнами. Судья Готорн поднял руки, призывая к тишине, и по всему залу прокатилась волна шиканий, замершая у дальней стены. Человек встал и начал говорить. Люди притихли, Мерси старалась не пропустить ни звука.

— …давно подозревал достопочтенную Дейн в ведовстве, — говорил человек, когда умолкли последние разговоры, и Мерси, наконец, услышала его голос. — Мои страхи подтвердились страшным образом в одну ночь десять лет назад, когда моя несчастная дочь Марта умерла от дьявольских козней, как раз когда достопочтенная Дейн ухаживала за ней.

В этот момент все девочки завопили и стали корчиться, а Анна Путнам вскочила на ноги и, указывая на Деливеренс, прокричала:

— Я ее видела! Ее дух явился ко мне ночью и сказал: «Я убила Марту Петфорд, а если ты покажешь на меня, я тебя тоже убью!»

Толпа дружно ахнула, а другие девочки тоже стали выкрикивать свидетельства против Деливеренс:

— Она влетела ко мне в окно верхом на пылающей метле! — визжала одна.

Другая ей вторила:

— И ко мне! Она хотела взять меня на свой шабаш, чтобы я написала свое имя в книге дьявола!

Вице-губернатор Стаутон с дрожащими от ярости усами стукнул по столу молотком, и одна из девиц упала в обморок, а Анна Путнам, повысив голос, добавила:

— Да! А еще она велела мне снять всю одежду, показала мне образ моего отца, завернутого в простыни, и сказала, что, если я не пойду с ней, мой отец умрет!

Несколько рук схватили дергающуюся девушку, которая уже начала рвать на себе воротник. Кто-то поднял упавшую в обморок и шлепал ее по щекам, пока не затрепетали веки. Вице-губернатор поднялся с места и, стукнув молотком, проревел:

— Это отвратительно! Посмотрим, что обвиняемая скажет в свою защиту!

Толпа затихла, боясь упустить хоть одно слово Деливеренс. В едином порыве все подались вперед, затаив дыхание. Мерси еще сильнее сжала кулаки под передником, чтобы ничем больше не выдать свое бешенство и негодование.

— Анна лжет! — прошептала она чуть слышно. — Она никогда к нам не ходила! Она лжет!

Деливеренс смотрела на лица судей, присяжных и публики. Ребекка Нерс морщинистой рукой погладила ее по локтю. Деливеренс выпрямилась и, подняв подбородок, стала как будто выше ростом. Даже со своего места Мерси увидела, как похудела и постарела мама за последние несколько месяцев. Под глазами появились темные круги, волосы поредели и поседели. Она заговорила, и из глаз словно ушла синева — они стали холодно-голубыми.

— Десять лет назад меня позвали к постели Марты — дочери достопочтенного Петфорда. Она очень страдала от припадков, — начала Деливеренс. Толпа напряженно слушала. — Я ухаживала за ней, думая, что она больна, и дала ей лекарство, которое принесла с собой. Затем я молилась над ней всю ночь.

— Но ведь говорят, что ведьма не может без запинки прочитать молитву! — крикнул кто-то из дальних рядов.

— Я молюсь каждый день, — тихо сказала Деливеренс, и Мерси увидела, как по залу пробежал шорох сомнения.

Она вытащила руки из-под передника и, сложив их под подбородком, стала ждать, широко раскрыв глаза.

Деливеренс помедлила, глянув на свои скованные руки и на судей. Мерси пыталась понять, о чем она думает, и пристально смотрела на мамино лицо, однако ничего не уловила. Деливеренс сглотнула и, облизнув губы, продолжала:

— Достопочтенный Петфорд за несколько месяцев до этого потерял жену, и долгое время я полагала, что… — она искоса посмотрела на Питера Петфорда, который сидел, глядя на нее с нескрываемой злобой, — …что это горе помутило его разум.

— А ребенок в ту ночь умер? — спросил другой судья. Позади Мерси зашептали: «Это Джонатан Корвин, он занял место Натаниэля Солтонстолла, который обезумел после повешения той самой Бишоп».

— Увы, она умерла, — сказала Деливеренс. — У меня на руках.

У Питера Петфорда задрожал подбородок, лицо пошло пятнами.

Тот же судья, Корвин, подался вперед и посмотрел на Деливеренс в упор.

— А девочка была больна? Или околдована?

Ноздри Деливеренс задрожали, глаза метнулись вправо и влево. У Мерси внутри все сжалось от ужаса.

— Да, она была околдована, некоторым образом, — призналась Деливеренс. — Я свидетельствовала в суде, когда подавала прошение обелить мое запятнанное имя, и сейчас отрекаться не стану.

— А как ты узнала, что она околдована? Кто тогда виновен, если не ты? — не отставал судья, грозно подняв бровь.

— Этого я не могу сказать, сэр, — прошептала Деливеренс. — Я не знаю, как это произошло. Но Господь своей мудростью и милостью иногда открывает мне тайны, если я прошу его.

— Господь? — переспросил судья Корвин. — Ты говоришь с Богом, достопочтенная Дейн?

— Я верю, что Его дети могут говорить с Ним, — сказала Деливеренс, глянув на сидящих в стороне священников.

Один или двое кивали, но остальные, сложив руки на груди, осуждающе смотрели на нее.

— Достопочтенная Дейн, — вмешался другой судья — позади Мерси о нем не зашептались, или же она не расслышала. — Как ты можешь быть уверена, что именно Всемогущий Господь открывает тебе тайны?

— Простите? — не поняла Деливеренс.

— Ты сказала, что не знаешь промысла Божьего. Как ты можешь утверждать, что именно наш Спаситель говорит с тобой? — спросил он, проводя рукой по подбородку с самодовольным видом человека, который вот-вот победит ребенка в споре. — А вдруг ты служишь дьяволу, который вводит тебя в заблуждение обещаниями богатства и славы и велит тебе притворяться, что ты служишь Господу?

Толпа откликнулась приглушенным ропотом, люди шептались между собой, склонившись головами.

Деливеренс подумала немного, а затем, повысив голос, чтобы все слышали, сказала:

— Господь сотворил небо и землю. Я верую, что нет ничего на этом свете, как и на том, что не было бы его творением.

Публика забурлила, бросая на Деливеренс косые взгляды. Мерси слышала, как сзади злобно прошипели: «Святотатство!»

Вице-губернатор Стаутон, удивленно подняв брови, спросил:

— Но, достопочтенная Дейн, неужели ты не веришь в существование дьявола? И что при помощи верных слуг здесь, на земле, своими мерзкими кознями он заставил страдать невинных жителей Салема?

Зал замер в ожидании. Деливеренс молчала. Вице-губернатор Стаутон продолжал:

— Ты ведь не станешь утверждать, что суд ввели в заблуждение, не правда ли, достопочтенная Дейн?

— Боюсь, что стану, сэр. Настоящая цель дьявола — осуждение невинных, а вовсе не страдания этих грешных обезумевших девочек, — сказала Деливеренс и закрыла глаза.

Толпа взревела, а девочки пронзительно завизжали и кинулись к закованным в цепи женщинам. Их удержали несколько человек, сидящих на передних рядах.

— Я его вижу! — бешено завопила Анна Путнам, показывая пальцем. — Вот он! Черный демон нашептывает на ухо достопочтенной Дейн! Вот он! Неужели вы не видите? Вон он стоит!

Рев толпы достиг оглушительных пределов, и прижавшаяся к стене Мерси почти ничего не слышала. Она видела, что мама стоит тихо и спокойно, а Ребекка Нерс говорит ей что-то на ухо, а остальные обвиняемые женщины сгрудились вокруг, вздрагивая от криков и суеты толпы. Судьи совещались, склонившись головами и отчаянно тыкая друг в друга пальцами. Казалось, они не могут договориться, но через мгновение разногласие было улажено, и они заняли свои места. Вице-губернатор Стаутон стукнул молотком по столу, призывая к тишине и порядку хотя бы на время произнесения приговора.

— Сусанна Мартин, — затянул он, когда толпа поутихла, — Сара Уайлдс, Ребекка Нерс, Сара Гуд, Элизабет Хоу и Деливеренс Дейн. В соответствии с показаниями, данными здесь против вас, что ваши духи являлись этим девочкам во тьме ночной, приказывая им служить дьяволу, что у иных из вас при тщательном осмотре обнаружены неестественные сосцы, посредством коих вы выкармливали демонов, что некоторые из вас имели ссоры с соседями, после чего неведомыми способами причиняли вред им самим или их имуществу, и что здесь, на собрании, рядом с вами видели демонов, а вы отрицаете истинность этих утверждений, мы таким образом объявляем вас виновными в ведьмовстве и приговариваем к смертной казни через повешение.

Мерси вскрикнула. Вице-губернатор Стаутон снова стукнул молотком, потому что зал взорвался возгласами облегчения и ужаса. Кто-то орал: «Хвала Господу! Мы будем спасены!», а одержимые девочки дрожали и тряслись.

— Глядите, что она делает! — воскликнула Анна Путнам. — Достопочтенная Дейн посылает своего духа, чтобы поразить меня! Это не я тебя обвиняю, достопочтенная Дейн! Это не я!

Она съежилась и прикрыла голову руками, словно защищаясь от удара. Мерси посмотрела на нее и мысленно швырнула мяч в эту хныкающую негодницу. Голова Анны откинулась назад, как от пощечины, а по лицу расплылся розовый след удара, и Анна забилась в истерике.

Мерси подняла голову и встретилась с холодными мамиными глазами. Как ни странно, в них не было ни гнева, ни страха. Когда осужденных выводили из зала, чтобы посадить в стоящую на улице повозку, Мерси поняла, что на мамином лице отразилась лишь глубокая печаль.

Глава двадцать вторая

Конни нажала ручку двери и, услышав щелчок замка, проскользнула в палату. Рядом с входом стояла пустая кушетка со свернутым матрасом и подушками без наволочек. Конни на цыпочках прошла мимо нее к дальней кровати, стараясь не разбудить спящего пациента. У него так мало времени на сон.

На кровати на спине лежал мускулистый молодой человек с загипсованной от колена до ступни ногой. Дыхание с тихим шелестом вырывалось из полуоткрытых губ. Волосы были убраны со лба, а в углах глаз расходились лучиками морщинки, словно он улыбался во сне. Конни придвинула к кровати стул и села, подперев руками подбородок. Веки молодого человека дрогнули, и он тихонько всхрапнул. Врачи вынули у Сэма из носа кольцо, и он теперь выглядел моложе и не так пугающе. Она прошлась взглядом по его телу, скользнув по черной кельтской татуировке — юношеская глупость, как он сам говорил, — стала блуждать по груди, по сильным рукам и вдруг наткнулась на мягкие ремни, крепившие запястья к металлическому каркасу койки.

О, Сэм! — подумала она.

— Конни, знаешь, мы бы отнеслись с пониманием… — сказала ей его мама на прошлой неделе за чашкой кофе.

— Простите? — смутившись, переспросила Конни. — К чему?

Линда повертела в руках чашку, не глядя Конни в глаза.

— Мы с отцом отнеслись бы с пониманием к тому, что все это немного… немного слишком для тебя, — сказала она.

Она разрешает мне расстаться с Сэмом, — осознала Конни. У нее и мысли такой не возникало.

— Вовсе нет, — ответила Конни, встретившись взглядом с Линдой.

Теперь она слушала больничную тишину, изредка прерываемую приглушенными сообщениями громкой связи в коридоре. Сэм вздохнул полной грудью и сдвинул тонкую простыню. Конни осторожно, двумя пальцами поправила ее. Он не пошевелился.

Ей очень хотелось с ним поговорить, странно, что он спал именно сейчас. Конни открыла сумку, достала стеклянную бутылочку, которую взяла из дома, и карточку из бабушкиной коллекции — ту, на которой не было заголовка.

Если застукают, решат, что я сошла с ума, — подумала Конни, сжимая губы в тонкую линию. — И Сэм в первую очередь.

Она посмотрела на его лицо. Сэм хмурился — наверное, плохой сон. Веки дрожали от напряжения, и Конни поняла, что надо действовать быстро.

Она закатала рукава рубашки и оторвала кусок бумажного полотенца от висящего на стене рулона. Расстелив полотенце на подоконнике, поставила на него пыльную бутылку и вынула пробку. Тихонько подойдя к двери, приоткрыла ее и выглянула — нет ли случайно врачей, сестер или родителей Сэма. Коридор был свободен, только в дальнем конце хихикали несколько подростков-волонтеров. Свет флуоресцентных ламп отражался на исцарапанном линолеуме. С тихим щелчком Конни закрыла дверь.

Прокравшись обратно, она увидела, как напряглись в ремнях руки Сэма. У нее мелькнула мысль, что в любой момент могут начаться судороги, которые вырвут его из сна. Она опустилась на колени, чтобы залезть под кровать. Сердце забилось быстрее, по рукам и ногам побежал нервный огонь. Вот он — пластиковый контейнер, куда из складок простыней вела трубка катетера. Быстрым движением Конни отцепила трубку, скривив губу от отвращения. Хоть бы это был кто-нибудь другой, — подумала она, осторожно вылезая из-под кровати с контейнером в руке. Встав на ноги, она глянула на Сэма. Спит. Хорошо.

Вернувшись к подоконнику, Конни наклонила контейнер и стала тоненькой струйкой переливать содержимое в бутылку. Она опорожнила его наполовину, заполнив бутыль на две трети. Сквозь жидкость голубое стекло казалось зеленым. Через мгновение все было закончено, и Конни на коленях залезла под кровать прицепить контейнер на место. Тут на кровати зашевелились, и хриплый голос спросил:

— Корнелл, ты?

Быстро сев на корточки, она заглянула в лицо Сэма. Его веки еще были полузакрыты, и мягкие зеленые глаза понемногу прояснялись.

— Что ты делаешь на полу? — прошептал он, улыбаясь.

— Ничего-ничего, — успокаивающе сказала она, садясь на стул. — Сережку обронила. Ничего особенного.

Он улыбнулся шире, подняв бровь.

— Отвертелась. Ты не носишь серег, — заметил он.

Она улыбнулась в ответ.

— Да что ты? Прости, я тебя разбудила.

— Не, — сказал он, пытаясь потянуться. — Врачи говорят, чтобы я спал, когда только могу, а мне то спится, то нет.

— Пить хочешь? — спросила она, соображая, как его отвлечь, чтобы он не заметил бутылку на подоконнике.

Сэм облизнул сухие губы и поудобнее устроился на подушке.

— Ага, — ответил он, слегка натягивая руками ремни. — И эти штуки расстегни. Чертовски надоели.

Конни встала и, подойдя к маленькой раковине, быстро вымыла руки горячей водой.

— У тебя уже сегодня было? — спросила она, беря стакан и наливая в него воду из крана.

— А сколько сейчас времени?

Конни взглянула на часы на стене.

— Четыре тридцать три.

— Последний был два часа назад, — произнес Сэм устало.

Она поставила стакан на тумбочку и наклонилась развязать ремни. Высвободившись, Сэм поднял руки над головой, разминая запястья, и прерывисто выдохнул. Конни разглядывала его, наслаждаясь его напряженным телом. Сэм смотрел на нее, отхлебывая воду.

— Ты что? — спросил он, ставя стакан.

— Ничего, — ответила Конни, чувствуя, как краска заливает лицо и уши.

— Что? — поддразнил Сэм, складывая руки на груди.

— Ничего, — ответила она, едва сдерживая улыбку.

Он протянул руку и, обхватив Конни за шею, привлек к себе. После поцелуя Сэм прижался лбом ко лбу Конни.

— Я не думал, что так случится, — сказал он, все еще обнимая ее за шею.

Конни чувствовала тепло его пальцев и провела по ним рукой.

— Что именно? — спросила она.

Сквозь натянутую кожу его лба она ощущала его беспокойство и осознание того, что с каждой уходящей минутой приближается следующий приступ, и ничего нельзя сделать.

— Да все, — ответил Сэм. — Но я вообще-то про то, что встретил тебя.

Она улыбнулась, но как-то грустно и напряженно и молча потянула его за мочку уха.

— Слушай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала…

— Даже не начинай, — перебила она.

— Ты не знаешь, о чем я, — возразил он.

— Еще как знаю, — прошептала она, крепче прижимаясь к нему лбом.

Так они и сидели с закрытыми глазами, общаясь без слов.

Вскоре Сэм вздохнул и сказал:

— Ты, наверное, привяжи меня. — Сквозь небрежный тон пробивался страх.

Конни кивнула и, поцеловав его руку, закрепила ее свешивающимся с кровати ремнем на липучке.

— И покрепче, — попросил он.

— Сэм, — сказала Конни, закрепляя вторую руку, — ты только не волнуйся, но, наверное, мы пару дней не увидимся.

— Почему? — спросил он. — Что-то случилось?

— Можно и так сказать, — ответила она, затягивая ремень. — Мне нужно сделать кое-что очень важное.

— Это для той конференции? На которую тебя хочет взять Чилтон?

Он хотел показать, что обрадовался. Сэм всегда спрашивал ее про диссертацию, каждый раз делая вид, что они просто болтают за чашкой кофе. Каждый раз сердце Конни сжималось от чувства вины, хотя он клялся, что ему гораздо приятнее обсуждать работу, чем свое состояние. Она делала вид, что верила.

— И да, и нет, — ответила она, гладя его по волосам. — Как получится. Но знай, что я все время буду думать о тебе. — Она наклонилась и прошептала ему на ухо: — Я нашла книгу.

Глаза Сэма вспыхнули от радости, он приподнял голову с подушки.

— Не может быть! — ахнул он. — И не принесла! Ты пришла ко мне и не принесла книгу!

Сэм весь дрожал от волнения. Конни ощутила волну нежности и, глубоко вздохнув, улыбнулась ему.

— Ты ее увидишь. Совсем скоро. Мне только сначала надо кое-что сделать.

Она положила руку ему на лоб, и Сэм опустил голову на подушку. Конни постаралась внушить ему ощущение легкости, спокойствия и сонливости, которое глубоко проникло в его сознание. Она хотела подготовить его тело к очередному приступу, который — она взглянула на часы и пожалела, что так открыто, — возможно, был на подходе.

— Не волнуйся, — прошептала она. — Все будет хорошо. Очень скоро.

Его веки отяжелели и опустились на глаза, подобно бархатному занавесу. Губы заулыбались, тело расслабилось, а руки в ремнях свободно повисли. Может быть, на этот раз он проспит приступ, с надеждой подумала Конни и почувствовала, что Сэм погрузился в глубокий сон. Глаза были плотно закрыты, грудь ровно вздымалась и опускалась. Конни медленно убрала руку.

С легким сердцем она вернулась к подоконнику, заткнула бутылку пробкой и положила ее в сумку. Свернув полотенце, тихо опустила его в мусорное ведро под раковиной.

Подойдя к кровати, девушка вытащила из кармана маленькую карточку без названия. Она лежала в одной пачке с латинским заклинанием для помидоров и ничем не примечательными кулинарными рецептами заливного и запеканки. Перечитав ее, Конни, улыбаясь, недоверчиво покачала головой.

На карточке была изображена, казалось, бессмысленная последовательность букв в форме треугольника. Конни все еще не верила в нее, но точно знала, что любому ребенку она известна. Заклинание выглядело следующим образом:

И всего одна строка внизу. «Чтобы вывести болезнь, приложи к телу», — прочитала Конни шепотом. Сложив карточку пополам, она нагнулась и, коснувшись лба Сэма губами, засунула ее в наволочку ему под голову. Он тихонько всхрапнул во сне, и у Конни просветлело лицо.

— Все будет хорошо, — сказала она себе и, наверное, всей вселенной.

Затем она на цыпочках прошла по комнате и выскользнула в коридор.

Интерлюдия

Из зловещего коридора доносились приглушенные голоса: молодая женщина говорила быстро и взволнованно, ей вторил угрюмый мужской голос. В узких грязных камерах арестанты подняли головы, прислушиваясь. Голоса затихли. Послышалось лязганье ключей, и открылась дверь в дальнем конце. К зарешеченным окошкам в дверях камер прижались перепачканные лица: тут Джордж Берроуз — бывший пастор деревни, с сильно отросшими, спутанными волосами; там Уилмот Редд — пухлая торговка рыбой из Марблхеда, ее лицо — обычно такое веселое — вытянулось и посуровело.

Мерси Дейн печально смотрела на их лица, просовывая в камеры толстые сухари. Она не знала, сколько приносить, Сара Бартлетт сказала, чем больше, тем лучше. Из окошек к скудному пайку люди тянули руки, иногда не в силах даже сказать спасибо. Раздавая еду, Мерси медленно продвигалась по коридору, пока, наконец, не остановилась перед последней камерой. Вглядевшись внутрь, она увидела во мраке две фигуры: маленькой девочки в грязной рубашке, свернувшейся калачиком в дальнем углу, и женщины, прислонившейся к каменной стене спиной ко входу. На полу кое-где лежала солома, невыносимо воняло плесенью. Из небольшого, забранного решеткой окна под потолком в камеру проникал солнечный луч, время от времени заслоняемый ногами прохожих.

— Мама? — прошептала Мерси.

Женщина не шелохнулась. Убедившись, что никто за ней не наблюдает, Мерси положила руку на дверной замок и вполголоса проговорила длинную латинскую фразу. Под ладонью, потрескивая, вспыхнуло голубое сияние и, словно отталкиваясь от кожи, выплеснулось на заржавевший замок. Когда оно рассеялось, Мерси нажала на тяжелую дубовую дверь, которая медленно подалась. Скользнув внутрь, она прикрыла ее за собой.

— Мама? — снова прошептала Мерси.

На цыпочках подойдя к сидящей на полу хрупкой женщине, она упала на колени и положила руку ей на плечо. Деливеренс медленно повернула голову, и в глазах мелькнул проблеск узнавания.

— Мерси? — удивилась она. — Но как ты сюда…

Она осеклась, прижимая к груди дрожащую дочь. Мерси уткнулась лицом маме в шею и, обвив ее талию руками, вдыхала успокаивающий аромат ее кожи.

— Я их убедила, что пришла по поводу счета, который они прислали, — глухо сказала она, зарываясь в складки маминого воротничка. — А потом сделала так, что меня пропустили.

Деливеренс гладила длинные волосы Мерси и, слегка покачивая ее на руках, улыбнулась:

— Где же ты нашла монетку для такого подвига?

Мерси поняла, что мама ею гордится.

— Тетушка Бартлетт помогла. Дала денег и свою кобылу. Я принесла сухарей. — Она достала из мешка несколько штук. — Можно дать один Доркас? — Мерси беспокойно оглянулась на маленькую девочку, неподвижно лежавшую в темном углу с закрытыми глазами и пальцем во рту. — И где Сара Осборн?

— Я ее покормлю, когда ты уйдешь, — сказала Деливеренс печально и безропотно. — Боится она посторонних. А достопочтенную Осборн больше не тревожат земные скорби. Господь забрал ее к себе три недели назад.

— Как это, когда я уйду? — переспросила Мерси, глядя маме в глаза. — Но мама, все подготовлено, ты уйдешь со мной.

Деливеренс посмотрела в открытое лицо своей дочери и тихо засмеялась. Она протянула руку, погладила Мерси по пылающей щеке, и девушка вдруг ощутила глубину маминого смирения.

— Доченька, — сказала Деливеренс, улыбаясь уголками губ, — ты ведь знаешь, что я не могу уйти.

— Нет, можешь! — воскликнула Мерси, схватив мать за руки. — Надсмотрщик спит — я дала ему зелье, а еще я научилась открывать замки. Мы должны идти, мама!

— И оставить остальных? Тех, кто невиновен в преступлении, которое совершила я? — спросила Деливеренс, пристально разглядывая лицо девушки и ища понимания.

— Совершила ты? — Мерси привстала с колен.

Ну, конечно, она обезумела, — подумала она. — После стольких месяцев в тюрьме мало кто выдержит.

Деливеренс подвинулась и с тихим стоном вновь прислонилась к каменной стене.

— Так это ты убила Марту Петфорд? — с тревогой и смущением спросила Мерси.

— Нет. — Деливеренс покачала головой. — Не я. И неудивительно, что мне не верят. Она действительно была околдована. В какой-то степени. А снадобье, которое я дала, лишь подтвердило мою догадку.

— Но зачем? — сказала Мерси, сбитая с толку. — Кто бы стал желать смерти ребенку?

— Никто, кроме самых презренных и омерзительных из бесов. Но подумай, Мерси. Как ты можешь говорить про колдовство? — Она смотрела на дочь светлыми глазами, нахмурив брови. — Причина любого страдания — всегда чей-то злой умысел, а не просто случайность или божественное провидение. Злоумышленник порой может не ведать, что творит зло, и не понимать, как оно получается, поэтому не ищи умысел, а довольствуйся исцелением. — Деливеренс закрыла глаза, переводя дух. — Человеку необязательно быть колдуном, чтобы причинить страдание другому.

— Мама, — сказала Мерси, — я не понимаю. Кто же убил малышку Марту?

Деливеренс открыла глаза — потускневшие от изнеможения и недоедания.

— Питер Петфорд, кто же еще, — хрипло сказала она.

— Достопочтенный Петфорд?! — изумленно ахнула Мерси.

— Сам того не зная, — добавила Деливеренс. — Несчастный…

— Но как? — воскликнула Мерси.

— Когда меня позвали к постели бедной Марты, я думала, что у нее обычные припадки или что она притворяется — ведь в таком нежном возрасте ей пришлось взвалить на себя все хозяйство. И мамы нет. — Деливеренс потерла рукой лоб, чтобы отогнать неприятные воспоминания. — Я дала ей легкое успокаивающее снадобье и стала читать молитву. Я надеялась, что теплое общеукрепляющее питье и нежные слова ей помогут. — Она вздохнула с видимым усилием. — Я редко так ошибалась. Оказалось, что это отравление свинцом от старой посуды. Потом припадки усилились. Я сотворила сильное заклинание от отравления металлом, но было уже слишком поздно. И девочка умерла.

— Сатурнизм, — выдохнула Мерси, широко раскрывая глаза от осознания истины.

— Сатурн — планета свинца, так же, как Меркурий — планета ртути. Я вижу, ты не бросала учебу, умница моя.

Деливеренс улыбнулась дочери.

— А ты видела эту посуду?

— Да, несколько щербатых плошек с потрескавшейся свинцовой глазурью. От этого и помутился разум у самого Питера. Свинец губителен для всех, но взрослый лишается рассудка, а ребенок умирает в муках. Наверное, и Сара Петфорд отравилась свинцом — ведь ее не стало за несколько месяцев до того, как у Марты начались припадки. — На лице Деливеренс отразилась глубокая скорбь. — Выходит, Марту и в самом деле околдовали, только сделать уже ничего было нельзя. Надо было обрушить всю правду на несчастного отца и убить его? И кто бы меня послушал?

— Но значит, ты невиновна, мама. Ты пыталась вылечить Марту, а не убить ее, — настаивала Мерси. — Нужно сказать губернатору Стаутону! Он образованный человек, он услышит голос разума.

— Боюсь, никто из судей не настроен услышать голос разума, — сказала Деливеренс. — Они слишком дорожат своим именем, чтобы идти против гласа безумных девочек, которые кричат о ведьмовстве. И пока девочки полностью не насытятся властью и своим выдуманным помешательством, суды не закончатся. — Деливеренс снова закрыла глаза и положила руку на колено дочери. — Да простит их всемилостивый Господь.

— Ты должна пойти со мной, мама, — пронзительно воскликнула Мерси. — Иначе свершится великая несправедливость.

Деливеренс мрачно усмехнулась.

— Несправедливость? — повторила она. — Несправедливость вон где. — Она кивнула на поникшую маленькую девочку, прикованную цепью к стене. — В ведьмовстве нет ничего от лукавого — конечно, за такие слова меня обвинят в святотатстве, — но все же я была и остаюсь ведьмой. Как я могу уйти и оставить невиновных умереть вместо меня? — Она погладила Мерси по щеке и, приподняв ей подбородок, посмотрела прямо в глаза. — Что станет с моей бессмертной душой после такого поступка?

Взгляд Деливеренс пронзил ее насквозь, и Мерси поняла, что задуманное исполнить нельзя. И как только у нее язык повернулся просить маму отринуть вечную жизнь и надежду на Божественное спасение ради нескольких жалких лет в этом мире? Осознав свой эгоизм, Мерси вся вспыхнула от стыда. Кокой же низкий я человек, — с отвращением подумала она. И все равно, зная, что произойдет все так, как предписано свыше, она еще всем сердцем желала, чтобы мама ушла с ней.

Мерси полностью окунулась в эти неприятные мысли, которые, вытесняя друг друга, вихрем проносились в голове. Вдруг она почувствовала, как мама гладит ее по волосам.

— Теперь послушай меня, дочка, — серьезно сказала Деливеренс. — Ты должна уехать из Салема. Не возражай. — Она подняла руку, потому что Мерси уже начала было бурно протестовать. — Ты видишь, что сделали с бедной Доркас. Судом предписано искать зло среди наших родных. Тебе надо уходить.

Перед мысленным взором Мерси развернулась картина ее будущей жизни — длинный коридор, пустой и никчемный. Все, к чему она привыкла, было здесь, в Салеме — ее друзья, друзья ее мамы, молитвенный дом. Здесь похоронен ее отец. А вскоре здесь упокоится и ее мать. При мысли об этом у нее задрожала верхняя губа, где-то внутри стал расти предательский ком ужаса, по ногам и рукам побежал нервный огонь, пальцы сжимались и разжимались под передником.

— Дочка, — сказала Деливеренс, крепко беря Мерси за подбородок и глядя ей в глаза. — Вот что. Наш дом я продала достопочтенному Бартлетту еще несколько месяцев назад, когда к нам приходила Мэри Сибли, помнишь? Я тогда увидела кое-что в стакане с яйцом, только не знала, когда точно это случится. На вырученные деньги я велела построить небольшой дом по пути к Марблхеду, его уже почти закончили. Это на Милк-стрит, в самом конце длинного переулка, почти в лесу.

Деливеренс говорила, а на лице Мерси отражались попеременно смущение, удивление, страх. Она с трудом следила за мамиными указаниями. Дом продан? Еще полгода назад? Но в Марблхеде она никого не знала!

— Ты должна уйти, взяв только нашу книгу и Библию, — продолжала Деливеренс. — Возьми у Бартлеттов кобылу. Достопочтенный Бартлетт знает о наших планах, он, когда Бог даст, поможет тебе перевезти мебель.

Мерси посмотрела маме в лицо и поняла, что ее воля непоколебима. И уже не первый раз ей захотелось быть такой же решительной, как мама. Послезавтра она останется совсем одна. Мерси обхватила себя руками, пытаясь справиться с завладевшим ею ужасом и страхом.

— Мерси, — мягко сказала Деливеренс, нежно касаясь рукой мокрого лица дочери. — Сказано в Евангелии от Матфея, что Господь пришел и изрек: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою».

Она провела кончиками пальцев по лбу Мерси и улыбнулась.

— Ты мой Петр, дочка. Ты тот камень, на котором будет строиться церковь. И да снизойдет через тебя на землю благодать Всевышнего. Не наполняй дни свои страхом и отчаянием. Сейчас ты должна затаиться на время, а потом снова займись своим ремеслом — ведь ты трудишься в угоду Господу.

— Но мама… — срывающимся голосом проговорила Мерси, осознавая, насколько она мала, ничтожна и беспомощна перед лицом того, что должно случиться.

Деливеренс приложила ей палец к губам и покачала головой.

— Не надо. Ты должна идти. И завтра на западный холм не приходи.

Мерси упала в материнские объятия и тихо зарыдала. Так они сидели несколько часов. За это время в маленьком окошке небо сначала потускнело, потом стало темным и, наконец, окрасилось в серые тона.

Уже с рассветом на западном холме города Салема стали собираться люди. Одетые в темное жители прогуливались взад и вперед, пытаясь скрыть под маской серьезности переполняющее их волнение. Все говорили неестественно громко, голоса сливались в общий резкий пронзительный гул, полный праведного гнева и предвкушения. Собиравшиеся кучками женщины рылись в карманах и обменивались черствым хлебом и сыром. Дети с веселым визгом носились друг за другом, путаясь под ногами у взрослых. Под жарким солнцем земля, взрытая сапогами и лошадиными копытами, очень скоро затвердела и начала крошиться в пыль, которая, поднимаясь в воздух, оседала на одежде и лицах людей и даже застилала солнце. В отдалении, возвышаясь над пеленой пыли и гудящей толпой, виднелось деревянное сооружение — узкий помост, а над ним балка, с которой, точно змеи, свисали шесть толстых веревок.

У подножия холма, где народу было поменьше, стояла высокая девочка в неумело подколотом, слишком большом по размеру чепце. Одной рукой она держала, под уздцы худую беспокойную лошаденку, навьюченную узлами. У ног девочки примостилась небольшая собака, по цвету похожая на облако пыли. Кто-то проходил мимо, в замешательстве не раз оглядывались — вдруг померещилась? Бледное, безучастное лицо девочки не выражало ни удовольствия, ни волнения, ни злорадства, оживлявших лица собравшейся публики.

Время приближалось к полудню, и нетерпение толпы стало почти осязаемым. Ожидание и ощущение угрозы переполняли всех и каждого. Такая атмосфера повисает в таверне прямо перед дракой — смешение страха и испуга, приправленного волнением. Гул нарастал, и когда кто-то разглядел вдалеке тюремную повозку, подпрыгивающую на кочках, толпа взорвалась криками и воплями, среди которых слышались обрывки молитв и призывов к покаянию.

Мерси, положив руку на спину лошади Бартлеттов, приподнялась на цыпочки. Телега, управляемая тюремщиком, приближалась. Шесть женщин разного возраста и роста стояли, вцепившись руками в ее края, чтобы не упасть, когда телега подскакивала и раскачивалась на неровностях дороги.

Когда телега поравнялась с толпой, из-за голов прямо в грудь Сусанне Мартин полетел кочан гнилой капусты. Раздался громкий шлепок, который услышала даже Мерси, стоявшая вдалеке. У женщины исказилось лицо, и она отвернулась. К ее и без того грязному платью прилипли тухлые листья. Ребекка Нерс с мудрыми и добрыми глазами — и это после стольких месяцев в тюрьме! — тощим пальцем сняла один лист с воротничка Сусанны, прошептав ей что-то на ухо. Кивнув, Сусанна все еще с перекошенным ртом закрыла глаза — казалось, ушла в себя — и даже не вздрогнула, когда в край телеги врезался еще один кочан.

Мерси видела, как приговоренные жмутся друг к другу. Сара Гуд пронзительно визжала, когда из беснующейся вокруг толпы тянулись руки, чтобы схватить женщин за подол. Гнилые овощи летели над головами публики, иногда задевая стоявших рядом за плечо. Сара Уайлдс закрылась руками, ее плечи тряслись, а Элизабет Хоу плюнула прямо в лицо какой-то не унимавшейся матроне. В центре повозки, выше всех на полголовы, стояла Деливеренс Дейн. Ее лицо было безмятежно, а глаза смотрели куда-то вдаль. Мерси прищурилась: мамины губы слегка шевелились, но непонятно, какую молитву или заклинание она читала. Мимо пролетел кукурузный початок, едва не задев ее по щеке, а Деливеренс даже не моргнула. Мерси выпрямилась, твердо решив быть сильной, как мама.

Въехав в бурлящую толпу, телега замедлила ход, но все равно приближалась к эшафоту на вершине холма. Крики переросли в ужасный, почти осязаемый рев. Мерси казалось, будто он реет в воздухе, исчерна-желтый, вырываясь из зияющих ртов и пылающих гневом глаз. Телега, покачнувшись, встала в нескольких футах от помоста, и пока женщин сводили вниз, до них пытались дотянуться озлобленные люди. Взявшись за руки и образовав кольцо вокруг приговоренных, их оттесняли и увещевали несколько священников из окрестных городов. Скованных одной цепью осужденных вели по ступенькам на деревянный помост. Мерси невольно сжала кожаную узду, и лошаденка, заржав, тряхнула головой.

Женщин подвели к веревочным петлям, которые, словно шесть толстых змей, свисали с балки. На помост поднялся судья и с важным видом, взявшись за края своей мантии, стал оглядывать бушующую толпу. Еще один гнилой овощ разлетелся на куски у его ног, и судья, сурово нахмурившись, хлопнул в ладоши, призывая к порядку. Волна тишины прокатилась по клокочущему людскому морю, оставив только легкое журчание.

— Сусанна Мартин, — начал судья зычным — для пущей солидности — голосом, — Сара Уайлдс, Ребекка Нерс, Сара Гуд, Элизабет Хоу и Деливеренс Дейн! Судивший вас Гласный Окончательный суд, созванный в городе Салеме, объявил вас виновными в гнусном, дьявольском преступлении, а именно ведьмовстве — богопротивном деянии, караемом смертной казнью. Покайтесь и назовите своего искусителя! Исполните свой долг перед общиной, изнемогающей в борьбе с грехом, избавьте ее от затаившейся внутри скверны!

Женщины стояли молча, одни с опущенной головой, другие с закрытыми глазами, у некоторых дергались щеки. Один священник — очень беспокойный человек, только что приехавший из Беверли-Фармс, — выскочил из-за спины судьи, сжимая в руках маленькую Библию. Мерси прищурила глаза и напрягла слух, чтобы расслышать, что он скажет.

Его голос не обладал особой силой, но было понятно, что он обращается к каждой женщине по очереди, призывая сознаться в колдовстве. Покаявшиеся и вверившие себя Господу, обещал он, будут помилованы, если назовут имена своих приспешников в дьявольских делах из числа горожан. Он добрался до Сары Гуд, чье безумие стало еще более явным от переполнявшей ее ярости.

— Я ведьма?! — завопила она, и толпа дружно ахнула. Бросив на Деливеренс злобный взгляд, Сара вскинула подбородок и воскликнула: — Я не больше ведьма, чем ты колдун, и если ты лишишь меня жизни, Бог заставит тебя пить собственную кровь!

Толпа взревела, и на помост полетели гнилые овощи вперемежку с проклятиями и ругательствами. Мерси сжала руки под подбородком, рот исказился гримасой, а глаза наполнились злыми слезами. Она сдерживалась, чтобы сохранить силы — ей предстояло исполнить задуманное. Она сосредоточила внимание на матери, которая все еще беззвучно шевелила губами, обводя взглядом стоявших рядом женщин.

— Прекрасно! — воскликнул судья. — Если вы не вверите себя Спасителю и не покаетесь в грехах перед Господом и собратьями, вы будете повешены. Хотите ли вы что-нибудь еще сказать в свою защиту?

Исхудавшая Ребекка Нерс выпрямилась, молитвенно сложив руки. Народ затих, ожидая, что скажет эта уважаемая всеми женщина перед лицом смерти.

— Да простит им милостивый всемогущий Господь, — сказала она тихо. Толпа безмолвствовала, и Мерси без труда расслышала каждое слово. — Ибо не ведают они, что творят.

Толпа зароптала. Человек в черном одеянии накинул веревку на шею Сусанны Мартин. Ее лицо покрылось красными пятнами, она рыдала, около носа пузырилась слизь. Петля затянулась у основания черепа, и Сусанна, задыхаясь, стала судорожно подвывать, быстро глотая воздух. Человек приготовился столкнуть Сусанну с помоста, и когда его сапог коснулся ее съежившейся спины, по толпе пронесся возбужденный возглас. В этот момент время словно замедлило свой ход, и Мерси увидела, как ноги Сусанны отделяются от платформы, и она с устремленными ввысь глазами и перекошенным от страха и боли лицом плывет по воздуху, а за ней тянется веревка. В ту же секунду раздался громкий хруст, и безжизненное тело Сусанны повисло в цепкой петле. Только левая нога немного подергивалась. Толпа возликовала, какая-то женщина воскликнула: «Хвала Господу!»

Человек двинулся к Саре Уайлдс, которая завыла, умоляя пощадить ее, потому что она не ведьма, и она не лжет, ведь ложь — смертный грех, она верует в Иисуса Христа и молит его о милости и прощении. Народ улюлюкал, глядя, как она размазывает по щекам слезы, а худой беспокойный священник подошел к ней и, взяв за руки, стал читать молитву, пока человек в черном накидывал Саре петлю на шею. Ее вопли переросли в пронзительный визг, когда священник отступил в сторону, а палач столкнул ее с эшафота. По склону прокатился хруст…

Пока затягивали веревку на шее у Ребекки Нерс, она с безмятежным лицом, сложив под подбородком руки и закрыв глаза, читала «Отче наш». Ни на мгновение она не прекращала свое общение с Богом, пока ее ноги не оказались в воздухе, а хрупкое тело не взвилось над бездной. Когда веревка, резко дернув, остановила ее полет, толпа ахнула, словно люди до самого конца не верили, что эту кроткую, тихую женщину можно казнить.

Проклятия градом сыпались из уст Сары Гуд и Элизабет Хоу, которые плевались и пинали ногами руки тех, кто, глумясь, пытался дотянуться до них снизу.

— Да будьте вы все прокляты! Господь да проклянет вас! — успела провизжать Сара Гуд, и была сброшена с помоста. Крепкая веревка вцепилась в ее извивающееся тело.

Отведя взгляд от эшафота, Мерси вынула из кармана горсть трав и посмотрела на сидящую у ее ног собаку, которая подняла на нее грустные глаза. Напрягшись, чтобы пересилить наступающую боль, Мерси стала рвать травы в руках и выкладывать их в правильный круг у своих ног, при этом произнося длинную латинскую фразу — вполголоса, чтобы никто не услышал.

Пять женщин висели на концах веревок, уже не дергая ногами. Волосы обрамляли их белые, гладкие лица, а на губах Сары Гуд играла мстительная улыбка, хотя голова была наклонена под немыслимым углом. Человек в черном приблизился к Деливеренс Дейн. Она держала голову прямо, сложив руки в молитве. Мерси не отрывала глаз от матери, и вся ее любовь, тревога и страх сошлись в едином порыве, разрастаясь в большой бело-голубой светящийся шар между ладонями вытянутых рук. Палач затянул веревку на шее Деливеренс Дейн, она сильнее сжала руки, съежившись в ожидании пинка, и все равно вздрогнула, когда он последовал.

На мгновение время остановилось, люди застыли, Деливеренс парила в воздухе, прежде чем упасть, а бело-голубой шар сорвался с дрожащих рук Мерси и, пролетев, потрескивая, как молния, над собравшимся народом, ударился о лоб Деливеренс и взорвался невидимыми искрами. В этот момент Мерси почувствовала, как ее сознание соединилось с маминым, увидела, как перед глазами пролетают картины из маминой жизни: большой корабль отходит от берегов Восточной Англии, маленькие мамины ножки бегут через сад сорок лет назад; почувствовала ее восторг в груди при виде юного Натаниэля, всепоглощающую любовь к орущему младенцу — Мерси, грусть и страх, что все это кончится, и непоколебимую веру во что-то неведомое и прекрасное, что должно прийти. Все это сосредоточилось в руках Мерси, и она наполнила тело матери желанием и возможностью быть свободной от боли… В ту же секунду она ощутила, как мамина душа освобождается от смертной оболочки, время возобновляет свой ход, а тело Деливеренс расслабляется, лицо светлеет…

Мерси уронила руки вдоль тела, от кончиков пальцев поднимался дым. Нервы и мышцы дрожали от ослепляющей боли, с которой она справилась лишь ненадолго. Мерси покачнулась и едва не потеряла сознание. Собрав последние силы, она вскарабкалась на спину лошади и, когда над головами пронесся хруст сломанной шеи Деливеренс, Мерси была уже далеко.

Глава двадцать третья

Очищенный от обычного хлама длинный обеденный стол сиял золотистой поверхностью, словно его натерли полиролью с лимонным маслом. В распахнутые настежь ставни лились солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую растительность сада. Пришло время хрустальной осени, и плотный темно-зеленый ковер дикого винограда, оплетающий окна дома на Милк-стрит, теперь сверкал яркими пурпурными всполохами. Вдруг по саду прошелся ветер, бесцеремонно срывая сухие листья, как старую чешую. Конни открыла последний ставень и с удовольствием оглядела желто-оранжевое великолепие. По мере того как день за днем редел сад в преддверии зимы, ей казалось, что дом, освобождаясь от своих растительных одежд, наполнялся новой жизнью, как и окружающий мир. Налетел еще один порыв ветра, гоня перед собой охапку листьев. Конни с наслаждением вдыхала терпкий аромат земли, готовящейся к переменам.

Вспомнив, что перемены предстояли и у нее самой, Конни вернулась к столу. На нем лежала книга Деливеренс, открытая на «Способе избавления от припадков», рядом с ней исписанный блокнот Конни, разные травы, найденные в саду и в банках на кухне, а еще корень мандрагоры и бутылка, которую она принесла из больницы. Зажженная на случай ранних сумерек старинная масляная лампа дополняла картину. Конни подошла к очагу, где не без усилий — в камине почти не было тяги из-за скопившейся за многие годы сажи — ей удалось развести небольшой огонь. Наклонившись, она пошевелила угли длинной кочергой, и в кирпичные стенки камина полетели искры. Чугунный котел висел на крюке чуть поодаль от огня. Конни прислонила кочергу к стене и посмотрела на Арло, который неподвижно сидел под столом.

— Мне еще только остроконечной шляпы не хватает, — заметила она. Пес моргнул.

План был прост. Заклинание Сэму под подушку она уже положила. Теперь, согласно книге, надо провести небольшой обряд, который «вытянет злодея» — то есть причину недомогания, как поняла Конни, хотя в книге не давалось вразумительного объяснения — из человека, страдающего припадками. Ритуал избавит Сэма от болезни, а заклинание под подушкой не даст ей возвратиться. Конни была готова к боли, которую повлечет за собой выполнение обряда: с каждым разом, чем больше Конни экспериментировала — с цветами ли, с предметами ли, — боль становилась острее. Она положила руки на стол и закрыла глаза. Интересно, а Грейс испытывает боль, когда чистит ауры своих друзей в Санта-Фе? Надо будет спросить. Конни улыбнулась. Голос рассудка, вещавший из самых затаенных глубин ее существа, еще противился задуманному, но в последние недели он становился все тише и тише. Конни представила приветливое лицо Грейс, излучающее уверенность в том, что у Конни все получится, а потом вспомнила Сэма и открыла глаза.

— Ладно, — громко сказала она в пустую комнату и подтянула до локтя рукава свитера. Пробежав пальцем по странице, нашла нужное место в тексте и приступила. — «Если хочешь увериться, что Страдания Человека происходят от колдовства, — прочитала она вслух, — нацеди его собственную водицу в ведьмину бутыль, брось туда булавки или гвозди и нагрей на жарком огне».

В последние дни Конни много размышляла о природе самого слова «колдовство». Ведь значения слов в книге менялись с течением времени так же, как и заглавие — даже те, кто ею пользовался, называли ее по-разному. Сейчас «колдовство» понимается как магическое вмешательство. Но в те далекие времена, предшествующие появлению науки, люди еще не ощущали различия между совпадением и причинно-следственной связью. Конни стала подозревать, что «колдовство» могло иметь не столько собственно магическую, сколько просто неестественную, непонятную природу. Например, отравление в отличие от простуды, то есть что-то приписываемое скорее некоему внешнему источнику, нежели божественному провидению. Если проблема решалась магическим путем, это вовсе не означало, что у нее была магическая предпосылка.

Она взяла старинную бутыль, наполовину заполненную мочой Сэма, и вынула пробку. Внутри уже были две-три ржавых булавки, приставшие к стенкам. Туда же Конни кинула три новеньких серебряных гвоздика по восемь центов за штуку, купленных на неделе в строительном магазине в Марблхеде; раскрытую английскую булавку; швейную булавку с жемчужной головкой, о которую утром в ванной поранила ногу; иголку из улыбающейся куклы из кукурузных листьев с каминной полки; несколько скрепок, вытащенных из степлера в читальном зале Уайденеровской библиотеки; и мебельную кнопку, извлеченную из обивки скамьи, на которую упал Сэм. Каждый предмет, звякая о край бутылки, с шипением падал в жидкость, испуская еле заметный дымок. Заткнув бутыль пробкой, Конни некоторое время смотрела, как жидкость начинает бурлить и закипать, хотя бутыль стояла на столе, вдали от всех источников тепла.

Она снова подошла к очагу, разгребла угли кочергой и кинула в огонь несколько сосновых шишек, которые, шипя и потрескивая, сразу заполыхали, добавляя жару. В книге был дан целый список трав, которые предназначалось сжечь для «верного избавления». Всю неделю в саду и в лесу вокруг дома Конни старательно собирала травы, а потом вешала их сушиться на кухне. Первым она бросила в огонь сухой пучок тимьяна, а потом розмарин, ромашник, шалфей и мяту, испустивших голубоватый дымок, часть которого затянулась в трубу, а часть поползла по потолку столовой. Конни наслаждалась терпким запахом эфирных масел, исходящим от сгорающих трав. Следом она отправила хрупкий букетик дудника с высохшими кружевными цветками. Пламя поднялось и поглотило растения, и тень Конни прыгала и танцевала на полу у нее за спиной, а лицо освещалось оранжевыми всполохами.

Наконец в огонь полетела плимутская горечавка — почти нигде не встречающийся нежный розовый цветок. Конни нашла его, почти погибающего, на глинистом берегу небольшой лужи, именуемой прудом Джо Брауна — всего в нескольких минутах ходьбы от Милк-стрит. Подвядшие, но не засохшие цветки слегка поникли, когда она взяла их в руки. Как только они оказались в пламени, оно извергло из себя белый шар, который, пыхнув, взорвался. Конни на секунду застыла от удивления и заставила себя повернуться к манускрипту.

«Брось бутыль в огонь, а сама читай «Отче наш» и следом самое сильное Заклинание», — говорилось в книге.

— Ладно, — сказала она вслух, чтобы развеять страх. Только он никуда не делся.

— Ладно, — еще раз сказала она, дрожащей рукой беря бутыль и разглядывая ее на просвет на фоне окна. Жидкость бурлила и кипела, булавки и гвозди вертелись в сумасшедшем водовороте.

— Отче наш, — начала Конни. — Иже еси на небеси. Да святится имя Твое. — Читая молитву, она стала приближаться к очагу с бутылью в руке. — Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. — Языки пламени взвились кверху, обдавая жаром кирпичные стенки, а комната стала наполняться дымом. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь, — продолжала она, зажмурившись от жара. — И остави нам долги наши, — она выбрала более старую формулировку, — яко же и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение! — говорила она уже громче. Никогда раньше она не вслушивалась в слова, а теперь, когда в камине неистовствовало белое пламя, ей казалось, что нужно перекричать его шипение и треск. Она держала бутыль на вытянутой руке над огнем, обжигая пальцы, так что на коже стали вздуваться волдыри. — Но избави нас от лукавого! Яко твое есть царствие! И сила! — Пламя поднялось и жадно лизнуло дно бутыли. — И слава! Ныне и присно и во веки веков! Аминь!

Она разжала пальцы. Завертевшись, бутылка стала медленно опускаться вниз, вниз, вниз и, наконец, упала, подняв сноп искр, а пламя со свирепым ревом сомкнулось над ней. Теперь надо произнести заклинание. Не зная, куда деть руки, Конни молитвенно сложила их на груди и наклонила голову. Волдыри на коже были мягкими на ощупь.

— Agla, — начала она. Пламя вспыхнуло ярче, и из горящих поленьев поползла вверх струйка белого дыма. — Pater! Dominus! — С каждым словом дым становился гуще, он наполнял собой дымоход и выплескивался на потолок, обволакивая балки и подбираясь к открытым окнам. — Tetragrammaton! Adonai! Отец Небесный, умоляю тя, яви Мне Злодея!

Как только последние слова слетели с ее губ, белый дым стал таким плотным, что напоминал хвостатое чудовище, которое, выскочив из камина и скользнув по потолку, вылетело в окно. В это мгновение пламя, громко выдохнув, сникло. Конни открыла глаза: в комнате было тихо и спокойно, дым исчез, а в камине приветливо потрескивали дрова.

Она оглядела комнату, все еще не разжимая рук. Уютно горел камин, где в углях пристроилась закоптившаяся от дыма бутылка. На столе по-прежнему лежали книга и неиспользованные травы. Интересно, а не почудилось ли ей все это — дым, шум, прыгающее пламя?

— И это все? — спросила она у пустой комнаты. Арло нигде не было видно. Она заглянула под стол: там из клубка шерсти на нее испуганно смотрели два глаза. — Можешь выходить, — прошептала она, маня его к себе. — Уже все.

Он не шелохнулся. Конни, хмурясь, выпрямилась. Что-то не так. Дом, казалось, напрягся в ожидании. Она не знала, что делать дальше.

Пока она с широко раскрытыми глазами стояла у стола, опершись на него ладонями, вдалеке раздался грохот, как будто по деревянному мосту ехал тяжелый грузовик. Грохот приближался. За те мгновения, пока она, обогнув стол, подошла к окну, звук разросся и заполнил все вокруг. Под ногами дрожал пол, сосновые половицы гнулись и шатались. Конни упала на колени. Теперь уже сотрясались и стены дома, в шкафу дребезжала посуда, а висящие кашпо с клеомами резко и неровно раскачивались. Конни заползла под стол, пол вздымался и вибрировал. На кухне, свалившись с полки, вдребезги разлетелся кувшин. Она обняла Арло, и в этот момент раздался последний «бум!», и все стихло. Конни высунула голову из-под стола и раскрыла рот от изумления.

На пороге, поправляя свой клубный галстук, стоял Мэннинг Чилтон.

Конни попятилась, потом, услышав его смешок, вылезла из-под стола.

— Боже, девочка моя! — воскликнул он, шагнув внутрь. — А я думал, вы преувеличиваете. И в самом деле, жалкая лачуга.

Конни охватил ужас, но внутренний голос напомнил ей про выжженный на двери круг. Будь на своей земле, звучал в ушах наказ Грейс. Никто не заботится о твоей безопасности больше, чем я. Конни выпрямилась, в смятении.

— Что… — заикаясь, выдавила она, — что вы здесь делаете?

Она быстро пробежала глазами заклинание. В конце значилось: «Яви мне злодея». Но тут она поняла, что не дошла до последней строки. «Когда Водица Закипит, Колдун явится к огню, — обещал рецепт. — Булавками и хитростью заставь его освободить Жертву от его Дьявольских козней. Читай, как приготовить напиток Смерти, дабы узнать о других способах». Далее приводился длинный список латинских названий трав для верного избавления. В самом низу страницы, бледными, почти незаметными чернилами было выведено: «См. дальше».

Конни вскинула глаза на своего руководителя, который приближался к ней с тонкой улыбкой на губах.

— Я все собирался к вам заглянуть. У вас ведь кое-что есть для меня, не правда ли?

Чилтон говорил бодро, но слегка удивленно, словно давно выдвинутая им теория только что подтвердилась.

— Как… — хрипло начала она и сглотнула, во рту пересохло. — Как вы сюда попали?

Он рассмеялся, подходя еще ближе.

— Разумеется, на машине.

Конни успела прочитать несколько исторических описаний заклинания ведьминой бутыли, но все расходились во мнении насчет того, что же должно произойти. Она думала, что заклинание вытянет болезнь — «злодея» — из Сэма и, возможно, загонит ее в раскаленную на огне бутыль. Но, выходит, текст можно прочитать иначе. Оказалось, что заклинание «вытягивает» к огню того, кто виноват в болезни. Чилтон, вероятно, думал, что зашел к ней по собственной воле, однако Конни понемногу осознавала, что его появление явилось результатом ее действий. Она с ужасом смотрела на профессора.

Он наклонился рассмотреть один из стульев, который Конни отодвинула к стене.

— Восемнадцатый век. Прекрасно, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Провел длинным пальцем по узорчатой спинке. — Инкрустация, — заключил Чилтон. Выпрямившись, он посмотрел на Конни. — По правде говоря, я был у себя в кабинете, работал над амальгамами и вдруг решил, что не мешало бы заехать к вам. — Он снова улыбнулся, но уже без всякого веселья. — Надеюсь, ртуть не выкипит. Представляете, как я объясню на следующем собрании исторического факультета химический пожар у себя в кабинете?

— Я… — начала Конни, но мысли бежали впереди языка.

Почему заклинание ведьминой бутыли вызвало именно его?

Она смотрела, как ее руководитель неспешно и невозмутимо осматривает бабушкину столовую.

— Так это и есть то самое гнездышко, о котором вы так беспокоились.

Конни отбросила напрашивавшийся вывод как невозможный. Чилтон — выдающийся, заслуженный ученый. Он пишет книги, читает лекции. Он курит трубку, в конце концов! Ему важна истина, как он сам говорил, и репутация. Он честолюбив и предан своему делу. Но он не отравитель.

Голос рассудка, который Конни вначале заглушила, теперь орал во всю мочь. Алхимия! Амальгамы! Чилтону не терпелось завладеть книгой, чтобы продолжить алхимические опыты. Он пытался подогреть интерес Конни похвалой и обещанием профессионального успеха, а потом еще и следил за ней, когда она искала книгу в библиотеке Гарварда.

Логическая цепочка начала выстраиваться, и у Конни широко распахнулись глаза. Чилтону самому нужна эта книга. Он надавил на Конни, чтобы она ее для него нашла. А если он знал, что это за книга, то лучшего стимула и не придумать.

Конни с исказившимся от ужаса лицом быстро положила руку на манускрипт.

— Это вы, — сказала она глухим голосом. До нее, наконец, дошло, что ради своих амбиций Чилтон не дрогнувшей рукой подверг опасности жизнь Сэма. — Вы тот самый.

— Гм… — отозвался Чилтон, созерцая портрет, висящий на дальней стене столовой. С портрета на него смотрела высоколобая молодая женщина с осиной талией, держа на руках маленькую собаку, едва заметную в тени. На небольшой пластинке под картиной было выгравировано имя — Темперенс Хоббс. — Наверное, вы знаете, мисс Гудвин, что древние арабские алхимики придерживались доктрины двух принципов? — Он выжидающе посмотрел на нее через плечо. Конни встретила его взгляд с едва скрываемым отвращением. — Нет? Они считали, что в основе металлов лежат два «принципа» — философская ртуть и философская сера. Все металлы в разных пропорциях состоят из них. Ртуть — Меркурий — отвечает за «металличность», сера — Солнце — за «горючесть». Философская ртуть и философская сера не тождественны ртути и сере как конкретным веществам. Это скорее духовные, нежели материальные принципы. Эстетика материи. — Он вскинул бровь. — Алхимики любили метафору, — добавил он, проходя мимо портрета и огибая стол. Конни шагнула к противоположной стороне стола и, схватив книгу и пучки трав, прижала их к груди. — К этим двум принципам, которые составляют все металлы, выдающийся человек по имени Парацельс прибавил третий — философскую соль, которая, как он считал, отвечает за… — Чилтон, казалось, искал нужное слово, — «землистость», — нашелся он, — твердость, обоснованность. Итак, металл, огонь и земля — в своем чистом виде — три стихии, составляющие основу мироздания. Золото, согласно рецепту алхимиков, образуется, только если взяты чистейшие ртуть и сера: то, что течет — металлическое, трудно удерживаемое, и то, что взрывается — желтое, демоническое. И соль — для стабильности, осязаемости и целостности. Эти три стихии могут рассматриваться как символы, — он загибал пальцы, — духа, души и тела. Как и во многих фольклорных, магических и даже, — он многозначительно поднял бровь, — религиозных традициях, в алхимии придавалось огромное значение тройственности. Таким образом, для алхимиков был важен вопрос чистоты — то есть как очистить вещество и придать ему лучшую, самую совершенную форму.

Злая усмешка поползла по его губам, и он продолжал:

— Конечно, если в правильной пропорции добавить эти три элемента, скажем, в питьевую воду, то их влияние на все три составляющие человеческой личности может быть… э-э… вполне определенным. И даже смертельным. Особенно опасна сурьма. Ее алхимический символ — шар с крестом наверху, как изображают царственность и философский камень. К тому же, — он усмехнулся, — она близкий родственник мышьяку.

Конни вспомнила, что Сэм говорил про металлический привкус воды из автомата в церкви, и что никто не знал, кто вызвал в тот день «скорую». И вдруг мысленно увидела, как Сэм сверху падает на жесткую деревянную скамью, разбивая ногу, услышала тяжелый удар, и перед глазами заполыхало красным.

— За что вы его? — воскликнула Конни окрепшим голосом. — Он-то чем вам помешал? Я тогда уже почти нашла книгу и собиралась вам отдать.

— А… — сказал Чилтон, проводя рукой по фарфоровому чайнику. Подняв его и повертев на свету, неодобрительно раздул ноздри и поставил его обратно. Когда Чилтон отвернулся, Конни стала рвать на кусочки травы, которые держала в руках. — Я хотел повлиять на вас, — сказал он, все еще стоя к ней спиной. — Я говорил вам, какой это будет ценной находкой для моего исследования. Я даже… — его голос зазвенел, словно он не мог вынести такого разочарования, — …хотел представить вас моим коллегам на конференции, чтобы вы разделили мой триумф. Я готовил вас к большой карьере, девочка моя. С трудом находя время в своем плотном графике, чтобы вы знали. Хотел возвести вас на вершину, под мое покровительство. — Он горестно вздохнул. — Конференция, увы, в конце месяца. А вы мне так ничего и не показали.

Пока он говорил, Конни закрыла глаза, вспоминая текст на той странице. Он гласил:

Нет, только не это. — Конни задумалась. — Я не могу его убить! Она перебирала руками разбросанные по столу травы. Я не знаю, что делать! — захныкал внутренний голос, но она затолкала его в самую дальнюю каморку сознания и сосредоточилась. Из-под стола послышалось рычание.

Конни открыла глаза и увидела, что Чилтон еще смотрит в окно, качая головой и цокая языком.

— Какой стыд, — говорил он, — у меня было столько надежд. Как вы поняли, я уже почти нашел способ получения философского камня. Это было бы открытие, которого человечество ждет вот уже тысячу лет. — Он обхватил чайник рукой. — На самом деле я уже договорился продать формулу, и за приличные деньги. Философский камень существует! Вероятно, так в древности называли особое соединение атомов углерода, которое может помочь кому угодно — хоть физику, хоть биохимику — привести к чистой и совершенной форме любую разрозненную молекулярную систему. На это указывают метафоры и ребусы в алхимических текстах. Мы буквально ходим по бесценному веществу! Неизвестный никому и известный всем, углерод — основа жизни на Земле. В зависимости от своей чистоты и способа соединения молекул он образует уголь, алмаз и даже человеческое тело. Это как божественный конструктор.

Его рука сдавила чайник, и тот громко треснул.

Перед глазами Конни вдруг возникло видение: Чилтон говорит по телефону у себя в кабинете, и его лицо багровеет, когда в трубке слышится мужской голос: «Конечно, это интересно, но неужели вы думаете, что я вынесу это на обсуждение?» Раздается смех. У Чилтона начинают трястись губы, а зажатый в кулаке карандаш ломается пополам. Он цедит сквозь зубы: «Проклятие, мне просто нужно еще немного времени!» Голос в трубке, смеясь, поддевает: «Ну признай, Мэнни. У тебя ведь для меня ничего нет».

И тут мираж исчез, словно с глаз спала пелена, и Конни вновь очутилась в бабушкиной столовой.

Чилтон еще не закончил.

— Я планирую обнародовать формулу на конференции и свести, наконец, воедино историю и химию. И тогда прощай бесславные учительские будни! — с неожиданно злобой прошипел он. — Но, к сожалению, важный элемент отсутствует. Какой, не знаю, но уверен, что некая процедура.

Когда он посмотрел на Конни, его глаза потемнели от отчаяния.

— Предположим, что и мне нужно было расширить базу источников, — продолжил он уже более холодным тоном. — Конечно, я был осведомлен, что вы первоклассный исследователь, поэтому и взял вас. Но когда вы поведали мне о сохранившейся до нашего времени книге теней, тут уж… — Тонкие бескровные губы растянулись в мрачной улыбке. — Вы действительно поразили меня, девочка моя. Вы обнаруживаете упоминания о книге теней колониального периода, принадлежавшей реально жившей ведьме, а ниточка тянется ни много ни мало из дома вашей незабвенной бабушки! Я понял, что вы мне окажете гораздо большую услугу, чем предполагал раньше.

Он сделал еще один шаг к столу. Рычание стало громче.

Пристально глядя на Чилтона, Конни молча крошила в пальцах корень мандрагоры. Ее щека подергивалась от напряжения. Она смотрела, как Чилтон подходит к столу, а руки работали сами, как будто знали, что делать; сознание, между тем, оставалось полностью свободным. И тут Конни поняла, насколько омерзителен ее руководитель, насколько его испортили самолюбие и жажда славы. В его глазах она видела душу, в которой все человеческое было раздавлено грузом неимоверного тщеславия.

— Как вы знаете, я не верю во врожденный талант, мисс Гудвин, — почти прорычал Чилтон, подходя ближе и проводя рукой по спинке задвинутого под стол стула. — На своих природных данных далеко не уедешь. Упорный труд — вот основа всякой работы. Нужно было придумать способ подстегнуть вас — от своих чахлых похвал результатов я не дождался. — Он помолчал. — В то же время я мог бы убедиться, обладает ли книга такой силой, как я предполагал. Немного амальгамы в организме собьет с толку современную медицину, но не устоит перед настоящей древней знахарской книгой, особенно в руках заинтересованного лица. — У него загорелись глаза. — В один прекрасный день я наблюдал вас в компании, ну, скажем так, неравнодушного молодого человека, и мысль возникла сама собой. И я был прав! — воскликнул он, устремляясь к Конни и хватая ее за плечи. — Отдай мне книгу! — рявкнул он, больно надавливая пальцами и горячо дыша в лицо.

Она вскрикнула, силясь высвободиться, но он навалился всем телом, узловатой рукой норовя вырвать у нее книгу.

И тут, промелькнув мутным пятном, из-под стола выскочил Арло и с яростным рычанием схватил Чилтона за локоть. Заорав от боли, профессор упал на колени и попытался скинуть с себя собаку, вцепившуюся мертвой хваткой ему в руку, словно в крысу. Не теряя времени, Конни кинулась к очагу и, сунув руку прямо в пылающие угли, выхватила старинную бутыль, раскалившуюся так, что пальцы словно увязли в мягком стекле. Бросив бутыль в котел, Конни зажмурилась от невыносимой боли — от обожженных пальцев струился дым. Подковыляв к столу, сгребла искромсанный корень мандрагоры — кожу нестерпимо жгло от прикосновения смертоносного растения — и швырнула горсть в котел. Мандрагора опустилась на дно, зловеще зашипев и выпустив струю черного дыма.

В это время Чилтон поднялся на колени и теперь опирался на стол, чертыхаясь себе под нос. Вскинув ногу, он пнул ею Арло, который с визгом полетел кувырком через комнату и, едва не ударившись о стену, успел вскочить на ноги и исчез в какой-то щели.

— Отдай! — прошипел Чилтон сквозь зубы. — Отдай мне ее. Она моя!

Разорванный рукав твидового пиджака и дорогой рубашки свисал с локтя красными лохмотьями. Чилтон, шатаясь, встал на ноги, прикрывая остатками ткани глубокие раны на руке. Он подходил ближе, прижимая к груди израненную руку, с которой капала кровь.

Конни быстро разгребла сушеные травы на столе и одним точным движением выдернула из кучи несколько стебельков с жилистыми цветками, широкими жесткими листьями и плотными восковыми ягодами — желтокорень. Превозмогая боль, перетерла его в ладонях вместе с крапивой и бросила в котел. Пламя в очаге заплясало, тени Конни и Чилтона бешено запрыгали по комнате.

— Она вам не поможет! — закричала Конни, схватив и прижав к себе рукопись.

— Поможет! Я заставлю! — взревел он и вцепился пальцами ей в локоть. — Она должна! Философский камень — это проводник Божественной силы на Земле! Это камень, на котором стоит церковь Его!

Конни вырвалась из его рук и придвинулась ближе к очагу.

— Нет, — сказала она твердо. — Она не ваша. Я никогда этого не допущу.

И с замершим сердцем разжала руки. Книга упала в огонь.

На лице Чилтона изумление сменилось отчаянием, а потом и яростью, которые прорывались через сдержанность и самообладание, старательно накопленные и взлелеянные за шестьдесят с лишним лет — начиная с отрочества в особняке в Бэк-Бэй, где он, всеми забытый, бродил по гулким коридорам с книгой в руке; затем в общежитии в Гарварде, где Чилтон приглаживал серебряной расческой свои непослушные кудри; потом в студенческом клубе, где он постепенно овладевал мастерством курения трубки. Окончательный лоск он приобрел в кулуарах преподавательского клуба и на собраниях факультета, где на секунду утраченная бдительность грозила бы неминуемым разоблачением и провалом труда всей жизни.

Лоск стремительно испарялся, а в глазах сверкал ужас осознания, что самые глубокие страхи оправдались, что авторитет, выпестованный за столько лет жизни, не скроет душевной слабости. Мэннинг Чилтон был всего лишь дрожащим и алчным человечком, и никакие алхимические трансформации не переделали бы его душу и не превратили бы его в того великого ученого — или великого человека, — которым он так хотел стать.

Чилтон упал на колени и стал голыми руками разгребать пылающие угли, пытаясь вытащить из огня листы рукописи, которые начали чернеть и сворачиваться по краям.

Конни смотрела на него, скрючившегося у котла, который уже забулькал и стал испускать пар, и начала вполголоса читать «Отче наш». Ее сердце наполнилось жалостью. Было противно видеть, что ее некогда уважаемый руководитель превратился в жалкое, отталкивающее животное. Свою человеческую суть он растерял в погоне за истиной, богатством и славой. Ему не хватало только философского камня, которого уже не добыть.

Конни наклонилась и подняла с пола веточку мяты, которая окончательно добьет болезнь Сэма. Как только она опустила ее в котел, пламя взвилось, рассеивая голубые искры, и Чилтон с воплем отдернул обожженные руки. Еще мгновение Конни смотрела на него, потом, решившись, дочитала заклинание до конца.

— Agla, — сказала она тихо, и плотный белый дым повалил из середины горящих поленьев. — Pater, Dominus, — продолжала она, и белый дым стал обволакивать кипящий котел. — Tetragrammaton, Adonai. Отец Небесный, умоляю тя, яви злодея ему, — прошептала она.

Белый дым выгнулся дугой и накрыл собою Чилтона, заползая в рот, глаза и уши, наполняя собой все его тело. Профессор замер, все еще стоя на коленях, и через мгновение дым, вылетев изо рта, покинул его тело и исчез в пламени очага. Схватившись за живот, Чилтон согнулся и закашлялся. Откуда-то из потайных глубин его естества вырвалось рыдание.

Конни почувствовала, что силы оставляют ее, и она опустилась на пол. Прислонившись к ножке стола, она прижала к себе израненную руку. От ссадин и ожогов нервы на ладони словно тянулись и рвались. Она увидела, как капелька желтого яда мандрагоры поднялась на поверхность кожи и испарилась.

Некоторое время Конни сидела, глядя на приветливое пламя, потрескивающее в очаге. Чилтон тихо плакал, прижав к лицу руки. И вдруг в горле и животе у него забулькало, а все тело напряглось — его настиг первый припадок. Глаза закатились за веки, а мышцы стали судорожно сокращаться. Это было ужасно.

— Простите меня… — прошептала Конни.

По щеке поползла слеза, а возле ног появился Арло.