Книга шипов и огня

Глава 13

Я не знаю, сколько времени прошло. Я в странном состоянии, полном жара и мерцания, и не могу сказать, сплю я или бодрствую. Возможно, я плыву по реке, разделяющей сон и явь.

Тьма окутывает меня, словно занавес, прикасаясь благословенной прохладой к моим векам. Вдруг мягкое покачивание прекращается. Я слышу бормотание. Постепенно оно выкристаллизовывается в голоса: женский и два мужских.

— Уже скоро надо будет ее кормить. Я не знаю, когда она ела последний раз. Да, ты прав, сначала вода.

Мой желудок болезненно пуст, но мысль о еде оказывается тошнотворной, и слизь наполняет мое горло.

Рука гладит меня по щеке, большая и теплая. Нежная.

— Вы голодны, принцесса? — Голос молодого мужчины звучит очень близко. Слоги словно прячутся у него в горле, растекаясь вдруг песенным выговором людей пустыни. Я пытаюсь раскрыть глаза, но что-то мне мешает.

— Бедняжка. Дай я… — Прохладная плотная ткань соскальзывает с моих глаз. Внезапно я ощущаю, что ужасно хочу пить. Я медленно раскрываю дрожащие веки.

Я вздыхаю от неожиданности — его лицо оказывается над моим очень близко, примерно на расстоянии ладони. Сначала я замечаю только его большие глаза, блестящие, коричневые, как отполированный каштан. Их обрамляют не по-мальчишески длинные волосы, темными волнами спускающиеся ниже плеч. Мягкая щетина не может скрыть юности этого приятного лица.

Это лицо моего похитителя, напоминаю я себе.

— Что вам нужно? — спрашиваю я, язык еле ворочается во рту, словно сухарь, и слова звучат приглушенно.

— Нам нужны вы, принцесса.

Он отходит, и я больше не могу его видеть, но замечаю над собой навес из странной ткани, держащейся на деревянных кольях. Ткань плотная, похожая на шерсть, но грубая и неровная, словно недоделанный пергамент.

Человек возвращается с деревянной кружкой. Взяв меня за плечо одной рукой, он с легкостью приподнимает меня. Другой рукой он подносит к моим губам чашку.

— Выпейте это. Если не станет плохо, мы принесем еды.

Вода теплая и горькая, но я с энтузиазмом ее глотаю. Чашка очень быстро пустеет, и человек кладет меня обратно.

— Теперь немного подождем. — Он усаживается, словно сторожевая собака на посту, и с интересом разглядывает меня.

— Кто вы? — На этот раз голос звучит гораздо лучше, хоть и немного испуганно. Я надеюсь, что с Хименой все в порядке и что Алехандро ищет меня.

Мой похититель скромно улыбается, и его зубы оказываются неожиданно белыми на фоне загорелого лица.

— Меня зовут Умберто. Я проводник.

Я пытаюсь повернуться на бок, чтобы лучше видеть его, но тело не слушается меня, крепко стиснутое чем-то.

— Умберто, почему я не могу двигаться?

— Это из-за сон-травы. Вы довольно много вдохнули. Скоро это пройдет, через день или два.

— День или два? И сколько времени я… то есть как давно вы меня похитили?

Улыбка исчезает с его лица, приятно заметить, как он вздрогнул.

— Достаточно давно, принцесса.

— Король найдет меня.

— Он будет искать, — говорит Умберто торжественно и меняет тему. — У вас красивые глаза. Очень.

Я закрываю свои красивые глаза, но слезы все равно проскальзывают наружу и струятся по щекам.

— О, принцесса! Простите меня. Я сказал что-то не то? Но к вам будут хорошо относиться, я клянусь!

Я открываю глаза. На его лице отчетливо читается участие, даже несмотря на то, что из-за слез все видится немного размытым.

— Что вам нужно? Зачем вы похитили меня?

— Поговорим об этом позже. — Он поеживается от неудобного вопроса. — Все все еще голодны?

— Немного.

— Отлично! — Он поднимается на ноги. — Я скоро вернусь.

Я остаюсь одна глазеть на этот странный потолок и наконец догадываюсь, что я в палатке. Мои руки прижаты к телу толстыми простынями. По запаху я понимаю, что сделаны они из козьей шерсти. Слезы высыхают на моем мерзнущем лице.

До меня доносятся приглушенные голоса, как минимум три. Мой враг, должно быть, очень умен или очень могуществен, раз такая многочисленная группа смогла прокрасться в королевские покои дворца Алехандро и улизнуть оттуда со мной.

Мой враг. Я вспоминаю слова из Гомерова «Откровения», касающиеся вражеских ворот. О царстве колдовства.

Я слышу шорох тяжелой ткани и шаркающие шаги. Умберто вновь появляется надо мной. Он подносит к моим губам плошку с мясной похлебкой темного цвета, и я с подозрением вдыхаю густой запах.

— Не отравлено. Если бы мы хотели вас отравить, мы бы дали вам вдохнуть чуть больше сон-травы.

— Попробуйте сначала вы.

Он пожимает плечами и отпивает немного. Я внимательно слежу за тем, чтобы он попробовал достаточно супа.

Когда он возвращает плошку к моему рту, я жадно отпиваю из нее. Похлебка оказывается вкусной и горячей, она сварена из незнакомого мяса дичи, приправлена чесноком и зеленым луком. Умберто дает мне прожевать и перевести дух.

— Спасибо. Что это?

— Моя сестра делает лучший суп из тушканчиков во всей Джойе.

— Тушканчиков?

— Маленький грызун, примерно такой. — Он показывает мне сжатый кулак.

— Я ем крысиный суп?

Он смеется.

— Тушканчики совсем не похожи на крыс. Для начала, они чистоплотнее. И на вид приятнее, у них маленькие лапки и мягкая шерстка.

Его слова меня не убеждают.

— Ну что, готовы продолжать?

Хотя он сказал, что со мной будут хорошо обращаться, я не могу быть уверена ни в чем и не знаю, когда смогу поесть в следующий раз. Я заставляю себя проглотить оставшееся.

Когда я доедаю суп, Умберто выпрямляется.

— Попробуйте поспать, принцесса. Мы отправимся утром.

Отправимся куда? Но он уже ушел и унес с собой фонарь, и я не успеваю задать ему вопрос, оставшись в холодной темноте.

Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной, никогда еще мне не было так страшно. Закрыть глаза было облегчением. Несмотря ни на что, я погружаюсь в естественный сон.

Меня будит сильный позыв тела. Золотой свет и мягкое тепло прокрались в мою палатку, но давление внизу живота нарастает. Я потягиваю пальцы ног и пробую согнуть колени. Тяжелые и слабые, они все же повинуются. Я тихонько высвобождаю руки из пледа.

Легкий ветер колышет стены палатки, но я не слышу ни голосов, ни признаков какого-либо движения снаружи. Возможно, они не ожидают, что эффект от сон-травы так быстро кончится. Вдруг я смогу сбежать?

Я выбираюсь из козьих простыней и неуверенно встаю на ноги. Замираю на мгновение, прислушиваясь. Ничего. На цыпочках я прокрадываюсь к занавеси, закрывающей вход в палатку, и высовываю руку в светящуюся щель. Я мешкаю, вспомнив, что на мне все еще ночная рубашка и туфли. Но у меня нет времени на смущение. Мое сердце грохочет, когда я выхожу наружу.

Свет слепит мне глаза. Я отворачиваюсь, чтобы дать себе время привыкнуть. Постепенно зрение возвращается. Горячий ветер треплет волосы, выбившиеся из-под заколки Химены. Я делаю шаг, и горячий мягкий песок согревает мои ноги даже сквозь комнатные тапочки.

Еще один шаг, и я отчетливо понимаю, что выхода нет. Я обхватываю себя руками, напуганная безнадежностью. Я чувствую себя очень маленькой. Резко очерченные дюны Джойи простираются во всех направлениях и повсюду встречают мой взгляд, красноватые в тени и сияющие золотом в лучах солнца. Ветерок сдувает песок с вершин дюн, и становится ясно, насколько это место изменчиво, насколько оно непредсказуемо и опасно. Солнце светит за моей спиной, уже беспощадное. Я стою на подъеме, и моя тень растягивается длинной лентой, извиваясь на зубчатом песке.

— Куда-то собрались, ваше высочество?

Я вздрагиваю от ее насмешливого голоса. Этот голос я никак не могла узнать, пока длилась моя сонная кома, хотя он был мне знаком. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы собраться с силами.

— Здравствуй, Косме.

Она стоит, выпрямившись и скрестив руки, а ее волосы извиваются на ветру. Черные глаза и тонкие черты лица остаются все теми же, но без передника горничной она выглядит совсем иначе. А может, она изменилась потому, что ее стойкость сменилась открытой враждебностью.

— Как приятно видеть тебя, — лгу я. — Надеюсь, у тебя все хорошо.

— Как я вижу, эффект сон-травы быстро прошел.

— Что вы сделали с Хименой? Вы убили ее, когда похищали меня?

Она поворачивается на песке, и ее грубая манера держаться как будто дает трещину.

— С твоей нянькой все в порядке. Я добавила ей сон-травы в чай, так что она просто будет крепко спать.

Я испытываю всепоглощающе облегчение, но позволить себе заплакать перед Косме я не могу. Единственное оружие, каким я располагаю в данный момент, это непредсказуемость, так что я отвечаю ей с вежливым уважением.

— Спасибо. И я очень благодарна тебе за суп, которым меня кормили вчера.

— Не стоит благодарности. — Она раздраженно хмурит брови. — Ты почему-то понравилась моему брату, и он настаивает на хорошем отношении к тебе, так что его благодари.

— Умберто — твой брат?

Я не могу даже представить, что двое настолько разных людей могли произойти из одной семьи. Хотя, глядя теперь на нее, я замечаю сходство носа и бровей, вьющиеся черные волосы.

Она не удостаивает меня ответом.

— Я принесла тебе дорожный костюм. Мы должны отправляться в путь прямо сейчас. Умберто научит тебя складывать тент. С этого момента ты отвечаешь за него. И еще, — она бросает на меня полный отвращения взгляд, — я убью тебя, если увижу, что ты крадешь еду или воду, поняла?

Кровь пульсирует у меня в висках, но я холодно киваю ей в ответ и говорю:

— Тебе не о чем беспокоиться. Я не из тех, кто берет то, что им не принадлежит.

— Одевайся, — говорит она, вздрогнув, и уходит прежде, чем я успеваю спросить ее, куда мы отправляемся.

С моей стороны глупо раздражать человека, только что угрожавшего убить меня. Я должна стать гораздо умнее, чтобы выжить, с чем бы мне ни предстояло столкнуться.

Необходимость облегчиться усиливается. Я глубоко вздыхаю, чтобы успокоить бешено нарастающую панику в сердце, и тащусь через пески в поисках Умберто.

Мы быстро собираем лагерь. Помимо меня, Косме и Умберто, в группу входят три мальчика примерно моего возраста, бросающие в мою сторону виноватые взгляды каждый раз, как проходят мимо. Моя горничная — бывшая горничная — выдает мне одежду, а Умберто объясняет, как ее носить. Светлая, грубо сотканная шаль защищает голову от солнца. Тесемки царапают мне щеку, и я еле сдерживаюсь, чтобы не почесать ее. Умберто объясняет, что я могу закрывать шалью лицо, когда поднимается ветер, чтобы уберечься от песка.

Самым важным предметом является пара суровых ботинок.

— Обычными ботинками очень быстро нахватаешь песка и глины, — объясняет Умберто. Эти же с голенищем до колена, на жесткой подошве и с ремешками из верблюжьего волоса, которые несколько раз обматываются вокруг ноги. Умберто показывает мне, как подвернуть их под коленями, и затягивает шнурки.

— Сейчас сезон песчаных бурь, — говорит он. — А чем ближе к земле, тем коварнее песок. Я знаю, в них жарко, но зато твои ноги в безопасности.

Песчаные бури. Я вспоминаю, как Гектор говорил о них, когда, будучи в безопасности, мы смотрели на дюны вдалеке. Он тогда сказал, что ветер и песок могут ободрать человека до костей.

Что сделало этих людей такими отчаянными, что они рискнули пересекать пустыню в сезон бурь?

Мы оставляем груженую лошадь позади, с одним из юношей, и отправляемся пешком, а два верблюда везут наши палатки и провизию. Я засматриваюсь на человека, движущегося в противоположном направлении. Для знающих людей в пустыне есть дорога.

— С ним все будет в порядке, — говорит Умберто. — Он проводник, как и я.

— Почему мы не едем верхом? — Лошади меня всегда пугали, но ехать было бы гораздо проще, чем вязнуть ногами в песке. Умберто почти задыхается.

— Ох, принцесса. Лошадям нужно слишком много воды, чтобы идти по пустыне. Мы используем их только до определенного места, откуда можно вернуться назад. А отсюда — только верблюды. До следующего источника много дней.

Мой желудок подпрыгивает. Хотя моя надежда сбежать улетучилась уже утром, я все же лелеяла мысль о том, что Алехандро спасет меня. Сейчас он наверняка обыскивает дворец в поисках своей пропавшей жены. Может, даже послал охрану в ближайшие пески. Но чем дальше мы будем уходить, тем сложнее ему будет нас найти.

— Куда вы ведете меня?

— Далеко отсюда, принцесса. — Он поднимает руку в знак того, что дальнейшие вопросы бессмысленны. — Не утруждай себя спрашивать больше. Я не скажу тебе. Сейчас — точно.

— Просто я… видишь ли, я не спортсмен. Я буду идти столько, сколько смогу, но…

— О, это мы уже поняли. — На его лице появляется улыбка, как будто он сейчас рассмеется. — Мы доставили тебя сюда на волокушах. Или ты думала, мы тебя всю дорогу на руках несли?

Конечно, я так не думала. Даже самый сильный человек на свете не смог бы пронести меня хоть сколько-нибудь значимое расстояние.

— Я хочу сказать, ты можешь двигаться в волокушах, но попробуй идти сама какое-то время, ладно? Это нагрузка на верблюдов, им понадобится больше воды, понимаешь, и моя сестра… — его голос затихает.

Что он хотел сказать? «Моя сестра ждет повода, чтобы убить тебя»?

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Я знаю, — кивает он.

Шагать сквозь песок пустыни оказывается самым трудным делом из всех, что я когда-либо делала. Мои лодыжки и икры горят от напряжения, дыхание становится сухим и горячим, пот пропитывает одежду. Но я двигаюсь вперед, чуть не крича от облегчения, когда наша группа преодолевает вершину дюны. Разумеется, я плетусь позади всех.

Меня весьма успокаивает, что одета я с большим вниманием к комфорту. Для моих похитителей важно, чтобы я добралась до места в целости и сохранности. Но остаться в этой пустыне одному было бы смертельно. Косме время от времени оборачивается посмотреть на меня, словно бы ожидая, что я сдалась или потеряла сознание посреди песка, и после каждого ее взгляда жизнь вскипает во мне, и я ставлю ногу впереди другой, выражая этим свой мрачный мятеж.

Пока я бреду по пескам, у меня есть масса времени подумать о причинах моего похищения. Украв меня, они украли и Божественный камень, и я в ужасе ожидаю момента, когда они поймут, насколько я бесполезна. Что они тогда сделают?

Моей единственной надеждой остается мысль о том, что Алехандро ищет меня. Что, несмотря на столь малые шансы найти меня в этом пустом месте, он привязан ко мне достаточно сильно, чтобы не прекращать попытки.

Наконец мы останавливаемся, чтобы передохнуть и выпить воды. Косме передает бурдюк по кругу. Я внимательно смотрю, сколько пьет каждый из них, чтобы выпить ровно мою порцию. Бурдюк проходит по рукам дважды, и Косме собирается повесить его обратно к мешку.

— Косме. — Умберто кивает подбородком в мою сторону. — Еще немного для принцессы.

Она пристально смотрит на него, но брат только улыбается ей в ответ:

— Она не приспособлена к такому и теряет очень много влаги. Пожалуйста.

Косме хмыкает, но бросает ему бурдюк. Он с легкостью ловит его и передает мне.

— Пей, сколько нужно, принцесса.

Я теряюсь, не зная, что делать. Один из мальчиков, мрачный и тихий, смотрит на меня. Другой — с горбинкой на носу, стройный, словно дерево, что заметно даже в пустынной одежде, — подмигивает. Я поднимаю бурдюк, как бы благодаря их, и делаю один глубокий глоток. Этого недостаточно, но я отдаю воду Умберто.

Мы снова отправляемся, и мои ноги напоминают желе. Я отстаю ото всех еще больше, чем в первый раз, но продолжаю идти, решительно стиснув зубы. Жара невыносима, мои легкие горят, и воздух искрится перед глазами. Вскоре я перестаю даже пытаться держать моих спутников в поле зрения, решив, что удобнее будет смотреть под ноги и идти по их следам.

Постепенно моя походка превращается в скольжение, а потом в бесконечное спотыкание. Я натыкаюсь прямо на верблюжий зад. Вздохнув от удивления, я смотрю по сторонам. Группа дожидалась меня. Они все смотрят на меня, но я не могу разглядеть выражения их лиц из-за утомления.

— Умберто, — раздается голос Косме, неожиданно мягкий. — Разворачивай волокуши.

Я чуть не кидаюсь обнимать ее.

Умберто суетится вокруг меня, пока я покачиваюсь, стоя на уставших ногах. Наконец он за руку подводит меня к самодельным санкам для пустыни. Я ложусь на них, закрыв лицо шалью, и мы продолжаем путь. Походка верблюда странная и резкая, но постепенно я привыкаю к необычному ритму. Я истощена, и мои глаза закрываются сами собой, но я не засыпаю, слушая обрывки разговоров и легкий смех. Становится ясно, что мои похитители больше не чувствуют опасности быть настигнутыми.

Глава 14

Тем же вечером Умберто учит меня ставить палатку. Нужно обладать хорошим чувством равновесия, чтобы управиться с легкими кольями. Он уверяет меня, что скоро я освою этот фокус, но пока мне это представляется маловероятным.

После того как палатки установлены, а верблюды укрыты, Косме разжигает огонь и варит суп из тушканчиков. Я ухожу подальше от жара пламени и любуюсь закатом над пустыней. Это прекрасное место, огромное и мерцающее, окрашенное кроваво-красным в лучах заходящего солнца. Дюны завораживают меня. С наветренной стороны рифленые, с подветренной — гладкие и мягкие, словно любимый плед. Потрясающее своей мощью место, думаю я, гладя в изумлении Божественный камень.

— Он говорит с тобой? — Умберто неслышно встает рядом, переминаясь с ноги на ногу. Его карие глаза в сумерках кажутся черными, как у его сестры.

— В смысле? Чем, по-вашему, Божественный камень может вам помочь?

— Он может нас спасти, — отвечает он, опуская помрачневшее лицо.

Я уже открываю было рот, чтобы разубедить его, но вовремя себя останавливаю. Моя жизнь зависит от того, как долго они будут пребывать в уверенности, что я могу оправдать их надежды.

— «И Господь избрал себе воина, что приходит в каждом четвертом колене, чтобы тот носил Его», — нараспев говорит он.

— Это же «Откровение» Гомера! — Я хватаю его за локоть. — Ты его знаешь!

— Конечно, — отвечает Умберто удивленно.

Как раз в этот момент Косме зовет всех к ужину.

— Твой любимый суп! — говорит он, поворачиваясь к лагерю. Я иду за ним, стараясь выглядеть уверенной, как человек, который может спасти других.

Я сажусь напротив Косме, нас разделяет очаг, жар в котором спал до приятной температуры. Вокруг очага сидит пятеро человек, включая меня. Божественное число гармонии. Из моих уроков с мастером Джеральдо я знаю, что пустынные кочевники всегда путешествуют впятером, считая это хорошей приметой.

Косме передает каждому из нас миску. Подождав и посмотрев на других, я понимаю, что приборов не дадут, и суп надо пить, а мясо брать грязными от пыли и песка руками. Я вычищаю свою миску до дна, и мой желудок удовлетворенно урчит. Суп отогнал голод, но я не могу сказать, что сыта. Я опускаю миску, будучи немного разочарованной. Косме смотрит на меня поверх очага. Солнце недавно село, и пламя отбрасывает пугающие тени на ее лицо.

— Ваше высочество, — говорит она мягко и тихо, — вы получаете такую же порцию, как у остальных.

— Я не просила о большем, — отвечаю я, смело встречая ее взгляд.

Она встает и отряхивает песок с ног, а потом забрасывает песком огонь. Наш лагерь теперь освещается двумя небольшими факелами и призрачным светом звезд. Пустыня кажется гигантской, она пугает и окутывает нас глубокой тьмой.

Мы расходимся по палаткам. Я плотно закутываюсь, чтобы не замерзнуть, и теперь уже радуюсь колким простыням. Засыпаю я с мыслями об «Откровении» Гомера и о вражеских вратах.

Ранним утром я быстро и не досыта перекусываю сухими финиками и сама собираю свою палатку. У меня это занимает больше времени, чем у других, и мои руки трясутся от напряжения, но я сделала это. Затем оказывается, что мне предстоит снова шагать. Мои ноги так ужасно болят, особенно над лодыжками, что я тихо плачу, когда мы отправляемся в путь. Фигура Умберто плывет где-то впереди. Он лидер группы в этом путешествии, так что у меня нет никакой возможности обсудить с ним Гомера до привала.

Смертельно медленно я пробираюсь сквозь пески, и очень быстро мои похитители превращаются в темные пятна на расплывчатом оранжевом фоне. Мне стоит волноваться, не оставили ли они меня на верную смерть в песках. Мне нужно опасаться того, что я могу тут умереть и мое тело превратится в шелуху. На месте моего желудка образовывается черная дыра, ноющая от голода. Но что еще хуже, у меня кружится голова, а где-то внутри головы, за глазами пульсирует боль. Помочь может только сладкое, но я знаю, что я его не получу.

Поднимается ветер и бросает мне в глаза песок. Не останавливаясь, я закутываю лицо шалью и затягиваю ремешки, как мне показывал Умберто. Я решаю ускорить темп.

Не знаю, сколько проходит времени, но внезапно я ощущаю, как кто-то берет меня за руку. Сквозь головную боль я различаю лицо. Это Умберто.

Божественный камень посылает ледяные молнии по моему позвоночнику, доставая до самого сердца.

— Ты должна торопиться, — говорит он сквозь ветер. — Начинается буря.

О Господи.

— Остальные уже ставят палатки чуть дальше. Ты можешь бежать?

Он обвивает мою руку вокруг своего плеча, и мы бежим вперед, сквозь песок. Умберто удивительно силен, и без его помощи я никогда бы не развила такую скорость. Он тащит меня за собой и подхватывает, когда я чуть не падаю. Вихри песка кружатся у наших ног. Умберто начинает паниковать. Он безжалостно тянет меня, повторяя: «Быстрее, принцесса, мы должны бежать быстрее!» Я сбиваюсь с ног, но бегу, всасывая воздух сквозь шаль, а сердце грохочет у меня в горле.

Наконец мы покоряем очередную дюну. Прямо перед нами внизу располагается лагерь. Бугорками лежат бок о бок верблюды. Косме торопится поставить над ними палатку, а они только мычат и трясут головами.

Рядом с верблюжьим тентом стоит еще один. Около входа в него парень с орлиным носом отчаянно машет нам рукой.

Но мои ноги врастают в песок, словно колонны, потому что на горизонте поднимается стена тьмы. Ближе к земле стена темнее, и она все растет и растет, грозя укрыть все небо в оттенках коричневого.

Умберто что-то кричит мне, но я не могу пошевелиться, и тогда он хватает меня и тащит к палаткам. Свист бури оглушает. Я не могу представить, как мы переживем такое. Наша палатка кажется такой хрупкой, что я уверяюсь в предстоящей смерти. Мои кости будут отполированы, а Божественный камень похоронен под песчаной дюной.

Мы падаем на пол палатки. Косме вбегает следом и закрывает вход. Отдышавшись, я смотрю на своих захватчиков. Судя по ширине их глаз, они изрядно встревожены. Верблюды мычат в отдалении.

— А верблюды? — выдыхаю я. Это странные существа, но они пугают меня меньше лошадей, потому что у них длинные ресницы и загадочная улыбка. Мне невыносима мысль о том, что их может растереть песок.

— Они лучше нас приспособлены к пустыне, — говорит Косме. — Они знают, что во время бури надо лежать. С ними все будет в порядке. Если только их не засыпет слишком сильно.

Засыпет. Умберто обвязывает веревку вокруг меня.

— Засыпет? — шепчу я.

— Принцесса, — говорит Умберто, подвинувшись ближе. — Если палатку разорвет, постарайся найти целый кусок, чтобы завернуться в него.

Он обвязывает веревку вокруг своей талии тоже и передает ее дальше.

— И оставь себе место для воздуха. — Он показывает, как надо натянуть шаль на локоть.

Он уже не может видеть моего кивка согласия, потому что внутри палатки становится темно, и только свист ветра слышен снаружи. Я больше не слышу ни верблюдов, ни хлопанья наружного слоя палатки, ни даже дыхания моих попутчиков. Если бы не было веревки, соединяющей меня со всеми, я могла бы представить, что я здесь одна. Песок шумит так сильно, так монотонно, что этот звук становится почти что равен тишине. Я долго сижу, прислушиваясь к замедляющемуся ритму моего сердца и ровному дыханию. Тишина воцаряется вокруг нас. Подлинная тишина, как будто весь мир умер.

— Все? — спрашиваю я, вздрогнув от необычного звучания своего голоса.

— Береги воздух, не болтай, — отвечает Косме.

Из ее слов мне становится ясно, что нас засыпало песком.

Через мгновение рев бури возобновляется, а потом снова обращается в тишину. Страшный день тянется в темноте, пока нас несколько раз хоронит в песке и снова откапывает.

Но самым ужасным оказывается понимание того, что буря скрыла наши следы, и Алехандро уже не сможет нас найти.

В конце концов наступает тишина. Из центра тьмы доносится голос Косме:

— Попробуй теперь, Белен.

Я слышу шорох, а затем треск разрезаемой ткани. Сквозь маленькую щелочку внутрь проливаются песок и свет. Я моргаю, глядя на парня с неровным носом, а он просовывает длинный шест сквозь щель, и я вижу в ней синее небо. Я кладу пальцы на Божественный камень и посылаю благодарную молитву.

Косме и Белен выкапывают нас из палатки. Внешний слой ее изорван в нескольких местах, но Умберто говорит, что его можно починить, и он вполне будет годен. Верблюдов занесло только наполовину. Мы, впятером, опускаемся на колени и отгребаем песок, чтобы снять с них тент. Мыча и стеная, верблюды поднимаются на ноги и трясут головами. Больший из них, темно-коричневого цвета, жует свою жвачку, а меньший топчется на песке. Их поведение совершенно обычное, словно не было никакой бури, и меня в очередной раз поражает их способность со всем примиряться.

Солнце низко нависает над нами, разливая медный свет по новообразованным дюнам, пока мы откапываем наши палатки, чтобы поставить их нормально.

Сегодня благодаря свежему верблюжьему навозу мы можем позволить себе не гасить очаг дольше. Поедая тарелку тушканчикового супа, я спрашиваю, всегда ли песчаные бури проходят так.

— Каждый год случаются одна-две настолько же дурных, как эта, — отвечает на этот раз Белен, потому что Умберто занят едой. — А обычно они мягче и быстрее проходят.

Я продолжаю есть суп, с ужасом ожидая момента, когда тарелка опустеет. Глаза моих попутчиков следят за мной, словно снимая с меня мерку. Косме презрительно улыбается, замечая мой голод. А другие… другие смотрят на меня вопросительно, но почти с уважением. Даже тихий мальчик осторожно изучает меня. Я решаю сделать то, что сделала бы Алодия.

— Вы прекрасно знаете, что делать. Выживать, — говорю я.

— Мы проводники, это наша работа, — хмыкает Умберто.

Косме была горничной, а не проводником, но это неподходящий момент для подобных тонкостей. Я киваю самой себе, как бы в глубоком раздумье.

— Пустыня рождает сильных людей, — говорю я, надеясь, что мои слова не прозвучали раболепно.

Но Белен с гордостью поднимает подбородок:

— Мы переживали вещи и похуже песчаных бурь.

— У меня нет сомнений в этом, — отвечаю я и собираю остатки супа, а после облизываю пальцы. Опуская миску, я продолжаю: — Но что-то приближается. Или уже случилось. Что-то, способное сломить даже вас.

Никто из них не решается встретиться со мной взглядом. Косме скрещивает ноги и углубляется в изучение своих щиколоток.

— Что же это? — осмеливаюсь я спросить. — Зачем тащить бесполезную жирную девочку через пустыню? Что во мне такого важного, что вы послали Умберто поторопить меня перед ужасной бурей?

— Мы не посылали Умберто за тобой, — резко отвечает Косме. — Он пошел за Божественным камнем.

Ну, разумеется.

— Почему бы просто не вырезать его из моего пупка?

Не успеваю я договорить, как понимаю, что это была ужасная ошибка.

— Я как раз пытаюсь решить эту проблему, — отвечает Косме с хищной улыбкой.

— Косме! — впервые на моей памяти говорит тихий мальчик. — Мы не можем рисковать сейчас. Пророчество неясно. Мы еще успеем ее убить, если окажется, что она бесполезна.

— Никто не убьет ее, Хакиан, — говорит Умберто, сощурившись. — Никто и никогда.

Хакиан только вздыхает в ответ и снова погружается в молчание.

Позже, ночью, Умберто заползает в мою палатку и раскладывает свой спальник рядом с моим. Видеть его — облегчение, потому что я понимаю, почему он пришел. Он боится того, что могут сделать другие.

Дни бесконечные и жаркие, но я провожу это время в раздумьях. Я решаю выглядеть отзывчивой и ничем не угрожать, потому что на данном этапе мое выживание зависит от моих похитителей: надо быть к ним поближе и не давать им повода меня убить.

Дюны остались позади, сменившись ровным плато. Песок больше не засасывает моих ног на каждом шагу, так что мне не надо прикладывать таких усилий, как раньше, чтобы идти вперед. Умберто ведет нас, никогда не сомневаясь в выбранном направлении, хотя я не представляю, как он это делает. Запасы воды иссякают, рацион ограничен. Моя кожа тоскует по прохладной воде моей ванны. Впрочем, не так. Вода в моей ванне всегда была теплой. Но я представляю себе холодную воду так же живо, как представляю руки Химены, разминающие мои плечи.

Мои губы потрескались и болят. Верблюжий горб сморщился и обвис на одну сторону. Умберто уверяет меня, что все идет по плану и скоро мы пополним запасы воды и еды, но мне все равно очень жаль верблюдов. Впрочем, через какое-то время мои мысли сосредотачиваются вокруг желания сделать глоток воды.

После нескольких дней путешествия по плато Умберто заводит нас в глубокий овраг. Верблюды хрипят и мычат, задирают ноги и мотают головами, пока мы проходим вдоль впалых стен утеса. За поворотом овраг вдруг превращается в зеленый оазис, полный пальм и пестрящий желтыми перьями акаций и зеленой травой, растущей по берегам сапфирового озера. Это самый прекрасный пейзаж, какой я когда-либо видела.

Мы спешим вперед, пятеро человек и два верблюда, объединенные желанием оказаться в воде.

— Не пейте сразу много! Станет плохо! — кричит Умберто.

Я делаю пару больших глотков, потом приседаю, чтобы вода сомкнулась над моей макушкой; я упиваюсь прохладой и ощущением влаги. Когда я выныриваю, остальные брызгают друг на друга водой, как дети. Умберто большой рукой отправляет в мой адрес слабую волну, и без лишних мыслей я присоединяюсь к их игре, смеясь и плескаясь. Я представляю, что знаю их всю жизнь, что я в безопасности.

Много позже одежда развешана на ветвях акации, раскинувшейся над озером. Палатки установлены, верблюды спокойно пасутся в траве, похожей на пшеницу, что растет на другом берегу. Я сижу, свесив босые ноги в воду и любуясь мозолями. Отчего-то я ими горда.

Умберто располагается рядом со мной, расстелив свою шаль между нами. В ней оказываются свежие финики, которые он собрал с ближайшей пальмы. Я взвизгиваю от восторга и кладу один из них в рот. На вкус финик слаще меда и слаще кокосового пирога, что продают лоточники. А может, он лишь кажется таким после долгой диеты из тушканчикового супа. Я выплевываю семена и хватаю следующий финик.

— Спасибо тебе огромное! — говорю я с набитым ртом.

Он наблюдает за тем, как я жую, и этот взгляд полон любопытства и, может быть, уважения. Я не чувствую замешательства, как это обычно бывало, когда Алехандро смотрел на меня своим требовательным взглядом.

Мы проводим в оазисе два потрясающих дня, прежде чем отправиться дальше, вновь напоенные водой и прохладой. Теперь идти не так тяжело, хотя отнюдь не легко, но уже через несколько дней я могу говорить с остальными на ходу. Хакиан остается неразговорчивым, но Умберто и Белен рады позабавить меня историями о глупых путешественниках и гонках на верблюдах. Я узнаю, что каждый из моих спутников пересек пустыню несколько раз, даже несмотря на то, что они слишком молоды, чтобы быть такими опытными. Хакиан старше всех, ему девятнадцать, а Умберто оказался самым младшим — ему, как и мне, шестнадцать.

Даже Косме периодически присоединяется к нашим разговорам, хотя она остается сдержанной. Мне хочется узнать о стольких вещах — о Божественном камне, о пророчестве, которое она упоминала, о ее службе у княгини Ариньи. Но я не осмеливаюсь спрашивать. Ее желание вырезать камень у меня из живота идет вразрез с моими планами, так что я стараюсь сохранять беседы легкими и непровоцирующими.

Солнце светит мне в спину, и я понимаю, что наш путь лежит на восток, к внешним укреплениям и армиям Инвьернов. Самые простой способ заставить группу замолчать — спросить их о месте назначения.

— Это тайное место, принцесса, и тебе не надо знать больше, — отвечает Умберто на мою третью попытку.

Мы оставляем плато и идем по каменистой пустыне, заросшей неуклюжими кактусами и мелкими кустами. Верблюды с одинаковым энтузиазмом жуют сухую траву и колючки. Мне нравится слышать крики хищных птиц. И повсюду видны неморгающие ящерицы, слишком храбрые или слишком ленивые, чтобы уступать нам дорогу не в последний момент. Уклон дороги меняется, и мы идем по изрезанным трещинами возвышениям, которые вырастают от земли до заоблачных высот. Я могла бы бродить по этой пустыне, как по лабиринту, и никогда не нашла бы пути домой. У меня остается последняя надежда, что из места нашего назначения можно будет отправить весточку моему супругу.

В конце концов, после почти месяца жаркого путешествия мы достигаем монолитного возвышения, словно измазанного желтым и оранжевым. На подветренной стороне его широкими уступами расположилась деревня, практически сливающаяся желтыми стенами домов со скалой. Люди снуют туда-сюда и машут нам руками, как сумасшедшие, едва нас завидев.

Мое сердце ухает, а горло сжимается. Недолго осталось до того момента, как они поймут, что я ничем не могу им помочь.

Косме спешит вперед, чтобы поприветствовать старика, вышедшего навстречу нам. Он одет в такие же мешковатые одежды, что и мои спутники, так что я не сразу замечаю, что один рукав свисает вдоль тела, пустой. Показываются и другие поселяне, их одежда рваная, сами они носят на телах следы ран. На некоторых лицах видны шрамы от ожогов, шелковистые, словно дюна. Многие лишись конечностей, как и мужчина, с которым говорит Косме. Один мальчик, немногим старше Розарио, носит повязку на глазу.

Большинство из них — дети.

Я вспоминаю, как давным-давно проходил Совет Пяти. Тогда мы только получили послание от графа Тревиньо, в котором он просил помощи, но заверял, что жертв пока нет. Очевидно, новости шли до нас медленно.

— Умберто, — шепчу я в отчаянии. — Мы не знали… я не знала, что война уже началась.

Я кладу пальцы на Божественный камень и читаю молитву о покое.

Умберто наклоняется ко мне и поднимает мое лицо за подбородок. В его глазах безнадежность, и они пугают меня.

— Ох, принцесса, — говорит он. — Война с Инвьернами никогда не кончалась.

Глава 15

Я не понимаю, что он имеет в виду. Последняя война была не более чем перестрелкой. Она закончилась меньше чем через два года боев, когда отец Алехандро вывел Инвьернов высоко в Сьерра Сангре.

Старик выпускает Косме из своего полуобъятия и встает напротив меня, неотрывно глядя на меня.

— Косме, — шепчет он. — Ты привела мне воина.

— Ну, по крайней мере, у нее есть Божественный камень.

Он игнорирует ее насмешку, взгляд его темных глаз прикован к моему животу.

— Я слышу его пение, — говорит старик. — Мне говорили, что так и будет, если я когда-либо столкнусь с ним, но я не верил.

— Кто говорил вам это? — спрашиваю я. Отец Никандро мог чувствовать то же самое, но мне не удалось расспросить его об этом.

— Священники, разумеется. В семинарии. — Его лицо, обрамленное бородой, кривится.

Умберто выходит вперед.

— Принцесса, это мой дядя, отец Алентин, когда-то он жил во владениях графа Тревиньо.

— Вы священник?! — Я никогда не видела священников вроде него, в рваной одежде и раненых.

— Прошу прощения, дитя мое… или принцесса? Я был не очень-то гостеприимен с самого начала. Просто я не ожидал, я… Да, я священник. Рукоположен в сан в монастыре Бризадульче и… — Он касается пальцем губ и прикрывает глаза. — Я не могу поверить, что мы наконец нашли Носителя.

Божественный камень молчит во мне, не посылая ни тревожных, ни ободряющих сигналов, но отчаянная надежда старика пугает меня. Из-за его спины толпа бормочущих детей взирает на меня пополам с восторгом и подозрением. Я с трудом сопротивляюсь желанию спрятаться за спиной Умберто.

Умберто кладет свою руку защитника на мои плечи и говорит:

— Дядя, мы прошли огромное расстояние, и мы отчаянно хотим принять ванну и поесть чего-нибудь — свежего мяса, может быть, фруктов. Все, что угодно, лишь бы не высушенное.

От его слов мой рот наполняется слюной, и я благодарно склоняюсь к нему.

Дети окружают нас и провожают до глинобитных домов. Даже изможденность и жажда не могут превозмочь моей настороженности, потому что кто-то в толпе — кто-нибудь вроде Косме — следит за мной с хищным голодом, будто бы я свежая жареная свинина с перцем.

Глинобитные дома оказываются всего лишь фасадом для системы прохладных пещер, которые извиваются в скале. Свежие источники дают чистую питьевую воду, здесь есть даже водоем для купания и стирки. Косме показывает мне место, где я могу раздеться и вымыться без посторонних: небольшой альков с каменной полкой для одежды. Она вручает мне какую-то луковицу, покрытую грязью, и говорит, что эта штука даст пену. Вода холодная и доходит до бедер, но, тем не менее, она кристально чистая, и пальцы моих ног на песке кажутся ближе, чем на самом деле — как будто я могу схватить их, не сгибаясь.

Оставшись одна, я пытаюсь вспомнить, как леди Аньяхи и потом Химена стирали мои платья. Для этих целей у нас были слуги, так что мои фрейлины стирали редко. Я вспоминаю, как замачивали ткань, как терли ее с мылом. Я не знаю, сколько времени в моем распоряжении, поэтому тороплюсь замочить одежду. Я долго кручу и отжимаю ткань, а потом прикладываю к ней мыльную луковицу. Пена пахнет прелыми листьями, но, похоже, отлично справляется со своей работой. Заодно я стираю и свою ночную рубашку, в которой меня похитили из постели. Она сделана из нежного шелка и украшена тонким кружевом, а спереди застегивается на маленькие стеклянные пуговки. Я думаю, что она может быть довольно ценной и, возможно, на нее можно подкупить сопровождение до Бризадульче.

Я осторожно отжимаю рубашку, а потом полощу ее легким движением, как сделала бы Химена. Я вдруг поражена видом этой вещи в моих руках — словно она из прошлой жизни, такая нежная, милая и… огромная.

Закашлявшись, я трясущимися руками прикладываю одеяние к своему телу. Она более чем огромная. Это настоящая палатка из шелка, с проймами, доходящими мне до середины ребер, и еще остается место, чтобы втиснусь грудь размером с гору.

Я выпускаю ее из рук.

Почти месяц я была закутана в бесформенное одеяние из верблюжьей шерсти. Тяжело дыша, я оглядываю свой живот. На меня смотрит голубой глаз Божественного камня. Подняв руку, я поражаюсь ее красиво выточенной форме, изящному переходу из плеча в предплечье, как будто им предназначено жить вместе. Я ощупываю свою грудь, бока, бедра и ягодицы. Слезы брызгают из глаз, когда я делаю это снова.

Конечно, я не стала стройной, не стала такой красивой, как Алодия или Косме. Но мне не надо больше подбирать живот, чтобы увидеть Божественный камень. Мне все еще хочется съесть медовый пряник, но это желание не поглощает все мои мысли. И я могу прошагать целый день и не задохнуться.

Я могу прошагать целый день.

Я ложусь на воду и, улыбаясь, смотрю на мерцающие сталактиты и на столбы лазурного света, льющегося через трещины в потолке. Когда Косме придет за мной, я скажу ей, что мне надо больше времени.

Я еще не насладилась своей наготой.

Этим вечером все собираются под каменным карнизом скалы; он выглядит так, словно руки Бога забрали кусок камня у подножия, оставив впадину. Получилась пещера под открытым небом. Костер для приготовления еды светится красным на дне ямы, окруженной немногочисленными людьми. Мало кому из них больше сорока, почти две трети едва ли не моложе меня.

Отец Алентин руководит обедом, который состоит из тушеной с репой баранины, приправленной душицей и петрушкой. Он хлопает по песку рядом с собой, приглашая меня сесть рядом, и я соглашаюсь. Остальные освобождают нам широкое пространство, поглядывая на нас поверх мисок. Я смотрю на них с осторожностью.

Я наслаждаюсь сочным богатым вкусом каждого кусочка мяса и жаром свежей репы. Отец Алентин говорит мне, что в долинах спрятаны стада овец и огороды с картофелем и морковью. Он побуждает меня есть столько, сколько мне захочется, уверяя, что, несмотря на ежедневные смерти людей в боях, еды у них достаточно.

— Отец, — говорю я с набитым ртом, — король Алехандро не знает, что здесь война.

Мой голос дрожит от огорчения, когда я произношу имя моего супруга. Я надеюсь, что с ним все в порядке и что он ищет меня.

Алентин качает головой:

— Конечно, он не знает, моя милая. Никто не сказал ему.

— Я не понимаю, — отвечаю я, проглотив еду.

— Мы не осмеливаемся сказать ему, что уже дрались и проиграли уже столько битв, что не можем сосчитать. Его Величество, да пребудет он во здравии и процветании, не питает особой любви к Стране Холмов. Он скорее оставит нас проигрывать, нежели пошлет помощь. Видишь ли, после последней войны у него осталось очень мало солдат, и мы были для него такой проблемой. Очень трудно править из-за пустыни землями, которые почти ничего не дают короне. Наши овцы и скот лучшие в королевстве, но переход через пустыню их совершенно истощает. Ему гораздо удобнее получать десятину с более близких земель.

Я киваю, вспоминая свои занятия с мастером Джеральдо: «Слабая сторона Джойи Д'Арена — ее огромная территория».

Девочка не более восьми лет от роду робко подходит к нам, держа в руках поднос с финиками. Я отказываюсь, потому что уже сыта, а отец Алентин берет один фрукт и продолжает говорить, жуя.

— Но кое-что у нас есть. Золото. Холмы выплевывают немного золота каждый год во время потопа, но Его Величество, да произойдут многочисленные потомки из чресл его, не обладает непомерной страстью к золоту. И все-таки что-то заставляет его сохранять интерес. Несколько лет назад один высокопоставленный при дворе человек передал нам, что в случае, если боевые действия развернутся среди Холмов, он объявит нас в числе потерь и просто откажется от земель.

О да, именно так он бы и сделал. Мое сердце ухает, когда я вспоминаю, как Алехандро был рад, когда я посоветовала эвакуировать деревни. Я была глупа, когда думала, что ему доставили радость я и мой мудрый совет. Теперь мне стало ясно, что он просто искал повода отвернуться от этих людей.

— Вы не осмеливаетесь сказать ему, что этот народ почти истреблен.

— Не осмеливаемся. По всем статьям он хороший человек, но слабый правитель. Он всегда выбирает верный и безопасный путь, если вообще делает какой-то выбор.

Хотя его слова звенят горькой правдой, я сомневаюсь, что он произнес бы их, если бы знал, что я — супруга короля.

— Значит, он должен быть уверен, что надежда у этих земель еще есть, чтобы не отказываться от помощи.

— Именно.

Но король никогда не отправит помощь. Я не могу смотреть в лицо священнику, пытаясь угадать, какую роль я сыграла в этом. Я закрываю глаза и снова представляю заседание Совета Пяти. Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас, дала бы я другой совет? Если бы я видела этих сирот, их страдания, нашла бы я способ оправдать наличие отдаленного фронта? Это очень трудно представить.

— Отец Алентин, что конкретно, по-вашему, я могу для вас сделать?

Он вытирает губы краем рукава и весело рыгает.

— Мы надеемся, что ты можешь спасти нас, конечно же! Мы почти двадцать лет искали Носителя. Последние пару лет, когда бои были особенно ожесточенными, мы отправляли гонцов во все концы Джойи, чтобы найти тебя.

Ярость обрушивается на меня, как лавина. Даже здесь, в такой дали от дома, единственные ожидания от меня — что я надену ярмо на шею. Сквозь сжатые зубы я говорю:

— Как же я могу вас спасти? Я всего лишь девочка. Я много ем. Ненавижу управлять чем бы то ни было. Нет ничего, что я могла бы… нет, я хорошо вышиваю. Могу я вышить для вас очаровательный победный стяг?

Мне хочется что-нибудь ударить. Я вижу, как в отдалении Косме беседует с Беленом.

— Моя дорогая, у тебя есть нечто, чего нет ни у кого из нас.

— Божественный камень.

— Колдовство.

— Что? — Колдовство — абсолютно архаичный термин, встречающийся только в классических книгах. — Священный текст запрещает магию.

Он улыбается.

— Ах, милая принцесса, люди никогда не предназначались для этого места, знаешь ли. Но Первый мир погиб, и Бог поместил нас сюда своей Праведной Правой Рукой. — Он подается вперед, его темные глаза блестят. — «Откровение» Гомера гласит, что магия шевелится под кожей этого мира, отчаявшись выбраться на свободу. Чтобы бороться с ней, Бог выбирает воина — своего для каждого века, чтобы тот победил магию магией.

Он откидывается назад и скрещивает ноги, а я вспоминаю свою полуночную встречу с отцом Никандром в монастырской библиотеке. Повели его как свинью на убой, в царство колдовства.

— Инвьерны! — вскрикиваю я. — Вот царство колдовства!

Он кивает.

— Моя племянница сказала мне, что ты из Оровалле. Виа-Реформа держат в неведении Носителя знания.

Я опускаю голову, не зная, стоит ли мне этого стыдиться или нет.

— Глупые сектанты. — Он сплевывает. — Его Величество, да усладят его слух трели зябликов, поступил мудро, выкрав тебя.

Выкрал меня. Алентин поднимается на ноги, а мне приходит в голову, что Алехандро согласился на наш фиктивный брак только ради солдат, обещанных папой. Может, ему тоже нужен был спаситель.

Алентин спрашивает меня, не хочу ли я взять его копию «Откровения».

— О да, — соглашаюсь я. — С удовольствием.

Мне выдают две восковых свечи — бесценное удобство, как говорит отец Алентин, и поселяют в приземистой глинобитной хижине. Повесив свою еще влажную рубашку на крючок, я раскладываю спальник на глиняном полу и укладываюсь на живот, чтобы читать «Откровение». Я дрожу на вступительных абзацах, зная, что читаю Божественную историю, надеясь открыть что-нибудь о собственной участи.

Гомер сначала рассказывает свою собственную историю. Как и я, он получил свой камень в день крещения, когда столб света пролился с неба в его пуп. Пока он рос, он был изгоем, его боялись и осмеивали. Священники заинтересовались мальчиком, потому что чувствовали что-то странное в нем из-за этого камня, им хотелось петь гимны и молиться или громко смеяться. Поэтому они взяли его в монастырь, где научили читать и писать на классическом языке. Когда ему исполнилось шестнадцать, они оплатили его обучение у местного каменотеса.

Однажды он присматривал за печью для кирпичей, когда вдруг Бог послал ему видение и потребовал записать каждое слово. Гомер упал перед дверцей печи, и его рука шипела там, пока Бог говорил с ним. Придя в себя, он поспешил в монастырь и отказался от всякой помощи, хотя его рука сочилась кровью и была обгорелой, после чего записал все, что слышал от Бога.

Гомер всю жизнь с гордостью носил шрамы от ожогов, а я задумалась о Боге, который допустил такое. Безусловно, этот человек занимал особое место в сердце Бога, и тем не менее, он сильно пострадал.

И он был не единственным. Согласно словам отца Никандра, многие Носители погибли, исполняя Служение. Многие не завершили его вовсе. Интересно, что хуже.

Я только начинаю Гомеров список видений, как вдруг в комнате раздается скрип открываемой двери. Я оборачиваюсь.

Это Умберто, его глаза широко раскрыты, подмышкой спальник. Его фигура оказывается стройнее, чем в день нашей первой встречи. Как это случилось и со мной, пустыня высосала из него всю воду, и свет свечей подчеркивает впалость щек под скулами. Я рада его видеть.

— Здравствуй, Умберто.

— Принцесса. — Но он как будто не собирается входить.

— Ты все еще думаешь, что я в опасности? Что кто-нибудь может убить меня из-за моего камня?

Он покачивается на ногах.

— Я не могу сказать этого наверняка. Мой народ не убийцы. Они просто отчаялись. И ожесточены.

— Тогда мне поможет крепко спать сегодня, если я буду знать, что ты рядом.

Он улыбается, входит и раскладывает свой спальник у порога. Затем он расшнуровывает ботинки, а я замечаю, что краем глаза он смотрит на ночную рубашку.

Это самая прекрасная вещь в деревне, ее тонкая ткань и нежные складки так очевидно неуместны здесь.

— Она мне больше не подходит, — говорю я, — но это единственная вещь, что осталась у меня от… от прошлой жизни. Я не могу позволить себе расстаться с ней.

Конечно, я лгу ему. Я надеюсь, эта рубашка поможет мне выбраться из этой отдаленной деревни.

Он растягивается на спальнике, поворачивается на бок и подкладывает под голову локоть.

— Не волнуйся, принцесса, — говорит он, торжественно кивая в сторону рубашки. — Несколько недель регулярной еды и питья приведут тебя в порядок.

Он закрывает глаза и вздыхает, слишком быстро, чтобы заметить мой недоуменный взгляд. Неужели он думает, что я хочу быть того же размера, что эта рубашка?

Капающая свеча напоминает мне, что у меня не так много времени на чтение, так что я возвращаюсь к Гомерову пророчеству.

Неужели все Божьи избранники входят в царство колдовства? Или некоторые? Или только один? Может быть, только я?

Мои кишки скручиваются всякий раз, когда Божественный камень упоминается в одном предложении с колдовством. Но быстро становится ясно, что отец Алентин был прав. Гомер верил, что последующие Носители камней будут сражаться с опасной магией во имя человечества.

Манускрипт не так уж длинен. Я успеваю перечитать его трижды, прежде чем отложить книгу и задуть свечу. Сон приходится ждать долго.

Я просыпаюсь утром под крики и топот ног. Умберто и я выскакиваем из своих спальников и бежим наружу. Все несутся в одном направлении, вниз вокруг скалы. Их лица взволнованны и возбуждены. Мы следуем за всеми, поднимая руки, чтобы защититься от утреннего света. Люди выстраиваются в ряд, и Умберто помогает мне вскарабкаться на каменный выступ.

Когда мы достигаем верха, перед нами открывается подножие холма. Горы ныряют и поднимаются, соединяясь и исчезая в мощной тени Сьерра Сангре. Они черно-голубые, с белыми вершинами, и солнце огромной сферой висит над всей грядой. Сегодня, когда оно будет садиться, они окрасятся кроваво-красным.

Умберто указывает вниз, в ущелье, по краю которого растут можжевельник и мескитовые деревья. Головы торчат между ветвями. Как минимум, двенадцать. Несколько коней с большим багажом. Когда они подходят ближе, у меня сбивается дыхание. Багаж — люди, окровавленные и раненные. Те, кому улыбнулась удача, измождены, но все-таки держатся на собственных ногах. Их лица перепачканы кровью и потом.

— Это мой кузен, — говорит дрожащим голосом Умберто, — его зовут Ренальдо, вон он, мальчик в первом ряду. Он из большой деревни, там сотни людей. Если Инвьерны атаковали, если это все, кто выжил…

Он больше не может выговорить ни слова, и я прикасаюсь к его руке.

Он крепко сжимает мои пальцы. Его губы дрожат, когда он смотрит на детей, вливающихся в ущелье, чтобы помочь беженцам. Их крохотные лица полны надежды, и они болтают с новоприбывшими с жадным самозабвением. Мне требуется время, чтобы понять, что они пытаются что-то узнать о своих пропавших родственниках.

Отец Алентин одной рукой помогает молодой женщине перебраться через хребет. Они проходят достаточно близко от меня, чтобы я могла разглядеть синяки на ее лице, струпья и проплешины — на ней рвали волосы — и изуродованное ухо. Священник что-то шепчет ей на ухо, и она смотрит на меня глазами, полными слез и надежды.

— Меня зовут Мара, — говорит она. — Спасибо за то, что пришли.

Они спускаются с отцом Алентином вниз, а я разглядываю травинки, прилипшие к ее платью.

Глава 16

Косме перевязывает раненых и призывает всех на помощь. Я сижу свернувшись около стены большой полупещеры, неспособная отвести взгляд. Многие из прибывших одеты в обугленные одежды, видно обожженную плоть. Один мужчина, привязанный к спине лошади, оказался уже мертвым, когда его отвязали и положили на землю. Трое других еще сражаются с инфекцией и лихорадкой. Я вспоминаю ногу Аньяхи, запах гнилого мяса, воспаленные рваные края сочащейся раны, и я не могу даже подойти ближе, не то что помогать кому-то. Но я не ухожу, потому что отчего-то меня успокаивает вид моей бывшей горничной. Есть что-то знакомое в том, как она разрезает на них одежду, промывает им раны, в том, как она сшивает плоть и как накладывает повязки. Ее лицо невозмутимо, ее умелые руки не делают лишних движений, как будто она все еще в моих покоях, стирает и складывает шторы.

Я завидую полезности Косме.

В Бризадульче я была королевской женой-девой, гостем из другой страны, остановившимся в покоях бывшей королевы. Но я никогда не понимала моего назначения там. Теперь, из-за Божественного камня, меня притащили через пустыню для какого-то, возможно, великого предназначения. Но ничего по-прежнему не изменилось. Я сижу в своем уголке, неспособная действовать.

«Совсем как Алехандро», — внезапно понимаю я. Я тоже могу позволить себе быть парализованной нерешительностью.

Вьющиеся волосы Косме падают, когда она наклоняется, чтобы остановить кровь, льющуюся из шеи раненого. Ее волосы немного отросли и теперь спускаются чуть ниже плеч. Она просит дать ей ткань для перевязки. Босой мальчик с костылем, хромая, направляется к ней с бинтом. Косме завязывает им свои волосы. Я гляжу на ее спутанные кудри, на черную прядь, прилипшую за ухом, и понимаю, что куда бы она ни отправилась, в какую бы ситуацию она ни попала, Косме всегда сможет устроиться.

В висках шумит, когда я встаю. Я делаю шаг среди раненых и подхожу к Косме, стараясь не смотреть на них. Решительно стиснув зубы, я пытаюсь превратить в камень свое сердце, горящее страхом и отвращением.

— Косме.

Она не поднимает головы.

— Я занята, спроси кого-нибудь еще, если тебе надо что-то.

— Я могу помочь?

Она разматывает какую-то грязную тряпку и бросает ее в ведро позади себя.

— Тебе тут нечего делать. Иди съешь что-нибудь.

Я могла бы уйти, но вместо этого я отвечаю ей:

— Я знаю, что ты ненавидишь меня, но не дай своим чувствам одурачить тебя.

Она поднимает голову.

— Давай я принесу чистой воды, — говорю я прежде, чем она отвечает.

Ее взгляд медленно перемещается к стоящему рядом ведру.

— Вообще, это бы помогло. Держи. — Она передает ведро мне. — Только не выливай его около питьевой воды.

Ведро тяжелое, и ручка впивается в мои пальцы, но я тороплюсь уйти, радуясь, что могу помогать, не прикасаясь к раненым.

Я таскаю воду все утро. Как только люди увидели, что я делаю, ведра стали появляться словно из ниоткуда. Я выливаю пахучее, коричневатое, липкое на солнечной стороне холма, тороплюсь к воде и все равно не успеваю поменять все ведра, хотя двигаюсь так быстро, как только могу. К моменту, когда последняя рана промыта, зашита и перевязана, мои колени и руки горят огнем, и я не чувствую своих пальцев.

Я падаю у стены и закрываю глаза, пытаюсь расслабить руки, сведенные судорогой.

— Ваше высочество.

Я смотрю вверх. Косме стоит надо мной, держа в руках флягу с водой и тарелку пареной форели с зеленью. Мой рот наполняет слюна.

— Ты весь день ничего не ела, — говорит Косме.

— Спасибо, — отвечаю я, поднимаясь.

Она поворачивается, чтобы уйти, но почему-то медлит. Обернувшись ко мне, она вдруг говорит:

— Я не ненавижу тебя.

Я не знаю, что ей ответить, поэтому просто киваю в знак того, что услышала ее.

Вечером того же дня я сижу в своей хижине, скрестив ноги и положив на них «Откровение» Гомера. На этот раз я погружаюсь глубже, изучаю текст предложение за предложением, как будто я в классе магистра Джеральдо и пробираюсь через Священный текст.

Моя свеча сгорела наполовину к тому моменту, как приходит Умберто. Он улыбается мне, прежде чем расстелить свой спальник у порога.

— Я думала, ты захочешь провести вечер со своим кузеном, — говорю я, довольная, что он пришел.

— У меня будет масса времени поболтать с ним потом, и ему нужен отдых. — Он садится и снимает ботинки. — Снова изучаешь «Откровение»?

— Да. — Я расправляю плечи, пытаясь снять накопившееся напряжение. — Я надеюсь найти какой-то ключ.

Он перебирается на мой спальник и садится рядом со мной. Затем смотрит на мое лицо.

— Ты имеешь в виду… это… я хочу сказать…

Я не понимаю, почему он так взволнован.

— Умберто?

— Твои глаза, — он мотает головой. — Они что-то творят со мной.

Мои щеки заливает краска, но, к счастью, мне не надо отвечать ему, потому что он говорит:

— Я хотел сказать, что ты выглядишь напуганной.

Я изумленно смотрю на него.

— Конечно, я напугана. Вообще-то меня похитили, помнишь? Протащили через пустыню из-за призрачной надежды на то, что я могу вас спасти. Но я действительно хочу помочь, несмотря ни на что. Хотя я не знаю как. В Оровалле был еще один Носитель. Лучник Хицедар. Он убил тридцать два человека, включая анимага. Моя страна была спасена тогда. За всю свою жизнь я убила одного человека, и это было в битве, и я не знала, что делаю…

— Что? Ты убила кого-то?

— Да. И я не собираюсь это обсуждать. Я хочу сказать, что я не воин. Я не могу даже представить себе, как я могу спасти вас. — Я прячу лицо в ладонях. — Хицедар был счастливчиком. Он завершил свое Служение. Но ведь многие своих не завершили. И многие из них погибли. А я не хочу умирать, Умберто.

Я смотрю на него, пытаясь не заплакать. Он обнимает меня и прижимает к груди.

— Я тоже не хочу, чтобы ты умирала. — Он поглаживает меня по спине, и я позволяю слезам литься. — Ты храбрее, чем сама думаешь о себе, принцесса. И я думаю, что ты поможешь нам. Я верю в это.

— Откуда ты знаешь? — реву я в его рубашку.

— Ты слышала о Дамиане, пастухе?

— Нет, — отвечаю я, хотя имя кажется мне знакомым.

— Это мой прапрадедушка. Он был Носителем.

Потрясенная, я смотрю на него и вспоминаю, откуда я знаю это имя.

— Я видела это имя. Оно в списке Носителей, который хранится в монастыре Бризадульче.

Его улыбка становится гордой.

— Дамиан был трудолюбивым. Он жил в деревне во многих днях пути отсюда, ближе к границе с Инвьернами. Он часто оставался со своими овцами по ночам. С людьми он не чувствовал себя комфортно, понимаешь. Однажды он набрел на небольшой оазис, такое влажное пятно, в долине, где было много тени и травы для пастбища. Еще там был источник воды, и это место было идеальным для того, чтобы построить там деревню. И он начал копать колодец в этом оазисе, в одиночку. Он восторженно рассказал об этом своей жене. Думаю, это было оправданием, чтобы проводить много времени вдали от дома, она была сварливая женщина. Но он так и не закончил.

— Что случилось?

— Он вырыл глубокую яму, почти в человеческий рост, но так и не увидел ни капли воды. А потом овца свалилась в овраг и запуталась в терновнике, и Дамиан полез ее освобождать, но поскользнулся сам и погиб.

— Я думала, это будет вдохновляющая история.

Он улыбается.

— Еще не конец! Про его колодец забыли, там выросло мескитовое дерево. Почти через двадцать лет большой разведотряд Инвьернов проходил через ту долину, возглавляемый анимагом. Мужчины из деревни Дамиана выстроились на холме с копьями и луками, их было немногим больше противника. Но анимаг послал в них огненный шар, и они загорелись. Жители деревни уже собрались бежать, когда анимаг внезапно исчез. Сначала они подумали, что это какая-то новая магия, которую они не видели прежде, но вдруг противник запаниковал. Мужчины взяли преимущество в свои руки и победили отряд. — Умберто приближает свое лицо к моему, и его глаза воодушевленно блестят. — Позже они увидели, что анимаг упал в колодец Дамиана и сломал шею.

Я хмурюсь.

— То есть ты хочешь сказать, что Служение Дамиана заключалось в том, чтобы вырыть колодец? Даже часть колодца?

Могло ли такое быть? Могло ли быть Служением что-то настолько незначительное?

Умберто пожимает плечами.

— Потом они пришли к вдове Дамиана и рассказали ей, какую роль ее давно почивший муж сыграл в этой истории. Тогда она сказала, что подозревала, что случилось нечто важное, потому что его Божественный камень, который она хранила со дня его смерти, треснул ровно посередине.

— Его Божественный камень треснул?

— Да.

— Это какая-то ерунда.

— Что ты имеешь в виду?

— Я же видела Божественные камни. Старые, Носители которых давно умерли. И они не были треснутыми.

Я пожалела, что мне не пришло в голову спросить отца Никандра, принадлежали ли эти Камни Носителям, сделавшим что-то заметное во время Служения.

— Конечно, я не больно-то много знаю о Божественных камнях, но я точно знаю, что в тот день мой прапрадед спас деревню. Это был большой и важный отряд — судя по тому, что его вел анимаг. До того момента нелюди были просто легендой, их никогда не видели. Возможно, колодец Дамиана отложил нападение Инвьернов на очень долгий срок.

— Возможно. И Дамиан так и не узнал, что выполнил Служение.

— Именно.

Я кладу голову на плечо Умберто. Странно, что в присутствии этого юноши мне становится спокойно — ведь так никогда не бывало рядом с моим супругом. Рядом с Алехандро я была слишком ослеплена, чтобы чувствовать себя спокойной.

— Ты думаешь, я могу завершить Службу, даже не зная, как я это сделала?

— Да.

Но это не значит, что я не умру бессмысленно, подобно Дамиану, или что я не получу травму, как Гомер. Как свинью на убой.

— Знаешь, принцесса. — Умберто поднимает мое лицо, держа за подбородок. — Мой прадед, сын Дамиана, был одним из мужчин на холме в тот день. И если бы он погиб, здесь не было бы ни меня, ни Косме, ни Ренальдо, ни даже отца Алентина.

И внезапно я понимаю, почему Гомер спокойно принял свою рану. Я понимаю, почему гораздо лучше умереть, выполняя Служение, чем не выполнить его вовсе. Гораздо, гораздо лучше. Гомер и Дамиан не увидели плодов своего героизма. Их получили потомки. Тем же образом я могу никогда не собрать своих, если выполню Служение. Но это неважно, потому что Господь поместил Камень в мой живот не ради меня.

На следующий день я откладываю «Откровение» в пользу моего фаворита, «Войны прекрасной». Каждый абзац рождает новые вопросы. Я провожу целый день, бегая туда-сюда от манускрипта к раненым, кто до сих пор жив.

Отец Алентин говорит мне, что воины Инвьернов плохо обучены, но неисчислимы, как звезды на небе. Они стекают с заснеженных вершин Сьерра Сангре, ведомые анимагами, которые обладают амулетами огня. Хотя пять их воинов гибнут вместе всего с одним нашим, этого недостаточно. Когда анимаг вступает в битву, наши люди должны бежать или погибнуть.

— Но сколько их точно? — спрашиваю я. — Их армия где-то неподалеку? Они собираются выступать?

— Там две армии, — говорит он. — Одна — в нескольких днях пути верхом. Другая — гораздо дальше на север, в двух шагах от владений князя Тревиньо.

— Две армии, между которыми серьезное расстояние.

Он кивает, потирая обрубок своего плеча.

— Так сколько? — спрашиваю я снова.

— Тысячи, дитя мое. Как минимум, десять тысяч. И с каждым днем их становится все больше.

Две невероятно большие армии. Даже вместе взятые силы Джойи Д'Арена и Оровалле не сравнятся с ними.

— Одна обойдет пустыню с юга, — думаю я вслух. — Другая продолжит двигаться через джунгли к северу. Они соединятся под Бризадульче и зажмут владения с разных сторон. Огромные клещи.

— Я тоже так думаю. — Отец Алентин придвигается ближе. — Но я сомневаюсь, что Его Величество, да цветут орхидеи там, где ступает его нога, сможет вести войну на два фронта.

— Боюсь, вы правы.

Алехандро, не способный принимать решения, ни к чему не готов. Я смотрю на травмированное плечо священника. Осторожно спрашиваю его, не хочет ли он рассказать мне, как потерял руку. Слова звучат немного грубо, но я должна знать как можно больше.

— Стрела попала прямо в плечо, над локтем. Пока я добирался до укрытия, развилась болезнь. Я потерял сознание сразу после прибытия, а когда очнулся, руку уже отняли. — Он пожал плечами: — Рука за жизнь, не такая уж плохая сделка.

— То есть они используют стрелы. — Как и Заблудшие. — А чем еще они вооружены?

— С вопросами насчет оружия тебе лучше обратиться к Белену, дитя мое.

Я благодарю его и спешу прочь в поисках высокого юноши. Его я нахожу около хижины, где он выскабливает свежую овечью шкуру полукруглым лезвием, ручка которого идеально подходит к его ладони. Мы не очень много беседовали с момента прибытия в деревню, и я нервничаю, приближаясь к нему. Но он приветствует меня с большим теплом, чем я ожидала, и даже загорается интересом, когда я задаю ему вопрос.

— В основном они используют лук и стрелы, — говорит он. — Их луки гораздо больше наших. Высотой с человека или больше. Они не так метко стреляют, как наши лучники, но их стрелы летят дальше.

— Мы можем сделать похожее оружие?

— Нет. — Он смотрит поверх шкуры. — Для этого нам потребуется древесина. Много высоких деревьев с древесиной, твердеющей по мере высыхания.

— Чем еще они воюют?

— Копьями, у многих короткие мечи. Здесь у нас преимущество — длинные клинки. Хотя и в рукопашной встречаться мало радости.

Он поднимает рукав своей рубахи, отложив скребок. На обнаженном предплечье вздуваются четыре белых параллельных шрама. Я охаю.

— Похоже на следы от когтей. Очень больших.

Он снова берет скребок.

— Вряд ли у них есть когти. Скорее, перчатки с какими-то жесткими приспособлениями. Они дерутся, как животные. Как горные львы, но без их хитрости.

Я снова вспоминаю Заблудших. Желудок вздрагивает, когда я вспоминаю их хаотичную манеру атаковать, крадущуюся грацию, с которой они двигаются.

— Но оружие, которое тебе нужно найти, — говорит он, повторяя ритм фразы ударами гнутого ножа, — это амулет анимага. Они носят их на шее на тяжелых цепочках или кожаных шнурках. Что меня всегда удивляло, они никогда не используют их в первой части сражения — лишь немного спустя, когда амулет начинает светиться. Тогда свет выходит из амулета, чистый и горячий, быстрый, как стрела. Свет сжигает все, чего касается. — Он печально качает головой. — Мы выиграли несколько перестрелок с Инвьернами, даже когда их было больше нас. Но когда их ведет анимаг, мы проигрываем. Быстро и ужасно. Мы сразу отступаем, как только видим, что амулет начинает дымиться.

Я знаю, что должна узнать об анимагах больше; похоже, они являются залогом силы Инвьернов. Первое документальное упоминание о них — список лучника Хицедара. С тех пор они показывались нечасто, но если послушать Белена и Алентина, так столкнуться с колдуном Инвьернов обычное дело.

— Белен, я хочу знать как можно больше об анимагах. Что они едят? Во что одеваются? Чего они хотят? Может, кто-то проникал в их лагерь. Может, князь Тревиньо…

— Поговори с Косме.

— Что?

— Косме. Если хочешь узнать о всяких коварных штучках, — он поднял бровь, делая намек, — спроси ее. Она шпион.

Я опустила голову на руки. Конечно, она шпион. Возможно, она так же хорошо шпионит, как стирает белье. Я благодарю его и отправляюсь на поиски проводника-служанки-лекаря-шпиона.

Косме в полупещере, ухаживает за ранеными. Один человек умер ночью, сообщает она мне прежде, чем я успеваю сказать что-либо. Но остальные вполне могут поправиться. Должно пройти несколько дней, прежде чем мы сможем быть уверены.

— Я могу задать тебе несколько вопросов? — Я должна попробовать, несмотря на то, что она, скорее всего, отмахнется.

— Насчет чего?

— Э… насчет всяких хитрых штучек.

Она поднимает бровь.

— Я пытаюсь разузнать про Инвьернов, особенно про анимагов. Если бы мой отец или сестра правили в Тревиньо, мы бы уже проникли во вражеский лагерь. Мы бы знали, кто их предводитель, каковы их планы, что они едят на завтрак, что…

— Тревиньо ничего не знает.

Разочарование камнем падает внутри.

— Ты уверена?

— Да, уверена. — Она стоит в напряжении и смотрит мне в лицо. — Я предложила это, когда была там при дворе. Я думала, что мы должны послать шпионов вместе с продовольствием, но князь и его дочь сочли это слишком рискованным.

— Продовольствие? — Это не имеет никакого смысла.

— Понимаешь, — лицо Косме искажается отвращением, — хороший князь заключил сделку с Инвьернами. Они не трогают его владения, а он посылает им овец и продукты.

— Это шутка. — Кровь приливает к моему лицу.

— Нет.

— Князь — предатель.

— Именно.

— Король знает?

— Не знает. Аринья никогда не скажет ему.

Аринья? Какое отношение любовница моего супруга имеет к… и затем я понимаю и закрываю глаза, потрясенная тем, что не понимала этого раньше.

— Аринья — дочь князя Тревиньо.

— Да. Она представляет своего отца на Совете Пяти.

— Значит, ты шпионила, будучи ее горничной. За чем ты следила?

— Официально, я собирала дворцовые слухи. Чтобы помочь Аринье стать следующей королевой. Но к тому моменту мы с Умберто уже присоединились к группе отца Алентина. — Она насмешливо фыркнула. — Я полагаю, мы своего рода революционеры, восставшие против предательства князя, против бесполезной пассивности короля. Так что я отправилась в Бризадульче, чтобы найти Носителя. И я нашла тебя.

Она оглядывает пещеру, небольшое количество раненых поселенцев. И смеется, хотя в глазах нет улыбки.

— Какую зловещую группу мы создали, правда, ваше высочество? Кучка детей, играющих в революцию.

— Зови меня Элиза. — Я тоже смотрю по сторонам, но вместо безнадежности вижу раненых, но выживших. Я вижу деревню, процветающую несмотря на войну. — Косме, насколько серьезны твои намерения продолжать сражаться? Я имею в виду, почему просто не уйти? Если отправиться, например, на север Оровалле, можно выжить.

Ее глаза раскрываются шире, а губы сжимаются. Даже разозленная, печальная и испачканная, она очень красивая.

— Я никогда не сдамся, — почти выплевывает она, подходя ближе ко мне. — Они убили моих родителей. Они убили моих друзей. Я убью так много их, как смогу, пока они не воткнут стрелу мне в кишки или не сожгут меня дотла.

Я не отступаю ни на шаг, хотя ее лицо примерно в дюйме от моего.

— А остальные? Они так же уверены, как ты? Они будут продолжать?

— Большинство — да.

Мы долго смотрим в глаза друг другу.

— Хорошо, — говорю я.

Прежде чем развернуться и уйти, я успеваю заметить проскальзывающее в ее глазах удивление. Нити стратегии предстоящего боя сплетаются в моем мозгу в единую сеть. Это безумный план, не похожий ни на один из тех, что воины Джойи Д'Арена пробовали ранее.

Он никогда не сработает.

Глава 17

Потолок нашей хижины сияет яркой охрой в свете свечей. Я гляжу на него, не способная заснуть из-за идей, пульсирующих в моей голове. Дыхание Умберто ровное и ритмичное. Он, наверное, уже спит.

— Я хочу собрать людей, — пробалтываюсь я. — Всю деревню.

Умберто вздрагивает, переворачивается на бок и, зевая, спрашивает:

— Правда?

— Правда. — Я изучаю его лицо, пытаясь найти знаки одобрения или осуждения. Он очень симпатичный, вдруг понимаю я, у него красивые скулы и блестящие волосы.

Он моргает, глаза сонно слипаются, он потирает щетину на подбородке.

— По какому поводу?

— Поговорить о войне, у меня есть кое-какие идеи.

— Обратись к отцу Алентину. Он собирался провести молебен для всех нас. Дети во все глаза смотрят на него.

— Хорошая мысль.

Умберто снова зевает, затем переворачивается на спину и закрывает глаза рукой.

— Ты думаешь, они прислушаются ко мне? — спрашиваю я.

— Да, принцесса. — Он смотрит на меня снизу вверх. — Ты — Носитель, и они точно к тебе прислушаются.

Он закрывает глаза.

— Ты все еще думаешь, что кто-нибудь попробует вырезать камень из моего тела?

— Я сам могу, — бубнит он.

— Что?

— Если ты не дашь мне поспать, я вырежу его сам.

К счастью, на его лице появляется ухмылка, и я облегченно вздыхаю.

— Спокойной ночи, принцесса.

— Зови меня Элиза.

— Прости. Спокойной ночи.

Алентин соглашается созвать собрание, но просит нас подождать.

— Мы только что отправили разведчиков, вдруг есть еще выжившие, — объясняет он. — Подождем их возвращения.

Я не могу спорить, хотя меня не радует перспектива провести несколько следующих дней в состоянии постоянно растущей нервозности. При дворе ко всем обращалась только Алодия. За исключением нескольких тостов я предпочитала прятаться где-нибудь сзади. Это должно было быть чем-то другим. Почти пятьдесят сирот не должны меня напутать. Это ведь совсем не то же самое, что стоять перед Золотой знатью Оровалле, пока она изучает сморщившуюся на моей талии ткань или шепчется о том, как много я ем.

Я — Носитель, напоминаю я себе. Я представляю надежду этих людей.

Я понимаю, что не могу сидеть спокойно так долго, поэтому прошу Косме научить меня обращаться с сон-травой. Она недоверчиво щурит глаза, обдумывая мою просьбу. На мгновение я вспоминаю лорда Гектора, как за его спокойным выражением лица скрывалось кипение мыслей. Мне грустно думать о нем и Алехандро с Хименой, ищущих меня, озабоченных тем, что со мной случилось. Я бы хотела, чтобы у меня был способ послать сообщение в Бризадульче.

— Я научу тебя.

— Спасибо. — Ее ответ удивляет меня.

Она ведет меня через северный холм в небольшую долину. Сегодня очень жарко, и ветер каждым резким порывом заносит песок в рот.

— Сон-трава растет в тени, — говорит Косме, — обычно в мягкой почве, но не всегда. Ищи ее около валунов, с восточной стороны.

Она показывает на небольшой кустарник с широкими бархатистыми листьями цвета морской волны.

— Дважды год она дает маленькие желтые ягоды. Они ядовитые, но листья полезные. Я даю слабый отвар раненым, чтобы они могли поспать.

Она срывает несколько листьев мягким точным движением.

— Не вытягивай корень. Листья вырастут на следующий год.

Я повторяю ее движение и собираю несколько листьев, влажных на месте отрыва от ветки. Они слабо пахнут корицей.

— Чем ты усыпила меня? Это был не чай, и сработало быстро.

Косме кивает.

— Сон-трава содержит очень много влаги. Если возьмешь самые толстые листья, — она срывает большой лист и машет им у меня перед носом, — выдавишь из них влагу, а потом высушишь — получишь порошок, и если человек его вдохнет, то заснет на несколько дней.

— Как я.

— Как ты.

— От этого можно умереть?

— Бывало. Очень концентрированная доза может и убить. Если мы соберем ягоды, то, я думаю, я смогла бы приготовить сильный яд. А иногда люди просто странно реагируют.

— То есть была возможность того, что я умру.

Она улыбается, и я пугаюсь ее странному юмору.

— Вероятность была очень мала. Ты тогда была довольно огромной, так что потребовалось бы очень много сон-травы, чтобы убить тебя.

Я сердито смотрю на нее, хотя не имею этого в виду.

— Как ты думаешь, какой эффект был от чая, которым ты напоила Химену?

— Скорее всего, она проснулась поздно утром с тяжелой головой.

— Очень интересно.

Я оглядываю маленькую долину. Она совсем сухая, поросшая кактусами, но сон-трава жмется к мескитовым деревцам на тенистых участках.

— Ее много тут растет?

Косме поднимает лицо.

— Что именно ты планируешь… Элиза?

— Пока сложно сказать. Но нам может понадобиться много сон-травы. И, — я подняла бровь, — пронырливых людей.

Полупещера быстро заполняется. Обычно мы не зажигаем факелы, боимся быть обнаруженными, но сегодняшний вечер исключение. Пришли все до одного, даже хромые. Один из разведчиков — вряд ли старше семнадцати лет — привел пятерых выживших, изголодавшихся, но не покалеченных, поэтому в беседах людей то и дело проскакивают слова о празднике. Мы ждем, когда отец Алентин начнет службу. Пока я смотрю на собирающихся людей, мои ладони начинают потеть, и я жалею, что съела столько зайчатины за ужином. Общее количество присутствующих приближается к шестидесяти, и я стараюсь думать о чем-нибудь другом.

Сегодня я помогала готовить ужин и под бдительным присмотром даже освежевала кролика. Оказывается, кроличья кожа отделяется от плоти с пугающей легкостью. Мой неуклюжий нож сделал несколько необязательных дыр, но я уверена, что смогу повторить это, если возникнет необходимость.

Алентин встает на булыжник и держит здоровую руку на уровне плеча, пока все не затихают, внимательно глядя на него. В руке он сжимает розу. Надеюсь, у него есть еще одна где-нибудь, потому что если он собирается отправлять службу о священной боли, то шипы одной розы недолго будут оставаться острыми.

Вместе мы читаем благодарственную молитву, потом он начинает петь. Я узнаю слова, хотя мелодия немного другая, более минорная и навязчивая, чем я привыкла, но хор детских голосов напоминает своей чистотой колокола. Я быстро подхватываю и пою надежду Богу.

Мы заканчиваем гимн и выстраиваемся для таинства. В Бризадульче, когда отец Никандро вел службу, только некоторые искали боль преданности. Но здесь, в этих суровых условиях, все до единого хотят быть уколотыми розой и получить благословение.

Отец Алентин молится, прося божьего благословения для церемонии, а затем цитирует Священный текст: Разве не избрал Бог тех, кто испытает боль в жизни, чтобы унаследовать Рай? Ведь именно через страдание мы осознаем необходимость его Праведной Правой Руки. Действительно, наши духовные потребности превышают физические. Да будет благословенно имя Бога. Один за другим все получают укол шипом розы и благословение. Белен выступает помощником священника, смазывая крохотные раны мазью, перевязывая их и обнимая неожиданно заплакавших.

Когда очередь доходит до меня, отец Алентин грустно улыбается, кладет руку мне на шею и притягивает к себе.

— О чем ты просишь, дитя?

Последний раз я молила даровать мне мудрость. Должно быть, Господь услышал меня, потому что сейчас я чувствую себя гораздо мудрее. Старше. Изменившейся. Но я до сих пор не понимаю, чего Бог хочет от меня.

— Отец Алентин, — говорю я, вздохнув. — Я прошу о вере. У меня так много сомнений относительно Бога и его воли.

Его губы, влажные и теплые, прижимаются к моему лбу.

— У каждого есть сомнения, — шепчет он. — Молись, несмотря на них. Господь покажет тебе, что делать, когда настанет время.

Он легко колет мой палец, и палец слабо пульсирует. Он держит мою руку над очагом, на котором мы готовим пищу — никакого прекрасного алтаря в этом удаленном месте, — пока капелька крови не падает на шипящие угли. Он подталкивает меня к Белену, который протирает и перевязывает мой палец с благоговейной аккуратностью. Затем я сажусь около стены, закрываю глаза и глубоко дышу, чтобы успокоить бурлящий желудок.

Таинство заканчивается слишком быстро. Чья-то рука сжимает мое плечо. Я поднимаю глаза и вижу доброе лицо отца Алентина.

— Время, Элиза.

А я не могу пошевелиться.

— Если ты хочешь обратиться ко всем, тебе надо сделать это сейчас.

— А что, если они не послушают?

Он не отвечает. Я кладу пальцы на Божественный камень и делаю судорожный вдох. «Господи», — шепчу я. Но я не могу закончить молитву из-за внезапного прилива силы, поднимающейся из моего живота по позвоночнику и расходящейся по рукам, словно мягкий свет. Мои глаза раскрываются шире, челюсть отпадает, пальцы нервно дергаются.

— Элиза?

Я оглядываю собрание. Они сидят, скрестив ноги, их в основном молодые лица сияют в свете огня факелов и надежды. Они смотрят на меня в ожидании. «Я должна сделать именно это», — бормочу я удивленно. Ужас все еще здесь. Мои ноги подобны каменным колоннам, Алентин помогает мне подняться. Но в животе со страхом смешивается и сознание правоты. Отец Алентин ведет меня к булыжнику. Я не поднимаюсь на него, зная, что не смогу удержать равновесие.

Алентин садится передо мной, и я оказываюсь единственной, кто стоит.

— Что же, привет, — говорю я выразительно.

Несколько приветствий и кивков.

— Меня зовут Лючера-Элиза де Рикеза, принцесса Оровалле. И я… м-м-м… Носитель Божественного камня.

Кто-то поднимает брови и удивленно охает — видимо, из новоприбывших.

— Я гостила некоторое время у короля Алехандро де Вега, в его столице Бризадульче.

Вдруг я понимаю, что провела в пустыне больше времени, чем с королем.

— Там я присутствовала на Совете Пяти, созванном по поводу войны. Я знаю, что нас ждет впереди, и знаю, каков план короля, и могу вам сказать, что этого будет недостаточно. Алехандро не собирается присылать помощь. Мы должны защищать эти земли самостоятельно.

Я не решаюсь просвещать их, какую роль сыграла в этом решении, но мое лицо горит, потому что я знаю правду.

— Ты уверена? — спрашивает кто-то.

Я поворачиваю голову в сторону, откуда донесся голос.

— Я уверена. Впрочем, он может послать небольшой отряд для помощи в эвакуации.

Помещение взрывается паникой. Желчь заполняет мое горло, я вижу боль на их лицах, они чувствуют себя преданными. Но мне надо, чтобы они разозлились. Я складываю руки за спиной и жду, когда они успокоятся и снова станет тихо.

— Мы не можем искать помощи у короля, — говорю я, когда они вновь слушают меня. — И мы не можем рассчитывать на защиту со стороны князя Тревиньо. Как я понимаю, две огромные армии готовятся выступить на Джойю Д'Арена. Король Алехандро, возможно, сможет отразить нападение одной армии, но вряд ли двух. И я не знаю никакой защиты от огня анимага. — Я качаю головой. — Их много, нас мало. Мы измождены и изранены. Они взрослые мужчины и женщины, а мы, в основном, дети. Нам неоткуда ждать помощи. Короче, мы не можем воевать с Инвьернами и выжить.

Я репетировала эти слова несколько дней, но боюсь, что они звучат слишком рано.

— Тогда мы погибнем благородной смертью! — восклицает кто-то. Следует рокот одобрения, хотя некоторые смотрят на пол пещеры в молчании.

— Благородная смерть — это миф, — заявляю я. — Его изобрели пострадавшие от войны, чтобы как-то объяснить ужасное. Если мы умрем, то только так, чтобы дать кому-то жить. Единственная благородная смерть — та, что дает возможность продолжаться жизни.

— Ты предлагаешь отступать? — Это мягкий голос Умберто. Даже в свете огня я могу разглядеть разочарование на его лице.

— Не совсем. — Я улыбаюсь ему, его присутствие меня успокаивает. Мой личный охранник, как лорд Гектор при Алехандро. Умберто не может справиться с собой, он улыбается мне в ответ.

Люди волнуются. Я должна изложить им свои мысли прежде, чем они утратят доверие ко мне.

— Последние несколько дней я много и долго думала о том, как мы можем нанести поражение Инвьернам. Но, разумеется, поразить их здесь, в Стране Холмов, невозможно. Мы не можем победить Инвьернов, значит, нам не надо пытаться это сделать. Но это не значит… — Я поднимаю руку, чтобы остановить ворчание несогласных. — Это не значит, что мы не будем сражаться. Я верю, что мы можем и что мы должны это делать.

Мои слова правильные и правдивые, и я шагаю туда-сюда, потому что мои руки и ноги полны энергии.

— Но мы не должны участвовать в битве! Наша цель — обеспокоить их. Изнурить. Запугать. Мы станем духом смерти, приходящим к ним по ночам, мы будем гадюками, спрятавшимися на их пути. Мы будем Мальфицио, проклятием их жизни. Да, в конечном итоге они преодолеют огромный путь через наши холмы и достигнут Алехандро и прибрежных владений. Но к тому моменту, как они это сделают, они будут измотаны тройным надзором, истощены из-за прекращения поставок, они будут бояться за свои жизни, потому что не будут знать, когда Мальфицио ударит вновь.

Я хулигански и искренно улыбаюсь, говоря:

— Если мы будем умны и осторожны, я думаю, мы сможем дать королю большое преимущество. Я думаю, мы можем помочь ему в этой войне. Но не может быть героев, не может быть благородства в бессмысленных смертях. Наша задача — ужалить их и жить, чтобы ужалить вновь.

Они кивают друг другу, шепча слова одобрения. Я почти убедила их.

— Но нас только пятьдесят! — кричит юноша. Это Хакиан, безмолвный компаньон нашего пустынного путешествия. — И многие из нас ранены. Кто-то даже хромой. А многие — слишком малы, чтобы держать оружие.

— Да, и те, кто не может сражаться, получат еще более важные задания.

На этих словах несколько голов вскидываются, глаза широко раскрываются. Я внезапно понимаю, что самые маленькие, страдавшие больше других, могут стать моими самыми преданными последователями. Мне надо лишь убедить их, что они нужны.

— Я уверена, многие из вас могут быть искусными сплетниками. Вам надо будет распространять в деревнях слухи о Мальфицио, духе мести, поднимающемся против Инвьернов. Вы должны поощрять слухи, хотя у вас не будет непосредственного знания. Но слухи эти должны добраться до противника очень быстро. Тогда вы и вернетесь. Другие будут собирать сон-траву. Столько, сколько мы сможем найти. Третьи будут готовить оружие, сравнимое с оружием врага. Впереди так много работы, что каждая рука, каждый рот, каждый ум будет необходим.

Я осматриваю толпу, оценивая реакцию. Большинство сидит прямо, внимательно слушая. Другие сузили глаза, размышляя над моими словами. Даже Хакиан кивает в каком-то недовольном согласии.

— Раз там две армии, — подает голос Белен со своего места позади Косме, — они должны как-то переговариваться. Если мы сможем понять, как разорвать связь между ними…

— Да! — Я почти подпрыгиваю от восторга. Я не думала об этом еще. — Белен, это как раз тот ход мыслей, который нам необходим.

— Ты говорила что-то насчет гадюк? — Тихий женский голос. Это Мара, молодая женщина с поврежденным ухом, благодарившая меня за приезд несколько дней назад. — Я понимаю, что ты не имела в виду настоящих змей, но у моего кузена в деревне Альтавилла есть несколько.

— Это очень хорошо, — отвечаю я, кивая и думая о возможностях.

И вдруг идеи посыпались на меня со всех сторон. Многие из них смешные, но многие и нет. Я поощряю их все. Так продолжается довольно долго, пока кто-то не кричит:

— Почему мы должны помогать королю в этой войне? Он ни разу не помог нам!

Я качаю головой:

— Мы не помогаем королю, мы используем его, чтобы вести свою войну.

— Но это владения короля. — Это снова Хакиан. — Скажем, война окончена. Джойя Д'Арена победила. И мы возвращаемся обратно к налогам, которые платим человеку, которому плевать на нас. Если мы поможем ему, мы должны быть как-то вознаграждены.

И вот теперь мы подходим к сути дела. Я не могу сдержать улыбку, расползающуюся по лицу.

— Вы хотите быть свободными от Джойи Д'Арена? Править сами своей землей?

Это радикальная мысль. Предательская. Я вижу потрясенные лица, и на них написан интерес.

— Потому что если вы хотите этого, то, я думаю, мы вполне можем этого добиться. Мы можем уговорить короля отдать эти земли нам. Никаких восстаний, никакой крамолы. Если вы помогаете ему в этой войне, вы можете быть свободным народом.

Все замолкают. Это до нелепости смелое заявление. Но я должна еще разыграть свою последнюю карту.

— Как? — Это Косме. Она выходит из тени, и ее глаза полны слез. — Как ты собираешься это сделать?

Я глубоко вдыхаю. Я собираюсь предать доверие, предать Алехандро, но правота все еще искрится в моей груди.

— Вообще-то я не гость Алехандро. Я его тайная супруга. И он все еще не сделал мне свадебного подарка.

Я слышу пораженные вздохи. У Косме челюсть падает вниз. Краем глаза я замечаю какое-то движение, поворачиваю голову и вижу спину Умберто, спешащего уйти в темноту.

— Его супруга, — шепчет Косме. — Но он не знает, что с тобой сталось! А что, если он женился на ком-то еще?

На краткий миг я задаю себе этот вопрос: что, если он женился на ком-то еще?

И отбрасываю эту мысль.

— Мой отец согласился предоставить солдат в качестве условия брачного контракта. Армия Джойи не оправилась после последней войны. Алехандро хочет пополнить строй, и он не разорвет договор. Он будет ждать.

— Твой отец откажет в предоставлении войск, если узнает, что ты пропала? — спрашивает отец Алентин.

— Вполне возможно, — признаю я. — И если он так поступил, то наш план разваливается. Может, нам послать Алехандро весточку? — Я стараюсь, чтобы мои слова не звучали нетерпеливо. — Сказать ему, что со мной все в порядке.

Хакиан мотает головой:

— Нас всех повесят!

— Тогда не ему. Я напишу своей служанке, не говоря ей, кто вы и где мы находимся. Просто записка, свидетельствующая о том, что я жива. Химена скажет моему супругу лишь то, что ему нужно знать, и она может поручиться за мою безопасность перед папенькой, если необходимо. Химена служит нашей семье очень долго, и ее слово в глазах моего отца обладает даже большим весом, чем слово Алехандро.

С неохотой все соглашаются. Утром я напишу записку, и кто-нибудь отнесет ее на голубиную почту в Басахуан. Хотя доставка письма в Бризадульче может занять несколько недель, я ощущаю облегчение. Надеюсь, Химена напишет в ответ.

Я задумываюсь, не должна ли я скучать по своему супругу сильнее. В последние дни я много думала о нем, но только в контексте планов этой войны. По обществу Химены я скучаю гораздо больше, чем по супругу.

— Только скажи нам, что ты можешь сделать так, как ты обещаешь, — говорит Косме. — Что после окончания войны ты уговоришь своего мужа отдать нам эти земли.

Одеяло тишины укрывает аудиторию. Они смотрят на меня с надеждой на будущее.

— Я сделаю это, — отвечаю я убежденно.

Они взрываются возбужденным гомоном. Мы ютимся в полупещере до поздней ночи, строим планы. Теперь они вместе со мной, умами и сердцами. Я до сих пор не знаю назначения Божественного камня, помещенного в меня. Я не знаю, как бороться с анимагами. Но я дала им надежду. Что-то, за что можно сражаться. Пока этого достаточно.

Когда я, измотанная, добираюсь до хижины, Умберто там нет. Очень странно закрывать глаза, не пожелав ему спокойной ночи. Я долго не сплю, изучая пустоту около моего порога.

Глава 18

Утром на последнем в деревне куске пергамента я пишу записку Химене, используя классический язык. Я подписываюсь Tuciela — «твое небо». И отдаю записку мальчику, назначенному курьером.

Отец Алентин и я проводим остаток утра на самых крутых уровнях деревни, расспрашивая каждого жителя. Я записываю их имена на грубой овечьей шкуре. Мои запястья болят, меня удручает, что приходится прикладывать столько усилий, чтобы четко написать букву. Мы опрашиваем всех тщательно, и я записываю, откуда каждый из них родом и какие навыки у них есть. Даже самые маленькие удивительно самостоятельны и способны готовить пищу, шить одежду, пасти овец и даже вырезать из дерева.

Они смотрят на меня широко раскрытыми глазами, полными обожания и нервозности. Алентин очень мне помогает, он способен задать такие вопросы, какие мне бы и в голову не пришли, и с каждым, даже с малышами, находит общий язык, потому что держится легко и с участием. Вскоре в моих руках уже список из пятидесяти шести имен, и я поговорила с каждым, за исключением Умберто. Косме говорит мне, что он устал от диеты из баранины и отправился ранним утром на охоту.

Позже, днем, Косме и Белен приходят в мою хижину. Мы сидим на полу, обсуждаем список и обедаем ножкой ягненка, фаршированной белой фасолью и грибами.

— Только пятнадцать могут держать лук и стрелы, — замечает Белен.

— Как быстро мы можем натренировать остальных? — спрашиваю я.

— Довольно быстро, но проблема не в этом. У нас недостаточно оружия.

— Мы можем достать?

— Мы можем сделать, — он пожимает плечами, — но это займет время. В нашей долине недостаточно древесины.

— Девять умеют пользоваться пращой и рогаткой, — говорит Косме. — Чтобы сделать больше пращей, нам нужна только кожа. И камни. Мальчики любят швырять камни.

— Да! — Белен поднимает кулак в победном жесте. — Мы спасем мир от Инвьернов при помощи пращей!

— Любой, кто может убить зайца с двадцати шагов, способен убить Инвьерна с десяти, — отвечает Косме.

— Хорошо. — Я делаю глубокий вдох. Все это звучит забавно и глупо, словно мы дети, играющие в войну. Впрочем, так оно и есть. — В таком случае каждый должен учиться кидать камни пращой, пока мы придумываем, как нам сделать больше луков.

Согласно нашему списку, среди нас имеется кузнец, но нет металла. Есть швеи, но мы не знаем, как одевается противник. Есть акушерка, которая помогала Косме зашивать раненых, и охотники, чьи искусные силки и капканы извивались глубоко в предгорьях еще до прихода Инвьернов. Мара — повар, довольно известный. Все остальные просто дети, обладающие полезными общими знаниями, но мало кто из них владеет какими-то конкретными навыками. Так много людей, так много возможностей. Я просто не знаю, что с ними делать.

Головная боль ударяет позади моих глазниц. Я берусь за переносицу и бормочу, что мне нужно больше информации.

— О людях? — спрашивает Косме. — Тебе надо только спросить!

— Нет. Об Инвьернах. Об их армии. Как близко кто-нибудь может к ним подобраться, не будучи замеченным?

Косме засмеялась.

— Если этот кто-нибудь — я, или Белен, или даже мой брат, то очень близко.

— Достаточно близко, чтобы наблюдать за ними несколько дней?

Косме и Белен обмениваются взглядами. Это спокойный взгляд людей, знающих друг друга очень давно.

— Мы могли бы. Здесь есть пещера неподалеку. Очень высоко. Это был… — Белен опускает глаза на миг. — Наш любимый тайник, когда мы были маленькие.

Если это правда, то это может быть как раз то, что нам нужно.

— Мне понадобится карта их расположения, — говорю я. — Мы должны знать, где они едят и где спят, как организовано это место. Живут ли анимаги со всеми или отдельно? Что они носят? Как через горы приходит подкрепление? Как…

— Элиза, — Косме прерывает меня. — Мы все это узнаем. Завтра впятером мы отправляемся.

— Впятером?

Она кивает:

— Ты, я, Белен, Хакиан и Умберто. Мы успешно пересекли пустыню во время сезона бурь. Я уверена, ты не станешь разбивать такую божественно благословенную группу!

И отвели его, как свинью на убой, в царство колдовства. Я слабо улыбаюсь.

— Я думала, моя функция будет, скорее, организационной.

— Поешь хорошенько, принцесса, — отвечает Косме, фыркнув. — Завтрашнее путешествие заставит тебя вспомнить о тушканчиковом супе.

Она встает и потягивается.

Белен хватает меня за руку.

— Элиза, у тебя мощный ум. Если кто и должен осматривать эту армию, так это ты. — Его улыбка не может отвлечь от серьезных глаз. — Только постарайся не задерживать нас.

Они уходят, чтобы подготовиться к походу. Я сижу неподвижно, мой желудок где-то на уровне горла, а руки покрываются липким потом. Они правы, конечно, я сама должна посмотреть на лагерь. Меня немного успокаивает, что Служение можно выполнить и не зная об этом. И я знаю, что это необходимо. Воля Бога. Потому что, может быть, я как раз тот человек, о котором говорится в пророчестве — который должен войти во вражеские врата.

Но я хочу жить. Я хочу снова увидеть Химену. И Алехандро. Я хочу, чтобы у меня было время разобраться, что я чувствую к своему супругу.

У каждого будет чем заняться в наше отсутствие. Одни отправятся в княжеские владения распространять слухи о Мальфицио. Другим поручено заняться нашим арсеналом и обучать других пользоваться пращами, луками и стрелами. Третьи будут рыть ямы около всех главных подходов к деревне — их потом накроют тентами и тонким слоем грязи. Самые маленькие будут собирать сон-траву.

Меня пугает перспектива путешествия. Жара, боль в ногах, безвкусная еда маленькими порциями. Так как мы в разведке, мы не можем брать с собой верблюдов и должны нести свой скарб сами.

Нас провожает вся деревня. Они машут руками, пока мы поднимаемся по скале. На их полных надежд лицах широкие улыбки поверх рваной одежды. Нас снова ведет Умберто, тихий и серьезный. Он выставляет плечи вперед, как будто пробивает наш путь сквозь воздух. Почти два дня он не разговаривал со мной.

В мои плечи врезаются лямки рюкзака, в котором лежит спальник, сухая еда, бурдюк с водой, чернила и шкура — чтобы нарисовать с их помощью карту.

Умберто задает энергичный темп. Как и прежде, я прикладываю усилия, чтобы не отставать. Я уже не та толстая принцесса, похищенная из постели в Бризадульче, но по сравнению с моими проворными компаньонами я ужасно медленная и неуклюжая. Дорога через пустыню была стремительная, но равномерная и прямая. Здесь, в холмах, мои лодыжки болят из-за необходимости маневрировать между валунами и кустарниками, из-за подъема, нужного только для того, чтобы спуститься с другой стороны. Я, конечно, произвожу больше шума, чем вся группа, так что не знаю, как мне удастся подкрасться к Инвьернам незамеченной.

Ко времени обеденного привала моя одежда липнет к груди, а кожа под лямками горит, как от ожога. Я бросаю свою ношу на землю и сажусь на валун рядом с Умберто. Он продолжает смотреть прямо перед собой, пережевывая сухарь.

— Умберто?

— Хм-м? — отвечает он.

— Почему ты злишься на меня? — спрашиваю я, понизив голос.

— Я не злюсь. — Он бросает на меня быстрый взгляд.

— Но ты меня игнорируешь.

— Да.

Я раздраженно вздыхаю.

— У меня никогда раньше не было друзей. Только учителя, няньки, служанки, ну и сестра. Так что я не очень хорошо умею дружить. Я не знаю, чем я тебя расстроила, и не знаю, как это исправить.

— Его Величество тебе не друг? — Его голос пронзительный и дрожащий.

Друг ли мне Алехандро? Я качаю головой.

— Право, я не знаю. Он говорил, что хотел бы им стать, но теперь я думаю, что это были ничего не значащие слова, просто чтобы меня успокоить. Мы никогда не проводили вместе время. У него был личный охранник, лорд Гектор, я думаю, мы дружили с ним в то время.

— Ты не говорила мне, что ты замужем.

— Знаешь, у меня нет такой привычки: раскрывать государственные тайны похитителям, — резко отвечаю я. — Конечно, я ничего не сказала. И видишь? Ты разозлился.

— Нет. Я просто чувствую себя дураком.

Я смотрю на его профиль.

— Почему? Я не думаю, что ты дурак.

Наконец он смотрит на меня.

— Просто я думал, что, может, потом… когда все это кончится… после всего ты и я… ну, это глупо, потому что ты — принцесса, а я — проводник. Видишь? Я глупец.

Он спрыгивает с нашего валуна и ссыпает остатки сухарей в сумку на поясе.

Я слишком потрясена, чтобы последовать за ним. Жар поднимается по моим рукам и обнимает мою шею. Дураком из нас двоих оказалась я, неспособная понять его желание защитить меня, его болтовню, его взгляд, всегда задерживающийся на моем лице. Первая связная мысль в моей голове: «Хотела бы я, чтобы Алехандро испытывал такие чувства ко мне». Но следом идет другая: «Я рада, что это Умберто», и я хочу сохранить в памяти его образ свежим и уникальным, отдельно от Алехандро.

До конца дня я не замечаю боли в плечах. Я скольжу в изумлении, пораженная тем, что кто-то беспокоится обо мне таким образом. Вечером, когда мы разбиваем лагерь на выступе, Умберто снова меня игнорирует. Но я подбираюсь к нему близко-близко, когда он разводит огонь, и шепчу ему:

— Я по-прежнему не думаю, что ты дурак.

Температура снижается, и запах земли меняется. Цитрусовый и влажный, он покалывает мне нос. Кактусы и перекати-поле постепенно сменяются на пинии и можжевельник. Время от времени мы пересекаем неглубокие ручьи, и Умберто пополняет наши запасы пищи радужной форелью. Через несколько дней опасность быть замеченными возрастает, так что мы оставляем хребты и переходим в ущелья и долины. Еженощно я изможденно заползаю в свой спальник, но это измождение не такое, как было в пустыне. На этот раз болят даже кости.

Мои товарищи периодически тревожно посматривают на меня. Даже упряжка лошадей не смогла бы сломать столько веток и выбить из земли столько камней, сколько я. Чем тише я стараюсь быть, тем более неуклюжей я становлюсь. Белен отстает от других, чтобы объяснить мне, как и куда лучше ставить ногу, но очень скоро бросает это дело, взрываясь нетерпением. Я никогда не была грациозной, и мои ступни топают, куда бы я их не ставила. Однако здесь этого недостаточно даже для того, чтобы избежать растяжения лодыжки.

Я почти плачу, когда Белен раздраженно кричит Умберто, чтобы он помог мне. Тот кивает впереди. Косме и Хакиан в привычном молчании наблюдают, как юноши меняются местами.

Умберто гораздо терпеливее Белена. Он показывает мне, как надо ставить ноги, объясняет, как напрягать бедра и икры, чтобы поддерживать каждый шаг. Он старается не касаться меня, хотя я бы этого хотела.

Это похоже на урок танцев — в чем я никогда не преуспевала — все основано на точности и скрытой энергии. К концу дня мои мышцы гудят, и я практически ничего не чувствую. Но я наступила на гораздо меньше веток, чем раньше, и этот успех радует меня не меньше, чем время, проведенное с Умберто.

Этим вечером мы разводим небольшой огонь без дыма, чтобы разогреть суп, и тушим его, как только садится солнце. Мои компаньоны еще более молчаливы, чем обычно. Любой звук, любая тень приводят их в состояние боевой готовности. Они устанавливают ночное дежурство. Я предлагаю заступить на пост, но Косме говорит, что мне надо выспаться.

— Ты и без этого нас достаточно замедляешь, — говорит она.

Конечно, она права. Мне нужен особый уход, но я надеюсь, что смогу доказать свою небесполезность, если только нам удастся проследить за армией Инвьернов.

Следующим утром мы собираем лагерь быстро и молча. Умберто ведет нас с обычной безошибочной уверенностью, хотя я не вижу и признаков тропинки. Мы идем по оврагу, устланному гравием, по краям его синеет чахлый можжевельник и сухая гречиха. Солнце стоит высоко и печет нещадно. Я заматываю шаль вокруг головы, когда Божественный камень вдруг становится ледяным. Я вздыхаю в морозном шоке. Такой холодный. Такой пронизывающий.

— Белен! — зову я, и мой голос похож на писк грызуна. Его высокая фигура ближе всех ко мне, все прочие слишком далеко, чтобы услышать.

Он поворачивается и смотрит вниз, но его взгляд смягчается, когда он видит меня.

— Что такое?

Мои пальцы, уже онемевшие от холода, прижаты к животу.

— Божественный камень! Что-то не так. — Я почти плачу. Камень превращал мою кровь в лед только дважды — чтобы оповестить об атаке Заблудших и предупредить о песчаной буре. — Так случается, только когда опасность очень близко.

Белен не мешкает. Он несется вперед и хватает Хакиана и Косме за одежды. Умберто оборачивается на шум. Белен машет ему, чтобы тот возвращался к нам. Они осматривают местность даже на бегу, когда торопятся ко мне.

— Что, Элиза? Что случилось? — спрашивает Умберто, хватая меня за плечо.

— Я не знаю, но камень… нам надо спрятаться.

Хакиан уже карабкается наверх, к густым зарослям можжевельника.

— Сюда! — указывает он. — Идите через ежевику, я замаскирую следы.

Косме и Белен взлетают по склону. Умберто и я следуем гораздо медленнее. Склон скользкий и крутой, и я хватаюсь за торчащие корни, чтобы подтянуться. В можжевеловую рощицу трудно пролезть, деревца растут очень близко друг к другу, и ступить почти некуда. Умберто отгибает ветки, чтобы я могла пролезть внутрь, но они все равно царапают меня по спине и плечам. Я держусь за витой ствол, чтобы оставаться на уровне крутого склона. Рядом со мной остальные замерли примерно в таких же позах. Терпкий запах исходит от листьев, а может, это голубоватые ягоды наполняют прохладный воздух резким ароматом. Паутина щекочет мне щеки. Я не знаю, сколько времени нам предстоит провести здесь, в таких странных позах, поддерживая головами свод.

Через миг Хакиан присоединяется к нам, стараясь не дышать.

— Есть идеи, чего нам ждать, принцесса?

Я качаю головой в ответ и добавляю:

— Но так же было перед началом бури.

— То есть это может быть что угодно.

Я киваю, а Косме вдруг закрывает свой рот рукой, показывая вниз, в овраг, из которого мы только что выбрались. Заросли слишком густые, чтобы мы могли разглядеть что-либо, кроме темно-охристых камней, и я не уверена, на что она указывает.

Но прежде чем увидеть, я слышу их. Шорох шагов по гравию. Щелкающий звук, словно деревянные колокольчики. Или полые кости.

Внезапно мне перестает хватать воздуха. Я на земле, окутанная темнотой. В любую минуту в меня вонзятся стрелы, карета вспыхнет, и я не смогу вовремя вытащить своих нянюшек…

Чья-то рука на моем плече пугает меня. Я поднимаю лицо и вижу Умберто, его глаза очень близко. Я сглатываю. Атака Заблудших давно закончилась, я знаю, но я вглядываюсь в овраг, чтобы разглядеть людей с телами, раскрашенными в черные и белые завитки, крадущихся словно звери, с косточками вокруг лодыжек и в волосах.

Вдруг я замечаю мех. Длинный колчан со стрелами. Спутанные волосы длиной до пояса. Я не смею даже вдохнуть, пока они крадутся босые мимо нас. Отряд охотников? Или разведчики? Их кожа слишком бледная. Кое-где обожженная солнцем. Я жду сигнала, что нас заметили, но это трудно понять сквозь деревья. Они кудесники тишины, их шаги и щелканье костей слышны только с такого близкого расстояния. Если бы не Божественный камень, мы бы столкнулись с ними лицом к лицу. Я не вижу завитков краски. Но сходство с Заблудшими невероятное. Инвьерны. Наконец-то я смотрю на своего противника, хоть и с трудом различаю его сквозь листву укрытия. Они меньше, чем я представляла, бледнее, но выглядят еще более варварски. Подобно Заблудшим, они скользят с грацией животных.

Мы ждем в напряженном молчании. Мои ступни и шею свело, но я не смею пошевелиться. Божественный камень продолжает качать холод по моим венам. Рука Умберто на моем плече горячая и тяжелая, и это меня успокаивает. Их так много внизу, они идут длинным строем, по три в ряд. Что они сделают, если обнаружат нас? Сразу убьют? Я никогда не слышала о пленниках. Что, если с ними анимаг? Он может сжечь наше укрытие дотла, если захочет.

Наконец путь внизу свободен. Но мы ждем, пока осядет пыль, поднятая их шагами. Тогда Косме прикладывает палец к губам и жестом показывает нам оставаться как есть. С поразительной ловкостью она выскальзывает из укрытия. Мои ноги дрожат от напряжения, я стараюсь сохранять равновесие на склоне, и пот стекает по моим вискам, пока мы ждем сигнала продолжать поход.

Она возвращается скоро.

— Они идут на запад, — почти беззвучно шепчет она. — Похоже, они не заметили нас, но нам надо уходить, они могут заметить наши следы или наш лагерь. Путь на восток свободен. Пока что.

Мы выбираемся из-за деревьев. Умберто помогает мне спуститься по склону. Я держусь за его руку немного крепче и немного дольше, чем необходимо. Внизу мы останавливаемся, чтобы перевести дыхание.

— Элиза, теперь ты будешь идти впереди, с Умберто. Даже если это будет нас тормозить. Если эта вещь подсказывает тебе, — Косме делает широкий жест рукой, — то просто машешь нам, что надо спрятаться.

Я киваю, хотя идея возглавлять группу на пути во вражеский лагерь пугает меня. Что, если в следующий раз мы не сможем найти, где спрятаться? Что, если я не успею отреагировать? Но когда я догоняю Умберто, я улыбаюсь. Совсем немного. Потому что я небесполезна.

Глава 19

В тишине мы идем два дня, избегая простых ущелий и мягких склонов в пользу оленьих троп, которые цепляются едва заметно на крутых склонах, замаскированные корявым можжевельником и колючими кустарниками. Умберто решительно ведет нас, я иду следом за ним.

Божественный камень согрелся, как только мы оказались вне досягаемости вражеского разведотряда. Но с тех пор он стал постепенно холодеть, сигнализируя о возрастающей опасности. Поэтому я не удивляюсь, когда мы взбираемся на вершину и видим Сьерра Сангре в лучах заходящего солнца, а у подножия гор, словно развернутое одеяло, рассеяно свечение.

— Армия Инвьернов, — сбоку от меня шепчет Умберто. — Все еще больше, чем в одном дне пути. И костры в их походных кухнях сияют, словно города.

— Вражеские врата, — шепчу я, хватая его за руку.

— Возможно, — отвечает он, большим пальцем гладя тыльную сторону моей ладони. — Элиза. С тобой ничего не случится, я не позволю.

Это милые сердцу слова, но даже Умберто не сможет защитить меня от целой армии. Я смотрю на его профиль и говорю:

— Спасибо.

Он отпускает мою руку, когда остальные взбираются на холм следом за нами.

— Мы должны разбить лагерь до того, как сядет солнце, — говорит он и спускается вниз. Я очень стараюсь сохранять темп.

Мы не осмеливаемся разводить огонь этим вечером. Сидим в кружок на наших спальниках, спрятавшись в пещере, и грызем вяленую оленину. Очень скоро я проголодаюсь снова, но зато у меня больше не болит голова. Оглядываясь кругом, я замечаю, что невесело не мне одной. Я хихикаю.

Косме подается вперед, другие поднимают брови в удивлении.

— Здесь что-то веселое, ваше высочество?

Я ухмыляюсь.

— Думаю, мы скучаем по твоему супу из тушканчиков.

Белен и Умберто тихо смеются, а Косме пытается сделать обиженный вид. Хакиан беззаботно глядит в горы. Он всегда такой тихий, обособленный. Несмотря на месяц, проведенный в пустыне бок о бок, он остается для меня почти незнакомцем. Иногда я забываю, что он вообще здесь.

— Ложитесь спать, — командует Косме. — Я первая покараулю.

Косме будит нас поздно.

— Они передвигаются рано утром, боятся жары, — объясняет она. — Раз мы так близко, надо оставаться на месте до полудня.

По-моему, ожидание более невыносимо, чем переходы. Когда я шагаю, мне есть чем занять голову. Например, можно думать о том, куда ставить ногу или как ужасно болят плечи. Мы скрываемся в относительном комфорте, напоминаю я себе, чтобы подбодриться. В итоге я не знаю, рада я или нет, когда мы наконец взваливаем на себя наши рюкзаки и следуем за Умберто прочь из пещеры, в темноту Сьерра Сангре.

Божественный камень становится еще холоднее. Я внимательно слежу за этим ощущением, потому что боюсь не отреагировать на какое-нибудь незначительное изменение, которое будет означать сигнал тревоги. Мой живот и все мышцы напрягаются. Когда Косме командует располагаться на привал, меня трясет от озноба.

Мы укрываемся в сосновой роще. Я дважды роняю спальник, пытаясь расстелить его на одеяле из сосновых иголок.

— Элиза? — слышится взволнованный голос Умберто. — Ты вся дрожишь.

Я киваю и делаю судорожный вдох:

— Холодно тут.

Он прикасается к моей щеке, и я окунаюсь в его тепло.

— Боже! Элиза, у тебя ледяная кожа!

Он бежит к своему рюкзаку и вытряхивает оттуда огниво.

— Что ты делаешь? — спрашивает Косме, когда он пробегает мимо нее вниз, держа в руках кремень и огниво.

— Нам нужен огонь, быстро, пока не село солнце.

— Нет!

— Нам надо согреть Элизу!

Косме поворачивается ко мне.

— Это из-за Божественного камня?

Я киваю.

— Кто-то приближается? — спрашивает Белен.

— Я… я не знаю. Вряд ли. Просто становится холоднее. По мере того как мы приближаемся.

Косме закрывает глаза и трет переносицу.

— Так. Что, если она не может приблизиться к армии?

Остальные смотрят на меня с тревогой. Даже сквозь мою ледяную лихорадку я могу прочесть мысль, которая крутится у них в головах. Что, если мы протащили ее весь этот путь впустую?

— Огонь почти готов, — говорит Умберто. — Еще секунду.

Мы зашли так далеко. Меня наполняет ужасом мысль о возвращении в деревню без результата. А сейчас мои товарищи рискуют быть обнаруженными, только чтобы согреть меня.

Я кладу пальцы на Божественный камень. Его холод просачивается сквозь одежду. «Господи, — молюсь я мысленно. — Что я должна делать?» Как всегда, камень отзывается вибрирующим покоем. Мой живот начинает согреваться.

— Умберто! — шикаю я. — Погаси огонь!

Я закрываю глаза и улыбаюсь. «Спасибо, Господи. Если я должна молиться всю ночь и весь следующий день, я это сделаю». Тепло расползается по телу, от спины к рукам. Я слышу хруст ломающихся веток, это Умберто затаптывает костер.

Я смотрю на них, чувствуя себя расслабленно и растерянно.

— Я должна молиться, — объясняю я им. — Пусть каждый из вас будит меня, заступая на дежурство, чтобы я могла согреться.

Умберто снова кладет ладонь на мою щеку, словно только затем, чтобы проверить температуру.

— Этот Божественный камень — странная вещь, — говорит он, и я вижу облегчение на его лице. Обращенные на меня взгляды остальных — смесь благоговения и тревоги.

После того, как мы расстилаем наши спальники, Белен удивляет нас, доставая из рюкзака буханку хлеба.

— Я его берег, — говорит он. — Для нашей последней ночи перед тем, как дойдем до армии. Наверное, он уже совсем высох.

Умберто хлопает его по спине.

— Ты хороший парень, Белен.

Я произношу вслух молитву перед трапезой и продолжаю мысленно молиться, пока мы едим. Хлеб действительно сухой и смятый, но в нем много инжира и орехов. Я засыпаю, прося Бога об отваге и ловкости, и благодарю его за то, что он вновь послал мне возможность ощутить удовлетворение и сытость.

Мы снова спим допоздна. Когда мы собираем наши спальники, я отвожу Косме в сторону.

— Если я не смогу вернуться, а вы сможете — обещаешь не бросать наш план?

Секунду она рассматривает мое лицо, потом кивает.

— Обещаю. Мальфицио оживет.

— Спасибо.

— Ты думаешь, что идешь на смерть.

— Я не знаю. — Я пожимаю плечами. — «Откровение» не проясняет этот вопрос. И Носители часто погибали.

— Тогда почему ты согласилась пойти?

По очень многим причинам. Потому что мне надоело быть бесполезной. Потому что я решила, что лучше умереть, если это нужно для завершения Служения. Потому что Алодия, или Химена, или лорд Гектор не колебались бы на моем месте. Потому что пора повзрослеть.

— Это воля Господа, — говорю я ей. Лицемерный и слабый ответ, потому что когда доходит до Божьей воли, я становлюсь ягненком, потерявшимся в ежевике. Но озвучить реальные причины слишком трудно.

Умберто, приближаясь к нам, забрасывает рюкзак на одно плечо.

— Сегодня мы должны добраться до пещеры, — говорит он. — Хакиан отправится вперед, проверит, не обнаружили ли ее. Если что, у меня есть на примете еще одно место, хоть не такое удобное.

Он поворачивается к востоку, и, когда мы следуем за ним, холод пробирается по моим ногам. Я молюсь быстро и страстно до тех пор, пока мускулы не расслабляются, а ходьба не становится естественным движением. Я делаю как раз то, что советовал отец Алентин, я должна молиться вопреки сомнениям. Я болтаю с Господом без остановки, говорю ему о своих страхах, о том, как болят мои ступни, даже о ящерицах, снующих у меня под ногами, и о ястребах, кричащих в небе. Интересно, смешит ли его моя бездумная трескотня, а может, он вообще не обращает внимания. В любом случае, Божественный камень греет меня, пока я продолжаю.

Передвигаться с осторожностью, ведя одностороннюю беседу, — не самое простое дело, особенно для меня. Моя голова и так достаточно занята тем, что день ускользает. Меня удивляет внезапное явление Хакиана, на его лице хитрая ухмылка.

— Пещера чиста, — объявляет он. — Вход преотлично зарос.

Умберто заметно расслабляется. Я и не замечала, что он так напряжен. Он ведет нас по сухому руслу. Оно узкое, пыльное и заросло колючками, так что весть о том, что мы должны ждать тут до вечера, огорчает меня. Умберто улыбается, видя мою гримасу, и говорит:

— И опасайся гадюк!

Я гляжу на него, потом прислоняюсь к неровной стене и закрываю глаза. Я говорю Богу, что мечтаю искупаться в бассейне в нашей деревне и потом пообедать сочным ягненком и приготовленной на пару морковью.

Нам не приходится долго ждать, потому что солнце в холмах исчезает раньше, чем на равнине. Необходимость идти тихо как никогда велика, но в красноватых сумерках я не могу хорошо разглядеть, куда мне надо наступать. Каждый щелчок из-под моих ботинок рождает громкое эхо, оповещающее о моем движении. Моя отчаянная молитва перестает быть молчаливой, и я шепчу, пока мы крадемся к пещере. Удивительно, но никто не шикает на меня.

Ночь наступает, когда мы продираемся через кусты ежевики, вокруг валунов, поднимаясь все выше и выше. Наконец тенистый можжевельник расступается и обнажает темноту более глубокую, проколотую звездами и смазанную с нижнего края огнями армии Инвьернов. Хакиан манит нас вперед, к краю большого утеса, и мы смотрим вниз, в огромную долину. Пятна лагерных костров, словно свечи на бархатной скатерти, усеивают холмистое пространство, развернувшееся настолько далеко к северу и югу, насколько я могу разглядеть, и к западу, на склоны Сьерра Сангре.

— Господи… — шепчу я.

Хакиан ведет нас по кромке узкой оленьей тропой. Мы крадемся бочком, крепко вжимаясь спиной в стену утеса. В темноте это самая опасная часть нашего путешествия. Но я едва обращаю внимание на это. Все, о чем я могу думать, это размер армии Инвьернов и странная маниакальная вера, заставившая моих компаньонов привести кого-то вроде меня через континент, чтобы спасти их от такой армады. Впереди я слышу шорох, это Хакиан раздвигает ветви, чтобы обнажить вход в пещеру: маленький кусок тьмы, еще более темной, чем ночь вокруг нас. Один за другим мы проскальзываем внутрь. Тотчас же воздух охлаждает и увлажняет мою кожу. Я чувствую, как чья-то рука берет меня за руку — это Умберто.

— Ступай осторожно, Элиза, — шепчет он, ведя меня вперед, потом за поворот. Я ничего не вижу, но следую за ним без вопросов, мой разум в тумане, потому что ледяные лианы протянулись из живота вокруг моего тела. Я прервала молитву.

Гулкий удар огнива о кремень раздается почти мгновенно, вспышка ослепляет меня и слепит еще долго, даже когда ослабевает до огонька свечи. Косме поднимает свечу над головой, освещая высокий потолок со сталактитами.

— Давно я тут не была, — говорит она мягко.

— Мы любили тут играть, когда были маленькие, — объясняет Умберто мне на ухо. — Весной через ту пещеру льется небольшой поток, в нем здорово плескаться.

— А свеча — это не опасно? — спрашиваю я.

— Нет. В следующей пещере можно даже костер разжечь.

Пещера, о которой он говорит, представляет собой небольшое круглое помещение с мягким песком на полу. Но что более важно — вход в нее маскирует огромный столб известняка, выступающий из земли. Вся система пещер в результате весенних паводков засыпана сухими ветками, так что у нас нет проблем с тем, чтобы найти хворост для костра. Мы раскладываем спальники и вскоре уже потягиваем чай из сосновых иголок.

Белен первым дежурит у входа в пещеру, со стороны скалы. Я молюсь и согреваюсь, прежде чем заснуть.

Утро приносит тусклый свет. Как и в купальных пещерах позади нашей спрятанной деревни, солнце находит дорогу даже к глубинам земли. Я оказываюсь одна в известняковой пещере. После молитвы, приносящей тепло моим окоченевшим конечностям, я достаю из рюкзака перо, чернила и шкуру. Я хочу справиться со своей задачей.

Косме входит, как только я поднимаюсь, чтобы выйти. Она держит за лапы зайца, его уши чертят линии на песке.

— Уже приступаешь? — спрашивает она, указывая подбородком на шкуру в моей руке.

— Я не собираюсь тут разлеживаться.

У нее яркие глаза, и есть что-то замечательное в ее расслабленном настроении. Совсем другая девушка светится сквозь эту прекрасную кожу, девушка с добрыми глазами и доброй улыбкой. Возможно, ее разбудила встреча с призраками детства. А может, она просто рада, что мы добрались в целости и сохранности. Какова бы ни была причина, я понимаю, что Косме, и так милая, может быть невероятно красивой, если захочет.

Она хмурится.

— На что ты смотришь?

— Заяц… как ты?..

— Его убил Умберто, пращой. Он всегда пугается и приносит что-нибудь, если я угрожаю сделать суп на завтрак.

Я смеюсь.

— Он очень искусный, правда?

— Как и ты, мой брат любит, когда еду подают в больших количествах.

Я предпочитаю отнести эту шутку к разряду дружеских и поэтому улыбаюсь в ответ.

— Твой брат — мудрец.

— Он караулит у входа, можешь присоединиться, если хочешь. Я принесу вам завтрак, когда будет готово.

— Спасибо.

Я иду обратно, повторяя ночное путешествие по пещерам. Это не трудно, все, что мне нужно, это следовать ярчайшему лучу солнечного света. Умберто сидит, прислонившись к краю входа, его силуэт вырисовывается на свету. Колючие клубки мескитового дерева затемняют вход. Когда я делаю шаг вперед, Умберто кладет руку мне на колено.

— Дальше нельзя, Элиза, — шепчет Умберто. — Оставайся в тени. Утром солнце падает прямо на утес. Осмотришься днем, когда оно будет позади нас.

Я тяжело сглатываю от напоминания об опасности, которой мы подвергаемся.

Я сажусь вплотную рядом с Умберто. Я совсем не шевелюсь, радуясь, что его тело так близко к моему, и слушаю его дыхание.

Через маленькие просветы между ветвями ежевики я ясно вижу противника. Эта пещера — прекрасный наблюдательный пост. Хотя я не вижу лагеря, я могу различать отдельных воинов, как они снуют по своим неизвестным заданиям, одетые в кожу и шкуры, босые, бледнокожие, живые. Самая удивительная вещь — это их волосы. Я вижу оттенки черного, как мои волосы, или рыжего, как у Алехандро. Но у многих волосы темно-коричневые, как кокосовая скорлупа, или светлее, как солома или даже мед.

— Они странно выглядят, — шепчу я. — Такие варвары. Разноцветные.

— Погоди, ты еще анимага не видела, — хмыкает Умберто.

Я молюсь, чтобы выгнать внезапный холодок из груди. Потом меняю тему разговора.

— Где Белен и Хакиан?

— Белен охотится. Мы с ним поспорили, кто добудет большего зайца. Хакиан исследует местность, чтобы проверить, не проходил ли кто недавно мимо нас. Они не вернутся до полудня, солнце слишком яркое, чтобы они могли пролезть в пещеру незаметно.

Я качаю головой, восхищенная своими напарниками. Для меня непостижимо, как можно покинуть святилище нашей пещеры. Но я путешествую с людьми, передвигающимися так, как чайка скользит над морем. Они привыкли к этому месту, они тут почти что дома и чувствуют себя соответственно, несмотря на близость вражеского лагеря.

Профиль Умберто золотится в лучах утреннего солнца. Мягкий пух его бородки уже завивается на щеках, смешиваясь с длинными падающими на спину волосами. Мне очень спокойной сидеть рядом с ним.

— Я очень рада, что ты тут, — говорю я.

Он поворачивает ко мне лицо. Я вздрагиваю, когда его внимательный взгляд скользит по моему лицу к губам, и несмотря на то, что молитва не наполняет мое сердце, где-то в животе разливается тепло. Мои губы приоткрываются. Я подаюсь вперед.

Краем глаза я замечаю какое-то движение. Холод Божественного камня пронизывает меня внезапной молнией.

— Умберто! Эти Инвьерны… они что, идут сюда?

Он вглядывается в группу, собравшуюся ниже. Он озабоченно хмурится, но качает головой.

— Они не могут нас видеть, — бормочет он.

Но Инвьерны продолжают собираться у подножия нашей скалы. Несколько смотрят в нашем направлении.

Выругавшись, Умберто обращает ко мне встревоженные глаза.

— Беги назад, Элиза, скажи Косме, чтобы загасила огонь. Я замету следы.

По коже пробегает мороз, но уже не от камня — от печали в прекрасных глазах Умберто, глубокой и искренней. Он жмурится на секунду и глубоко вдыхает носом. Потом одним быстрым движением он притягивает мою голову к себе и прижимает свои губы к моим. Он тратит драгоценные минуты, целуя меня, гладя мои губы языком; я открываю рот и целую его в ответ так же нетерпеливо.

Другой рукой он обвивает мою талию, прижимает мое тело к своему. Затем он отталкивает меня, и я замечаю влажный блеск в его глазах.

— Быстрее, Элиза, беги!

Я кидаюсь обратно в пещеру, прочь от него, мои колени трясутся, губы горят. Но мной овладевает ужас, и я бегу к Косме.

Глава 20

Косме незамедлительно реагирует на мое безмолвное восклицание, начиная забрасывать огонь песком. Она осматривается в пещере.

— Рюкзак Хакиана здесь, — говорит она резким голосом. — Закопай его, пока я выброшу завтрак.

Я падаю на колени и яростно копаю, я рада, что мне есть что делать. «Вот оно, — думаю я, разбрасывая песок во все стороны, — то, чего я боялась». Я копаю и копаю, бормоча бессвязные молитвы, пока не добираюсь руками до влажной глины.

Косме возвращается и запихивает рюкзак в яму. Вместе мы засыпаем его песком, потом Косме топчется сверху, чтобы сравнять землю. Чья-то фигура затеняет вход.

— Они лезут по склону, — говорит Умберто, не веря собственным словам. — Они знают, что мы здесь.

Лицо Косме каменеет. Умберто смотрит в землю, словно пристыженный. Они оба были такими сильными все время, что я их знаю. Такими решительными. Внезапно я чувствую себя маленькой и потерянной.

— Зато Белен в безопасности. И Хакиан, — шепчет Косме.

Безопасность. Разум начинает проясняться от панического тумана.

— Из пещеры есть другой выход? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Умберто.

Я никогда не взберусь по отвесной скале достаточно быстро. А даже если взберусь, то уж точно не убегу от преследователя по холмам.

— Вы двое можете выбраться и убежать? Без меня?

Они молчат, что само по себе говорит о многом.

— Покажите мне, где лучше спрятаться. Оставьте мне воды, еды, и спасайтесь.

Я вижу отказ в глазах Умберто и согласие в глазах Косме.

— Поищете меня через несколько дней, — продолжаю я. — Если мне удастся выбраться из пещеры, я пойду на запад.

Такое, конечно, вряд ли случится, но это поможет убедить Умберто уйти.

— У меня Божественный камень. Уж кто-кто, а я выживу. Идите! Уведите их от меня!

Умберто продолжает сомневаться, а Косме тащит меня вперед.

— Место в конце того коридора, — говорит она мне, и я бегу за ней. — Вроде клина. Там неудобно, но тебя не будет видно.

Мы достигаем цели очень быстро. Я надеялась, что пещера больше, что в ней проще затеряться. Косме показывает мне щель. Это наклон между впадинами и гребешками блестящего известняка.

— Забирайся. В тени увидишь впадину. Заползи туда так глубоко, как сможешь.

Я тут же подчиняюсь. Мне приходится карабкаться обеими руками и ногами, известняк слишком скользкий. Я чувствую, как Косме подталкивает меня вверх руками. Впадина темнеет слева от меня. Трудно сказать, насколько она глубокая. Царапая колени, я извиваюсь и заползаю туда. Пещера внутри пещеры, сжатое пространство, прикрытое каменной губой. Я забираюсь в темноту.

— Должно помочь, — говорит Косме. — Держись, я принесу еду и воду.

Здесь прохладнее, а может, это холод Божественного камня. «Пожалуйста, спаси меня, как-нибудь», — шепчу я. У этой пещерки мягкий песочный пол, но мне приходится скрючить шею и плечи и крепко сжать ноги, чтобы держать их в тени.

Голова Умберто виднеется в щели. Он засовывает мой рюкзак внутрь.

— Я положил сюда всю еду и воду, какие были. И чернила. Ими можно замазать лицо, светлые части одежды. Если начнется потоп, вода пойдет через эту камеру, пусть она вынесет тебя обратно в пещеру. Здесь она мелкая.

Потоп?

— Умберто! — Это голос Косме. — Я слышу их!

Его большие извиняющиеся глаза сверкают.

— Беги, Умберто, — мягко говорю я. — Пусть с тобой ничего не случится.

— Я вернусь за тобой, несмотря ни на что.

— Я знаю.

Он протягивает руку внутрь и сжимает мое колено. А потом он уходит, а я остаюсь в плотной прохладной тьме. Через мгновение я слышу крики. Их заметили на выходе из пещеры, началась погоня. Я разрываюсь между надеждой на то, что противник погнался за ними, и на то, что они спасутся, а противник найдет вместо них меня.

Я внимательно слушаю, тело напряжено в мучительной неподвижности. Крики стихают. Возможно, они двигаются прочь от меня. Я не могу понять, чувствую ли я облегчение.

И потом я слышу мягкие крадущиеся шаги по песку.

Кровь ударяет в уши. Я боюсь даже вздохнуть. Они точно заметят эту щель. Они заглянут сюда, чтобы проверить ее глубину, и наткнутся на мое убежище. Я думаю о чернилах в моей сумке, если бы у меня только было время измазать лицо и одежду, скрыться в темноте! Правда, тогда меня мог бы выдать запах.

Запах… в пещере все еще пахнет жареным зайцем. Мои глаза наполняются слезами. Сейчас мы могли бы завтракать втроем — Косме, Умберто и я. А потом я думаю: как странно думать об этом, когда плен или сама смерть ходят рядом.

Шаги раздаются ближе. Шипящие мужские голоса говорят на языке, которого я не понимаю.

Но вдруг я узнаю этот язык. Он похож на классический язык, хотя слоги более резкие и гортанные, чем я привыкла. Я так поражена, что на краткий миг даже забываю о страхе. Люди Инвьернов говорят на классике?

— Né hay ninguno iqui, — говорит один.

Здесь никого нет.

— Lo Chato né seria feliz si alquino nos escapría.

Кот будет недоволен, если кто-то ускользнет от нас.

Гортанные звуки слышны ближе, громче. Передо мной, на расстоянии вытянутой руки, чужая толстая и бледная рука гладит водопад известняка, освещенный солнцем, пробивающимся сквозь потолок пещеры. Рука испещрена шрамами, похожими на сморщенное хлебное тесто.

«Господи, пусть он уйдет».

Я жду, что последует за рукой. Может, бледное лицо. Я закрываю глаза, отказываясь смотреть. Наконец я слышу «Né vieo nado» — ничего не вижу. Звук скользящих шагов стихает. Я ощущаю свое одиночество: пустая, печальная вещь.

Я не смею шевельнуться — вдруг это только уловка, вдруг они сторожат вход в расщелину, ждут, пока я обнаружу себя. Если бы у меня была сон-трава, я могла бы заснуть, чтобы только не быть в этом кошмаре. Через несколько дней я проснулась бы, пленная или свободная. Или я могла бы быть убита, и тогда не проснулась бы вовсе. В любом случае я избежала бы этого ужаса незнания, что меня ожидает, незнания, не ждет ли меня за углом мой враг.

Мой желудок пуст. Мне нужно облегчиться. Но я не шевелю и пальцем, даже не вдыхаю глубоко. Низ спины болит от напряжения — я очень крепко прижимаю ноги к груди. И тем не менее, мне удается задремать, согревшись самыми искренними молитвами. «Пожалуйста, сохрани Умберто, Косме, Хакиана и Белена. Пусть они спасутся. Присмотри за ними».

Я просыпаюсь с окаменелой спиной, мой желудок превратился в дыру, ноющую от голода. Вокруг непроницаемая тьма, так что я понимаю, что проспала до полудня, может, дольше. Я тихо дотягиваюсь до рюкзака, развязываю шнурки и удивляюсь, как ловко я с ними управляюсь в темноте. Я достаю пачку вяленого мяса. Баранина с солью и медом. Липнет к зубам, но очень успокаивает. После я пью из бурдюка. Интересно, надо ли мне экономить? Как долго я тут просижу? Я шарю рукой в рюкзаке, чтобы узнать, что еще Умберто положил мне. Еще еда, еще фляга, нож, свеча, огниво. Я никогда сама не разводила огня, но много раз видела, как это делают другие, так что справлюсь, наверное.

Я прячу нож в голенище сапога, завернув лезвие в лоскут ткани. Прежде чем сделать что-нибудь еще, я должна облегчиться. Сначала я собираюсь выкопать ямку прямо тут, в моей маленькой пещере, но идея лежать на собственных отходах не очень мне нравится. Лучше спуститься вниз и забраться обратно до наступления утра.

Медленно, стараясь не шуметь, я свешиваю ногу с каменной губы и хватаю ее руками, когда подтягиваю вторую ногу. Я соскальзываю на животе по склону и расслабляюсь только в последний миг, когда мои ботинки касаются песка на полу. Вздох облегчения, возможно, слишком громкий. Я выпрямляюсь и прислушиваюсь. Ничего. Я делаю несколько шагов вперед. Снова ничего.

Я не осмеливаюсь идти дальше, потому что не уверена, что смогу найти дорогу обратно. Когда я присаживаюсь на корточки, давление в животе ослабевает. Я рою песок, иногда останавливаюсь и вслушиваюсь. Закончив, я проверяю уклон пола и отмечаю самое глубокое место пальцем, пока задираю свои одежды и вожусь с завязками на штанах. Зов природы так силен, что я едва успеваю вовремя присесть.

Я слышу голоса и скользящие шаги.

У меня нет времени на то, чтобы закончить. Я натягиваю штаны и забираюсь обратно по склону, в свой тайник, а горячая моча бежит по ноге. Известняк слишком мягкий, слишком скользкий. Я карабкаюсь вверх, цепляясь за камень, не обращая внимания на боль, но мои ноги путаются в штанах, которые я не успела толком надеть и завязать. Голоса приближаются. Я отчаянно карабкаюсь, но каждый раз, как я нащупываю руками выступ, за который можно ухватиться, моя нога соскальзывает. Я плачу от ужаса. Вдруг Божественный камень превращается в ледышку, и у меня перехватывает дыхание. Я теряю опору и сползаю вниз. Падаю задом на пол пещеры. Воздух покидает мои легкие одним изможденным вздохом.

Свет факела слепит глаза. Грубые руки хватают меня за плечи. Они поднимают меня на ноги, поворачивают. Я вижу бледные лица, клочки волос и злые глаза.

Один отворачивается с выражением отвращения на лице, зажимая нос. Теперь и я чувствую запах своей мочи, резкий и сильный. На краткий миг стыд побеждает страх. Но один из них вдруг говорит другому на классике:

— Отведем ее к Коту.

Властный мужчина, ниже ростом, держит кинжал у моего горла, пока они ведут меня вперед. Я думаю о своем ноже, спрятанном в ботинке, даже окруженная отрядом Инвьернов. В первый раз я позволяю себе вспомнить о Заблудшем, которого я убила, о том, как лезвие ткнулось в кость, как проскользнуло между его ребер, словно иголка проходит через грубый гобелен. А кровь, пролившаяся на мою юбку, остыла очень быстро. Смогла бы я снова убить?

— Она не воин, — говорит один из них. Конечно, он прав. Когда я убила Заблудшего, это было несчастным случаем.

— Где твои попутчики? — спрашивает другой.

Я уже открываю рот, чтобы спросить: «Какие попутчики?», но вовремя останавливаю себя. Большинство жителей Страны Холмов не говорит на классике. Поэтому я отвечаю ему на плебее:

— Я не понимаю.

Удар следует так быстро, что я даже не успеваю испугаться. Я широко раскрываю рот, губы пульсируют болью, а человек наклоняется ближе, и его глаза светятся оранжевым в свете факела.

— Вы все, варвары, такие грязные. — Он сплевывает. — Мочитесь на себя. Говорите на таком грязном языке.

Он поворачивается к остальным. Глаза уже приспособились, теперь я вижу, что их пятеро, все они одеты в некрашеную кожу с меховой отделкой.

— Спустите ее вниз. Если не сможет карабкаться, пустите под откос.

Они торопят меня через пещеру к выходу и заставляют вылезти на край. Уже слишком темно и не видно, куда ставить ноги и за что хвататься, но копье у моего лица меня вдохновляет. Я скольжу вниз, цепляясь за выступы и впадины. Это не так уж тяжело, как казалось днем. Мое тело прижато к земле, и я понимаю, что утес не отвесно вертикальный. Я решаю скользить дальше, пока не скроюсь из поля зрения моих захватчиков. Я бы рискнула сломанной ногой или травмой похуже, но это был бы неожиданный шаг. Быстрый взгляд вниз меняет мое мнение. Огни лагеря Инвьернов растянулись бесконечной цепью. Когда я окажусь на земле, мне будет некуда бежать. Поэтому я не тороплюсь и осторожно карабкаюсь вниз, тратя на это столько времени, сколько мне позволяет копье, трясущееся перед моим лицом.

Мои руки горят от напряжения, когда мы спускаемся на дно долины, но я до странного полна энергии. Я хочу сбежать, но понимаю, что я недостаточно сильна и недостаточно быстра, чтобы оторваться от захватчиков. Я представляю, на что похоже ощущение от копья, вонзающегося в спину. В силу каких-то причин в данный момент я все еще жива. Они ведут меня через лагерь к большому шатру из отбеленной материи, и единственный внешний знак моего сопротивления, который я могу себе позволить, — это держать голову высоко поднятой.

Другие с любопытством посматривают на нас, сидя у костров. Один наклоняется над кроликом на вертеле, и под жилетом с меховой оторочкой становится заметна грудь — это женщина. Я смотрю прямо на нее, пока захватчики тащат меня вперед. Я понимаю, что на расстоянии не могу отличить мужчин от женщин. Все они одеты одинаково, у них одинаково лохматые волосы и бледная кожа.

Маленький латунный колокольчик звенит на стене палатки. Один из Инвьернов трясет ее.

— Входите, — зовет кто-то, и лед снова сковывает мой живот. Я молюсь о тепле и спасении, а мой конвоир отодвигает створку палатки и заталкивает меня внутрь.

Пряный дымок начинает виться у моей головы, привлекая мое внимание к каменному алтарю, заставленному свечами, сгоревшими до разной высоты. Я моргаю, чтобы очистить взгляд от дыма и мерцания.

— Вы привели мне еще одного варвара, — презрительно замечает все тот же голос. Он глубокий и холодный, как лед у меня в животе. — Почему вы просто не убили ее?

Приземистый человек справа от меня кланяется.

— Прошу простить меня, милорд. Я решил, что это подозрительно, что кто-то настолько непохожий на воина прячется в пещере над лагерем. Но если вы хотите, чтобы я убрал ее с ваших глаз, я…

— Не воин? — Человек делает шаг ко мне. Он среднего роста, как и я, худой как пальма, одетый в ослепляющие белые одежды. У него бледное простое лицо, будто скульптор вырезал его с художественным вниманием к красоте. Длинная коса белых волос змеей вьется по его плечу. Нет, это бледнейший желтый, как тонкая граница рассвета. Меня приводят в замешательство его глаза. Они голубые, как мой Божественный камень. Как он может видеть?

Он наклоняется вперед, так близко, что я чувствую его дыхание.

— Ты ведь маленькая неженка, да? Или ты воин?

Это и есть Кот? Видимо, анимаг? Ответственен ли он за ожоги моих людей? За погружение в войну земель моего супруга и моего отца? Когда я смотрю в его неестественные глаза, что-то вздрагивает у меня в животе. Что-то, отличное от Божественного камня. Мое тело начинает пульсировать; я понимаю, что это ярость.

Я щурюсь и произношу четко и внятно на плебее:

— Простите, я не понимаю, что вы говорите.

Мгновение он изучает мое лицо, потом его глаза вспыхивают, широкие и опасные, он отворачивается и скользит прочь от меня. От того, как он двигается, меня пробирает дрожь. Он грациозен, словно дымок, мягко вьющийся вокруг нас без единого усилия.

Он берет кожух с деревянной полки, что стоит рядом с алтарем, и наливает темную жидкость — надеюсь, вино — в керамическую кружку. Он пьет, задумчиво поглядывая на нас через плечо.

— Вам не удалось поймать троих сбежавших? — спрашивает он.

— Нет, милорд, — отвечает коротышка.

Он снова отпивает. Затем щелкает пальцами свободной руки в каком-то раздраженном равнодушии. Мой конвой замирает. Я смотрю на них, на их глаза, широко раскрытые от ужаса, как они задыхаются и хрипят, неспособные пошевелиться. Это магия, понимаю я, и мой Божественный камень вспыхивает в ответ.

Голубоглазый мужчина смотрит на меня.

— Ты шевелишься! — Он щелкает пальцами в мою сторону. Предполагается, что я должна перестать двигаться. Я должна быть парализована, как остальные. Поэтому я замираю очень-очень спокойно, несмотря на продолжающую клокотать ярость. Я вспоминаю, как Алодия говорит: «Иногда лучше всего заставить своего противника думать, что он контролирует ситуацию». — Если они не будут найдены до завтра, они улизнут, и мы не сможем их поймать.

Мысленно я возвращаюсь к словам, что он произнес ранее. Троих сбежавших. Но у меня было четверо спутников. Может быть, одного держат в лагере пленником. А может, он мертв. Трудно сохранять неподвижность, думая об Умберто. Я представляю его лежащим вниз лицом на камнях, из его спины торчит копье или стрела. Мое лицо дергается.

— Найдите остальных, — говорит голубоглазый тихим голосом, как будто не приказывает. Он щелкает пальцами, и охрана удаляется. Он приближается ко мне.

Я все еще в ужасе, но этот ужас не лишает меня способности мыслить, и разные варианты скачут в моей голове, соревнуясь друг с другом.

Свет свечи отражается на чем-то, что висит на тонком кожаном шнуре у него на шее. Примерно посередине груди виднеется небольшая клетка, достаточно маленькая, чтобы поместиться в моей ладони. Черная, как будто железная решетка и небольшая щеколда сверху. А внутри что-то яркое.

— Неженка, — шепчет он, наклоняясь ближе, клетка повисает в воздухе, оторвавшись от груди. — Я вижу в тебе ум. Что-то в твоем лице. Странное.

Я слышу его слова, но не понимаю их смысла. Я могу лишь пялиться на его амулет, на сверкающий голубой камешек, запертый в маленькой клетке. Я видела такой камешек раньше, в студии отца Никандра, в своем собственном пупке.

Это Божественный камень.

Глава 21

Я поражена и теперь действительно обездвижена, но не магией анимага. Это амулет, о котором мне говорили? Тот самый, что оставляет шрамы на коже моих людей? Если так, то как же Бог допускает, чтобы такую священную вещь использовали в таких целях?

Это не может быть Божественный камень анимага, только если он вырезал его у себя из живота. Скорее всего, он добыл его другим путем. Отец Никандр показывал мне только три, но с тех пор как Бог послал нас сюда, прошло почти двадцать веков. Около двадцати Носителей. И тут мне в голову приходит самая ужасная мысль: возможно ли, что Бог выбирает Носителей и среди врагов?

Пока все это проносится в моей голове, анимаг изучает мое лицо. Надеюсь, оно не выдает моих мыслей.

Он улыбается. У него желтые нездоровые зубы, контрастирующие с ровными чертами его лица.

— Из-за тебя я опоздал к ужину, — он растягивает слова, — но не беспокойся. Я разумный человек.

Он наклоняет голову на один бок, потом на другой, а я чувствую себя, словно маленький грызун перед рысью.

— Ты не понимаешь священного языка? Не беспокойся, не надо. Когда я вернусь, земля отведает каплю твоей крови, и мы увидим.

Он треплет меня по щеке, а я еле сдерживаюсь, чтобы не дернуться от его холодного, словно змеиная кожа, прикосновения.

— Будь хорошей девочкой и не шевелись, пока меня не будет. — Он смеется над шуткой.

И оставляет меня одну в палатке.

Я быстро осматриваюсь, не зная, сколько времени в моем распоряжении. Это может быть моим единственным шансом сбежать, но я должна соображать быстро. Я решаю бежать, но между мной и холмами слишком много Инвьернов. Лучше будет дождаться возвращения анимага. Убить его. Возможно, следует взять его Божественный камень и нести его перед собой, как оружие, когда я покину палатку. Конечно, я не знаю, как им пользоваться, но это может купить мне время. А может, нет. В конце концов, я умру со знанием того, что избавила мир от одного из колдунов Инвьернов. Лучник Хицедар убил одного. И Дамиан, прадед Умберто. Теперь моя очередь.

Я чувствую себя глупо, потянувшись за спрятанным в ботинке ножом, и еще глупее, когда чувствую мочу, впитавшуюся в брюки. Я решаю не думать об этом.

Я не знаю, смогу ли я заставить себя снова ударить кого-нибудь ножом. Убивать ножом — это невероятное по интимности действие, близость, которую я не могу вынести. Кроме того, как заметили мои захватчики, я не воин.

Поэтому, чтобы достичь успеха, я должна поразить анимага неожиданно. Я прячу нож за пояс, теперь его рукоять упирается мне в спину. С тем же успехом я могу порезаться сама, просто резко повернувшись — между лезвием ножа и моей плотью нет ничего, кроме тонкой ткани моей одежды. Но больше я не знаю, где его спрятать, чтобы можно было быстро достать.

Я осматриваю палатку в поисках того, что могло бы мне помочь. Желтеющий спальник из толстой шерсти лежит около одной стены. В целом, тут пусто, если не считать светящегося камня-алтаря, деревянной полки с бурдюком и нескольких растений, чахлых от недостатка света. Я рассматриваю растения. Их бархатная поверхность, коричневатые сухие ягоды напоминают мне о чем-то. Я подхожу ближе к алтарю, у подножия которого они бледнеют. Алтарь оказывается натуральным булыжником, вокруг которого устроено святилище. И растения мне знакомы, совершенно точно. Совсем не того цвета из-за отсутствия солнца и воздуха, но это бесспорно сон-трава.

Время уходит. Я срываю несколько ягод, пугаясь их сухости и той легкости, с которой они отделяются от стеблей. Я вздрагиваю от тихого хлопка открывающейся пробки бурдюка с вином. Я кидаю несколько ягод внутрь, несколько мгновений думаю, сомневаясь. Остаток я растираю ногтем, чтобы освободить мякоть, и засыпаю в бурдюк.

Я слышу шаги и секунду тупо смотрю на дверь палатки. Он должен найти меня в той же позе, в какой оставил. Где я стояла? Мои руки были по бокам или слегка впереди? Я прыгаю на прежнее место, встаю лицом к алтарю. Нет, немного направо, жар свечей был сильнее. Палатка открывается, когда я слегка поворачиваюсь влево. Лезвие спрятанного ножа касается моей спины, и возникший сквозняк касается моего лица и колышет огоньки свечей, словно большая невидимая рука.

Анимаг входит, покашливая.

— Какая ты послушная! Совсем не двигалась. Даже чтобы опять намочить себя.

Он несет две деревянные чаши, и несмотря на все трудности, мой рот наполняется слюной от сытного запаха оленины с чесноком и базиликом.

— Ты поймешь, что я добрый человек. Видишь, я принес тебе кое-что поесть!

Он ставит чашу передо мной, сам садится напротив, скрестив ноги.

— Сядь.

Я не шевелюсь, глядя на него.

— Сядь, сядь, — повторяет он, щелкая пальцами, потом похлопывает землю перед собой.

Я повинуюсь, медленно, в ожидании удобного момента.

Он подносит кусок мяса ко рту. Зубами отрывает кусочек, так что тягучее мясо свисает с его толстых губ. Он мотает головой из стороны в сторону, мясо бьется о его щеки, потом он дергает подбородком и заглатывает его. Разжевывать он не стал.

Я смотрю на свою плошку, как-то утратив аппетит.

— Ешь! — приказывает он, указывая на плошку.

Я медлю. Вдруг он меня отравит?

— Ешь, ешь, ешь!

Я сую палец в соус и подношу к губам. Нерешительно пробую, потом слизываю целиком.

— Теперь, когда мы едим… — Он забрасывает в рот еще один кусок целиком и проглатывает, не жуя. — Теперь ты расскажешь мне о своих спутниках, которые оставили пещеру прежде, чем мы нашли вас.

Я смотрю на него с раскрытым ртом, стараясь выглядеть, как имбецил.

— Я перефразирую, — говорит он на плебее. — Расскажи мне о своих спутниках.

Мое горло сдавливает ужас.

Он улыбается.

— Мне неприятно говорить на твоем языке, он как грязь у меня во рту. Тем не менее, ты расскажешь мне то, что я хочу знать. И быстро, я не хочу мараться варварскими словами.

Сердце у меня в груди глухо ударяет. Как просто было изображать непонимание. Теперь я должна с величайшей осторожностью выбирать слова.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спрашиваю я, не пытаясь унять дрожь в голосе. Я должна отвлекать его, пока он не выпьет достаточно вина. Или пока не приблизится настолько, что я смогу ранить его.

— Я собираюсь ужинать с тобой, пока ты рассказываешь мне о своих компаньонах. Если ты не станешь говорить, я скормлю земле каплю твоей крови и с помощью магии развяжу тебе язык. А после — тебе решать.

— Мне? Решать?

— Жить тебе или умирать.

Будет цена и возможность выбора. Я не знаю, что это, но это не имеет значения. Если я смогу убить его, это будет неважно.

— Я хочу жить, — говорю я, пытаясь выглядеть более напуганной, чем есть. Внезапно я понимаю, что больше не мерзну, хотя уже давно прервала свою бесконечную молитву о тепле. Может, это потому, что ближайшее будущее будет моим актом Служения? А может, это присутствие чужого Божественного камня.

Ах, Божественный камень. Возможно, у меня больше не будет шанса разобраться.

— Эта штука на твоей шее, — говорю я, показывая жестом. — Мои люди боятся ее.

— Ешь, ешь!

Я опускаю палец в плошку, пока он отклоняется назад, его ярко-голубые глаза сверкают презрением.

— Этой вещи стоит бояться. Она и подобные у моих братьев приведут вашу землю в наши руки. Такова воля Господа.

В ту же секунду я чуть не ударяю его. Что этому человеку может быть известно о воле Господа? Он же сумасшедший, он почти не человек с этими его глазами и хищным аппетитом. Мои руки трясутся от ярости, хотя я не знаю точно, на что она направлена. Виа-Реформа держали меня в неведении по Божьей воле. Отец Никандро рассказал мне о моем наследии по той же причине. Косме и Умберто похитили меня, чтобы разузнать о его воле. А теперь даже мой враг считает себя в курсе мыслей Бога.

Алентин заверял меня, что каждый сомневается. Но пока я получаюсь единственная, у кого нет ни единого предположения насчет того, что Бог хочет от меня. Я его Носитель, и я не понимаю ровным счетом ничего.

— Зачем? — шепчу я. — Почему вы это делаете?

— Я думаю, немного вина прекрасно украсит обед, правда?

Он улыбается мне дикой улыбкой и поднимается на ноги. Я еле дышу, наблюдая за тем, как он приближается к полке, на которой лежит его кожух с вином.

«Господи, пусть он выпьет».

С львиной грацией он скользит по палатке, и под его тугой кожей как будто извивается кто-то еще. Существо внутри существа. Алодия показалась бы неуклюжей рядом с ним.

Он наполняет две кружки.

Я мало знаю о сон-траве. Я не знаю, сколько времени ее яду потребуется, чтобы убить кого-то, не знаю, способны ли сухие ягоды на это в принципе. Я отклоняюсь, когда он возвращается, пытаясь успокоиться прикосновением ножа к моей спине.

Он снова садится.

— Расскажи мне о своих друзьях, — говорит он, — и я дам тебе немного вина.

Как будто вино — это невероятное сокровище. В анимаге есть что-то простое, бесхитростное. Может, это безумие. Я решаю все взвесить.

— Что ты хочешь знать? — спрашиваю я. Дыхание застревает в горле, когда он делает глоток.

— Зачем вы пришли?

«Война прекрасная» учит, что лучшие обманы рождаются из правды.

— Мы хотели увидеть вашу армию, — отвечаю я ему.

— Я не верю, что вы такие глупые.

Он отпивает еще. Я смотрю на вторую чашку, будто желая ее заполучить.

— Нас отправили.

— Кто? — Его глаза расширяются.

— Я не могу сказать.

Он наклоняется вперед, так близко, что я вижу черные радужки его глаз. Они продолговатые, подобно кошачьим.

— Ты скажешь или прольешь кровь.

Я внимательно изучаю еду в тарелке, делая вид, что размышляю.

— Это был князь, — говорю я. — Князь Тревиньо.

Человек, поставляющий врагу запасы еды. Предатель.

— При дворе князя многие не верят, что ваша армия так велика, — продолжаю я. — Они хотели подтверждения и послали нас.

Он возвращается на место и отпивает из чашки.

— Я не верю тебе.

«Господи, пусть яд подействует».

— Почему нет? — Я стараюсь выглядеть озабоченной.

— Потому что ты не воин. Князь круглый дурак, но он не пошлет следить за армией ребенка, который мочит собственные штаны.

Конечно, он прав, и мое сердце падает. Все как будто кричит: я — Носитель Божественного камня! Но я уверена, что этот анимаг никогда не должен узнать об этом.

— Я не знаю, почему они отправили меня. — Я опускаю голову в притворном стыде. «Заставляй его говорить».

— Ты очень плохой лжец.

Он двигается так быстро, что я едва успеваю заметить. Я чувствую только боль, яркую и пульсирующую в моем предплечье. Я смотрю на кровь, струящуюся по моей руке двумя ленточками.

Он щелкает пальцами у меня перед носом, и я вижу какие-то острые штуки, торчащие у него из-под ногтей, с них капает моя кровь.

Пульс учащается в моей руке, алые струйки срываются каплями на землю. Сгущенный воздух поднимается передо мной, меня ощутимо качает.

Он снова отпивает.

— Теперь, когда земля вкусила твоей крови, мы точно сможем узнать правду.

Яркие капли падают на утоптанный пол. При ударе о землю они расползаются, сплющиваются, впитываются в песок и коричневеют. Божественный камень внезапно обжигает, и я чуть не кашляю, когда жар бросается вверх по спине.

— Земле нравится твоя кровь, — напевает он. — Да, именно твоя, нравится, очень нравится, мой камень даже потеплел.

Он поднимает чашку к улыбающимся губам.

Амулет, качающийся у него на груди, начинает светиться светло-голубым, как предрассветные звезды. Он собирается меня сжечь. Он будет вытягивать из меня правду, понемногу сжигая мою кожу. Я не сильная личность. Я знаю, я скажу все, лишь бы прекратить боль.

Он гораздо быстрее меня, так что я знаю, что должна сделать это очень четко и правильно. Пока мое левое предплечье кормит землю кровью, правой рукой я медленно дотягиваюсь до спрятанного ножа. Я медлю, сомневаясь. Это может быть час моей смерти. Он может нарезать меня на ломти своими рукотворными когтями или просто перерезать мне горло.

— Я не хочу умирать, — говорю я ему чистую правду.

Он улыбается так, как отец безоружно улыбается своей любимой дочери — с такой улыбкой мой папенька всегда смотрел на мою сестру.

— Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне…

Он не заканчивает фразу. В его глазах появляется странное выражение, он косит и жмурится.

— Тебе от меня не сбежать, девочка, — он переходит на классический язык, — слишком поздно. Земля уже отведала твоей крови.

Не отводя взгляда от его крайне милого лица, я вытаскиваю нож.

— Я так устал. Устал. Устал. — Он осматривается в палатке, неспособный сосредоточиться. Вдруг его глаза раскрываются шире, он догадывается. — Что ты сделала со мной?

Как я хочу сказать ему, что он глупец. Хочу показать ему свой собственный Божественный камень, живой и настоящий. Я молчу.

Он хватает свой амулет и направляет на меня, но сияние уже ослабло.

— Почему он тебя не сжег? — спрашивает он, и голос его дрожит. — Почему?

Я отвечаю ему на классическом языке:

— Потому что это противно Божьей воле.

Голубые глаза анимага расширяются. Он раскрывает рот, но не произносит ни звука. Он падает навзничь, головой на подножье алтаря, задевая ухом стебельки сон-травы.

— Спасибо, Боже, — шепчу я. — Спасибо.

Я кладу руку ему на грудь, проверить, жив он или нет. Сердце бьется в груди, слабо, но ритмично. Жив. Возможно, ягоды сон-травы теряют эффективность в высушенном состоянии. Но если мой личный опыт общения с сон-травой хоть сколь-нибудь показателен, он должен проспать довольно долго.

Ножом я отрезаю полосу от своей одежды и перевязываю предплечье.

Необъяснимым образом я жива. Должен быть способ сбежать отсюда, рассказать остальным о том, что я узнала. Анимаг может заморозить человека щелчком пальцев. Сами они вооружены Божественными камнями. Они «кормят землю» кровью, и из-за этого их камни могут жечь. Моя маленькая армия детей и мой Мальфицио должны знать об этом.

Я прижимаю колени к груди и думаю.

Мне не удастся покинуть периметр лагеря, будучи одетой так. Я должна замаскироваться. Белоснежные одежды анимага попадаются на глаза, и я даже смеюсь над этой идеей. Мне стоит переодеться в него и взять его амулет.

Испытывая отвращение, я прикасаюсь к его голове. Желтые волосы скользят по ладони, когда я снимаю амулет с его шеи. Мой собственный Божественный камень радостно приветствует собрата. «Прекрати», — бормочу я.

Снять с него одежду гораздо сложнее. Несмотря на стройность тела, он очень тяжел. Приходится перекатывать его с бока на бок, чтобы освободить руки, а потом перевернуть его на живот. Без одежды он выглядит даже хрупким, голубые вены змеятся вокруг безволосых ног. Его длинная коса блестит жидким золотом в мерцании свечей. В припадке злости я буквально отпиливаю ее.

Меня оглушает запах фимиама, когда я натягиваю на себя его платье. Оно сделано из ткани, какой я никогда не видела прежде: толстой и тяжелой, но мягкой и струящейся, как тонкий шелк. Я застегиваюсь и вытаскиваю наружу амулет — теперь его темная клетка ясно видна на ослепительно-белом фоне. Капюшон идеально ложится на мою голову. Распушившийся конец его косы я привязываю шнурками одежды, так что коса спадает мне на грудь. В рукаве я крепко сжимаю нож.

Я смотрю на анимага. Такой красивый, такой утонченный. В конце концов он проснется. Может, мне стоит вонзить нож ему в сердце, пока он спит, чтобы он больше никого не сжег. Но мне противна мысль использовать нож.

У меня есть идея получше.

Его постель разложена у стены тента. Один конец я поворачиваю в центр. Шерсть мягкая и очень сухая. Осторожно, чтобы не капнуть горячим воском на кожу, я беру с алтаря свечу. Подношу к пламени край овчинки, жду, пока не загорится. Шерсть скручивается и чернеет, я отворачиваюсь от едкого запаха. Огонь медленно разгорается. Пройдет несколько минут, прежде чем он перекинется на стены палатки. Достаточно, чтобы дойти до края лагеря. Стараюсь не думать о человеке, лежащем здесь.

Я готова, но как же тяжело выйти из палатки. «Господи, помоги мне, пусть это сработает». Я должна идти уверенно. Грациозно. Опустить голову, чтобы никто не видел моего темного лица. Я глубоко вдыхаю и жду, чтобы сердце успокоилось. Позади меня потрескивает постель, искорка падает к моим ногам и бледнеет в песке.

Усилием воли я останавливаю мысли. «Не думай, Элиза, делай». Я открываю палатку и выхожу в ночь, освещенную кострами. Занавесь закрывает вход, скрывая от окружающих разгорающийся в палатке пожар. Я скольжу так, как учил меня Умберто, — это наивысший уровень грации, который я могу проявить, и я надеюсь, этого хватит. Инвьерны смотрят на меня, когда я иду мимо, но я игнорирую их, делая вид, что шагаю куда-то по своим делам. Я чувствую их взгляды на спине. Божественный камень холодеет.

— Милорд, — говорит кто-то с уважением. В ответ я быстро киваю, держа капюшон, и продолжаю шагать. Наверняка он заметил, что я не стройная и не грациозная.

Я иду мимо костров, спальников, тороплюсь к комфортной тьме холмов, внимательно слушая, не подаст ли кто сигнала тревоги. Почти пришла.

Слева я вдруг замечаю что-то странное. Что-то, что здесь не к месту. Я позволяю себе чуть-чуть повернуть голову. Я вижу мужчину. Он одет не в шкуры, а в платье пустынника. Его волосы черные и гладкие, в отличие от косматых Инвьернов. Его кожа смугла. Он собирает остатки еды в пиале, и я не вижу его лица, но моя грудь горит от жуткого вывода: человек Джойи ест с врагом. Я не вижу ни веревок, ни цепей. Никакого анимага, заставляющего его это делать, рядом нет. Один из них, бледный и грязноволосый Инвьерн, хлопает его по спине. Человек поднимает голову и улыбается ему. У меня подкашиваются ноги.

Это Белен.

Глава 22

Мы не были обнаружены. Белен выдал нас. Я вспоминаю слова анимага: трое сбежавших. А я волновалась, что кто-то был схвачен или убит.

Рука, сжимающая нож, дрожит от ярости. Если я должна сегодня кого-то убить, то это Белена. Может, одетая в платье анимага, я могу подойти прямо к нему.

Но как только эта идея приходит в голову, я отвергаю ее. Он узнает меня, и я не смогу сбежать. То, что я узнала, должно быть рассказано. Я не могу позволить себе такую роскошь, как месть.

— Милорд? — спрашивает кто-то у моего локтя.

Я промедлила слишком долго. Возможно, они слышали мой возглас удивления, сорвавшийся с губ при виде Белена. Руки все еще трясутся, я удаляюсь от говорившего, надеясь, что он спишет мое поведение на высокомерие анимага.

До края тьмы остается еще несколько шагов. Мне придется взбираться по скале, но после спуска из пещеры под угрожающим копьем, я думаю, у меня получится. У меня должно получиться. Одежда должна быть сброшена. На фоне утеса она будет слишком хорошо видна. Может, мне нужно снова забраться в пещеру. С тоской я думаю о моем рюкзаке, хранящем еду и воду. Но обнаруженная пещера, скорее всего, под охраной. Да и у меня нет шанса ее найти в такой темноте. Придется идти так.

Я тихо выхожу из света костра. Утес рельефно вырисовывается передо мной, постепенно поднимаясь от подножия, скрываясь в темноте. Я отгибаю ветку можжевельника, иголки касаются моей щеки, я вдыхаю его острый сосновый аромат. Я пролезаю под веткой, чтобы спрятать платье в кустах.

По долине разносятся крики, быстрые и ожесточенные. Я смотрю сквозь ветки. В отдалении один из костров поднялся выше и сияет ярче, чем другие. Это палатка анимага. Инвьерны, ближайшие к месту, где я прячусь, поднимаются и бегут к палатке.

Мне нужно сейчас же бежать.

Я бросаю одежду, но мне совсем не хочется оставлять следы. Даже если я взберусь по утесу, для них не составит труда понять, что произошло, и отправить погоню. Я медлю, чтобы отвязать косу и спрятать ее на поясе. Маскирую белое платье землей и хвоей.

Пока враг занят борьбой с огнем, я несусь к утесу. Поначалу карабкаться довольно просто, и я использую только руки, но постепенно уклон становится круче, и вот я обеими руками и ногами ищу, за что зацепиться, чтобы лезть дальше. Здесь корень, там уступ. Я натерла кожу на ногах о пропитанную мочой ткань штанов. Под ногти забилась грязь, плечи горят, области под моими большими пальцами сводит судорога, пока я с трудом хватаюсь. Что-то скользнуло по руке, я отбрасываю это. В пальце загорается боль, от которой перехватывает дыхание; теплая жидкость стекает по ладони. Я содрала ноготь.

Я стараюсь не замечать боль и продолжать взбираться. Слишком темно, я не вижу, сколько еще мне осталось, и не смею остановиться и оценить свой прогресс. Из-за крови моя хватка не такая уверенная, мускулы в предплечьях сводит спазм. Я стремлюсь наверх, вытянув руки над головой, и чувствую, что поверхность скалы выгибается в обратную сторону, образуя выступ. Сердце ухает от ужаса. Перелезть — задача невозможная. Я смотрю по сторонам, пытаясь найти другой путь наверх.

Выступ растянулся поперек скалы. Пока я ползу вдоль него, паутина липнет мне на лицо, но я терплю и не отмахиваюсь. Я не перестаю молиться, надеясь, что тепло Божественного камня вернет жизненную силу моим немеющим конечностям.

Наконец я чувствую край выступа. Я нетерпеливо карабкаюсь наверх, рискуя быть обнаруженной в любой момент. Правой рукой я хватаюсь за большой уступ. Нет, это вершина скалы. Почти плача от облегчения, я перетаскиваю свое тело наверх. Мои ноги слишком дрожат, чтобы стоять, так что я отползаю от края.

Я не могу отдыхать. Я должна встать и бежать на запад, отвернувшись от сияния огромной армии Инвьернов. Но мои конечности не хотят двигаться. Я лежу на спине, успокаиваю дыхание и смотрю в пронзенное звездами небо. Вдали от костров звезды прекрасны. Белые искры на черном стеганом одеяле.

Красота ночного неба дарует необычный покой. Оно неизменно. Свободно от войн этого мира. Что-то, на что можно рассчитывать. Я поднимаюсь на ноги и бегу.

Мне следовало подумать о том, чтобы украсть какой-нибудь еды. Или хотя бы воды. Я все еще ковыляю, когда заря разгорается у меня за спиной, и вдруг мне становится ясно, в какой опасной ситуации я нахожусь. Я слишком вымотана, чтобы убежать от преследователей. Меня мучит жажда. И я не представляю, где я нахожусь.

Страх говорит мне продолжать идти несмотря ни на что. Но другой голос, к которому я успела привыкнуть за последние месяцы, резонно замечает, что без воды и отдыха я очень скоро стану бесполезной. Мне нужно поспать и попить. Иначе я просто умру от истощения. А в этой суровой земле острых камней и оврагов можно погибнуть, просто споткнувшись, как это случилось с пастухом Дамианом.

Сначала я решаю найти ручей, а потом, утолив жажду, искать укрытие. Но как найти воду? Закрыв глаза, я думаю об Умберто, вот бы он сейчас оказался рядом и повел меня. Я думаю о нашем поцелуе, вспоминаю прикосновение его губ к моим. В груди становится холодно при мысли о том, что я могу больше никогда не увидеть его.

Мои глаза открываются, и я стараюсь припомнить наши совместные путешествия. Что бы предпринял Умберто? Я разглядываю горизонт, надеясь разглядеть овраги, заросшие растениями более зелеными и густыми, чем остальные. Место чуть к югу впереди выглядит многообещающе. С обновленными силами я делаю шаг вперед.

Это сухое русло, выглаженное весенними паводками, потрескавшееся от жары. Но по краю растут густые травы, и я понимаю, что я на верном пути. Я забираюсь на щебнистое возвышение и снова оглядываюсь по сторонам.

Я вижу впадину, густо поросшую пиниями. Меня немного беспокоит, что она расположена еще южнее, но я должна найти воду. Колени дрожат, пока я иду туда; язык распух от жажды. Когда я подхожу к краю впадины, из-за деревьев не видно, но слышно журчанье. А может, это просто ветер шумит в кронах. Хватаясь за стволы и обнажения грунта, я спускаюсь в пыльный овраг. Ветки широко расходятся. Крошечный, не шире моей ноги, ручеек змеится по дну, вода его кристально чистая. Я падаю на колени и пью, пью, пью, пока желудок не наполняется до отказа.

Больше мне ничего не нужно, кроме сна. Но, превозмогая себя, я снимаю ботинки и стираю одежду в ручье. Краем пустынной одежды я протираю ноги. Они разбиты до красноты, и вода жалит их, охлаждая. Я развешиваю штаны на ближайшей ветке для просушки, быстро просматривая перспективу — не будет ли слишком легко их заметить. Затем заползаю под широкие ветки пинии, подбираю ноги и кладу голову на подушку из хвои. Сон приходит легко.

Когда я просыпаюсь, солнце висит довольно низко. Несмотря на боль в спине и руках, я незамедлительно поднимаюсь, надеясь воспользоваться остатком светового дня. У меня нет ничего, что заменило бы флягу для воды, но я должна идти дальше, так далеко от армии Инвьернов, как смогу, так что я не осмеливаюсь путешествовать вдоль ручья, бегущего на юг. Я пью столько, сколько помещается в желудке, и голод немного ослабевает. Морщась, сдираю с руки бинт, тщательно промываю рану и снова плотно перевязываю. Рубец жжет, и я надеюсь дойти до какой-нибудь деревни раньше, чем инфекция необратимо распространится. Я внимательно разглядываю палец. На деле, я содрала только половину ногтя, и нежная часть уже покрылась коростой. Я отрываю от своей одежды еще лоскут и заматываю палец. Вспомнив наше путешествие через пустыню из Бризадульче, перед отправлением я намачиваю свою одежду, чтобы защитить тело от жара.

Ящерицы разбегаются с моего пути. Гриф-аура кричит высоко в небе, кружась и постепенно сдвигаясь на север, против фронта облаков. Я шагаю вперед с новыми силами. Раны на руке ноют, палец болит, но я не перестаю улыбаться на ходу. Я сбежала из армии Инвьернов. Я предстала перед лицом плена, колдовства, меня даже начали пытать, и все же я сбежала. И во многом благодаря моему Божественному камню. Меня должны были парализовать чары анимага, меня должен был сжечь амулет, который я теперь ношу на собственной шее. Но его магия на меня не подействовала, и все потому, что мой Божественный камень защитил меня. Гомерово «Откровение» гласит, что назначение Носителя — победить колдовством колдовство. Возможно, он как раз имел в виду эту таинственную невосприимчивость к магии.

Мне хочется обсудить это с Умберто. Или с отцом Алентином. С внезапным уколом боли я понимаю, что больше всего я хочу поговорить с Хименой. Я уже отчаялась увидеть ее снова, еще раз ощутить ее крепкие объятия. Надеюсь, что она не получила мое сообщение о том, что со мной все хорошо, только чтобы потом узнать, что я погибла здесь.

Я взбираюсь на каменистый утес и вглядываюсь в потрескавшуюся пустыню. К востоку змеятся горные цепи, которые разделены глубокими каньонами, усыпанными мескитовыми деревьями и можжевельником, истощенным и брошенным, как старый калека. Перед этими огромными землями я чувствую себя такой маленькой и беспомощной. Мое одиночество бьет меня под дых. Улыбка бледнеет, и становится холодно. По привычке я молюсь, чтобы согреться. Но теперь холод приходит не от Божественного камня. Яркая вспышка на севере привлекает мое внимание. Иссиня-черные облака собираются вдали, сопровождаемые равнодушно-холодным ветром.

Я проклинаю себя за то, что намочила одежду. Косме или Умберто знали бы наверняка. Ветер усиливается; влажная одежда больно хлестает по коже. Надеюсь, пойдет дождь. Вода смоет мои следы, а влажная одежда больше не будет проблемой. Но мысль о следах приносит неприятное понимание: я стою на вершине, прекрасно обозреваемая потенциальными преследователями.

Немного скользя, я спускаюсь в сухое русло. Но как долго оно будет сухим? Я вспоминаю предостережение Умберто насчет паводков и изучаю берега в поисках места, где можно было бы укрыться. Солнце село, и цвета превращаются в серый прежде, чем я нахожу крупный камень с небольшим выступом, расположенным под раскидистым можжевельником. Дрожа от холода, я залезаю в укрытие и прижимаюсь к гладкому камню. Хотела бы я иметь при себе огниво и кремень. Или даже тушканчиковый суп Косме. Когда первые крупные капли падают на землю около моих коленей, я начинаю думать, вдруг после моего невероятного спасения мне суждено погибнуть здесь.

Дождь идет всю ночь, ливень сменяется ледяной моросью и наоборот. Слишком темно, и низа оврага не видно, но вода с оглушительным грохотом проносится мимо. Я непрестанно молюсь, и Божественный камень помогает справиться с самым худшим холодом, но мне слишком неудобно спать. И я боюсь, что если задремлю, то скачусь прямо в воду, которая неизвестно насколько поднялась за время ливня. Когда дождь наконец стихает, я решаю переждать ночь, а не карабкаться в темноте. От голода у меня кружится голова, мне холодно и мокро. Я не смогу. Это самая долгая ночь в моей жизни.

Рассвет приносит розоватый свет, мир становится кристально четким, у меня появляются новые силы. Я знаю, что я не воин, что я плохо экипирована для выживания в пустыне. Но я могу найти дорогу. «У тебя мощный ум», — сказал мне однажды предатель Белен. Воспоминание о нем воодушевляет меня еще сильнее. Я должна дойти до отца Алентина, до деревни, и предупредить их.

Овраг теперь заполнен водой, темной и пузырящейся. Я не смотрю туда, выбираясь из своего неудачного укрытия наверх. Моя одежда промокла не смертельно, но достаточно для того, чтобы мне было холодно. Молясь и понимая, что меня хорошо видно, я иду вдоль гребня, предпочитая этот путь возможности утонуть. Голод сжимает мой желудок. Но, в конце концов, у меня вокруг полно воды.

Постепенно поднимаясь, солнце согревает мою спину, и это приносит немного комфорта. И одну идею.

Я останавливаюсь, обдумывая внезапную мысль. По дороге к армии Инвьернов Божественный камень становился холоднее, предсказывая опасность. Когда я отхожу дальше, он согревает мое тело. В течение долгих лет он становился теплее от моих молитв, даже если я обращалась в них к определенным людям. Вполне возможно, что это мой спасительный маяк.

Опасаясь, что камни ненадежны, я внимательно переставляю ноги. Я двигаюсь в западном направлении, дорога идет под уклон, а я надеюсь уловить импульс возрастающего тепла. Проходят часы, прежде чем я замечаю что-то, слабый укол. Может, это фантомное ощущение, вызванное моим отчаянием? Но когда я немного поворачиваюсь направо, укол повторяется. Всего лишь небольшой всплеск тепла в животе, но он приводит меня в такой восторг, что я сбегаю вниз на бережок. Стою в грязи, медленно поворачиваюсь в разные стороны, чтобы уловить сигнал. Руки трясутся от волнения. Может быть, может быть, я переживу это.

Немного ссутулившись, я решительно иду вперед, иногда останавливаясь у воронок в камне, чтобы попить, или прислушиваюсь к Божественному камню, чтобы стремглав броситься дальше, получив импульс тепла. Таким образом я иду несколько часов. Но мой постоянный голод и усиливающийся зуд в предплечье напоминают о понесенных потерях. С каждым шагом ноги наступают на землю так, как будто они сделаны из свинца; взгляд затуманивается, возможно, у меня начинается лихорадка. Мое тело отчаянно хочет отдохнуть, но отдых не будет иметь значения, если я не найду еды и антисептик для раны. Я иду дальше.

Божественный камень посылает все более сильные сигналы, и это хорошая новость, ибо мой разум слишком измотан, чтобы обращать внимание на что бы то ни было. Полдень выводит солнце надо мной, ослепляя и смазывая перспективу, и я начинаю спотыкаться. Я бреду вдоль мягкого гребня, охристой морщины земли. Что-то тонкое ловит мою ногу, и я шагаю в воздух. Ударяюсь плечом, потом бедром. Я не могу дышать, падая вниз в овраг; поле зрения сужается. Шорох скольжения и треск костей стихают. Я все еще слышу их, но как будто издалека, невнятно. А потом я не слышу ничего.

Мои веки дрожат. Свет озаряет мое тело вместе с болью, острой, как кинжал, пробирающей до костей. Я вскрикиваю, и под моей правой грудью легкое как будто загорается огнем.

— Элиза? Ты очнулась?

Голос! Этот прекрасный голос.

— Умберто?

Он легкомысленно смеется, целует меня в щеку, гладит лоб. Он повторяет мое имя снова и снова.

— Я вернулся за тобой, но нигде не мог тебя найти, и лагерь был в панике, и полил дождь, и я даже не мог взять след…

— Умберто, я страшно хочу есть, — когда я открываю рот, боль бежит от челюсти к затылку. Не знаю, как я смогу жевать.

— О! Конечно, есть вяленое мясо и…

— Мягкое…

Я слышу, как он что-то ищет. Вода льется из кожуха.

— Суп. У меня не так хорошо выходит, как у Косме, но я сделаю.

Я позволяю ему заботиться обо мне и закрываю глаза, счастливая от того, что выжила. Потягиваю ступни и руки, чтобы разобраться, где болит. Постоянно болит повсюду, но особенно плохо в области ребер и в левом виске. Я лежу ничком, что-то мягкое подложено мне под шею, ремень прижимает правую руку к телу. Неподалеку потрескивает костер. Впервые за много дней я в благословенном тепле.

— Умберто… моя рука…

Костер вспыхивает с характерным звуком, когда он ворошит поленья.

— Думаю, у тебя треснула пара ребер, когда ты упала с холма. Я зафиксировал твою руку, чтобы ты не повредила ее, пока спала.

— Ты видел, как я упала?

— Элиза, ты рухнула прямо на мой прекрасно замаскированный привал.

Вскрик потрясения, вырвавшийся из моей груди, отозвался острой болью в ребрах. Из глаз брызнули слезы, дыхание участилось. Умберто был конечной целью. Мой Божественный камень вел меня к Умберто.

Очень больно стараться не заплакать. В глазах темнеет.

— Умберто, — шепчу я.

— Ты в порядке, Элиза?

Я вижу только его силуэт, становящийся все темнее.

— Я решила потерять сознание, пока ты готовишь суп.

Я погружаюсь в прекрасное состояние, мягкое и теплое. Но что-то маячит на краю сознания. Мне что-то надо сказать Умберто. Надо сказать о предателе.

Я сплю.

Глава 23

Уже почти темно, когда я просыпаюсь. Я открываю глаза и вздрагиваю от ухмылки, парящей над моим лицом.

— Мне показалось, я услышал, что ты проснулась. Голодная?

Я что-то бормочу в ответ. Умберто поднимает мою голову и прикасается ложкой с супом к моим губам. Суп водянистый и замечательный. Я хихикаю.

— Что? Чему ты смеешься?

— Все как раньше, когда вы похитили меня. Только вот суп не такой хороший.

— Мне жаль, Элиза, — отвечает он с померкшей улыбкой, садясь на пятки.

— Нет! Суп отличный!

— Я о похищении.

— О. — Я глубоко вздыхаю, боль бьет меня в грудь.

— Ты неудачно упала. — Он дает мне еще супа. — Но тебе повезло. Ты могла бы кашлять кровью, или сломать ногу, или…

— Не чувствую себя очень удачливой. По-моему, мне становится хуже.

— Ребра с трещинами болят сильнее всего на второй день. Потом будет легче.

— Умберто! — Волна тошноты прокатывается от головы к желудку, когда я пытаюсь сесть. — Мы должны идти, мы должны всем рассказать.

Все плывет перед глазами, но я должна встать.

— Мы никуда не пойдем. — Он кладет руку мне на грудь и силой укладывает обратно. — Тебе нельзя совершать переходы как минимум две недели.

— Две недели! Умберто, нас предали. Мы должны сказать Алентину.

Ложка замирает в воздухе, взгляд становится напряженным.

— Предали? Что ты имеешь в виду?

Я с тоской смотрю на ложку.

— Белен. Я видела его в лагере. Он ел с Инвьернами, как со старыми друзьями.

Ложка трясется. Я ловлю ее подбородком и раскрываю рот. Голод все еще грызет меня.

— Белен… он бы никогда…

Я снова ложусь, вздыхая от боли в груди.

— Как бы еще они нас нашли? Они не упали на нас, помнишь? И не заметили снизу. Они шли прямо к нам. Они уже знали.

Он молчит слишком долго. Мой желудок урчит.

— Ты уверена, что видела Белена? Уверена?

— Уверена. Я прошла прямо мимо него.

— Он заметил тебя?

— Может быть. Но вряд ли узнал.

Он смотрит в сторону.

— Белен, — бормочет он. — Почему ты сделал это.

Невыносимо видеть выражение страдания на его лице.

— Мне очень жаль.

— Ты права. Мы должны всем сказать.

— Может, есть другое объяснение. Может, он пришел за мной.

— Хм-м. Может быть. — Но в его голосе нет искренности. — Доедай суп.

С энтузиазмом я проглатываю суп, остается совсем чуть-чуть, когда я замечаю покалывание в горле, легкий привкус корицы.

— Ты добавил сон-траву в мой суп.

— Да. Ровно настолько, чтобы тебя не мучила боль во сне. Завтра ты расскажешь мне, что ты делала в лагере Инвьернов. И мы подумаем, что нам делать дальше.

Веки тяжелеют, мир проглатывает мое тело.

— Умберто, я так рада, что ты здесь.

— И я рад, принцесса.

— Ты хочешь сказать, ты просто вышла из его палатки в его же платье? — В его голосе слышно недоверие, а смех собрался в уголках его глаз.

— Да. Я надеялась взять одежду с собой, но пришлось оставить — слишком выделялась бы на утесе.

— Ты забралась на утес? В темноте?

Я протягиваю ему свои ладони, показываю палец, перевязанный влажной коричневатой лентой.

— Не советую. Я вот ноготь содрала. А, еще.

Я поднимаю другую рук у и сдираю бинт. В месте, где анимаг меня ранил, все еще болит, но боль не такая острая, как та, что пронзает мои ребра, так что я почти забыла о ней. Повязка присохла к руке, так что приходится подергать, чтобы снять ее.

— Я думаю, здесь есть заражение.

Он берет меня за запястье, поворачивает руку, взгляд скользит вдоль параллельных рубцов.

— Все не так плохо. Мне придется вскрыть их и почистить, а потом дать пару дней просохнуть. Кожа рядом выглядит здоровой, но будет немного больно. Если мы сделаем это сейчас, думаю, все отлично заживет.

— Делай, — говорю я, сглотнув.

Мгновение он держит свой кинжал в огне, затем остужает. Он отвлекает меня болтовней, вскрывая раны, и я удивляюсь, насколько незначительна эта боль. Больше похоже на простое давление, как будто он режет рукав одежды. Но когда он начинает вычищать заразу, черные точки прыгают туда-сюда у меня перед глазами. Украдкой я бросаю взгляд на рану. Зеленоватая жидкость с оттенком крови сочится из моей руки. Я отворачиваюсь и сжимаю зубы, а Умберто тянет меня за предплечье. Когда он промывает рану ледяной водой, из моих глаз текут слезы.

Умберто бросает мои бинты в костер, и пламя вспыхивает. На миг воздух наполняет запах горелого мяса. Я лежу не шевелясь и почти не дыша.

— Мне стоило бы оставить тебя в покое хотя бы на неделю, — размышляет он вслух. — Но мы должны вернуться в деревню как можно быстрее.

Умберто может пойти без меня, но я боюсь предложить это. Я вообще не хочу больше оставаться одна. Вместо этого я спрашиваю:

— А как Косме и Хакиан?

— Мы с сестрой нашли Хакиана через несколько часов. Или, скорее, он нас нашел. Он наблюдал за лагерем и увидел, что нас преследуют. — Его лицо напряглось. — Мы разделились, чтобы повысить шансы на выживание. Не знаю, удалось ли это хоть одному из них. Если да, то они теперь далеко.

— Но ты вернулся.

— Я не мог оставить тебя.

Мы смотрим друг на друга. Я хочу, чтобы он снова поцеловал меня. Возможно, мне стоит сказать об этом.

Наконец я говорю:

— Мы все еще очень близко к армии.

Его взгляд переходит к моим губам.

— Да.

— Не стоит оставлять костер.

— И правда.

— Гаси его, Умберто. Я в порядке. А завтра отправимся.

Он трясет головой, словно хочет прочистить мысли.

— Ты не можешь идти.

— Могу, точно. Я начну потихоньку. Обещаю. Ты можешь разведать местность утром. Найти укромное место для привала в нескольких часах ходьбы отсюда. Вернуться за мной. Если сработает, на следующий день я смогу пройти чуть больше.

Он начинает сопротивляться, но замолкает. Я знаю, что он отчаянно хочет узнать, что стало с другими, и предупредить деревню.

— Хорошо, попробуем, — уступает он и мягко улыбается. — Видишь, я был прав. Ты храбрее, чем ты думаешь.

Его взгляд так поглощен моим лицом, что мне приходится отвернуться.

Каждый шаг отдается болью в спине и ребрах. Ходьба одновременно и страдание, и облегчение, потому что движение прогоняет скованность. Дышать почти невозможно, но голова проясняется, шея расслабляется, а синяки на руках и ногах из сиреневых становятся желтыми. Божественный камень больше не посылает мне ледяных сигналов, но я все же продолжаю молиться.

На следующий день мы делаем то же самое, проводя в пути всего несколько часов. Еще через день мой утренний чай оставляет пряный вкус в горле.

— Ты подсыпал сюда сон-травы?

Умберто просто стоит с самодовольным видом.

Я откидываюсь назад, на спальник, который он мне подкладывает. Все плывет.

— …ненавижу тебя, — говорю я.

— Об этом ты расскажешь мне завтра. — Он наклоняется ко мне, и я лишь смутно ощущаю, как он целует меня в лоб.

По пути я замечаю постепенное исчезновение растительности, и это меня радует, как и теплый воздух, приходящий из пустыни. Почва становится красной, холмы поднимаются до небес, слоистые как огонь, и меня даже посещает приступ ностальгии.

Когда нам остается идти до секретной деревни еще полдня, караул встречает нас и торопится вперед предупредить других, чтобы нас не убили на месте. Обменявшись удивленными взглядами, мы с Умберто ускоряем шаг. Он идет вперед, не сомневаясь, и я благодарю Бога за то, что он привел меня к нему. Эта сухая холмистая земля представляет собой лабиринт одинаковых холмов и ложбин, и я бы никогда не нашла верной дороги без его помощи.

Наконец наша гора появляется перед нами, огромный навес полупещеры, прячущий деревню. Улыбаясь, все выходят приветствовать нас, и мои глаза наполняются слезами. Как это непохоже на мое первое появление, когда все были настроены подозрительно. Алентин хромает мне навстречу, вытянув единственную руку. Я бегу к нему, наплевав на остаточную боль в ребрах, и обхватываю его худую фигуру.

Я узнаю многие лица, теперь они открыты и радостны. Они стараются схватить меня за руки или обнять мои ноги, но Умберто их сдерживает.

— Она ранена! — покрикивает он. — Не давите!

Мое лицо пунцовеет от стыда. Почему-то меня смущает этот фейерверк эмоций в данный конкретный момент. Я замечаю Косме, безжалостно прокладывающую локтями себе путь сквозь толпу. Она останавливается перед Умберто, не скрывая облегчения. Они обмениваются приветствиями; затем она приближается ко мне, и я замечаю, что она почему-то снова остригла коротко волосы. Она подается вперед — на миг я думаю, что сейчас она обнимет меня, — но она шлепает меня по плечу и ухмыляется.

— Я не думала, что ты выберешься.

— Я тоже.

— Она убила анимага, — объявляет Умберто.

В молчании все глядят на меня.

— Мы не знаем наверняка! — протестую я, покачиваясь на ногах. — Я не видела тела.

— Но ты накормила его ягодами сон-травы и сожгла его палатку.

Я пожимаю плечами.

Косме вглядывается в мое лицо.

— Я не верю тебе.

— Мы можем обсудить это позже? Мне необходима ванна. И еда. Что-нибудь не сухое и не вяленое.

Но она не отстает.

— Вранье не сделает тебя героем.

Взрыв гнева где-то в животе быстро сменяется печалью и усталостью. Мне нечего ей ответить, я просто отворачиваюсь, уже думая о купании. Но тут мне в голову приходит мысль. Я останавливаюсь.

— Косме, — говорю я через плечо. — У меня есть для тебя подарок.

Я достаю из-за пазухи золотистую косу анимага и бросаю к ее ногам.

— В знак нашей невероятно крепкой дружбы.

Мою спину сверлят глазами, когда я ухожу в пещеру.

К моменту окончания моего купания история моего побега уже разлетелась по деревне. Каждый похлопывает меня по спине, задает вопросы, поздравляет. И каждый готов рассказать свою историю. Мой Мальфицио был очень занят, пока мы отсутствовали.

Вечером Алентин сидит рядом со мной в полупещере, мы ждем, когда ужин будет готов. Он рассказывает мне о группе из пятерых старших мальчиков, вышедших на вражеский поисковый отряд во время охоты. Они следили за отрядом в течение дня, ждали подходящего момента, а потом рано поутру атаковали сверху с луками и стрелами. Отряд был довольно большим, человек в пятнадцать, так что наши охотники убили по одному человеку каждый, а потом скрылись. Двумя днями позже они сделали то же. Оставшиеся скауты должны были разнести весть об атаке. С того дня боевым кличем деревни стали слова «Каждый да убьет одного».

— Все, как ты сказала, — говорит мне Алентин. — Мы жалим, а потом живем, чтобы ужалить снова.

— Каждый да убьет одного, — повторяю я. — Идеально.

Я гоню от себя неприятные мысли о том, что мы вдохновили на убийство детей, которые еще младше, чем я.

— К северо-востоку мы нашли еще один отряд. Видимо, передвигались между армиями. Их лагерь был у ручья. Одна девочка взяла огромное количество сон-травы и высыпала в ручей, вверх по течению от лагеря. Половина из них потеряла сознание, вторая половина запаниковала. — Его лицо напрягается, когда он продолжает: — Мы убили их во сне. Забрали одежду и оружие. Тела сожгли.

Он смотрит в сторону.

— Вы правильно сделали, — говорю я, но при этом у меня сводит живот.

— Эта твоя идея — наносить большой вред с малыми потерями. Терроризировать врага. Отличная идея, лучшая, но она все равно ранит мое сердце. — Он смотрит вниз и рисует загогулины на песке. — Я лишь надеюсь, что Его Величество, да сложат менестрели песни во славу его имени, сделает так, как ты говоришь, и отдаст людям их землю.

— Я сделаю все, что в моих силах, — шепчу я.

— Я знаю.

— Отец, я должна показать вам кое-что.

Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрит, и вытаскиваю амулет анимага из-под своей кофты. Я не знаю, как отреагирует Алентин, увидев причину стольких страданий, но мне отчаянно хочется поговорить с кем-то об этой вещи. Я наклоняюсь вперед, пленный Божественный камень мертвенно холоден на моей ладони.

— Ты забрала его у своего анимага? — спрашивает Алентин, широко раскрыв глаза.

— Да.

Он тянет к нему руку, но отдергивает.

— Ты уверена, что это хорошая идея — принести это сюда, Элиза? Это орудие зла. Что, если оно станет жечь…

— Не станет.

— Откуда ты знаешь?

— Это не зло. Это Божественный камень.

— Это невозможно. — Его лицо каменеет. — Господь не допустил бы такого.

— Я тоже не понимаю, отец Алентин. Но я отличаю Божественный камень от любого другого камня. Это четвертый, что я видела в своей жизни, помимо моего собственного. Без сомнений.

— Как он достал такую вещь? — Голос Алентина падает в шепот.

— Не знаю. Божественные камни вынимаются из Носителей после их смерти. Может, анимаги крадут их. А может…

— Что?

Я наклоняюсь ближе.

— Может, среди Инвьернов тоже есть Носители.

— Инвьерны — зло, — говорит он, сощурившись. — Они не следуют Божьему пути.

— Но у них есть Божественные камни, — я пожимаю плечами, — и с их помощью они колдуют. Если я научусь использовать их так, как они…

— Это будет очень опасной игрой, — мрачно и отрывисто говорит он.

Я безрадостно улыбаюсь.

— Не опаснее, чем та, что мы уже затеяли. Вы сказали мне, что Носитель должен победить магию магией.

— Да, — он вздыхает. — И в конце концов, именно поэтому мы привезли тебя сюда, но это не значит, что мне это нравится. Пообещаешь старику быть осторожной?

— Обещаю, — отвечаю я, порывисто обнимая его.

Нас прерывает Мара, пар поднимается от тарелок с ягнятиной в ее руках. Я вдыхаю через нос, наслаждаясь сочным запахом. Не вяленое, не сухое. Мы берем тарелки, и Мара сжимает мое плечо, прежде чем уйти.

Я смакую первый кусочек на языке, наслаждаясь его сочностью и ароматом. Я почти дрожу. Вспоминаю наш последний хлеб той ночью, перед обнаружением армии Инвьернов. Смятый хлеб из рюкзака Белена. Белен.

— Отец, я должна сказать вам… Белен… Он вернулся?

Ему приходится разом проглотить все, что он жевал.

— Нет. Хакиан вернулся, он сейчас на охоте. Косме очень переживает.

Мне приходится сделать глубокий вдох.

— Возможно, он нас предал.

— Что ты имеешь в виду?

Я объясняю, что я видела во вражеском лагере.

— Ты уверена?

— Я спрашиваю себя двадцать четыре раза в день с того самого момента, отец. Его не держали против воли. Он свободно передвигался по лагерю. Я видела… товарищество между ним и Инвьернами. И больше нет никаких объяснений тому, что мы были обнаружены. Мои спутники очень умелые, поэтому я уверена, что мы не выдали своего местоположения неосторожностью.

Он размышляет, глядя в мои глаза.

— Если я расскажу это деревне, то будет твое слово против его слова.

— Да.

— Деревня может тебя послушать, хоть Белен и один из нас. Но ты — Носитель. И ты убила анимага.

— Я не видела труп…

— Если ты потребуешь, его казнят.

В горле застревает ком.

— Я не хочу этого. Я хочу дать ему возможность помочь. Чтобы он рассказал, что он знает.

Алентин кивает в ответ.

— Тогда я дам указание, чтобы, если он вернется, его задержали для вопросов. И удвоим дозор по периметру. Мы готовы оставить это место при малейшем сигнале атаки.

Этот план меня устраивает. Я сосредотачиваюсь на тарелке.

Все мы усердно трудимся в течение следующих недель, потому что не знаем, как скоро Инвьерны начнут свой поход. Наши «сплетники» возвращаются из других деревень с известием, что Мальфицио в боевой готовности. Некоторые приводят с собой верных друзей и родственников. Соседнюю деревню стер с лица земли один из анимагов, и мы собираем пострадавших оттуда. Наше общее число приближается к восьмидесяти, и я рада, что теперь среди нас довольно много взрослых.

А затем случается то, чего я не ожидала: приходят слухи об атаках на врага, которые мы не организовывали. Другие деревни, другие тайные лагеря беженцев переняли нашу стратегию. Они изводят армию на всем ее чудовищном протяжении, нападая и прячась, чтобы напасть снова. Демон Мальфицио ожил.

Но нет никакого знака от Белена. В конце концов, Умберто признается мне, что Белен и Косме собирались пожениться, если переживут войну. Моя бывшая горничная стала еще более отстраненной, и мое сердце болит за нее.

И вот однажды сигнал приходит с границы, и мгновением позже караульный приводит в нашу деревню пленника с завязанными глазами. Это изящный молодой человек, одетый в такие же одежды пустыни, к каким я уже успела привыкнуть. Но внимательный взгляд обнаруживает более тонкий покрой, более яркий белый цвет и кушак, вышитый золотом. Юноша утверждает, что у него есть сообщение для лидера Мальфицио.

Мы тащим его глубже в пещеры, где он не сможет увидеть деревню и окрестности. Небольшая группа зрителей окружает нас, блокируя все возможные пути побега. Хакиан и караульный держат его за плечи, я снимаю с его глаз повязку.

— У тебя есть сообщение? — спрашиваю я. Мой голос почти звенит от беспокойства и чувства ответственности. Не уверена, что мне нравится этот голос.

— Я могу передать его только главе Мальфицио, — отвечает он, и его прямой взгляд и гордо поднятая голова заставляют меня уважать его.

— Ты говоришь без акцента людей пустыни, — говорю я.

— Я не из пустыни.

— Откуда же?

Он слегка вздыхает. Я прекрасно понимаю это чувство изнеможения, когда трудно сдерживаться.

— Я искал его почти три недели. В деревнях говорили, что мне следует искать ближе к югу, к границе с пустыней. Пожалуйста, скажите, что я достиг своей цели. Я думал, может, повязка на глазах…

— Ты нашел Мальфицио.

— Слава Богу. Вы его лидер? — Он смотрит на меня с тревогой.

— Я.

Хакиан предостерегающе рычит, когда пришелец лезет за кушак.

— Я безоружен, — говорит он, слабо улыбаясь. Из-за пазухи он достает кожаный пакет, плоско смятый, и сражается с завязками. Изнутри он вынимает кусок пергамента, тоже сплющенный, но с целой печатью ярко-красного воска.

Люди вокруг меня узнают печать, и вздох срывается с их губ. Трясущимися руками я ломаю печать и разворачиваю пергамент. Читаю. И перечитываю, для уверенности. Мое сердце грохает, и я поднимаю глаза.

— Это от князя Тревиньо, — говорю я собравшимся. — От предателя. От отца княгини Ариньи. Он желает обсудить возможный союз.

Глава 24

— Это ловушка, — хриплым голосом заявляет Умберто, глядя в земляной пол.

— Согласен, — добавляет Хакиан.

Мы собрались в моей хижине вместе с Косме и отцом Алентином, чтобы обсудить загадочное предложение князя. Сегодня Мара сделала мое любимое блюдо — жареные на углях бараньи ножки были тонко нарезаны, потом свернуты в рулетики и начинены чесночным хлебом с кедровыми орехами. Я неспешно ем.

— Князь оказался предателем, — кивая, говорит отец Алентин. — Плодами труда своего народа он кормит врага. Он отказывается защищать деревни. Возможно, он пообещал доставить тебя прямиком к Инвьернам.

— Зачем? — спрашиваю я. — Какая ему от этого выгода?

— Кто знает? — Умберто разводит руками. — Амнистия. Место в новом правительстве.

Нахмурившись, я размышляю.

— Но ведь нельзя исключать хоть малейшую возможность, что он действительно хочет обсудить союз.

Когда я смотрю на собеседников в надежде на поддержку, только Косме не встречается со мной взглядом.

Лицо Умберто искажается.

— Элиза, пожалуйста, не надо ходить туда.

— Если есть шанс, что князь хочет помочь нам, неужели ты не считаешь, что стоит рискнуть?

Мне хочется отправиться в Басагуан не только из-за этого. В таком большом городе наверняка будут новости о Бризадульче и Алехандро, может, я даже смогу получить ответ от Химены. Но эти соображения я держу при себе.

— Князь думает, что поступает правильно, — шепчет Косме. Она молчала большую часть вечера. — Он полагает, что спасает жизни своего народа, заигрывая с врагом.

В свете свечей ее глаза кажутся лишившимися глубины. Все вместе мы смотрим на нее, но ее тонкие черты остаются недвижными.

Умберто приближается к ней и берет за руку. Я чувствую укол ревности в груди, который оставляет после себя пустоту.

— Косме, — нежно говорит Умберто. — Князь предал бы Элизу, если бы думал, что это поможет его народу?

— Абсолютно точно.

Хакиан поднимается на пятки, вздыхая.

— Меня смущает, что этот гонец так легко нас нашел.

— Гонец заявляет, что он один из многих, кто был послан, — замечает отец Алентин. — Может, он был удачливее других.

— Или кто-то сказал ему, где нас искать, — парирует Хакиан.

— Кто-то — это кто? — спрашивает дрожащим голосом Косме.

Хакиан нависает над ней устрашающей тенью.

— Кто-то — это Белен. Он все еще не вернулся. Он вполне мог рассказать князю все о нас. Два предателя всегда приятели.

— Белен никогда бы…

— Он уже это сделал.

Они смотрят друг на друга довольно долго. Я не могу даже представить себе их чувства. Хоть предательство Белена чуть не привело к моей смерти, все-таки он не был моим другом детства. Не был и женихом, будущим мужем. В сотый раз я надеюсь, что ошиблась. Я кладу руку на Божественный камень и молюсь о том, чтобы Белен, где бы он ни был, остался верен своим друзьям.

Отец Алентин нарушает напряженное молчание:

— Нам нужно пополнить ряды. На сегодняшний момент мы можем преследовать только одну армию. О нас должны узнать на обоих фронтах.

— Допускаешь ли ты, что князь может нам помочь? Что он колеблется? — спрашиваю я.

Задумавшись, он сжимает обрубок руки и качает головой.

— Я не знаю, Элиза. Но Его Величество, да рассечет его меч сердца врагов его, должен сразиться с двумя ослабленными армиями, чтобы иметь шанс на победу.

Я пережевываю рулетик, взвешивая услышанное, а Косме и Хакиан продолжают смотреть друг на друга.

Когда мне в голову приходит идея, еда едва не застревает в горле.

— А если… — Я поднимаю руку, прося подождать, пока я спешно прожую и проглочу. — Если мы заставим князя заключить с нами союз?

Рулетик комом встает в пищеводе, мне приходится бить себя кулаком по груди.

— Как это? — спрашивает Умберто.

— Мы можем заставить его войти с нами союз. Если Инвьерны засомневаются в его верности их соглашению, у него не останется другого выбора.

Косме щурится, а лицо Хакиана освещает широкая улыбка.

— Караван с пищей, — говорит Косме.

— Именно, — киваю я. — Если мы отправимся в Басагуан и узнаем, как и где князь платит свою дань, мы сможем вмешаться. Отравим еду, заразим воду сон-травой — все, что сможем придумать. Инвьерны решат, что их предали. В момент отчаяния князя Тревиньо предложит свою помощь Мальфицио.

— Ты сумасшедшая, — говорит Умберто, но я вижу восторг на его лице. — Но это может сработать.

— Однако я слышу слишком много «если» в этом плане, — замечает священник. — Если удастся узнать о караванах. Если удастся до них добраться. Если вас не поймают. Если Инвьерны дадут князю возможность искать помощи, а не уничтожат его незамедлительно, заподозрив измену.

Его слова отрезвляют. Мы больше не играем в войнушку, и это уже не розыгрыш. Сотни Инвьернов могут погибнуть. Или больше. И невозможно предугадать силу возмездия, с которым может столкнуться наш народ.

— Это война, отец, — тихо говорит Хакиан. Лицо его мрачно. Я радуюсь, что мы с ним на одной стороне. — По нашей информации, Инвьерны отправятся в поход со дня на день. И когда это случится, погибнут тысячи. Это неизбежно. План Элизы дает нам возможность повлиять на ход войны.

Он прав, но от этого мне не легче. Как я могу обменивать одни жизни на другие? Как я могу одобрить план, который необязательно сработает? Это решения, которые мои отец и сестра принимали годами, решения, которых избегал Алехандро. Может, мне следует дистанцироваться, подумать обо всем, как о фигурах на доске. Слишком тяжело думать о них как о живых людях.

— Это будет невероятно опасно, — качая головой, говорит отец Алентин. — Косме, как думаешь, князь примет тебя обратно?

— Ты имеешь в виду, если мы заявим о себе, а не проберемся туда тайно? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Князь наверняка заметил, что Косме пропала из дворца в одно время с тобой.

— Мы должны предположить, что княгиня сообщила ему о нашем исчезновении, — добавляет Косме. — Определенно, будет очень странно мне вдруг оказаться у него на пороге. — Она добавляет, понизив голос: — Но он обрадуется мне, как и всегда.

Я вглядываюсь в ее противоречивое лицо, пытаясь понять, что все время ускользает от меня. За все время, что я знаю ее, она впервые отвела глаза под моим взглядом.

Мне не нужно понимать историю Косме и князя до тех пор, пока она может помогать нам.

— Ты думаешь, тебе удастся получить информацию о продовольственных караванах? — спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня с удивлением и, кажется, с благодарностью — за то, что я не стала любопытничать.

— Не от самого князя. Но если мои контакты на старых местах и если они заговорят со мной, то да. Труднее всего будет раздобыть информацию прежде, чем князь решит устроить собственную ловушку.

— Тогда мы должны приехать инкогнито, — говорит Умберто. — Чтобы у нас было несколько дней осмотреться, прежде чем предстать перед князем.

Я киваю.

— Отправляемся через два дня. Сколько сон-травы собрано?

Умберто ухмыляется, его лицо снова радостно, и я улыбаюсь в ответ.

— Достаточно, — говорит он, — чтобы отравить армию.

— Если мы пойдем вдоль границы пустыни, — говорит Хакиан. — Нам не надо будет прятаться. Мы сможем поехать на верблюдах.

Я киваю с притворным энтузиазмом. Лучше плана у нас не будет. Но меня пугает перспектива еще одного выматывающего путешествия с непредсказуемыми последствиями.

Мы договариваемся отправиться небольшой группой. Если это ловушка, большая часть Мальфицио останется в целости и сможет продолжать. После долгих споров мы останавливаемся на количестве в десять человек. Число совершенства, взятое дважды.

Отец Алентин решает к нам не присоединяться.

— Боюсь, священники монастыря Басагуана не будут рады меня приветствовать, — говорит он мне.

— Почему? — спрашиваю я больше от любопытства, чем от разочарования, потому что кроме него я никому не могу доверить Мальфицио.

— У нас большие расхождения во взглядах. В принципиальных вопросах, например, в отношении к Носителю. Я — за Носителя, они — за Божественный камень. Встреть они тебя, они бы сразу вырезали камень из твоего живота.

Я хмурюсь.

— Ты боишься с ними встретиться, потому что у вас разные взгляды?

— Ну, там есть еще небольшой вопрос относительно моего побега с их старой копией «Откровения»…

Я смеюсь и похлопываю его по спине. Когда я возвращаюсь в пещеру в поисках добровольцев, высокая стройная фигура вырастает передо мной.

— Возьмите меня с собой, — говорит Мара мягко, но настойчиво. Я смотрю на нее вверх. На щеке пятна сажи, сбоку клок черных волос выбился из-под кожаной ленты. Раны на ее лице зажили, но блестящий шрам какой-то старой травмы утяжеляет левое веко, из-за чего она все время выглядит очень грустной. От нее, как всегда, пахнет чесноком и жареным мясом. Я представляю, как утомительно для нее будет готовить обед для восьмидесяти человек.

— Я всегда хотела увидеть большой город, — торопливо говорит она. — Моя семья… они… погибли, понимаешь, я больше никого не оставлю за собой.

Она смотрит мне в глаза, ее голос дрожит.

— Ты сможешь готовить для нас?

— Да.

— Будешь делать тушканчиковый суп каждый вечер нашего путешествия?

Она морщит нос:

— Я не очень люблю, но если нужно…

— Пожалуйста, приходи.

Она с облегчением улыбается и уже раскрывает рот сказать что-то, но захлопывает челюсть и спешит прочь. Я грустно улыбаюсь ей вдогонку, надеясь, что облегчила ее жизнь, позволив пойти с нами.

Я слышу крики. Суматоха приковывает мой взгляд к входу в пещеру.

— Найдите Элизу! — кричит кто-то.

Я бегу наружу, жмурясь от солнечного света. Внизу, где глинобитные постройки начинают карабкаться по склону холма, группа мальчишек тащит в мою сторону грязную косматую фигуру. Через калейдоскоп мечущихся рук и мельтешащих одежд я могу разглядеть тощие пальцы, грязные волосы, шрамы обгорелой плоти.

Я делаю шаг по склону, мое сердце бьется, не пойму почему. При приближении мое горло перехватывает спазм. Этот человек истощен, его колени изранены после того, как его протащили по деревне. Рванье, в которое он одет, скособочилось еще больше, и видно вздувшиеся ожоги на голом плече. Его голова безвольно качается, и меня передергивает от вида его скальпа, просвечивающего сквозь слипшиеся волосы. Голова поднимается. Я вижу покрывшийся струпьями кратер глазницы. Человек смотрит на меня единственным оставшимся глазом, и я вскрикиваю.

Это Белен.

— Боже! — шепчу я в ладонь. — Белен, что с тобой?

— Элиза, — измученно выдыхает он. Его плечи трясутся, голос прерывается. — Я пришел предупредить…

Он крепко закрывает глаза, терпя боль или пытаясь сосредоточиться. После глубокого вдоха он начинает снова:

— Предупредить тебя. Иди к королю. Оставь деревню. Пока анимаги тебя не нашли.

Пока он говорит, Божественный камень нагревается. Потому что он говорит правду?

— Белен, тебе надо поесть и отдохнуть, я позову Косме…

— Нет! Не Косме! Кого угодно, но не ее! — Он продолжает что-то бормотать, но его слова превращаются в бессмыслицу.

Слезы щиплют мне глаза. Я сжимаю кулаки и прикусываю губу, чтобы собраться. Я обращаюсь к двум мальчишкам, держащим Белена под руки.

— Несите его внутрь. Осторожно! Он должен поправиться, чтобы рассказать, что знает.

Они отправляются тотчас же, поднимая изможденного пленника над землей. Я поворачиваюсь к другой тройке.

— Как думаете, никто не шел за ним?

Они переглядываются, пожимают плечами.

— Мы обыщем окрестности, ваше высочество, — отвечает мне ясноглазый мальчик.

— Спасибо. Я боюсь, не вывел ли он Инвьернов прямо на нас.

— Мы можем поставить оцепление по периметру, на всякий случай.

— Неплохая идея. Прости, как твое имя?

— Адан. — Он просто светится. — Я был ловцом, как мой отец, пока не присоединился к Мальфицио.

Надеюсь, он не замечает, насколько натянута моя улыбка: ему вряд ли больше тринадцати лет.

— Я назначаю тебя ответственным за разведку возможных преследователей, Адан.

— Мы отчитаемся на закате, — торжественно произносит он, кивнув.

Все втроем они убегают, готовые рискнуть своей жизнью.

Но я не могу волноваться о них. Я нервно сглатываю и делаю глубокий вдох, прежде чем направиться в полупещеру. Я вижу Белена осевшим около стены. Косме уже там, промывает губкой его лицо. Они не говорят. Когда она поднимает за подбородок его лицо в поисках ран, он отводит глаз, чтобы не встретиться с ней взглядом. Молодые люди, что принесли его, наблюдают с почтительного расстояния.

— Косме.

— Он не предатель, — резко отвечает она, не оборачиваясь.

— Возможно. Когда я смогу с ним поговорить?

Она стирает запекшуюся вдоль волос кровь влажной тряпкой.

— Он сейчас в лихорадке, бредит. Дай ему день-другой. Ему надо отдохнуть.

— Он говорил о предупреждении и был сильно взбудоражен по этому поводу.

— Ему надо отдохнуть.

Я вздыхаю, вспомнив, как папенька имел обыкновение говорить с Алодией над моей головой.

— Белен.

Косме поднимается вихрем. Слезы блестят в ее глазах.

— Я сказала, ему нужен покой. Иначе он может не выжить.

Я не обращаю внимания.

— Белен, когда будешь готов говорить, пошли за мной Косме или охрану.

— Элиза. — Голос настолько хриплый и тихий, что я не уверена, действительно ли Белен говорит. — Элиза!

Я бросаюсь вперед и падаю перед ним на колени. От него пахнет гноем, но я придвигаюсь еще ближе.

— Белен, я здесь.

Он может быть предателем, но до этого он все-таки был моим другом, и мое сердце болит, когда я вижу его в таком виде.

— Ты должна уходить. И Божественный камень. Они знают.

— Знают что?

Косме присаживается рядом со мной, готовая вмешаться и заговорить от лица Белена, если понадобится.

— Они знают, что ты — Носитель. Они хотят твой камень.

Его рука поднимается из рваного тряпья, он хватает меня за запястье с отчаянной силой.

— Они не должны получить твой камень, Элиза. Иначе вся Джойя будет уничтожена. Беги. Сейчас же.

Он хрипит и закатывает глаз. Косме бросается вперед, чтобы успеть поймать его голову до того, как она стукнется об известняк.

Обдумывая его слова, я медленно поднимаюсь, а Косме бережно укладывает его. Он пытается говорить, но она шикает на него и промывает раны. Ее движения медленны и осторожны, как будто Белен сделан из горного хрусталя. Все это время она что-то мурлычет ему, поглаживает волосы и ласкает щеку.

— Я постараюсь узнать что-то еще, — покорно говорит Косме.

— Спасибо.

Мне приходится обхватить себя из-за внезапного приступа озноба. Я выбегаю из пещеры в поисках Умберто. Мне отчаянно нужно увидеть его. Мне нужны его смеющиеся глаза и радостная улыбка, его непоколебимая уверенность.

Глава 25

Мы откладываем наше путешествие в Басагуан, чтобы узнать от Белена как можно больше. В первый день он в панике выплевывает мысли маленькими порциями, и мы не можем извлечь из них хоть крупицу смысла; единственное, что мы понимаем, — он боится за мою жизнь и за судьбу всей Джойи Д'Арена. Меня почему-то совершенно не трогают его бредни. Страх был моим спутником в течение долгого времени. Другое предупреждение — не больше, чем слова безумца, безвредные и так же легко отклоняемые, как болотные огни.

Однако Умберто не разделяет моего спокойствия. Он всегда неподалеку, и всякий раз, когда я смотрю на него, я встречаю взгляд темных глаз, светящихся чувством. Он знает меня так, как Алехандро никогда не знал, и внутри у меня что-то вздрагивает каждый раз, когда я замечаю, что он смотрит на меня. Интересно, думает ли он о нашем поцелуе так же часто, как я.

Я не отговариваю его, когда он решает присматривать за мной. Он самый стойкий и умелый из всех, кого я знаю, способный одинаково хорошо изловить кролика, найти воду или рассмешить. Я знаю, что он сделает все, на что способен, чтобы сберечь меня.

На следующий день я сижу на галечной насыпи, прислонившись спиной к нагретому солнцем холму. Я развернула «Откровение» Гомера на коленях и снова перечитываю, надеясь найти что-то, что помогло бы мне, что-то, пропущенное за века набожного изучения. Деревня всего в двух шагах, но совершенно скрыта из виду. Никогда в моей жизни не ценилось так дорого мое присутствие, мое мнение, мое одобрение. Я обладаю властью над этими людьми, и эту власть они отдали мне добровольно. Это странно и пугающе и немного чудесно. А еще это изматывает, и поэтому я очень рада возможности отдохнуть в одиночестве.

Я слышу шорох шагов и вздыхаю. Но мое огорчение сменяется радостью, когда надо мной появляется голова Умберто. Я приветливо улыбаюсь.

— Ты не должна оставаться одна, — говорит он.

— Ну, я больше и не одна, — отвечаю я, моя улыбка становится еще шире.

Наши плечи соприкасаются, когда он садится рядом со мной. Он укладывает руки на согнутые колени и смотрит вдаль, в пустыню.

— Мне надо кое о чем с тобой поговорить.

Улыбка вянет, я нервно сглатываю.

— О чем же?

Он не смотрит на меня, только копается каблуком ботинка в гальке.

— Ну, тогда, в пещере. Перед тем, как тебя схватили.

Жар охватывает мою шею, когда я вспоминаю его поцелуй. Я тысячу раз воображала начало этого разговора, но никогда не доводила его до конца, как будто заговорить об этом значило бы сделать это обычным и конечным. Это поцелуй, у которого не может быть счастливого конца, и я бы хотела, чтобы он остался сном, полным возможностей.

— Элиза, прости меня.

Я поворачиваюсь к нему, чтобы посмотреть на его профиль.

— О чем ты?

— Я думал… — Он поднимает глаза к небу и делает глубокий вдох. — Я думал, что никогда больше тебя не увижу. Я был напуган, отчаян и… и мне так хотелось тебя поцеловать. Это было так глупо. Я обещаю, что больше не буду вести себя с тобой неподобающим образом.

Я не представляла себе, что наш разговор пойдет по такому руслу. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать.

— И ты жалеешь о том, что сделал это?

По его губам пробегает тень улыбки.

— Нет. Да, то есть я хотел сказать…

— Я не уверена, что хочу быть замужем за Алехандро.

Он поворачивает голову, и я вздрагиваю, пораженная и его быстрым движением, и своими собственными словами. Ведь это правда, понимаю я, мое сердце бьется в панике. Алехандро — самый красивый мужчина из всех, что я видела. Но этого недостаточно.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он мягко, и мое горло начинает пылать, потому что я вижу в его глазах надежду.

— Я должна быть его женой. Я дала обещания Мальфицио, и я должна оставаться женой Алехандро, чтобы их сдержать, но…

— Что?

Правда огромна и тяжела.

— Он не любит меня. Я надеялась, что когда-нибудь это изменится. Но с тех пор, как я покинула дворец… подозреваю, что я не очень уважаю его. — «Не так, как уважаю тебя». — Он красивый. Очаровательный. Но он может быть нерешительным.

Я думаю о его отказе объявить меня своей женой, о его пренебрежении сыном, даже собственной любовницей.

— И иногда он даже недобрый, бездумный.

Я смотрю в глаза Умберто. Мне нравятся черты его лица — такие гордые и сильные. Мне до смерти хочется погладить его заросшую щетиной щеку. Мои губы приоткрываются.

— Элиза, — шепчет он.

Я наклоняюсь ближе.

— Я не поцелую тебя снова, — говорит он.

Мой рот захлопывается.

— Не потому что я не хочу, пойми, — говорит он с кривой ухмылкой. Он снова возвращается взглядом к безопасному пустынному пейзажу. Молчит с минуту. Потом продолжает: — Ты самая смелая из всех, кого я знаю. И умная. И… — Он перебирает ступнями. — И красивая. Король — дурак, раз не любит тебя.

Мой следующий вздох больше похож на всхлип. Мне следует посмеяться над его словами или поблагодарить за них, но мое горло не повинуется.

Вместо этого я присоединяюсь к нему в созерцании сухих кустарников и случайных ящериц. Мы долго сидим вместе, едва соприкасаясь плечами, и смотрим, как солнце окрашивает землю в цвета роз и кораллов, приближаясь к горизонту.

Косме находит нас в прохладных сумерках.

— Белен готов говорить.

Мы вскакиваем и спешим за ней. Умберто ничего мне не говорит, даже не смотрит в моем направлении. Но вдруг его рука касается моей, потом я чувствую его пальцы. Он сжимает мою ладонь, очень быстро, и отпускает. Когда мы входим в деревню, моя рука невыносимо холодна.

Первым делом Белен повторяет свое предостережение.

— Элиза, пожалуйста, беги. Возвращайся в Бризадульче. А лучше — куда-нибудь еще. Где никто не станет тебя искать.

Умберто обменивается взглядом с отцом Алентином, но я не обращаю на них внимания.

— Начни с начала, Белен. — Я стараюсь сохранять спокойствие в голосе. — Расскажи, как они узнали про пещеру.

Сейчас он носит повязку на глазу, так что я избавлена от вида его пустующей глазницы.

Он опускает голову.

— Я сказал им.

Косме отворачивается, Хакиан лишь хмурится.

— Почему?

Он раскачивается вперед и назад.

— Они сказали, что пощадят деревню.

Но его глаз постоянно бегает. Возможно, накопившаяся усталость. А может, он что-то скрывает.

Я качаю головой.

— Это непохоже на тебя, Белен. Ты бы не предал Косме таким образом.

Я чувствую ее жгучий взгляд на своей спине, наклоняясь ближе к его изуродованному лицу.

— Почему ты сделал это?

Он продолжает раскачиваться.

— Белен?

— Я привел тебя к вражеским вратам! — резко отвечает он. — Я думал, что поступаю правильно!

Ошеломленная, я отшатываюсь от него.

— Ты думал, что выполняешь пророчество Гомера.

Он кивает, избегая смотреть мне в лицо.

— Я знал, что другие смогут убежать. Я думал, что ты должна была оказаться в лагере. Я думал, что это воля Господа.

Воля Господа. Сколько раз я слышала, как кто-то декларирует свое понимание этой вещи, которую я нахожу столь неопределимой?

Умберто выходит вперед. На его лице нет того выражения отчаяния и печали, которое заполняет лицо его сестры. Напротив, он выглядит разъяренным.

— Но что-то изменило твое мнение.

Белен перестает качаться.

— Она сбежала, — просто говорит он. — А вся армия Инвьернов устроила безумное празднество. Один из них был убит, анимаг, а они все равно продолжали праздновать.

— Я не понимаю, — говорю я.

— Они праздновали, потому что нашли тебя, Элиза. Нашли Носителя. Только Носитель мог бы убежать от анимага. Смог бы использовать огонь против него. Они искали тебя годами, и вот ты пришла прямо в их лагерь.

— Но что им нужно от нее? — спрашивает Алентин.

— Они хотят ее Божественный камень. У них уже есть девять. Почти что удвоенное число гармонии. Им нужен еще один, живой.

— Им нужно еще два, — заявляю я грозно, вытаскивая на всеобщее обозрение из-под рубашки амулет. — Я забрала его у анимага.

Но Алентин как будто не слышит меня.

— Как, ради всего святого, они добыли девять Божественных камней?

Умберто пожимает плечами.

— Может, они разграбили гробницы мертвых Носителей.

Косме посылает Умберто полный отвращения взгляд.

— Многие Носители не завершили Служения, — напоминает Хакиан. — Или не были узнаны. Возможно, потому, что были убиты Инвьернами.

Алентин поднимает бровь.

— Но в таком случае они собирали эти камни несколько веков.

— А может, — медленно говорю я, — среди Инвьернов тоже есть Носители.

Мою идею вознаграждают скептические улыбки. Даже Белен морщит нос, отрицая эту мысль. Но они не понимают. Я бы скорее поверила, что они получили Божественные камни просто так, иначе напрашивается вывод, что Инвьерны веками ходили среди нас, крали у нас и теперь находятся на завершающей стадии воплощения древнего сценария.

Но что это за сценарий?

— Чего они могут достичь с десятью камнями? — спрашиваю я дрожащим голосом.

Наконец Белен смотрит на меня. Пугающе пристально.

— Колдовство. Сейчас они используют амулеты, чтобы использовать небольшое количество магии, живущей под землей. С десятью камнями они смогут освободить ее полностью.

— Зачем?

Священный текст запрещает использование магии. Должна быть причина.

Белен пожимает плечами.

— Я не уверен. Я не так свободно говорю на классике. А они говорят с таким странным акцентом. И потом, жжение было таким сильным, а после того как они отняли мой глаз, я больше не мог соображать.

Его голова снова падает набок, щека подергивается, когда он теряется в воспоминаниях.

— Белен? — шепчет Косме.

Он моргает, снова пытаясь сфокусироваться.

— Они хотели узнать о ней. О Носителе.

Умберто бросается вперед и хватает его за подбородок.

— Что ты им рассказал?

Корчась, Белен отворачивается.

— Я не знаю. Я правда не знаю.

— Ты рассказал им об этом месте? О Мальфицио?

— Я не знаю, Умберто! — Слеза скатывается по его щеке. — Вряд ли. Все, о чем я мог думать, — что я совершил ужасную ошибку.

— А потом чудесным образом сбежал. — Это мрачный тягучий голос Хакиана. Он проговаривает мой страх, что Белен привел к нам Инвьернов. Причем возможно, что специально.

— Да никакого чуда. Они позволили мне сбежать. Они хотели проследить за мной.

— Как ты можешь быть уверен, что они не проследили? — спрашиваю я.

Белен закрывает глаз и откидывает голову на стену пещеры.

— Я ходил по кругу несколько дней. Я не шел сюда, пока не убедился, что они потеряли след.

— Ты был сильно изранен, — говорит Хакиан. — Я не верю, что ты смог обмануть их.

— Это было неприятное путешествие, — говорит Белен, не открывая глаз. — Но я ускользнул от них.

Я склонна поверить ему, поскольку юный Адан и его друзья не встречали никаких знаков присутствия Инвьернов. Мне удалось убежать, даже при моей неопытности и неловкости, так что это вполне возможно. И мое путешествие не было приятным.

— Ты говорил о десяти камнях, — говорит Алентин. — Ты действительно думаешь, что Инвьерны могут обрушить на мир магию с их помощью?

— Они в это верят. Верят всецело. Поэтому теперь все ищут Элизу.

Мы задаем новые и новые вопросы, Косме наблюдает за нами, как бдительная кошка-мать, но Белен больше не может нам ничего предложить. Мы решаем, что его предательство не имеет ничего общего с планами князя, и все расходятся, чтобы поспать перед завтрашним отправлением.

Я медлю некоторое время, не в силах оторваться от вида впалых щек Белена, ожогов на его шее и плечах, дрожащих рук и ног. Я никогда не знала его так же хорошо, как Косме или Умберто. И все же я оплакиваю его веселую улыбку и ту решимость, с которой он преодолевал пустыню. Я удерживаю себя от жалости. По его собственному признанию, Белен — предатель, хоть и раскаявшийся. Будь здесь Алодия, она казнила бы его за измену.

Но я не моя сестра.

Я благодарю Косме за то, что она присматривает за ним, и желаю Белену хорошо отдохнуть, а потом падаю на свой спальник. Еще долго я лежу без сна, думая об Умберто, Белене и загадочной цели Инвьернов. Уже засыпая, я вспоминаю, что забыла поужинать.

Умберто будит меня, когда воздух еще темен и холоден. Я сворачиваю спальник и взваливаю рюкзак на плечи, а потом выхожу в предрассветную прохладу. На востоке сине-черное небо уступает желтому сиянию, поднимающемуся за отдаленными пиками Сьерра Сангре. Я хмуро гляжу на горы, представляя себе огромную армию, спрятавшуюся в тени.

Мы мягко ступаем между глинобитными хижинами. Наш план саботировать десятину Инвьернам базируется на незаметности нашего появления. Принесший сообщение князя гонец не знает о нашем отправлении, иначе он может сообщить в Басагуан. Адан получил наказ все время его отвлекать и занимать чем-то — даже если это будет значить заключение его под стражу — чтобы обеспечить нам хотя бы несколько дней форы.

Тихое ржание встречает нас, когда мы огибаем холм. Хакиан уже здесь, держит поводья двух лошадей; в темноте они кажутся бесцветными и огромными. Я отскакиваю, когда одна из них встряхивает головой, звеня металлическими нащечниками.

— Лошади? — шепотом спрашиваю я Умберто, хотя мой голос больше похож на писк. — Я думала, мы поедем на верблюдах.

От его тихого смеха у меня начинает гореть лицо.

— Лошади быстрее. И мы не так уж далеко заедем в пустыню, чтобы брать верблюдов. Не беспокойся. Ты не поедешь верхом.

Я облегченно вздыхаю и отхожу подальше.

Остальные приходят тихими парами и тройками, и вскоре наш отряд оказывается в сборе. Под предводительством Хакиана мы быстрым шагом выходим на запад. Мы — гармоничная группа из десяти человек, среди нас молчаливая Косме и высокая Мара. Я кладу пальцы на Божественный камень и молю о том, чтобы этот поход не был таким несчастливым, как предыдущий.

Мы корректируем курс на север и выходим на плоскую равнину с твердой почвой. К моему удовольствию, мои ноги шагают без устали. Лодыжки не болят, легкие не горят, кожа остается мягкой, без натирания. Использование лошадей позволило нам взять с собой больше провизии, чем в прошлый раз, и каждую ночь Мара готовит для нас разнообразную пищу, от лепешек с тушеными овощами до свежепойманного зайца. Она даже взяла с собой свой набор пряностей, в применении которых она настоящий эксперт.

Все это время Косме остается отстраненной и тихой, ее изящные черты как будто отлиты из стали. Умберто говорит мне, что она очень сопротивлялась тому, чтобы оставить Белена, и только общими силами брата, Хакиана и отца Алентина удалось уговорить ее принять участие в походе. Он говорит, что для нее это обычное поведение — дуться в молчании несколько дней, если ей приходится действовать не по своей воле. Умберто знает ее гораздо лучше меня, но я не могу так просто выбросить ее из головы. Я опасаюсь, что ее замыкание в себе имеет гораздо более глубокие корни, чем он думает.

После недели непрерывного путешествия Хакиан приводит нас на восток, обратно к холмам. Солнце высоко и горячо, и пот стекает на воротник моей рубашки, когда вдруг я чувствую запах дыма. Сначала я думаю, что это обеденный костер такого же путешественника. Но чем дальше мы идем, тем сильнее становится невыносимо едкий запах. Мы озабоченно переглядываемся. Я кладу пальцы на Божественный камень, чтобы заметить малейшее ледяное предупреждение или даже всплеск тепла — что угодно, что дало бы мне представление о том, что нас ждет. Но он остается безразличным, как будто это обычный камень.

Мы взбираемся на гребень хребта и наконец видим шлейф дыма на горизонте немного к северу. Это не ленивый костер посреди лагеря, но широкая полоса болезненно-коричневого цвета опустошения.

Хакиан поворачивается к нам.

— Деревня Черролиндо горит, — говорит он. — Я собирался провести нас в обход нее, но…

— Там могут быть выжившие, — встревает Косме.

Мы смотрим друг на друга, и я понимаю по решительным лицам моих компаньонов, каково наше решение.

— Элиза, — говорит Умберто. — Твой камень что-нибудь тебе сообщает?

— Нет, — отвечаю я, качая головой.

— Значит, враг ушел, — заключает Хакиан, и мы без дальнейшего промедления спускаемся вслед за ним.

К моменту, когда мы достигаем деревни, я почти плачу от безжалостного дыма и собственного ужаса. Я едва могу держать глаза открытыми из-за жжения, но даже сквозь слезы и горячий туман я вижу сожженные каркасы зданий. Деревянные столбы, обгорелые сверху, покрытые сажей каменные стены, мерцающие красным остатки столов и стульев.

— Ищите выживших! — кричит Умберто. Он надевает капюшон и заматывается шалью, чтобы защитить нос и рот. Я быстро повторяю его действия. — И будьте осторожны! — добавляет он. — Здесь все может рухнуть в любой момент!

Я бегу по обугленным улицам, часто моргая, чтобы увлажнять глаза, и отчаянно пытаясь найти жизнь. Я чуть не спотыкаюсь об обгоревший труп животного, трудно сказать, овца это или собака, меня почти тошнит от запаха горелого мяса и красноватой жижи, сочащейся через трещины в обуглившейся шкуре.

— Эй! Сюда!

Не знаю, кто кричит и откуда доносится крик, но этот голос вселяет надежду.

— Где ты? — кричу я в ответ.

— Северный конец! — Это Умберто.

Я кидаюсь обратно в дым, автоматически поднимая руку, как будто она может защитить меня от этой туманной материи, и двигаюсь в направлении, которое определяю севером. Слева я замечаю высокую фигуру. Это Мара. Теперь мы вместе бежим вперед.

Мои легкие горят, когда мы их находим, перемазанных сажей, кашляющих — это семья из четырех человек. Умберто присаживается рядом с самым маленьким, пытаясь его успокоить. Он смотрит на нас глазами, полными слез.

— Они были заперты в этом доме, — говорит он дрожащим голосом. — Они были оставлены, чтобы сгореть.

— О Господи.

Непостижимая жестокость.

— Кто сделал это с вами? — спрашиваю я, как будто я не знаю. В ответ на мою злость Божественный камень посылает в мою грудь раскаты тепла.

Лицо одного из них смотрит на меня. Кожа покрыта волдырями, глаза широко раскрыты. Это женщина.

— Анимаги, — говорит она. — Они говорили, что возьмут реванш. Они говорили, что будут сжигать по деревне в ответ на каждый удар Мальфицио.

Она складывается пополам, зашедшись кашлем, но я едва замечаю это. Земля под моими ногами крутится слишком быстро.

Глава 26

Мы больше не встречаем выживших и находим лишь несколько почерневших тел, так что нам остается только надеяться, что большинство жителей деревни сумели убежать. Я сворачиваюсь на безопасном расстоянии, прижимаю колени к груди. Мои спутники осматривают дымящиеся руины, пытаясь найти что-то, что уцелело. Мне следовало бы им помочь, но у меня подвело живот, слезы бегут по щекам, и я так, так устала.

В эти последние недели я начала чувствовать себя полезной. Успех Мальфицио хранился сокровищем в моем сердце, я гордилась тем, как моя маленькая группа бунтарей смотрит на меня, ища вдохновения, ожидая указаний. Я позволила себе почувствовать себя опытной, такой взрослой. Как я была глупа.

Хакиан скажет мне, что на всех войнах бывают жертвы. Умберто будет уверять меня, что на мне нет вины. Оба они будут правы. Но сейчас я закрываю глаза, и тяжесть смерти давит мне на плечи.

— Элиза!

Я распахиваю глаза. Умберто бежит ко мне.

— Тебе уже легче дышать? — спрашивает он меня, его глаза круглы от беспокойства.

Я киваю.

— Что с семьей?

— У них есть родные неподалеку. — Он садится рядом со мной. — Косме предложила позволить им пойти с нами в Басагуан, но им лучше остаться здесь и поискать выживших. Мы оставим им еду и воду.

Я ничего не отвечаю. Он мягко прижимает меня к себе.

— Здесь нет твоей вины, — бормочет он мне в волосы.

— Я знаю. — Но слезы, обжигая, снова льются из глаз.

— Что меня беспокоит, так это насколько далеко на запад мы ушли. Я не ожидал, что Инвьерны так приблизились к пустыне. По крайней мере, не сейчас.

— Может, они выступят против Алехандро раньше, чем мы ожидали. — Я трусь носом о ткань его рубашки, в голове мелькают мысли о том, как неприемлемо наше поведение. Мне стоит дистанцироваться от Умберто. Я должна готовиться стать женой короля.

— Так сказал и Хакиан. Мы не можем медлить. Мы должны идти в Басагуан немедля.

— Если они сожгли деревню в ответ на один из наших глупых рейдов, что они сделают, когда мы отравим их еду?

Я чувствую, как от вздоха поднимается и опускается его грудь.

— Именно поэтому мы это и делаем, Элиза, — говорит он. — Помнишь? Мы хотели заставить Инвьернов ополчиться на князя.

— И из-за наших действий погибнут люди.

— Да.

Его честное отношение к ситуации прочищает мне голову. Он принял наш выбор. Верит в него. Но он не может скрыть печаль в голосе. Я встаю и разминаю тело, держась на расстоянии от Умберто.

— Тогда пойдем, — говорю я.

Беззаботная болтовня, которой характеризовался первый этап нашего похода, сменилась задумчивым молчанием. Я тоже не хочу разговаривать. Вместо этого я экспериментирую со своими камнями.

Мой собственный никогда не казался мне магическим. Но он определенно живой. Канал связи, возможно, между мной и Богом. Тем не менее, чтобы вызывать силу, ползающую под землей, анимаги использовали Божественные камни, которые больше не пульсировали в телах своих Носителей. Я вспоминаю, как анимаг сжимал свой амулет, чтобы заморозить нас, и как амулет сиял ярко-голубым, набираясь сил, чтобы сжечь меня.

Думая о запрете использовать магию, содержащемся в Священном тексте, я запускаю руку под воротник своей рубашки, хватаю клетку амулета. «Господи, сохрани меня в безопасности», — молюсь я. Мой Божественный камень нагревается в ответ.

Сжимая амулет, я сосредоточенно думаю о магии под поверхностью мира. Я погружаю собственные мысли в сухую землю. Я представляю, что камень в моей руке нагревается; я представляю, как огонь вырывается и сжигает хилый куст можжевельника, который я вижу слева. Я так увлекаюсь этим, что спотыкаюсь о камень на земле и падаю на колени.

— Элиза! — Умберто подскакивает ко мне и помогает подняться. — Ты цела?

Он слишком сильно сжимает мое плечо, но я не беспокоюсь об этом. Я прижимаюсь к нему.

— Спасибо, — шепчу я ему прямо в ухо. Но я вижу его реакцию на мою близость — глаза закрыты, он даже дыхание задержал, — и все мое тело наполняется мучительным теплом. Мне хочется обнять его за шею, запустить пальцы в его мягкие волосы.

Но мне нельзя думать о таких вещах.

— Я в порядке, — бормочу я, отряхивая песок с одежды, чтобы чем-то занять руки. На его лице отражается боль, но я решительно продолжаю наш путь.

Дорога до Басагуана занимает два дня. Два дня, за которые мне так и не удалось вызвать в странном Божественном камне хоть какую-то реакцию.

Город князя Тревиньо уютно располагается в долине между двумя горными хребтами, на востоке от него лежит Сьерра Сангре, на севере — запутанный Хиндерс. Здесь прохладнее, воздух так влажен, что как будто одеялом прикасается к моей коже. Я сообщаю об этом Умберто, в ответ он смеется и говорит, что воздух в моей родной стране будет казаться мне таким же после сухой пустыни, к которой я успела привыкнуть.

Мы бродим среди странных двухэтажных зданий с большими окнами и цветочными карнизами. Я очарована яркими цветами, в которые выкрашены стены; преобладают желтые и коралловые оттенки, иногда появляются всплески голубого и лавандового. Железные завитки кудрятся вокруг окон и дверных проемов, яркие плитки, расписанные такими же странными желто-голубыми цветочками, как в моем атриуме во дворце Алехандро, украшают арки и лестницы. Это уютное яркое место, и мое сердце вздрагивает, когда я понимаю, что оно напоминает мне мой дом, Амалур.

Хакиан арендует для лошадей стойла, затем приводит нас к широкому трехэтажному зданию, в первом этаже которого расположено кафе. Длинные столы стоят под навесом из красной черепицы, а касса в глубине расписана красочными предложениями блинов с мясом и сочного рагу. Позади нее повара спешат удовлетворить заказы. Мы садимся за два стола, а Хакиан заказывает еду у стойки.

Если нас спросят, мы скажем, что бы беженцы из Черролиндо, пришли обменять наши пожитки на монеты, а потом собираемся убраться отсюда, пока не началась война. Это придумала Мара, и мы согласились. Это не только правдоподобное объяснение, эта история еще и намекает на неспособность князя — а может, и на его нежелание — защитить своих подданных.

Хакиан присоединяется к нам за столом.

— Они сдают комнаты наверху, я взял две. — Он понижает голос. — Мы останемся здесь, пока не найдем нужную информацию. Мы достаточно далеко от дворца князя и не привлечем лишнего внимания.

Он обращается ко мне:

— Элиза, я спрашивал о голубиной почте для тебя; твоя няня пока не прислала ответа.

— Ох. — Я успокаиваю себя мыслью, что прошло еще немного времени. В конце концов, она знает, что я в безопасности. — Спасибо.

В отдалении монастырские колокола звонят полдень, босоногий мальчик приносит нам два блюда рубленой говядины и лепешки. Мы удивленно смотрим на Хакиана.

Еще больше меня удивляет веселье в его всегда хмурых глазах, когда он ухмыляется нам в ответ.

— Я разорился, — признается он. — Я знаю, что мы экономим, но мы так долго были в пустыне. Я, наверное, год не ел говядины!

Мы не нуждаемся в лишних приглашениях. Мы едим шумно и жадно, улыбаясь полными ртами, смеясь над беспорядком, который устраиваем, пытаясь положить мяса на лепешки. Но глаза Косме и Умберто хмуры, и я думаю, посетила ли их та же, что меня, отрезвляющая мысль насчет реальной причины, почему Хакиан решил угостить нас финальным роскошным обедом.

Наши комнаты скромные, но чистые, и хозяин пансиона помогает нам притащить дополнительные спальники. Косме, Мара и я — единственные девушки в нашей десятке, так что Хакиан и Умберто делят с нами комнату. Я спала рядом с Умберто бессчетное количество ночей, он даже был моим стражем у порога хижины в деревне Алентина. Но почему-то это закрытое пространство кажется более интимным, и я остро ощущаю его присутствие, когда мы распаковываем поклажу и раскладываем спальники.

Когда мы устраиваемся, Косме и Хакиан уходят в город навестить старых знакомых. Я предлагаю составить им компанию, но Косме лишь улыбается.

— Ты бы меня замедлила, — говорит она. — Я обучена собирать информацию. Отдыхай здесь, я достаточно скоро вернусь.

Когда за ними закрывается дверь, я говорю, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Как можно знать так много вещей, будучи таким молодым?

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Мара.

— Косме некоторое время была моей горничной в Бризадульче. Потом оказалось, что она проводник в пустыне. И умеет лечить. И еще она шпион. — Я обращаюсь к Умберто. — По эту сторону пустыни все такие многогранные?

Он усмехается.

— Только неудобные дочери своенравных князей.

Так вот оно что. Вот она, загадочная связь между Косме и князем Тревиньо.

— Но я думала, она твоя сестра.

— Так и есть. У нас разные отцы, а мать одна.

— Не думаю, что мне положено это слышать… — протестует Мара.

— Косме не стала бы возражать, — заверяет ее Умберто. — Не сейчас. Но это не та тема, которую мы часто обсуждаем. Мой папа стал для нее настоящим отцом, и она считает неуважением к нему говорить о ее отношениях с князем.

— Косме сказала мне, что ее родителей убили Инвьерны, — вспоминаю я.

— Да, — кивает он. — Это было тяжелое время для нас.

Он устраивается на лежанке и проводит рукой по мягкой щетине на подбородке.

— Она приходила к князю за помощью. Она, конечно, хотела отмщения, но…

— Тревиньо никогда не собирался сражаться с Инвьернами.

— С тех пор как армия начала наращивать мощь. Моя сестра была очень настойчива. Князь, разумеется, ничего не сделал, но решил держать ее в своих владениях. Сначала он просто хотел, чтобы за ней тщательно следили. Но потом он ее полюбил, очень полюбил. Это доставляло ей неудобства. Он обучил ее всем возможным наукам и умениям, а потом сделал фрейлиной ее старшей сводной сестры, Ариньи. Думаю, две девушки с легкостью нашли общий язык. Они даже заключили сделку. В том случае, если король Алехандро женится на Аринье, она обещала восстановить Косме в правах наследования владений князя.

Я смотрю на него во все глаза.

— Она могла остаться в Бризадульче и помочь Аринье стать королевой и затем самой стать княгиней.

Умберто кивает.

— Могла. Но потом она поняла, что князь и ее сестра продадутся Инвьернам с потрохами, лишь бы достичь своих целей. Может, они так и сделали.

Он закатывает глаза, его лицо напрягается.

— Мы видели, как наши мама и папа исчезают в огне анимага. Она никогда не забывала этого. Так что когда отец Алентин сбежал из монастыря и возглавил свое маленькое восстание, мы присоединились к нему и поклялись отыскать Носителя.

Я плюхаюсь рядом с Умберто, чтобы осмыслить все то, что он рассказал.

— Если наш план сработает, Умберто, если я смогу сдержать обещание и сделать эти земли независимыми от Джойи, тогда Косме станет княгиней или даже королевой.

Он плечом подталкивает мое плечо и улыбается.

— Поэтому я тебе и рассказал.

Мара застывает у дальней стены, живая статуя, аллегория неловкости. На лице у нее выражение зверя, попавшего в капкан.

— Мне надо вымыть волосы, — говорит она. — Пойду поищу воды.

После того, как она уходит, мы с Умберто неловко смотрим друг на друга.

— Ты избегала меня последние пару дней, — говорит он мягко.

— Да, — отвечаю я, глядя на свои руки.

Он наклоняется вперед, кладя локти на колени.

— Это нормально. Я все понимаю.

Наши бедра очень близко; если один из нас шевельнется, мы коснемся друг друга.

— Мне очень жаль, Умберто. Но я должна быть супругой Алехандро, чтобы план сработал.

— Ты никогда не делила с ним ложе. — Это не вопрос, а утверждение.

Я сглатываю, не уверенная в обсуждении с ним таких вопросов.

— Никогда.

Он поворачивается ко мне, глаза сощурены.

— Элиза, если бы был способ, какой угодно, избежать брака с королем, ты бы сделала это?

— Какой угодно?

— Не содержащий ничего постыдного для тебя, я имел в виду.

Я пытаюсь представить лицо своего супруга. Раньше мне это удавалось с такой легкостью, но теперь время и расстояние стерли мою память.

Я смотрю на Умберто, на его высокие скулы, доказывающие его пустынное происхождение, на решительный подбородок, на всегда готовые улыбнуться губы. Я понимаю, что воспоминание об Алехандро стерто не временем и пространством, а образом лица, которое мне милее и дороже.

Глаза Умберто светятся отчаянной надеждой, и мне до боли хочется погладить его по непослушным волосам и сказать ему, что между нами что-то может быть возможно. Я говорю ему то, что могу сказать:

— Если бы у меня был выбор — да, я бы выбрала быть свободной от Алехандро.

— Я рад это слышать, — улыбаясь, отвечает он.

Мы сидим бок о бок в непринужденном молчании, оба стараемся не коснуться друг друга. Чтобы избежать его взгляда, я смотрю на свою юбку и замечаю, как широко мои бедра расположились на узкой лежанке. Моя кожа издевается над моей новой стройностью, как будто ожидая возвращения веса. Украдкой я смотрю на Умберто, удивленная тем, что точно знаю: даже если я начну есть булочки каждый день, он не перестанет заботиться обо мне.

— Чему ты улыбаешься? — спрашивает он.

От необходимости отвечать меня спасает вернувшаяся Мара, которая сообщает, что обменяла овчину на мыло и доступ к горячей воде.

Мара заплетает мне косы, когда возвращаются Косме и Хакиан. Я понимаю, что что-то не так, по заострившимся чертам лица Косме и по тени, лежащей в глазах Хакиана.

— Что такое? Никто не согласился с вами говорить? — спрашиваю я.

— Мы узнали то, что должны были знать, — отрывисто говорит Косме и начинает ходить по комнате.

Я с тревогой смотрю на Умберто. Он только пожимает плечами, как бы говоря: дай ей время.

Косме надувает губы, потом бросает:

— Первые повозки с провизией отправляются завтра на рассвете. Мы должны действовать сегодня ночью.

Сегодня! Я надеялась привыкнуть к этой мысли, может, провести некоторое время в молитвах, чтобы запастись мужеством.

— Подношение собирают священники, — продолжает она. — И хранится оно в монастыре.

От ее слов у меня что-то падает в животе. Непостижимо, что священники одобряют это дело. Нет ничего удивительного, что Косме и Хакиан так мрачны и яростны.

— Мы можем найти вход? — спрашиваю я.

Хакиан кивает.

— Сегодня они проводят таинство боли. Мы все, вдесятером, пойдем туда, а когда толпа будет расходиться, прошмыгнем в кухонные помещения. С собой мы пронесем отвар сон-травы. Надеюсь, что хотя бы один-двое из нас смогут найти тайник.

— А если нас схватят? — тихо спрашивает Мара.

— Тогда делом Элизы будет нас освободить, — многозначительно отвечает Косме.

— Моим?

— В этом случае ты объявишь, что являешься лидером Мальфицио, и согласишься на переговоры только после того, как твои люди будут отпущены.

— С тем же успехом это может привести к вашей казни, — отвечаю я, нахмурившись. — Мы не можем быть уверены в намерениях князя.

Косме с вызовом поднимает подбородок.

— Никто не говорил, что наше предприятие обойдется без риска.

Я вздыхаю; ненавижу такие моменты.

— Иначе говоря, у нас нет реального плана побега.

— Если нам удастся принудить князя защищаться, этого будет достаточно, — шепчет Мара. — Его ресурсы в несколько раз превышают ресурсы нашего крошки Мальфицио.

— Преимуществом будет и то, что твоему супругу надо выиграть войну, — замечает Умберто.

Морщась, я говорю:

— Косме, ты могла бы использовать свои связи с князем, чтобы вытащить нас из беды?

Она хмурится.

— Я все рассказал ей, — виновато объясняет Умберто.

— Я попробую, — говорит она жестким голосом. — Хотя просить его о чем-то мне кажется очень неправильным. Просить у него одолжения… неприятно. Всегда есть цена.

Я задумчиво изучаю ее.

— Тогда мы постараемся избежать этого. Сообщите нашим компаньонам план, и станем собираться.

Монастырь представляет собой уменьшенную копию монастыря Бризадульче, где настоятельствует отец Никандро. Те же глиняные стены, молельные свечи и деревянные скамьи. И, точно как в Бризадульче, число верующих крайне мало: скамейки почти пустуют. Я надеялась, что нам надо будет затеряться в гораздо большей толпе.

Наши пустынные одежды подходят для кающихся и ищущих блага в таинстве боли и не привлекают внимания. Когда мы с подобающим почтением входим, Косме и Умберто набрасывают свои шали, чтобы скрыть лица и не быть узнанными. Мы разделяемся, чтобы не вызывать подозрений, и тихое урчание молитвы начинает наполнять помещение, поднимаясь и опускаясь в мягком интонировании. Мой Божественный камень гудит теплом.

Рядом с алтарем ожидания священник поднимает голову. Он рассматривает нарастающую толпу.

Я опускаю лицо и пробираюсь за Косме, пробивающей себе дорогу вперед, проклиная себя за то, что забываю такую важную вещь. Прятаться за ней — бесполезное дело, потому что она изящна, а я нет, но священник продолжает пристально разглядывать людей, не обращая внимания на меня. Стараясь двигаться незаметно, я хватаю Косме за локоть и заталкиваю на ближайшую скамью. Мы садимся вместе, соприкасаясь бедрами.

— Мы должны были рассредоточиться, — шепчет она.

— Священник может почувствовать мой Божественный камень, как Алентин или Никандро. Я боюсь приближаться.

Небольшой вдох.

— Ты должна идти. Уходи, как только люди поднимутся, чтобы принять приглашение.

Я уже собираюсь кивнуть, но тут мне приходит в голову идея получше.

— Мы можем отвлечь его моим Божественным камнем.

— Думаешь, тебе удастся? — бормочет она.

— Да. В конце церемонии ты с остальными отправишься к кухням. Я выйду из задней двери общей спальни и стану молиться, чтобы привлечь их внимание.

Ее голова в капюшоне наклоняется ближе, и лоб касается моего, когда она шепчет:

— Ты уверена, что хочешь это сделать?

— Я сделаю это. Встретимся в пансионе. — Я почти уверена, что смогу добраться туда в одиночку.

— Они узнают, что Носитель здесь.

— Уже слишком поздно скрывать это от них.

Эта мысль отрезвляет нас, и мы в молчании ждем окончания ритуалов перед службой. Священник запевает «Глорифику», и все мои силы уходят на то, чтобы не увлечься ее лирической красотой в богослужение. Лишь одно слово молитвы может разжечь мой Божественный камень, так что я сосредотачиваюсь на воспоминании вкуса и текстуры кокосовых пирожков с кремом.

Я стучу пальцами по скамье, когда священник поднимает над головой священную розу с огромными шипами и переходит к гимну освобождения. Наконец он приглашает сделать шаг вперед всех желающих принять участие в таинстве боли. Мара поднимается со своего места за несколько скамей впереди нас. Я вижу еще нескольких человек из группы. Косме и Умберто остаются сидеть, боясь быть узнанными. В этот момент без молитвы я чувствую себя глубоко неправой и оставленной.

Наконец церемония завершается. Оставшиеся просители с кровящими пальцами ожидают своей очереди, главный священник, по-прежнему вглядываясь в толпу в очевидном волнении, предлагает прочитать еще молитвы и поговорить с нуждающимися. Кто-то из нашей группы подходит к нему в угол с фальшивыми обращениями, в то время как другие постепенно продвигаются к двери, ведущей в кухни и конюшни.

Я встаю, не прекращая думать о булочках, и направляюсь к спальням. Краем глаза я вижу, как высокая фигура Мары с заботливой сообразительностью загораживает от меня священника. Я не могу сдержать улыбку, когда захожу в прохладную темную арку.

Но моя улыбка исчезает, когда я вижу ветвящийся коридор. На выбор два направления, оба мрачные. Сердце колотится, я выбираю тот, что раздваивается обратно к выходу. Я не сказала об этом Косме, но если меня поймают, это может стоить мне жизни. Отец Алентин говорил мне, что священники этого монастыря выступают за поддержку Божественного камня, а не его Носителя, и вполне возможно, что при первой же возможности они вырвут камень из моего пупка.

Я спешу по коридору, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь мрак. В отдалении слышны шаги; я надеюсь, что это просто просители выходят из зала, но невозможно сказать наверняка. Наконец я достигаю деревянной двери с арочным сводом, висящей на железных петлях. У нее холодная на ощупь ручка, и я начинаю молиться.

«Господи, помоги мне отвлечь священников».

Божественный камень отзывается радостными волнами тепла. Я толчком открываю дверь.

«Господи, помоги моим друзьям, спаси и сохрани их».

Поток свежего теплого воздуха касается моего лица. Я выхожу на мощеную камнем улицу. Газовые лампы через равные промежутки льют бронзовый свет. Впереди толпа просителей смеется тем веселым легким смехом, который так часто следует за таинством боли. Я даже ближе ко входу, чем я думала.

«Благодарю, Господи, за этот чудесный город. Если на то будет воля Твоя, сохрани его от разрушения».

— Я снова чувствую его! — Мужской голос, отдаленный, но настойчивый. — Сюда!

Я приседаю, прячась за низкий куст, вьющийся по стене. Гибискус в цвету, говорит мне мое обоняние, и я стараюсь снова думать о булочках. Но Божественный камень сохраняет активность, как если бы я все еще молилась.

Я думаю об анимаге, его белых волосах и голубых глазах, о его кошачьей грации.

Божественный камень замерзает.

Петли скрипят, распахивается дверь, из которой я только что вышла. Мимо шлепают ноги, как минимум две пары, хоть я не решаюсь поднять голову, чтобы посмотреть.

— Я чувствовал его, — говорит один. — Клянусь.

Глаза, похожие на лед, амулет в длинной красивой руке сияет злым огнем.

— Я верю. Я тоже ощутил его. — Еще шаги. — А теперь ничего, хотя…

— Может, мы пошли не в том направлении?

Белоснежные одежды, лицо гладкое, как у ребенка…

— Может быть. — Но в голосе сомнение. — Давай посмотрим в спальне.

Они быстро уходят прочь, дверь закрывается, и я остаюсь сидеть скрючившись за кустом гибискуса, надеясь, что это не паутина щекочет мне нос. От облегчения я чуть не начинаю молиться.

Я сижу под аркой, пока не начинают болеть ноги и шея. Тогда я встаю, медленно и осторожно, и специально небрежно иду по улице к пансиону. Это самая длинная прогулка в моей жизни.

Я прихожу первой. Следующий час я провожу, наслаждаясь горячей молитвой за благополучие своих товарищей. Постепенно они просачиваются — сначала Мара, потом два наших лучника. Приходит Хакиан, усталый, но радостный. Карло, охотник, и его брат Бенито являются следом. Мы напряженно и долго ждем, прежде чем сияющее лицо Бертена появляется в дверях. И наконец, когда мы уже начинаем терять надежду, приходят Косме и Умберто, изможденные, но улыбающиеся.

Все десять из нас благополучно вернулись. И вполне успешно, судя по триумфальным лицам. Вместе мы начинаем смеяться и плакать, переполненные облегчением.

До финала еще далеко. Караван должен успешно достичь Инвьернов. Должно отравиться достаточно их солдат, чтобы они связали болезнь с поставленными князем продуктами и начали мстить. Мы поставили на князя.

И священники Басагуана ощутили присутствие Носителя.

Но сегодня мы празднуем наш маленький успех.

Глава 27

Прежде чем объявить князю о своем присутствии, мы выжидаем три дня, достаточное время для того, чтобы первые поставки достигли Инвьернов. Мы обсуждаем, как нам лучше представиться князю.

— Что, если мы заявим о себе публично? — спрашивает Мара.

Косме задумчиво кивает.

— Если мы сделаем это достоянием общественности, ему будет трудно нас арестовать или убить.

— Только поначалу, — говорю я. — Он сможет сделать это позже. Когда его двор отвернется в другую сторону.

— Поначалу — этого достаточно, — ухмыляется Косме. — Как только до него дойдет, что Инвьерны недовольны его поставками, для него будет слишком поздно.

— Так что мы удивим его в приемный час, — говорит Хакиан, покусывая губы. — Мы должны сделать это так, чтобы завоевать симпатию к нашему делу.

Умберто хмурится.

— Это не моя сфера. Я сын пастуха.

— А я просто повар в деревне, — поднимает руку Мара.

— В такие моменты, — замечает Косме, — принцессы приходятся как нельзя кстати.

Все, как один, смотрят на меня. Я слабо улыбаюсь, вспоминая разом все те дни, когда я пропускала придворные церемонии, надеясь, что Алодия все уладит.

— Экхм, ну, я думаю, что нам стоит устроить демонстрацию силы и уверенности.

Безопасное общее утверждение.

— Ты имеешь в виду, красиво одеться? — спрашивает Мара.

Почему я не подумала об этом?

— Да, именно.

— Мне надо поправить твои волосы, — добавляет Мара. — Так что это не так уж…

Я хмурюсь на нее.

— И нам надо найти тебе какую-то другую одежду, — заключает Косме.

На нее я тоже хмурюсь.

— Ненавижу корсеты, — бормочу я.

— Не корсет, — говорит Косме. — Кожаное платье, вроде того, что носят стражи. Может, плащ.

Мы не сможем войти вооруженные, но пустой колчан за спиной будет очень показателен. Пояс с мечом.

Я смотрю на нее во все глаза.

— Ты должна выглядеть как воин, Элиза. — Ее губы трепещут, она пытается сохранить серьезное выражение лица. — Ты должна произвести крайне сильное впечатление, чтобы князю было очень трудно избавиться от тебя.

Остальные наши компаньоны остаются в натянутом молчании.

— Делайте, что считаете нужным, — говорю я, подняв руки.

Княжеский дворец значительно меньше дворца Алехандро, но со вкусом выкрашен в пастельные тона и отделан плиткой со знакомым цветочным орнаментом. Мы пришли все, кроме Карло, который должен будет вернуться в Мальфицио, если ничего не услышит о нас в течение недели. Мы одеты в лучшие ткани, которые смогли достать за наши овчины и медяки. Мой кожаный костюм скрипит при каждом шаге. Он плотно облегает грудь, изгиб талии, бедра. Незакрытыми остались только руки и шея, но я чувствую себя обнаженной и уязвимой без моей привычной мешковатой одежды.

Другие просители держатся от нас на почтительном расстоянии. Я стараюсь увидеть своих товарищей глазами незнакомца. Все мы молоды, но наша кожа загорелая и обветренная, а волосы отбелены солнцем. Мы стоим прямо и твердо, потому что достаточно сильны, чтобы идти много дней подряд. Все еще радостные от успешной операции в монастыре, мои друзья отвечают на подозрительные взгляды с непоколебимой прохладой.

— Почему ты улыбаешься? — шепчет Умберто мне на ухо.

— Посмотри на нас. Мы выглядим более устрашающими и опасными, чем мы есть на самом деле.

— Косме и Мара прекрасно нас переодели, — улыбается он. — Но подумай об этом. Мы опасны; мы — Мальфицио.

Движение толпы продвигает нас на несколько шагов по коридору.

— Хорошо, что очередь быстро движется, — говорю я ему.

— И хорошо, что толпа позади лишает меня возможности сбежать, — отзывается он, полностью меня понимая.

— С тобой это гораздо проще, — говорю я.

Он не отвечает, только рассматривает мои глаза, губы, шею. В такой густой гудящей толпе мы практически в одиночестве.

— Элиза, — говорит он тихо, гладя большим пальцем мое плечо. — Я думаю, есть способ.

— Ты о чем? — Я могла бы стоять с ним вечно.

— Ты сказала, что если бы был способ избежать брака с Алехандро, ты бы сделала это.

Большой палец скользит по моей ключице, ложится на впадину у горла.

У меня немного кружится голова. Возможно ли это? Я могу быть свободной от Алехандро? Очередь продвигает нас еще дальше.

— Я не могу сейчас думать об этом. — Я очень быстро касаюсь его лица. — Но мы поговорим чуть позже. Я обещаю.

Он дарит меня своей легкой улыбкой, такой знакомой и такой дорогой мне. Что-то расправляется внутри меня, как расцветающая священная роза. И я понимаю, что люблю его.

— Что? — шепчет он. — Что такое?

— Я скажу тебе потом!

Закрывая тему, я поворачиваюсь к нему спиной, но моя грудь горит восхитительной надеждой. Поэтому когда наконец наступает наша очередь войти в зал приемов и усталый герольд спрашивает, кого объявить следующим, я высоким и уверенным голосом отвечаю:

— Я — Элиза, леди Мальфицио, прибыла сюда по приглашению его светлости.

Глаза герольда загораются внезапным интересом. Он стучит в двойные двери, за которыми стоят его коллеги. Двери распахиваются, и мы вступаем в широкий зал приемов, а он повторяет мои слова собравшемуся двору.

С обеих сторон я слышу вздохи и чувствую жгучие взгляды. Моя уверенность утекает под давлением внимания такого количества людей. Как столько народу может поместиться в замкнутой комнате? Я остро ощущаю их запах, цветочный аромат, спертый воздух. Я провела в пустыне слишком много времени.

— Итак, Элиза, леди Мальфицио, — говорит высокий, четкий голос. Божественный камень замерзает.

Я смотрю туда, откуда донесся звук. Несколько суровых слуг расступаются, и я вижу небольшого светлокожего человека на троне. Его черные волосы уложены вокруг головы, плоские скульптурные завитки обрамляют уши и лоб. У него пронзительные темные глаза, а подбородок изящен, как у девушки. Как у Косме. Я представляла его себе гораздо старше.

На шее он носит большой золотой кулон размером с мою раскрытую ладонь. У него очень своеобразный, гротескный дизайн, и он похож на увядающий цветок, но при всем этом кажется знакомым.

— Ваша светлость, — говорю я громко, в последний момент вспомнив, что надо поклониться. Остальные позади меня делают то же самое. Я думаю, узнает ли князь Косме, хотя на ней капюшон и его внимание приковано ко мне. Я достаю его послание из кармана на ремне и высоко поднимаю свиток. — Мы пришли на ваш зов, князь. Обсудить союз, как вы предлагали.

У него дергается щека, он хватается побелевшими руками за подлокотники.

— Было бы неправильно обсуждать эти вопросы здесь, конечно же. Охрана покажет вам комнаты для гостей. — Он щелкает пальцами одному из каменнолицых слуг, а потом улыбается нам сиропной улыбкой. — Пожалуйста, отдыхайте. Устраивайтесь поудобнее, пошлите за едой, если будет угодно. Я пришлю за вами после обеда.

Я собираюсь протестовать, но охранники окружают нас и, как пастухи, отводят прочь. Краем глаза я успеваю заметить, как князь шепчет что-то своему советнику, а затем толпа расступается, и мы выходим в боковую дверь. Мы попадаем в темный коридор, а толпа за нами с облегчением пускается в обсуждения.

Беспокойство клубится у меня в груди, пока нас ведут по коридору, по скрипящей лестнице. Страж открывает дверь в большую комнату с глинобитными стенами цвета яичной скорлупы и деревянными балками под потолком. Здесь нет окон или каких-то украшений, но она вполне вмещает четыре-пять человек, предлагая широкие кровати и округлый камин. Охранник заталкивает всех нас девятерых внутрь и закрывает дверь, после чего мы слышим скрежет задвигаемого засова.

Пораженные, мы стоим на месте, пока Косме, смеясь, не снимает капюшон.

— А чего вы ждали? — отвечает она на наш взгляд. — Мы ужасно его удивили. Я видела его таким только раз, когда сообщила о нашем несчастливом родстве.

Она растягивается на ближайшей кровати с самодовольной улыбкой на лице.

— Он тебя не узнал, — говорит Умберто.

— Я была в капюшоне и опустила лицо. Он видел только принцессу.

— Что он теперь будет делать? — спрашивает напряженным голосом юный Бенито.

— Как только он соберется с мыслями, он пошлет за Элизой и парочкой других. Будет задавать вопросы, вместе, потом по одному. Остальные будут содержаться как средство давления.

— Ты хорошо его знаешь, — говорю я.

— Да, — отвечает она, не глядя на меня.

Так мы устраиваемся ждать, стараясь не паниковать из-за нашего внезапного пленения. Я надеюсь, что она права и я смогу переговорить с ним перед тем, как он выдаст нас Инвьернам.

Мы спим по очереди. Охранник за дверью игнорирует наши неоднократные просьбы принести нам еды, и мне дурно от голода, когда мы слышим скрежет скользящего затвора. Те, кто лежал, вскакивают. Все вместе мы смотрим на дверь. Косме встает сзади, надевая капюшон.

Входят двое коренастых мужчин. На бедрах у них висят короткие мечи, на сапогах — ножны кинжалов.

— Элиза, леди Мальфицио? — спрашивает один из них.

— Я леди Элиза. — Я делаю шаг вперед.

— Идемте с нами. Вы тоже. — Он указывает на Умберто и Бенито.

Один страж встает за нами, и я слышу скрежет стали по камню, когда он обнажает свой меч. Умберто хватает мою руку, когда они ведут нас через несколько коридоров. Я с благодарностью сжимаю его ладонь.

Я неистово молюсь, когда нас подводят к массивной двери красного дерева. Дверь распахивается, нас подталкивают внутрь. Это великолепный кабинет с огромным камином и полированным столом. Меня немного подташнивает от пышности комнаты, позолоченных карнизов, плюшевого ковра и фестончатых занавесей. Здесь стоит пряный аромат ладана, как в палатке анимага. Я с трудом подавляю кашель. Охранники подводят нас к одному из диванов и заставляют сесть.

Открывается небольшая дверь позади стола. Входит морщинистый человек в простом платье, за ним следует князь Тревиньо. Рядом со своим спутником князь выглядит миниатюрным, но на его лице застыло резкое выражение. Его движения быстры.

— Леди Элиза, — говорит он музыкальным голосом. — Как я рад, что вы прибыли.

— Почему вы нас заперли? — спрашиваю я, потом добавляю: — Ваша светлость.

Его улыбка легка и очаровательна.

— Для вашей же безопасности, разумеется.

Я делаю вид, что не заметила лжи.

— В таком случае благодарю вас.

Но сидящий рядом со мной Умберто напрягается, и его тихая ярость дает мне силы сказать:

— Я была очень рада получить ваше предложение, князь. Я уверена, что союз между вашими и моими людьми будет весьма выгодным.

— О? — Его губы изгибаются, как будто это была великолепная шутка, и он поднимает бровь невероятно знакомым движением. Должно быть, у Косме не было никаких проблем с доказательством его отцовства.

Стоящий за его плечом морщинистый человек остается невозмутимым.

— Разумеется, — продолжаю я еще более подозрительно. — Умения моего народа и ресурсы вашего дали бы Его Величеству необходимое ему преимущество для победы над Инвьернами.

Он драматично вздыхает.

— Боюсь, никакого союза не будет, так как не будет войны.

Бенито чуть не вскрикивает. Мои ладони сжимаются в кулаки.

— Что вы имеете в виду?

— Я заключил сделку о мире. — Его голос звенит от гордости. — Тысячи жизней будут спасены.

Умберто качает головой.

— Инвьерны сожгут ваш город дотла, — резко говорит он. — Вне зависимости от того, что они вам пообещали.

— Нет, нет, вы ошибаетесь, — говорит Тревиньо, получая преимущество. Его безвкусный амулет скользит на цепи, шурша, подобно шепоту, и я вздрагиваю от горячего ответа Божественного камня.

— Я обнаружил, что они весьма разумны. С ними приятно иметь дело. Как раз вчера я получил от своего посла известие, что отравление распространилось по их лагерю. Они подумали, что я спровоцировал этот вопиющий акт войны. Я уверил их, что это не так. Тогда посол предположил, что за него ответственен Мальфицио. Каково же было мое удивление увидеть вас у себя на пороге на следующее же утро!

Теперь он расхаживает по кабинету, красный с золотом плащ развевается вокруг его лодыжек, открывая кинжалы на голенищах сапог.

— Все, что я должен сделать, чтобы сохранить свой город и народ в целости, это выдать вас им. Мне жаль, но ведь мир стоит того, не так ли?

Он оборачивается ко мне и наклоняется так, что его нос оказывается на расстоянии ладони от моего лица.

— Так что, миледи, вы расскажете мне, где находится ваш секретный лагерь.

Я сглатываю, отчаянно пытаясь придумать какую-нибудь умную стратегию, выдать какую-нибудь блестящую риторику, которая если не спасет нас, то хотя бы выиграет время.

— Я никогда не скажу вам этого, — вот и все, что я умудряюсь ответить.

Князь отступает и пожимает плечами.

— Скажете. Затем вы будете отправлены в лагерь Инвьернов, как показатель честности. По какой-то причине они отчаянно желают заполучить вас.

Он щелкает пальцами одному их охранников. Тяжелая рука ложится на мое плечо, и пальцы впиваются в кожу под ключицей.

— Нет! — Умберто вскакивает. — Берите меня. Я — настоящий лидер Мальфицио. Девушка только приманка.

Воздух в моих легких превращается в тяжелый камень. Нет, Умберто. Пожалуйста, не надо. Я качаю головой, надеясь поймать его взгляд, но он неотрывно смотрит на князя.

Тревиньо обращается к морщинистому человеку, в его глазах виден вопрос.

— Он лжет, — говорит человек. — Она — предводитель. И Носитель. Я сразу почувствовал ее камень. Мальчишка — ничто.

Священник! Оба они смотрят на Умберто, как два голодных койота, примеривающихся к сочному зайцу.

Ужас сворачивается у меня в животе.

Лицо Умберто застывает маской страха, но она тут же сменяется выражением смирения. Он поворачивается ко мне, смотрит на меня неподвижно глазами полными тепла, с такой смелой улыбкой на губах.

— Моя Элиза, — шепчет он. — Наверняка ты знаешь, как сильно я…

— Убить, — говорит Тревиньо.

— Нет! — Я вскакиваю, пытаясь закрыть его своим телом, но страж хватает его за волосы и оттягивает его голову назад.

Я тянусь к нему, а сверкающая сталь ложится ему на горло. Плоть мягко раскрывается в алой улыбке.

Он падает вперед, я подхватываю его. Несмотря на судороги и всхлипывание горла, он обнимает меня, яростно прижимает к себе. Задыхаясь, он что-то говорит. Мое имя. Он пытается произнести мое имя.

Ноги Умберто подкашиваются, и мы вместе падаем на ковер. Я прячу лицо в его волосах, а он словно тонет во мне. Руки, лежащие на моей талии, слабеют. Слишком поздно я шепчу: «Я люблю тебя».

Я могла бы держать его вечно, но чужие руки хватают его и вытаскивают из моих объятий. Я остаюсь сидеть на полу, глядя на то, как они тащат его обмякшее тело. Его глаза все еще широко распахнуты, но мальчик, которого я знала, в них больше не живет.

Я слышу плачущий звук. Высокий, дикий. Я понимаю, что это я.

Меня поднимают на ноги, подхватив подмышки. Передо мной стоит князь. Я бросаюсь на него. Охранник дергает меня назад, я нападаю и на него тоже, но я слишком слаба. В один момент мои руки оказываются привязаны к телу, и я снова предстаю лицом к лицу с князем. У Тревиньо на щеке брызги крови, полоска капель изгибается вверх к брови. Я понимаю: это с моих волос. Когда я развернулась.

Вполголоса он говорит:

— Ты расскажешь мне все о Мальфицио. Каждый день твоего молчания будет стоить жизни одному из твоих друзей. Я пошлю за тобой завтра днем. Если ты будешь молчать, этот мальчик умрет.

Бенито. Я и забыла, что он здесь.

Стража тащит нас по коридору обратно в комнату. У меня нет сил. Нет решения. Нет даже ярости. Горе так велико, что кажется, я захлебнусь в нем.

Остальные понимают все, как только охранник открывает дверь. Они видят, что Умберто не вернулся, видят мои волосы и костюм, испачканный кровью, уже успевшей остыть.

Кроме Косме, которая спрашивает:

— Что случилось? Где Умберто?

Дверь грохочет, нас снова запирают.

Я не могу говорить. Меня слишком сильно трясет. Острая боль пронзает виски, отчего лица товарищей кажутся размытыми. О, Боже, Боже… Божественный камень отзывается теплом на мое горе.

Божественный камень.

Вот чего хотят Инвьерны. Не меня и даже не Мальфицио. Только камень в моем теле, чтобы завершить их гармоничную десятку.

— Мне нужен нож, — говорю я.

Они глядят на меня.

— Нож! — кричу я. — Что, ни у кого нет ножа?

Ко мне подходит Хакиан, его лицо темнее, чем когда-либо. Из ботинка он достает крошечное лезвие, длиной не больше моего указательного пальца, и подает мне его ручкой вперед. Он делает шаг назад и скрещивает руки на груди, глядя на меня с немым вопросом.

Я срываю с себя кожаный жилет и задираю нижнюю рубашку, обнажая живот, напряженный и мигающий синим огнем.

— Что ты делаешь? — спрашивает кто-то.

Я втыкаю нож в пупок, в место, где кожа накрывает вживленный камень. Я погружаю лезвие глубже, ощущая твердую поверхность камня. Невероятная боль пронзает мой живот, опускается в ягодицы, у меня перехватывает дыхание. Она как молния, быстрая и огненная. Но это ничто по сравнению с моим несчастьем, так что я запускаю нож еще глубже и пытаюсь им как рычагом вытащить камень. Кровь стекает на мои брюки, смешиваясь с кровью Умберто. Но Божественный камень не двигается с места. Я пытаюсь помочь себе пальцем, но не могу хорошенько ухватить. Я стараюсь, двигая ножом в обратном направлении. Боль слишком сильна. Я слабею, я больше не чувствую ног.

Я решаю вырезать его вместо того, чтобы вытолкнуть. Придется резать глубже. Не думай, Элиза, просто делай. Я поднимаю нож.

Рука на моем запястье, небольшая, но сильная. Пальцы копаются у основания ладони. Нож падает на пол.

— Все в порядке, Элиза, — голос Косме. Руки обнимают меня. Темные волосы нежно касаются щеки.

— Но я не хочу, — шепчу я ей на ухо. — Я сдаюсь. Он никогда не выбирал меня, Он ошибся. Я сдаюсь.

— Может быть, Он еще не готов сдаться насчет тебя. — Вместе мы опускаемся на колени. Она держит меня так крепко, мне кажется, что я умру от этого.

— Но Косме…

— Я знаю. — Ее тело мягко содрогается вплотную с моим, и моя щека мокра от слез. — Знаю.

Глава 28

Косме и Мара делают все возможное, чтобы помочь мне привести себя в порядок в ванной комнате. Они выжимают мою пропитанную кровью одежду и бросают ее в угол. В нашей суровой комнате нет проточной воды, поэтому они протирают мою кожу оторванным куском простыни. Мой живот пульсирует, и раны, которые я себе нанесла, продолжают кровоточить, но я чувствую себя немного менее застывшей и холодной, когда Мара обвязывает вокруг меня оставшийся кусок простыни и ловко завязывает концы на моем плече.

— Когда охранники придут в следующий раз, я попрошу у них ведро воды, — говорит она.

Мы собираемся в спальной комнате. Стоят только Хакиан и Мара, остальные сидят на кроватях, ноги свешиваются над полом. Теперь мы легко размещаемся, без одного человека.

Хакиан решается нарушить молчание:

— Мы можем одолеть охранников. Нас восемь. У нас есть нож.

— Слишком маленький дверной проем. Нам надо их сокрушить, а им — всего лишь держать нас внутри. И без оружия…

Голос Косме тверд, слез в глазах нет. Я сжимаю зубы от неправильности того, что она может игнорировать потерю брата, когда я едва дышу от горя.

— А если заманить одного из охранников внутрь? — предлагает Бенито.

— Или даже двоих, — кивает Хакиан. — Не думаю, что нас охраняет больше четырех за раз. Таким образом, половина привлекает охранников, половина — штурмует выход.

— Без жертв не обойдется, — говорит Косме. — У них есть оружие. У нас нет.

В смятении мы смотрим друг на друга. Она, конечно, права, и после этого дня перспектива потерь предстает перед нами невероятно реальной.

— Пора, — шепчет Косме. — Объявить о себе перед князем.

Но ее голова опущена, и кулак, вцепившийся в одеяло, побелел. Я понимаю, что она ненавидит его. Это не антипатия, не дискомфорт и не стыд, это бушующая ненависть с примесью страха.

— Это может ухудшить ситуацию, — говорит Хакиан. — Что он сделает, узнав, что его дочь предала его и присоединилась к Мальфицио?

— Не надо, Косме, — шепчу я. Я смотрю на пол, на свои босые ноги, на цепляющиеся за край потертого ковра пальцы. Но я чувствую, что все они смотрят на меня. — Тревиньо блефует. Инвьерны двинутся на него из-за нашего яда, и он пытается обезопасить себя, предлагая им Мальфицио. Но им не нужен Мальфицио, им нужен мой Божественный камень.

— Но ты не можешь сдаться им, — говорит Косме, приседая передо мной.

Я чуть не смеюсь.

— Когда вы похитили меня и еще не были уверены, что я могу помочь вам, ты сама хотела вырезать из меня камень, помнишь?

У нее перехватывает дыхание.

— Умберто защитил тебя, — шепчет она. — Пусть это будет не зря.

На миг черное облако печали застит мне глаза. Это будет душить меня. В глазах темнеет.

— Элиза!

Я расшатываюсь и встаю с постели, чтобы походить, потому что тишина становится угрожающей. Ходьба отдается в моем раненом животе, и камень кажется более тяжелым, чем обычно. Но боль прочищает мне ум.

— Я не собираюсь сдаваться, — уверяю я их.

— Тогда что мы делаем? — спрашивает застенчивый Бертен. Ему не больше тринадцати, и он до сих пор долговяз, со слишком большими руками.

— Как и ожидается, мы с Бенито пойдем к князю. — Как странно, что я питала такое отвращение к использованию ножа против человека. Теперь я наслаждаюсь перспективой. — И завтра я убью Тревиньо.

Князь посылает нам скудный завтрак из овсяной каши и слабого вина. Я ем вместе со всеми, зная, что мне нужны силы. Спустя несколько минут я все это оставляю в ванной.

Князь зовет нас раньше, чем мы ожидали.

Нашу просьбу о воде удовлетворяют тремя ведрами. Одно мы используем, чтобы смыть кровь с одежды. Поэтому я снова одета в кожаный костюм, когда охранники приходят забрать меня и напуганного Бенито. Я смотрю на свой жилет, когда они вытаскивают меня в коридор. Влажная кожа затхло пахнет, непроницаемая, словно моя вторая кожа. Но пятна, теперь темно-коричневые, напоминают мне о моей цели, и готовят меня к тому, что я должна сделать.

Князь ожидает нас, сидя за вычурным столом. Сегодня он одет в зеленое с золотой бархатной отделкой. От этого его кожа выглядит желтее, но зато волосы его пышны как никогда. Тот же дурацкий амулет болтается у него на шее, и мой Божественный камень согревается, когда я смотрю на него.

— Леди Элиза, вы привели своего друга на смерть?

Мне нужно, чтобы он вышел из-за стола.

— Нет, конечно, нет. — Я опускаю голову в знак капитуляции. Пятно на ковре смотрит на меня, лужица охристо-красного на том месте, где Умберто умер на моих руках.

— Отлично. — Он поднимается со стула. Мое сердце колотится. — Я знаю, что послал за вами очень рано, и прошу за это прощения. Я привык держать свое слово.

Я не смотрю ему в глаза, боясь, что он прочтет в них мой план.

— Я беспокоилась, что вы измените свое решение, ваша светлость.

— Насчет чего?

— Что вы сохраните жизнь моим компаньонам, если я раскрою вам местоположение лагеря Мальфицио.

Он делает шаг ко мне с отеческой улыбкой на красивом лице.

— Как я уже сказал, я человек слова. Я вызвал вас так рано, потому что ожидаю очень важного гостя и надеюсь уладить наше дело до его приезда. Вы будете моим доказательством, понимаете, доказательством того, что я торговался за мир.

Его улыбка становится шире, черные глаза искрятся от восторга.

— Разве это не воля Господа, чтобы все люди жили в мире? Так говорит Священный текст!

И снова еще один акт поклонения Богу. Я вновь содрогаюсь, глядя на пятно на полу, чтобы скрыть свою реакцию. Интересно, что они сделали с телом. Слезы наполняют мои глаза, и я позволяю им литься. Я должна выглядеть слабой.

Он делает еще один шаг вперед.

— Так что теперь вы расскажете мне, где вы прятались все это время.

Я думаю о маленьком ножике Хакиана, спрятанном в моем сапоге. Тревиньо почти подошел достаточно близко.

— Леди Элиза? Если вы продолжите молчать, ваш друг умрет.

С тревогой я понимаю, что он не собирается подходить ближе. Поэтому я дергаюсь и падаю перед ним на колени. Позади себя я слышу звук обнажаемого меча.

— О, ваша светлость! — я рыдаю. Слезы текут так легко. — Мне нужно услышать это от вас!

— Что услышать от меня? — Он хотя бы не отходит.

Теперь я обращаю внимание на кинжалы на внешней стороне голенищ его сапог. Их лезвия больше того, что у меня.

— Скажите мне, что пощадите моих друзей, когда я все расскажу вам.

В отчаянии я хватаю его лодыжки. Я подтягиваю правую ногу вперед, чтобы использовать ее как рычаг.

В дверь стучат. Страж что-то говорит князю, но я не слушаю. Я кладу руки на его икры, поближе к рукоятям кинжалов.

— Да, да, — радостно говорит князь. — Впустите его, он будет рад стать свидетелем этой сцены, я уверен.

Я вырываю кинжалы из ножен и бросаюсь вверх. Князь не успевает моргнуть, как лезвия оказываются у его горла, как раз под его прекрасным подбородком.

— Не двигайся, — рычу я. — Даже не думай об этом. Прикажи охранникам отойти от Бенито, не то я перережу тебе горло.

Его огромный кулон подмигивает мне. Трудно отвести взгляд от этого грубо обработанного золота.

— Ты не воин, — говорит он, но я вижу страх в его глазах, ибо я поймала его в ловушку, прижав к столу.

— Ты помнишь, как мой друг истекал кровью на твоем ковре? Помнишь, как его глаза помутнели, словно бракованный драгоценный камень?

Тревиньо среднего роста, как и я, и хрупкой комплекции.

А вот я не хрупкая. Я нажимаю коленом ему в пах и лезвием — на его горло. Он раскрывает рот. Закрывает.

— Делай, как она сказала. Отойдите от мальчика.

Его верхняя губа дрожит, в глазах страх. Хотела бы я видеть, как он съеживается. Но мне просто противно.

— Прикажи освободить моих друзей.

— Исполняйте, — шипит он. — Немедленно!

Я слышу шаги, как минимум один страж покинул кабинет.

Я знаю, что на самом деле страж не будет освобождать моих друзей. У меня не так много времени; скоро он вернется с подмогой, и мою спину пронзит стрела. Или длинный меч.

— Инвьерны уже знают, что ты здесь, — ласково говорит князь. — Я мог бы помочь тебе скрыться.

Может, мне стоит притвориться, что я слушаю его, просто чтобы выиграть время и придумать, как освободить друзей, пока я не умерла.

Другой голос раздается у меня за спиной:

— В этом нет необходимости.

Я так удивлена, что кинжал подрагивает в моей руке. Я знаю этот голос. Глубокий и уверенный. Такой знакомый…

— Это тот мятежный лидер, о котором вы говорили?

Я не решаюсь отпустить князя, чтобы встретиться с этой новой угрозой.

Князь сглатывает, комок у него в горле опускается прямо под моими кинжалами.

— Да.

Я слышу шепот скользящего в ножнах меча. Вот, думаю я. Пора убивать князя, пока есть возможность.

— Я заберу это, ваше высочество, — говорит голос. Меч ложится на мой кинжал с тихим звоном. Крошечная капля алого набухает в месте, где металл встречается со светлой кожей князя.

Мое сердце неистово колотится, но я заставляю руки расслабиться, опустить кинжалы. Кто-то спасает меня. Кто-то, обратившийся ко мне «ваше высочество».

Я делаю шаг назад, держа кинжалы в опущенных руках, и смотрю на своего спасителя.

— Здравствуйте, Элиза, — говорит лорд Гектор, безжалостно глядя на Тревиньо. — Я годами ждал повода приложить меч к горлу Его Светлости, так что теперь я в долгу перед вами.

Весь страх, вся злость покидают мое тело. Спотыкаясь, я иду к лорду Гектору и обнимаю его.

— Осторожней с кинжалами, — говорит он, неловко похлопывая меня по спине свободной рукой.

— Почему вы это делаете? — восклицает князь. — Она — предатель!

Рука лорда Гектора ложится на мою растрепавшуюся косу. Его пальцы застывают на мгновение, нащупав липкую сухость в волосах.

— Элиза не предатель, — говорит он. — На самом деле, я думаю, что Его Величество будет немало шокирован тем, что вы держали в плену его супругу.

Только теперь мне в голову приходит задаться вопросом, что делает личный страж моего супруга здесь, так далеко от Бризадульче.

Я хочу, чтобы князя Тревиньо посадили в его же тюрьму. Лорд Гектор терпеливо объясняет мне, что было бы лучше содержать его под домашним арестом, в окружении лишь его свиты.

— Хоть мы и действуем от имени Его Величества, нам все еще нужна поддержка людей Тревиньо.

— То есть мы будем относиться к нему с уважением, — заключает Бенито. Взгляд, которым он смотрит на лорда Гектора, светится обожанием героя.

Я знаю, что они правы. Но до того как дверь закроется перед багровым лицом князя, меня охватывает почти непреодолимое желание хотя бы ударить его. Я ограничиваюсь тем, что срываю медальон с его шеи.

Гектор удивленно смотрит на меня.

— Этот амулет, — объясняю я, — кажется мне знакомым. Мой Божественный камень нагревается каждый раз, как я смотрю на него.

— Он некрасивый, — говорит Бенито.

— Да. Не представляю, почему наш щеголь-князь решил его носить.

Амулет тяжело покоится в моей ладони, и четыре лепестка кажутся недоделанными, грубыми.

Лорд Гектор дает указания охранникам. Затем он берет мою руку, в то время как Бенито отстает, и я вспоминаю тот день давным-давно, когда он проводил для меня и Химены экскурсию по дворцу моего супруга.

— Итак, ваше высочество, вы должны сказать мне, как именно получилось, что вы оказались здесь, — настаивает он. — И как вы стали такой… смелой с князем.

Мы с ним так давно говорили последний раз, и я не могу понять, есть ли в его голосе нотки восхищения.

Поначалу я сомневаюсь, потому что не хочу, чтобы мои друзья были наказаны за то, что похитили меня. Но я измождена и знаю, что рано или поздно он узнает правду. Так что я рассказываю ему о похищении, о переходе через пустыню и откровении, что война уже идет. Я объясняю, как я научилась понимать своих похитителей и стала их уважать. Рассказываю, что изучала «Откровение» Гомера и что собрала Мальфицио из беженцев-сирот. Его челюсть медленно опускается, когда я рассказываю о своем плену у Инвьернов, как я убила анимага и забрала его амулет, вскарабкалась по скале и использовала Божественный камень, чтобы найти безопасный путь. И когда я начинаю объяснять наш план отравить предательские обозы Тревиньо, он останавливается посреди коридора.

— Это были вы?

Я внимательно изучаю геометрический орнамент на полу.

— Элиза?

Я вздыхаю.

— Да. Мы надеялись навязать князю войну. Но план не сработал. Нас схватили, Умб… мой друг был убит.

Мой голос слишком бесцветен, чтобы я могла кого-то обмануть. Я смотрю на него, ожидая увидеть тот же пылающий интеллект, который я помню. Конечно, его зрачки как будто кружатся, пока он обдумывает мои слова, делает выводы.

Мы продолжаем идти.

— Химена и Никандро никогда не теряли надежды, вы знаете, — говорит он мягко. С его стороны очень правильно сменить тему, но, услышав имя своей нянюшки, я не могу сдержать слез. — Они настаивали на том, что вы живы. Химена была уверена, что Аринья имеет отношение к вашему исчезновению.

Ах, как много у меня вопросов! Я хочу знать все о Химене, и отце Никандро, и маленьком Розарио. Даже об Алехандро. Но мы уже подошли к комнате, где содержатся мои товарищи. Охранники смотрят на нас с подозрением, пока не замечают фистулу с королевской печатью на плече Гектора. Они немедленно выпрямляются, а королевский страж заявляет:

— Приказом Его Величества короля Алехандро де Вега освободить заключенных!

Спеша подчиниться, они натыкаются друг на друга. Дверь открывается. При виде живых меня и Бенито, опасения моих спутников переходят в осторожную надежду.

Я быстро представляю всех друг другу. Все ведут себя предельно вежливо, несмотря на немые вопросы в их глазах, хотя Косме выглядит готовой броситься к двери в любой момент. В конце концов, ведь она похитила меня.

— Рад снова видеть тебя, Косме, — говорит, улыбаясь, лорд Гектор.

Она расслабляется с видимым облегчением и что-то бормочет в ответ.

Гектор осматривает наше суровое помещение, потом выглядывает из двери.

— Найдите подобающие покои в гостевом крыле, — приказывает он. — Я хочу, чтобы они были расположены так близко к моей комнате, как это возможно.

Он поворачивается к нам спиной.

— Увидимся, как только все будет улажено и все приведут себя в порядок. У нас есть много тем для обсуждения.

Гектор сам сопровождает меня.

— У меня уже есть комната для вас, — говорит он.

Я пожимаю плечами. После перехода через пустыню любая комната сгодится.

— Гектор, когда мы были в кабинете князя, вы сказали ему, что я супруга короля.

— Да.

— Это больше не секрет?

— Король сделал заявление. Сезон бурь закончился, торговля с Оровалле возобновилась — у него не было выбора.

Я должна бы радоваться тому, что он наконец признал наш брак. Но я ничего не чувствую.

— А… как он? — спрашиваю я тихим голосом. Кажется, это правильно, чтобы жена интересовалась мужем.

Мы останавливаемся снаружи тяжелой двери. Гектор смотрит на меня с сочувствием.

— Он в порядке, Элиза. Занят стратегией войны. Уверен, беспокоится о вас. Но он в порядке.

Он стучит в дверь.

Я смотрю на него, удивленная тем, что он стучит в дверь комнаты, которую выбрал для меня. Он улыбается.

— Она настаивала на том, чтобы ехать. Она была так уверена в том, что Аринья и ее отец замешана в вашем исчезновении.

Я только начинаю обдумывать сказанное им, как дверь открывается и Химена выглядывает наружу. Мое сердце тает, когда моя нянюшка таращится на меня. Ее седые волосы побелели на висках, щеки стали более заметны, морщины вокруг глаз углубились. Она закрывает пальцами рот, из глаз текут слезы.

— Элиза, — выдыхает она. — Солнышко.

Она обхватывает меня и вводит в комнату.

Я уже забыла, каково это — быть избалованной. Это удивительная вещь, откинуться в расслабляющее тепло, пока кто-то разминает тебе плечи, мылит голову, увлажняет кожу отварами трав. Она протирает меня полотенцем и заворачивает в мягкое платье, прежде чем усадить на край кровати, чтобы заняться моими волосами. Я закрываю глаза, наслаждаясь случайными прикосновениями волос к шее.

— Ты получила мое сообщение? — спрашиваю я.

— Какое сообщение?

Я чувствую потягивание, когда она втирает масло подсолнечника в концы моих волос.

— Несколько недель назад я послала тебе записку, чтобы ты знала, что я в порядке.

— Я покинула Бризадульче больше месяца назад.

— О.

— Та одежда, что была на тебе, — спокойно говорит Химена. — Она вся в крови.

Она продолжает ритмично расчесывать волосы.

Я не смею раскрыть глаза и делаю паузу, прежде чем ответить.

— Да, — только и говорю я. — Химена, я ведь могу рассказать тебе об этом позже?

— Конечно, солнышко.

Она так нежно орудует щеткой, вытягивая волосы, будто ощущение моих волос на ее руке приносит ей огромное наслаждение.

— Ты изменилась, — говорит она без тени обвинения в голосе.

Да. Во многих отношениях. Я решила указать на очевидное.

— Пустыня высосала из меня немного плоти.

— Нет, — ее движения замедляются. — Да, я хотела сказать. Но это не все. Ты иначе держишься. Иначе двигаешься.

Она быстро заплетает мои волосы, потом помогает одеться в зеленое платье, заказанное из кладовой. Оно немного велико в талии, мешковато вокруг груди и довольно прохладно после моего кожаного костюма. Но выражение лица Химены, увидевшей меня в этом платье, заставляет умолкнуть все жалобы.

Охранник приходит, чтобы сопроводить меня в покои лорда Гектора. Прежде чем выпустить меня за дверь, Химена хватает меня и прижимает к себе. Я улыбаюсь ей в волосы.

— У нас будет целая ночь, чтобы наверстать упущенное. И завтра целый день.

Она отпускает меня и отходит, высоко подняв подбородок.

— Да, и я хочу услышать каждую деталь. Пока тебя не будет, я попробую найти еще одежду.

Я бросаю взгляд на рюкзак, брошенный у камина. Все, что мне нужно, находится в нем: дополнительная верхняя одежда, нож, огниво, смена белья. Но, видимо, мне снова придется быть принцессой.

— Спасибо, Химена. Скоро увидимся.

Комната Гектора всего в двух дверях от моей. Когда я вхожу, я вижу, что мои пустынные спутники и его собственные стражи расселись на подушках по всей комнате. Они глазеют на меня, поскольку я единственная наряжена в придворное платье. Остальные выбрали более новые, чистые версии своей обычной пустынной одежды. Взгляд Мары гаснет, Хакиан смотрит на свои колени. Я вхожу, ощущая напряжение, которого не понимаю.

Гектор склоняет голову в знак приветствия.

— Теперь, когда принцесса здесь, мы можем начать.

Я сажусь на подушке рядом с Косме, прежде чем сказать:

— Лорд Гектор, вы могли бы начать с объяснения, почему вы здесь, в Басагуане? Я думала, что личная охрана короля не покидает его.

— Не всегда. Его Величество приказал эвакуировать владения Тревиньо вскоре после вашего исчезновения, — говорит он с каменным лицом. — Он предложил убежище за стенами Бризадульче всему местному населению. Но князь отказался.

— Тревиньо полагал, что заключил мирный договор, — говорит Косме.

Гектор кивает.

— Так он сообщил в послании, которое мы получили. Княгиня Аринья потратила много сил, стараясь убедить короля в том, что слова ее отца — правда. Его Величество долгое время не решался действовать. В конце концов другой советник одержал верх, и он послал меня лично наблюдать за эвакуацией. Ему нужно было послать члена Совета, кто имел бы власть над землями князя, если бы это понадобилось. Княгиня Аринья и я были единственными доступными членами Совета. Я приехал только вчера.

— И вчера князь сказал вам, что нашел способ заключить мир раз и навсегда, — говорю я.

— Да. Он сказал, что захватил лидера бунтовщиков и предателей. — Лорд Гектор улыбается, отчего его усы шевелятся. — И что этого человека очень хотят заполучить анимаги. Он думал, что если предложит вас Инвьернам в качестве жеста доброй воли, они могут возобновить торговлю и переговоры. По-видимому, имел место некий инцидент, разрушивший более ранние договоренности. Что-то насчет поставок отравленной еды.

Мои спутники озабоченно переглядываются, не понимая веселья, проскальзывающего в глазах Гектора.

— Блестящий план, блестяще исполненный, — наконец признает он, кивая в знак уважения. — Думаю, он сыграет нам на руку.

— А что дальше? — спрашивает Косме. — Думаю, мы должны отправить сообщение Алентину и Мальфицио и сказать…

Раздается стук в дверь.

— Лорд Гектор? — зовет приглушенный голос. — Это капитан Лючио.

Лорд Гектор озабоченно сдвигает брови, шагает к двери и распахивает ее.

— Капитан?

Мне ничего не видно из-за широких плеч Гектора, но я слышу голос капитана, ясный и четкий, когда он объявляет:

— Мы только что получили известие, милорд. Армия Инвьернов выступила в поход против Джойи Д'Арена.