Книга Лазури

Часть III

Коракс

Плетения по-прежнему блокируют боль, но в их движении видна замедленная обреченность. Слишком много силы истрачено, слишком истощены все доступные несовершенному телу резервы — и во вращении красных знаков ясно читается приговор. Они требуют сбросить балласт, отсечь лишнее, спасти жизнь, мою и свою, но до тех пор, пока у них нет права решать за меня, я мог быть спокоен.

Поставить все на кон, бороться до конца — раньше я таким не был. Но раньше мне не представлялась альтернатива между осмысленной смертью и растительной жизнью. После того, что я делал и видел, догнивать долгие годы оставшейся жизни в чужом мире, лишившись не только магии, но и простых человеческих возможностей было невозможно. Поэтому у меня был план, простой и безумный, как и все остальные. У меня было, что предложить Соу напоследок.

Ключ был тяжел для серебряных нитей, но я держал его крепко, словно священную реликвию. Повернуть его без пальцев тоже было непросто, но это казалось лишь еще одним испытанием. Крррум-тум-тум-тум — заговорила собачка на пружине, вззззз — отозвались тонкие шестеренки, трррак-так-так-так — Соусейсеки зашевелилась, поднимаясь, потягиваясь, словно после долгого сна, и не успев открыть глаза, очутилась в объятиях плачущей Суисейсеки. Та быстро и сбивчиво говорила ей что-то, удвоенно сдабривая все выражения своим вечным "десу", но глаза Соу не отрывались от кровавой простыни и ныряющих в соленую воду тончайших нитей серебра, от красных кругов и скрывавшегося за ними лица.

— Мастер! — и мягко, но уверенно отстранив Суисейсеки, она бросилась ко мне, наткнувшись на алую преграду, — Что с тобой, мастер?!

— Теперь все хорошо, Соу, теперь все уже хорошо. Главное позади.

— Что позади? Что с твоим… — она замерла, разглядев, как серебряные нити деловито перебирают плоть, выискивая невосстановимые места. — Как это случилось?

— Мы не успели сбежать до того, как Мегу проснулась.

— Мы? Но я, — она окинула взглядом свои руки, — не вижу на себе никаких следов!

— Джун постарался на славу. Скажи ему спасибо, пожалуй.

— Ну не то, чтобы я сильно помог на самом деле, — смутился он, — после того, как ты сделал те перчатки из собственной кожи и…

— Что-что сделал? — голос Соусейсеки резко похолодел, — Из чего, говоришь, перчатки и зачем?

— Ну, это самое, — Джун, кажется, понял, как проговорился, — твои, э-э, осколки не соединялись чужими руками, и он, ну, снял свою кожу и из нее и этого, истинного серебра, сделал перчатки, а я, потом, уже и с тобой…

— Мастер, зачем?!

— Ты знаешь. Мне недолго теперь осталось, но и это нам на руку. Есть одна идея…

— Но ведь плетения тебя вылечат, зачем ты говоришь такое?

— Не вылечат. Я иссяк, выложился, и они могут только задержать конец, они и машина старого часовщика. У нас будет достаточно времени на подготовку.

— Если бы не твои раны, я бы выбила из тебя эту дурь, — Соусейсеки пыталась казаться серьезной, но слезы накатывались на ее разноцветные глаза, — но сейчас могу только просить — брось эти мысли! Брось все, только живи!

— А я хотел оказать тебе последнюю услугу, выполнить обещание.

— Не нужно обещаний, не нужно…

— Мой сон мог бы стать кораблем для путешествия к Отцу. Все равно на большее он уже не годится.

— Ты еще что-то скрываешь, еще какую-то глупость, которую успел сделать?

— Я достал серебро для рукавиц из наружного сна, и скоро утрачу власть над тем уголком души, который облюбовал.

— И туда хлынет Море, да? Ты все же невыносим, мастер. Но я отказываюсь от твоего предложения.

— Но почему? Ты же знаешь, что мне нет смысла жить в таком состоянии?

— У меня есть другое предложение. То, о котором ты, в своем хитроумии, мог бы подумать в первую очередь.

— Соусейсеки?

— У тебя есть время попрощаться со всеми, пока Мотохару-сан закончит приготовления. Ты, наверное, долго их не увидишь, как и я.

— Что ты задумала, Соу? Не томи душу, рассказывай!

— Завтра, во сне, ты все поймешь — или раньше, если не глуп. Отдыхай и собирайся с силами — они нам понадобятся.

Антракс

Строчки цифр быстро заполняли колонки таблицы. Новая клавиатура весело пощелкивала клавишами. Не сбиться бы, дьявол забодай! Так, так… тут все верно… так… а тут что за ересь? Не может такого быть. Надо звякнуть ихнему менеджеру, пускай холопам шею намылит. Все лучше, чем мне. Сводим дебет… сводим кредит… баланс… все!

Я откинулся в кресле и вытер со лба несуществующий трудовой пот. Когда я оставил Энджу на волнах Несбывшегося и вернулся в свою квартиру, первым мне бросился в глаза огонек автоответчика. Наниматель в крайне невежливой форме напоминал, что до сдачи отчетности три дня, а у меня еще и конь не валялся. Действительно, пора было наконец позаботиться о средствах к существованию — дело делом, а кушать и платить за квартиру надо. Все-таки у нас тут не Япония, да и заботливой старшей сестры у меня отродясь не водилось. Джуну в этом плане подфартило больше. Пришлось вкалывать в ударном темпе, чтобы завершить работу, на которую требовалась неделя, за два дня.

Загрузив результаты в письмо, я отправил его нынешнему шефу. Бухгалтер-фрилансер — амплуа довольно дикое, на такой должности нужно иметь надежных людей, но мне каким-то образом раз за разом удавалось находить халтурку, дававшую средства к существованию. Сильно подозреваю, что все мои работодатели занимались какими-то темными делишками. Предположение бредовое и ни на чем не основанное, но прицепилось прочно. М-да.

С тех пор, как я вошел в зеркало, следуя за духом, в плотном мире прошло две недели. Не знаю, как долго я искал кукольника, но убеждать мне его пришлось никак не меньше десяти дней. Упертый, гад. И выносливый. Я ничуть не сомневался, что последствия нашей задушевной беседы заживут на нем, как на собаке. Надо держать ухо востро — кто знает, что он попробует выкинуть? С другой стороны, гарантия его послушания покачивалась у меня в кармане. Нет, сделает все, как я велю, никуда не денется. Дерево, стекло и шелк — очень непрочные материалы. Один раз он уже мог в этом убедиться.

Навестить его имело смысл только дня через три. Как ни крути, работенка ему предстояла жаркая. Джун-старший вытаскивал детали по одной за ночь, а то и по две, но недоделка на семь дней мне была не нужна. Все лучшее отдают богам. Или богиням. Да.

Значит, у меня пока есть масса свободного времени. Как его потратить? Предпринять еще одну атаку на врага? Бессмысленно. Я все еще ничем не мог доказать свою полезность ей. Возможно, я действительно фанатик, как утверждает Лаплас, но все-таки не полный дурак. Надо было выждать, последить за событиями, если потребуется — предпринять какое-нибудь косвенное действие. Но о новой лобовой атаке не следовало и помышлять.

Шрамы от перьев на моих плечах и груди горели адским пламенем. Скоро, очень скоро мой кровник получит по заслугам, а она наконец вернет себе свое истинное «я». И пусть мне приходится таиться, действовать втихаря, выжидать — когда речь идет о мести, любой, самый долгий срок превращается в «скоро». Месть воистину следует подавать холодной, и я наконец усвоил это для себя. Важна не стремительность, а неотвратимость наказания. Вот так.

Было и еще кое-что. Сегодня, раскрыв настежь окно и вдохнув холодный ветер, я вдруг ощутил, что соскучился по своему городу. За окном покачивали в густом тумане ветвями в белых рукавах тополя и вязы, летом превращавшие степь за окном до самой реки в темно-зеленое море, в котором высились острова хрущёвок. Предрассветное небо было мягко-серым, полным предчувствия загадки сна. Ветер овевал мои лицо и грудь. Я знал его имя, он когда-то знал мое — между нами однажды случилось такое, о чем не рассказывают даже близким друзьям. Отважная и веселая западная красавица, королева воздуха с коротким, нежно шелестящим именем некогда встала между нами — и выбрала меня. Много воды утекло с тех пор, и к тому моменту, когда я впервые увидел белоснежные волосы и алые глаза, наивная юношеская любовь между человеком и ветром уже давно превратилась в добрую и крепкую дружбу без романтики и ревности. Восточный ветер простил меня, а я его. Но он помнил. Как помнил и я. Такое нельзя забыть.

Навестим старых знакомых?

Никаких людей, разумеется. Я никогда не был хикки, да и нельзя им быть в нашей стране, где контактировать с людьми и хотя бы изредка выходить из дому не просто важно, а жизненно необходимо. У меня были знакомые, несколько приятелей и даже один друг, с которым мы уже месяц даже не созванивались. И нарушать молчание я не собирался. Почему? Сперва просто не собирался, и все. Потом я понял, почему именно. Нет более крепких оков среди тех, что кует нам мир, чем друзья-приятели, верные и надежные. Каждая секунда в их обществе, каждое их слово будут пить из меня решимость, навевая бросить все, вернуться к людям, в общество, забыть ее и жить, как все. Решимости у меня хватило бы на десятерых, мир обожрался бы ей до несварения желудка — но кому приятно играть роль скотины для вампира? Нет уж. Только туман. Только фонари.

В глубине серой стены облаков зажглось слабое сияние. На соседней улице проехала одинокая машина. Через несколько минут во дворе хлопнула дверь. Город сонно потягивался, стряхивая дрёму. Следовало насладиться тишиной утра как можно скорее. Я выключил компьютер, оделся, сунул в карман новую пачку дымных палочек и вышел на улицу.

Мне в лицо ударил порыв ледяного ветра, но я прошептал имя, как пароль, и его струи сразу стали мягкими и прохладными, лишь чуть поеживая кожу. Здравствуй, вечно юная старая подруга. Двери моего дома выходили на запад. Воспринимайте это, как хотите. Лучше всего — просто как данность.

Я пошел по переулку, молча разговаривая с ветром. Туман был великолепен: желтые окна домов будто висели в воздухе без всякой опоры, выделяясь на фоне серого неба ровными квадратами. Настоящий зимний туман, в первый раз за долгое время. Не угрюмая мгла Н-поля Энджу или ядовитые сумерки Пада. Прекрасно.

На автобусной остановке было тихо и безлюдно. Как обычно в это время суток. Ветер гнал вдоль улицы бумагу, огрызки и прочий сор, брезгливо шаркая ими по корочке льда. Я прислонился к столбу и закурил. Куда-то увезет меня сегодня первая машина? Не знаю. Пусть это будет моим подарком самому себе.

Вдруг в проулке у меня за спиной раздались быстрые шаги. Мимо меня пробежала невысокая девушка в черной шубке. Резко остановившись, она оперлась о стену ларька. Плечи ее быстро вздымались и опадали. Русые волосы, выбившиеся из-под черной шапочки, разметались по плечам и спине.

Отдышавшись, она развернулась и, не глядя на меня, подошла к бордюру проезжей части. Я искоса посмотрел на нее, выдыхая дым. Такие лица были у Дианы Челлини и Афродиты Милосской — навеки окаменевшие в неподвижности красоты. Чем-то очень расстроена. Яркий свет фонаря явственно вычерчивал на бледной коже замерзающие мокрые дорожки. Еще одна маленькая тайна большого города, которую я никогда не узнаю.

В конце улицы показалась желтая маршрутка. Я поднял руку. Окурок полетел в урну. Визгливо затормозив, обшарпанное чудище остановилось в трех метрах. Номер было не разглядеть в тумане — двузначный, кажется. Пусть будет двузначный.

Девушка, повернувшись всем телом, как танковая башня, вгляделась в светлеющий полумрак и сорвалась с места, почти мгновенно исчезнув внутри колесницы наемника частного капитала. Я тоже забрался внутрь. В эмалированном брюхе «газели» было куда холоднее, чем снаружи. Водитель, битюговатого вида усатый дядя в очках, молча протянул клешнястую лапу. Мы по очереди положили в нее по десятке и уселись рядом, стараясь собрать хоть немного тепла.

За окном проплывали нечеткие силуэты домов и деревьев. Я молча смотрел в туман, слыша, как за плечом у меня глубокое дыхание вновь переходит в тихие всхлипы. Водила завозился у себя за перегородкой, чем-то щелкнул, и в салоне забились и захохотали вопли современных монстров эстрады. Тьфу, черт побери. Вытащив из кармана наушники, я поставил звуковую завесу Шевчуком.

Коронована луной,

Как начало, высока,

Как победа, не со мной,

Как надежда, нелегка,

За окном стеной метель —

Жизнь по горло занесло,

Сорвало финал с петель,

Да поело все тепло…

В тумане взметнулось и поплыло белое покрывало, рассыпаясь мириадами снежных брызг. Дома и деревья начали смазываться. Водятел громко выругался, заскрипели дворники. Я прибавил громкость.

Играй, как можешь, сыграй,

Закрой глаза и вернись,

Не пропади, но растай

Да колее поклонись;

Мое окно отогрей,

Пусти по полю весной,

Не доживи, но созрей –

И будешь вечно со мной…

Метель вершила свой танец. Город плыл вокруг неподвижного желтого островка. Девушка плакала. Шофер барабанил руками по рулю и мычал в такт своим надрывающимся кумирам. Я молчал.

Танцуй, моя подруга. Вертись в вихре снежного платья. Я буду тебе играть.

Что же, вьюга, наливай –

Выпьем время натощак.

Я спою — ты в такт пролай

О затерянных вещах…

Слева от меня послышалось что-то невнятно произнесенное тихим голосом, и машина затормозила. Почему бы не выйти здесь, в самом деле.

Летящий снег принял меня в свои мягкие объятья. Черная шубка мелькнула перед глазами, послышался мерный стук каблучков по льду. В этой части города я прежде не бывал. Я пошел вперед, глядя в пространство, вдыхая музыку вместе с ветром и едва замечая, что цоканье каблучков не удаляется, а вроде бы даже наоборот. Я дослушивал уже вторую песню, когда увесистый булыжник, просвистевший мимо виска, радикальнейшим образом привел меня в чувство.

Освещенная тускнеющим светом фонаря, передо мной стояла та девушка, и в руке у нее была внушительных размеров острая ледышка. Замерзшие слезы алмазными огоньками усеивали кожу вокруг полыхающих гневом глаз.

Я вынул наушники из ушей и непонимающе уставился на нее.

— Чего ты за мной ходишь? — яростно крикнула она. — Маньяк, что ли, до хрена? А ну отваливай!

— Чего? — заморгал я.

— Того! Заворачивай оглобли и дуй куда подальше!

Веселые дела, ничего не скажешь.

— Я не маньяк. Я просто гуляю.

— Гуляешь? Мы прошли уже пять дворов в разные стороны! Бреши больше! Развелось уродов!

— Честное слово…

— Знаем таких честных! Иди куда шел, добром говорю! Знаешь, кто у меня муж?

Дерьма всем полную бадью. Я почувствовал, что закипаю. Очарование прогулки было безнадежно испорчено. Метель снова стала простым холодным потоком, туман — обычной испарившейся водой. За такое мне всегда хотелось убивать.

— В общем, так, — тихо и яростно произнес я. — Я не знаю, кто вы такая, не знаю, что и с какого хрена себе вообразили и что именно вам скребет задницу. И знать не хочу. Я просто вышел на прогулку. Вы хотели мне ее испортить? Мои поздравления, вам это удалось. Хорошего утра.

Обойдя ее, я пошел, куда глаза глядят. Вокруг действительно был какой-то унылый двор, без малейших признаков деревьев или кустов. Лирического настроения как не бывало, на душе было мерзко. Потерявшая волшебность музыка сиротливо шуршала в болтавшихся на шее наушниках. Дура ненормальная. Истеричка несчастная. Всю романтику к дьяволу изхезала. Западная королева сочувственно взъерошила мне волосы. Одна ты меня сегодня понимаешь.

— Погоди… Подождите!

Я оглянулся через плечо. Она по-прежнему стояла на месте, возвращая к груди руку медленным движением. Ледышка валялась на земле.

— Вы что-нибудь еще хотите мне сказать?

— Вы что, собираетесь гулять в такой буран? Без шапки?

— А что, теперь это наказуемо по закону?

— Нет, но…

— Как мило! Послушайте, если вас это так уж интересует, гулять я больше не намерен. Я собираюсь найти выход из этого гадюшника, сесть на автобус и поехать домой. Там я сяду за работу и буду заниматься ей весь день. Потом я лягу спать. Ваше любопытство удовлетворено? Желаю удачи.

— Да подождите же! Что вы как порох, в самом деле! Ох… — она с силой провела ладонями по лицу. — Я прошу у вас прощения за свою бестактность. У каждого есть свои радости, конечно. Я дико извиняюсь, я понимаю, вы обиделись, но вас же менингит хватит, в такую погоду даже бомжей с вокзалов не гоняют… Может, зайдете ко мне и переждете?

Цундере какая-то. Столь быстрый переход от враждебности к доверчивому смущению казался невероятным. Теперь она выглядела искренне виноватой. Я задумался. Почему бы и нет, в самом деле? Настрой уже было не поймать, утро бесповоротно стало просто началом скучного дня, а визит к, чего уж греха таить, довольно красивой незнакомке все-таки тянул на небольшое приключение.

— А муж не будет против?

— Да какой там муж… Я не замужем. Заходите, чаю попьем.

— Если вы настаиваете — не откажусь.

Ее звали Наташа. Наталья Дмитриевна, точнее. Фамилию она мне не сказала, а спрашивать я не стал. Своего имени я ей тоже не открыл, хотя она явно ждала этого. Сняв шубку, она оказалась маленькой русоволосой улыбчивой девушкой, не то чтобы толстой, даже не полной, а, как говорила моя бабушка, «в теле». Мне, впрочем, никогда и не нравились пересушенные или даже просто слишком тонкие девицы, которых сразу хотелось для начала как следует откормить. Разумеется, никакого мужского или платонического интереса она у меня не вызывала, нельзя делить сердце пополам, но с красивой женщиной всегда приятнее общаться, чем с некрасивой. Потянет на афоризм, интересно?

Чашку, из которой я пил, украшала гордая фигура грозно нахмурившегося и сыплющего искрами из щек отважного покемона Пикачу. Забавно — в своем роде, это была уже реликвия, почти антиквариат. Времена, когда у нас в стране усиленно форсили этот бесконечный «Наруто» для любителей природы, миновали много лет назад, а вместе с анимешкой ушли в небытие и товары, ради которых шла раскрутка. На мой вопрос Наташа, смущенно зардевшись, созналась, что в детстве была знатной покеманкой и собирала все связанное с карманными монстрами. Рисунок был редким, необычным — как правило, на сопутствующие товары лепят жизнерадостных и оптимистически улыбающихся героев. Когда я намекнул, что на еБэе такую чашечку можно продать за неплохие деньги, она звонко рассмеялась и перевела разговор на другое.

Мы сидели на кухне, за расхлябанным столом, и болтали о всякой ерунде. Я без всякого смущения хрустел печеньем из хлебницы — впрочем, она и не протестовала. Кухонька была милая, со вкусом обставленная самодельными безделушками, правда, места в ней явно было маловато. Впрочем, нам его хватало.

— Я еще раз извиняюсь, с моей стороны это было совершенное свинство. Недавно подругу изнасиловали прямо на улице, вот и трясемся все. Да и вообще напряг в последнее время страшный: работа, учеба… Вы кто по профессии?

— Да как вам сказать… Разные имею. Сейчас зарабатываю фрилансом. Курсы бухучета пригодились. Забавно. Записывался-то я на них в институте просто для галочки.

— Действительно, забавно. А я медсестра. На нашем УПК училась. Хотела поступать на дизайнера в строительный, но знакомые отговорили.

— Отчего же так?

— Там основные предметы все на рисовании да на лепке построены. Не то чтобы рисовать совсем не умею, но школ с уклоном не заканчивала. А тут, к тому же, строгих стандартов нет, оцениваются работы, в основном, по принципу «нравится — не нравится»… Большой простор для злоупотреблений, в общем. Я ведь не Рокфеллер, чтобы за каждую сессию пятнадцать тысяч отстегивать.

— Неужели все так плохо?

— Еще не предел, между прочим. Каждый препод свое талдычит, ничто ни с чем не сходится и все гребут напропалую. Засаживают внаглую тоже. Подруга там училась, рассказывала. Ей на двух работах вкалывать приходилось, чтобы не вылететь.

— Но теперь, я надеюсь, все в порядке?

— Какое там в порядке… Кому они сейчас нужны, дизайнеры эти? Только и слава, что специалист, а на самом деле букашка с бумажкой. Вот недавно на заработки уехала, поварихой на вахтовые поселения. Жить не хуже, чем тут, а платят хорошо.

— А сейчас на кого вы учитесь, Наташа?

— Откуда вы знаете, что я учусь?

— «Работа, учеба…»

— Ой, и правда, — прыснула она. — Агротехникум заканчиваю. Уже на диплом выхожу.

— Как интересно. И какая же тема?

— «Проблемы разведения крестоцветных в Юго-Западном регионе России и методики их решения и устранения»! — гордо провозгласила она.

— Внушительно! Значит, будете устранять?

— Ага. Только лопату захвачу. Да бросьте вы, в самом деле. Никому это не надо, никто эти проблемы решать не собирается и не соберется. Сижу в библиотеке, теорию мелиорации выписываю. Погоняют, подмахнут — и гуляй, Вася, ищи работу. Единственный плюс — можно агрономом в пищевой концерн устроиться. Пищевики-то всегда нужны.

Настоящая цундере. Она нравилась мне все больше и больше. Чем-то она напоминала Суисейсеки — не внешностью, естественно, а тем самым огоньком веселой шкодливости, то и дело сверкавшим на дне ее глаз. Хотя с настоящей душевной красотой это не имело ничего общего, все-таки на нее было приятно смотреть.

Очень интересное приключение.

— Ната? — раздалось у меня за спиной, и огонек сразу угас, а ее лицо опять, как тогда, на улице, стало красивым и каменным. На нем проступила радостная улыбка — жуткая и неестественная на фоне полных горя и тревоги глаз.

В дверях кухни, потирая кулачком левый глаз, стояла девочка лет шести в синей пижаме. Русые, как у Наташи, волосенки вздыбились со сна и торчали вороньим гнездом. Насупленно глядя на нас исподлобья, она скорчила гримаску и зевнула, сладко потянувшись.

— Ната, ты не спишь? Это кто?

— Ленуська! Я же тебе сто раз говорила, что с гостями надо здороваться!

— Доброе утро, — серьезно поздоровалась со мной девочка. — Ната, я вчера твой альбом взяла порисовать. Я его порвала немножко. Ты меня накажешь?

— Ленка! Что за глупости? — у Наташи округлились глаза. — Я тебя хоть раз наказывала?

— Ни разу, — кивнуло дитя. — А надо. По телику говорят, что детям надо прививать послушание и уважение к старшим. Я же так совсем не привьюсь!

— Ну… ну я не знаю… Ну носом в угол иди стань тогда! — девушка чуть не плакала. — На десять минут!

— Хорошо, — по-прежнему серьезно согласилась Лена и, повернувшись, потопала в комнату.

Наташа беспомощно взглянула на меня. Я усиленно прикладывался к чашке, уткнув в нее глаза. Вскоре приступ неконтролируемого смеха отступил обратно в легкие.

— Славная девочка. Ваша дочь?

— Сестра. Совершенно невозможный ребенок. Мать с отцом шесть лет назад на Кавказ поехали работать, а там… Вот, мыкаюсь теперь. Целый день сидит перед телевизором и смотрит передачи, и добро бы для детей, а то — о детях. Сама себя воспитывает. Скоро и меня начнет. В детсад не ходит… — тут она осеклась.

— Не ходит? Что-то не так?

Наташа ответила не сразу, глядя в пол. Я сообразил, что сморозил бестактность. Какое мое дело, в конце концов, даже если что-то и не так? Мне, по большому счету, это было совершенно безразлично. Приключение скоро закончится, я навсегда покину этот дом, оставив за спиной его милых обитательниц и их беды. Все проходит. Зачем лезть, куда не просят?

Свинья ты, Антракс. А посади свинью за стол…

— Рак у нее, — выдохнула Наташа, словно в омут бросилась, и с непонятным страхом посмотрела на меня. Я понял, что шутки кончились. Рак — это очень серьезно. Когда раком болен взрослый, это страшно. Когда болен ребенок, это страшно вдвойне. Втройне — когда это девочка. Бедное дитя. Бедная Ната… Я наконец все понял. Ее слезы. Ее гнев на подозрительного незнакомца без шапки, способного, может быть, оставить дитя сиротой. Ее стремление затащить этого незнакомца домой на чай, чтобы наконец выговориться на собачью жизнь. Конечно, никаких матримоний на мой счет у нее не было. Я был для нее просто подушкой, в которую кричат непроглядной ночью.

Последнее меня, впрочем, совершенно не задевало.

После слов Наташи посиделка сразу стала натянутой. Я быстро допил чай и начал прощаться. Она не удерживала меня, хотя пурга за окном мела, как одержимая: в ее глазах бился темный и мутный страх, непонятное сомнение проступало сквозь него наружу. Я старательно отводил глаза.

Когда я уже обувался, на меня вдруг снизошло непонятное наитие.

— Наташа, есть ли у вас бумага и ручка?

Получив тетрадный листок и карандаш, я написал свой телефонный номер и передал ей.

— Зачем? — честно прошептала она.

— Мало ли, — загадочно ответил я. Загадочно это прозвучало, что характерно, и для меня самого. Но хуже от этого вряд ли станет.

Скомканно попрощавшись, я вышел из квартиры и начал спускаться по лестнице, распутывая провода «ушей». В первый раз за долгое время мне было стыдно.

Коракс

Изломанное трещинами небо, сквозь голубые грани которого моросит черный дождь, притягивало взгляд своей хрупкостью. Пучки причудливых трав, поднимающиеся там, где капли Моря соприкасались с землей, пугали и завораживали взгляд.

Мы с Соусейсеки сидели на ржавеющей лапе одного из терзавших землю механизмов, и его могучая спина укрывает нас от коррозийных капель. Позади остались прощания со стариками, Джуном, Суисейсеки и Суигинто. Они не знали, зачем мы здесь, да и я до сих пор не догадывался. Возможно, им показалось, что мы умрем, хотя никто не пытался остановить это. Но как бы там ни было, мы с Соусейсеки надолго выходили из игры. По моим приблизительным рассчетам, плетения и причудливый механизм старика давали моему телу не менее года жизни — достаточно много, чтобы определиться с будущим.

У нас было время даже для того, чтобы молчать, сидя под усиливающимся дождем рушащегося мира. Соу держала меня за руку, не касаясь того места, где кожа перчатки сливалась с настоящей. Почти как раньше. Почти как до того, как мы начали это безумное путешествие, как в полях за безымянным городом, где мы когда-то жили.

Ветер тихонько пел, прячась в замерших маховиках и шестернях. Шелестели капли, поднимаясь отравленными всходами, почему-то пахнущими горьким простором степей.

Как бы мы не изменились с тех пор, память о тех часах была еще сильна. Остатков моей власти хватило на то, чтобы заставить один из побегов обратиться в синюю розу, и, срезав ее серебром, я тихо положил бархатный цветок ей на колени. Прощальный подарок — или знак памяти?

— Ты почти сдался, мастер.

— Нет, не так. Я смирился. Все когда-нибудь заканчивается, жаль только, что не так, как мы хотели.

— Твое тело проживет еще достаточно долго.

— А разум? Утонет, когда стекло неба окончательно рухнет под тяжестью Моря.

— И ты будешь сидеть тут и ждать? Не верю.

— Я потрачу остаток времени на поиски знаний, способных помочь тебе в поисках Отца. По крайней мере, это будет полезно.

— Мастер, я не узнаю тебя. Ты стал совсем другим, и я даже не заметила, когда это случилось. Слабость подточила тебя изнутри, а ты молчал. И я не видела.

— Быть может, я всегда был таким?

— Нет, не таким. Но еще не поздно все исправить — ведь я садовница, верно?

— Соусейсеки, не стоит лечить умирающего от депрессии. Напрасная трата времени.

— Стоит. Она ослепила тебя, мастер. Тоска и страх не дают тебе увидеть выхода из их власти. А он рядом. Стоит только обернуться.

— Выход? Я знаю, что у меня за спиной, Соу. Это не выход, а вход, и там не лучшее место для смерти.

— Так и есть, бедный мастер. Твой ум помрачен видением неумолимой струйки песка в часах. Но я-то еще жива и кое-чему у тебя научилась.

— Чему же, Соусейсеки? Разве я мог чему-то учить?

— Хитроумию, мастер. И теперь я могу обещать — мы вылечим твой дух и плоть, не истратив и половины оставшегося времени.

— Ты подаешь мне надежду за ширмой общих фраз. Если твой план реален, то почему не открыть его сейчас?

— Чтобы твоя глупость не помешала его осуществить, мастер. Помнишь, что сказала тебе моя сестра на прощание?

— Что-то о сердце и…

— Постыдился бы забывать подобное. Она не часто такое выдает, знаешь ли.

"У тебя большое сердце, человек. Но ты наполняешь его, не глядя, и потом страдаешь от этого. Береги его, и тебе не придется больше просить нас о помощи."

— Ну и что она имела в виду? Признаться, Соу, я и не пытался разгадать эту загадку.

— Я тоже не знаю. — улыбнулась она.

Не знаешь? Но зачем вспомнила об этом сейчас? — я был удивлен и даже раздосадован такой неожиданностью.

— Чтобы отвлечь тебя от этого, — и она показала на восток, где небо начало проминаться и проседать под тяжестью Моря.

— От… черт меня побери, Соусейсеки, там же…ох нет, нет, нет! — я сорвался на крик от ярости и отчаяния.

— Да, теперь я заперта здесь вместе с тобой, мастер. Море не даст мне уйти на тропы Дерева, проход закрыт.

— Соусейсеки, зачем?!! - я почти рыдал, — Почему ты это делаешь?

— Соберись, мастер, — это прозвучало почти как "тряпка", — и открой эту чертову дверь, пока небо не рухнуло на нас. Пора отправляться.

Я повернулся, глядя на поросшую сорняком, выщербленную лестницу, уводящую к тяжелой, грубо выкрашенной зеленым гермодвери. Колесо запорного механизма и окошечко с толстым стеклом напоминали подводную лодку или печь крематория, а выведенная под трафарет белая надпись — о бомбоубежищах, которые я когда-то так сильно мечтал найти.

Она открылась легко, словно ее смазывали и берегли именно для этого часа. Серый коридор с тусклым оранжевым светом вечных ламп уводил вниз, в неведомые глубины, которых я так боялся. Он вел в настоящего меня.

Соусейсеки первой вошла внутрь, оставляя четкие следы в пыли. Я сглотнул и обернулся, рассчитывая на чудо, но это было не время для чудес. Небесный свод жалобно звенел, крупными кусками разбиваясь о землю, а следом за лазурными осколками рушились миллиарды тонн воды — густой и безжалостной воды Моря Бессознательного.

Я понял, что делаю, только когда последний сантиметр запорных штырей — каждый в мое запястье толщиной — утонул в металле и резине, защищая нас от ярости стихии. Тяжелый удар потряс стены, когда небо над входом упало на землю, а тонкие струйки воды пробились сквозь невидимые щели и заструились по полу.

Уходим, здесь опасно оставаться, — и Соу побежала в глубину тоннеля, а я с секундным опозданием последовал за ней.

Антракс

День и еще полдня прошли без эксцессов. Я закончил работу, переслал шефу последние отчеты и теперь маялся от безделья, дожидаясь следующего утра, когда уже имело смысл проведать Энджу. Пытаться практиковаться в янтаре не стоило и думать: в моей квартире для этого было слишком мало места, да и прочность у нее была далеко не та, что у моего убежища или башни Энджу. К тому же обратное ускорение в таком тесном пространстве переломало бы мне все кости. Эм на ве квадрат пополам, чтоб его. Хорошо, что хоть пополам. Но даже этого «пополама» мне хватило бы с лихвой. Я не Терминатор.

Попытка провести рекогносцировку событий тоже провалилась. Сколько раз в день я ни открывал заветную вкладку, Ычан постоянно лежал в дауне. Очевидно, Мод-тян запиливала себе какое-то новое развлечение. Сырны разбрелись по окрестным бордам, скуля и ругаясь, тамошние обитатели скрипели зубами, на Тирече уже несколько часов шел безобразный срач с вайпами /rf/. Я решил поискать бокуфажий блог, но мой древний браузер напрочь отказывался воспринимать кириллический URL. Дьявольщина. Вот что значит привыкать к софту. Просто засада какая-то.

Оставалось только ждать. В ожидании любое дело хорошо. Поэтому я не слишком удивился и даже обрадовался, когда на ящике у кровати запищал телефон.

— Алло?

— Это вы?

— Да, я. Добрый день, Наталья Дмитриевна.

— Добрый. Прошу прощения, что так сразу, с хода, но не могли бы вы мне помочь? Вы ведь сами сказали «мало ли», ну вот я и подумала…

— Слушаю вас.

— Мне очень срочно нужна ваша помощь. Поймите, мне не к кому больше обратиться. Вы не могли бы подъехать на ту остановку, где мы тогда встретились? Мне… — она замолкла, будто собираясь с духом. Я ждал. — Мне нужна помощь мужчины.

— Какого рода.

— Нужно наказать одного человека.

Веселые дела!

— За что?

— Он негодяй. Его необходимо наказать. Я сама сдуру пошла к нему… Он замышляет какую-то гнусь. Это опасно для Лены! Я не могу обратиться в милицию, у меня нет доказательств. Очень прошу, помогите мне!

— Стоп-стоп-стоп, — я кое-как сумел вклиниться в этот поток отчаяния. — Наташа, я настоятельно прошу вас успокоиться и не нервничать. Я помогу вам. Вы будете ждать на автобусной? Я живу рядом. Буду скоро. Ничего не бойтесь. До свидания.

Я повесил трубку. Ёлки зеленые. Вот именно поэтому я и не хотел встречаться с людьми. Черт дернул, не иначе. Стоит только завязаться общению — и вот они уже присасываются к тебе со своими проблемами, заставляя растрачиваться на пустяки.

С другой стороны, в ее голосе слышался самый настоящий страх. Дело, кажется, было серьезным. И в то же время ее отчаянная смелость поражала. Почти все люди, которых я знал, просто выкинули бы тот листок в мусорное ведро и забыли о нем. И уж точно ни один из них не стал бы по нему звонить. А уж кто на свете мог бы обратиться со столь деликатной просьбой к первому встречному, я и представить себе не мог. Отважная девушка. Или просто очень напуганная.

Что ж, братишка, примерим доспехи паладина? Почему нет, собственно? Наташа мне нравилась. Да и хоть какая-то практика. Вряд ли уж этот «человек» сильнее полоумного кукольника с черным поясом, которого я одолел. Может, взять с собой молоток для отбивания мяса? Тьфу, да что за чушь в голову лезет. Я сам себе молоток.

Быстро одевшись, я пристроил Бэрри-Белла под воротник и спустился по лестнице. Кого будем наказывать, интересно? Бывшего парня? Бандита-шантажиста? Какая разница, в самом деле. Меня сейчас хватит на всю бригаду Саши Белого.

Она встретила меня на остановке, одетая в ту же шубку и шапочку. Лицо ее вновь представляло собой прекрасную маску гнева и боли. Прямо валькирия какая-то. Я даже слегка посочувствовал тому, кто привел ее в такую ярость.

— Вы все-таки не отказались! Спасибо вам.

— Куда? — коротко спросил я.

— За мной. Это недалеко.

Мы быстро пошли по тому самому проулку, из которого она выбежала тогда. Склон дороги круто загибался вверх и вскоре перешел в небольшую бетонную лестницу.

— Что случилось?

— Это связано с… Леной, — она вздрогнула. — Я медсестра и могу знать врачебную тайну своих близких. Разглашать ее вам я права не имею, но выхода нет. Она… неоперабельна. Это красный костный мозг. Что-то заставляет мутировать эритроциты. Она не доживет до лета. Когда мне об этом сказали, я чуть не сошла с ума… Да, видно, и сошла. Я сделала страшную глупость. Я пошла к нему позавчера ночью.

— Кто он?

— Называет себя колдуном. Знаю, чушь собачья, да, но я была в отчаянии. Вы знаете, у врачей, фельдшеров, медработников вообще есть дурацкая склонность посылать безнадежных больных к знахарям. Хуже, дескать, все равно не будет, а если поможет — так и ладно… Вот и я сама одурела. Мне в руки попала старая газета, тогда им еще разрешали размещать объявления… Его телефон был первым.

— И?

— Он потребовал денег. Уйму денег. Я столько не наберу, даже если продам квартиру и пойду на панель. Я сразу поняла, что он жулик. Не знаю, почему, но я считаю, что не может настоящий колдун так хапать. Когда я отказалась, он заявил, что я все равно к нему приду. Судьба приведет или что-то такое. Я послала его к чертям.

— Хм. Ну послали и послали. В чем же дело?

— Это не все. Вчера вечером я нашла на пороге конверт с какой-то дрянью. Мышиное дерьмо, вороньи перья, ладан, бумажка с закорючками… Сперва я решила, что пацанье хамит. Но утром это повторилось. А сегодня меня отпустили пораньше, и соседка рассказала, что днем к Ленуське во дворе подходил какой-то мужчина и о чем-то настойчиво говорил с ней. Вроде даже пытался увести, но бабки на лавке подняли шум, так что убрался ни с чем. Я боюсь до ужаса. У этого ублюдка нет совести, это видно с первого взгляда. Я обращалась к друзьям, но они все перетрусили. Кажется, они что-то такое про него знают. Вы единственный мужчина, на которого я могу рассчитывать.

— Что ж…

— Простите, что я все время прерываю, я ничего не могу с собой поделать. Я понимаю, что она все равно скоро… Но пусть это будет не так. У нее ведь совсем ничего не болит, вы знаете. А эти суки…

— Наташа, успокойтесь. Я помогу вам. Все будет в порядке.

Она с сомнением окинула взглядом мои отнюдь не шварцевские руки и плечи, но спорить не стала. Я старался говорить как можно увереннее, чтобы ее не начали посещать дурацкие мысли о глупости и безнадежности этого предприятия. Я не напрягал мышцы и не выпячивал грудь, я действовал только голосом, высасывая отраву отчаяния из ее сердца.

— Вот этот дом.

Лестница закончилась. Перед нами высилась бело-голубая игла-двенадцатиэтажка с одним подъездом. Фасад был выполнен под взлетно-посадочную полосу: косые белые полосы на синем фоне. Такие дома когда-то считались элитными, в середине девяностых в них жили чиновники и депутаты, еще до того, как их потеснили патрицианские новостройки со спортплощадками и теннисными кортами.

Взойдя на замусоренное крыльцо, Наташа набрала номер на домофоне. Я запомнил его.

— Да? — раздался носовой голос из динамика.

— Откройте, это я, — тихо сказала она.

— Явилась, значит? — нагло прогнусавил домофон. — Умная. Заходи.

Дверь пискнула. Наташа хотела шагнуть внутрь, но я удержал ее за плечо:

— Стой тут.

— Но вы… ты…

— Стой тут, — твердо произнес я. — Все будет в порядке. Я справлюсь сам.

В ее глазах по-прежнему горело сомнение, но она послушно отодвинулась от двери. Я вошел в подъезд, расписанный кроманьонской живописью и исшарканный грязными сапогами, и поднялся на площадку. Прикинув этаж по номеру квартиры, я вызвал лифт. Бэрри-Белл вылетел из-под ворота, но, покружившись, брезгливо шмыгнул обратно. Я был с ним солидарен. Не следует так опускаться.

Двери лифта разъехались. Я шагнул внутрь и через несколько секунд вышел на седьмом этаже. Все верно. Та самая. Я позвонил в дверь.

За ней раздались шаркающие шаги, и замок щелкнул. На площадку высунулось сонное мурло тощего жилистого парня, голого по пояс. Джинсы были оборваны до колен и обтрепаны. Явно не сам «колдун», выглядит больно непрезентабельно. Шарлатан должен быть эффектным.

— Ну… Эй, ты кто?

Я ткнул его пальцем в глаз и выпустил тонкую, игольную струйку янтаря, сразу оттолкнувшую мою кисть обратно к плечу. Со стороны это, пожалуй, напоминало какой-нибудь шаолиньский Удар Змеи. Медовая спица пролетела сквозь мозг и черепную кость, как раскаленный нож сквозь полиэтилен. Плеснув кровью из разметанной глазницы, парень всхрапнул и повалился назад. Схватив его за пояс, я тихо опустил тело на пол и вошел в прихожую.

Сейчас я вам покажу, кто тут альфа-колдун, ублюдки.

Прихожая вполне удовлетворяла представлениям среднестатистического слесаря об обиталище великого мага: красно-розовые обои, вычурный, в ложно-тайском стиле, абажур лампочки и календарь с изображением Будды на стене. Сколько пафоса. Передо мной были дверь комнаты и коридор, ведущий налево, очевидно, на кухню. Я свернул в него.

Передо мной возвышалась мясистая спина еще одного «аколита»: сидя за фанерным столом, он чем-то с аппетитом чавкал. Бардак вокруг стоял жуткий; очевидно, в место приема пищи служителя тайных сил презренные просители не допускались. Подкравшись к трапезничающему, я крепко схватил его за шею и снова выстрелил янтарем в плоть. Толстяк издал звук проколотой покрышки и тяжело сунулся вперед. Я с трудом удержал его от падения мордой в объедки и кое-как прислонил к стене. Пальцы ныли от рывка, на указательном была стесана кожа — один из янтарных дротиков прошел слишком близко. Я облизал палец. Больно, черт возьми.

— Лага, брат мой, что ты там с ней возишься? — донеслось из комнаты. — Веди ее сюда.

Неслышно ступая по застилавшему пол в коридоре ковру, я подошел к двери и резким толчком распахнул ее. Сидевший у окна представительный полный мужчина в сером костюме испуганно вскочил.

— У Лаги небольшая авария, — с улыбкой сказал я, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Когда я вышел из подъезда, Наташа, нервно бродившая туда-сюда под окнами, кинулась ко мне.

— Все хорошо, — помахал ей я. — С Леной больше не случится ничего страшного. Уходим.

— Как ты сумел? Что у тебя с рукой?

— Скажем так, я умею убеждать. С пальцем ерунда, один придурок решил помахать заточкой.

— Лага, да? Тощий? Я видела у него кинжал. Думала, бутафорский…

— А он и был бутафорский, просто отточенный, — никакого кинжала я у Лаги, валявшегося сейчас в луже собственных мозгов, разумеется, не видел. — Не волнуйся, все позади. Нам надо уходить, Наташа. Как можно скорее. Тебя не должны тут видеть.

— Почему? Ты что, убил их?.. Всех?..

— Нет времени объяснять. Идем.

Мы быстро пошли вниз по лестнице.

— Как? — снова тихо спросила она. — Я… я вообще не знаю, на что надеялась, когда позвонила тебе. Их было трое, а ты один… Я не слышала шума драки… и, прости, на мастера по борьбе ты тоже не похож… Может, ты застрелил их? Но выстрелов я тоже не слышала… У тебя был глушитель, да?

Она вдруг с силой прижалась ко мне, проведя руками по куртке. Недоумение на ее лице достигло высшей точки.

— Ты выбросил пистолет? Но ведь его найдут, опознают…

— У меня не было пистолета. Давай обсудим это позже.

— Кто ты? — пролепетала она. — Спецназовец? Каратист? Фээсбэшник?

— Я есть я, Ната. Просто сумасшедший тип, который любит гулять без шапки в метель. Тебе лучше не спрашивать об остальном. Верь мне.

Она замолчала, явно пытаясь переварить услышаное.

Я ни капли не сожалел о содеянном. Дети не должны умирать. Тем более — погибать. И не имеют права на жизнь те, кто наживается на отчаянии матерей и сестер. И тем более не имеют права на жизнь те, кто ради раскрашенных бумажек с рисунками и цифрами может пытать и мучить маленькое беззащитное существо. Таково мое кредо. Думайте, что хотите.

Мы вышли на улицу и двинулись к остановке.

— Может, тебе пока пожить у меня? — несмело предложила она. — Твой дом слишком близко, тебя могут найти…

— Не волнуйся, девочка. Меня не найдут, — ага, ищите ветра в поле. В Н-поле. — Но заглянуть в гости не откажусь. У тебя превосходный чай.

Коракс

Теперь, когда нас и мою затопленную обитель разделяли километры переходов и по меньшей мере восемь задраенных наглухо тяжеленных дверей, можно было остановиться и перевести дух. Мы убегали, не разбирая дороги, и теперь понять, с какой стороны остался вход, мог бы разве что какой-нибудь гном.

Как только одышка разжала свои цепкие когти, стали слышны незаметные ранее шумы и звуки, терявшиеся на грани слышимости. Далекие голоса, гул каких-то машин, капающая вода, короткие перестуки — здесь, в сырых недрах ставшего моей единственной реальностью сна они производили гнетущее впечатление.

Соусейсеки не вслушивалась в отдаленные проявления жизни местных лабиринтов, расхаживая по приютившей нас комнате с решетчатым полом и уходящей во мрак высокой потолка. Она касалась полуутонувших в стенах труб, словно выискивая на их бурой поверхности одной ей известные указания, проводила ладонью по крошащемуся кирпичу, вдыхала поднимающийся из глубин аромат плесени и грибницы.

— Как печальна твоя душа, мастер. — наконец, сказала она, — ты строил лабиринты, чтобы скрыться от солнца, возводил железные города убеждений и принципов, которые потом забывал. Ты жесток, мастер.

— Почему, Соу? И объяснишь ты, наконец, зачем мы… зачем ты здесь?

Ты любил их, оживляя, и затем бросал — одиноких, стареющих, верных, ожидающих твоего возвращения. Они не сумели остаться с тобой, но и покинуть не смогли. Эти стены… эти мысли…они почувствуют, что ты пришел, вернулся. Но берегись — в слепой любви они захотят заточить тебя здесь навсегда, чтобы ты больше не исчезал.

— Стены любят меня? О чем ты? И наконец…

— Лучше помолчи и послушай. Не забывай, ты внутри себя, и существующее здесь рождено в глубинах твоего сна, проросло, словно соль на смоченной в океане ткани — только сложнее, глубже, взаимосвязанней. Ты все еще способен управлять происходящим тут, хоть и не так деспотично, как в твоем убежище.

— Соу, я…

— Вижу, ты не успокоишься. Хорошо, вот тебе план действий — за отведенный нам срок мы собираем разбросанные здесь воспоминания о твоем заброшенном искусстве и с их помощью пытаемся извлечь из вод Моря их животворящий аспект. В каком бы виде он не явился, этого будет достаточно, чтобы тебя излечить.

— Ты предлагаешь мне попробовать собрать здесь знания и приборы, чтобы потом дистиллировать Море до живой воды?

— Грубо говоря, да. И только попробуй сказать, что не ты научил меня подобным безумствам!

— Несмотря ни на что, твое предложение пахнет надеждой, Соу! Если Море действительно materia prima, то воспроизвести процесс будет не так уж и сложно.

— Есть и сложности, из-за которых я решила остаться с тобой.

— Опасности?

— В этих лабиринтах бродят твои мечты и кошмары, мастер. Боюсь, ты не в том состоянии духа, чтобы преодолеть этот путь без помощи.

— И ты рискнула новообретенной жизнью, чтобы помочь мне?

— Я все же садовница душ и подготовлена ко встрече с их изнанкой гораздо лучше, чем тебе кажется. Это словно спит во мне, но я знаю, что делать, когда наступает время действовать. Ты отдохнул?

— Да, уже легче. Надо идти?

— Чем раньше мы найдем хоть один тайник твоей памяти, тем проще будет искать остальные. Знаешь, мне даже нравится твой сон.

— Нравится ЭТО? — я был почти шокирован.

— Ты, быть может, еще не научился смотреть на него под верным углом. Тут рассыпаны тысячи подсказок и инструкций, словно ты мечтал о том, чтобы пройти этими путями.

— И у тебя получится их прочесть?

— Никто не знает тебя лучше, мастер. Никто, даже ты сам.

Антракс

Тощая фигура мастера Энджу больше всего напоминала мумию кустарного производства. Неумело наложенные повязки сбились и запачкались, выглядывавшая из-под них кожа была вымазана йодом и какой-то прозрачной мазью, придававшими ей вид гниловатой. Возле стола стоял, прислоненный к стене, легкий костыль. Среди сероватых бинтов, спеленывавших голову, мрачным огнем горели ввалившиеся глаза.

Кисти рук, разумеется, были совершенно целыми и невредимыми. Я же не враг собственному делу.

— Как продвигается работа, мастер? — осведомился я, облокотившись на шкаф.

— Продвигается, — буркнул он. — Ты притащился слишком рано. Это не так просто, как кажется.

— Ты меня разочаровываешь. Не забыл ли ты часом, что пришло время прыгнуть выше головы? Я не могу ждать так долго.

— Если тебе кажется, что лошадь бежит слишком медленно, можешь попробовать взять ее на плечи и побежать быстрее. Я не занимаюсь штамповкой. Приходи через несколько дней.

— Если лошадь бежит слишком медленно, ее подгоняют кнутом. Ты не забыл о том, что лежит у меня в кармане?

Глаза кукольника угрожающе сузились.

— Слушай меня внимательно, гаденыш. Я тебе не ярмарочный фокусник. Ты хитер, как змея, но не вздумай играть со мной. Я у тебя в сетях, я сделаю для тебя куклу, но если ты что-нибудь сотворишь с тем, чем связал меня, я пущу тебя вниз по Реке его вылавливать.

— Я уже побывал в ее водах, мастер. Не сострясай воздух впустую. У тебя не так уж много времени, да и у меня тоже. Я хочу видеть результаты твоей работы. Покажи мне их.

— Иди сюда. У меня сейчас прыткость не та, чтобы таскать ее за тобой.

Я подошел к столу и взглянул на то, что на нем лежало.

Мать твою через коромысло десять тысяч раз!

— Ты что же, говнюк, шутить со мной вздумал? — прошипел я, хватая его за затылок. — Ну так объясни мне юмор, я тоже посмеюсь!

Он молча смотрел на меня с мрачным злорадством.

Лежавшее на столе было… Проще всего объяснить, чем оно не было. Оно не было тем, что было нужно мне. Больше всего оно напоминало зерглинга из «Star Craft», отрастившего две лишние пары хваталок и второй хвост на животе. Сплошную мешанину шипов, когтей и лезвий покрывала тонкая чешуйчатая черная шкура. На том месте, где у зерглингов была морда, находилось лицо. Красивое, но безжизненное, с закрытыми глазами странного раскосого разреза и ярко-алыми, будто окровавленными губами. И без малейших намеков на какой-либо определенный пол. Степень выполнения поражала — за три дня кукла была почти закончена. Но!..

— Что это за срань? — я встряхнул его, как терьер крысу.

— Твоя новая кукла. Ее зовут Обсидиан — Кокуосэки, если японское произношение тебе привычнее. Прошу любить и жаловать!

— Это кукла?! Да ты рехнулся, ублюдок! Может, мне познакомить твою тряпочку с газовой плитой?

— Жалкий червяк! И ты еще лезешь в Игру, не имея даже представления о куклах и их рождении! Когда я создавал Барасуишо, она была моей, моей дочерью! Потому она была прекрасна. Отец не предает своих детей! Но эта кукла — не моя! Назад к учебникам, соплеглот… если они у тебя были! Я делаю ее для постороннего, и мне приходится вкладывать в нее те чувства, которые я к нему испытываю. Я ненавижу тебя, я жажду твоей смерти, и она не могла получиться иной. Ну как? Тебе нравится работа?

— Ты переделаешь ее, кукольник. Прямо сейчас ты уничтожишь это и вернешься к чертежам. Иначе тебе не поздоровится.

— Никоим образом, мальчишка! Нет такого способа! Для этого тебе придется заставить меня тебя полюбить. Рискнешь сотворить неподвластное богам? Пыжься, грозно сверкай глазами, швыряйся своей ручной мухой — она не может получиться иной! И очень хорошо тебе подходит. Ну же, недоучка! Давай! Вступай в Игру Алисы, на радость ублюдку Розену и его золотушным дочкам-убийцам! Собери все Мистические Розы и создай ему идеальную жену из этого! Рассмеши Вселенную, пусть она смеется так, как будут хохотать бесы в тот день, когда ты запляшешь в аду на сковороде!

Он уже хохотал, глядя мне в глаза — взахлеб, яростно и зло, наслаждаясь моим гневом. Стиснув его волосы, я приласкал его лбом об стол. Вскрикнув, он с усилием повернул ко мне окровавленное лицо и вновь засмеялся — бешено и торжествующе.

— Бэрри-Белл!

Дух-хранитель Хинаичиго туманным шаром жидкого золота стрельнул у меня из ладони и обратно, сбив кукловода, как кеглю. Его отшвырнуло и крепко приложило о край шкафа. Я стоял у стола, тяжело дыша. Меня мутило от ярости. Но мне было нечего возразить — я никак не мог проверить, прав он или нет, ничего об этом не зная. Он рассказывал мангакам только то, о чем сам хотел рассказать. Этого не было ни в манге, ни в аниме, ни даже в тейлах. Все мастера всегда работали в них только для себя. Тупик. Снова тупик!

Не знаю, что я сотворил бы потом и к чему это все привело бы, если бы дверца шкафа не приоткрылась с тихим скрипом, привлекшим мое внимание.

Внутри на полке стояла кукла. Я обомлел. Она стояла, опустив руки и пристально и строго глядя на меня большими зелеными глазами, храня молчание. Несколько секунд прошло в напряженной тишине. Потом я заметил слегка выдающийся из-под подола черного платья край деревянной подставки и перевел дух. Образ второй Барасуишо, разрывающей меня в клочья, подернулся рябью и исчез.

Перехватив мой взгляд, Энджу сразу заткнулся. Его лицо позеленело.

— Как интересно, — протянул я. — Хорошая работа, мастер. Вторая Дочь, надо полагать?

— Это не то, — пробормотал он, пытаясь одновременно опереться на шкаф, чтобы подняться, и закрыть дверцу. — Это просто поделка. Для магазина.

— Ша! — я толкнул его в грудь, отправляя обратно на пол. — Сам разберусь.

Кукла была невероятно хороша. Темные волосы спадали по узким плечам на платье из черного атласа, из-под которого слегка выдавались серые оборки рукавов и подола нижней сорочки. Лежа на волосах, подобно венку, поверх платья бежала причудливая золотая лента, окутывавшая ее, словно мягкая цепь. Таким же золотым атласом были оторочены рукава и полы платья. Крохотный зеленый камень, украшавший воротник, был оправлен в серебро. Я протянул руку и коснулся волос. Мягкие, льняные. Совсем как настоящие. Она тихо стояла, укрепленная на подставке, глядя на то место, где прежде находился я. Неживая. Я наконец вспомнил, где видел ее. В витрине магазина Энджу, в одной из серий Traumend.

Я посмотрел на стол. Потом на куклу. Потом снова на стол.

— Знаешь, мастер, кажется, у тебя все-таки есть, чем мне заплатить. Улавливаешь?

— Она не сможет ожить, — самую малость быстрее, чем нужно. — Я не создавал ее для этого. Это просто товар, средство к существованию. Дерево, ткань и стекло.

— Тогда зачем ты приволок этот «товар» сюда?

— Мне хотелось иметь память о доме.

— О каком доме? Не о поместье ли Розена, которое ты присвоил?

— Не твое дело. Твоя кукла будет готова через пару дней. Приходи послезавтра.

Я покачал головой.

— Врешь, мастер Энджу. Моя кукла уже готова. Ту дрянь можешь оставить себе. Поставь ее в шкаф вместо моей.

— Только тронь ее! — наконец-то он прекратил лицемерить.

— Или что? — весело поинтересовался я, аккуратно снимая куклу с подставки.

— Я не отдам ее тебе, дьявол!

— Какие эпитеты! Ты ведь сам говоришь, что это «товар». Вот я и покупаю его. Думаю, в цене мы сойдемся.

— Сдохни в одиночестве, мразь!

— Что ты так кипятишься, мастер? Сам же говоришь, ожить не может… На что она тебе?

— Все они — мои дети!

— Мастер, ты слишком долго сидел в этом тумане. У тебя воспаление мозга. Ты хочешь отказаться от спасения Барасуишо, чтобы сохранить мертвой какую-то поделку на продажу — правильно ли я тебя понял? Я ведь могу и рассердиться опять. И вместо того, чтобы сыпать угрозами и грозить мне карами, лучше подумай о том, что самая жуткая месть все равно не вернет тебе дочь, которую погубит твоя собственная гордыня. Слыхал о принципе Меньшего Зла? Попробуй применить его.

— Катись к дьяволу!

Нашла коса на камень. Или бензопила на гвоздь. Опять. Я взял куклу на руки и шагнул к двери.

— Куда?.. — хрипло выкрикнул он мне в спину.

— По указанному адресу.

— Отдай!

— А, да-да-да! Наш маленький договор. Держи, — я швырнул ему поочередно палец, глаз и айпатч. Он неистово замахал руками, как курица крыльями, но все-таки ухитрился ничего не обронить. Бережно уложив осколки в карман, он снова взглянул на меня. Глаза его налились кровью.

— Отдай.

— Оплачено, мастер. Ты же не хочешь, чтобы я ославил тебя перед клиентами как нечистоплотного подрядчика? — он попытался сделать шаг, но я буркнул себе под нос, и желтая звездочка, вспыхнув между нами, угрожающе выстрелила в его сторону пучком белых искр. — Не будь ослом. Я забираю ее.

— Она не живая, тупица! Я еще не создал Розу Мистику для твоей куклы! Ты ничего не добъешься!

— И не надо. Как-нибудь сам скумекаю. Не все же мне ходить в недоучках.

Его взгляд, сверливший мне спину, ощущался еще долго после того, как я очутился в своем убежище.

Коракс

Спустя какое-то время меня начало нервировать отсутствие какой-либо возможности следить за временем. Без голода и необходимости спать оставалось считать часы только по количеству шагов, что совершенно неприемлемо в окружавшем нас мире. Только Соусейсеки всегда знала его с точностью до секунд, но постоянно переспрашивать ее почему-то не хотелось, да и само это любопытство было лишь жалкой попыткой абстрагироваться от происходящего.

Мы провели в подземельях три дня, семь часов и сорок четыре минуты, прежде чем я начал узнавать местность. Стойкое ощущение дежавю не покидало меня, пока мы не вышли к выгнутой невероятными ударами и лежащей рядом с проемом гермодвери, на которой сохранились остатки текста-предупреждения.

Я осторожно выглянул наружу, ожидая увидеть знакомых по снам обитателей этого места, но увидел только опоясывающие стены шахты переходы, заплетенные пряди проводов и жирных червей труб, сползавших в темные глубины. Воздух здесь был чище, и на белом кружке невероятно далекого неба поблескивали острые огоньки звезд.

— Восемнадцатый горизонт, тридцать четвертая хронодренажная…что за бред?

— Что такое, Соу?

— Тут рисунок на стене. С якобы поясняющими надписями. Вот только…

"Три шага вниз и шестьдесят три градуса. Отключать на профилактику только парами. Берегись затопления и…линов." — я дочитал грубо, словно второпях нацарапанный на плесени текст, над которым было нарисовано что-то вроде спирали с расходящимися в стороны линиями, некоторые из которых оканчивались кружочками, а другие — стрелками.

В этом есть какой-то смысл, но…

— Это карта, Соу. Грубая и непонятная, но карта. Осталось понять, что значит сам текст.

— Ты думаешь, ей стоит верить, мастер? — Соу задумчиво разглядывала царапины, а потом подняла с пола обломок шестеренки, которым их, скорее всего, в спешке выцарапывали.

— А чему здесь стоит верить? Пойдем и увидим сами, путь свободен.

— И куда идти? Как обычно, наугад?

— Три лестницы вниз и в дверь на шестьдесят градусов. — ход мыслей писавшего становился понятней.

— Как насчет затопления и этих "линов"? — в руках Соу блеснули ножницы.

— Шахта выглядит необитаемой и сухой. Даже небо видно немножко.

— Что ж, особого выбора у нас пока нет. Спускаемся.

— Постой, Соу. Тебе не кажется, что нам стоило бы подниматься, а не уходить вглубь лабиринта?

— Мы ищем воспоминания о далеком прошлом, а они скрыты дверями забвения. Ты замечал маркировку пройденных нами дверей?

— Ээ, ну вообще-то нет…

— Глаз в паутине, кошачья лапка, коренной зуб, треугольник, капля. Есть ассоциации?

— Если и есть, то смутные. А эта помечена песочными часами, вот как.

— Ладно, хоть какие-то ориентиры будут на случай, если начнем ходить кругами. Но тебе стоило бы начинать чувствовать, куда идти, мастер. Я умею читать подсказки, но хозяин дома может пройти по нему вслепую, не споткнувшись, а гость — нет.

Стараясь держаться подальше от манящей темной бездны, мы спустились и пошли влево, следуя указаниям неизвестного картографа. Третья дверь была приоткрыта и тусклый свет мутной желтизной ложился на рифленый металл пола. На ней были цифры — три дробь четырнадцать и стилизованное изображение песочных часов без донышка. Заржавленные петли жалобно запели, когда я потянул ее на себя и под их стон мы вошли в отмеченный на "карте" ромбом тоннель.

Не знаю, насколько полезной в реальном мире могла показаться моя привычка закрывать за собой двери. Но сейчас, проворачивая колесо замка, я мысленно поблагодарил параноидальные привычки бабушки, приучившей меня держать двери запертыми — ведь через крошечное окошко на меня смотрело отвратительно уродливое лицо явно того самого "лина", о которых предупреждал писавший на стене.

Антракс

Над головой гремел гром. Он тяжело ворочался в вышине, плавно раскатываясь над серыми землями, словно исполинскому птенцу Орла Индры стало тесно в его вековечном яйце. В первый раз за все это время в Паде шел дождь. Я слышал стук тяжелых черных капель по крыше мастерской, осязал пальцами сырость воздуха, чувствовал в нем кислый запах слез ревнивых богов. Было это стихийным явлением, или же Черное Облако измыслило новый путь избавиться от меня — я не знал. Да и почти не думал об этом. У меня были и другие темы для размышления.

Я сидел за столом, глядя прямо перед собой, и напряженно думал. Несмотря на браваду, которую я на себя напустил перед Энджу, я был далеко не уверен в себе. Что он не стал бы делать Розу Мистику для моей куклы, не подлежало никакому сомнению. То чудище на столе в счет не шло — я не собирался становиться хозяином подобного кощунства. Какой стала бы душа, погруженная в такое тело? И где было взять Эсмеральду для этого Квазимодо, чтобы Суигинто, получившая его Розу, не умерла от чувства отвращения к себе и не утратила разум? О, Господи… Я прогнал эту мысль. Теперь созданием Мистической Розы придется заняться мне.

Но как это сделать?

Кукла сидела на выдуманном мной бронзовом треножнике, подобном тому, что стоял некогда в Дельфийском храме. Она казалась спящей — по какому-то наитию я закрыл ей глаза. Ее немой и в то же время странно осмысленный неподвижный взгляд заставлял меня чувствовать себя неуютно. Желтая лента в волосах была будто застывшим лучом света от Белой Карты, полыхавшей в горне. Мне пришлось потрудиться, чтобы счистить с атласа пыль и паутину — Энджу, кажется, приврал о своей любви к дочерям. Хотя… Я вспомнил разбросанные и растоптанные обломки кукол на зеркальном полу, затем груду щепок и глины в его нынешней мастерской. Моя кукла была целой и невредимой. Все-таки не поднялась рука? Или он солгал, и я действительно увел у него очень крупную рыбку? Какая разница, в сущности. Увел и увел.

Как создать Розу Мистику? Тот еще квест. Хм. Кораксов мануал я уже излистал вдоль и поперек, но мало что оттуда добыл. Его записи вряд ли могли претендовать на звание лабораторного журнала — обрывки, полунамеки… Криптоманьяк гребаный. Не деловой подход. Немногим больше информации дало и руководство самих Пич-Пит «Как сделать девочку»: Роза Мистика в них упоминалась в одной короткой панели. Да и, сказать по правде, у меня были сильные сомнения в практической ценности этого мануала. Сопутствующий товар для раскрутки манги, не более. Тот же фансервис, только без панцушотов.

Вслушиваясь в шум дождя и раскаты грома, я вновь и вновь возвращался к еще одной немаловажной проблеме. Когда Коракс вдохнул жизнь в кристалл лазурита, он использовал людскую веру. Веру сотен и тысяч бокуфагов, других розенфагов, простых любителей, веру в то, что Четвертая умерла не навсегда. Где ее было взять мне для той, что мелькнула в десятке кадров и навеки пропала из памяти зрителей? Где эссенцию души брал Розен? Спроси что полегче, братишка. Если его даже дочери не могут отыскать… Где ее собирался взять Энджу? Неизвестно. Неизвестно даже, собирался ли он создавать Розу Мистику вообще. Барасуишо прекрасно обходилась без нее, без духа, без кольца… Кто знает, может, и мне он собирался всучить подобную фальшивку? С него станется. И ведь уже не узнаешь. Возвращаться к нему с вопросом было глупо, смешно и опасно. Даже суицидально, чего греха таить. Расстались мы отнюдь не дружелюбно.

Я в который раз зацепился взглядом за огненный комок Белой Карты. Но изделие неведомого колдуна тоже не могло или не собиралось помогать мне. Снова и снова я старался направить мысли на нее, желать необходимого мне, но рисунок оставался неизменным. Черная птица по-прежнему рвалась в небо. Янтарь не стремился покидать меня. Дьявол забодай эти глубинные мысли. Неужели я не хотел создавать Розу? Или виной всему было отсутствие творческого начала, всю жизнь каиновым клеймом отмечавшее мою душу? Дерьма всем полный планшет. Сходить к психоаналитику, что ли.

Я скрипел мозгами, пока они не задымились от трения. Стало ясно, что ни черта я сегодня не надумаю. Кинув последний взгляд на куклу, я поднялся из-за стола, сделал несколько шагов и проснулся. Темная гостиная, она же и спальня, она же и кабинет, она же и единственная жилая комната в хрущобе, бесшумно возникла вокруг.

Но я несколько секунд лежал неподвижно, вслушиваясь в окружающий мир. Ему явственно не хватало реальности, словно Черное Облако последовало за мной. Через пару мгновений я понял, что именно меня смутило. Это был шум дождя. За окном изливалось на серые улицы потоками влаги туманное озеро, окутывавшее город прежде. Весна? Нет, еще нет. Ее слабое эхо, легкий отзвук отдающихся в стенах города воздушных шагов.

Я всегда любил дождь, но после Черного Облака он не произвел на меня всегдашнего приятного впечатления. Я просто лежал в сумерках, слушая дождь и ощущая, как глубоко внутри растет тяжелое и острое чувство. Это была тоска. Сосущая, волчья тоска по ало-сиреневым глазам, шелесту черного платья, тихому шуму мягких черных крыльев. Она по-прежнему была далеко от меня, рядом с этим негодяем, продолжавшим опутывать ее сетями коварства. Я ничего не мог сделать. Мне необходимо было многое закончить, чтобы спасти ее. Я мог только укоротить время ожидания, но не прервать его. Лао Цзы был бы мной доволен. Пошел ты, Лао Цзы. Мудрость бывает невероятно тягостна.

И я, наверно, все-таки сорвался бы, бросился в Н-поле на ее поиски, чтобы глупо и бессмысленно погибнуть, если бы стоявший на деревянном ящике у кровати телефон не разорвал сгущавшуюся темноту пронзительным свиристением.

Я нашарил трубку.

— Да?

— Здорово, битардище!

Это был мой друг. Мой единственный друг. Все-таки я еще хоть кому-то нужен.

— Привет, чудовище.

— Все торчишь на своих бордах?

— Нет, в настоящий момент пытаюсь сойти с ума. Получается.

— Достойное занятие. Слушай, приходи ко мне! Вместе будем сходить.

— Не знаю…

— Да ладно, «не знаю». В такую-то погоду дома сидеть! Давай, отрывай задницу. Месяц уже твою физиономию не видел. Винца попьем, музыку послушаем. У меня есть масса новых идей.

Я почесал лоб. Почему нет, собственно? Гхм… Почему нет? Именно. Почему «нет»…

— Нет, компадре. Прости, я очень занят. Это важно.

— Работа?

— Можно и так сказать. Никому больше поручить это нельзя.

— Ясно… Слушай, но ты же у нас свободный копейщик. Неужели не подождет пару часов? Приходи. Я соскучился.

— Прости. Это никак нельзя отложить. От меня многое зависит. Можно сказать, это вопрос жизни и смерти.

На секунду воцарилось молчание.

— Ты во что влез? — спросил он уже другим голосом. — Что-то серьезное? Помощь нужна?

— Нет, дружище. Я ценю твою поддержку, но здесь ты мне не помощник.

— Не валяй дурака. Знаю я тебя. Прессует кто? Рассказывай, соберем парней…

— Нет, амиго, не волнуйся. Мне ничего не угрожает. Но судьба того, кто мне дорог, поставлена на карту. Мне придется отыграть этот роббер.

— Вот оно что… Так, давай-ка, лупи в лоб. Что случилось?

Я не мог ему солгать. Наши отношения всегда строились на взаимном доверии, да иначе и не могло быть между двумя совершенно ненадежными людьми. Но и открыть правду я тоже не мог.

— Дружище, об этом тебе лучше ничего не знать. Я всегда был честен с тобой и не боюсь, что ты огласишь это кому-нибудь. Просто в этом ты не понимаешь ничего. Ты сразу начнешь строить неверные предположения, полезешь в самое пекло и наломаешь дров, которые мне придется разгребать. Или посчитаешь меня психом.

— Психом? Ты это мне говоришь? Ха-ха три раза. Давай ко мне. Обсудим это твое дело.

— Нет. Так будет лучше. Верь мне.

— Ладно, — неохотно отозвался он после паузы. — Я тебя знаю, врать ты здоров, но мне не станешь. Зараза.

Я почувствовал легкий укол совести.

— Не обижайся, старик.

— Да я и не обижаюсь, — проворчал он. — Ты прав. Я, в конце концов, не Архимед, во все с ходу вникнуть не могу. И дров наломаю. Ты меня тоже знаешь. Потом хоть расскажешь?

— Конечно. Если она не будет против.

— Она? Товарищ, вы меня пугаете! Что с тобой такое приключилось, тигр-социопат?

— Ничего, волк-одиночка, — я понял, что пора сворачиваться, этот Торквемада и мертвого разговорит. — Все потом. Может быть.

— Ладно, паразит, это тебе зачтется, — он уже вновь веселился. — Давай, решай свои дела и прилетай ко мне. По тебе Рисса соскучилась.

— Погладь ее от меня. Удачи.

Я повесил трубку, вытирая пот со лба. Впутать его в мои дела означало поставить на этих делах жирный красный крест. А потом еще один. Он действительно знал меня, как облупленного, и всегда готов был помочь именно так, как надо, но это было прежде. Я изменился с тех пор, мой образ действий уже кардинально отличался от прежнего, а он помнил именно прежний. Самым же паскудным было то, что мне действительно требовалась помощь. Не в деле, нет, здесь помощников мне, кроме Бэрри-Белла, быть не могло. Тоска истачивала меня, я был один в пустой и темной квартире, и мир впереди был омерзительно мутным. Мне отчаянно требовался человек рядом, которому можно было пусть и не рассказать, но хотя бы излить накопившееся в виде потока сознания. Знакомые, приятели, даже он — все они не подходили, им помешала бы память. Перемена во мне была слишком резкой и в то же время неявной. Меня-нынешнего они просто не поняли бы.

Что еще оставалось после этого, кроме как набрать номер и позвонить единственному человеку во всем городе, подходящему на эту роль?

Наташа ответила почти сразу. Да, она очень рада меня слышать. Да, я, разумеется, могу зайти в гости, и если у меня проблемы, могу приходить хоть насовсем, пока все не утрясется. Нет, она, к сожалению, сейчас уже уходит, у нее сегодня дневная смена, будет она только вечером. Бабушка в профилактории, дверь мне откроет Ленуська, так что если она меня не напугает, я могу посидеть с ней. Я ведь не против? Разумеется, я не против. Я подъеду минут через двадцать. Ее уже не будет, но чай и сахар в буфете, на верхней полке. Удачи.

Наивная, добрая девушка. Хорошая.

Но подъехать через двадцать минут мне не удалось. Окинув взглядом свой гардероб, я присвистнул, решительно нырнул в недра бельевой корзины и набил стиральную машину шмотьем до отказа. Сушить его пришлось феном. Работенка та еще. Так что на улице я оказался через три четверти часа, еще пятнадцать минут ушло на поездку и поиски нужного двора. Итого час. Нехорошо.

Надавив на клавишу звонка, я вскоре услышал топот маленьких ножек за дверью.

— Кто там?

— Лена, это я.

— Кто это «я»?

— Дядя, о котором говорила Ната.

— А, понятно — послышался звук передвигаемой табуретки, щелкнул замок, затем звякнула цепочка. — Добро пожаловать.

Я осторожно потянул дверь на себя. Лена, одетая в ту же пижаму, стояла на табуретке перед дверью, исподлобья глядя на меня.

— Привет.

— Здравствуйте, — я невольно отметил это «здравствуйте» вместо «здрасьте». — Проходите, будьте как дома.

Она слезла с табуретки и решительно поволокла ее внутрь. Я вошел в квартиру и разулся.

— Не раздевайтесь, у нас холодно, — послышалось из комнаты. — Батарею отключили.

— Что ж ты в пижаме-то ходишь?

— А я не мерзну. Ната постоянно ходит в кофте, бабушка не снимает шаль, а мне не холодно. Не знаю, почему так. Давно уже, с год.

— Ну-ну… — я хорошо помнил, что в ее возрасте словом «год» обозначал все, что было длиннее месяца.

— Приготовить вам чаю? — маленькая хозяйка большого дома вышла из комнаты и отправилась на кухню, волоча за собой диванный валик.

— Не откажусь.

Чиркнула спичка, послышался тихий свист газа, тут же прерванный щелчком зажегшегося огня. Самостоятельный ребенок. Меня к плите начали подпускать только во втором классе. Когда отец купил электрическую.

— Что же вы стоите? — выглянула она из-за угла. — Прошу за мной.

Ее лексикон и умение строить фразы поражали. Я прошел на кухню, где уже были приготовлены два табурета, на одном из которых лежал валик. Лена взобралась на него и серьезно уставилась на меня. Какие все-таки большие у нее глаза. Стрекозка. Только очень серьезная.

— Хорошая у вас квартирка.

— Да, — без улыбки кивнула она. — Только за стеной шумно, когда дядя Толя после получки приходит. Тетя Нелли его бьет и плачет. И мусоропровода нет. А что такое мусоропровод?

— Э… Ну, это такая труба, по которой мусор сбрасывают на первый этаж.

— Но ведь там будет грязно.

— Нет, приходит дворник и забирает его.

— Все равно, — непреклонно заявила она. — Вдруг не успеет? Бабушка все время ворчит, что мусоропровода нет. Зато в подъезде чисто.

— Ну…

Повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь тихим свистом закипающего чайника.

— Ната говорит, что вы нам очень помогли.

— Немножко помог. Еще чем-нибудь могу?

— Не знаю… У нас ящик комода перекосило. Ната ругается, бабушка тоже ругается. Говорят, что мужика в доме нет. Вы мужик?

Я невольно прыснул.

— Да, немного сродни прихожусь. Показывай.

— Сродни кому?

— Мужику…

Комод оказался из тех коварных изделий отечественного производителя, что в родстве с демонами: служат ровно год и один день. Лена, вцепившись в ручку перекосившегося ящика, попыталась его выдвинуть. Злокозненная конструкция слегка подалась вперед и застряла намертво. Я напряг мышцы, выдирая злодея из полозьев. Уф! Не всегда удается компенсировать умом или колдовством недостаток грубой физической силы.

На то, чтобы вырвать у деревянного Шер-Хана его добычу, у нас ушло минуты три. Осмотрев хворого, я цокнул языком. Алюминиевое колесико на одном из направляющих сплющилось от долгого использования и выскочило из гнезда. На вопрос, есть ли у них плоскогубцы, Лена молча куда-то удалилась и вскоре приволокла тяжеленный чемодан с инструментами. Преобладали в нем, главным образом, отвертки различного калибра, гаечные ключи и клещи, а поверх всего с достоинством лежал здоровенный молоток. Порывшись в этом ночном кошмаре слесаря, я на самом дне все-таки обнаружил покрытые вековой пылью пассатижи.

Из-под дивана выбрался большой пыльно-серый кот и уселся, лениво глядя на меня тусклыми сытыми гляделками.

— Федулий! — строго обратилась девочка к нему. — От тебя все гости постоянно чихают. Покинь помещение! — и, не дожидаясь реакции кота, обхватила его руками «под мышки» и потащила из комнаты. Кот висел у нее в руках, как тряпка, не выказывая признаков недовольства. Кажется, он привык к подобному обращению.

Колесико уже начало принимать в моих руках первозданную форму, когда свист на кухне поднялся до крещендо и вдруг оборвался, завершившись резким хлопком, будто комок бумаги выдули в трубочку.

— Чайник! — всплеснула руками Лена и, как заяц, помчалась на кухню. Я бросился следом. Пробка со свистком валялась на полу. На развешанные над плитой наволочки тучей валили клубы пара. Цапнув с мойки меховое полотенце, она набросила его на руки, схватила чайник за бока и, зашипев от боли, поставила его на плетеную подставку прежде, чем я успел вмешаться. Взглянув на меня полными слез глазами, она затрясла ладошками в воздухе. Кожа на них покраснела.

— Дай-ка мне, — я взял ее руки в свои. — У собаки заболи, у кошки заболи…

— Да что вы, в самом деле, — сердито шмыгнула носом она. — Я же не маленькая. Да и свинство это — животных мучить… — и вдруг, не удержавшись, хихикнула. Мы посмотрели друг на друга — и засмеялись: странный угрюмый хмырь и девочка с печальными глазами, в которых, как и во взгляде ее старшей сестры, теперь танцевали искорки смеха.

Словно привлеченный нашим весельем, Бэрри-Белл вылетел у меня из-под воротника и закружился по кухне.

Я не ожидал того, что случилось следом. Вместо того, чтобы изумиться или восхититься, Лена, взвизгнув, мышкой порскнула под стол. Погрозив кулаком озадаченному хранителю, я сел на корточки и приподнял уголок скатерти.

— Ты чего?

— Оса!.. — жалобно отозвалась Лена из-под стола. — Там оса!

— Это? Не бойся, глупенькая, это не оса…

— Нет, оса! Прогони ее!..

— Вот смотри… Иди сюда! — тихо цыкнул я на духа, и тот послушно спланировал мне на палец, виновато посверкивая. — Это не оса, это светлячок. Просто волшебный светлячок. Видишь? Он не кусается.

— Светлячок? — прошептала она, несмело подползая ко мне.

— Да. Смотри, как он горит.

— Тогда ладно. Я только ос боюсь, у меня от них сыпь и дышать трудно. А шмелей и пчел совсем нисколечко не боюсь, они толстые и добрые. Только ползают по рукам и щекочут. Он твой?

— Да.

— А он и правда волшебный?

— Самый настоящий. Простые светлячки светят только по ночам и когда-нибудь гаснут. Мой светлячок не гаснет никогда. Гляди!

Я пошевелил пальцами, и Бэрри-Белл послушно запрыгал по ногтям туда-сюда. Забыв страх, Лена завороженно следила за полетом огненной мушки.

— Значит, ты волшебник, дядя?

— Да, солнышко.

— Добрый?

— Ну конечно, добрый. Ты ведь слышала обо мне.

— Я знаю, — кивнула она. — Я читала… А ты расскажешь мне сказку?

Я улыбнулся и взял ее за руку. Выбравшись из-под стола, она пошла со мной в комнату, глядя на Бэрри-Белла.

— Далеко-далеко отсюда, в далекой заморской стране, в одном большом старинном городе жил да был мальчик, — начал я. — Мальчик был печальный и нелюдимый, целыми днями он только и делал, что сидел в своей комнате, играл на компьютере и покупал по почте разные интересные вещи. И вот однажды…

Когда я уже выходил на площадку, Лена выглянула из квартиры.

— Ты еще придешь?

— Конечно, приду. И ты услышишь конец сказки. Совсем скоро.

На ее лице, погрустневшем было, вновь вспыхнула улыбка. Помахав мне, она потянула дверь на себя и скрылась в квартире.

Комод перед уходом я все-таки починил.

Коракс

В отличие от других переходов этот имел странное овальное сечение, и был бы довольно неудобным, если бы не толстая решетка "пола". То, что он довольно сильно изгибался, не давая рассмотреть ничего дальше сорока шагов, тоже не прибавляло ему комфорта. Но более всего настораживали нас голоса, невнятно бормотавшие нечто впереди.

Соусейсеки первой увидела, куда выводит тоннель и замерла так неожиданно, что я едва не налетел на нее. Вопросы замерли, не успев вырваться наружу, потому что утомленные тусклым светом и глубокими тенями глаза охватили представшую перед ними картину.

Наверное, не менее минуты мы стояли абсолютно неподвижно, пораженные, испуганные и очарованные обозначенным треугольником местом.

— Nidum Arcana Libri, — прошептал я наконец, — гнезда книг тайны.

В огромном колоколообразном зале, гулко доносившим любой звук в виде многоголосого эхо, из пола поднималась переливающаяся глубоким мерцанием конструкция, невероятно контрастирующая со всем виденным нами во сне ранее. Ее гибкие линии, переплетенные причудливыми завитками, поднимались ввысь, истекая перламутровой дымкой, стекая причудливыми потеками, словно тающий воск, источая глубокий аромат старой…нет, древней бумаги. Всюду, где сходились пять или более лент этой странной постройки, висели поддерживаемые ими большие и маленькие гнезда, сплетенные из пожелтевших страниц. Их обитатели, большие и мелкие, грузные, нахохлившиеся птицы с утонувшими в сером пуху человеческими лицами непрерывно суетились, галдя и перелетая с места на место. Некоторые ели, сворачивая тонкие губы в трубочку и втягивая строчки текстов, словно спагетти, другие лениво выбирали друг у друга паразитов — цифрообразных металлических червячков, которые с тихим звоном падали на каменный пол либо на сидевших ниже.

Я заметил, что пульсация света внутри воскообразного материала зарождалась не случайно — когда существа выклевывали слишком много букв с одного гнезда, свет заставлял их проявляться заново. Но в глубине видны были и опустевшие листы, вокруг которых сеть мерцала тускло и редко.

Соусейсеки взглянула на меня, приложив палец к губам, а потом легким жестом указала назад. Я кивнул и попятился, стараясь не привлекать лишнего внимания, и лишь когда поворот тоннеля скрыл нас от чужих глаз, она остановилась, словно обдумывая ситуацию.

— Что это за место, Соу? — тихо спросил я, все еще не в силах отойти от впечатления.

— Твоя память, мастер. Не та поверхностная, что может быть использована в любую минуту, а глубокая, скрытая, словно подвалы библиотеки.

— Я не думал, что она может быть такой…

— Гнезда — прочитанные тобой книги, эти… птицы — повседневные мысли, питающиеся или и убивающие их одновременно, а то, что поддерживает их и обновляет, не более чем твоя память.

— Выглядит гротескно, — улыбнулся я, — но у меня есть и другие наблюдения. Рассказать?

— Ты начинаешь видеть закономерности, мастер? Это не может не радовать.

— Форма тоннеля, его направление и наклон, колоколообразная форма камеры с гнездами — не случайность. Это место должно было выдержать большое давление со стороны шахты, давление воды или какой-то другой жидкости, причем не только давление, но и удар.

— Что-то я не понимаю, — Соу явно ожидала не этого, — Конечно, тут явно не обошлось без воды, но удар?

— Тоннель изогнут так, чтобы ослабить волну, а колокол должен не допустить полного затопления. Вопрос не в этом.

— А в чем же?

— Шахта пуста, заброшена, но воды нет. Появится ли она, если мы вдруг что-то сделаем не так или это просто устарелые меры предосторожности?

— Появится, мастер. Появится — потому что в этом мире вода означает твой страх.

Антракс

Время шло. Снова и снова я отправлялся в Пад, где, сидя за столом и глядя на куклу, напряженно обдумывал способы оживления, но в голове по-прежнему было звонко и пусто, как в колоколе. Ни единой толковой мысли. Только какой-то «белый шум» на периферии сознания, шуршащий о чем-то, малодоступном пониманию. Я отгонял его. Нечего распыляться на всякую ерунду.

Призывать на помощь Лапласа смысла не имело: мне нечем было ему заплатить. Душа моя уже была заложена — цена ее бросала тяжелые отблески на кожу моих рук, лежавших на столе. От памяти он отказался еще при первой встрече, а то прозвище, которым я себя наградил, ну никак не могло претендовать на лавры истинного имени — которого у меня, кстати, по-прежнему не было. Продать сердце? Вот уж дудки, господа. Латы Железного Дровосека отнюдь не манили меня.

Час за часом в размышлении. День за днем в ожидании.

Если я не найду решения, от мозгов у меня останется кучка шлака… Нет, не так. Если я не найду решения, все рухнет. Суигинто проиграет и погибнет, Игра Алисы прервется и не возобновится более. Так что думай, парень, думай! Время истекает.

Кукла молчала. Я мыслил. Лена в плотном мире медленно умирала.

Я успел рассказать ей почти весь первый сезон до того, как это случилось. До того, как однажды вечером, выслушав очередной кусочек сказки, она вдруг легла на диван, закрыла глаза и перестала воспринимать окружающий мир. Лицо Наташи, после того, как я привел ее в чувство, навеки превратилось в мертвую маску боли и скорби, только глаза горели сумасшедшим огнем отчаяния. Я помню, как выскочил на улицу и кинулся с кулаками на первого попавшегося мужика с ключами от машины, перепугав его до смерти, как мы ломились сквозь ливень на пятой скорости, с визгом проносясь мимо офонаревших ментов, как Ната в слезах бежала в реанимацию рядом с каталкой, на которой распростерлось маленькое тощее тельце. Лицо Лены было спокойным, мягким, на губах блуждала легкая улыбка. Она не спала, не пребывала в обмороке или коме. Она просто лежала, улыбаясь чему-то неизвестному. Маленькое сердце раз или два в минуту медленно вздрагивало, нехотя толкая по жилам зараженную кровь.

Дети не должны умирать. Жизнь в ней сейчас поддерживали только внутривенное кормление да аппарат «сердце-легкие». Несправедливо. Вы несправедливы, боги. Я готов присягнуть в этом на Страшном Суде.

Единственным, кто оставался веселым, был мой маленький помощник, беспечно вьющийся по мастерской, огибая стулья и верстаки. Впрочем, помощи от него сейчас не было никакой. Балбес светящийся. Вернуть его Лапласу, что ли? Нет, глупо. Во второй раз у этого кролика подобной поддержки можно и не дождаться. Демон есть демон. Но столь явное игнорирование окружающего мира все равно раздражало неимоверно.

Наконец я не выдержал.

— Ну чего, чего ты мотаешься, как флаг на бане? Тоже мне помощник! От тебя будет хоть какая-то польза или нет?

Он остановился, слегка покачиваясь, будто в недоумении.

— Светлячок волшебный, блин. Огонек ты блуждающий, а не светлячок! Носится, носится, аж ветер по комнате. Тебя мне в помощь прислали? Так помогай!

В первый раз я обратился к нему просто так, без прямого приказа. И тут же в первый раз услышал его ответ. Точнее, впервые понял, что это было ответом.

Белый шум, что я гнал прочь все это время, вырос в моем разуме до громового рокота — и тут же притих, съежившись до тихой вереницы странных образов. В них не было слов, они даже не были достаточно отчетливыми, передавая лишь общий смысл речи духа. Безграничное изумление первой за долгое время речью, обращенной к нему, смятение, недоумение, испуг, вновь удивление, радость, восторг! И огромное облегчение.

Похоже, он устал от молчания не меньше, чем его прежняя хозяйка уставала от одиночества. Вряд ли Лаплас вел с ним беседы. А если даже и вел — неизвестно, что хуже: просто жить у этого психованного зайца или еще и выслушивать его поучения.

Спикировав мне на запястье, Бэрри-Белл нежно потерся о кожу.

— Ты можешь мне помочь? — спросил я.

В ответ — новая цепочка чувств: непонимание, осознание, шок, изумление, недоумение и даже враждебное недоумение. Образ Хинаичиго появился у меня в голове, вопросительно и вместе с тем настойчиво мерцая. Я ответил отрицательно и слил его с другим образом — моей куклы. Удивление, обида, смирение, покорность. Вот и умница.

— Как создать Розу Мистику? — я взял быка за рога.

Секундное непонимание, затем неуверенное согласие. Эхо далекого и смутного воспоминания — ласковые руки, бережно сжимающие закутанную в розовое фигурку. Все мерцает, будто я смотрю глазами бездумно моргающего новорожденного. Легкий звон колокольчиков в тишине. Все расплывается белым сиянием.

— Что это?

Ничего, кроме чистой эссенции непонимания смысла моего вопроса.

Дьявол забодай. С духами труднее общаться, чем с чат-ботами. Как куклы ухитряются разбираться в этой мешанине? Или у меня просто, так сказать, оператор связи другой? Выглядит логично. Вряд ли Розен предполагал, что с его изделием станет разговаривать человек.

— Что я должен делать? — попробуем сформулировать по-другому.

Вспышка восторга и калейдоскоп образов, хлещущих друг из друга, как волны осеннего листопада. Кое-как вычленив основное, я велел ему замолчать. М-да. Мне, оказывается, надлежало прямо сейчас отправляться на поиски тела Хины и оживить ее. Вот уж верно говорят: услужливый дурак хуже несговорчивого умника. Фиг тебе. Поуказывай мне тут еще, ага.

— Какие действия я должен совершить, чтобы создать Розу Мистику?

Никаких чувств, только поток чистой информации, чуть ли не в двоичной кодировке — отчетливой, но совершенно непонятной. Как будто мне с прекрасной дикцией читали лекцию на китайском. Мило. То ли Розен все это зашифровал, то ли у меня мозги не под то заточены, но я упорно ощущал себя сакраментальным канадским лётчиком. Час от часу не легче.

— Каким еще образом моими силами может быть создана Роза Мистика или ее аналог? — не знаю, есть ли у духов мозги, но кроме мозгового штурма, ничего не оставалось.

Опять непонятки, на этот раз довольно продолжительные. Затем раздумье — если можно думать без мыслей, одними эмоциями. И наконец ответ — ясный и содержательный.

Секунды три я стоял у стола, осмысливая услышанное. А потом я услышал, как где-то далеко, скрытая от людских глаз под хрустальной завесой водопада, прекрасная женщина без возраста взмахнула ножницами над пряжей, поданной сестрой.

И все стало на свои места.

Я задержал дыхание, боясь спугнуть возникшее решение. Но оно не ускользало, оно росло и набирало силу, обретало четкость формы и наконец Валтасаровыми словами вспыхнуло на стене мастерской. Я ли сам перенес его туда? Неизвестно и неважно. Оно было действенным — вот единственное, что имело значение.

Молча перечитав написанное, я втянув Бэрри-Белла в рукав и вышел в реальность. У меня был только один шанс. Значит, упускать его было нельзя.

Коракс

Пришлось рассказать Соу о том, что за дверью нас уже ждут, хоть она и не слишком впечатлилась услышанным. Запертые меж двух огней, обязанные выбирать путь, мы остановились на третьем варианте. На ожидании.

Дверь наружу не стали бы караулить вечно, но время беспомощного ничегонеделания тянулось с губительной скукой. Соусейсеки прислушивалась к "птичьему" гомону, а я развлекался тем, что отрывал серебром кусочки поблескивавшего металла от решетчатого пола и лепил из них тускло поблескивающие значки, рисуя на стене ничего не значащие узоры и строки.

Впитывая капельки настроения, они тихонько звенели в своих каменных гнездышках, вибрируя и норовя выпрыгнуть наружу.

Соу только хмыкнула, проходя мимо, чтобы проверить, не ушел ли наш незваный охранник. Видимо, мне стоило думать о чем-то более практичном — но идей у меня не было. Птицы нападут, если я начну разорять гнезда, но иначе мне не прочесть тех книг, за которыми я сюда спустился. Пат?

В знаках все же таилось некоторое очарование, потому что даже хриплый старческий голос слева меня совсем не напугал. Он шел откуда-то снизу, словно говоривший был ростом с кошку и странный акцент придавал ему некоторую трогательность. С трудом оторвавшись от разглядывания испорченной мною глади стены, я с удивлением уставился на удивительного собеседника.

Стоит ли говорить, что он оказался птицей?

Худое, бледное лицо с большими глазами испуганно пряталось в перьях, но его обладатель не спешил улетать, а лишь попятился, когда наши взгляды встретились.

— Великий пожиратель! — воскликнул он, а затем, тише и почтительней повторил, сопровождая слова странным поклоном, — Великий Пожиратель!

— Кто ты, малыш? — стараясь не напугать его, спросил я с улыбкой.

— Я, я, я, к-кто я, ужасный господин? Я не-не-не помню и-имени… — кажется, он истолковал улыбку "пожирателя" как демонстрацию зубов.

— Почему ты здесь, а не со всеми? Ты преследовал нас?

— Нет, я не осмелился бы — но я видел, видел это раньше, пытался рассказать, предупредить…

— О чем? Я не понимаю…

— Рожденный здесь в несчастный час, в подарок — или в наказанье? — я получил видений дар, — немного успокоившись, заговорил птах, — Все не любили слушать "эти бредни", но и молчать было нельзя, ведь твой приход, мой бог, я видел ясно и не мог поверить, как просто истребишь ты свой народ.

— Пока что я не собирался ничего такого делать, малыш.

— Мы вышли из глубинных вод, чтобы искать новый дом, и поселившись тут, навлекли на стаю твой гнев. Только немногие понимали, что наши дома и пища не дары природы, а скорее сокровищница, которую мы грабим. И вот, спустя столько лет, ты явился за своим, Великий Пожиратель.

— И многие знают обо мне?

— Все, господин. Я кричал на всех перекрестках, я говорил и старым, и малым, я учил их — но они прогнали меня, не желая слушать. Глупые, глупые гварки, желавшие просто жить спокойно!

— Что же ты будешь делать теперь, мой маленький пророк? — Маска Лжеца силилась улыбнуться ему, но я запретил.

— Расскажу всем…

— Снова расскажешь? Или на этот раз ты будешь убедительнее?

— Я… я… но что же еще делать?

— Стань моим голосом, изгнанник. Возвести мой приход, и останешься жив.

— Но они не поверят…

— А над этим мы сейчас поработаем.

Мой план был прост, но эффективен. Сама судьба привела мне эту несчастную пташку, провидца, повторившего судьбу Кассандры, и в моих руках оказалась неожиданная возможность сделать его пророчества истиной. Оставалась малость — гварки должны были ему поверить.

Антракс

Я сидел на диване, держа на коленях Наташину голову. Мы уже давно привыкли к этому молчаливому времяпрепровождению, когда я приходил к ней, а она меня почему-то не гнала. Мы не беседовали и не двигались, только моя рука чуть гладила ее по волосам. Вы когда-нибудь оказывались в положении соломинки? Или спасательного круга? Или зощенковской «рогульки»-мины? С ними не говорят. За них просто цепляются и держатся мертвой хваткой. Мы даже ни о чем не думали.

Но в этот вечер мой мозг кипел в работе. Следовало действовать очень осторожно, мягко подавить недоверие и страх, заставить ее не сойти с ума, когда все произойдет. Не хирург требовался ныне, а терапевт. Придется стать врачом. Что ж, если понадобится, я стану сталеваром или кошмаром Дика Форреста — продавцом безопасных бритв. Да хоть клоуном.

— Как ты думаешь, как она там? — нарушила она молчание впервые за долгое время.

— Ей хорошо. Ты ведь там была.

— Да… Я просила главврача дать мне пожить в больнице, но он не позволил. Боится.

— Чего?

— Что с ума сойду, наверно. Он вообще добрый, только строгий очень. И в людях плохо разбирается. Фрейдист.

— Хочешь, я с ним поговорю?

— Не надо… Где я потом работу найду? Да и не сделал он ничего такого уж. Кто я? Медсестричка без высшего образования. Ничего я в этом не понимаю. Помощи от меня никакой. Зачем душу жечь?

— Душа есть только тогда, когда болит. Так считают люди.

— Угу… Мне дед то же самое говорил когда-то. Атеист был, партработник… а в душу верил. И я тоже верить хочу. Она ведь такая маленькая, жить ей да жить еще. Как ты думаешь, может, у детей есть душа? Может, Бог им не дает умирать рано? Воскреснет где-нибудь вдалеке, у другой звезды… Хоть зверьком… цветочком…

Хриплый, тяжелый и безжизненный, ее голос был в сотни раз хуже гнева или слез.

Я снова погладил ее по голове. Сейчас или никогда.

— Я не знаю, Ната, — произнес я тихо. — Но люди лгут, душа есть, и она действительно бессмертна. Не знаю, где сможет возродиться Лена сама по себе, но я могу устроить так, что это произойдет недалеко от тебя. Если ты дашь мне свое согласие.

Ее плечи замерли. Я тоже застыл, ожидая ответа.

В следующий миг мое бедро пронзила острая боль, заставившая меня вскрикнуть. Сквозь мгновенно намокшие джинсы в мясо твердой рукой была всажена острая китайская шпилька, выхваченная из русых волос. Наташа вихрем взвилась с дивана, отпрянув на метр. Ее лицо ныне было лицом разгневанной Горгоны — мраморно-белая маска ненависти, пальцы хищно сгибались, даже волосы будто шевелились вокруг лица.

— Убирайся!

— Что?..

— Убирайся из моего дома!

— Постой!..

— Убирайся! — ее рука метнулась вперед. Я еле успел отбить в сторону выпад еще одной шпилькой-кинжалом. Тут же узкая ступня двинула меня по голени, острые ногти резнули по щеке. Вскочив с дивана, я отступил подальше, закрываясь подхваченным валиком. Она стояла, опустив руки, пронзая меня взглядом, где безудержный гнев уже уступал место ледяному презрению.

— Тебя что, пиявка укусила?

— Ты ведь из этих, да? — процедила она, глядя поверх меня. — Из грабовистов? ДРУГГ или как вас там? Что же я за дура, сразу не догадалась. Выследили, значит, вызнали все, суки. И конкурента грохнули заодно, да? Потому и помог? А может, он на вас и работал? Трупов-то я не видела. Ты ведь и соврешь — недорого возьмешь.

Дерьма на голову. Мне. Я даже не представлял, что мои слова могут быть так поняты.

— В общем, так, — она отвернулась и подошла к окну. — Можешь уматывать к своему патрону — его ведь недавно выпустили, так? — и сказать ему, что на мои деньги он может не рассчитывать. Моя сестра умрет так или иначе, и за сладкие байки я не собираюсь выкладывать зелень. Зря ты меня выслеживал. Небось, теперь не заплатят, а? Пошел вон.

— Ната, погоди…

— Пошел вон.

— Да дай ты мне хоть слово…

— Пошел вон!

Ну это уж слишком. Я ведь тоже человек, а не животное, мать твою за ногу!

— Дура психованная! — рявкнул я так, что зазвенели стекла в окне, а она испуганно обернулась. — Истеричка! Что у тебя в головенке, что ты все меряешь на деньги! Я тебе хоть раз сказал про эти сраные деньги? Хоть слово? Да что с тебя слупить можно, дура! Ты же нищая!

— Ах ты…

— Как это замечательно, дерьма всем полную шляпу! Сперва ты чуть не разносишь мне голову булыжником, потом обвиняешь в какой-то дури, теперь это! Как ты так можешь вообще?! Тебя что, обманули в детсаду, что ты всех подозреваешь во всяком говне? Заебись неделька начинается! Тебе помощь предлагают, а ты… Да пошла ты!

— Как ты можешь? После того, что…

— Желаю удачи!

Не думая о последствиях, я развернулся и вышел в прихожую.

— Стой!

— Что?

— Кто ты?

— Неважно.

— Кто ты? — требовательно спросила она. — Тебе не нужны мои деньги? Тогда кто ты такой вообще? Зачем ты пришел? Зачем убил… да, ты действительно их убил… Зачем? Что ты за человек?

— Хрен без шапки, — я уже обувался.

— Да стой ты! — за спиной послышались быстрые шаги, и рука, цепко схватившая мой локоть, развернула меня лицом к ней. — Что тебе нужно, если не деньги?

— Уже ничего. Пусти.

— Нет уж, говори. Я имею право знать, в конце концов! — в ее глазах уже искрились слезы. — Это моя сестра! Ты действительно… что-то можешь?

Голос здравого смысла притушил гнев. Это уже больше напоминало конструктивную беседу. Не следовало из-за собственной глупости все рушить. Я выдернул у нее руку.

— Я просто хотел помочь. Мне не нужны ни твои деньги, ни оплата натурой… если ты об этом подумала, ни твой желудок как контейнер для транзита марихуаны. Мне вообще ничего не нужно от тебя. Я делаю это исключительно ради Лены.

— Зачем?.. — прошептала она. — Кто ты такой? Вернувшийся Иисус?

— Этого еще не хватало! Я просто случайный прохожий, который может помочь. И все, тема меня самого закрыта. Тебе интересно мое предложение? Я готов объяснить тебе позиции. Нет? До свидания.

Она помолчала.

— Объясняй.

— Так уже лучше. Слушай внимательно, повторять я вряд ли захочу. Ленина душа может быть похищена у смерти. Не тело и не разум — только душа, сама ее эссенция. Лишь она вновь воплотится на этой Земле. Пойми сразу и навсегда — она не будет помнить тебя. Не пытайся искать ее и взывать к прошлому. Оно уйдет безвозвратно. Я не открою тебе, в ком она возродится. Все, что я могу тебе обещать — Лена не умрет. За все ни копейки. Решай быстрее. Ты согласна?

Пауза. Я смотрел на нее в упор и мог только молиться, чтобы доброта одержала в ней победу над эгоизмом.

— Да.

— Тогда тебе придется провести меня в реанимацию. Прямо сейчас.

— Фамилия! — рыкнула на меня бегемотообразная тетка у дверей, обменявшись с Наташей кивками. Я молча ткнул пальцем в бейдж на халате. Близоруко сощурившись, сестра начала водить пальцем по страницам растрепанного журнала.

— Масляев? Новенький, что ли? Ты тут не записан.

— В урологическом посмотрите, — быстро сказала Наташа. — Я его помочь попросила.

Бейдж медбрата она несколько минут назад стянула из шкафчика своего знакомого, оказавшегося, по счастливому совпадению, одного роста со мной. Я, признаться, опасался, что поиски халата доставят нам проблем, ибо, по моим наблюдениям, обслуживают наши лечебные учреждения либо ходячие комоды вроде этой тетеньки, либо субтильные девушки. А уж когда я в последний раз видел мужчину-медбрата, про то и знает, наверно, один этот мужчина. Которого я НЕ видел. И вот, нашелся-таки один. Хорошо, что не пришлось грабить кого-нибудь из врачей.

— Да, есть такой в урологическом, — кивнула наконец дежурная. — Куда вы на ночь глядя-то? Вроде не вокзал, поезд не уйдет.

— Да кабаны Тачкин опять задвинуть забыл, — ответила Ната: я кивнул, совершенно не представляя, что за «кабаны» и куда их надо задвигать. — Что я, Валуев — одна их тягать? Вот, добровольная рабочая сила нарисовалась. Да и Ленку прове… — ее голос вдруг сел. — …проведать.

Могучая тетя сочувственно кивнула:

— Да… Ох, горе-то какое. За что ж дитю-то? Проходите… — но когда Наташа уже занесла ногу над порогом, вдруг негромко добавила: — Погоди-ка. Разговор есть.

— Что такое?

— Вот что, Наталья, давай напрямик, — пряча глаза, негромко сказала сестра. — Девка ты крепкая, знаю, справишься. Правильно ты сделала, что сейчас пришла. Слышала я, как Воробьев сегодня говорил… Часует сестра твоя. Ухудшение катастрофическое, в крови прямо семнадцатый год, эритроциты с лейкоцитами сцепились, жрут друг друга… До утра не доживет. Узнай-ка ты об этом лучше сейчас, чем завтра. Может, проститься успеешь.

— Спасибо, тетя Галя, — звонко сказала Наташа с алмазным лицом. — Мы пошли.

— Идите, идите… Эх… — и, сокрушенно покачав головой, дежурная вытащила обратно из-под стола мятый сканворд.

Мы почти побежали по гулкому, ярко освещенному коридору. Наташа смотрела прямо перед собой, и вместо зрачков у нее были две выколотые бездонные дыры. Я беззвучно благодарил судьбу за то, что успел заговорить с ней о деле. Если бы я решил отложить это до завтра…

— Сюда, — она кивнула на дверь с надписью «Бокс».

Лена лежала на кушетке, опутанная проводами и тонкими шлангами. Аппарат в изголовье подавал редкие, тревожные сигналы. На дисплее по ровной зеленой линии изредка пробегали крохотные пики.

Наташа подошла к ней и провела рукой по русым волосенкам, аккуратно уложенным на плечах. Я не видел ее лица и был доволен этим. Через несколько секунд оно вновь было алмазным, когда она повернулась ко мне и указала рукой на сестру:

— Делай свое дело.

Я приблизился и нежно погладил Лену по щеке. Бэрри-Белл вылетел у меня из рукава и неспешно опустился ей на грудь. Из-за плеча донесся изумленный свист сквозь зубы.

— Проснись, солнышко.

Ее веки вздрогнули и медленно разомкнулись.

— Привет, дядя Оле.

— Привет, Леночка. Просыпайся.

— Ты рассказал мне такую хорошую сказку. Я видела ее. Они ведь такие хорошие, эти маленькие девочки. И Джун совсем не злой, а просто несчастный. Я играла с ними… Оле, зачем ты меня разбудил?

— Это был сон, Лена. Сны заканчиваются.

— Жалко… Привет, волшебный светлячок, — ее рука чуть приподнялась, пытаясь коснуться сверкающего у нее на груди духа. — Значит, это было невзаправду? Я больше их не увижу?

— Конечно, увидишь, солнышко. За этим я и пришел. Ты очень хорошо себя вела. Я посажу тебя в седло впереди себя и расскажу эту сказку до конца. И ты попадешь туда и останешься там.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Как хорошо… Спасибо, дядя Оле. Ты добрый.

— Ты не боишься?

— Нет, ни капельки. Мы поедем прямо сейчас?

— Да. Закрой глазки.

Она слабо улыбнулась и послушно зажмурилась. Бэрри-Белл метнул на стены световые зайчики, заведшие быструю пляску — лампа под потолком была подобна рядом с ними тени в темноте. На лице девочки играли свет и тень.

Осторожно и мягко я склонился к ней, коснулся ее губ своими и выпил ее дыхание.

Бэрри-Белл вспыхнул, как маленькое солнце, и почти потух. Взмыв с бледной кожи, он устроился у меня на плече.

Аппарат тревожно мигнул, будто поперхнувшись, и издал долгий, непрерывный писк. Бугорки на экране пропали.

Наташа смотрела в окно, скрестив руки на груди. Я не двигался с места. Последняя ниточка, еще остававшаяся между нами, туго вибрировала, готовая лопнуть.

— Может, заглянешь еще? — сказала она, не оборачиваясь, и с неслышным уху хрустальным звоном нить оборвалась.

Я пожал плечами, выходя.

— Разумеется.

Осторожно закрыв за собой дверь, я повернулся к выходу и ушел навсегда.

Рассказ забывшего свое имя гворка, которого Великий Пожиратель назвал Кассием

В тот день племя снова смеялось надо мной, бедным и безымянным, бросаясь комками бумаги и выкрикивая обидные прозвища. Разве виноват тот, кто видит больше? Разве был когда-либо выбор?

Нельзя было молчать, невозможно, невыносимо совсем! Ведь всякий раз, пытаясь перестать быть собой, я видел Его, Великого Пожирателя, в чьей сокровищнице мы бездумно пировали все это время. Видел, как идет он, башне подобный, с лицом гворка и телом божества, огромный, сияющий, чтобы поглотить свое. Видел, как нападают на него смелые глупцы и падают вниз, рассеченные божественным светом, жалкие в своей непочтительной дерзости. Видел и падение тысячи гнезд, освободившихся и летящих в невероятном вихре, чтобы вернуться в плоть своего господина, и плач последних спасшихся, бегущих от ярости Пожирателя обратно, в живородящую мокрую тьму.

Только себя я не видел, и судьбы своей — не ведал.

И как и раньше, сдался и бежал прочь, чтобы плакать в одиночестве под высокими сводами Старого пути, где никто не увидел бы моей слабости. То, что о ней все знали, было неважно — но если бы увидели, то точно не поверили бы.

Хотя и так не верили.

Горечь терзала меня, тоска непонятого, печаль отверженного, голод алчущего правды — и глаза мои ослепли, ведь я заметил Его только тогда, когда было слишком поздно. Возглас удивления вырвался непроизвольно, но следом я произнес короткую молитву, которую сам когда-то придумал после очередного видения, и Он услышал ее!

Я попятился, едва сдерживая трепет, когда увидел огромное лицо Его, с глазами — звездами и крылья его, толстые, черные, свернутые и ниспадающие складками, гриву на голове Его и нечто невиданное для народа нашего — руки, ладони с пальцами, что звенели и источали сияние. Он взглянул прямо в глаза мне и кажется, насквозь прозрел мою мелкую мятущуюся душонку — потому что показал мне зубы, огромные и жестокие, белые, несущие смерть нашему миру.

Но хотя внушал страх облик Его, был Он ласков со мной и спрашивал о делах моих, а я… я рассказывал. Впервые кто-то хотел знать мою историю, и это был не гворк, но божество.

А когда сказал я достаточно, последовал главный вопрос, низвергнувший меня на землю. Великий Пожиратель спросил, что я буду делать дальше, спросил, хотя знал. И выслушав ответ, исполнил мечту мою, старую, потаенную, запретную.

Бог дал мне настоящее имя.

Отныне и пока Темная Мать не покроет собой сущее, я зовусь Кассий, и устами моими глаголет пришедший судить и карать нас Пожиратель.

Он пел, черпая из себя таинственные знаки и вкладывая их в раскрытое сердце мое, просвещая и преображая меня согласно замыслу своему, серебром покрывая крылья мои и багрянцем закаляя жилы мои, фиолетом наполняя уста мои и изгоняя из глаз моих тьму слепоты.

Я видел то, что видел Он, и знал, как думал Он, и чувствовал так же. Избрание мое открылось мне, и жаждой служения преисполнилось сердце. Пожиратель пришел сюда не ради себя, но ради обета своего, и мы не были врагами ему — но лишь помехой. Он пощадил бы каждого, кто подчинился бы его воле, но я боялся. Боялся, что таких больше не найдется. "Тогда ты станешь Кассием Лотом, маленький пророк" — сказал Он, и я знал, что имелось в виду.

Светлым посланником гибели влетел я обратно, и голос мой пронзил колокол от края до края, ведь теперь он мог звучать грозно и веско, словно "гром".

Тогда преисполнился я гордостью и величием, ведь это был час триумфа моего, и возвестил стае о том, что час их пробил.

— Смерть, — сказал я тогда, — явилась собрать жатву свою и сокровища свои возвратить. Всякий из нас, дерзнувший противиться воле Его, погибнет, ибо нет сил, способных противостоять Творцу!

Но многие ропотом ответили, и хулой, говоря, что Темная Мать сотворила все, а Пожиратель — чудовище и должен быть низвержен наверх, откуда явился.

— Смолкните же, безумные! Смиритесь и склонитесь перед грядущим Роком!

И склонились они. И убили меня первым.

Коракс

Как бы смешно это не звучало, но вера маленькой птички была настолько сильна, что во мне, казалось, проснулось новое существо, могучее, медлительное и голодное. Оно пришло сюда, как и было предсказано, и следуя путями пророчеств, посылало своего глашатая на смерть.

Соусейсеки наблюдала за тем, как я трансформировал Кассия, но не сказала ни слова, и слушая его, не перебивала. Только когда серебристой искрой полетел он к своему народу, Соу тяжело вздохнула, словно догадываясь. Но когда я повернулся, чтобы спросить ее о происходящем, она лишь приложила палец к губам, показывая, что разговоры могут и подождать.

Тяжело и неторопливо ступал я, идя — или шествуя? — к Гнездам, и серебро оставляло на стенах следы, словно сотни улиток проползали невидимо рядом.

Шум сотен птиц и слова Кассия донеслись до меня, а затем черной струной завис в воздухе его последний крик. Его эхо все еще металось под сводами колокола, когда вспыхнувшие нити электрическими искрами осветили произошедшее и в свою сокровищницу вернулся Великий Пожиратель.

Кассий еще был жив, и падая вниз, щедро кропя кровью пергамент и перья, он видел, как его божество явилось в силах тяжких, чтобы исполнить предсказанное им.

Тонкое пение знаков в его сердце сказало мне лучше всяких слов, что он понял все и все же простил. Бедный Кассий, отдавший все ради мечты. Теперь я знал, что за надоедливая мысль обрела его форму, и эту мысль нельзя было обмануть.

Острая боль пронзила правую руку, когда кожа-перчатка слетела с нее и метнулась вперед, щепоткой улавливая последнее дыхание умирающего.

И я его поймал.

Гворки кружились надо мной серой тучей, не решаясь напасть, и тянули какую-то литанию заунывными голосами. Я двинулся вперед, обращаясь к мерцающим переплетениям словами силы, словами власти, и память моя признала их.

Словно невероятная хлопушка разорвалась в колоколе, когда исчезла удерживавшая Гнезда сила. Сотни тысяч страниц закружились в неистовом хороводе, словно снежинки в вихре, а с ними напали и гворки.

Песнь их обращалась к Темной Матери, и призывала ее нести страх и гибель врагам, но Море было далеко и потому я не растворился в хаотическом потоке перерождений, а лишь замер, словно парализованный. В хоре их была идеальная гармония, способная противостоять моей власти, но они не учли одного. Я был не один.

Сияющий шар Лемпики ворвался в кружащиеся по ритуальным траекториям ряды гворков, разбрасывая их и терзая разрядами слепящей энергии, а следом явилась и его хозяйка.

Ножницы свистящими полукружиями плясали в ее руках, словно стальные ленты в диковинном танце, и только брызги крови и облачка перьев указывали на то, что танец этот был из репертуара кого-то вроде Шивы-разрушителя.

Мелодия распалась, рассыпалась под этим неожиданным натиском, и я снова обрел волю.

— Взвесил я вас и царство ваше, — усмехнулась Маска Лжеца, — и нашел вас очень легкими. Ваше время вышло вместе с дыханием Кассия Лота.

Серая туча опустилась на меня душащей горой пернатой плоти, и сотни яростных ртов открылись, чтобы откусить хоть кусочек ненавидимого и неостановимого Пожирателя, разрушившего их мир, но вдруг все на мгновение стихло, чтобы затем взорваться неистовым воплем — когда тел их коснулось чернеющее серебро.

В смерче осыпающихся страниц, бьющихся в агонии тел и карающих нитей Плетения невозможно было долго сдерживаться. Я боролся, но все же не сумел устоять. Я стал Великим Пожирателем.

Старые знания, старые книги, прочитанные мною за все эти годы, потоками хлестали в очистившийся мозг. Километры строчек свивались причудливыми клубками, обрастая ассоциациями, сравнениями, связями. Теперь я мог поверить, что у нас получится. Все получится…

— Посмотри, мастер, что я принесла тебе, — сказала Соу, подходя ко мне, бессильно привалившемуся к стене.

— Это… я, кажется, узнаю его, — прошептал я, глядя на пульсирующий комочек света, исходящий паром из крошечных буковок.

— Он умер, но вера в его сердце живет. Почему так вышло? Кем он был, этот Кассий?

— Я думаю, он был мыслями о тебе.

— Мастер? Ты действительно…

— Да, Соу. И я не обманывал его. Вот, — крепко сжатая в кулак рука приоткрылась, выпуская на свет маленькое белое перышко, волоски которого колебались под несуществующим ветром. — его дыхание, его жизнь.

— Дай его мне, мастер. Я сделаю то, что должна сделать.

— Соу?

— Кое-чему ты научил меня за это время. Позволь же показать это!

— Держи, только осторожней. Оно норовит улететь, если отпустишь. Но что ты…

Соусейсеки свела вместе ладони с пером и светлячком, зажмурилась, напряглась, словно сопротивляясь чему-то — и из ее запястий потек пульсирующий лазурью состав, тот, из которого я сделал ее призрачное тело когда-то. Он пополз по ладоням, ухватил перышко, утопил в себе засветившееся ярче сердечко, подернулся туманом, набух, раздался, тысячей знаков проступил и сгустился в маленькое мягкое тело, белоснежно — пернатое, с черными узорами на груди и крыльях, со спокойным и умиротворенным лицом спящего. Лицом Кассия Лота, умершего и родившегося заново. С ним я расставаться не собирался.

Антракс

Черный кристалл размером в полкулака покоился у меня на ладони, поблескивая в оранжевом свете. Обсидиан. «Кокуосэки», как сказал Энджу. Все-таки и от него может быть польза иногда. Я не мог и не хотел искать лучшее имя. Оно было совершенно. Да.

Она лежала передо мной, такая маленькая и хрупкая, такая похожая на ту, чей сон ныне нес в себе мой помощник, а дыхание спало в глубине моей груди. Дети не должны умирать, и девочка навеки останется жить в сказке, в кармане своего сна, воплощенном Бэрри-Беллом и мной для этого. Ее радость станет источником мощи для новой Розы. Только самые чистые и могучие чувства обретают силу. Вот так.

Я положил кристалл на грудь куклы. По моему приказу дух Шестой взмыл под потолок и плавно опустился на камень, бросив на черные грани медовый отсвет. Он светился чуть ярче обычного. Я знал, почему, но не мог себе позволить подумать об этом или еще какую-нибудь роскошь в этом духе. Труд, предстоявший мне, был куда сложнее и ответственнее, чем подчинение и настройка Белой Карты.

Положив одну руку ей на лоб, а другую на будущее сердце, я закрыл глаза и изгнал все мысли из головы окончательно. Начинаем.

Из Бэрри-Белла ударил в потолок тонкий желтый луч. По моей воле он разошелся широким бледным конусом. В нем замелькали маленькие лица, комната Джуна, силуэты Нори и Томоэ — сон девочки. Я, как врач на операции, стоял у треножника, внимательно следя за основанием конуса. Когда оно начинало подрагивать и рябить, я вливал в него свои воспоминания — чуть-чуть, по капле, чтобы не вытеснить, а лишь укрепить эссенцию.

Минута за минутой, час за часом. В моих руках Бэрри-Белл стал своеобразным «магнитофоном», прокручивавшим рассказанную мной историю. Я взял пример с Энджу — рассказал ее так, как захотел. Как это нужно было мне. Лена запомнила все правильно. Молодец.

Когда же в бледно-желтом сиянии мелькнул и пропал последний «кадр» незаконченной мной сказки, я окутал его волей и надавил вниз, посылая свет в камень.

Золотой свет наполнил черную глубину, вычертив внутренние изломы и дефекты структуры. Кажется, я перестарался с реализацией формы. Впрочем, это было только к лучшему. Обсидиан стал золотым самородком, сияние уже начало сочиться наружу, не в силах удержаться в гранях. Я аккуратно собрал выступившее и желтыми каплями стряхнул обратно внутрь.

Выдавив последнюю порцию света, Бэрри-Белл соскочил с камня и устроился у меня на плече. Его непосредственная доля работы была завершена. Теперь ему оставалось только контролировать ситуацию и вмешаться, если вдруг произойдет невозможное и я облажаюсь. Облажаться я, разумеется, не мог. Еще до начала работы я запретил себе думать об этом. Кристалл сиял, как расплавленная лава, удерживая в себе ставший вечным сон девочки, так и не встретившей семилетие. Тонкая волшебная материя напирала изнутри на стенки, но больше не могла их проломить. Прекрасно.

Я нагнулся к лицу куклы, прижался к ее губам и выпустил чужое дыхание.

И вместе с ним — свое.

Капелька крови. Взрыв Вселенной. Звезды, обрывками света несущиеся мимо. Залитый солнцем цветущий луг. Развалины, освещенные лунным светом. Индеец-охотник с луком. Щенок и бабочка. Все смешалось в общем танце.

И потому всего этого не было. Образы вихрились вокруг все быстрее и быстрее, сливаясь в разноцветное покрывало, обовлекшее то, что стало моим миром. Нет — уже нашим миром. Далеко и близко, прямо передо мной и на периферии зрения, хотя видел я теперь во все стороны, сидело в пустоте маленькое прозрачное создание без лица, обхватив руками тощие коленки. Шельт, одна из верхних душ, оставшаяся в сне по моей просьбе. Тусклый, печальный взгляд невидимых глаз скользнул по мне и вновь уткнулся в землю, которой не было. Но через невыносимо долгий отрезок времени, меры которому не было, вновь вернулся ко мне — и засветился слабым интересом и чем-то вроде узнавания.

Я сделал шаг, протягивая руку вперед.

И тотчас ощутил еще один взгляд. Нет, десятки взглядов, упиравшихся мне в спину, наполненных другим древнейшим чувством, принесенным силами мрака в наш мир. Голод. Голод без цели, без стремления, незамутненная направлением жажда насыщения, неумолчное и беззвучное алкание всего, что было и чего не было на свете.

Я обернулся, не пошевелившись. Сотня чудовищ, сотканных из иномировой космической темноты, жадно пронзала меня взглядами насквозь, стоя рядом, но в то же время как бы поотдаль. Красные глаза не имели ничего общего с нежной ало-сиреневой глубиной — это были буркалы адских тварей. В них ревело пламя Преисподней. Я знал, кто они и зачем явились сюда.

Это были те, кто в нашем детстве по ночам шуршит занавесками и скрипит половицами в пустой соседней комнате; в отрочестве делает страшными и уродливыми хари мелкой шпаны, пришедшей из соседнего двора отшибать деньги; в зрелой жизни в трудную минуту наливает руки свинцом, а сердце — тоскливым страхом. Глубинные мысли, создания страха, пищей имеющие только страх и живущие лишь им. Фрейд пел им дифирамбы, убеждая откупаться от них вместо того, чтобы давить раз и навсегда, давить через искус, через монашеский постриг, через отречение на пути к освобождению. Люди разучились бороться со страхами, и ныне каждый человек подходил к порогу смерти, навьюченный ими, как верблюд Маяковского — тунеядцами.

Это были мои страхи. Я привел их сюда. Но нужен им был не я. Они глядели сквозь меня, туда, где безучастно сидела маленькая душа, изучая глазами переплетения красок в полотнах Ничего. Когти хищно подергивались, обломанные клыки щерились в предвкушении рывка, падения жертвы под ноги стае, готовности рвать, резать, кромсать воздушную плоть, чтобы на краткий миг притупить ощущение тупой боли в бездонном желудке.

Лай, клекот, хохот, визг, неразборчивые гортанные проклятья — с воплем Тифона черная орда устремилась вперед, на добычу.

И я встал у них на пути.

В моей руке появился меч — длинный бронзовый клинок из тех, что хранились в моем убежище. Я сделал шаг, другой, и легко побежал им навстречу, наклонившись вперед и отведя руки назад. Когда нас разделяло только гигантское поприще в миллионы мегаметров, которое я мог переплюнуть с ходу, я оттолкнулся и вынес клинок вперед по дуге, ощутив влажное сопротивление нечестивой плоти. Пробив насквозь атакующую толпу, я приземлился на колено и повернулся к ним лицом.

Я мгновенно оказался в кольце алых глаз, горящих безумным голодом. A samurai is fine too, yeah?

Get over here!

Самый нетерпеливый ублюдок, прянувший вперед, распуская когти, пролетел мимо меня справа и слева, в виде двух дымящихся половинок. Я увернулся от атаки слева и снес с плеч уродливую башку, бывшую кошмарным гибридом пасти крокодила и хари моего первого начальника. Я не рыцарь. Я злой колдун. Я сражаюсь не за себя и потому побеждаю. И я сражаюсь за себя — и побеждаю поэтому. Что вы передо мной, серый туман прошлого? Сгиньте и не тревожьте живых.

Я помогу вам.

Я рубил и колол без устали, метаясь в клубах черного дыма, и местами мне казалось, что по скорости ударов я приближаюсь к моему ангелу. Челюсти, посрамившие бы знаменитую акулу, когти-сабли, жала и клювы безвредно рассекали пустоту и мое тело, не в силах причинить мне вреда. Я не боялся их, и мое бесстрашие передавалось защищаемой мной душе, заставляя их отодвигаться все дальше и дальше.

И я убил их — убил всех до единого. Отвратительные тела, валявшиеся кругом, с шипением испарялись, уносясь в небо, которое не было небом. Меч в моей ладони зашипел, осыпаясь в бездну ручейком металлической пыли. Да не прольется здесь больше ни капли крови. Никогда.

Одним шагом я преодолел разделявший нас космос и положил руки ей на плечи.

Проснись. Злые чудища ушли. Я с тобой, теперь и навсегда. Сказка продолжается. Проснись.

Проснись. На небе ясное солнце, ночь ушла на покой. Мой голос остался, как ветер. Слушай песню ветра. Вдыхай его прикосновения на скале, окруженной морем, после того, как буря стихла. Проснись.

Проснись. Взгляни на карты континентов. Узри, как вращаются небосводы над головой летней ночью. Играй звездами, как хрустальными шарами, на полотне северного сияния. Я дарю тебе этот мир. Проснись.

Проснись.

Проснись.

Два сияющих озера мягкого зеленого пламени озарили наш мир, вопрошающе глядя мне в глаза. Я наклонился и поцеловал ее в лоб.

И вернулся в свое прежнее духовное тело.

Моя правая рука лежала теперь на мягком атласе платья. Кристалл исчез. Но ладонь по-прежнему грели невидимые лучи, шедшие от груди.

— Кокуосэки, — позвал я шепотом. — Проснись, Кокуосэки.

И бывшие прежде фарфоровыми веки затрепетали, медленно приподнимаясь над двумя зелеными озерами.

— Отец…

— Вставай, дочь, — тихо произнес я, выпрямляясь. — Нас ждут дела.

Коракс

Тени казались гуще, когда мы уходили из опустошенного колокола, оставляя за собой груды чистой бумаги и перьев.

Из пола уже пробивались ростки новых колонн, и я знал, что когда-нибудь Nidum Arcana Libri снова наполнится гнездами и быть может, в них поселится кто-то более достойный такого дома. В моей переполненной голове роились тексты, устраиваясь поудобней, щекоча кожу острыми кончиками букв изнутри, напевая себя в уши, смешиваясь и выкусывая друг из друга противоречащие части. Нужно было найти место для отдыха, пусть даже короткого.

Шахта снова встретила нас гулкой пустотой, но меня насторожила значительно усилившаяся сырость. Снизу поднимался густой влажный туман, заползая под одежду, собираясь каплями на камне и металле, обволакивая тихой глубокой подушкой. Мы вымокли до нитки, поднимаясь вверх по казавшимся бесконечными стальным ступеням лестницы, спиралью кружившей по серым бетонным стенам.

Двери на каждом из уровней были либо заперты, либо изуродованы настолько, что открыть их нам не удалось бы. Особо неприятно было видеть, что за некоторыми была вода — значит, кое-где пройти нам не удастся. Вверх, вверх, вверх.

С подкашивающимися от усталости ногами и дрожа от холода, мы наконец нашли себе пристанище. За одной из дверей нас ждал короткий тоннель, выводивший в уютную комнатку, заставленную пыльными ящиками. Несмотря на паутину и грязь, мы решили остаться здесь, потому что тяжелая дверь не пропускала внутрь леденящий туман, а вдоль одной из стен шли теплые трубы. Я даже улыбнулся, подумав, что теперь и на мою долю выпал ночлег на теплотрассе — только при совсем других обстоятельствах, нежели у тысяч других людей.

Несколько минут мы просто прижимались к горячему металлу, наслаждаясь теплом. Соусейсеки так и не выпустила спящую птицу, и теперь его перышки высохли и распушились, а лицо порозовело. Кассий тихо сопел, вздрагивая, когда ему снилось что-то неприятное. Краем сознания я понимал, как гротескно выглядит это со стороны — человек, спустившийся в свой сон в поисках лекарства для тела, смотрит, как на руках куклы спит его собственная мысль, которой еще и что-то снится. Но так было, и мне не хотелось что-то менять.

В ящиках оказалось битое стекло — мы вскрыли парочку из любопытства. Раньше там определенно было что-то ценное, но теперь осталась только тяжелая блестящая пыль, острая даже на взгляд.

Смахнув толстый слой пыли, мы сели поближе к теплу и здесь, наконец, смогли спокойно поговорить.

— Нам везет, мастер, — заговорила Соу, — Мы очень быстро нашли часть твоей памяти и теперь время работает на нас.

— Только часть? Это не все? — удивился я.

— Ты недооцениваешь свой разум. Таких хранилищ здесь должны быть тысячи.

— Но я еще раз повторю — нам очень повезло, невероятно.

— Объясни же, я сейчас плохо соображаю, — хаос в голове только-только начал утихать.

— Эти книги оказались именно тем, что мы искали. Ты ведь знаешь их наизусть теперь, так почему спрашиваешь?

— Они… в некотором беспорядке. Нужно время, чтобы осознать их в полном объеме и начать анализировать.

— Время у нас есть. Помимо знаний о том, что делать, нужно будет узнать, как.

— То есть мы продолжим шататься по этому лабиринту?

— Скорее всего да. Нужно будет найти воспоминания о тех предметах, которые понадобятся тебе для работы, подходящее место и…

— И?

— Дерево твоей души. Мне кажется, в любом случае нам придется к нему прийти… и хотелось бы его увидеть.

— Пожалуй, это будет не самое впечатляющее зрелище здесь. Оно, скорее всего, чахлое и маленькое.

— А я видела его другим, мастер. Но мы не узнаем наверняка, пока не отыщем.

— Хорошо, посмотрим, что оно из себя представляет на деле. Быть может, довольно скоро. Оно должно быть наверху, куда мы и направляемся, верно?

— Скорее всего. Ты поймешь, где оно, когда еще немножко изменишься.

— Изменюсь? Я заметил, что нечто произошло, когда играл роль божества у этих бедняг, но…

— Пожалуй, стоит тебе объяснить, мастер. То, что ты манипулируешь собственным разумом, и так понятно, надеюсь?

— Да, я знаю. И пользуюсь возможностью исправить кое-что, вроде гворков.

— Но и сам от этого меняешься. Все очень взаимосвязано, гораздо глубже, чем может казаться. Чтобы исполнить то, зачем мы здесь, тебе придется стать другим человеком. Я бы назвала это место твоим чистилищем.

— Как-то зловеще звучит это, Соу.

— Ну я не знаю, насколько подходит к ситуации это слово, но имею в виду, что опасности и лишения этих мест должны истребить твои страхи и заблуждения — очистить. Верно?

— Я понял суть, и она близка к слову. Вот только в чистилище беспомощные души пытают, что не слишком подходит…

— Да, ты не беспомощен и можешь бороться. Да и я рядом, чтобы вести тебя, мастер. Хотя ты почти справляешься сам — как с этим малышом, например.

— Кассием? Я чувствовал, что он необычный, но в итоге его вера позволила мне справиться с почти безвыходной ситуацией…

— Нет, чуть-чуть не так. Ты взрастил его веру тысячекратно, но знаешь, что самое интересное?

— Что же, Соу?

— Он ведь всего лишь твоя мысль… как ты предположил, обо мне, — Соу зарделась, смущаясь. — Выходит, с его помощью ты поверил сам в себя.

— Ну и ну, а ведь ты права. Значит, и такое возможно?

— Это же твой сон. Возможно все, если захотеть по-настоящему, умеючи. Пока что ты только делаешь первые шаги.

— Дорога в тысячу ли…что это?! — я заметил странную розовую тень, метнувшуюся между ящиков.

— Что там, мастер?! — Соу вскочила и достала ножницы так быстро, что я только успел почувствовать движение воздуха от ее рывка.

— Здесь кто-то есть, за ящиками! Там, слева!

Топот маленьких ножек, краешек розового платья в просвете между ящиками и визг ржавых петель не замеченной нами двери. Соу хотела броситься вдогонку, но я успел остановить ее.

Некоторое время мы молчали, глядя в темный проем, и у каждого из нас в голове вертелся один-единственный вопрос. Какого черта в моем сне делает ушедшая Хинаичиго?

Антракс

Черные кожаные башмачки неуверенно ступали по медвежьим шкурам. Суок, закусив губку, старалась удержаться на ногах, делая робкие шаги на подламывающихся, как у новорожденного олененка, ногах. Она выпустила стену и ухватилась за стул. Пальцы сорвались, хлопнули по сиденью, стул зашатался, но устоял. Устояла и она, сперва обиженно ойкнув, но потом, подняв глаза, радостно улыбнулась мне. Я следил за ней, сидя за столом.

Мне пришлось учить ее ходить. Когда я поставил ее на пол, оказалось, что более-менее толково ей пока повиновались только руки: колени дрожали, ступни разъезжались, не в силах держаться прямо. Она раз за разом падала на пол и в конце концов заплакала. Совсем как… Я дал ей руку, два раза молча провел по комнате, показывая, как переступать, а потом сел и знаком предложил попробовать самой. Сперва Суок не могла даже выпрямиться, но потом, опершись на стену, медленно поднялась. Теперь же она делала успехи прямо на глазах. Превосходно.

Суок… Я решил дать ей это имя-прозвище после того, как понял, что каждый раз выговаривать полное мой язык, привыкший к русским созвучиям и ударениям, просто не в состоянии. Перевод же казался тусклым и безжизненным. Все-таки Энджу сумел подложить мне свинью, чтоб ему на том свете черти имя такое придумали. Это было словно наитием: печальный и нежный осколок старой сказки словно сам собой прыгнул мне на язык, чтобы стать недостающим мазком на полотне. «Вся жизнь». Вот так. Ей самой прозвище пришлось по нраву — подозреваю, впрочем, что она была бы рада называться и Дизентерийной Амебой, если бы инициатива исходила от меня. Я был ее Отцом.

— Отец, у меня получается! — она медленно шла ко мне от стула, переставляя ноги носками внутрь, как Десу на известной гифке, и улыбалась почти так же. — Смотри!

— Молодец. Но ступни надо ставить носками наружу. Вот так, — показал я, поднимаясь.

Она попробовала.

— Неудобно…

— Так надо.

— Но почему надо, если неудобно? Вот так вот проще…

— Так надо. Если ты хочешь, чтобы тебя приняли в общество, нужно соблюдать его законы, дочь.

— А что такое «общество»?

— Это люди, Суок. Все люди в мире. Они устанавливают правила вежливого поведения, чтобы было проще общаться, — я снова сел.

— «Законы» — и есть эти правила?

— Да.

Она в задумчивости прижала палец к подбородку.

— Хорошо, Отец. Я буду ходить правильно.

Я наблюдал, как она неспешно вернулась к стулу и, вновь ухватившись за него, сделала первый шаг, отводя носок в сторону. Мой менторский тон удивлял меня самого. В жизни не подозревал о наличии в себе задатков Макаренко. Впрочем, его методы не особенно импонировали мне. Я мог свободно передвигаться, как положено. Значит, сможет и она.

— Так уже лучше, — похвалил я, когда она наконец отпустила стул и сделала уже три шага. Зря я это сделал. Подняв на меня глаза, она радостно засмеялась, ее левая ступня тут же заплелась за правую, руки отчаянно заметались в воздухе, ища опору… Бум!

Я невольно приподнялся с места. Опираясь на дрожащие руки, она обиженно хлюпала носом, пытаясь встать на четвереньки. Шмыганье становилось все громче, раздался всхлип, за ним другой… и на жесткую от пыли шкуру обрушился ливень слез. Не глядя на меня, она горько рыдала взахлеб от боли и обиды, подбирая под живот непослушные ноги.

Я мысленно изругал себя последними словами. Конь тупорылый. Нашел время для самодеятельности. Самому дай автомат и два раза покажи сборку-разборку — с какого раза сделаешь? Она ведь ни разу еще не ходила толком. И вообще не жила. Лось. Дубина стоеросовая.

Ох, кажется, мне предстоит насыщенное времяпрепровождение.

Подойдя к ней, я сел рядом на корточки и неумело погладил по голове.

— Не плачь.

— Хорошо, Отец… (Шмыг.) Ой, больно, — она села и поморщилась, проведя ладонью по правой коленке. — Я не буду плакать. Ходить очень трудно.

— Ты научишься. Обещаю тебе.

— Правда? — улыбнулась она сквозь слезы.

— Конечно. Разве я когда-нибудь лгал тебе?

Очень удобно, когда твое «когда-нибудь» насчитывает всего несколько часов.

— А что значит «лгать»?

Когда я объяснил, Суок даже испугалась.

— Нет, нет! — замотала головой она. — Ты никогда мне такого не говорил!

— Значит, у тебя все получится. Давай, вставай.

Суок выдохнула сквозь стиснутые зубы и поднялась, опираясь на мою руку. И, когда я отпустил ее, пошатнулась, но не упала. В глазах ее зажглись упрямые огоньки. Стиснув кулачки, она сделала шаг. Потом другой. Третий. И вдруг, оттолкнувшись ногами, со смехом бросилась мне на шею.

— Отец, я хожу! Я ведь хожу?

— Шею ты мне ломаешь, а не ходишь, — строго сказал я, высвобождаясь из объятий. — Тренируйся дальше. Можешь лучше.

Она заморгала, ее руки опустились, в глазах снова влажно блеснуло. И тогда я, в смутном движении совести, слегка сжал тонкие пальцы, все еще находившиеся у меня в руке. И ощутил ответное пожатие.

Не знаю, что она прочла в моих глазах, подняв взгляд, но, хотя лицо ее оставалось серьезным, на дне ее лесных морей мигнула веселая и лукавая искорка. Повернувшись к горну Карты, она медленно пошла, с каждым шагом двигаясь все увереннее.

Первая маленькая победа.

— Вот так хорошо, — кивнул я, садясь за стол и оправляя кузнечный фартук. — Может… Что такое? Что случилось?

Суок стояла возле горна — стояла прямо, надо сказать! — и прижимала руки к животу. На ее стремительно бледнеющем лице растекались страх, обида и недоумение.

— Отец… — протянула она руки ко мне. — Больно…

— Что такое?! — перемахнув через стол, я подскочил к ней.

— Мне больно, Отец… Ноги слабеют… Не могу стоять…

— Где болит? В чем дело?

— Вот тут… — она показала на живот и прижалась щекой к моему плечу. Страх уже опалил меня ледяным пламенем, когда она добавила: — Сосет… И пусто…

В этот момент я понял, что означает выражение «хоть смейся, хоть плачь». И ведь сам виноват, голова еловая. Она ведь едва родилась. Что ребенку надо после рождения? Правильно… Орясина великовозрастная…

— Пойдем, — я усадил ее на локоть. — Пойдем домой. Тебе надо поесть.

— Домой? Разве мы не дома?

— Нет, это просто убежище. Рабочее место. Логово. Долго объяснять. Живу я в другом месте.

— А что такое «есть»?

— Ты все узнаешь. Совсем скоро.

Держа ее на руках, я шагнул в зеркало.

Квартира моя ее поразила — прежде всего наличием разделенных перегородками комнат. Сперва, решив, что мне приходится ютиться в одной гостиной-спальне-кабинете, она с детской непосредственностью осведомилась, почему я живу тут, если там больше места. Пришлось носить ее по дому и объяснять, где что. Особенные трудности вызвал санузел. Ей самой он был без надобности, а вдаваться в гнусную биологию я не решился, так что у нее, боюсь, составилось впечатление, что это что-то вроде потайной комнаты для особой работы. Отчасти верно.

Самого смысла разделения жилья на помещения она тоже никак не могла понять. Мне приходилось напрягать память и вылавливать обрывки того, чем меня в свое время потчевали родители в таких случаях. Получалось не очень-то, особенно если учесть, что возможности применять аналогии у меня не было. С третьего-четвертого раза мне кое-как удалось втолковать ей, что в доме можно заниматься разными делами, зачастую почти несовместимыми между собой — и тут же пришлось разъяснять, что это за дела. Santa Maria, как выражается пан Анжей.

Наконец, со стоном запросив пощады, я получил передышку и отправился на кухню варить кашу. Молока не было, так что пришлось делать гречневую. Просеяв крупу и поставив кастрюлю на огонь, я немного поразмыслил, щелкнул кнопкой чайника и вытащил из холодильника пару яиц. Покупал я их в начале недели, срок годности еще не должен был истечь.

Мягкие шаги заставили меня вздрогнуть. Ходила она уже довольно уверенно. Дежа вю? Ох, еще какое…

— Отец, что ты делаешь?

— Готовлю нам завтрак. Тебе понравится.

— «Завтрак»?

— Да. Я ведь говорил, что тебе нужно поесть.

— А как это? У меня все еще болит в животе, хотя уже слабее. Это уменьшит боль?

— Да, хотя и не убьет ее насовсем. Живые существа обречены жить с этой болью, Суок. Она слабнет, может пропасть, но потом всегда возвращается.

Ее рот капризно искривился.

— Не хочу…

— Это не зависит от твоего или моего желания, — я строго заглянул ей в глаза. — Таковы законы жизни. Не плачь из-за этого. Ты скоро привыкнешь. В мире есть вещи и похуже этой боли.

— Какие вещи, Отец?.. — прошептала она чуть слышно. Ее глаза были широко открыты.

— Тебе незачем это знать, дочь. С этими вещами ты никогда не встретишься, — лжец! — так что просто запомни, что они есть. Всегда и везде может быть хуже. Помни об этом. Это облегчает трудные минуты.

Ее лицо стало серьезным и напряженным. Обдумывая мои слова, она глядела в пол, сидя на табуретке и покачивая ногами. Кажется, они уже повиновались ей совсем хорошо. Великолепно.

— Хорошо, Отец. Я запомню.

— Вот и умница.

Яйца запрыгали в кипящей кастрюле. Я убавил огонь и, выждав некоторое время, снял ее с плиты и понес к раковине…

— Отец, давай я помогу! — черно-золотая молния стрельнула с табуретки и кинулась ко мне, протягивая голые ладони к горячему металлу. От неожиданности я отступил, вскинув кастрюлю выше головы, и кипяток плеснул через край мне на руку. Блин! Зашипев от внезапной боли, я с трудом сжевал готовые выстрелить непечатные слова. На побледневшем лице Суок радостное стремление мгновенно сменилось ужасом, она затаила дыхание, глядя, как я ставлю кастрюлю в мойку и снимаю намокшую прихватку с покрасневшей ладони.

— Что случилось, Отец? Тебе больно?

— Больно, — признался я, потирая ожог. Ее рот приоткрылся, в глубине глаз заходили прозрачные волны, через секунду ставшие бурей, и вдруг, всхлипнув, она схватила мою кисть и прижала ее к щеке, замотав головой.

— Отец, Отец, прости, прости меня, пожалуйста!

— Да ладно тебе, — смущенно буркнул я. На руке заискрились прозрачные капли.

— Я не хотела, я не нарочно! — рыдала Суок.

— Я верю тебе, дочь. Я сам виноват, что не успел объяснить тебе. Когда вот такое блестящее и твердое вещество нагревается на огне, до него нельзя дотрагиваться голой рукой. Иначе тебя обожжет. Нельзя вообще дотрагиваться до вещи, побывавшей на огне — первое время, по крайней мере. Для этого есть прихватки. Впрочем, от горячей воды они мало помогают.

— Значит, я… могла обжечься? И ты… сам себя… О Отец!

— Хватит, дочь, — я снова подпустил в голос строгости, пресекая в корне новое слезоизвержение. — Я не сержусь на тебя. Просто больше не надо помогать мне в готовке. Пока я сам тебя не попрошу, во всяком случае.

— Хорошо, — шмыгнув носом в последний раз, она ладошками вытерла слезы и вернулась к табуретке. На дне ее глаз притаилась горькая обида на саму себя. Несносный ребенок. Я же сказал, что не сержусь. И ведь действительно не сердился.

Я вдруг заметил, что смотрю на нее и улыбаюсь неизвестно чему.

Увидев ответную робкую улыбку, я выдохнул, еще раз встряхнул обожженной ладонью и нырнул в недра буфета — гречка тоже дошла до кондиции, мне нужен был дуршлаг. Дуршлаг обнаружился в холодильнике, накрывавшим тарелку с мерзкими заплесневелыми хлопьями чего-то серо-коричневого. Приглядевшись, я с омерзением узнал остатки предыдущей гречки. Фу!

Я заметался по кухне, как шеф-повар перед фуршетом. Слоновий яд домашнего приготовления полетел в мусорное ведро, тарелка и дуршлаг — в мойку, лежавшее в опасной близости от радиоактивного захоронения яблоко — в форточку. В несколько секунд засверкавшее кухонное сито приняло в себя ароматную, чуть разваренную массу.

Суок с интересом следила за обуявшим меня приступом деятельности, болтая ногами. Уловив запах каши, она озадаченно потянула носом и вдруг в панике схватилась за живот.

— Отец, тут все больнее!

— Потерпи немного, — ответил я, быстро-быстро нарезая яйца ломтиками и сглатывая слюну.

Я понятия не имел, сколько именно едят куклы, поэтому положил нам одинаковые порции. Две миски дымящейся гречневой каши с покрошенным яйцом заняли на столе почетное место, через мгновение к ним присоединились батон и чай. Помедлив, я поставил на стол еще и солонку. Получалось довольно официально, зато совесть моя была чиста.

Я протянул ей чайную ложку.

— Зачерпни этим кашу и съешь.

— Съесть? — по-детски взяв ее в кулак, она озадаченно моргнула. — Как?

Час от часу не легче. Бедная Суигинто. Неужели она когда-то тоже не знала даже этого?

— Подумай сама, — серьезно сказал я. — Чего именно хочет твое тело?

— Хочет… наполниться…

— Вот и наполни его. Так, как оно хочет.

Кивнув, она зачерпнула кашу и сразу просыпала ее обратно, неудачно наклонив ложку. Темно-зеленые колодцы опять зажглись огоньком упрямства. Снова наполнив ложку, она обеими руками поднесла ее к лицу, держа ее напряженно прямо, как нивелир. Осторожно наклонившись, она посмотрела на нее одним глазом, потом другим, вновь понюхала и наконец решительно сунула в рот.

И тотчас с невнятным криком подалась вперед, уронив ложку на пол. Мне в лицо полетели брызги каши и белка. Быстро выпрямив ее, я осторожно захлопал ее по спине. Вот уж не думал, что кукла может поперхнуться.

— Что такое?

— Гаисё! — жалобно прохныкала она, высунув язык. — Ххотса!

М-да. Мне основательно осточертело раз за разом признавать себя ослом, но другого выхода у меня не было и на сей раз.

— На горячую пищу надо сперва подуть, Суок, — я нацедил ей стакан холодной воды, которую она сразу жадно выпила, и вынул из буфета другую ложку. — Нет, не бери с пола, она грязная. Возьми чистую. Потом я их помою.

— Хаахо… — она с силой дунула на кашу, расшвыряв коричневые крупинки по столу. Ладно, все равно мне давно пора было сделать уборку.

— Не так. Дуть надо легонько и только на то, что у тебя в ложке. И не забудь разжевать перед тем, как глотаешь.

— Хаххевать?

— Просто слушай свое тело. Учись его понимать.

Наконец-то она все проделала правильно и без запинки. Жевала она медленно, полузакрыв глаза, затем осторожно глотнула — я увидел, как по горлу прошел крохотный бугорок, — посидела немного, будто прислушиваясь к себе, тихо вздохнула… и только ложка зазвенела по тарелке!

Я мысленно перевел дух и повернулся наконец к своей порции.

Ее тарелка опустела прежде, чем я умял едва половину своей каши.

— А теперь запей чаем.

Горький опыт — лучший учитель. За чай я был спокоен. К тому же за это время он успел порядочно остыть.

Пригубив пакетированный байховый, Суок тихо чмокнула губами.

— Сладкий… Вкусно…

— Да. Но не надо чмокать за столом, это неприлично.

С каких это пор я стал таким аккуратистом? Непонятно.

— Если ты не наелась, можешь взять хлеб.

— Нет, все хорошо. Живот больше не болит. Спасибо, Отец.

Наверно, на моем лице отразилось изумление. Я ведь не говорил ей об этой детали столового этикета. Откуда же дровишки?

— Что-то не так? — испугалась она, взглянув на меня.

— Да нет, все в порядке. Зачем ты сказала мне «спасибо»?

— Но… Ты ведь мой Отец, ты так заботишься обо мне. Я так тебя люблю и так благодарна. Вот и сказала…

Оу. Вот оно что.

— Хм… Пожалуйста.

Коракс

— Ты видел то же, что и я, мастер?

— Убегающую в темноту Хинаичиго?

— Да, ты узнал ее, хотя никогда не видел наяву. Только вот одного не понимаю — почему она здесь?

— Сказать честно, понятия не имею. Никогда не питал к ней особой любви, иначе попробовал бы вернуть вас обеих.

— Может быть, и хорошо, что не попробовал.

— Соу?

— Хина — капризный ребенок, и быть ее медиумом тебе не понравилось бы. Она требует заботы и внимания, а ты сам такой же.

— И ничего не изменилось за все это время? — улыбнулся я, хотя замечание это меня задело. Еще бы, почти прямо обозвали ребенком, а!

— Сам знаешь, что изменилось, а что нет. Ты научился действовать без указки, хитро и иногда жестоко, ты приобрел смысл жизни, но страх все еще способен прорвать хрупкие плотины твоего самообладания.

— Ну хоть что-то пошло на лад. А почему ты не упоминаешь силу? Плетения…

— В последнее время я начинаю сомневаться в том, что это правильный путь. Но наверняка сказать не могу. Но вернемся к делу — тебе ничего не показалось странным в этом неожиданном появлении?

— Ну-у-у…если не задаваться вопросом, откуда тут Хинаичиго, то странности все же остаются. Почему она пряталась и убегала от нас — ты же не была ей врагом?

— Сражаться нам не приходилось по чистой случайности, но в этой ситуации о поединках можно забыть. Быть может, она тут давно и уже встречала нечто напугавшее ее?

— Очень может быть. Но было и еще одно.

— Слишком быстра.

— Слишком. Я могу чего-то не знать, но как-то очень стремительно она перебегала и пряталась.

— Ладно, наверное, нет толку обдумывать это, если она уже далеко. Пойдем в ту сторону, и быть может, появится случай задать все вопросы ей.

— Хорошо, Соу. Будь по-твоему.

— Тогда отдыхай, приводи мысли в порядок. Я проверю это место на случай, если тут притаились еще какие-то неожиданности.

— Будь осторожна. Море Бессознательного породило немало обитателей для этих мест.

— Не без твоей помощи, мастер.

Антракс

Пару дней мы (мы? Как интересно…) просидели взаперти, истребляя содержимое моих скудных закромов и постигая окружающий мир. Неугомонная зеленоглазая почемучка своими «что», «как», «когда», «зачем» и вопросом имярек засыпала меня на метр по-над макушкой, так что я оказался в положении утомленного кассира, в экстренном темпе обслуживающего стометровую очередь раздраженных покупателей. На некоторые вопросы я просто не мог ответить, например, когда она осведомилась, что за слово такое я произнес ночью сквозь зубы. Плохо помню, как именно отмазался. «Какая мука воспитывать!» Фрекен Хильдур Бок. Линдгрен.

Поистине с гигантским трудом я решил еще одну колоссальную проблему — где укладывать ее спать. Отдыхать вдвоем на моем убогом лежбище означало в первую же ночь придавить ее пузом. Да и вообще… Как-то это… Нет, нафиг. Покупка манежа или детской кроватки упиралась в недостаток финансов. Сделать же чемодан возможным не представлялось по причине полного моего невежества в этом деле. И я не знал, где в городе чемоданная мастерская и есть ли она вообще. Не покупать же ширпотреб, чтобы криво обшить его ватой и тканью, в самом деле! Где купить чемодан нужного размера, я, впрочем, тоже не знал. Самым забавным было то, что выход, над которым я ломал голову добрых полдня, оказался примитивным, как пряник, и напрашивался с самого начала. Я просто решил спать на полу. Закаляться так закаляться. Правда, после того, как на следующий день я проснулся с болью в спине и холодом в костях, мне все-таки пришлось реквизировать с кровати байковое одеяло. Дьявол забодай. Давно надо было разориться на обогрев пола.

У Суок, как я и ожидал, возникли сильные трудности с открыванием дверей, — первое время она вообще принимала их за продолжение стен, — но здесь уже я оказался на высоте положения. Наконец нашли себе применение несколько комодных ручек, в незапамятные времена купленных в хозтоварах под невнятным предлогом возможного ремонта соответствующего девайса. Я привертел их к дверям на уровне своего колена. Забавно. Я ведь действительно совершенно не представлял при покупке, на кой черт они мне нужны, если у меня даже комода тогда не было. Информационное поле, не иначе. Хе-хе.

По прошествии времени мои запасы начали иссякать, и мне пришлось сделать вылазку во внешний мир. Суок с собой я, разумеется, не взял, что искренне опечалило, но не обидело ее, совсем как в тот раз, когда она выразила желание посмотреть, какой такой «особой» работой я занимаюсь в сортире. Отбрехался я тогда с огромным трудом. «Кисмет, — словно говорил ее смиренный вид. — Отец всегда прав, ему виднее». Я уже смог различить в ее характере некоторую склонность к фатализму. Тем лучше.

Ну а что вы мне предлагаете, господа? Идти клянчить у соседей детские обноски, которые мне все равно никто не даст? Зимней одежды ее размера у меня в доме отродясь не бывало. Девочка же в легком платье, пусть даже в конце зимы, шарахающаяся от машин и зовущая отцом странного угрюмого типа, годящегося ей разве что в старшие братья — идеальная мишень для косых взглядов если и не прохожих, то сотрудников «правоохранительных» органов уж точно. Не хватало еще по чьей-нибудь ретивости загреметь за педофилию. Тьфу.

Я походил по магазинам, затариваясь яичной вермишелью себе и растворимой фруктовой кашей для нее. Молока под кашу пришлось приобрести целых четыре пакета: я решил, что каждый день по непонятной причине оставлять ее одну в пустой квартире будет, по меньшей мере, некрасиво. Я слишком хорошо помнил, что одиночество делает с людьми. И с куклами. «Давай играть, Томоэ…» Б-р-р! Нет уж.

Подумав, я купил еще шампунь и детское мыло, почти сразу внутренне содрогнувшись. Елки зеленые. А ведь мне придется ее купать. Руками трогать…

Может, нанять для этого сиделку? Тьфу, да какую там, к черту, сиделку. Справлюсь сам. Происходящее в мире зависит от твоего восприятия. В том числе и от твоей испорченности. Пусть каждый воспринимает все в ее меру. Я собираюсь просто выкупать дитя. Свое дитя. И можете думать, что хотите.

Дома меня встретила Суок.

— Отец, ты вернулся!

— Да. Я же сказал, это ненадолго.

— Что ты принес?

— Я принес нам пищу.

— А где ее берут?

— Ее выращивают, Суок. Особые люди, приставленные к этому важному занятию.

— Выращивают?

— Да. Все на свете растет, становится когда-нибудь больше и крепче. Это еще один закон, установленный уже не людьми, а миром, в котором мы живем.

— И ты тоже выращиваешь пищу?

— Нет, у меня нет необходимых для этого навыков. Мне приходится выполнять для людей другие важные дела, чтобы выменять пищу на них.

— Но ведь все хотят есть… Это несправедливо!

— Справедливо, дочь. Многие из людей не могут того, что могу я, но им все равно это требуется. Это честный обмен — ты берешь мое, я беру твое. Только так и можно создать достойное общество.

Стремление осмыслить полученные сведения боролось на ее лице с недоумением. Ну конечно. «Мама умеет всё». Все мы когда-то через это прошли.

— Пропусти-ка, — я перехватил пакет другой рукой. — Мне надо разобрать пакет.

Идя по коридору, я заметил, что вид у нее был странный: смущенный и в то же время гордый, словно она в мое отсутствие заманила в квартиру бенгальского тигра и устлала его шкурой пол в гостиной.

— Что такое, Суок?

— Отец… Я вчера смотрела, как ты все делал, и…

— И?.. — подбодрил я, видя, что она замялась.

— Вот…

На столе стояла моя утренняя чашка, которую я забыл там перед уходом. Разумеется, немытая — я заметил на краю знакомый потек. Над чашкой еще поднимался легкий парок. Один из табуретов был передвинут к буфету, где стоял чайник.

— Ты приготовила мне чай?

— «Чай»? Это сладкое и крепкое так называется? Да…

— Хм… Спасибо, — я поставил пакет на пол, взял чашку и отхлебнул.

Ну, знаете… Такой чай, наверно, подавали Посейдону, когда он забредал на Олимп поиграть в преферанс с родственничками. Я почувствовал во рту жжение и осознал, что физиономия скручивается в невероятный клубок. Он был невероятно соленый. Его как будто приготовили из морской воды. От того, чтобы не выплюнуть адово пойло сразу, меня удержала только собственная поспешность: я выпил отпитое залпом. Желудок в ужасе зашевелился. Не отравиться бы…

Увидев, как меня перекорежило, Суок перепугалась:

— Что такое, Отец? Это плохо? Невкусно?

— Что это, Суок? — проскрипел я сквозь сведенные судорогой челюсти.

— Ча… чай… Я делала, как ты, я… положила пакетик и насыпала белого порошка… Три ло… ло… жки… — ноги ее подкосились, она села на пол и уткнула лицо в ладони. Плечи ее содрогались от рыданий.

Елико возможно тихо глотнув чистой воды и вылив проштрафившийся чай в раковину, я поднял мою маленькую повариху и усадил на колено.

— Не плачь.

— Прости, Отец, я такая плохая, скверная, злая дочь!

— Не говори глупостей. Ты не плохая и не злая.

— Нет, плохая! — всхлипнув, она уткнулась лицом мне в куртку. — Я только ем да сплю и ничего, ничего для тебя не делаю! Ты так обо мне заботишься, а я только все порчу! Меня надо прогнать от тебя далеко-далеко, чтобы я тебе даже на глаза не попадалась, гадкая, злая Суок! Я… я… хлам!

Я обомлел. Ну это уж слишком!

— Прекрати нести чушь, Кокуосэки, а то я действительно рассержусь, — строго произнес я, заставляя ее посмотреть мне в глаза. — И никогда не называй никого этим глупым и злым словом, а уж себя — в первую очередь. Хлам не вышел бы из-под моих рук. Ты расстроена, что попробовала что-то и у тебя не получилось? Но вспомни, как училась ходить. С первого раза хорошо не получается ничего. Запомни это.

— Но я ведь смотрела… Нет, я плохая и глупая, Отец! Я все перепутала!

— Хватит накручивать себя. Ведь ты даже не знала, какой именно порошок надо класть в чай. А их три, и они очень похожи.

— Как же их различить?..

— Смотри. Сахар сладкий, и его крупинки похожи на маленькие кубики. Тот же, что положила ты, соленый и горьковато пахнет: им приправляют еду, чтобы она была вкуснее. А есть еще мука, она безвкусная и не растворяется в воде. В следующий раз чуть попробуй на вкус то, что собираешься класть в пищу. И запомни, что на каждый объем нужно свое количество. Не раскисай. Только трудом достигается успех.

— Хорошо, Отец. Я не буду раскисать. Но я так хочу помогать тебе, хоть что-то для тебя сделать! — ее пальцы теребили золотую ленту. — Ты же… ты ведь…

— Успокойся, дочь. Очень скоро ты сможешь помочь мне.

— Правда? — просияла она. — Когда, Отец, когда?

Я пораскинул мозгами. Пожалуй, время подошло.

— Сегодня, Суок. Мы приступим к делу сегодня вечером.

Коракс

Мало-помалу, повинуясь собственной странной логике, тексты успокоились и собрались в некое подобие системы. Конечно, до идеальной упорядоченности архива им было далеко, но все же Василий Валентин не лез в диспуты с Гебером, а Альберт Великий не пытался стереть фрагменты «Алхимической свадьбы» Христиана Розенкрейца.

Пропало и давление, распиравшее голову изнутри — я снова был здоров и мог продолжать путешествие.

Соу вернулась со своего обхода с довольно расстроенным видом, хотя явных причин не было заметно.

— Что-то случилось?

— Да, мастер, я несколько в тебе разочарована. — Соу говорила тихо, не глядя мне в глаза.

— Что такое? Я что-то сделал не так? — удивленно воскликнул я.

— Скорее не сделал. Тебе надо быстрее учиться, иначе нам не хватит никакого времени.

— Поясни, где я ошибся, Соу. Я не понимаю.

— Попробуй прислушаться к своим чувствам. Ничего не замечаешь?

— Эм… тут тепло и уютно. Греет что-то, но это же трубы, верно? — в воздухе действительно носилось какое-то странное нежное тепло.

— Близко, но не то. Продолжай.

— Тут слишком светло, но не из-за ламп. Светится что-то…среди ящиков?

— Пойдем посмотрим, мастер. — Соу, кажется, начала успокаиваться.

— Ты что-то нашла? Соу, не мучай меня, рассказывай!

— Я-то нашла, но это должен был заметить ты. Попробуй сам, раз уж случай представился так быстро.

— Мы двинулись вглубь деревянных штабелей с армейской маркировкой, туда, где темнота была почему-то не такой густой, как следовало бы. За третьим поворотом стало еще светлей, а в одном месте из-под грубого холста пробивались тонкие лучики, в которых плясала пыль.

— Что это, Соу? — спросил я, раздвигая ткань и глядя на светящийся ящик, стоящий в одном из штабелей.

— Достанем и посмотрим. Я и сама еще не знаю, но это должно быть то, что мы ищем. Что ты видишь?

— Дерево светится изнутри.

— Вот как. А я услышала песню, тихую и жалобную. Не стой столбом, доставай нашу находку.

— Ээ, постой, а это безопасно? Вдруг там что-то…

— Ты чувствуешь опасность? Или просто боишься?

— Хм, нет, этот свет кажется чем-то знакомым и приятным.

— Тогда не задавай глупых вопросов.

Наполненные стеклянной пылью ящики были страшно тяжелыми, и верхний я чуть не уронил себе на голову, удержав его в последнюю секунду серебром. Когда, наконец, открылась сияющая крышка с выжженными буквами L.MB.CK., я чувствовал себя выжатым до капли. Руки налились свинцовой слабостью, одежда вымокла от пота. Изнеможенный непривычно тяжелым трудом, я сел на один из ящиков и стал разминать одеревеневшие мыщцы.

— Самому не смешно, мастер? — спросила Соу с хитрой улыбкой.

— Что тут смешного-то? — устало спросил я, кривясь от боли.

— Вся эта усталость, пот, боль — к чему все это?

— Знаешь, эти ящики были тяжелее, чем они выглядят. Попробуй сдвинь хоть один.

— Типичная логика рассеянного и зашореного собственными заблуждениями и привычками человека. Отвыкнуть пора бы, мастер.

— Ты стала язвительней, радость моя. Надо быть добрее.

— Мастер, — Соу вдруг покраснела и потупилась, — прости, я не хотела тебя обидеть. Просто ты как-то медленно осознаешь реальность.

— Я не обиделся, совсем ни капельки, но быть может, ты пояснишь?

— Вся твоя усталость — не более, чем привычка разума. Ведь твое физическое тело сейчас лежит в мастерской дедушки и его ощущения никак не связаны с тем, что ты делаешь во сне.

— Хм, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду. То есть, я инстинктивно придумал себе усталость, тяжесть и боль, потому что разум обманулся реалистичностью происходящего?

— Начинаешь понимать, мастер. Это всего лишь сон, и все, что тут происходит — только метафора, оживленная парами Моря. Так что постарайся забыть о том, что ты должен был устать и тебе станет легче.

— Мне это напомнило один фильм…надо будет показать его тебе, если выдастся такая возможность.

— Хорошо, как только мы закончим здесь, у нас будет возможность отдохнуть. Мои поиски…не настолько срочны…

— Кажется, мне уже легче, — за разговором я действительно забыл о боли и теперь любопытство снова проснулось и властно заявило о себе. — Давай откроем ящик и узнаем, что нашли.

— Давно пора, мастер, — Соу ловко вставила в щель под крышкой ножницы и поддела ее, ломая скобы и гвозди, — Открывай. Это твое.

— Спасибо, Соу, — и я сдвинул крышку, прикрывая от слепящего света глаза.

Когда сияние немного рассеялось, я осторожно погрузил руки в острую мерцающую пыль, чувствуя гладкие формы внутри и нежно, словно новорожденного, поднял из тяжелой стеклянной гробницы хранившийся в ней сосуд.

Тонкого прозрачно-зеленого стекла алембик, старый, но чистый и отлично сохранившийся, с притертым горлышком и изящной трубкой лежал в кровоточащих ладонях, источая призрачное сияние.

— Прими его, мастер, верни в себя.

— Кажется, я понимаю. — ответил я, завороженно любуясь идеальной вещью, а затем, повинуясь какому-то наитию, приложил его к груди.

Алембик провалился внутрь, словно мое тело было из воздуха. Перед глазами пронеслись воспоминания — маленький мальчик за толстой энциклопедией, он же, подросший, читающий с фонариком под одеялом, подросток с распечатками книг алхимиков перед грубым лабораторным оборудованием в сарае, парень за столом в полутьме, окруженный свалкой журналов и книг, в мерцающем свете монитора…

— Это твоя любознательность, мастер. Твоя жажда новых знаний, преследовавшая тебя от рождения. Величайший дар и в то же время проклятие.

— Постой, но разве она куда-то пропадала? Почему я нашел ее здесь, в пыли и забвении?

— А когда ты прочел последнюю книгу? Это не обвинение, не обижайся, но в этом мире ничего не бывает постоянным, если его не поддерживать.

— И что же теперь?

— Когда настанет время Opus Magnus, ею ты уловишь все, что должен, и направишь далее. И кстати, это ты должен мне обьяснять такие вещи — не у меня в голове заперта специфическая библиотека.

— Тогда откуда ты знаешь, Соу?

— Потому что людям свойственно скрывать истину за аллегориями. А мне знаком тот же процесс — только описанный и увиденный иначе.

— Соу, я думал об этом еще до того, как…хм, попасть сюда. Как ты считаешь, Отец прошел тем же путем?

— Думаю, да. Быть может, одна из прочтенных тобою книг написана именно им…

— Тогда она может стать зацепкой для наших поисков, Соу. Пожалуй, мне стоит внимательнее отнестись к ним.

— Зацепкой? Даже если ты как-то поймешь, что он писал именно эту книгу, что это нам даст?

— Временной период как минимум. Начало его жизни — и возможно, биографию.

— Но он не мог открыто жить до наших дней…

— Зато если после его «смерти» в другой стране вдруг появился кто-то не менее яркий, можно присмотреться и проследить его следы до нашего времени.

— В этом есть логика, мастер. Хотя мне кажется, что это все же ложный след.

— Попытка не пытка. Если не получится, мы ничего не теряем, верно? К тому же, разве тебе не интересно, как он жил все это время?

— Конечно, интересно!

— Тогда я буду делиться с тобой мыслями и идеями по этому поводу. Ты, пожалуй, лучше сможешь оценить, кто из людей мог быть Отцом.

— Интересно будет послушать твою версию, да и замечания найдутся — я все же немало пожила на свете и медиумы у меня были разные, очень разные. Но чтобы мы выбрались отсюда живыми, тебе стоит быть внимательней. Как только нечто покажется тебе необычным, остановись и прислушайся к себе. Нам еще немало предстоит собрать в этом огромном лабиринте и пока что приходится полагаться только на удачу.

— Пока что? А что изменится, Соу?

— Сны только кажутся хаотичными и бессистемными. В них есть свой внутренний порядок, и поняв его, мы поймем, где искать все, что нам нужно. Вы называете это самоосознанием.

Легко сказать — прислушивайся, когда вокруг творится эдакий хаос. Сон все же не самое обычное место и отделить нечто особое в нем — задача не из простых, особенно когда в голове попутно крутятся заумно аллегоричные тексты, из которых следует извлечь искусно скрытые зерна истины.

Но теперь я начал понимать их несколько иначе — как и предполагали не которые исследователи, их инструкции были рассчитаны на работу не столько с веществами материального мира, сколько с душой и сном самого алхимика, но рассчитаны особым образом — не имея возможности погрузиться в себя напрямую, они достигали нужных эффектов работой в лабораториях, когда операции внешнего мира и внутреннего начинали протекать в гармоничном согласии, изменяя друг друга.

За этими размышлениями я чуть было не пропустил угрожающего вида дыру в бетонных перекрытиях и остановился только из-за предостерегающего окрика Соусейсеки.

Мы находились в каком-то странном переплетении коридоров, которые незаметно переходили с уровня на уровень, сбивая путешественника с толку. Именно сюда бежала Хинаичиго — или ее призрак? — и я успел пожалеть, что мы отправились за нею следом.

В очередном тупике Соу остановилась, задумавшись.

— Что скажешь, мастер?

— Нас завели в лабиринт, вот что я скажу. И быть может, не стоит ориентироваться по цифрам на стенах, если их писали не мы сами.

— Не о том речь. У всего здесь есть предназначение, нет ничего случайного. Думай, почему возникло это место, мастер.

— Кажется, этот вопрос не легче вопроса о смысле жизни. Я не вижу системы, находясь внутри нее.

— Быть может, тебе будет проще, если я ее нарисую?

— Ты помнишь весь лабиринт, Соу? Это же невозможно!

— Я провела во снах немало времени, будучи ограничена двадцатью минутами. Как думаешь, мог ли Отец допустить, чтобы я страдала топографическим кретинизмом?

— Охотно верю, — засмеялся я, — Тогда нарисуй его, и быть может, я скажу, зачем он нужен.

Антракс

Музы незримо спускались на землю и, склонив голову на плечо, завороженно слушали, как пел Лемаршаль. Я и Суок молча внимали ему, сидя на постели. Совершенен. Воистину la voix d’un ange. Когда он скончался в больнице несколько лет назад, мы с друзьями месяц носили траур — точнее, просто черную одежду, кое-как похожую на траур. Над нами смеялись, нам было пофиг. После смерти Виктора Цоя его фанаты стаями летели из окон, вскрывались полями кроваво-красных цветов. После смерти Грегори любители его мягкого, светлого голоса только укрепились в воле к жизни. Виноват ли Цой? Хотел ли он этого? Разумеется, «нет» два раза. Но все же подумайте над этим. Просто подумайте. Забавы ради.

Суок легонько шевелила губами на припевах, покачиваясь взад-вперед. Кажется, она была со мной вполне солидарна, хотя вряд ли вообще понимала смысл песни. Французским языком я отродясь не владел, а уж она тем более. Но все же оценила красоту. У девочки хороший вкус. Но это мне сейчас помочь никак не могло.

— Не увлекайся, дочь, — я коснулся ее плеча, заставив удивленно повернуться ко мне. — Красотой песни ты сможешь насладиться потом. Сейчас же слушай ее смысл. Внимай ему.

— Хорошо, Отец… Но я не понимаю этих слов. Что такое «онволе муа»?

— Это другой язык, Суок, французский. На нем это означает «отпусти меня». Люди, которые живут далеко от нас, называют вещи по-другому и не так произносят слова. Так уж сложилось.

— А почему так?

— Много причин… Главным образом, потому, что редко или вообще никогда с нами не встречались, жили на чужих землях, где все было иным, непохожим на то, что здесь. Им приходилось придумывать новые слова для обозначения вещей. Со временем они начинали произносить старые немного иначе… Сейчас же, чтобы люди разных народов поняли друг друга, им приходится изучать речь друг друга.

— Как странно… Но как же тогда я пойму, о чем поет этот мальчик?

— Сердцем, Суок. Забудь о том, что не понимаешь его речи. Язык — просто форма, мешанина закорючек на бумаге и звуков, издаваемых горлом. Ощути то, что он хочет донести до тебя. Тем более, что основные два слова ты уже знаешь… Ну вот, надо заново.

— Прости, Отец…

— Ты-то тут при чем? — пожал плечами я, отщелкивая трек на начало и ставя на повтор. — Это ведь я тебя заболтал. Начинаем. И помни: слышь красоту, но не позволяй ей одолеть смысл. Он — главное для тебя ныне.

Вновь усевшись на постель, я устроился поудобнее и застегнул рот на пуговицу, смотря, как она сосредоточенно вслушивается в слова вечно молодого певца.

То, что работенка мне предстоит титаническая, стало для меня очевидно еще вчера утром. Впрочем, это можно было предсказать после первых же минут. Глупо надеяться, что существо, не умеющее даже ходить, обладает какими-то сверхъестественными способностями, подобными силам Rozen Maiden. Если даже они и были — хотя в успехе своего предприятия по созданию Розы я не сомневался, — то находились в потенциальном, зачаточном состоянии, вывести из которого их было невероятно трудно. Как обучить колдовским манипуляциям дитя, не подозревающее, что это такое? Как вообще объяснить ей, чего я от нее хочу? Ох, блин. Столько дел и так мало времени.

Роль профессора Дамблдора мне не подходила — несмотря на красивое метание янтаря и более-менее сносное обращение со снами, в чудесах я, надо признаться, по-прежнему разбирался лишь немногим больше, чем известное животное в известных цитрусах. Я ничему не мог ее обучить, не зная ни механики, ни принципов действия даже собственного колдовства. Не учить же было тоже нельзя — Роза Мистика не должна оставаться пустой к тому времени, когда… хм… когда все будет завершено. Она должна прийтись по вкусу Суигинто. Возможно, тогда я смогу наконец находиться рядом с ней.

Интересно, знают ли сами куклы, каким образом творят магию? Или это своего рода «видовая особенность», вроде едкой пальбы жука-бомбардира? Какая разница, в сущности. Я-то не кукла. Да и узнать у них истинное положение вещей не представлялось возможным. С тех пор, как я выбрался из Реки, мне ни разу не удалось не то что их найти, но даже приблизиться, даже просто обнаружить в Н-поле следы какой-либо из Сестер. Порой я рыскал часами, бороздя холодную тишину, но все было напрасно. Координаты чудес будто вымерли.

Кого же подыскать в учителя для Суок? Лаплас? Нафиг. Расплачиваться нечем, да и кадр тот еще — больше вреда, чем пользы, принесет: не удивлюсь, если и за духа он в свое время что-нибудь с меня слупит. Энджу? Вернусь без куклы и со штихелем в глазу. Если не вообще без головы. Не следовало себя переоценивать. Прошлая победа досталась мне обманом, во второй раз этот номер не пройдет. Если бы он каким-то чудом сумел тогда уклониться, вашего покорного слугу с вероятностью 80 % действительно пришлось бы собирать по кусочкам — если, конечно, кому-нибудь вообще пришла бы в голову подобная идея. Мой левый резец до сих пор пошатывался после его пинка.

Была и еще одна причина, по которой не стоило обращаться к Анжею: мне не нужна была очередная недоделка. Хотя он каким-то образом научил Бару аметистовым чарам, я не припоминал, чтобы она проявляла еще какие-нибудь таланты. Ущербная копия, остро отточенный карманный ножик с одним лезвием — рядом с многофункциональными швейцарскими изделиями, способными быть и отверткой, и ножом, и даже рацией. Rozen Maiden отличались от куклы Энджу, как медведь от коалы, все они владели сложным и многогранным колдовством, на порядок выше тупой силы сиреневых кристаллов. И мне нужно было нечто подобное. Только лучшее отдают богам. Да.

Следовательно, опять оставался только я сам. Порочный круг какой-то. Хотя, с другой стороны, кому, как не отцу, позаботиться об образовании своей дочери? Особенно если все школы в городе сгорели, а последний частный преподаватель «скоропостижно переехал» как раз вчера… Ох, братишка, страсть к аналогиям тебя когда-нибудь убьет. Холера ты, холера, язва сибирская… М-да. Не всякого слона может свалить вирус. Чрезвычайно печально, что к данному штамму у моего кровника оказался иммунитет. Ничего. Мутирую.

В сущности, к настоящему моменту «план занятий» у меня уже сложился. Однако реализовать его в плотном мире, где у меня не было никакой власти над окружающей обстановкой, было невозможно. Н-поле, нейтральная территория, тоже не подходило — предпочитаю действовать на своей. Суок же не умела выходить ни в Н-поле, ни в мир снов, и если в первое я еще мог протащить ее за собой, то во второй проникнуть было куда труднее. Часто ли людям снятся одинаковые сны? Ох, редко. Почти никогда.

Но я все-таки придумал способ. Собственно говоря, его воплощением мы в настоящий момент и занимались.

— Отец, я, кажется, поняла, — прервала ход моих мыслей Суок. — Этот юноша… Он поет чужие слова, но с его губ они срываются, как его собственные. Его что-то удерживает, а он рвется на волю и приказывает своим цепям распасться… И они распадаются. Кто он? Где он живет?

— Он умер, дочь. Его источила смертельная болезнь, от которой его не успели спасти.

— Что такое «умер»?

— Умер — это значит перестал быть, Суок. Со всеми это происходит рано или поздно. Тебе не стоит задумываться об этом. Я знаю как минимум одного человека, который сумел обмануть смерть. Юноше, песню которого ты слышала, это не удалось. Но жизнь вечна, а в вечности смерти нет. Об этом помни всегда.

— Я запомню, Отец, — серьезно кивнула она.

— Ты поняла, о чем он пел?

— Да, поняла.

— Тогда дай мне руку.

Мне уже не нужно было ни готовить твердую плоскость, ни туманить сознание палочками: Черное Облако было прочно связано со мной якорем моего убежища, черным посохом, запустившим острые когти в плоть моего сна. Тем более все это не нужно было ей. Я просто прикрыл глаза и начал нараспев читать мантру.

Ом. Суок удивленно посмотрела на меня, но промолчала.

Ма. Звон колокольчиков Сансары наполнил мироздание. Я ощутил вращение Земли и услышал боевые песни ашуров, вечно сражающихся друг с другом в Серебряном Облаке. Стихиали вершили свой танец в ночном небе, ведомые западной королевой. Коснувшись разумом мыслей Суок, я воспринял ее чувства. Чувства ко мне. Я приказал себе забыть о них.

Ни. Я вплелся в ее мысли и чуть подтолкнул последние воспоминания. Ты слышишь меня, дочь? Да, Отец, дорогой, любимый Отец. Как ты так говоришь — молча? Ты все узнаешь — со временем. Теперь же запоминай. Поняла ли ты песню? Да. Помнишь ли ты ее смысл? Да. Пой.

В пении ее разума не было слов — только тот самый смысл, что она открыла с моей помощью. Чистое и яростное стремление вовне, прочь от всего, в огромную Вселенную. Отпусти меня. Envole moi.

Отпусти ее, мир.

Пад.

— Отец, мы вернулись?

— Да.

— Это твое рабочее место? Мне тут так нравится. Здесь лучше, чем там. Почему ты все-таки не живешь тут?

— Здесь нельзя жить, Суок. Как и попасть сюда насовсем. Всегда, посещая это место, я буду привязан к своему дому. И всегда буду возвращаться туда. Иначе я умру.

— Умрешь?.. — задохнулась она.

— Да, — твердо сказал я, презирая себя за это.

Зеленые озера вновь влажно заблестели.

— Не надо, Отец, не умирай! Не переставай быть! Я ошиблась, это гадкое, плохое место, уйдем отсюда и никогда не вернемся!

— Это невозможно, дочь. Мне слишком нужно это место, чтобы вот так его забросить. Но пока я и не собираюсь умирать. Не паникуй.

— Спасибо, Отец… Если ты умрешь, я тоже умру!

— Давай сменим тему, хорошо?

— Хорошо…

Я сел за стол. Суок взобралась на треножник.

— Зачем мы здесь?

— Ты должна была научиться попадать сюда сама, без моей помощи. Тебе может оказаться полезным этот навык. Надеюсь, ты запомнила, как именно это произошло?

— Кажется, да. Я пела… А потом меня кто-то подтолкнул. Это был ты?

— Нет, — солгал я. — Это была ты сама. Запомни, как именно это произошло. В следующий раз я помочь, вполне вероятно, не смогу.

— Хорошо, Отец, я запомню.

Вот и славно. Трам-пам-пам. Пора приступать к тому, что я для нее приготовил.

Я оперся на стол и приподнялся с места, когда стена за моей спиной с грохотом треснула. Груда песка и камней обвалилась на пол, открыв проход высотой в рост человека. Из черноты блеснула ярко-синяя молния и ударила в меня, отшвырнув.

Неплохо. Я даже ощутил боль.

— Что с тобой, Отец?! — заверещала Суок, вскакивая. — Что это?!

— Не знаю! — прокричал я, стараясь, чтобы голос звучал натурально. — Будь осторожна!

Четыре стальные полосы вынеслись из мрака прохода, оплели мои руки и ноги, рванули. Меня протащило по воздуху через всю мастерскую и внесло в коридор. Раздался отчаянный крик Суок, почти сразу заглохший позади. Я несся сквозь черноту, аккуратно пробивая толщу земли в нескольких метрах перед собой. Пару раз я даже изогнул коридор. Чтоб крипповее было.

Ладно, пора и честь знать. А то утомится, бегая за мной — толку не будет.

Мой взгляд оторвался от зрения, взмыл сквозь песок в черное небо, затем вонзился в землю и выжег в ней круглую яму с плоским дном, раза в два побольше моего убежища. Проход выходил в нее. Часть рассыпавшейся пылью земли стала обратно землей и накрыла новую комнату нетолстым, но плотным куполом. Для защиты от ветра — в самый раз.

Остальное заняло не больше пары секунд. Факелы и красные гобелены на стенах, бронзовая чаша огромного алтаря в центре, около десятка высоких двустворчатых дверей, ведущих в заготовленные мною клетушки-«карманы» — все это было проще пареной репы. Типичное святилище зла. Ха.

Я подлетел к алтарю, встал на него, «припаял» стальные полосы к бронзовым кольцам в чаше, опустил голову и стал ждать.

В проходе передо мной уже бился о стены приближающийся топот маленьких башмачков. Бледная, как смерть, Суок выбежала в зал и, не останавливаясь, кинулась ко мне.

— Что это, Отец? Кто принес тебя сюда, зачем?!

— Не знаю, — ответил я.

— Ты можешь освободиться?

— Нет.

— Освободись, Отец, освободись, умоляю, ты же сильный! Мне так страшно за тебя!..

— Я уже пытался, дочь. Увы, оковы слишком крепки. Скованному не разорвать их.

— Что же делать, Отец?!. — она уже всхлипывала.

— Помоги мне, Суок. Ты свободна. Порви мои путы.

Ее пальчики вцепились в ленту, удерживавшую мою левую руку. Она дергала с остервенением, но тщетно — я укрепил их.

— Я не могу разорвать их!

— Ты должна помочь мне. Кроме тебя, этого не сделает никто.

— У меня не хватает сил, Отец! — плакала она, продолжая дергать и тянуть.

— Силы есть всегда, и не только физические. Освободи меня.

— Я не могу, я не знаю, как!

Несносный ребенок. Ладно. Как поступали с новорожденными спартанцы? Правильно. Бросали в воду и смотрели. Выплывет — будет жить, не выплывет — черт с ним, туда и дорога. Ты выплывешь, Суок. Я заставлю тебя.

— Тогда я умру, — произнес я, закрывая глаза, и ее отчаянный крик, заметавшийся в зале, заглушило гулкое хлопанье распахнувшихся дверей.

В зал шагнули мои демоны. Клыки, когти, клювы, страшные алые глаза, жуткого вида кнуты и инструменты в руках — самое то, чтобы напугать ребенка. Я тщательно выдумывал каждого из них, делая их максимально устрашающими при нулевой реальной вредоносности. Переигрывать все-таки не стоило.

— Кто это, Отец, кто это?!

— Не знаю. Наверно, именно они похитили меня.

— Что им нужно?

— Не представляю. Но явно ничего хорошего. Помоги мне.

— Я пытаюсь, Отец, пытаюсь!

— Не пытайся, дочь. Просто помоги. Слушай свое сердце.

Вновь тихонько коснувшись ее разума, я пробудил песню, обернув ее обратной стороной смысла. Envole moi. Я, твой Отец, слаб и беспомощен, я один против десятерых. Меня ждет страшная участь. Только ты можешь мне помочь. Освободи меня.

Это было жестоко. Но крутые времена требуют крутых решений.

Плечи Суок содрогнулись и застыли. Потемневшими глазами она обвела подступающих демонов и вдруг кинулась на крайнего из них, с криком замолотив его кулачками по колену:

— Уходите, уходите!

— Ты ничего не добьешься так. В них куда больше крепости, чем в тебе.

Повинуясь моему приказу, демон досадливо взрыкнул и отшвырнул ее, толкнув ногой — сильно, но мягко, чтобы не покалечить. Она отлетела в сторону, пропахав пол, но тут же вскочила и снова кинулась в атаку. Уже что-то. Хотя и далеко не то, что было мне нужно от нее.

Первое из иллюзорных чудищ тем временем уже добралось до меня. Залихватски щелкнув кнутом, оно нанесло мастерский удар, рассекший рубашку и вспоровший воздух в миллиметре от моей спины. Я тут же «налепил» на место, которого коснулся ветерок, кровоточащий шрам и закричал, выгибаясь дугой. Двое других уже пристраивались к моим ногам с иглами и испанским сапогом.

— Отец!!!

— Помоги мне!

Еще один щелчок, еще одна жуткого вида обманка на спину. Ну же, Суок. Забудь про свои слабенькие кулачки и тупоносые калоши. Забудь о своей слабости. Подчинись единому и чистому стремлению. Обрети в нем силу. Стань пушинкой в буре чувства. Освободи меня.

Я успел увидеть, как она, закусив губу, приподнимается на руках, вновь отброшенная демоном, когда третий удар уже не безобидно свистнул за спиной, а врубился в тело, вспарывая кожу пламенной вспышкой. И тотчас же ноги пронзила самая что ни на есть всамделишная боль. Какого?..

Я выгнулся вперед и посмотрел в глаза нагло ухмыльнувшемуся демону с иглами. Когда понимание рассекло мир вспышкой молнии, я почувствовал, что меня душит ужас.

Я идиот. Я снова не учел всего. Враждебность Пада отнюдь не иссякла со временем. Будучи не в силах избавиться от меня прежними методами, мертвый мир выждал, когда я сам послушно приду к нему в ловушку. Там, где в зрачках чудовищ прежде полыхало алое пламя, ныне стоял густой, непроглядный мрак. Они изменили свою сущность. У них был новый господин, и он отдал им приказание. И виной всему был я сам.

Я попробовал разорвать ленты, но все было напрасно. Они тоже больше не принадлежали мне, налившись стальной крепостью. Незакрепленный участок сна вышел из-под моего контроля, вернувшись в ведение Черного Облака. Дьявол забодай.

Кажется, я крепко влип.

Хлыст с шипением опять рассек кожу. А-а-х-х!.. Под ногти вонзались раскаленные иглы. Испанский сапог медленно смыкался. Прочие твари тоже спешили поучаствовать в веселье.

Envole moi!

— Суок! — выкрикнул я, корчась.

— Отец!

— Помоги!

— Отец, я не могу!

Новый удар, новая волна боли.

— Суок!..

— Отец!..

Густой издевательский хохот, изрыгаемый словно самим смрадным воздухом, наполнил зал.

Демоны продолжали уродовать меня. Изловчившись, я прошил одного тонкой спицей янтаря, которую метнул из ноздри. Тут же в шее и висках заломило, голову чуть не сорвало с плеч отдачей. Я обвис от боли, как мешок, с трудом выпрямляясь. Кретин. Следовало сразу сообразить, что именно этого от меня и дожидаются. Хорошо, что шея выдержала.

Хохот продолжал ворочаться под потолком, как чудовищный червь. Давай, колдунишка. Чихай в моих рабов, рви на части собственное тело, которое так предупредительно приковал к моей плоти. Это было так мило с твоей стороны! Никто не приходит в Черное Облако безнаказанно, недоучка. Ты вернешься сюда и будешь тут мучиться, пока твоя карма не сгорит. А она не сгорит, маленький Антракс. Слишком долго ты мозолил мне землю. За наглость надо платить.

Пошел ты, ублюдок!

А-а-ох!..

— Отец!

Жирный, уродливый четырехрукий говнюк с мясницким тесаком начал подступать ко мне, примериваясь к шее.

— Отец!!!

Широко размахнулся…

— ОТЕ-Е-Е-ЕЦ!!!

Ржавый иззубренный клинок устремился ко мне… и страшный смех мгновенно утих. Тесак не застыл в воздухе, он продолжил движение. Нельзя остановить подобный размах. Но мне он причинить вреда уже не мог. Крутясь, как пропеллер, он просвистел у моего виска, стесав кожу с уха — и пролетел дальше, мне за спину и прочь, ибо лапа, сжимавшая его рукоять, была отсечена у запястья.

Суок, пролетевшая между нами, как маленькая молния, приземлилась на колено и развернулась ко мне. Прежде ее руки были пусты. Сейчас ее правая ладонь сжимала… косу. Золотое витое древко, увенчанное острой и длинной кривой полосой черного металла. Обвивавшая ее тело лента исчезла, темные волосы развились по плечам. Я смотрел на ее лицо и не узнавал свою дочь. Там, где прежде искрились бессильные горестные слезы, ныне сияла бесстрастная маска неотвратимой кары. Скорой гибели для любого врага — моего, а значит, и ее.

Все-таки удалось. Никогда в ней не сомневался. Впрочем, у меня был прецедент.

— Пошли прочь, — прозвенел в густой тишине стальной колокольчик.

Два демона, что возились у ног, с шипением отшвырнули бесполезную в драке пыточную снасть и пошли на нее, разводя в стороны когтистые лапы. Она прыгнула… нет, воспарила им навстречу, волосы взметнулись, коса прянула вперед туманной волной смертоносного ветра — левый молча повалился вперед, распадаясь на две косые половины. Правый каким-то чудом сумел увернуться. Он скатал в ладонях шар отвратительно-зеленого огня и швырнул его в Суок.

Вскинулось черное лезвие — пламя, ударив в пятку косы, зашипело на земле бессильными зелеными брызгами. Оружие вылетело из рук Суок и, превратившись в размытый черно-золотой круг, снесло ублюдку голову. Прочертив по залу гигантскую кривую, оно, как бумеранг, вновь легло ей в руку.

— Суок!

— Держись, Отец!

Яростный визг разметал волнами ядовитый воздух. Забыв про меня, демоны всем скопом кинулись на мою маленькую защитницу, все семеро. Она бросилась вперед. И я наконец понял, о чем писал Коракс. В аниме все действительно было невероятно стилизовано. Когда Суигинто повергла меня, я ничего не успел разглядеть. Ныне же… Суок была ветром и молнией, боевым кличем и ударом, самой песней гибели. Она металась среди них, почти неразличимая, коса размывалась в полупрозрачный шар, оплетавший ее кругом, и во все стороны от нее летели ошметки плоти, отрубленные руки и пальцы, ссеченные челюсти. Рев в пыточной стоял невероятный. Я же мог только смотреть, как маленькая Смерть ведет битву со Страданием.

Однако Пад тоже не собирался сдаваться так просто. Из потолка ударили черно-серые нити, присосавшиеся к затылкам врагов. По ним торопливо бежали крупные угловатые глобулы. Черное Облако питало своих клевретов, затягивало раны, наполняло их яростью. И вот уже ей пришлось отшатнуться, сделать первый шаг назад, отступая перед их натиском.

Но первый шаг стал и последним.

Ее руки взметнулись по сторонам от тела и с силой ударили друг в друга перед грудью — левая ладонь накрыла правый кулак, — и тут же разошлись, раскинутые в стороны с растопыренными пальцами. И я обмер.

Знакомый вопль Тифона перекрыл рык демонов. Уродливые пятна мрака, до боли знакомые твари страха черными молниями выстрелили то ли у нее из-за спины, то ли прямо из гущи развевающихся над плечами, подобно крыльям, длинных волос — и встали между ней и атакующими, угрожающе харкая и шипя. Откуда?.. Демоны не испугались. Черные лужи буркал оценивающе сузились, палачи по-собачьи пригнулись и бросились на своих дальних родственников.

Но Суок хорошо знала, какие приказы отдавать своим слугам. За миг до рывка голодные духи, словно семь чудовищных кузнечиков, подобрались и прыгнули вперед — но не на демонов, а поверх их спин, пролетев над ними. Пролетев как раз в том месте, где в уродливые затылки вонзались дрожащие от напряжения пуповины.

Слитный лязг стальных челюстей — и мучители лишились поддержки своего патрона. Коснувшись земли, духи ужаса, не разворачиваясь, тут же прыгнули назад, на спины врагам. По залу раскатился полный ярости утробный вой, от которого меня едва не вывернуло. Черные сабли когтей полосовали жесткое мясо, длинные клыки впивались в головы, в спинные хребты, рвясь к сердцам. Отвратительно вереща, слуги Пада катались по полу, пытаясь стряхнуть заживо жравших их чудищ. Тщетно.

Легкий топот башмачков, свист клинка, перемежаемый мерзкими звуками рассекаемой плоти и костей — Суок проявила милосердие. Моя девочка. Голодные духи, благодарно взглянув на нее, изошли черным дымом и испарились. Струйки дыма втянулись ей в ладони.

— Суок…

— Отец!

Подбежав ко мне, она с размаху опустила лезвие косы на ленту, сковавшую мою руку — рассекла, как бумагу. Та же участь постигла все остальные и сам алтарь.

— Отец, как ты? Прости, прости, что я так замешкалась! Тебе больно? — она вновь была прежней, растерянной и напуганной за меня дочерью. — Я плохая дочь, я должна была сообразить сразу! Прости меня!

— Не надо плакать, Суок. Ты все сделала правильно. Спасибо тебе.

— Правда? — шепнула она, прижимаясь ко мне.

— Конечно. Ты совершила такое, чего и ожидать было нельзя. Только лучшие из дочерей на это способны.

— Спасибо, Отец… — она счастливо хлюпнула носом, зарываясь лицом в обрывки моей рубашки.

— Пойдем отсюда, дочь.

Черное лезвие пропало в зеленоватой вспышке, древко осело и вновь обвилось вокруг нее, свернувшись золотым венком на волосах. Взяв меня за руку, она пошла рядом. Совсем как дитя. И ведь действительно надеется, что я теперь от всего ее оберегу и защищу. Но теперь-то я знаю, какой ты можешь быть, дочь. Моя дочь. Да.

Развернувшись уже в проходе, я послал в потолок струю янтаря. Проломила насквозь. Груда песка и пыли обрушилась на место наших мук, преследуемая волной удушливого ветра. Я зарастил проход стеной.

Песок к песку, яд к яду. Да потухнет пламя.

Коракс

Три изящно изогнутых трубки, исчерченные косыми черточками переходов, были мне очень знакомы. Я протянул к царапинам на стене серебро и продолжил рисунок — центральная камера, овальное окно, улитка.

— Это лабиринт, Соу.

— Ты знаешь его устройство, мастер?

— Лабиринт — это не только нечто запутанное. Так называется орган, спрятанный глубоко в человеческом ухе, и кажется мне, что это откровенный намек на природу этих мест…

— Тоннели, наполненные криками и стонущими ветрами, палаты боли, родина ужаса! Гиблые места, проклятые, заклейменные смертью!

— А вот и Кассий проснулся, — повернулся я к вещающей ужасы птахе. — Пожелать тебе доброго времени суток?

— Времени с уток? Я когда-то ел книгу о утках, но… Великий Пожиратель, Лазурная Мать, не ходите в эти тоннели! Не нужно, нет там ничего хорошего!

— Кассий Лот, давай по порядку. Во-первых, перестань называть нас такими пафосными титулами. Я…э. э…Коракс, а моя спутница — Соусейсеки, Соу. Во-вторых, если знаешь о Лабиринте что-то конкретное, рассказывай, и постарайся не сгущать краски.

— Сгущать краски?! Да разве я посмел бы… — Кассий выглядел так, как будто я предположил, что он убил и сьел свою бабушку. — Но я расскажу, что знаю, великий… господин Корракс. Когда мы вышли из лона Темной Матери и бежали от ее взора, в эти тоннели отправилось две лапы гворков, а вернулись лишь двое. Они не говорили, только кричали и плакали, а из ушей у них вытекал мозг. После этого никто не рискнул войти туда, а вскоре мы нашли сокровищницу…

— Значит, мои догадки верны. Лабиринт — обитель звуков, и некоторые бывают настолько сильны, что могут убить. Но я более чем уверен, что в конце улитки скрыта еще одна Вещь.

— И Хинаичиго ушла в ту сторону. Ты знаешь, куда идти, мастер?

— Вот сюда, — я ткнул пальцем туда, где примерно находился вход в улитку, — а вещь будет тут, в середине спирали.

— Вел… Коракс, сила твоя — словно вода нижних слоев, и госпожа Соу пройдет там, не заметив опасностей, но мне, слабому гворку, не под силу сопровождать вас…

— Скажи честно, Кассий, ты боишься? Мы не держим тебя силой, но ты Лот — последний из гворков, переживший мое появление и избранный, чтобы получить возможность идти с нами в нашем паломничестве. Выбирай — следовать собственным путем или увидеть все тайны и чудеса этого мира, опасные и желанные?

— И я смогу… вы не оставите меня?

— Если только ты сам того не пожелаешь. Цель наша — найти необычные места, подобные Лабиринту или Гнездам, собирая их суть для…

— Разве могу я отказаться идти путями богов, призвавших меня, назвавших, воскресивших? До последнего дыхания Кассий Лот будет вашим спутником, о великие!

— Тогда привыкай говорить без всех этих пафосных оборотов, — Соу опередила меня с этим замечанием, — а то мне уже неловко их слушать.

— О… я… постараюсь… гос… Соу… — Кассию определенно было тяжело отказываться от привычной манеры разговора.

— Если тебе так тяжело без пророчеств, пиши книгу, — попытался пошутить я.

— Книгу? Настоящую сьедобную книгу? — птах округлил и без того огромные глаза, — Разве я могу?

— Хм, я забыл, что для вас это лишь еда…

— Нет, нет… Корракс, это не совсем так! Раньше мы питались иначе, ведь книг было очень мало, а каждую найденную делили между всеми, чтобы каждый мог причаститься к ее мудрому вкусу. Это было таинство, ритуал…но когда мы нашли Гнезда, все было забыто, извращено изобилием, и ты явился, чтобы наказать отступников…

— И все же у тебя достаточно слов, чтобы писать.

— Ты гневаешься, господин, — заволновался Кассий, — я и вправду грешил со всеми, поедая чрезмерно, но…

— Нет, успокойся, прошлое в прошлом. Просто пробуй, если не можешь сдерживаться. Мне ли не знать, как просятся наружу слова?

— Ты очень добр, Корракс. Я… я попробую, обязательно… если выживу в Лабиринте…

Антракс

Сидя на стуле перед компьютером, Суок смотрела «Сейлор Мун» — ни телевизора, ни видака у меня не было. На маленьком лице быстро сменяли друг друга страх, восторг, недоумение. Маленькие пальцы стискивались, когда бравая Банни-Усаги торжественно расправлялась с очередным страшилищем. Я, развалившись на постели, доделывал отчет вручную, старательно отрезая шум и гам, несущийся из колонок, от сознания.

Идея побаловать ее пришла спонтанно, но сразу показалась логичной и правильной — в конце концов, я был обязан ей жизнью. Правда, сперва пришлось долго втолковывать ей, почему все эти люди такие странные, непропорциональные и вообще как будто нарисованные. Новость о том, что в мире может не оказаться того, что нужно сценаристу, она восприняла крайне неоднозначно. Ее можно было понять: для нее по-прежнему все было чудесным и странным, да и повидать она уже успела такое, что никакому анимушнику и в страшном сне не приснится. С другой стороны, это, кажется, только укрепило ее в мысли о моей исключительности и неоднозначности. Не так уж плохо, в сущности.

Наивная и милая сказка для девочек стала, по размышлении, идеальным решением. Стоило, конечно, начать с чего-нибудь попроще, «Ну, погоди!» там или про Колобка что-нибудь… А ну их в пень дырявый, никогда не любил особо советско-российскую анимацию. Японская мне милее. Но не показывать же ей РМ, в конце концов! Еще чего не хватало. Эту сказку мы будем дописывать сами.

— Бей его, бей! Дура! Ну кто так делает! — стукнула она кулачком по столу. — Глупость какая-то, Отец. Вроде дерутся-дерутся, пыхтят, надсаживаются, а толку никакого.

— Тебе не нравится?

— Нет, Отец, очень нравится. Но почему они все так неумело сражаются? Одно колдовство, как будто больше ничего не умеют. И наносят всего один удар, не пытаясь даже прощупать противника. Разве это воины?

— А как сражается воин?

— Совершенно не так, — убежденно ответила она. — Настоящий воин сперва задействует самые простые и слабые ходы и уловки. Если враг купится на них, зачем показывать и тратить более хитрое умение? Тем более — использовать магию? А эти девочки как будто больше ничего не умеют. Их словно наспех обучили одному приему и бросили в бой.

Это меня задело.

— Значит, поэтому ты сперва кинулась на тех чудищ с кулаками?

— Совсем нет, Отец, что ты! — она даже подскочила на месте. — Но я же больше ничего не умела тогда!

— Тогда откуда такие познания?

— Не знаю… Я просто думала. Вчера, в бою. И чуть-чуть сегодня утром, когда проснулась. Как-то так… Но я сразу бы спасла тебя, если бы знала, как, Отец!

— Я верю тебе, дочь, — внутри шевельнулось что-то вроде совести. — Но не суди их строго. Придумавший их человек наверняка очень слабо разбирается в сражениях и тактике.

— Но зачем тогда… лгать? Так это называется, Отец?

— Суок, не горячись. Ты путаешь ложь и фантазию. Ложь всегда направлена во вред кому-нибудь, а это просто безобидное аниме. Фантазия же безвредна, а иной раз даже приносит радость выдумщику и тому, кто ее слушает. Ведь тебе понравился мультфильм?

— Очень. Они хорошие, только Рей вредная, а Усаги ленивая. А этот юноша в маске такой странный… Из всех он больше всего похож на воина. И действует с ними заодно, но забрал красный кристалл… Что ему надо?

— Смотри внимательно. Ты все узнаешь.

— Я пока не хочу, Отец, спасибо. Мне надо все это обдумать. Сейчас я хочу просто побыть с тобой. Можно?

— Конечно. Только не слишком отвлекай меня, ладно? Я занят.

— Хорошо… — взобравшись на постель, она доверчиво прижалась ко мне.

Она действительно не мешала. Просто сидела рядом, обняв меня ниже подмышки и закрыв глаза. Теплая такая, хорошая. Я подсчитывал приход, думая о том, что… Нет, об этом нельзя было думать. Ни в коей мере.

И все же…

Дзынь!

Ну вот, посидеть не дадут спокойно. Суок удивленно завертела головой. Еще бы. При ней мне в дверь не звонила ни одна живая душа.

— Сиди тут, — велел я и пошел открывать.

Перед дверью стоял сосед снизу — жирноватый небритый бугай в майке и трусах. Красная физиономия лоснилась. Ясно. Нализался.

— Да? — недовольно спросил я, приоткрывая.

— Слышь, ты обалдел, что ли? За водой, бля, следить надо! У меня весь потолок мокрый, козлина! — голос у него тоже был премерзкий.

— Какой еще водой?

— Аш два о, блядь! Ты мне все обои засрал, гнида, люстру замкнуло! Платить будешь по гроб жизни!

— Что за бред? У меня нигде не идет вода.

— Да не пизди! Ты на бабло попал, понял?

— Заходи и проверь, козел! — рыкнул я, вскипев. Сразу заткнувшись, он удивленно выпучился на меня. Впервые в жизни я заговорил с ним в таком тоне.

— Ты чё, опух?

— Ты, блядь, опух! С жиру! За базар ответишь или как? Пошли, показывай, где вода хлещет. Или вали отсюда нахрен. У меня работа стоит.

Кожа на узеньком волосатом лобике зашевелилась, демонстрируя напряженную работу мозга. К конструктивному результату, впрочем, так и не приведшую.

— Да я т-тя!.. — он хапнул меня за рубашку, замахиваясь шерстистым кулачищем.

Я мгновенно уперся ногой в стену прихожей и толкнул его янтарем в брюхо. Волосатая цистерна мерзко булькнула, колыхнулась туда-сюда, глаза у него стали рамером с дно бутылки, которую он перед этим опрокинул. Его двинуло об стену лестничной клетки, он сполз на пол, зажимая ладонями волосатую пасть. Не зажал. Несколько секунд он, лицом в пол, извергал из себя полную объедков кислую лужу, потом немного полежал в ней мордой, вяло перебирая лапами, и вдруг захрапел.

Подойдя к нему, я пихнул его ногой. Нет, и вправду заснул. Алкаш сраный.

— Отец, что тут за шум? Ой, кто это?.. — увидев наслаждавшегося обществом Гипноса алканавта, Суок робко спряталась за дверь.

— Да так, обиженный. Ты не включала воду? Он жалуется, что мы залили его.

— Нет, я не заходила ни в ванную, ни на кухню, правда… Но он лжет, отец, — она выступила из-за двери и пристально на него взглянула. — Не знаю, что его подвигло на это, но он просто захотел потешиться своей силой и наглостью, вволю поиздеваться над слабым, вот и сказал первое, что в голову взбрело… Ты поэтому наказал его, Отец? Почему же он тогда считает тебя слабым?

— Не знаю. Дурак, наверное, — соврал я. — Но откуда ты это знаешь?

— Он же спит. Я вижу это в его сне.

— Как это?!

— Не знаю, — смутилась она. — Просто вижу… Что такое, Отец?!

Я наконец прокашлялся.

— Да так, небольшой конфликт между пищеводом и трахеей… Только не забивай себе этим голову! Послушай, Суок, у меня к тебе серьезный вопрос.

— Да, Отец?

— Что ты можешь?

— Я?.. Все то, чему ты меня научил — ходить, есть, заваривать чай…

— А помимо? То, чему ты научилась сама?

Она посерьезнела. Я не шутил — я действительно понятия не имел, какими способностями обладает моя кукла. Я был свидетелем их проявления, они были эффектны и эффективны, но… чем именно они были? Мне необходимо было это знать.

В конце концов, должен же я представлять себе, что именно передам Суигинто.

— Я… не знаю, как объяснить тебе, Отец. Это, наверно, связано со снами… Но у меня нет нужных слов — здесь. Я могу… показать тебе, чтобы ты понял.

— Так покажи мне.

— На чем? Точнее, на ком?

Вместо ответа я выразительно кивнул на храпящую тушу.

Суок замешкалась было, но потом твердо кивнула. Ее пальцы скользнули по золотой ленте, аккуратно сжали ее на голове и быстрым движением сдернули с волос и платья. Держа ее на вытянутых руках, она повернулась к соседу и легко подбросила ее в воздух.

— Зачем?

— Так надо, — лаконично ответила она. Меня удивила подобная сдержанность, но все же не так, как то, что лента зависла у нее над головой, слегка покачиваясь и изгибаясь. Ха! Забавно. Со мной в последнее время случилось столько чудес различной степени паршивости, что я к ним вроде как притерпелся — и вот, здрасьте. Воистину, ничто так не крушит картину мира, как маленькое и обыденное вопиющее нарушение законов физики.

Словно повинуясь легким движениям рук Суок, лента подплыла к пьянице, свилась в концентрическую спираль и начала вращаться — сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, сливаясь и размываясь. И вот уже лестничную клетку озарила мягким светом воронка дверей в сон — но не черная или серебристая, а желтая. В тон ленты.

— Идем, Отец, — она протянула мне руку. Я молча поднял ее на локоть и шагнул в золотистую неизвестность.

Туман цвета молодого меда.

Ну ни хрена себе!

Я примерно представлял себе, как должно выглядеть Мировое Древо, но попробуйте вообразить себе тиранозавра со слов того, кому его описывал очевидец! Ставлю миллион против оплеухи, что вам это не удастся. Огромный зеленый ствол, похожий на жесткую, но податливую стену, застилал половину неба цвета тишины — черно-фиолетового, с легкими вкраплениями аметиста и полевого шпата, наполненного крупными звездами всевозможных цветов. От ствола во все стороны шли гигантские горизонтальные утесы, редко усаженные… листьями? Ничего себе веточки.

Я окинул взглядом этот невероятный Иггдрасиль, подавляя внезапный и непонятный приступ тошноты. Вот уже действительно, у каждого муми-тролля должно быть что-то, на что он смотрит снизу вверх. Размеры Древа потрясали. Далеко вверху и внизу зеленая стена терялась в темном небе. Мое внимание привлек прямоугольный выступ на поверхности, сквозь кожицу которого можно было различить движение соков. Клетка?! Однако! А деревце-то однолетнее! Сколько же длится… год Бога? И что будет, когда наступит осень?

— Нам сюда, Отец, — подергала меня за джемпер Суок. Золотая лента вновь обвивала ее тело, свернутая кольцом на голове. Интересно. Впрочем, вполне логично. Не бросать же орудие — и оружие, между прочим! — на лестничной клетке над «телом бездыханным»? К алкашам на лестнице у нас еще кое-как привыкли, а вот позволять соседям наблюдать подобную Курскую аномалию явно не стоило. Еще внутрь полезут или ментов вызовут.

Я заскользил вдоль одной из ветвей. Суок, стреляя глазами из стороны в сторону, указывала путь между листьями. Она выглядела странно напряженной, словно ее что-то угнетало. Интересно, что?

— В чем дело, дочь?

— А? Нет, ничего, Отец, не беспокойся… Просто тут так странно. Я никогда такого не видела. Все такое…

— Да, трудно себе представить, что это не только сон, но и явь. Но не бойся. Дерево пусть и большое, но не злое.

— Дерево? — непонимающе посмотрела на меня она.

— Ну да, Дерево. Ты же видела их на картинках. А в чем дело?

— Ммм… Дерево… Прости, Отец, я хотела бы взглянуть на то, каким ты видишь… это. Ты позволишь?

Я удивился, но спорить не стал.

— Позволить-то позволю, но… Эй!

Я ощутил, как… Дьявол забодай, больше всего это было похоже на то, что моего разума коснулись чьи-то пальцы. Нежные, ласковые — но определенно чужие. Едва я вскрикнул, они сразу отдернулись и пропали, в глазах Суок мелькнул испуг.

— Отец, что такое? Больно?

— Да нет, — поразмыслив, ответил я. — Не больно. Странно — это да. В следующий раз предупреждай, как именно хочешь «взглянуть».

— Я думала, ты знаешь…

— Если бы я знал, дочь, то не стал бы предпринимать этот вояж. Ты «взглянула»?

— Нет, не успела… Думаю, если бы я попробовала сделать это быстро, тебе бы точно стало… больно. Очень больно. Отец, потерпи немного, пожалуйста, я не хочу причинять тебе боль!

— Уговорила, — усмехнулся я. — Давай, смотри. Все равно я уже подготовился.

Ощущение прикосновения мягких рук вернулось, но они как будто вовсе не собирались где-то копаться, к чему я, надо сказать, подсознательно приготовился. Напротив, они легко и плавно скользили по поверхности ума, будто оглаживая, счищая с него невидимую и неведомую пыль. Это, пожалуй, было даже приятно. Чего не сделаешь на благо революции, в сущности? А если дело важное и избежать его нельзя никак, что остается делать? Правильно. Расслабиться и получать удовольствие.

Непосредственно чем я и занялся.

Ее пальцы «гуляли по мозгам» пару минут, не более, но я уже ощущал себя, как после получаса хорошего массажа. Пожалуй, даже тайского. И можете не крутить носами, пошляки, никакой ереси тут не было и в помине. Просто заряд бодрости и одновременно странного спокойствия вошел в меня звездным светом и, свернувшись на дне памяти уютным клубочком, улегся спать, источая легкое сияние цвета зимнего тумана.

Наконец ощущение прикосновения исчезло. Суок глубоко вздохнула, улыбнулась и с каким-то новым интересом посмотрела вокруг. И вдруг рассмеялась.

— Значит, Дерево? Как хорошо! Это куда приятнее видеть.

— А что, раньше ты воспринимала его по-иному?

— Да. Это было очень непривычно, даже неприятно — страшно не люблю чего-то не понимать. Я решила воспользоваться твоим образом, чтобы было проще.

— А что именно ты видела?

Она открыла рот, затем закрыла. На ее лице возникли растерянность и даже беспомощность.

— Я… Я опять не знаю, как тебе объяснить, Отец. Я не знаю таких слов. Мне даже не с чем сравнить: цвета, запахи, прикосновения — все это не подходит. Извини меня, пожалуйста.

— Не надо извиняться. В конце концов, дочь, тебе еще нет и месяца.

— Хорошо, Отец.

Эта ее фразочка уже начала действовать мне на нервы. Но я, разумеется, промолчал.

Листья, листья, листья…

— Вот оно!

Перед нами было дерево соседа — жалкого вида чахлый стволик, росший из плоти Древа. Высотой не более полутора метров, кривое, почти голое, оно даже не было опутано сорняками — в них и не было нужды, если подумать. Собственный хозяин так привык на него плевать, что оно медленно погибало от бескормицы.

— Что ты хочешь сделать, Суок?

Она посмотрела на дерево, потом на меня — и вдруг зарделась.

— Я не… не знаю, Отец. Ты попросил меня показать на нем, что я могу. Но это опасно. Он может этого не выдержать… умереть или сойти с ума…

— Иными словами, тебе его жаль, — прервал я.

— Да, — тихо, но внятно.

Только альтруизма нам не хватало. Я поставил ее на ветвь.

— Ты не должна жалеть его, Суок. Даже если с ним приключится худое, никому от этого плохо не будет. Даже ему.

— Но ведь он может умереть! Перестать быть!

— Пусть так, дочь. Он ведет жалкую, склизкую жизнь, движимый только глубинными мыслями. Взгляни на его дерево. Что хорошего может на нем созреть? Едва ли что-либо, кроме желания поиздеваться над близкими. Ты знаешь, что он бьет свою дочь?

— Бьет?.. — отшатнулась она в ужасе.

— Да. Ремнем. Если он умрет, никто не пожалеет о нем, даже она. Даже он сам не пожалеет… ибо просто не сообразит, что умер. Ты же своими действиями можешь оказать ему даже услугу.

— Услугу? Причинив страдания?..

— Да. Заставь его страдать. Если он достоин жить, то переборет это — и себя заодно. Начнет жизнь с чистого листа, хотя лучше стереть описки и помарки с уже исписанного. Не сможет — туда ему и дорога. Сейчас он только поганит мир собой. Он — хлам.

Опустившись на корточки, я взял ее за плечи.

— Запомни: то, что не убьет нас, сделает сильнее. Тебя, меня, его — всех живых. Испытания закаляют. Верь мне.

Секунду она колебалась. Потом решительно кивнула.

— Я верю тебе, Отец. Пусть он получит то, чего заслуживает.

— Тогда приступай, — я отошел в сторону.

Суигинто бы мной гордилась.

Вспышка света, шелест атласа, странный звук, будто согнули и отпустили длинную щепку. Блеск черного металла.

Суок направила косу на дерево.

— Ко мне, — вполголоса произнесла она. Лезвие снова блеснуло в свете звезд. Потом еще раз. И еще. Белые вспышки на черном клинке в руке Смерти. Бодлер удавился бы ради одного взгляда на это.

Темные пряди волос Суок зашевелил, затеребил, приподнял над плечами неощутимый для меня ветер. Из них показались и начали выбегать струйки темного тумана — по волосам, по платью, по пальцам, по древку. На кончике острия медленно-медленно сгущалась черная капля — совсем крохотная, но явственно различимая на фоне темного неба, словно черная кошка серой ночью. Моего обоняния коснулся ее запах, и я поспешно зажал нос. Это был запах самой гибели в чистом виде. Нельзя было даже сказать, что он отвратителен или противен. Он был настолько чужд всему, настолько несовместим с понятием жизни, что нос и легкие отказывались его вдыхать. Это было все равно, что вдохнуть жидкую лаву.

Кажется, скучно пьянчуге не будет.

Аккуратно и четко, словно дирижерской палочкой, Суок качнула косой и стряхнула каплю под корни, в плоть Древа.

Раздался громкий шорох и легкий треск древесины. С невероятной быстротой, будто в учебном фильме, светло-зеленые плети выползли из-под корней и заплели дерево. Сорняки. Вот так. Они рвались вверх бешено и голодно, стремясь найти опору, опутать корни, вклиниться в плоть и жрать, жрать, жрать, отбирать воду, заслонять свет, пока бедолага, попавший к ним в сеть, не испустит дух — а затем умереть в пароксизме неутолимого голода.

Прямо как… Мать моя женщина!

Прямо как духи страха. Голодные духи, что пытались съесть душу Лены, а теперь почему-то служили Суок. Да. Почему-то служили.

— Откуда ты знаешь их? — спросил я прямо, не сомневаясь, что она поймет.

И она поняла.

— Тогда, в бою… Я вспомнила их, когда решила избавиться от всех… сразу. Я уже видела их прежде где-то, в каком-то странном месте. Там был и ты, да? Они напугали меня, хотели съесть, а ты бился с ними и прогнал. А потом спел мне песню… и назвал по имени. Это был сон, наверное. Все так смутно… Они ведь очень страшные, эти звери, хотя почему-то боятся и слушают меня. Я и позвала их. И они пришли.

— Очень интересно. Что теперь с ним будет?

— Это зависит от него, — она удивленно посмотрела на меня. — Ты же сам сказал, Отец. Если его дерево окажется крепче их — станет лучше и сильнее, если нет — умрет. Может, ты устал?

Я прикусил язык, сообразив, что едва не сделал ляп. Миф о моем всемогуществе уже был частично развенчан — хотя кто его знает, как она это восприняла, я ведь обставил все максимально ВНЕЗАПНО… Но, так или иначе, заставлять ее сомневаться в моем уме уж вовсе никуда не годилось.

— Это мне известно, дочь. Я спрашиваю о другом: какое именно действие на него окажут сорные травы?

— Страх, Отец. Страх во сне, кошмарные сны, приступы невыносимого ужаса наяву.

Итак, владычица кошмаров… Этакий антипод близнецов. Х-ха. Просто изумительно.

— Я горжусь тобой.

— Это ему за то, что хамил тебе.

— И за то, что бил свою дочь, — когда она сердито фыркнула, глядя на опутанное бурьяном дерево, я понял, что угадал со своим полупоощрением-полунамеком. Свинья, говорил весь ее вид. Настоящий Отец никогда не ударит дочь. Как мой Отец. А ты — свинья.

И я действительно не собирался ее бить.

— Ты хорошо потрудилась, Суок. Что ты хочешь на ужин?

— Ка-а-а-ашу-у-у! С цукатами!

— Будет тебе каша. С цукатами и орехами. Заслужила.

Коракс

Спустя несколько часов, когда мы почти подошли ко входу в центральный зал Лабиринта, Касс нашел в одном из закоулков лужицу прозрачной смолы, подтекающей через трещину в трубе. Она была густой и вязкой, словно клей и остро пахла каким-то елово-сосновым ароматом. Это, конечно, был не воск, но и на встречу с сиренами рассчитывать не приходилось — хотя тут Касс снова нас удивил. Вместо неуклюжих кусочков одежды, пропитанных смолой, гворк предложил поставить на уши «герметические печати». Забавно было то, что он не знал, что имеет в виду — в его представлении это были какие-то особые знаки, таинственным образом опечатывающие и делающие непроницаемым любое отверстие. Но мое ироничное настроение мигом испарилось, когда грубо и с трудом нарисованная им руна моментально оглушила меня на одно ухо. Он верил, и знаки работали. Я еще раз убедился во всемогуществе спящего — даже его мысль, отделенная и воплощенная, могла изменять мир сна в определенных пределах.

Защищенные покровом тишины, мы вышли в центральные залы Лабиринта.

Ветер играл с трепещущей одеждой, скользил по лицу и рукам, носил похожие издали на белых бабочек обрывки бумаг. Стены были изъедены эрозией и скалились ржавой арматурой, которая выглядывала изнутри, словно кости из тлеющей плоти. Вынужденная тишина давила, но я не сомневался, что эта мера предосторожности здесь просто необходима.

Дальняя стена огромного зала была затянута мутной светящейся пленкой, за которой темнели громады каких-то конструкций наружного мира. Узкие галереи сходились у состоящего из множества серповидных сегментов входа в улитку, но подойти к нему можно было только с самого нижнего уровня, и он охранялся.

Вросшие по пояс в землю гиганты с тяжелыми длинными костяными лицами, увенчанными коронами рогов, спали, опираясь о пол подбородками, с которых свисали кустики то ли усов, то ли вибрисс. Камень вокруг был усеян мелкими осколками, белыми и острыми, в которых все же можно было распознать кости. И именно в ту сторону, осторожно ступая по опасной поверхности, шла Хинаичиго.

Соусейсеки метнулась к ней, перепрыгивая с балкона на балкон, и я успел только закричать, не понимая, что это не остановит ее, что она этого не услышит. Хина уже была возле первых стражей, а Соу уже бежала по острым осколкам, когда громады за овальным окном задвигались и темная гора поднялась в невероятном замахе. "Молоточек" — подумал я перед тем, как это чудовищное нечто обрушилось на наковальню, достойную Гефеста, а та ударила по стремечку.

А затем пришел звук.

Печати Кассия спасли уши, но он прошел сквозь все тело, подбросив меня и припечатав к стене, словно тряпичную игрушку. Воздух в зале разодрал невероятный грохот, как будто мы были в эпицентре взрыва. Он был слышен плотью, всеми костями, загудевшими в болезненном резонансе — а молоточек уже поднимался для нового удара. Роняя капли крови с изодраной спины, я подполз к краю галереи, чтобы взглянуть вниз, где должна была быть Соу.

Она успела вонзить в пол ножницы и удержаться, но теперь шаталась, словно пьяная, хотя и продолжала идти вперед. Второй удар уже был слабее — или это красное плетение смягчило удар, а серебро помогло удержаться? Соу снова поднялась, хотя Хинаичиго уже была почти у дверей.

Третий удар загнал мои крики мне в глотку, отрывая от пола и швыряя все в ту же стену. Но за мгновение до этого Хина — или то, что до сих пор выглядело как Хина, — оглянулось и посмотрело на меня, улыбаясь. Оно знало, куда заманило Соу, и я уже знал, знал, вспоминая тогда, когда уже слишком поздно. За сегментированными дверями, в проходе в святая святых слуха было то, чего я всегда боялся.

Вода.

Черное плетение переполнилось, когда пенящиеся потоки вырвались, захлестывая зал, сбивая с ног Соусейсеки, мою Соусейсеки, накрывая ее с головой и утаскивая в жадные пасти водоворотов и бурунов. Мелькнули ее волосы, краешек синего, протянувшаяся вверх рука…а я стоял на коленях на краю балкона, захлебываясь слезами и проклиная себя.

Я не умел плавать.

Антракс

Я сидел за столом, напряженно уставившись в монитор и подперев рукой голову. Пальцы другой мимодумно барабанили по столешнице. Суок, свернувшись калачиком и обратившись к стене, спала на кровати. Пускай спит, заработалась сегодня. После того, как соседа, бледного, как мука, нашли на лестнице и увезли на скорой, я больше не сомневался в ее одаренности.

М-да. Ычан явно неслабо лихорадило, если эхо волнений в /b/ — а где еще начинаются все беспорядки, как правило? — докатилось даже до этой слоудоски. Странные посты, еще более странные треды, какие-то совсем уж невероятные трипфаги… Впрочем, искать корни гнева я в /b/ не полез. Меня вообще мало заботило происходящее на бордах. Битардам — битардово. Мне — мое. За своим я сюда и пришел.

Нужный тред по-прежнему висел на нулевой. Паста появлялась стабильно — раз, а то и два раза в сутки. Плодовит. Точнее, не теряет времени даром. Скотина. Что он еще успел наворотить за это время? Черт его поймет, записи были совершенно непонятными. Вычленить основную мысль оказалось совершенно невозможно. Может, он вконец свихнулся на криптомании? Или это у меня заворот мозгов? С каких это пор я перестал улавливать смысл написанного на русском языке? Ох, дерьма всем за шиворот.

Единственное, что грело душу — шрамчики от моих кристаллов с его шкурки пока не сошли. Но он явно что-то замыслил. Что-то… Что-то! Я едва не всадил кулак в дисплей. Что? Что именно он задумал? Как понять? Дьявольщина! Обложили со всех сторон, как волка на садке. Засада. За-са-да. Тьфу. Надо покурить.

Выпустив струю дыма в темный потолок, я отодвинулся и закинул ноги на стол. Серые завитки танцевали в волнах ветерка из форточки. Курить и думать. Вот все, что мне оставалось. Курить… Нет, дышать. Стыдно признаться, но без хорошей затяжки мне давно уже не думалось как следует — года два-три, если не больше.

So… Что мне делать теперь? Продолжить выжидать, проводя доводку сил Суок? Ох, надо бы, по-хорошему. Надо. Все-таки она слишком юна и неопытна, насмотря на блестящие навыки. Почти не знает мира, не готова к его опасностям. Может даже…

Эй, братишка, да ты становишься сентиментальным! Я? Я, блин горелый. Надеюсь, ты не забыл, для чего затеял всю эту кутерьму? Нет, я не забыл. Но…

Что — «но»? Давай-ка расставим приоритеты. Ради кого ты сражаешься? Ради Суигинто, конечно. Умница. Правильный ответ. Возьми с полки пирожок, бери тот, что слева, он посвежее. Так какого хрена, пардон мне мой шотландский? Да, да, я знаю, ты прав. Или я прав? Неважно, в сущности. Но…

Опять «но». Тебе не кажется, что ты отклонился от цели? Не привязывайся к ней, дурень. Она — просто инструмент, временный носитель Розы Мистики, предназначенной для другой. Ее дело — пробудить ее силу и после исчезнуть. Или ты надумал… изменить? Трусливо прыгнуть в сторону, пока та, к кому ты стремишься, теряет шанс обрести счастье, шаг за шагом приближаясь… К Реке, придурок! К янтарной Реке! Ты этого хочешь, урод? Что за бред ты несешь, конечно, я этого не хочу! Я отдам жизнь за нее! Вот и ладушки. Тогда вернемся к нашим баранам. Какого хрена? Не знаю. Что значит «не знаю»? То и значит. Заткнись. Позатыкай меня тут еще, ага. Что, скажешь, я неправ? Прав, козлина, опять прав. Но…

В задницу твое «но»! А что, не нравится? Но. Но. Но-но-но-но-но-но-но-но-но! Да ты упоролся, парень. Ты же знаешь, что нет, придурок. Я пьян, но я слышу дождь, я слеп, но я вижу свет. Я хочу верить и верю. Во что веришь, дубина? В то, что все пройдет само собой? Само собой устаканится? Что твой кровник вдруг упадет от сердечного приступа? Или раскается и выпилит себя? Как меня заебал твой ракосленг, парень. Нет, братишка, это твой ракосленг. Ты — Смеющийся Факельщик. Ты — Анонимус. У тебя нет имени и души, ты ничего не забываешь и не прощаешь. Когда ты смеешься, мир корчится от боли. Но у меня есть имя. Это не имя, это никнейм, парниша. Ты просто стал неймфагом. И кто из нас двоих упоролся? Ты, брат, ты. Ты отклонился от цели, готов размякнуть, как… как она! Ты что, не видишь, что все это обман? Что тебе задурили голову, как ей? Нет! Нет, это не обман! Ты обманут, тряпка. Ты — бык. И ради чего тогда все? Ради чего ты прозакладывал душу, тонул в Реке, убивал людей? Ты перестанешь быть хламом, колдун. Ты перестанешь быть хламом!

Я — НЕ ХЛАМ!!!

О’кэй, бро. Докажи.

Я докажу!

Так доказывай, блин! Ты не хочешь быть хламом. Уже похвально. Так не будь им! Как все просто, да? Слова не значат ничего, придурок. Только дела имеют вес. Где же твои дела, тряпка? Ты сидишь за компьютером и грозно вращаешь глазами. Очень достойное занятие! Прекрасное проявление полезности. Но что же мне делать? С этого и надо было начинать, пацан. Давай-ка поразмыслим.

Но ведь я один раз уже… Я тебе что, лошадь? Что ты мне все время нокаешь? В тот раз ты был слаб. Стал ли я сильнее? О да, стал. Умнее. Хитрее. Удачливее, блин! Кстати, стой, а ты кто? Что? Кто ты? Кто я? Да! Я тот тип, кто живет внутри тебя и будет помогать тебе эти два-три дня. Доволен? Ну ты и придурок. А что, забавно пришлось. Не забивай себе репу, дольше проживешь. Ты уже не тот, что был раньше — это главное. Кроме того, теперь ты не один.

Вот в этом-то все и дело!..

А, что с тобой разговаривать. Ты мне надоел. Тебе нужна идея или нет? Нужна, конечно. Я устал быть слабым, я хочу знать, что и как сделать, чтобы ДОБИТЬСЯ своего. Вот и умница. Тогда даю установку: хватит отращивать задницу. Ты слишком долго сидел и ждал. Отправляйся к ней.

Но ведь еще рано! Какое, нахрен, «рано»?! Ты же видишь, он опять что-то задумал! Ее жизнь висит на волоске, козел! О да, ты прав. Не знаю, что на меня нашло. Ты прав. Но как мне туда попасть? Я ведь уже искал их пытался…

Вспомни текст Коракса. Черт, да он ведь… Ну, продолжай. Да он ведь в другой Вселенной! В мире кукол! Браво. Два пирожка этому маленькому гению! Но как мне туда попасть? А как ты туда попал в первый раз?

И впрямь, как?

Я вскочил со стула и зашагал по комнате.

Как я туда попал? Эй, внутренний голос, ты где? Цигель, цигель! Молчит, падла. Ладно. Главную пользу он мне уже принес. Я действительно засиделся в тылу. Войны выигрывают не главнокомандующие, а простые солдаты. Что бы первые о себе при этом ни воображали. Прошло время собирать камни. Настало время камнями убивать.

Время. Как его мало. Но я не имею права не уложиться в таймер.

Если Коракс смог туда попасть, значит смогу и я. Но… Да, парень, это навсегда. С концами. Понимаешь? Навсегда.

Навсегда.

Я посмотрел в ночную синеву за окном. Что ж. Да будет так. Прощай, семья, от которой я почти отказался, но все же привязанная ко мне. Прощай, дружище, я не смогу рассказать тебе ни о чем. Прощай и прости, западная королева. Больше мы не встретимся. Никогда.

Потому что любовь превыше дружбы.

Тихие хлопки раздались у меня за спиной.

— Браво, юный сэр. Не сомневался, что вы сделаете правильный выбор.

Давно не виделись. В кои-то веки я был не прочь поболтать с ним.

— Добрый вечер, демон.

— Вот даже как? Я восхищен вашим прогрессом в области хороших манер. Хотя у вас на дворе скорее ночь, чем вечер, если я не ошибаюсь.

Он смотрел на меня с потемневшего экрана, по которому шли легкие волны, словно по воде от брошенного камня.

— Чем обязан?

— Исключительно моему постыдному любопытству, юный сэр. Вы продолжаете забавлять меня. Я поистине впечатлен тем, как вы управляете событиями и случайностями. Вы создали душу для своей… да, она действительно ваша дочь, кто бы ни выточил тело. Бедный Энджу до сих пор не может прийти в себя, знаете ли. Впрочем, теперь у него есть стимул не распыляться. А уж то, каким образом вы научили ее тому, чем она ныне, скажем так, заведует — это было просто изумительно! В вас пропадает великий стратег.

— Вы мне льстите. Не желаете сигарету?

— Увы, не могу воспользоваться вашей любезностью. Плотный мир для меня недоступен.

— А как же Широсаки?

— Ах, вот вы о чем! Но ведь это плотное тело, юный сэр. Его не так просто перебросить из одной точки голубой сферы в другую — согласитесь, нельзя же просто погрузить его в самолет. Между нами говоря, создать его в свое время тоже было крупной проблемой. Материя далеко не так податлива, как можно подумать, а у некоторых атомов вообще прескверный характер! Так что вынужден отказаться.

— Как хотите.

Я снова сел и, сощурясь, посмотрел ему в глаза. Всегда недолюбливал альбиносов.

— Как я вижу, вы наконец-то решили вступить в Игру Алисы.

— А вы что, штудируете мои мысли?

— Отнюдь. Просто вы думаете слишком громко. Не так уж и трудно заглянуть в Нулевой Мир и посмотреть, особенно если это позволяет не тратить время и сразу перейти к делу.

— Значит, теперь я могу принять участие в Игре?

— Разумеется. Вы ведь кукольник, мастер и медиум одновременно. Другой вопрос, хотите ли вы этого? Желаете ли вы сделать Алисой свое дитя?

— Загляните в Нулевой Мир, Лаплас. Не сомневаюсь, впрочем, что вы это уже проделали.

— И неоднократно, смею вас заверить.

— Тогда к чему ненужные вопросы?

— Туше. Вы становитесь интересным собеседником, юный сэр.

— Quantum scimus, tantum possumus, — вот и начатки латыни в ход пошли. — Будем считать, что необходимый ритуал разговора о кораблях, капустных пирогах и подоходных налогах мы уже совершили. Давайте сразу к делу. Как я попал в мир кукол?

— Разве вы не помните?

— Я помню все, и именно это настораживает. Я вошел в Н-поле и отправился на поиски. Нашел сон Мегу и вас. А потом… потом…

— Потом вы были повергнуты Ртутной Лампой и оказались в Реке Несбывшегося.

— Спасибо, я в курсе. Но после мне ни разу не удавалось это повторить. Я просто вслепую тыкался туда-сюда. Как же можно осуществить переход?

— Весьма интересно. Для начала сделаем пару шагов назад по дороге из желтого кирпича, юный сэр. Как именно вы действовали в тот раз?

— Набрал в ванну воды, поймал отражение…

— Простите, я не ослышался?

— Что?

— Вы сказали — «набрал воды»?

— Ну да. У меня не было зеркала, да и сейчас нет.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

— Ay de mi! «Чем дальше, тем любопытственнее, — подумала Алиса». Вы полны сюрпризов, юный сэр.

— В чем дело?

— Ох, чума на мою пустую голову! Простите, я все время забываю, что вы… — в его красных глазах сверкнула насмешка. — …недоучка. И тем не менее, вы вновь совершили невероятное, юный сэр. Вам определенно суждено войти в историю.

— Что же такого я натворил?

— Вы прошли через Море.

— Какое еще Море?

— Во Вселенной есть только одно Море с большой буквы, прыткий юноша. Море Бессознательного. Только оно объединяет все отростки Мирового Древа, питая их, и в него же с ветвей падают созревшие плоды.

— И, значит, через него можно путешествовать в другие миры?

— Теоретически — да. Вода — не только материальный мост между плотным миром и Н-полем, но и воплощение части Моря, связанное с ним. Но технически же это подобно попытке перебраться из одного самолета в другой по связующему их веществу — воздуху. Не представляю, как вам это удалось. Возможно, я недооценил ваш фанатизм.

— Я должен был утонуть?

— Нет. Вас просто не должно было стать, если вы понимаете, о чем я. Хотя капля вод Бессознательного присутствует в каждом человеке, бескрайнее Море губительно для него. На пламени очага греют воду, однако бушующий вулкан испепелит и чашку, и вас, и ваш город. Люди дышат кислородом, но сгорают в атмосфере из него одного. В ложке спасение, в чашке смерть. Вот так, юный сэр.

— А при чем тут фанатизм?

— Мне казалось, вы хорошо изучили Лазурную Книгу — в конце концов, вам это просто необходимо. Вера суть великая сила, юный сэр. Как работает чародей? Окружает себя тайной и использует чужую веру в свое могущество. Как работает шаман? Черпает силу в своей духовной непогрешимости. Вы оказались таким вот шаманом. Но я настоятельно не рекомендую вам повторять этот вояж.

— Хотите сказать, я уже не фанатик?

— О нет, никоим образом. Теперь я скорее назвал бы вас крестоносцем. Вера фанатика проистекает от невежества, а вы в последнее время многое узнали — в том числе и то, насколько опасно путешествовать через Море. Вы просто растворитесь, как лучик света в зеркальной комнате.

— Тогда скажите же наконец, как мне туда попасть. Вы и так выдержали паузу дольше, чем надо.

— Вы становитесь проницательным. Но память все равно подводит вас, юный сэр.

— Я не хочу идти его путем.

— Другого пути нет, молодой человек. Либо Перекресток, либо Море. Море убьет и вас, и вашу дочь. Конечно, я мог бы провести вас по своей норе, но я не стану. Вам все равно придется повзрослеть, чтобы хотя бы выжить, не говоря уже о победе. Наступите наконец на горло своему чистоплюйству. Детское тщеславие, необоснованная брезгливость — гиль! Не бойтесь испачкать пальчики. Чернее они все равно уже не станут.

Как всегда, прав до отвращения. Прав во всем. Я уже и сам понимал, что мне все-таки придется в чем-то уподобиться моему врагу. В сущности, в этом были и положительные стороны. Бей противника его же оружием. Да.

Что ж, время белых одежд все равно миновало. Примерим серые.

— Последний вопрос, Лаплас.

— Я весь внимание.

— Это навсегда?

— «Навсегда», как и «невозможно» — лишенные реального смысла понятия, придуманные человеком для упрощения того, что кажется ему несовместимым с мерками его сознания. Но в чем-то вы правы. В знак хорошего расположения я готов провести вас по Перекрестку, но только в один конец. Обратно — буде возникнет подобная необходимость или прихоть, — вам придется идти самому. А он капризен и опасен, знаете ли. Нужно постигнуть хотя бы самые фундаментальные законы бытия, чтобы отыскать его, не говоря уже о том, чтобы по нему странствовать. И даже если вы преуспеете — alas, произойдет это уже, скорее всего, не при жизни ваших близких.

В сердце кольнуло холодное и острое — но тут же исчезло. Так или иначе, я был к этому готов.

— Мне нужно собрать вещи. Вы можете подождать несколько минут?

— Готов ждать сколько угодно, юный сэр. Мне, в отличие от вас, спешить некуда.

Пораскинув мозгами, я включил принтер, извлек из пыльных недр кладовки объемистый рюкзак и пошел по квартире.

Так. Смена белья. С десяток бичпакетов — хоть сухими погрызу, продмаги мне в Н-поле не попадались. Так. Банка сухого молока и пачка растворимых каш — для Суок. Мыло — черт его знает зачем, но пускай будет. Аспирин, анальгин, фуразолидон — на всякий случай. Бинт и йод. Так. Несколько зеленых и фиолетовых бумажек — надо же мне на что-то жить. Выкидной нож — сталюга говно, но все равно вещь полезная. Вилка. Катушка ниток и игла. Из ящика стола я выгреб несколько пачек сигарет — стратегический запас. Пригодился-таки.

И еще кое-что.

Принтер со скрежетом выплюнул последний лист, помедлил и тихо запищал. Кончился картридж. Плевать. Все равно он мне больше не понадобится. Я уложил стопку бумаги в сумку. Сразу наполнилась доверху. Хорошо.

Поставив сумку на пол, я подошел к кровати и тихонько потряс Суок за плечо.

— Проснись, дочь.

Вздрогнув, она повернулась ко мне, сонно моргая влажными со сна глазами.

— Что такое, Отец?

— Нам нужно уходить. Вставай.

— Что-то случилось?

— Да. Давай, поднимайся.

— Ладно… — потянувшись, она села, спустив ноги с кровати. — Это надолго?

— Навсегда, Суок. Мы больше сюда не вернемся.

— Почему? Здесь так хорошо…

— Так надо. Обстоятельства требуют этого. Возможно, мы еще найдем новый дом.

— Хорошо, Отец. Мы идем прямо сейчас?

— Да.

Я в последний раз окинул взглядом свое жилище, вдохнул спертый табачный воздух. Интересно, как долго квартира простоит запертой, пока родня или судебные приставы не взломают дверь? И как будет объяснено мое исчезновение?

Хотя какое это имеет значение, в конце концов.

Я повесил на плечи рюкзак, посадил Суок на него и повернулся к компьютеру.

— Я готов.

Хитро подмигнув мне, демон развернулся и зашагал куда-то вглубь черноты экрана, уменьшаясь в размерах.

И я шагнул в монитор вслед за ним.

Следуй за белым кроликом.

Коракс

Воздух стал тяжелым; сжатый поднимающимися водами, он давил и душил, переполняя кровь кислородом, от которого кружилась голова. Кассий кружился в воздухе, тщетно пытаясь увести меня от края галереи, но это было бесполезно. Я знал, что нужно бежать, уходить в поисках дверей наружу, но и другое, глубинное знание вдруг проснулось и властно заявило о себе.

Невозможно победить страх, убегая от него. Невозможно научиться, не пробуя действовать. Невозможно плыть, не войдя в воду.

В воду, которая все прибывала. В воду, на дне которой должна была быть Соусейсеки — кукла, не нуждавшаяся в воздухе. Она не могла умереть, а значит, нужно только спуститься за ней. Только спуститься.

Я встал, стирая с ушей печати Кассия и вынимая затычки. Они отслужили свое, когда ловушка захлопывалась, не дали остановить, удержать, предупредить. Достаточно.

— Кассий, мы переходим на верхний уровень. Найди способ принести туда воды. Хотя бы немного, пожалуйста.

— Что ты задумал, господин? Мы должны бежать…

— Нет, Лот, не сейчас. Только не сейчас. Держи мой плащ — намочи его и принеси наверх.

— Но… хорошо, Коракс. Я верю.

Почерневшие от горя нити серебра вырезали в бетоне пола идеальную воронку и единым болезненным росчерком нарисовали вокруг нее кольцо глубоко прорезавших камень знаков. Нужно было поверить, просто поверить, всего лишь поверить…

Кассий с трудом дотащил отяжелевшую от воды ткань, бессильно уронив ее рядом. Ему хотелось что-то спросить, сказать, но короткий жест заставил его умолкнуть. Не сейчас, не время.

Выжатая жидкость казалась мутной, но в воронке песок и грязь быстро осели, прижатые к краям коловоротом, ради которого и были нарисованы знаки. Чистая и прозрачная вода вращалась в замкнутом беге, идеально повторяя формы воронки.

Забыть о законах и правилах внешнего мира. Забыть воспоминания и страхи. Забыть угрожающие видения настойчиво повотрявшихся снов. И боль свою — забыть.

Пальцы черпают влагу, вытягивают ее, словно нити, плетут и прядут мокрое, облекаются в жидкую плоть, жаждут ее, трепещут — и отторгают, отталкивают, удерживая рядом, придавая форму, упорядочивая.

— Глубокая, холодная, изменчивая, дающая и отбирающая, мягкая и нежная, но неукротимо-бешеная, всепроникающая и всерастворяющая, вода лазурная, Лазурь поглотившая, освобожденная, но жаждущая смысла, Вода, тебе приказываю — облекись формой, подчинись заключающему тебя в себе, откликнись на волю мою, расступись и сомкнись под тяжелой десницей снящего тебя, таящего тебя, поглощающего и изливающего, пропитанного, себя во мне слушай и волю свою ведай собой, неостановимая!

Я изрыгнул эту тарабарщину на одном дыхании, краем сознания поражаясь меняющимся от влажного хрипа до чистого пения модуляциям собственного голоса. Но это не я говорил воде, а вода во мне говорила воде вне меня, облекая в слова и звуки куда более глубокие смыслы, чем мне удавалось осознать.

Но Лабиринт продолжало заливать, и холод сковал ноги, поднимаясь все выше, а на руках онемели безымянные пальцы с мизинцами. Струйки холодного пота стекали с лица, крупными каплями лились слезы, но я не двигался, хотя глубокий ужас сдавливал грудь изнутри сильнее, чем спертый воздух.

Инстинктивно вытягивая шею выше, мне удалось отсрочить развязку на несколько мгновений, но неумолимый поток не дал мне шансов передумать. Ледяная вода захлестнула меня с головой.

Счет снова пошел на секунды, и действовать нужно было решительно. Усилием воли я предал собственное тело и глубоко вдохнул. Воду.

Поток воспоминаний захлестнул разум — горячие обьятия ванн, щекотка душа, соленые морские брызги, свежесть холодного напитка, барабанящий по лужам дождь, ручейки из-под тающего снега, стальная гладь озер…и глубокие, таинственные, мрачные воды люков и подвалов, подлые подводные ямы, неожиданно утягивающие под воду с головой, леденящие прикосновения из-под проваливающегося под ногами льда…и улыбающийся отец, бросающий меня в тяжелую, дущащую глубину.

Я так и не научился плавать.

Я научился тонуть.

Антракс

Как описать то, чего не понимаешь до конца? В меру своего понимания. Как быть, если не понимаешь вообще? По крайней мере, попытаться обрисовать внешне, с помощью сравнений или метафор. Что же делать, если и метафору-то не подобрать, даже завалящий кеннинг не состряпать? Правильно. Плюнуть и поберечь нервы.

С уверенностью могу сказать одно: задротские радости мне не мерещились. И то хлеб.

— Вот мы и почти на месте, юный сэр, — барским жестом обвел окружающее кролик. — Вам осталось пройти еще совсем немного.

— И где же это «на месте»?

— В нужной вам ветви Вселенной, разумеется. Разве вы не узнаете окрестностей?

— В тот раз у меня не было времени наметить ориентиры.

— Что ж, тогда вам придется поверить мне на слово. Впрочем, что вам еще остается? Так или иначе, самим вам обратно не пройти. Желаю хорошо обжиться на новом месте.

Вжиканье застежки-молнии, тусклый оранжевый свет. Ушел. Ну и пес с тобой.

— Где мы, Отец? — впервые подала голос Суок, сидевшая на рюкзаке, обхватив руками мой лоб.

— В Н-поле. Ты ведь уже была тут однажды.

— Да, я помню. Но что это за место?

— Честно говоря, я и сам не знаю. Оно существует — вот все, что о нем можно сказать точно. Тебе следует научиться входить и выходить из него, подобно тому, как ты научилась входить в Пад.

— Пад?.. Неужели это Н-поле такое же плохое, Отец?

— Оно не доброе и не злое, Суок. Оно просто есть. И хорошо служит некоторым целям, в частности, моим.

— А кто это был?

— Демон Лапласа. Он следит за Игрой Алисы и исполняет в ней обязанности арбитра. Судьи.

— Игрой… Алисы?

Ох, дьявол забери. С другой стороны, рано или поздно это должно было случиться.

Боги, дайте мне язык длиной в полметра.

— Жил когда-то на свете кукольных дел мастер. Звали его…

— Розен?

Сказать, что я обалдел, значит сильно погрешить против истины.

— Откуда?..

— Постой, Отец… Я вспоминаю. Ты уже рассказывал мне об этом… когда-то… Не помню, когда. Его звали Розен? И у него было семь дочерей-кукол, и одна была добрая, а остальные злые?

Сказка. Моя сказка. Ну конечно.

— Да, младшие сестры не дали старшей спокойно жить с Розеном. Они обманом заманили ее в ловушку и убили…

— Но Розен оживил ее, да? И теперь ей придется победить злых сестер, чтобы вернуться к нему?

— У тебя прекрасная память, дочь. Это и называется Игрой Алисы. Самых злых и подлых сестер зовут Шинку и Соусейсеки — Рубин и Лазурит. Недавно они вновь обманули добрую дочь и теперь хотят снова убить ее или навсегда закрыть дорогу к преображению в Алису — идеальную девочку. Мы должны им помешать.

— Хорошо, Отец. Мы помешаем им. Но кто такая Алиса?

Я замялся. Она молча ждала.

— Алиса… Алиса — это… Ты задала очень сложный вопрос, Суок. Я вряд ли смогу объяснить тебе внятно. Алиса — это самый прекрасный цветок среди всех цветов на свете. Редчайший драгоценный камень, дороже всех остальных драгоценностей в мире. Безгрешная и непорочная. Самая красивая девочка на всей земле.

Уф, блин. В манге это звучало как-то вразумительнее.

— Поняла?

— Да, Отец. Хотя ты, кажется, сам не знаешь, что имеешь в виду.

— Пожалуй, что так. В любом случае, Алиса — не моя забота.

Она помолчала. Я почувствовал ее локти у себя на голове.

— Отец… А… А я могу стать Алисой?

О-ба-на. Ничего себе заявления!

— Зачем тебе это?

— Но я… Я так люблю тебя, Отец! Ты ведь такой красивый, а я маленькая и глупая. Я хочу стать лучше, стать идеальной девочкой, чтобы ты был счастлив!

Вот уж спасибо. И опять не знаешь, смеяться тебе или плакать. «Красивый!» Ха… Даже ха-ха три раза. Глупости.

Но с погромно-диссидентскими настроениями в личном составе надо было покончить как можно скорее.

— Тебе это не нужно, Кокуосэки, — строго сказал я — насколько вообще можно говорить строго, когда собеседник почти сидит у тебя на шее.

— Но я хочу сделать тебе подарок, большой-большой, красивый-красивый!

— Спасибо. Но Розен создал Семерых Сестер потому, что так и не смог полностью воплотить свою мечту в старшей, доброй сестре. Он мечтал о совершенстве. Я же не собираюсь создавать никого, кроме тебя.

— Значит, я… уже идеальна? — я почувствовал, как рюкзак радостно подскочил.

Эх…

— Да, — солгал я.

— Спасибо, спасибо, Отец!

— Хм… Не за что.

Действительно — не за что. Все-таки я свинья.

Не привязывайся к инструментам, парень!

Заткнись.

Вскоре мы прошли мимо первой чужой двери: начиналась область Н-поля вблизи мира кукол. Потом мимо второй. Мимо целой стайки. И вот уже они были кругом, заполнив привычную холодную черноту, что сменила… Да черт его знает, что она сменила. И не так уж это и важно. Мы достигли пункта назначения. Точки невозврата. Превосходно.

— Чьи это двери, Отец?

— Понятия не имею. Каких-то других людей.

— Мы войдем в одну из них?

— Мы? Не ду… Хм. М-да.

В ее словах был резон. Моей-то двери тут не было. Жить в Н-поле? Я не волшебный кролик. И не Энджу. Интересно, кстати, чем он там питается? Все-таки изредка вылезает в плотный мир? Плотный мир… Каков он здесь? Сильно ли отличается от моего родного? Здесь есть Германия и Япония, это да, но… Ладно, все узнаем со временем. Для начала же стоит выбрать дверь.

Веселый выбор, надо сказать. Просто Буриданов. Ну, не будем уподобляться ослу. Я взялся за первую попавшуюся ручку и потянул.

И ничего. Я дернул еще раз. Дверь даже не шелохнулась. Ее как будто прибили к косяку.

Совершенно по-дурацки уперевшись в косяк ногой, я сцапал ручку обеими руками и начал тянуть. Я тянул, пока пальцы не соскользнули с гладкого дерева. Меня крутануло инерцией, Суок испуганно заверещала, вцепляясь в волосы, барахло в рюкзаке громыхнуло. Ну ёрш твою двадцать!

Я ударил в дверь янтарем раз, другой. Все напрасно. Словно забетонировали.

— Бэрри-Белл!..

— Постой, Отец, не надо так! — Суок вдруг выпустила мою голову и соскочила с рюкзака. — Эту дверь ты не откроешь.

— С чего ты взяла?

— Видно же. — уточнять я не решился, так что она продолжила: — Хозяин сам еще не отпер ее. Для этого человека чудес не существует, он не верит в необыкновенное и даже не знает о нем. Его мир слишком прост и понятен для этого.

— Предлагаешь выбрать другого?

— Нет, сгодится и этот.

— Каким же образом?

— Все люди должны спать.

Я почти сразу понял, о чем она. Но все же уточнил:

— А если он не спит? Не хочет спать?

— А кто его спросит? — пожала плечами она, разматывая ленту. Так я и знал. Великолепно.

Полоса мягкого золота зависла над ее руками, плавно покачиваясь. Суок медленно подняла руки к вискам и вдруг резко выбросила вперед правую ладонь. Изогнувшись, подобно атакующей змее, лента прянула вперед и с силой хлестнула по двери передним концом. Суок тут же быстро отвела руку назад — лента сразу отпрянула, как притянутая к пальцам, — и вновь с резким щелчком ударила атласом в дерево. Дверь задрожала. Все-таки будем ломать?

Оказалось — нет.

Третий удар сотряс дверь — и лента будто прилипла к ней, распластавшись на коричневом дереве золотой рекой. Суок, прикрыв глаза, описала левой рукой не то круг, не то спираль. Желтая кривая зазмеилась по дереву, выписывая зигзаги. За ней оставался бледно-желтый след. Следы встречались, перекрещивались, смешивались, их становилось все больше и больше, и вот уже весь дверной проем был скрыт от нас прямоугольным полотнищем цвета сгущенного солнца. Из него струей шампанского вынеслась лента и, обвившись вокруг руки Суок, вползла к ней на платье, сомкнувшись на волосах.

— Идем, Отец, — она повернулась ко мне. — Он уснул.

— Идем в это? — уточнил я.

— Да. Этот проход ведет сквозь его сон наружу. Пойдем же, ты ведь устал.

— Не особенно, — снова соврал я. Сказать по правде, отдых бы мне не помешал. Лаплас совсем загонял меня по своему Перекрестку. Несолидно будет уснуть по дороге на плече у маленькой девочки, вы не находите?

— Ты опять шутишь, — улыбнулась она. — Я же вижу, как у тебя дрожат пальцы. В этом месте трудно находиться. Пойдем.

Вот и спорь с ней после этого.

Золотое поле приняло нас уже знакомым желтым туманом, разразившимся с всех сторон. Волна тепла, легкое головокружение, отзвук далекого колокольчика над диким лугом в солнечный день — и я ступил на заплеванный пол.

Мы были в подземном переходе. Со всеми его прелестями: графити, фанерные ларьки, полные окурков урны и какие-то мутные личности вдалеке у стены. У моих ног на полу, осиянный свечением золотой воронки, музыкальнейше храпел бомжеватого вида старик в ватнике. Рядом валялась пыльная ушанка с несколькими бумажками внутри. Однако! А у деда-то счастливый день: какие-то сумасшедшие альтруисты накидали в шапку сотенных, виднелась даже зеленая тысячная.

Воронка потухла, дед зачмокал губами, но просыпаться не стал. Зря. Пожав плечами, я выгреб из шапки деньги, спрудил награбленное в карман и пошел к лестнице. Зимний ветер на поверхности швырнул мне в лицо смесь вечернего воздуха и выхлопных газов.

Не слишком-то отличаются разные миры. Ох, не слишком.

Коракс

Воды приняли покорное тело, унося его вниз, но в изогнутых усмешкой губах и каменно-напряженных руках нельзя было обмануться. Под видимостью смерти таилась жизнь, сосредоточенная, ожесточенная, готовая к схватке за власть над реальностью. И подтверждением ее бился и трепетал между ладонями воздушный пузырь, исходящий дорожками мелких собратьев, укрытие, позволившее сдержать обещание и не оставить Кассия позади.

Мысли были такими же тяжелыми и текучими, как и новое дыхание, колеблющимися, расходящимися кругами — но нечто не давало им превратиться в аморфную массу, нечто, светившееся во влажной темноте, крупица теплая, чистая, твердая, прячущаяся глубоко за костяными оковами ребер.

Слабый свет ее не проникал далеко, но и его было достаточно, ведь не им я собирался бороться с темнотой, тем более что глаза были все еще закрыты. Нежные, тонкие, трепетные ростки серебра, боязливо парившие в кругу света, стрелами рванулись во все стороны, лишь только ноги коснулись дна Лабиринта, вспарывая податливую жидкость и поднимая тучи пузырьков. Мерцающее облако наполнило собой глубины, но ощутило лишь пустоту. Нет, были на месте и стены, и галереи, и уродливые хранители, и ставший ловушкой проход в Улитку, но не было главного — её. Соу исчезла, и вода молчала, скрывая, куда унесла ее — но серебро говорило, и разум подтверждал, что нет теперь в Лабиринте путей, кроме единственного губительного и неизбежного спуска в святая святых, в тайные недра Улитки.

Прикованные к полу собой гиганты грустно смотрели на кажущуюся крошечной фигурку со светящимся пузырем в руках, которая медленно и тяжело шагала к круглым воротам, преодолевая продолжавшее наполнять Лабиринт течение.

Своды Улитки были покрыты тяжелым узором неясного назначения — то ли ребра жесткости, то ли извилины металлического мозга, то ли очередные магические чертежи, ноты звучавших тут песен, пришедших извне.

Мы спускались, и серебро задевало натянутые вдоль стен струны, отзывавшиеся тихо и жалобно. Тоннель сужался, скручивался, устремляясь в самое себя, и через два с половиной оборота нас встретила круглая камера, тускло освещенная плавающей посредине ретортой, издающей низкий гул. Несомненно, это был один из предметов наших поисков, но сейчас я не был этому рад — скорее наоборот, разочарован. Но она тянулась ко мне, круглобокая, сияющая, дождавшаяся, и не принять ее было невозможно.

Тонкое стекло вошло в грудь, мерцая и переливаясь, возвращая еще один полузабытый аспект меня — восторг перед гармонией и слезы, способные пролиться в восхищении ею. Чистота и свежесть восприятия — вот что таилось на дне изогнутого сосуда, вернувшегося к законному хозяину.

И лишенная смысла, потерявшая цель, схлынула вода и пропала, освобождая путь обратно. Несколькими рывками мы с Кассием преодолели опустевшие витки Улитки и вырвались обратно через медленно закрывающуюся сегментированную дверь.

Соусейсеки не попала в Улитку, но и в Лабиринте ее не было.

Взгляд ухватил нечто знакомое, но это было слабым утешением. Я наклонился и бережно поднял промокшую и потемневшую от воды синюю шляпу.

Антракс

Россия этого мира действительно как две капли воды была похожа на ту, в которой я родился. Когда я переходил через улицу, меня едва не сбили промчавшиеся на красный со скоростью истребителя белые «Жигули» с медведем на капоте. Жирный мент — или уже «понт»? — в стакане ДПС старательно смотрел в другую сторону. Патриции… А, плевать. Мне с ними не жить.

Суок не было со мной — я категорически настоял, чтобы она отправилась в Пад и в нужный момент открыла мне туда дорогу. Убедить ее было трудно — она по-прежнему относилась к Черному Облаку с отвращением, — а приказывать я не хотел. Методом тонких намеков и экивоков мне кое-как удалось до нее донести, что мне будет куда удобнее жить в своей кузне, чем в том переходе. Квартиры у меня тут, естественно, не было, а наличности, что я прихватил с собой и секуляризировал у бомжа, едва ли хватило бы даже на койку в общаге. Да и как селиться в общаге вместе с ней? Нет уж, спасибо.

Целью моей нынешней вылазки были рекогносцировка местности и поход по магазинам. Мне порядком надоели бомжпакеты, да и Суок почему-то хотелось побаловать — хотя самым любимым ее блюдом по-прежнему оставалась тривиальная растворимая каша. Прибережем концентраты на потом.

Выйдя на тротуар — интересно, в каком городе я вообще нахожусь? — я огляделся. А улицы тут не в пример красивее, чем наши — не зеленая полоса, а самая настоящая роща, хоть и лысая по-зимнему. Слева лес, справа лес, посреди — головорез… То ли из песни Высоцкого, то ли из какой-то книги. Это я-то головорез? Хе-хе. Головы отрывать приходилось, это да…

Исход моего хлопанья глазами на все кругом был предсказуем до шаблонности: зазевавшись, я шагнул в сторону и вдруг ощутил сильный толчок в плечо — кажется, плечом же. Налетел на кого-то. Паниковский, блин.

— Эй, дружище, смотреть надо, куда идешь!

Ох… Передо мной стояли трое. Молодые парни в плотной джинсе. Довольно накачанные, у одного бритая голова. На сжатые в кулаки левые руки были намотаны тонкие цепочки. Три пары глаз смотрели на меня спокойно и уверенно.

— Извините, — пробормотал я, осторожно отступая. Начинать знакомство с новым миром с драки не хотелось совершенно. К тому же на улице было слишком людно, чтобы применять янтарь. Постовой в будке кинул на нас косой взгляд и отвернулся. Подкуплен? Знает их? Не хочет связываться?

— Ты чего? — как-то слишком натурально удивился один из них. — Испугался? Мы ж тебя не бьем.

— И не надо, — ляпнул я, отодвигаясь еще немного.

— Ты из деревни, что ли, приехал?

— Да… Издалека.

Правый сокрушенно покачал головой.

— Вот всегда так с новичками. Эскалация немотивированной агрессии дестабилизирует социум. Будем вразумлять, братья?

— А куда деваться, — пожал плечами средний.

— Лучше не стоит…

Они недоуменно переглянулись… и вдруг заржали. Нет, засмеялись. Удивленно и весело, как смеются в дружеской компании. И совершенно беззлобно. Опасение — да чего уж там, страх подернулся пленкой недоумения от этого смеха и съежился, превратившись в привычное и неопасное сосание под ложечкой, смешанное с немалым изумлением. Странные какие-то гопники.

— Да ты не боись, парень, — дружелюбно сказал бритый. — Не тронем. Налетел и налетел. Мы экзорцисты.

— Эээ… кто?

Средний поднял кулак и разжал ладонь. На медной цепочке покачивался спрятанный до этого в кулаке серебряный крестик. Готы, что ли? Или сектанты?

— Не слышал? Эх ты, деревня, прости, конечно. Ты откуда приехал?

— Крылатый, — назвал я наобум первый попавшийся географический пункт.

— Слыхал, — вдруг уважительно кивнул левый. — Алюмзавод? Достойное занятие. Надолго к нам? Есть где перекантоваться?

— Да, место в общежитии дали… — я окончательно запутался в происходящем.

— Общага? Плюнь, все сопрут, еще и денег должен останешься. Заезжай ко мне, у меня комната свободная. Есть с тобой кто? И их подселим.

— Спасибо, мне там по условиям договора жить надо… Я инженер по сварке, приехал по контракту…

— А, братишка, фигня это все. Работу ищешь? Найдем тебе работу. У меня в бюро как раз эксплуатационник нужен. И квартиру вместо койки дают. В строительстве мерекаешь?

— Нет, я больше по металлам…

Елки-палки. Я чувствовал себя как случайно забредший на мусульманскую свадьбу европеец, которого уже схватили под руки, обрядили в праздничные одежды и усадили на почетном месте рядом с женихом. То есть приятно, но диковато.

— Жаль, — покачал головой правый. — Строители городу нужны. Ладно, если что-то будет надо — звони, поможем.

Он надиктовал мне телефон. Машинально записав его, я наконец-то взял себя в руки.

— Ребята, спасибо, конечно… но вы вообще кто?

— Экзорцисты, — раздельно и внятно произнес средний. — Не слышал? Дьявола в себе гоняем. В себе, а потом и из себя. Хитрый, гад, соблазняет, обманы строит. Не пьем, не курим, людям помогаем. Тебе вот помочь можем. И хотим.

— Эээ… — только и смог выдать я.

— Эх, братэлло, темный ты, извини, конечно, как валенок. Надо в твой Крылатый съездить или ребят послать, а то совсем там пропадете. Мы — экзорцисты. Боевой отряд. Есть лучше нас — те, кто умнее, но драться не любит или не умеет, они просто по городу ходят и помогают. Лечат, денег дают, за стариками ухаживают. А нам троим Бог ума много не дал, зато силушкой не обделил. Вот и ходим, за порядком следим.

Все-таки сектанты. У нас они обычно подсылают уютных бабушек, те пробивнее. Черт. Надо побыстрее слиться.

— Да не дрейфь ты, — словно прочитав мои мысли, фыркнул левый. — Не сектанты мы. Никуда тебя охмурять не собираемся, захочешь — сам придешь, захочешь — уйдешь. Денег тоже не просим. И в Бога верить не обязательно, по плодам дерево узнается — у нас вот многие не верят. Просто если не мы, то кто, брат? — он вдруг посерьезнел. — Эти, что ли? — махнул он граблястой ручищей в сторону ДПСника. — Нафиг надо, одни такие уже понадеялись. А у меня сестра маленькая, и я хочу, чтоб она хорошо жила.

М-да. Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд.

— Трудно? — только и сказал я.

— Трудно, друг. А кому легко? Будем сидеть на жопе ровно — еще хуже станет.

— Ну ладно, пора нам, парни, — встряхнулся правый. — Обход сам себя не сделает. Давай, братишка, телефон мы тебе оставили. Если что — звони. Удачи.

— Удачи.

Вытащив из-под куртки измятую пачку листов, средний сунул ее мне, пожал руку и развернулся. Я смотрел, как они удаляются — крепкие, уверенные в себе парни со странными мыслями в головах. Определенно сектанты, но какие-то необычные. Ни одна известная мне «религиозная группировка» моего мира не заходила в своем человеколюбии дальше вытягивания из общины денег на общие нужды, читай — на третий мерседес для гуру. Организовывать же народные дружины? Следить за порядком? Забавно. Такие сектанты, пожалуй, нам нужны. Тем более, если они и впрямь никого к себе не заманивают.

Дождавшись, пока они отойдут на приличное расстояние, я аккуратно положил мятую брошюру на бордюр газона и отправился искать магазин.

В дверях супермаркета мое внимание привлек респектабельного вида мужчина в мягком плаще — стоя у стены тамбура, он озабоченно копался у себя в кошельке. Такая предусмотрительность удивила меня: из кошелька высосывалась довольно толстая стопка тысячных бумажек. Мог бы и не пересчитывать — все равно денег куры не клюют? А, в конце концов, это не мое дело. Родилась жадность вперед человека — что поделать.

Взяв тележку, я пошел по залу. Молоко, масло, туалетная бумага… Коробка конфет, пожалуй. Для Суок. Да. Хлеб, банка сайры… Устроим пирушку. Кукурузные хлопья с орехами — для нее же. Что еще нужно? Правильно, сахар и чай. Нет, кофе! Гулять так гулять.

Я уже подходил к кассе, когда мой взгляд зацепился за скромно одетую женщину в платке — у меня дома такие жили в частном секторе, в паршивых деревянных домишках. Стоя у хлебного стенда, она тоже пересчитывала деньги.

И деньгами этими были…

Дьявол забодай! Я повнимательнее пригляделся к ценникам. Желтые бумажки под пластиком, ничего особенного… вот только дробная запятая стояла немного не там, где мне сперва показалось. Чуть правее. Ровно на один ноль. Шоколад «Аленка». 250 рублей.

Словно отдаленный скрип двери, в сознании всплыло слово из раннего детства, тогда непонятное и даже смешное, а ныне ставшее вдруг реальным и страшным: инфляция.

Инфляция. Как все просто. И как сложно. Я прикинул сумму, захваченную мной из дома… Ее не хватало. Даже на скромную закупку вроде моей.

Стараясь не шуметь, я стыдливо пошел назад, незаметно расставляя продукты обратно по полкам и наполняя тележку яичной вермишелью. И кашей. Концентраты и фляжка с водой. Вот так.

Конфеты и хлопья тоже пришлось выложить. Сволочи.

После визита на кассу у меня осталось три с половиной тысячи — триста пятьдесят рублей по здешним меркам. Несколько дней жизни. Что делать потом? Играть на гитаре в переходе? У меня и гитары-то нет. Ситуёвина. Как так можно вообще? Довели страну. Неудивительно, что народ в дружины сбивается. В «экзорцисты»…

Я бродил по улицам, побрякивая пакетом и баклажкой по ногам. Была уже ночь, магазины закрылись час назад. Возвращаться в Пад не хотелось — пусть Суок и не знала о моих планах, все равно я чувствовал бы себя перед ней, как оплеванный. Совершенно непонятно, почему.

Остановившись у какой-то погашенной витрины, я закурил. Сигарет оставалось шесть пачек, включая открытую — их тоже стоило поберечь, пока я не найду работу. Но инфляция и безработица всегда ходят под руку. Кому здесь нужны фрилансеры? Придется таджичить, видимо. Хорошо, хоть жилье дармовое. Эх…

Мой взгляд упал на витрину. Магазин. Кондитерский. Дорогой, видимо, элитный — конфеты были заграничные. Если не муляжи, конечно… Но и настоящие должны быть, наверно. Иначе зачем он нужен тогда? И зачем он нужен мне? А нужен ли он мне? Хм…

Да что я теряю, в конце концов?

Я поставил пакет и флягу на асфальт, попрочнее уперся в него задней ногой и обоими кулаками ударил в стекло, добавив к силе удара лишь самую малость янтаря.

Стекла с пронзительным звоном плеснули внутрь острым облаком — так в голливудских боевиках их выносит взрывом. Разбуженным скворцом заверещала сигнализация. Надо спешить. Переборов обратное ускорение, я запрыгнул в витрину, пробежал по осколкам и пластиковым коробкам внутрь, в темноту, цапнул первые попавшиеся две коробки и метнулся наружу.

Улица все еще была пустынна. Прекрасно. Я подхватил лут из супермаркета, сунул коробки в пакет и успел пробежать несколько метров, когда услышал за спиной слитный топот ног. Свиное дерьмо! Я наддал — не отставали. Охрана? Мусора? Дьявольщина. Как меня достало прятаться и изворачиваться. Достало!

Хотите нарваться? Get over here.

Я остановился и развернулся, перебросив флягу в занятую руку. Тяжеловато. Ну ничего.

Передо мной в кругу фонарного света стояли трое. Да. Трое. Та самая троица с проспекта. Я стоял в тени, зато их лица были освещены отчетливо.

— Зачем, брат? — негромко спросил правый. — Ты голоден? Мы тебя накормим.

— Вам-то что? — беготня сперла горло, вместо голоса вырвалось какое-то неузнаваемое карканье. Тем лучше, впрочем.

— Парень, не делай этого, — серьезно, даже печально произнес средний. — Тобой движет злоба и голод. Я знаю, что это, я бегал из тюрьмы. Не поддавайся дьяволу, верни украденное. Мы спрячем тебя, если хочешь.

Да пошли вы, херувимчики гребаные.

— Идите, куда шли, — выплюнул я тем же измененным голосом.

— Мы не уйдем, — покачал он головой. — Мы экзорцисты, друг, мы защищаем мир вокруг себя. Мы защитим и тебя. Пусть мы не должны вступать в битву с чужим демоном без крайней необходимости — сейчас необходимость крайняя. Мы не дадим тебе погубить свою душу.

— Попробуй.

— Прости, брат, ты не оставляешь мне выбора.

Он вскинул левую руку, и маленький крест упал из полуразжавшегося кулака и закачался на цепочке. Экзорцизм? Ха! Я тебе что, вампир, придурок? Я уже хотел отпустить язвительное замечание, когда увидел его глаза. Два ярких и спокойных светильника, ничем не похожих на яростные факелы сектанта-фанатика или голодные огоньки мелкой шпаны. Спокойная грусть, сила и уверенность, беспощадность к пороку и всеутоляющая доброта. Глаза святого убийцы. Нет — глаза архангела. Архистратига Михаила, сокрушающего зло. И я понял.

Им двигало отнюдь не желание покуражиться втроем над одиночкой или заполучить в свой вертеп новую дойную коровку. Он действительно хотел меня спасти. От меня самого.

И осознание этого скрутило меня в угловатый комок, отбросило на полтора метра от них, швырнуло вниз по проспекту. В спину удивленно крикнули, по асфальту залупили резиновые подошвы. Хрен вам! Впереди уже маячила зевластая дыра перехода.

Как заяц с горы, я почти кубарем скатился по ступеням и стриганул по тускло освещенному проходу. Бомжи у стен недоуменно таращились дремучими буркалами, сидевший в углу наркоман проводил меня бессмысленным взглядом. Вперед, вперед! На лестнице за спиной уже слышался топот трех пар ног. Они гаку?

Будет вам они гаку.

Развернувшись, я схватил мусорную урну и швырнул в преследователей. Страйк!.. Ага. Хрен там. Не на таковских напал. Но все же это была победа. Бежавший впереди всех бритоголовый с разбегу нырнул вперед, и урна пролетела у него над головой, но поток окурков, хлынувший ему на макушку, заставил его, чертыхаясь, замахать руками перед лицом и не заметить совершенно случайно оказавшейся на пути моей ноги. Башкой в стену. Красота.

Но двое других приближались. Удирать уже не было ни времени, ни сил. Плевать на конспирацию. Все равно в этом городе мне уже не жить. Ничего. Найдем другой. Потише.

Я подскочил к невероятно кстати сидевшему в состоянии алкогольного самадхи у соседней стены «бывшему интеллигентному человеку»…

— Суок, забери меня отсюда!

И нырнул в развернувшуюся передо мной золотую воронку.

Свет. Смрадный воздух Пада. Столы и верстаки. Пылающая в горне Карта. Суок, с радостной улыбкой стоящая передо мной.

— Отец, ты наконец пришел! Я так соскучилась!

— У меня для тебя кое-что есть, — я вытащил из пакета первую коробку. Помялась. Ладно, вряд ли содержимое пострадало.

Зеленые глаза вспыхнули восторгом.

— Это мне? Спасибо, Отец! А что это?

— Открой, — я уселся за стол и тяжело опустил голову на руки. Спать хотелось неимоверно.

Я стоически боролся с дремой, пока она с интересом крутила в пальцах подтаявшую конфету.

— Это пища, Отец? Оно сладко пахнет.

— Попробуй.

Она медленно прожевала лакомство и расплылась в улыбке от уха до уха.

— Как вкусно! Спасибо, спасибо, ты такой добрый!

— Угощайся. Это все тебе.

— А как же ты?

— А я не голоден.

— Но ты же так устал, тебе, наверно, было трудно добыть это! Поешь со мной. Пожалуйста.

Несносный ребенок.

— Ладно. Всего одну.

Разумеется, съесть мне пришлось не меньше трети коробки. Слава богам, что они оказались не ромовыми, а трюфельными. Действительно, вкусные. Я следил, как она ест, и молча удивлялся самому себе.

Было совершенно непонятно, с чего это я тоже чувствую себя, как именинник.

Коракс

Последнее свидетельство реальности случившегося, чем бы оно ни было, прощальным подарком или реликвией, мой маяк и светоч в странствии по Зеленой стране алхимиков, маленькая синяя шляпа с черной ленточкой была Полярной звездой, проведшей нас с Кассием через чудеса и ужасы подземного мира.

Я мог бы рассказать, как собирал по крупицам рассеянные в причудливо искаженных местах частицы нового себя, как шаг за шагом проходил по запутанным тропам недр собственного сна, где так тонка грань между чудом и кошмаром, как сменился глубокий мрак траурного одеяния, проступая изнутри белым, но вряд ли у меня это получится лучше, чем у моего спутника, Кассия Лота, который все же решился последовать моему совету.

Описывая случавшееся с нами тонкой нитью-строкой, сплетаемой в чудной клубок, он не упустил и открывшегося смысла — всюду, где мы проходили, чувствовались следы некоей могущественной сущности, стремившейся к до конца не понятым нами целям. Темная Мать, как называл ее Кассий, родила всех здешних обитателей, от мала до велика, но никто не помнил ее истинного облика, потому что все бежали в ужасе, скрываясь от нее все выше и выше. Она же пленила Соусейсеки, заманив нас в ловушку под личиной малышки Хины, но сделала это только чтобы иметь надо мной власть. Ведь если она была матерью этого мира, я был отцом.

От глубин черного отчаяния до фанатической решимости проросла во мне единственная идея — чтобы вернуть Соу, нужно вернуть власть над сном, и нет ничего иного на этом пути, чем нельзя пожертвовать. Впрочем, пока что позади осталось только вымышленное имя — не получилось остаться вороном, пройдя сквозь путрефакцию.

Синяя — или лазурная? — водяная вязь очередного плетения осталась на теле, постепенно проступив со времени моего погружения в воду вслед за Соусейсеки. Как и ее сущность, она оказалась текучей и теперь залила своими узорами голени и ступни, удерживаясь на других частях тела тонкими нитями-струйками. Она немало помогла нам в путешествии по недрам сна, и иногда я даже жалел, что не нанес ее раньше.

Было у меня и известие для Соу, заботливо сберегаемое в ожидании встречи. Окончательный план поисков Отца, подкрепленный фактами и логикой, должен был сработать…если только у меня получится выбраться из самого себя с этим знанием.

Хотя тогда я забыл слово "если", заменив его на "когда".

Гладкие ступени винтовой лестницы выводили нас с Кассием вверх, туда, откуда лился удивительно нежный и теплый желтый свет. На поверхность.

Антракс

Хватит. Хватит медлить. Я устал ждать. Я понял это сегодня утром, — хотя утром это можно было назвать весьма условно, единственным источником естественного освещения в Паде была земля, — когда проснулся. Мне не удалось создать кровать — теперь я пребывал здесь во плоти, Пад больше не был моим сновидением, превратившись просто в жестокий и страшный мир кары. Хорошо, что все необходимое я уже успел создать прежде. Медвежьи шкуры, несмотря на запыленность и весьма ощутимую вонючесть, оказались довольно мягкими.

Довольно пряток и догонялок. Довольно долгосрочного планирования — в нем больше не было нужды. План был выработан, выверен и согласован со штабом в лице меня самого. Отныне стратег должен уступить место тактику. С тактикой у меня прежде было плоховато. Правду сказать, хреново у меня было с тактикой до невозможности. Воспоминания об исходе моей первой атаки на Коракса до сих пор огненной паутиной пылали в темноте под закрытыми веками. Я вел себя как кретин, ничего не добившись и только все испортив. Ныне я стал умнее — по крайней мере, мне хотелось в это верить. Нет, не так. Я стал умнее. Точка. Не имел права не стать.

Иначе зачем тогда жить?

Когда Суок проснется, мы отправимся на поиски. Суок… Она спала у моего плеча, подтянув колени к груди и подложив под голову маленький кулачок. Прядь волос свесилась на лицо. Я осторожно подул на нее — дочь завозилась, но не проснулась. Дочь… Моя дочь. Прости меня.

Ее Роза Мистика продолжала набирать силу. Очень скоро она дозреет, обретет полное могущество, чтобы… чтобы достаться Суигинто. Да. Только с новыми силами она сможет противостоять уловкам очаровавшего ее чернокнижника. Я должен ее спасти и покарать своего врага.

Должен?

Да, должен. Если ему удастся провернуть свое грязное дело, Игра Алисы прервется и больше не возобновится. Если Соусейсеки станет Алисой… Что тогда произойдет с Суигинто? Со всеми остальными Сестрами? Понимает ли Коракс, на какую вечность безнадежного одиночества обрекает их? Скука и тоска, боль и пустота. А ведь он понимает, не может не понимать. Изверг. Установивший священные правила Розен — и тот был милосерднее, даря проигравшим возможность утешиться в смерти. Я должен остановить Коракса. А для этого придется… выпустить заготовленную пулю. И спасти…

Да, придется. Но…

А хочет ли она, чтобы ее спасали?

Дьявол. Я с проклятьем схватил за глотку и задушил эту мерзкую, чужую мысль. Я знал, кто это думает. Это был тот размякший, охомячившийся гаденыш, что селится в голове в минуту спокойствия и затем тихим говорком, как струйкой воды, день за днем подтачивает решимость, заливает жиром мышцы, погружает разум в дрему. Умри, тварь. У тебя нет власти надо мной.

Но если…

Но если Суигинто не понравится мое изделие? Ведь моя Роза была чужой, ее не касался Отец, она пришла из другого мира и не могла привести ее к цели. Батарейка, источник силы — да, но ведь и сама она не слаба. Ох… И впрямь, если так? Что мне тогда делать? Придать ей идентичность душам Семи? Но как? Я не знал, как Розен творил их, не держал их в руках, я даже не видел их. Нет, не выйдет. Присовокупить к ней еще какой-нибудь дар? Ага, букет цветов и литр коньяка. Чушь какая-то. Что я, чужой человек, могу ей такого предложить, что может прийтись ей по вкусу?

Ответ напрашивался сам собой, но я все еще боялся дать ему волю. Да, в Игре Алисы есть только один достойный и ценный приз, за который стоит бороться. Но как мне получить этот приз? Я не мог тягаться с куклами, у меня не было ни сил, ни опыта, со мной не нянчилась Четвертая, тренируя в борьбе. К тому же я и сам не кукла. Демон Лапласа допустил меня к участию в Игре, но я был человеком, пусть даже и мастером — попытайся я сам причинить вред какой-нибудь из Rozen Maiden, он непременно вмешается. Волшебный кролик рисует мелом нолик… А потом аккуратно на этот нолик делит. Меня. Вот что будет. И кому какая польза? Нет, раздобыть Розу Мистику я не мог.

Не мог. Хм. Нет. И еще раз хм. Нет? Да. Да? Да!

Я не мог. А Суок — могла. Кристальная Роза убила всех Rozen Maiden — почему бы тут не справиться Обсидиан? У меня ведь нет таких наполеоновских планов, как у Энджу. Я не собираюсь уничтожать всех кукол ради пустой похвальбы, да мне это и вряд ли удастся вообще. Я просто делаю то, что должен. Я люблю то, что делаю, а делаю я то, что умею. Суок тоже прекрасно делает то, что умеет. И она вполне может одолеть любого противника в единоборстве — сомневаться в этом было глупо. Да. Решено. Я преподнесу Суигинто два подарка.

Кого же выбрать?

Чайную компанию я в расчет не принимал — на нее у меня были свои планы. Правда, можно было бы попытаться напасть на Суисейсеки, но она постоянно находится возле Шинку, которой эти планы непосредственно касаются. Атаковать — значит отказаться от плана и пойти в лоб. К черту в пекло такую тактику. Пробовали, знаем. Соусейсеки не расстается с Кораксом, Суигинто тоже рядом с ними — отпадает. С ней я сражаться не стану. Да и двое против троих — плохой расклад. Особенно когда дело касается кукол.

Остаются Кана и Кира. Обе живут одиноко, замкнуто, почти не контактируют с другими Сестрами — в случае успеха можно будет какое-то время сохранять конфиденциальность. Но в случае с Киракишо, возвращаясь к нашим баранам, была ничтожной сама надежда на этот успех. Все-таки она слишком сильна, ее действия санкционированы Лапласом — хотя причины подобного благоволения по-прежнему оставались мне непонятны. Малейший просчет — буду до конца не слишком длинной жизни видеть сны в ледяном кристалле. Бррр! Нафиг. Кроме того, она сумасшедшая, а с психами связываться… Хотя стоит ли ее в этом винить? Розен предал ее, Джун-старший предал ее — отец и мастер, самые близкие создания. Кто перенесет такое? Я знал, кто перенес. Поэтому и отдал сердце ей, а не кому-то еще.

Значит, Канария. Тоже крепкий орешек. Но другого выхода нет. Мы навестим ее после того, как Суок проснется.

И после того, как я сделаю еще кое-что.

Осторожно приподнявшись, я притянул к себе рюкзак и тихо жиганул молнией. Стопка распечаток слегка помялась, но серьезного ущерба не понесла. Ей предстояла важная задача — подтвердить мою правоту. В одном приватном разговоре.

После которого, думается мне, у Коракса будет выше головы проблем поважнее поисков Розена.

— Отец?

Приподнявшись на локте, Суок сладко потянулась, потирая глаз кулачком.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Отец. Ты хорошо отдохнул?

— С ног валиться не буду — и то хлеб. А ты выспалась?

— Да, конечно. Еще несколько часов назад. Мне ведь надо мало отдыха.

— Тогда почему не проснулась?

— Но ты же спал… Кроме того, если я отдохнула, это ведь не значит, что я не хочу досмотреть свои сны, — улыбнулась она.

— И что же тебе снилось?

— Как обычно же, Отец. — она прижалась щекой к моему плечу. — Мне снился ты.

Забавно.

— Но ты ведь и так видишь меня наяву каждый день. Не стоит ли разнообразить досуг?

— Разнообразить?.. Зачем? Я хочу быть с тобой всегда-всегда, Отец, и во сне, и наяву!

Я почувствовал, что краснею.

— Ладно, дело хозяйское, сны твои, а не мои. Нам надо собираться, дочь. Время не ждет.

Она не стала ни расспрашивать, ни уточнять цель похода — эту черту люблю в ней особенно. Просто встала и начала энергично отряхиваться от пыли. Зачем нужны лишние знания, если Отец все сам знает и приведет куда ему надо? Кисмет. Фатум. Ананке. Нордический темперамент? Надо будет узнать, где Энджу изготовил ее тело.

Я снял замызганный фартук и тоже отряхнулся. На меня налипло куда больше.

Тактика. Только тактика. Штабные сдают роли полевым командирам. Никакой переработки вне пределов допустимой гибкости обстоятельств. И никаких лобовых атак. Время бронепоездов и танков миновало — пора действовать его методами для своих целей. Только безмозглый рыцарь сломя голову прет на мишень и огребает по спине мешком. Ныне мне требовалось концентрической спиралью приближаться к ним, расставлять ловушки, проявлять изворотливость — охотиться, в общем. Да будет так.

Взяв Суок за руку, я пошел к зеркалу.

Я иду в наступление.

Коракс

Долгий подьем окончился в залитых оранжевым солнечным светом залах, но не открывшийся за огромными окнами пейзаж заставил нас застыть в почтительном восхищении.

— Сердце… — прошептал Кассий, и мысли облачком букв взвились над пушистой головой.

Сквозь потолок тянулись десятки тысяч корней, толстых и совсем тоненьких, натянутых на поблескивающие медью механизмы, погруженные в разноцветные сосуды, оплетенные проволокой… Глаз терялся в мешанине шестерней, шкивов, трубок, двигавшихся и трепетавших в известном только им порядке и ритме.

— Ты знаешь, что это, Касс? — спросил я, походя поближе к поскрипывающей, щелкающей и булькающей громаде.

— Только догадываюсь. Это твое Сердце, где рождаются и растут чувства и эмоции. Дерево не допустило бы к себе чего-то другого. Но оно выглядит совсем не так, как было написано в книгах…

— Мне все чаще кажется, что ты сьел самое интересное из всего, что лежало в моей памяти. Ну откуда можно было взять подобную цитату?

— Это была стопка клетчатых листиков в углу одного из переходов, и мы разделили ее между Стаей, очень давно, когда еще только искали новый дом.

— Соскучились?

На несколько мгновений радость ослепила меня, но пережитое крепко научило осторожности, и глаз выхватил отдельные пугающие детали — потеки ржавчины на синем и белом, масляные пятна, трещинки, паутинками разбежавшиеся по лицу…

— Я совсем заржавела от этой черной воды, стала слабой и ненужной…

— Соусейсеки?

— Назад, не приближайся к ней! — закричал Кассий отчаянно. — Это…это…

— Маленький предатель, — тело «Соу» начало распухать и чернеть. — Как тебе не стыдно обижать Мамочку?

— Ты…ты, глубинная тварь, — глаза Лота сверкали яростью, — ты мне не мать!

Стремительно меняющее облики существо побежало прочь, гадко хихикая и роняя ржавые капли. Касс порывался лететь следом, но я остановил его. Ворон не попадется на один и тот же кусочек сыра дважды, даже если она уже перестала быть вороном.

И мы ушли, оставляя за спиной манящие извилины переходов, где скрылась дразнившая нас тень. Не было никакого сомнения в том, что с ней еще придется встретиться.

Прямой, словно стрела и неуклонно поднимающийся стеклянный тоннель вывел нас на край города, раскинувшегося вокруг Дерева — или места, где оно должно было быть — и терзающего щербатыми зубами труб и башен оранжевое небо, где парил прикованный тяжелыми цепями островок суши с одной-единственной стальной иглой, с хрустальной капелькой покоев на вершине. Но наш путь лежал в середину каменных джунглей, и он обещал быть непростым. Поднимающиеся воды Моря выгнали наружу скрывавшихся глубоко под землей тварей, и многие из них были достаточно сильны или достаточно глупы, чтобы попытаться остановить своего отца.

Тела их были мягкими, и кости казались не прочнее масла, когда плетения терзали и убивали осмелившихся напасть. Это было слишком просто, чтобы не быть очередной ловушкой, но убегать было некуда, и мы шли вперед, к прячущемуся в середине Дереву, оставляя за собой тропу криков и умирающей плоти.

Посреди безымянной площади, изрытой зёвами открытых люков, я принял настоящий бой. Легко погибавшие медлительные гиганты, мешковидные и фасетчатоглазые, лопались, выпуская тучи мелких полукристаллических паразитов, величиной не более кошки, проворных и яростных, и на сорок убитых приходился один, успевавший оцарапать меня острыми осколками рассыпающегося тела. Пользуясь хаосом, более крупные твари подбирались поближе, поблескивая слюдяными чешуйками и норовя прыгнуть, раздавить, сковать невероятным весом.

Кассий кружился надо мной, не в силах помочь, а черно — серебряные плети поднимались все тяжелее. На этой площади окончился бы мой путь — гибелью или пленом у пославшей на смерть наших уродливых детей Тени, но неожиданная помощь перевернула все вверх дном.

Град черных перьев обрушил на землю паривших над побоищем и капающих на меня ядовитой слюной котоголовых мотыльков, а потом, вспарывая брусчатку тысячетонным молотом, мимо пронеслась сверкающая синим огнем глаз драконья голова, венчающая пушистое крыло.

Пользуясь замешательством нападавших, я в несколько взмахов очистил достаточно широкий круг, чтобы продержаться еще немного…а потом понял, КТО мне помог.

— Выглядишь не очень, человек! — насмешливо воскликнула сверху Суигинто, сметая шквалом бритвенно острых перьев высыпавшихся из лопнувших гигантов малышей.

— Почему ты здесь? — заорал я, перекрикивая писк и вой умирающих. — Суисейсеки открыла проход?

— Так ты ничего не знаешь? — Гин спустилась поближе, чуть было не прикончив Кассия Лота, спрятавшегося от перьев у меня за спиной

— Он со мной, оставь, — вокруг стало тише, дети Моря отступали, перегруппировываясь перед новой угрозой. — Так чего я не знаю?

— Не Суисейсеки открыла мне дорогу и позвала на помощь. Твоя Соусейсеки сумела вырваться из плена какой-то местной Матери, но на ее призыв отозвалась только я. С Мегу бывает так скучно, а тут…можно размяться.

— Так она в безопасности?

— Ну уж нет! Просто здесь ты лишил ее возможности летать, так что придется ей пробираться к нам самой.

— Где она сейчас?! — выпалил я, не дослушав, но нам помешали. Под нестройное пение толпы причудливых созданий снова двинулись в атаку.

Антракс

Бэрри-Белл сиял перед моим лицом, расцвечивая пространство уносящимися назад желтыми искрами. Мы летели сквозь Н-поле вслед за ним, проносясь мимо чужих дверей. Янтарный поток нес меня вперед, упруго и холодно давя в изрядно намозоленные за это время пятки. Я прижимал Суок к груди, стараясь при этом не слишком помять спрятанные за пазухой листы.

Я уже давно не отдавал духу приказаний, так что мое поручение он воспринял с энтузиазмом. Застоялся конёк. Ха. Теперь он стремглав несся по одному ему заметному следу, хотя уже и не так быстро, как во время поисков Энджу. Кажется, он наконец ко мне приноровился. Кроме того, та, что была нашей целью, была хорошо ему знакома — даже слишком хорошо. Пятая из Rozen Maiden. Шинку.

Суок, вцепившись пальцами мне в куртку, дремала, чуть шевеля губами — путешествие должно было стать долгим, и я решил позволить ей скоротать время под музыку. Разумеется, наушники моего мобильника никак не подходили к ее аккуратным маленьким ушкам, так что мне пришлось обмотать проводки вокруг ушных раковинок и свесить к мочкам. Получилось что-то вроде странных, но забавных сережек. Я выбрал для нее лучшее, что держал в телефоне — Мельницу, Лемаршаля, Наутилус, Квинов. Шевчуком и Цоем решил не пугать, вселенская грусть нам сейчас ни к чему. Нужен боевой задор. На войну идем, не в театр.

Вдруг она вздрогнула и удивленно посмотрела на меня.

— Отец, она рычит!

— Кто?

— Музыкальная коробочка… Сперва вдруг какая-то женщина что-то крикнула, затем зарычало, задрожало — и все. И теперь молчит. Я ее сломала?

Рычит?

Женщина крикнула? SMS?!

Я поспешно вытащил телефон из нагрудного кармана. Что за дичь? Да… Вам новое сообщение. Одно. От… Два коротких слова.

«Где ты?»

Секунду я ничего не понимал. Бред какой-то. Как это возможно? Может, мой оператор и тут вышек наставил? Доминирует Вселенную, так сказать? Ох, блин, что за хрень лезет в голову… Потом я вспомнил тейлы. Да… Прецедент был. Но в тот раз они списывались с номеров, принадлежавших ОДНОМУ миру! А вот это как понимать?! Что, радиоволны и между мирами идут, как в космосе? Безумный мир. И что теперь делать?

Отвечать было нельзя. Не отвечать — тоже.

«Далеко», — написал я.

Ответ пришел через минуту.

«Где именно?»

«Неважно. Не пиши мне больше».

Но хрен там, конечно. Настырен, как всегда.

«Какого черта? Куда ты пропал?»

«Я не могу тебе всего объяснить. Прости».

«Что с тобой стряслось?»

«Ты не поймешь».

«Не держи меня за козла, придурок. Где ты?»

«Далеко».

«Что ты там делаешь?»

«Я занят важным делом, объяснять которое смысла нет».

«Когда ты вернешься?»

«Никогда».

Долгая пауза. Минут десять молчания. Я уже подумал, что он отступился и успел засунуть телефон в карман.

«Почему?»

«Не могу».

«Объясни мне наконец. Я волнуюсь».

«Прости, но ты не поймешь».

«Объясни так, чтобы я понял. Это не просьба».

«Никто не смеет мне приказывать».

«Я не шучу, парень».

«Я тоже».

«Почему ты недоступен? Я не могу тебе позвонить, но сообщения отправляются и приходят. В чем дело? Где ты находишься?»

«В Н-поле».

Пауза — ровно такой длины, чтобы вбить в гугель шесть символов.

«Ты что, под кайфом?»

«Я же говорил, что ты не поймешь».

«У тебя крыша съехала, парень. Вылезай из дыры, в которой прячешься, и иди сюда».

«Это невозможно. Больше мы не встретимся. Прости».

Текстовая тишина.

«Как ты туда попал?»

Весь он в этом. Доверие ко мне и стремление действовать. Прости, дружище, ты мне уже не поможешь. Ни в чем и никогда.

«Последовал за белым кроликом. Я не могу ничего объяснить толком. Это связано с тем делом. Меня больше нет в этом мире».

«В каком же ты мире?»

«В мире Суигинто. В Мире-Что-Завел».

«Ты не шутишь?» — с некоторым запозданием.

«Нет».

«Что ты там делаешь?»

«Я должен ее спасти».

«От кого?»

«Ты не поймешь. Ты привык верить в другие чудеса».

«Ты снова держишь меня за козла. Бог не фраер, брат. Я хочу знать».

«От одного колдуна. Его зовут Коракс».

«Грек, что ли?»

«Русский. У меня разряжается телефон».

Суок с интересом следила за моими пальцами, пляшущими над клавиатурой.

«Когда ты вернешься?»

«Если и вернусь, дружище, то уже не при тебе. Я взял билет в один конец и потратил на него все деньги».

«Я буду ждать».

«Двести лет?»

«Хоть триста».

Смутная мысль, высвеченная из темноты кратким сполохом потревоженной совести, подтолкнула мои пальцы.

«Тогда позвони по этому номеру, — я быстро вколотил номер Наташи. — Скажи, что тебя прислал тот, кто увел Лену».

«Хорошо».

«Удачи тебе, амиго».

«Легкой дороги, брат».

Телефон пискнул и отключился. Успел вовремя.

Несколько секунд я смотрел на него, а затем размахнулся на лету и зашвырнул в пространство. Блеснув дисплеем, черная пылинка закувыркалась вниз и пропала в темной пустоте.

— Зачем, Отец? Он сломался?

— Да. Пользы от него теперь никакой.

— Музыку жалко… — пригорюнилась она. Я чуть взъерошил ей волосы.

— Но ты ведь уже слышала песни. Спой мне.

— Я?.. Тебе?..

— Ну да. У тебя красивый голос.

Она была смущена чуть ли не до слез, но я настаивал. И она запела.

Порвите меня на четыреста восемь частей и прокрутите их через мясорубку, но «Лента в волосах», мягко льющаяся в черном холоде на скорости явно повыше звуковой — это нечто.

И к чему нам музыка?

Есть такие дороги — назад не ведут;

На чужом берегу я прилив стерегу.

Паруса обманув, ветер стих навсегда,

Плоским зеркалом стала морская вода…

Вдруг Бэрри-Белл остановился, как можно остановиться только тут, в Н-поле: мгновенно и разом, забив на такие необязательные штуки, как инерция. Меня это озадачило: даже когда он потерял след Энджу, то все равно пытался сделать хоть что-то. Сейчас же он просто покачивался на месте… будто в нерешительности.

Я ощутил его прикосновение к своему разуму. Да. Именно так. Рукотворный дух не решался идти по следу дальше.

— В чем дело? — недовольно спросил я.

Сомнение. Сомнение и непонимание, медленно превращающееся в испуганное недоверие.

— Что?

Образ — красное пятно на розовом фоне. Розовый плывет, переливается жемчужным и белым, алый же уплотняется, сгущается, приобретает форму. В нем проступают зеленые полосы. Вдруг розовый начинает изменяться. В серебристых изгибах жуткими трещинами проступают черный и синий. Розовый судорожно проминается внутрь себя. Алый конвульсивно дергается, изгибается, сжимается в точку, затем газовым облаком сверхновой разлетается рубиновой пылью. Весь мир поглощает ночь.

Красный?

Шинку? Он что-то почувствовал?

— Покажи мне, — потребовал я. И на меня будто упала стена, когда картина, посланная Бэрри-Беллом, смяла и раскатала мои чувства.

Вспышка. Хлопок. Изумление. Тихий сыпучий шорох. Изумление. Твердый дождик бронзовой пыли на пальцах, пытающихся удержать рассыпающееся. Изумление. Неверие. Испуганный мальчишеский голос. Горстка серой пыли на ковре. Серой. Пыли. Вместо… Неверие, растущее в душе пламенем. Голоса — что? Что? Кто это? Зачем? Неверие, осознание, понимание, неверие, УЖАС! Боль! Нет! Не может быть!.. Отец… Нет!.. Белый, безжалостно острый мир. Багровый, тяжело огненный мир. Черный мир. Боль. Отчаяние. Кто-то трясет за плечи, шевелит губами перед лицом — зачем?.. Кто-то бьет по щекам, пытается заглянуть в глаза — зачем?.. Зачем все?.. Отчаяние. Немота окружающей мертвой бесконечности. Боль… Черные крылья на черном небе. Память. Зачем я?.. Отец… Взгляд. Не нужна, не нужна, не нужна!..

И бег, пронзительный, бесконечный, отчаянный бег, сквозь зеркала, сквозь ночь, через пустоту, наполненную уродливыми отражениями, прочь, прочь, в никуда…

— …Отец! Отец!!!

Меня самым немилосердным образом трясли за грудки. Ох, какая сладкая реальность. Я мотал головой, пошатываясь и с трудом переводя дух. Боже мой. У меня что, слезы на глазах? Боже мой. В жизни больше не повторю такого.

— Что ты творишь, что ты делаешь, Отец! Это же так опасно, ты можешь умереть от этого! Не надо, не надо так! Гадкий, злой Бэрри-Белл, что ты сделал с Отцом? Да я тебя!..

— Оставь его в покое, Суок, — я кое-как сумел провернуть язык на в минуту заржавевших шарнирах. — Так было надо.

— Не надо, не надо! — в ее глазах стояли гневные слезы. — Ты чуть не умер, ты мог сойти с ума! Не убивай себя, Отец, не пей чужую боль! Даже злые духи не пьют страдания полной чашей, а ты приник к источнику!

— Но ведь не умер.

— Но мог умереть! Я прошу тебя, не делай так больше, пожалуйста! Я чуть сама не умерла от страха!

— Суок, я жив. И я в здравом уме. И не собираюсь повторять это. Успокойся и не плачь.

— Я не могу, Отец! Ты у меня один в целом мире, ты ведь… И ты так безответственно к себе относишься! — она уже рыдала взахлеб, тряся меня за куртку. — Ты ведь мог отдать это мне, я бы справилась! Ну побереги себя, ну пожалуйста! Если я тебя не уберегу, зачем мне жить?

— Все, дочь, замяли. Я цел и невредим. И не планирую умирать. Верь мне.

Сердито хлюпая носом, она вдруг с силой рванула молнию на куртке и влезла мне за пазуху — в прямом смысле влезла, вся, прямо с ногами. Зашелестела бумага, отодвинутая куда-то влево. Я почувствовал, как торс обхватили маленькие руки, к груди прижалось теплое тело.

— Ты чего?

— Никому тебя не отдам, — донесся из недр синтетики сердитый голосок. Наружу высунулась ладонь и, цапнув язычок молнии, дернула вверх.

Вот такие пироги с котятами. И снова хоть смейся, хоть плачь. В который раз уже.

М-да. Но делу время — потехе час.

— Веди меня к Шинку, — повернулся я к духу.

Смятение и неодобрение. Нечто похожее на смутный протест и укоризну. Жалостливый до фига? Ничего, это проходит. Отступаться от плана я не собирался. Все-таки Коракс — лопух. Проворачивая свою интригу с подделкой, он не учел стороннего фактора. То есть меня. Руль выскользнул у него из рук, а я его принял. Западня поменяла хозяина и цель. Прекрасно.

Но было и еще кое-что, где-то на периферии, на стыке сознания и бессознательного. Несмотря на снобизм Пятой, на ее высокомерие, ее неслыханное предательство в прошлом, я впервые ощутил к ней нечто вроде сочувствия. Это был грязный трюк. Даже у Тьмы должна быть честь. Звучит глупо и пафосно, но по-другому сформулировать я не могу. Таково мое кредо.

— Веди, — велел я.

Укор. Обида. Покорность.

Держись крепче, Суок.

Коракс

Спустя минут пятнадцать положение стало совершенно безрадостным. Я совсем выдохся, а так решительно ворвавшаяся в бой Суигинто уже не носилась в небе, обрушивая на противников смертоносные ливни перьев, а спустилась к нам, с мечом руках прикрывая спину. Видимо, свои силы она успела порядком поистратить, а пользоваться жизнью Мегу — не хотела, предпочитая перейти в рукопашный. Конца и края тварям не было видно, и в переулках маячили еще более крупные и странные существа.

— Улетай, Первая, и выведи отсюда Соу и Касса! Нам не выстоять!

— Не сейчас, медиум! Есть еще кое-что, что я не успела сказать… Канария, отказавшись помочь, все же дала совет, хоть и непонятный: "Чем прочнее кажется вещь, тем податливей она к песне".

— Канария, эта маленькая скрипачка, гроза омлетов?

— Я знаю ее достаточно долго, чтобы принимать всерьез, человек. Если ты понял, что она хотела сказать, то попробуй, пока еще жив.

Догадки шестеренками завертелись в моей голове, когда я увязал Канарию, мои первые слишком удачные поединки с Соу и поверхностные знания о природе твердых тел.

— Касс, Суигинто, закройте уши!

Что еще могла посоветовать Кана с ее разрушительными симфониями? Почему Суигинто принимала ее всерьез? Все становилось на свои места. Серебро жадными быстрыми нитями вонзилось мне в горло, тут же окутавшееся красным. Первая, не обратив внимания на мою просьбу, металась из стороны в сторону, рубя и пронзая подступавших, выигрывая секунды, и когда я схватил ее, зажимая уши, то получил ощутимый удар крылом, которого, впрочем, тогда не заметил.

А потом я закричал.

Вибрация родилась глубоко внизу горла, тяжелая, низкая, но, поднимаясь все выше через измененные серебром связки, менялась неузнаваемо, распирая меня изнутри, и когда чья-то огромная морда уставилась на меня бельмами огромных глаз, открывая пасть, тон был подобран.

Зубы заныли, когда я изрыгнул чудовищный звук, похожий на визг пилы или крик умирающей электрогитары, которую разбивают об сцену при выкрученных на максимум усилителях. Он длился и длился, меняя тональности, опускаясь и подымаясь от визга до гула, и, кривясь от боли в трескающихся зубах, я мстительно скалился, наслаждаясь картиной смертей и разрушений. Ведьмин крик оказался действительно силен.

Когда отзвучала последняя нота, ноги отказались держать меня и я грузно осел в оседающую пыль, смешавшуюся с кровью. Серебро осторожно покидало изуродованное горло, сменяясь покровом алого, залечивавшего раны. Суигинто что-то говорила, но уши после такого испытания были явно не в состоянии воспринимать речь. Плюясь кровью и осколками зубов, пытаясь восстановить слух и голос красным плетением, я был слаб и беспомощен, пока не вспомнил, что говорила мне Соу, давно, еще в самом начале пути.

Отвлекаясь на причиненные ведьминым криком разрушения, можно было забыть о собственных ранах и слабости, а забыть здесь означало избавиться. Происходящее вокруг мне в этом очень помогло.

Изувеченные тела на глазах растекались мутными лужами Моря, собираясь и стягиваясь воедино, в жидкую бесформенную фигуру. Нас почтила своим присутствием сама Темная Мать.

У нас на глазах она приобрела внешность обвязанной платочком старухи с клюкой и истошно заголосила противным голосом, размахивая руками.

— Ой, что делается-то! Детишек побили, ироды, дома порушили, добро повынесли! Что, теперь и меня, убогую, зашибить осталось? Так что же стоите, поганые, убивайте!

Рой перьев не причинил ей каких-либо неудобств, а когда Суигинто метнулась к ней с мечом, бабка взмахнула клюкой и Первая с размаху натолкнулась на прутья золотой клетки.

— Негоже заморским пташкам летать привольно, да, внучок? — спросила она с изрядной долей ехидства, и в следующее мгновение ее тело потекло, тая и меняясь, обращаясь в новую форму.

— Не пыхти напрасно, не мучайся. Сам же знаешь, что не сломать этих прутьев, сам же их выдумал, — голос звучал моложе, сильнее, пока шла трансформация, — самое время остановиться и поговорить.

— О чем нам говорить? Ты не пускаешь нас к Дереву, опасаясь потерять власть, вот и все.

— И все? Не разочаровывай меня так быстро! Я должна насладиться твоим пониманием, прежде чем все закончится!

— Тогда рассказывай, — решил я потянуть время, — и решим, что делать дальше.

— Решим? — засмеялась она. — Все уже решено заранее! Ты плясал под мою дудку с того момента, как я нашептала первую строчку Либер Кламорис, смешной человечек. Все, что случилось потом, уже было предрешено и теперь мне осталось нанести конечный штрих.

— Твоя книга мне немало помогла, знаешь ли. Но зачем было скрываться?

— Тогда у меня было совсем мало сил, ведь я только-только родилась. Ты дал мне сознание, когда вступил на мою землю, когда отвоевал себе кусочек сна и сотворил там маленькое чудо, даже не зная, как. До того, как твоя воля осквернила меня, я была каплей Моря, бессознательной и растущей, чтобы вернуться домой, но ты — ты вырвал часть меня, перекроил и преобразовал, играя в творца, чтобы дать тело этой маленькой гостье из ада!

— Ты не благодарна?

— Благодарна?! — мне удалось задеть ее, — За что?! Ты не хотел моего пробуждения, это случайность, не более, и для меня такая жизнь не лучше бессознательного бурления!

Да, я была лишь вечно голодной массой, наполняющей рассыпаемые тобой формы, но теперь — теперь! — я, Тень, уже на совсем другом уровне бытия…но этого мало.

— Чего же ты хочешь, Тень?

— Тебя, брат мой, тебя, отец форм, твое рассыпающееся и удерживаемое мною тело.

— Зачем я тебе и почему ты не даешь мне окончить начатое и восстановить наш общий дом?

— Потому что он нужен мне одной. Ты не понимаешь, каково это — знать о чувствах, о формах и о мире снаружи и не иметь возможности все это пережить из-за того, что этим обладает кто-то другой, не заслуживающий подобного.

— И ты хочешь им завладеть.

— Уже завладела. Ты зависишь от плетений, суть которых — я. Ты даже убивал ими наших детей, а без них не смог бы одолеть и слабейшего из них. Маленькая садовница, сбежавшая из моих крепких объятий, предупреждала когда-то, что сила в твоей душе, а не в чем-то другом, но ты же хотел быть героем, магом, делать все сам, и не прилагать к этому особых усилий. Вот и пришла пора платить, братец.

— В твоей логике есть изъян, Тень. Почему мы стоим здесь, если ты победила? Отпусти кукол, убей меня и живи — пока не устанешь от той реальности, которая кажется тебе столь привлекательной.

— Нет, нет, я не могу быть столь жестока к тому, кому обязана жизнью. Я предлагаю просто поменяться мирами. Смотри, вон там, в облаках, твой трон, и согласившись, ты станешь абсолютным властителем этого мира. Я уйду и никогда тебя не побеспокою, да и о теле нашем позабочусь. Разве тебе когда-либо делали настолько щедрое предложение?

— И что же ты сможешь мне дать? Сможешь выполнить мои обещания? Сможешь показать что-то новое? Сможешь… вернуть мне Соусейсеки?

— Ты, упрямый болван, — лицо Тени передернулось в злобной гримасе, — неужели так сложно плюнуть на эти условности? У тебя будет целый мир, а ты цепляешься за пустые слова и за куклу с ножницами! Неужели это не ты мечтал о могуществе и власти, равной божественной? Так почему теперь, получив такую возможность, ты осмеливаешься торговаться?

— Потому что я нужен тебе, Тень, нужен живым и согласным на твои условия. Я отец форм, создавших все существующее здесь, включая тебя…

— Ты сопливый мальчишка, возомнивший себя кем-то особенным! Каждый из вас, людей, всю жизнь строит во сне укрепления, силясь сдержать моих сестер, и каждый проигрывает, какими бы сложными эти крепости не были. Построив эти лабиринты, населив их нашими детьми, смог ли ты остановить Меня, Море воплощенное?

— Ты не Море, Тень. И не хочешь в него возвращаться. А если я не стану помогать тебе, то это неизбежно. Я могу выжить без тебя, ты — нет.

— И я смогу. Очень скоро ты сам отдашь то, что делает тебя столь сильным. Ведь, — голос Тени снова изменился, — ведь я люблю тебя, жених мой.

Тело Тени снова расплылось, принимая новые очертания. И теперь она была красива. Нет, не так. Прекрасна. Ослепительна, сногсшибающа, великолепна. От одного взгляда на совершенство ее форм кровь вскипала огнем — в буквальном смысле, и прорывающиеся наружу пылающие ленты могли значить только одно.

Тень добралась до оранжевого плетения.

Она толкнула меня обеими руками, роняя наземь, рядом с клеткой, где беззвучно кричала Суигинто, подошла ближе и склонилась надо мной, опутанным огнем, ослабевшим, почти поверженным.

— Я Лилит, душа тайных желаний, дарующая блаженство, та, перед которой пали Камень и Звезда, я мечта твоя, — ее теплые объятия только разжигали танцующий внутри огонь, а нежные губы обещали рай. — Посмотри же на меня, любимый, ведь я говорю с тобой здесь, на нашем брачном ложе…

Моя рука, налитая серебром и тьмой, вонзилась в ее совершенный живот, взрываясь внутри осколками и ядом, разрывая, рассекая, терзая внутренности, стремясь добраться до сердца и раздавить его. Тень вздрогнула, затряслась…и залилась безумным смехом.

— Мне бесполезно сопротивляться, малыш, и тебе меня не победить, — прошептала она, прижимаясь ко мне еще ближе, пульсируя нежно и сладко, тяжело дыша в ухо, — я твое отражение, и я буду с тобой вечно, ведь мы едины. Ты ведь и сам все знаешь, любимый, знаешь, что теперь ты моя марионетка — ты ведь не можешь мне противиться, как никогда не мог противиться себе.

Она оседлала меня, покачиваясь, смеясь и глядя, как огонь пожирает остатки моего сопротивления.

— Сейчас ты подаришь мне власть над формой, мой милый, ведь ты солнце, дарящее, а я луна — и свет твой отныне будет мои…

Не успел я и глазом моргнуть, как блистающее медью острие пробило сердце Тени, обдав меня струей темной крови, заставляя изогнуться в предсмертных конвульсиях. Она все же боялась настоящего оружия.

— Не в этот раз, мразь, — произнес такой знакомый и долгожданный голос, и Соусейсеки спрыгнула на брусчатку площади, высекая из камня искры вторым лезвием.

Лишенный направляющего влияния Тени, огонь внутри меня заметался, словно загнанный зверь, но выхода уже не нашел. Последний раз опалив внутренности сладким жаром, он свернулся в густой оранжевый узор и замер, поясом охватив мои бедра. Последнее испытание плетений было пройдено.

Небо краснело и мир окрасился алым — а над ним повис призрачный маятник. Времени оставалось совсем мало.

Антракс

Я стоял перед ровным прозрачным прямоугольником, идущим легкими волнами, и напряженно всматривался сквозь него в небольшую темную комнату, заваленную всяким хламом. Приведя меня сюда, Бэрри-Белл спрятался под воротник и отказался вылезать обратно. Какие мы нежные. Ну и черт с тобой, разберусь сам.

Я помнил эту комнату, помнил горы коробок и ящиков, загромождавшие ее, помнил обшарпанную деревянную дверь, ныне приоткрытую и слегка покачивающуюся, будто от ветра. Интересно, это из зеркала дует? Волшебный сквозняк, так сказать? Да уж. И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости, Горацио…

— Суок, — похлопал я ладонью по животу. — Вылезай.

— Не вылезу, — недовольно отозвался живот.

— Не понял. Что еще за бунт на корабле?

— Ты без меня опять в какую-нибудь беду угодишь.

— Вылезай, кому говорят. Будешь контролировать меня отсюда. Если что — вытащишь.

— А если не успею? — я ощутил толчок локтем в пузо.

— Так успей. Кто тебе мешает?

— Ты мешаешь! — еще один толчок, посильнее. Из-под куртки высунулось сердитое личико в облачке растрепавшихся волос. — Отец, зачем ты постоянно собой рискуешь? Там же враги, злые куклы! Не ходи туда, пожалуйста, они тебя покалечат!

— Я сам кого хочешь покалечу, дочь. Не пытайся опекать меня, — строго сказал я, расстегивая молнию и извлекая ее наружу. — Сейчас не время драться. Я отправляюсь на переговоры. Чтобы успешно выполнить задачу, нам придется вступить с ними в контакт. В этом деле ты можешь помочь мне только одним способом: вытащить меня оттуда, если запахнет жареным… в смысле, если дело дойдет до драки. А я очень надеюсь, что дело до нее НЕ дойдет. Но твое присутствие может ее спровоцировать. Ты поняла меня?

— Да, Отец, — печально кивнула она, глядя на меня своими зелеными морями. — Но я тебя очень прошу, будь осторожен.

— Не волнуйся, я могу за себя постоять. Кроме того, со мной Бэрри-Белл. Суок, я хочу, чтобы ты уяснила: если все пойдет наперекосяк, если мне и впрямь будет угрожать опасность — не пытайся защищать меня. Просто забери меня оттуда как можно скорее.

— Но почему, Отец?

— Потому что нельзя дать им увидеть тебя — раньше времени. Просто запомни это.

— Хорошо, Отец, я запомню.

— Вот и славно. Жди тут.

Я запустил руки в прямоугольник, с усилием раздвинул бурлящие стеклянные воды и ступил на деревянный пол.

Скрип…

Тишина.

Неестественная тишина окутывала такой шумный и бурливший в аниме дом. Не стучали двери, не звенели разбитые стекла, не слышно было голоса Нори, не орали друг на друга Джун и Суисейсеки. Тихий, гнетущий полумрак. Сам воздух будто загустел, как перед грозой. Потом до меня донесся слабый звук, шедший откуда-то из-за стены. Очень знакомый звук.

Где-то рядом сухо и быстро, с редкими короткими паузами, трещали клавиши. Будто неизвестный пытался сыграть Лунную Сонату на клавиатуре компьютера. Неизвестный? О нет. Напротив, очень даже известный. Все верно, кроме него, с компьютером здесь возиться больше некому.

Я сделал шаг. Проклятые половицы скрипнули. Стук затих. Я застыл в неудобной позе незавершенного движения. Некоторое время тишина в доме была абсолютной, затем раздалось невнятное бормотание. Щелканье клавиш возобновилось.

Опустив ногу на пол, я осторожно перенес вес на нее. На этот раз скрипа не было, видно, место попалось крепкое. Сплинтер Селл какой-то. Ха.

Третий шаг к двери…

И тут я понял, что такое адовы муки. Река Несбывшегося, удары черных перьев, объятья демона Кеплера — все это было цветочками по сравнению с тем, что меня накрыло. Перед глазами заплясали синие точки, воздух застрял в груди густым комком, в висках заколотило. Нет, только не это!.. Стены комнаты начали угрожающе смыкаться, потолок стал с овчинку. Я извивался, как эпилептик, царапая руками лицо.

А… а… а-а-а…

— Ап-чи-хоу!!!

Черт бы побрал эту пыль.

За стеной раздался грохот падающего стула. Послышался топот ног, и дверь со стуком распахнулась.

Тяжело дыша, на меня испуганно и настороженно смотрел черноволосый подросток в очках. На нем были синяя мешковатая кофта и желтые пижамные штаны. В подрагивающей от напряжения руке он сжимал бейсбольную биту. Что с ним такое?..

— Сакурада Джун? — гнусаво спросил я, потирая переносицу.

Он закричал на меня дискантом. Кричал он вроде бы отчетливо, но совершенно непонятно. Я удивился. Потом до меня дошло. Ситуация из натянутой сразу стала бредовой.

Ох, блин… Я же не знаю японского.

— Ай донт андэстенд, — брякнул я наудачу. К моему удивлению, это возымело действие: он заморгал и опустил биту. Вот и ладушки.

— Ху зе хер а ю? — хрипло спросил он.

Я чуть не заржал от неожиданности. Отсутствие буквы «л» иногда творит забавные вещи. Его акцент был ужасен. Как, впрочем, и мой.

— Джаст э диал гест. Бат ю кэн колл ми Антракс.

— Вот из Энтрэкс? Донт фак виз ми, фактард! А ю баргару?

— Айм форейнер, ю ноу. Энд айм нат э барглар.

— Рай! — он опять вцепился в биту, как в меч. — Гет аута зэа, бастард, о ай корр зе порису!

— Донт би стьюпид. Ви маст ток.

— Ток? Водда хер ю токин эбаут?! Геравэй фром май хаус!

— Эбаут Шинку.

— Шинку?.. — полированная палица звонко стукнула об пол, выпав у него из пальцев.

Я не успел открыть рта, как меня второй раз за день сцапали за грудки и принялись трясти. Ломаные английские и непонятные лунные фразы посыпались дождем. Он яростно и взволнованно орал, в его голосе явственно слышался вопрос. Свихнулся, что ли?

Моя рука сама вскинулась и закатила ему оплеуху. От неожиданности он выпустил мою куртку и уставился на меня, ошеломленно потирая ушиб.

— Донт би силли, ю идиет, — я брезгливо обтер ладонь о штаны. Сопляк паршивый.

— Вэриз Шинку? Ду ю ноу?!

— Ю мин ши изнт хиа?!

— Шиз гон! Водда ю ноу ‘баут хё?! Тер ми нау, ю морон!

— НОУ Ю!!!

Он вытаращился на меня. Выстреливший из недр памяти сакраментальный ответ подействовал на нас обоих, словно ушат ледяной воды. Через несколько секунд угол его рта медленно и криво пополз вверх, и вдруг он нервно хихикнул. Странно, но я тоже.

— А ю битард?

— Эт уонс. Ю ту, ай си.

— Сорт оф… Бат ретс ретён ту ауа рэмс. Ху а ю, Энтрэкс? Ю ноу эбаут Розен Мейден?

— Йеп, ай ноу эврисинг. Энд ай хэв э спешл мэсседж фо Шинку. Итс оуджент.

Его лицо омрачилось. Я вдруг понял, чем он настораживал меня: странной взрослостью облика. Истеричный и капризный пацан-хикки, которого я видел на экране и страницах манги, исчез, уступив место озабоченному и изможденному юноше — возможно, на время, но уступив. Детская округлость лица пропала, оно было исхудавшим и бледным, весь он как-то осунулся. Я вдруг заметил, что колени у него чуть заметно дрожат. И отнюдь не от страха. От слабости. Укатали сивку, ох укатали…

— Шиз гон… Йестедей. Хё медэрон…

— Ай-яй-яй-яй-яй!!!

Визг вышедшей из-за угла коридора Суисейсеки был, наверно, слышен в открытом космосе. Поднос, который она держала в руках, брякнул в пол, пенистой волной плеснуло по полу разлившееся молочное море с островками гренок, сама она зеленой молнией брызнула обратно за угол. Мы оба одновременно зажали уши. Джун что-то злобно заорал ей, она кричала в ответ, выставив из-за угла зеленый глаз.

Мать твою, даже уши заложило!

— Ты что, с елки упала, так верещать?! — рявкнул я по-русски.

— Сам ты упал же, дылда! — к полному моему изумлению, огрызнулась она. — Ты кто такой?

— Ты знаешь русский язык?

— Как будто что-то трудное же! Японский выучить труднее же!

— Откуда?

— Жила у вас, вот и выучила же. Чего тебе надо от Малявкина?

— От него — ничего.

— Тогда зачем ты здесь? Тебе тут не рады же!

— Не твое дело. Это не твой дом, Нефритовая.

— Что?.. Ты меня знаешь?..

— Знаю. Ты глупая и истеричная малявка со скверным характером.

— Ах ты!..

Дурдом какой-то. На кой черт я вообще с ней разговариваю? Джун обалдело слушал нас. Устроили цирк, блин. Утомительная особа.

— В общем, так, — я решительно пресек дурацкую перепалку. — Я здесь не для того, чтобы с тобой ругаться. У меня много дел и мало времени. И мне надоело ломать язык. Нам с ним надо поговорить. Ты знаешь японский и русский, так что будешь переводчицей. Поняла?

— С какой стати же? Ты ведь к Малявкину пришел, а не к Суисейсеки, пускай сам и разбирается!

— Вот как? — усмехнулся я.

— Да, так! Век бы всех вас не видела же, глупые люди!

Ну-ну.

— Значит, судьба Шинку тебе совсем безразлична? Я-то думал, вы с ней подруги.

— Шинку?.. Что ты знаешь, человек? Что с ней?

— Честно сказать, я не знаю почти ничего. Но у меня есть некоторые предположения.

— Какие предположения? Говори же!

— Поспешность хороша при ловле блох, Третья. Ты будешь помогать? Я не могу ждать весь день.

— У-у-у, дылда… Ладно, я буду переводить. Но ты расскажешь все, что знаешь же!

— Там видно будет. Сейчас это зависит от тебя. Пусть он расскажет, как все случилось.

Сердито сверкнув глазами, она перевела взгляд на Джуна и быстро затрещала по-японски. Похоже, в ее изложении мой вопрос оброс какими-то дополнениями, потому что парень сразу вспыхнул и начал орать на нее. Понятны в их перебранке были только знаменитые «бака», «чиби» и «десу». Крик стоял на весь дом. Облокотившись на стену, я терпеливо ждал.

— Малявкин говорит, что Шинку куда-то сбежала после того, как ее медальон… рассыпался. Но это ты мог спросить и у меня же!

— Делать мне больше нечего. Как это произошло?

— Она убежала за зеркало, она плакала же! Как ты смеешь в это лезть? Это низко с твоей стороны же, человек!

— Мои мотивы пусть тебя не волнуют. У меня есть кое-что для нее.

— Что может быть у такого уродливого человека?

— Замолкни, чертова кукла! Блин! Ты будешь меня слушать или нет?

— Что такое «блин»? Мы их не готовили же!

Я тихо застонал.

— Так, хватит, хватит, хватит! Прекращаем балаган. Говорим спокойно и политкорректно. Ты мне не нравишься, я тебе не нравлюсь — все взаимно и понятно. Теперь давай вернемся к делу. Вы искали ее?

Ее щеки порозовели.

— Глупый человек, что ты мелешь? Конечно, мы ее искали же! Но она не хочет, чтобы мы ее нашли.

— Почему?

— Не знаю же! Ее медальон… Он вдруг рассыпался в пыль. Это был подарок Отца же! Почему так случилось? Ты знаешь что-нибудь об этом, дылда?

— Вот так уже лучше, малявка. Да, волей случая я знаю причину.

— Говори же!

Я выразительно окинул взглядом пыльный чулан и повернулся к Джуну.

— Не кажется ли тебе, что гостя надо расспрашивать в более уютной обстановке, Сакурада-кун?

— Нани?.. — непонимающе склонил он голову набок. Зато взорвалась Деса:

— Какая наглость же! Приходит в дом без спроса, хамит хозяевам, да еще и лапы на стол же! Да если хочешь знать, это нам решать, гость ты или просто бандит с улицы же!

Я молча зажал уши. Кажется, это ее озадачило, потому что она замолчала. Наконец-то. Как они живут в этом бедламе? Бедная Нори.

— Вместо того, чтобы метать молнии, Третья, пораскинь лучше своими маленькими мозгами. Оба вы сейчас не в том положении, чтобы диктовать условия. Да, в данный момент у нас общая цель. Вы хотите найти Шинку — я хочу найти Шинку. Вы хотите ее спасти — я тоже… в какой-то мере. Но вам не справиться без меня, а вот я свои поиски в любом случае закончу. Я обладаю информацией, которой не обладаете вы. Но если она вам не нужна — счастливо оставаться, я пошел.

— Скатертью дорожка же! Мы и сами ее найдем!

— Тогда желаю удачи. Вот только последний вопрос на дорожку: как ты думаешь, захочет ли она возвращаться после нашей встречи?

— О чем ты?

— Ну, у вас же нет никаких гарантий, что я не шепну ей на ушко еще пару слов… о вас. Моим-то планам это не повредит.

— Ах ты мерзкий, гадкий, подлый, уходи сейчас же!..

— Как всегда, импульсивна и глупа. Адиос, мучачос.

Я уже повернулся к зеркалу, когда в ситуацию наконец вмешался Джун, на которого вся внешняя сторона спектакля, собственно, рассчитана и была. Схватив меня за рукав — я нарочито не стал вырываться, — он что-то рассерженно забалабонил Суисейсеки. Та заверещала, как ополоумевшая сигнализация. Ёрш твою медь. Надо было захватить с собой беруши.

Препирались они минуты две, сперва на почти ультразвуковых тонах, а потом все тише и спокойнее. Благословенная тишина. Я не поворачивался, но и не делал попыток уйти. Наконец Суисейсеки негодующе фыркнула и хмуро посмотрела на меня.

— Малявкин считает, что ты можешь войти, глупый человек. Нори еще в школе, так что хватит с тебя и чая же. Пошли в столовую.

— Увы, не могу. Я предпочел бы не удаляться от зеркала, — как там Суок, интересно? — Принеси чай сюда.

— Что-о-о?! С какой стати же? Это дом Малявкина, пускай он тебе и прислуживает, я этим не занимаюсь же!

Я насмешливо посмотрел на разлитое молоко. Перехватив мой взгляд, она покраснела и задрала нос.

— Это совсем не то, о чем ты подумал, дылда. И вообще, с какой стати я должна перед тобой отчитываться?

— До того, как ты смотришь на этого парня, мне дела нет… — предвидя новый взрыв брани, я поспешил закончить: — …но от зеркала я не уйду. И без чашки хорошего чая с вами общаться не стану. Выбирай.

Выбор был невелик, что тут скажешь… Огрев меня взглядом, она скрючила кислую мину и, что-то процедив Джуну, удалилась, стуча каблуками, как приговоренный на эшафоте. Парень искоса посмотрел на меня дикими глазами, как на помешанного, открыл было рот, но потом пожал плечами и ушел вслед за Суисейсеки. Через минуту он вернулся с какой-то штукой — не то скатертью, не то одеялом, — которую расстелил передо мной.

Я с наслаждением уселся на этот дастархан, скрестив ноги. Обожаю быть хозяином положения.

Джун неуверенно скопировал мою позу, помялся и решительно уселся на пятки. Все-таки японцы либо ненормальные, либо железные. Сам я никогда не мог долго сидеть в этом дурацком и неудобном положении, что во время занятий ба-гуа создавало массу проблем.

Вскоре в комнату вошла мрачная, как миноносец, Деса. Поднос с чайником и чашками она держала, как Лукреция — свой кинжал. У-тю-тю, какие мы гордые. Прежде чем она поставила его на скатерть, Джун вдруг пристально поглядел на мою чашку, схватил ее и отхлебнул. Подсознательно я ожидал какой-нибудь гадости вроде соли или таракана на дне, так что не возражал. Но, кажется, она решила не перегибать палку. Удивленно взглянув на нее, он долил чая в чашку и протянул мне.

— Глупый Малявкин, — сердито буркнула она почему-то по русски. — Делать мне больше нечего же, кроме как травить вас… Эй, ты что делаешь?!

У Джуна отпала челюсть. Я приподнял бровь, уже убирая зажигалку в карман.

— В чем дело? У вас не курят?

— Нет, не курят же! У нас здоровый дом же!

— Прошу прощения. Но ведь я уже закурил, а потушить ее здесь вроде бы нечем. Потерпите.

— Затуши сейчас же! Скоро придет Нори, она подумает, что это Малявкин курил, и… — она вновь залилась краской. — Н-неважно, дылда, кури, если хочешь! Меня это не касается же! И не смотри на меня так!

Надо ли говорить, что в тот момент я вообще на нее не смотрел?

Некоторое время мы трое молча наслаждались напитком императоров. Чай оказался действительно хорош — вкусный и нежный, даром что без сахара. Выдрессировала их Шинку, ничего не скажешь.

— Ладно, ритуал совершен, я доволен, — я послал колечко дыма в потолок. — Перейдем к делу.

— Давай уже, говори, глупый человек.

— Итак, Шинку сбежала. Перед этим по неизвестной причине рассыпался ее медальон. Вы не можете ее найти. Точнее, она не хочет, чтобы вы ее отыскали. Из-за чего все это? Есть ли у вас какие-нибудь предположения на этот счет?

Прослушав перевод моей вводной реплики, Джун наморщил лоб и задумался. Потом заговорил — медленно и осторожно, явно тщательно подбирая слова. Суисейсеки тоже помрачнела.

— Ни малейшего же. Суисейсеки искала ее в Н-поле, Джун пытался найти ее через их общее Море, но ее нет ни там, ни там. Она словно разорвала контракт. Но кольцо Малявкина на месте. Мы ничего не понимаем же… Ты меня вообще слушаешь?!

Запивать табачный дым чаем — одно из моих любимых занятий. Ему я и предавался.

— Слышал каждое слово. Просто все это мне известно и так.

— Откуда?

— Скажем так, у меня есть свои каналы. Дело не в том, что вы предприняли в ее поисках, Третья. Вопрос стоит так: из-за чего, по-вашему, все это произошло?

— Ты совсем глупый? Из-за медальона же!

— Браво. Спасибо за помощь, Капитан Очевидность. А теперь переведи мой вопрос Джуну. Его это тоже касается.

Напряженная перестрелка словами на мунспике.

— Когда Джун бродил по Морю… Он говорит, что однажды видел ее вдалеке — и без лица. Не смотри на меня так, я сама не понимаю, что он мямлит же! Он ничего не понял, а когда приблизился, ее уже не было. Странно, мне он раньше этого не говорил же!

Без лица? Хм… Да. Без лица… Кажется, понимаю… Хотя им это знать необязательно.

— Ясно… Но вы оба снова усматриваете причину там, где лежит всего лишь следствие. Даже медальон — не настоящая причина, хотя кажется таковой. Подумайте еще.

— Но что еще может быть причиной? Ведь его передал Отец, а она его не сберегла же! Ты не представляешь, как это ранит, дылда!

Моя бровь поползла вверх и многозначительно переломилась.

— А я думал, тебе нравится шоу Кун-Куна.

— Кун-Кун? При чем тут Кун-Кун же?!

— Учись мыслить дедуктивно, детка. От общего к частному и обратно. Скажи, изделия Розена когда-нибудь ломались сами собой?

— Никогда же! Что за глупые вопросы ты задаешь, человек!

— Тогда не напрашивается ли сам собой еще один вопрос: кто этот медальон прислал?

— О чем ты? Коракс принес его нам…

Я захохотал. Она удивленно уставилась на меня, затем в ее гетерохромичных бусинах сверкнули огоньки понимания…

— Ах ты мерзкий гад же!!!

Горячий чай плеснул мне в лицо. Быстро упав на спину, я с трудом увернулся от свистнувшего над головой бронзового подсвечника. Багровая от ярости, Суисейсеки схватила из кучи старинную амфору и, вытаращив от натуги глаза, успела замахнуться, прежде чем вконец одуревший Джун выхватил древность у нее из рук.

— Сучком по темечку зашибло, психопатка? — поинтересовался я, поднимаясь.

— Змей, змей подколодный, уходи немедленно же!..

— Побереги горло. Ты здесь в качестве переводчика, не забывай об этом.

— Не буду я ничего переводить же! Лжец, обманщик, клеветник! Уходи!

— Я могу уйти, — кивнул я. — И даже хочу. Теперь. Вот только учти, что без меня вам Шинку не отыскать ни за что. Знаешь, почему? Правильно, не знаешь. Я могу рассказать. Если захочу. И могу помочь. Если захочу. А хочу я этого все меньше. Сядь!

Зашипев на меня, как кошка, она повернулась к Джуну и застрекотала по-японски. Из водоворота непонятных слов то и дело выскакивали «Коракс» и «Шинку».

— Масока!.. — вдруг подался вперед парень. Он кинул на меня изумленно-неприязненный взгляд. — Коракс?

Суисейсеки затрещала еще яростнее. Его взгляд поледенел. Он заговорил резко и рублено, чеканя каждое слово.

— Малявкин спрашивает, какие у тебя доказательства? Говори быстро же!

Я вытащил из-за пазухи пачку распечаток, но, когда пацан протянул к ним руку, отдернул их.

— Нет-нет-нет, это для Шинку. Кроме того, ты вряд ли умеешь читать по-русски.

— Суисейсеки умеет же! Давай сюда сейчас же!

— Я сказал, это для Шинку.

— Да что это за бумажки вообще?

— Ничего особенного… Просто дневник. Дневник медиума твоей обожаемой сестрицы. Он втюхал Пятой обманку, чтобы получить тело Соусейсеки.

— Не смей говорить так! — она сжала кулаки. — Соусейсеки верит ему, она не может ошибаться!

— А она и не ошибается. Она просто об этом не знает.

— Да как ты смеешь!..

Еще одна цундере на мою голову. Меня это вконец утомило.

— О своей двойняшке можешь думать все, что угодно, меня это не касается. Короче, парень, — я перевел взгляд на сверлящего во мне дырку Джуна. — Хватит ходить вокруг да около. Шинку не хочет возвращаться. Она знает, что вы будете ее искать, и приняла меры. Но она не знает, что ее разыскиваю я. Поэтому я могу добраться до нее и убедить вернуться. Не думай, что я делаю это по доброте душевной. У меня свои цели. И я вовсе не в восторге от сотрудничества. Век бы не видел твою рожу. Но так уж получилось, что ты меня увидел. Мне отнюдь не улыбается, чтобы ты настучал Кораксу о нашей задушевной беседе. Так что либо мне придется свернуть тебе шею, либо… Есть у тебя в доме ксерокс?

Уловив знакомое слово, он кивнул.

— Значит, ознакомишься с тайнами своего приятеля. Тащите его сюда.

— Да ты обнаглел же! Он же тяжелый!

— Инициатива заботит инициатора, Суисейсеки. Только инициатора.

— Но ведь это тебе надо же!

— Мне от вас ничего не надо. А вот вам от меня — многое.

Когда они, пыхтя от натуги, приволокли в чулан здоровенный матричный МФУ и Джун начал копировать текст, я положил на скатерть потухший бычок и в первый раз за все время беседы перевел дух. Разумеется, только мысленно.

Первый раунд остался за мной.

Оставив за спиной Джуна, напряженно слушавшего медленную и сбивчивую речь водившей носом по ксерокопиям Суисейсеки, я продавил зеркальную поверхность и оказался в Н-поле. Работенки им там дня на полтора, если не на два. Что ж, это их проблемы. Надеюсь, им слегка скрасят ожидание литературные достоинства текста. Талантлив, собака, ничего не скажешь.

На выходе меня ждала Суок.

— Ну наконец-то, Отец! Я вся извелась!

— Ты волновалась за меня?

— Конечно, волновалась! Глупый мальчишка хотел стукнуть тебя палкой! А эта кукла чуть в тебя не попала. Но ты увернулся. Ты такой ловкий!

— Не такой, как хотелось бы, но кое-что есть. Переговоры прошли успешно.

— О чем ты договаривался с ними?

— О сотрудничестве на пути к нашей цели.

— Сотрудничестве?.. Но, Отец, они же злые, они хотят убить старшую сестру! Как можем мы с ними сотрудничать? Разве они на такое согласятся?

— А они и не знают, что помогают мне. Напротив, они думают, что это я помогаю им в ИХ цели.

— Как все это сложно… И что нам делать теперь, Отец?

— Искать Пятую Сестру. Делать вид, что помогаем им. Выполнив то, чего хотят они, я заставлю их послужить нашей цели.

— Заставишь? Значит, ты… обманул их?

Кажется, я слишком разоткровенничался. Не хватало еще сцены в духе «папа сказал неправду»…

— Ты такой умный и смелый, Отец!

Ого!

— Почему?

— Эта кукла в зеленом, она очень сильная, я чувствую это. Но ведь ты не испугался повести их по ложному пути. Так им и надо! Злые должны страдать!

Моя девочка. Но…

— Давай обсудим это позже, Суок. Сейчас надо выполнить свою часть сделки.

— А когда они выполнят свою?

— А им и не нужно знать, что они ее выполняют. Бэрри-Белл!

Хранитель вылетел из-под ворота.

— Ищи!

И ничего. Он слегка покачивался передо мной, не делая попыток стронуться с места. Я повторил приказание. Ноль внимания, фунт презрения.

Меня это, мягко говоря, удивило и не обрадовало. Никогда прежде у него не было подобных заскоков. Высокоморальный сильно, что ли? Или боится? Вслушавшись в свое сознание, я понял — ни то, ни другое. От него исходило странное чувство, что не было ни неодобрением, ни страхом — бурлящие обрывки сотен эмоциональных оттенков, перемешавшиеся кисло-сладким тошнотворным коктейлем грязно-бурого цвета. Дух словно свихнулся. Я поспешно отрезал себя от его речи.

— Отец, подожди, — в тот же момент внизу раздался голос Суок. Она парила подо мной, двигаясь по концентрической спирали. — Ты его только пугаешь. Он не может выполнить приказ, его раздирает надвое.

— О чем ты?

— Я ведь тоже слышу его голос. Он, похоже, знал прежде ту, которую ты велишь ему найти, и старается разыскать именно ее-прежнюю. Но она сильно изменилась с тех пор. Старый след потерял остроту и почти затоптан, но не стерт.

— Да, со следами у него по жизни большие проблемы. Значит, искать Шинку нам придется самим. Печа…

— Отнюдь, — я невольно вздрогнул. Не от Лапласа ли она подцепила это словечко? — Он не сломался, он просто в растерянности. Его сбивают с толку два разных образа, принадлежащих объекту. Нужно выделить один из них и придать ему доминантность, чтобы он наконец понял, чего ты от него хочешь.

Выделить и задать приоритет. М-да. Напоминает отладку программы. Может, магия — это и есть математика? Какие же уравнения решает янтарь? И какие решал почти забытый мной черный лед? Тьфу ты. Проще не лезть в такие дебри. И в небе, и в земле… Да, братишка Антракс. И в небе, и в земле.

— Так какой образ ты хочешь расцветить, Отец?

Какой образ? Ха. По-моему, выбора тут в принципе не существовало. Хотя я по-прежнему ощущал на макушке кожаный шлем летчика, с логикой у меня пока было в порядке. Глупо цепляться за отпечаток, что смазался и может вообще никогда не вернуться. Всегда нужно идти по свежему следу.

— Последний.

На ее лицо легла тень.

— Отец, я прошу тебя, не делай этого.

— Ты имеешь что-то против?

— Да. Это слишком опасно. Позволь мне.

— Я могу справиться сам.

— Да, можешь… — вдруг ее глаза заискрились слезами. — Да, можешь! Но я не хочу, не могу подвергать тебя этому снова! Мне ведь тоже больно видеть, как ты мучаешься! Отец, я не дам… не позволю тебе вновь в это влезть и страдать! Почему ты все время берешь на себя все тяготы? Я сильная, я могу тебе помочь, а ты мне не позволяешь! Дай мне хоть раз что-то сделать для тебя!

Ох уж эти дети. Мне тоже не хотелось впутывать ее в это дерьмо, но, взглянув ей в глаза, я промолчал. В нынешнем состоянии она явно была близка к тому, чтобы связать меня лентой, упаковать в рюкзак и в дальнейшем проделывать всю грязную работу самой. Чтобы я пальчики не занозил и не испачкал. Елки-моталки. Терпеть не могу, когда со мной нянчатся.

Хотя, с другой стороны, для нее это станет неплохой практикой. У ней впереди еще много трудной и пакостной работы. Будет лучше, если она примется за нее чуть более подготовленной.

— Хорошо. Делай свое дело.

Я отвернулся. Немного оскорбленности в лучших чувствах не повредит.

— Ну не надо обижаться, Отец, я ведь права!

— Права так права. Приступай. Времени мало.

Она жалобно посмотрела на меня, но на попятный не пошла. Твердость характера. Just as planned.

— Иди сюда, светлячок, — она протянула руку, и Бэрри-Белл послушно устроился у нее на пальце. Ее глаза плавно закрылись.

Какую-то секунду ничего не происходило, а затем она побледнела и схватилась свободной рукой за висок. Бэрри-Белл начал переливаться всеми цветами спектра. Ее губы разжались, она резко и часто задышала. Из-под стиснутых век потекли два тоненьких ручейка.

Суок!

Тонкий и сдавленный вскрик вырвался из узкой груди и расколол пространство на тысячи вращающихся острых кристаллов.

Суок!

Не раздумывая, что и как делаю, я очутился рядом с ней. Моя рука опустилась ей на макушку. И я умер.

Боль, страх, отчаяние, безнадежность! Черные разводы космоса, пронизанные редкими грязно-серыми потеками. Рассыпающаяся память. Идущие трещинами пальцы. Водопад ледяных невидимых слез. Кха-а-а-а!.. Отец… Я поворачивался и уходил, скользнув по ней безразличным взглядом. Я ли? Нет. Я стоял у подножия черного утеса, на вершине которого билась в судорогах фигурка, вырезанная из ночи белым безжалостным сиянием, не рассеивающим тьмы. И в бесцветном небе я видел себя — гораздо лучшего, чем я есть, красивого, сильного и доброго. И этот я — уходил. Сотрясяющаяся на коленях фигурка простирала ко мне дрожащие руки. Ко мне? Нет. К нему.

Я НЕ НУЖНА ОТЦУ не нужна НЕТ не нужна забыта поломана недостойна НЕ СМОГУ СТАТЬ АЛИСОЙ ОТЕЦ ОТЕЦ ОТЕЦ ОТЕЦ ОТЕЦ ОТЕЦ ОООООАААААА не нужна зачем ЗАЧЕМ зачем БЕСПОЛЕЗНА хлам ХЛАМ я не хлам Я НЕ ХЛАМ нет отец подожди я не хлам Я ХЛАМ бежать бежать прочь прочь бежать ВСЛЕД вслед ноги в кровь взгляд ВЗГЛЯД презрение отвращение ЗАЧЕЕЕЕМ почему чем за что нетнетнетнетнетнетнет прости ПРОСТИ МЕНЯ я буду хорошей девочкой я буду хорошей девочкой Я НЕ БУДУ ХОРОШЕЙ ДЕВОЧКОЙ алиса никогда АЛИСА не смотри не смотри посмотри ПОСМОТРИ ОТЕЦ не надо не надо не надо БЕЖАТЬ БЕЖАТЬ ООООООО чем прогневала УЙДИТЕ ВСЕ уйдите уйдите уйду уйду навсегда не добегу ослабею упаду умру умереть УМЕРЕТЬ СМЕРТЬ спасите СМЕРТЬ СПАСИ МЕНЯ НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!

И я рванулся к ней вверх по обрыву, обдирая колени и руки.

Я чувствовал ее слезы, ее неумолчный крик, растворяющее Вселенную в своих ядовитых волнах безграничное, черное горе. Хватался, подтягиваясь, за сухие колючие кусты, шиповник и терновник рвали мои ладони. Ломал ногти и зубы, проскребая ступени в камне. Там, наверху, металось и клубилось облако черных нитей, скрывшее неподвижно лежащий силуэт. Волосы?

Не смей.

Словно сотни отравленных стрел, пряди ее волос ударили сверху, сметая меня с обрыва. Я чудом удержался, отбиваясь левой рукой. Потом, сжав зубы, переполз выше. И еще выше. Тонкие, гибкие иглы хлестали меня, впивались в тело, толкали назад, но я уже не разжимал пальцев — лишь мотал головой, оберегая глаза.

Метр. Еще один. Как больно! Не смей. Не пей чужую боль. Не поддавайся мороку. Я уже близко. Вверх. Вверх. Дьявол! Черная нить полоснула по щеке. Я поймал ее зубами и перегрыз, выплюнув вниз. Обрыв! Вершина!

Толчком рук я бросил тело вверх, ухватившись за край и перекинув ноги через него. Она лежала неподвижно на залитой секущим светом обсидиановой площадке — обнаженная, маленькая, безучастная ко всему. Волосы метались вокруг нее, словно гигантский клубок разъяренных змей.

Раскидывая черные пряди кулаками, я подбежал к ней и рухнул на колени. Мои руки упали ей на плечи.

Не смей умирать, Суок. Я запрещаю тебе ощущать это. Забудь. Забудь. Забудь! Отдай это мне. Я сражусь с этим мороком сам. Вернись из ночи. Вернись сейчас же! Выплюнь отраву. Это не твое. Слушай мой голос.

Молчание. Распростершись в пыли, она слабо содрогалась под взглядом ложного меня, что по-прежнему презрительно глазел на нас с неба. Извиваясь и со свистом рассекая воздух, волосы тянулись к нему.

Хуй тебе на клюв, ублюдок.

Я ухватил две ближайшие пряди и с размаху всадил их себе в грудь.

А-о-ох!.. Ее боль сразу обрушилась на меня костоломной лавиной. Но у меня не было костей. Внутри жгло потоком огненных слез. Но у меня не было внутренностей. Я стал сосудом, вместилищем для чужого горя, и теперь пил его взахлеб, до дна, как пустынник, добравшийся до оазиса. Изгибающиеся пряди вросли в меня, оплели изнутри, свернулись кольцами. Я втягивал их в себя все быстрее и быстрее.

Она приподняла голову. В мешанине волос были различимы только сочащийся слезами глаз и пыльная, потрескавшаяся щека.

— Отец… Не уходи…

— Гадкое дитя, — пробормотал я, прижимая ее к себе. — Ну кто же так делает…

Ее взгляд скользнул по двум набитым волосами ранам — и наполнился ужасом.

— Отец, не смей!

— Замолчи, — густое облако уже значительно поредело. — Верь мне.

С силой толкнув меня в грудь, она вырвалась и отпрянула. В ее руке возникла черная коса. Размахнувшись, она послала ее вперед, поперек двух черных змей, вонзившихся в мою плоть…

…и в нескольких сантиметрах над ними я перехватил сверкающее лезвие, поймав его между ладонями, сразу опаленными болью. Она толкнула косу вперед, пытаясь выпихнуть клинок у меня из рук, но я не шелохнулся, глядя на нее. Мы стояли в позе авангардной скульптуры, застывшие, как камень, и неподвижность нарушали лишь биение втягивавшихся в меня волос да напряженное дрожание кистей Суок. Она пихнула еще. Потом еще раз. И вдруг, выпустив косу из рук, со стоном спрятала лицо в ладони.

Аккуратно отведя руки в сторону, я развел их. Коса звякнула о камень.

— Ты пришел, ты все-таки пришел… Зачем, Отец? Отдай мне боль!

— Ты знала, что так будет?

— Нет… Но ты не должен ее чувствовать! Это неправильно, тебе не должно быть больно!

— Не говори ерунды. Я знал, на что иду.

— Знал, но… пришел? Ради меня… глупой и бесполезной… Почему, Отец?..

Неотрывно смотря в глубину изумрудного глаза, я произнес то, что не мог не произнести — потому что лгать здесь было невозможно:

— Потому что ты моя дочь.

И тут же, не оставив себе времени для размышлений, схватился за черные пряди, потянул на себя из всех сил и вырвал чужой мрак из ее волос. С мерзким шипением мертвое облако втянулось ко мне в грудь — так слив бассейна затягивает листья.

Ее отчаянный крик слился с мои воплем. Вспыхнувшее в груди пламя запрокинуло меня назад, подставив бесцветному небу зияющие раны. Но огонь сразу утих, свернувшись в компактную глобулу алого угля. Если хочешь, чтобы что-то было сделано, делай это сам. Да. Только сам. Только так и не иначе.

По лицу, по груди заскользили маленькие пальцы, бессвязный рыдающий шепот полился в ухо. Я слабо улыбнулся и метнул новый образ Шинку из ран — вовне, в белесое небо, в глаза глупо ухмыляющемуся обману.

Подавись, сволочь.

Светящееся лицо Суок мокрой луной в мягкой темноте Н-поля маячило над моим. Я молча прижал ее к груди и поцеловал в лоб. Слова были ни к чему. Все уже было сказано. Прости меня, дочь.

Дух-хранитель желтой искрой носился вокруг нас. Теперь ему было все понятно. Слоупок несчастный. Суок влезла мне на сгиб локтя и виновато, но счастливо засопела, обхватив плечо руками. Я выпрямился и полетел вслед за своим помощником. Никогда прежде у меня не было такой твердой решимости довести задуманное до конца.

Никто на свете не должен ощущать такого. Даже Пятая Кукла.

Кожа на моих ладонях была стесана.

Волны с шипением бились в борта флибустьерской каракки «Ла Медуза». Капитан Лафитт, тощий крючконосый красавец в драном колете с грязными кружевами, прогуливался по палубе, почесывая поясницу рукояткой пистолета.

Внезапно с клотика скатился немытый матрос Сальватор.

— Земля по носу, кэп!

— Остров Сокровищ? — хищно прищурился капитан.

— Да, каррамба!

— Правь к берегу, разрази меня гром!

Каракка клюнула носом на волне и устремилась к острову. Пиратский десант в шлюпках алчно облизывался, лапая глазами приближающийся берег…

Что, господа, взопрели? Хе-хе. Да ладно вам. Имею я право на маленькую шутку? Имею безусловно, тем более если у меня хорошее настроение. Ладно, прекращаю бредить.

Ситуация у нас, впрочем, была весьма сходная, разве что заменявший матроса Сальватора Бэрри-Белл уже второй час не подавал никаких сигналов — просто летел себе впереди по прямой, не ускоряясь и не задерживаясь.

Далеко забралась, однако. Интересно, как долго мы будем ее еще искать? По моим субъективным ощущениям, мы летели уже часа три или даже четыре. Кажется, я опять себя переоценил, считая, что раз обо мне не знают, значит, и прятаться от меня не станут. С этой дурацкой привычкой определенно надо завязывать.

Суок, сидя у меня на локте, с интересом смотрела через мое плечо на две янтарные колонны, уносящиеся в неизвестность от моих ступней. Ее периодические попытки разузнать, что это, собственно, такое, вызывали у меня насущную потребность найти ближайшее окно и выброситься наружу. Все равно, куда. Попробуйте сами объяснить марсианину, что такое, скажем, материнская плата компьютера, — которым вы пользуетесь каждый день! — и вы, возможно, поймете, что я имею в виду.

Как я уже сказал, настроение у меня, несмотря на недавний инцидент — а может, отчасти из-за него, — было великолепным. В первый раз за долгое время по плану шло абсолютно все. Нахождение Шинку было лишь вопросом времени. Единственным напрягающим фактором было отсутствие приличествующей моменту музыки в ушах. Что поделать, мобильника у меня больше не было, Суок, несмотря на счастливую развязку той мерзкой истории, была все еще слишком подавлена, чтобы петь, а сам я петь или насвистывать даже не пробовал, чтобы окончательно не разочаровывать дочь полным отсутствием голоса и дохлыми от курения легкими. Все-таки стоило захватить из дому плеер. Знал бы, где падать…

Полет в потоке деревянных метеоров, мимо каких-то огней, мимо вереницы зеркал, над колышущимися волнами чего-то розовато-сиреневого, полет, полет и еще раз полет. Я почувствовал, что начинаю засыпать. Что, зараза, характерно, моя «тяга» от этого ничуть не ослабевала. Интересно, будет ли она работать, если я захраплю прямо в полете? И от какой именно возникшей на пути двери нас потом придется отскребать стамеской? Если будет, кому отскребать, конечно. Лучше не экспериментировать.

Хотя, если разобраться, чему, если не бесконечным экспериментам над собой и окружающим миром я был обязан тем, что все еще существую?

— Как ты, Отец? — почувствовав мою усталость, спросила Суок.

— Спать хочу неимоверно, — честно ответил я. — За эти часы столько всего случилось…

— Случилось? — непонимающе посмотрела на меня она.

— А то. Разве ты не… — я оборвал себя, запоздало сообразив, что для нее это может быть болезненно.

— Ты такой наблюдательный… — покачала она головой. — Я вот уже два дня ничего не замечаю. А что такого произошло?

Струйка дыма, как раз втянутая мной через фильтр, от этих слов вместо трахеи сдуру кинулась в пищевод. Я закашлялся, мотая головой.

— Что такое, Отец?

— Кх-ха… Да так, ничего. Сколько, ты сказала, мы летим?

— Три дня… 78 часов и 42 минуты, если точнее, — при этих ее словах мне невольно вспомнилась манга. Все-таки куклы дадут сто очков форы любому арифмометру. — А по… Подожди, Отец, да у тебя сдвиг! Остановись сейчас же!

— Какой еще сдвиг?

— Остановись, остановись скорее!

Легко сказать — «остановись»… Когда я прекратил выбрасывать янтарь, меня еще пару минут несло вперед по инерции. Едва успев отдать приказ Бэрри-Беллу об остановке, я с лету едва не въехал в чью-то дверь — как в воду глядел, блин горелый! Кое-как затормозив, я принял вертикальное положение и впервые в жизни понял всю его прелесть. Все-таки я не Супермен. И не торпеда.

— Что за сдвиг, Суок?

— Ты летел слишком быстро, — соскочив с локтя, она напряженно ощупывала мои живот и грудь. — Это ведь не физический мир, многие законы здесь не работают. Время замедлилось для тебя. Мне следовало понять это быстрее, но я смотрю в два мира сразу и думала… Прости, прости меня, пожалуйста, что не сообразила раньше! Глупый Бэрри-Белл, он совсем тебя загонял!

— Не надо извиняться. И не ругай духа, работать с людьми он все еще не привык. Чем опасен этот сдвиг?

Вместо ответа она коснулась моей груди, и я с удивлением ощутил боль. Под одеждой явственно чувствовался здоровенный синяк. С чего бы? Расстегнув куртку и рубашку, я увидел на бледной коже красный прямоугольник. Как раз по форме бумажной стопки. Ешкин свет… Синяк возник не от удара. От давления. Обратное ускорение, чтоб его… Хорошо, что под курткой не оказалось чего-то посерьезнее. Того же мобильника, например… Грррм. Не будем о грустном.

И потом, как бы сжалось время для меня, если бы Бэрри-Белл вздумал еще поднажать? И сколько бы… хорошо, если дней прошло в плотном мире, прежде чем я остановился бы? Блин.

Суок спасла меня от ОЧЕНЬ крупных неприятностей. Я молча погладил ее по волосам. Обхватив мою ладонь пальчиками, она прижала ее к щеке.

Постояв так некоторое время, я вдруг сообразил еще одну немаловажную вещь. Если, двигаясь на такой скорости, я до сих пор не отыскал Шинку, значит, спряталась она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО далеко. Как только ухитрилась за день с небольшим? Или она продолжала удаляться все это время? Если так, дела паршивые. У меня нет времени за ней гоняться. Дела не ждут. Суигинто не ждет.

М-да… Отыскать в заполняющем всю Вселенную пространстве маленькую девочку… Иголка и стог сена нервно курят по-солдатски в соседней комнате. Хорошо Лапласу: осведомлен о каждой частице в мире. Кликнуть его на помощь, что ли? Одназначно нафиг. Не расплачусь по гроб жизни. Да и зачем ему это? Кролик и есть кролик, хоть и волшебный.

Мне бы его способности. Ощущать Вселенную, воспринимать ее вибрации, знать будущее как прошлое… если все это правда. Если старина Пьер-Симон не напортачил в своих формулах, конечно. Но демон-то существует. Значит, не напортачил. Чувствовать Вселенную… Что-то зашебуршилось на дне памяти, почти забытое, затертое всей катавасией последних месяцев. Чувствовать Вселенную… Я напряг мозги, воспринявшие это без энтузиазма. Чувствовать Вселенную… Чувствовать все. Ощущать все… Как себя…

Ха.

Ха-ха!

— Бэрри-Белл, иди-ка сюда, — я усадил духа на ноготь.

— Что такое, Отец? Мы прекращаем поиски?

— Нет, просто откладываем на некоторое время. Для начала нам нужно кое-кого навестить.

— Кого?

— Одного моего знакомого. Но сперва необходимо кое-чем разжиться.

Достать фотоаппарат больших проблем не составило: я раздобыл его примерно тем же способом, которым прежде разжился конфетами и который мне, судя по всему, придется теперь осваивать, чтобы добывать пропитание — проще говоря, я его спер. Высадившись в плотный мир при этом где-то во Франции: чего мне только не хватало, так это новой встречи с экзорцистами. Все прошло как по маслу, мне даже не пришлось удирать, как в прошлый раз: в бутике, который я ломанул, работал охранник — стоеросовый дядя, захрапевший, кажется, даже прежде, чем я подал знак ожидавшей меня в Паде Суок. В результате у меня оказался вполне приличный цифровик, хотя для моей цели больше подошел бы древний «Полароид». Но — нищие, как известно, не выбирают.

Куда сложнее оказалось отыскать вход в нужные координаты. Я понятия не имел, как попасть к Реке Несбывшегося из этой Вселенной, а других точек сцепления у меня не было. На поиски решения у меня ушло около суток, после чего проблема разрешилась диковатым и почти противоестественным способом, едва ли не сама собой. Выход нашла, к моему искреннему изумлению, возвратившаяся с прогулки в Н-поле Суок: она заявила, что описанное мною существо прямо сейчас видит во сне какой-то человек. Математиком этот тип, что характерно, не был, а если и увлекался задачками, то в настоящий момент не имел возможности практиковаться, будучи прикручен в сидячем положении к койке в палате психиатрической клиники. Что ж, крепкий и здоровый сон лечит нервы.

Стоя перед золотой воронкой, я боролся с назойливым желанием пойти и хлопнуть для храбрости сто грамм чего-нибудь восьмидесятиградусного. Наша прошлая встреча едва не стоила мне жизни. Если бы не крайняя необходимость, повторять я ее не стал бы даже под дулом пистолета: когда выбор стоит между смертью и мучительной смертью, задумываться обычно не о чем…

Но крайняя необходимость, как на грех, наличествовала. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как покрепче взять Суок за руку и броситься в золотой водоворот.

Солнечное серебро, заполнившее мир без конца и края, вытеснившее пространство и системы координат, подавившее все своим теплым сиянием… Я вновь и вновь, застыв в крохотном миге времени, поднимаю руку. Поднимаю? В прошлый раз я даже пошевелиться не мог. Как интересно. Кажется, я действительно стал сильнее. Или причина была в другом? Суок поворачивает голову ко мне, на ее лице изумление и любопытство.

— Где это мы, Отец?

— Погоди секундочку. Сейчас все узнаешь, — я понизил голос и пробормотал себе под нос несколько самых мерзких ругательств, которые знал.

Легкий звон наполнил нематериальную материю.

— Кто там асимптотит?

— Это я. Давно не виделись, Келли.

— Келли? Существо, это что, опять ты?

— Ну а то кто же? Много ли за последнее время у тебя было собеседников?

— Я не знаю, что такое «время». Но беседовал со мной действительно только ты, не считая, конечно, моего восприемника. Зачем ты задал себя здесь? Опять будешь строить асимптоты и дисгармонировать?

— Отнюдь. Просто пробегал мимо и решил заскочить на огонек, поболтать.

— Что такое «огонек»? И что такое «пробегал мимо»?

— Не резонируй, это просто остаток от деления.

— И снова в моем пространстве непонятные варианты. Чего тебе надо, существо? Твое присутствие меня дисгармонирует.

— А ты раздражаешь меня! — вдруг влезла Суок. — Попридержи язык, когда говоришь с Отцом!

— Это еще что такое?!

— Моя дочь, — я погрозил Суок пальцем. — Она больше не будет.

— Это невероятно. Теперь вас стало уже двое. Ты что, решил построить здесь всех своих сородичей и задать неопределенность по всему моему пространству? Мне это четкого резонанса не доставит, знаешь ли.

— Могу себе представить. Но я просто вспомнил, что не договорил с тобой об одной интересовавшей тебя теме.

— Какой еще теме?

— О котах.

Молчание.

— О котах?

— Ну да. Разве тебе не интересно, что находится внутри твоей поверхности разрыва?

— Не диссонируй. Разумеется, мне интересно. Но почему ты задаешь такие варианты? Ты нашел способ мне это построить?

— Конечно, нашел. И решил тебе продемонстрировать. Хотя ты меня чуть не убил.

Я ощутил, как сразу напряглась ладошка Суок в моей руке. Только не делай глупостей, дочь. Прошу тебя, не делай глупостей.

— Ты сам виноват, существо. Надо было задать мне параметры твоей поверхности — откуда мне было знать, что она так легко варьируется? Кстати, ты тогда все-таки не ушел до конца. Я замучился выталкивать вовне твои мелкие кусочки. Больше так не делай.

— Не буду, если ты, в свою очередь, больше не будешь играть со мной в мясорубку и котлету. Только не резонируй с этими дурацкими переменными! Давай, тащи сюда свою поверхность.

— И зачем я только с тобой общаюсь? — пробурчал мурлыкающий голос. — Ладно, держи. Имей в виду, мне не так-то просто становиться неопределенным в стабильной точке и наоборот. Делай свое дело и покинь меня.

Фигурным пузырем, вздувшимся в золотистом тумане, передо мной возник знакомый силуэт арабского Кота в Сапогах — к полной неожиданности Суок, которая, икнув от испуга, спряталась за мою ногу. Пощекотав ей пальцами ушко, я окинул взглядом скрестившего руки на груди ракшаса и потянул из кармана фотоаппарат.

Прицел… Щелк! Какой сердитый.

— Стой!

— Да?

— Что за странные варианты ты сейчас задал?

— В каком смысле?

— В прямом.

— Я не понимаю тебя.

— Как меня утомили эти асимптоты. Существо, ты сейчас задал целый веерный пакет переменных самого разного разряда. Что это было?

Я покосился на фотоаппарат. Может, на него это так действует?

— Понятия не имею, честно говоря. Давай-ка повторим, чтобы выяснить. Тебе, надеюсь, не слишком неприятно?

— Неприятно? Пожалуй, нет. Неопределенности они не несут и могут вписаться в мои формулы. Неожиданно — это уже другой резонанс. Предупреждать же надо!

— Слушай, Келли, прекрати уже ныть. Утомляешь. Ничего с тобой не случилось.

— Что такое «ныть»?

— Заниматься тем, чем ты занимался как раз перед этим. Внимание, я начинаю…

Щелк!

— Вот, опять оно! Размер пакета иной, но разряды сохранились. И задаешь этот пакет ТЫ!

— Это не я. Это, скажем так, устройство. Долго объяснять. Покажи, что именно излучает.

— «Показать»?

— Мать тво… — я с трудом взял себя в руки. Этот имбецил и святого Петра до грудков доведет. — Ладно. Искриви свою поверхность так, чтобы относительно тонкий и длинный ее край находился рядом с источником переменных.

Не то чтобы мне на самом деле было интересно, что именно скребет ему задницу, но… в таком деле лучше выяснить все заранее. От исхода нашей встречи зависела судьба всего плана.

Кот наморщил лоб, почесал в затылке и неуверенно протянул вперед лапу — или руку? Указательный палец медленно приблизился к аппарату и навис над блестящим окошечком вспышки.

— Ах, вот оно что! Но ведь это просто свет.

— Я не резонирую с понятием «свет». Что это?

— Но ведь ты сам светишься. Что тут неясного?

— Свечусь? Как это?

— Забей. Просто знай, что это тебе свойственно.

— Нет, погоди, — он возбужденно заходил из стороны в сторону. — Сперва я узнаю, что в моей поверхности разрыва находится какой-то «кот», теперь я еще и «свечусь»! Чего я еще о себе не знаю? Ну-ка рассказывай!

— Откуда мне знать, насчет чего ты в курсе, а насчет чего — нет? Я здесь не за этим, в конце концов. Ты все еще хочешь взглянуть на кота?

— М-р-р-р… разумеется.

— Воспринимай информацию, идущую от этой поверхности, — я настроил яркость дисплея на максимум.

Демон Кеплера — или то место, где его как раз не было, — наклонился к аппарату и некоторое время с интересом изучал снимки.

— Занятно… Это похоже на тебя, существо. По форме.

— Доволен ли ты?

— Да. Теперь расскажи мне про свет.

Я покачал головой.

— Не так быстро. Тебе не кажется, что в наших отношениях не хватает константы?

— Какой константы?

— Элементарной. Не извлекая для себя никакой выгоды, я пришел к тебе и дополнил твою картину Вселенной. Не будет ли логичным с твоей стороны сделать что-нибудь для меня? Тогда недостача пропадет и тождество стабилизируется.

Тьфу. Облекать мысли в математические формулировки невероятно утомительно.

— Хм… Пожалуй, ты прав, существо, это логично. Чего же ты хочешь?

— Твоя протяженность ведь ограничена Вселенной, так?

— Конечно, — слегка самодовольно мурлыкнул он.

— Можешь ли ты найти в своем поле точку с определенными параметрами и доставить меня к ней?

Где-то далеко забили беззвучные барабаны. Его ответ очень многое решал…

И решил-таки.

— Разумеется, могу. Каковы параметры точки?

— Покажи ему, Бэрри-Белл, — я протянул вперед руку с мерцавшим на ногте указательного пальца духом.

Ярко-желтая искорка вспухла и налилась красным. Потом в ней начали пульсировать черные вспышки, замелькали рваные картинки. Я поспешно прикрыл рукой глаза Суок. Через несколько секунд я решил отвернуться и сам.

Некоторое время прошло в молчании.

— Понятно… Очень интересное уравнение. И оно действительно не так давно вошло в мое поле.

— Можешь доставить меня к этой точке?

— Я же сказал, что могу.

— Тогда открой дверь туда.

— Какую дверь?

— В поверхности разрыва. Как в прошлый раз.

Пожав плечами, кот пошарил у себя в ухе и извлек оттуда здоровенный дверной проем. Только не просите меня описать, как это выглядело.

— Счастливо оставаться, — я взялся за ручку.

— Эй, постой, а как же свет?

— Увы, не имею возможности, — видя, что он протестующе открыл рот, я поднял ладонь: — Только давай без истерик, хорошо? Поищи себе другого рассказчика. А я занят.

— Но я хочу знать.

— Значит, кто-нибудь к тебе заглянет и объяснит. Смотри на жизнь позитивно: я ведь все равно покидаю твое поле. Значит, пропадает асимптота. Обижаться не на что.

Полузабытый порыв ветра, толкнувший нас с дочерью за дверь, больше всего напоминал раздраженный пинок под зад.

Чернота.

После мягкого сияния тела Келли новое место казалось слитком твердого мрака. Именно твердого — хотя здесь я был абсолютно свободен, в отличие от золотого тумана. В этой темноте свет выжить не мог, потому что его там никогда не было. Она не знала его и не пожелала бы с ним уживаться. И вместе с тем я видел каждую деталь, каждую соринку на сером каменистом плато, длинным мысом нависавшем над бескрайним и бездонным провалом — то ли Бездной Ерквиста, то ли Изначальной Ночью Гинунгагап. Слепое небо над нами было цвета сгоревшего угля.

Свесив с обрыва ноги, спиной к нам сидела сгорбленная маленькая фигурка в красном.

Мы ступили на плато. Облачка серой пыли медленно всколыхнулись в воздух.

— Здравствуй, Пятая.

Какое-то мгновение тишина лениво колыхалась над миром темным матовым плащом.

— Я не… Пятая…

Сами боги возмездия содрогнулись бы от звука этого ломкого, шуршащего голоса. Спина сгорбилась еще сильнее. Золотые волосы задрожали в пыли. Ее руки стискивали что-то у шеи, она покачивалась взад-вперед, словно пытаясь вдохнуть.

— Я не… не Пятая…

Я молча ждал. И она сникла вконец, уронив руки.

— Я… ничья.

По-прежнему держа Суок за руку, я быстро прикоснулся к ее разуму.

Ты слышишь меня? Да, конечно. Ты так давно со мной не говорил! Послушай меня, дочь, это серьезно. Да, Отец? Делай все, как я говорю. Не удивляйся, если тебе это покажется странным. Так надо. Хорошо, Отец. Я люблю тебя. Я тебя тоже, дочь. Верь мне. Я верю.

Выпустив ее ладонь, я беззвучно скользнул в темноту и двинулся по кругу, огибая нашу визави.

— Тебе не кажется, что встречать посетителей стоит, повернувшись к ним лицом?

— Кто ты такой? — не поворачиваясь, она слабо приподняла голову.

— Я тот, кто сидит в пруду. Тот, кто живет за зеркалом. Отражение человека без имени и души. Смеющийся Факельщик в бумажной маске.

— Зачем ты здесь? — она повернула голову в мою сторону и вдруг недоуменно зашарила глазами в пустоте.

Она не видит меня? Прекрасно. Мне самому густой мрак не создавал никаких затруднений. И мне было весьма глубоко наплевать, почему. К лучшему. Все к лучшему.

— Где ты?

— Здесь, — дав вираж, я оказался у нее за спиной.

— Где?

— Тут, — тот же трюк, новый разворот.

— Покажись!

— А вот этого, прости, нельзя, — я уже парил над ней. — Я, пожалуй, останусь в таком виде. Здравствуй, Шинку.

Давай, дочь.

— Здравствуй, Шинку, — эхом повторила Суок, по моему знаку выступая из темноты.

Пятая вздрогнула и медленно перевела взгляд на нее. Я наконец разглядел ее расширившиеся глаза. Они будто бы и не слишком изменились, но казались… даже не выколотыми, нет. Нарисованными. На матовой бумаге, лишенной блеска.

Суок неподвижно стояла, опустив руки и спокойно глядя на нее. Скрытый темнотой, я склонился к ее уху из-за спины, чуть слышно нашептывая нужные слова.

— Кто… ты?..

— Разве ты не узнаешь меня? Я Кокуосэки. Здравствуй.

Шинку молча смотрела на нее, и в глазах ее пульсировало что-то непонятное. Потом ее губы шевельнулись, медленно выговаривая:

— Коку… осэки… Я не помню тебя.

— Зато я хорошо тебя помню, Чистый Рубин. Отец много рассказывал о тебе.

— Отец?.. — ее правая рука стиснула бант на груди. — Ты… кто ты?..

Вместо ответа Суок тихо засмеялась, быстро шагнула вперед, коснулась ее щеки и сразу отпрянула. Непроизвольно дернувшиеся вперед желтые волосы рассекли пустоту.

— Что ты де… Кто ты такая? Обсидиан…

— Я была создана Отцом, чтобы возвратить равновесие Игре Алисы.

— Равно… Невозможно! — отшатнулась Шинку. — Ты — Седьмая Кукла?

Суок с улыбкой молча смотрела в ее плещущиеся мертвым светом глаза.

Несколько секунд я позволил себе посмаковать момент, а затем ответил из темноты, сместившись влево:

— Нет, Шинку. Она — не Седьмая Кукла. Киракишо далеко отсюда и занята другими делами.

— Кира… кишо? Так ее зовут? Ты что, встречал ее?

— Я многое знаю, маленькая леди. Слышала ли ты о том, что люди иногда болеют? Маленькие хищные создания, вызывающие болезни, проникают всюду и отравляют все на своем пути. Я — такое вот создание. Я — болезнь. Проникая куда угодно, я узнаю все, что захочу.

— Болезнь? О чем ты говоришь? Кто ты?

— Я — Антракс. Можешь называть меня так.

— Зачем ты пришел?

— Я пришел, чтобы принести миру новую куклу.

Доверчивым, детским жестом Суок протянула к ней руки. Встретившись с ней глазами, Шинку непроизвольно отступила на два шага. Два взгляда переплелись: наивный, добрый и ласковый — и застывший, полный изумления, постепенно переплавляющегогся в понимание, теряя в шлак при плавке остатки надежды.

Ее руки медленно приподнялись и крест-накрест стиснули плечи. Кожа на пальцах побелела.

— О…

Содрогание.

— О…

Еще одно.

— Я… поняла… Все правильно. Я ношу ее… не по праву. Она должна достаться тебе, так?

— О чем ты? — спросил я.

Она не слушала — или не слышала. Лицо ее стало отрешенно-спокойным, в погасших глазах звенело синее стекло. И только тонкие пальцы комкали и рвали подол алого платья.

— Что ж, возьми мою Розу Мистику.

Сделав шаг вперед, она вгляделась в лицо Суок.

— Да… Ты красивая. Красивее меня. Отец всегда знает, чего хочет. И чего… не хочет — тоже. Пусть он будет с тобой счастлив.

Ее губы раздвинулись в страшной своей безжизненной силой улыбке.

— Что ж, здравствуй… новая Пятая.

Не стану лепить горбатого, будто я не заколебался. Соблазн был велик, очень велик. Но план есть план. Пока все не будет завершено, Коракс не должен путаться у меня под ногами.

И, кроме того, Суигинто не простит мне, если я убью Шинку… без нее.

— К чему такой пессимизм, Чистый Рубин? — спокойно осведомился я, зигзагами перемещаясь в темноте вокруг нее. — Ведь у тебя остались сестры. Некоторые из них даже любят тебя.

— У меня нет сестер.

— Тебе отшибло память, Пятая?

— Я не Пятая.

— А как же Суисейсеки, Соусейсеки, Хинаичиго, Канария?

— Они — Rozen Maiden. Я — нет.

— Ты забыла, кто ты есть?

— Я не Rozen Maiden. Я жалкая. Недостойная… Чужая.

Опустившись на колени, она набрала пригоршню серого песка и уткнулась в него лицом.

— Не говори со мной… Антракс. Делайте, что делаете — и уходите. Отец ждет.

Из-за ее спины я кивнул Суок, и та беззвучно отступила во мрак, отойдя на несколько десятков метров. Некоторое время тишину нарушало только шуршание пыли между пальцами Шинку. Потом она неуверенно приподняла голову.

— Кокуосэки?.. Где ты?

Опершись ладонями о землю, она замотала головой, отыскивая Суок. Или меня. Очевидно, безрезультатно. Just as planned.

— Она ушла, — глубокомысленно прокапитанил я из темноты.

— Куда? Почему? Роза…

— Зачем ей твоя Роза?

— Что?!

Песок плеснул в стороны серым водопадом. Алая пружина выстрелом взвилась на ноги. Я позволил себе глубокомысленно помолчать несколько секунд.

— О чем ты, неведомый? — шепотом простонала она. — Не нужна… даже моя Роза?

Я тихо засмеялся. Ее глаза дико шарили вокруг.

— Тогда… зачем я вообще?

В следующий миг, внезапно развернувшись, она кинулась к краю бездны. Кожаные туфельки глухо застучали по пыльным камням.

Этого еще не хватало! Бросив свое тело вперед, я послал ей наперерез струю янтаря. Рассекший воздух перед ее лицом медовый поток заставил ее остановиться в изумлении. Крутнувшись «солнышком», я восстановил вертикальное положение и завис над ней.

— Что это? — прошептала она.

— Всего лишь я. В меру своих скромных сил пытаюсь не дать тебе наделать глупостей.

— Глупостей?.. Зачем мне жить, человек? Зачем я нужна? Что мне делать с моей душой?

— Значит, так-то ты относишься к подарку Отца?

Ее ударила дрожь.

— Ты ведь уже не сберегла один. Хочешь снова плюнуть ему в лицо?

— Замолчи!

Гибкая плеть из розовых лепестков хлестнула в то место, с которого я благоразумно сместился секунду назад. Я презрительно фыркнул.

— Вот, пожалуйста. И кто, кроме Rozen Maiden, способен на такое?

— Любая кукла маэстро. Но у меня нет мастера и нет Отца…

— А как же твой черноволосый друг? — я по-прежнему старался, чтобы мой голос шел как будто из разных мест.

Веки Шинку распахнулись, затем сжались плавно и крепко.

— Джун… Зачем я ему? Старая кукла, всего лишь пустой сосуд, никому не нужный… Забытый. Поломанный. Что я могу дать ему, если Отец больше не хочет меня?..

Три… Два… Один…

По-е-ха-ли.

— А с чего ты взяла, что Розен от тебя отказался?

Между сомкнутых век на миг слабо блеснули голубые огоньки.

— Что?..

— То, что ты слышала… Шинку.

Подлетев к ней со спины, я протянул вперед руку и провел пальцами по ее щеке, почти как Суок перед этим. И почти так же хлестнули пустоту золотые волосы.

— Что ты делаешь, Антракс?..

— У тебя нежная кожа, — новое прикосновение, уже с другой стороны.

— Прекрати свои шутки!

— Я не шучу. Ты красивая. Так кто же сказал тебе, что ты больше не нужна Розену?

— Но ему же не нужны ни Роза, ни…

— Поспешность, какая непростительная поспешность для Пятой Куклы! Я думал, ты можешь мыслить логически. Если для Кокуосэки твоя Роза бесполезна, почему она должна быть не нужна и Отцу?

— Бесполезна? Но почему?

— А зачем души дочерей Розена нужны чужой кукле?

— Чужой?!

— Да. Она — моя дочь.

— Но тогда…

И тут ее лицо прояснилось пониманием.

А затем вспыхнуло гневом.

— Холли! — взметнулась ее правая рука. Из ее пальцев выстрелил алый огонек и помчался ко мне, увеличиваясь в размерах.

— Бэрри-Белл!

Выросшая в туманную сферу золотая оса столкнулась с красным факелом. Глаза Пятой стали размером с блюдца. Но вспышку, похоже, она увидела, так как напряженно зашарила этими блюдцами в воздухе.

Само собой, к тому времени я уже вновь находился у нее за спиной.

— Как грубо, маленькая леди, — сымитировал я интонацию Лапласа. Как выяснилось — зря.

— Грубо? Так вот, значит, как… Ты нашел себе новое тело, демон?

Секунды две я раздумывал, не развить ли и впрямь это ее предположение. Потом решил, что не стоит.

— Неправда твоя, Чистый Рубин. К нашему общему красноглазому знакомцу я не имею никакого отношения — насколько вообще кукольник может не иметь отношения к нему. То есть почти никакого.

— Тогда кто ты такой, наконец?

— Всего лишь Антракс, — я летал вокруг нее восьмерками. — Всего лишь пятый ученик Розена.

— Так я и думала. Еще один негодяй, взалкавший славы. Покажись!

— Зачем? — усмехнулся я.

— Тогда убирайся! И прихвати с собой свою подделку, пока я не разнесла ее на части!

— Свое мнение насчет того, кто кого при этом разнесет, я оставлю при себе. Твой медиум уже долгое время находится слишком далеко, тебя не хватит и на пять минут сражения. Но почему ты называешь мою Суок подделкой?

— Не прикидывайся!

— Кем я могу прикидываться, Шинку? Пусть Кокуосэки и принимает участие в Игре, сама она не стремится стать Алисой.

— Тогда зачем? Нет, ты лжешь!

— Разве мой маленький помощник не убеждает тебя, Пятая? Розен сам дал мне его. Сделал бы он это, если б не доверял мне, как ты считаешь?

Она задумалась. Уже хорошо. Надо ковать железо.

— Можешь не отвечать, единственный вариант очевиден. Нет, не сделал бы. И я не собираюсь похищать твою Розу, как это сделал мой глупый предшественник.

— Но… как же Хинаичиго? Это ведь ее дух!

— О Хине не беспокойся, у нас с учителем особые планы относительно нее. Бэрри-Белл поступил в мое распоряжение лишь на время, чтобы ты мне поверила. Отец знает твою… назовем это прямодушием.

— Как? — тихо спросила она. — Как вам это удается, люди? Почему вы легко можете отыскать Отца, поступить к нему в ученики, а мы, его дочери, вынуждены сражаться… убивать друг друга… Где справедливость, Антракс?

— Можешь мне поверить, отыскать его более чем нелегко. Но мне запрещено говорить с тобой на эту тему. У меня другая цель.

— Какая? Зачем ты пришел, наконец?

Крещендо!

— Зачем я пришел?.. — медленно повторил я. — Зачем я пришел…

Воздух тихо зашелестел, когда я, быстро спустившись по дуге, дотронулся языком до ее шеи под затылком и снова скрылся в сумерках. Содрогнувшись, будто обожженная моей слюной, Шинку заметалась на месте, ища меня.

— Что ты делаешь?!

— Я пришел потому, что люблю тебя, Шинку, — тихо произнес я из мрака.

В ее глазах заплескались изумление и непонятный ужас.

— Любишь?..

— Да, — подкравшись сзади, я снова коснулся ее щеки и отпрянул.

— Пре… прекрати!

— Почему? Тебе это не нравится?

— Н-нет!.. Перестань, это неправильно!

— Любить — неправильно?

— Я не… Я не знаю, не надо так делать!

— А как надо?

— Не знаю… Хватит, уйди!

— Не уйду, — ухмыльнулся я, снова оказываясь у нее за спиной.

Я взял ее за плечи. Мои ладони ласково, но крепко сжались, ощущая бьющую маленькое тело дрожь.

— П-перестань…

— С тех самых пор, когда я увидел тебя в небе над Лондоном, я полюбил тебя, Чистый Рубин. Только чтобы быть рядом с тобой, я нашел Розена в Н-поле и поступил в ученики к нему.

— Не надо…

— И вот теперь наконец я стою возле тебя, чувствую запах твоей кожи… — мой язык заплясал на ее шее под волосами.

Яростно рванувшись, она высвободилась и сразу обернулась. Я видел страх на ее лице, паря на три метра левее.

— Не пытайся на меня посмотреть. Увиденное тебе не понравится.

— Перестань… так делать! И покажись, я хочу увидеть твое лицо!

— Зато я этого не хочу, — я опять подкрался к ней сзади и взял за плечи. — Да и что тебе за дело? Ведь я люблю тебя.

Дрожь била ее все сильнее и сильнее.

— Нет… Антракс, не надо…

— Почему? — мои руки скользнули вперед и обняли ее крест-накрест. Я коснулся грудью ее спины, уложив голову к ней на плечо. — Кто помешает нам?

— Хватит… Мне стыдно, прекрати…

— Не прекращу.

Уронив голову вниз, я слегка прикусил зубами мягкую кожу у нее на шее. Она содрогнулась, как от удара.

— Что ты… делаешь?..

— Я люблю тебя.

Разжав зубы, я коснулся губами ушной раковины. На шее не осталось даже и следа. Она неподвижно стояла, глядя прямо перед собой, и дыхание ее было прерывистым, а тело легонько сотрясалось. Я чувствовал его тепло.

— И я хочу помочь тебе, — прошептал я ей в ухо. — Знай, что Отец не отрекался от тебя. Он даже не знал, что тебе возвратили медальон. Потому что его сделал не он.

— Не… Отец? Кто же тогда?

— Тот, кто принес его тебе. Мой старший собрат, третий ученик. Коракс.

— Коракс?.. Но зачем ему…

— Подумай сама, — мои руки разжались. Я встал и снова отошел в темноту.

— Куда ты? Стой! — обернулась она.

— Всегда готов вернуться.

— Н-не надо, перестань! Скажи, зачем Коракс сделал это!

— Зачем мне говорить… — я позволил себе помедлить, любуясь голубым пламенем в ее глазах. То, что надо. Ярость и гнев. Пока — на меня. Пока. — …если ты можешь прочесть сама?

Пачка распечаток упала к ее ногам.

— Что это?

— Всего лишь… лабораторный журнал. А равно и дневник. Его дневник. Не очень-то предусмотрительно с его стороны оставлять такие вещи там, где их может найти кто-то другой, не правда ли?

— Он, что, записал все это?

— До последней буквы. Почитай. Как он воскресил Четвертую, как стакнулся с Суигинто, как изготовил фальшивый медальон, чтобы обмануть тебя и забрать тело… Все это здесь.

— Почему я должна тебе верить?

— А ты и не должна, — пожал плечами я, запоздало сообразив, что она этого не видит. — Но какой у тебя выбор? Или ты предпочитаешь сидеть здесь, впустую растрачивая силы и мучаясь от боли, которую выдумала сама себе?

Пауза. Там, где прежде полыхало лазурное пламя, ныне мерцали кусочки льда, предвещавшие крупные неприятности. Одной конкретной персоне. В настоящий момент этой персоной, опять же, был я. И опять же — в настоящий момент.

— Поклянись…

— В чем, Шинку?

— Поклянись, что Отец не отрекался от меня.

— Клянусь тебе в этом своим именем.

Невероятно удобно клясться тем, чего у тебя на самом деле нет.

— Хорошо, — кивнула она, сверкнув льдинками в глазах. — Я прочту это. Теперь последний вопрос. Кто ты?

Совершенно беззвучно я обогнул ее, отлетел к ждавшей меня невдалеке Суок и застыл в неподвижности.

— Антракс?

Я молчал.

— Эй!

Тишина. Покрутив в недоумении головой, она некоторое время постояла, задумчиво переминая листы в руках, затем перевела на них взгляд, медленно пожала плечами и аккуратно села на камни.

Когда мы удалились на достаточное расстояние, чтобы она не могла нас услышать, я решился нарушить молчание:

— Все это на самом деле было неправдой, Суок. Не ревнуй.

— Я знаю, Отец, — ласково улыбнулась она. — Я видела, как ты на нее смотрел. На меня ты смотришь совсем не так. Все прошло удачно? Мы закончили?

— Да, дело прошло удачно, дочь. Но все еще только начинается.

— И мы сделаем это вместе?

— Ну конечно, вместе.

Взяв ее за руку, я оттолкнулся и пустился в полет. Познавай мир, Пятая. Жди гостей, вороний корм. Наша команда снова выигрывает очко.

Я определенно жгу.

Коракс

Тень явилась снова даже быстрее, чем я ожидал, и явно не в радужном настроении. По всей видимости, договариваться «по-хорошему» она больше не собиралась, иначе не бросилась бы на меня, царапая длинными кошачьими когтями и шипя от ненависти. Соусейсеки бросилась к ней, несколькими неуловимыми глазом движениями рассекая мутную плоть длинными, пузырящимися движениями…и вдруг совершенно безумная смесь радости, ехидства, озлобления и восторга охватила меня, и судя по всему, Тень ощутила то же самое.

Грохот и звон сотен бьющихся стекол донеслись откуда-то, еще раз ударив меня по ушам, и в небо поднялись фонтаны разноцветного пламени, расходящиеся, словно струи краски в прозрачной воде.

— Какого черта?! — Тень явно не ожидала подобного.

— Павлиний Хвост! — собранные в Гнездах книги ясно говорили об этом явлении, хоть и не сообщали о сопутствующих ощущениях, которые иначе, как безумие, оценить было сложно.

— Кто-то ломает Сердце! — Кассий сориентировался в местных реалиях быстрее других.

Соусейсеки скривилась — видимо, кольцо передавало какую-то часть ощущений и ей.

— Этот мир рухнет, если мы их не остановим, — выкрикнула она, глядя на буйство цветов, отбрасывающее зловеще веселые радужные отсветы на здания.

Я бросился к Тени, окончательно потерявшей разум и монотонно раскачивающейся, не выдерживающей совершенно новых для нее ощущений. Звонкая оплеуха не оказала должного эффекта, и пришлось ударить ее плетениями, чтобы хоть немного привлечь к себе внимание.

— Раскрой клетку, БЫСТРЕЕ, пока еще не поздно!!!

Затуманившиеся глаза, так и не успевшие исчезнуть с меняющегося беспорядочно тела, на мгновение прояснились, и золотые прутья лопнули, выпуская кипящий яростью ком перьев, который мгновенно распустился в два драконоголовых крыла, распоровших воздух глубоким ревом. Она явно видела случившееся и сумела совладать с собственной злостью на так легко победившую ее Тень. Не говоря ни слова, Суигинто взлетела в кипящее небо и метнулась в ту сторону, откуда все еще слышался звон стекла и жалобное треньканье рвущихся струн.

Напор эмоций становился слабее — или я к нему привык? Тень тоже пришла в себя и ошалело крутила головой, принимая постоянную форму.

— Хватит валяться, нас уничтожают! — заорал я ей в кошачье ухо, и она отдернулась, словно от удара, — Ты здесь самая быстрая, так помоги же, а не сиди тут, ожидая развязки!

— Я… я… неужели…

— Послушай, — с ней приходилось говорить, как с ребенком, — если ты не задержишь тех, кто ломает наше Сердце, мы пропали. Спаси нас, и продолжим выяснять отношения позже!

Кажется, до нее дошло, что скоро делить может быть нечего, а умирать она не хотела даже больше, чем я.

— А ты?

— Я не успею вовремя, если их не задержать. Поторопись!

Глухо булькнув, Тень разлилась тяжелой лужей Моря, от которой я едва успел отскочить с веселым хохотом. Получилось, мать его, получилось! Соу и Кассий непонимающе смотрели на меня, видимо, полагая эту истерику влиянием Павлиньего Хвоста.

— А теперь к Дереву, — закричал я, — и будем молиться, чтобы напавшие оказались достаточно сильны!

На бегу я излагал Соу свой неожиданный, простой и подлый план. Тень охраняла Дерево, чтобы не дать мне закончить Опус Магнус и приобрести власть над сном, но неизвестные вторглись в Сердце, спрятанное в его корнях. Под предлогом защиты нашего с ней мирка я мог добраться почти до самого Дерева и с помощью Соу добыть его сок — а потом ни нападение, ни выходки Тени не смогут ни на что повлиять. Главное — заставить ее там задержаться, но я рассчитывал на то, что напавшие, а быть может, и изрядно обиженная на нее Суигинто дадут нам достаточно времени.

Дерево оказалось скрыто в тяжелой и довольно уродливой башне, окованной железными ободами, тупым пеньком зуба торчавшей над полем стекол, треть из которых провалились внутрь и сверкали острыми зубами осколков, торчащих из рам. Изнутри тянулся густой дым, изредка вылетали фонтанчики цвета, поднимавшиеся в небо. Вдруг болезненный удар сотряс землю и нервы, и рой лепестков вырвался на противоположной стороне поля, выбивая еще десяток окон, а следом пророс и опал огромный зеленый стебель, нашпигованный перьями. Я улыбнулся, хоть на душе и было странно пусто — ведь к нам в гости пожаловала чайная компания.

Скрытое в башне Дерево оказалось примерно таким, каким я и ожидал его увидеть. Приземистое и узловатое, оплетенное разноцветными вьюнками — паразитами, с бледной, едва салатовой листвой, увядающей без света, но с мягкой, ярко- зеленой, еще живой верхушкой, на которой распустился лазурный цветок ириса. С ветвей свисали цепи — толстые и совсем тоненькие, тянущиеся к висящим на стенах колоколам и колокольчикам.

— Я такого еще не видела, — призналась Соу, — были деревья маленькие и огромные, полные сил и засыхающие, цветущие и голые, с облетевшей листвой, даже одна ель…но чтобы сон вот так окружил и сковал Дерево…не видела.

— Надо завершить начатое, и тогда можно будет разрушить эту башню и разбить на ее месте сад.

— Ты прав, мастер. Надо поспешить, пока столкнувшиеся окончательно не уничтожили то, что Кассий назвал Сердцем.

— Тогда… открой для меня его жилу, Соу. Первоматерия при мне, — и я высоко поднял кровоточащий кусок Тени, вырванный из нее во время «поединка».

— Удачи, мастер. — и блестящий металл вонзился в Дерево, вырезая аккуратный круг.

Горький сок потек в мои ладони, горячий, остро пахнущий, проевший кожу и наткнувшийся на серебряную внутренность рукавиц. Услужливо всплывшая из глубин памяти колба заключила в себе коррозийную жидкость и плоть Моря, которая зашипела, растворяясь, тая и оседая на дно прозрачной желеобразной массой.

Началось!

Антракс

Я лежал в медвежьих шкурах и от нечего делать занимался ерундой: пытался увидеть сон во сне. Мы решили не возвращаться в Пад во плоти: если бы Черное Облако вздумало снова выкинуть какую-нибудь гадость, я, не имея власти над его плотью, оказался бы совершенно беспомощен — тем более что после нашего вояжа к черту на кулички пользы от меня в бою было примерно как от слабого здоровья глиста в экспедиции к центру Земли. Заставлять же Суок снова драться с адскими отродьями в одиночку не позволяла совесть. Так что, когда она оповестила, что приближаются «знакомые места», я решительно устроился на первой попавшейся двери, чье положение было более-менее горизонтальным, и уснул, от души надеясь, что ее владелец за это время не надумает прогуляться автостопом по Галактике. Зная меня, можно было утверждать, что проснусь я в этом случае не раньше, чем окажусь на полпути ко дну Моря Бессознательного.

Однако адская усталость последних — пяти дней, если Суок не ошиблась? — просочилась даже в мой сон, и первое, что я сделал, проникнув в свое убежище — звучно гукнулся на кучу шкур и скрутил себе из них нечто среднее между гнездом и смирительной рубашкой для великана. Каждая косточка настоятельно требовала уделить ей внимание в первую очередь. Так что я решил употребить несколько часов вынужденного досуга на то, чтобы поудобнее устроиться и заснуть еще раз — уже в мире снов. Идея, несомненно, была до неприличия омственной, зато интересной. Что мне удастся слепить из этого сна?

Впрочем, материала для лепки пока что не предвиделось. Я, собственно, и не удивлялся. Спать в собственном сне — верх абсурда.

Суок не спешила ко мне присоединяться: видно, осталась охранять мою бренную тушку от посягательств неведомых злыдней. Хотя какие злыдни могут встретиться в Н-поле? Велика ли вероятность столкновения двух протонов в открытом космосе?

Посчитать овец, что ли… Результат оного действия был предсказуем, как и все эпик фейлы. Эти твари придумывались. Минут через десять я понял, что созданные мной овцы грозят заполнить всю кузницу — без малейших признаков КПД. С бранью распылив истошно блеющее стадо, я завернулся в шкуры и решил просто полежать.

Спать. Хочу спать. И не могу заснуть. Ненавижу, когда так бывает. Когда-то, невероятно давно, еще на заре моего сольного выступления под небом родной Вселенной, мне довелось работать коридорным в гостинице — всего месяц, но этого мне хватило с лихвой на всю оставшуюся жизнь. Никогда не забуду, как валился на постель, приходя домой, и через несколько секунд уже порывался вскочить, бежать, пошевеливаться, потому что надо что-то менять, что-то нести, кого-то вызывать к телефону… Натянутые струнами за день нервы превращались в ниточки, на концах которых, как марионетка, болтался я. Свихнувшееся тело приходилось волочь почти за шиворот в ванную и долго размачивать в горячей воде. Что оставляло на сон ОЧЕНЬ мало времени.

Хр-ра-а-а… Сгори, прежняя жизнь.

Господи, какой же дурью я занимаюсь… Человек спит и видит сон, в котором собирается заснуть и увидеть сон. Если бы у меня были силы поднять руку, опустошительный фейспалм во все щи был бы мне обеспечен. Спа-а-ать…

Да что они там, с елок попадали, что ли?!

Они? Какие еще «они»? Здесь ведь не было никого, кроме меня и Суок…

Суок?

— Все-таки решила присоединиться?

— Лежи, Отец, лежи, — она склонилась надо мной, проводя рукой по лицу. — Тебе вредно шевелиться. Отдыхай.

— Чем и занимаюсь, — устрашающе зевнул я. — Кстати, ты случайно не можешь помочь мне заснуть?

— Я?.. Тебе?.. — она почему-то испугалась. — Нет, Отец, не проси! Это может быть больно!

— Почему?

— Я… я не готова тебе помогать. У меня мало опыта. И…

— И?.. — подбодрил я, видя, что она замялась.

— Нет, ничего. Просто ничего не получится. Неважно.

Пристально взглянув на нее, я сел и положил ей руки на плечи.

— С каких это пор ты стала лгать мне, дочь?

Она жалобно посмотрела на меня и потупилась.

— Я жду, — надавил я.

— Я не умею… делать это легко, — выдавила она и вдруг со всхлипом вырвалась у меня из рук и отвернулась, пряча лицо в ладонях.

Я развернул ее к себе и отвел руки от лица.

— Что случилось, Суок?

— Я солгала тебе, Отец… — по гладкой коже текли алмазные капли. — Это не может быть — это БУДЕТ больно. Я просто не могу, не умею иначе. Это принесет тебе невероятную муку. Я могу навевать только злые, страшные сны… Я плохая и гадкая, ты хотел совсем не такую дочь, я знаю!

Я погладил ее по волосам…

— Не надо, Отец, я тебя недостойна!

…и сильно щелкнул по лбу.

— Ой… — заморгав от неожиданности, она коснулась ушиба пальцами.

— Я буду делать так каждый раз, как ты будешь говорить глупости о себе, — строго сказал я. — Ты ведь уже видела, до чего доводят такие мысли. Прекрати себя бичевать. Я знал, что делаю, когда создавал тебя, и ты получилась именно такой, какой я хотел тебя видеть. Никакой беды в том, что тут ты не можешь мне помочь, нет.

— Но я так хочу помогать тебе во всем… Я научусь, Отец, обязательно научусь!

— Вот и славно. А пока я попробую заснуть своими силами…

— Но ты ведь уже спишь!

— А я хочу заснуть еще и тут, — весело подмигнул я.

— Зачем?

— Так просто. Интересно же.

— Понятно… Но ведь ты давно спишь уже и здесь. Даже дважды или трижды. Просто тебе снится один и тот же сон. Попробуй просто полежать и пару раз проснуться. Тогда ты хорошо выспишься.

Ничего себе апельсины!

— Один и тот же сон? Откуда ты знаешь?

— Просто вижу. Мне пришлось догонять тебя, пока ты не ушел слишком глубоко, где тебя мог поймать этот злой мир. Кроме того, для тебя это вредно.

— Почему?

— Ну…

Опять недомолвки. Скверная тенденция. Надо с этим кончать. Давить в зародыше, так сказать.

— Рассказывай, — велел я, беря ее за подбородок. — И никогда больше не лги мне. Запомни это. Не лги.

— Когда я добиралась сюда… — прошептала она с усилием, дрожа влагой в глазах. — Когда я сюда… Я решила… я посмела… Я смотрела на твое дерево, Отец!

Как летний ливень, слез поток… Ну что ты будешь делать, а.

— Что, неужели такое страшное дерево? — фыркнул я.

— Бедное, — Суок прижалась лицом к моему рукаву. — Все черное и блестящее, будто каменное… Твердое и блестящее. На нем не зреют плоды. Что с тобой, Отец? Откуда это?

— Не знаю, — искренне пожал плечами я. — Это плохо?

— Это… страшно, — она шмыгнула носом. — Страшно и неправильно. Так не должно быть. И я не могу, не могу тебе помочь! Я плохая дочь, я бесполезная, прости меня!

Щелк!

— Уй! Больно…

— Я предупреждал. Хватит. Давай, разбуди меня «пару раз» и тоже отдохни. Оба мы устали.

— Хорошо, Отец.

Приятно все-таки иногда видеть осознанные сны без сновидений. Хе-хе.

Поняв, что отдохнул ровно столько, сколько нужно, я выскользнул из внутреннего сна и переместился во внешний. Суок, лежавшая справа от меня, тихо чмокнула губами во сне и придвинулась ко мне поближе. Я осторожно отстранился и выбрался из меховой берлоги. Пускай отдыхает.

Усевшись за стол, я посмотрел на Белую Карту — оранжевый прямоугольник, полыхавший в горне, заливал комнату тяжелым светом. На черный посох, покрытый прозрачной глянцевой пленкой — аметист в его навершии казался топазом. На свой истертый молот, поблескивавший рукоятью, отполированной моей ладонью.

К чему все это?

Что за дурь? Внутренний голос или как тебя там? Ты опять выходишь на связь, мудило?

Тишина. Странная и непонятная, будто чужая мысль, прошелестев на периферии сознания, затихла в его глухих закоулках. Ни продолжения, ни развития темы, ни даже открытки на прощание. И спросить не у кого.

А если так, значит, и забивать себе этим голову незачем.

Молот снова притянул мой взгляд. Самый обычный старый кузнечный молот, увиденный мной то ли в музее, то ли на какой-то выставке — стальная крица на короткой деревянной рукоятке, обмотанной полоской кожи. Рядом с ним лежал тяжелый, тупой бронзовый меч — в плотном мире я такой, небось, и не поднял бы. Оба могли, при наличии известных навыков, раскалывать головы. Но молот мог больше, чем меч — и потому был выше. Я вспомнил звонкие удары по непонятной материи Карты. Он ни разу не подвел меня тогда. Единственное из творений моего спящего сознания, к которому я почему-то привязался.

Не считая дочери, конечно.

Суок…

Я перевел взгляд на нее. Оборки темного платья обрамляли лицо серым облачком. Суок… Кокуосэки… Я ведь создал тебя, я, а не Энджу. Ты моя дочь, я твой Отец. И пусть мое сердце навеки принадлежит другой, ради нее я отдал душу и отдал бы вновь — как могу я предать тебя, швырнуть на алтарь своей любви? Как может Отец предавать свое дитя?

И как, как мог обречь своих дочерей на такое Розен? На вечную войну, сражения, убийство? Господи, да любил ли он их когда-нибудь вообще? И если любил, то как? Есть ли у него сердце? Не знаю.

Мне вдруг захотелось отыскать его — прежде Коракса и Четвертой, — и хорошенько врезать ему по физиономии.

Кукольник… Я ведь тоже кукольник — теперь. Пусть не я сделал ее тело, душа Суок соскользнула в ее грудь с моих пальцев. И мне непонятна любовь, право на которую нужно доказывать. Даже если самому мне не остается ничего другого. В последнее время у меня на многое открылись глаза — на Игру Алисы, на ее пышные декорации и грязное закулисье. И Розен в этих глазах давно перестал быть просто абстрактным любящим и несчастным волшебником. Дети не должны умирать. Тот, кто этого не понимает, недостоин называться Отцом.

Я принял решение так быстро, как только мог, и сразу запретил себе о нем думать — чтобы не начать испытывать сомнений.

Что ж… если Розен считает, что его любовь надо еще заслужить, идя по трупам сестер — пусть так. Но я — не Розен. Прости, Суигинто, ты получишь от меня только один дар. Твоей младшей сестре придется уступить тебе дорогу. Мы ей поможем.

Да. Именно так. Мы.

И, для начала…

Я взял с верстака меч и тихонько начал соскребать с него краем молота бронзовые опилки. Соскребалось трудновато. Надо было придумывать не бериллиевую, а простую бронзу. Поразмыслив, я изменил структуру металла — это было все, что я мог себе позволить. Я царапал бронзу сталью, напрягая руки, хотя мог бы просто рассыпать меч по желанию. Но это было бы совсем не то, что нужно. Только трудом достигается успех.

Спустя пару часов на столе уже лежала небольшая кучка металлической пыли. Прекрасно. Я встал, подошел к лежбищу и тихонько, чтобы не разбудить Суок, порылся среди шкур. Ага, вот он. Мой плотный волос, который я, видимо, оставил здесь во время прошлого визита. Он почти ничем не отличался от прочих волосков, усеивавших шкуры, но ошибки быть не могло — медведи такой расцветки не водятся, наверно, даже в Чернобыле.

Вернувшись к столу, я порядочно отросшими за это время ногтями разрезал волос надвое. Разделив опилки на две неравные горки, я положил рядом с каждой по половинке. Повинуясь моей воле, на столе появились маленькая жаровня, сосуд из нержавеющей стали и две небольшие формы. Я осторожно раздул пламя и поставил на него сосуд.

Кончики моих пальцев окунулись в бронзовую пыль меньшей кучки и вынырнули, облепленные зеленовато-серым порошком. Я провел ими по волоску. Часть опилок прилипла к нему, как намагниченная. Отлично. Остальные я аккуратно ссыпал в сосуд.

Вскоре поверхность волоска скрылась под слоем бронзы. Я аккуратно покатал его по столешнице, делая слой равномерным. Остатки металлического порошка посыпались в сосуд, где на дне уже тяжело горела алая лужица.

Прищелкнув пальцами, я сотворил себе два тоненьких пинцета. Пальцам застарелого курильщика трудно было направить ювелирный инструмент куда следует, но в конце концов мне удалось поймать края волоска, свести их вместе и аккуратно обмотать один вокруг другого.

Волосок лег на дно меньшей формочки. Взяв сосуд за длинную ручку, я снял его с жаровни и наклонил над матрицей. Тонкая струйка расплава полилась по узкому носику в форму, скрыв волосок. Я не боялся, что он сгорит — я запретил ему гореть.

Теперь самое главное… Я наклонился над формой — острый жар от расплава ударил мне в глаза, — и тихо заговорил. Мои слова не несли в отдельности никакого смысла, разделенные, они показались бы абракадаброй — я шептал то, что каждая мать нашептывает на ухо своему испуганному ребенку в грозовую ночь, когда сверкает молния и гром стучит кулаком по стеклам. Соединенные вместе, слова превращались в нечто, слитое общим умиротворяющим смыслом. В колыбельную. Покой и мир. Тишина и радость. Я с тобой, отныне и навеки.

Усни, чтобы проснуться в белых лучах теплой зари, навстречу новому дню.

Радужная вспышка. Волна тепла от формы. Игра света на полированной поверхности.

Когда Суок проснулась, то первым делом кинулась ко мне.

— Отец, ты уже встал? Тебе нужен отдых, поспи еще немного!

— Все в порядке, дочь. Примерь-ка вот это.

Я протянул ей кольцо. Мое уже сидело у меня на руке.

— Как красиво… — восхищенно взяла его в руки она. — Что это, Отец?

— Просто украшение. Его носят на пальце.

Оно подошло ей на правую руку, на безымянный. Село, как влитое. Не зря я так долго сжимал эти пальцы.

Серо-стальная фигурка похожей на ворона птицы замерцала в лучах Белой Карты, поворачиваемая ее рукой.

— Ты такой добрый… Спасибо, Отец! Ой, да у тебя такое же…

Цоп! Ее ручонки обхватили мою ладонь.

— Ой, нет, не такое же… Такое простое и неприметное, без камушков, без птички… Нет, птичка есть, только печальная какая-то. Почему, Отец?

— Много ли мне надо.

— Много, очень много! У тебя все должно быть в сто раз красивее и лучше!

— Лучшее отдают лучшим, дочь. А ты куда лучше меня.

— Нет, не лучше! — надулась она. — Давай поменяемся, это нечестно!

Я невольно прыснул.

— Твое кольцо мне на палец никак не налезет, а мое тебе придется носить в ухе… или в носу. Ничего не поделаешь, переделывать нельзя.

— Вечно ты себе все самое худшее оставляешь, — обиженно буркнула она. — Ты ведь так и не отдохнул толком, Отец! Тебе станет плохо, сейчас же иди спать!

— Спать некогда, Суок. Нам нужно кое-кого навестить.

— Навестить?

— Да. Мы идем в гости.

История, рассказанная первой дочерью Розена

Нельзя сказать, что не хотелось посмотреть на сон этого медиума. Хоть сны и были вотчиной садовниц, на которую я никогда не обращала особого внимания, но этому человеку, доставшему из-за грани проигравшую мне сестру, сумевшему победить меня, хоть и обманом только для того, чтобы потом предложить союз, спасшему Мегу — просто так, из-за пары обещаний, рискуя всем, что у него было…какого черта? Это было настолько глупо и бессмысленно, что не могло не заинтересовать. Почему? Зачем ему это? Я видела, что он не стремится стать моим медиумом, не спешит брать «уроки», которые явно были только предлогом.

Мегу? Быть может, он — один из тех сумасшедших, которые способны влюбиться, тьфу, в незнакомую умирающую девочку и из-за этого рискнуть собой? Но он говорил об обещании найти Отца для проигравшей Соусейсеки… Найти Отца!!! Невероятная, невозможная идея, которая все же звучала на удивление убедительно — или он просто умел так проникновенно врать?

А Четвертая, фанатично преданная правилам Игры, умершая ради того, чтобы у Отца появилась Алиса, кем она стала теперь? Вернувшись после проигрыша странным призраком, с новой, совсем другой Розой и сумевшая заполучить тело и Лемпику, всколыхнувшая мутное болото спокойствия, затянувшее нас после битвы с обманщицей Барасуишио, к чему она стремится теперь? «Попрощаться с Отцом…» Не верю! Не верю! Они с медиумом что-то задумали, какой-то трюк, который вернет ее в Игру или вообще сделает Алисой! Но тогда почему он приглашал меня к ним присоединиться? Ловушка? Не понимаю…

Этот человек… быть может, стоило бы убить его, чтобы одним ударом развязать этот все туже стягивающийся узел загадок? А вдруг именно он положит конец этому затянувшемуся представлению? Натравить его на других, пользуясь его расположением, заручиться его помощью, чтобы раз и навсегда покончить с Пятой! Он и так, сам об этом не подозревая, нанес ее самолюбию ужасный удар, подсовывая фальшивку вместо того драгоценного — ха-ха-ха, драгоценного медальона. Или он знал? Все равно, чудесно, замечательно! Хотелось бы видеть ее лицо, когда он рассыплется — или растечется дурно пахнущей слизью по ее отвратительно алому платью! Насладиться ее страданием, отчаянием, болью! Быть может, намекнуть ей? Но тогда она может догадаться…нет, нет, я, Первая, умею ждать!

Эти и другие мысли и сомнения мучили меня теперь, когда пропала возможность спросить их напрямую. Я заглядывала в мастерскую, где под странной машиной лежало тело, накрытое кровавой простыней, под которой отвратительно копошилась его магия, удерживающая смерть. Такие силы… откуда, где он им научился? И эти намеки о том, что любой медиум способен на подобное — и даже Мегу? Мегу…

Её выздоровление объяснили чудом — что еще могли придумать глупые людишки? Особенно после того, как этот рассеянный дурак прошел к ней в палату, нацепив лицо покойника и распугав остальных. Теперь ходили слухи, что умерший вернулся из могилы, чтобы спасти свою пациентку — а другие говорили, что он хотел забрать ее с собой, но добрые духи спасли бедную девочку. Глупые люди, вечно выдумывающие самый невероятный бред, предпочитающие обманывать себя вместо того, чтобы признаться в своем невежестве! Отвратительно!

Впрочем, какая разница? Гораздо больше меня беспокоило другое, то, о чем мы не думали раньше.

Вернувшись в мир живых, Мегу оказалась совсем к нему не готова. Лежавшая всю жизнь в своей палате, словно птица, от рождения запертая в уютной клетке, она теперь оказалась на воле и совсем не знала, куда лететь. Я сидела на подоконнике, слушая их перепалки с отцом, и думала, что впервые в жизни могла ошибиться. Быть может, ей действительно проще было бы умереть… но если бы я думала так же, то никогда не стала бы сильнейшей дочерью Розена. Да, ей тяжело привыкнуть…а мне тяжело подсказать ей, что делать…

Черт, да о чем я думаю!

Теперь любому человеку, даже набитому дураку, ясно, почему я не отказала неожиданно нашедшей меня среди ночи Четвертой, как это сделали остальные. Тем более что ей удалось порадовать меня хорошими новостями — Шинку пропала, и Суисейсеки с этим маленьким паршивцем сбились с ног, разыскивая ее. Едва удерживаясь от смеха, я выслушала эту историю от взволнованной Соусейсеки, а потом поставила перед ней условие. За свою помощь я требовала немало — мы с Мегу присоединялись к поискам Розена и в случае успеха она уступала мне право стать Алисой. Видели бы вы мои глаза, когда я услышала ответ! Она и глазом не моргнула, соглашаясь на такое! Неужели она ни в грош не ставит свое слово… или… или действительно сдалась? Что же за чертовщина творится в этом безумном мире?

Мы заглянули даже к Канарии, но лишь потеряли время — стоило ли искать ее ради одного невнятного совета? Конечно же, она не пошла с нами, хоть и не потому, что боялась — как бы она не пыталась показать это. Маленькая паршивица умела скрывать свои секреты, но мы были давно знакомы, угуу…

Его сон действительно отличался от сна Мегу, хотя оба они были на грани гибели. Четвертая рассказала мне о Тени, обратной стороне его волшебства, и я решила, что Мегу такое не по зубам. Хотя кто знает, какой может оказаться ее тень… ладно, позже, позже.

Скучать здесь не приходилось. Повсюду бродили самые разнообразные существа, порождения Моря, как пояснила Соусейсеки, и все они тянулись в одну сторону. Взлетев, я увидела целые толпы этой дряни, сливающейся в разноцветное озеро тел, голов, хребтов, крыльев, щупалец… Где-то там шел бой, и не стоило гадать, кто и с кем схлестнулся в этой неравной драке.

Мои перья устроили настоящую бойню внизу, а когда я увидела его, стоящего в залитой кровью одежде посреди гор трупов, методично истребляющего приближающихся, во мне даже проснулся дух соперничества. Человек действительно оказался хорошим бойцом, но мог ли он равняться с Первой дочерью Розена? Мои драконы пропахали камень площади, вырубая огромные просеки в рядах нападающих, сея хаос и смерть…давно я так не веселилась! Во снах смертных действительно было, чем развлечься, и с радостным смехом я пронеслась над головой медиума Соусейсеки, вихрем обрушиваясь на нападавших.

— Выглядишь не очень! — закричала я, оценив, как месяцы во сне изменили его.

— Почему ты здесь? — послышался ответ, теряясь в звоне лопнувшего стеклянного гиганта.

Он ничего не знал! Не знал, что его кукла спаслась, что ему помогут, не знал и все же дошел сюда! Быть может, он действительно сможет найти Отца — упорством он, оказывается, мог равняться со мной!

Кружась над ним, я рассказала что знала — коротко, потому что существа с новыми силами набросились на нас.

Этот бой оказался суровей, чем я могла предполагать. Какая-то летающая дрянь с кошачьими головами вынудила меня спуститься поближе к медиуму, под прикрытие хлеставших во все стороны черных нитей. Мне не хотелось тратить силы Мегу, а для тех, кто успевал дойти к нам, хватало и меча. Я могла бы истреблять этих существ сколько угодно, но человек уставал.

— Улетай, Первая, и выведи отсюда Соу и Касса!

Он готов был сдаться. И хотел спасти нас всех, вместо того, чтобы забрать с собой, даже эту уродливую птицу с человеческим лицом, которая испуганно жалась к его спине. Безумец.

Когда он услышал совет Канарии и вонзил себе в горло собственное оружие, я решила, что он окончательно помешался. Но вместо того, чтобы умереть, он умудрился поймать меня и зажать уши — мои уши! — своими грязными руками! Я пнула его крылом, но он словно и не заметил этого, а потом…потом был крик. Нет, Крик. Чертов человек устроил настоящий концерт, и его руки не могли защитить от того, что заставляло вибрировать все тело. Впрочем, те, к кому он поворачивался, чувствовали себя еще хуже. Если бы мне не пришлось стоять в эпицентре происходящего, то я даже похлопала бы такому выступлению, но здесь было не до того, чтобы любоваться происходящим — мои руки непроизвольно сжимали его ладони на ушах, пытаясь хоть как-то защититься от этого вопля. Краем глаза можно было заметить вылетающие из его рта осколки зубов — видимо, ему пришлось еще хуже, чем мне. Но человек выстоял, и упал на землю только тогда, когда последний нападавший застыл изуродованной кучей мяса и костей среди тел своих собратьев.

— Ты еще жив, медиум? В следующий раз предупреждай, что ли! — я даже не злилась на этого скрутившегося в клубочек и плюющегося кровью человека, который только что сделал нечто на самом деле примечательное. Неужели они не так уж и безнадежны, эти люди?

Трупы тем временем истаяли, растеклись мутными лужами и из них поднялось нечто новое. Я ожидала увидеть достойного противника, но из густого кокона вод появилась всего-навсего бормочущая старуха, с клюкой и лицом, больше похожим на засохшее яблоко. Какого черта?

Рой перьев пронзил ее, но бабка даже не обратила на них внимания, приговаривая какую-то ерунду. Какое нахальство! Стряхнув с клинка темные капли, я метнулась к ней… и с размаху врезалась в толстые прутья клетки. Клетки! Она осмелилась посадить меня, Первую дочь Розена, в клетку! Ярость моя бушевала черным ураганом, но прутья даже не дрогнули под ударами крыльев, а крик застрял между ними дрожащим шмелем, не в силах выбраться наружу.

Беспомощная и сходящая от этого с ума, я могла только смотреть, как эта «Тень» ломает волю слабого, но все еще сопротивляющегося человека, как пытается отобрать у него последние силы… используя его изьяны и слабости, как наконец появляется Соусейсеки и бой принимает новый оборот…

Фейерверк цветов в небе и неожиданная слабость Тени застали меня врасплох, как и всех остальных, но эхо эмоций, вырвавшихся наружу, задело даже меня. Кто-то ломал сон и ломал успешно — а то, что человек подумал при этом обо мне… да что с ним не так, в конце концов? Какого черта? Да и более того, он даже не попробовал пришибить эту дрянь, Тень, а пытался с ней говорить! Честно сказать, меня начинало тошнить от его желания никого не обидеть! Но… это могло быть и желание использовать всех нас, врагов и друзей, использовать ради своей цели и сделать это так, чтобы мы сами охотно плясали под его дудку! Отец Розен, я, кажется, начинаю его уважать!

И только поэтому я сдержалась и не размазала эту мерзавку Тень по изломанному камню мостовой, а взмыла в воздух, спеша к новым врагам. Клянусь Розой-Мистикой, они попали под ОЧЕНЬ горячую руку!

Я впорхнула в разбитое окно, из которого сочились цвета, как раз когда медиум Шинку, этот назойливый очкарик, задорно ломал какую-то невероятно сложную машину, а Пятая и Третья смотрели на рои искр и клубы дыма, поднимавшиеся из ее глубин. Неужели… неужели они просто хотели привлечь внимание? Идиоты! А Суисейсеки, садовница, неужели не видела, что они делают? Хотя… кто знает, быть может, она и привыкла видеть деревья в привычном их облике, а не вот такими…

Да какая разница! Здесь же Шинку, ненавистная гордячка Шинку, не готовая встретить меня тут, не ожидающая сопротивления! Поняла наконец, как ее обвели вокруг пальца и пришла мстить, сбросив лицемерную маску показной добродетели! Рой перьев швырнул ее в переплетение струн и шестеренок, но второй уже вонзился в заботливо подставленный листик — садовница вступилась за подругу. Я отлетела от вырывающихся из пола стеблей, уворачиваясь от осколков рушащегося вниз стекла, но рой лепестков не дал контратаковать. Живучая, зараза! Вдвоем, не жалея сил медиума, они могли составить мне какую-никакую конкуренцию!

— Я знала, что это твоих рук дело! — выкрикнула Шинку, бросаясь ко мне и выбрасывая из рук волну отвратительных алых лепестков.

— Ошибаешься, — засмеялась я, — уже всякий знает, чем тебя можно купить! Покажите леди дешевую побрякушку — и она поверит любой лжи, чтобы ее заполучить!

— Заткнись! — она попыталась ударить меня, но я увернулась, уводя ее подальше от машин и корней.

— Правда глаза колет, младшенькая? — я вырвалась наружу, а она неслась за мной, светясь от гнева.

Внизу, пересыпая невнятные крики бесконечными «же», выпустила по мне побеги-стрелы садовница, но их бросок прошел мимо, потому что на нее обрушилась мутным потоком Тень. Как забавно! Только что враги, теперь союзники — а она ведь не слабый противник, особенно для такой соплячки, как Суисейсеки! Впрочем, та держалась достойно — ее растения впитывали воды Тени, не причиняя ей особого вреда, но и сбивая с толку. Шинку снова осыпала меня розами, оцарапав щеку — видимо, она действительно была в ярости. Забавно, но кажется, мы поменялись местами, ведь теперь она бросалась в бой, ослепленная яростью, а мне оставалось лишь играть с ней. Играть с ней! Неужели… неужели раньше она могла так же воспринимать меня?! Да как она…

Мы рухнули вниз, словно упавшая звезда, пробивая комком сцепившихся сил какие-то здания, стены, перекрытия, проваливаясь вниз, как сквозь слоеный пирог. От удара искры запрыгали в глазах, и я выпустила Шинку из хватки крыльев, да и она отпустила меня.

В круглый зал, остановивший наше падение, бурными ручьями хлестала вода, но вместо того, чтобы унести нас в неведомые глубины, потоки метались рядом, не приближаясь, и лишь редкие клочки пены пролетали в очерченный невидимыми стенами круг, где столкнулись синее и красное пламя. Здесь, между стен поднимающейся воды, и продолжилась очередная битва нашей многовековой войны. Перья против лепестков, меч против трости, Первая против Пятой. Шинку не уступала мне — быть может, потому, что не жалела сил своего медиума? Ее атаки изредка достигали цели, но и я не оставалась в долгу — хоть и пришлось прибегнуть к силам нашего с Мегу контракта. Удивительно, но возможности нанести решающий удар не было — ярость сделала Шинку опасным противником и не знаю, чем бы окончился этот поединок, но нам снова помешали! Сверху рухнули тысячи лоз, заплетающих все и лишающих возможности двинуться, а за ними давящей громадой упала окончательно лишившаяся облика Тень.

Три стрелы, три сестры, мы вырвались на поверхность, уходя из ее губительных обьятий, а следом из раскрывающихся в земле провалов хлестали мутные, тяжелые воды Моря. Тогда я подумала, что этот сон обречен, но времени на сожаления не было.

— Сдавайся же, Суигинто, тебе не победить нас! — воскликнула Суисейсеки, направляя на меня свою лейку. Подлая слабачка, всегда искавшая случая ударить в спину!

— Все кончено, Первая, — Шинку, кажется, снова обрела спокойствие, но настроена была явно решительно, — Мне надоели твои выходки, а то, как ты использовала этого человека, было последней каплей для моего терпения. Мы покончим с этим здесь и сей…

— ХВАТИТ!

Голос раскатился над землей, словно гром, и порыв ветра ощутимо ударил всех нас. Краем глаза я видела, как упал и покатился в сторону расщелины маленький Джун, роняя смешные очки, и в то же мгновение Шинку с Суисейсеки наперегонки ринулись к нему на помощь, забыв о своих угрозах, а я… я повернулась туда, откуда шел голос.

Призрачная багровая фигура поднималась над рушашейся башней, и если бы не парившая рядом Четвертая, я не узнала бы в ней создателя этого сна. Он протянул к Джуну и поддерживавшим его куклам огромную руку, словно собираясь раздавить их, как надоедливых насекомых, но вместо этого пальцы проломили перекрытия и достали наружу крошечную на их фоне воронку — вход, через который незваные гости попали сюда.

— ПРОЧЬ, — раскатилось над изувеченным городом, и даже вода отступила от этого слова. Воронка втянула пришельцев, которые, впрочем, не слишком и сопротивлялись, а затем голова-облако повернулась ко мне.

— СПАСИБО, — прорезался багровой впадиной рот, — Я В ДОЛГУ.

Что можно было сказать в ответ? И я просто кивнула и полетела к Четвертой, чтобы не пропустить самого интересного. Пришла моя очередь мстить Тени.

Антракс

— Здесь тихо, Отец.

— М-да… Слишком тихо.

Ни зеркала, ни телевизора, ни кстати набранной ванны в искомом доме не оказалось, так что пришлось использовать монитор компьютера, в который я еле протиснулся. В первый раз все прошло как-то глаже. Хорошо быть куклой, у которой ширина плеч — сантиметров тридцать, не больше. Но это было еще не самым неприятным. Куда хуже была уже знакомая тяжелая тишина. Странно. Неприятно. Дьявол забодай, не ошибся ли я домом? Насколько я помнил образы Канарии и Ми-тян, их жилище должно быть не менее шумным, чем логово чайной компании. Что у них-то могло стрястись?

Ладно, допустим, Ми-тян на работе, Вторая следит за Шинку и Суисейсеки — хотя вряд ли они сейчас дома. Хе-хе. Шороху я им навел порядочного, что и говорить. И результат, надо полагать, будет соответствующим. Ни один человек, каким бы прокачанным он ни был, не может противостоять одной из Rozen Maiden. А уж ДВУМ… Я поежился от удовольствия. Хотя… Вряд ли Суисейсеки станет сражаться со своей возлюбленной сестричкой. Впрочем, много ли от нее требуется? Подержать в лозе бедную заблудшую овечку, пока Шинку разбирается с негодяем — и довольно с нее, какое там убийство, ну что вы, господа! Она все, все ей потом объяснит, разумеется, ведь он же такой злой и жестокий, он использовал бедняжку Соусейсеки все это время… ха-ха-ха-ха-ха!

По моим губам скользнула змеиная улыбка.

— Идем, Суок. Надо найти хозяев.

— Хорошо, Отец. А они, что, прячутся?

— Надеюсь, что нет. Хотя, для их же блага, им стоило бы.

Открыв дверь кабинета, я заглянул в гостиную. М-да… То ли воплощение первозданного хаоса, то ли, наоборот, высший творческий порядок, которого мне никогда не постичь… то ли кто-то в доме с пожарной кишкой баловался. Рулоны ткани, выкройки, нитки и иголки, маленькие платья и костюмы, подушки и картины — все располагалось абсолютно бессистемно и хаотично: на окнах, на полках, на стульях, на полу. Именно располагалось — все было аккуратно расставлено и очищено от пыли, словно вещи не раскидали по комнате, а чуть ли не с благоговением возлагали каждую на соответствующее место. На столе стояла маленькая вешалка стенд с незаконченным сейлор-фуку. Мать моя женщина, да это же… ну точно, вон и бант, и поясок… Она что, собирается заставить Канарию косплеить Сейлор Мун?!

Маразм…

Впрочем, я сразу выкинул это из головы, ибо взгляд мой наконец добрался до дальнего угла комнаты.

Он был огорожен красно-белой лентой, какой у меня дома затягивают ямы на дорогах, когда ВНЕЗАПНО выясняется, что ремонт не закончен, а денег у коммунальщиков почему-то уже нет. На ленте аккуратным почерком были выведены черные иероглифы. Нихонской мови я по-прежнему не разумел, но наличие восклицательных знаков позволяло без труда догадаться о смысле.

За этой грозной баррикадой островком порядка в море упорядоченного бардака прятался уголок, в котором картины не находились на полу, а вазы — на стенах, параллельно картинам. Собственно, из вещей там были только высокий детский стульчик да стол с лампой и… порывшись в памяти, я вытащил из какого-то пыльного закоулка за хвост визжащее и упирающееся слово «пюпитр». Антикварная вещь, однако. По причине полной своей в наши дни ненадобности.

Над короткой спинкой стула выдавались склоненные над столешницей плечи и головка с серо-зелеными волосами. В тишине комнаты был едва различим скрип карандаша по бумаге.

Жестом велев Суок следовать за мной, я осторожно сделал шаг по жесткому ковру.

Потом еще один.

И ещ…

Хрусть.

Спина Канарии вздрогнула. Я бросил взгляд вниз. Край моего ботинка задел обертку от шоколадки, свисавшую с рулона вельвета. Самый краешек…

Ну дерьма всем полную банку, а.

— Ми-тян? — обернулась она и встретилась взглядом с очень раздраженным мной.

Визг, наполнивший дом, слышали, наверно, на соседней улице. Прянув назад, Вторая повалилась спиной на стол, опрокинув стульчик и выхватив откуда-то маленький зонт. В воздух взлетело несколько плотных листов, исписанных закорючками. Хм… ноты? Из-за раскрытого зонта неслось непрекращаемое словоизвержение на японском.

И почему у меня никогда не получается действовать втихаря?

— Тихо ты! — гаркнул я во всю глотку. Не подействовало. Не глядя на мою откровенно гайдзинскую харю, она продолжала заслоняться зонтиком и кричать по-японски. Из-за матерчатого края высунулся дрожащий ствол пистолета. Ну-ну. Знаем мы эти штучки.

— Док-кой-са! — произнес я, хлопнув в ладоши. — Док-кой-са, док-кой-са, док-кой-са…

Ствол дернулся, застыл и медленно опустился. Я продолжал ритмично напевать, прихлопывая самому себе в такт. Старый, как мир, трюк, блестяще описанный в свое время неким не в меру мудрым человеком. Да-да, именно то, о чем вы сейчас подумали. Матросы на зебрах. Если оппонент настроен чересчур решительно — отмочи что-нибудь дикое. Сделай какую-нибудь неимоверную глупость, которую в данной ситуации не сделает ни один человек, у которого достаточно мозгов, чтобы дышать. Результат гарантирован. Весьма элегантно в свое время этот принцип описал Бисмарк: «Противника всегда нужно удивлять».

Яволь, майн фюрер.

Зонт слегка сдвинулся, и на мои тетеревино-глухарские вокальные экзерсисы недоуменно воззрился краешек глаза.

— Анта бака, кашира?

— Насчет того, кто здесь бака, распространяться не будем. Могла бы сразу заметить, что я не японец.

— Не… японец… Уэйт… хальт… постой! Ты что, русский?

— Нет, блин, я африканец. Бушмен-людоед. Убери свою брызгалку наконец, водой меня не проймешь.

— Водой?.. Откуда ты знаешь?! Ты шпион, наверно! Вражеский разведчик, проникший в крепость Ми-тян и Канарии, чтобы выведать их тайны!

— Хм, ну не…

— Агент темных сил у Ми-тян дома! Ужасно, просто ужасно, наверно! Теперь отважная Канария должна сразиться с ним и заставить выложить все, что он знает!

— Ты дашь мне хоть слово сказать?

— Кто тебя прислал? Суигинто, наверно?

— Да заткнись ты уже!

— Сам заткнись! Нет, то есть говори, наверно!

— …!!!

Это даже не цензурный пропуск. Просто блядских ебаных слов уже нахуй не осталось.

Не знаю, во что вылился бы этот дебильный спаренный монолог, если бы в этот момент из-за моей спины не вылетел черно-золотой луч. Суок встала между нами, направив на Вторую косу, как копье.

— Придержи язык, дура, — я едва не вздрогнул от звука ее голоса. Таким я слышал его всего однажды. Сталь. Инструментальная. Легированная. Титаном.

Канария при виде ее чуть не свалилась со стола. Глаза ее стали размером с бильярдный шар.

— Ты-ты-ты-ты кто такая?!

— Та, что откромсает тебе твой наглый язык.

— Но… — вдруг она просияла и встала на столешнице, опершись на зонтик и вытянув палец к нам. — Я поняла, наверно! Ты — Седьмая Кукла. Что ж, приятно познакомиться!

— Неприятно познакомиться… — и тут Суок прибавила такое, от чего глаза на лоб полезли уже у меня. Да. Гм. Са-а-анта Росалия, регина стефана… Откуда? Вроде и фильтровал базар при ней, и услышать ей было особенно негде… Или в Розу просочилось при создании? Похоже на то…

Вторая же от таких предложений просто освекленела.

— Что? Да как ты смеешь! Я Канария, умнейшая из Rozen Maiden, тебе следует относиться ко мне с надлежащим уважением, наверно!

— А я — Кокуосэки, Антраксова дочерь! — отчеканила Суок. — И я никому не позволю проявлять неуважение к Отцу!

Моя девочка. Не думал, что у кого-нибудь на свете могут раскрыться глаза еще шире. Как выяснилось, я вновь заблуждался.

— Чья дочерь?!

— Моя, — скромно хмыкнул в кулак я. Она переводила неверящий взгляд с меня на Суок и обратно.

— Ты… ты не Седьмая? Все… повторяется?..

— Ну, не совсем, — усмехнулся я. — Моя дочь не планирует становиться Алисой, в отличие от Барасуишо. В ваших разборках мы участвуем скорее в качестве ассистентов одной из сторон. Впрочем, тебе-то никакой разницы нет, по большому счету. Играем мы на другой стороне поля — к твоему несчастью.

Я потрепал Суок по распущенным волосам.

— Убей ее.

— С удовольствием, Отец.

Вид отпавшей челюсти Канарии ласкал мой взор не более секунды, ибо в следующую Суок, прыгнув вперед, с размаху развалила пополам стол, на котором та стояла. Вторая едва увернулась от порыва черно-золотого ветра — все-таки боевые навыки кукол несравненны. Меня бы распластало вместе со столом.

Другое дело, что на меня дочь руку не поднимет.

— Постой, что ты делаешь! Ты же не Rozen Maiden, прекрати!

Вжик! Торшер, которым заслонилась Канария, поехал по косому срезу и развалился пополам.

— А-а-а, это же лампа Ми-тян! Она стоила десять тысяч йен, наверно!

Дзан-н-н! Пнув в грудь, Суок отшвырнула ее в стену — спиной в картину, — и прыгнула вслед.

— Погоди, давай поговорим спокойно!

С-с-са! В воздух взлетела отсеченная прядь зеленоватых волос.

— Да ты сдурела, наверно!

Ш-шорх! Некстати подвернувшееся под черный клинок маленькое платье сбежало с перерубленной вешалки двумя кусками ткани.

— Ну это уж слишком! Пиччикато!

— Бэрри-Белл! — рявкнул я даже секундой раньше.

Желтая и зеленая сферы ударили друг в друга со стеклянным звоном — и разлетелись, стремительно уменьшаясь. Фуф. Успел. Суок была близко, слишком близко…

Но все же это было скверно. Момент был утерян. Пока ослепленная вспышкой Суок мотала головой и протирала глаза, Канария улучила-таки желанное мгновение, чтобы выставить зонт перед собой. Теперь она стояла на спинке дивана, держа его, как шпагу, и глядя на нас.

— Я предупреждала, — холодно произнесла она и метнулась вперед.

Избиение кончилось. Началась битва. В первый раз я ясно увидел, как сражаются куклы. И это действительно нельзя было передать никакими рисунками.

Коса в руках моей дочери превратилась в размытый полукруг исчерченной золотом темноты, порхающей вокруг нее, как стая бабочек. Стремительность, с которой она полосовала ускользающее размазанное желто-оранжевое пятно, посрамила бы не только ястреба, но даже богомола. Я едва мог выхватить отдельные моменты схватки, тонувшей в мелькании сталкивающихся с сухим треском косы и зонтика. Проклятая тряпочная хреновина оказалась на удивление прочной. Суок пыталась достать Канарию лезвием и ногами, одновременно увертываясь от резких уколов зонта в ее руках. Стиль боя той нельзя было назвать даже фехтованием — никаких позиций или хитровывернутых выпадов, просто зонт, казавшийся продолжением ее руки, разил, как кобра, из самых невероятных положений, в которых, будто на стробоскопической съемке, иногда удавалось выхватить ее тело, оставлявшее за собой в воздухе странный след, похожий на серию мгновенных голографических вспышек.

Вжавшись спиной в стену, я выполнял свою часть работы, то есть изо всех сил старался не попасть под шальной удар. О том, чтобы поддержать янтарем Суок, не было и речи — на таких скоростях это было невероятно опасно, с моим везением я наверняка угодил бы в нее. Мне оставалось только по мере сил контролировать ситуацию — именно что «по мере сил». То есть вообще никак.

Хотя… Нет, кое-что я все же мог. Но время для этого еще не пришло.

Сверху дождем сыпались зеленые и золотые искры: Бэрри-Белл и Пиччикато выясняли отношения на всю катушку. Мой маленький помощник старался на славу, не подпуская к Канарии ее хранителя. Прекрасно. Перевес по-прежнему был на нашей стороне: без своего духа Вторая не могла призвать скрипку, Суок же не нуждалась ни в чьей помощи.

Прозевав удар древком косы по лбу, Канария отскочила за стул и вдруг, ухватив его за ножку, молниеносным движением швырнула в меня. Я инстинктивно вскинул руки, раздался треск: вспыхнувшая на миг передо мной выпуклая стенка цвета ядовитого меда приняла на себя удар. Отдачи при этом не было. Ого! Я и не знал, что так могу! Белая Карта вновь удивила меня. Чего еще я о ней не знаю, интересно? В следующее мгновение Суок с яростным криком ударила нашу противницу плечом в грудь. Драка возобновилась. Комната уже напоминала дзот после попадания фугасного снаряда. Я откровенно наслаждался происходящим.

Но вскоре мне стало ясно, что спектакль пора кончать. Канария оказалась неожиданно крепким орешком: даже без медиума, она смогла противостоять моей дочери почти на равных, хотя и постоянно пятилась, увертываясь от всполохов черной стали. За окном уже темнело, скоро с работы придет Ми-тян. Что будет тогда? Сказать было нельзя. И я привел в действие резерв.

Проведя рукой по своему кольцу, я открыл канал. В висках сразу чуть загудело, безымянный палец слегка задрожал — определенно надо бросать курить. Спина Суок вздрогнула. Отпрыгнув, она быстро взглянула на свое кольцо, потом на меня. Я послал ее обратно в бой не слишком ласковым взглядом. От сердца к пальцу по нитям нервов медленно шли кольца холода.

Вот, значит, каково оно — быть медиумом?

— Отец, что ты делаешь?

— Не отвлекайся, дожми ее!

И все же мы опоздали…

Когда Суок вновь оказалась возле Канарии, та уже, взвившись в воздух, довершала размах. Ее зонт с силой ударил по Бэрри-Беллу, опутавшему своего яростно трепыхавшегося противника сетью сверкающих желтых искр. Золотая оса, издав тихий звон, шарахнулась в сторону, сеть распалась, освободившийся Пиччикато бирюзовым смерчем завертелся вокруг зонта. Хлопок. Тихий шелест шелка. Негромкий мелодичный звук.

Уложив скрипку на плечо, Вторая, зависшая в воздухе, строго взглянула на нас и взмахнула смычком.

— Уходите немедленно, и останетесь живы.

Вместо ответа я метнул струю янтаря — благо они наконец-то разделились. Черно-оранжевый поток ударил прямо в выставленный вперед смычок, меня вдавило в стену. Я выбрасывал вещество, не переставая, одновременно посылая энергию Суок черех кольцо. Дьявол забодай! Я видел изумление на лице нашей врагини. Сжимая в подрагивающей от усилия руке смычок, она резала волосом янтарь, рассекая его перед собой на два расходящихся веером луча. Мелкая стерва.

— Ну же, дочь!

— Хорошо!

Суок ударила снизу, сбив Вторую с линии моей атаки и впечатав в потолок. Я сразу прервал поток и сосредоточился на кольце. По комнате снова закружились два смерча, черный и желтый. Бэрри-Белл, несмотря на мои вопли, все еще офонарело кружился под потолком: видно, никак не мог очухаться. Ладно, попробуем без него…

И тут Канария, сделав обратное сальто, провела смычком по струнам.

Я умер и родился вновь.

Такими словами можно очень приблизительно описать — нет, не мои чувства, но впечатление, разразившееся в скрутившемся тугими спиралями пространстве. Попробуйте органично слить воедино три несочетаемые в принципе мелодии, — Moondance, «Зиму» Вивальди и Battle of Rose, — добавьте нечто, не существовавшее прежде, вплетите во все это настроение Желязны и Мураками… Нет, вам это все равно не удастся. Лучше даже и не пробуйте.

На все эти размышления мне хватило миллисекунды, прежде чем сумасшедшей силы взрывная волна, вплюснувшая мою жалобно хрустнувшую спину в обои, швырнула Суок на меня. Я едва успел поймать ее и напутственно подтолкнуть в плечо. Окруженная сферами и вихрями сгустившейся музыки, Канария, закрыв глаза, водила смычком, и ветер, бивший из сфер мне в лицо, все крепчал.

Суок, заслонившая меня, вскинула косу и завертела ее перед собой, как пропеллер, гоня воздух назад. Ее тело слабо переливалось в бело-голубом неярком сиянии, исходившем от кольца. Она сама стала ветром, а я был центром урагана, шаманом, неподвижно воздевшим руки в оке бури, пока облака в вышине все быстрее и быстрее скручиваются в исполинский водоворот гибели.

Длинные темные волосы взвились над плечами — адский визг наполнил гостиную, спасительно испоганив музыку. Два облака черного дыма заклубились по обеим сторонам от Суок. Нематериальные, они не имели той формы, в которых я видел их уже два раза — лишь изредка из клубов мрака проступали шип, лапа или пасть. Давно пора.

Напирающий звук утих. Канария изумленно приоткрыла рот.

— Что за злую магию вы оба себе подчинили?

Суок молча указала пальцем на нее, и духи ужаса с воплем назгула пошли в рукопашный — хотя было ли то, чем они пытались ее схватить, руками? Не то лапы, не то клешни… не то вообще тентакли какие-то. Да что за бред лезет в голову, в самом деле… С трудом увертываясь от косы и щупальцев, Канария изо всех сил оберегала струны, фехтуя смычком. Оставалось только ждать, когда она сделает промашку. И она ее сделала. Один из черных языков обвил ее ногу и рванул на себя. Вторая мгновенно оказалась опутана туманными щупальцами с головы до ног. Рывок — и скрипка полетела на пол.

— Ми-тя-а-а-ан!.. — взвился над полем боя ее отчаянный крик.

Суок уже выпрямилась и занесла косу, когда дверь со стуком распахнулась. Канария вздрогнула и рванулась мощным движением. Туманные лапы задрожали и разлетелись на сотни черных ошметков. Дерьма всем полный скафандр. Я едва не влупил ладонью себе по лбу.

Ну почему в такие минуты из машины всегда вылезает бог?

— Ньяни-и-и-и?! — завизжала Ми-тян, бросаясь на меня с кулаками. Бить девушек нехорошо, но выхода не оставалось. Увернувшись от неловкой плюхи слева, я пригнулся и с размаху врубил ей кольцом под дых, вбросив в него в момент удара почти половину своей энергии. Сложившись пополам и хватая воздух ртом, модельерша отшатнулась. Я мгновенно выкрутил ей руку и приставил к горлу выкидной нож. Пригодился-таки, зараза.

— Канария! — рявкнул я, впиваясь взглядом в мгновенно покрывшееся матовой бледностью лицо Второй.

— Отпусти ее, негодяй!

— Бесплатно не отпущу. Отдай мне свою Розу. Ее получит Суигинто.

— Что?!

— То, — огрызнулся я. Хватит криптомании, блин горелый. — Насколько дорога тебе эта девка? Меняю ее только на Розу. Не торгуюсь. Что выберешь?

Коричнево-зеленая молния прорезала воздух. Канария направила скрипку на меня.

— Я могу убить тебя одним ударом. И не повредить при этом Ми-тян, наверно. Отпусти ее и уходи.

— «Наверно»… — передразнил я. — То-то и оно, что наверно, дура. Думай головой. Даже если ты снесешь мне башку, моя рука все равно дрогнет. Слышала когда-нибудь о кровеносных сосудах?

— Я убью тебя, наверно!

— Нет, это Я убью ТЕБЯ. Или умрет твой медиум.

— Ты действительно думаешь, что мастер дороже Розы?

— Какая страшная черствость для Второй Дочери! — уже откровенно глумился я, чуть вдавливая лезвие в шею дрожащей Ми-тян. — Как считаешь, нужны Отцу такие эгоистки? Роза ведь может и вернуться, ты не думала об этом? В силу невероятного стечения обстоятельств, конечно, но все же может. Люди же умирают навсегда. Может, ты слышала об этом?

Она молчала, потупившись.

— Выбирай. Даю тебе три минуты. По истечении она умрет, а следом умрешь и ты — без медиума у тебя никаких шансов. Засекай время, Суок.

— Хорошо, Отец.

Секунды потекли, затем побежали. Канария до треска стискивала гриф скрипки. Я сверлил ее взглядом, чувствуя, как по моим пальцам ползут крошечные алые капельки.

— Ты — дьявол, наверно, — не спросила, утвердила она.

— Тик-так, детка. Тик-так.

— Хорошо… Я согласна.

— Вот и славно. Передай Розу Суок. Живо! — я надавил еще. Ми-тян всхлипнула.

Левая рука Канарии выпустила смычок, медленно поднялась и нырнула за пазуху.

И я наконец увидел Розу Мистику. Настоящую Розу.

Она была алой, и синей, и зеленой, мерцая всеми цветами спектра, переливаясь, словно павлинье перо или новорожденная звезда. Осколок драгоценного камня и сама в то же время великая драгоценность, ущербная и совершенная, стремящаяся сомкнуться с другими Розами поверхностью великолепного излома. Вращаясь над ладонью Второй Сестры, она заливала комнату мягким светом, испуская во все стороны радужные лучи.

Суок опустила косу и требовательно протянула руку. Рука обреченной двинулась вперед…

…когда один из тонких, игольно-острых лучей, лившихся от Розы, коснулся затихших струн. Легонько скользнул, чуть задел, вызвав лишь слабое, едва заметное колебание…

Я успел ощутить опасность и инстинктивно прикрылся Ми-тян, как щитом. Тонкая волна воздуха на грани инфразвука вошла в ее тело.

На лице Канарии заиграла торжествующая улыбка. С тихим хлопком Роза Мистика вонзилась сквозь желтую ткань обратно в грудь.

Модельерша застыла — и в следующий миг я понял, что значит пытаться удержать смазанный жиром смерч. Дико крутнувшись, едва не располосовав себе горло от уха до уха, Ми-тян рванулась вниз, чуть не своротив мне харю на сторону головой. Под колени двинула стальная балка, я грохнулся на спину. В мгновение ока размазанное черно-зеленое пятно исчезло за дверью гостиной.

— Ну, вот и все, — смычок вновь был у Канарии в руке. — Теперь поиграем в другие игры.

Суок молча бросилась на нее — маленький соколенок, яростный и прекрасный, окруженный сонмом кошмаров, с черно-золотой молнией в руках.

Удар!

Боль, пронзившая мозг, была невероятной. Я заорал в голос, прижимая ладони к ушам. Сквозь ало-зеленый кислый туман я успел увидеть, как слуги Суок рвутся на части, пытаясь заслонить ее от волны звука, как из ее удлинившихся волос вылетают все новые и новые струи темноты, сплетающиеся в дымную стену, и как стена эта дробится на крохотные черные осколки, оставляя беззащитным маленькое тело.

Удар в грудь. Осознание. Беззвучный удар грома. Красные клочья в глазах.

Суок лежала у моих ног, опутанная золотой лентой — обессиленная, измученная, тянущая ко мне дрожащую руку.

Не помню, как я вскочил на ноги, как посылал из кулаков струи янтаря в увертывающуюся с гневными воплями дьяволицу в желтом. Все это произошло слишком быстро, чтобы описывать. Под конец я попал ей в лоб. Результат не интересовал меня. Подхватив беззвучно плачущую Суок на руки, я с размаху вынес дверь плечом, промчался мимо остолбеневшей Ми-тян к компьютеру и бросился в черный дисплей.

Скорее, скорее, скорее!..

Коракс

Я плохо помню, как прошел сам процесс Делания. Кажется, все происходило само собой — собранные мною предметы сами знали, что делать, а мое тело стало всего лишь философским яйцом, где созревало чудо. Происходящее открыло мне глаза на многое из того, что происходило во сне, и стало ясно, что подобного путешествия было не избежать.

Мысли словно отделились от плоти, которая истончалась, росла, расходясь в стороны алым облаком, которое все же сохраняло мои черты. Сломанное Сердце больше не откликалось волнами противоречивых эмоций, да и весь сон терял власть, возвращая ее владельцу. Под прикосновением туманных пальцев треснули стены удерживавшей Дерево башни и его ветви вырвались через проломы вверх, к свету, а следом за ними поднялся облаком и я.

Город погибал, и выжившие существа суматошно метались среди содрогающихся зданий, силясь избежать поднимающихся вод Моря. Из глубоких провалов шел дым, били фонтаны маслянисто — ржавых жидкостей, мерцали отблески разрядов коротких замыканий. Жалость и печаль охватили меня, переливаясь перламутровыми сполохами, ведь город этот был моим детищем.

Из развалин внизу вынырнул зеленый огонек, чтобы метнуться в одну из дыр, исходящую паром, а следом поднялась мутная волна, густая и желеобразная, с остатками лица…знакомого лица. Тень! Я протянул к ней руку, желая поймать, но тело было очень медлительным и она успела скрыться следом за Суисейсеки.

— Забудь о них, мастер! — Соусейсеки парила возле уха, крича изо всех сил. — Спаси свой сон!

И я понял, что теперь это было мне по силам. Тень предлагала мне трон короля иллюзий, чтобы не пустить к трону божества. Как когда-то давно воле подчинился крошечный кусочек сна, так и весь он теперь был в моей власти. «Во сне ты способен на все, что угодно, если только захочешь по настоящему» — так говорила Соу? Опус Магнус научил меня правильно хотеть.

Три сияющих силой куклы вырвались из глубин подземелий, круша и ломая сложные лабиринты отдачей своих бездумно растрачиваемых сил. Если бы они продолжили сражаться здесь, то этот мир не выдержал бы, и кому, кроме меня, было под силу этому помешать?

Я догадывался, почему Шинку и Суисейсеки явились сюда, прихватив с собой медиума, и в любом случае должен был бы не сердиться, а благодарить их за своевременное появление. Но у них явно были ко мне претензии и оставлять их тут не имело смысла.

Взгляд с легкостью проникал сквозь металл и камень, существовавшие только в воображении, и не составило труда найти и достать воронку, сквозь которую они проникли в меня. Я обнаружил, что слова стали тяжеловесными, и единственная просьба «Хватит» прозвучала непреодолимым приказом. Воронка приняла в себя беглецов, и похоже, они не слишком сопротивлялись, взволнованные более здоровьем своего медиума, нежели происходящим вокруг. Что ж, мы еще успеем поговорить, когда проснемся.

Между тем, моя макушка уже начала расплываться по догорающему небу, и это было несколько…неудобно. Стоило только подумать о том, чтобы принять привычный вид, как алый туман моментально свернулся и сгустился в человеческое подобие, в котором зародилась форма, и спустя несколько минут я снова был собой, точнее, концентрированной версией себя. Нет, общие черты не изменились, это по-прежнему было привычное тело, но доведенное до совершенства. Интересно, смогут ли плетения собрать меня по этому образцу там, снаружи? Но это все потом, чуть позже…

Тень появилась неохотно, сопротивляясь, оттягивая неизбежное. Попробовав на вкус настоящие эмоции, ей еще более не хотелось снова превращаться в бессмысленную всеродящую массу.

— Все-таки ты такой же, как и я, ни каплей не лучше, — сказала она, глядя мне в глаза. — Знаешь, как обернуть события в свою пользу.

— Ты была сильнее, Тень, и все же проиграла. И не только из-за незваных гостей, не только.

— А почему же еще? Быть может, у тебя был план или скрытые силы, малыш? Тебе трижды помогли, но ты все равно умираешь, и тебе нужна я, чтобы спастись!

— Прикинешь сама способы, которыми тебя можно заставить сделать то, что нам нужно? — я подошел к ней, меняющейся, теряющей себя в водовороте личин.

— Vae victis? Как это предсказуемо! И ведь тебе кажется, что ты абсолютно прав, да?

— Нет. У меня на твой счет особые, — я выделил это слово, — особые планы. Ты должна понять.

— Обычная речь палача, убеждающего себя…что? Что ты делаешь?!

— Даю тебе то, о чем ты всегда мечтала, Тень. Форму.

— Ты… после всего случившегося…

— Да, в этом разница. Я воплощу тебя в совершеннейшей оболочке, и никто больше не будет бежать в ужасе при твоем появлении. Дети…наши дети придут и поклонятся тебе, Тень, и останутся с тобой, любящие, а не испуганные. Плетения, чувства твои, останутся на мне, и ограничены не будут. И каждую ночь я буду спускаться к вам, в новый, избавленный от нашего противостояния мир.

— Но почему, почему? Ты отвратительно добр, человек, и мне… мне…

— Стыдно? Так это называется, Тень, «стыдно».

— Я должна ненавидеть тебя, но не могу. Отобравшего у меня свободу, злобу, волю к власти и борьбе, ненависть саму — люблю. Что ты сделал со мной, человек, что?

— Ты поймешь, Тень, как я и обещал. Не люблю приносить страдания.

Тихо и медленно запечатлевалась совершенная форма, но Тень, знающая меня изнутри, красным плетением изучившая устройство, невольно помогала мне. Под вибрирующими от гула пальцами изгибалась материя Моря, жаждавшая этого так долго. Форма, постоянная форма, определяющая самостоятельное бытие, форма красивая — хотя он согласилась бы на любую — форма, дарующая ей, Тени, полноту жизни.

Я улыбался, глядя в ее ореховые глаза, испуганные и счастливые, и последними штрихами одел ее в огонь и пурпур, зачерпнув их из горящих руин и линии горизонта.

Мрак окутал сон, но сквозь него роями искр проступили тысячи звезд. Во сне снова была ночь.

— Мне будет непросто восстановить твой город, человек, — сказала Тень, когда мы прощались. — Я никогда не помнила его, просто наполняла изнутри.

— Кассий поможет тебе с этим…да и не только он. И не навсегда расстаемся к тому же.

— Все же придется немало потрудиться, ведь он строился целую жизнь. Начнем с Сердца и будем спускаться все ниже.

— Каждую ночь можешь рассчитывать на меня, Тень.

— Уже не Тень, наверное. Хотя и другого имени нет…

— Не печалься, в следующий раз принесу тебе снаружи самое красивое имя, которое нашепчет ветер, — обнимая ее, как младшую сестренку, говорил я. — А теперь нам пора закончить начатое, пока еще есть время.

Сияющая лестница привела нас к прячущимся среди звезд воротам, за которыми открывалась ветвь Дерева. Я отдал Соусейсеки фиал, мерцавший теплым светом аурум потабиле, и еще раз поблагодарил своих спасительниц. Когда створки ворот закрылись следом за ними, мне на плечо порхнул Кассий Лот.

— Ты ведь вернешься к нам, господин? — спросил он печально.

— Ну конечно же вернусь, Касс! — и подняв гворка на руки, я выпустил его в небо, — Лети, Лот, и расскажи всем, что Темной Матери больше нет, а править вами будет…да ты и сам все видел!

— Всем расскажу, отсюда и до горизонта — выкрикнул он, расправляя крылья. — Возвращайся поскорее, отец!

Тик-так. Тик-так. Дзззззынь!

Время просыпаться.

Антракс

— Отец…

Я мчался, как ветер, сквозь Н-поле. Скорее, скорее!

— Потерпи, дочь.

— Мне больно, Отец…

— Потерпи. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

— Больно…

— Все хорошо. Я с тобой.

— Прошу, помоги мне…

— Я помогу!

Как?! Как я помогу, дерьма всем… всем!!! Я не знал, не понимал, что делать! Мой полет сквозь темный холод не был направленным, я просто несся вперед, следуя интуиции. Я должен помочь! Или найти помощь!

— Где болит, Суок?

— Вот тут, — она с трудом подняла руку к груди, глядя на меня полными слез и невероятной муки глазами. — Я вижу… нет, не вижу, но вижу… Все не так, все должно быть не так, как сказала она! Но она сказала… показала… и от этого больно… Помоги, Отец…

Я убью тебя, сука. Рано или поздно, так или иначе, но убью. Я заставлю тебя сожрать твою гнусную музыку и запить кровью твоего медиума. Не отвлекаться, думать — потом! Сейчас надо найти помощь!

Суок, Суок, Суок, Суок…

— Отец… Я…

— Тише, Суок. Успокойся и отдыхай.

— Не могу… Мне больно…

— Все пройдет. Все закончится очень скоро.

— Я люблю тебя, Отец…

— Я тоже люблю тебя, дочь.

Двери, двери, бесконечные двери, за какой из них скрывается помощь?!

— Отец… Что-то рвется наружу…

Ее рука упала вниз. Что, что такое?!

Платье. Платье на ее груди засветилось слабым золотистым светом. Черный атлас слегка приподнялся острым бугорком… Не смей! Рывок в сторону, удар плечом в первую попавшуюся дверь — заперто! Еще удар, на этот раз янтарем, треск дерева, полумрак, каменные плиты пола — неважно! Бережно опустив Суок на пол, я положил руки ей на грудь и толкнул.

Ее лицо дернулось, глаза расширились.

— Нет, Отец, больно, больно!

— Что с тобой? Что, как болит?!

— Дрожит, — всхлипнула она. — Дрожит и рвется, вот тут… Что-то толкает наружу, хочет рассыпаться… Я умираю, Отец?

— Черта с два, — рыкнул я. — Что случилось?

— Это ложь, это ложь… Я знаю, она ведь совсем не добрая, ты же рассказывал, но она мне показала… прозвучала, что все не так… Что она хочет только добра, любви и помощи, но ведь это все неправда. Но я не могу не верить, это сильнее меня, и от этого что-то болит…

Я похолодел. Сказка. Моя сказка, ставшая основой для Розы. Канария ударила по ней ложным образом и вызвала дисбаланс. Знала ли она, что делает? Да плевать, успеть, успеть, успеть! Теперь я знал, что случилось. И знал, как это исправить.

— Успокойся, дочь, — я изо всех сил старался не сорваться на рыдание. — Выпусти эту боль. Я не дам тебе умереть, не отпущу в тишину. Верь мне. Все будет в порядке.

— Спасибо, Отец…

Ее тело пробила судорога агонии, заставившая меня до крови прикусить губу. Сквозь атлас и шелк проступила верхушка золотого кристалла, резко вибрирующая вверх-вниз. Я ждал, расставив ладони. Увечная Роза Мистика пробивалась наружу, стремясь разлететься в звенящем резонансе. Граненый конус выступил наполовину, вот уже в черной ткани завязла только крохотная шейка. Суок в ужасе смотрела на него.

— Моя Ро… — ее голос пресекся, когда кристалл волшебного обсидиана оторвался от груди и устремился ввысь.

Но на пути вскинулась моя правая ладонь с широко расставленными пальцами, и в сантиметре от нее кристалл вдруг остановился и перестал дрожать. Левая рука сразу подхватила его снизу, остановив вращение. Я тут же опустил его ниже, почти к самой груди Суок. Гора свалилась у меня с плеч, когда я увидел, что на ее побледневших и стремительно твердевших щеках вновь начинает расцветать тонкий румянец. Она приоткрыла глаза.

— Это моя… Роза? Что ты делаешь, Отец?

— Вытравливаю яд, — я всматривался в глубину медленно закрутившегося в воздухе между моих ладоней самоцвета. — Все будет хорошо.

Усилием воли я сдавил Розу и прекратил опасный резонанс. Затем осторожно раздвинул золотую поверхность и мягко вошел взглядом внутрь.

— Как странно, — прошептала дочь. — У тебя такие нежные руки.

— Нет, это у тебя очень нежная душа. Отдохни. Тебе сейчас вредно говорить.

Говорить, собственно, не стоило и мне. Но я должен был ее успокоить.

Глубже и глубже, пробегая по граням, отталкиваясь от ребер, ввинчиваясь в середину… Ага, вот оно. Вот пораженный участок. Крошечный зубец излома по третьей оптической оси, противоестественно и уродливо серебряный среди окружающей его желтой плоти камня. Слабо дрожащий… слабо содрогающий — так будет вернее. Легкие и редкие волны бежали от него по размягченной толще кристалла. Я сдавил его в кулаке.

Не сон, не галлюцинация — тонкий звук пробрал меня дрожью. Нес ли он образ? Не знаю. Нашептывал ли? Не знаю. Не уверен. Это было что-то вроде фокусов Мессинга или Кашпировского, какая-то странная установка, побуждающая опустить оружие, протереть глаза, с восхищением узреть перед собой добрую и прекрасную, мудрую и справедливую, окруженную злодеями, но прощающую их, единственно достойную стать Алисой — Вторую Дочь Розена… Я не стал давить эту ложь. Я просто изменил один из тонов — сделал его суровее, строже, добавил ниточку сладкой тоски, немыслимой для Канарии. И ее лицо расплылось, сменившись тонким черным силуэтом на фоне окна. Длинные крылья. Алые глаза. Белые волосы на ветру.

Серебряный осколок мигнул и растворился в золоте.

Я сгорбился над распростертой Суок, тяжело дыша. Мои руки, обнимавшие Розу, дрожали.

— Все? — слабо улыбнулась она.

— А?.. Да, да… Сейчас…

Но я еще несколько секунд не мог заставить себя выпрямить руки и погрузить искусственную душу в ее тело. Она была такой хрупкой, такой уязвимой, ее так легко повредить… Вдруг я что-то упустил? Надо все, все проверить еще раз, обойти каждый закоулок, облазить каждый излом, каждую ось…

— Отец…

Починить, защитить, уберечь…

— Отец, обернись!

Я вздрогнул, разворачиваясь. Что?..

Что?!

Рывком прижав Суок и Розу к груди, я вскочил, принимая оборонительную позицию. Они уже окружали нас, по-паучьи быстро выползая из темных углов, из разбитых дверей, сухо постукивая деревянными суставами и клацая потрескавшимися зубами. Куклы?.. Да, куклы. Но не живые. Пустые оболочки, давно погибшие, уснувшие или вовсе не просыпавшиеся никогда. Их стеклянные глаза были именно стеклянными, слепыми бусинами, не ведавшими, что такое зрение — вело в нашу сторону их только беззвучное чутье… чего? Добычи? Меня что, собираются сожрать?!

— Кто они, Отец, что им нужно?

— Не знаю, — ответил я и вдруг понял, что солгал.

Я знал это место. Помнил эти улицы, когда-то залитые густой чернотой, потом усеянные зарослями аметистовых кристаллов, а ныне просто погруженные в тихие сумерки. Видел мертвых и печальных кукол, лежащих в полумраке пустых комнат. Во снах я часто здесь бывал, навещая ее — хотя именно во снах, а не наяву и не как в Паде. Но как, что, во имя чего, каким образом?..

Деревянная нежить, угрожающе шипя, сомкнула кольцо и двинулась вперед. Охраняют? Или просто захотели свежатины? Обломитесь. Я почувствовал, что Суок дрожит от страха. Не бойся, дочь. Отец, они мертвые, мертвые! Не бойся. Я защищу тебя.

Я сжал свободную руку в кулак. Из щели между большим и указательным пальцем вырвалась тонкая, изгибающаяся янтарная плеть. Вращательный момент, полученный моим телом, был как нельзя кстати: я завертелся волчком, хлеща во все стороны. Стая отпрянула с шипением. Самые наглые остались лежать в пяти шагах, с треском разбитые на части моим кнутом. Я щелкнул плетью, сделав угрожающий жест. Суок тихо всхлипнула, уткнувшись лицом мне в куртку.

Вот тогда они и кинулись на нас всем скопом.

Несколько секунд я продолжал отмахиваться плетью, но тварей было слишком много. Сломанные зубы рвали мои штанины, цепкие пальцы вцеплялись в одежду, пытаясь повалить, вскарабкаться или хотя бы вырвать клок мяса вместе с тканью. Меня спасали лишь прочные джинсы и куртка. У моих ног уже высился холмик из семи-восьми неподвижных тел — но что я могу один против пятидесяти? Меня пошатывали сыплющиеся со всех сторон несильные, но болезненные удары голов и кулачков. Мертвые хищники рвались вверх, к животу, туда, где, озаренная сиянием Розы, прятала лицо в складках куртки дочь.

Да хрен вам в зубы, мразь!

Я заорал во всю глотку, так, что в коридорах улиц отозвалось эхо. Раз, два, три, четыре, пя-а-а-ать!!!

Пять.

По пять тонких медовых прядей со свистом выскочили из моих рук — по одной из каждого пальца, — и заметались вокруг, отвешивая щелкающие удары. Я стоял, прочно уперевшись ногами, пока вокруг не возник небольшой чистый пятачок, а затем уперся своими щупальцами в пол и пружинисто пихнул.

Куклонежить заворчала — мне показалось, что испуганно. Я вознесся вверх на два метра, опираясь на восемь чуть искривленных янтарных щупальцев-лап, словно гигантское насекомое, и глядя на крутящуюся подо мной свору уродов. Еще две «лапы», скрещенные наподобие носилок, удерживали Суок и Розу высоко над головой, вне досягаемости деревянных бандитов.

— Ну что, ублюдки, поиграем? — хрипло сказал я, делая первый шаг. Моя передняя «лапа» с размаху опустилась на спину одному из упырей и пробила его насквозь.

Но ублюдки, кажется, поняли наконец, с кем связались. Первый «труп» стал и последним: вся черная шобла, как один, не поворачиваясь и не сводя с меня пустых гляделок, со стуком стриганула вверх по улице, к высокому зданию, похожему на стопку растрепанных книг.

Дождавшись, когда последняя мертвая кукла скроется в черном дверном проеме, я спустился на пол и отозвал янтарь, осторожно опустив бледную, но уже спокойную Суок на черные плиты. Взяв Розу в ладони я вбросил в нее немного памяти, укрепляя, и поднял над ее грудью.

— Все хорошо, дочь.

— Да, Отец…

— Что здесь творится? — раздался голос ангела.

И я оцепенел.

Передо мной на вывеске какого-то заколоченного дома стоял, резко очерченный в сумерках, маленький черный силуэт. Над плечами долгополого платья выдавались два странных мягких нароста… два маленьких черных крыла. Правая рука, чуть отведенная в сторону, сжимала небольшой меч.

И прямо на меня были устремлены с едва сдерживаемым гневом два прекрасных глаза цвета звезды Антарес…

— Как ты посмел обидеть моих слуг?

— Кто она, Отец? — испуганно подала голос Суок.

Я перевел взгляд на нее. Потом на ангела. Потом снова на нее.

Ну же, братишка. Ты ведь этого и хотел. Чего хотел? Того, что должен сейчас сделать, неужели непонятно? Что я должен сделать? Что мне делать?! Кто ты? А кто еще с тобой в твоей башке говорить-то может? Ты сам, ясен пень. Давай. Сделай то, для чего создавал эту Розу. Отдай ее.

— Отец…

Отдай Розу Суигинто. Но… Ты опять за свое, парень. Отдай ей Розу и будь рядом. Ты ведь сам хотел этого. Да, но это было прежде, я ведь принял решение. Решения сиюминутны и не всеобъемлющи. Другого шанса у тебя не будет.

— Отец… Отец?

Ты отдал душу за этот цветок. Ты будешь идиотом, если не сделаешь правильный выбор. Всю жизнь ты искал встречи с ней, жаждал сопровождать и служить. Встань!

— Отец, что ты делаешь?

Давай, тряпка, соберись! Слизняк, мразь, ничтожество! Ты можешь наконец быть сильным? Я ведь все равно не дам тебе совершить эту глупость. Вставай!

— Отец…

Вставай!

— Отец… — всхлип.

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

ВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙВСТАВАЙ

И я встал, держа Розу в ладонях.

— Отец?..

Не отрывая взгляда от алых глаз, я сделал шаг.

— Отец, куда ты?.. Что ты?..

Еще шаг. Тихий плач за спиной.

— Отец, нет…

И еще один.

— Отец…

Мерный стук каблуков по камню.

Я подошел к мрачно глядящей на меня Суигинто и, медленно опустившись на правое колено, протянул ей Розу.

— Оте…

Суигинто не шелохнулась.

— Кто ты и как осмелился сюда явиться?

— Разве ты не помнишь меня?

— С какой стати я должна тебя помнить, человек? Отвечай на вопрос, если не хочешь подавиться перьями.

— Меня зовут Антракс, мое сердце. Я твой верный слуга. Прими это, — тихо произнес я, поднимая руку с сокровищем еще выше.

— Опусти руку, жалкая тварь, или я ее отрублю. Что это?

— Я создал ее для тебя, прекраснейшая. Постой, не отвергай ее! Я знаю, что она не принесет тебе победы, но ты станешь сильнее с ее помощью, получишь власть и силу, чтобы победить в Игре — привести ее к единственно возможному исходу.

— Создал? Ты не только жалкий, ты еще и лживый. Только один маэстро в мире может сотворить Розу Мистику.

— Но ведь есть и еще один, ты знаешь его, — увидев тень замешательства на ее лице, я поспешно продолжил: — А я был третьим. Я создал эту Розу, чтобы помочь тебе одержать победу.

— Ты что-то многовато твердишь об Игре и победе, человек. Я не помню тебя среди мастеров или медиумов Rozen Maiden. Кто ты такой и откуда знаешь об Игре Алисы?

— Я видел ее, мой ангел. Из своего мира я наблюдал за вами… за тобой.

— Следил? Что за чушь ты несешь?

— Я могу объяснить.

— Так объясняй… Хотя нет, неважно. Я устала ждать ответа на мой вопрос. В последний раз спрашиваю: кто ты?

Эти глаза… Те самые глаза. Как они прекрасны.

— Я — твой щит. Твой меч. Твои копье и доспехи. Цель моей жизни — служить и защищать тебя, Черная Роза, прекрасный цветок в саду Отца. Я родился и жил с этой целью, я вставал каждое утро с мыслью о тебе. Прими же мой дар, умоляю тебя!

— Никогда не называй меня «розой», червяк, если не хочешь лишиться языка. Ты начинаешь меня утомлять. Зачем мне эта штука?

— Она сделает тебя сильнее.

— Сильнее? Ты забываешься, человек. Я — Суигинто. Мне не нужны какие-то сторонние вливания или подачки, чтобы выиграть. Забирай свой хлам и убирайся, пока я окончательно не разгневалась.

— Но разве сила бывает лишней? Вспомни Четвертую, вспомни, как они обманули тебя и заставили отдать им Ренпикку! Эту же Розу у тебя не отнимет никто. Ты будешь обладать властью над снами людей, тебе больше не нужна будет помощь какого-то жалкого человека.

— «Помощь жалкого человека» мне не нужна и сейчас. И что ты знаешь о Кораксе и нашем дого… — она вдруг осеклась и нахмурилась. — Откуда ты вообще об этом знаешь? Отвечай!

Боже…

— Мы уже встречались раньше, — с трудом выдавил я.

— Я не помню твоего лица. Ты либо лжешь, либо сумасшедший.

Я молчал.

— Прекрати тратить мое время. Говори и оставь мой дом, иначе мои слуги развяжут тебе язык.

— Я был в доме часовых дел мастера, — наконец с усилием произнес я. — Я пытался убить негодяя, но не успел. Ты вышвырнула меня в Н-поле…

Звездные глаза сощурились, а затем широко раскрылись.

— Это был… ты?!

Мои руки сами, чисто интуитивно сомкнулись крестом перед грудью.

Бритвенно-острый ветер из перьев ударил во вспыхнувший передо мной янтарный щит — и медленно начал прогибать его, проминать на меня, лупя с силой и скоростью молнии. Я почувствовал, что съезжаю назад.

— Постой, остановись, я не причиню тебе вреда! — кричал я, но свист перьев заглушал мой голос. Удары становились все сильнее, щит потрескивал.

— …я!.. — донеслось вдруг с той стороны, и черный шквал стих. Я осторожно убрал щит. Суигинто уже стояла на полу, направив меч на меня и меряя мою фигуру взглядом.

— Прости, я не расслышал.

— Я спрашиваю, что за штуку ты установил вокруг себя? Это твоя поделка дает тебе такие возможности?

— Нет, прекраснейшая, это мое скромное ноу-хау. Сила моей Розы в другом.

— Мне все равно. Главное — не пытайся применить это свое ноу-хау ко мне. Не хочу лишний раз марать меч и соскребать с себя остатки смертного колдовства.

— Я никогда не причиню тебе вреда, — тихо повторил я.

Она презрительно хмыкнула. Божественна.

— Все вы так говорите, слабаки. Не сотрясай воздух впустую. Отвечай на мои вопросы, и я, возможно, оставлю тебе жизнь.

— Все, что только будет угодно тебе.

— Зачем ты пытался убить Коракса и Соусейсеки?

— Я просто хотел защитить тебя.

— Защитить? От них? Ты оскорбил меня, человек! Неужели ты считаешь, что я не справлюсь с ними обоими, если они станут опасны для меня?

— Но он оскорбил тебя еще раньше.

— Не лезь не в свое дело, смертный. Я думала, что давно разобралась с тобой. Как же ты осмелился не только выжить, но и заявиться сюда?

— Меня привела к тебе любовь.

— Любовь? — кажется, на миг она растерялась, но тут же оправилась. — Что за жалкая чушь. Я не знаю тебя.

— Зато я знаю тебя, Ртутная Лампа. Я видел, как тебя жестоко оскорбляли и обманывали — тогда, еще в Лондоне, и за каждую твою слезинку я был готов отдать стакан своей крови. И позже… Я хочу, чтобы ты больше никогда не проливала слез.

— Значит, для этого ты и смастерил эту «Розу»? Глупо. С чего ты взял, что мне нужна твоя помощь?

— Я не думал, прекраснейшая, я давно разучился думать. Я просто желал. Желал твоей победы, твоего триумфа, твоего счастья. Ибо оно будет и моим счастьем.

— И в глубине всего лежит здоровый эгоизм. Как предсказуемо. Ха! Ну что ж, давай сюда свою безделушку, человек. Если в ней кроется какой-то подвох, ты окажешься мертв быстрее, чем успеешь это осознать.

Я начал поднимать залитую золотым сиянием ладонь…

— Стой!

…и послушно застыл.

— Кто это? — меч Суигинто указывал мне за плечо. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда он направлен.

Но я все же попытался прикинуться дураком.

— О чем ты?

С быстротой молнии острие меча ткнулось мне в шею.

— Не пробуй казаться глупее, чем ты есть, человек, твоя ложь шита белыми нитками. Она не из числа моих слуг. Кто она? Говори правду!

— Прежняя носительница Розы, — прохрипел я. Как трудно говорить, когда твоя гортань готова прорваться под натиском стали. — Кокуосэки… моя дочь.

— Дочь?! Ты учился у Отца?

— Нет, — лгать ей я не мог. — Я сам ее создал, чтобы она выпестовала мой дар.

— Создал ее? И она носила эту… Розу?

— Да…

Меч отодвинулся. Несколько минут прошло в молчанье. Суигинто смотрела на меня, и в глазах ее было что-то непонятное.

— Дай сюда, — требовательно взметнулась ее маленькая рука.

Я поспешно протянул ей Розу. Когда наши пальцы соприкоснулись, меня будто обожгло. Какое-то время Суигинто вглядывалась в глубину самоцвета, а затем резко сжала его в кулаке. Золотое сияние почти притухло. Ее пальцы сжимались все сильнее и сильнее. Роза Мистика издала протестующий тонкий звук.

— Что ты делаешь?..

Она не ответила, сжимая кулак. Вдруг на ее лице отразилось легкое удивление.

— Цела… Неплохо поработал, человек.

Я беззвучно возблагодарил судьбу за то, что успел укрепить Розу. Суигинто с размаху ударила себя кулаком в грудь, и желтый свет угас окончательно.

На несколько секунд она замерла в неподвижности.

— Да, в ней что-то есть. Я принимаю твою цацку.

— Благодарю тебя, прекраснейшая…

— А теперь — убирайся.

Я опешил.

— Стой, куда ты?

— Ты еще здесь? — оглянулась она через плечо.

— Позволь мне быть рядом с тобой и защищать тебя!

— Защищать? Меня? — фыркнула она. — Ты многовато возомнил о себе, смертный.

— Не гони меня, прошу! Я отдам ради тебя жизнь!

— На что мне твоя жизнь, ничтожество?

Удар мыском черного сапожка был стремителен. Я упал на спину.

— За что?..

— Много слов, мало толку, слабый человек. Какой из тебя защитник, если ты даже себя оборонить не можешь? Жалкий червяк, бесполезная обуза. Сгинь с глаз.

Господи…

— Позволь… — пролепетал я, приподнимаясь. — Позволь мне…

— Мне не нужны неудачники. Пошел прочь, недоделок… предатель.

— Что?..

— Правда колет глаза, слизняк? Предатель, — вновь этот взгляд, Боже, помоги мне… — Неужели ты думаешь, что я доверю свою жизнь тому, кто предал собственную дочь?

Господи…

— Жалкий смертный…

О…

— Хлам…

О…

— Детоубийца!

Детоубийца.

Мир раскололся на сотни вертящихся острых льдинок. Две алые звезды вырвали мое сердце и швырнули на алтарь в горящем храме. Свет, нестерпимый свет, боль, верните, верните, верните… Я хотел закричать, но из горла вырвалось только карканье.

О… о… о-а-р-р-р!..

С хриплым криком, теряя перья, взъерошенной грязно-серой птицей я шарахнулся от света прочь, в темноту.

О-о-о-о-й-е-е-е-а… Далекий гул серебряных труб. Я сижу на высоком утесе над бездной и смотрю вниз. Там, в глубине, клубится и переползает серая мгла, скрывающая усеянное осколками кроваво-красного гранита далекое дно, которого нет и не будет никогда, во веки веков, до тех пор, пока Вселенная не обратится в ничто и вершители судеб не станцуют на ее высохших позвонках разрывающую безвременье и антипространство паралайи, крушащую громом затаившиеся в складках огненного плаща уснувшего Бога крупицы света сухую чечетку. Все уснут, все уйдут, все умрут, и только тот, кто знает, но молчит, останется сидеть в позе лотоса на бесцветных волнах, храня на груди хрупкий зародыш лишенного боли и ужаса юного мира. Кто он? Зачем нужен этот мир? Бездна Ерквиста. Кто такой Ерквист? Ерквист, остановись… Ерквист остановлен. Все остановлено.

Я вдыхаю туман в смутной надежде, что он окажется ядовитым. По моему черно-серому облачению текут слезы.

Ооойе-ааарр!.. Все ниже и ниже, вдаль, вниз, вглубь, в покой, к началу времен устремляюсь я, рассекая холодный эфир, туда, где во мраке пещер слепые рыбы изредка бьют хвостами по не ведавшей солнца воде, заставляя испуганное эхо метаться холодным вихрем под черными сводами над темной, изредка скручиваемой тяжелыми волнами поверхности Зеркала Мойр. Когда моя угольно-черная тень проносится в его глубине, безмятежные тихие хищники испуганно бросаются в стороны. Дальше, дальше… о-о-о-о-й-а-а… Отсюда — наверх, во вне, в небо, облакам в лицо и за пределы мира, прочь, туда, где сине море — ночь, где лунный челн плывет меж волн и звезды — маяки точь-в-точь, туда, где тонкий шелк небес скрывает алый Антарес… Сердце Скорпиона, алые глаза, родные, треск крушащихся дум, дум, дум, дым, дым, дым! Хрустнули кости, космос в спину, сдвину эту плоскость — еще немного дыма! Дым! Дух! Вздох тараном ребра месит! Чужие свойства, мысли, песни — мерзость! Плесень! Разбесит. Месть! Ножами вражье мясо искрестим — месть! Врубаясь в кости с треском хреским — месть! Больше мести! На серой гирлянде повесим месяц тихий, жемчужноперый… Перья, любимые перья… Алый, сиреневый, зеленый, зеленый, зеленый…

А-р-р-ро!

Хиле! Иле! Иле! Тяжелый мрак и ночь без звезд, затопленных мертвящим сном. Растрепанным пятном я лежу, обессиленный, на янтарной пряди волос бесконечно безжалостной аорты Вселенной, затянутой непроницаемым для недостойных Несбывшегося волшебным стеклом. Я бился в него изо всех сил, рвался внутрь, в сладкий яд смерти, ломая хрупкие, наполненные отравленным воздухом кости. Прочь, в жизнь из не-жизни, в смерть из не-смерти, сдайте мне джокер и дайте погибнуть — верьте! Пустите! Я не нужен! Пустите!

Пусти меня, Река… Я плыву по Реке с банкой колы в руке… Нет, я не плыву, я просто лежу на ее волнах, отторгнутый чужими вероятностями, как раковая клетка, у которой не осталось ни сил, ни желания, ни смысла мутировать дальше. Будь проклято все, все, все. Моя слабость, моя гордыня, моя глупость. Зачем я ей? Зачем я им?

Я не нужен, не нужен, не ну…

Прочь от всего, падая в небо, оставляя на медовом стекле темно-красные капли.

О-о-о-о… Я уже перестал быть вороном, теперь я просто человек, жалкий и слабый, уставший и до сих пор не мертвый. Я разметал крышу своего убежища и бежал по черной пустыне, пока не выбился из сил, но ответом мне была лишь насмешливая тишина, лишенная благословенного ядовитого ветра. Сидя на корточках, грыз сухие вены, из которых никак не хотела бежать застывшая в сердце холодным комком липкая кровь. Валялся, избитый, в мусорной куче на задворках Парижа, вышвырнутый после безобразного дебоша с черного хода отвратительной грязной пивнухи, где кое-как вымытая кружка считалась верхом санитарии. И, как всегда, в кармане еле слышно побрякивал ключ от забытой квартиры, ноги скользили на мокром тротуаре и мир впереди был оглушительно мерзким. Глубоко под сердцем, на дне того, чего не было и быть уже не могло, вонзилась и намертво засела полная ядовитой кислоты игла, и никуда от неё было не деться. Кажется, я пил, спал где-то в теплотрассе, курил марихуану, с кем-то дрался, снова пил, трахал каких-то незнакомых девок, пил с врачом скорой помощи, опять дрался и опять пил, и так до бесконечности. И над всей этой мерзостью простреленным знаменем развевалось на смрадном ветру чувство полного поражения. Бродя по улицам чужих городов, я курил пачку за пачкой, пытаясь разучиться дышать, но легкие только каменели от дыма, обретая ненавистную способность дышать титановым газом и фотосферой холодных звезд. В ночном небе Нью-Йорка, расчерченном огненной рекламой, парили два лица и траурно-черная, бездонная, как небо Пада, обрамленная розами поверхность Белой Карты. К чему рисунки? К чему желания? Янтарь покинул меня, как и черный лед прежде, и я даже не мог разорвать на части собственное тело. Мое дыхание сжигало лепестки роз на шляпках добрых девушек, что жалостливо кидали мелкие монеты на мостовую передо мной, когда я сидел, прислонившись к стене дома и уставившись в пышущий над головой раскаленным полднем синий плат Италии. Кольцо жгло мне палец.

Мертвое. Мертвое. Мертвое.

Суок.

Суигинто.

Суок.

Суигинто.

С-с-с-с-с-с-у-а-а-а-а…

И вот я бреду, прочь от всего, держась за какую-то стену, сжимая в изломанных пальцах обрывок черной ткани. Гладкая, гладкая поверхность, в которой смутно отражается, плывя без движенья, лицо живого трупа и о которую нельзя разбить себе голову. Н-поле. Чужой мир. Где я? Неважно. Зачем я здесь? Неважно. Зачем я? Неизвестно.

Кожу жжет острая ледяная кромка. Но это тоже неважно. Иглы нависают над головой, замысловато переплетаясь в темноте, за спиной слышен тихий хруст. И это не имеет никакого значения. Никакого, ведь на самом я стою посреди залитого солнцем поля. Нет, заливного луга в конце весны, когда талая вода уже ушла и навстречу звезде жизни из земли рванулись тысячи недолговечных, но упорных мягких зеленых тел. И боли нет. Как хорошо.

Две небольшие головки, улыбаясь, смотрят на меня из травы.

— Суок! Ты жива!

Дочь смеется:

— Конечно, жива, Отец!

— Я была неправа, — со смущенной улыбкой говорит Суигинто. — Прости меня.

Мои ноги подкашиваются. Я падаю на колени перед ними.

— Суок, дочь… Суигинто… Простите меня за все, умоляю вас!

— Я давно простила тебя, Отец, — улыбается Суок. — Теперь мы всегда будем вместе.

— Всегда, — эхом повторяет Суигинто.

Я плачу от счастья, целуя их руки.

Дочь берет меня за виски и касается моего лба теплыми губами.

Ласковые объятья льда.