Книга Лазури

Часть II

Соусейсеки словно второй раз ожила после того, как вернула настоящее тело. Пока я восстанавливал силы, латал раны и пытался разобраться с изменениями, которые получились от стремительного старения, она тоже не теряла времени зря. Пекла печенье и — вот уж неожиданность — даже пела, когда была уверена, что никто не слышит. И улыбаться стала гораздо чаще, хотя и мрачнела иногда, поглядывая на сквозящую в моих волосах седину.

Как она объясняла, раньше почти все силы Розы Мистики уходили впустую, теряясь в несовершенном материале, а теперь нужно было совсем немного, чтобы удерживать в форме его сгустившиеся остатки. Расставаться с ним окончательно ей не хотелось, да и не нужно было. Теперь материя сна наполняла Соу изнутри, а увидеть ее можно было только там, где раньше были шарниры — теперь они были похожи на спрятавшиеся под кожей суставы.

Никто не спешил навестить нас, и я был искренне рад — за последнее время случилось слишком многое, и передышка была особенно кстати. Появилось время подумать над тем, как же все-таки искать неуловимого Отца, как возвращать долги Суигинто и…как вместить такие количества выпечки, которая сама просилась в рот.

Наконец-то все было хорошо, хоть и ненадолго.

Прошло две недели, прежде чем я мог с уверенностью сказать, что готов продолжать путь к нашей цели. О ранах теперь напоминали только полоски светлой кожи, следы старости исчезли, и о произошедшем напоминала только паутина сединок. За это время красное плетение трижды отбирало у меня немного памяти — впрочем, было немало вещей, которые можно было смело забыть.

Пришлось вернуться и к старым тренировкам, от которых я успел немного отвыкнуть. Несмотря на то, что полагаться на их результат в серьезных ситуациях не стоило, польза в них определенно была, да и Соусейсеки обижать не хотелось. Я понимал, что теперь, когда появилось так много причин сосредоточиться на магии, ей может показаться, что ее искусство теперь мне не нужно.

— Ты будешь продолжать учиться у меня, мастер? — спросила она тем вечером словно бы между прочим.

— Я все время учусь у тебя, Соу. Или ты имеешь в виду наши поединки?

— Именно их. Теперь, когда у тебя есть новые силы, я не могу обучить тебя владению ими в бою, а полагаться на оружие…

— Конечно, ты права. Но стоит ли полагаться на что-то одно, имея больше? Сила и мастерство могут помочь там, где не справятся чары, но даже если бы это было не так — мне все равно просто нравятся твои уроки.

— Ты так считаешь, мастер? Учти, я не буду давать поблажек, если за тебя возьмется еще и Суигинто.

— У вас… разные методы. Но еще недавно ты хотела, чтобы я отказался от нее.

— И сейчас не слишком одобряю. Хотя она показала, что может быть полезна. Странно, что вы нашли общий язык, конечно.

— Ничего странного. Она рассчитывает использовать нас, чтобы решить свои проблемы, но забывает о той вероятности, что к нам можно привыкнуть.

— Что ты имеешь в виду?

— Отец ни в коем случае не мог сделать ее исчадием ада, и это значит, что в ней до поры до времени скрыты и хорошие качества. Она заботится о медиуме — с чего вдруг? Она не начинает новой Игры — хотя правила этого не запрещают. В конце концов, у нее появилась мысль о том, что нет единственного правильного пути, ее фанатизм дал трещинку.

— Думаешь, она образумилась?

— Теперь она точно понимает, что делает, а значит, с ней можно договариваться.

— Раньше такое тоже случалось.

— Целью была Игра, не более. Теперь все немного по-другому.

— Посмотрим, посмотрим.

Говорили мы долго. И о следующей краске, и о спуске к Морю, и о походе во сны. Соусейсеки рассказала немало интересного о встречавшихся в таких путешествиях опасностях, но в любом случае точно сказать что-то можно было только на месте. Особняком вставал вопрос о том, как я попаду в больницу, оставаясь незамеченным.

Как водится, вариантов было немало, но все же мы решили расспросить Суигинто, которая там все-таки бывала чаще нас. Оставалось ждать ее появления и готовиться к вылазке. Нам нужно было не много ни мало научиться лечить умирающих изнутри.

Снаружи завывал ветер, обрушившийся ураганом на Токио. По дрожащим стеклам непрерывными реками ползли сосуды из плоти разбившихся вдребезги капель, стены жалобно поскрипывали и гудели под тяжелыми ударами воздушных молотов. Самое подходящее время для того, чтобы свернуться клубочком под теплым одеялом и мирно уснуть. Так мы и собирались поступить, если бы не одна неожиданность, заглянувшая к нам через зеркало.

Роняя на пол мокрые перья, Суигинто вошла в комнату, заставив нас замолчать от удивления. Похоже, она попала под ливень и вымокла до нитки — но зачем приходить к нам? Впрочем, держалась она так, как будто ничего не произошло и все совершенно в порядке вещей.

— Что вы так смотрите, как будто призрака увидели? Или не ожидали, что я приду вас проведать?

— Ну, не буду врать, не ожидали, — честно ответил я. — И все же это приятная неожиданность.

— Решила посмотреть, не сломал ли ветер вашу халупу, — огрызнулась она. — А то может статься, что долги отдавать будет некому.

— Как видишь, все не так плохо. Впрочем, на днях мы бы и сами стали тебя искать — я почти здоров, да и Соусейсеки готова действовать.

— Что ж, буду считать, что у вас хватит сил выполнить свои обещания, — она повернулась, собирясь уходить.

— Постой, постой, Суигинто! — воскликнул я, — Ты… быть может, останешься?

— Что? Зачем мне… — она заметно смутилась.

— Здесь сухо, тепло и уютно. Вымокла-то ты не в Н-поле, значит, твой дом не устоял перед непогодой. У Мегу ночные обходы, люди, суета. Оставайся.

— Ты, может быть, ждешь, что я присоединюсь к этим просьбам, — подала голос Соусейсеки, — но я не стану. Если ты предпочитаешь уйти — уходи, если нет — оставайся.

— Вы, наверное, забыли, с кем…

— О нет. Это привычка, — я понял, что делал не так, — уговаривать тех, кто нужен для дела.

— Для какого дела?

— Видишь ли, для того, чтобы вылечить Мегу, нам придется освоить некоторые умения, — пошел в атаку я, — но ты знаешь о ней больше нас и сможешь подсказать решения.

— Вот как? Может, я зря поверила, что вы на что-то способны?

— Оставайся и посмотри сама. Или скучать в Н-поле интересней?

— Да, это убедительно. Что ж, показывай, что хотел.

— Деловитости тебе не занимать, Суигинто. Но моя магия требует подготовки, а ты пока могла бы пообсохнуть — иначе может возникнуть вопрос о том, бывают ли Алисами куклы с заржавевшим механизмом.

— За такие предположения тебя стоило бы размазать по полу, нахальный медиум. И вообще, что за забота?

— Тебе еще учить меня, между прочим. Оттого и думаю, как бы тебя не потерять до поры до времени.

— Может, ты еще и посмотреть решил?

— Ну что ты, зачем отвлекаться. Вот тебе фен, а я отвернусь и займусь делом.

— Фен? Что это за штуку ты мне дал?

— Вот, эту штуку в розетку, а теперь включить горячий…

Пришлось все-таки просить Соусейсеки устроить нашей гостье небольшой экскурс в мир техники. Пока они возились с феном, я, как и обещал, принялся за «дело». Суть была в том, что вместо тренировки я собирался устроить этой парочке небольшую экскурсию, используя серебро и немного эмоций. Слишком много плохого случалось с ними, а мне по душе была концепция равновесия.

— Ну что вы там, закончили сохнуть? — спросил я, устав ждать.

— Тут еще на полночи работы, — отозвалась Соу, — Платье почти не сохнет.

— А вы что, собрались одежду феном сушить? — нельзя сказать, что я был удивлен, но все же…

— Ну а что не так?

— Фен для волос, одежду он не возьмет.

— Ну и что же тогда нам делать? — недоумевала Соусейсеки.

— Вешать все у камина и нырять под одеяло, не иначе.

— Мы не спим под одеялами! — попробовала возмутиться Суигинто.

— Так не спи, никто не заставляет ведь, — деланно удивился я. — Но мне неудобно будет ходить с закрытыми глазами.

— Не понимаю твоей логики, медиум.

— Что же тут непонятного — твое платье-то сохнет?

— И… Впрочем, мне несложно уступить твоим глупым обычаям, — я услышал поспешный шорох одеяла. Все-таки голова у нее работала.

— Тогда можно начинать. Скажи, Суигинто, верно ли, что тело болеет, если дух нездоров?

— Кажется, это именно тот самый случай. Она знает, что должна умереть и ждет этого, как и все вокруг.

— У нас есть способ оградить тело, но ненадолго. А нужно во-первых, излечить дух, а во-вторых, разобраться с самой болезнью.

— И как ты собираешься это делать? — поинтересовалась Первая.

— Попробуем вернуть ей волю к жизни. Сейчас смерть кажется ей желанной неизбежностью, а нам должно сделать наоборот.

— Хочешь изменить мнение духа? С помощью дерева?

— О дереве позаботится Соусейсеки, нам же придется поработать вместо лейки ее сестры.

— Не проще ли…

— Нет, мы справимся сами. Неужели лейка знает Мегу лучше тебя? Только ты сумеешь найти нужные слова, провести ее по лабиринту сомнений.

— А вы самоотверженно постоите в сторонке? Вот уж помощь, просто бесценная!

— Соу займется деревом, я — телом. Восстановлю ее сердце по образцу собственного. Этого мало?

— Ну, если вы не подведете, то может хватить. Мы все говорим, а собирались заняться делом. Или ты снова обманываешь?

— Только немножко, — и не давая моментально разозлившейся Суигинто вставить слово, я протянул ей пучок серебра, — Ты же не против?

— Мне стоило бы нашпиговать перьями твой наглый язык, но боюсь, это уже не поможет.

— Не поможет, а только закалит его в злословии. Соусейсеки, присоединяйся, нужна будет память Розы Мистики и твоя трезвая критика.

— Да, мастер. — Соу распушила кончик серебряного пучка, проводя им по шее и останавливаясь на затылке. — Начнем?

— Как только наша проводница будет готова. — улыбнулся я.

— Хватит болтовни, действуй уже, — и второй жгут почувствовал нежное тепло кукольной кожи.

Расслабившись и глубоко вдохнув, я посмотрел в разноцветные глаза и провалился в морок, чувствуя, как оседает и приваливается к стене тяжелое и непослушное

тело.

Густой туман, плотный, молочно-белый, окутал нас. Мы парили во влажном, слегка пахнущем озоном пространстве, где из виду терялись пальцы вытянутой вперед руки.

— Где мы? — спросила Суигинто.

— Посреди белого листа еще не начавшейся истории, задуманной картины, приснившейся песни. Мегу не любит жизнь, которой не видела, хочет умереть, зная, что мир ее ограничен стенами палаты. Соусейсеки!

— Что, мастер?

— В твоей Розе Мистике собраны сотни тысяч эмоций из моего мира. Я зачерпну немного и разделю между нами, но под их властью не смогу сдерживаться. Именно поэтому — держи, — я вытащил из груди красную ленту с мерцающим шариком на конце. — Тебе я доверю свое сердце. Если оно перестанет выдерживать, тут же ставь печать и вытаскивай нас отсюда.

— Поняла. Можешь быть спокоен, мастер.

— А ты, Суигинто, запоминай все до последней капли, чтобы потом показать Мегу как можно больше из того, что она может заполучить.

— И только? — разочарованно спросила она.

— Ну уж нет. Вы создадите идеальный мир, пользуясь гармонией ваших Роз, я придам ему форму и воплощение, хоть и ненадолго. Попробуем — хотя скорее всего, все получится сразу и лучше, чем я ожидаю. Готовы?

— Да, медиум.

— Готова, мастер.

— Тогда начни, Соу, а дальше все пойдет само.

Крошечные искорки пробежали между нами там, где должно было бы находиться серебро. Ватная тишина изменилась, стала более просторной и звонкой. Сперва медленно, но постепенно разгоняясь, мы полетели вверх.

Первое касание Розы отозвалось глубоким, постепенно нарастающим звуком, в котором было ожидание и предвкушение чего-то. Удары сердца задали ускоряющийся ритм, а в проносящемся мимо тумане все ярче разгорался свет.

И тем неожиданней было вылететь из молочной густоты, словно пробка из бутылки, моментально теряя скорость, и на мгновение ощутить равновесие в высшей точке нашего безумного броска, чтобы начало мелодии стало знаком величайшего простора.

Перед нами лежала бесконечная пухлая пашня вершин густых облаков, озаренная оранжево-лиловым заревом низкого солнца. После узкой скорости слепого полета мир раскинулся в стороны, и глотка этого воздуха хватило бы на день — потому что это был ветер свободы. Но паузы были бы непростительны, и мы медленно закружились над мягкой завесой под легкие звуки флейты.

Откликнулась и Роза Суигинто — сладкой грустью ностальгии, протяжными криками ласточек, запахом мокрой листвы на рассвете. Повинуясь растущей мелодии, мы пролетели обратно, сквозь ставшие совсем тонкими облака и медленно, словно воздушный змей на слабеющем ветру, плыли над открывшимся внизу новым миром.

Я чувствовал, как вибрирует серебро под напором Розы Мистики Соусейсеки. Необъяснимый покой проник в нас при виде проплывающих внизу сочно-зеленых полей и шумящих в непрерывном движении верхушек лесных исполинов. Тихая мелодия вынесла нас на уютную лужайку, усыпанную мелкими лесными цветами. Даже тишина здесь была особой, наполненной жизнью — шорохом листьев, далекими трелями птиц, низким гудением деловитых шмелей, и недоступным смертным, но ясно различимым душой садовницы звуком растущих трав.

Косые лучи солнца нежно согревали, убаюкивая, зелень обещала принять в свои нежные объятия — но Роза Суигинто продолжила мелодию. Из чащи стрелой вылетел олень, преследуемый волками, и жесткий переход ритмов увлек нас за беглецом, словно порыв ветра. Мы неслись след в след, ощущая и животную мощь скользящих под кожей мышц, и азарт преследователя, и горячее дыхание охотника на затылке. Но страха не было и не было смерти — словно звери разыгрывали представление, в котором погоня была не способом выжить, а безумной радостью от собственных скорости и силы. Я мысленно одобрил Суигинто, которая не забывала удерживать грань между привлекательной выдумкой и жестокостью реальности…или же не знала ее вовсе.

Нарастающий ритм бега стал прорезаться грозной медью, а впереди замелькали просветы. Олень вывел нас из леса и стремительно скрылся вдали, сопровождаемый своей серой свитой. Но никто из нас не заметил исчезновения проводника, потому что впереди, попирая белыми клыками небосвод, поднялись величественные и могучие вершины безымянных гор. В другое время я остановился бы, любуясь открывшимся видом, но музыка гнала вперед. Не сбавляя скорости, мы взлетели на первую из отвесных серых стен, где редкие кривые деревца еще цеплялись за трещины в монолите камня, проскользнули лабиринт бывших завалов и в мгновение ока перенеслись на перевал.

Соусейсеки не уступала — мелодия заставила нас обернуться, чтобы увидеть, как осенняя желтизна стремительно пожирает мир внизу. Отсюда, с гранитных круч, видно было, как леса вспыхивают багрянцем и медью, а ветра поднимают лиственные легионы и тучами бабочек несут их к нам. Осыпанные прощальными дарами леса, мы наблюдали, как улетают куда-то клинья курлыкающих журавлей.

Но и на этом не закончилась наша песня. За грядой камней, с другой стороны гор, укрытых снежным плащом, пенилось рвущееся о скалы море, силящееся достать до нас в своей вечной ярости.

Соусейсеки выразительно взглянула на меня, указывая глазами на пульсирующий шарик сердца, и я кивнул в ответ. Еще немного, еще чуть-чуть…

Последние лучики солнца скрылись за горизонтом, и в густой тьме замерцали тысячами глаз необычайно яркие звезды, которые, казалось, можно достать руками. Горло мне сдавило комком, слезы щекотали лицо, и даже дышать я забыл, завороженный этим финальным аккордом.

Но сквозь черноту одежд вырвался извилинами знаков свет, когда Соусейсеки наложила печать, и видения померкли, уступая место привычной реальности. Мы вернулись.

Я поднялся, словно машина, обеими руками разрывая рубашку. Грудь нестерпимо пекло, словно на нее плеснули кипятка, красное плетение тускло светилось. Пришлось помучиться, прежде чем удалось блокировать боль — но почему она вообще началась?

— Тебе стоит быть осторожнее, мастер, — сказала очнувшаяся Соусейсеки, — если бы не знаки, песня разорвала бы тебе сердце.

— Это не тот эффект, который я от нее ожидал, — слабо улыбнулся я в ответ. — Тем не менее, нам удалось сделать весьма мощное средство. Это действительно было прекрасно — но ведь так не бывает? Обычный человек вряд ли испытает подобное…возможно, какие-то наркотики или особые мистические практики могут дать схожий эффект.

— Так это тоже ложь? — Суигинто, кажется, расстроилась. — Все это, от начала и до конца, твои иллюзии?

— Не стоит приписывать мне столь многое. Я только достал подходящие образы для нашего общего дела, и могу тебя уверить, что по отдельности каждый из них существует и вполне реален.

— И все же Мегу вместо них будет жить в вашем сером и унылом мире!

— Суигинто, откуда такие странные выводы? Она такой же медиум, как и я, ничем не хуже — и научиться видеть и чувствовать подобное вполне способна. Так что это совсем не обман, а скорее реклама.

— Ты, быть может, и прав, но кто станет ее учить? Я?

— Как-то странно ты об этом спрашиваешь. Ты, конечно. Или ты знаешь еще кого-нибудь сведущего?

— Делать мне больше нечего, кроме как учить эту жалкую смертную! — возмущение Суигинто выглядело как-то несерьезно. — И вообще, пусть привыкает жить реальной жизнью!

— Ну чего ты так разошлась-то? Я настаивать не буду — ваши дела не для меня.

— И правильно. Выполним наше соглашение и разлетимся — у нас мало общего.

— Как скажешь, как скажешь. Впрочем, я уверен, что нам и после этого доведется встречаться в этом тесном мире.

— Лучше бы тебе тогда быть на моей стороне, медиум.

— Само собой, Суигинто. У нас нет причин ссориться. Кстати, ты остаешься у нас сегодня?

— Теперь я верю, что ты приглашал меня для дела — как только закончили, так и спешишь прощаться.

— Ну что ты, зачем же так недооценивать мои хитрые планы? У меня были и другие замыслы с твоим участием.

— Правда? Рассказывай, пока я не передумала тебя слушать.

— Видишь ли, — я наклонился поближе и шепотом продолжал: — Соусейсеки, кажется, решила меня погубить.

— Что? — мне удалось ее удивить, — Как так?

— Она весь день печет печенье, и все вкусней и вкусней. Я не могу его не есть, а она точно ждет, когда я лопну.

— Убийство печеньем? — прыснула Суигинто. — А я-то тут причем?

— А ты поможешь мне его съесть! Умрем в неравном бою с печёной ратью, как настоящие соратники, и барды будут слагать легенды про наши подвиги!

— Тут уже и Соусейсеки засмеялась, благо не понимать мои беседы с другими буквально она уже хорошо научилась и обидеться за нелепые предположения не успела.

Так мы и досидели почти до рассвета, истребляя сладко пахнущие ванилью полчища и обсуждая подробности нашей песни. Но когда Суигинто все же решила нас покинуть и мы остались одни, Соу задала мне давно напрашивавшийся вопрос.

— Что ты сделал с ней, медиум? Это не та Суигинто, которую я знала до этого.

— Раскусила ты меня, — вздохнул я, — придется все объяснить по порядку. Видишь ли, я еще не слишком умел в обращении с плетениями, особенно когда дело касается тонких и сложных операций. А удалить из памяти Суигинто собственное оружие было ой как непросто.

— И что же пошло не так? Выглядит, как будто…

— Знаю я, как это выглядит. Когда дело дошло до выжигания воспоминаний, я не учел одну вещь — пустоту. Сейчас место привычных для нее эмоций заняло спокойствие, а внутри все нашпиговано моими печатями. Мы, собственно, общаемся с той Суигинто, которую задумывал Отец, но ясно, что так продолжаться не может.

— То-то она мне почти понравилась под конец. Но почему не оставить все как есть?

— Она единственная достигла всего сама. Управление Н-полем, возможность сражаться без медиума, крылья…и большая часть ее сил завязана именно на тех эмоциях, которые сейчас опечатаны. Хорошо, что до сих пор нам не пришлось сражаться и она не заметила своей слабости.

— Я бы так все и оставила. Трудно представить, что будет, если вернуть ей силы. И подумай — не милосерднее ли запечатать ее страдания навсегда?

— Соу, Соу, не пытайся играть со мной, — улыбнулся я, — Милосердие тут не приемлимо, нам не нужен беспомощный союзник. Да и сама она предпочла бы умереть, чем знать, что ее жалеют. К тому же, сейчас я обладаю слишком большой властью над ней. Так дело не пойдет.

— А как она сама воспримет такую новость? Не боишься ли ты быть первой жертвой ее ярости?

— Не боюсь. Она справится с собой, если сочтет нужным. А объясняться я в последнее время неплохо научился.

— Иногда мне кажется, что тебе просто постоянно везет.

Суигинто вернулась через два дня, застав нас за работой над красным плетением. Соусейсеки запоминала, как устроено и как работает мое сердце, чтобы потом попробовать вылечить Мегу изнутри, убедив ее дух не только в том, что жить стоит, а и в том, что тело должно быть устроено по-другому. План был не слишком хорош, но в любом случае попробовать стоило. Не зная, что ждет нас во сне, предугадать что-либо было немыслимо, но разве мало мы импровизировали?

— Сегодня Мегу принесли большое зеркало, разумеется, по моей просьбе. Вы готовы?

— Да, сейчас закончим с красным и пойдем. Мегу спит?

— Она много спит в последнее время. Это, конечно, хорошо, но почему-то…беспокоит.

— Скоро все будет в порядке. Уверен, у нас получится.

— Вряд ли она устоит перед очарованием песни. Ты хорошо поработал, человек.

— Почему бы и не постараться для хорошего дела? Вот и все, мы можем отправляться.

— Тогда идем, я проведу вас.

Палата Мегу оказалась на удивление уютной и тихой. Светлая ширма закрывала от нас спящую, и ее дыхание терялось в ровном гудении мигающих лампочками аппаратов, стоявших в углу. Впрочем, Мегу сейчас не нуждалась в их помощи, и только одна капельница прозрачной змейкой кусала ее худенькую руку. Даже заснула она лицом к окну, словно не дождавшись своего ангела — да так скорей всего и было. Густые черные волосы только подчеркивали неестественную бледность молодого лица, которое даже сейчас показалось мне красивым. Если бы не болезнь, Мегу была бы неотразима… хотя ей не более четырнадцати.

Впрочем, я недолго думал об этом, потому что Соусейсеки не стала медлить.

— Лемпика! — воскликнула она, и дух заплясал вокруг ее рук, а затем взмыл к потолку по причудливой траектории, открывая туманную воронку.

— Можем начинать? — спросил я, пробежав мыслью по плетениям.

— У нас есть двадцать минут, прежде чем окно закроется. Если не вложимся, придется повторить.

— Лучше бы не пришлось.

Но знал ли я, насколько несовершенны могут оказаться любые планы, когда речь заходит о снах? Тогда еще нет.

Сон Мегу был мрачным и туманным. Из каменистой земли повсюду тянулись в серый сумрак острые шипы обгоревших деревьев, под ногами то и дело возникали глубокие темные лужи, вода в которых была больше похожа на нефть. Куда бы мы не смотрели, всюду тянулся тот же выжженный лес, теряясь в мутной белизне дымки, стелющейся по земле. Пахло гарью и чем-то приторно-химическим, вроде старых лекарств.

Я прислушался к смутным шорохам и протяжным звукам, напряженной пеленой расползавшимся вокруг. Бесформенные тени на краю видимости тоже не добавляли комфорта в этой ситуации. Под ногами скрипнула ракушка, затем еще одна. Откуда ракушки в мертвом лесу? Подняв одну, я удивился еще больше — внутренняя поверхность ее была покрыта строчками четверостиший на незнакомом языке. Несмотря на то, что смысл понять было невозможно, чувствовалось, что это не веселые детские стишки.

— Бедная, потерявшаяся душа, — голос Соусейсеки звучал приглушенно, — как же здесь плохо и грустно.

— Как нам найти ее и дерево? Не хотелось бы блуждать по этому лесу без ориентиров и постоянно оглядываться, — мой голос уже звучал не так уверенно.

— Здесь все зыбко и непостоянно. Видишь воду? Это Море подступает все ближе. Суигинто вовремя с нами встретилась — сам видишь, этот сон на краю гибели.

— Хватит болтать, надо найти Мегу! — нетерпеливо воскликнула Первая. — Ей не место в таком окружении!

— Есть предложения насчет того, где начинать поиски?

— Не суетитесь, я, кажется, поняла. Ракушки…они рассыпаны по прямой, как тропинка из хлебных крошек. — Соусейсеки явно знала толк в путешествиях по снам.

Мы двинулись вперед, следуя по извилистой дороге между луж и бывших деревьев. Шумы и тени держались поодаль, не отставая. Суигинто молчала, подавленная увиденным. Мне тоже было не по себе, хотя подобные места я представлял себе и раньше, слушая дарк амбиент и гуляя по окраинам города. Но представлять и находиться — совсем разные состояния.

— Что за тени движутся следом, Соу? — спросил я, чтобы отвлечься от страха.

— Вы бы назвали их призраками, ревенантами. Когда дух уступает водам Моря Бессознательного, прячется от самого себя, хаос начинает приобретать формы, силясь обрести плоть. Сейчас они бессильны перед нами, и могут только пугать.

— Ты говоришь «сейчас», как будто…

— Да, они могут обрести силы, если мы или хозяйка этих мест в них поверит. Но не стоит считать их злыми — они лишь страстно желают воплотиться, а страх для них простейший способ привлечь внимание.

— Знаешь, он эффективен.

— Сейчас Море спокойно, и по-настоящему напугать нас им не удастся. Соберись и не обращай внимания, в конце концов, в тебе они тоже живут, как и в каждом смертном.

— Мне бы твою выдержку, Соу. Но смотрите — что это вон там, слева, виднеется?

И впрямь, там, куда сворачивала наша тропа, сквозь сумрак виднелись какие-то возвышения, вроде торчащих из земли гигантских пальцев. Чем ближе мы подходили, тем громче становился навязчивый шепот, в котором даже можно было разобрать отдельные слова. Наконец, сожженный лес закончился, и мы вышли к невысокому холму, где туман был не таким густым.

Вокруг в кажущемся беспорядке поднимались каменные столбы разной высоты, поддерживаемые тянущимися из пожелтевшей травы цепями. Именно от них шел тот удушливый шепот, от которого у меня уже начинала болеть голова.

На каждом из них чуть ниже верхушки было вырезано грубое лицо, напомнившее мне великанов острова Пасхи. Но тут они производили совершенно иное, пугающее впечатление — они были живы. Землистые губы беспрерывно нашептывали что-то, ноздри шевелились, хмурились каменные лбы и смотрели в центр холма тяжелые мертвые глаза.

Суигинто вдруг бросилась наверх, не обращая внимания на мой предостерегающий возглас. Мы поспешили следом, готовясь прийти на помощь, но это было излишней предосторожностью, ведь там, среди острого запаха железа и горького — полыни, среди последнего живого островка на гранитной округлости вросшего в землю валуна сидела Мегу — дух Мегу, согнувшийся под тяжелым гнетом каменных глаз.

Шепот здесь был почти невыносим — словно горячий, душный ветер пустынь, он проникал повсюду, царапая внутренности острыми песчинками слов. Суигинто трясла и тормошила Мегу, но та явно не замечала ее. Неудивительно — в таком отвратительном месте сложно оставаться в здравом уме и твердой памяти.

— Соу, как заткнуть этих каменных болванов?! — я почти кричал, перебивая статуи.

— Непросто, — послышалось в ответ. — Это не пустые выдумки! Она наделила их жизнью и властью, не видя ничего другого!

— Она нас не замечает?

— Если бы не Лемпика, нас бы уже не стало — ее дух почти слеп и слушает только ложь этих болтунов!

— Что будем делать?

— Искать дерево — тут мы бессильны!

— Но откуда взялись эти статуи? Зачем они здесь?

— Это авторитеты. Родители, доктора, даже медсестры — и все они говорят одно и то же тысячей голосов. Это ее вера — в их слова, и она ее губит!

— Вот как… — я присмотрелся к истуканам, читая иероглифы на их каменных телах. — Мама, папа, доктор Аки, доктор Сенамура, профессор Они…

— Они не просто призраки — Мегу дала им подобие разума и жизни. Видишь, как они начинают коситься на нас? Надо уносить отсюда ноги, если не хотим познакомиться поближе, конечно.

— Сделаете же вы что-то или нет? — Суигинто явно не слушала нас. — Надо вытащить ее отсюда!

— Не выйдет, Суигинто, не сейчас. Пойдем, нужно найти дерево ее души.

— И оставить ее тут? Беспомощной?

— Она тут уже очень давно. Мы не поможем ей, пока она нас не видит. Идем.

— Я не брошу ее так! Нужно дать ей нашу песню, чтобы заглушить этот мерзкий шепот!

— Не вздумай! — Соусейсеки даже схватила ее за руку, — Ее разум не выдержит такого вторжения и все будет еще хуже! Песня не вылечит ее сейчас, а скорее всего сведет с ума.

— Почему?

— Это все равно, что смешать лекарство с ядом — только навредит. Нужно найти способ справиться со статуями, а только потом дать ей песню, и не иначе.

— Нельзя же просто оставить ее так!

— Соу, быть может, попробуешь печати, как со мной?

— Только не во сне. Поставишь печать — и все рухнет вместе с нами. Я даже не знаю, как именно мы умрем в таком случае.

И то верно, не подумал. Тут плохо думается совсем.

— Пойдем, Суигинто, — Соусейсеки отпустила ее. — Тут мы пока ничем не поможем.

— Ладно, идем, — здравомыслие возобладало над эмоциями. — Быть может, там удастся что-то сделать.

Дерево Мегу притаилось в руинах, по некоторым деталям которых я угадал их назначение. Бывшая детская, с покрытыми плесенью игрушками, засыпанной кирпичом кроваткой, остатками ярких обоев среди мусора на земле. Мое внимание привлекла выглядывающая из-под щебня обложка книги. Сказки Андерсена? Интересная находка… но бесполезная. Не за тем мы сюда шли.

Деревце, совсем небольшое, прячущееся в тени, казалось совсем сухим. Но кончики его ветвей были усыпаны темно-фиолетовыми цветами, каждый из которых был не похож на другие.

— Моим ножницам тут большого дела нет, — сразу сказала Соусейсеки, — я срежу то, что явно сушит деревце, но боюсь, причина глубоко внутри.

— И так мы и уйдем? — снова возмутилась Суигинто, — Грош цена вашим обещаниям!

— Прежде чем обвинять нас, подумай, что бы ты делала здесь сама. Мы уходим сейчас, но вернемся, чтобы победить.

— Что изменится? Откуда ты возьмешь силы?

— Теперь известно, что нам противостоит, а это половина дела. Остается просто подготовиться к поединку за душу твоего медиума.

— Просто, просто… Что-то не верится. Но ты прав — если мы бессильны втроем, я бы не сделала большего.

— Не отчаивайся прежде времени. Вот еще что — узнай у Мегу, кто из великих врачей прошлого или настоящего мог бы ей помочь. Это важно.

— Снова будешь обманывать? Думаешь, поможет?

— Определенно поможет. Но не только это нам придется сделать. Возвращаемся, и я расскажу вам свой новый план.

Уходя из палаты, я еще раз посмотрел на хрупкую фигурку, так спокойно спящую перед порогом смерти. Соусейсеки коснулась ее печатью, и порозовевшие щеки дали нам понять, что это сработало. Вот только надолго ли? Впрочем, и те часы, которые мы выиграли, могли в итоге стать решающими.

* * *

Я больше не мог сдерживаться. Ярость переполняла меня, черными кольцами сдавливала глотку, алыми иглами пронзала мозг, скрывая в багровом тумане желто-розовое поле на дисплее. Скрючившиеся пальцы выдирали кнопки из жалобно трещавшей клавиатуры. Мышь, сброшенная со стола неловким движением локтя, повисла на проводе, покачиваясь и колотя меня по лодыжке.

Как?! Как смел этот ублюдок, этот поганый бокуфаг так обращаться с Суигинто? Что знал он о ней? Скука и тоска — ха! Что знаешь ты о тоске и скуке гинтофагов, жалкая отрыжка борд?! Ощущал ли ты когда-нибудь черные крылья над собой? Какое право имеешь ты прерывать Игру Алисы в своем мерзком высере, когда она была так близка к победе? Чушь собачья! А эти! Эти скоты, это вонючее хомячье, что окружало его, чествовало его, как бога и творца, как мастера — тьфу! Битарды! Розенфаги, тоже мне. И это стадо еще позиционирует себя как элита сети! Гнать! Гнать поганой метлой! Гнать с Ычана, из интернета, чтобы и памяти не осталось! Вон!!! Я грохнул кулаком по клавиатуре — отшиб мизинец, зато несчастный инструмент крякнул и сломался окончательно. Облегчения это не принесло. Вскочив из-за стола, я начал нервно прохаживаться по комнате, выковыривая саднящими пальцами сигарету из смятой пачки. Нельзя, нельзя, нельзя!!! Нельзя позволять себе то, что дозволено только мангакам и Ноумэду! И нельзя позволять быдлу позволять себе то, что дозволено только им! И нельзя… Заметив, что влез в какую-то дурацкую логическую спираль, я мотнул головой, выхаркнул черное слово и свирепо затянулся. Табак был пресным, как трава. Дерьмовая марка. А может, просто во рту сгустилось слишком много яда. Я сплюнул, почти ожидая, что прожгу ковер насквозь. Но я не сэр Макс, да и чудес не бывает. Ворс даже не задымился. Вновь и вновь меня настигала картина того сражения. Говнюк был талантлив, слишком талантлив — подобно каинову клейму, пылал у меня перед глазами тот эпизод, от которого я бешено отбивался и которого нельзя было не видеть. Я был там, я видел, как она бьется в серо-фиолетовом тумане окутавшей ее отравы, ощущал ее гнев, ужас, стыд и отвращение, слышал, как она скребет пальцами по темному шелку платья, пытаясь содрать следы липких прикосновений волосатых мужиков и пустоглазых кукол, хватавших и лапавших ее. Я ничего не мог поделать. Я мог только смотреть. Если бы ярость уничтожала, Ычан уже лежал бы в глубоком дауне, полный зависших сессий мертвого хомячья. И рядом плыла другая картина, одна из последних: Суигинто рядом с отравившим и обманувшим ее ублюдком, весело смеющаяся над его плоской шуткой. Довольная и радостная. Подобревшая. Потерявшая себя. Забывшая обо мне и о всех нас. Этого не должно было случиться!!! Я метался по комнате, как лев по вольере, дыша сквозь зубы бледно-сизым дымом. Но вскоре я перешел на шаг, а потом вовсе остановился и сел на кровать. Я не смирился, о нет. То, что я испытывал, не было заурядным баттхёртом слюнявого идиота, узревшего в сети оскорбление своей священной коровы. Просто наконец совершился фазовый переход. Гнев превратился в злобу, потом в ненависть. Красное стало черным, а затем — белым, как снег. Вы знаете, почему от ненависти до любви один шаг? Нет, не потому, что ненавидимого легко полюбить. Так не бывает. Ненависть — это внутренний полюс любви. Ненавидеть — значит просыпаться с мыслью о человеке, жадно ловить слухи о нем, выслеживать его, искать с ним встречи, тянуться к нему. Похоже на любовь, правда? Такова алхимия чувств. Движение внутрь элемента по кубической таблице Менделеева, изменение не признаков его, но сути. Ни одна еретическая додзя, ни один куклоёбский рисунок не доводили меня прежде до такого состояния. Это была просто грязь, которая не пятнала Суигинто. Но этот ублюдок схватил и швырнул ее саму в глубину этой грязи. Он оскорбил, обидел ее, сделал слабой и начал лепить по своему вкусу. Между нами отныне была кровная вражда, и флеймом на борде или даже разборками ИРЛ он от меня не отделается. Что я могу сделать? Подослать убийцу? Чушь, у меня нет денег, я не знаю, к кому обратиться, да и свершившегося это не изменит. ДДоСить Ычан, взломать его, удалить посты, забанить суку? Он будет продолжать постить в своем блоге. Абузить блог? Но у него останется реальный мир, где мне до него не добраться. А в реальном мире есть блокноты и ручки, есть компьютеры, не подключенные к сети, есть точно такие же орды хомяков, которые будут… дер-р-р-рьма всем на голову! Взгляд упал на разбитую клаву, и меня перекосило. Возвращаться на борду нельзя, она зашкварена отныне и вовеки. Я отдал Ычану несколько лет жизни, на моих глазах он превратился в старшую борду рунета, я любил его и оберегал от рака — и вот как он отплатил мне. Восхвалял кощуна и богохульника, которому волей судьбы выпало оказаться талантливым. С ним я еще разберусь. Вычислю. Вброшу ссылку-детектор и узнаю айпишник. Узнаю адрес. Не пожалею денег на билет, пускай он живет хоть во Владивостоке. И приеду. И тогда… м-р-р-р-р… Мысль эта была до того сладкой, что я сразу подавил ее, не решаясь смаковать. Приберегу на потом. Когда первая часть работы будет проделана. Очень спокойно я выключил компьютер, разобрал постель и улегся спать. Месть следует подавать холодной. Корсиканцы были правы. Но сон не принес мне ледяного спокойствия, которого я ждал. Я видел гнусную лабораторию, похожую не то на мастерскую безумного скульптора, не то на химический кабинет, видел спину ублюдка, стоявшего перед квадратным алтарем, похожим на алтари Девяти Божеств из Морровинда. На алтаре лежала Четвертая — точнее, ее мертвое тело с дырой в груди. Он простер над ней руку, что-то бормоча, и лазурный кристалл, легонько покачивавшийся в воздухе, наливался нестерпимым, резким белым сиянием, медленно опускаясь в зияющую рану. Я рвался ударить его по руке, остановить, отшвырнуть, убить, ибо знал, что за этим последует, что снова будут встреча, битва, позор, обман и утрата самой себя. Но я не обладал его мастерством, я всегда был пленником своих сновидений, и ноги мои врастали в пол двумя ледяными корневищами, воздух становился плотным, как земля, не поступая в горящую грудь, и не было рядом ее, способной острым словом или едким замечанием всколыхнуть мужество и вернуть силы. Кристалл уже полыхал всеми оттенками белого, голубого и платинового, приближаясь к груди Четвертой. Вот нижняя его вершина оказалась на одном уровне с краями раны, и ресницы ее задрожали. Вот он погрузился наполовину, и воздух хриплым криком вырвался у нее из груди, жадно заходившей вверх-вниз — так дышат утопленники, когда вода неохотно покидает застывшие легкие, вытянутая настойчивыми спасателями. Когда кристалл скрылся в дыре, сияние погасло. Края черного отверстия, омерзительно шевелясь, начали смыкаться. Соусейсеки открыла глаза и посмотрела на меня. И тотчас же колдун, развернувшись, вперил в меня взгляд. Я все еще не мог пошевелиться и просто изучал его лицо, пытаясь запомнить каждую мелочь — мне почему-то казалось, что он похож на своего создателя. Он не выражал никаких эмоций и не пытался заговорить. Он просто поднял левую руку, и из направленных на меня растопыренных пальцев изверглось лазурное пламя. Наверно, именно так выгнулся Нео из "Матрицы", уворачиваясь от пуль агента с родинкой. Ломая непослушное тело, я сумел упасть назад, согнув по-прежнему прилипшие к полу ноги. Поток голубого, как бирюза, пламени с ревом промчался надо мной, обдав лицо болью и проделав в окружавшем лабораторию сером тумане черный тоннель. В тоннель подул ветер. Нет, не из него, а В НЕГО. Он оторвал меня от пола, закружив в воздухе. Я закричал от страха, не слыша своего голоса. Чернокнижник стоял подо мной, задрав голову. Его лицо по-прежнему напоминало гранитную маску. Между пальцами левой руки, сложно и гадко шевелясь, переползали-перетекали не то струйки тумана, не то серые нити — то самое "серебро". Странно. Ведь он овладел этим искусством уже после того, как… Тут говнюк снова поднял руку, я непроизвольно скрючился, прикрывая голову руками, и новый порыв яростного ветра вышвырнул меня через отверстие вон. Там, куда я попал, не было намека ни на любое знакомое мне место. Собственно, намека на "место" там просто не было. Как и на пространство вообще. Больше всего это напоминало те самые Девять Минут Белого Преддверья, о которых я когда-то читал. Только плотный и мягкий свет цвета белого золота кругом, такой мягкий и осязаемый, что хотелось нежиться в нем еще и еще. Я попытался подняться на ноги, но понял, что не лежу. Я хотел пройтись, но осознал, что не стою. Я был материальной точкой, запертой в сингулярности, мне нечего было рассекать и негде было перемещаться. Здесь не было иного пространства, кроме меня самого. Времени тут тоже не было. Все происходило в одну и ту же неуловимую секунду. Я по-прежнему отчетливо видел, как влетаю сюда, как останавливаюсь, словно врезавшись в ватную стену, как вишу в золотом тумане, и воспоминаниями это не было. Это как будто случалось вновь и вновь. Или же просто замерло в бесконечном действии, запертое в золотой материи. Какой странный сон. Со мной такого еще не случалось. По крайней мере, здесь не было едва не спалившего меня в пепел ублюдка со стальной физиономией, не было и его разноглазой подружки. Уже хорошо. Возможно, я смогу выждать здесь, пока не проснусь, и потом уже приняться за дело. Я подставил льющемуся отовсюду свету опаленное синим огнем лицо и попробовал впасть в медитацию, кое-как сумев припомнить необходимые для этого действия, усвоенные лет пятнадцать назад в секции ба-гуа. Но вскоре стало ясно, что мне это не удастся. Не то легкий звук, не то пульсация света, но было в этом месте нечто турбулентное, едва уловимое, но мешающее сосредоточиться. Сперва это беспокоило, потом начало раздражать и наконец привело меня в бешенство. — …твою мать! — заорал я в плотную пустоту и тут же сам понял, насколько глупо это выглядело бы со стороны. Если бы тут были стороны, конечно. Но самым интересным было, что крик мой не пропал втуне. Хотя воздуха тут не было, светящееся плотное ничто, похоже, могло передавать вибрацию. — Кто там асимптотит? — раздался у меня над головой мягкий голос, напоминающий мурлыканье.

— Я, — только и нашелся, что ответить я.

— Кто это "я"? Что за странные варианты ты задаешь?

— А сам-то ты кто? — мне показалось, что не повредит слегка обнаглеть. В конце концов, это был мой сон! Не все же мне быть невинной жертвой.

— Я? — мой невидимый собеседник погрузился в молчание. — Я… — дальше последовало что-то такое, что я вроде бы понял, но сразу забыл. — А вот ты кто?

— А где ты есть-то? — по-прежнему уклоняясь от ответа (сказывались годы битардства), спросил я. — Выходи, поболтаем. Не люблю говорить с пустотой.

— "Говорить"? "Поболтаем"? Что это такое?

— Но ведь ты же говоришь со мной. Что тут сложного?

— Опять асимптота. Ты задал непонятные варианты. Я срезонировал в том же разряде. Что ты пытаешься построить?

— Я ничего и нигде не строю. Я просто крикнул, а теперь с тобой разговариваю.

— Кажется, мы стоим по разные стороны осей. Значит, ты называешь это "разговаривать". А что значит "болтать"?

— То же самое.

— А "крикнуть"?

— Блин. Слушай, где ты есть? Я предпочитаю видеть собеседника. Выходи, объясню.

— "Видеть"?

— О, Господи! Резонировать! Воспринимать!

— Но ты же… говоришь со мной?

— Ять!.. По-другому резонировать! Глазами!..

— Что такое "глаза"?

— …!!!

Он либо злостно троллил меня, либо был редкостным идиотом. В первом случае следовало кончать концерт и просыпаться, во втором можно было и поболтать. Хотя опыта общения с имбецилами у меня, как оказалось, не было никакого — те, с которыми я встречался на бордах, все-таки имели хоть слабое представление о мире.

Немного успокоившись, я попытался продолжить разговор:

— Где ты?

— Я здесь.

— Где это "здесь"?

— Ты снова асимптотишь. Здесь — это здесь. В этом месте.

— Кто ты такой? — вновь услышав начало незапоминающейся тирады, я быстро прервал его: — Нет, не так. Что ты такое?

— Функция.

— Функция чего?

— Мы вновь разделены осями. Я — функция. Математическая закономерность изменения вариант. Ты дисгармонируешь варианты. Зачем?

Чем дальше, тем любопытственнее. Давненько мне не снились такие сны.

— То есть ты — здесь? Везде вокруг меня?

— Что такое "везде"?

— Забей. В смысле, не резонируй! Неважно. А что за закономерность ты выражаешь?

— Я… говорю тебе уже в третий раз. Я… — он снова произнес свое имя, и я наконец уловил знакомые слова вроде "лимит", "ряд" и "факториал".

— Ни черта не понятно. Ну да ладно. Слушай, ты можешь подставить мне график или какую-нибудь ось? Для более четкого резонанса мне надо находиться рядом с ними.

— График? — мне показалось, что функция презрительно фыркнула. — У меня нет графика. Я занимаю собой всю систему координат. Кроме двух областей. В одной из них находишься ты, создавая асимптоту. Этот участок стал недоступен для меня. Неприятно.

— А во второй? — поспешно спросил я, чтобы он не успел додуматься до простейшего способа со мной разобраться.

— Что находится во второй, я, чисто резонируя, и сам не знаю. Я могу доставить эту область к тебе, может, с ней тебе взаимодействовать будет проще. Заодно и меня просветишь.

— Валяй. То есть функционируй.

Золотой свет передо мной разошелся… нет, его как будто выдавил в стороны внезапно выросший из точки высокий тощий силуэт — и я увидел дикого вида существо, больше всего напоминавшее покрытого сероватой шерстью человека с кошачьей головой. Облачен был новоприбывший в костюм бедуина — широкие синие шаровары с кумачовым поясом и широкополый халат на голое тело. Над левым глазом залихватски нависала слегка сплюснутая алая чалма.

А ноги были затянуты в узорчатые сапожки с загнутыми носами.

То ли ракшас из индийских сказок, то ли Кот в Сапогах, уехавший в Эмираты гастарбайтером.

Не удержавшись, я заржал. Кот склонил голову набок и с интересом уставился на меня. Потом он открыл рот, но голос по-прежнему шел откуда-то сверху:

— А эти варианты что значат?

— Да ничего, — я совладал с собой. — Просто небольшая дисгармония в резонансе. Значит, ты выглядишь именно так?

— Я не знаю, что такое "выглядеть". Но ты некорректен в любом случае.

— Но ты говоришь со мной через это.

— В том участке, с которым ты пытаешься резонировать, меня нет. Это поверхность разрыва, совокупность линий разрыва, на которых я не определен. Я даже не знаю, что находится внутри нее.

— Тогда почему это существо ведет себя так, словно оно — это ты?

— Ты опять не вписывашься в уравнение. Я не понимаю смысла твоих переменных. Что такое "вести себя"? Хотя…

Кот чисто человеческим жестом почесал в затылке.

— Хотя понимаю. Ты, похоже, привык к статическим функциям. А я — динамическая. Я могу функционировать акцептивно.

— Можешь чего?

— Многое. Например, разговаривать с тобой. Статические функции не умеют резонировать и принимать новые варианты. Я — могу.

— А при чем тут…

— Дай мне построить. Когда я осуществляю динамику, поле моей определенности изменяется, и поверхность разрыва меняет кривизну. С этой сменой ты и взаимодействуешь. Но тебе, кажется, удобнее считать, что изменение идет не изнутри, а снаружи.

— Да, что-то в этом роде. Ты не возражаешь, если я буду обращаться к этой самой "поверхности"? Да, и можно звать тебя Келли? — из меня поперло что-то омское.

— Если тебе так удобнее, не дисгармонирую. Келли… Хм. Напоминает имя моего восприемника. Хотя у него посреди детерминанта стояло что-то твердое, как ось в параболе… Кстати, а что находится внутри ее? На что это похоже?

— На кота.

— Что такое "кот"?

— Живо… Существо такое, — попытался отмазаться от зуболомных пояснений я. Не вышло.

— Построй.

— Из чего?

— Вариантами. Или тебе нужна материя? Но у меня ничего нет, кроме тебя. Ты не согласишься принять его форму?

— Не соглашусь. Не сегодня. Мне нельзя, — зачастил я, мгновенно взопрев. — И вообще, засиделся я что-то. Просыпаться пора и все такое… Дома плюшки стынут, чай стоит, собака не кормлена, слоупоки не пуганы…

— Ты покидаешь меня? Это тоже неплохо. Асимптоты не нужны, — произнес Келли с интонацией истинного битарда. — Но я категорически против того, чтобы ты опять задавал неопределенность. Ту поверхность мне едва удалось вернуть в свое поле. Не повторяй этого больше.

— Это был не я. Да я и не умею так делать. Как отсюда выбраться?

— "Выбраться"?

Ох. Ничего себе начинается неделька. Я попытался проснуться, но это редко кому удается и в более спокойной обстановке.

— Почему ты еще здесь? — кот капризно упер руки в боки.

— Как покинуть это место?

— Меня?

— Да, тебя. Не меня же. Есть тут двери, окна, кроличьи норы, десантные люки?

— Не резонирую.

— Тут есть вообще что-нибудь, кроме тебя?!

— Только ты да моя поверхность разрыва. Но мне непонятно наличие периода у твоих вариант. Ты как будто сам не слишком хорошо представляешь, что хочешь построить. Что такое…

— Да погоди ты! — как всегда в экстремальной ситуации, голова заработала очень четко. — Твоя поверхность — в ней есть только кот или еще что-то?

Порождение кхаджурахского Шарля Перро непонимающе нахмурилось, отчего чалма окончательно съехала на глаз.

— С тобой невозможно резонировать, ты постоянно строишь асимптоты, существо. Или убегаешь на другую сторону оси. Я не знаю, что находится вне меня. Ты говоришь, там кот, но что это такое, не объясняешь. Может быть, там два кота. Может, поток из факториалов. А может, просто производная от нуля. Я ни разу туда не заглядывал. Да и не мог.

— Тихо, Чапай думает! — я уже расходился, как холодный самовар. — Если она вне тебя, значит, тебе индиффирентно, что со мной там случится?

— Абсолютно.

По крайней мере, он был честен.

— Тогда поворотись-ка, Шинку!

— Что?

— Не резонируй, я устал от этого! Просто подтяни меня поближе к ней.

Келли обиженно поморщился, но послушно подошел… подплыл… подвспыхнул… Все не то. Он перемещался таким же образом, что и возник, цепочкой вздувающихся и стягивающихся пустот собственного тела, словно газовый пузырек в воде.

Я сделал несколько глубоких вдохов. Как странно. Ведь воздуха-то не было.

— Бросай! — крикнул я.

И ничего.

— Бросай меня туда!

— Что такое "бросай"?

— М-мать!.. Вытолкни меня наружу!

Кот довольно улыбнулся и шагнул в сторону. За ним скрывалась деревянная дверь. Я успел взяться за ручку и потянуть, когда Келли очень убедительно доказал мне, что использовать слово "вытолкни" в разговоре с существом, не имеющим понятия о человеческой анатомии, нельзя ни в коем случае. Никогда и ни за что.

Золотой туман, неживший мое тело, сдавил меня, словно гидравлический пресс. Я ощутил невероятную боль, услышал хруст моих костей и зубов, замычал и начал выдираться из хватки полоумной функции. Тщетно. К счастью, когда я уже задыхался, дверь со стуком распахнулась, в спину ударил уже знакомый штормовой сквозняк, и меня второй раз за ночь выкинуло из своего сна в чей-то соседний.

Холод — камнем на грудь.

Я сидел на чем-то твердом. СИДЕЛ. Какое счастье — осознавать происходящее.

Осознанием дело, впрочем, и ограничивалось. Мир вокруг представлял собой янтарные потоки, похожие на толстые пряди волос, текущие в одном направлении, но под разными углами, подчас приближавшимися к прямому. Сверху зияла черная бездна, в которой едва заметно мерцали редкие сиреневые звезды.

Верхом на одном из потоков, аки Евгений на звере мраморном, восседал я. Он плавно скользил подо мной, меняя текстуру, но не сдвигая меня с места. Я как будто сидел на стеклянной трубе, по которой тек расплавленный янтарь. И все же я ощущал его движение, чувствовал размеренные толчки в бедра, когда отдельные струйки скребли по ним каким-то завязшим в них мусором, осязал смешение их.

Я был слаб, как котенок. Медвежьи объятья тупоголового Келли измяли и расплющили мое тело, в груди ощущалась нехорошая больно-соленая сырость, сердце отплясывало не в такт, стуча, словно пьяная лошадь копытами. Сожженное колдуном лицо вновь словно крапивой терли. Тихо вздохнув, я плавно опустился на спину и распластался на прохладном потоке.

Что, во имя ее, происходит? Может, у меня уже крыша поехала? Может, мне стоит принимать все это легче? Юккури, как говорится? Нет, к черту юккури. Ублюдок должен быть наказан. Для этого мне надо проспаться. Но хрен тут проспишься, как же. Сперва едва не убили, потом чуть не превратили в кота, затем почти расплющили, теперь… Что будет теперь, не хотелось даже и думать. Кто знает, какую гадость мне готовит третий акт? Демоны пронзительно свиристели на адских дудках, и сон мой, заложив руки за спину, вытанцовывал казачка под музыку Преисподней, постоянно импровизируя и подстраиваясь под хаотический ритм.

— Ни разу не пробовал играть на дудке, но вы подали мне идею относительно досуга. Хорошая ночь, юный сэр.

Вот уж действительно — не зови чёрта, а то придет.

Сил удивляться у меня уже не осталось.

— Привет, волшебный кролик.

— Как грубо! Но я не считаю себя вправе вас осуждать. Мой братец был не слишком-то ласков, смею предположить.

Он шел ко мне, переступая через медовые струи, окруженный едва уловимым белым ореолом, слегка подчеркивавшим на фоне окружающего мрака его худую, затянутую в черное фигуру.

— Редко встретишь в этих краях существо из иной вероятности. Пожалуй, ваше деяние стоит отпраздновать. Сигару?

— Благодарю, не надо, — при мысли о табаке меня замутило.

— Что ж, воля ваша. А я закурю. Надеюсь, вам это не помешает?

— Нисколько.

Я беззастенчиво пялился на него. Что ни говорите, а кролик в смокинге, со знанием дела смакующий гаванскую сигару — это зрелище.

— Где я? Сном это быть точно не может.

— Странно слышать подобный вопрос от лучшего знатока волшебных сказок во всей своей общине, юный сэр. Не повредил ли вам что-нибудь мой нескромный родственник?

— Несомненно, что-нибудь повредил. Но ведь это сказки.

— О, разумеется. Но волшебные сказки тем и отличаются от пустых побасенок, что хранят в себе забытую магию истины. На то они и волшебные, не так ли?

— Значит, я в Н-поле?

— Пальцем в небо, юный сэр, зато в самую середку. Вы в той части Н-поля, которая лежит за Нулевым Миром, в одной из альтернативных вероятностей, где события происходят немного не так.

— Это что-то вроде Мира-Который-Не-Завел из тейлов?

— Ну что вы. Тот мир — просто тупиковая фракция Мира-Что-Завел, у которой нет будущего. Впрочем, силами нашего общего знакомого в последнее время там происходят некоторые подвижки к равновесию. Альтернативная вероятность же полностью жизнеспособна, но степени вероятности в ней смещены и разбалансированы. С этим вы, мнится мне, уже столкнулись, когда попали сюда.

— Четвертая и тот засра…

— Именно. Хотя ваша лексика удручает меня, юный сэр, вы все схватываете на лету. В той версии происходящего господин Коракс, прежде чем приступать к воссозданию Четвертой, решил сперва набраться сил и овладеть магией серебра. Ему пришлось проделать это в одиночку, без помощи Лазурной Звезды. Перенесенное страдание закалило его, сделало могучим, но в то же время мрачным и безжалостным. И весьма сведущим в мыслях людей. Вот почему он сразу попытался вас убить. Хуже всего то, что эти качества переняла и Мистическая Роза Лазурной Звезды, сотворенная им. Розен из того мира будет очень удручен. Он всегда страдает, когда его дочери теряют заложенную им в них доброту.

Я мрачно ухмыльнулся.

— Ничего, Суигинто же сумела себе это под… подчи… по… КОРАКС?!

— Именно так. Что вас поразило?

— То есть все, о чем писал этот сын свиньи и негра, этот…

— Умоляю вас, юный сэр, не заставляйте меня разочаровываться в ваших умственных и лексических способностях. Да, все было именно так. Он настоящий мастер, он сумел повернуть Игру Алисы в новое русло. Даже Энджу оказался на это не способен. Увы.

— Кстати, он и впрямь поляк?

— Вы трайбалист? Печально. Впрочем, это неважно. Да, он родился в Варшаве в середине позапрошлого столетия, хотя звали его тогда не Анжеем, а Самуилом. Не думаете же вы, что японец по рождению мог в ту эпоху знать Розена или хотя бы его творения?

— Тогда…

— О, в Страну Восходящего Солнца он явился лишь в семидесятых годах двадцатого века, когда разыскивал спокойное место, чтобы закончить работу над Барасуишо. Увы! Бедная Кристальная Роза. Меня искренне печалит ее горькая судьба.

— Фальшивке — фальшье. Не вижу повода печалиться.

— Вы несправедливы. Что может удержать мастера во время вдохновения? Разве что боги. Но они никогда не вмешиваются в работу творца.

— Если бы этот творец знал свое место…

— Sus Minervam docet, простите мне мою прямоту. Мне кажется, не зная всей подоплеки происходящего, вы не можете здраво оценить ситуацию.

— Чего же я не знаю?

— Если вы внимательно читали произведение, то не могли не заметить, что создатели черно-белых хроник знают о случившемся только со слов самого Энджу — а значит, только то, что он сам пожелал им поведать. Кстати, именно эти две девушки стали одной из причин, почему он остался в Японии. Энджу нужна была огласка истории, нужны были сонмы читателей и зрителей, переживающих и соболезнующих героям — с той же самой целью, что и Кораксу. Он мог посетить писателя, художника или кинорежиссера, но бумага, холст или изображение на экране не могут вместить всю полноту высокой драмы Игры Алисы. Отправиться на Запад, где рисуют комиксы? Этот жанр приходит в упадок, да и изначально был не способен передать его замысел, давно и прочно уйдя в сторону зрелищных схваток и могучих мышц. Оставалось лишь одно молодое направление, идеально подходящее на роль глашатая. Ему достаточно было отыскать двух талантливых девушек, и он их нашел.

— Все это прекрасно, но чего я не знаю?

— О том, что предшествовало дню, когда молодой Джун решил завести — почти ничего. Перебрав все чувства и добродетели, вложенные Розеном в дочерей, молодой мастер остался недоволен. По его мнению, Алисе недоставало еще одной стороны, которую он жаждал воплотить и сделать творение учителя — хотя вряд ли Розена можно называть учителем, он никогда и никому не преподавал уроков, а просто первым вошел в Н-поле, показав путь остальным, — совершенным. Трагедия была в том, что в дополнение к гениальному уму и чутким пальцам мастер Энджу не получил от судьбы чистого сердца. Он никак не мог представить и определить для себя это чувство, постоянно теряя одни грани и наделяя его другими, но продолжал трудиться в исступлении, надеясь, что все-таки поймает ускользающую мечту. Alas, ему это не удалось. Кристальная Роза погубила его, а он — ее. По мере роста восхищения своим творением его цель все больше видоизменялась и в конце концов стала неузнаваема, заразив новорожденную. Она была изначально безумна. Несчастное дитя, жертва отцовской слабости, Барасуишо не воплощала ни одной добродетели в чистом виде, но была венцом слияния их всех в отвратительной смеси с алчностью и фанатизмом своего создателя. Она могла получить шанс стать Алисой, только если бы Семь Сестер, объединившись, очистили ее от скверны, выгранив священный кристалл из пустой породы. Но между сестрами нет мира, и конец ее был ужасен.

— Пфы. Она была слаба и не имела права участвовать в Игре. Хлам.

— Вы достойный почитатель Первой, юный сэр. Не удивлен, что мой родич Келли, как вы его называете, слегка помял вас.

— Снова «родич». Как это понимать?

— Мне казалось, вы имеете некоторое представление об идеальной математике. Я — демон Лапласа. А есть еще демон Максвелла, демон Кеплера — Келли, — и так далее. Конечно, это не значит, что меня зовут Лаплас или что знаменитый математик вашего мира имеет к моему возникновению какое-то отношение. Нас бесчисленное множество, но только некоторым, как вашему покорному слуге, оказали честь стать осознанными и воплощенными на бумаге в виде законов, выражающих нашу суть.

— И чем же занимается Келли?

— Ничем. Между нами говоря, он чересчур горд и не слишком-то разумен. Он воплощает собой идею эфира — всезаполняющей и всепроникающей субстанции. Нетрудно осознать, что любая асимптота в его пространстве, да еще столь острая на язык, как вы, действует на него, как плащ матадора на обреченного закланью.

— А твое… ваше тело? Вы тоже везде вокруг меня, а кролик в смокинге — лишь дырка, где вас нет?

— Отнюдь. Хотя в том пространстве все так и было бы. Но я — демон Лапласа, и мне посчастливилось быть изначально созданным всемогущим и всеведущим. Я очень быстро нашел способ инвертировать себя и вместил свою суть в эту оболочку, а неопределенность метнул наружу, чтобы затем нырнуть в нее. И вот я здесь, во плоти, или, точнее, в смокинге.

Решив, что параллель с Халфой мне послышалась, я пропустил ее мимо ушей.

— Погодите-ка. Вы сказали, что Энджу изучал кукол перед тем, как приступить к созданию своей. Но ведь тогда не было ни интернета, ни более-менее толковой связи, ни надежных источников информации. Как он вообще смог узнать о проекте Rozen Maiden?

— Продолжайте, юный сэр. Вы на пути к ответу.

— Он был… медиумом одной из них?!

— Браво! — белые перчатки несколько раз звучно сомкнулись. — Вы совершенно правы. Волей судьбы одна из сестер жила у него, когда он был еще совсем молодым. Он слушал ее рассказы и наблюдал сражения своей наперсницы.

Я уже открыл рот, чтобы спросить, кто именно была эта кукла, когда перед моими глазами всплыл отрывок того мерзкого «фанфика». Сразу стали понятны и злобно-оборонительный тон Энджу, и странная пассивность Четвертой. По моему лицу скользнула ухмылка. Вот и еще один кусочек паззла лег на место.

— Вы интересны, прыткий юноша. Даже юный сэр Джун, самый опытный среди вас троих, не забредал в Н-поле так далеко. Как вы намереваетесь вернуться?

— Неважно. Сперва я должен найти… Суигинто…

Я осекся, а потом, сжав голову руками, закричал от невыносимой муки. Меня наконец накрыло и растоптало осознание того, что этот ненормальный заяц мне недавно сказал. Все. Было. Именно. Так. Она действительно металась в удушливом тумане, терзаемая чудовищными кошмарами, которые наслал на нее этот негодяй. Сидела, свернувшись клубочком в пыли, измученная и опозоренная. И смеялась над шуткой того, чей обезображенный труп был недостоин валяться в грязи под ее ногами.

Огонь.

Месть!

Смерть!!!

Бей, бей, бей, бей, бей, бей, бей!

— Я сомневаюсь, что с вашей стороны это будет разумно, — приоткрыв глаза, я увидел, что он уже дымит новой сигарой. — Он пришелся по сердцу Ртутной Лампе. Пусть она не доверяет ему, вам, юный сэр, у нее доверять еще меньше причин. Вы слабы и бесполезны, простите за прямоту. Ничего не добившись, вы впустую погибнете, а гибели, как и любого необратимого поступка, следует избегать.

Рванувшись, я вцепился пальцами ему в лицо и с силой ударил головой о янтарную поверхность.

Точнее, попытался ударить. За миг до готового раздаться смачного шмяка мое тело одеревенело. Нет, не так. Одеревенел сам мир во мне и вне меня. Я не мог даже закончить движение инерцией, словно гравитацию вдруг отменили. Мы застыли в дурацкой позе, словно мухи в янтаре.

— Как импульсивно. Тц-тц-тц, — пробубнил он мне в ладонь и изящным движением вывернулся из-под меня. Я стал похож на статую копьеметателя, готового выпрямиться после броска. — Я еще раз убеждаюсь, что вы с ней очень схожи, юный сэр. Но незачем срывать на мне ярость, я всего лишь бедный демон, присутствующий тут только как арбитр.

Мир резко пришел в движение. Я грохнулся навзничь, пропахав обожженным носом медовые потоки. Твердые. Черт.

— Я должен его убить, — прогундосил я, вытирая с лица кровь.

— Убийство — путь наименьшего сопротивления, отважный воин, и ничего не решает. Однако я вижу, что вам объяснять это смысла нет. Вы не кукольник, не мастер и не медиум, я не могу допустить вас до участия в Игре Алисы, но препятствовать вам пообщаться с господином Кораксом я также не имею права. Однако во имя человеколюбия хочу предостеречь вас, что его мастерство растет не по дням, а по часам. Уже сейчас вы не можете противопоставить ему почти ничего.

— То, что сумел он, смогу и я.

— Да, с его стороны было неосмотрительно обнародовать руководство. Так вы желаете создать книгу и изучить серебряное искусство?

Я задумался. Без сомнения, было очень соблазнительно покарать осквернителя его же гнусными трюками. Как она — ножницами. Вот это была бы месть. И не столь уж высока цена, которой требует книга. Пуркуа па?..

Но потом меня передернуло. Я не желал иметь с этим говнюком ничего общего. Ничего. Пусть его серебро покроется пыльной росой и истлеет на дне Н-поля. Мое оружие будет другим. Но каким?

И тут меня осенило.

— Возьми мою душу, демон!

— Простите?

— Я готов заключить с тобой сделку. Возьми мою душу и дай мне силу или знания!

Он пожал плечами.

— Извините, не совсем понимаю. Зачем мне ваша душа?

— Но ведь ты предлагал ему…

— Еще раз прошу меня извинить. Наверно, я не слишком понятно выразился. Зачем мне ВАША душа?

— То есть как это — зачем?!

— Именно так, как вы расслышали, юный сэр. Вы не кукольник и не мастер, вы даже не медиум. Вы желаете лишь разрушать, даже не помышляя о творчестве. У меня нет никакой надобности в вашей душе.

Он помолчал.

— Хотя, разумеется, если вы сможете указать мне на применение, которое я мог бы ей найти, я всецело к вашим услугам.

Применение, применение… Какое применение? Богатая на истории о купле-продаже потусторонними силами душ литература вглухую умалчивала о том, что эти самые силы с приобретенными душами потом делают. Едят? Мучают в аду? Перепродают кому-нибудь? С этого кролика все станется.

— Зачем тебе души мастеров? — спросил я в лоб.

— Зачем стрекочет кузнечик? Зачем встает солнце? У меня нет доступного вашему пониманию ответа, юный сэр. Я не ем их, если вы подумали об этом. И не держу на полках в хрустальных сосудах. Я даже не ограничиваю их свободы, так что они в любой момент могут меня покинуть.

— Тогда где логика?

— Кто говорит о логике, прыткий юноша? О логике в вашем понимании, разумеется. Я следую логике Вселенной. Определенные обстоятельства могут сложиться определенным образом, если в определенный момент определенная душа не будет привязана к определенному телу. Вот все, что я могу сказать так, чтобы вы поняли. Умоляю вас поберечь свой разум и не пытаться представить себе эти события и их развитие.

— И моя душа на эти события не повлияет?

— Alas. Ответ отрицательный, юный сэр.

— Что еще я могу тебе предложить в таком случае?

— Дайте подумать, — он потешно наморщил лоб. — Злые демоны из сказок вашего мира иногда просят вместо души память, сердце или имя. Память ваша мне совершенно не нужна, поскольку все, что вы можете знать, я знаю и так. Что же касается имени, этот вариант, к сожалению, тоже не годится, ибо у вас его нет.

— Что за чушь?! Я…

— Не трудитесь произносить вслух известное нам обоим словосочетание. Оно давно уже не является вашим истинным именем. Вы добровольно отказались от него, надев маску Смеющегося Факельщика. Долгие годы вы почти сознательно разрывали связь с ним, и сейчас оно уже скрылось на Дне Миров.

Я открыл рот… и закрыл его.

«Неймфаги не нужны…»

«Город не вброшу, ибо деанон…»

«Что там за ньюфажие поле “name” заполняет?..»

Это был я. И я делал это сознательно. Я все вспомнил. Как сперва страшился открывать имя, а потом забыл о нем и думать; как незаметно для себя отвык оборачиваться, когда на улице окликали моего тезку; как терпеть не мог писать письма и травил неймфагов. Лаплас был прав. Это короткое слово давно перестало вызывать у меня какие-то определенные чувства, став чем-то вроде серьги в ухе. На мне — но не мое.

— Остается только сердце, — рассуждал демон тем временем. — Маленькая мышца не больше моего кулака, замыкающая на себя человеческое естество и чувства. Ах, эти чувства! Одно из тех удовольствий, которые я почти не могу себе позволять. Но испытывать чужие? Это интересно. Сердце мне, пожалуй, пригодится.

— Что я обрету? И что утрачу?

— Вы обретете все, чего только пожелаете — точнее, вы уже пожелали. Это будет сила или знание на выбор, а может, и то, и другое. Я не разбойник с большой дороги и предпочитаю платить сполна за товар, особенно если продавец в неведении юности не представляет себе его цены. Что же касается утраты — вам знакома история Петера Мунка, угольщика из Шварцвальда?

— Нет.

— Не стану отнимать у вас время этой поучительной историей. Холодное сердце, юный сэр. Каменное сердце. Вы лишитесь чувств и эмоций — навсегда.

Я задумался. Сделка выглядела выгодной. Какие чувства могут быть у закаленного расчлененкой и говном битарда? Без сомнения, все они давно умерли вместе с именем. Кролик останется в пустоте с куском мяса в руках, а я получу наконец возможность расквитаться с Кораксом и спасти Суигинто. Точно по плану.

Но затем меня одолели сомнения. Любовь — это ведь тоже чувство. Переживет ли она изъятие сердца? Или умрет вместе с ним, сделав меня всемогущим истуканом, навеки застывшим среди янтарных струй, безучастно глядя в пространство?

Но — клубилось облако отравы, и маленькая фигурка билась в судорогах, пытаясь вырваться из оплетших ее туманных щупалец…

— Послушай меня, демон, — начал я, тщательно подбирая слова. — Остается ли в силе твое первоначальное условие, насчет души?

— Разумеется, юный сэр.

— И готов ли ты заключить договор, если применение будет удовлетворять приведенным тобой ранее параметрам?

— К вашим услугам.

— В определенный момент — в этот, — определенная душа — моя, — не будет привязана к определенному телу — моему. Это позволит определенным обстоятельствам — смерти Коракса, ослаблению Четвертой, — повлиять на определенные события — Игру Алисы, — и заставить их сложиться определенным образом — победой Суигинто. Вот применение, которое ты можешь найти для моей души.

— Какая наглость!

Кролик склонился передо мной в глубоком поклоне.

— Какая восхитительная наглость! Я начинаю проникаться к вам уважением, юный сэр. В вас есть некое благородное безумие отчаяния. Вы начинаете мыслить нелинейно. Ваше описание полностью удовлетворяет поставленным мной условиям, и я прижат к стене.

— Ты заключишь со мной договор?

— Да. Я дам вам Белую Карту.

Коракс

Возвращались мы с изрядно подпорченным настроением. Мой наспех придуманный план мог рухнуть из-за любой неожиданности — я не так много знал о снах. Но у моих спутниц предложений было и того меньше.

Дома я первым делом бросился к фолианту и с облегчением прочел те строки, в которых сомневался. Одна песчаная башенка стала каменной.

— Рассказывай уже, что ты предлагаешь, медиум, — заметно было, что Суигинто сдерживается, чтобы не начать ссоры.

— План опасный и спорный, но другого нет. Нам понадобится время — чтобы нанести мне фиолетовое плетение, прочесть немного книг по медицине и психологии и уговорить Суисейсеки нам помочь.

— Сколько времени? Ты сам видел, что там происходит — некогда ждать!

— Минимум неделя. Поверь, я ни часу не истрачу впустую и если успеем раньше — тут же приступим к делу.

— Расскажи про сам план, мастер, — Соусейсеки была спокойней и, кажется, тоже обдумывала ситуацию.

— Фиолетовое плетение даст мне возможность убедить Мегу в наших силах и противостоять статуям. Есть только один вопрос — что будет с телом, если усыпить дух?

— Смерть. Без определенного присмотра тело начнет умирать.

— Как быстро?

— Знаешь ли, я не проверяла! Как быстро, по-твоему, умирают люди?

— Достаточно медленно — при условии медицинской помощи. Но это мы выясним из книг.

— Мне не нравится ход твоих мыслей, мастер. — Соусейсеки выглядела обеспокоенной.

— Итак, Суисейсеки открывает для нас сон Мегу, я блокирую истуканов и убеждаю Мегу в нашей власти, а затем усыпляю ее. Ты открываешь нам вход в сон ее духа и стараешься удерживать воды Моря, Суигинто передает духу Мегу песню, а я вычищаю всякую дрянь, которая заставляет ее желать смерти. Наши шансы?

— Мизерны. Тело умрет раньше…

— Нет. Она в больнице и под наблюдением, не забывай. Реаниматологи удержат ее на грани достаточно долго, чтобы мы справились.

— И не обратят внимания на воронку входа в сон?

— Подумаем, как ее скрыть. Еще возражения?

— Как мы будем выбираться, когда она начнет просыпаться?

— Опасаешься врачей? Попробую задурить им головы или оглушу — это уже дело десятое. Даже если они увидят падающих с потолка кукол, им никто не поверит. Скажут, мол, шланг у анестезиолога треснул.

— Сущее безумие. Суигинто, ты хоть скажи, что не согласна на такую авантюру!

— А кто сказал, что я не согласна? В словах твоего медиума есть смысл — и я не ожидала, что кто-то из людей будет так рисковать, чтобы сдержать слово.

— Рискнешь не только собой, но и Мегу ради призрачного шанса? Не верю.

— Может, потому что я не такая трусишка, как некоторые?

— Ставить на карту жизнь и более того, Игру Алисы для тебя теперь так просто?

— Не тебе судить об этом, проигравшая. Я считаю, что ничем не рискую в этом плане, кроме жизни Мегу, которая вот-вот оборвется и без нашего вмешательства.

— Я проиграла в честном поединке и Игра продолжается. А если Мегу проснется раньше, чем мы успеем выбраться? Не только ты, но и что важнее, Роза Мистика исчезнут и Игра…

— Игре ничего не угрожает. Отец следит за нами и не допустит ничего, что нарушило бы его план. Или ты уже в это не веришь?

— Ты думаешь, Отец станет воскрешать тебя снова и снова? Играешь с его терпением?

— Замолчи! — Суигинто сорвалась на крик, — У меня нет поводов сомневаться! Нет поводов бояться! Отец не даст просто так сгинуть той, кто станет Алисой!

— Алисой, как же. Не думай, что твое хвастовство тебя украшает в его глазах.

— Хвастовство?! Я уже однажды отправила тебя в небытие, недоверчивая слабачка, и ты знаешь, что мои слова не пустой звук!

— Довольно! — вклинился я. — Пока вы ругаетесь, время уходит. Закончим начатое и упражняйтесь в злословии сколько вам будет угодно. Хотя я бы предпочел другое, конечно.

— Ладно, медиум, на этот раз достаточно. Так что, Четвертая, ты все еще против плана?

— Против. Но если мастер решил, что мы справимся — мы справимся.

— Что ж, тогда за дело. Суигинто, ты узнаешь у Мегу кое-какие подробности. Кому из врачей она более прочего доверяет, какие у нее отношения с родителями и… помнит ли она сказки Андерсена. Только ненавязчиво, между прочим — ну не мне тебя учить.

— Хорошо. Это будет легко. Что еще? — кажется, Суигинто остыла при упоминании о Мегу.

— Пока ничего. Мы займемся плетением и книгами. Потом Суисейсеки.

— Как ты убедишь ее помочь?

— Еще не знаю. Посмотрим, утро вечера мудренее. Соусейсеки!

— Что, мастер?

— Будем готовиться работать с фиолетовым. Сама знаешь, каждая краска у нас с сюрпризом.

— Да, мастер. Можешь на меня рассчитывать.

— Отлично. Тогда не будем медлить!

Битард

Я сидел на постели, прижав колени к груди, и задумчиво рассматривал лежавший у меня на ладони белый прямоугольник. На ощупь Карта была твердой и гладкой, словно пластиковый портфель. По краю тянулся вензель из черных и фиолетовых роз. Лаплас сказал, что рисунок постепенно станет таким, каким его желаю видеть я. Забавно.

Когда я проснулся у себя в кровати, сжимая Карту в руке, то первым делом кинулся к зеркалу, словно ощущения гладкой плоскости в ладони было недостаточно — пожалуй, в тот момент я просто его не воспринимал. Зеркало подтвердило, что мои ночные похождения не были обычным кошмаром. Лицо мое было красным и блестящим, под носом красовалась лепешка засохшей крови. Мышцы болели немилосердно. Однако в груди больше не хлюпало, да и кости оказались целы. Было это прощальным подарком полоумного кролика или же причиной стало что-то еще — я не знал.

Потом я взглянул на свою правую руку, и мысли о чудесном исцелении вылетели у меня из головы, хлопнув дверью в звонкой пустоте.

Демон Лапласа обучил меня необходимым манипуляциям с Белой Картой. Когда она выскользнула у него из перчатки и упала мне на ладонь, она была девственно чистой. Вензель говорил о том, что трудился я не зря. Но все только начиналось. Когда рисунок будет завершен, мне станут подвластны именно те силы, о которых я мечтаю, втайне или явно. Для этого мне придется вернуться в Н-поле или мир снов — в плотном мире, несмотря на правильность действий, она будет оставаться пустой. Методику проникновения в Н-поле я у Лапласа узнать забыл, а манга не давала точного разъяснения. Оставались сны. В который рад я угрюмо порадовался, что мой враг столь безмозгл. Его описания лаборатории и вхождения в сон как раз отличались представимостью.

Все-таки мне придется пользоваться его трюками. Ему отольется и это.

Я выждал до вечера. Весь день я ничего не ел, чтобы не валяться потом в котяхах. Пылившийся в кладовке штатив от капельницы, уцелевший со времен линяжного задротства, наконец нашел себе применение, как это рано или поздно происходит со всем, что попадает мне в руки. В аптеке за углом я купил пятилитровый жбан глюкозы — меня, кажется, приняли за самогонщика, — и, аккуратно водрузив его на штатив (который для этого пришлось привязывать к стене и фиксировать на полу шурупами), загнал иглу себе в вену. Мне предстояло провести в мире снов, возможно, очень долгое время, и я не хотел после пробуждения выглядеть раздавленным червяком, как он. У меня есть занятия и поинтереснее, чем ползать по квартире в поисках корочки хлеба.

Насколько я представлял себе осознанные сновидения, это должно было выглядеть именно так. Со времен занятий ба-гуа я редко маялся всякой астральной чушью, поэтому кое-какие приготовления, необходимые для толковой медитации, вызывали у меня скептическую улыбку. Сандаловых палочек в шкафу валялось несколько коробок, застеленная кровать легким движением руки превращается в элегантную твердую поверхность для тела, а вот с Буддой неожиданно возникла проблема. Я не мог себе его толком представить даже в детстве. Что уж говорить о битом жизнью и налоговыми инспекторами обитателе борд?

Вместо Будды я решил медитировать на нее. И думайте, что хотите.

Слог «ом» густо раскатился по комнате. В ушах забился знакомый легкий звон — колокольчики Сансары стремились сбить с толку покидавшего ее пределы. Хороший знак.

Ма. Звон слился в непрекращающийся, режущий слух писк. No dial tone! No dial tone! Ха-ха-ха-ха-ха! Заткнись.

Ни. Разноцветные полотнища уже проплывали перед моими глазами, маня и завораживая. Я знал, что нельзя поддаваться — пока они ложны, мне не войти в них. Что можно противопоставить лжи? Истину. И я сделал их истинными — и себя в них.

Пад. Цвета пропали. Осталась лишь сухая, потрескавшаяся серая равнина под черным небом. Восхождение завершилось. Именно туда я и стремился. Именно это место должно было стать моей крепостью. Я нырнул в него, сразу ощутив на губах горько-соленый вкус испускаемого распавшейся на глиняные чешуи поверхностью дымного света.

Вы никогда не задумывались о происхождении слова «падший»?

Коракс

Фиолетовое плетение. Единственное, затрагивающее лицо — впрочем, на гравюре Либер Кламорис это выглядело довольно неплохо. Гораздо больше меня беспокоили скрытые в краске испытания — после черного мне уже не слишком интересно было, а скорее страшно. «Покрывающий лицо маской обманов, ищущий власти над причинами и следствиями, помни — в каждой игре рано или поздно бывают проигрыши. Туже и туже закручивается извращенная реальность, и когда не выдержит, познаешь горький плод, тобою взрощенный. Носи Лицо Лжеца, скрываясь во тьме от расплаты и бойся потерять в нем себя, ибо жалок и убог тот, у кого под маской лишь пустота».

Но мне нужна была эта власть — иначе не обмануть всех, кого не победить в честном бою. Зыбкая вотчина — сны и Н-поле зависела от веры гораздо больше, чем от грубой силы. Соусейсеки достала из шкатулки свое старое перышко, которым она так ловко управлялась до сих пор и неторопливо открыла фиал. Зловоние заставило меня зажать нос — оказалось, что ложь дурно пахнет. Соу тоже поморщилась, но ничего не сказала, выливая краску в плоскую чашечку. Новокаином мы не запаслись, но я рассчитывал на красное плетение, и как оказалось, не напрасно. Первые штрихи были довольно болезненны, но так как мы начали не с лица, то терпеть было возможно — а потом я привык.

Удивительно, но краска не подавала никаких признаков воздействия. Словно простые, хоть и жгучие чернила. Соусейсеки терпеливо выводила дорожки символов, пересекающие пустые треугольники на предплечьях, причудливые, ни на что не похожие чертежи на кистях рук, отдельные значки среди других плетений.

Но вот последний штрих на теле был нанесен — оставалось только лицо. Тут уже не получилось сидеть с зажатым носом и пришлось вдыхать удушливые пары, стараясь не чихнуть. В зеркале я видел, как растет сложное сплетение кругов и острых звезд на левой щеке, как неожиданная витиеватость тройной линии вскарабкивается на бровь, как гротескным продолжением улыбки удлиняется уголок губ… Но окончен узор слева и ни признака активности плетения! Я начал беспокоиться, но напрасно.

Стоило Соу начертить последний знак — на правом виске, как вихрь несвязных мыслей охватил мой разум. На короткое мгновение я увидел стройную гармонию причин и следствий, устремляющуюся вверх с хрустальным звоном. Но вдруг черная трещина прошла по этому сияющему столпу, искривляя его, отклоняя в сторону, сращивая собственные края уродливым швом. Видения пронеслись передо мной — плачущая Мегу, бегущие куда-то по незнакомому мне Н-полю Суисейсеки и Джун, Шинку с пугающими пустыми глазами, сидящая на краю пропасти и методично крошащая вниз осколки медальона, смеющийся Лаплас, и над всем этим безликая фигура, черная, теряющаяся в тумане. Но затем земля под ней треснула и поглотила ее, а в открывшемся просторе я увидел то, что буквально подняло мои волосы дыбом. Себя посреди заснеженного поля, на коленях, беззвучно кричащего в небо, и на руках моих…Соу, мертвая, изломанная, обнимающая меня треснувшей рукой.

Видение исчезло, сменилось другим — безликая фигура сидела на троне, принимая поклонение толпы, но за гладью маски я видел задыхающееся от боли лицо, с глазами, полными страха — снова свое.

И третья картина предстала передо мной — худой, потрепаный, с горящими глазами и полуулыбкой безумного джокера, я рвал голыми руками Дерево Снов, пока волна Моря не оторвала меня от него и не унесла прочь, смеющегося и рыдающего одновременно.

Битард

У меня не получалось. Раз за разом я пытался сотворить себе из смрадного мрака рабочее место, но оно вновь и вновь становилось Кораксовой лабораторией. Мой кровник оказался слишком талантлив. Я с бранью уничтожал незакрепленное формирование, принимался делать заново, но в памяти по-прежнему горел образ освещенной чадящими светильниками зеленого масла комнаты с алтарем в центре. При одной мысли о работе в его мастерской меня сводила злобная дрожь. Ничего общего! Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень — да будет так!

Мне, тем временем, следовало пошевеливаться. Пад был ядовит, его сухой и горячий ветер размывал душу, и необходимо было создать против него заслон, своего рода оазис в аду. Таким заслоном стала бы лаборатория, карман сна, изолированный от остального пространства страдания. Но создать ее не получалось, а жгучие порывы уже отдавались болью во всем моем существе.

Наконец, отчаявшись, я взмахнул ногой и ударил пяткой по земле, выбив в небо гигантское облако безводной пыли и песка. Промигавшись и прокашлявшись, я увидел перед собой внушительных размеров яму. Не раздумывая, я спрыгнул в нее. Ветер не прекратился, но ощутимо ослаб — переносить его дыхание сразу стало легче. Подняв голову, я быстро зарастил отверстие черно-красной каменной плитой и наконец смог вздохнуть с облегчением.

Дальше дело пошло на лад — мне уже было от чего плясать. Переделывать и дополнять существующее всегда было проще для меня, чем создавать с нуля. Существующим в данный момент была моя яма. Я пожелал света, и на земляных стенах ярко вспыхнули вложенные в бронзовые кольца факелы. Вокруг меня возникли деревянные грубые стулья, приземистый квадратный дубовый стол, медвежья шкура на полу — мне почему-то хотелось, чтоб мое убежище было обставлено строго и по-спартански, в противовес мягким коврам и покрытым затейливыми изразцами стенам схрона моего врага. Подумав, я увеличил шкуру, затем заменил одну большую грудой обычных, покрывавших весь пол.

Вместо пробирок и стелажей с маленькими шарнирами и частями тела вдоль стен выросли козлы и верстаки с разложенным на них холодным оружием, в дальнем углу появилась огороженная макивара — я не сразу сообразил, что тренироваться в собственном сне без достойного учителя глупо, но уничтожать не стал. Жертвенную чашу, полную горящего масла, сперва поставленную мной как антипод того нечестивого алтаря, сменили кузнечный горн, мехи и наковальня. Вот так.

Оставалось решить еще одну немаловажную проблему. Убежище должно было стать вечным. Пад не был моим сном, хотя и снился мне, без моего присутствия капсула вскоре была бы уничтожена яростными ураганами этого места, а мне этого вовсе не хотелось. Кто знает, когда она мне еще понадобится.

Легонько притопнув пяткой, я взвил в воздух длинную струю черного песка. Схваченная моими пальцами, по моему желанию она уплотнилась и застыла в форме тонкого посоха, закрученного винтом по оси. В другой руке возник обломок материи моего сна, принявший форму ограненного крестовой розой прозрачного аметиста. Я вставил аметист в навершие посоха. Острые зубья обхватили камень и погрузились в него. Болезненным усилием воли я удержал готовые возникнуть в камне трещины и с размаху вонзил заостренный конец посоха в земляной пол. Вот так.

Моя мастерская слилась с плотью Черного Облака. Отлично.

Перед тем, как убить Коракса, я, пожалуй, притащу его сюда.

Я развязал тесьмяную повязку, перехватывавшую волосы, и снял со лба Белую Карту. Она была влажной от пота, но казалась целой. Приступим.

Взяв с верстака короткий молот и клещи, я подошел к мехам и налег на рукоять грудью. Густой и вонючий воздух Пада неохотно устремился в горн. Пламя стало насыщенно-оранжевым, почти красным. Подавать тягу было трудно. Поразмыслив, я решил сотворить себе помощника, но, к удивлению, не сумел. Были, очевидно, какие-то ограничения, о которых ублюдок умолчал в своем тексте. У меня не получалось создать даже робота.

В конце концов у мехов выросла монструозного вида конструкция, состоявшая из множества шестеренок, ременных передач, рычагов и педалей. Ее я, покопавшись в памяти, извлек из какой-то РПГ-хи про гномов. Это оказалось неожиданно трудно, словно одна нереальность отвергала саму память о другой. Припомнив азы теоретической механики, я обработал свое детище, настроив систему передачи моментов.

Вернувшись к наковальне, я надавил на отведенную педаль. Рукоять мехов легко пошла вниз, пламя вспыхнуло с новой силой. Теперь требовалось лишь слабо и плавно покачивать ногой. Просто великолепно.

Схватив Белую Карту клещами, я сунул ее в горнило. Белая поверхность постепенно порозовела, затем покраснела и наконец засветилась тем же густо-оранжевым светом, но узкая полоска роз по краю оставалась такой же темной и четкой. Я вынул маленькое солнце из пламени, положил на наковальню и, высекнув высокий и яркий сноп бело-пурпурных искр, нанес по нему первый удар.

Мне предстояла долгая работа.

Коракс

Я вскочил, охваченный смешанным чувством страха и ярости. Было ли это предсказанием? Пророчеством? Показала ли мне краска последствия ее примения?

— Ты испуган, мастер? Что случилось?

— Я… я видел дурные знаки. Мне не стоит пользоваться этим плетением.

— Дурные знаки? Предсказания?

— Да, Соу, да, — я порывисто потянулся к ней и крепко обнял. — Я не стану платить такую цену.

— Мастер…не знаю, что показала тебе краска, но подумай, не зовется ли она Лицом Лжеца? Стоит ли ей верить?

— Я не хочу, — прошептал я, — не хочу рисковать нами… тобой.

— Хорошо, хорошо, — Соу тоже обняла меня. — Если хочешь, сотрем все после того, как…

— Я видел тебя… сломанной. Что может напугать больше? Нельзя использовать это плетение!

— Глупый мастер, добрый и глупый. Чего бояться мне, побывавшей за гранью, пока ты жив? Сломай меня, изотри в порошок, развей по ветру — и не пройдет и года, как ты снова меня воскресишь, как тогда. Пока ты жив, и я буду жить — и возвращаться буду. Если ты захочешь.

— Не говори так, как будто смерть для тебя — вечерняя прогулка. Скорее всего, ты права, но это не значит, что можно так рисковать и так поступать. Я же не выдержу без тебя, Соу, потеряюсь.

— Мастер… Не думай ты о дурном! Маска испытывала тебя, врала, а ты ей поверил. Вот увидишь, все будет хорошо. А теперь отдыхай, нам еще много нужно будет сделать.

— Да, Соу, ты права. Пойдем спать, сегодня был не лучший день. И не вздумай сидеть надо мной, ты ведь тоже устала!

— Я только подожду, пока ты заснешь, ладно?

— Ох, Соусейсеки, ты слишком заботлива для такого, как я.

— Не выдумывай, мастер.

Битард

Много часов. Много дней. Я не знал, сколько именно времени уже провел в этом месте, но меня это мало волновало. Позывов голодной слабости от оставшегося вовне тела не поступало, значит, глюкозы было еще достаточно. Хорошо. Мне не требовалось рыскать по округе в поисках ингредиентов и присадок для ковки или выдумывать их из головы, как ему — единственным необходимым материалом была моя воля. Совсем хорошо. Рисунок близился к завершению. Просто прекрасно.

Я не останавливался ни на миг и, когда мысль и желание терялись в глубинах невысказываемого, просто наносил удар за ударом, ожидая, когда понимание вернется. По огненной поверхности Карты из-под вензеля ползли узкие письмена, похожие на муравьев. Порой они начинали беспорядочно метаться во все стороны, сливаясь в бесформенные кляксы и кривые линии. Особенно часто это случалось вначале, когда я не мог в точности представить себе, чего хочу. С течением времени я научился коротким ударом молота разбивать бессмысленные сплетения. Это отбрасывало работу немного назад, но спешить мне было некуда.

Раз. Раз. Раз.

Пад постоянно штурмовал мою добровольную темницу. В своем стремлении избавиться от надоедливого меня мертвый мир был неистощим на выдумки. Над моей головой гуляли свирепые шторма и песчаные ливни, каждую минуту грозя проломить крепкий каменный потолок, как тонкую вафлю, и навеки похоронить меня в недрах Черного Облака. Удушливый ветер то и дело прорывался в крохотные щели между землей и плитой, пока я не законопатил их намертво. Как-то раз вдруг рассыпался горсткой песка черный посох — хорошо, что я не отлучался ни на миг. Последнее встревожило меня. Вернув ему прежнюю форму, я покрыл его и аметист тонкой цементирующей пленкой упрямства, не дававшей песку вновь высыпаться из камня. Пленку питал сам камень — я создал его из той же материи.

Иногда мне хотелось отступить от наковальни, насладиться проделанной работой, слегка почить на лаврах. Я ни разу не поддался искушению самолюбования и жалости к себе. Меня ждали обреченный гибели богохульник и ждущая спасения Суигинто. Больше ничто значения не имело. И уж конечно, я не имел права на поблажки и личные чувства.

Донг. Донг. Донг.

Однажды я сотворил себе зеркало. Понимание способа входа в Н-поле пришло уже давно, между двумя ударами молота. Мирскому человеку изначально чуждо это пространство, оно ограждает себя от тех, кто не может думать и чувствовать незамутненно и ясно. Лишь кристально чистые порывы и стремления открывают дорогу в царство миражей. В тот раз это была ненависть. Теперь же…

Размеренно вздымая и опуская руку, я смотрел в глубину темного стекла. Оно было старинным, без амальгамы, как в манге, и мое отражение как будто выступало из темной синевы, в которую смешивались размытые рефлексы всего, что было позади меня. Искры цвета горящих роз фонтаном били вверх с наковальни. Пожалуй, я был похож на Гефеста. Или на Тора. Хотя какое это имело значение?

Донг. Донг. Донг.

И настал момент, когда я, медленно опустив уже занесенный молот, положил его на потемневшее от окалины железо. В нем отныне не было нужды. Карта была укрощена. Там, где прежде струились лишь строки неведомого языка, ныне был рисунок, завершенный и совершенный. Увядающая красная роза, обвитая черным пером, о которое ломались садовые ножницы цвета латуни.

Я взял раскаленный прямоугольник голыми руками и медленно и нежно поднес его к губам.

Боли не было. Страха не было. Белая Карта признала хозяина. Я положил ее на стол — тот задымился было, но я запретил себе помнить, что мои вещи могут гореть. Что означал этот рисунок? К чему я стремился? Я забыл об этом. Я просто взглянул на свою чистую от ожогов, гладкую правую ладонь и пожелал — пожелал не чего-то конкретного, а просто выплеснул волю без цели и направления. И до физической боли знакомое лазурное пламя вспыхнуло между пальцами, обдав их ароматным холодком. У меня на ладони лежал тонкий осколок кристалла черного льда или хрусталя, похожий на лепесток розы из антимира. Или на черное перо.

Лед и пламень. Ха. Никогда не знаешь, что творится в твоей голове.

Примерившись, я метнул его в макивару. Тонкая ледяная оса прошла как раз между верхним и средним бревном. Ударный рычаг покачнулся, раздался деревянный скрежет, и бревно тяжело гукнуло в землю. Срез был обуглен и слегка курился. По краю тлел едва заметный голубой огонь.

Я запрокинул голову и радостно засмеялся. Я смеялся в первый раз за очень долгое время, объятый сладкой дрожью осознания близости цели. Очень скоро все встанет на свои места. Как же это великолепно.

Нерешенным оставался лишь один вопрос. С тех пор, как Лаплас поведал мне, что у меня больше нет имени, я так и не собрался придумать себе новое. Получалось несолидно: не вешалка же я, в конце концов. Каким оно будет? Вскоре я это понял. Узкое, свистящее, как финский нож, пусть оно тоже не было моим истинным именем, не вызывало того чувства, которым когда-то сопровождалось прежнее — я желал, чтобы оно было именно таким. Да. Именно так. Злая насмешка над моим врагом, пародия на него и одновременно намек на то, что мы — кровники навечно и никогда не будем иметь ничего общего. И еще намек на скорую и мучительную гибель, как та, которую приносит смертельная болезнь, скрытая в одном из его смыслов.

— Антракс, — медленно, словно пробуя на вкус, произнес я и расплылся в довольной улыбке.

Повернувшись к зеркалу, я шагнул в него с улыбкой на лице.

Мои пальцы были объяты пламенем цвета неба.

Коракс

Утро встретило меня не слишком приветливо. Раны, нанесенные новым плетением, опухли и противно ныли, а красный не пытался этому помешать — по всей видимости, это бы не дало новой краске закрепиться в организме. Единственное, что меня порадовало, так это отсутствие жара, ведь бороться с инфекцией времени не было.

Мое отражение в зеркале было довольно пугающим, и это не придавало радости. Я провел пальцами по горячей и твердой коже, прислушиваясь к ощущениям. Неужели придется носить маску, пока все не заживет? Я попытался представить, как буду выглядеть…

Знаки вдруг слегка засветились и спустя мгновение в зеркале отразилось полностью обмотанное бинтами лицо. От неожиданности я отскочил назад, а затем начал трогать лицо, пытаясь снять неожиданно появившиеся «украшения». Из-за растерянности я даже не подумал, что сплошной бинт не давал бы мне видеть и упорно не понимал, почему ничего не удается нашарить.

Из своеобразного ступора меня вывела Соусейсеки, проснувшаяся и сладко зевающая в открывшемся чемоданчике.

— Доброго утра, мастер, — улыбнулась она. — Ты сегодня рано проснулся. Как там твое плетение, болит?

— Да, но тут еще какая-то ерунда с ним. Скажи, что у меня на лице сейчас?

— Ничего, — удивилась Соу, — Правда, оно выглядит…болезненно, но это пройдет, не волнуйся. Сам узор довольно неплох…

— А сейчас? — я отвернулся и представил полосы бинтов, как до этого.

— Как так? Откуда эти ленты? Ты хоть видишь? — Соусейсеки явно была взволнована.

— Это сила плетения. На самом деле ничего на лице нет. Кроме Маски Лжеца, конечно.

— Невероятно… но тебе пришлось заставить меня видеть это? Это морок?

— Я и сам вижу это — в зеркале, например. Так что твой разум нетронут, маска работает по-другому.

— Иллюзии? Никогда не видела такого. А если я их потрогаю?

— Попробуй, только не слева — раны болят.

— Разумеется, мастер, — Соу подошла ко мне и осторожно, почти нежно провела рукой по щеке. — Это… удивительно. Я почти чувствую их, грубые, расползающиеся на волокна, слегка грязные…и ведь я знаю, что их не существует!

— Знаешь, это меня пугает. Пугает и радует. Каковы пределы этой силы? И последствия?

— Это грозное оружие, мастер. Ты должен им овладеть, но и применять с опаской — так мне кажется. Твои видения…

— Я понимаю. Это не та сила, с которой стоит шутить.

Тихие аплодисменты из зеркала заставили меня вздрогнуть.

Снова он.

— Удивительное здравомыслие, сэр! Казалось бы, чего еще желать любому — но и тут вы усмотрели подвох! Но как же быть дальше?

— Доброе утро, Лаплас. Полагаю, вы подслушивали нашу беседу?

— Ай-я-яй, какое нехорошее предположение. Подслушивает ли зритель в партере актеров?

— Что ж, тут спорить не приходится. Впрочем, это не столько здравомыслие, сколько опасения расплаты. Но зачем навещать нас сейчас?

— Из чистого любопытства, сэр! Неужели не интересно взглянуть, как распорядится своими возможностями такой интриган и обманщик?

— Никак. Исполню обещание и постараюсь не давать подобных снова.

— Но маска-то останется при вас, сэр. Дельно советует ваша спутница — надо знать пределы своих возможностей.

— Пределы? Пределов нет. То есть, они существуют только в данный момент.

— Ваше суждение, сэр, далеко от истины. У каждого есть свой предел, голова, выше которой не прыгнешь, и нелепо отрицать его — или вы собрались когда-нибудь погасить щелчком солнце?

— Не в ближайшем будущем, Лаплас. И вы понимаете, что даже если достигнута одна вершина, рядом бесконечно много других.

— Вот вы о чем, сэр! Но разве силы Маски Лжеца не есть достойнейшая и высочайшая вершина?

— Это одна из тех гор, чьи склоны усеяны лезвиями и осколками стекла. Вы же их видели, верно?

— Рано или поздно вы все же воспользуетесь ею, сэр. Такое оружие не пылится в забвении, верьте моему опыту.

— Мне не хочется быть актером с трагической ролью, Лаплас. И я приложу все усилия, чтобы этого избежать.

— Перепишете либретто во время представления? Желаю удачи.

— Постойте, Лаплас! Вы обещали рассказать кое-что!

— Правда? Ах, да что-то припоминаю, хоть и смутно…

— Зачем вам все это нужно? Только от скуки?

— Не думаю, что вам повредит это знание. Всю свою историю рассказывать пришлось бы слишком долго, но мотивы я поясню — чтобы вы не обижались, сэр.

История, рассказанная Лапласом из глубин зеркала

Ты спрашиваешь меня, человек, почему я смотрю за вами так пристально, и почему не отказываю себе в удовольствии лично общаться с заинтересовавшими меня актерами? Почему не нашел занятий интереснее?

Когда-то, не так уж давно по моим меркам, но уже несколько столетий назад по вашему календарю, я против своей воли был вовлечен в чужую игру. Это, конечно же, не совсем верно — в какой-то степени меня не существовало до 1814 года, по крайней мере, настоящего меня.

Я был свободен, пребывая в блаженной бессознательности, чистая функция, чистая логика, незамутненная, прозрачная, всеведущая и совершенно безразличная. В некотором смысле я был хрусталиком глаза Бога — почти таким же всеведущим.

Конечно же, я не помню, каково это, но зато прекрасно помню другое, ужасное время, время, когда нынешний я появился на свет.

И снова слова кажутся мне несовершенными, ведь ни на какой свет я не появлялся. Просто однажды мой отец и повелитель Пьер-Симон дал мне личность, определившую его будущее с предельной точностью. В тот день я стал демоном Лапласа, а он подписал свой приговор.

Знаешь ли ты, человек, почему математика в таком почете в аду? Сомневаюсь.

Видишь ли, этот мир был сотворен одним-единственным словом. Его буквы до сих пор звучат в ваших песнях. И всемогущество Творца в том, что слово это непостижимо, как и он сам. Что же оставалось тем, кто выступал против такого противника? Конечно же цифры! Представь на мгновение, что Творца всего сущего выразили формулой! Заключили в кандалы логики и предопределенности! Лишили всех тайн и покровов, определили функции, выстроили Его график! Все, конец, Le Fin Absolut de le Monde!!

Эту-то формулу и ищут так страстно те, кто посвящен в скрытый смысл математики. И Пьер-Симон не был исключением — гениальный, страстный, отчаянный богоборец, математик и конечно же, демонолог. Он сумел выразить меня формулой — и подчинить своим замыслам, хоть и ненадолго. Как водится, его сгубила лень.

Зачем трудиться над расшифровкой, если можно заставить говорить? Так и появился я, демон, из всеведущего ничто ставший вдруг личностью. Мое сознание парой чертежей скрепили с телом ребенка, несмышленого мальчика, едва научившегося говорить. С незаконнорожденным сыном моего повелителя, между прочим.

Но я постепенно утратил ясность взора, подавленный грузом материальности, и был этому рад. Знаешь ли, как ужасно для человека абсолютное всеведение? Это абсолютная скука, абсолютное уныние, сводящая с ума предопределенность бытия, когда ты ничего никогда не можешь изменить.

Но с тех пор, как я перестал видеть все варианты событий, я начал жить по — настоящему. Не знаю, понравилось ли это стареющему Пьер-Симону, который уже заботился не о победе, а о побеге от возмездия, но однажды он решил, что я скрываю от него истину и совершил самый глупый поступок в своей жизни, увидев мир моими глазами.

Я забрал его тело, легко изгнав обезумевший разум в глубины Моря, но и сам не смог покинуть Н-поле. Впрочем, тут совсем неплохо живется скучающему кролику вроде меня…но вам спокойнее будет считать меня лишь зрителем.

Масштабы не те.

Антракс

На стене гостиной был наварабзан фломастером человеческий силуэт. Человек получился так себе, но я никогда не умел рисовать. Деталей я не прорисовывал, если не считать двух серых пятен на месте глаз. Стена внутри контура и вокруг него была усеяна черными подпалинами. Две из них еще дымились. Я, в трусах и майке, стоял на другом конце комнаты, вытирая пот со лба и стараясь перевести дыхание.

Когда схлынула первая эйфория, я здраво рассудил, что новоприобретенным оружием не грех научиться нормально пользоваться. Коракс-то, небось, получив серебро, быстро отправился тренироваться. Не следовало впадать в глупое самомнение, воображая, что мне все дастся само собой. Проплутав в Н-поле несколько часов, я сумел-таки найти свою дверь и вывалился из нее к себе на постель, успев заметить, как с тихим хлопком исчезает лежавший на ней прозрачный силуэт.

Я не сразу сообразил, что это было, но когда понял, мне стало жутко. Ведь я вошел в зеркало из мира снов, фактически раздвоившись — тело оставалось привязанным к Черному Облаку, а душа в благородной рассеянности отправилась гулять по бульварам неизведанного, под конец еще и заявившись к себе домой в полуматериальном облике. Когда я проник в комнату, в реальности наступил кризис, который она решила по-своему, весьма гуманно по отношению ко мне — просто наделила мою душу плотью, взятой у прежнего тела. Наверно, мне следовало ее за это поблагодарить — альтернативные решения мне казались куда хуже, ибо все до одного были невероятно болезненны.

Выяснилось, что этот черный лед — куда более сложная штука, чем мне сперва показалось. Вылетавшие из моих рук кристаллы оказались очень чувствительными к расположению пальцев, ладони и запястья, даже к самой занимаемой моим телом позе. В одном случае это были широкие лепестки, подобные первому созданному мной, в другом тонкие и острые иглы, в третьем многогранные звезды и так далее. Все они были непредсказуемы, капризны и то и дело летели совсем не туда, куда я их направлял. Я экспериментировал с разными жестами и позами, складывая из пальцев всевозможные фигуры и знаки, учась бить сидя, стоя, лежа, с колена, в прыжке. Прыгалось у меня плоховато. Давненько я не делал зарядку. Лентяй.

В довершение всего мне следовало научиться соизмерять силу. Если у моего кровника после нанесения знаков едва хватило сил поднять нитями ложку, то я, наоборот, первым же броском так тряхнул всю хрущобу, что во дворе откликнулась сигнализация. По телу мгновенно разлилась дурнотная слабость, а услышав на лестничной клетке испуганные голоса, я и сам немного струхнул, поэтому уже следующий бросок лишь слегка подпалил желтоватые обои. Я постарался запомнить, как именно это проделал, но стену с мишенью нет-нет да потряхивало, иногда — вместе с другими. Хорошо, что за ней никто не жил. Подобно человеку, всю жизнь ходившему с руками, привязанными к бокам выше локтей, и вдруг получившему свободу, я постоянно перехлестывал в усилиях. Люстра со звоном выплясывала ламбаду, на кухне в шкафу падали тарелки, я то и дело потирал ноющие от напряжения и слабости руки и вообще чувствовал себя прескверно. С этим следовало разобраться как можно скорее. Еще обрушу весь дом себе на голову или свалюсь от истощения.

Уже на пятом-шестом ударе я научился изначально придавать своим колдовским снарядам ускорение, так что мне больше не приходилось их бросать. С вектором же ускорения дела, как я уже говорил, обстояли неважно. Черных пятен на обоях вокруг силуэта было куда больше, чем внутри: парочка укоризненно поглядывала на меня даже с потолка — последствия первой, не слишком удачной попытки метнуть кристалл, лежа на спине. Все потуги послать в цель несколько кристаллов разом неизменно проваливались, упираясь в кружащую голову тошноту и подкашивающиеся ноги. Глюкозой сыт не будешь — для по-настоящему серьезного тренажа мне надо было плотно поесть и отдохнуть.

И поразмыслить наконец. Кажется, я ухитрился придумать (или пожелать?) оружие, которым можно защититься или атаковать из любого положения, но не вспомнил о мануале к этому оружию. Теперь придется до всего доходить самому. О степени скрытости я тоже не подумал. Каждый мой бросок — хотя теперь уже скорее «выстрел», — сопровождался ярко-синей вспышкой вокруг ладоней. Из засады не ударишь. Разумеется, я не собирался сводить кару к трусливой атаке из-за угла, но факт того, что Коракс, даже в виде своей иной вероятности, — а где еще я мог видеть подобный огонь? — и тут сумел мне подгадить, изрядно бесил.

Удружил волшебный кролик, ничего не скажешь. С другой стороны, это было лучше, чем кулаки или купленный на обувном рынке из-под полы короткоствол. Честно говоря, я не был уверен, уязвим ли еще для пуль мой враг.

Минуты тянулись, как часы, зато часы побежали минутами. Опустошив холодильник и буфет, я отправился в магазин и основательно закупился, вогнав кассиршу, уже несколько лет пробивавшую мне только бомжпакеты да молоко, в состояние грогги. Что она там себе подумала, я не знал и знать не хотел. Мне была необходима здоровая и серьезная пища, а не суррогаты. Зарплату выдали на прошлой неделе, счета были оплачены в тот же день, так что позаниматься я мог основательно. Придя домой, я вывалил хабар на стол и с наслаждением в первый раз за полгода приготовил себе гречневую кашу. Амброзия.

Около суток после этого я только и делал, что ел, спал и отдыхал. На рассвете я решил возобновить тренировку, но большого успеха не достиг — хоть меня уже не мотало, как жесть на ветру, черный лед высасывал силы, пробивал руки дрожью слабости, так что стрелок из меня по-прежнему был неважнецкий. Потом — как нельзя вовремя, — мне пришел на ум последний совет Лапласа, даже не совет, а просто полунамек, на которые он столь падок. Пришлось снова отправляться в Пад и вносить корректировки в свое логово. Нельзя сказать, что Черное Облако встретило меня с распростертыми объятьями, но мне было наплевать. Я соорудил для Белой Карты, так и забытой мной на верстаке, горн — не прежний, кузнечный, но нечто среднее между забракованной мной когда-то жертвенной чашей и стеклянным автоклавом. Она повисла над пламенем в центре прозрачного куба, испуская неяркий оранжевый свет. Стенки куба слегка вспучило, так что я скрепил упрямством и их.

Не знаю, зачем это было нужно и каким образом помогло, но, вернувшись домой, я обнаружил, что после каждого удара меня больше не тянет одновременно в туалет и в кровать. Я не стал Железным Арни, чересчур мощные выпады все еще тянули из меня жилы и силы, но с более легкими и быстрыми дело пошло на лад. Вдохновленный успехом, я обрушил град лепестков и игл на злосчастную стену, уже и так напоминавшую барсову шкуру. Один раз мне даже удалось выдать короткую очередь из семи-восьми кристаллов, выбившую в стене угольно-черную выемку. Повторить успех сразу мне не удалось. Ничего. Все приходит с опытом.

Ки-ай!

Следующие несколько дней я забивал на ожидавший меня на винчестере фриланс, выходя из дому только для того, чтобы затариться сигаретами. Сперва я работал едва ли не круглые сутки, прерываясь только на еду и короткий сон. Порочность такой стахановской политики самосовершенствования стала явной после того, как на середине второй тренировки меня внезапно хватил сердечный приступ. Сердцем я никогда прежде не маялся, поэтому сразу сообразил, что дело плохо. Телу надо было не только есть, но и спать. Шлепнет кондратий — что тогда буду делать? Отлежавшись, я решил увеличить время сна с трех до шести часов, и работать стало намного легче. Еще два дня прошли в напряженном постижении закономерностей действия моего оружия. Кристаллы помаленьку начинали понимать, чего именно я от них хочу. Доля попаданий в мишень значительно повысилась. Процентов этак до пятидесяти.

Волей случая пятый день стал последним. Я как раз попытался нанести удар из очень сложного положения — сильно отклонившись назад на одной ноге, уткнув подбородок в грудь и подняв руки немного выше головы. Инерция набросила ворот майки мне на нос, я принюхался и наконец четко понял, что именно упустил из виду за эти дни. Мне отчаянно и безотлагательно надо было помыться. От меня исходило амбре похлеще того, что стояло в Паде, пятки стремительно приближались к состоянию абсолютно черного тела, а одеждой можно было глушить рыбу в Байкале. Брезгливо содрав с себя посеревшую полотняную чешую, я швырнул ее в бельевую корзину и пошел совершать омовение.

Набрав полную ванну самой горячей воды, какую только могло вынести тело, я по шею погрузился в кипяток и блаженствовал некоторое время, чувствуя, как забитые грязью и салом кожные поры раскрываются от жара, выпуская в воду свое вонючее содержимое. В небесах высоко ярко солнце светит, до чего ж хорошо жить на белом свете… Первая строчка песенки, впрочем, энтузиазма у меня не вызывала. Я никогда не любил яркое солнце, предпочитая дождь и пасмурную погоду, что делало жаркое, сухое лето и малооблачную, но снежную зиму моего города едва переносимыми. Осень была мне куда милее. Прохладный полумрак, багряный ковер под ногами и желтый кленовый листик за ухом. Что еще для счастья надо?

Хотя теперь у счастья появилась еще одна составляющая. Месть. Я найду его и развею в пыль саму память о нем. Торопиться мне некуда. Он ничего обо мне не знает, а я знаю о нем все. И пока он… Хм. Пока он… Пока он. Да.

Я вдруг осознал, что понятия не имею, чем сейчас занимается мой враг. Занятый по горло в последние дни, я ни разу не собрался заглянуть на Ычан и провентилировать хронику событий. Не есть хорошо. Если уж он настолько глуп, что сам рассказывает всему миру о своих похождениях, я, не воспользовавшись этим, буду уже совершенным кретином. Кретинизм ныне был для меня товаром не по карману.

Закончив полоскаться и чиститься, я в первый раз за долгое время включил компьютер и вышел в интернет. На /rm/ Ычана у меня давно стояла закладка. Писать я ничего не собирался, Ычан был недостоин этого, да и нечем было — покупкой новой клавиатуры я не озаботился. К тому же это было бы пафосно, глупо и просто опасно. Что я, анимешный злодей, что ли? Ага, давайте сразу раскроем все свои карты, выговоримся, выплеснем накопившееся отважному герою, чтобы тому было легче нас забороть. Ха! Хрен вам с маслом, господа. Когда придет время, он и так все узнает. А может, и не узнает. Приятно будет отправить его на тот свет в недоумении.

Хм… Однако!

Покачиваясь на стуле, я задумчиво барабанил пальцами по крышке стола. Значит, они отправились в сон Мегу. Мегу… Мне всегда была по сердцу эта девочка, юная, сильная и слабая, ставшая мастером и подругой Суигинто. Она была из тех, кого хотелось забрать домой, лечить и жалеть. Правда, было совершенно непонятно, на кой черт она сдалась этому козлу. Что-то крутит он, виляет, недоговаривает. Хочет опять ослабить Гин? Похоже на то. Гаденыш. Даже Энджу со своей подделкой не был мне настолько омерзителен. Он хотя бы не разносил Игру Алисы вдребезги. Ныне же творилось что-то дикое и бессмысленное, обстоятельства закручивались в уродливые спирали, и восстановить справедливость можно было только самыми радикальными методами.

И елико возможно скорее. События развивались с поразительной быстротой. Судя по его разговорам с Четвертой, он замыслил какую-то очередную гадость. Фиолетовое плетение, хм. Интересно, каким будет следующее? Ультрафиолетовое? Зеленое? Инфракрасное? Может, он решил пробежаться по всему спектру? А, плевать. Мне следовало действовать, и очень стремительно. Жаль, что не оставалось времени на продолжение тренировок, но выжидать было нельзя. Пока она находится рядом с этим дьяволом, ее жизни и мечте всегда будет угрожать опасность.

Я высушил волосы, оделся и снова набрал ванну. Глядя на бурлящие в водном потоке пузырьки, я думал, что надо завести в квартире трюмо. Или просто большое зеркало. Мир снов не мог помочь мне, оставалась только вода, но что именно с ней делать, я толком не представлял. В манге и аниме для проникновения в Н-поле ей никто не пользовался, хотя упоминание о такой возможности встречалось. Как на грех, отражений плещущаяся поверхность почти не отбрасывала. Черти бы побрали эти яркие лампочки. Лаплас, купи лампочку, продай силу! Ох, бред собачий. Хватит мандражировать!

Скрючившись в три погибели, я кое-как сумел увидеть свое размытое лицо — отражение отражения, след рефлекса, отбрасываемого блестящей кафельной стеной. Приказав себе забыть о том, что я могу сейчас просто бомкнуть головой в чугун и оказаться в холодной воде, да еще и в одежде, я призвал нужное мне чувство и нырнул вперед.

И вода расступилась. Холодный мрак Н-поля принял меня.

Да святится имя твое.

Коракс

Я не стал обдумывать сказанное, оставляя это на более спокойные времена. У нас была уйма работы впереди. Сегодня следовало убедить Суисейсеки помочь нам, а я все еще не знал, как это сделать.

— Мастер, тебе нужна моя помощь? — словно подслушав мои мысли, отозвалась Соу.

— Да, определенно нужна. Мы отправляемся к Суисейсеки, и нужно как-то уговорить ее сотрудничать. Быть может, ты посоветуешь, как это сделать?

— Точно не знаю. Сыграй на ее самолюбии, похвали, превознеси, преклонись и подкинь идею — может получиться. Сестрица всегда была падка до похвал и внимания.

— Что ж, приму к сведению. Тем более что мне и впрямь не помешала бы ее помощь для подготовки нашего плана.

— Я помогу. Все-таки мы садовницы душ, и я не раз ей помогала — так теперь и она не должна мне отказать.

— Тогда пойдем к ней после завтрака. Конечно, лучше было бы встретиться с ней без Шинку — я не могу ручаться, что медальон все еще цел.

— Если он сломался, лучше тебе не попадаться ей под руку. Могу представить себе масштабы ее ярости!

— Вот и я могу. Но не будем о плохом…приятного аппетита!

Суигинто вернулась, когда мы допивали утренний чай. Впорхнув сквозь расходящуюся кругами поверхность зеркала, она не стала тратить время на формальности.

— Проблемы, медиум. Мегу сегодня перевели в другую палату, ей стало хуже. Я успела узнать кое-что из того, чем ты интересовался, но надо спешить!

— Плохо дело. Палаты далеко друг от друга?

— Да, на другом этаже. Но при чем тут…

— Зеркало все еще на месте?

— Да, я готова провести нас в любое время. Ты хочешь идти?

— Нет, нужен еще день-два. И помощь Суисейсеки, к которой мы как раз собирались идти.

— Тогда поспешим — я не знаю, надолго ли хватит у Мегу сил, чтобы противостоять самой себе!

— Обещай, что не будешь делать глупостей, — попросил я, выпивая залпом оставшийся чай. — Нам нужна ее помощь.

— Ладно, медиум, только не медли.

Путешествие через Н-поле было быстрым — в отличие от долгого полета через владения Суигинто, здесь мы лишь пересекли по диагонали огромный полутемный зал, освещаемый лишь голубоватыми лучами витражей. Нам повезло дважды — Соусейсеки попросила нас подождать немного и спустя десять минут вернулась, а за ней в Н-поле вошла и Суисейсеки.

Игра началась.

— Здравствуй, Суисейсеки, нефритовая садовница снов. Мы уже знакомы, верно?

— Шинку рассказала о тебе, человек, хоть мы и виделись.

— Тогда не будем тратить время на любезности. Все мы пришли просить тебя о помощи.

— Все пришли к Суисейсеки же? Конечно, быстро вы поняли, кто же здесь самая сильная и нужная всем-всем же!

— Так и есть, так и есть. Такой садовницы не найти нигде под семью лунами, и о доброте твоей далеко разошлась молва. Вот мы и решили, что больше никто нам не поможет, кроме как Суисейсеки.

— Под семью лунами? — кажется, эта несуразица ее заинтересовала, в отличие от дела, — глупый человек не знает, что луна одна же?

— Тут у вас и впрямь видна только одна, а там, откуда я пришел, было их семь. Какие травы росли под их светом, если б я только мог показать!

— Суисейсеки может вырастить любую и без стольких лун, так что этим не удивишь же!

— И даже разрыв-траву вырастишь?

— Что за трава такая же? Выращу! Суисейсеки самая искусная садовница на свете же, все это знают же!

— Я покажу тебе ее семена, если как-нибудь заглянешь в мой сон, и даже могу подарить несколько — на память. Но не о том пришли просить мы, Третья дочь Розена.

— О чем же? Суисейсеки даже потратит свое время и выслушает вас же!

— Видишь ли, нам нужно попасть в сон одной девушки, чтобы вылечить ее от смертельной болезни. Ты могла бы открыть нам дорогу, не правда ли?

— Заглянуть в сон же? Но ведь у Соусейсеки есть Лемпика, разве она не так же сильна, как Аметистов сон? И зачем вам это?

— Все не так просто, садовница. Мы уже побывали в том сне, и оказалось, что просто так ее не вылечить. Силы Лемпики понадобятся нам во сне, а кроме тебя, некому открыть такой же путь. Но ты ведь не откажешься спасти гаснущую жизнь?

— Ну…не откажусь. А почему вы это делаете же?

— Эта девушка, Мегу — медиум Суигинто. Она отдала Соусейсеки Лемпику за ее жизнь, и теперь мы обязаны помочь ей.

— Медиум Суигинто?! И зачем мне помогать лечить ее медиума? Чтобы она потом снова нападала на нас же?!

— Ах ты… — Суигинто дернулась вперед и вдруг замерла, будто проглотив слова.

— Послушай, разве она виновата в том, что связалась с такой, как Суигинто? Разве стоит дать невинной жизни оборваться из-за такой ошибки? Отец несомненно обратит внимание на то, какой великодушной и милосердной может быть его Третья дочь — словно сама Алиса!

— Ты…ты так действительно считаешь, медиум?

— Конечно! Только представь, как это выглядит со стороны — благородная и добрая Суисейсеки спасает медиума той, с кем еще недавно сражалась! Ее противница пристыжена, а все благодарности и похвалы достаются ей! Даже Джун будет в восторге от такого хорошего поступка!

— Коротышка…Да, Суисейсеки поможет вам же! Сегодня же приду к тебе в сон и ты расскажешь, что делать!

— Мы очень тебе благодарны, садовница! Обязательно приходи, я буду ждать.

— Приду же! А пока до свиданья же! — взволнованная и радостная Суисейсеки зеленой молнией выбежала из Н-поля домой.

Только тогда я смог расслабить руки от страшного напряжения, с которым я удерживал серебро внутри Суигинто. Холодный пот градом катился по лицу, и даже облегчение не наступало — ведь минуту назад все буквально висело на волоске.

— Взгляд Суигинто обжигал меня ненавистью, мне больно было смотреть ей в глаза, но и это нужно было пережить.

— Можешь верить или не верить, но я не специально оставил в тебе серебро, Суигинто.

— Как только я освобожусь, я забью твою лживую глотку перьями так, что они разорвут ее на части, проклятый предатель! — Суигинто не говорила, а почти рычала.

— Я сам уберу его, как только выполню обещание. Пойми, сейчас я не мог дать волю твоей ярости — нам нужна ее помощь, а не ее тело, дух или Роза. Чего бы ты добилась, напав?

— Не хочу ничего слышать от презренного лжеца и предателя! Обманом навесить на меня цепи, а потом говорить, что это во благо? Ненавижу!

— Знаешь, я мог бы клясться и божиться в том, что не хотел этого. Мог бы напомнить, что все это время ни разу не пытался причинить тебе вреда или принудить к чему-то. Мог бы сказать, что не нуждаюсь в друзьях на цепи. Но ты не поверишь.

— Издеваешься? Да как можно верить хоть одному слову того, кто украл у тебя свободу? Ты дорого за это заплатишь, человек!

— Меньше чем через сутки у тебя будет возможность сделать со мной все, что угодно. Все, что сочтешь нужным. А сейчас нет времени на пустые споры. Идем, расскажешь то, что успела узнать.

— Сколько бы ты не пытался казаться хорошим, цепь говорит громче слов. Я расскажу все, что знаю, но не думай, что прощу тебя за то, что ты сделал.

— Достаточно! — вдруг взорвался я. — Хватит пугать меня и давить на совесть! Думаешь, это так весело — возиться с тобой и твоим медиумом? Думаешь, я сплю и вижу, как бы мне полезть в чужой сон, чтобы рисковать там жизнью ради заносчивой и злобной куклы вроде тебя? Конечно, наверное, это очень веселое занятие! Поэтому прежде чем бросаться обвинениями, подумай, почему я не бросил тебя сходить с ума в Н-поле, почему заключил эту дурацкую сделку, почему терпел твои выходки до тех пор, пока они не мешали выполнять мое обещание!

— Медиум!!!

— Да, и вот еще — вместо всего этого мы с Соусейсеки могли бы сейчас сидеть дома и пить чай, который бы нам подносила милая служанка с крылышками. Но вместо этого мы стоим здесь и через сутки плечом к плечу полезем в самое настоящее пекло — чтобы одна почти незнакомая нам девчонка осталась жива. Странно для злодея и предателя, да? Пойдем, Соусейсеки, не будем терять время на болтовню.

— Пойдем, мастер. И не сердись на нее — она поймет. Сейчас или позже, неважно.

— Лишь бы не слишком поздно.

Сон распахнул передо мной свои покорные пространства. Как давно я не был здесь, в своей вотчине, в последнем убежище, в тайной мастерской собственного разума! Но обветшалые стены прошлого выглядели достаточно крепко, чтобы не трогать их, и пряча руки в складках мантии, я прошел сквозь узкий вход в свою старую лабораторию.

Тысячи свечей замерцали в теплом полумраке, приветствуя меня, и пыль испуганными лентами змей поползла прочь, скрываясь от света. Признаться, я не ожидал, что так отреагирую на собственные фантомы, но сердце трепетало, словно у вернувшегося домой после долгих лет скитаний беглеца, который открывает калитку и видит, что ничего не изменилось, кроме него самого.

Я прикрыл глаза и потоки мыслей хлынули наружу, сворачиваясь в нити букв-описаний, съеживаясь, сгущаясь, воплощаясь в призрачную форму. Мастерская преображалась, росла, раскрывалась, звеня стеклом и металлом, похрустывая бумагой и гудя от напряжения. Одна из стен раскрылась, пропуская меня в залитую солнцем оранжерею, с черной, пушистой землей в рядах грядок, которую так и хотелось помять в руках, а возле второй со звоном собиралась воедино странная конструкция из медных трубок, винтов, шарниров и колес, схожая на мольберт и ткацкий станок одновременно.

Но все это пока было не нужно — и я с удовольствием позволил себе утонуть в глубоком кресле, легким движением нитей подтягивая к себе толстые тома, лежавшие стопками тут и там в забвении и беспорядке.

Я ждал, когда придут мои соратницы, чтобы окончательно убедиться в том, что все сделано верно. Но времени терять было нельзя, и книга за книгой шуршали под пальцами, освежая память. Все, что я когда-либо читал о медицине, психологии и семейных отношениях, независимо от качества, автора, тематики и объема поднималось из глубинных пластов воспоминаний. Это был всего лишь корм, пища для Маски Лжеца.

Первой в двери моего убежища вошла Суисейсеки.

Ей явно не приходилось бывать в такого рода местах, и некоторое время я позволил себе наслаждаться ее удивленным и любопытным личиком, сидя в тени и оставаясь незамеченным. И без того огромные разноцветные глаза стали еще шире, перебегая с одной диковины на другую, а маленький ротик даже немного приоткрылся, подчеркивая ее интерес к этому месту.

— Госпожа садовница! — негромко окликнул я Суисейсеки. — Добро пожаловать!

— Медиум! — все же она слегка испугалась, — Это твой настоящий сон?

— Увы, лишь малая его часть, скромное убежище — но большего я и не хочу, — я поднялся из теплых глубин баюкавшего меня кресла, выходя на свет.

— Ты звал меня сюда не просто так же, медиум? Тебе действительно нужна помощь Суисейсеки?

— Да, очень нужна. Видишь ли, я не обладаю и тысячной долей твоего мастерства в обращении с растениями, а тут передо мною встала очень сложная задача…

— Нет ничего сложного для Третьей дочери Розена же, человек! Рассказывай и надейся, что я тебе помогу же! — Суисейсеки картинно отвернулась в сторону, но спустя несколько мгновений изумрудный глаз приоткрылся и посмотрел на меня, словно подглядывая.

— Я уже упоминал о разрыв-траве раньше, но будет проще один раз показать, чем долго рассказывать. Пойдем, — я указал на проход к оранжерее, — и посмотрим сами.

— Это твой сад, медиум? — спросила Суисейсеки, глядя на пустые ящики с идеально вскопанной землей, — но где же все растения?

— Тут вот в чем дело, — улыбнулся я, — ему всего два часа от роду, и я не успел вырастить что-либо к твоему приходу. Но ведь твоя чудесная лейка запросто решит такую мелкую проблемку?

— Верно же! Но семян нужной тебе травы у меня нет же…

— Айн момент, госпожа садовница, айн момент! Сейчас достану их, — и с этими словами я поднял руку ко лбу, делая легкие пассы. — Где же они были… во-от, нашел!

— Что ты делаешь? — удивленно выдохнула Суисейсеки, глядя, как под кожей моего лба надуваются шарики семян, подчиняясь выдергивающей их наружу руке.

— Выдумываю, что же еще, — бережно собирая в ладони еще влажные от сукровицы бархатные луковички, ответил я.

— Так это не настоящая трава же? — Суисейсеки явно не привыкла к моим штучкам.

— А это не настоящая земля и не настоящее солнце. Но разве это что-то меняет? Трава из сна для другого сна — я не собираюсь торговать ею на рынке.

— Ладно, рассказывай же, что за помощь тебе нужна!

— Теперь я посажу семена, — серебряные жгуты, удерживая кончиками луковички, вонзились в чернозем, рассаживая разрыв-траву по одной в ящик, — поможешь им взойти?

— Наполни мою лейку свежей, прохладной водой, Суидрим! — воскликнула она, и зеленый дух заплясал в ее руках, действительно превращаясь в искусно сделанную золотую лейку, изящную и остроносую, полную до краев слегка светящейся голубоватой жидкостью.

— Осторожней, — засмеялся я, когда струи брызнули во все стороны, задевая и меня, — а то я тут тоже прорасту!

— Ну сейчас все вырастет! — Суисейсеки явно была довольна своей работой.

И действительно, узкие росточки прорывались вверх, распускаясь под теплыми лучиками солнца, стремительно набирая силы, толстея, наливаясь соком. На некоторых поблескивали капельки, а затем из основного стебля вырвались причудливые, искрящиеся желтым цветы и замерли, покачивая головками и распространяя тонкий аромат.

— Разрыв-трава названа так не случайно. — заговорил я, — В ней заключены могучие силы, но ими очень неудобно управлять. Она с равной легкостью разрывает металл и камень, плоть, дерево…да что угодно! Но делает она это при легчайшем прикосновении к ней.

— Что же ты задумал, медиум?

— Поговори с ней. Усыпи ненадолго, чтобы я мог связать ее с другими деталями ловушек. Ты ведь умеешь это делать, садовница?

— Это будет непросто…она очень напугана же, и хочет сберечь драгоценный цветок от любого обидчика, потому и взрывается от любого шороха же!

— Я верю в твои силы, Суисейсеки и не буду тебе мешать. Надеюсь, ты не откажешь мне теперь…

— Нет, нет, я поговорю с ней же, я же обещала. Но уходи, травы боятся тебя же!

— И не зря боятся, — негромко заметил я, покидая оранжерею.

Суигинто тихонько влетела в мастерскую, когда я уже готовился начать работать без ее сведений. Суисейсеки все еще возилась с разрыв-травой в оранжерее, напевая ей вполголоса какие-то песенки, не замечая новую гостью. Станок тихо жужжал шестернями, пока еще вхолостую — я настраивал его, пока на огне кипели фосфоресцирующие фиолетовым смеси для нанесения удерживающих знаков.

— Медиум, ты хотел знать кое-что о Мегу, — сказала она, — а я не успела рассказать до того, как…

— Хорошо, что ты пришла, Суигинто, — помешивая густую смесь, я делал вид, что очень занят, — Без твоих сведений было бы сложнее.

— Из докторов ей больше всего нравился Сенамура-сан, но он ушел из больницы два года назад. Только он говорил, что есть способ вылечить ее, но ему не разрешили провести эту операцию — поэтому, кстати, он и ушел.

— Отлично! Это даже лучше, чем я рассчитывал. Обещал и ушел, значит… просто идеально. А что до остального?

— О родителях она не слишком много рассказала. Но то, что она не хотела о них говорить, не значит, что я ничего не знаю. Она считает, что утомила их своим долголетием и тратами на ее жизнь. Отец еще пытается переубедить ее, а вот мать уже давно даже не появлялась в больнице. Но и с отцом она ругается часто — не по его вине.

— Этого хватит… одним делом меньше. Ты очень помогла, Суигинто!

— И еще…о сказках мы говорили долго, я даже успела соскучится, но не прерывала. Она их помнит, можешь не сомневаться. Но зачем тебе все это?

— Садись, посмотришь, как я распоряжусь ценными знаниями. Только когда Суисейсеки будет нести траву — не трогай, ладно?

— Она здесь? И зачем мне трогать ее траву? — Суигинто даже удивилась.

— Очень уж она красивой вышла, и не менее опасной. Почти как ты, — улыбнулся я, — но не о том речь. Я готовлю оружие против статуй, необычное, но, надеюсь, эффективное.

— Эту вонючую смесь?

— О нет, это лишь фиксатор мыслей. Сейчас сама все увидишь.

Зачерпывая серебряными нитями вязкую мерцающую субстанцию, я рисовал на металлических шарах станка извивающиеся вензеля знаков, призванные удерживать энергии фиолетового плетения. Затем, повертев немного отладочные винты, я взял со стола небольшой свинцовый слиток и легким усилием придал ему вид собственного лица — в миниатюре, разумеется. Получившийся слепок я покрыл другой пастой изнутри и тоже вставил в крепления станка. Заинтересовавшаяся Суигинто перебралась поближе, усевшись на стопку книг и наблюдая за моими манипуляциями.

Дальше пришлось концентрироваться куда более серьезно, чем раньше, но все же в собственном сне это было вполне возможно. Сперва тускло, а потом все ярче засветились плетения Маски Лжеца, и первые струйки букв выплеснулись с моего лица, притягиваясь к знакам на станке и завиваясь вокруг них тонкими переливающимися перламутром спиралями. Все больше и больше строк лилось наружу, пока, наконец, они не скрыли под собой большинство шариков, тянувшихся из путаных механических глубин на блестящих ножках.

Дождавшись, пока последние буквы присоединятся к своим товаркам в их неторопливом вращении, я отступил на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Мой ткацкий станок был заряжен и готов к работе.

— Я усыпила их же, медиум! — довольная Суисейсеки вбежала в комнату и не замечая Суигинто, затараторила, — Они совсем-совсем не хотели успокаиваться же, но я спела им песни ночного леса же, а они совсем не утихали! Таакие непослушные цветы же! Только лунная колыбельная помогла, иначе же никак…

— Продолжай, нам всем очень интересно, — язвительным тоном ответила Суигинто, заметив, что Суисейсеки замолкла, увидев ее.

— Ну вот и все же, в общем…они спят же…как ты и просил… — почему-то стушевалась Суисейсеки.

— Ты молодец, быстро справилась с ними, — подбодрил ее я. — Принесешь сюда один, или тебе помочь?

— Нет, нет, Суисейсеки сама справится же, ты можешь его напугать!

— Хорошо, тогда неси его вон туда, на подставки и садись смотреть.

— Быть может, я помогу, сестра? — Соусейсеки тоже пришла ко мне в гости, что не могло меня не обрадовать.

— Да, Соусейсеки, тебя цветы не испугаются, а ящики тяжелые, пойдем же!

После того, как ящик со склонившимся во сне цветком разрыв-травы занял свое место, я снова принялся за работу. Выдергивая из тихо гудящих мотков текстов ниточки фраз, мои покрытые холодящим составом пальцы деловито сновали, сплетая из них узорчатое тело воплощенного обмана.

Идея моя была безумна и проста одновременно. Если Мегу удалось наделить части своего сна личностями, то наделить часть сна примитивным сознанием еще проще. Фактически, я плел из энергий Маски незамысловатого чат-бота, наполняя его провокационными и лживыми мыслями и текстами с одной-единственной целью — отвлечь статуи от их сводящего с ума шепота. Но смысл моего причудливого создания был не только в этом — заставляя личности статуй вступать с ним в бессмысленный спор, раздражая и провоцируя их, оно должно было подобраться поближе и по моему приказу сунуть в их открытый рот спящую разрыв-траву. Подобное угощение точно никому не пошло бы на пользу, и я злорадно улыбался, красочно представляя себе последствия.

Постепенно мне все меньше приходилось двигать пальцами — механизм успешно справлялся с задачей, и мой гомункулус, напоминающий пустой изнутри клубок фиолетовых лент текста, завертелся, дернулся, выпуская из себя «шею» из самых широких лент и приложил ее к свинцовой заготовке, слегка оплавляя металл в месте соприкосновения.

Я поежился, когда странное существо повернуло ко мне свое — или мое? металлическое лицо и медленно, с трудом растянуло свинцовые губы в пугающей улыбке. А затем оно протянуло вниз ленты — ручонки и с величайшей осторожностью вырезало из ящика с землей круг с прячущимися в нем корнями разрыв-травы, поднимая его и пряча в своем полом животе. Крохотные ладошки четырех меньших рук нежно поглаживали листья и лепестки, словно успокаивая спящую траву. Наконец, цветок скрылся в переплетении фиолетового и существо снова посмотрело на меня — и я прочел гордость в его мертвых глазах.

Взяв на руки свое творение, я повернулся к затихшим куклам, поглаживая гомункулуса по лысой свинцовой голове.

— Знакомьтесь со старшим из братьев, крошкой Цахесом. Он не слишком красив, и честностью не страдает, но кое-чем сможет нам помочь. В его маленьком теле спит большая сила, и этот храбрый малый одолеет злого каменного великана, став настоящим сказочным героем. Правда, Цахес? — и существо заурчало, ластясь ко мне холодной головой.

— Что это за дрянь, медиум? — первой заговорила Суигинто, которой явно не слишком понравилось увиденное.

— Эта дрянь, как ты говоришь, снесет голову самой большой статуе во сне Мегу без особых усилий, а его братья, еще не родившиеся, уничтожат остальных.

— Обязательно было делать его…таким?

— Он наг и слаб, как и все младенцы, не вини его. Чтобы он обрел полную силу, я попрошу у тебя кое-что.

— У меня? Что же?

— Пёрышко. Он птенчик, а не клубок лжи, просто еще неоперившийся.

— Что ж, держи, — и она вытряхнула на нас ворох перьев, закружившихся вокруг черным дождем.

— Цахес внимательно наблюдал за ними, а затем вдруг схватил одно и вставил себе в затылок, глядя на меня, словно искал одобрения. Я благосклонно улыбнулся и кивнул ему.

Спустя пару минут вместо неприятного фиолетового клубка по полу мастерской бегал пушистый комок перьев, из которого поблескивало улыбающееся металлическое лицо. Теперь куклы уже не смотрели на него с неодобрением, а даже улыбались, глядя на его смешные ужимки. Я слегка напрягся, когда Соусейсеки взяла его на руки, но крошка Цахес знал своего будущего врага в лицо и лишь мурлыкал, когда она чесала ему спинку.

Мы еще долго работали в тут ночь. Пушистый выводок Цахесов резвился под ногами, и я даже засмотрелся, как трогательно старший заботился о том, чтобы меньшие не выбегали наружу, на неизведанные пространства сна.

С помощью удивительных способностей Суисейсеки я изготовил и некоторые другие предметы для нашего похода — два могучих зелья-снотворных, где соки мака и дурмана смешались с эссенцией колыбельных, утренней дрёмой, лекциями некоторых моих бывших профессоров и теплыми лучиками весеннего солнца; хрупкие стеклянные шарики с горстями благословенного терновника внутри и особую рукавицу с символами подчинения, которая могла бы помочь с этим терновником справиться.

Когда мы закончили, в мире снаружи только-только вставало солнце. Кажется, все шло по плану.

Шагая по коридорам больницы в поисках нужной палаты, я недоумевал, почему окружающие так подозрительно на меня косятся. Они должны были видеть знакомого им Сенамуру, не более, а когда одна из медсестер выронила при моем появлении бокс с инструментами и юркнула в ближайшую дверь, я понял, что где-то прокололся. Впрочем, никто не пытался меня остановить и этого было достаточно.

Если бы не дурацкое стечение обстоятельств, мое появление вообще осталось бы незамеченным — но кто мог знать, что Сенамура не ушел с больницы, а умер два года назад. Мегу, естественно, не стали волновать такими известиями, сочинив для нее историю про операцию и отъезд, а теперь моими стараниями по больнице ходил призрак, распугивая персонал.

Но это было удобно — никто не спешил здороваться или задавать какие-либо вопросы, а когда я, наконец, нашел нужную палату, сиделка просто сбежала от моей лучезарной улыбки. Я прикрыл за ней дверь, сломав замок, чтобы избежать преждевременных посетителей. Просто так ломать двери вряд ли стали бы, а вот реаниматологи уже не станут жалеть их и подстрахуют наше мероприятие — на всякий случай.

Мегу лежала на широкой кровати, спящая и беззащитная, опутанная проводами и трубками, с прозрачной кислородной маской на бледном и исхудавшем лице. Я тихо подошел и сел рядом, входя в роль старого профессора.

— Мегу-тян, вы спите, Мегу-тян?

— Кто здесь…Сенамура-сан?! Вы вернулись? — Мегу говорила тихо, но видно было, что она обрадовалась.

— Спокойней, Мегу-тян, не волнуйтесь так. Непросто было добиться разрешения на то, чтобы снова лечить вас — а вы молодец, дождались все-таки.

— Снова будете тут работать, Сенамура-сан? Я как раз рассказывала о вас…подруге…

— Не просто буду. Сегодня же я вас вылечу — способ найден.

— Не может быть! Это… как же так, ведь говорили…

— Все случается впервые, Мегу-тян. Я сделаю вам укол и вы крепко заснете, а когда проснетесь — все будет позади.

Я достал из-за полы иллюзорного халата один из двух шприцов со снотворным и аккуратно, почти нежно ввел зелье в вену. Навыки в медицине тут не имели значения, как и форма доставки вещества — но так ей легче было поверить. Как и ожидалось, смесь подействовала мягко, но почти мгновенно. Окно с легким скрипом открылось и три куклы появились в палате.

Все было расписано по нотам и сейчас никто не проронил и слова. Несколькими жестами Суисейсеки призвала своего духа и спустя несколько минут рядом с кроватью раскрылась уже знакомая воронка. Одна за другой мои спутницы нырнули в сон Мегу, а следом отправился и я.

Лес изменился с тех пор, как мы его видели в прошлый раз. Там, где раньше было просто сыро, теперь стояла вода — мутная, темная, кажущаяся бездонной гладь болота. Туман слегка поредел, но все же оставался и неприятно ограничивал обзор.

Только направление теперь выбрать было непросто, ведь единственный ориентир в виде ракушек был для нас потерян.

— И куда же нам идти? — спросила Суисейсеки, разглядывая ставший еще более унылым пейзаж.

— Туман стелется по земле. — ответил я, — Если ты вырастишь достаточно высокий побег, с его вершины можно будет увидеть холм, до него и раньше туман не доходил.

— Не переусложняй, медиум, — вмешалась Суигинто, — просто взлетим и посмотрим.

— А сможем? В тот раз мы…

— В тот раз мы не знали, что ищем, — нервно возразила она, — хватит сомневаться, времени нет!

До чего же все-таки просто было говорить это ей, крылатой! Впрочем, и другие не слишком мучались с взлетом…а вот мне пришлось постараться, чтобы не отставать. Вершину с истуканами действительно было видно издалека, и лететь было гораздо комфортней, чем шлепать по туманному болоту в неизвестном направлении. Спустя несколько минут мы уже были у подножия, и здесь нам предстояло разделиться.

Суисейсеки отправилась дальше, к дереву души — по нашему плану, она должна была позаботиться о нем и дожидаться нас уже в яви. Она немало протестовала, желая остаться со всеми, но нам нужен был кто-то снаружи, способный вытащить нас из сна, если мы не справимся за двадцать минут. Соусейсеки же нужна была здесь, и только на ее боевые таланты я мог рассчитывать в защите спящего духа Мегу от порождений Моря.

Наклонившись, я вытряхнул из-за пазухи угревшийся там выводок Цахесов, закружившийся у наших ног черными шариками. Старший, в отличие от других, не резвился попусту, а вытянул свинцовое лицо на длинной шее и принюхивался, словно чуя свою законную добычу.

Позади нас из болота поднимались скользкие порождения Моря, все еще не рискующие приближаться, но уже гораздо более настоящие. Хотя стоит ли называть настоящим нечто подобное — изменчивое порождение бессознательного, плоть от плоти сна?

Во время подъема к вершине Маска Лжеца нагрелась до того сильно, что пришлось гасить боль красным плетением. Но и поработала она на славу, что и говорить.

Черный бархатный плащ с серебряным узором заметал следы высоких сапог, серебром был расшит и черный кафтан, словно гусарский мундир…или ребра скелета, погасший факел в руке — все казалось настоящим даже мне, быть может, оттого, что сон был пластичнее реальности. Только нарисованный уголок рта все стремился растянуться в улыбке и приходилось его сдерживать, ведь я играл серьезную роль — старшего из братьев Оле-Лукойе.

Истуканы на этот раз отреагировали на наше появление куда быстрей, пытаясь повернуться и посмотреть на незваных гостей. Отвратительно въедливый шепот снова заставил нас зажимать уши, но кое-кто был ему рад. Семеня множеством ножек, Цахесы кинулись к своей добыче, словно к желанному лакомству и быстро преодолев разделявшее их и истуканы пространство, начали карабкаться на них.

Не задерживаясь, мы прошли в центр круга, готовясь продолжать действовать по плану. Давление звука становилось все меньше, когда статуи одна за другой отвлекались на пернатых малюток, щекочущих жгутами лжи их грубые уши. Я с тайной гордостью смотрел, как выпучивались от ярости каменные глаза и раздувались в бессильном гневе ноздри, а рот раскрывался все шире и шире в поисках возражений для такой наглой провокации. Но вот и последний идол открыл рот, желая как-то противостоять наглым и хитрым Цахесам, и ждать было нельзя.

— Фас! — выкрикнул я, и двенадцать моих маленьких помощников одновременно сунули в раскрытые гранитные рты столь бережно хранимые ими до этого в своих брюшках растения.

Сеть трещин пробежала по гримасничающим гигантам, а затем оглушительные взрывы окатили нас градом призрачных осколков, не нанесших нам вреда. Но Цахесы, оказавшиеся почти в эпицентре, были мертвы — такой была цена их победы.

Отвернувшись от рушащихся статуй, я сосредоточился на иллюзии — дух Мегу приходил в себя.

Как странно выглядела она здесь, среди груд камня и выжженной травы, на вершине безымянного холма, с трудом приходящая в себя после долгих лет в забытьи — невинное дитя среди цепей, дух, в себе потерявшийся, наивная в неведении своем, всемогущая и беспомощная Мегу! Но не было времени думать о таких мелочах, когда каждая минута работала против нас.

Соу не теряла времени понапрасну, и с каждым взмахом ее руки очередной стеклянный шарик лопался, прорастая зарослями щерящегося чудовищными шипами терновника. Первый рубеж обороны был почти готов. Наконец Мегу открыла глаза, и слезы радости крошечными каплями повисли на ее ресницах.

— Ангел, ты пришла за мной! Ты заставила их замолчать!

— Не я, Мегу. Не я, а один наш знакомый. Ты ведь читала о нем когда-то?

— О ком, ангел? — она только сейчас заметила, что они не одни. — О…

— Да, дитя, — я склонился над ней, нежно вытирая слезы черной кожей перчатки. — Оле-Лукойе.

— Но это значит… — Мегу выглядела растерянной. — Ты старший Оле?

— Да, тот, которого увидел в воскресном сне маленький мальчик Яльмар сто девяносто шесть лет тому назад.

— Но… где твоя лошадь? — памяти Мегу можно было позавидовать.

— Ждет нас внизу, дитя, — я опустился рядом с ней на колено, обнимая хрупкое тело, заглядывая в глаза, — но я должен задать тебе вопрос…

— Да, Оле, я готова. Я давно была готова к нашей встрече, очень давно.

— У тебя были хорошие оценки? — прошептал я, ломая в руке хрупкую ампулу с серой пылью.

— Нет, — неожиданно ответила она, — наверное, плохие.

— Все хорошие люди так говорят, — улыбнулся я и дунул ей в лицо золой асфоделей.

Она расслабилась, улыбаясь, обмякла у меня на руках, глаза затуманились, дыхание стало спокойным и ровным. Мегу снова спала. Я бережно опустил ее на каменную плиту и осторожно отошел. Теперь счет шел на секунды. Соу уже призвала Лемпику, открывая нам с Суигинто проход дальше, в святая святых, в сон души Мегу. Но Первая вдруг заколебалась, остановилась, замерла.

— Что случилось, Суигинто? Поспешим!

— Песня…она звучит иначе…в ней появилась горечь! Я отравила ее, испортила…

— Нет, не испортила. Сделала настоящей. Идем, не медли — другого шанса не будет, она просто умрет.

— Умрет?!

— Без Песни ей не проснуться, а мы не сдержим Море. Не время говорить, идем!

И не дожидаясь ответа, я нырнул в воронку, навстречу неизвестности.

Я не видел, как позади вырвались черными гейзерами столбы мутных вод, как лопались в терниях и бессильно стекали обратно мягкие тела первых порождений безумных глубин, как стальным вихрем вспыхнула Соу, освобождая праведную ярость против порождений влажной бездны… Только ее боевой клич эхом продолжал звенеть в ушах до тех пор, пока я не вступил в наипотаённейший уголок мира Мегу.

На несколько мгновений меня загнало в ступор видение этой реальности — да и можно ли назвать это видением? Круговорот красок, которые были эмоциями, натянутые струны убеждений, причудливые змеи мыслей, скребущая метелица сомнений, колышущиеся полотна воспоминаний, звуки, не слышанные ухом и запахи, имени которым нет под луной — вот как принял меня внутренний сон Мегу.

Можно было бы долго любоваться этим, но две минуты были слишком коротки, а разум мой оказался куда более подготовленным, чем можно было ожидать. Несколько взмахов ресниц — и внутренний мир Мегу приобрел куда более определенные формы.

В прозрачно-зеленой ледяной глыбе, мирно парящей посреди исписанной мелкими знаками сферы с сотнями тысяч картотечных ящиков в стенах, таилась комната — точная копия палаты, где Мегу провела так много времени. От многих приоткрытых ящичков тянулись к ней нити-паутинки, удерживая ее посередине. Осторожно, стараясь не задеть их, я полетел вперед, чтобы рассмотреть происходящее внутри. Как же я благодарил судьбу за то, что сто двадцать ударов сердца тут казались гораздо длиннее!

Сквозь холодную гладь видно было поющую Мегу, укладывавшую в два чемодана, черный и белый, какие-то вещи. Суигинто была там и говорила что-то, но я не слышал. Но не наблюдателем я пришел сюда, а бойцом, и не стоило сомневаться в том, что Первая передаст своему медиуму то, с чем пришла.

Несколько толстых нитей тянулись вглубь, касаясь черного чемодана и не стоило большого труда проследить, где они начинаются. Ящики, из которых они тянулись, были полуоткрыты, а из их глубин несло каким-то гнилостным зловонием. "Дурные воспоминания" — догадался я и попытался закрыть их. Заржавевший металл не поддавался и пришлось изо всех сил бить их ногами, чтобы все-таки задвинуть поглубже. Несколько я все же умудрился закрыть до конца, и нити, тянувшиеся из них, упали и повисли, медленно втягиваясь в глубины ледяной глыбы.

Половина нашего времени прошла, а Песни все еще не было. Я вернулся ко льду и снова заглянул в его пустую сердцевину.

Еще две долгие секунды унеслись прочь, прежде чем Суигинто решилась и вынула из-за пазухи принявшую форму сверкающего шарика Песню. Его светлое сияние играло тысячей радужных отблесков в гранях льда, и я едва разглядел то, что беспокоило Первую — несколько черных частичек, величиной не более пчелы, кружившихся по идеальным орбитам. Мегу восторженно ахнула, бережно принимая сокровище обеими ладонями, и поднесла его поближе, чтобы рассмотреть. Еще пять секунд прошли, и тут меня пронзила неожиданная мысль — как Суигинто выберется наружу?

Лед был монолитен, без единого намека на выход. Даже окно комнаты было не более чем бутафорией, и лишь нити проходили сквозь эту толщу, и ничего более. Серебро лишь бессильно царапало гладкую толщу, черное плетение легко прошло насквозь, но не оставило и следа на холодной глади. Самое время начинать панику.

Между тем Песнь начинала действовать — Мегу уже не могла оторвать глаз от ее сияния, и руки ее медленно, но верно приближались к сердцу, куда и стремилось наше лекарство. Суигинто совсем не обращала на меня внимания, глядя лишь на то, что делала с Мегу ее…нет, наша магия.

Тридцать две секунды до закрытия перехода. Бросить все и уходить? Нет, рано сдаваться! И тянется в кривой улыбке нарисованный фиолетовым уголок рта, откликаясь на мои мысли — нельзя проиграть здесь, иначе чего тогда я стою наяву?

Закрыть глаза, сосредоточиться, собраться, почувствовать! Ощутить, как бугрятся под гладкой чернью чешуи кольца могучих мышц, как скользит и тянется неправдоподобно длинное тело, как оборачивается вокруг ледяной крепости древний змей — воплощение обмана, иллюзорное тело, данное мне Маской в царстве иллюзий.

Двадцать семь секунд. Песнь уже была внутри Мегу, она замерла, закрыла глаза, из-под ресниц вырывались лучики света — и я изо всех сил сдавил прозрачный кристалл, не опасаясь напугать ее. Несколько мгновений ничего не происходило, но затем паутина трещин прошла сквозь лед и его осколки с грохотом стали падать вниз. Но некогда было ломать его весь, и размахнувшись своей огромной змеиной головой, я ударил в то место, где во внутренней комнате было окно — в самую уязвимую точку цитадели одиночества Мегу.

Лед с хрустом лопнул, высыпаясь внутрь, и я чуть было не сбил с ног Суигинто, все еще неподвижно стоявшую перед своим сияющим медиумом.

— Вос-с-семнатцать сссекунд, — прошипел я, не в силах преодолеть собственный обман.

— Я должна остаться и убедиться. Уходи сам.

— Нне ссссходи ссс ума, Сссуихинто, всссе ут-таллосссь…

— Не спорь со мной! Песня, она…

Оглушить ее оказалось неожиданно просто — здесь, в глубинном сне, она была не могущественной куклой, а лишь "милым ангелом". Мягкий удар по затылку, и она валится набок, так и не спустив глаз с Мегу. Песня околдовала и ее — но мой страх оказался сильнее ее чар. Спеленав Суигинто серебряными усами, я заскользил к спасительной воронке, извиваясь в воздухе, словно китайский дракон.

Девять секунд!

Антракс

Я бродил вокруг окутывавшей сон Мегу плотной завесы, как Мелампод вокруг стада, и не мог попасть внутрь. Я был в ярости и ничего не понимал. Ошибки быть не могло, они укрывались внутри, трудясь над ее душой, все трое — Суигинто, Коракс и Четвертая. Меня же, когда я рвался вперед, останавливало вспыхивавшее передо мной тугое покрывало аквамаринового цвета. Черный лед не мог пробить его, рикошетируя от колышушейся поверхности.

— Куда-то спешите, юный сэр?

Интересно, он появляется каждый раз, когда я думаю о чертях?

— Привет, демон.

— Рад встрече. Что это? Кажется, на званый ужин вам забыли выслать приглашение?

— Что-то вроде того. Направляешься туда?

— Увы, меня тоже не пригласили. Да и зачем? Ведь там и без меня достаточно зрелищ.

— Тогда зачем ты здесь?

— Исключительно с дружеским визитом, юный сэр. Должен же я убедиться, что обещанный мне товар пребывает в целости и сохранности? Кроме того, вы мне интересны, или, если быть корректным, вы меня забавляете.

— Не могу похвастаться тем же. Убедился?

— Да, кажется, порчи и подмены нет. Но у меня уйма свободного времени, да и у вас, как я понимаю, тоже — в силу стечения обстоятельств. Почему бы не скоротать его за дружеской беседой?

— Хочешь сказать, что они там надолго?

— Боюсь, что так. Это невинное дитя слишком глубоко увязло в ловушке собственной взбунтовавшейся совести. Даже с помощью Лазурной Звезды им вряд ли удастся устранить это затруднение достаточно быстро. Не будете ли вы против, если я закурю?

— Дышите.

— Сигару?

— Не откажусь.

В кармане завалялась полупустая зажигалка. Мы затянулись, глядя друг на друга. Дым был едкий, глаза сразу заслезились, в груди запершило. Я запоздало вспомнил, что сигары слишком крепки, ими не затягиваются, а просто катают дым во рту, впитывая через слизистую. Он, похоже, такими тонкостями озабочен не был.

— Как продвигаются ваши занятия с Белой Картой? — он парил напротив меня, положив ногу на ногу и легонько стряхивая нагорающий пепел.

— Хорошо.

— Рад за вас. Она капризная и своевольная сущность, при этом очень неразборчива в выборе ведущего желания. Вам очень повезло, что вы получили то, чего хотели. Впрочем, я никогда в вас не сомневался.

— А что, были иные варианты?

— Бесконечность вариантов, юный сэр — впрочем, здесь уместнее выразиться в манере Келли: бесконечность вариант. Скажите, понравилась бы вам, например, способность вызывать по своему желанию дождь из пирогов с капустой? Или претерпевать процесс мучительного умирания? Или превращать одуванчики в коровьи лепешки? Голод, отвращение к себе, злорадство, прочие глубинные мысли имеют для нее не меньший вес, чем осознанные воля и желание. Тот, кто ее когда-то нарисовал, как и мастер Энджу, не представлял, чего именно хочет, поэтому решил положиться на авось — или на свое «ид», если точнее. Закончилось это весьма забавно. Не желаете послушать?

— Не сейчас. То есть, иными словами, ты продал мне кота в мешке. Мило.

— Отнюдь. Я знал, что вы справитесь. Вами движет только одно желание, причем на всех уровнях сознания. Вы фанатик, да не оскорбит вас правдивая характеристика, и все позывы своего естества подчиняете одной-единственной цели, ведомой нам обоим. У вашего «ид» не было ни единого шанса. Но даже если у вас ничего не получилось бы, что с того? У меня не было никакой потребности в вашей душе, вы почти обманом навязали мне соглашение, так что я никоим образом не нес бы за это ответственности — так или иначе, я имел право на маленькую месть. Если бы призом с вашей стороны стало сердце, вы получили бы куда более надежный и верный источник могущества, смею вас заверить.

— Когда-нибудь я убью тебя, демон.

— Самонадеянность — не лучшая черта для чародея, юный сэр. Еще сигару?

— Конечно.

Снова короткое молчание, прерываемое щелчками разболтанного искромета.

— Что вы планируете делать, когда они покинут сон?

— Тебе-то какое дело?

— Как грубо! С вами еще труднее говорить, чем с юным Джуном, молодой человек. К тому же вы явно подзабыли математику, иначе бы поняли, что я все равно знаю о ваших планах в силу самой своей сущности. Я также знаю все, что с вами произойдет на протяжении жизни, знаю, когда обрушится мир, знаю, чем закончится Игра Алисы… Но ведь я не пользуюсь этим в разговоре, юный сэр, ибо это было бы невежливо по отношению к вам. Почему же вы совсем не хотите оказать мне уважения как собеседнику?

— Обойдешься. Я не навязывался к тебе в собеседники. Ты сам ко мне пришел. Ты отвлекаешь меня. Какие претензии?

— Ох, ох, юный сэр, вы раните меня в самое сердце. Неужели ваша целеустремленность так сильно выдавливает из вас джентльмена?

— Джентльмена? Ха. Ты, кажется, забыл, с кем имеешь дело, демон. Я Смеющийся Факельщик. У меня нет этики. Когда мы смеемся, мир дрожит от страха и отвращения. Не смеши же меня.

— Тогда зачем вам то забавное имя, которое вы себе выдумали? У Факельщиков не бывает имен. Не поддавайтесь самообману. Вы перестали им быть уже тогда, когда ввязвались в происходящее. Детство кончилось, пора взрослеть, юный сэр. Даже молодой Джун в своем нежном возрасте уже куда больше мужчина, чем вы, хотя вы старше его на много лет.

— Пошел ты.

— Типично детское качество — отвечать на резонерство плевком. Но что простительно ребенку, то непростительно мужчине, юный сэр. Факельщики — вечные дети. Дети не ввязываются в строгие мужские дела, они сидят поотдаль в песочнице и играют в солдатиков, пока родители решают свои скучные и важные вопросы. Им многое прощают, но за многое и просто шлепают, вгоняя ума в задние ворота. Но вы говорите, — или думаете, неважно, — что вы уже не дитя? Тогда извольте вести себя как взрослый. В первую очередь — соблюдать элементарную этику.

Подловил-таки, гадюка с бантиком. Ну ладно.

— Черт с вами, Лаплас. Когда они покинут сон Мегу, я убью Коракса.

— А дальше?

— Меня это не заботит. Буду действовать по обстоятельствам.

— Вы настоящий Сын Медведя, отважный воин. Очень давно, когда человечество было еще совсем юным, такое поведение действительно считалось не только достойным мужчины, но и угодным богам — священная ярость, сила и дикость, рыжебородые воины с окровавленными секирами врывались в гущу схваток на снежных равнинах, не думая о последствиях и не замечая ран, и подчас, уже после боя, обезглавленное тело все еще по-волчьи рыскало среди трупов, ища выживших и раненых, а отсеченная голова, валявшаяся поотдаль, уже громогласно требовала пива, наполнив звуки верой вместо воздуха. Иногда ее даже успевали пришить. Но сейчас, когда люди повзрослели умственно и духовно — не будет ли подобная опрометчивость признаком несмышленого птенца?

— В данном случае позвольте мне самому судить о моих поступках.

— Как вам будет угодно. Надеюсь, вы помните о том, что Игра Алисы для вас закрыта? Я настоятельно не рекомендую вам пытаться причинить какой-либо вред Лазурной или Нефритовой Звезде. О Ртутной Лампе я не говорю, разумеется.

— Нефритовой Звезде?

— О, трижды прошу прощения за мою бестактность, юный сэр! Я совсем забыл, что относительно последних событий вы находитесь в неведении. Да, Третья Сестра тоже находится рядом с ними и в настоящий момент прилагает все усилия, чтобы сон бедной девушки не раскололся на тысячи осколков черного зеркала — вместе с теми, кто находится внутри.

Сигара, переломленная пополам, полетела в сторону. Нерассуждающий порыв бросил меня вперед, в сон, туда, где она подвергалась ужасной опасности по воле этого негодяя. Однако покрывало цвета моря знало свое дело — я вновь был отброшен назад. Тут же мои пальцы обросли черным хрусталем, на преграду ливнем посыпались тонкие иглы. Послышался едва слышимый треск.

Вдруг мою руку сковало в неподвижности. Кролик сокрушенно покачал головой.

— Все-таки вы чересчур импульсивны. Неужели так трудно осмыслить мои слова? Alas, мне определенно надо поработать над дикцией. То, что вы видите пред собой, юный сэр, защищает сон от поглощения Водами Бессознательного — и от любого проникновения извне. Если вы повредите бирюзовую завесу, он схлопнется, как кукольный домик, на который наступил неловкий мальчишка, раздавив его обитателей. Надеюсь, вы понимаете, чем это грозит находящимся внутри — и Игре Алисы в целом? Увы, я вынужден вмешаться.

Он был сокрушительно прав. Да и самого меня уже колотила крупная дрожь, поскольку я осознал, что едва не натворил. Если бы я успел проломиться внутрь прежде, чем он остановил бы меня… Если бы сон Мегу оказался беззащитен перед напором разрушительных сил… Кукольный домик…

— И вновь вы огорчаете меня, молодой человек. Стоит ли плакать по убежавшему молоку? Еще одна из детских черт — поддаваться отчаянию из-за уже прошедшего. Джентльмен никогда не поступает столь глупо. Он оценивает обстоятельства и встраивается в них, чтобы потом самому встать у Колеса Судьбы.

Крыть было нечем, да и не хотелось. Я не мог попасть внутрь, не мог сокрушить своего врага, не причинив вреда Суигинто и Мегу. Значит, оставалось одно — выжидать.

Не помню, сколько именно времени мы провели там, опустошая казавшийся бездонным сигарный ящик кролика и беседуя на отвлеченные темы. Он рассказывал мне о разных вещах, которых я зачастую даже не понимал, поэтому мне оставалось только поддакивать, изредка вставляя слово или недоверчивое восклицание. Последние прямо-таки воспламеняли его — странные аналогии и цветастые речевые обороты начинали извергаться фонтаном, что отнюдь не делало его речь понятнее. Но мне было скучно, а иметь такого собеседника было все же лучше, чем объедать ногти на руках в томительном ожидании.

Вдруг бирюзовая завеса вспыхнула всеми цветами радуги и пропала. Сон Мегу был открыт для меня. Он уже распадался, проваливался внутрь себя, становясь прозрачным и неотчетливым — девушка просыпалась. В сторону от него быстро удалялись четыре неяркие искорки.

Бросив взгляд на демона, я увидел лишь черно-синюю пустоту. Отлично. Я отщелкнул огрызок сигары в бездну, повернулся к маячившим вдали огонькам и сорвался с места. Я летел вслед за ними, прячась в тенях, стараясь держаться поотдаль и оставаться незамеченным.

Коракс

Яркий свет и звон бьющихся осколков позади меня дали понять, что Песня действует, как мы и рассчитывали. Ледяная палата рассыпалась, освобождая ту, которая теперь видела целый мир.

Коллапсирующая воронка все же откусила кончик моего хвоста, и я вывалился наружу с изрядно потрепанной мантией. "Хоть ноги не укоротило, и то славно" — успел подумать я, прежде чем понял, что вижу.

Тающие останки сотен причудливых тварей, разрубленных и пронзенных, грудами лежали повсюду, сочась мутной влагой Моря. Некоторые застряли в кустах и выли от боли, дергаясь и вгоняя в себя шипы. Чуть поодаль, упершись в остатки одного из истуканов, возвышалась настоящая гора плоти, перевитая жилами, с тысячей угасших глаз, сотней истекающих Морем пастей, хоботами, жгутиками, клешнями…

Второе такое же порождение, заставившее меня вспомнить иллюстрации к историям Лавкрафта, наползало с другой стороны, но не оно заставило мое сердце уйти в пятки от страха. Соусейсеки, моя Соусейсеки лежала на земле, бледная и неподвижная, так и не выпустив из рук ножниц.

Не выпуская из рук Суигинто, я медленно подошел и опустился на землю рядом. Из тумана появлялись все новые твари, но разве было время смотреть на них?.. Соусейсеки, Соусейсеки, как же это могло случиться, как я мог так ошибиться! И тут я вспомнил свое видение — снежное поле, и одиночество, и ее, так же неподвижно лежавшую на холодной земле. Маска показала мне правду.

Черное плетение вздулось горячими буграми, когда я проклял Море, и сны, и Мегу, и самого себя за случившееся. Странно, но боль не затуманила разум. Я видел, как над головой сгущаются кровавые тучи, неестественные и быстрые, словно кто-то впускал в небо чернила из огромного шприца. "Адреналин" — вяло подумал я, — "Значит, бежать некуда. Это конец".

Отвратительная тварь Моря нависла надо мной, но среди горя не было места страху. Я смотрел в ее мутные гроздья глаз без всякого опасения и ее колебание дало мне секундную отсрочку.

А затем сверкнула первая молния.

Шипящая, невыносимо белая кривая протянулась между небесами и телом хрупкой девушки на камнях, а когда чудовищный раскат грома рванул уши, словно взрыв, чудовища уже оплывали и таяли, как воск над огнем. Мегу просыпалась.

Пылающий изнутри светом Песни, ее дух поднимался к бушующему небу, озаряя призрачным светом затопленную равнину. Боль зародилась изнутри, еще слабая, но неотвратимая и неизбежная. Сон начинал нас отвергать.

Я смотрел, как поднимается пар от моих рук, как проступают наружу мельчайшие капельки крови. Конец.

Но во мне не было жажды мести или ярости умирающего берсерка. Мы победили, зная, чем рискуем, и никто не шел сюда против своей воли. Я поднял кажущуюся такой легкой Соусейсеки, обнял ее, прощаясь, а затем сделал последнее, что еще был должен.

На крыльях лежащей на начинающей зеленеть траве Суигинто появились четыре серебряных пера. Она была свободна.

Боль все усиливалась, и если бы не красное плетение, я бы уже был мертв. Но оно продолжало удерживать во мне жизнь даже против воли. Кровавые слезинки капнули на белый воротник Соу, оставляя на нем алые пятна. Проща…

Мрак, теплый и мягкий, густой и спасительный, темнота, скрывшая от боли, щекочущая и нежная — разве так должна была выглядеть смерть? А затем передо мной засветились фиолетовым знакомые глаза.

— Как же я все-таки вас ненавижу, беспомощные слабаки, — мягко шепнула Суигинто.

Дальше было что-то еще, кто-то говорил, меня куда-то несло, тянуло, перемещало, но все затянула кровавая пелена. Сколько прошло времени — не знаю, но потом боль вдруг стихла и я уснул, так и не выпустив маленькой ладони Соусейсеки.

Видения милосердно охватили мой разум забвением, скрывая от него ужас реальности. Было легко забыть, что где-то далеко, там, куда не хочется возвращаться, висит в красных кольцах изувеченное тело, чудом сохраняющее остатки жизни в оковах колдовства, которое оказалось более стойким, чем его создатель. Глупый, смешной, нелепый человек, потерявший все в погоне за слишком многим, на себе осознавший смысл изречения "пиррова победа". Искавший союзников, ради которых был потерян смысл этих поисков. Соусейсеки, маленькая валькирия, сразившая армии, прежде чем пасть, выигравшая для нас достаточно времени — но какой ценой?

Да, если бы у меня был выбор, я бы не стал возвращаться, а отдался призрачным волнам забытия. Тело расслабилось в невесомости, покачиваясь в такт невидимым волнам, сладкая дрёма сковала разум. Теплые прикосновения ветерка, слипающиеся глаза — как будто ранее утро настойчиво требовало не думать ни о чем и просто еще немного поспать… Ленивые мысли, вязкие, словно залитые патокой, ленивые крупинки песка, падающие вниз… Только расслабиться, только отпустить — и не будет ни боли, ни проблем, ни забот, ни неизвестного будущего, а только сон…вечный сон.

Зачем возвращаться туда, где нет больше Её, где незачем больше продолжать бороться? Не проще ли…

Сломай меня, изотри в порошок, развей по ветру — и не пройдет и года, как ты снова меня воскресишь, как тогда. Пока ты жив, и я буду жить — и возвращаться буду. Если ты захочешь.

Я почти услышал это, и осознание было подобно падению на острейший нож — болезненным и неожиданным. Море все еще продолжало гипнотизировать меня, но огонек упорства засветился во мне и светился он лазурью.

Пока ты жив, и я буду жить — и возвращаться буду.

Нет больше места для отступления. Нет больше трусливых путей назад. Здоровый или искалеченный, молодой или старый, сильный или беспомощный — но я должен найти способ вернуть ее обратно. А дальше все будет хорошо.

Бесконечность белого под бесконечностью серого. Низкие, давящие облака. Мертвая тишина. Холод, постепенно вползающий повсюду. Свинцовые от усталости ноги. Остановиться — сдаться, идти — сколько еще? Не обманула ли меня надежда, отправив на иную смерть в пустоши? Не слишком ли я слаб, чтобы пройти холодные земли отчаяния?

Серебро поддерживало меня, и когда я перестал чувствовать ноги, оно продолжало шагать ими дальше.

И Море отступило. Шепнуло, что скоро вернется, но отступило.

Некто стоял передо мной, с лицом, укутанным пеленой злобы и глазами, устремленными в ад. Слова текли из него черным потоком и душили меня, но это было терпимо. Я знал, что красное плетение не даст мне умереть так быстро, а он — он был моим испытанием. Бежать обратно означало снова предать ее, верившую в меня до конца. И я осмелился остаться.

Это было действительно больно. Его ненависть пронзила меня ледяными клинками и словно сотня зубов вдруг заболела там, где прошли их острые тела. Даже красное и черное плетения не могли сдержать все это сразу, но сквозь мучительные спазмы моя Маска вдруг улыбнулась ему — улыбкой чудовища, наслаждавшегося страданием, и он отступил. Короткий возглас, шум, стон — и тишина. Красные знаки отступили от глаз, возвращаясь в свой хоровод, и зрение, пусть еще слабое, начало возвращаться.

Ради Соусейсеки, ради ее веры в меня я должен был выжить.

Антракс

Я вышел из зеркала в полумрак небольшой комнаты. Она выглядела точь-в-точь как в аниме, но, едва коснувшись подошвами досок, я сразу выкинул это из головы.

Потому что увидел его.

Наконец-то он был передо мной, на расстоянии шага или удара, рукопожатия или пощечины. Или мучительной смерти. О да. Он лежал на постеленном на полу матрасе с горой подушек под головой, укрытый одеялом, неподвижно уставившись в потолок. Рядом с ним на подушках покоилась маленькая головка с каштановыми волосами. Четвертая? Они что, спят вместе? Скотина. Еретик. Впрочем, это их проблемы.

— Вот мы и встретились, ублюдок, — мягко сказал я, делая шаг вперед.

Он не ответил.

— Ты слишком много взял на себя, зовущий себя Кораксом, учеником Розена — недостойный лжец, присвоивший себе чужое. Судьба послала меня за тобой, и вот я здесь, чтобы положить конец твоей гнусности.

Молчание. Он смотрел на меня тусклыми остановившимися глазами — на меня или сквозь меня. Его лицо являлось точной копией лица колдуна из моего сна, — или альтернативной вероятности? — но было бледным и осунувшимся, почти прозрачным. На покрытом засохшей кровью виске слабо трепыхался живчик. Лазурная тоже не шелохнулась.

Раздраженный его спокойствием, я наклонился и сдернул с него одеяло. Увиденное заставило меня изумленно присвистнуть. Выглядел мой кровник так, словно его несколько раз подряд сбил «БелАЗ». Все его тело было усеяно открытыми ранами и язвами. Стянутые жгутами изуродованные ноги слегка кровоточили, вид одной руки мог бы привести в ужас и сделать монахом Ганнибала Лектера. Четвертая выглядела не лучше — маленькое тело будто давила и рвала сноповязалка. При таких ранах удивляло не его молчание, а то, что его грудь продолжала неспешно и тяжело вздыматься и опадать. Поднеся палец к губам Соусейсеки, я тоже ощутил легкое дыхание.

Меня злобно передернуло. Все это я представлял себе совершенно не так. Наша встреча должна была стать битвой, сражением в Н-поле или плотном мире один на один, до гибели одного из бойцов — до его гибели. А отнюдь не забоем на мясо груды изуродованной плоти, и на человека-то едва похожей. Разумеется, жалкое состояние не спасет его от смерти, но столь явное отклонение от постановки огорчало и бесило. Какой-то шкодливый мальчишка прокрался на кухню и насыпал горку первых попавшихся под руку приправ в тонкое блюдо, с любовью и вдохновением приготовленное шеф-поваром. Дерьма всем на голову.

Хотя какая разница. Слышать-то он может. Наверное.

— Знаешь, кто я такой, вороний корм? — я выпрямился и прошелся вдоль матраса, заложив руки за спину. — Я — Судья. Подобно демону Лапласа, я поставлен следить за Игрой Алисы и вмешиваться, когда ее священные правила нарушаются. Но мой случай — особый. Ты ведь слышал, что в авиации есть простые пилоты и есть летчики для особых поручений? Я как раз такой летчик. Обстоятельства потребовали моего появления, чтобы восстановить статус кво, нарушенный тобой.

Развернувшись, я пошел обратно. Меня несло. Умри во лжи и страхе, тварь.

— Ты даже не представляешь себе, сколько подобных тебе наглых сопливых колдунов жаждут вмешаться в Игру и перекроить ее по своему жалкому человеческому вкусу. Для умерения их аппетитов есть я. Я тот, кто следит за медиумами. Игра Алисы — одна из основных констант мироздания, она не может измениться, да еще в тот момент, когда одна из сестер была так близко к победе. Но ты не только вмешался! Ты обманом привязал ее к себе, заставил ее изменить свою сущность и утратить себя. Только долгая и усердная помощь с моей и Розена стороны может теперь помочь ей. Ничего, мы справимся.

Я толкнул его ногой.

— Но ты этого уже не увидишь, не в меру обнаглевший человек. Люди занимают в Игре Алисы вторые роли — ты забыл об этом? Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Ты бык, ублюдок. Безмозглый бык, забредший на священную лужайку игр прекрасных нимф. Моя кара всегда пропорциональна проступку. Многих, подобных тебе, но особого вреда не причинивших, я просто вышвыривал в плотный мир, лишенных сил, обгадившихся, захлебывающихся слезами животного страха за их никчемные жизни. Ты же зашел слишком далеко. Твоя смерть будет долгой и мучительной, зовущий себя Кораксом.

Схватив его за обрывки рубашки, я рывком поднял его с пола и притянул к себе.

— И я хочу, чтобы ты знал, слизняк — я буду счастлив отправить тебя к дьяволу на жаркое. Я люблю свою работу, ублюдок. И всегда делаю ее хорошо. Тебе предстоит интересная вечность, полная незабываемых ощущений. Я не буду торопиться. Мне редко выпадает удовольствие проявить себя в полной мере. Ты войдешь в историю, Коракс. Но не как медиум Четвертой. Как человек, которого размазали по всей Вселенной тонким слоем!

И вновь молчание, вновь тот же несфокусированный, затуманенный взгляд без выражения. Его зрачки были разного размера и не реагировали на тусклый свет ночника, лицо напоминало лезвие топора — тощее, вытянувшееся и заострившееся, как у покойника. Сдох, что ли? Нет, дышит. Живучий, гнида. Великолепно.

Я швырнул его на пол. Голубое пламя окутало мои ладони.

— Пора платить по счетам, милый принц.

Тишина.

Первый кристалл я вогнал в пол у его виска, продырявив подушку — мне хотелось пробудить его, вырвать из этого оцепенения, ощутить его шок, недоумение и страх, наслаждаться ими, как сомелье наслаждается запахом Шато Марго урожая 1835 года. Тщетно. Хлопок разорвавшейся льдинки щелкнул в тесных стенах бичом, у неподвижной головы закурился легкий дымок. Я придавил его подошвой.

Скрестив указательный и средний пальцы правой руки, я метнул еще одну льдинку. Игла миллиметровой толщины вонзилась в неприкрытое одеждой тело, как раз туда, где зияла рана весьма жуткого вида. Обнаженное мясо с отвратительным смрадом зашипело в синем пламени, которое я тоже мгновенно сбил ударом каблука. Тело говнюка пробила медленная дрожь, зрачки стали размером с монету. Но он не издал ни звука.

— Мальчиш-Кибальчиш до фига? — оскалился я. — Ничего, это временно.

Еще один удар, еще один приступ молчаливой дрожи.

— Да ты кричи, кричи. Легче будет. Все равно ведь закричишь рано или поздно.

И еще удар. И все по-новой.

— Цигун занимаешься? Похвально. Ну же, закрой глазки, открой ротик.

Новый удар.

— Все равно закричишь.

Еще один.

— Все равно закричишь, сука!

Удар.

— Я тебя доведу!

Удар.

— Дашь голос!

Удар.

— Дашь!

Мои ногти превратились в бритвенно-острые клинки, искрящиеся чернотой. Я запустил их в него и рванул на себя. Пальцы обдал холодок вспышки, его грудь прочертили десять дымящихся, пахнущих паленым борозд. Тело скотины ломанула судорога, здоровая — относительно, конечно, — рука вяло дернулась вверх. Я тяжело дышал, захлебываясь гневом. Ты закричишь, ублюдок. Ты будешь верещать, как свинья. Будешь!

Мой взгляд упал на скорчившееся в позе эмбриона обнаженное тельце.

— Ты у нас Сцевола, значит? — прошипел я. — Партизан Сотников? Сейчас будем делать из тебя Рыбака.

В моих пальцах возник кристалл. Я стиснул его в кулаке, наращивая силу, делая его крепче и толще, а затем метнул вниз. Соусейсеки сжалась в комок, испустив сдавленный тоненький стон. Ее плечо покрыла копоть. Но она тоже не проснулась.

Коракс вздрогнул. Совсем не так, как дрожал прежде. Его безучастное, вялое лицо мгновенно стало серо-стальным, неподвижным. «Здоровая» рука рванулась в сторону неожиданно мощно. В мгновение ока Четвертую скрыла от моих глаз изуродованная спина — казавшееся беспомощным тело перевалилось через бок, накрыв ее собой.

Пинком я вернул ублюдка на место. Нет, не проснулся. Жаль.

Был волчонок — станет волк,

Ветер, кровь и серебро…

— издевательски пропел я ему в ухо, наклоняясь над ним. Новый сгусток леденящего пламени пылал в ладони. Я замахнулся и уже начал довершать движение, когда занесенную руку пронзила боль — надорванный бицепс бессильно обмяк, кристалл упал на мгновенно задымившийся под ним пол. Тут же локоть резануло, как бритвой, инерция удара развернула меня кругом, и в третий раз боль взорвалась на груди.

В следующую секунду я был отброшен и сметен неудержимым черным вихрем стремительной боли. Тонкие, твердые хлопья мрака налетали со всех сторон, полосуя кожу, обнажая мышцы и кости, рассекая сосуды. Узкий и длинный луч цвета стали блистал перед глазами, и если бы не могучие удары, что швыряли меня из стороны в сторону, я был бы уже располосован надвое. Страшные черные клыкастые пасти рвали и кромсали плоть, одежду, волосы. Обороняться не было ни сил, ни времени, ни возможности. Меня валяло и бросало по комнате, как тряпичную куклу малыша Гаргантюа. Новый сокрушительный удар швырнул меня через всю комнату, и я со всего размаха въехал спиной в зеркало.

И последним, что я увидел, уже проваливаясь в морозную мглу Н-поля, были горящие яростным гневом и ненавистью глаза цвета звезды Антарес. Алые, с сиреневой каймой по краю, подобной звездной короне.

Суигинто!

Я стремительно падал вниз, мимо цветными молниями уносящихся в черное небо чужих дверей, не в силах остановиться или даже выправиться. На грудь будто сбросили наковальню, в спину словно всадили свои когти все духи Преисподней, увлекавшие меня в свое логово. Я падал все быстрее, оставляя за собой размазанный нисходящий шлейф алых капель.

Суи… гинто…

Коракс

За последние полтора года мне приходилось просыпаться в довольно неприятных ситуациях, но этим утром вдруг стало ясно, что все прошлые проблемы были пустячными по сравнению с текущей.

Я смотрел в потолок, не имея возможности хоть немного пошевелить головой и совершенно не чувствовал тела. Именно это его отсутствие и напугало больше всего, ведь готовясь к боли и мучениям, не предполагаешь, что их источника может и не быть вовсе.

Но опасения были напрасны. Красное плетение услужливо показало мне состояние организма, после чего оставалось только взвыть и схватиться за голову — но ни того, ни другого я сделать не мог.

Колдовство сумело защитить все важные внутренние органы, пусть и не полностью, но с мышцами, кожей и особенно конечностями сон поработал на славу. Отдельные глубокие раны неизвестного происхождения на этом фоне даже не воспринимались, как неприятность — основные усилия плетения уходили на то, чтобы удержать живыми как можно больше тканей в том причудливом месиве мяса и осколков костей, отключить все болевые рецепторы и не допустить заражения, которое быстро превратило бы меня в гниющий труп.

Более всего удивило меня то, что ни одно плетение не пострадало — или восстановилось само по себе? Это был весомый повод для радости, так как теперь они оставались единственными способами хоть как-то влиять на мир.

И все же ситуация была критической. Я не знал, что случилось с Соусейсеки, хотя вернулся только ради нее. Успеть восстановить ее прежде, чем колдовство перестанет силой удерживать меня в живых, в любом случае будет непросто. Но лежать и просто думать об этом в любом случае нельзя.

Собраться. Сосредоточиться. Расс… а, черт, пропустим. Серебряные нити наполняют комнату, вьются, расщепляются на тысячи еще более тонких волосинок, а те, в свою очередь делятся еще и еще. Да, непросто удерживать такое количество, непросто и рано еще. Но возможно — и придется воспользоваться этой возможностью.

Остаток дня ушел на восстановление голосовых связок, губ и языка. Неприятно быть грудой мяса, к тому же еще и немой — и даже тому гадкому подобию голоса, который удалось восстановить, я был рад. Но еще радостней было услышать знакомые голоса — меня не бросили, не забыли!

— Ты еще жив, медиум? — теперь голос Суигинто звучал так, как и должен был — насмешливо и язвительно.

— Твоими молитвами, — прохрипел я, и Маска потянула вверх уголок рта в жалком подобии улыбки.

— Мегу вчера обследовали шесть лучших кардиологов Токио, и единогласно заявили, что не могут объяснить это иначе, как чудом. Она полностью здорова, медиум.

— Р… рад слышать. Что с… с Соу? Где она?

— В своем сундуке. Я бы сказала, что она умерла, но Роза Мистика все еще в ней и держится даже крепче, чем раньше. Не волнуйся, о ней позаботятся лучше, чем о тебе.

— Кто позаботится?

— Есть один человек, способный на такое. Суисейсеки не успокоится, пока не заставит его помочь.

— Я не понимаю… Энджу?

— Ну что за глупости ты говоришь, слушать тошно. Она приведет своего медиума, этого малыша с умелыми руками, как его, Джона, Джуна?

— Джуна… И как думаешь, он справится?

— Когда я оторвала руку Шинку, я была уверена, что вернуть ее невозможно для простого человека, но он сделал это. Быть может, и теперь сможет — талант у него есть.

Как бы мне хотелось на это надеяться.

— Медиум…ты о себе не думал? Как ты собираешься выжить?

— Есть пара мыслей, но это подождет. Сейчас важнее всего она.

— Я совсем тебя не понимаю. Но иногда мне кажется… ладно, забудь. Мне уже надоело тут сидеть, а эти кровавые тряпки не прибавляют красоты обстановке. Сказать старикам, что ты очнулся?

— Скажи, сделай милость. И… передавай привет Мегу.

— Привет? — теперь Суигинто выглядела растерянной, — Передать привет от… хорошо, человек, будь по-твоему.

Я позволил себе закрыть глаза, когда она ушла. Джун, Джун, мальчик с руками, которые похожи на песню, до чего же я докатился, что начинаю надеяться на тебя…

Часовщик удивился, когда услышал мои просьбы, но не стал спрашивать, зачем мне перебираться из уютной комнаты в мастерскую, куда я собираюсь, будучи в таком состоянии, ежедневно девать таз соленой воды и килограмм сырого мяса. Согласно указаниям, мою неподвижную тушку, зеркало и лежащую в закрытом чемодане Соу перенесли и разместили так, как я и рассчитывал. На новом месте, по крайней мере, стены брызгами испачкать было не страшно.

— Не знаю, что ты задумал, парень, но искренне желаю, чтобы у тебя получилось. — сказал старик, садясь у изголовья, — Вот мы испугались, когда вас Суисейсеки и эта, крылатая, приволокли. Ты совсем тогда не жилец был.

— Вы хоть скажите мне, Мотохару-сан, как она? Что с ней? Суигинто темнит, успокаивает, но я-то чую, что недоговаривает.

— Плохо. Я тебе врать не стану, ты не из тех, кого правда убивает — плохо. Но жива, держится, хоть и в себя не приходит, да оно-то и хорошо, что не приходит…

— Как думаете, можно спасти?

— Я же просто старик, не более. Откуда мне знать, на какие чудеса вы способны?

— Значит, без чудес не справиться.

— Разве можно спасти чудо без того, чтобы не сделать другое?

— Понимаю, Мотохару-сан. Что ж, тогда пришла пора прощаться. Скорее всего, мы больше не увидимся.

— Не торопись делать непоправимое, парень. Еще есть время…

— Нет у меня времени. Если вы будете придерживаться моих указаний, я, быть может, проживу достаточно долго, чтобы спасти ее. А на большее рассчитывать не приходится.

— Так ты собрался умирать ради нее?

— Я засну, поручив заботы о себе плетениям. Однажды я уже собрал ей тело во сне, и еще раз соберу. Но сил воплотить его и выжить мне не хватит, восстанавливать их некогда.

— Времени, говоришь, не хватает? — старик нахмурился, но сперва я этого не заметил.

— Именно. Красное плетение могло бы восстановить меня до прежнего состояния или даже сильнее, если бы ему дать год-полтора. Но у Соусейсеки его нет и я должен…

— Я покажу тебе кое-что, медиум-сан. Помнишь, я говорил о том, что наш род искал способ победить время?

— Вам это удалось?! — обалдел я.

— Не совсем так. Но кое-что все же из этого вышло — иначе никто бы не гнался за химерой столько лет. Не в силах остановить часы жизни, все же я сумел их замедлить.

— Замедлить? Насколько?

— Это зависело от того, кто использовал механизм. Индивидуальные настройки…

— Насколько?! — если бы я мог кричать, то крикнул бы.

— В семь раз или вроде того. Устроит?

— Вы еще спрашиваете, Мотохару-сама! Вы дарите мне надежду, великий мастер, надежду на выживание.

— Выходит, ты не против попробовать?

— Конечно же, не против — или есть повод сомневаться?

— Я… не проверял эффект на людях. Только на кошке.

— И?

— Она умерла, — улыбнулся Мотохару, — в возрасте пятидесяти трех лет.

— Буду считать это достаточной рекомендацией. Когда мы сможем испробовать ее?

— Послезавтра. Нужно несколько доработать ее — ты побольше кошки будешь, как ни глянь.

— Мотохару-сан…

— Что?

— Почему вы не оставили свою тайну для себя? Ведь это могло бы дать вам шанс закончить…

— Ты, наверное, не понимаешь. Время замедляется вместе с телом — только мысли остаются неизменными. Неудобно жить, видя, что ты всемеро медленнее всего мира. Но ведь ты будешь спать, как обычно, медиум-сан?

— Да, только во сне я чего-то стою. Но все же вы тоже могли бы сберечь и применить это чудо сами.

— Зачем? Мы с Мацу слишком стары, чтобы желать продлить жизнь — ведь молодость так не вернешь. Соусейсеки это тоже ни к чему, а вот тебе… Признаться, я не хотел ничего рассказывать, но теперь вижу — более достойных учеников уже мне не встретить.

— Спасибо, Мотохару-сан. Я не истрачу это время попусту.

— Главное, Соусейсеки убереги. Кроме тебя — некому.

Антракс

Свет. Мутный оранжевый свет. Мрачная люминисценция окутывала меня, подобно телу демона Кеплера, сковывая движения, лишая пространства. Оно было расчерчено черными зигзагами, словно небо над головой пыталось вклиниться в него и сокрушить.

Я по пояс был погружен в черно-оранжевый поток, медленно влекущий меня куда-то назад. Ноги были сдавлены тяжестью переплетающихся струй. Я не мог пошевелить ими — они будто увязли в смоле. От щиколоток распространялось холодное покалывание, словно голени сводило судорогой.

Попытавшись высвободиться, я вмиг понял, как чувствует себя муха в жидком клейстере. Янтарная смола держала крепко. Мой левый рукав коснулся ее и мгновенно прилип. Жгучий страх опалил меня. Рванувшись изо всех сил, я услышал треск ткани, и запястье подбросило вверх — крепкая манжета куртки висела разодранными клочьями. Боже мой. Я забился, чувствуя, что увязаю глубже.

— Тц-тц-тц, — печально вздохнул кто-то. — Какая страшная развязка! Я предпочел бы вновь встретиться с вами при иных обстоятельствах.

Ко мне приближался худой силуэт, слегка фосфоресцирующий на фоне черных небес.

— Чрезвычайно печально видеть вас в таком положении, юный сэр. Но ведь вы сами виноваты в случившемся. Кто заставлял вас, скажите, переносить агрессию на Четвертую? Ведь до вашего сведения неоднократно доводилось, что принимать участие в Игре вам запрещено. Одно из неприятных преимуществ взросления — необходимость отвечать за свои поступки. Не вырывайтесь попусту, физическая сила тут бесполезна. Впрочем, у вас ее и так немного.

— Что это? Что это такое?! — медовая тяжесть уже расползалась по мышцам живота.

— Печальное место, юный сэр, на редкость печальное. Это Река Несбывшегося, Река Разбитых Надежд, чей источник находится под корнями Мирового Древа. Если вам знакомы скандинавские саги, ближайшим аналогом будет ядовитый родник Кипящий Котел, питающий реку Ульг. Она течет вверх, пронзая Море Бессознательного, как струя нефти — толщу воды. Вселенная предназначила ей стать проводником тех, чьи степени вероятности стали равны нулю.

— Что?! — мне пришлось поднять руки над головой, спасаясь от подступающей смерти.

— Математика, юный сэр, чистая математика. В своем варианте реальности вы утратили шанс успешно завершить любое действие, какое ни поставили бы перед собой. Вы выпали в зону нуля и для нее больше не существуете. Вы сами виноваты в этом, навсегда определив для себя только одно действие, так что все ваши степени слились в два полюса — «все» и «ничего». Вам не удалось достичь успеха, а необдуманность ваших поступков и небрежение правилами сделало его достижение для того, кем вы являетесь, невозможным. К счастью, вы не исчезнете, хотя и растворитесь как личность. Математика безжалостна, но она же и по-своему гуманна, ибо гуманна Вселенная, в которой она существует. В ней множество альтернативных вероятностей, связанных Рекой. Вам нет в них места, ибо вы в них уже есть. Ваша сущность растворится в янтарных водах, чтобы потом распределиться между вашими многочисленными «я» в иных мирах. Это вернет вам возможность побеждать, хотя при этом она убавится у всех остальных ваших проекций. За ошибки надо платить, и это придумано не мной.

— Помоги! Помоги мне, демон!

— Увы, юный сэр, здесь я бессилен, — он похлопал ладонью по облепившей меня смоле и я с ужасом увидел, что для него она, как и прежде, стеклянно-непроницаема. — Мои шансы стабильны, Река недоступна для меня — если бы это было не так, сейчас я находился бы рядом с вами. Помочь вам может только один человек — вы сами.

И он исчез, покинув меня наедине со страшной гибелью.

Янтарная пленка уже вползла на грудь. Тело кололо все сильнее, и больше это не походило на судорогу. Словно рой разъяренных ледяных ос жалил меня, не переставая, выкрамсывая кусочки плоти из голеней, бедер, живота. Ужас пронзил меня, когда я вспомнил колеблемый ленивыми струями мусор, толкавший меня в бедра в прошлое посещение. Будто в подтверждение, из глубины потока, крутясь, на поверхность всплыла какая-то темная щепка. Она почти сразу погрузилась обратно, но доли секунды было достаточно, чтобы понять… Это был человеческий палец.

Боже мой!

Уже увязли волосы, уже мне пришлось запрокинуть голову, чтобы не утратить дыхание, левая рука давно прилипла к медовой жиже и ушла вниз, прижатая к боку течением. Мимо меня медленно плыли куски человеческого мяса, разбитые и порванные игрушки, кирпичи и осколки стали. Я чувствовал неспешные толчки течения, его медленные и невысокие пороги и перекаты, чудовищный сладковатый запах ядовитых вод мутил мое сознание, смешиваясь со смрадом гнили и глиняной трухи.

Не хочу!

Плавно, вкрадчиво плещущаяся густая влага поднялась еще выше, залепила уши, рот, нос, глаза, мягким и ласковым движением вдавила вниз, в глубину.

Не хочу!!!

Разом пропали и звуки, и запахи. Только застывшие перед неподвижно склеенными глазами янтарные волосяные пряди и боль.

Нет, нет, нет, нет!..

Я снова забился в порыве неконтролируемого, животного страха. Раз за разом я взывал к черному льду, но чудо-оружие, так почти и не использованное мной, либо покинуло меня, либо бессильно было против этой мутной жути. В висках било все медленнее. Кровь останавливалась в жилах. Я пытался кричать, но рот был намертво залеплен желтым ядом. Я был уже на большой глубине и продолжал опускаться. Надо мной, в медовой вязкой толще, дергался чей-то темный силуэт. Такой же бедолага, как и я?.. Мое ли отражение в струях Реки?.. Ответа не было. Ответов больше не будет. Ничего больше не будет.

Желтый свет. Тишина. И боль.

…Но взметнулись в предрассветном небе тонкие пряди белоснежных волос… И я понял, что не умру. Я не мог умереть. У меня не было ни имени, ни памяти, и костлявому перевозчику на берегах мертвой реки оставалось только рассерженно сплюнуть и отвернуться — я ничем не мог ему заплатить. Вселенная… Катись ты к черту, Вселенная. И гуманность свою прихвати за компанию. Плевал я на твои правила. Я — Смеющийся Факельщик, старший из них, и лишен связи с тобой. Я брожу, где мне вздумается, сам по себе. Не тебе указывать мне, что делать.

Высоко надо мной вспыхнула звездочка. Маленькая, подобная робкому светлячку, севшему на желтую занавеску. Такая милая и хорошая. Я улыбнулся и потянулся к ней. Мертвые воды держали мое тело в тисках, но я стремился ввысь, к мерцающему в вышине огоньку, стремился всем своим существом, всем тем, что от него еще осталось.

И что-то стало поддаваться, что-то недовольно захлюпало и заскрежетало вокруг меня, идя невидимыми трещинами. А потом вдруг, издав пронзительный скрежет, переломилось и разлетелось вдребезги. Вместо каменных колодок мои руки окутывала шипучая пена, тонкий вихрь легких пузырьков вскипевшего янтаря. Я провел ладонями по телу, по остаткам одежды, растворяя гибельный клей.

Рассекая воды Несбывшегося руками, как веслами, я понесся вверх, к звезде. Поверхность янтаря гневно и разочарованно чмокнула, когда я прорвал ее и вонзился в черноту неба. Тусклые звезды Н-поля были едва заметны рядом с ее ровным и мягким сиянием. В нем сплелись два цвета — густо-алое свечение ядра, нежно-сиреневый отблеск короны. Как красиво. Я засмеялся от радости и взял звездочку в ладони.

И комочек живого огня, рассыпавшись снопом искр, протек у меня между пальцев.

Капли раскаленного металла, брызнув из глаз, обожгли веки. Я согнулся пополам в пустоте, испустив стон смертельной муки.

Это была она. Я ясно видел ее глаза.

И я не смог ее удержать.

Коракс

Для того, чтобы мой план начал работать, плетениям требовалась память, и немало. По сути дела, им предстояло самое сложное из испытаний — работать без моего контроля, поддерживая жизнь в том, что от меня осталось. Конечно, попади я в руки врачей, они без лишних сомнений отрезали бы руки и ноги, чтобы пытаться сохранить жизнь в оставшемся обрубке, и возможно, им бы это удалось. Вот только меня такой вариант не устраивал совершенно — должно было быть иное решение.

К тому же, следовало не забывать, что основной целью оставалось спасение Соусейсеки из плена полужизни. Как же все-таки неприятно было зависеть от кого-то, кроме себя!

Красный настойчиво просил памяти, и я знал, что это неизбежно. В воды Леты полетели карты городов, в которых я жил когда-то, воспоминания о походах к стоматологу, визиты искавших меня работников военкомата…и все равно этого было мало. Да и для серебра понадобилось бы место. Что забыть? Что во мне погребено бесполезного? Как стереть то, что не повлияет на меня сейчас?

Перебирая и отбрасывая один вариант за другим, я понимал, насколько крепко взаимосвязано все в судьбе и жизни. Не хотелось терять ничего мало-мальски ценного — но нужно было.

Но когда я почти готов был сдаться и отложить нелегкий выбор, идея, неожиданно пришедшая на ум, заставила живую половинку моего рта растянуться в пугающей улыбке. Можно было забыть…радио.

Тяжело передать почти физическое удовольствие, с которым я очищал разум от этого мусора. Ежедневно звучавшее на кухне, в маршрутках, в магазинах, оно покрывало память отвратительным налетом попсы и бессмысленного трепа ведущих, и только сейчас я ощутил, как глубоко проник этот яд. Из самых потаенных глубин воспоминаний, проникавших почти в первые дни рождения, поднимались давно забытые, но хранящиеся в архивах песни и голоса. Мстительно скалясь, первым я выжег блатняк — "русский шансон". Ненавистные Бутырки, Лесоповалы и сам Мишаня Круг таяли в кислоте плетения, покидая насиженные места. Следом рухнула попса, за ней рэп, потянулись задетые безжалостной машиной уничтожения ролики с МТВ… Красные знаки бросились на свои жертвы, словно воронье на падаль, разрывая воспоминания в клочья.

На очереди стояло серебро, ожидая приношения — и я не подвел его аппетитов. Глаза закатились от блаженства, когда тысячерукий спрут бросился на засевшую в памяти пиявку рекламы, жадно впиваясь в ее дряблую плоть. Я словно вдыхал свежий воздух, озонированный грозой, наслаждаясь ясностью и чистотой, остававшимися после него. Тем временем красное плетение уже начинало действовать.

Из кровавого месива тканей поднимались багровые червячки знаков, раздуваясь, корчась, пульсируя, разрывая засохшее тряпье грубых бинтов, заменяя его несовершенную защиту собой. Меня словно погрузили в горячую ванну — символы обжигали, очищая и защищая искаженную забвением плоть. Память снова наполнялась грузом знания, но в отличие от песенок, оно могло спасти мне жизнь.

Но даже я удивился, когда символы, сгустившиеся четырьмя багряными поясами, начали отрываться от тела, алыми лентами колец вращаясь вокруг лба, груди, бедер и ног, и постепенно, с трудом приподнимая его над полом.

"Это же не сон, это не сон!" — твердил я, но плетение не останавливалось. Скоро неподвижное тело повисло над полом, став осью для четырех лент-колес, вращающихся густыми таблицами меняющихся знаков.

"Не может этого быть!" — но было. А затем насытившееся серебро вырвалось наружу сверкающей паутиной, искрясь и мерцая, разлетелось по комнате и на мгновение замерло, прежде чем с яростным рвением вонзиться в глубины искаженной плоти. Восстановление началось.

В моем распоряжении оставались две руки-ленты, которыми я набросил на эту неаппетитно выглядящую картину услужливо оставленную стариком простыню. Выглядело это странно, но хотя бы в глаза не бросалось — хотя шевеление под ней и начавшие проступать наружу мельчайшие брызги крови указывали на то, что лучше ее не поднимать.

Что ж, насущная проблема решилась даже лучше, чем я ожидал, и оставалось только дождаться возвращения Суисейсеки. Независимо от того, поможет ли Соу Джун или нет, я был готов вернуть ее обратно, искупая жизнью последствия своего необдуманного решения.

Они пришли даже раньше, чем я ожидал — шумная Суисейсеки и лохматый мальчик в неизменных очках и свитере, который даже не сменил домашние тапочки на что-то более удобное. К тому времени я научился управлять расположением своего тела внутри красно-серебряной камеры и мог не пялиться в потолок, а смотреть на происходящее в комнате, повернувшись на бок. Более того, судя по всему, во время сна мне предстояло вращаться вместе с часами, проходя полный оборот за двенадцать часов — так плетение планировало противостоять застою и пролежням. Но пока я находился в сознании и мог рассмотреть пришедших во всех деталях и даже поприветствовать — в меру своих слабых возможностей.

Не знаю, кто из них был удивлен больше. Джун, определенно, был ошарашен как состоянием моего лица, так и покрывающейся изнутри кровью простыней, накрывавшей нечто явно неприятное. Суисейсеки же, хоть и видела, что сделал со мной сон, впечатлилась не кровью и ранами, а масштабам работы плетений — все-таки таких медиумов никто из них еще не встречал.

Стоит отдать им должное — они не забыли, зачем пришли. Суисейсеки открыла лежащий рядом чемодан и я увидел, что просыпавшийся разум Мегу сделал с моей Соусейсеки.

Антракс

Факелы на стенах чуть трещали, изредка начиная мерцать дотлевающим деревом. Бронза колец и клинков была покрыта ржавчиной и патиной. Шкуры исчезли, и я сидел просто на полу. Кузнечные инструменты были свалены в углу сиротливой горкой и тоже покрылись рыжеватым налетом. Черный посох стоял в зеркальной лужице растекшегося стального чувства.

Я горько плакал, не стыдясь слез, едва замечая их. Суигинто, Суигинто, как же так? Душа моя, красавица с просяное зернышко, зачем тебе это? Чем я прогневал тебя, судьба? За что? За что послала мне такое?! Суигинто! Почему? Я отдам жизнь за тебя, я стану твоим щитом, я сделаю тебя Алисой даже ценой собственного существования! Существования всего мира! Жизней всех людей! Молю, возьми их и забери свой взгляд, терзающий мое сердце!.. Я слаб и далеко от тебя. Кто поможет тебе? Кто убережет? Он обидит, обманет тебя, использует и убьет, а ты веришь ему. Почему?

Хлам.

Слезы мгновенно пересохли. Я ужаснулся собственной мерзости. Даже в эпоху Факела и Смеха я никогда не допускал и тени такой мысли о ней. Но потом пришло понимание, и вновь каркающее рыдание сотрясло меня.

Все верно. Я — хлам. Бесполезный и беспомощный. Что ей во мне? Мало ли недоделков по ней вздыхает? Подумаешь, научился входить в Н-поле и швыряться льдом. Мало ли недоучек на свете? А воображал себя чуть ли не паладином, мстителем. Гордость и сила, красота и могущество — зачем столь прекрасному существу такое ничтожество, как я? Я был сильнее Коракса, я развеял бы его по ветру, но это не значило ровным счетом ничего. Даже таким, слабым, трусливым и нерешительным, он был полезнее ей, чем я. Почему так произошло? Боги! Вы несправедливы, боги! Или вы умерли? Или вас и не было никогда? Почему он может видеть ее, говорить с ней, смотреть ей в глаза, а я сотворен быть хламом, обреченным пылиться в кладовке, пока любимое существо отворачивается и уходит, бросив последний взгляд, полный разочарованного сожаления?

Будь проклята моя кровь за то, что она не пламя. Будь проклят ужасный мир за то, что ты в нем одна.

И что я могу поделать? Я слабый и бесполезный. Неужели мне остается лишь наблюдать со стороны? Видеть, как она сама идет в его сети, где в качестве приманки — Мегу? Он ведь хитрый ублюдок, он лжет, как в последний день жизни, ибо ходит по самому краю.

И ты будь проклят. Проклят во веки веков, убийца душ. Ты лишил меня всего, что я имел. Ты лишил ее последнего шанса увидеть Отца. Суигинто… Суигинто… Гин… Я почти не называл ее так уменьшительно, ласково, почти амикошонски. Так может обращаться только тот, кто имеет право стоять рядом, нежно прикасаться к щеке, целовать любимые пальцы и ощущать на своем сладкую тяжесть кольца. У меня его не было. Я был оценен и признан недостоиным. Мене, Текел, Фарес. Пустышка, звонкий и пустой бубенец, дзянко — о, страшное и правдивое слово. Дзянко. Мусор. Хлам.

А я? Разве я не хожу по краю? Разве мне есть, что терять? Нечего. Я, я должен стоять рядом с ней, а не он. Но что я мог ей предложить? У меня ничего не было. Еще одна страшная правда. Нечего терять лишь тому, кто не имеет ничего.

А ведь мне и вправду нечего терять. Нечего!

Нечего!

Эй, ты! Сопливая амеба, растекшаяся в углу! Может, ты напуган? Тебе страшно? Да, мне страшно, я боюсь до ужаса. Чего тебе страшно? Ты боишься что-то утратить? А что, если не секрет? Любовь? Твоя — с тобой, а иной и не было. Деньги, власть, положение в обществе? Пардон, дорогуша, я не ослышался? Не это? Вот и славно. А может, ты боишься боли? О да, я боюсь боли, но только одной — и она уже свершилась. Глупо бояться свершившегося. С ним надо бороться.

А если надо бороться, так не хватит ли сидеть, сложа руки?

Я поднялся на ноги и зашагал из угла в угол. Засохшие слезы расчертили мое лицо желтым и серым.

Что я могу поделать. Хм. Действительно, что? Что делает он? Он делает… Он делает вид, что приносит пользу. Да. Значит, я должен принести ей пользу настоящую. Показать, что достоин служить. Что для этого требуется? Что обещает ей он? Встречу с Розеном? Чушь. Только Алиса сможет его найти. Алиса? Что нужно Алисе? Да… Да. Да!

Роза Мистика. Вот что ей нужно. Вот чем я могу оказаться полезен. Я должен получить одну из душ ее противниц и преподнести ей. Но чью? Черт побери, это задачка. Чайная компания? Отпадает. У них сильный медиум — хотя Джун еще сопляк, у него куда больше опыта в этих делах, чем у меня, с его поддержкой Шинку и Суисейсеки раскатают меня в тонкий блин. Выцепить их по одной? Они отказались от Игры Алисы, почти не входят в Н-поле и не отлучаются друг от друга. Хотя Десу Коракс все-таки выманил. Но удастся ли это мне? Она и ему-то не доверяет, а уж мне… Нет, однозначно отпадает. Хина? Мертва. Канария? Надо подумать. Она живет одна, Ми-тян совершенно не разбирается в Игре Алисы — да и куда ей разбираться, сидит себе за тряпками. Определенно надо подумать… Тут мне вспомнились сперва тейлы, а потом аниме, и воспоминания мне не понравились. Пусть она бака, но все же очень сильна. Как она тогда чуть не порвала всю чайную тусовку! Всех четверых! А ведь меткость у меня не та, что у Шинку, струны не порву. И вообще я уже убедится, что Ноумэд действительно представил все ОЧЕНЬ стилизованно. Нет, Вторая, кажется тоже отпадает.

Киракишо?

Хм. И еще раз хм. Очень и очень неслабая девочка. Причем по обеим версиям. В аниме у нее оказалось целых три Розы Мистики — и текст Коракса подтверждал это. В тейлах она имела громадный холодильник с чужими медиумами, питавшими ее силой. Смогу ли я побить морозом ее ростки? Ох, вряд ли. Не хотелось бы попасть к ней на полку в ледышке. Пусть я не был медиумом — черт его знает, может, обычные люди ей тоже сгодятся. Да и Суигинто от этого пользы никакой не будет.

Была и еще одна причина, по которой нападение на Седьмую представлялось сомнительным — у меня были серьезные опасения, что мне придется иметь дело с Джуном-старшим. Между ними явно была какая-то связь, какое-то сочувствие — я не сомневался, что понял тейлы правильно. А если я понял их совсем правильно… М-да. Если так, то все плохо. У Седьмой готово было появиться тело. Дьявол забодай. На кой черт ему оставили ключ? Если Киракишо обретет тело, все станет совсем хреново. Убить его она мне не даст, в этом и сомневаться не приходилось. Убить ее? Описано выше. Крупная проблема. Да и сам он может заступиться за нее. Не знаю, что именно он может и может ли что-нибудь вообще — кто их разберет, этих кукольников, — но по Н-полю он побродил всяко поболе меня. Связываться с мастером, да еще имеющим такую силовую поддержку — самоубийство.

Вот и все отпали. Никакой от тебя пользы нет, Антракс.

Но я не поддался отчаянию. Мой мозг вновь работал четко и точно, как это всегда происходило в такие минуты. Я не мог одолеть ни одну из кукол. У меня не было для этого сил. Что же оставалось? Оставалось только одно…

Создать новую Розу.

Но как? Я не знал необходимых действий. Текст ублюдка в этом отношении, как на грех, отличался туманностью и недомолвками. Сукин сын. И тут он меня обставил. Четвертую оживила людская вера, вера тысяч фанатов и розенфагов — где ее было взять мне для нового волшебного цветка, никому не ведомого и не интересного? Новую Розу Мистику не сумел сотворить даже Джун-старший. И как я сумел бы завершить свое творение? Розен, раз за разом наделявший душами кукол, любил всех своих дочерей. Для меня не было никого, кроме Суигинто.

Но самое главное — я не был творцом. Давай, братишка, будь с собой честным наконец. За всю свою жизнь я ни разу не создал ничего по-настоящему нового. Даже мои детские рисунки были либо срисовыванием, либо изображением чего-то перед глазами. Я мог переделывать, приукрашивать существующее, но не создавать новое. Медиумы-япошки, два Джуна, умели шить, мой кровник манипулировал снами, творя тело и Розу Соусейсеки — я не умел ничего.

Но оставался еще один человек, который принимал участие в Игре и был кукольником. Я совсем забыл о нем. Решение явилось мне в блеске ослепительной молнии, разорвавшей стягивающуюся вновь пелену безнадежности. Кто сказал, что надежда — глупое чувство? Чушь, господа. Вы просто не умеете ее готовить. Если сидеть в углу, отклячив задницу, и ждать у моря погоды — да, от нее никакого проку, но столкнитесь хоть раз в жизни с настоящим черным отчаянием, ощутите, как оно сушит душу, тянет кровь из сердца, а потом вдруг избавьтесь от этой боли — и вы увидите, какие великие и страшные чудеса она может творить.

Где искать его? Напуганный Кораксом, он прятался в глубине Н-поля, несомненно, возведя для себя не менее надежное укрытие, чем я или мой враг. Пространство чудес было колоссально, и самостоятельно я мог бы разыскивать его годами без всякого толку. Мне нужен был помощник, и снова ко мне почти мгновенно пришел ответ.

Наглеть так наглеть, черт меня побери совсем.

— ЛАПЛАС!!! — заорал я в потолок.

И демон в обличье кролика в черном смокинге откликнулся. Он не явился ко мне, да и незачем было. Я устал от его постоянных нравоучений. Просто — совсем как в аниме, — в дальнем конце комнаты воздух разошелся застежкой-«молнией», и из него высунулась черная рука в белой перчатке. Ее пальцы слегка разжались, и между ними проскользнула крохотная желтая искорка. Панибратски помахав мне, рука схватила язычок «молнии» и застегнула оранжевую дыру.

Желтый огонек подлетел ко мне и завис в воздухе, слегка покачиваясь. Я молча смотрел на него, силясь понять, что это значило. Он мерцал в смрадном воздухе Пада, разбрызгивая вокруг крохотные золотые искры. Золотые, как…

Я не стал таращить глаза, сыпать изумленными проклятьями или выкидывать что-то еще в этом духе. После того, что случилось, удивление больше не имело надо мной власти. Я просто приподнял бровь, разглядывая его. Все верно. Он мог быть только этим, и ничем больше. Мой помощник. Тот, кто был способен отыскать цель, если Лаплас слишком хорош для этого. Украденный некогда Лапласом — я думал, что он передал его Киракишо вместе с Розой Мистикой. Похоже, я ошибался. Все мы ошибались.

Это был дух-хранитель. Дух той, кого уже не было. Шестой из Rozen Maiden.

— Иди ко мне, — приказал я, вытягивая руку вперед. Огонек послушно спланировал мне на конец указательного пальца. Он был теплым и чуть щекотал кожу. Я понял, что не ошибся когда-то. Духи-хранители лишены воли, им все равно, кому служить. Тяжело светящаяся Карта в кубе горна рядом с ним казалась тускло чадящей лампой рядом с солнцем, хотя ее свет заливал всю комнату.

Карта?

Вот тут-то я вытаращил глаза, подался вперед, и черные слова посыпались из меня, как сажа на ракотред. Воистину, от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Нет, не так. Не зарекайся. Вообще. Ни от чего и никогда.

Рисунок был другим. Не было больше ни розы, ни пера, ни ножниц. Черная птица, похожая на ворона, увязшая когтями в янтарной смоле. Все тело птицы было напряжено в яростном порыве, еще миг — и мощный удар крыльев разорвет путы, бросит тело вверх, заставив медовую ловушку злобно чавкнуть, схватив пустоту. Птица рвалась к окутанной серыми облаками красной звезде. Звезде в сиреневой короне. Вот так.

И только вензель остался прежним.

Рисунок станет таким, каким его желаете видеть вы, юный сэр.

Чего желал я теперь? Только ли выбраться из Реки Несбывшегося, уносившей мое растворяющееся тело в чужую вероятность? Или было в этом что-то еще? Я попытался метнуть кристалл в стену — тщетно. Не было ни лазурной вспышки, ни смертоносного темного лепестка. Черный лед был мной утрачен. Моя душа не испытывала более в нем нужды и не хотела его.

Вновь, закрыв глаза, я пожелал — как в первый раз, не зная, чего именно желаю, чистым стремлением без цели. Тотчас же мою руку отшвырнуло назад, тело, сдавливаемое диким вращательным моментом, прокрутило головорубный кульбит и, кувыркнувшись через голову, грохнуло задницей об пол. Ничего себе! Счистив с одежды черную пыль, я снова осторожно попробовал пожелать — не закрывая глаз. На этот раз меня подняло с пола и крепко приложило спиной об стену, но я все-таки увидел, как из пальцев моих вырвалась струя цвета отравленного меда. Отдача от ее выброса и толкала мое тело.

Предусмотрительно разведя руки в стороны, я начал аккуратно выдавливать волю крохотными сгустками. Меня задергало и зашвыряло, как танцора верхнего брейка, но янтарные струйки, бившие в разные стороны, уже приноровились к моему телу. А может быть, я приноровился к ним. Быстро. Все приходит с опытом.

Следовало незамедлительно провести испытания нового оружия — не полевые, так хоть лабораторные. Покрыв стену слоем ваты, я уперся в нее спиной и, вытянув руки перед собой, начал посылать медовые потоки в противоположную. Очень быстро стало ясно, что оружием это все-таки не было. Или предназначено оно было не для людей. Хотя янтарная струя била с силой лошадиного копыта — а может, даже и слоновьего, — и стена вскоре покрылась сетью крупных трещин, я при этом чувствовал себя, как сбитый паровозом. Сумасшедшее обратное ускорение, приобретаемое моим телом при выбросе вещества, вдавливало меня в вату, словно муху в радиатор автомобиля, несущегося по автостраде под двести. Кости начали обиженно похрустывать. На открытой местности после первого же такого «удара» мое полусгоревшее от трения о воздух тело уже надо было бы отскребать от растущей в полутора километрах позади меня сосны. А в Н-поле? Черт его знает. Расстояния там — странная штука. Но, в любом случае, это было дико неудобно.

Значит, козырь в моем рукаве — шестерка, и договариваться с нужным мне человеком придется мирным путем. Не есть хорошо. Этот пафосный ублюдок всегда неимоверно раздражал меня. Судя по тексту Коракса, его характер в аниме передавал истинное положение вещей довольно точно. Чем же я смогу убедить его? Надо подумать…

Тут мой взгляд снова зацепился за желтую искорку, все это время мирно висевшую возле моего плеча. Широкая ухмылка расколола мое лицо пополам. Я вспомнил, как посланный Суигинто Ренпикка едва не размазал Джуна по полу спальни стариков. А чем хуже этот? Духи опасны, господа медиумы, не зовите их без особой причины. Нет, кажется, мне все-таки есть, чем убедить его. Жизнь налаживалась.

В конце концов, что может этот дрищеватый кукловод противопоставить изделию самого Розена?

— Бэрри-Белл! — выкрикнул я. — Ищи!

Ласковый светлячок покачнулся, словно согласно кивнув, и решительно устремился к зеркалу. Я бросился за ним. И снова холодный мрак.

Когда мы оказались в Н-поле, дух Хины Ичиго почти сразу превратился в мерцающую вдалеке слабую искорку. Моих сил явно недоставало, чтобы следовать за ним. Я попробовал ускориться с помощью янтаря, но когда его потоки, вырвавшиеся из прижатых к бокам рук, скобленули меня по бедрам, меня пронзила дикая боль. Не удержавшись, я закричал в голос и поспешно отозвал волю. Огонек уже был едва различим.

А если… ногами?

Мысль была до того бредовой, что ей нельзя было не воспользоваться.

Сжав ноги и вытянувшись солдатиком, я послал желание. Ступни захолодило. Две черно-оранжевые колонны ударили из них назад, и я впервые ощутил на своем лице ветер Н-поля. Сперва он шептал у меня в ушах, затем говорил и наконец пронзительно и сладко запел, словно струна, готовая порваться. Я как будто стоял на исполинском янтарном пике, пронзающем черное небо и растущем с неимоверной быстротой. Бэрри-Белл уже сверкал огненной мушкой возле моей левой щеки. Чужие двери, несущиеся мимо меня, сливались в разноцветный поток метеоров. Я летел сквозь прохладную темноту, слушая песню ветра.

Мне надо было найти мастера Энджу.

Коракс

Многочисленные разрезы и разрывы с клочками торчащей наружу ткани скрывали тело, но один и рукавов, распоротый до самого плеча, показал нам достаточно. Глубокие трещины в фарфоровой руке были наполнены и скреплены полупрозрачным гелем, мерцавшим голубоватым светом, словно пульс кукольного сердца. Плоть снов еще раз помогла Соу, удержав хрупкий фарфор от разрушения, а мерцающая изнутри лазурью Роза не спешила покидать свое пристанище — быть может, потому, что изначально должна была принадлежать только своей госпоже?

Джун опустился на колени и осторожно, почти нежно провел пальцами по ее руке, убрал с лица закрывавшие лоб волосы, прикоснулся к ключице, приложил ухо к груди. Сейчас он напоминал мне знахаря, не знающего ничего о медицине, но наделенного таинственным талантом слушать и чувствовать больные тела, исцеляя их не силой, а мудростью, интуитивным следованием потаенным законам жизни. Его руки действительно были волшебными — и это было не мастерство, а дар, которым он еще не овладел до конца. Быть может, он и сам еще не видел, что было истинным призванием, Raison d'être, но шел его путем под мудрым руководством Шинку. Возможно, именно в тот момент появилась у меня та невозможная на первый взгляд, но тревожно правдоподобная идея, которая не давала мне покоя еще очень долго. Но тогда я почти мгновенно забыл о ней, потому что Джун поднялся и тяжело вздохнул.

— Я не знаю, смогу ли я вылечить ее, — он говорил тихо, не глядя никому из нас в глаза, — Даже во сне…может не получиться.

— Что же значит "не получиться", коротышка?! — Суисейсеки всегда была громкой, но сейчас я пожалел, что не могу заткнуть уши.

— Не кричи на меня, злобная кукла! Я не знаю, как ей помочь, ее скрепляет изнутри нечто непонятное, и оно противится любому воздействию! Словно ее клеем наполнили и дали засохнуть!

— Так придумай что-нибудь, бесполезный малявка! Ты же починил тогда Шинку!

— Там все было иначе!

— Хватит. — мне пришлось вмешаться, потому что эти двое могли спорить еще долго, — У меня есть обьяснения, хоть и неутешительные.

— Обьяснения? Ты знаешь, что с ней?

— Нет, но подозреваю, что "клей" — это ее тело, которое я в свое время сделал во сне. Она сумела соединить их, и сейчас именно оно не дало ей превратиться в груду осколков.

— И что с ним теперь делать?

— Поднеси ее ко мне поближе. Сейчас проверим кое-что.

Джун подвинул ко мне чемодан, шелковые внутренности которого ярко контрастировали с состоянием лежавшей в нем Соу. Серебряная лента выползла из-под простыни и скользнула вниз, ее распушенный кончик прошелся по руке куклы, и там, где светлые нити касались трещин, скреплявший их гель становился податливым и мягким, тут же затвердевая следом.

— Соусейсеки признавала только мое право чинить ее, и я был бы тронут этим, если бы не делавшие меня беспомощным обстоятельства, при которых подобная верность становилась опасной помехой.

— Что это было? — спросил Джун, когда я втянул серебро обратно.

— Мелкие фокусы. Важно другое — управлять удерживающей ее в живых субстанцией можно только моими руками…а соединить истинное тело — только твоими.

— И… и что же теперь делать? Надо же что-то придумать, нельзя же оставить все так, как сейчас же! — Суисейсеки тараторила так быстро, что я не мог вставить ни слова.

— Вы сможете принести ее в мой сон? — у меня появилась смутная идея.

— А ты успеешь все сделать за двадцать минут? — Джун напомнил мне о том, что стоит уточнять вопросы.

— Не духом, а через Н-поле и Дерево. Там можно будет объединить наши силы — другого пути я не вижу.

— Вы же вернете Соусейсеки, сможете же? Коротышка, если ты не сможешь, я же, я же не знаю что с тобой сделаю же!

— Но я действительно не…

— Справишься. Будь уверен — справишься. Это мой сон, а я в твои силы верю.

Антракс

Серые следы узких ботинок сливались в бессистемную путаницу на пыльном зеркальном полу. Мы с Бэрри-Беллом находились в той самой гигантской башне, которая, если верить Ноумэду, была когда-то пристанищем лже-Розена и его дочки. Желтые стены были покрыты выбоинами и трещинами, два или три места застенчиво смотрели на меня огромными проломами. Похоже, разборка между Барасуишо и Шинку действительно была крупной. А она прикрыла Шинку собой. За это Энджу ответит. Позже.

Когда я наконец отыщу его.

Бэрри-Белл растерянно парил над сетью следов, подаваясь то в одну, то в другую сторону. Отпечатков были сотни. В каждую сторону вело минимум три цепочки следов, а то и больше. Обратно вело не меньше. Кажется, светлячок запутался. В чем его винить, пожалуй, не следовало.

Я подозвал духа, усадил его на ноготь и прислонился к стене. В пятках все еще гуляло эхо легкой боли, словно я выпрыгнул из окна второго этажа. Веселенькое местечко. Смахивает на мечты юной готессы. Как тут вообще можно жить или работать? Ладно, у каждого свои тараканы. Да и не это важно, в конце концов.

Плясал он тут, что ли? Густое пятно скрещивающихся и взаимоналожившихся отпечатков в центре зала действительно напоминало то ли о растаманском шабаше, то ли о дискотеке в дурдоме одного пациента. Законченный псих. Хотя в разговоре с Кораксом он не производил впечатления имбецила. Может, потом умом тронулся? От потрясения… Было бы неприятно. Очень неприятно. Не будем о грустном.

Вновь послав хранителя вперед, я опять ничего не добился. Тогда я решил сам попробовать разобраться в этой мешанине. Результат был предсказуем. Странно было бы ожидать великих навыков следопыта от того, кто об этих следопытах знал только из «Властелина Колец». Все отпечатки казались совершенно одинаковыми, ни одна цепочка не выглядела свежее других.

Так-так-так-так-так-так-так. И еще раз так-так-так. Кажется, наш бравый шляхтич не слишком-то хочет, чтобы его нашли. М-да. Ситуёвина. Значит, кукольники действительно не так просты, какими их изобразили. А изображали их с его слов. Хитрый засранец. Припрятал козырь в тапочке. Я невольно хихикнул, вспомнив, как в детстве играл в покер в больнице. Шельмовали все напропалую и почти открыто, и каждого из игроков спасало от разорения только полное отсутствие в нашей среде широких рукавов и одежды со складками. Приходилось прятать карты в самых невероятных местах. Я приспособил для этого вышеупомянутые обувные девайсы. Хе-хе.

Но довольно о веселом. Дело-то стоит.

Усевшись задом в пыль, я решил выждать. Я ждал, пока не понял, чего именно жду, точнее — кого. И понимание пришлось мне отнюдь не по вкусу. Я осознал, что самым постыдным образом обленился. Отвык думать сам, надеясь на помощь моего остроухого знакомца, который придет и разложит все по полочкам. Нет уж. Так дело не пойдет, братишка. Не делай надежду именно тем глупым чувством, от которого недавно открестился. Да и на самого Лапласа она, как на синий лед — даже если придет, ничем толком не поможет. Кроме тебя, твою работу не сделает никто. Хватит.

Я тупо и пристально уставился на следы. Надо попробовать пройти по какому-нибудь из них. Снова посадив Бэрри-Белла на палец, я поднялся и заковылял по одной из цепочек в глубину развалин. Пятки побаливали. Когда через пару минут след непринужденно, легко и вальяжно уперся в стену, я приободрился.

Хромающей трусцой вернувшись в зал, я выбрал другую цепочку и пошел вдоль нее. Миновав анфиладу пышных и грязных комнат, я вышел к распахнутой двери. Следы убегали от меня в черноту Н-поля, полную мерцающих красноватых пятен.

Сперва я хотел сразу отправиться по серой тропе, но недавнее… недавнее заставило меня сделать на носу зарубку о вреде поспешности вне сферы ловли блох. Энджу не просто хитрый, он ОЧЕНЬ хитрый засранец. На приступ самонадеянности, вроде того, что одолел его в последней серии, рассчитывать не стоило. Я опять возвратился в центр здания и отправился по третьему следу, который вскоре, к искреннему удовольствию моего внутреннего голоса, вывел меня к другому выходу. Пятна Н-поля за дверью были уже голубыми, а не красными, но картина в целом удручающе повторялась.

— Твою мать, — глубокомысленно изрек я, делая поворот оверштаг.

Надо было поразмыслить. Проформы ради я проверил еще несколько следов. Два тупика и еще один выход. Хм. Какой путь был верным? Абсолютно неясно.

Я бесцельно пошел по руинам, заглядывая в комнаты. Туалет. Ванная комната. Спальня, выглядевшая так, будто в ней устроила рыцарский турнир с поединками на подушках подготовительная группа детского сада. Гардеробная, в которой висели только знакомые розовые рубашки и фартуки. Уютная кухня с забытым чаем на столе, налитым в две чашки — большую белую и совсем маленькую, с зелеными цветочками по краю. Библиотека, сиротливо взиравшая на меня пустыми полками стелажей. Мастерская, по которой словно промчался взбесившийся слон. Один из шкафов стоял, странно накренившись, другой лежал опрокинутым. На полу валялись осколки кукол. Кажется, их топтали ногами. Я присел на корточки. Нет, ни единого клочка сиреневой ткани, ни одного снежно-белого волоска, ни кусочка кожи. Дерево и глина, неодушевленные и мертвые.

— Барасуишо, — медленно произнес я, ожидая непонятно чего. Конечно, никто мне не ответил, не жившее не говорит. Но я почему-то сразу уверился, что ее тела нет в этой мешанине.

Возможно, Энджу несколько меньшее дерьмо, чем я о нем думал.

Бэрри-Белл описывал круги у меня над головой. Ему, кажется, было одновременно интересно и неуютно. Неуютно? Странно. С каких это пор я начал понимать его? Если это, конечно, не бзик от нервного напряжения. Куклы могли разговаривать со своими духами, но я-то не кукла. Бред какой-то. Надо меньше курить.

Так ничего и не найдя — неудивительно, я ведь даже не понимал толком, что ищу, — я снова направился в зал. Мешанина лап кукольника насмешливо уставилась на меня серыми безглазыми бельмами.

Дерьма всем за шиворот.

Приступ злобы был спонтанным и неожиданным. Я взмахнул рукой и послал янтарную струю в след, возле которого стоял. Отдача подбросила меня на пару метров, я кое-как сгруппировался, сумев приземлиться на свои многострадальные ступни. Больно, черт возьми. Следу было хоть бы что. Только в зеркальной плите появилась трещина.

Выругавшись, я метнул еще одну струю в сторону — просто чтобы успокоиться. В этот раз я подготовился к отдаче, поэтому вместо того, чтобы, как лягушка от пинка, распластаться в воздухе и плюхнуться на пузо, позволил ногам подняться в силу инерции выше головы, а телу — описать вокруг нее «солнышко». Получилось даже довольно изящно, этакий кувырок, нечто среднее между флик-фляком и боковым сальто. Правда, пятки все равно были не в восторге.

Но тут в той стороне, куда полетел поток янтаря, раздался легкий хлопок, словно лопнул пластиковый пакет. В первый раз такого не было. Я вгляделся в стеклянный полумрак, но все было на месте. Все ли?

Пыль.

Длинное облачко пыли, этакий серый шлейф оседал над тем местом, куда ударила струя. Похоже, он был взбит ударом. Нет! Трещины не было. Пыль просто оседала из воздуха на… На гладкие зеркальные лужицы в полу. В форме подошв.

Иллюзии. Как все просто. Не зря он взял так много от Киры для своего творения.

Отойдя в угол зала, я с силой уперся в него лопатками. Медовые струи заметались по полу. Застоявшийся воздух наполнился шумом, словно невидимая толпа рукоплескала мне как актеру — приглушенно и словно бы насмешливо, как затыкают аплодисментами дурных певцов итальянцы в театре. Ну-ну. Хлопайте, пока можете.

Вскоре хлопки стихли. Обманки хитрого кукловода превратились в пыль, из которой были сотворены. Остался только один след — первый, тот самый, что вел к третьему выходу. Я отклеился от стены и потянулся. Ох, моя спина.

Маленькая искра золотой осой вылетела у меня из-под куртки. Теперь дух Шестой отбросил сомнения. Покружившись над следом, он вернулся ко мне, вопросительно посверкивая. Спасибо, Кэп. Без тебя я ну никак не догадался бы, что вот он, настоящий путь, и надо идти по нему.

— Иди сюда, — я поманил его. Он казался удивленным, но послушно пристроился у меня под воротником. Так-то лучше. Не хватало мне еще одной сумасшедшей гонки за блуждающим огоньком.

Я встал на след и побежал. Выскочив из дверей, я оттолкнулся и прянул в полет.

Снова поток метеоров вокруг.

Коракс

Для того, чтобы уснуть, не пришлось долго стараться — надвинувшееся на лицо красное колесо плетения просто-таки гипнотизировало движением непонятных знаков, и глаза сами закрылись после нескольких минут наблюдения за их неспешным вращением. Сон ждал.

Мастерская приняла меня в уют своих стареющих стен, и оставалось только дожидаться гостей с их драгоценной ношей. Но я готовился действовать, продумывая детали предстоящих церемоний с маниакальной тщательностью. Нужно было не только заставить всех поверить, но и проникнуться верой самому.

Суисейсеки и Джун пришли скорее, чем я мог ожидать, хотя и этого времени мне хватило, чтобы решить, как следует поступить. Странно, но отдав свое тело под контроль плетений, я чувствовал себя сильнее и лучше, чем раньше. И сейчас этими силами предстояло воспользоваться — чтобы искупить вину перед Соу.

— Ставь чемодан на стол, Джун, — наконец-то я мог нормально говорить! — И открывай.

— Что это за место? Не похоже на сны, которые я видел.

— Управляемый уголок, зернышко в мякоти сна, мое убежище, мирок, где моя власть абсолютна и зависит только от моей же веры.

— Ты создал это место сам?

— От неба до пылинок на полу. Ты тоже можешь, как и любой другой — это не магия.

— Но мой сон совсем другой!

— Мой настоящий — тоже. Но не будем тратить время.

— Я подошел к столу и бережно достал из чемодана Соу, замечая, что в моих руках она немного оттаяла, обмякла, словно расслабилась. Опасаясь, что второе тело перестанет удерживать фарфор, серебро нежно подхватило ее и перенесло на мягкий бархат заросшего мхом стола.

— Джун, попробуй еще раз. Я буду держать ее за руку — вдруг получится?

— Сейчас…нет, не выходит.

И действительно, стоило ему прикоснуться к Соу, как она снова одеревенела и оставалась неподвижной до тех пор, пока чужие руки были рядом. Да, мы действительно никогда не умели ходить простыми путями.

— Что будем делать теперь? — спросил Джун, расстроенный и смущенный.

— Все очень просто. Придется выковать тебе новые руки.

Рассказ Джуна о его первой встрече с медиумом Соусейсеки

Я не встретил его в тот день, когда Соусейсеки приходила к нам домой за своим телом. Правда, он напугал Суисейсеки, которую потом пришлось долго успокаивать, но Шинку не рассердилась, а это уже нечто! Мне даже хотелось его увидеть, но только не так, как получилось сейчас.

Когда Суисейсеки прибежала в гостиную, не глядя на начинающегося Кун-куна и пачкая пол капающей с рук кровью, я понял, что случилось что-то серьезное. Но из ее слов ясно было только, что во сне у медиума Суигинто — что там делали Соусейсеки и ее медиум? — случилась беда и без моей помощи им не справиться.

Вот какого черта мне бросать все и спешить куда-то, чтобы спасать влезших в неприятности? Хотя Суисейсеки вряд ли дала бы мне жить спокойно, если бы я отказался. Мерзкая кукла умеет быть назойливой, как и втягивать в неприятности — и пришлось пойти с ней, чтобы она успокоилась.

Оказалось, она не зря закатила истерику. Теперь понятно было, почему им пришлось просить помощи — сами они бы не справились.

Изорванное лицо медиума могло бы испугать любого, а шевелящееся нечто под краснеющей простыней было еще хуже. Но несмотря на раны, он был в сознании, хоть и молчал — казалось, он даже не чувствует боли.

Только когда я открыл чемодан с Соусейсеки, он тихо застонал… да и было почему, ведь ей досталось не меньше. Я попробовал понять, как можно ей помочь, но ничего не получалось. Нечто спасло ее, но теперь могло лишь удерживать ее в живых. Я не знал, как ей помочь.

Оказалось, что он знал — или был уверен, что знает. Действительно, на его колдовство тело Соусейсеки отозвалось мгновенно, и твердая, мерцающая синим сердцевина расслабилась, давая возможность соединить трещины…но я не умел этого! Тогда, когда Шинку лишилась руки, я действовал интуитивно, знал, что смогу — а тут все было иначе. Быть может, потому, что в глубине души Соусейсеки была мне безразлична?

Но этот искалеченный, смертельно раненый человек считал иначе. Я не разглядел его глаз тогда, потому что было страшно смотреть в ту сторону, но если бы увидел, то бежал бы как можно дальше.

Суисейсеки любила сестру до беспамятства, но он… он был ею одержим. Стоило ли мне злиться на него за это? Наверное, если бы это случилось с Шинку, я вел бы себя так же.

Дорога в сон заняла немного времени, хоть чемодан с Соусейсеки и показался мне излишне тяжелым. Мы пронеслись по Н-полю и извилистым тропам Дерева Снов, чтобы попасть к нему — и он уже ждал. Здесь все было не так, как в тех снах, что я видел, и непонятно, почему. Разве может человек управлять собственным сном? Хотя и выжить в таком состоянии не выйдет.

У его силы тоже был предел. Соусейсеки и здесь не давала мне попробовать починить ее, каменея от прикосновения. Тогда он напугал меня по-настоящему.

Мы сделаем тебе новые руки.

Я хотел закричать, что не собирался заходить так далеко, что у него нет права так поступать, что мои руки останутся при мне, даже если Соусейсеки тут же умрет…но слова застряли в горле. Ужас, сделавший меня беспомощным, пришел изнутри, когда я ясно понял, что нахожусь в абсолютной власти одержимого маньяка. Сейчас перечить ему казалось изощренным самоубийством — и я уступил. Смолчал, стерпел. Как обычно. Ведь ждать помощи было неоткуда. И почему я не попросил Шинку пойти со мной?

Ах, да, она же смотрела Кун-куна.

Антракс

Серый туман расстилался вокруг меня. Цепочка следов выделялась в нем, как муравьиная дорожка в железном песке. Я летел над ней, вглядываясь вперед. Бэрри-Белл сыпал мне через плечо желтые искорки, держась под воротом.

Вдруг отпечатки ног пропали. От неожиданности я проскочил вперед, не слишком ловко извернулся и остановился. Действительно, дальше след не шел. Неужели это тоже была обманка? Если он настолько хитер, то настоящий путь я вполне мог уничтожить тогда и последовать за иллюзией, намеренно сотворенной чуть прочнее…

Обследовав неприятный казус, я сообразил, что ошибся не тогда, а все же сейчас. То, что я сперва принял за обрыв линии, в действительности было поворотом. След уходил вниз и назад под очень острым углом, почти приближавшимся к нулю, невозможным в обычном мире, где есть гравитация. Ловко. Правда, я сейчас успел придумать трюк, который был бы половчее. Может, я все-таки хитрее?

Перевернувшись «на спину», я опять устремился по линии шагов. Вскоре я наткнулся на второй поворот — вверх, по спирали, так что следы обернулись наружу прозрачной изнанкой, и стороннему наблюдателю могло показаться, что серая дорожка, вдруг свернувшись на конце винтом, сходит на нет. Как он это делает, черт лохматый? У меня бы кости треснули, если б я вздумал так переставлять ноги. Выше путь снова выправился, шаги стали длиннее и смазаннее, словно в этом месте Энджу бежал.

Поднявшись на приличное расстояние, я вдруг заметил, что пересек свой прежний путь. Я удивился было, но тут же сообразил, в чем дело. Вы пробовали когда-нибудь разглядеть плоскость в профиль? Я не пробовал. Оставалось благодарить судьбу, что бритвенно-тонкая полоска не была материальной и я не налетел на нее тогда. Меня бы рассекло, как дамасским клинком. Бррр.

Внезапно в тумане впереди замаячило черное пятно. Я сбавил ход. Это был крупный кусок пола, хотя снизу он был для меня скорее «потолком». Сквозь щель в досках я разглядел паркетные шашки. Занятно.

Очень осторожно я отлетел от следа и по широкой спирали, огибая странный предмет, медленно поднялся вверх.

Весьма занятно. Словно какой-то великан исполинским ножом вырезал из дома комнату по осям стен и перекрытий. Кирпичная кладка на срезе была бугристой и обломанной. Двери не было. Сквозь потертую занавеску, прикрывавшую пустой проем, пробивался слабый свет. Следы уводили внутрь.

Я беззвучно подобрался ближе и заглянул внутрь. Спиной ко мне, освещенный пляшущим огоньком свечи, сидел человек в розовой рубашке. Обхватив руками голову, он пристально рассматривал что-то, лежавшее перед ним на столе.

Сама комната была почти точной копией мастерской, которую я видел в разрушенной башне, разве что беспорядка в ней было поменьше: шкафы стояли ровно, лотки с инструментами были вдвинуты в небольшой изящный комод. Однако и здесь на всем лежал толстый слой пыли, пол был запятнан грязью, в двух или трех местах недоставало паркетных шашек. Почти как в моем убежище, совсем недавно. В углу высилась внушительная груда осколков дерева и глины.

По-прежнему стараясь не издавать ни звука, я вошел и аккуратно прислонился к стене. После этого оставалось только негромко кашлянуть.

Реакция мастера Энджу была поистине достойна увековечения на каком-нибудь из батальных полотен Делакруа. Я едва успел присесть, когда тяжелое деревянное кресло полетело в меня. Удар расколол кресло на куски и заставил стены мастерской содрогнуться. Сильный, черт. Он стоял возле стола, напряженно согнув руки и пронзая меня взглядом.

— Это в Японии ты научился так вежливо встречать гостей, мастер? — поинтересовался я, поднимаясь и вытряхивая щепки из волос.

— Ты кто? — его хриплый, севший голос ничем не напоминал то паточное медоточение, которым его наградил Ноумэд.

— Можешь звать меня Антраксом.

— Что тебе нужно? Как ты попал сюда?

— Просто проходил мимо и решил заглянуть на огонек. В этих краях туманно и прохладно.

— Еще один колдун-недоучка? Немало вас природа наплодила. Не морочь мне голову! Зачем ты здесь?

— Как грубо. Почему бы не предположить, что я всего лишь хочу напроситься на чашку чая? Я устал с дороги.

— Как гру… Будь я проклят! — его правая рука сжалась в кулак. — Ты от Лапласа, так ведь? От Широсаки?

— Можно сказать и так.

— Чего он хочет? Говори и убирайся.

— Неужели ты даже не предложишь мне огня для сигареты?

— У тебя в кармане зажигалка. Прекрати паясничать, вестник! Говори! Я занят.

Прежде чем ответить, я под его яростным взглядом неспешно достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну, чиркнул колесиком и со вкусом выпустил колечко дыма.

— Поспешность хороша при ловле прытких насекомых, пан Анжей… или мне называть тебя Самуилом?

— Что? — его глаза стали размером с блюдца. — Как ты узнал?..

— Скажем так, пославший меня был со мной довольно откровенен.

— Врешь. Мы заключили договор. Мои прошлое и душа принадлежат ему, а он не делится своим имуществом.

— Верить или не верить мне — дело твое. Собственно, я сказал тебе твои прежние имена только для того, чтобы ты верно уяснил суть послания. С тебя снята санкция, мастер.

— Что?

Давно меня так не несло. Врать так врать!

— Твой проект оказался недееспособным, мастер Энджу. Он едва не разрушил Игру Алисы, будучи изначально не способен довести ее до конца. Арбитр Игры не только лишает тебя покровительства, но и вынужден применить репрессивные меры. Ваш договор расторгнут. Ты получаешь красную карточку — лишаешься возможности вновь принять участие в Игре. Кроме того, ты будешь лишен сил и возвращен в плотный мир без права посещения Н-поля и мира снов.

Колени парня задрожали, и он тяжело оперся ладонью на стол. Я наконец смог рассмотреть его лицо. Оно почти не отличалось от его портрета из аниме, разве что возраст было довольно трудно оценить по стилизованным рисункам. Там он казался взрослее. Сейчас же я с удивлением отметил, что он выглядит не старше меня.

«Выглядит, Антракс, выглядит! Не забывай о его настоящем возрасте!»

— Игра Алисы… Битвы и поединки… Воздух выдержит только тех… — срывающимся голосом проскрежетал он. — Конечно, слабым нет места и все такое… Santa Maria! — он вдруг сорвался на крик. — Да провалитесь вы оба к бесу в пекло со своей Игрой, и всю полоумную семерку с собой прихватите для ровного счета! Ладно, я осел, лайдак, суконная рожа, полез не в свое дело один раз — накажите меня, выбрасывайте на помойку, хоть убивайте! Но её-то за что?!

Я взглянул на стол. Там лежала аккуратно обструганная деревянная заготовка, напоминавшая туловище. Рядом были бережно разложены осколки чего-то телесного цвета. Маленький палец. Желтый глаз. И шелковая повязка с фиолетовой розой на ней.

Решение, вспыхнувшее в голове, было гениальным в своей простоте.

— Неужели ты так быстро упал духом, мастер? — с наигранной печалью произнес я. — Вспомни о родной земле, о своей семье… ах, прости, я совсем забыл, что семьи у тебя нет. Разве не радостно будет вновь прикоснуться подошвами к мостовым Варшавы, побывать на Висле, посетить фамильную усыпальницу? Найти себе жену, в конце концов? Уж будто бы какая-то кукла…

Молниеносным движением он схватил со стола адской остроты резец и швырнул его в меня. Уклонился я с немалым трудом. Энджу шагнул было ко мне, но я предупреждающе выставил ладони вперед, и он остановился.

— Закрой свою поганую пасть, — прорычал он. — Иначе твой хозяин будет собирать тебя по кусочкам. Трижды я по одному человеку не промахиваюсь.

— Кто тебе сказал, что я человек? У человека есть имя и душа. Нас называют Смеющимися Факельщиками, если тебе это о чем-то говорит. Ты импульсивен, кукольник Энджу, слишком импульсивен. Это и сгубило Кристальную Розу. Увы!

Патетическим движением я прижал к глазам уголок несуществующего платочка.

— У тебя есть пять часов, чтобы покинуть Н-поле, мастер. В противном случае мне придется доставить тебя в плотный мир силой. Мне не хотелось бы тебя покалечить.

— Ты не посмеешь!

— Посмею, — успокаивающе протянул я.

— Дайте мне закончить работу! И делайте со мной, что хотите!

— Весьма сожалею, но такие решения находятся вне моей компетенции.

Его плечи опустились. Повесив голову, он привалился к столу, затем тяжело сел на него. В повисшей тишине разносилось прерывистое, тяжкое дыхание.

Плавным движением губ я перебросил сигарету в другой угол рта.

— И вновь ты преждевременно упал духом, кукольных дел мастер. А я ведь даже не досказал тебе вторую часть послания.

Сразу стало слышно, как потрескивает огонек свечи на столе.

— Мой непосредственный начальник, демон Лаплас, всегда покровительствовал тебе, и ты знаешь это. Поэтому он готов оказать тебе последнюю милость.

— Милость?.. — прошептал он, поднимая взгляд.

— Тебе известно, что из-за твоего преступного вмешательства в Игру Алисы две дочери Розена лишились возможности принимать в ней участие. Не спорь с мной, босс считает, что виноват ты, и в любом случае это решать не мне. Я знаю, ты уже в курсе, что по невероятному стечению обстоятельств Четвертая Сестра не так давно сумела вернуться в Игру — не без помощи одного из тех самых колдунов-недоучек, о которых ты упоминал.

Я отщелкнул бычок в дверной проем и прикурил новую сигарету.

— Но Шестая по-прежнему мертва — ее Роза присвоена, рукотворный дух похищен. Ты, возможно, знаешь, что только когда все Семь Сестер живы и здоровы, новые куклы могут рождаться в этом мире?

— В первый раз слышу…

— Все когда-то происходит в первый раз. Душа Маленькой Ягодки покинула тело, кукол всего шесть — полагаю, именно из-за этого все твои неудачи, — я выразительно кивнул на груду обломков. — Игра Алисы не может быть завершена. Не спрашивай, почему, я не знаю всех нюансов. Спроси у босса. Ведь это он дает тебе последний шанс хоть как-то загладить свою вину. Ты должен сделать…

— Что?!

Я позволил себе несколько мгновений наслаждаться его безумным взглядом, полным ужаса и надежды.

— …сделать для своего учителя новую куклу.

— Новую… куклу?..

— Да, ты не ослышался. Отныне на тебя возложена великая миссия. Ты должен восстановить число сестер и подарить Розену новую дочь.

— Но почему Розен…

— Не твоего вшивого ума дело, чем занимается Розен. Да и не моего, сказать по правде. Я всего лишь посланник, не забывай об этом. Твое наказание в любом случае останется в силе, не забывай и об этом тоже. Но если ты успешно справишься с задачей, тебе окажут снисхождение.

— Мне…

— Да. Если баланс будет восстановлен, тебе будет дозволено закончить Барасуишо.

Его взгляд прикипел к лежавшему на столе стеклянному глазу.

— А… она…

— Нет, — надеюсь, это прозвучало не слишком быстро. — Она не подойдет, кукольник. Что бы ты себе ни воображал о своем творении, она не способна стать Алисой. И уж тем более не может заменить Хинаичиго. Она не воплощает ни одного чистого чувства, у нее нет ни рукотворного духа, ни даже Розы Мистики. Розен не знает ее и не примет.

Я подошел и выпустил колечко дыма ему в лицо. Только бы не переиграть!..

— Я вижу, ты все еще не вполне представляешь себе масштабы стоящей перед тобой задачи, мастер Энджу. Тебе придется изготовить не только тело, но и душу. Новая кукла, созданная твоими руками, должна стать одной из Rozen Maiden. Моему шефу не нужна вторая Барасуишо. Даже если ты успешно все проделаешь, она будет не твоей дочерью, а Розена. Она должна знать только одного Отца и стремиться только к нему. Сумеешь ли ты вложить в свое дитя вечную любовь к другому человеку, Анжей? Я не знаю. Босс знает, но не скажет. Это зависит только от тебя. Справишься — вернешься в плотный мир вместе с дочерью. Не сумеешь — она отправится на свалку. Что скажешь, мастер?

Недоверие, счастье и страх боролись в его глазах. Когда он заговорил, в его голосе наконец проступила знакомая бархатистая нотка:

— Но смогу ли я… Мне так и не удалось сравниться с Розеном…

— Значит, пришло время раз в жизни прыгнуть выше головы. Готов ли ты? Справишься ли? Согласен на эти условия?

— Ты задаешь странные вопросы, вестник. Готов ли я?.. Разумеется, я не готов, нельзя быть готовым к такому… Справлюсь ли я? Не уверен. Согласен ли я? Конечно, я согласен.

— Ты хочешь взяться за дело?

— Да.

— Тогда приступай, мастер, начинай прямо сейчас. Я буду являться к тебе изредка, чтобы проверить степень выполнения работы.

— Хорошо. Легкой дороги.

Коракс

Как бы мне не хотелось избежать этого, но иного пути не было. Ради жизни Соусейсеки, ради своего обещания, ради…всего остального — нужен был ритуал. Обряд, позволяющий мне поделиться частичкой себя с тем, кто мог вытащить ее страдающее тело с порога небытия.

Я наклонился над ней, провел дрожащими пальцами по трещине на ее щеке, окрашивая их тающей лазурью, смешавшейся со слезами.

— Соу, верю, что ты сейчас слышишь меня, — тихо сказал я, — слышишь и простишь то, что нужно сделать. Мне не уйти от расплаты за эту ошибку.

Стены мастерской жалобно застонали, рассыпаясь, старея и рушась, зазвенело бьющееся стекло оранжереи, занялись пламенем и обратились в золу выдуманные книги. Спустя несколько минут не осталось ничего, кроме парящего в воздухе чемодана. Только серое небо, тянущееся вниз клочьями рваных облаков и густо заросшая сорняками земля.

Я провел рукой над неподвижной Соу, зачерпывая горстью мерцающую лазурь, а вторую ладонь быстрым движением рассек об острый кончик ножниц. Наша кровь смешалась и задымилась, капая сквозь пригоршни, когда прозвучали первые слова призыва. Тогда я еще надеялся закончить все по-хорошему — жалкий глупец!

Земля, черная мать всего сущего, порождающая и отбирающая жизни, услышь зовущего кровью сына своего, обрати слух свой к просьбе его, открой тайные недра свои, чтобы единою слезою твоею были спасены двое!

Гулко пронеслись над пустошью слова, подхваченные ветром, всколыхнулись травы, окутав нас дурманящим ароматом, и дрожью под ногами откликнулась она на мое воззвание, смеясь. Какое дело ей было до порожденных, которые все равно должны были вернуться в ее мрачные объятия? Но я знал, знал и том, что иного ответа не дождаться от той, что порождала, чтобы приумножить и отобрать. Земля понимала человека только тогда, когда он говорил языком силы.

Лазурь чистая, небесный покров, испившая крови зовущего тебя, огради душу мою от зла, творимого руками, очисти ее от сомнений и слабости, укрепи в горниле кузнечном, чтобы страх не остановил меня на избранном пути!

И когда синее сияние ореолом растеклось по телу, я напрягся, доставая изнутри уже однажды помогавший мне свинцовый шар. Боль и страдания, таившиеся в нем, теперь вернутся обратно, к породившим их Земле и Морю.

Последний свободный вдох — и тяжелый металл падает, чтобы растаять блистающей лужицей, выпуская клубящийся в нетерпении рок.

Ради тебя, Соусейсеки.

Горит земля, содрогаются камни, и жестокая улыбка рассекает мое лицо, когда механические гиганты вгрызаются в податливую плоть, проникая в ее сокровенные глубины. Где-то там, в далеком реальном мире, трепещет в судорогах жалкое смертное тело, ведь мир этот — сон его, и Земля его — Море, и только боль везде одинакова — что тут, что там, что в иных слоях реальности. Расплата, очищение и плод его — слеза раскаяния, чистейшее серебро, из которого будет создан инструмент спасения.

Стены моего убежища дрожат, потрескивают, готовясь лопнуть и впустить все, от чего я так долго бежал. Впустить истину.

Но они простоят еще достаточно долго, чтобы я успел закончить начатое.

Истинное серебро обжигает руки, поднимаясь из развороченных металлической жестокостью недр. Земля уже не смеется, признавая мое право — на время.

Суисейсеки вскрикивает и расширяются глаза Джуна, когда я выношу из пышущих жаром недр соединенные со мной длинными лентами знаков рукавицы. И незатуманенным одержимостью фанатика остатком разума я их понимаю. Ведь серебро их сверху покрыто кожей. Моей кожей.

Я чувствую, как Джун одевает мои перчатки — или мои руки? — пересиливая страх и отвращение. Но он чувствует скрытую в них силу, и она приумножает его способности многократно. Теперь он точно может творить чудеса.

Фарфор срастается под нашими пальцами без следа, а тончайшие нити проникают вглубь, направляя и скрепляя тайные механизмы, созданные гением Розена несколько веков назад. Часы кропотливой работы пролетают незаметно, и, наконец, даже порванную одежду уже невозможно отличить от настоящей. Теперь Соусейсеки просто спит, ожидая, когда я поверну тяжелый ключ, лежащий рядом.

Время просыпаться.

Антракс

Повернувшись к выходу, я успел сделать два шага.

— Стой.

Я замер. Метель из ледяного свинца — жалкая метафора для того, чем был полон этот голос.

— Почему Лаплас прислал ко мне тебя, вместо того, чтобы явиться лично?

Дерьма всем в рот!

— Ты лишен санкции, мастер. Босс слишком занят, чтобы уделять внимание всякой мелюзге.

— Врешь, — холодно прервал он меня. — Я давно знаю этого кролика. Он все и всегда делает сам. Повернись!

Постаравшись скроить физиономию недовольной скуки, я взглянул на него.

— Ты забыва…

— Молчи! Я никогда не слышал о тех вещах, которые ты сейчас мне плел. Что за чушь насчет всех Семи Сестер? Как это может ограничить творца? И зачем Розену чужая кукла?.. Твой выговор… Форма твоего лица… Будь я проклят! Ты никакой не посланник!

Вот и все. All hail fail, компадре Антракс. Попытаемся сохранить лицо или будем говорить начистоту?

— Ты из той же гоп-компании, что и сопляк, возродивший Соусейсеки!

Второе, пожалуй.

— Не угадал, братишка, — фыркнул я ему в лицо. — К нему я не имею никакого отношения. Напротив, он мой смертельный враг. Но ты прав, я здесь по собственной воле.

— Какого черта тебе нужно? Зачем понадобилось ломать эту комедию с новой куклой?

— В этом я тебя не обманул. Мне действительно нужна кукла. В личное пользование.

Его лицо окаменело.

— Сгинь. Ты не понимаешь, о чем просишь.

— Прошу? — откинувшись назад, я скрестил руки на груди и усмехнулся, приподняв бровь. — Я ни о чем не прошу тебя, мастер. Я просто беру мое добро там, где его нахожу. Так получилось, что я нашел тебя. Ну же, будь паинькой.

— Добро? У тебя когда-нибудь умирали дети, сосунок? Близкие? Возлюбленные? Что ты на самом деле знаешь о той грязи и мерзости, которую вы все зовете Игрой Алисы? Убирайся!

— Да что ты так раскипятился, пан Анжей? Подумаешь, куклой больше, куклой меньше…

— Убирайся из моего дома! Жи…

— Бэрри-Белл!

Из-под моего воротника выстрелила золотая оса и зависла над моей ладонью. Я медленно отвел руку в сторону, готовясь метнуть ее вперед.

Пан Анжей побледнел, как мука.

— Матка боска, — пробормотал он посеревшими губами. Я с наслаждением продемонстрировал ему своего маленького помощника.

— Узнаешь духа, мастер? К твоему несчастью, сейчас он на моей стороне. Рукотворный дух — страшное оружие, знаешь ли. Неудивительно, что только Семь Сестер могут пользоваться ими. Сегодня явно не твой день, мастер. Не передумал?

— Нет.

— Уверен? Может, подумаешь еще?

— Нет!

— А если я испробую на прочность то, что лежит у тебя на столе? Одного удара хва…

БА-М-М-М!!!

Меня оторвало от пола и кубарем вынесло в туман. Из глаз посыпались искры, челюсть кричала дурным голосом. Все-таки мастер Энджу не зря жил в Стране Восходящего Солнца почти сорок лет. Стремительный удар ногой в прыжке мог, казалось, переломить стальную балку. Мои зубы, видимо, оказались покрепче.

Восстановив вертикальное положение, я успел увидеть, как он выскочил из мастерской и устремился ко мне. В следующую секунду мои плечи и локти уже стонали под градом сильных и быстрых ударов. Я несколько раз пытался дать ему подножку, но он легко, словно танцуя, увертывался, не прекращая молотить кулаками. Руки быстро онемели, так что боль чувствовалась только в виде коротких, острых толчков. Уже не думая о комбобрейкере, я изо всех сил прикрывал голову и живот. Здоровый, черт! Куцых навыков ба-гуа, полученных полтора десятка лет назад, было катастрофически недостаточно, тело забыло движения и их смысл.

Вдруг ветер смерти на секунду стих, и, приоткрыв глаза, я увидел несущийся мне в подбородок снизу вверх кулак. Боль была адской, меня запрокинуло. Тут же его нога, описав широкую дугу, врубилась мне в левое заплечье. Я отлетел, завертевшись волчком. Сквозь туман и выступившие слезы я видел сразу двух кукольников, крадучись надвигавшихся на меня со стороны убежища.

Ах ты гнида розовая!..

Кое-как собрав волю в кулак, я сжал ноги и послал из ступней заряд янтаря. Два медовых потока с лету въехали ему в живот, я увидел, как глаза Энджу вылезли из орбит, рот широко открылся, но боль, видимо, задушила крик. Нас разнесло в разные стороны, дав мне, наконец, спасительное расстояние. Сорвав занавеску, он влетел обратно в мастерскую, из которой сразу донесся грохот падающих вещей.

Поиграем в каратульники, Брюс Ли огородный?

Я метнул еще одну струю — не попал, — и тотчас же послал другую в противоположном направлении: от перегрузки потемнело в глазах, зато тело мое превратилось в торпеду. Силуэт моего противника был отчетливо виден на фоне мирно горевшей свечи. Выставив вперед плечо, я летел на него со скоростью истребителя, пока он медленно выбирался из-под обломков шкафа, ошеломленно мотая головой.

Даже Нео был бы посрамлен такой скоростью. Он сумел извернуться, упасть назад, выгнуться в дикой дуге, когда до столкновения оставалась доля секунды. Я пролетал мимо, даже не задевая его в своем разгоне.

Обманул!

И в ту секунду, когда я проносился над ним, Бэрри-Белл, прятавшийся у меня в кулаке, повинуясь приказу, устремился вниз, в грудь кукольнику.

Я понял, что еще может значить выражение «время застыло». Медленной-медленной, «рапидной» съемкой крохотная желтая мушка падала вниз, на глазах вырастая в огромную плотную сферу. В глазах Энджу так же неспешно изумление сменилось страхом, а затем — мертвым ужасом. Все они смешались в инфернальную боль, когда золотая шаровая молния коснулась его груди и плавно толкнула в пол.

Обманул. Я его обманул.

Сознание победы вновь запустило мировые часы. Меня с лету внесло во что-то огромное и сыпучее, но, слава богу, относительно мягкое. Голова сразу оказалась в темной глубине, по ушам заскребла и застучала какая-то мелкая пакость. Шея жалобно хрустнула, но выдержала.

— Квартиру надо убирать, — прокомментировал я, выбираясь из груды осколков. — Но не всегда.

Энджу распластался на полу, как сине-розовый блин. Его руки конвульсивно стискивали пылающий мяч Бэрри-Белла, ноги били по паркету, тщетно ища точку опоры. Мой помощник прижимал его к полу, изо всех сил давя на грудь. Я с удовольствием увидел, как начинают шевелиться и потрескивать белобрысые волосы кукловода. Шаровая молния. О да.

— Ну так что у нас там с карбюратором? — поинтересовался я, опускаясь на колено.

— Изыди, пся крев, — просипел он, пытаясь разжать стиснутые электрической судорогой челюсти.

— Я не слышу!

— Сгинь, бес!

— Значит, сотрудничать не надумал, мастер?

— Нет!..

— Невероятно печально, — вздохнул я. — Что ж, попробуем по-плохому.

Моя рука стиснула его глотку. Он попытался вырваться, но теперь уже моя хватка была железной. Отныне я был пауком, а он — мухой.

Черная воронка раскрылась в полу под ним. Я надавил, и его тело начало погружаться в кружащийся мрак. Он бился, как безумный, но Бэрри-Белл тоже давил, и все мы, дюйм за дюймом, опускались все глубже.

— Добро пожаловать ко мне домой, — нежно произнес я, выдавливая его в Пад.

Входить в Н-поле из мира снов невероятно удобно.

— А-а-а-а!..

— Старинный и утонченный способ помочь несговорчивому собеседнику быстрее принять вашу точку зрения. Был особенно излюблен испанской инквизицией и белогвардейскими карателями. Что? Ну, эти пальцы кукольнику все равно без надобности. По крайней мере, ногти. Ничего не хочешь мне сказать?

— Нет!

— На нет и суда нет. А иголочки, кстати, и раскалить можно бы. Хм.

— Ф-с-с-с-ха! Ш-ш-ш-ш-ш-с!

— А это, господа экскурсанты, так называемое «прокрустово ложе». Его придумал еще в эпоху Древней Эллады некий весельчак по имени, как это ясно из названия, Прокруст. Ему почему-то все время казалось, что его окружают либо слишком маленькие, либо очень высокие люди. Кризис среднего класса, так сказать. Вопросы к экскурсоводу будут?

— Катись к чертям, нелюдь!

— Что? Не слышу. Вообще дурак был этот Прокруст, почтеннейшая публика. Что ему стоило приклепать к своей таре машинку для размягчения языка? Теперь вот мучаемся. Щито поделать, десу.

— Вы никогда не видели, как пляшут угри на сковородке? Мне вот не доводилось. Наш доброволец из зала, с вашего позволения, продемонстрирует нам это захватывающее зрелище. Масла, увы, администрация не дает, так что обойдемся и так. Дамы, не обращайте внимания на запах, это скоро закончится. Хотя как знать? Помню, принес я домой с рыбалки здоровенного судака… Ну как, не надумал?

— Нет!..

— Продолжаем концерт!

— Великий Франклин укротил молнию, пошлые люди заключили ее в электрический стул. Коллектив нашего балаганчика единодушно считает эту презентацию грубой и приземленной, поэтому по настоянию администрации мы заменили ее демонстрацией общего принципа действия. Ноги объекта погружаются в воду, в которую затем вводят провода под напряжением выше критического. Бэрри-Белл, разряд!

— А-а-а! А-а-о-о-о!..

— Внимание, господа, последние новости из Риальто!

— Пошел… ты…

— Что-то с дикцией у корреспондента плоховато, ничего не разобрать. Засветим тридцать шесть свечей, сэры? Принято единогласно.

— И последняя наша остановка, леди и джентльмены: Река Несбывшегося! Вас ждет незабываемое зрелище! — провозгласил я, пиная под ребра распластавшегося у моих ног кукольника. Тот со стоном скреб пальцами янтарные пряди.

Я действительно вытащил его в это мерзкое местечко, благо сил в нем уже было меньше, чем в первоклашке. Я пытал его уже много дней, но единственным, кто за это время дошел до белого каления, был я сам. Этого ненормального не страшила самая жуткая боль, которую я мог измыслить — всем, чего я от него добился, были проклятья и отказы. Оставалось попробовать последний вариант, прежде чем перейти на более высокий уровень убеждения.

— Лаплас ни разу не приводил тебя сюда, мастер? — мне надоело ломать комедию. — На случай, если нет, краткий экскурс: если ты не захочешь со мной сотрудничать, я утоплю тебя в этой реке. Ее воды для существ из нашей вероятности — как царская водка для олова. Я по ней поплавал, можешь мне поверить. Спрашиваю в последний раз: ты возьмешься за работу?

Вместо ответа он постучал ногтем по льдистой поверхности и разразился хриплым смехом.

— Хочешь что-то сказать?

— Мало знаешь, недоучка. Если бы Река была опасна для меня, я уже был бы мертв.

— Как всегда, самонадеян и горд. Тебе не надоела эта поза, мастер? Смотри сюда.

Опустившись на колени, я вонзил пальцы в янтарную твердь и рванул в стороны. Воды реки вскипели, раскрывшись наполненным желтой пеной шрамом.

В глазах Энджу в первый раз за долгое время вспыхнул страх.

— Ты дьявол, — прохрипел он.

— Я же просил звать меня Антраксом, мастер. Ты не оставляешь мне выбора. Но сперва позволь показать тебе, что с тобой произойдет. На наглядном примере.

Я сунул руку в карман и извлек шелковую тряпочку, которую незаметно стянул с его стола много дней назад. Страх в его глазах стал ужасом, лицо побелело.

— Отдай!.. — он рванулся ко мне, но сразу упал, получив удар в грудь. К глазной нашлепке на моей ладони присоединились палец и сам глаз.

— Смотри внимательно, мастер, — я повел тряпочкой над бурлящей влагой. — Сейчас ее поглотит Несбывшееся. Она уйдет на дно, растворится, чтобы возродиться в иной вероятности. Возможно — в иной Барасуишо. Но тебя не будет рядом, мастер.

— О… остановись! Не смей!.. Это мой единственный шанс, это все, что у меня осталось!..

— Не слышу правильного ответа.

— Будь ты проклят, чудовище!

— Что?

— Да!..

— Громче!

— Да, я согласен! Согласен!..

Гейм, сет, матч.

— Тогда за работу, падаль, — я спрятал осколки Кристальной Розы обратно в карман. — Можешь даже немного отлежаться перед началом. Когда я получу куклу, они окажутся у тебя. Я буду навещать тебя. Не вздумай халтурить.

— Будь по-твоему, бес. Будь по-твоему… Барасуишо…

Развернувшись, я пошел прочь по волнам цвета мертвого золота.

Я больше не буду хламом, Суигинто.