Глава 16


Сначала изменилось выражение лиц детей, словно кто-то медленно стер с них отрешенность беззаботного блаженства. Затем дернулись веки, толи вздох, толи стон сорвался с сухих обветренных губ, которые еще мгновение назад были растянуты в улыбке, а теперь сжались в тонкие болезненные нити.

– Тихо, маленькие, – склонившись над ними, словно пичужка над птенцами, заворковала Нинти, – все в порядке. Сейчас. Сейчас вы проснетесь. И тотчас окажетесь в объятиях своих родителей… …-Господин… – зашептал за спиной бога солнца Лигрен. – Если я могу помочь…

– Тихо! – шикнула на него Кигаль, а затем, отстранив в сторону, подальше от брата, продолжала: – Не мешай ему, лекарь! Сейчас это все, что ты можешь сделать. …-Шамаш, у меня ничего не получается! – намучавшись, безрезультатно пытаясь разбудить Мати и, наконец, не выдержав, воскликнула Нинти.

– Оставь, – не оборачиваясь к ней, процедил сквозь стиснутые зубы колдун. – Помоги другому.

Казалось, время остановилось. Пространство сжалось до одной крохотной точки.

Воздух, который еще мгновение назад заполнял собой все вокруг, закончился и караванщики, сделав последний вздох, замерли, затаив дыхание. Настоящее, превратившись в каменное изваяние, застыло между прошлым и будущим неподвижной гранью, переступить через которую станет возможным лишь тогда, когда неподвижная твердь растает льдом в лучах солнца.

– Мам… – малыши Лиса и Лины сели, подтянув под себя ножки, принялись тереть кулачками заспанные лица. Они более не были в землях сна, однако, хотя уже и принадлежали реальному миру, сознанием, душой, были где-то на пограничье, жадно цепляясь за последние мгновения сказочного чуда грез.

А Лина, подскочившая к сыновьям, стоило тем позвать ее, не замечая кроме них никого: ни богов, ни людей, – уже прижимала детей к своей груди, покрывая поцелуями. Ее просто переполняли чувства: и радость, и счастье, и блаженство снизошедшего на ее душу покоя, и тень страха перед мыслью о том, что, возможно, все происходившее сейчас ей только мнится, наполняя явь духом самых заветных мечтаний.

– Мам! – те заворочались в ее объятьях, жар которых порвал последние нити паутины сна. Голоса зазвучали обиженно, даже зло. – Зачем ты нас разбудила! Нам снился такой чудесный сон!

– Лис! – женщина обернула к успевшему подбежать к ним мужу счастливое лицо, по которому текли чистые лучистые слезы, похожие на капли солнечного дождя.

– Господин… – они не знали, как им отблагодарить бога солнца за новое, столь желанное, невозможно великое чудо, надеясь, что глаза, души скажут то, что не под силу губам.

Устало улыбнувшись им, колдун устремил все внимание на других детей, уже не спавших, но еще не проснувшихся.

– Спасибо, госпожа! – караванщики, чувствовавшие непреодолимую потребность в том, чтобы хоть кому-нибудь показать свою признательность, хотели пасть ниц к ногам повелительницы смерти, но богиня остановила их:

– Не надо, – она не сказала больше ничего, старательно пряча готовую соскользнуть на губы улыбку. Кигаль наполняла наносной строгостью глаза, стремясь сделать все, чтобы смертные не увидели, как ее душа просто-таки купается в волнах их искренней благодарности. Ох, как же она была рада, как счастлива за них! Если бы они только узнали…! Но нет, людям не следовало знать того, что повелительница подземного мира совершенно неожиданно для себя обнаружила, что дарить жизнь, сколько бы в ней ни было тягот и сомнений, куда приятнее, чем уводить в края смерти, пусть даже это – сад благих душ.

Но едва она отвернулась от самой счастливой в это мгновение семьи мироздания, как время вновь остановилось, чтобы пойти вновь лишь в миг следующего пробуждения. И следующего… …-Шамаш! – заметив, что бог солнца, побледнев как полотно снега, покачнулся, Кигаль и Гештинанна бросились к нему, подхватили под руки, поддерживая.

– Простите, я… – едва слышно, с трудом шевеля отказывавшимися подчиняться, став ватными бесчувственными губами, прошептал колдун. – Устал…

– Все хорошо, все в порядке, – к ним подскочила Нинти, крепко сжала руку бога солнца, делясь своими силами. – Детишки проснулись. С ними все в порядке…

– Все? – хриплым, срывавшимся в сип голосом, спросил колдун.

– Нет, но… – как же ей не хотелось говорить правду! Но богиня врачевания просто не могла солгать ему, столько для нее сделавшему… – Почти, – едва слышно добавила она.

– Кто? – звуки с трудом соединялись в слова, сознание плыло по волнам безликого моря пустоты. Он понимал, что должен отдохнуть, что все равно сейчас не в силах помочь более никому… Но ему нужно было знать.

– Ри с Сати, и… – нет, Нинти не смогла сказать ему всей правды. Конечно, он скоро сам все узнает, но пусть не сейчас, позже. А пока… Сглотнув подкативший к горлу комок, болезненно всхлипнув, совсем как обычная земная девчонка, богиня врачевания продолжала: – Его что-то удерживает, а она… Такое чувство, что она сама не хочет просыпаться…

– Эти двое заснули по моей воле, – качнув головой, проговорила Кигаль, понимая, что пришла ее пора действовать. Выпустив руку бога солнца, она повернулась к Нинти: – Идем, я помогу…

– Я с вами! – колдун упрямо двинулся следом, хотя и не видел ничего за кровавой мутью, нависшей перед глазами.

– Но… – начала Гештинанна, собираясь сказать, что в этом нет необходимости, да и смысла особого тоже, однако Кигаль едва уловимым взмахом руки велела ей замолчать, слишком хорошо понимая, что Шамаша сейчас ничего не остановит.

– Конечно, – она вновь приблизилась брату, взяла за локоть, направляя и одновременно поддерживая. – Идем… Шамаш, – словно между делом продолжала она, – помнишь, мы говорили с тобой, что, возможно, за маленьким Лалем кто-то стоит…

Тогда я слепо отмела даже мысли об этом, но сейчас… Я начала сомневаться…

Конечно, Лалю достаточно и собственной глупости, чтобы в один миг обзавестись множеством новых врагом… Но, с другой стороны, он не мог сделать все это сам, один, без чьей-либо помощи… Ты говорил, что это мог быть…?

– Нергал.

– Да. Однако… – богиня смерти вновь незаметно начала отдаляться от него, жестами показывая Гештинанне, чтобы та заняла ее место и продолжала начатый ею разговор, сколь бы бессмысленным он ей ни казался. Все, что угодно, только бы отвлечь Шамаша от стремления броситься на помощь и испытать поражение от собственной усталости.

– Это невозможно! – богине прошлого не нужно было играть ни заинтересованность, ни удивление, когда все эти чувства она испытывала и так. – Лаль и Нергал никогда прежде не были союзниками!

– И что же? Разве это препятствие?

– Вообще-то, нет… Но… – быстро глянув на Кигаль, которая уже склонилась над молодым караванщиком, однако, почувствовав, что разговор может оборваться, торопливым взмахом руки велела подруге продолжать. – Но… Как бы они встретились? Нергал заточен в своей Куфе, Лаль – в мире сновидений…

– Всегда можно найти лаз, что соединил бы две темницы. Найти или выкопать его…

– Шамаш, конечно, Нергал твой враг… – она не знала, что еще сказать. Ей вообще не хотелось говорить, когда каждое новое слово вносило новое беспокойство в душу, заставляя трепетать, словно свеча на ветру, – да, после проигрыша в последнем бою, он будет жаждать отмщения. Однако это совсем не значит, что каждая беда, вставшая на пути каравана, которому ты покровительствует, исходит от него!

– Хватит, девочка, – качнул головой колдун, давно распознав истинную цель всего этого разговора, но лишь теперь найдя достаточно сил, чтобы прекратить его. – Пойдем, – он двинулся в сторону Сати.

– Шамаш… – она хотела удержать его, но разве можно остановить солнце, идущее по своей дороге над землей?

Торговцы, окружившие проснувшихся малышей, словно защищая их стеной от всего, даже реального мира, склонив головы в поклоне, поспешно расступились перед повелителем небес, пропуская Его к замершей ледяным изваянием на земле молодой караванщице.

Черты ее лица были тверды и холодны, тонкие губы сжаты, опущенные веки неподвижны. Сати казалась не спящей – жившей тем сном, который делал ее много сильнее и решительнее, чем она была на самом деле.

Колдун сел рядом с ней на край разложенного на снегу мехового одеяла, несколько мгновений вглядывался в лицо, словно пытаясь проникнуть в тот сон, который скрывался, жил за этим неподвижным полотном, медленно, сжав в белые тонкие нити губы, медленно потер ладони, собирая в них ярким солнечным пламенем силу, которая, лучась, медленно, будто золотой мед, перетекала с пальца на палец, пока не загустела, обретая форму шара. Еще одно мгновение – и он, выпав снежком из рук, упал, рассыпавшись на искры, окропившие своим дождем Сати.

И холод застывших черт растаял. Веки дрогнули…

– Нет, нет! – Сати цеплялась за сон из последних сил, но он все равно ускользал у нее из рук, утекая потерянными мгновениями сквозь сито. Слезы заструились по щекам, голова упрямо мотнулась из стороны в сторону: – Я не могу проснуться! Я не должна!

Но что толку плакать, умолять? Нити сновидений порвались, и восстановить их не было никакой возможности.

Глаза открылись и тотчас стон сорвался с губ караванщицы:

– Шамаш! Зачем ты разбудил меня! – она с силой сжала кулаки, чтобы затем, в порыве боли и бессилия, стукнуть ими по жгучему снежному покрову.

– Успокойся, девочка, – Гештинанна уже протянула руку, чтобы коснуться плеча смертной, стремясь вернуть в ее душу покой, но…

– Отстань, Гешти! – нервно вскрикнула та, поспешно отстранившись от нее. – Как ты не понимаешь! – повернувшись к богу солнца, продолжала она. – Я не смогла… Я не успела… – она сбивалась, не зная как лучше, как правильнее будет сказать. – Не нашла эту маленькую девочку, Мати! Слышишь! Она осталась там!

Колдун несколько мгновений смотрел на нее, затем медленно повернул голову чуть в сторону, туда, где над спящей малышкой склонились Атен и Евсей.

– Я должна вернуться за ней! – глядя на него полными боли и муки глазами, воскликнула проснувшаяся. – Я должна…

И тут вдруг маленькая караванщица шевельнулась…

– Но… – она, пораженная, моргнула, не понимая, что происходит, почему, как… – Это не возможно… – и вдруг замолчала, вспомнив: "А ведь я вела с собой смертную, такую же юную, как и эта караванщица. И что если… Что если по какой-то причине в теле Мати просыпается та горожанка? Что если…" – Кошмар! – она пришла в ужас. – Что я наделала!

Богиня смерти с осуждением взглянула на караванщицу. Простая смертная не смела так вести с себя с небожителями. То, что она одна из спутниц повелителя небес, не освобождало ее от долга почтения. Впрочем… Задумавшись над произнесенными смертной словами, она уже через мгновение забыла, каким тоном они были сказаны.

Главным было другое.

– Объясни! – глаза Кигаль сощурились, взгляд стал цепким, не упуская не то что ни одного слова, но вздоха, мановения ресниц.

– Я нашла во владениях Лаля девочку, сверстницу Мати, горожанку…- начала она, но, видя, что Шамаш поднялся, замолчала, рывком вскочила, не замечая ни слабости в ногах, ни ряби перед глазами. – Нельзя позволять ей проснуться! – и Сати, которая не успела еще в душе расстаться с тем миром, что окружал ее во сне, продолжая считать себя богиней сновидений, бросилась к девочке, веря, что в ее силах усыпить ее вновь. Но ведь в реальности она была целительницей. И спящая очнулась, открыла глаза.

– Мати, дорогая, родная моя! – вскрикнул Атен, бросившись к дочери.

Та в страхе сжалась, глядя затравленным зверком на совершенно чужого ей человека.

– Кто ты? Где я? – сорвалось с ее губ, глаза зажглись огнем жизни, но тотчас погасли. Девочка зевнула. – Я так устала… – это чувство оказалось даже сильнее страха.

Девочка даже не пробовала сесть. У нее не было сил ни на какое хотя бы самое слабое движение. Все, чего она хотела, это вновь заснуть.

– Вот и спи, милая, спи, – прошептал подошедший к ней Шамаш. Он провел рукой над ее головой, словно набрасывая невидимое одеяло. – Возвращайся в свой сон…

– Шамаш… – Атен смотрел на него с непониманием, сомнением, болью. И, все же – без хотя бы тени осуждения. И не только потому, что он, готовый принять любую волю бога солнца, заранее принял грядущее, которое избрал для него и его дочери Шамаш. Как бы ни была сильна его вера, отец просто не смог бы остаться безучастным к происходившему с его девочкой. Хозяин каравана скорее чувствовал, чем видел: что-то не так, что-то нарушилось, дорога пошла не в ту сторону. И нужно остановиться, пока маленькая ошибка не обернулась огромной бедой.

– Но… – Евсей во все глаза, не отрываясь, не моргая глядел на малышку, вновь погрузившуюся в глубокий сон. – Почему? Он повернулся к богу солнца, ожидая…

Да что там – требуя от Него объяснений.

– Летописец… – начал колдун, но караванщик прервал его, не дав ничего объяснить.

– Разве Ты не обещал нам помочь?!

– Так было нужно…

Нет, караванщик не ждал от него объяснений, стремясь лишь к одному – высказать все свои упреки.

– Зачем? Зачем Ты вновь усыпил ее?! Еще миг, и все бы закончилось, все беды остались бы позади…

– Евсей, это была не Мати… – тихие слова Атена заставили летописца замолчать, переведя взгляд ничего не понимавших глаз на брата.

– Но… Но кто же тогда?

– Не знаю, – пожал плечами караванщик. Весь его вид говорил: "Какая разница?

Главное – это не моя малышка. Уж свою-то дочь я узнаю всегда, что бы ни случилось. И нет ничего, что заставит меня обмануться…" -Это… Это другая девочка. Горожанка, – воспользовавшись образовавшейся в разговоре немой паузой, проговорила Сати, которая вздохнула с некоторым облегчением, увидев, что девочка заснула, однако продолжала чувствовать внутреннее напряжение, подобное трепету натянутой струны, которой касался холодными перстами ветер. – Я нашла ее в мире сна и… Она была рядом со мной в тот миг, когда мы стали просыпаться… Я хотела вернуться назад, но… – она виновато глянула на бога солнца, прося у него прощения.

– Ты ни в чем не виновата, – проговорил тот, задумчиво вглядываясь в лицо спящей девочки.

– Но я не сделала того, что должна была! – между сном и явью пролегла грань, столь же четкая, как городская черта. Она вновь была простой караванщицей, которую заставляли смущенно краснеть воспоминания о том, что она осмелилась возомнить себя самой госпожой Айей.

Грустная улыбка коснулась губ Шамаша:

– Ты сделала все, что было возможно, куда больше, чем смог бы кто-то другой: вернула в мир яви всех детей…

– Но Мати…! – в ее глазах, голосе была не просто боль, но нестерпимая мука.

– Всех детей, – продолжила начатую Шамашем фразу Гештинанна, – которые могли проснуться.

– А она… – губы Евсея высохли, став во мгновение ока шершавыми, словно старая, грубо выделанная кожа, и мертвенно-непослушными.

– Право же, мне очень жаль, – качнула головой богиня прошлого.

– Но этого не может быть! – воскликнула подошедшая к ним Кигаль, в то время, как сопровождавшая ее Нинти склонилась над последней из спящих. – Шамаш, зачем ты вновь усыпил ее?

– А что я еще мог сделать? – глядя в сторону, прошептал колдун, и, все же, несмотря ни на что, в нем не было безнадежной отрешенности, наоборот, глаза были сощурены, губы сжаты, мускулы напряжены, как у готового к броску зверя. Да, он сделал все, что мог, но это вовсе не означало, что он на этом остановится, и не будет предпринимать ничего, чтобы изменить пусть даже неизбежное…

– Позволить ей проснуться! – упрямо продолжала настаивать богиня смерти.

– Ты что, не понимаешь! – не выдержав, воскликнула Гештинанна. – Это не та девочка, которая была прежде! Проснулось бы совсем другое создание…

– Да какая разница! Главное, чтобы она проснулась! А потом мы нашли бы способ все исправить! – Кигаль была готова говорить, убеждать до тех пор, пока другие боги ее, наконец, не поймут, не признают ее правоту. Но голос Шамаша, прозвучавший поразительно холодно и властно, заставил ее остановиться.

– Нет.

– Нет?

– Нам ничего не удалось бы исправить, – хмуро продолжал колдун, – потому что малышка умерла б быстрее, чем мы успели сделать что-то еще.

– Что? – все, кто слышал последние из произнесенных им слов, повернулись к богу солнца, одни с непониманием и несогласием, другие – страхом, ужасным в своей беспомощности. И лишь одно лицо было отрешенно спокойно, голова чуть склонилась в кивке, губы прошептали:

– Все так…

– Так?! – Кигаль была готова взвиться на дыбы взбесившейся кобылой и лишь близость смертных вынуждала ее сдерживать свои эмоции, способные, вырвавшись наружу, не только сжечь все вокруг, но и подпортить ее репутацию холодной всевластной и всеведавшей богини, безучастной к голову сиюминутной жалости в знании грядущего. – Шамаш…-она взглянула на бога солнца, но тот внутренне, в душе, казалось, был так неимоверно далеко от этого клочка мироздания, что докричаться до него сейчас было бы не под силу даже свышним. И тогда… – Гештинанна! – она резко повернулась к богине прошлого. Это был не голос просившей рассказать подруги, но требование властной хозяйки дать, наконец, объяснения.

"Я жду!" – переходя на мысленную речь, давая понять, что дальнейший разговор не предназначается для ушей смертных и остальным богам следует сделать то же, потребовала Кигаль.

"Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" – Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.

"Что я должна видеть?" "Смерть. Это маленькое хрупкое тело, – она качнула в сторону застывшей неподвижным ледяным изваянием девочки, – умирает. Оно бы уже умерло, если бы сон – состояние пограничья – не поддерживал в нем искорки жизни, замедляя и тем самым продлевая их горение…" Чуть наклонив голову, все так же не понимая или не желая понимать услышанное, богиня продолжала испытующе смотреть на Гештинанну, словно испепеляя ее взглядом.

"Она говорит правду, – вздохнула Нинтинугга. В ее глазах, которые не отрываясь смотрели на маленькую караванщицу, желая навеки запечатлеть в своей памяти образ той, кто уже совсем скоро станет снежинкой минувшего на лице земли, стояли слезы.

– И ты, повелительница смерти, должна чувствовать это…" "Но это невозможно! – вскричала Кигаль. – Она не может умереть!" "Однако она умирает, – богини вздрогнули, услышав этот голос – по-мальчишески звонкий и задорный, не хранивший в себе ни тени жалости или сочувствия в упрямом стремлении ни о чем не жалеть, предпочитая смеяться над всем и всеми. – Умирает", – повторил на языке мыслей подошедший к ним молодой караванщик.

"Ри…" – Нинти смотрела на него, ничего не понимая. Она лучше, чем кто-либо из ее подруг, знала, что этот торговец – смертный, которого судьба наградила единственным даром – способностью, становясь свидетелем великих событий, происходивших на земле, вдыхать в затухавшие образы новую жизнь, запечатлевая их на страницах легенд. Он не мог понимать речь богов, не осмелился бы вмешаться в разговор богинь, и… Свышние, да это было не под силу даже магу, не то что простому помощнику летописца!

"О нет, подружка, – рассмеялся тот, – я не Ри, – он развел руками, – это лишь его тело, не более того. Тело, которым я воспользовался, чтобы покинуть темницу, где я провел в заточении целую вечность".

"Лаль? – Кигаль с подозрением взглянула на того, кому сама только что помогла проснуться. – Нет, это невозможно…!" "Почему же, повелительница смерти?" "Айя наложила на тебя оковы, которые не позволяют тебе покинуть чертогов сна!" "Да, – кивнула Нинти, – это так… Лаль – пленник того мира. Но не вечный… – в ее глазах горело сомнение. – Могло случиться что-то, сделавшее подобное возможным…" "Ты всегда была сообразительнее этих старух, убедивших себя, что все, кажущееся им невозможным, невозможно на самом деле, и не пытаются не то что проверить, но хотя бы предположить иное", – в его устах, искривленных усмешкой, любые слова в один и тот же миг звучали и как похвала, и как издевка.

"Лаль – бог, а бог может принять любой облик, войти в тело смертного, живя его жизнью, или сорвать с губ умирающего последний вздох, желая ощутить вкус смерти, оставаясь при этом не менее живым, чем был прежде…-задумчиво прошептала Кигаль.

Затем ее взгляд, обратившийся на караванщика, стал холоден, наполнившись пламенем угрозы. – Но он бессилен порвать цепи заклятья, сковавшие его вечность назад! Самозванец…" Смех, разнесшийся, казалось, над всей землей, заставил ее умолкнуть.

"Ну, Кигаль, и повеселила ты меня! Поверишь ли, мне давно не было так смешно!" – тот был беззаботен, ничуть не испуганный яростью грозной богини, будто убежденный, что она ничего не сможет ему сделать.

И повелительница смерти растерялась. Она не привыкла, чтобы над ней смеялись.

Это не позволяли себе не только смертные, но и другие боги. Кигаль не дозволяла даже думать о чем-то подобном, одним своим взглядом, видом предупреждая, что наглец пожалеет о непростительной дерзости. Единственным исключением до сего дня был Нергал, но…

Ей стало не по себе от одной мысли о бывшем супруге, по стихийному телу прошла волна дрожи. Она не хотела думать… Нет, это было просто невозможно! Все, что угодно: пусть уж лучше это действительно проснувшийся Лаль, только не…

"Не пугайся, Кигаль. Я действительно всего лишь маленький божок сновидений, а не твой грозный супруг. Что же до тела… Возможно, – он взглянул на свои руки, – я и выгляжу как этот жалкий торговец, но на самом деле я – даже куда больше я, чем был прежде! Ты спрашиваешь, как такое возможно? Как это вообще произошло? Все ты, Кигаль. Именно тебе и только тебе я должен быть благодарен за свое освобождение!" "Я не шевельнула бы и пальцем ради этого!" "Знаю, – спокойно кивнул Лаль, – и потому не спешу с благодарностью. Но ведь это ничего не меняет, когда я здесь, стою перед тобой… Так что, Кигаль, хотела ты этого или нет, но ты освободила меня".

"Значит… – глаза богини сощурились. – Ты с самого начала запланировал все это?" Тот чуть наклонил голову так, что это можно было понять и как да, и как нет.

"У меня было несколько планов. Не забывай, мне была дана вечность, чтобы придумать их, все подготовить и воплотить в реальность, зная, что хотя бы один достигнет цели".

"Ты украл детей каравана, зная, что они – спутники Шамаша…" "Ну… В некотором роде…" – уклончиво ответил он. Ведь никогда заранее не знаешь, как будет выгоднее повернуть дело.

Лаль-Ри чуть повернул голову, взглянул на склонившегося над спавшей девочкой, не просто не слушая разговора богов, но и не слыша его вовсе, Шамаша. Если бы кто-то заглянул в это мгновение в глаза того, кто только лишь выглядел караванщиком, он увидел бы в них усмешку. Но никто этого не сделал. А Лаль уже через миг, полностью подчинив себе смертное тело, стер с его лица те чувства, которые был не в состоянии утаить от небожителей человек, но вполне мог сохранить в тайне бог.

"Впрочем, ты должна признать, что я вернул их в целостности и сохранности…" "Кроме одной…" – глаза Кигаль сощурились, скрывая за приопущенными ресницами огонь, в котором гнев соединился с болью.

"Это… Это уже от меня не зависело… Поговорим лучше о другом. О том, как ты меня освободила. Ты не просто привела смертных в мой мир, но и сделала все, чтобы убедить одного из них в том, что он – это я. А ведь заклятью мира сна все равно, какого Лаля удерживать – настоящего или мнимого, когда оно не распознает различий между правдой и обманом".

"Чем ты, конечно же, не преминул воспользоваться!" "И что я тебе объясняю? Ты ведь сама все прекрасно понимаешь".

"Да…" – с трудом, через нежелание, выдавила из себя богиня смерти, которой было невыносимо больно признаваться в том, что она не просто потерпела поражение, но сама, своими собственными руками, отдала победу врагу. Ее лицо запылало, затрепетало, теряя очертания. Оно то вспыхивало яростью, то блекло в бессилии.

"Перевоплощение…" – в глазах богини прошлого читалось любопытство. Гештинанна отодвинулась чуть в сторону, словно стремясь отстраниться от реальности, стать не действующим лицом, но наблюдателем за всем происходившим, стремившимся не пропустить ничего, чтобы потом занести в летописи прошлого, но не более того.

Шамаш застыл, скрестив руки перед грудью. Он глядел себе под ноги, погрузившись в размышления, воспринимая при этом все, творившееся вокруг с тем спокойствием, будто с самого начала знал, что так и будет.

И лишь Нинти устремилась к богу сновидений:

"Лаль, мы с тобой никогда не были врагами…" "Мы помогали друг другу", – кивнул тот.

"Так неужели мы станем ими сейчас? Лаль, то, что было…" "Увы, – прервал ее повелитель сновидений, – сейчас не время для воспоминаний о происходившем две вечности назад".

"Лаль, – торопливо заговорила Нинти, почувствовав, что тот в любой момент может исчезнуть, и стремясь задержать его хотя бы на мгновение, – Лаль, мы хотим поговорить с тобой… Только поговорить! Лаль, мы не считаем тебя врагом… Мы понимаем, – оглянувшись на бога солнца, продолжала она, – то, что произошло, было случайностью… Недоразумением. Нужно лишь все исправить… Ты ведь думаешь так же, да? Поэтому ты и вернул детей, правда? Осталось возвратить лишь двоих и тогда…" Бог сновидений несколько мгновений глядел на нее, раздумывая… В его глазах забрезжило что-то… Толи сомнение, толи озарение. Не важно. Все равно кроме него этого никто не знал, а для него имело значение одно единственное чувство.

Все остальное было игрой. Или обманом, способным приблизить цель.

"Шамаш, – он окликнул бога солнца, а затем, когда тот повернулся к нему, продолжал: – Ты, наверно, страшно зол на меня за то, что я похитил сон детей, которым ты покровительствуешь… " "Ты вернул шестерых. Помоги возвратить остальных. И я забуду о случившемся", – глядя на него пристальным взглядом настороженно сощуренных глаз проговорил тот.

"Нет, постой, – вмешалась в их разговор Кигаль. Она не желала прощать, и вообще…

– Прежде чем отпускать грехи, следует узнать, в чем они состоят – неведении или злом намерении!" "В доверчивости, – поспешно проговорил Лаль. В его глазах отразились боль, печаль, сожаление о том, что все произошло именно так, а не иначе. – Я лишь стремился к свободе. Это все Нергал! Нергал обещал мне помочь порвать цепи, удерживавшие меня на месте. Он предложил мне… Сделку".

"Почему именно эти смертные?" – продолжала расспросы Кигаль… Хотя это скорее походило на допрос.

"У нас мало времени…" "Отвечай!" – не терпящем возражений голосом приказала богиня смерти.

"Хорошо, – смиренно вздохнул Лаль, – детей выбрал Нергал. Он хотел причинить боль Шамашу. Я же ничего не знал! Во всяком случае, до тех пор, пока не стало уже слишком поздно что-либо менять".

Кигаль кивнула, бросила быстрый взгляд на брата, затем переглянулась с подругой.

Она не сомневалась, что собеседник говорит правду. Пусть разум, складывавший слова в фразы принадлежал одному из повелителей лжи, но произносились они губами простого смертного, который был бы не способен лгать великой богине.

"В сущности, – между тем продолжал Лаль, – в его плане я был всего лишь тенью…Тенью Нергала, как вы понимаете. Он моими руками делал свое дело, прячась за моей спиной, так чтобы никто не заподозрил его… Он хотел, чтобы Шамаш думал, что я его противник, а не бог погибели… А я… Я всего лишь надеялся получить в награду за услуги свободу… – замолчав, он закрыл глаза, подставляя лицо под лучи небесных светил, проникавшие через плотный полог шатра, вдохнул полной грудью воздух, наполненный терпким духом костров и сладковатым запахом талого снега. – Я так долго мечтал об этом, что готов был заплатить всем, что угодно, лишь бы вырваться из этой вечной темнице!" Кигаль еще сильнее помрачнела. Пламень, полыхавший в ее глазах, уже не таился, вырывался наружу из-за грани век, полня всполохами полумрак шатра.

"Значит, все это было затеяно лишь ради того, чтобы отомстить Шамашу…" – прошептала Гештинанна.

"Не только ему. Хотя, конечно, ему в первую очередь. Кому приятно проигрывать?" "Но почему тогда он просто не вызвал Шамаша на бой, вместо того…" "Нинти, Нинти, – качнул головой Лаль, – ты стала еще более наивной, чем была прежде! Или мы говорим не о том, кого люди называют не иначе как Губителем?" "Он прав, Гулла, – хоть ей того и совсем не хотелось, Кигаль была вынуждена признать правоту бога сновидений. – Нергал опасен именно своей непредсказуемостью… Лаль, ты сказал, что готов нам помочь…" "Да. Все, чего я хотел – обрести свободу. Теперь, достигнув ее, мне нужно подумать о том, как сохранить полученное…" "И ты, как умный мальчик, понимаешь, что проиграешь, если настроишь против себя нас четверых?" "Конечно! Разве мне одному с вами справиться?" "Мне не нравится эта усмешка в твоем голосе, – Кигаль нахмурилась. – Лучше не зли меня. Я и так стою у самой грани, за которой буду готова не просто вернуть тебя обратно в темницу, но придумать и что-нибудь похуже… И не надейся, что в этом сражении с нами Нергал встанет на твою сторону…" "Конечно, – поспешил согласиться с ней Лаль. – Я достаточно хорошо его знаю, чтобы не ждать поддержки в открытом бою".

"Что ж, вот и умниц, -Кигаль улыбнулась, но не тепло, умиротворенно, а напряженно, как улыбается зверь своему врагу перед тем, как наброситься на него.

– А теперь, давай вернемся к спящим. Итак?" "Возвратить того, чьим телом я воспользовался, легко. Нужно лишь чтобы Айя сняла свое удерживающее заклятие с мира сновидений. Раз уж я все равно здесь…" "Значит, этим мы займемся потом. А девочка?" "Девочка… – Лаль на миг замолчал, медля с ответом, скользнул быстрым взглядом по лицам окруживших его богов, пытаясь понять, что: ложь или правда – послужат ему лучше… Наконец, он решился: – Нергал вынудил меня отдать малышку ему. Она была частью нашей сделки, – продолжал бог сновидений, не спуская с Шамаша внимательного взгляда, пронзавшего насквозь, заглядывая не только в самое сердце души, но и за нее, стремясь разглядеть, что она скрывает даже от себя. – Я пытался уговорить Нергала оставить ее. Но ты же знаешь, как он упрям. И как яростен в своем гневе.

Он чуть было не сжег мой мир. Если бы я мог помешать ему…" – он развел руками, словно говоря: "Кто я такой? Маленький божок. А Нергал – повелитель погибели. У меня и оружия-то против него никакого нет, ведь ему в полной мере подчинены те же самые силы, которые в какой-то незначительной своей части открыты мне…" "Опять Нергал! – всплеснула руками Кигаль. – Свышние знают, как же мне он надоел!" "Но зачем ему понадобилась девочка…" – начала Нинти, общаясь к Лалю, но Кигаль прервала ее, отвечая на вопрос прежде, чем он был задан:

"Чтобы заманить Шамаша в ловушку, конечно!" "Думаю, он хочет отвести ее в Куфу…" "Нужно остановить его…!" "Боюсь, уже поздно. Мы не успеем. Увы".

"Что ж, – вздохнула Гешти, – значит, нам не остается ничего иного, как смириться…" Кигаль резко вскинула голову, с вызовом глянув на богиню прошлого. В каком бы отчаянном положении повелительница смерти ни была, признать свое поражение даже не вступив в бой было выше ее сил.

"Мы не должны вмешиваться…" – стремясь урезонить подругу, начала Гештинанна, качая головой.

"Перестань! Мы уже говорили с тобой об этом! – набросилась на нее богиня смерти.

"И ни о чем не договорились!" – о, нет, на этот раз она не собиралась отступать, нисколько не заботясь о том, что ее упрямство могло не только обидеть, но и разозлить повелительницу подземного мира. Она знала, что истина на нее стороне, все же остальное – эмоции, и не более того.

"Хватит! – крикнула на нее Кигаль. – Я не собираюсь тебя слушать! Я уже раз бросила брата в тот миг, когда была ему нужна и не сделаю этого вновь, даже если это будет стоить мне…" "Если ты не хочешь слушать ее, – заговорил вдруг Шамаш, обращаясь к богине смерти, – то послушай меня. Уходи".

"Ты не понимаешь… – ее черты исказила боль, которую она была не в силах выразить словами. -Ты не знаешь, что происходит…" "Но он понимает, что может случиться, если мы не остановимся, сейчас, немедленно!" – прервала ее Гештинанна.

"Остановимся! – вскричала Кигаль. – Если бы это было возможно – остановиться!

Шамаш не сделает этого. Никогда!"

"Он сказал…" "Он просто не хочет вмешивать во все это нас – и только! Ведь так?" – она повернулась к брату.

"Да, – спокойно кивнул тот, а затем повторил вновь: – Уходи. Не ввязывайся из-за меня в бой, в котором тебя ждет беда. Если бы я заранее знал о том, что мне не до конца ясно и сейчас, то не позвал бы тебя".

"Но Шамаш, идя на бой, ты ведь хочешь победить, не проиграть, так? Ради тех, кто нуждается в твоей помощи, правда? А раз так, выслушай меня: Шамаш, ты плохо знаешь Нергала, не знаешь его так, как я! Его месть опаснее всех сражений, ведь в ней он наносит удар по тому, что причиняет самую большую боль и при этом менее всего защищено – по чувствам. Как бы ты не скрывал их, как бы не отрекался, надевая маску льда…" "Я знаю".

"К чему все это? – Гештинанна качнула головой, отрешенно глядя куда-то в сторону.

– Мы уже выпустили на волю одного врага мира. Если мы продолжим путь в том же направлении, то освободим и все остальные беды мироздания…" "Не вмешивайся…" "Не в свое дело? – закончила она фразу, которая готова была сорваться с уст богини смерти. – Разве я прошу тебя не о том же? Кигаль, ты самая мудрая и великая из богинь. Неужели ты не понимаешь: мы не можем! Мы не должны…" – не договорив до конца, она умолкла, взглядом, движением головы, порывом души стремясь напомнить Кигаль что-то очень важное и, в то же время, столь тайное, что это было невозможно доверить даже мысленной речи небожителей.

"Уходите…" – Шамаш не знал, что имела в виду богиня памяти, лишь понимал – нечто очень важное для их обоих. Поэтому на этот раз он не просил – приказывал, чувствуя, сколь труден и болезнен выбор для сестры, а потому принимая решение за нее.

"Но ты…"

"Я постараюсь все исправить".

"Ты вернешь малышку? "

"Да".

"И вернешься сам?" – Кигаль глядела на него, моля: скажи "да"!

И колдун кивнул:

"Да".

"Пойдем, Кигаль, – Гештинанна взяла ее за локоть, повлекла за собой. – Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь же, стремясь к добру, мы принесем этим смертным лишь зло".

Богиня несколько мгновений смотрела на Шамаша. В ее глазах была боль, беспомощность, вина…

– Прости… – прошептала она, а затем исчезла.

– Спасибо тебе, – Гештинанна на миг склонила голову в знак признательности и уважения. – Спасибо, что понял нас, не стал ни допытываться до причин, двигавших нами, ни настаивать на своем… Если тебе понадобится наша помочь в чем-то другом… В чем-то, что не будет связано с сражением с Нергалом – только позови…

И еще. Когда все закончится, я приду и помогу твоему спутнику – летописцу написать легенду – возможно, самую грустную и, вместе с тем, самую мудрую из тех, что были написаны за все минувшие вечности…" – и она растаяла воздухе, словно клубы дыма.

– В этом вся Гештинанна, – мрачно пробормотала Нинти. – Чуть что – сразу в сторону. И одни мысли – о легенде. Будто она и не живет вовсе, лишь наблюдает за происходящим… И, ведь самое такое, это же не страх. Во всяком случае, мне так кажется. А… – она поморщилась. – Брезгливость, что ли. Она словно боится, вляпавшись в грязь, запачкаться. Что же до Кигаль… – она оглянулась, словно проверяя, что богиня смерти действительно ушла, а не стоит, став невидимкой, прислушиваясь к их разговору. – Она никогда не пойдет против Нергала, не станет с ним сражаться, даже если иного способа его остановить не будет, возможно, даже выбирая смерть… и уж точно – худой мир любым сражениям с ним… – она думала, что, заинтересованный ее словами, Шамаш спросит о причинах столь странного поведения старшей из его сестер, всегда казавшейся такой властной и грозной. Но тот молчал, опустив голову на грудь, размышляя о чем-то своем. А уже подобранные, подготовленные слова рвались наружу, не желая, так и не прозвучав, кануть во мрак пустоты. – Я не знаю точно, – продолжала она, – но, кажется Нергал имеет над ними какую-то особую власть. Возможно, знает их тайну. Или еще что-то… Во всяком случае, все говорит за то, что дело не в простом безразличии к делам смертных…

– Нинти…

– Нет, Шамаш, действительно, спроси у сестры. Тебе-то она скажет.

– Зачем? – устало взглянул на нее колдун, не понимая, к чему вообще весь этот разговор.

– Неужели тебе не интересно узнать, что происходит между ней и Нергалом? Мне уже начинает казаться, что все дело в чувствах, которые не угасли. Несмотря ни на что…

– Остановись, – прервал ее колдун. – Что бы там ни было, это их личное дело.

– Я понимаю, – кивнула Нинти. Ей самой было бы неприятно, если бы кто-то стал судачить о ней и Ларсе. Но, с другой стороны, она была не властна над своим любопытством. – Просто… Я подумала… Может быть, все дело в чем-то…Что можно исправить… А Кигаль с Гешти слишком горды, чтобы просить о помощи.

– Нинти, – вмешался в их разговор Лаль, – давай оставим проблемы Кигаль на потом.

Они могут и подождать. А вот если Шамаш хочет спасти эту маленькую смертную, то ему действительно следует поторопиться.

– Но я именно об этом и думаю…! – воскликнула богиня врачевания, а затем, в какое-то мгновение осознав, что в своей спешке несется, как говорят торговцы, впереди дозора, не давая другим ничего объяснить и уж тем более сделать, покраснела, словно горизонт на заре. – Прости, – чувствуя, что ведет себя глупо, шепнула она. – Я… Я просто хотела помочь… Люди этого каравана не безразличны мне, когда и они внесли свою часть в спасение Керхи.

– Да. Если бы не они, я б не стал вмешиваться ни во что происходившее в твоем городе, зная, что перемена судьбы редко дает спасение, но всегда является шагом навстречу новым бедам… Однако, сейчас разговор не о городе.

– Конечно, – вздохнула богиня врачевания, смирившись с тем, что все, что ей было дано сделать, она уже сделала. – Только… Шамаш, ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? – она храбрилась, однако же, охвативший ее душу страх был слишком силен, чтобы она смогла его скрыть.

– Нет, – он улыбнулся ей. – Спасибо тебе. Ты и так очень мне помогла.

– Тогда… Хочешь, я побуду пока в караване, дождусь твоего возвращения здесь? Ну, мало ли, если моя помощь еще понадобится…

– Нинти, тебе не о чем беспокоиться, – не спуская с нее взгляда открытых, как широкие небесные просторы, и таких же ясно-голубых глаз, проникновенным голосом промолвил Лаль. – Поверь мне, я действительно хочу помочь девочке. Она – такое милое, светлое создание! Если бы я только смог сопротивляться власти Нергала! Но он – великий бог, а я – всего лишь маленький божок, которого некоторые смертные и богом-то не считают… А тебе лучше вернуться в свой город. Кто знает, каким будет следующий шаг Губителя.

– Шамаш? – богиня врачевания в нерешительности взглянула на повелителя небес.

Действительно, она уже начинала беспокоиться о своей Керхе.

– Ступай, девочка, – тихо проговорил колдун… …-Жалеешь, что обратился к ним за помощью? – проводив Нинти взглядом, спросил Лаль. – Да, проще все делать самому, никого не прося, ни от кого не завися. Один всегда и во всем… Никто не предаст, никто не осудит. И ничьи слова не потревожат души сомнениями…

– Что дальше? – опустив голову на грудь, глядя куда-то в сторону, словно в пустоту, спросил Шамаш.

– Давно бы так! А то все разговоры, да разговоры, – проворчал Лаль, затем встрепенулся, собрался, обращаясь в движение: – Идем. Я отведу тебя к Куфе.

Он взмахнул рукой и тотчас мир внутри шатра затрепетал, заскользил, теряя очертания, открывая взгляду еще один полог, доселе пребывавший невидимым оку, за которым была не снежная пустыня, и даже не земля вовсе, а совершенно иной мир, же бескрайний и загадочный.

Караванщики, решившие, что перед ними явились просторы божественных небес, пали ниц, читая молитвы, повинуясь не разуму и даже не вере, но слепым чувствам, которые повелевали словно хозяин над рабами, не терпя прекословия и не допуская ни тени сомнений.

– Зачем? – повернувшись к Лалю, спросил колдун, понимая, что бог сновидения сделал все намеренно и вряд ли из-за простого желания показать свою власть над смертными.

– У нас нет времени прощаться с ними, – холодно ответил тот, – объясняя перед уходом что, как и зачем. Пусть верят и ждут. Разве не таков их удел?

Шамаш качнул головой, однако не стал возражать. Он уже подошел к тонкой грани, отделявший один край мироздания от другого, но тут на его пути выросла тень.

– Господин… – призрак летописца древнего времени склонился перед богом солнца в низком поклоне, застыл в смиренном покорстве, будто не замечая, что преграждает небожителю дорогу.

– Шамаш, поторопись, – крикнул из-за грани Лаль.

– Не надо, господин, не делай этого! – взмолился призрак.

– Но я должен.

– Не верь богу сновидений! Он обманет! Его стремление помочь Тебе – лишь обман!

– Шамаш, не медли! – голос Лаля звучал все более напряженно, вбирая в себя дыхание заплутавшего среди бескрайних просторов ветра. – Этот смертный… вернее, уже мертвый просто боится меня…

– Да, боюсь! – воскликнул призрак, о небывалой смелости которого, однако же, свидетельствовало то, что он не испугался не просто вступить в разговор небожителей, но встал на пути исполнения Их планов. – Боюсь, потому что знаю, что было когда-то, и предчувствую, что все может повториться! Господин, – он устремил на бога солнца умоляющий взгляд, – остановись! Прошу Тебя, молю! Ты нужен мирозданию!

– Я тебе не враг, Шамаш… – в голосе невидимки нервозность сменилась болезненной тоской. Так говорил бы тот, кто уже устал каяться в единственном грехе и объяснять вновь и вновь окружающим, что более ни в чем он не виноват. – Да и кто я такой – мальчишка, полудух – полубог – чтобы сражаться с повелителем небес?

– Летописец, – задумчиво взглянул на призрака колдун, – происходит лишь то, что должно произойти. Не больше и не меньше.

– Но…

– Я знаю, что случится, как и то, что не случится никогда.

– Ты говоришь загадками, господин.

– Да. Но разве будущее – не загадка? Не мешай его исполнению, ведь если ничего не произойдет, в первый же миг после ухода прошлого мир растает в объятьях пустоты.

– Но Ты…

– Не беспокойся обо мне. Лучше позаботься о смертных, которых я вынужден покинуть в такой миг. Утешь их душу историей.

– Да, господин, я расскажу им о прошлом. Может быть, оно поможет им принять настоящее таким, какое оно есть…

– Спасибо, – и он повернулся к черте, чтобы, не задерживаясь более ни на миг, перешагнуть через нее.


Загрузка...