Клуб любителей фантастики, 1963–1964

В. Кайдош
ОПЫТ

Техника — молодёжи № 2, 1963

Рис. Ю. Случевского

Фантастический рассказ-памфлет

МЕЖДУНАРОДНАЯ ПРЕМИЯ

Чехословакия

Вверху теперь горели звезды, восхитительные мигающие точки на темном фоне. Глубоко внизу плыла поверхность планеты, на которой не бывал еще никто из обитателей планеты Коры. Me Фи несколько раз прикоснулся к кнопкам на своем широком поясе. Ответом были легкие толчки. Он падал уже в другом направлении. На этой стороне планеты была ночь. Он падал во тьму, скользя по незримой нити, направляемый автоматами туда, где была наибольшая надежда на успех. Путь Me Фи вел к самому ученому человеку на планете.

А на планете — на Земле — был в то время год 1347-й.

Сводчатый потолок комнаты покрывали паутина и мрак. В этот ночной час тьме не было покоя в пристанище науки. Тьму то и дело разрывали желтые, сине-зеленые или красные вспышки, отблески пламени на сводах над очагом. Среди тигельков и реторт бегал мелкими шажками старик.

Его тень смешно подражала всем его движениям, живописно изламываясь на многочисленных углах и выступах комнаты. Пахло дымом, старой кожей и плесенью от беспорядочно разбросанных по разбитому кирпичному полу огромных книг, переплетенных в свиную кожу. Пронзительно пахло сернистыми парами и ароматными травами — шафраном и лакрицей.

— Аркана, возвращающая молодость, — шептал старик, — эссенция четырех стихий, падающая с утренней росой на цветы, посланная полной луной или зеленой звездой, ты вернешь мне жизнь… жизнь, молодость, красоту… — И он пылко твердил слова заклинаний, тщетных и напрасных, ибо никакая мудрость фолиантов не может остановить течение времени.

Глаза у него были старые, усталые, окруженные веерами морщин. Он все изучил, все узнал, асе сохранила его огромная память: древние знания халдеев, смелые открытия Альберта Великого, туманные глубины мистики, безнадежную тоску мавританских ученых по чудесному безоару… «Ах, — покачал он головой, — все это только мечты. И зачем они вообще, если жизнь безостановочно уходит, как песок в песочных часах?»

— Вагнер! — позвал он, прислушиваясь к ночной тишине. Трижды окликнул он своего помощника, но никто не отозвался. — Спит, как животное, этот деревенский купец, путающий знание с мелочной торговлей, — пробормотал он и шагнул к двери…

Но тут вспыхнула ослепительная молния, серые своды превратились в светящийся хрусталь, и в центре возник фосфоресцирующий туман. Старик ошеломленно замигал, но свет постепенно угасал. Узловатыми руками, весь дрожа, старик ухватился за стол. Его бледные губы беззвучно повторяли: «Изыдь…»

Отблеск огня заиграл на высокой фигуре посреди комнаты. Ее одежда мерцала и трепетала, как разлитая ртуть. Самым удивительным было лицо незнакомца: свет очага превратил его из оливкового в темно-серый. С плоской маски смотрели трехгранные зеленые глаза. Лицо было без носа и рта, а металлический голос раздавался из овальной дощечки на груди. Дощечка светилась — в ней волновался красноватый туман.

— Привет, прославленнейший доктор, — прозвучал по-латыни мертвый, ровный голос.

— Привет… — прохрипел старик, потом вздрогнул и вскричал: — Изыдь, сатана! — и перекрестился. Но видение не исчезло.

— Я пришел, — продолжал голос, — пришел к тебе, как ученый к ученому. Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Это будет для блага. Тебе и другим…

Старик справился с первым волнением и впился взглядом в странное лицо незнакомца. Да, сомнений нет — то, как он появился, как ведет себя, как говорит… это он, он, тот, чьего имени нельзя произнести безнаказанно, это он!

Металлический голос незнакомца колебал комнату и развевал паутину. Хотя он говорил понятным латинским языком учености, старик не понимал многого. Незнакомец говорил, что пришел, чтобы узнать жизнь этой планеты, чтобы дать знания людям…

— Да, да, — кивал головой старик, но слова проходили сквозь него, как игла сквозь воду. Так велик был его ужас, и так велик восторг при мысли, что пришел некто, могущий исполнить все его самые тайные желания…

— …А ты мне в этом поможешь, — закончил незнакомец. Дощечка у него на груди заволновалась и подернулась серым.

Старик крикнул хрипло:

— Хочу стать молодым, ибо молодость даст мне то, чего не дали знания!

Зеленые глаза незнакомца внимательно вглядывались в него.

— Я хочу быть опять молодым, как много лет назад, хочу жить и познавать все снова, — добавил старик.

— Ценность, — заговорил металлический голос, — ценность заключена в познании. Я предлагаю тебе знания, с помощью которых ты избавишь других от болезней и злобы… Молодость… Зачем тебе она?

Старик выпучил глаза.

— И ты спрашиваешь, господин? — Лицо у него задергалось. — Молодость — это весна, кипение крови в жилах, будущность… Молодость — это плодородная почва, куда падают семена знаний… А ты спрашиваешь, зачем мне молодость!

Me Фи произнес:

— Я не могу остановить время. Могу лишь придать твоему телу свежесть с помощью веществ, которых ему не хватает.

Но старик уже не слушал его. Он плясал по комнате, хлопал в ладоши и вертелся, опьянев от радости. Тишина заставила его очнуться. Он быстро оглянулся.

Незнакомец стоял в конусе лучей, а гребневидное украшение у него на шлеме — аппарат для связи со звездолетом — сыпало фиолетовыми искрами. Глаза перестали светиться и словно закрылись. Через минуту Me Фи снова открыл глаза и сказал:

— Дай мне своей крови.

— Для подтверждения договора? — в страхе шептал старик. Но мысль о близком счастье отогнала сомнения, и он кивнул.

Кровь Фауста — а это был он — была нужна Me Фи для анализов, и он набрал ее тонкой иглой в блестящий шприц.

Фауст очень изменился. Биоанализаторы провели сложный анализ его соков, а синтезаторы создали препараты, повысившие у старика обмен и превратившие его в статного мужчину, пышущего здоровьем и энергией.

«Теперь, — говорил себе Me Фи, — настает время, когда он захочет выслушать меня».

— Ваш мир плох, иллюстриссиме, — говорил он. — Император, и короли, и князья жестоко угнетают вас, обращаются с вами, как с рабочим скотом. Люди трудятся до упаду, а плоды их труда идут на войны. Вы сгораете на огне собственного неведения, а вам остаются только дым и пепел.

— Так велит бог, — отвечал доктор и поправлял бородку, он красовался в щегольской шляпе, на красном шарфе у него висел длинный блестящий меч. — Добрый христианин заботится не о земной жизни, а о вечном спасении.

— Мне кажется, — медленно произнес Me Фи, — что я ошибся, когда отдалил его от тебя. — И указал на шприц.

Правая рука Фауста отскочила от бородки и начертила в воздухе крестное знамение. Голос был смиренный:

— Я грешен. Но я хочу проникнуть глубоко в корень загадок, потому и пре ил вернуть мне молодость.

Me Фи улыбнулся.

— Пока что ты проникаешь глубоко в женские сердца. Это нехорошо. Ты говорил, что брату Маргариты не слишком нравятся подарки, которыми ты добился ее благосклонности. Мудрый избегает опасности, а ты ее ищешь.

— Я не боюсь, — доктор положил руку на рукоять меча. — Вот что меня защищает.

— А наука? Почему ты не отдаешь силы устранению того, что гнетет ее?

Фауст пожал плечами.

— Потом…

Когда дверь за ним закрылась. Me Фи заиграл на клавиатуре своего широкого пояса. Путь тоннелем нулевого пространства был мгновенным — материя, стены, расстояния таяли перед мощным электромагнитным полем, которым снабдили его на Коре для полной безопасности.

В неприступной пещере, в глубине густых лесов, где раздавались только крики орлов и волчий вой, Ме Фи устроил себе временное жилище и лабораторию. Тут он собирал сведения от телеавтоматов, невидимые глаза которых носились над городами и селами, светясь рядами экранов и жужжа записывающими кристаллами. Куда приведет его пребывание на этой странной планете?..

Старт, короткая тьма в глазах у Ме Фи, потом сумрак… Красноватый жар очага, разбросанные книги, а посреди них доктор.

Некоторое время оба молчали.

— Послушай, — произнес Me Фи, — ты сделаешь для меня кое-что.

Me Фи знал, чего он хочет. В городе была чума.

Ее несли закутанные люди на носилках, с которых торчали желтые, костлявые ноги, изъеденные болезнью. Ее несли тучи воронов над грудами непогребенных трупов. Заупокойный колокол отбивал такт этому страшному призраку. Забытые двери были покрыты белыми крестами, отовсюду поднимался запах разложения. Ужас смотрел с исхудалых лиц, и священники в полупустых церквах служили реквием в тишине господнего отсутствия.

Двое прохожих прошли покинутыми воротами под угасшими взглядами стражников, неподвижные руки которых не выпустили оружия даже после смерти.

Тот, что был повыше ростом, задрожал от внутренней возмущения.

— Я не пойду дальше, — сказал он. — Ты знаешь, что нужно делать, знаешь, как найти меня.

Фауст кивнул: зрелище смерти не волновало его. Он шел дальше по тихим улицам, огибал лужи, отскакивал от голодных собак. Он постучался в ворота дворца. Долгое врем ему отвечало только эхо, потом засов отодвинулся, и ворота приоткрылись.

— Я врач, — быстро произнес Фауст.

— Тут исцеляет только смерть, — быстрым шепотом ответил слуга. — У князя заболела дочь, он никого не принимает. Уходи.

Доктор сунул ногу между створками двери.

— У меня есть средство против чумы, скажи это своем господину.

Дверь приоткрылась больше, выглянула растрепанная го лова с острым носом. В глазах было недоверие.

— Ты дурак или… — В руке сверкнула пика.

Доктор отскочил, но не сдался.

— Я думаю, князь не захочет, чтобы его дочь умерла, — сказал он и повернулся, словно уходя.

Слуга нерешительно глядел ему вслед, потом окликнул.

— Погоди, я скажу о тебе.

Князь был утомленным стариком в длинной парчовой одежде, расшитой золотом. На тяжелом столе стояла чаша в которой дымилось вино. На лбу у князя лежал компресс, пахнущий уксусом.

— Если ты говоришь правду, — медленно произнес он, — то получишь все, чего пожелаешь, если нет, тебя буду клевать вороны на Виселичной горе. Итак?

Доктор улыбнулся.

— Я не боюсь.

Князь смотрел не него, медленно гладя бороду, иногда нюхая губку, смоченную в уксусе.

— Дочь заболела перед полуднем, она горит, как огонь и бредит… Отец Ангелик дал ей последнее помазание. Ты хочешь попытаться?

— Веди меня к ней, — ответил Фауст.

Тонкая игла шприца слегка прикоснулась к восковой коже. По мере того как по ней струилась серебристая жидкость под кожей вырастало овальное вздутие. Доктор разгладил его и обернулся к князю.

— Теперь она уснет, — сказал он. — Через час жар у нее прекратится, но до вечера она должна спать. Она выздоровеет.

Взгляды присутствовавших следили за ним с суеверным страхом — его уверенность убеждала. Ему верили, как он верил Me Фи, но шаги стражи перед запертой дверью комнаты, в которую его потом ввели, отзывались в душе тревогой. В конце концов у врага есть тысячи путей, и замыслы его коварны. Время шло, а в мыслях у Фауста бились упреки и страх. Он беспокойно вертел в руках яйцеобразный предмет из голубовато-сияющего вещества; нажав красную кнопку на его верхушке, можно было вызвать Ужасного… но доктор не смел ее нажать.

Когда стемнело, загремел ключ. Слуги внесли блюда и запотевшие бутылки. Они поклонились ему, и это вернуло ему уверенность. Он ел и пил, и ему стало очень весело.

Потом он снова стоял перед князем, и у старика не было ни компресса, ни губки. Он смеялся и предложил доктору сесть.

— Прости, почтенный друг, тебе пришлось поскучать… Дочь моя спит, и лоб у нее холодный, тебя, наверное, послал всемогущий.

Священник в черно-белой сутане кивал в такт благодарственным словам. Доктору стало неприятно.

— Ах, нет, нет, ваша светлость. Это долг христианина и врача помогать страдающим…

— Достоин делатель мзды своей, — бормотал монах.

Князь всхлипнул.

— Ты великий человек, доктор… Есть у тебя средство, чтобы отогнать болезнь заранее? Люди у меня умирают, и поля опустели — кто их будет обрабатывать?

— А кто заплатит десятину? — спросил монах, перебирая четки костлявыми пальцами.

— Есть у тебя такое средство? — настаивал князь.

— Есть, — ответил доктор, и глаза у него алчно заблестела. — Но с условием…

— Согласен заранее, — начал было князь, но монах сжал ему руку и спросил:

— С каким, милый сын мой?

— С тем, что вы создадите рай на земле.

Молчание. Князь переглянулся с монахом. Доминиканец перекрестился и провел языком по губам.

— Мы не печемся ни о чем другом, сын мой.

Доктор нажал кнопку на яйцевидном предмете и положил его на стол.

— Тот, кто примет мое лекарство, забудет обо всем, что было, — сказал он. — Его мысль станет чистой, как неисписанный пергамент. Тот, кто примет мое лекарство, не будет знать болезни, и его уста не произнесут слов лжи…

— Когда грозит смерть, то это условие не тяжело, — сказал князь.

Но глаза у монаха сощурились.

— Только бог всемогущий имеет право решать о мере страданий, которыми грешники покупают свою долю в царствии небесном. И не человеку изменять его пути. От чьего имени ты говоришь, доктор? — неожиданно прошипел он…

Доктор окаменел, по спине у него прошел холод. Во что втянул его таинственный посетитель? Иногда он не сомневался в том, что это дьявол, иногда его речи звучали, как райская музыка.

Но разве сатана не сумеет превратиться в агнца, чтобы скрыть свои волчьи зубы?

Князь поднял руку, и лоб у него стянулся морщинами.

— Ты говоришь, они все забудут…

Это значит — забудут и то, кто господин и кто слуга, забудут о податях, и десятинах, и о ленных обязанностях?..

Доктор наклонил голову.

— Только бог может править судьбами людей, — строго произнес монах, впиваясь взглядом в лицо князя. — А тот, кто своевольно захочет вмешаться в дела божьего провидения, пойдет в адский огонь и в море смолы кипящей… Так вот, если они забудут, что должны служить тебе, Альбрехт, — насмешливо обратился он к князю, — то кто будет защищать тебя? Кто защитит тебя от мести врагов? Да и ты был бы рад забыть о многом, правда? — Его аскетическое лицо скривилось в усмешке.

Монах обратил свой горящий взгляд к доктору.

— А тебе, посланец темных сил, я говорю тут же и от имени божьего, что скорей позволю всему населению города умереть от чумы, чем позволю тебе закрыть им путь к вечному спасению…

Князь опустил глаза и слабо кивнул.

Доктор весь дрожал, он медленно отступал к двери, но сильные руки схватили его и снова подтащили к столу. Мрачное лицо доминиканца не предвещало ничего доброго.

— От чьего имени ты говорил? Кто тебе дал волшебное средство? Кто приказал тебе смущать добрых христиан?

Фауст знал — тот, кого инквизитор так допрашивает, уже не сможет оправдаться. Он кинулся к столу, где пылало голубое яйцо, но монах оказался быстрее.

— А, — вскричал он, — так это и есть дьявольский амулет? — И, сильно размахнувшись, швырнул яйцо о каменный пол, так что оно разлетелось на тысячу осколков. По комнате прошла какая-то волна, словно отзвук далекой музыки.

Доктор упал в кресло, побелев как мел. Он понял, что погиб.

— Это не я, я не хотел, нет, — бормотал он, и по щекам у него текли слезы. — Это он меня соблазнил, он, дьявол… Он вернул мне молодость, молодость… — Он положил руки на стол и уронил на них голову, горько рыдая. — Я знал, что это обман, и все-таки поддался ему. Он возвел меня на верх горы, а потом сбросил в пропасть…

Монах отпустил стражу движением руки и заговорил:

— Больше радости в небесах об одном обращенном, чем о тысяче праведников… Мне кажется, ты раскаиваешься в своем проступке… а церковь не жестока, церковь — это мать послушных детей…

Доктор поднял голову и непонимающе смотрел на него.

— Ты спас дочь его светлости, быть может, это было делом дьявола, ибо и дьявол, противно своему замыслу, может иногда творить добро… — Монах выжидающе умолк.

— Добро? — пробормотал доктор.

К князю вернулся голос.

— Ты говорил, что у тебя есть лекарство против чумы? — Доктор кивнул. — Скольких больных ты можешь вылечить?

— Двух, трех, я не знаю, государь… но, может быть…

Монах жестом прервал его. Взгляды обоих владык встретились, и доминиканец слегка кивнул.

— Дай нам лекарство, и я забуду обо всем.

— Дай лекарство, — усмехнулся князь. — И убирайся к черту.

Доктор повертел головой, словно желая убедиться, что она еще сидит у него на плечах.

— Ну что же? — спросил князь. — На Виселичной горе общество неважное… и там холодно…

— А костер чересчур горяч, сын мой, — прошептал монах.

Фауст проговорил: «Да!» — и сунул руку в карман.

Фауст не знал, как выбрался из комнаты, не верил, что жив и свободен. Он шел, пошатываясь, по коридорам дворца и все еще не верил. Но вдруг его схватили сильные руки и бросили в зловонную подземную темницу.

Зеленоватое сияние заставило его очнуться. Me Фи стоял посреди камеры, одетый в прозрачный скафандр. Доктор приподнялся, оперся на локоть, заохав от боли. Прикрыл рукой лицо, как от удара, и стонал:

— Не моя вина, прости, господин, меня обманули…

Зеленые глаза Me Фи потемнели.

— Я слышал все. Слышал, как человек в сутане говорил, что скорее пожертвует всем… — Me Фи отвернулся, но молчал. — Я видел тут жизнь, упрямую, сильную жизнь, видел тех, кого угнетают подати, войны, болезни, страх. Они живут в берлогах, а строят соборы… Но когда-нибудь будут жить во дворцах и строить Знание… Они сильны, и их много. Я ухожу от тебя. Я вернусь к ним…