Карелия

Глава 37 25 декабря. Госпиталь ВВС

С утра быстро написала печатными ровными буквами на первом конверте: "Москва. Кремль. Иванову И.В. (Лично в руки.) Посторонним не вскрывать." В части для обратного адреса: "Подольск. Васильев."

У метро быстро кинула письма в ящик и поехала сдаваться. В приёмном отделении, пока ждала своей очереди с удовольствием отметила, что я в своей хорошо сшитой чёрной шинели, утянутая в талии, в белом кашне, кубанке со звёздочкой и тремя нашивками главстаршины смотрюсь гораздо красивее, даже лётчиков в кожаных регланах с торчащими из под них синих галифе. Вообще, вы уж послушайте женщину, галифе категорически не терпят кривых и тонких ног, да и к сапогам требования предъявляют. Уж точно со сбитыми у многих понтовыми "гармошками" я бы очень многим ходить не советовала, и на их месте бы просто постеснялась с таким ужасом ниже пояса носить что-нибудь, кроме кавалерийской шинели до пола. Но мужчин мне не постигнуть и одно мелкое, с меня ростом, недоразумение со старлейскими кубарями и двумя изуродованными обезвоживанием корявыми ветвями пустынного саксаула вставленного в галифе и гармошки, вместо ног, даже попробовал заход в мою сторону сделать:

— Милое дитя, как вас можно называть?! — уж лучше бы не улыбался, без двух передних зубов и прокуренных до цвета какашек остальных. А уж про лютый чесночный дух не перебивающий перегара… Нас вообще лучше не называть и больше и не подходить никогда ближе километра! Но не скажешь ведь так…

— Главстаршина Луговых!

— Это значит флот?! — ну уж нет. На такие тупые вопросы не отвечаю. Стою молчу, этот гиббон пытается поближе передислоцироваться и даже типа грабки протянул, а вот теперь не молчать:

— Смирна-а-а! Два шага назад! И дышите в другую сторону, у меня закуски не хватит такое нюхать! — рефлексы великая вещь, ржёт в голове Сосед. Это он умудрился гаркнуть моим голосом, что живчик вытянулся и хоть не отошёл строевым, но в глазах всех наш поединок слил на корню и все присутствующие весело загоготали над стушевавшимся кривоногим Казановой. Но видать природный оптимизм победил, и он всё-таки чуть отодвинулся и ответил:

— Молодец! Давно меня так не покупали! Мельников моя фамилия, авось и свидимся… — и не дожидаясь ответа усвистал куда-то. Больше ко мне не цеплялись, но внимание я уже одним своим видом привлекала. Это вы меня ещё в берете моём любимом не видели…

Наконец, меня приняли, записали, переодели во всё больничное и арестовали всю мою форму. Хорошо, что пистолет оставила в квартире в вещах, затолкав в свои любимые сапожки. Выдали чудовищных габаритов пижаму, но сжалились и поменяли на рубаху чуть ниже колен и тапочки. Хорошо, что умудрённая опытом Ираида Максимилиановна мне навязала пару шерстяных носок, и ещё несколько полезных мелочей, а главное пару книжек. А вот больничный халат нам носить гораздо лучше, чем мужчинам, и если они в халатах становятся как бритые налысо ёжики, нелепые и беззащитные. То я могу его подвязать и не просто как попало, а красиво, и совсем не для того, чтобы все местные кобели стойку сделали, а чтобы сама себе нравилась. Мой вопрос кастелянше про кушак, которыми ни один пациент не пользуется, разве, что поглядывает на него в плане намылить в случае какого-нибудь злого медицинского вердикта. Кушаков мне на выбор предложили целый ворох, и я штук десять перебрала по качеству и цвету, на что кастелянша, сначала недовольная, потом прониклась и даже подмигнула в конце, типа "знай наших". Мне достался новенький байковый бледно-голубой халат длиной всего десяток сантиметров не достающий до пола и я его перетянула в своей более, чем изящной талии тёмным бордовым кушаком завязанным прямым узлом, при двух оборотах вокруг меня.

В общем, я была готова к битве с медициной. В день поступления у меня взяли несколько пробирок крови, дважды уколов в мою тонкую вену. Выдали баночку для утренней порции мочи. Ещё назавтра меня обрадовали голодом в связи с забором желудочного сока, и что в понедельник у меня обзорная рентгеноскопия. Как Сосед плевался я повторять не буду, но мне кажется хорошо, что местные медицинские светила не слышали, потому, что даже десятой части хватило бы, чтоб оскорблённые меня отсюда выкинули и ближе десяти километров не подпускали. Моим лечащим врачом оказалась довольно милая пожилая доктор Светлана Ивановна, которая внимательно изучила мою справку из лазарета, подробно опросила, чем я болела в жизни, были ли у меня травмы, операции, теряла ли сознание, занималась ли спортом и каким и так далее. Кажется, её интересовало всё, даже про моих бабушку и дедушку и дядь и тёть спросила. Это потом Сосед объяснил, что она так выясняла, нет ли у меня каких-нибудь наследственных заболеваний. Потом она меня раздела и очень долго выслушивала трубочкой, выстукивала мне грудь и спину, что-то измеряла и записывала в толстую историю болезни… Вот здесь была такая серьёзная амбарная книга в переплёте и с толстыми корочками обложки, на титульной части которой было сантиметровыми буквами красиво тушью выведено моё ФИО, остальные подробности уже мелким обычным…

Назавтра вместо завтрака толстенький доктор с доброй улыбкой добрых полчаса издевался надо мной, заставляя проглотить медный шарик на конце рыжей резиновой трубки. Когда от попыток выполнить его просьбу я уже вся была в слюнях, соплях и слезах и уже на грани выдавить ему желаемый желудочный сок путём банальной рвоты, до которой пару раз оставалось совсем чуть. Но вдруг противный шарик проскользнул куда нужно, радостный доктор забегал по кабинету, как наседка потерявшая цыплёнка, здоровенным шприцом граммов на двести (это шприц Жане – сказал Сосед и успокоил, что им только подобные соки берут или промывают, а уколы таким не делают, можно не бояться) он насосал себе какую-то чуть зеленоватую жидкость в пробирки и вытащив свою трубку отпустил меня "С БОГОМ"…

Я вышла на подгибающихся ногах. Если все лётчики на пути в небо проходят подобные издевательства неоднократно, то я уже уважаю лётчиков. В горле словно рашпиль несколько раз провернули, вымотало меня это глотательство, что я только могучим волевым усилием заставила себя пойти не в палату, а в столовую, чтобы позавтракать. Сосед сказал, что мой цыплячий вес может стать одним из главных пунктов, в который они могут вцепиться. Но если я буду регулярно отмечаться в столовой, то я любые претензии отмету на том основании, что я уже набираю вес, а худоба связана не с болезненными причинами, а диагнозом алиментарная дистрофия, от которой я уже практически вылечилась, Вот для этого мне нужно обязательно отмечаться в столовой.

После завтрака я часик повалялась с книжкой стихов Лермонтова, с удовольствием перечитала:

И пошла, искать гимнастический зал, про который услышала от Светланы Ивановны. Зал нашла без проблем, здесь занимались некоторые просто раздетые по пояс с голым торсом, но большинство в спортивных костюмах. Пришлось искать кастеляншу, она мне без особых возражений выдала стиранный чистый костюм, конечно гачи и рукава пришлось подвернуть, а куртка чуть не доставала до колен, но зато я могла заниматься, а после лазарета я уже почти привыкла к этому. Здесь я удивила Соседа, когда без проблем подтянулась пять раз на турнике. А вот сделать подъём переворотом не вышло. Он успокоил, что я просто уже устала и нужно повторить подход после отдыха. После отдыха, пока я растяжку делала, я дважды спокойно поднялась переворотом, наверно и в третий раз бы смогла, но чуть дёрнулась и не получилось, а потом сил не хватило на большее.

— Знаешь, я думаю, что тут ряд факторов, с одной стороны ты действительно довольно сильная, но не сильнее среднего мужчины, а вот то, что твой вес всего сорок два килограмма, как раз играет в твою пользу…

— Так это хорошо или плохо?

— Хорошо, но нужно заниматься, чтобы эти показатели сохранились и при наборе веса.

— Но я вроде уже вернулась в те размеры и объёмы, что у меня были, ну, может чуть меньше…

— Если уж ты решила быть самолётихой, хотя мы в тебе оба находимся, и если с тобой что-то случится, то это и меня касается, так что могла бы и посоветоваться…

— Ну ты же был бы против…

— Я и сейчас против!

— Вот видишь! А я летать хочу…

— А я не хочу, но видимо это никого не интересует…

— Ну не обижайся! Ты же хороший!

— Хороший! Хороший. Так, чего сказать хотел, если уж решила летать, то привыкай в штанах ходить, в самолёт в юбке не полезешь. Да и вообще, помнишь стычку с Мельниковым в приёмном покое?

— А к чему ты вспомнил?

— Нет, всё правильно его отшили, я вот подумал, раз уж мы решили в этой песочнице играться, то и привыкать и вливаться нужно. Как бы тебе объяснить, что я имею в виду… Это теперь наша стая… Ёжику понятно, что в том случае тебя вроде как на вшивость проверяли и, к слову, сделали это без злобы, что этому Мельникову в плюс. А вот моя и твоя реакция никуда не годится. Надо нам об этом серьёзно подумать. Как остаться собой, не поступиться честью, но и избегать конфронтаций, ведь в той ситуации он имел право закусить удила в ответ и на тебя окрыситься во всю мощь и ширину души, ведь по факту его мы клоуном выставили…

— И что ты предлагаешь?

— Знаешь, предлагать лучше тебе, у меня как видишь, реакции какие-то агрессивные выходят, а ты ведь с мальчишками во дворе дружила и с детства с ними общий язык находила…

— Вот ты сравнил! Это же мои мальчишки, с которыми я чуть не с пелёнок рядом росла. Знаешь, как мы с Мишкой познакомились?

— А это когда вам по три годика было и он колено разбил, а ты пошла принесла ему подорожник и на коленку прилепила?

— Ага. А он меня к дяде Вите привёл за руку и сказал, что я теперь его жена, все смеяться начали, а я сказала, что он дурак, и я с ним больше не играю…

— Ну что-то вроде того. Только знакомиться будешь уже не с детьми, а со взрослыми…

— Я поняла и буду думать… А что ты мне про Верочку кроме жалости посоветуешь?

— Ну что тут советовать… Её надо отвлечь как-то… Была бы она повзрослее, ей бы цель какую-нибудь предложить… Ты же сама можешь представить, что бы ты чувствовала став калекой…

— Я пыталась, но мне просто страшно становится…

— Вот, а она к тому же ещё маленькая совсем. А в детском мире всё без ограничений, по самой верхней планке, даже коленку ушибла и больно, так рёв и трагедия – куда там последнему дню Помпеи! Вот и у неё сейчас тоже всё в такой негатив зашкалило, что она едва трепыхаться может. Вообще ещё удивляюсь, что она не озлобилась на всё, а просто замкнулась, хотя может внутри и агрессия где-то, чужая душа – потёмки…

— А почему ей сейчас нельзя ничего предложить?

— Почему нельзя? Можно. Только я же говорю, что у ребёнка мир строится на эмоциях и без стопоров, а вот цель и движение к ней, как задача чтобы отвлечь – это требует достаточно взрослого и рационального подхода… Давай пока не дёргать её, постарайся ей всячески давать почувствовать свою любовь и заботу, а главное, не переигрывай и старайся делать так, как она от тебя привыкла видеть, чтобы она почувствовала, что всё по-прежнему и ничего не изменилось в твоём отношении к ней. Это может для неё сейчас самое главное, ведь её мир рухнул, а то, что ты себя с ней ведешь, как раньше станет для неё якорем, опорой, чтобы снова осознать себя и жить в новых условиях…

— Я поняла! Спасибо… А почему ты так упираешь в то, чтобы я всё время упражнения делала, неужели самолётом так тяжело управлять?

— Насколько я знаю, сейчас в самолётах не предусмотрены какие-либо усилители. И если в обычном полёте и плавных маневрах, нагрузки не так уж велики, то например, при пикировании и наборе большой скорости даже по законам физики отклонить рули или элероны физически очень тяжело, обтекающий поток мощнее, ему приходится противодействовать и так далее. Вон, помнишь в кино, когда Титаренко из самолёта вылезает, его Макарыч ждёт с ведром воды и окатывает его, потому, что в бою при маневрах как раз эти пиковые перегрузки и на ручке управления усилие под сотню килограммов, если не больше! Ты думаешь, почему летуны в большинстве здоровенные такие…

— Значит придётся заниматься!

— Да, милая! И это значит прощай красивая девичья фигура!

— Ну… А что теперь делать, если надо…

— Ну ты даёшь! Так спокойно об этом…

— Знаешь, мне это всё теперь стало как-то не важно, у меня на первом месте Верочка и мне почему-то кажется очень важным, что я должна сделать так чтобы она мной гордилась. А значит я буду летать не только ради самой возможности быть поближе к облакам, а ради сестры… Понимаешь?

— Не знаю…

С этого дня я стала завсегдатаем гимнастического зала и если первые дни на меня многие недовольно косились, то скоро стали подходить и даже советы давать. Всего за неделю я подняла свои подтягивания до десяти раз, а здоровенный майор принёс мне ленты с утолщением, которыми ладонь штангисты и гимнасты оборачивают, а утолщение ложится на пальцы и гриф штанги не выскальзывает, и тогда уменьшается нагрузка на сухожилия и сам лучезапястный сустав. А ещё меньше набиваются мозоли на ладони у основания пальцев, которые у меня уже успели появиться. Всё-таки у нас кожа гораздо тоньше и нежнее…

В понедельник у меня получился рентгеновский день. Сначала натощак рентгеноскопия, меня поставили с одних трусиках напротив какого-то экрана, а врач смотрел в него, поворачивал меня и экран. Потом меня заставили выпить белую безвкусную тошнотворную взвесь сульфата бария, после чего врач не только смотрел свой экран, но у него в центре экрана оказался большой круглый выступ, которым она давил мне на живот и чего-то бубнил себе под нос при этом. Наконец он удовлетворился, но из рентгеновского отделения меня не отпустили, меня начали просто снимать, сняли голову в фас и профиль, было смешно, когда меня заставили замереть для снимка с распахнутым во всю ширину ртом, Сосед сказал, это, чтобы нижняя челюсть не мешала разглядеть верхние шейные позвонки.

Потом снимали все крупные суставы, и весь позвоночник. Как сказал очень злой Сосед в итоге, что если после такой ударной дозы полученной нами радиации, нас ещё и к полётам не допустят, то он мне всемерно поможет разнести эту халабуду вдребезги и пополам. И что после сегодняшнего исследования мне ночник лет пять будет не нужен, сама от радиации светиться буду. И вообще, возмущался он, мы же писали про опасность радиации ещё в первом письме! И я тоже помню об этом…

После обеда меня повели в приёмный покой прицельно и тщательно обмерять и протоколировать. Кроме роста и веса, а также размеров и обхватов во всех мыслимых и не очень местах, сделали спирометрию, я выдула что-то больше трёх литров. Потом стали динамометрами измерять мою силу. Становую силу я выжала чуть больше семидесяти килограммов, что очень неплохо, заметил Сосед. Правда заметил, что у него при поступлении в институт крюк на площадке опорной разогнулся, а на приборе зафиксировалось сто восемьдесят кило. Но он признался, что сжульничал немного, это исследование проводится на прямых ногах для определения силы спины, а он чуть присел и рывок сделал, как штангисты, то есть ногами, в которых силы всегда больше, чем в спине. И наши семьдесят с лишним сейчас мы тоже сжульничали и частично тянули ногами… Кистевая всего по двадцать с небольшим, но мне кажется, что силы у меня больше. Просто у меня рука маленькая и я это динамометр обхватить не могу, я давить дотягивалась только кончиками пальцев… В общем здоровенную таблицу на трёх страницах моими показателями в истории болезни заполнили. Издевались надо мной до самого ужина.

Но эти измерения и взвешивания оказались только первой ласточкой. Такое ощущение, что моё тело они решили просто для развлечения затолкать во все агрегаты, которые придумал и сделал какой-то ненормальный механик. От других слышала про "Лопарь", что это за ерунда, осталось непонятным. Расспрашивать и подставляться не стала. По мне "лопарь" – это вроде народ какой-то на севере, а ещё на флоте и в море какие-то верёвки, если я ничего не путаю. Сосед тоже как-то не мог помочь, а я уже почти уверовала в то, что он, если не абсолютный всезнайка, то почти всё знает. Когда меня стали пристёгивать к конструкции, где меня будут крутить во всех плоскостях, Сосед радостно взвыл: "Вот ведь балбесы! Лопарь – это они так английский или немецкий Лопин-эффект[13] переделали на привычное им звучание…". К креслу Барани, я была готова, но не очень готова к усложнённой форме с качанием головой, для создания ускорений Кориолиса, что в разы усложняет и утяжеляет пробу и силу воздействия на вестибулярный аппарат. Порадовал и знаменитый соотечественник Хилов, создавший свои качели, тоже для угловых ускорений и изучения степени противостояния их воздействия на мой нежный организм. При этом я считала, решала задачки, читала вслух и выполняла какие-то пробы на запоминание. В общем, противные эти исследования с нагрузкой на вестибулярный аппарат, мне они очень не понравились, но я вроде бы с ними справилась. Вот только теперь качаться на качелях для удовольствия наверно пару лет не захочу. А вот все упражнения на координацию движений и равновесие провела на ура, даже медики впечатлились…

Ужасно боялась центрифуги, меня само название как-то пробирало. Но открутилась, чего-то считала, на ответы отвечала, кнопку нажимала. В общем, так была сосредоточена на правильном выполнении всех этих сложных сопутствующих задач и требований, что времени сосредоточиться на своих ощущениях от многократных перегрузок совершенно не оказалось. И поэтому, когда сообщили об окончании проб, я испытала почти разочарование, ведь так и не прочувствовала эту самую центрифугу. Нет, в конце ощущения были мерзостные, когда в глазах темнело, но я вся была сосредоточена на заковыристых заданиях… А барокамера даже понравилась, такие необычные ощущения, меняются звуки, надо уши продувать, накатывала какая-то эйфория и смешливость (Сосед объяснил, что возможно, это эффекты кислородного голодания), но задания я выполняла и "подняли" меня достаточно высоко… Вот ведь работа у дядечки, который со мной в барокамере сидел и следил за моим состоянием и показателями приборов, которые фиксировали работу моего организма. Мне кажется, что в этих исследованиях гораздо больше времени занимает навешивание на меня десятков датчиков и проводов и проверка работы фиксирующей аппаратуры, чем сами пробы. Но наверно главное достижение, это то, что я во время всех этих экзекуций так ни разу и не выплеснула свой завтрак. Мне думается, что мой организм, переживший голодание просто категорически теперь не согласен от пищи так бездарно избавляться, хотя подташнивало не раз.

Сосед, рассказал, что из всех этих издевательств на себе в своё время испытал только кресло Барани в облегчённом варианте, и тогда его едва не вывернуло, и барокамеру, но в другом режиме, испытал гипербарическую оксигенацию (лечение повышенным содержанием кислорода при повышенном давлении), а это совсем иное дело и ощущения.

И что исследователи заточены на исследование мужчин и не учитывают устройство женской психики. Ведь мы устроены иначе и можем куда более скрупулёзно сосредотачиваться на исполнении каких-то действий, при этом оставаться в контакте с окружающим. То есть для мужчины вариант привычного для любой женщины общения с десятком подруг одновременно, когда кажется, каждая говорит о своём и её никто не слушает, но на самом деле слышат все и всех, просто приведёт в ступор и измотает сильнее десятка центрифуг. Большинство женщин комфортно могут работать в режиме большого секретариата совмещённого с машбюро, где не только грохот машинок и десяток разговоров по телефону, но и просто разговоры, ну, как в таком бедламе можно сосредоточиться? А многие женщины так работают годами и никакого дискомфорта не испытывают, ведь на самом деле, это не очень сильно отличается от работы воспитательницы в яслях, где гвалт постоянный и нужно контролировать одновременно больше десятка потенциально опасных объектов, за которые несёшь полную ответственность. Мужчине такое не по плечу из-за его устройства психики, поэтому пробы, где его полностью загрузили параллельными задачами, для него предельны, а для женщины – это загрузка на десятую часть, а то и меньше. Вот и выходит, что многие исследования нужно кардинально пересматривать в зависимости от половой принадлежности. Но снова вопрос, а что делать с женщинами, у которых мужской тип мышления и восприятия, ведь таких тоже немало?…

На этом фоне невинные электрокардиография и ЭЭГ, которую здесь ещё называют электроцереброграмма, являлись фактически отдыхом на пляже. Если бы только после всех этих датчиков на голове причёска не превращалась в разворошенное воронье гнездо на ураганном ветру. А уж как кривились и ворчали сёстры, привыкшие к мужскому скудоволосию, я не буду описывать. И наверно в отместку за свои мучения они не жалели на меня своего солевого водно-глицеринового состава для лучшего контакта датчиков с телом. И после такого краковяка волосы нужно было сначала тщательно вымыть и только потом расчёсывать. А корпуса разбросаны и из одного в другой нужно перебегать по зимнему парку. Заиметь какой-нибудь гайморит или менингит в наши планы никак не входило, вот и куталась в тёплый платок и плевала на то, что наверно со стороны выгляжу в эти моменты как старая бабка…

Во вторник меня мучила окулист, где Сосед восхищался, едва слюной не захлебнулся, когда оказалось, что я вижу каждым глазом не третью снизу строчку, а самую нижнюю. Оказалось, что он сам с середины школы был очкариком и без стёкол видел только вторую сверху строчку одним, и только две самые большие буквы вверху другим глазом. Я смотрела на таблицу с буквами и пыталась себе представить, как это можно видеть только две самые большие буквы, а остальные расплываются. Это же жизнь, как в постоянном тумане, и мне Соседа стало очень жалко. Потом меня стали гонять по колечкам с прорезью. Это оказался как раз тест на астигматизм, который у Валерки нашли. Я отвлеклась и вместо "вправо", сказала "влево", докторша резко возбудилась и притащила кучу карточек, где на каждой были вырезанные из другой таблицы буквы и колечки, и стала меня гонять уже по ним. Чтобы не создать себе лишние проблемы, срочно сосредоточилась и очень внимательно стала следить за каждым своим ответом. Наконец она успокоилась, и мы перешли к каким-то дурацким картинкам с разноцветными кружочками. Потом была удивительная конструкция, где мне зафиксировали голову ремнём изучали границы моих полей зрения. Потом мне на каждый глаз клали какую-то железку, жутко, когда просят не моргать, а прямо на глаз, что-то опускается. Про заглядывание в глаз и "посмотрите мне на мизинец", и "посмотрите мне на ухо", я просто молчу. Замеряли моё пороговое восприятие, ночное зрение, время и скорость адаптации глаза, и ещё кучу всего и всякого. Тётенька окулист умудрилась изучать мои органы зрения до самого обеда и исписала наверно пару страниц, что уж она там писала, не знаю, но сосед сказал, что мы вроде нигде не накосячили, и вообще, у тебя зрение минимум две единицы, а норма одна. И добавил: "Сильна мадам! Даже не представлял, что осмотр окулиста можно растянуть на полдня…". Но как оказалось, почти половину её проб пришлось повторять ещё пару раз, но уже не в таком объёме и довольно быстро, как будто в первый раз я могла каким-то обманом подделать результаты. Медики – они такие странные иногда…

Но после обеда мои современники ещё раз удивили доктора из будущего, потому что дяденька невропатолог едва уложился до ужина. Чего я только по его указаниям не делала. Наверно только не запрыгивала на люстру с барабаном в руках… Часть уже проведённых упражнений тоже оценивал невропатолог, как и провёл несколько уже своих небольших тестов и потребовал выполнить некоторые задания здесь при нём…

А во вторник напротив нашего корпуса, было очень хорошо видно в окнах, где были не замёрзшие уголки, как приехал и выгружался наверно целый батальон конвойных войск НКВД, я, конечно, этого знать не могла, это сказал один пожилой командир. Там даже собаки были и двинулись они, как вы думаете куда? Вот и я поняла, что приехали ребятки мою тетрадку искать. Больше я их не видела, из чего могу предположить, что коробку и тетрадку в ней они нашли. Иначе, я думаю, они бы продолжали маячить всё время, пока искали бы. Но эта суета за воротами, нашего госпитального мирка совершенно не коснулась. Здесь вообще было удивительно тихо. Днём немцы уже не рисковали соваться к столице, а вот по ночам в небе шумели моторы и где-то далеко были слышны глухие даже не хлопки, а словно отрывистые вздохи далёких взрывов. Но в госпитале и поблизости по какому-то стечению обстоятельств не происходило ничего, может это само ВВС так берегло своих, а может бомбить парк на окраине не видели смыла…

Да! Во вторник по радио сообщили очень неприятную новость. Немцы захватили Шлиссельбург, а это значит, замкнулось кольцо блокады, хотя по радио этого и не сказали, но я-то знаю, где Шлиссельбург находится и как немцы могут к немцу попасть… Хоть и удалось удержать какое-то время немцев на Лужском рубеже и гораздо дольше сопротивлялись в других местах, но свою задачу немцы выполнили, как это ни грустно. Так что теперь Ленинград всё-таки в блокаде и та же самая свирепая зима. Надеюсь только, что теперь несмотря на разбомблённые в конце лета Бадаевские склады продовольствия успели завезти и ужасов той блокадной зимы удастся избежать, да и детей из Ленинграда вроде бы активно вывозили, ведь в нашем всегда шумном дворе я никого из детей не видела… И всё выходит, как предупреждал Сосед, что даже то, что мы всё рассказали и предупредили принципиально не изменило ход войны. Изменения есть и можно сказать, в лучшую сторону, но процент дураков и ошибок это наверно величина слишком весомая и неколебимая…

А я продолжила своё госпитальное обследование. Был ЛОР, который ставил камертон мне на голову в разные места и голова странно вибрировала. Шептал цифры из угла кабинета, снова крутил меня на кресле, но рекорд невропатолога и окулиста побить не сумел. Хоть и заглянул мне во все ещё не пользованные другими отверстия головы при посредстве своего налобного кривого зеркала и всяких злобно выглядящих инструментов. Когда он бинтиком ухватил меня за кончик языка и полез зеркальцем на длинной ручке осматривать носоглотку и гортань, я подумала, что он мне решил мимоходом оторвать язык. А Сосед ехидно комментировал, что, судя по усердию, доктор рвётся разглядеть не только носоглотку и гортань, а хочет ещё увидеть плохие мысли в моём мозжечке…

Самым лихим оказался хирург, я его чуть не расцеловала. Он вдумчиво помял мне живот, поковырялся в пупке, попросив кашлять, заставил меня поделать всякие прогибы, наклоны и приседания, ощупал шею, суставы и позвоночник, я сглатывала, нагибалась шевелила конечностями… Потом ткнулся куда-то в пах сначала с одной стороны, потом с другой и снова я кашляла. Ужасно щекотно, чуть не описалась. Сосед сказал, что это он у меня грыжи искал. А потом сделал запись "ЗДОРОВ" и отпустил. Каждый день со мной что-то делали, смотрели какие-то специалисты. Сосед недоумевал, зачем будущему лётчику сдавать анализ кала два раза, но мы и с этим сумели справиться. Сосед почти плакал от радости и восхищения порой, когда, к примеру, разглядел на направлении в анализе кала "Методом толстой капли", оказывается, этого при нём уже не делал никто и он про метод помнит только из учебника…

Приглашённый гинеколог, своего у ВВС не оказалось, залез мне пальцем в попу, и спрашивал всякие гадости и при этом так противно подхихикивал, что чуть ему не нахамила… Щупал, тискал меня всю, особенно живот, бёдра и грудь. Сосед недовольно заметил, что осмотр молочных желёз это прерогатива хирурга, а не этого "пи…юка", в идеале – после маммографии осмотр маммолога. И вообще, его кривыми гинекологическими грабками к груди лазить не стоит. Для того, чтобы в толще мягких тканей железы определить патологические уплотнения или полости, нужно не мять грудь, как тесто на пельмени, а очень аккуратно даже не пальпировать, а ощупывать самыми кончиками пальцев, стараясь двигаться по секторам ацинусов (элемент секторального деления на части массива железистой ткани) от ареолы соска. Матёрые маммологи при осмотре вообще едва касаясь пальцами проводят по коже и получают информации больше, чем неопытный после получаса пальпации. До нелепого доходит, что женщины не воспринимают это поглаживание как адекватное обследование и маммологи потом специально мнут железу, чтобы пациентка знала, что её осмотрели, хотя нужды в этом уже нет…

Если бы меня по приказу и договоренности Александра Феофановича не выкрали тридцать первого, я бы и не заметила, что праздник случился. В обед к моей палате с накинутым на форму белым халатом пришёл политрук Миша, который сообщил мне, что машина ждёт у дверей, а с начальством госпиталя уже всё согласовано. Я от греха всё-таки нашла Светлану Ивановну, но та только руками на меня замахала, дескать, до завтрашнего утра меня здесь никто видеть не хочет. Я поздравила её с наступающим, чему она почему-то удивилась и пошла искать сестру-кастеляншу, а вот её я не нашла. Пришла сказать об этом Мише, и что мне ехать не в чем. Миша думал буквально пару секунд, сказал, что ему приказали меня привезти, а вот в чём, не уточняли, поэтому идём так, а в машине тепло. Ну в машине оказалось не так уж тепло, по ногам сильно дуло, но доехали мы быстро, и я помчалась наверх по лестнице. Как же я была рада обнять мою любимую сестрёнку!

Ираида Максимилиановна организовала мне какое-то из своих платьев, и даже быстро соорудили что-то пышное у меня на голове. Верочка была в одном из праздничных платьев и кофточке с пустым рукавом. За это время её сводили к парикмахеру и на её очаровательной головке вместо кое-как откромсанной косы, теперь была довольно миленькая стрижка, в общем, моя сестрёнка – красавица. И красивее её нет во всём мире! Ближе к вечеру уселись за стол, за которым кроме нас с Верочкой, Смирновых, мужа и жены, которых представили, но я их сразу и забыла, был ещё капитан Викулин с двумя орденами на груди. Бледный, осунувшийся, но вполне живой. Может по приказу комиссара, он пару раз пытался заводить со мной разговоры, но я называла его только "товарищ капитан" и ограничивалась уставными ответами, если не могла отмолчаться. Сестра Смирнова прийти из-за дежурства не смогла, о чём нам громко объявила хозяйка и передала её поздравления. Верочка уже вполне освоилась в доме, но особых изменений в её поведении и состоянии я не увидела. И весь вечер она буквально ни на секунду не отлипала от меня, что к прочему, ещё и ограждало меня от докучливости нашего бывшего пациента. Да и мне очень не хотелось выпускать её из своих рук. Вроде бы раньше между нами такой привязанности не было…

За хлебосольным столом не было разгула, какой показывал мне из своей памяти Сосед, да и не ждали двенадцати, с хлопаньем пробок шампанского по бой курантов и обязательным телевизором с поздравлением президента. Нам, трём женщинам и одной девочке выделили бутылку Абрау-Дюрсо. Я медленно прикладывалась к шампанскому, окуная нос в кисленькую шипучесть живучей пены под тосты "За Победу!", "За партию и товарища Сталина!" И в этом не было никакого кликушества и позёрства, всё это искренне, потому, что люди здесь знали и не забыли, из какой жуткой трясины вытащили свою страну большевики, скинув власть царя и других угнетателей. И что главным, кто вёл всех на этом пути, была Партия, а во главе её и страны её символ и знамя – товарищ Сталин. Здесь бы никто не понял стона про "хруст французской булки" или восторженность весёлым с гиканьем и посвистом пролётом санок с цыганами и пьяными юнкерами. У власти в стране были те, кто не понаслышке знал и прочувствовал на себе старую русскую крестьянскую побасенку:

— Ой! Вкусно! Сладко! Как гусиная лапка!

— Да ты, никак, ел?

— Да что ты! Это мой дядя видел, как наш барин ел!..

Не было на столе и обязательного новогоднего салата Оливье и "селёдки под шубой", зато был роскошный прозрачный, чуть подрагивающий при касании ядрёный холодец с перцем, чесноком и хреном. Уже от одной порции во рту разлился пожар, от которого не очень спасал холодный клюквенный морс, это оказалось фирменное блюдо хозяйки и меня специально не предупредили, а она сама и комиссар уплетали его за обе щеки и так заразительно, что я не удержалась…

Вскоре мы с Верочкой ушли спать. Какая же это радость засыпать обнимая родного близкого любимого человечка, чувствовать, как она тоже льнёт и дышит в грудь, а мои нос и губы упираются в её лохматую макушку! Утром поцеловала спящую сестрёнку и провожаемая Ираидой Максимилиановной, зябко кутающейся в тёплый халат, вышла вся уже в госпитальном навстречу возмутительно свежему и бодрому политруку Мишеньке, который галантно распахнул передо мной дверь машины.

Утром первого января все с утра были на работе, обычный четверг, что вы хотите? И опять по кругу, осмотры, анализы, обследования, пока, с утра седьмого, наконец…

А вот не было никакого НАКОНЕЦ! Утром, после завтрака, меня вызвали в кабинет начальника госпиталя, где он, даже не посмотрев на меня, сообщил, что меня выписывают. Вот так, просто выписывают и ни слова больше. А на мою попытку, что-нибудь сказать:

— Смирно! Кру-гом! Получать вещи, шагом марш!..

Я вышла из кабинета, как оплёванная и без сил… Они словно вытекли с последними шагами, и я кое-как доплелась до какой-то кушетки в коридоре. Когда шла по вызову, я вроде бы настроилась на любой исход, твердила себе, что могут вынести любой вердикт. Перед глазами мелькали лица, ехидная противная ухмылочка гинеколога, что-то недовольно бубнящий ЛОР, с какой-то неуёмной радостью бегающая с новыми и новыми карточками окулист, другие, чьи гримасы и фразы или молчание сознание услужливо окрашивало в самые чёрные цвета. Я была уверена, что настроилась, что готова к самому отрицательному ответу, убеждала себя, что на узле нам с Верочкой будет даже удобнее, найду куда её пристроить и будет она рядом с простой и надёжной связисткой, а не с сумасшедшей, которая где-то в небе мотыляется… Но не к такому пинку под хвост без слов и объяснений, и дело даже не в том, что отказали, они имеют на это полное право, а в том, что уязвили мою гордость, а этого они делать не имеют никакого права!

И что уж, под комментарии Соседа, я уже фактически поверила. Да, я наполнилась уверенностью, что комиссию я прохожу нормально и никаких противопоказаний, как они это называют, к лётной работе у меня нет. И вдруг такой удар… Я просидела, приходя в себя с полчаса. Нет, я могла бы, наверно, идти уже минут через пять, но я совсем не хотела, чтобы кто-нибудь увидел меня сломленной, подрагивающие руки или подламывающиеся ноги. Коль так вышло, я не доставлю никому удовольствия видеть моё унижение. Я – Луговых! Сибирские мы! И ЛЕНИНГРАДКА к тому ж!..

Словно автомат, надев на лицо каменную маску, я прошла через весь корпус в единственную женскую палату на отделении, где я тоже была единственная, собрала свои нехитрые пожитки и пошла с гордо поднятой головой к сестре-кастелянше. Молча показала ей записку, которую мне дал начальник и так же молча, не спеша, чтобы не выглядеть убого и суетливо, оделась, собрала вещи в свой вещмешок, кивком попрощалась и пошла на выход. До самого дома Смирновых во мне натянутая струна или напружиненный штифт дрожал, но держался. И только когда открывшая мне двери Ираида Максимилиановна попыталась с радостной улыбкой что-то спросить, завод у меня закончился, и я в слезах упала ей в руки и разрыдалась, не видя ничего вокруг, только сквозь пелену слёз благодарно прижимала к себе любимую сестрёнку…