Я не просто знаю это, я живу этим.
Дженкс, Вольфф и кадет – лётный инструктор Кэбот проводят продолжительные предполётные проверки пилотов снаружи и внутри самолёта. Дженкс кружит вокруг кадета Джонсона, по привычке сложив руки за спиной. На его холодном и обманчиво красивом лице читается высокомерное и равнодушное выражение, с которым он что-то указывает и водит Джонсона вокруг самолёта, пренебрежительно выплёвывая приказы, словно выбрасывая пустые бумажные стаканчики. Тем временем Вольфф и Кэбот оба согнулись под двигателями самолетов и активно взаимодействуют со своими кадетами, пытаясь составить наиболее полное впечатление об их способностях.
Первым летит подопечный Вольффа. Долгий разбег по взлётной полосе, плавный взлёт, а затем маленький бело-синий самолётик с большими буквами «ВВС США» на стабилизаторе растворяется в безбрежной синеве. Следом на взлётную полосу выруливают Кэбот со своим пилотом. Когда вернётся подопечный Вольффа, придёт их черёд. И так и будет продолжаться, пока не настанет моя очередь.
Пока я наблюдаю за тем, как каждый кадет получает свои пятнадцать минут славы, происходящее начинает казаться нереальным. Я практически весь год представляла себе, каким будет этот день. И когда я, наконец, оказалась здесь, я понимаю, что то, что я переживаю, опять, в очередной уже раз, совершенно не похоже на то, что я себе представляла.
Выбросив на помойку изнурительные размышления о том, что же думают все остальные, что они чувствуют и думают ли они то же самое обо мне, полюбят ли они меня, если я справлюсь с этим испытанием, и примут ли они меня в свои ряды, если я смогу их убедить, что справлюсь с этим, и что тогда и только тогда я смогу рассказать вам, что я чувствую, я чувствую себя совершенно свободно. Прежде моё настроение полностью зависело от того, что чувствовали окружающие. Я никогда не могла просто существовать.
Но сегодня я расслаблена, даже счастлива. Я сижу и жду, когда меня вызовут. Я просто... тут. Наблюдаю за самолётами и ощущаю тёплые лучи солнышка на лице. Я не нервничаю, не улыбаюсь самоуверенно, не жажду доказать другим, на что я способна.
Я... это просто я.
* * *
Бьянки летит во второй группе, и, наблюдая за тем, как он мастерски кружит вокруг самолёта под присмотром Вольффа... я чувствую гордость. Он действительно что-то с чем-то. Я наблюдаю, как он забирается в кабину, пристёгивается, проводит предстартовую проверку и, наконец, готов ко взлёту. Он взлетает без единой помарки, и до меня доходит, что я впервые вижу, как он летает. Мария смотрит на меня и приподнимает брови, словно бы говоря «неплохо». Я в ответ делаю вид, будто падаю в обморок от переполнивших меня эмоций, но делаю это настолько незаметно, что не привлекаю внимание окружающих кадетов и кадетов-офицеров, и Мария ухмыляется. Я наблюдаю за тем, как Бьянки забирается всё выше и выше, и замечаю, что в его пилотаже присутствует некая ненапряжённая, грациозная сила, напоминающая мне о лётном стиле Марии. Черта, с которой у моего подхода «слон в посудной лавке» нет ничего общего. Когда Бьянки, наконец, приземляется, его самолёт ни разу не отскакивает от земли. По рядам оставшихся кадетов проходит нервозный шепоток. Бьянки чересчур скромничал, когда говорил, что мы с Марией летаем гораздо лучше его. Если он попадёт в «Соколы», то не потому, что он мужчина, а потому, что он это заработал.
Бьянки выпрыгивает из кабины, проводит рукой по бритой голове и в благодарность отдаёт Вольффу честь. Затем он идёт через лётное поле. Заметив нас, он приветствует нас быстрым и тщательно контролируемым кивком. Но я вижу, что его просто распирает от гордости.
Мы с Марией наблюдаем выступление следующей тройки, и, наконец, наступает её черёд. Когда со своего места поднимается одна из двух женщин, подавших заявление на вступление в «Соколы», по толпе курсантов проходит весьма ощутимая рябь. Она смотрит на меня, и я показываю подруге большой палец. Мария одаряет меня лёгкой и уверенной улыбкой, подходит прямиком к Дженксу и отдаёт ему честь. Два других кадета, вызванных вместе с ней, явно предпочли держаться подальше от Дженкса, предпочтя Вольффа или Кэбота. Даже Бьянки выбрал более подходящую пару, когда настал его черёд. Но не Мария. Там, где другие кадеты колеблются или спотыкаются, Мария Рамбо смело идёт вперёд. Для неё это всего лишь ещё один день в ангаре тридцать девять. Она без колебаний или сомнений проходит предстартовую подготовку. Она также не обращает вообще никакого внимания на Дженкса, лишь оказывает ему достаточно уважения, положенного по правилам офицеру такого ранга. Но она абсолютно непрошибаема для его пристального взгляда и важного поведения. Она спокойна, расслаблена и собрана – на сто процентов уверена в том, что хорошо справляется. К тому моменту, когда Мария забирается в кабину, несколько кадетов уже начинают беспокойно ёрзать на сиденьях. Любопытно, стала ли Мария вообще первой женщиной, когда-либо проходившей отбор в «Летающие соколы»? Меня бы это не удивило.
Её взлёт пока что лучший из всех, точный и мощный. Её манера полёта лёгкая и уверенная. Чем выше она забирается в небо, тем больше меня охватывают эмоции. Мы так много и тяжело пахали, и нет ничего более прекрасного, чем наблюдать за тем, как кто-то, кто действительно в чём-то хорош, наконец-то и беззастенчиво получает возможность показать свои способности на все сто.
– Она потрясающая, – практически неслышно говорит сидящий по соседству кадет.
– Ага, она потрясающая, – отвечаю я.
Мой сосед смотрит на меня и робко улыбается.
– А я и не понял, что произнёс это вслух, – говорит он.
Он заслоняет глаза от солнца и закидывает голову, чтобы дальше наблюдать за полётом Марии. Он зачарован. Я оглядываю толпу. Все наблюдают за полётом Марии. Сосредоточенно.
И вот так-то у меня и складывается ещё один кусочек мозаики. Целью сегодняшнего дня было вовсе не показать Дженксу, на что мы способны, – целью сегодняшних отборочных полётов было показать всем, на что способны женщины. Чтобы в следующий раз, когда кто-то наподобие Дженкса попробует сказать этим парням, что женщины не умеют летать, все они вспомнили день, когда на отборочных испытаниях в «Летающие соколы» они своими глазами увидели лучшего пилота в своей жизни... и этим пилотом была афроамериканская женщина, которую даже не приняли в команду.
Я надеюсь, что все, собравшиеся здесь сегодня, будут мариноваться в дискомфорте этого знания и поступят правильно, когда настанет их черёд принимать большие решения. Как я сама неоднократно убеждалась на протяжении этого года, позволять себе учиться – это самая неудобная и трудная вещь. Но и самая плодотворная.
Внезапно Мария проносится по небосводу, крутя замедленную бочку. Не веря своим глазам, я закрываю рот ладонью. Я даже не знаю, позволено ли кадетам вообще крутить бочки во время отборочных испытаний. Не долго думая я вскакиваю на ноги и понимаю, что все остальные поступили так же. Когда Мария приземляется, кадеты восторженно гикают и улюлюкают. Даже Кэбот с Вольффом лыбятся и не пытаются утихомирить остальных. Когда самолёт останавливается, вся группа разражается очередным раундом аплодисментов.
Мария выпрыгивает из кабины. Вскоре следом показывается Дженкс. Когда Мария отдаёт ему честь, лицо капитана напоминает каменную маску, но я готова поклясться, что его плечи напряжены сильнее, словно он старательно пытается отделаться от мысли, будто женщина своими руками способна сделать нечто настолько крутое.
Когда Мария покидает лётное поле, на её лице красуется такая улыбка, что её энергии хватило бы, чтобы питать электричеством весь Лас-Вегас-Стрип21. Я вижу, как она слегка подпрыгивает в воздух один раз, а затем другой. А потом мы пересекаемся взглядами. Я вижу, как она сжимает рот в тонкую линию, хмурит брови и пытается справиться с накатившей волной эмоций. Она смотрит в небеса аккурат в тот момент, когда за её спиной взмывает в воздух двенадцатый кадет. Она трясет головой и с усталой улыбкой смотрит на меня. Прикладывает руку к сердцу. Я тоже прикладываю руку к сердцу в ответ, и Мария триумфально покидает лётное поле.
* * *
А затем наступает мой черёд.
Вызывают следующие три имени, моё имя звучит последним. Я встаю, приглаживаю лётный костюм и иду напрямую к капитану Дженксу. Если Мария с ним справилась, то и я смогу. Я отдаю честь.
– Рядовой Дэнверс, – говорит он.
Я вижу своё отражение в его солнечных очках. Моё лицо, круглое, невозмутимое и решительное, смотрит на меня в ответ.
– Сэр, – говорю я, ожидая приказов.
Дженкс ведёт себя пренебрежительно и снисходительно, но предполётные проверки мы проходим без каких-либо проблем. Джек и Бонни крепко вколотили их нам в головы, поэтому сейчас эти проверки кажутся нам сами собой разумеющимися. Когда мы забираемся в кабину, я полностью сконцентрирована на происходящем, поскольку я делала это уже кучу раз. Но, как я довольно быстро замечаю, мне приходилось летать на куда более сложном самолёте, чем тот, что ожидает меня сейчас. Вот почему Джек и Бонни учили нас летать на «Мистере Гуднайте». Если ты смог летать на «Мистере Гуднайте», то полетишь на чём угодно.
– Весьма впечатляюще, Дэнверс. – Я жду. Я знаю, что это ещё не всё. Он не может удержаться. – Пока самолёт на земле.
– Благодарю вас, сэр, – говорю я, отказываясь глотать наживку.
Он стискивает челюсть. Кабина весьма узкая, поэтому широкие плечи и гигантское эго Дженкса занимают большую часть пространства. Когда я сажусь с ним плечом к плечу, напряжение нарастает настолько, что его можно резать ножом. Тишина затягивается, а я жду его приказов.
– Заводи птичку, – говорит он.
– Да, сэр, – послушно отвечаю я.
Двигатель оживает, моё сердце поёт. Я обхватываю ручку управления пальцами и выкатываю самолёт на взлётную полосу.
И с этого момента экзамен становится ещё одним воскресным полётом на «Мистере Гуднайте» с Джеком и Бонни. Я понимаю, что Дженкс сегодня особенно молчалив, и знаю, что это не обязательно хороший призрак, но я отношу это к тому факту, что он уже знает, что ни за что не пустит меня в «Летающие соколы», так зачем тратить силы на обратную связь или, упаси боги, поощрение? Но для меня отбор – это то, что я должна пройти. Меня не волнует, что он там себе возомнил. Я просто не могу дождаться возможности подняться в небо.
Я запрашиваю разрешение на взлёт и радуюсь радио, с которым действительно могу говорить без помощи самолётного клаксона. Самолёт стоит и подрагивает, пока мы ждём добро от башни. Сидя так близко к Дженксу в этой крошечной кабине, я краешком глаза начинаю замечать новые детали его личности. Светлая полоска на руке, где были часы. Хвойный аромат его лосьона после бритья. То, как он крайне незаметно прочищает горло каждые две-три минуты, после чего почти незаметно крутит головой. Я гадаю, не значит ли чего-то этот жест.
У себя в голове я возомнила его этаким всезнающим суперзлодеем с закрученными усами, который держит в своих руках мою судьбу – и судьбу всего мира. Но, быть может, он не огнедышащий дракон и не монстр под кроватью, а всего лишь обычный человек, который регулярно прочищает горло, не может найти свои часы и пользуется лосьоном после бритья.
Он всего лишь человек. Один человек.
Желудок Дженкса урчит от голода, и я чувствую, как напрягается его рука. Он знает, что я услышала. Он пытается усесться поудобнее, и старое, изношенное сиденье самолёта издаёт трескучий, пердящий звук, эхом разносящийся по кабине маленького самолёта. Мне приходится приложить все свои усилия, чтобы не рассмеяться.
– Прямо здесь, Дэнверс, – говорит Дженкс.
Его слова не несут ровным счётом никакого смысла, разве что служат попыткой прикрыть то, что вот-вот превратится в крайне неловкий момент22.
По радио наконец-то доносится трескучий ответ башни, дающей разрешение на взлёт. Я подтверждаю его получение и начинаю разбег по взлётной полосе. Всё быстрее и быстрее. Всё быстрее и быстрее. Самолёт потряхивает на жёстком покрытии, но куда ему до «Мистера Гуднайта». А затем одним движением, от которого желудок уходит в пятки... тряска прекращается.
Мы. Летим.
И не важно, как много раз я поднималась в воздух, всё моё существо вновь охватывает радость момента. Дженкс велит мне подняться до заданной высоты и набрать крейсерскую скорость. И меня вновь окружает бескрайняя синева, поглощают туманные облака, меня околдовывает состояние невесомости.
– Мы на заданной высоте, сэр, – говорю я, набирая нужную скорость.
Дженкс молчит. Он смотрит прямо перед собой и убирает руки со своей рукоятки управления. Он делает долгий, долгий вдох.
– Сэр?
Дженкс кладёт руки на колени, на его длинных загорелых пальцах слегка посверкивают светлые волосы.
– Зачем ты здесь, Дэнверс? – спрашивает он, не глядя на меня.
– Сэр?
– Даже у тебя должно хватить умственных способностей ответить на такой простой вопрос, Дэнверс. Мне его повторить?
– Нет, сэр.
Кабина начинает сжиматься вокруг меня.
– Ну и?
– Я люблю летать, сэр, – говорю я.
– И ты что же, думаешь, что твоя любовь к полётам даёт тебе право находиться здесь?
– Нет, сэр. Я заслужила право находиться здесь, потому что я самая лучшая.
– Самая лучшая, – голос Дженкса сочится сарказмом.
– Да, сэр.
– Разворачивай самолёт, Дэнверс.
– Сэр, я заслужила шанс пройти отборочное испытание так же, как и все остальные. – Но даже произнося эти слова, я выполняю его приказ и разворачиваю самолёт.
– Ты ничего не заслуживаешь.
– Да, вы правы.
Дженкс слегка дёргается.
– Я заработала шанс пройти отбор так же, как и все остальные.
– Я в замешательстве, Дэнверс. А что, по- твоему, происходит прямо сейчас? Разве это не отбор?
– Мы с вами оба знаем, что этот полёт не имеет ничего общего с отбором.
– Мы с тобой оба знаем лишь то, рядовой Дэнверс, что ты абсолютно не годишься для воздушных сил Соединённых Штатов.
– Нет, сэр. Нет...
Дженкс перебивает меня.
– Ты эмоциональна и импульсивна. Твоя бравада раздражает. Ты ввязываешься в ситуации, не думая...
– А разве это не определение импульсивности? – я не могу удержаться.
– И ты абсолютно недисциплинированна.
– Сэр.
– Это мой подарок тебе, Дэнверс.
Дженкс крепко сжимает руки в кулаки, затем тянется своими длинными пальцами к приборной панели.
– Поблагодаришь меня позже за то, что я покажу тебе, насколько опасно твоё безрассудство.
Дженкс сбавляет обороты двигателя и позволяет носу «Мескалеро» накрениться вниз.
– Я делаю это для твоего собственного блага, Дэнверс.
Дженкс сбавляет мощность двигателя до нуля.
Самолёт трясётся и сопротивляется. И когда по всей крошечной кабине начинают разноситься сигналы тревоги, Дженкс убирает руки с ручки и, не произнося ни слова, смотрит на меня.
Нос самолёта зарывается вниз, и «Мескалеро» начинает грациозно сваливаться с неба. Кабина сжимается вокруг меня, а Дженкс растворяется. Я покрепче сжимаю рукоятку. Я знаю, чего он пытается добиться. Он хочет, чтобы я провалилась, чтобы я признала свои недостатки при сокурсниках. Возможно, в какой-то части своего извращённого сознания он искренне верит в то, что делает это ради моего же блага, а не ради огромного злоупотребления властью.
К несчастью для Дженкса, он не знает обо мне и «Мистере Гуднайте».
Я позволяю самолёту упасть.
Я жду... и жду... и жду нужного момента. Доверяю себе. Моё дыхание выравнивается. Глаза фокусируются.
«Почувствуй его. Жди... Жди... Жди... Вот он! ВОТ! Нужный момент».
И я переключаю двигатель «Мескалеро» на полную, поднимаю нос обратно к горизонту, выправляю педали, включаю закрылки и возвращаю самолёт на крейсерскую высоту, успешно выполняя стандартное сваливание на малых скоростях. Меня просто распирает от гордости.
«Спасибо, Джек».
– Всё, что вы сказали обо мне, – правда, сэр. Я эмоциональна, импульсивна и более чем слегка беспечна. Но я также достаточна смела, чтобы позволить себе учиться. – Я смотрю на Дженкса, который держится спокойно и отчуждённо. Но затем я пристальнее вглядываюсь в него, он краснеет, его руки крепче обхватывают ноги, а костяшки пальцев белеют.
– Вам следует как-нибудь попробовать. – Говорю я напоследок.
Дженкс смотрит на меня.
Я поворачиваю самолёт в сторону лётного поля и иду на посадку.
На протяжении всего остатка полёта Дженкс не говорит ни единого слова.
ГЛАВА 18
– Так он что, собирался позволить тебе разбить самолёт, лишь бы доказать свою правоту? – спрашивает Дель Орбе, когда мы выходим из ангара тридцать девять, таща в руках корзину с дымящимся печеньем. Бонни следует за нами.
– Просто поставьте их на стол рядом с капустным салатом, Эрик, – говорит Бонни, обращаясь к Дель Орбе.
– Только настоящий белый хлеб или ничего! – кричит Джек, стоя за коптильней.
Дель Орбе нервно переводит взгляд с Джека на Бонни.
– Это всё техасские шуточки. Всё будет в порядке, дорогуша, – говорит Бонни и подмигивает ему.
Судя по выражению лица Дель Орбе, он пребывает в ужасе. Он идёт вдоль стола и кладёт корзину с печеньем на столешницу с таким видом, словно держит в руках раскалённую картошку, а затем спешно уходит прочь, пробормотав что-то насчёт того, что ему нужно кое-то проверить в ангаре. Бедолага, вообще не выносит конфликтов, даже шуточных.
– Нет, Дженкс собирался спасти её, – отвечает Мария, стоя рядом с Джеком и его излюбленной коптильной, подвигом чистой изобретательности. Совершенно очевидно, что коптильня была с любовью собрана самим Джеком. Это восхитительное лоскутное одеяло, сотканное, а точнее, сваренное воедино уверенной рукой Джека из деталей старых самолётов. Но настоящее искусство рождается сейчас, оно исходит от аппетитных ароматов, дрейфующих от коптильни.
– Ага, спасти от себя самой, по всей видимости, – говорю я, подставляя тарелку, которую Джек до краёв заполняет копчёными кукурузными початками.
– Невероятно, – Мария в неверии качает головой, хотя с момента испытаний она уже десятки раз пережила эту историю вместе со мной.
Я подхожу к столам для пикника с тарелкой дымящейся кукурузы, и Пьерр с Бьянки быстро раскидывают по сторонам различные салаты и большую миску макарон с сыром, освобождая место для нового блюда. Джек и Бонни устраивают своего рода вечеринку для нас с Марией, и они настояли, что вечеринка ничто без всей семьи. Как бы всё не начиналось, теперь Бьянки, Дель Орбе и Пьерр наша настоящая семья, и мы с Марией знали, что не сможем отпраздновать без них. К тому же, они никогда бы не отказались от возможности отведать домашней еды, особенно если судить по их откровениям в столовой об оставшихся дома деликатесах.
– Том, дорогуша, не мог бы ты сходить внутрь и взять два кувшина с верстака Джека? – обращается Бонни к Бьянки. – В одном сладкий чай, а во втором свежевыжатый лимонад. Гарретт, почему бы тебе не пойти и не помочь ему?
– Свежевыжатый лимонад? – Пьерр разве что слюни не пускает.
– Да, котик, свежевыжатый лимонад, – отвечает Бонни и ласково треплет ему щёчки. Пьерр краснеет, но нарисовавшуюся у него на лице улыбку теперь не сотрёшь и при всём желании.
– Да, мэм, – хором отвечают они.
Пьерр с Бьянки исчезают в ангаре, отправившись на поиски вкуснейших напитков, которые столь ласково пообещала им Бонни и которые, по всей видимости, напомнили им о доме.
– Ну, и что теперь? – спрашивает Джек, когда мы остаёмся вчетвером.
– Теперь мы найдём новый путь, – отвечаю я, глядя на Марию.
Она кивает.
– Новый путь куда? – спрашивает Джек.
– Новый путь к тому, чтобы стать первыми женщинами – пилотами истребителей, – отвечаю я.
Джек и Бонни переглядываются.
– Дженкс и его «Летающие соколы» – не единственный возможный вариант, – добавляет Мария.
– Хмм, – говорит Джек, достаёт из коптильни мясо и раскладывает грудинку и свиные рёбрышки по тарелкам.
– Чего ты недоговариваешь? – с прищуром спрашиваю я.
Бьянки и Пьерр появляются из ангара с кувшинами и' расставляют свою добычу на столе, Дель Орбе тащится следом.
– Я просто говорю, что свежевать кота можно по-разному, Дэнверс, – говорит Джек.
И прежде чем я успеваю спросить, что общего у разделки кота с ВВС США, в разговор вмешивается Бонни.
– Я больше не желаю слышать этим вечером имя этого человека, – говорит она, сгоняя всех к столу, – а теперь идёмте, давайте есть.
У входа в тридцать девятый ангар Джек с Бонни поставили два длинных складных стола, окружив их всеми разновидностями стульев, которые только можно представить. Красная ситцевая скатерть колышется в сумеречном ночном воздухе. Старый проигрыватель, воткнутый в самый длинный в мире удлинитель, протянутый сюда из ангара, поёт нам ласковые серенады. Старые керосиновые лампы омывают нас туманным светом. А стражу несёт сам «Мистер Гуднайт», помытый и отполированный. Он точно такой же участник сегодняшних торжеств, как и все мы.
– Вы покатаете нас в нём, сэр? – спрашивает Бьянки, показывая на «Мистера Гуднайта», пока мы подтягиваем стулья и собираемся вокруг скрипящего стола, на мгновение заставляя зашататься кувшины со сладким чаем и лимонадом.
– Думаешь, сможешь справиться с «Мистером Гуднайтом», сынок? – спрашивает Джек, подмигивая Бонни.
Бьянки сияет, а Бонни только качает головой. Мы наполняем стаканы и ждём.
Бонни поднимает свой стакан.
– За полёты, – говорит она.
– За полёты, – хором подхватываем мы.
А затем начинается балет семейного ужина, изысканная хореография передаваемых по кругу тарелок и наполняемых стаканов. На тарелках вырастают целые горы макарон с сыром, а жадно ждущие получатели выслушивают секреты их приготовления. Мы жмуримся от удовольствия, пробуя закопчённую Джеком грудинку, столь нежную, что она буквально тает во рту. По лётному полю разносятся раскаты смеха. Мы слушаем старые военные истории, душераздирающие рассказы о храбрости и самопожертвовании и наконец-то узнаём, откуда «Мистер Гуднайт» получил своё название. Бьянки был прав. Вовсе не потому, что дела складывались хорошо для всех за исключением «Мистера Гуднайта».
В какой-то момент я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что меня переполняет чувство, которое я не могу до конца выразить. Но я уже вполне привыкла к тому, что никак не могу разобраться в самой себе, поэтому вместо злости или испуга... я просто испытываю любопытство.
Я наблюдаю за тем, как Джек наклоняется и прислушивается к чему-то, что рассказывает Гарретт, а затем откидывает голову назад и смеётся, в процессе хлопая Марию по плечу. Эрик и Том наклоняются поближе, когда Бонни рассказывает им историю о грузовой миссии в самом конце Второй мировой войны, которая пошла совершенно не по плану. Мерцают лампы. Струится музыка. Я отхлёбываю лимонада и кладу в рот порцию картофельного салата Бонни.
Вот что такое семья.
Вот что значит найти своё место в жизни.
Вот что значит любить и быть любимой.
– Эй, Дэнверс, ты вообще с нами? – спрашивает сидящая справа Мария.
– Хмм? – не понимаю я, возвращаясь обратно на землю.
– Ты витала в облаках, – с усмешкой замечает она.
– Я просто счастлива, – отвечаю я, пихая её в бок.
– Я тоже, – соглашается она.
Мы сидим в дружеской тишине.
– Так что, по-твоему, имел в виду Джек, когда говорил, что кота можно свежевать по- разному? – спрашиваю я.
– Ииии вот ты снова с нами, – со смехом говорит она.
– Я всё ещё я, ты же знаешь, – насмешливо замечаю я.
Мария делает глоток из своего стакана.
– Я хочу сказать, они уже какое-то время даже не приветствуют весь наш план касательно первых женщин за штурвалами истребителей.
Я киваю:
– Да, но я замечаю, как они переглядываются всякий раз, как мы поднимаем эту тему.
– Бонни говорила со мной, пока мы готовили макароны с сыром, и я не знаю, всё обрело реальность само собой. – Мария наклоняется через меня, чтобы привлечь внимание Бонни. – Бонни, я тут рассказывала Кэрол о нашей с тобой беседе.
– Думаю, я пока не готова оставить свою мечту, – признаюсь я.
– И что же это за мечта? – интересуется Бонни, ставя на стол чашечку со сладким чаем. Она опирается рукой на спинку стула Марии, наклоняясь к нам ещё ближе.
– Стать пилотом истребителя, – говорю я более слабым голосом, чем мне бы хотелось.
– Так что же получается, когда ты была маленькой девочкой и парила у себя на заднем дворе, как можно шире распахнув руки... ты мечтала летать на истребителях? – мягко спрашивает Бонни.
Я задумываюсь об её вопросе.
– Нет, мэм, – признаю я.
– Так в чём же тогда заключалась твоя мечта, дорогуша? – интересуется Бонни.
– Летать... просто летать, – признаюсь я, вспоминая рисунок Нобл и последовавшее за этим – по всей видимости, временное – прозрение о том, что мне необходимо заново почувствовать ту искреннюю страсть к полётам, которая была у меня в детстве.
– А затем кто-то пришёл к тебе и сказал, что один конкретный вид полётов важнее всех остальных, и тогда-то твоя мечта перестала быть мечтой и стала... – подсказывает Бонни, поглядывая с Марии на меня и обратно.
– Способом показать себя, – монотонным хором отвечаем мы, абсолютно удивлённые тем, что снова пришли к тому же.
– Способом показать себя, – повторяет Бонни, демонстративно кивает, обнимает Марию и легонько сжимает её за плечи. – Тебе, а вовсе не им, предстоит определить, кто ты такая.
– Но это нечестно, – ворчит Мария, гоняя по тарелке последние кусочки еды.
– Нечестно, и дальше что? – спрашивает Бонни.
Мы с Марией обмениваемся взглядами, всматриваясь в лица друг друга в поисках ответа.
– Мы не знаем, куда двигаться дальше, – признаётся Мария.
– Мы найдём другой путь попасть туда? – спрашиваю я.
– Нет, ищи другое «туда», золотце, – отвечает Бонни.
– Новое «туда», – тихим эхом говорит Мария.
– Девочки, послушайте. Я была бы отличным пилотом-истребителем, – начинает Бонни.
– Сущая правда, – перебивает её сидящий на другом конце стола Джек, поднимая стакан. А он, оказывается, прислушивается к нашему разговору. После стольких лет, проведённых во власти самолётного клаксона, я бы никогда не подумала, что у него столь острый слух.
Бонни награждает его тёплым взглядом, а он подмигивает ей в ответ. Затем женщина прочищает горло и продолжает свой рассказ.
– Но они отняли это у меня, и когда они сделали это, я не собиралась позволять им отнять у меня ещё и полёты.
– Если всё дело не в полётах, сделай так, чтобы всё дело было в полётах, – говорит Джек.
– А не только в том, чтобы летать на истребителях, – добавляет Бонни.
– Потому что иначе легко сойти с ума, – заканчивает Джек.
Остальные затихли, прислушиваясь к этому обмену мнениями.
– Шекспир? – спрашивает Пьерр.
– О, от этого легко сойти с ума23, – декламирует Бонни.
– «Король Лир», – поясняет Пьерр растерянным Бьянки и Дель Орбе.
– Прямо сейчас я чувствую себя таким глупым, что даже не могу в это поверить, – говорит Бьянки.
– То есть прямо как в любой другой день, – вставляет Дель Орбе.
Все сидящие за столом начинают смеяться и завывать от смеха. Бьянки поднимает свой стакан и тоже смеётся, разбавляя серьёзность момента.
Новое «туда». Я снова и снова прогоняю эту мысль в голове, пробую её на вкус. Но как мы его найдём?
– Дорогуша, ты не поможешь мне с вишнёвым пирогом? – спрашивает Бонни.
Дель Орбе мгновенно вскакивает на ноги, и сразу же становится понятно, что Бонни обращалась совершенно к другому «дорогуше».
– Сынок, я её главный дорогуша, – шутливо рычит Джек и хлопает Эрика по плечу.
– Я просто тоже хотел помочь, – говорит Дель Орбе, следуя за ними в ангар.
– Новое «туда», – вслух говорю я.
Никак не могу отделаться от этой мысли.
– Ты никогда не думала о вертолётах? – спрашивает Пьерр.
Мы все стонем, и он протестующе вскидывает в воздух руки.
– Что? Они потрясающие. Знаете, ребята, в детстве я как-то увидел выступление «Серебряных орлов»...
– Они сейчас расформированы, но они пробудили во мне желание летать, – хором заканчиваем мы.
– Ну-ну, ооооочень смешно, – говорит Пьерр и хватает печенье из корзины.
– Я долгое время думала только о том, чтобы летать на истребителях, – говорю я.
– И я, – добавляет Мария.
– Охх, опять эта тема с «позволь себе учиться», – произношу я, осознавая.
– Что ещё за тема с «позволь себе учиться»? – интересуется Бьянки.
– Когда я ехала в академию в первый день подготовки, меня остановила патрульная. Я превысила скорость и, может быть, вела себя несколько «безрассудно», но там был этот парень на «ягуаре», и он...
– Не продолжай, я уловил суть. Не говори больше ни слова, мне кажется, я прекрасно знаю, что произошло, – говорит Бьянки. Его глаза сверкают, и он тычет в мою сторону вилкой. – Позволь угадаю. Ты вмешалась в ситуацию, к которой не имела никакого отношения, разве что ты не смогла стоять и смотреть, как обижают кого-то беззащитного.
– Отлично, прекрасно. Именно так всё и произошло, – говорю я.
– Ага, знаешь, я знаком с тобой.
Я снисходительно машу на него рукой.
– Неважно. В любом случае, патрульная отпустила меня с предупреждением, и я думала, что это будет такие полквитанции...
– Нет. Ни слова больше, – говорит Бьянки.
– Полквитанции. Как полпенса, только на этот раз вместо половины пенса это была половинка квитанции. Полквитанции, – не моргнув глазом говорю я.
– Мне нравится, – говорит Пьерр, хватая ещё одно печенье из корзины в центре стола. Этот парень реально обжора.
– Мария, пожалуйста, помоги мне, – просит Бьянки.
Мария вскидывает руки в жесте капитуляции. Бьянки сдаётся.
– Так расскажи нам побольше об этой... – Мы все ждём. Бьянки устало вздыхает. – Полквитанции.
– Она написала на квитанции «Позволь себе учиться». И с тех пор это стало типа моим кредо.
– Ты хотела сказать, эта мысль преследует тебя с тех пор, – вставляет Мария, – в хорошем смысле, но всё-таки.
– Полквитанции преследуют тебя, но в хорошем смысле, – медленно говорит Бьянки, морща лицо в попытке понять происходящее.
– Видишь, я могу быть очень упрямой, – говорю я.
– Что? – Мария делает вид, что падает в обморок.
– Нет! – ахает Бьянки.
– Подумать только! – восклицает Пьерр, комично прикладывая руку к лицу.
Я закатываю глаза.
– Знаю, знаю, это не большой секрет. Но, сдаётся мне, я не замечала... не смогла бы заметить плохих последствий своего упрямства, – говорю я, – я не замечала их. Пока я держала себя в плену собственных представлений о том, что правильно, а что нет, в чём я нуждалась или чего заслужила, я была закрыта для всего остального.
– Я определенно это понимаю, – говорит Бьянки.
– Я во многом ошибалась, – говорю я, специально многозначительно глядя Бьянки в глаза.
– И я, – соглашается он, выдерживая мой взгляд.
– Но сколько бы я ни ошибалась временами, мне всё равно было странно думать, что я могу заблуждаться касательно своей мечты летать на истребителях, – продолжаю я.
– Я не представляю себе иной мечты, – тихо добавляет Мария.
– Пока что, – поправляет её Пьерр.
– Позволь себе учиться, – предлагает Бьянки, крутанув пальцами в воздухе.
– Для того чтобы найти новое «туда»... – я замолкаю.
– Ты должна позволить себе учиться, – заканчивает за меня Бьянки.
– Правильно, – говорю я.
В этот момент Джек, Бонни и Дель Орбе выходят из ангара, неся с собой вишнёвый пирог. Бонни ставит пирог в центре стола вместе с целым галлоном свежесбитого ванильного мороженого.
– Прежде чем мы приступим к десерту, мы с Бонни... мы хотим кое-что дать вам всем, – говорит Джек, ныряя в карман.
– От парочки старых летунов, – добавляет Бонни.
Мы впятером просто таем.
Джек достаёт из кармана пять сверкающих серебряных долларов и ссыпает три монетки в ладонь Бонни, а она по очереди вручает их Бьянки, Дель Орбе и Пьерру. Затем Джек, обходит вокруг стола, роняет один доллар в мою ладонь, а последний отдаёт Марии.
– Они все отлиты в тот год, когда вы, малышня, родились, – говорит Джек, пока мы изучаем монеты.
– Носите их с собой на удачу, – говорит Бонни, её взгляд устремляется в небеса.
Джек достаёт из кармана свой собственный доллар, также поступает и Бонни. Они передают свои монеты по кругу.
– Они так потёрты, что стали гладкими, – замечает Дель Орбе, поглаживая пальцем плоскую поверхность монетки Бонни.
– Ну, в тот год нам было нужно очень много удачи, – говорит Бонни, притягивая к себе Джека.
– Думаю, дело было не только в удаче, – замечает Мария.
– Нет, дорогуша, – возражает Джек, – иногда дело было только в удаче.
– Много хороших мужчин и женщин так и не вернулись домой, – говорит Бонни.
Наш стол погружается в молчание.
– Спасибо вам, – Бьянки сжимает монетку с искренним восторгом.
Дель Орбе и Пьерр еле выдавливают из себя слова благодарности и с новообретённым благоговением прячут монеты в карманы.
– За всё, – добавляю я.
– За столь многое, – почти неслышно добавляет Мария.
– Что бы ни случилось дальше, вы должны всегда помнить, кто вы такие. Вы – те, кто вы есть, а не те, кем вам говорят быть, – говорит Бонни.
– А теперь, пока вы все, неженки, не захлебнулись слезами, давайте есть вишнёвый пирог, – угрюмо говорит Джек.
Я готова поклясться, что видела, как он смахивает что-то с краешка глаза, но не имеет смысла поднимать вопрос – если я спрошу об этом, он заверит меня, что смахивал мошку, пылинку или грязь.
Старый добрый Джек.
– Кто хочет десерт с мороженым? – спрашивает Бонни.
Мы все тянем в воздух руки.
ГЛАВА 19
Уже в пятницу мы узнаем, кто станет «Летающими соколами», но сперва нам предстоит пережить ещё одно событие – Признание.
Когда я впервые услышала о Признании, то подумала, что это будет своего рода выпускной. Итоговое мероприятие в конце года, на котором отметят все твои заслуги, в программу включён праздничный ужин, и мы наконец-то получим свои значки.
Технически я была права.
Признание – это итоговое мероприятие в конце года, на котором отмечают все наши заслуги, но вместо обычного вечера с вычурными платьями, нудными торжественными маршами и долгими, скучными речами это три насыщенных дня, до краёв набитых физическими и умственными упражнениями, по сравнению с которыми базовая подготовка выглядит детским лагерем.
Экзамены сданы, занятия окончены, мы снова разбиты по эскадрильям, и вот начинается первый день Признания. Нас снова поджидают Чен и Резендиз, и внезапно я переношусь в дни базовой подготовки. Мне кажется, что это было только вчера и одновременно целую вечность назад.
Вместе с остальными эскадрильями мы быстро выстраиваемся для поверки. Пока я стою там – плечи назад, глаза вперёд – сегодняшний день налезает на меня словно старая футболка, которую ты достаёшь из самого дальнего угла шкафа спустя месяцы после того, как объявляешь её пропавшей без вести.
Весь этот год я провела, изучая под микроскопом всё, что, как мне казалось, я знала. В результате я выяснила только то, что вблизи всё совсем не то, чем кажется. Вопросы «кто», «что», «где», «как» и «когда» в моей жизни при ближайшем рассмотрении оказались одним большим «чё». Но это? Стоя в официальном построении плечом к плечу с Марией и Дель Орбе, с Бьянки и Пьерром в соседнем ряду, я ощущаю себя невероятно комфортно. Так комфортно, знакомо и правильно. Я справлюсь. Со бесконечными вопросами, что задал этот год, мне кажется невероятным погрузиться в простоту заученной рутины, на мгновение отключить мозг и позволить мышечной памяти сделать всю тяжёлую работу. Вы хотите, чтобы мы маршировали в праздничном построении и отдавали честь, чтобы на нас постоянно кричали и говорили, что нам делать, чтобы мы поворачивались налево и направо и постоянно выдерживали идеальное расстояние в тридцать сантиметров между ногами, стоя на плацу? Я с радостью это сделаю, и я абсолютно уверена, что никто не выскочит из- за спины Резендиза и не задастся вопросом, не имеет ли какого скрытого смысла выравнивание моего большого пальца со швом на штанах помимо собственно того, что я выравниваю большой палец со швом на штанах.
Следующие три дня посвящены выполнению приказов и работе в команде с остальной эскадрильей. Просто и ясно. И я крайне рада возможности выполнить и то и другое на максимуме своих возможностей.
– Эскадрилья, смирно! – кричит Чен.
Просто музыка для моих ушей.
Чен и Резендиз ведут нас с первого дня Признания с той же тонкостью, с которой прогнали через первый и второй этапы базовой подготовки. Каждый день становится всё сложнее и сложнее, но в первый вечер мы скорее промочили горло, чем в изнеможении упали на землю.
В течение дня я время от времени замечаю членов нашей маленькой компании и восхищаюсь тем, сколько изменений может произойти всего за один год. Наши утренние пробежки, наши вечерние занятия в библиотеке, каждый раз, когда мы проверяли свои возможности, – я замечаю, как всё это оказало влияние на всех нас, каждый раз, как вижу, с какой лёгкостью мы порхаем по всему полю.
С того самого первого дня в качестве салаги я чувствую себя совершенно новым человеком, за исключением одной очень важной вещи. Я всё ещё хочу оглядеться по сторонам и завопить от восторга: «Вы можете поверить, что мы здесь? Разве это не здорово?»
Мне нравится, что несмотря на всё – и порой это было крайне тяжело – я сумела сохранить эту радость.
Когда первый день подходит к концу, после ужина мы с Марией прощаемся с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром, забираемся под одеяла и моментально вырубаемся. Но даже полное изнеможение приносит удовлетворение. Мы слишком устаём, чтобы думать о том, что же за новое «туда» нас ждёт, а это как раз та передышка, которая мне нужна.
Я сплю мертвецким сном, и когда будильник пытается поднять меня на утреннюю пробежку, мне кажется, что за окном ещё середина ночи. Я открываю глаза и вижу, что Мария потягивается в своей кровати. И тогда до меня доходит, что всё почти закончилось, и я могу пересчитать по пальцам одной руки количество дней, которые проведу в этой казарме в одной комнате с Марией.
– Почему ты так зловеще на меня смотришь? – сонным голосом спрашивает Мария, садится и опускает ноги на пол.
– Ну хорошо, признаю, я смотрела на тебя, но поспорю с тем, что смотрела зловеще, скорее уж печально, – поправляю её я, пересекая комнату, чтобы зажечь свет.
Мария жмурится от резкого света, что заливает нашу комнату.
– Печально, – повторяет она, моргая и пытаясь приспособиться к искусственной яркости.
– Задумчиво, потому что до меня только что дошло, что нам недолго оставаться соседями, – говорю я, доставая из шкафа одежду для бега и забирая кроссовки.
– Я печалюсь по этому поводу уже несколько недель, а ты говоришь мне, что это дошло для тебя только сейчас? – Мария трёт глаза и широко раскрывает рот в особенно долгом зевке.
– Нет, я хотела сказать...
– Я лучший друг, чем ты, Дэнверс, – говорит она, хватая косметичку. Затем открывает дверь.
– Ты во всём лучше меня, Рамбо, – говорю я.
Она разворачивается и улыбается, но прежде чем кто-либо из нас успевает впасть в истерику, Мария исчезает за дверью.
Я заканчиваю одеваться как раз к тому моменту, как Мария возвращается из ванной. Сижу на кровати, погрузившись в свои мысли. Я успела надеть одну кроссовку, а вторая слабо покачивается в руке.
– О, нет, – автоматом говорит Мария.
– Я собираюсь произнести речь, – объявляю я, поднимаясь.
Вторая кроссовка продолжает болтаться.
– Короткую речь или речь Дэнверс? – спрашивает Мария, не в силах удержаться от улыбки.
Я торжественно вытягиваю одну руку, требуя тишины.
– Я знаю, что мы начали соседками по комнате и потом стали друзьями, но я буду польщена, если... – Нет. Я загнала себя в своего рода речевой угол.
Я пытаюсь начать сначала.
– Я считаю тебя своей сестрой, – говорю я громко и механически, словно бы за то время, что Мария была в ванной, я повредила барабанную перепонку.
Я по-прежнему непонятно почему держусь за кроссовку, словно это список, переполненный перечнем наших неотъемлемых прав. Мария молчит. Я прочищаю горло.
– Вот и всё. Вся моя речь.
А затем я кланяюсь. Сама не знаю, почему. Я плюхаюсь на кровать и начинаю натягивать вторую кроссовку.
– Мне кажется, что мы застряли в обществе друг друга на всю жизнь с того самого первого дня, как поднялись в воздух на «Мистере Гуднайте». Помнишь этот день?
Мария подходит и садится рядом со мной на постель.
– Каждую секунду, – говорю я.
– Ты впервые полетела на нём, а я стояла рядом с ангаром тридцать девять вместе с Бонни в ожидании тебя и переживала заново каждый момент нашего полёта, – говорит Мария.
Я киваю.
– Я помню.
– Ты выпрыгнула из той кабины, подбежала ко мне и...
– Я обняла тебя, – говорю я.
Мария пожимает плечами. У меня по щекам текут слёзы.
– С того самого момента я считаю тебя своей сестрой, – говорит Мария, но её обыденный тон выдают заполненные слезами глаза.
Я сглатываю.
– Я понятия не имею, что я такого сделала, чтобы заслужить такую подругу, как ты.
– Ты не просто заслуживаешь такого друга, как я. Ты заработала себе такого друга, как я, – говорит она.
Я плотно сжимаю губы, пытаясь совладать с эмоциями. Не помогает. Разумеется, не помогает. Могла бы уже и привыкнуть.
– Дружеские обнимашки будут выглядеть странно, не так ли? – спрашиваю я.
– Мы пересекли Рубикон странных поступков много месяцев назад, Дэнверс, – говорит Мария, наклоняясь ближе и сгребая меня в объятия.
– Я застряла на Рубиконе странных поступков на долгие годы, – шепчу я ей в ухо, и Мария смеётся.
* * *
Спустя несколько минут мы выбегаем на поле.
– Вы опоздали, – замечает Бьянки.
– Мы плакали и обнимались, – с улыбкой говорю я.
– Я так и знал, что вы, девочки, занимаетесь этим в своих комнатах, когда нас нет рядом, – практически себе под нос бормочет Дель Орбе.
– Думаю, сегодня нам не нужно особенно напрягаться на пробежке. Второй день Признания самый тяжёлый, а завтра нам ещё гонку к скале бежать, – говорит Мария.
– А это восемь километров, – добавляю я.
Мы начинаем разминать наши упругие икры и руки, всё ещё саднящие после вчерашних нагрузок.
– Так что, вы расскажете нам, из-за чего плакали и обнимались? – спрашивает Бьянки.
– Я буду очень скучать по всему этому, только и всего, – говорю я, оглядываясь по сторонам и широко распахивая руки, словно собираюсь обнять всю нашу группу одним движением рук.
– О, нет, – Пьерр упирает руки в бёдра, смотрит в небеса и начинает часто моргать. – Я боялся этого момента. – Он начинает кружить по полю, плотно сжав губы и качая головой. – Так и знал, что расчувствуюсь. – Наш малыш Пьерр. Такой эмоциональный.
– Дэнверс произнесла речь, – говорит Мария, усаживаясь на плац, чтобы лучше размяться.
– У нас есть ещё три года, Дэнверс. Это, – Бьянки обводит всех нас жестом, – никуда не денется.
– Здесь я это знаю, – я касаюсь пальцем головы. А затем прикладываю руку к сердцу. – Но не здесь.
Я по очереди смотрю каждому в глаза.
– Слишком нелепо?
Мария улыбается мне и качает головой. Пьерр к этому моменту уже совсем расчувствовался, а Дель Орбе натянул воротник футболки на лицо, чтобы спрятать слёзы.
– Нет, вовсе не нелепо, – говорит Бьянки, его рот сжат в тонкую линию, – я всё понял. – Мы все смотрим на непроницаемого Бьянки, ожидая, когда его броня даст трещину. Даже ни намека.
– Что? – рявкает он на всех нас.
Мы ждём.
– Я не собираюсь... – Бьянки краснеет. – Просто дайте мне пережить следующие два дня. Я не могу... Это слишком. Я должен воткнуть булавку... – он касается рукой сердца, – во всё это. Ещё два дня, и потом... – его голос даёт трещину, – может быть, я начну привыкать к тому, как много каждый из вас значит для меня.
– Два дня, – фыркает Пьерр.
– Когда мы завтра доберёмся до вершины Соборной скалы, я обещаю, что превращусь в эмоционального хлюпика, раз уж вы, чудаки, по всей видимости, требуете этого от своих друзей, – говорит Бьянки и вымученно смеётся.
– Нам нужно групповое фото! – восклицает Мария.
– Фото как мы впятером пучим глаза? Нет, благодарю покорно, – отвечает Бьянки.
– Я получу своё групповое фото, – настаивает Мария, поднимаясь на ноги.
Дискуссия закончена. Мы собираемся с мыслями и начинаем нашу ежедневную пробежку вокруг плаца.
Второй день Признания состоит из четырёх самых жестоких, брутальных испытаний, когда-либо выпадавших на душу любого человека. Это испытание, которое положит конец всем остальным испытаниям. Мы начинаем в семь утра и безостановочно пашем до четырёх дня. Я мало что помню из того дня, за исключением момента, когда на меня кричат, из-за того, что я во время одного из испытаний тащу на спине другого кадета. Как на меня кричат, пока я на протяжении, кажется, часов держу над головой оружие. И как на меня кричат, пока я бегаю вверх и вниз по трибуне, вокруг поля и через поле. Мы обходим территорию академии и возле каждого мемориала выполняем серию бесчисленных приседаний, отжиманий и подтягиваний. Я уверена, что меня егцё долго будут мучить кошмары, как вдруг словно из иного мира доносится пробуждающий к жизни крик «Смирна!» В какой-то момент после обеда я открываю глубоко внутри себя совершенно новый уровень изнеможения, и пока на меня кричат, в то время как я поднимаю и снова и снова таскаю через всё поле гигантскую покрышку, я нахожу внутри себя новый источник силы, о существовании которого и не подозревала. А это что-то да говорит, после того года, что я пережила.
Когда после ужина я хромаю прочь из столовой, мои руки и ноги уже не просто болят, мне проще найти то место на теле, которое не болит. Хорошие новости: по всей видимости, в настоящий момент у меня совершенно не болят ушные мочки.
И пока наша группа ковыляет к казармам, до меня доходит, какой сегодня день.
Пятница.
Меня шокирует осознание того факта, что мне понадобился целый день, чтобы это понять, но в то же время я понимаю, что моему мозгу нужно было отделить все раздражители, чтобы я смогла пережить сегодняшние испытания. Но прямо сейчас, с полным желудком и слипающимися глазами, я понимаю, что этого не избежать – нам придётся пойти и узнать, кого Дженкс зачислил в «Летающие соколы».
Я не знаю, что ожидаю увидеть. Я ждала этого момента целый год. То, что однажды было конечной целью, давно расширилось далеко за пределы «Летающих соколов». На самом деле, моя изначальная цель сейчас кажется уже слишком незначительной. И я не настолько наивна, чтобы полагать, что Дженкс когда-либо позволит мне или Марии стать частью команды. Но может быть, где-то глубоко в душе таится крошечная крупица надежды, что за мной наблюдает кто-то ещё. Кто-то гораздо выше по званию, кто бросит Дженксу вызов и спросит его, по каким причинам он не взял в команду двух лучших пилотов. Не знаю. Может, я всё-таки наивна.
– Эй, парни. – Я останавливаюсь так резко, что идущий следом за мной Дель Орбе резко тормозит и издаёт удивлённое «уфф». – «Летающие соколы». Список уже должны были вывесить.
– Если вы собираетесь позвать нас с собой для поддержки, пожалуйста, передумайте, – говорит Пьерр. Он выглядит так, словно прямо сейчас готов свернуться клубочком и лечь спать на этом самом месте.
– Мы так устали, – добавляет Дель Орбе, хныча словно ребёнок.
– Идите в постельки, неженки, – со смехом велит Бьянки.
– Ты такой груууубый, – говорит Пьерр, однако они с Дель Орбе продолжают как ни в чём не бывало идти к казармам, поддерживая друг друга в процессе.
«И вот нас осталось трое».
– Давайте посмотрим на список, пока у меня мускулы не окаменели, – говорит Бьянки, слегка прихрамывая.
Мы прокладываем себе путь по коридорам здания к самому засекреченному офису во всем кампусе. На этот раз найти его оказалось гораздо проще, поскольку маршрут врезался в память. Мы останавливаемся в нескольких шагах от маленькой комнаты.
– Я нервничаю, – говорю я.
– А что, если никто из нас не попадёт в команду? – спрашивает Бьянки.
– Я только что подумала об этом, – признаётся Мария.
– Как такая возможность могла проскользнуть мимо всех ваших тщательно продуманных сценариев? – со смехом интересуются Бьянки.
– Нам определённо нужно было обдумать их получше, – соглашаюсь я.
Мы молчим. А затем, словно бы все одновременно подумали об одном и том же, делаем несколько шагов, чтобы прочитать два имени, вывешенные на доске рядом с кабинетом.
ЛЕТАЮЩИЕ СОКОЛЫ
Бьянки, Том
Джонсон, Брет
– Брет Джонсон? – не верящим тоном спрашивает Бьянки, не показывая ни грамма той радости, что должна была охватить его при виде своего имени на доске объявлений.
– Там были куда более достойные старшекурсники, которые в разы превосходили этого Джонсона, – говорит Мария, скрестив руки на груди.
– Не скажу, что это совсем не имеет смысла, но... – я замолкаю.
– Да, но это жутко притянуто за уши, – заканчивает Бьянки.
– Даже для Дженкса, – соглашается Мария.
– Что ж, он посылает нам весьма понятное сообщение, – говорю я.
– О том, что он совсем оторвался от реальности и выжил из ума? – отрывистым и резким тоном спрашивает Мария.
– Скрестим пальцы, – говорю я.
Мы стоим в шоке и тишине.
– Знаю, это тупо, но где-то в глубине души я всё равно надеялась, что... – Мария замолкает, словно её гордость не позволяет ей закончить фразу. Но мы знаем, что она хочет сказать.
– И я, – говорит Бьянки.
– И я, – соглашаюсь я.
– Он мог изменить мир, – говорит Бьянки.
И вот так мы понимаем нашу следующую большую цель.
«Найти новое «туда».
– Похоже, нам придётся сделать это самим, – говорю я.
Бьянки и Мария кивают, и наше раздражение медленно испаряется. Мы снова сфокусированы. Мы снова нацелены. Новая цель. Новый смысл жизни. Спустя несколько минут Мария всё-таки нарушает насыщенную тишину.
– Поздравляю, – обращается она к Бьянки.
– Спасибо, – ровным голосом говорит он.
– Ты прекрасно справишься, – почти что ласково говорю я. В данный момент я совершенно искренне рада за Бьянки – он действительно это заслужил. И я хочу, чтобы и он это почувствовал.
– Спасибо, – отвечает он. На его лице отражается добродушная вымученная улыбка. И близко не подходит для того, что требует подобная ситуация. Я прищуриваюсь.
– Ты и сюда булавку воткнул? – спрашиваю я.
– О, на все сто процентов, – говорит Бьянки.
– Бережёшь энергию до вершины горы? – интересуется Мария.
Бьянки улыбается.
– А почему бы и нет.
ГЛАВА 20
Сегодня последний день нашего первого года обучения в академии ВВС США.
Мы с Марией, одетые в синюю форму, стоим по стойке смирно в центре нашей комнаты в казарме. Последняя субботняя инспекция проходит мучительно, но быстро. И уже через пять минут мы переодеваемся и спешим встретиться со всеми остальными перед началом гонки к скале. Тело онемело после многочисленных пережитых физических испытаний и действует на автопилоте. К этому моменту болят даже ушные мочки.
Когда мы выстраиваемся, всех охватывает совершенно новое чувство. Это очень контролируемая, едва сдерживаемая взволнованность. Мы словно пузырьки, выдуваемые из маленькой пластиковой палочки, кружащие и мечущиеся по всему кампусу академии ВВС США.
Пока мы стоим и ждём под вымпелом с номером нашей эскадрильи, грохот, бабочки и энергия накапливаются, накапливаются и накапливаются с каждой прошедшей минутой, пока мы не начнём восьмикилометровую гонку к вершине Кафедральной скалы.
Я гляжу на Марию и вижу, что она тоже чувствует это. Слабая улыбка играет в уголках губ Пьерра, а Дель Орбе слегка покачивается в такт музыке, которую слышит только он. Я ищу в толпе Бьянки. Нахожу его. Он так неподвижен, как будто скован чарами. Его лицо агрессивно безразлично. Он на меня и не взглянет. Я вижу, как он делает глубокий вдох, отряхивается, а затем крепко стискивает челюсть, готовясь к гонке.
Чен и Резендиз кружат между нами, крича что-то ободряющее в лицо каждому из нас. Они пытаются подготовить нас к последнему дню, который кажется таким идеальным, что мне хочется плакать. Когда Чен, наконец, останавливается передо мною, я даже не знаю, расчувствоваться мне или испугаться.
– Рядовой Дэнверс! – кричит Чен.
– Да, мэм!
– Ты показала нам, что ты способна на великие свершения! – вопит Чен.
– Спасибо, мэм!
– А знаешь ли ты, что ещё более важно, чем показать нам, что ты способна на великие свершения? – спрашивает Чен.
Мой разум лихорадочно перебирает всё, что произошло за последний год, но так и не может найти ничего конкретного.
– Нет, мэм! – кричу я.
– То, что ты показала себе, что ты способна на великие свершения! – кричит в ответ Чен.
– Да, мэм! – кричу я.
– Ты знаешь, насколько ты способна, рядовой Дэнверс? – кричит Чен.
– Да, мэм! – без промедления отвечаю я.
– Я горжусь тобой, рядовой Дэнверс! – слегка дрогнувшим голосом говорит Чен. Мы встречаемся взглядами, и на миллисекунду между нами проявляется полное понимание. Мы оба испытали на себе сочащееся пренебрежение Дженкса – и вот мы здесь, цветём и пахнем.
– Спасибо, мэм! – кричу я в ответ.
А она нереально круто и незаметно подмигивает мне и переходит к следующему кадету.
Со всех сторон доносятся искренние мотивационные взрывы. Я позволяю себе купаться в них. Резендиз кричит на Марию о её неистощимой прямоте. Чен кричит на Дель Орбе о его железной решимости. Чен кричит на Пьерра о его бескомпромиссной доброте. Резендиз кричит на Бьянки о его ровном лидерстве.
К концу нашего последнего построения в качестве кадетов четвёртого класса мы превращаемся в стоящих столбами эмоциональных хлюпиков. За исключением Бьянки, разумеется.
А затем, одна за одной, эскадрильи получают разрешение начать гонку, и мы выдвигаемся к Кафедральной скале. Мы бежим медленно, и с каждым шагом мне кажется, что окутывающая тело боль затухает и сменяется искромётной гордостью. На вершину скалы меня забрасывает сила одной лишь естественной, незамутнённой радости.
Я сделала это.
Нет.
Мы сделали это.
Я гляжу на лица ребят своей эскадрильи. А затем сканирую холм передо мной. Так много эскадрилий. Все эти люди. Мы все сделали это. Я больше не сама по себе. Теперь я часть нас. Теперь я часть «Длинной синей линии»24. Я заработала право стать частью жизни этих людей. Потому что сначала я была достаточно храбра, чтобы быть одиночкой. Но когда я пожертвовала своей жаждой трофеев и признания, я получила взамен величайший подарок, который только можно получить в жизни: цель.
Сейчас мне даже думать странно о том, что на протяжении долгих месяцев я хотела достичь в этом году только одного – попасть в «Летающие соколы», что напоминает мне о том, сколь низкого мнения я была о себе. Мои крошечные незначительные цели совпадали с крошечно низким мнением о себе.
Было время, когда мы с Марией думали, что никогда не сможем найти себе место в мире Дженкса, и я воспринимала это как гигантскую трагедию. Но сейчас я понимаю, что это не так. Мы никогда не сможем найти себе место в мире Дженкса, потому что уже стали гораздо большим, чем он когда-либо мог себе представить.
Это страшно и непонятно, и нет никаких однозначных ответов, но вид отсюда несравним ни с чем, что мы могли бы увидеть, если бы оказались в ловушке удушающего понимания Дженкса о том, кем мы, по его мнению, являемся. Но здесь, в этом диком, необъятном голубом небе, мы наконец-то вольны быть теми, кем мы являемся на самом деле.
Сильными. Любопытными. И прекрасно, безрассудно человечными.
Раздающиеся с вершины скалы радостные крики вытаскивают меня из своих мыслей. Когда мы делаем последний поворот, мне кажется, что сердце сейчас выскочит из груди. Эскадрилья за эскадрильей достигает вершины, и одна за одной эскадрильи растворяются в изнеможённом извержении всего, что кадеты держали в себе весь последний год.
Наша эскадрилья добирается до вершины скалы, и в ту же секунду Пьерр, Дель Орбе и Мария окружают меня. А затем наша маленькая кучка народу растворяется в огромной толпе, в которую превратилась наша эскадрилья. Мы прыгаем и обнимаемся на вершине Кафедральной скалы, нависающей над всем Колорадо-Спрингс. Наконец, мы размыкаем объятия, и все члены нашей эскадрильи расходятся по другим подразделениям в поисках друзей. И вот тут-то до нас доходит, что мы не можем найти Бьянки.
Мы быстренько сканируем окружающую местность. И одновременно находим его. Он стоит на самом краю ликующих толп и держит в руках маленький белый «Полароид» с радужной полоской на корпусе. Второй рукой Том безуспешно пытается утереть слёзы, текущие у него по щекам. Он видит нас и лишь качает головой и смеётся.
– Это всё вы виноваты, – фыркает он, когда мы единой приливной волной накатываем на него. Он сгребает в объятия всех нас и прижимает к себе, его тело сотрясается от наконец-то хлынувших наружу эмоций. Кажется, что мы обнимаемся уже несколько часов, что для толпы людей, не любящих обнимашки25, уже выходит за рамки их зоны комфорта.
Когда мы, наконец, размыкаем объятия, я замечаю, что мы по-прежнему продолжаем цепляться друг за друга – держимся за руки, придерживаем под руки и обнимаем за плечи.
– Где ты раздобыл камеру? – спрашивает Пьерр.
– Это моя.
Мы все недоверчиво глядим на Бьянки.
– Мама прислала её недавно, потому что ей казалось, что я недостаточно рассказываю о своих буднях в академии, – говорит он, краснея.
– Как ты пронёс её сюда? – интересуется Мария.
– Очень осторожно, – отвечает он, изогнув бровь.
Мы оглядываем толпу и видим, что другие эскадрильи также делают групповые фото и наслаждаются окончанием (почти) Признания. Затем мы замечаем Нобл, она сидит на траве в компании ещё нескольких человек из своей эскадрильи. Мы зовём её и спрашиваем, не согласится ли она сделать фото всей нашей компании. Пять раз.
– Пять раз. Одно и то же фото? – спрашивает она.
– Пять фоток. Нас тоже пятеро, – поясняет Пьерр.
– Мне кажется, что вам здесь нужен фотокопировальный аппарат, – говорит Нобл, произнося слова «фотокопировальный» и «аппарат» с особенным пренебрежением.
– Так ты сфоткаешь нас или нет? – нетерпеливо интересуется Мария.
– Да, я вполне физически и интеллектуально способна сделать одно и то же фото пять раз подряд, – отвечает она.
– Тут в буквальном смысле сотни людей! И как из всего этого скопища народа мы умудрились выбрать Нобл? – С улыбкой спрашиваю я в пустоту.
– Потому что вы меня любите, – говорит она, протягивая руку за камерой.
– Упаси нас Бог, но да, мы тебя любим, – отвечает Дель Орбе.
– Так, а теперь принимайте любые позы, в которых вы хотите позировать на пяти совершенно разных фотографиях, – сухо говорит Нобл.
Мария неподвижно стоит в центре. Она наш моральный полюс. Наш якорь. Пьерр и Дель Орбе встают с одной стороны от Марии, обняв друг друга за плечи, словно давно потерянные братья. Мы с Бьянки встаём с другой стороны. Бьянки, как самый высокий среди нас, делает небольшой шажок за меня. Я опираюсь на него, а он кладёт руку мне на плечо.
Мария протягивает мне руку, и я крепко сжимаю её. И, одна за другой, тяжело и страдальчески вздыхая, Нобл делает пять фотографий. По одной для каждого из нас.
Если кто-нибудь когда-нибудь посмотрит все пять фото одно за другим, по порядку, как они были сделаны, то увидит группу друзей, которые на каждом снимке улыбаются всё шире и шире, по мере того, как нас всё больше душат слёзы. Тот, кому достанется последнее фото, станет гордым хранителем того, что легко можно назвать самым печальным моментом в наших жизнях.
Или самым счастливым.
* * *
Мы решаем не прощаться. Никто из нас не сможет это выдержать. Вместо этого мы говорим друг другу, что увидимся позже, словно это просто ещё один день, как любой другой. Бьянки я сберегаю напоследок.
– Увидимся осенью, – говорю я.
Он сгребает меня в охапку, и я утыкаюсь лицом в его грудь.
– Увидимся осенью, – отвечает он.
– Я никогда в жизни не была так счастлива ошибиться насчёт кого-то, как насчёт тебя, – признаюсь я.
– Я тоже, – соглашается Том и крепче меня обнимает.
Дорога вниз оказывается очень тихой. Мы все задумчивы и измучены. Нам так комфортно рядом, что всю дорогу до кампуса мы регулярно трёмся друг о друга.
Мы принимаем душ и одеваемся в парадную форму для торжественного ужина в Митчелл-Холле. Все мы по очереди под громовые аплодисменты выходим для получения значков, но звуки толпы растворяются для меня на заднем плане, пока я пытаюсь до конца насладиться последними мгновениями, проведенными здесь.
Когда, наконец, наступает моя очередь, я подхожу к Чен и Резендизу и получаю свою эмблему, которую с гордостью буду носить на пилотке. Я держу значок на ладони. Он тяжелее, чем я думала, его холодный металл плотный и твёрдый. Я обхватываю значок ладонью и возвращаюсь на своё место, просто парю по воздуху.
Когда церемония подходит к концу, мы с Марией возвращаемся в казарму. Завтра мы уезжаем, но прежде чем разъехаться в разных направлениях, мы договорились, что завтра утром первым делом отправимся в последнее приключение. Только мы вдвоём. Совершенно ясно, что мы придумали этот план только для того, чтобы отложить прощание до последней минуты. И мы обе на 100 процентов согласны с этим планом.
– Дэнверс. Рамбо. На минуточку. – Раздаётся за нашими спинами глубокий мужской голос.
Мы оборачиваемся и видим самого бригадного генерала Уэйлена, коменданта всех кадетов. Я никогда в жизни не стояла к нему так близко. В присутствии этого седовласого и выдающегося мужчины мы немедленно чувствуем себя присмирёнными. Его форма украшена лентами и медалями, которые повествуют о выдающейся карьере. Я теряю дар речи. Откуда он вообще знает наши имена? Мы обе встаём по стойке смирно и отдаём честь. Поток кадетов, счастливо текущий обратно в казармы, широко огибает нас с обеих сторон, однокурсники затихают, оказавшись рядом с этим крайне маловероятным треугольником, что мы образовали.
– В этом году мне посчастливилось наблюдать за отборочными испытаниями в «Летающие соколы». Рамбо, я не видел таких бочек с тех пор, как летал в «Громовых птицах».
Я чувствую, как Мария рядом напрягается.
– Спасибо, сэр, – ровным тоном отвечает она, но поскольку я хорошо её знаю, то могу различить в её голосе неверие и восторг.
– Кто вас научил этому манёвру? – спрашивает он.
– Бонни Томпсон? – почему-то ответ Марии больше смахивает на вопрос.
– О, ну конечно. Я знаю Бонни. Она возила меня на задания во времена Вьетнама, – говорит Уэйлен.
– Да, сэр.
Он поворачивается ко мне.
– А через что капитан Дженкс заставил пройти вас, Дэнверс? Это же было сваливание на малой высоте при неработающем двигателе, не так ли?
– Да сэр.
– Отличный манёвр, рядовой.
– Спасибо, сэр.
– Ему вас также научила Бонни?
– Нет, сэр. Этому меня научил Джек Томпсон.
– Пожалуйста, только не говорите мне, что он заставил вас делать это на своём старом «Стирмане», – со смехом говорит Уэйлен.
– О да, сэр, заставил, – отвечаю я, позволяя себе крошечную улыбку.
– Напомните мне ещё раз, как он называет свою старую птичку?
– «Мистер Гуднайт», сэр, – отвечаю я, и бригадный генерал Уэйлен смеётся.
Мы с Марией обмениваемся краткими взглядами.
– «Мистер Гуднайт», – со смехом повторяет Уэйлен.
– Мы с Марией обе на нём летали, – добавляю я.
– Вы научились замедленной бочке на этом старом «Стирмане»? – спрашивает он у Марии.
– Да, сэр.
Уэйлен замолкает надолго. Мы с Марией ждём. Неподвижно.
– Вы никогда не думали о том, чтобы стать лётчиками-испытателями?
– Нет, сэр, – хором отвечаем мы.
– Позвольте мне подбросить вам такую идею. Я буду на связи с вами обеими, – говорит Уэйлен, прежде чем отпустить нас и отправиться по своим делам.
Мы с Марией, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Кто-то всё-таки наблюдал за нами.
– Лётчики-испытатели, – выдыхает Мария.
– Я даже... я даже... – задыхаюсь я.
– Стать лётчиком-испытателем – это не шутки, Дэнверс, – пищит Мария.
– Да это же превышает... – на меня снисходит понимание.
В нашем всепоглощающем квесте в поисках места в «Летающих соколах» мы проигнорировали этот альтернативный маршрут, не лучше или хуже, а просто другой. И который в этот конкретный момент кажется нам вполне достижимым. Я недоверчиво трясу головой.
– Это же наше новое «туда».
– Наше новое «туда», – повторяет Мария.
– Ого, – говорю я.
Такое простое слово, но оно идеально описывает охвативший меня ошеломлённый трепет.
Мы идём дальше.
– Слушай, пока мы не вошли в экстаз от всей этой затеи с лётчиками-испытателями, могу я обратить твоё внимание кое на что? Он же сказал, что Бонни возила его на задания во Вьетнаме, верно?
– Да, а что?
– За свою карьеру Уэйлен успел поучаствовать в ряде крайне секретных операций, и если она возила его на задания в это время...
– Ага, но она сказала нам, что летала на транспортниках, – говорю я.
– Ходят слухи – и под слухами я имею в виду «мне рассказал папаша», так что хочешь верь, а хочешь нет, – но он говорит, что во Вьетнаме парней вроде Уэйлена на задания возило ЦРУ, – говорит Мария.
Она останавливается и поворачивается ко мне.
– Дэнверс, а что, если Бонни была шпионом?
– Что? Это полный... – а затем я на секунду об этом задумываюсь. – Хотя, знаешь что, это имеет смысл.
– Неужели?
Мы смеемся и молча идём дальше.
– Бонни Томпсон абсолютно точно была шпионом, – сама себе говорит Мария.
– «Что бы ни случилось дальше, вы должны всегда помнить, кто вы такие. Вы – те, кто вы есть, а не те, кем вам говорят быть», – повторяю я слова, которые Бонни произнесла нам в ночь барбекю.
– Она никогда никому не позволяла указывать ей, кто она такая, – говорит Мария, пока мы последний раз в этом году возвращаемся в казарму.
– Никогда, – с благоговением повторяю я.
Мне кажется, что мы с Марией безостановочно болтаем уже несколько часов. Тишина не длится дольше пары секунд. Я не знаю, в чём дело, то ли мы нервничаем, то ли пытаемся отрицать, то ли наоборот пребываем в восторге от всей этой идеи с лётчиками-испытателя- ми, или восхищены Бонни Томпсон, или полны любви, гордости и дружбы. Или всё сразу. Но пока я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, сомнения и беспокойства снова начинают собираться в голове. Я поворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Поток раннего синего утреннего света озаряет нашу теперь уже ничем не украшенную комнату, освещает наши отсортированные и распакованные по сумкам пожитки. Я глубоко выдыхаю и вспоминаю всё, что узнала за этот год. Страхи и сомнения продолжают витать в моей голове, но на этот раз я их не боюсь.
Потому что бояться – это нормально. Потому что это нормально – чего-то не знать. Это нормально позволять себе учиться.
Потому что именно так и мы и изменим этот мир. Я поворачиваюсь на бок, обнимаю подушку и наконец-то засыпаю.
* * *
Рано утром мы с Марией уезжаем из академии на моей машине. Окна опущены, громко играет радио, а мы официально закончили первый год обучения в академии ВВС США.
Мир ждёт. Но сперва наше приключение.
По пути нам не встречается никаких преград, и мы с Марией добираемся до пункта назначения вперёд графика. Мы выбираемся из «мустанга», я подхожу к багажнику, открываю его и вытаскиваю всё, что может понадобиться. Затем возвращаюсь обратно.
– Осторожнее. Он старый и ненадёжный, – говорю я, протягивая Марии старый термос, заполненный самым кофеиносодержащим чаем, какой мне только удалось найти. Сейчас тепло, так что в пледе нет никакой необходимости, но я всё равно протягиваю его ей. Это традиция.
– Знаешь, они по-прежнему продолжают производить термосы для продажи, – говорит Мария, забираясь на капот моего старенького «мустанга».
– Да, но где в этом веселье?
Как только Мария угнездилась, я протягиваю ей два тоста с джемом. Она кладёт термос на капот, а сэндвичи с джемом – на колено. Я сажусь рядом.
Мы только собираемся вгрызться в сэндвичи, когда до нас доносятся звуки первого...
– А теперь закрой глаза, – говорю я.
– Принято, – отвечает Мария.
– Звучит в точности как «фольксваген- жук», – говорю я, запрокинув голову к небу.
– Это «Сессна», в этом я не сомневаюсь, – говорит Мария.
– Это точно не сто восемьдесят вторая. Они звучат... даже не знаю... печальнее, – говорю я. – Хотя, это может быть «Бичкрафт»...
– Ни за что. «Бичкрафты» звучат приятнее, они не делают этого «рата-та-та», – говорит Мария, а затем я чувствую, что её тело начинает трястись.
– Что ты делаешь?
– Быстро открывай глаза, – велит Мария.
Я послушно открываю глаза и вижу, как она щёлкает и крутит пальцами прямо перед собой, словно крошечный палец-человечек от кого-то убегает.
– Рат-а-тат-татата, – говорит Мария, словно это всё объясняет.
– Так, значит, выглядит «рат-а-тат-татата» в твоей голове? – со смехом спрашиваю я.
– Ну ладно, может, это больше похоже на это? – спрашивает она, размахивая руками перед собой.
– Это джазовые руки26. Ты просто показываешь мне джазовые руки, – говорю я.
– Хорошо. Будь по-твоему. Кстати, это – сто семьдесят вторая27. К слову, я поняла это ещё до суеты с «рат-а-тат», – говорит Мария, открывая термос с чаем.
– Ты права.... Это... – Мы обе открываем глаза точь-в-точь, когда самолёт проплывает у нас над головами. – Это он и есть.
– Звучит как один из «Мескалеро», – говорю я с набитым сэндвичем ртом.
Мария кивает и рискует сделать ещё один глоток обжигающе горячего чая.
Издалека доносится звук гудящего, грохочущего двигателя.
Мы обе закрываем глаза.
– Это не американец, – говорит Мария.
– Нет, это...
Самолёт приближается.
– Сдвоенные двигатели, – замечает Мария.
– Может, итальянский, – добавляю я.
– Ты не можешь знать этого наверняка, – со смехом говорит Мария.
– Могу, потому что это «Партенавиа П-68»28, благодарю покорно, – говорю я, открывая глаза.
«Партенавиа» проплывает у нас над головами, и я откусываю гигантский, и только отчасти самонадеянный кусок сэндвича.
– Я должна срочно собраться, если планирую в ближайшее время обыграть тебя, – говорит Мария, изгибая бровь.
– Никакой спешки нет. У нас есть... – я замолкаю.
– Целая вечность, – заканчивает она.
Я киваю.
– Целая вечность, – повторяю я.
Мария пихает меня под рёбра, и я знаю, о чём она думает.
– Ну давай, говори. Я знаю, что это тебя гложет, – говорю я.
– Это так нелепо, – со смехом говорит она.
– Это так нелепо, – повторяю я.
Небеса затихают на мгновение, а затем я слышу это. Низкий рык самолёта эхом отдаётся у меня в желудке, он приближается откуда-то сзади и становится всё ближе.
– Это же... – начинает было Мария, но затем обрывает себя, и мы обе широко распахнутыми глазами смотрим в небеса.
Ритмичное гудение двигателя проносится по позвоночнику, его урчание одновременно манит и пугает меня. И это самый прекрасный звук, что я слышала в жизни.
Когда «Мистер Гуднайт» проносится у нас над головами, мы с Марией хором кричим и машем в надежде, что Джек с Бонни заметят нас.
И я готова поклясться, что слышу в отдалении звук самолётного гудка.
Литературно-художественное издание
Серия «ВСЕЛЕННАЯ MARVEL»
Лиза Палмер
КАПИТАН МАРВЕЛ
БЫСТРЕЕ, ВЫШЕ, СИЛЬНЕЕ
Notes
[
←1
]
«Норт Американ П-51 Мустанг» – американский одноместный истребитель дальнего радиуса времён Второй мировой войны (прим. пер.).
[
←2
]
«Пайпер ПА-32Р Саратога» – американский одномоторный самолёт с убирающимися шасси, выпускаемый с 1980 по 2009 год (прим. пер.).
[
←3
]
Американская компания «Сессна» выпускает широкую линейку лёгких самолётов, начиная от малых двухместных и заканчивая бизнес-джетами (прим. пер.).
[
←4
]
«Бичкрафт» – американский производитель военных и гражданских самолётов (прим. пер.).
[
←5
]
«Маркетти» – итальянская авиастроительная компания, выпускавшая самолёты с 1915 по 1983 года (прим. пер.).
[
←6
]
«Райан ПТ-22» – американский самолёт, использовавшийся в годы Второй мировой войны для тренировки военных пилотов (прим. пер.).
[
←7
]
В академии ВВС США базовую подготовку новых кадетов проводят в основном офицеры-кадеты старших курсов (прим. пер.).
[
←8
]
В английском языке базовая подготовка кадетов лётной академии называется BEAST (в дословном переводе с английского – зверь), что сокращение от Basic Expeditionary Airman Skills Training – базовая программа подготовки военных лётчиков (прим. пер.).
[
←9
]
Академия ВВС США располагается вблизи города Колорадо-Спрингс, штат Колорадо (прим. пер.).
[
←10
]
К худу.
[
←11
]
Джекс-Вэлли – учебный тренировочный комплекс на базе академии ВВС в Колорадо-Спрингс, применяется для полевых тренировок (прим. пер.).
[
←12
]
Фликербол – групповой вид спорта, в котором участвует от 6 до 40 игроков, поровну поделённых на две команды. Играется с мячом для американского футбола (прим. пер.).
[
←13
]
Обучение в академии ВВС длится четыре года. Каждый год, с переходом на следующий год, кадетам присваивается новое звание. Таким образом, кадеты четвёртого класса – первокурсники, а кадеты первого класса – четверокурсники (прим. пер.).
[
←14
]
«Пилоты из Таскиги» – неофициальное название группы лётчиков-афроамериканцев, сражавшихся во Второй мировой войне. Другим прозвищем эскадрильи были «Красные хвосты» (прим. пер.).
[
←15
]
«Доброй ночи» – в пер. с англ. Good night (прим. пер.).
[
←16
]
Их было больше.
[
←17
]
Не со мной.
[
←18
]
Ну хорошо, всё за исключением закаливания характера и в целом превращения в более хорошего человека, и осознания того факта, что мне не нужно постоянно пытаться проявить себя.
[
←19
]
Сегодняшний обмен любезностями не в счёт.
[
←20
]
дней.
[
←21
]
Лас-Вегас-Стрип – семикилометровый участок бульвара Лас-Вегаса, на котором расположена большая часть казино и отелей города (прим. пер.).
[
←22
]
Для него.
[
←23
]
Уильям Шекспир «Король Лир», акт III, сцена IV, цитируется по переводу Бориса Пастернака (прим. пер.).
[
←24
]
Длинной синей линией называются выпускники академии ВВС США в Колорадо-Спрингс (прим. пер.).
[
←25
]
Пьерр не в счёт, разумеется.
[
←26
]
В хореографии джазовые руки обозначают быстрое потряхивание кистями рук в танце с открытыми и обращёнными вперёд ладонями (прим. пер.).
[
←27
]
«Сессна-172» и «Сессна-182» – американские модели легковых самолётов, одни из самых распространённых в мире (прим. пер.).
[
←28
]
«Партенавиа П-68» – легкий транспортный самолёт производства итальянской компании «Партенавиа». Выпускается с 1970 года (прим. пер.).