Каньон Холодных Сердец

Глава 1

Этим вечером в лос-анджелесском театре «Громэнс Чайниз» была премьера. Китайцы устраивали подобное с 1927 года, но тогда толпы народа, конечно, собирались гораздо больше, чем сейчас, а Голливудский бульвар наводняли тысячи, если не сотни тысяч людей, жаждущих увидеть звезду современности. Тем не менее, событие, которому предстояло нынче состояться, снискало почти такую же популярность. Хотя кинорепортеры, муссируя состоявшуюся премьеру, заявляли в ближайших утренних выпусках «Верайети» и «Холливуд репортер», что толпа поклонников, поджидавших промозглым вечером появления кинозвезды, Тодда Пикетта, составляла четыре тысячи человек, на самом деле их число было меньше чем вдвое.

И тем не менее, треть бульвара была забаррикадирована и для придания событию большего драматизма уставлена несколькими полицейскими машинами.

Когда к красному ковру подъехали лимузины, дверцы в них открыли капельдинеры, облаченные в черные кожаные костюмы, в которых орудовали отрицательные персонажи демонстрируемого фильма. Одновременно в толпе принялись за работу несколько «крикунов», нанятых служащими рекламного отдела киностудии, чтобы слегка подзадорить публику. Кричали они до тех пор, пока из лимузина не показалось лицо первого пассажира. В сегодняшнем списке гостей значилось много известных имен, и появление каждой звезды сопровождалось неистовым визгом поклонников. Хотя Круза среди них не было, зато ожидались Николь Кидман и Шварценеггер, который сыграл в картине небольшую роль – скромного и застенчивого Гэллоуза, в которого мстительный брутальный герой Тодда Пикетта должен был в свое время воплотиться добровольно или, в случае отказа, под давлением призраков прежних инкарнаций. Сигурни Уивер исполнила роль женщины, которой однажды удалось разрушить проклятие Гэллоуза, и к которой должен был направиться герой Пикетта, спасаясь от преследования призраков. Фанаты встретили ее появление у входа театра громким ревом восхищения. Улыбнувшись и помахав им рукой, она позволила фотографам запечатлеть себя на пленку, но приближаться к толпе не стала. У нее уже был опыт общения с настырными поклонниками, поэтому она стремительно зашагала по красному ковру прочь от их пальцев.

– Мы любим тебя, Рипли! – кричали ей вслед, обращаясь к ней по имени героини, которым ее будут называть поклонники вплоть до последних дней жизни. Даже услышав имя Рипли, она продолжала махать рукой, но ни на ком не останавливала свой взор.

Из следующего лимузина вышла Сьюзи Хенстелл, новая яркая звезда на кинематографическом небосклоне, также снявшаяся в фильме «Виселица», которую журнал «Вэнити фэйр» причислил к первой десятке самых популярных имен Голливуда. Эта блондинка очень маленького роста (чего на экране не было видно) все время хихикала: в лимузине на пару со своим дружком она подзаправилась небольшой порцией марихуаны, что сказалось на ней не лучшим образом. Когда звезда ступила на красный ковер, ноги у нее слегка заплетались. Тем не менее, толпа поклонников ожидала ее появления с вожделением, что, несомненно, явилось результатом рекламной кампании, которую на протяжении нескольких месяцев проводила пресса, подкрепляя популярность актрисы публикациями ее проникновенных интервью и фотографий. Благодаря усилиям журналистов публика восприняла эту особу как вполне состоявшуюся звезду, несмотря на то, что судить о ее актерских дарованиях имела возможность лишь по нескольким кадрам рекламного ролика. Разве могла озаботить разгоряченную толпу такая мелочь, что актриса не вполне отвечала созданному ею образу? В отличие от миссис Уивер, которая вела себя весьма разумно и, позволив фотографам сделать несколько снимков, через минуту удалилась прочь, Сьюзи Хенстелл оказалась весьма падкой до лести и почитания. Она направилась прямиком к баррикадам, где несколько женщин размахивали сувенирными программами. Подписав некоторые из них, она одарила своего спутника, шестифутового секс-символа фирмы «Келвин Кляйн», глуповатым, разбухающим от гордыни взглядом. Тот в свою очередь устремил на нее томный, отсутствующий взор – единственный в его репертуаре. Подобным образом он смотрел на всех женщин везде и всегда, даже когда приходил в движение знак его мужского достоинства или вылезала из трусов голая задница. Если не считать этой особенности, то во всем прочем он являл собой образ сногсшибательного, можно сказать, рокового красавца.

Внезапно на Голливудском бульваре поднялся порывистый ветер, и служба безопасности слегка обеспокоилась. Дело в том, что кому-то из организаторов пришла в голову блестящая идея: в качестве рекламы построить ворота в форме двух виселиц, чтобы под ними проходили явившиеся на премьеру фильма зрители. Однако, как оказалось, это было не слишком разумным решением. Поскольку на следующий день виселицы предполагалось сломать, их изготовили из пенопласта и выкрасили «под дерево», а потому ветер мог легко их повалить, даже, более того, поднять в воздух и обрушить сверху на толпу. Несмотря на относительно небольшой вес этих конструкций, их падение могло обернуться для людей серьезными травмами.

Четверо билетеров, снятые со своих рабочих мест и поставленные поддерживать виселицы с обеих сторон, прилагали все усилия, чтобы удержать шаткие конструкции в вертикальном положении. Охранникам, обеспечивающим у входа в театр безопасность, доложили, что осталось продержаться всего пять минут. Как только Сьюзи Хенслетт удастся уговорить, чтобы она покинула своих почитателей и прошла в здание театра (надо сказать, что в данный момент подобного намерения у нее явно не наблюдалось), к красной дорожке можно будет подать лимузин режиссера, Роба Нидермана, вслед за которым подъедет последний, самый важный участник церемонии Тодд Пикетт.

Усиливающийся ветер все сильнее раскачивал виселицы. Решили подавать лимузин Нидермана, махнув рукой на то, что в прессе на фотографиях Роба из-за его спины будут высовываться визжащие от восторга полоумные поклонники Сьюзи.

Однако, как говорится, не все совершенно в этом мире. Было уже тринадцать минут девятого. При таком развитии событий фильм мог начаться не раньше чем через полчаса. И все бы было хорошо, если бы эта чертовщина не тянулась слишком долго. Смонтированный Нидерманом фильм продолжался два часа сорок три минуты, и хотя киностудия обратилась через Пикетта к режиссеру с просьбой сократить ленту до двух часов, тот согласился урезать ее только на четыре минуты. Это означало, что закончиться ему надлежало в двенадцатом часу, а банкет в честь премьеры мог начаться лишь около полуночи. Так что предстоящая ночь обещала быть длинной.

Нидерману довольно быстро удалось отвлечь мисс Хенслетт от поклонников и направить к двери кинотеатра. Приближался самый важный момент вечера. Билетеры еще крепче схватились за виселицы, стараясь воспротивиться силе ветра. Наконец к тротуару подъехал длиннейший лимузин. И прежде чем в нем успела открыться дверца, фанаты – по преимуществу женщины – вошли в экстаз и на надрывной ноте принялись визжать:

– Тодд! Тодд! О боже! Тодд!

Замигали камеры – будто своеобразный семафор подавал сигнал о выходе человека из машины.

И он вышел.

Тодд Пикетт, звезда «Виселицы», тот, ради которого в первый день демонстрации фильма (это ожидалось в пятницу, а еще был понедельник) придет девяносто пять процентов зрителей. Тодд Пикетт, один из трех величайших звездных актеров в истории кинематографа. Тодд Пикетт, мальчик из Цинциннати, который плохо учился в школе, но закончил свою карьеру королем Голливуда.

Словно кандидат в президенты, он воздел руки в знак благодарности ликующей толпе. Затем вновь повернулся лицом к лимузину, чтобы подать руку сопровождавшей его в этот вечер даме, Вильгемине Бош. Бывшая официантка, затем модель, актриса и снова модель, она была той особой, вместе с которой последние четыре месяца Тодд посещал все вечеринки и премьеры, хотя, судя по слухам, их связывала только дружба.

Тодд обнял Вильгемину, чтобы на фотографии их запечатлели вместе, после чего, под вспышки огней и раскатистые выкрики «Тодд, я люблю тебя!», взяв свою спутницу под руку, направился к входу в кинотеатр. Поглотив наиболее важных гостей этого вечера, двери демонстративно закрылись, словно разделили людей на важных и неважных, на родовитых и тех, кому суждено остаться на уличном ветру.

О том, что «Виселица» оказалась порядочным дерьмом, знали все, начиная с продюсеров, которые влили в постановку этого фильма девяносто миллионов долларов и еще тридцать семь – в его рекламу, до самого скромного журналиста.

Как отметил Корлис в своей рецензии в «Тайм», это был «старомодный фильм ужасов, чуждый лучшим традициям этого великого жанра и просто логичному развитию событий, которое присуще стилю Джона By и которое ожидали от фильма зрители. Сначала в кадре появляется Шварценеггер, затем, в качестве его невольного преемника, Тодд Пикетт, исполнивший свою роль с драматизмом Гамлета в роковую для Дании ночь. «Виселица» от начала до конца – дурная ловушка».

Каждый из тех, кто в тот незапамятный вечер шел по красной ковровой дорожке в здание кинотеатра, знал, какую рецензию на следующий день опубликует «Тайм». Еще две недели назад Корлис написал статью о состоянии современного кино, в которой весьма откровенно выразил свое презрение к фильму. Не требовалось быть прорицателем, чтобы предвидеть, что найдутся и другие возмущенные картиной люди. Однако размах их недовольства превысил ожидания даже тех, кто готовился к самому худшему. В последовавшие после премьеры сорок восемь часов «Виселица» пожинала плоды наиболее отрицательных отзывов, увидевших свет в последние двенадцать месяцев, – ожесточенность их позволила нажать на спусковой крючок и малоизвестным журналистам. Помимо невнятного сюжета, как отметили все без исключения критики, картина в целом представлялась чрезвычайно блеклой, что явно обнаруживало безразличное отношение актеров к замыслу фильма. Их игра настолько разнилась по стилю, что казалось, будто их роли были написаны для совершенно разных картин. И кто же был в этом больше всех виноват? Такого вопроса даже не ставилось, поскольку все рецензенты единогласно сходились во мнении, что менее всего замыслу фильма соответствовала игра главной звезды, Тодда Пикетта.

Вот что писал о нем журнал «Пипл»: «В годах мистера Пикетта пора было бы знать, как надлежит исполнять подобные роли. Тридцатилетние актеры не имеют права играть так, как сыграл мистер Пикетт в этом фильме: когда его фирменный "двадцатилетний юноша с отметиной на плече и улыбкой на тысячу ватт" во второй раз (и даже в третий) появляется в кадре, мягко говоря, слегка несвежим, это никак не вяжется с сюжетом фильма. Хотя с тех пор, когда обаяние мистера Пикетта буквально зачаровывало публику, время пробежало слишком быстро, теперь он просто слишком стар, чтобы играть двадцатилетнего Винцента. Только Вильгемина Бош, поглощающая «Прозак» сестра Винцента, вышла из этой заварухи с достоинством. Эта элегантная актриса с удивительно красивыми и правильными чертами лица сумела хоть как-то исправить положение, с чрезвычайной достоверностью передав на экране страдания жизнерадостной девушки, жительницы Восточного побережья, а ля Кэтрин Хепберн. Однако все ее усилия потрачены впустую. Скажу даже больше, не будь этой героини в фильме, он превратился бы и для нас в пустое времяпрепровождение».

Публика, пришедшая на премьеру, казалось, была солидарна с автором рецензии. Хотя время от времени шутки на экране пробуждали в ней бурные возгласы и громкий смех (подчас чересчур громкий и несколько натужный), некоторые сцены второй части были столь затянутыми, что зрители теряли к фильму всякий интерес. Не добавила публике энтузиазма даже третья часть картины, когда действие перенеслось на орбитальную космическую станцию и количество спецэффектов изрядно возросло. Возмущенные действием злодеев, которые, вопреки всяким ожиданиям, направили на Вашингтон, округ Колумбия, оружие массового уничтожения, зрители исторгли несколько одиноких воплей и затихли. Когда же дым рассеялся и Тодд в роли новоиспеченного Гэллоуза собрался расправиться с дурными парнями, аудиторией вновь овладело беспокойство. Минут за пятнадцать до окончания фильма в крайнем ряду поднялся и направился по проходу в сторону уборной человек. Некоторые успели разглядеть его, когда он повернулся к экрану. Это был Тодд Пикетт, лицо которого озарилось светом от лица его героя. Никому даже не пришло в голову встать, чтобы попросить у него автограф.

На мгновение задержав взгляд на фильме, Тодд развернулся и побрел к выходу. В уборную он, впрочем, не пошел, а попросил билетера позволить ему пройти через задний выход. Тот ответил, что задняя часть здания не охраняется службой безопасности.

– Мне бы хотелось спокойно покурить, чтобы меня никто не видел, – пояснил Тодд.

– Почему бы и нет, – сказал служащий театра и повел Тодда по коридору, который тянулся вдоль тыльной стороны экрана, предоставив ему возможность обозревать свой образ в зеркальном отображении. Сцена, которая в это время разворачивалась в фильме, пробудила в памяти звезды единственное воспоминание – как чертовски неудобно он чувствовал себя в этом костюме.

– Вот сюда, пожалуйста, – сказал билетер, отпирая ключом дверь в конце коридора и пропуская Тодда в задний двор, освещенный фонарями близлежащего бульвара.

– Благодарю вас, – произнес Тодд, протянув своему провожатому купюру в двадцать долларов. – Я вернусь с главного входа еще до окончания фильма.

Поблагодарив его за чек, капельдинер удалился.

Тодд достал сигарету, но выкурить не успел. Тошнотная волна подкатила к его горлу с такой внезапностью и силой, что он едва сумел защитить смокинг. Среди рвотной массы были виски, которое он пил в лимузине, пицца, которой закусывал виски, а также изрядная порция сыра и анчоусов, добавленных к пицце. Когда первое извержение закончилось (внутреннее чувство подсказывало, что за ним последует и второе), Тодду хватило присутствия духа, чтобы осмотреться по сторонам. К счастью, на дворе он был совершенно один и отвратительной сцены никто не видел и, что еще важнее, не снимал на пленку. Ее единственными свидетелями были останки прошлых премьер, груда стендов и кричащих афиш, которые рекламировали некогда демонстрировавшиеся в кинотеатре фильмы: Мел Гибсон на фоне буровато-багрового пламени, глаз Годзиллы, нижняя часть туловища какой-то девицы в очень короткой юбке. Тодд выпрямился и пошел прочь от зловонной лужи, направляясь через кладбище прежних кумиров в самый темный закуток двора, где никто не потревожил бы его помутненную голову. Из кинотеатра до него до сих пор доносились оружейные хлопки и собственный приглушенный голос «Давай же, выходи, сукин сын», – кричал он кому-то на экране.

К этому моменту, если фильм удался, публика должна была войти в раж, вожделея увидеть долгожданную кровавую расправу. Однако, кроме оглушающей фонограммы, никаких криков не слышалось. Очевидно, зрителей фильм не захватил. Это был полный провал.

Тодд ощутил новый рвотный позыв. Он потянулся рукой вперед, пытаясь ухватиться за что-нибудь, чтобы не свалиться с ног, и наткнулся на рекламную доску с профилем Тома Круза, которая повалилась на стоявшую позади нее рекламу «Титаника», та в свою очередь плюхнулась на «Могучего Джо Янга» и так далее и так далее. Доски обрушивались друг на друга, как выстроенное в ряд домино. Кинозвезды падали на корабли, корабли – на монстров, после чего все исчезали в беспросветной мгле, среди которой отличить их друг от друга было уже невозможно.

Хорошо еще, что рвотное извержение приглушалось шумом его собственного голоса с экрана. Его вырвало дважды. Наконец желудок полностью опустел, и Пикетт, повернувшись спиной к отвратительной луже и поверженным идолам, пошел вдохнуть глоток свежего воздуха. Самое страшное было позади. Он зажег сигарету, которая помогла привести желудок в нормальное состояние, но вместо того, чтобы вернуться в зал, где шли завершающие сцены фильма, устремился вдоль торца здания к месту, мало-мальски освещенному с улицы. Тодду повезло, его костюм был ничуть не испачкан. Небольшое пятно на ботинке он вытер носовым платком, который тут же швырнул в сторону, после чего оросил рот «зимней свежестью» – баллончик с дезодорантом он всегда носил при себе. Волосы у него были коротко пострижены (такую прическу его герой носил в фильме, и с ней Тодд неизменно появлялся в обществе), поэтому Пикетт мог не волноваться, что они растреплются. Возможно, вид у него был слегка бледноватый. Но стоило ли из-за этого беспокоиться, когда на дворе была ночь?

Неподалеку от фасада здания Тодд приметил ворота, которые охраняла женщина-офицер службы безопасности. Сразу узнав Тодда, она открыла их.

– Спешите удалиться, пока толпа не накинулась? – осведомилась она. Улыбнувшись, Пикетт кивнул в ответ. – Вас проводить к машине?

– Да, пожалуйста.

Один из исполнительных продюсеров фильма, с которым Тодд прежде никогда не работал, энергичный англичанин по имени Джордж Диппер, стоял на красной ковровой дорожке рядом с группой журналистов, которые, не обращая на него никакого внимания, разговаривали между собой и проверяли работу кинокамер перед появлением на улице киносветил. Поймав на себе взгляд Тодда, Джордж кинулся к нему, с такой поспешностью вытаскивая из кармана сигарету, будто от нее зависела вся его жизнь.

В зале раздались жиденькие аплодисменты, которые вскоре оборвались. Картина подошла к концу.

– Надеюсь, все прошло на высшем уровне. – Взгляд Джорджа умолял Пикетта вымолвить хоть слово в знак согласия. – Зритель был зачарован. Или ты так не считаешь?

– Все нормально, – уклончиво ответил Тодд.

– Сорок миллионов за первый уик-энд.

– Не следует слишком обольщаться.

– Думаешь, мы не сделаем сорок миллионов?

– Думаю, все будет хорошо.

Лицо Джорджа просветлело. Тодд Пикетт, человек, которому платили двадцать миллионов долларов (плюс проценты со сборов сверху), заявил, что все будет хорошо. Все-таки есть Бог на свете! В какой-то миг Тодду показалось, что его собеседник от радости вот-вот разрыдается.

– По крайней мере, ни один крупный канал не выступил против, – произнес Тодд. – Так что этот уик-энд ничем не омрачен.

– И поклонники тебе преданы. – В глазах Джорджа вновь блеснуло отчаяние.

Тодд больше не мог вынести этого взгляда.

– Я собираюсь незаметно смыться, – сказал он, поглядывая на ворота.

Из кинотеатра начали выходить первые зрители. Если об общем мнении зала можно было судить по выражению лиц первых пяти человек, то инстинкт его не подвел: успех фильму явно не грозил. Попрощавшись с Джорджем, Пикетт повернулся спиной к кинотеатру.

– Приедешь на вечеринку? – спросил Джордж, настигнув его на ковровой дорожке, по которой Тодд спускался к машине.

Где же Марко? Верный и преданный Марко, который, когда нужно, всегда был рядом с Тоддом…

– Да, подъеду попозже, – бросив взгляд через плечо, заверил постановщика Тодд. Не успел он отвести взор от дверей кинотеатра, как народ оттуда повалил валом. Многие успели заметить Пикетта. Еще несколько мгновений – и они его обступят, начнут скандировать его фамилию, говорить, что именно им понравилось, а что – нет, трогать его руками, толкать.

– Сюда, босс.

Марко окликнул Тодда из салона лимузина, дверь в который была открыта. Слава богу! Прежде чем толпа стала выкрикивать его имя, и замигали вспышки камер, Тодд со всех ног ринулся к машине. Захлопнув за ним дверцу (которую Тодд сразу же защелкнул на замок) и довольно быстро для своей комплекции обогнув лимузин, Марко сел на водительское место.

– Куда едем?

– На Малхолланд.

Малхолланд-драйв ленивой змеей тянулся на много миль, однако Марко не требовалось уточнять, где именно его босс желает остановиться. Неподалеку от каньона Холодных Вод дорога забирала вверх, и сверху открывался великолепный обзор долины Сан-Фернандо. Днем обычно окрестности каньона были окутаны серо-коричневым смогом. Но ночью, особенно летней, вид был на редкость восхитительным: Бербэнк, Северный Голливуд и Пасадена, простиравшиеся до темной стены гор, утопали в море янтарного света. И если вглядеться в темноту, то можно было разглядеть мерцание огней самолетов, кружившихся перед посадкой над аэропортом Бербэнка, или вертолетов, что пролетали над светящимися белым сиянием городами.

Люди нередко приезжали сюда, чтобы полюбоваться раскинувшимся внизу видом. Но на этот раз, слава богу, никого не было. Когда Марко припарковал машину, Тодд вышел и направился в сторону обрыва, чтобы обозреть окрестности.

Марко тоже выбрался со своего места и принялся протирать ветровое стекло лимузина. Этот мужчина весьма крупных размеров, с бородатым лицом – точно медведь, недавно очнувшийся от зимней спячки, – носил в себе любопытный набор достоинств: некогда Марко был борцом и обладал черным поясом джиу-джитсу, ныне являлся первоклассным поваром (хотя вкус Тодда и не отличался излишней взыскательностью), кроме того, числился дважды разведенным отцом троих детей и чуть ли не наизусть знал всего Вагнера. Но самое главное, он был чрезвычайно предан Тодду и являлся его правой рукой. Марко Капуто был причастен ко всем сферам жизни своего босса Он нанимал и увольнял для него прислугу и садовников, приобретал и водил машины и, конечно же, выполнял все обязанности личного охранника.

– Дерьмовый фильм, да? – как бы между прочим заметил он.

– Даже хуже.

– Мне очень жаль.

– Ты-то тут при чем? Зря я за него взялся. Дрянной сценарий. А из дерьма конфетку не сделаешь.

– Не хочешь идти на вечеринку?

– Нет. Но должен. Обещал Вильгемине. И Джорджу.

– У тебя есть на нее виды?

– На Вильгемину? Пожалуй. Хотя пока с определенностью сказать не могу. Надо разобраться в своих чувствах. К тому же у нее есть приятель в Англии.

– Все англичане – страшные зануды.

– Это уж точно.

– Хочешь, я смотаюсь на вечеринку и привезу ее к тебе домой?

– А если она не захочет?

– О, прекрати. Когда это было, чтобы девица тебе отказывала?

Тодд ничего не сказал в ответ, вместо этого молча уставился на аллею огней. С долины потянуло благоуханием цветов и запахом китайской кухни. Санта Ана, жгучий ветер из Мохаве, дул ему в лицо. Чтобы насладиться прелестью мгновения, Пикетт закрыл глаза, но перед внутренним взором тут же возник образ его героя из фильма, с которого он сегодня сбежал. С минуту Тодд молча изучал себя со стороны, после чего произнес:

– Как же я устал!

Глава 2

Два из трех наиболее удачных фильмов Тодд Пикетт сделал под руководством продюсера Кивера Смозермана. Первый из них назывался «Стрелок». Эта картина, претендовавшая на высокую идею и сдобренная изрядной дозой тестостерона, не только принесла Смозерману большую славу, но всего за несколько недель превратила Тодда, тогда еще никому не известного парня из Огайо, в настоящую кинозвезду. Для фильмов Смозермана требовался не актерский талант, а образчик физических достоинств, при виде которых у зрителей захватывало бы дух. Тодд Пикетт оказался именно из такой породы людей. Когда бы он ни представал перед камерой – будь то в сцене с девушкой или на фоне военного самолета, – от него невозможно было отвести глаз. Камера придавала ему некое магическое очарование, а он, в свою очередь, оказывал колдовское действие на камеру.

В реальной жизни Тодд был привлекательным парнем, но не без изъянов: недостаточно высок, широкобедр и слегка кривоног. Однако на экране эти физические недостатки исчезали, и он становился воплощением мужского совершенства, с мужественной, как у истинного героя, формой скул, лучезарными глазами, чувственной и одновременно суровой линией рта. Его естественная красота соответствовала вкусам времени, и к концу первого лета, которое принесло Пикетту невероятную славу, образ его героя в белоснежной униформе, выгодно подчеркивавшей заманчивость ягодиц, оставил неизгладимый след в истории кинематографической иконографии.

Через несколько лет на кинонебосклоне взошли новые звезды, многие из них так же быстро, как и Тодд. Однако достойно воспринять неожиданно пришедшую к ним славу, как в свое время сделал Тодд Пикетт, сумели далеко не все. Он готовился к восхождению на Олимп чуть ли не с того дня, когда его мать, Патриция Донна Пикетт, впервые повезла его в кино в Цинциннати. Наблюдая за множеством мелькавших на экране лиц, он уже тогда подспудно ощущал (по крайней мере, так он заявил позже), что создан для этого мира и что если очень захочет и приложит старания, то примкнуть к параду кинозвезд для него будет лишь вопросом времени.

После успеха в фильме «Стрелок» он без особого труда включился в работу фабрики кинозвезд. Во время интервью Тодд всегда держался почтительно и скромно, беседовал с журналистами в такой непринужденной и веселой манере, что покорял даже отъявленнейших циников. Хотя он вполне сознавал действие собственных чар, ему было несвойственно самодовольство; несмотря ни на что, он никогда не забывал о своих корнях на Среднем Западе и оставался по-детски преданным матери. Но больше всего привлекало в его персоне то, что он всегда честно, без всякого притворства, признавал свои актерские недостатки, и это было совершенно новым явлением в кинематографе.

Через год после выхода в свет «Стрелка» Пикетт снялся подряд в двух картинах. Прежде всего это был очередной супербоевик Смозермана под названием «Молния», который был выпущен к Дню независимости и побил все прежние рекорды кассовых сборов. Второй фильм, «Уроки жизни», приуроченный к рождественским праздникам, представлял собой приятную сентиментальную историю; в ней Тодд снялся в паре с Шерон Кэмпбелл, бывшей моделью «Плейбоя» и нынешней актрисой, которая в свое время стала объектом пристального внимания бульварной прессы из-за развода с мужем, дебоширом и алкоголиком. Участие в фильме одновременно двух звезд было воспринято публикой самым благожелательным образом, и Тодд не встретил ни одной резкой рецензии в свой адрес. Хотя его популярность целиком и полностью зиждилась на внешних данных, критики отмечали, что в нем вполне определенно проявлялись признаки актера, который в своем стремлении завоевать зрителя обнажает в себе все новые и новые качества. Тодд никоим образом не стеснялся проявлять слабость характера и дважды в «Уроках жизни», согласно сценарию, рыдал, почти как дитя. Картина стала хитом сезона, и оба ее создателя сделали на имени Тодда большие деньги. Для театральных касс он стал воистину золотой находкой.

В последующее десятилетие слава работала на Тодда. Разумеется, некоторые роли ему удавались лучше других, но даже самые худшие из его актерских работ по сравнению с жалкими потугами большинства современных артистов, можно сказать, имели триумфальный успех.

Конечно, материал для съемок предоставлялся ему не по собственному усмотрению. С самого начала у него сложились тесные отношения с менеджером Максин Фрайзель. Это была невысокая стервозная дамочка сорока с лишним лет, которую некогда окрестили Самой Отвратительной Персоной Голливуда и которая, прослышав о какой-нибудь церемонии награждения, неизменно спрашивала, будет ли та совершаться достаточно торжественно. Когда Максин впервые взялась представлять Пикетта, у нее были и другие клиенты, но едва его карьера пошла в гору, она оставила всех и всецело посвятила себя Тодду. Вскоре эта особа вошла в плоть и кровь всех его дел, всех сфер его жизни – как личной, так и профессиональной. Цена, которую она требовала за услуги Пикетта, быстро достигла неслыханных высот, причем для совершения любой сделки она выезжала на дом. Свою точку зрения Максин Фрайзель навязывала буквально во всем: как в части изменения сценария, так и в подборе актеров, найме кинорежиссеров, операторов, декораторов и художников по костюмам. Главной ее заботой были интересы ее чудо-мальчика. Говоря языком прежней, феодальной системы, она правила из-за трона короля. Любой, кто работал вместе с Тоддом – от главы киностудии до незаметного стилиста, – рано или поздно с ней сталкивался, и на каждого эта встреча производила неизгладимое впечатление.

Безусловно, со временем очарование Пикетта не могло не потускнеть. Восходили одна звезда за другой, с каждым новым сезоном на экране появлялись все новые лица, и через десять лет публика, которая в восьмидесятые годы не давала Тодду прохода, начала искать себе иных кумиров. Вовсе не потому, что он теперь хуже играл, – просто другие стали играть лучше. У супербоевика появилось новое направление. Такие кассовые фильмы, как «День независимости» и «Титаник», за очень короткий срок принесли невероятный доход, и по сравнению с ними бывшие суперхиты кинематографа теперь имели весьма скромный успех.

Дабы удержать уходившую из-под ног почву, Пикетт решил вновь пойти на сотрудничество со Смозерманом, который тоже был бы не прочь вернуть их былую славу. Они решили создать картину под названием «Боец». В основе сюжета этого фильма лежала довольно примитивная история уличного драчуна из Бруклина, который со временем превратился в отчаянного защитника своей земли от мародерствующих врагов. Нелепый в своей неправдоподобности сценарий представлял собой заимствованные клише из модных в пятидесятых годах фантастических фильмов. Чтобы поставить и выпустить картину на экран, поначалу планировалось уложиться в сто миллионов долларов, однако Смозерман был убежден, что в случае надобности сумеет договориться с киностудиями «Фокс» или «Парамаунт».

У картины есть все необходимое для зрелищного фильма, говорил он, – легкодоступная идея (простой парень при помощи своей смекалки и грубой физической силы побеждает суперразвитую межгалактическую империю), дюжина сцен, которые можно украсить современными спецэффектами, и тот тип героя, который Тодд может сыграть даже во сне, а именно: обыкновенный парень при экстраординарных обстоятельствах. Если фильм, у которого есть все задатки будущего хита, не получит зеленый свет, киностудиям об этом придется горько пожалеть.

Ему было трудно что-либо возразить. Как человек, Смозерман являл собой некую пародию на беспрестанно тараторящего торговца, который в любую минуту мог взорваться. Поскольку кроме всего прочего он был весьма озабочен сексуально, в его непосредственном окружении постоянно обитало множество «крошек», как он сам их называл. Обыкновенно он обещал такой «крошке» дать главную роль, в случае если она сумеет достойно пройти пробу у него в будуаре, но в конечном счете отказывал, как только та ему наскучивала.

Подготовка к съемкам «Бойца» проходила довольно гладко, пока не случилось непредвиденное. Неделю спустя после своего сорокачетырехлетнего дня рождения Смозерман скончался. О неуемности его аппетитов всегда слагались легенды; в любом городе он умел отыскать злачное место, чтобы всласть ублажить свою ненасытную плоть. Обстоятельства смерти лишний раз подтвердили его репутацию: он умер за столиком в одном ночном клубе Нью-Йорка во время лесбийского шоу. Сердечный спазм, очевидно, оказался столь сильным и неожиданным, что лишил жизни Смозермана прежде, чем тот успел позвать на помощь. Когда обнаружили бездыханное тело продюсера, его лицо покоилось на кипе пакетиков с кокаином. В отличие от большинства своих современников, которые, щадя свои носовые пазухи, перешли на более усовершенствованную форму приема зелья, Смозерман продолжал потреблять его по старинке, но в лошадиных дозах. Это был один из тридцати пяти запрещенных препаратов, что обнаружились в его организме при вскрытии.

Согласно воле покойного, он был похоронен в Лас-Вегасе. Как Смозерман всегда утверждал, здесь он пережил самые счастливые дни своей жизни – все выиграл и все потерял.

Дважды упомянутая во время панихиды, эта фраза глубоко врезалась в память Тодда, и мурашки от мрачного предчувствия пробежали у него по спине. Смозерман всегда знал и вполне примирился с мыслью, что все происходящее в Голливуде – просто игра, а следовательно, можно потерять все, что имеешь, в мгновение ока. Он был азартным человеком и находил удовольствие в самой возможности провала, более того, она придавала особую пикантность успеху. Что же касается Тодда, то он никогда не изменял покеру и рулетке. Слушая хвалебные речи лицемеров, большинство из которых Смозермана откровенно ненавидели, Тодд понимал, что уход Кивера из жизни мрачной тенью ляжет на его, Пикетта, актерское будущее. Золотые деньки остались в прошлом, и уже недалек был тот день, когда его место под солнцем займут другие; если, конечно, этот день уже не наступил.

На следующий после похорон день Тодд поделился своими опасениями с Максин. Однако она, как всегда самоуверенная, поспешила его переубедить.

– Смозерман был динозавром, – сделав глоток водки, произнесла она. – Все эти годы люди носились с его дерьмом только потому, что буквально на всем он умел делать крупные деньги. Но, честно говоря, он был падшим человеком. А ты – классный актер. Так с какой стати тебе волноваться?

– Не знаю, – в голове Тодда гудело от выпитого спиртного, – порой погляжу на себя со стороны…

– И что?

– Я уже не тот парень, который снимался в «Стрелке».

– Конечно нет, черт тебя побери. Тогда ты был никто. А теперь один из известнейших актеров в истории кино.

– Теперь хватает других героев.

– Ну и что из этого? – парировала Максин, пытаясь развеять его сомнения.

– Не надо, слышишь! – отрезал Тодд» стукнув ладонью по столу. – Не делай этого! Оставь свои увещевания! Ладно? Смозерман хотел вернуть меня на пьедестал, но сыграл в ящик! Мы сели в лужу. И нам надо думать, как из нее выбраться.

– Ладно, успокойся. Я только хотела сказать, что Смозерман нам не нужен. Мы найдем кого-нибудь, чтобы переработать сценарий, если ты этого хочешь. Потом подыщем толкового режиссера, чтобы его поставить. Кого-нибудь, кто владел бы современным стилем. Смозерман был чересчур старомоден. Все у него делалось по-крупному. Большие сиськи. Большие автоматы. Но современного-то зрителя этим уже не возьмешь. Нужно все время держать нос по ветру, иначе можно опоздать. Знаешь, хоть мне и неприятно это говорить, но смерть Смозермана сыграла нам на руку. Тебе требуется нечто новое. Новый образ Тодда Пикетта.

– Думаешь, это так просто? – ухмыльнулся Тодд, хотя очень хотел верить, что Максин разрешит его проблему.

– А что в этом сложного? – возразила ему Фрайзель. – Ты крупная звезда. Нам лишь нужно вновь поместить тебя в центр зрительского внимания. – Поразмыслив с минуту, она добавила: – А знаешь что? Пожалуй, нам стоит пообедать с Гарри Эппштадтом.

– О боже, зачем? Ты же знаешь, как меня воротит от этого мерзкого говнюка.

– Может, он и говнюк. Но тебе же нужно, чтобы кто-то платил за съемки «Бойца». А ради того, чтобы этот сукин сын отвалил тебе за роль двадцать миллионов плюс хороший процент, ты вполне можешь побыть с ним часок-другой паинькой.

Глава 3

Столь нелестное мнение об Эппштадте сложилось у Тодда не только из-за личной неприязни. Гарри воистину был наиотвратительнейшим человеком во всем Лос-Анджелесе. Сказать, что глаза у него были змеиными, а губы – не созданными для поцелуев, пожалуй, для его наружности было бы большой лестью. Должно быть, слепо любившая его матушка некогда и намекала сыну на непропорциональность его сложения, тем не менее, он оставался нарциссом высшей марки, носил самые дорогие костюмы и тщательнейшим образом ухаживал за ногтями. Личный парикмахер каждое утро не только орудовал над его щетиной опасной бритвой, но также приводил в порядок крашеные волосы.

Сколько молитв было обращено к этой бритве, дабы она ненароком сорвалась из рук цирюльника! Однако Эппштадт, очевидно, родился в рубашке. Переходя из одной киностудии в другую и приписывая все успехи себе, а провалы – своим непосредственным подчиненным, которых незамедлительно увольнял, он лишь обретал все больший вес. Старый как мир прием, но работает безотказно. Когда власть начала переходить к крупным корпорациям, а киностудиями стали управлять советы бизнесменов и юристов, жаждущих приложиться к творческому пирогу, Эппштадт оказался единственным представителем старой школы. Он никогда не испытывал недостатка во власти, равно как в людях, нуждавшихся в его покровительстве, к которым всегда мог придраться, чтобы повесить на них всех собак. Для него это было удовольствием и своего рода местью. Зачем ему нужна была красота, когда он умел кого угодно заставить трепетать с помощью улыбки и многообещающего «возможно»?

В понедельник, когда Тодд в сопровождении Максин встретился с Эппштадтом на ланче, тот находился в весьма благодушном расположении духа. Последний уик-энд весь «Парамаунт» сотрясался от картины, к созданию которой Гарри приложил свою руку. После двух абсолютно провальных предварительных просмотров он уволил главного режиссера и нанял другого, чтобы достойно снять сцену изнасилования и концовку фильма, в которой потерпевшая женщина убивает своего обидчика с помощью садовых ножниц.

– Тридцать два целых и шесть десятых миллиона долларов за три дня, – разбухая от гордости, говорил он. – И не когда-нибудь, а в январе. Это же хит! И знаете, что еще? В картине нет ни одной звезды. Только мало-мальски знакомые по телесериалам лица. Вот это, я понимаю, маркетинг!

– А вообще в картине есть хоть что-нибудь стоящее? – осведомился Тодд.

– Ну, да. Это все тот же проклятый Гамлет, – с прежним энтузиазмом ответил Эппштадт. – Что-то ты неважно выглядишь, дружок, – продолжал он. – Тебе надо бы отдохнуть. Я тут провел несколько дней в мужском монастыре…

– В монастыре?

– Звучит несколько странно, да? Но до чего же там хорошо! Такая тишина, покой. К тому же у них там много евреев. Правда. Я встретил там больше евреев, чем в баре моего племянника. Поезжай туда, Тодд. Отдохнешь, не пожалеешь.

– Не хочу я отдыхать. Хочу работать. Нам пора начинать съемки «Бойца».

– О боже! – Жизнерадостное выражение вмиг сошло с лица Эппштадта. – Так вот, значит, зачем ты пригласила меня на ланч, Максин!

– Говори же, согласен ты или нет, – упорствовал Тодд. – Потому что найдется куча желающих за него взяться, в случае если ты откажешься.

– Тогда, может, вы лучше отдадите его кому-нибудь из этой кучи? – прищурился Эппштадт. – Если захотите, можно произвести в нем некоторые коррективы. Как раз сегодня я занимался делами такого рода.

– Если я правильно поняла, ты готов отказаться от своего шанса? – стараясь сохранять безразличный тон, спросила Максин.

– Готов без зазрения совести, если Тодд хочет услышать от меня конкретный ответ. Не испытываю ни малейшего желания стоять у вас на пути при создании этой картины. Кажется, тебя это удивляет, Максин?

– Да, удивляет. Такой материал… для «Парамаунт» мог бы стать грандиозным хитом.

– Честно говоря, не уверен, что сейчас стоит снимать картины такого плана, Максин. Стало слишком трудно ориентироваться в запросах времени. А ведь это дорогостоящие фильмы. Прежде чем мы доберемся до кинокопий и рекламы, расходы в лучшем случае перевалят за сто тридцать миллионов долларов. Нет, я не уверен, что с точки зрения капиталовложений это разумный проект. – Он выдавил из себя скупую улыбку, в которой сквозила ухмылка хищника, – Послушай, Тодд. Я не прочь иметь с тобой дело. «Парамаунт» готов с тобой сотрудничать. Господи, да ты же столько лет был для нас золотым прииском! Но за это время пришло другое поколение. Ты и сам об этом знаешь не хуже меня. А этим деткам подавай разнообразие. Они не желают преданно глазеть на вчерашний день.

Зная, какое действие возымеют на собеседника эти слова, Эппштадт испил чашу наслаждения до последней капли.

– Видишь ли, в старые добрые времена киностудии были вполне в состоянии поддерживать звезд на протяжении творческого простоя. Заключали со звездой семилетний контракт, платили еженедельное жалованье. Могли позволить себе год-другой снимать звезду во второстепенных ролях. Но ты же очень дорогой актер, Тодд. Катастрофически дорогой. А мне приходится отчитываться перед акционерами. И я отнюдь не уверен, что они захотят, чтобы я заплатил тебе двадцать миллионов долларов за картину, которая от силы может дать… Кстати, какой доход принесла твоя последняя картина? Сорок один с мелочью на местном рынке?

– Очень грустно слышать все это из твоих уст, Гарри, – произнесла Фрайзель, сделав театральный вздох.

– А мне очень жаль, Максин, что я вынужден говорить вам это. Поверь, искренне жаль. Но деньги любят счет. Я должен быть уверен, что кино принесет прибыль. Иначе зачем мне его снимать? Вы же понимаете, что мною движет. А эта затея просто не имеет смысла.

– Прошу меня простить. – Максин встала из-за стола. – Я отлучусь на минуту. Мне нужно позвонить.

В ее голосе Эппштадт уловил искру, грозившую разгореться пламенем.

– Только умоляю тебя, Максин, давай обойдемся без адвокатов. Ведь мы же цивилизованные люди.

Ничего не ответив, она прошествовала между столиками к официанту, который указал ей дорогу к телефону. Проглотив кусок свежепросоленного тунца, Эппштадт отложил в сторону вилку.

– В такие минуты я жалею, что бросил курить. – Откинувшись на спинку стула, он смерил тяжелым взглядом Тодда. – Не дай бог, она опять устроит свои любимые торги. Тодд, не позволяй ей это делать. Если меня загонят в угол, я буду вынужден встать и сказать все как есть. И тогда начнется такая катавасия, что мало никому из нас не покажется.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что хочу сказать? – Эппштадт поморщился так, будто под его креслом орудовал проктолог. – Не стоит тебе спекулировать цифрами, как будто ты стоишь тех денег, которых, мы все это знаем, ты не стоишь.

– Но ты же сам сказал, что я был золотым прииском для «Парамаунт». Сказал всего две минуты назад.

– Это было тогда. А теперь сейчас. Это был Кивер Смозерман, поздний Смозерман. Последний из могикан.

– Что ты имеешь в виду?

– Давай я лучше скажу, что я не имею в виду, – вкрадчиво промолвил Эппштадт. – Я не имею в виду, что ты не сделал карьеру.

– Приятно слышать, – резко бросил Тодд.

– Я не прочь найти для нас с тобой общее дело. Но…

– Но?

Казалось, Эппштадт глубоко задумался, прежде чем ответить.

– Ты талантлив, Тодд, – наконец произнес он – Вполне очевидно, что твоя слава строилась не на пустом месте. За многие годы ты это всем доказал. Но у тебя нет той притягательной силы, что была прежде. Эта участь неминуемо ждет всех дорогостоящих парней киноэкрана. Будь то Круз, Костнер или Сталлоне. – Помолчав немного, он наклонился к Тодду и, понизив голос до шепота, добавил: – Хочешь начистоту? Ты выглядишь усталым. Точнее сказать, подержанным. – Тодд резко выпрямился, словно ему в лицо плеснули холодной водой. – Прости за прямоту. Но не думаю, что для тебя это было откровением.

Тодд уставился на правую руку, представляя себе, с каким удовольствием он сжал бы ее в кулак и съездил несколько раз по физиономии Эппштадта.

– Конечно, ты можешь это дело уладить, – беззаботно продолжал Гарри. – Лично я знаю двоих ребят, которые обратились за помощью к Брюсу Берроузу. Когда он закончил с ними работать, они помолодели лет на десять.

– А кто такой Брюс Берроуз? – осведомился Тодд, продолжая созерцать правую руку.

– Многие считают, что он лучший пластический хирург в нашей стране. У него офис в Уилшире. Услуги его абсолютно конфиденциальные. И очень дорогие. Но ты вполне можешь себе их позволить. Он делает все: пересадку кожи, подтяжку, пилинг, удаление жировых отложений…

– А кто к нему обращался?

– Да почти все. Тут нечего стыдиться. Это неумолимый факт жизни. С годами становится все сложнее скрывать следы времени. От смеха начинает морщиться кожа под глазами, от мимики углубляются бороздки на лбу и образуются складки у рта.

– Но у меня нет никаких складок у рта.

– Погоди, скоро будут, – не без фамильярности заверил его Гарри.

– И сколько это займет времени?

– Этого я не знаю. Никогда ничего подобного не предпринимал. Уж если я туда попаду, то, боюсь, никогда не выберусь.

– Слишком много косметических проблем?

– Хочешь отыграться на мне? Я всегда считал это дурным тоном. Но я тебя прощаю. Знаю, больно услышать о себе горькую правду. Но все дело в том, что мне не нужно красоваться своим лицом на широком экране. А тебе нужно. Тебе за него платят. – И, ткнув в Пикетта пальцем, добавил: – За это вот лицо.

– Если я решусь что-то сделать… – осторожно начал Тодд, – я имею в виду морщины…

– Ну?

– Ты согласишься взяться за съемки «Бойца»?

– Возможно. – Эппштадт не преминул пустить в ход свое коронное слово. – Не знаю. Посмотрим. Но, судя по тому, как я себе представляю этот фильм, ты не много потеряешь, если он не выйдет на экран. Хоть ты и старомоден, у тебя есть свой зритель, который в тебе души не чает. Ему нравится видеть, как ты пинаешь в зад плохих мальчишек и получаешь в награду девушку. И он хочет, чтобы его кумир во всех отношениях был совершенным. – На мгновение Гарри остановил взгляд на Тодде. – Ты обязан быть совершенным. Берроуз может это сделать. Может вернуть тебе молодость. И ты вновь станешь королем Голливуда, Думаю, ты именно этого хочешь.

Тодд робко кивнул, будто речь шла о присущем только ему недостатке.

– Поверь, я глубоко тебе сочувствую, – продолжал Эппштадт, – мне довелось повидать много людей, которые буквально съедали себя, когда теряли популярность. Губили себя из-за каких-то морщин. С тобой этого не случилось. По крайней мере, пока – Он взял Тодда за локоть. – Отправляйся к доктору Берроузу. Узнай, что он сможет для тебя сделать. А через полгода мы с тобой поговорим.

Тодд не стал посвящать Максин в разговор о докторе Берроузе. Он не хотел, чтобы своим мнением она помешала ему самостоятельно принять решение. Это был как раз тот случай, когда посторонние советы могли только испортить дело.

Хотя имя доктора Тодд слышал впервые, он был совершенно уверен в том, что тот проживал в столице пластической хирургии, где выпрямляли носы, делали пухлыми губы, удаляли пигментацию, избавляли от лопоухости, разглаживали на лице морщинки, убирали складки на животе, поднимали ягодицы, увеличивали груди. Любая часть тела, если таковая создавала какие-то неудобства его обладателю, могла быть исправлена, причем нередко до неузнаваемости. Хотя обычно за такими услугами обращались женщины, всегда охотно прибегавшие к помощи подобного специалиста и являвшиеся его благодарными пациентами, в последнее время положение дел изменилось. Так, один из мускулистых мальчиков эпохи восьмидесятых, который на протяжении нескольких лет довольно успешно демонстрировал пропорции супермена, но в последнее время несколько пообвис, неожиданно появился на широком экране в еще более накачанной форме, чем прежде. Было вполне очевидно, что его безупречная мышечная система, вплоть до икр ног, была хирургически имплантирована. Учитывая количество преобразований, которым подверглось его тело, на лечение потребовалось немалое время. На протяжении пяти месяцев его никто не видел, и, судя по слухам, он скрывался в Тускани. Однако усилия его не пропали даром. Покинув экран, как драная боксерская перчатка, он вернулся на него, точно новая монетка.

Тодд начал окольными путями наводить справки, надеясь, что задаваемые им вопросы не навлекут на него подозрений.

Как выяснилось, косметические операции были далеко не безболезненными. Даже самые выносливые парни, метаясь в послеоперационном бреду, проклинали тот день и час, когда их угораздило пойти на такую жертву. К тому же, решившись на этот отчаянный шаг, некоторые оставались недовольны результатом. Зачастую им приходилось соглашаться на повторную операцию. И возможно, даже не одну. Словом, рана за раной, боль за болью.

Тем не менее, новости не обескуражили Тодда. Любопытно, что полученные им сведения о пластической хирургии возбудили в нем к этой области еще больший интерес, который он питал, с одной стороны, как представитель сильной половины человечества, а с другой – вследствие глубоко скрытой в подсознании склонности к мазохизму.

Кроме того, для него не существовало большего страдания на Богом созданной земле, чем листать в очередной раз «Дейли верайети» и не находить на его страницах ни единого упоминания о своей персоне. Другие актеры, чьих имен он подчас даже и не слышал, получая роли и сценарии, заключали контракты, которые в свое время могли сыпаться на него со всех сторон. Что могло быть хуже, чем каждый день читать об этом? Воистину нет на свете более страшной и острой боли, чем новости о чужом успехе. Когда речь шла об актере, старше Тодда по возрасту, это было еще полбеды. Но если таковым являлся его ровесник или, что еще хуже, кто-нибудь моложе или красивее, он начинал сходить с ума и впадал в такое мрачное состояние духа, что выбраться из него без таблетки транквилизатора был больше не в состоянии. Но теперь даже наркотики не помогали ему так, как прежде. Должно быть, организм к ним привык – уж слишком много Пикетт их принимал.

И что же делать, что делать?

Продолжать просиживать свою раздающуюся задницу, избегая собственного отражения в зеркале, – или брать быка за рога и идти на прием к доктору Берроузу?

Минула неделя, прежде чем он пришел к окончательному решению. Однажды вечером, переключая телеканалы на своем шестидюймовом экране и попивая виски, он случайно наткнулся на передачу, посвященную прошлогодней церемонии вручения «Оскара». Молодой актер, который, как известно, далеко не выделялся красотой, получил три премии за картину, в которой не только исполнил главную роль, но также – что, по крайней мере, делало ему честь – явился автором ее сценария и режиссером. Но что это была за игра? Безусловно, он блистал в золотом освещении чуть ли не в каждом кадре этой чертовой ленты, исполняя роль заикающегося, умственно неуравновешенного парня с далекого Юга, прототипом которого послужил брат его отца, якобы трагически погибший от рук линчевателей, которые по ошибке приняли его за насильника. Этот амбициозный молодой человек, покоривший фабрику звезд заимствованным из семейной истории рассказом о человеческом духе, оказался во всех отношениях идеальным номинантом на «Оскар».

Между тем истинная судьба дядюшки оказалась куда менее трогательной и притягательной. Помимо того, что он не подвергся линчеванию и был самым, что ни на есть, живым среди живых (во всяком случае, такие ходили слухи), ему пришлось отсидеть двадцать два года в тюрьме за изнасилование, которое он даже не пытался опротестовать. Выпускавшая этот фильм киностудия щедро заплатила ему, чтобы он помалкивал, пока история его жизни не выйдет на экран в интерпретации Голливуда, а «золотой мальчик» с ослепительной улыбкой на устах не получит за нее три «Оскара». Тодд имел все основания утверждать, что режиссерские способности этого актера ограничивались знаниями географии родных мест.

Но этот парень был не единственным претендентом на трон Тодда. Вокруг вилось и много других самонадеянных молокососов, метивших на роль короля Голливуда. Едва место Пикетга опустеет, к нему кинется много желающих.

Да пошли они все!.. В свое время он вышвырнет этих подонков с незаконно занятого пьедестала. В считанные дни вернет себе славу и любовь публики, а сукины дети с голой задницей покатятся туда, откуда пришли.

Неужто ради этого не стоит потерпеть в течение нескольких недель некоторые неудобства? Стоит! Хотя бы ради того, чтобы увидеть, как исказятся их смазливые физиономии, когда они поймут, что слишком рано прицелились на его место.

Что бы там ни говорили в недавнем прошлом, король людских сердец не умер. Он обязательно вернется и будет выглядеть на миллион долларов.

Глава 4

В тот день, когда Тодду была назначена первая консультация у доктора Берроуза, случилось непредвиденное, и ему пришлось отложить визит.

– Боюсь, вы не поверите моим оправданиям, – начал он, обращаясь к секретарю приемной Берроуза, – но, клянусь, это чистая правда.

– Я вас слушаю.

– У меня заболела собака.

– Подобными объяснениями нас кормят нечасто. Пятерка вам за оригинальность.

В то утро Демпси, пес Тодда, выглядел не лучшим образом: поднявшись, он собрался пойти во двор справить нужду, но вместо того странно заковылял, словно у него отнялась одна лапа. Пикетт спустился узнать, что с ним случилось. Хотя на хозяина и глядела счастливая собачья морда, но все же глаза у пса блуждали, будто ему было трудно сфокусировать взгляд.

– Что стряслось, парень?

Тодд опустился на колени и погладил своего питомца за ушами. В ответ Демпси одобрительно заурчал. Однако пес чувствовал себя неуютно и, казалось, в любую минуту мог упасть.

Позвонив Максин, Тодд сказал, что собирается ехать к ветеринару.

– Что-то стряслось с твоей четвероногой цацей?

– Доживешь до его лет – тоже станешь цацей, – отозвался Тодд. – Тем не менее, ты права. С ним что-то стряслось. Его не держат лапы.

Тодд приобрел пса одиннадцать лет назад, когда тот был еще щенком. Тогда Пикетт только-только приступил к съемкам в «Стрелке», и щенок, совсем недавно отнятый от материнской груди, повсюду сопровождал его, даже на съемочной площадке.

Тодд души не чаял в своем любимце, а Демпси воспринимал его любовь как дарованное ему Богом право. Они стали неразлучны. Тодд и Демпси. Демпси и Тодд. Благодаря всеобщему расположению, которым был наделен пес почти с первых дней жизни, он стал чересчур самоуверенным: никогда никого не боялся и неизменно проявлял дружелюбие к тем, кто не пугался его.

Ветеринара звали доктор Спенсер; эта энергичная чернокожая дама следила за здоровьем Демпси с самого его раннего возраста. Она провела осмотр, который подтвердил опасения Тодда: Демпси в самом деле был нездоров.

– Сколько ему сейчас лет?

– В марте будет двенадцать.

– Ну да, правильно. Мы не знали точной даты его рождения, поэтому написали…

– … Ночь «Оскара».

– В чем дело, парень? – обратилась доктор Спенсер к Демпси, почесывая ему подбородок. – Совершенно очевидно, что он не такой жизнерадостный, как обычно.

– Да.

– Я хотела бы оставить его здесь, в лечебнице, чтобы провести небольшое обследование.

– Я принес на анализ кал, как вы просили.

– Спасибо.

Тодд достал небольшой закрытый контейнер с испражнениями Демпси.

– Он подхватил какой-то вирус, – предположила доктор. – Мы дадим ему антибиотики, и он скоро будет здоров.

– Но у него что-то странное с глазами. Взгляните. Он не может сфокусировать на нас взгляд.

Демпси, который прекрасно понимал, что речь шла о нем, поднял голову, но было совершенно очевидно, что остановить на ком-нибудь из них глаза ему очень трудно.

– Ведь это не может быть от старости, правда же? – продолжал Тодд.

– Скорее всего, нет. Прежде он был очень здоровым псом и, насколько я могу судить по своему опыту, должен прожить гораздо дольше любой непородистой собаки. Оставьте его у меня. А в конце дня позвоните.

Тодд последовал ее совету. Ничего нового из посещения ветеринара он не вынес. Анализ направили в лабораторию, а Демпси по-прежнему выглядел больным и несколько растерянным, хотя заметного ухудшения его состояния не наблюдалось.

– Если хотите, можете вечером забрать его домой или оставить здесь. Ему у нас будет хорошо. Правда, с одиннадцати вечера до шести утра за состоянием собак у нас никто не присматривает, но беспокоиться…

– Я приеду и заберу его.

Несмотря на то, что доктор Спенсер утверждала, что состояние Демпси не ухудшилось, Тодд ей не поверил. Обычно, когда ему приходилось на пару часов оставлять своего питомца в ветеринарной клинике – на прививку или на профилактический осмотр, – пес всегда встречал его диким восторгом и всем своим видом давал понять, что не прочь поскорей вырваться на улицу, пока ему не всадили в бок очередную иглу. Сегодня же, показавшись из-за угла, Демпси, казалось, не сразу понял, что за ним приехал хозяин. И только подойдя ближе к двери, пес обнаружил некоторые признаки радости. Доктор Спенсер к этому времени уже уехала домой, и Тодд спросил у дежурной номер ее домашнего телефона, однако, как выяснилось, не все было подвластно даже такой знаменитости, как Тодд Пикетт.

– Ей нужно заботиться о своих детях, – сказала медсестра, – Она с любовью относится к своей работе, однако работа не должна мешать личной жизни.

– Но иногда ведь требуется неотложная помощь?

– Советую вам обратиться в круглосуточную ветеринарную больницу в Сепульведе. Там ночью всегда дежурят врачи. Но лично я считаю, что ваш пес на прогулке подхватил какой-то вирус. И нужно будет всего лишь пройти курс антибиотиков.

– Ну, тогда могу я хотя бы дать ему антибиотики? – осведомился Тодд, несколько раздраженный равнодушным отношением медсестры к болезни Демпси.

– Доктор Спенсер считает, что не следует ничего давать до тех пор, пока не будут готовы результаты анализа стула. Поэтому, боюсь, до завтра Демпси придется обойтись без лекарств.

Демпси ничего не ел. Поглядев на плошку с пищей, которую ему приготовил Марко, пес тотчас отвернулся. После этого, устроившись на пороге задней двери, провел в лежачем положении весь остаток вечера.

Посреди ночи Тодд проснулся от странного шума, напомнившего ему звуковые эффекты из фильма «Изгоняющий дьявола». Пикетт зажег свет в спальне и обнаружил у своей кровати Демпси. Тот стоял посреди желтой зловонной лужи и выглядел очень пристыженным из-за учиненного им безобразия. Когда же хозяин обнял пса, то понял, что дело плохо: холодное тело Демпси била сильная дрожь.

– Потерпи, мой хороший, – принялся успокаивать его Тодд. – Нам с тобой нужно найти хорошего доктора.

Марко, который проснулся от шума, быстро оделся и приготовился идти к машине. Тодд завернул своего питомца в любимое стеганое одеяло, которое сшила для внука собственными руками бабушка, и всю дорогу, пока машина неслась по пустынным улицам в направлении Сепульведы, пес лежал у хозяина на коленях.

Когда они прибыли в ветеринарную клинику, на часах было пять минут шестого утра. В приемной сидели два человека, ожидая, когда их больным питомцам окажут помощь, поэтому прошло двадцать пять минут, прежде чем доктор смог заняться Демпси. За это время, как показалось Тодду, состояние пса еще больше ухудшилось.

– Итак, – весело начал дежурный доктор, – что с ним произошло?

Тодд поведал ему грустную историю прошедшего дня, после чего врач попросил его положить Демпси на стол для осмотра, одновременно заметив, что является большим поклонником актерского таланта Пикетта, однако в тот волнительный миг его кумир плевать хотел на все и вся, кроме здоровья любимого пса.

Наконец доктор начал тщательно обследовать собаку, между делом продолжая разговор о фильмах с участием мистера Пикетта, которые ему и его жене пришлись по вкусу, а также о тех, что им не понравились. Спустя пять минут, заметив отчаяние на лице Тодда, Марко осторожно напомнил доктору, что мистера Пикетта в настоящее время интересует только состояние собаки. Рот у доктора замер на полуслове, как будто его жестоко обидели, а движения (по крайней мере, так показалось Тодду) стали резкими и грубыми.

– Да, ваш пес очень болен, – наконец заключил он. Пикетт сел на стол рядом с Демпси, чтобы обнять друга, и оказался аккурат в поле зрения ветеринара.

– Послушайте, – тихо начал Тодд. – Мне жаль, что я не вполне нормально отнесся… к вашему восхищению моими картинами, доктор. Не принимайте это на свой счет. Уверен, мы сможем продолжить этот разговор как-нибудь в другой раз. Все дело в том, что меня прежде всего волнует состояние Демпси. Ему плохо, и я хочу ему помочь.

Наконец улыбнувшись, доктор заговорил так же тихо, как Тодд:

– Я хочу поставить вашему псу капельницу, потому что он, вероятно, за последние сутки потерял много жидкости. Это немного улучшит его состояние. Вы говорили, доктор Спенсер направила его анализы в лабораторию?

– Да, Она подозревает у него вирус.

– Что ж… может быть. Но, судя по его глазам, мне кажется, все куда серьезнее. Так или иначе, мы разрешим все сомнения, когда получим результаты анализов.

– А что вы подозреваете еще?

– Я бы сказал с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, – покачал головой доктор, – что у него опухоль. Опухоль мозга или позвоночника.

– И что же в этом случае можно сделать?

– У собак все происходит так же, как у людей. Можно попытаться сделать операцию…

В этот миг, как будто желая показать, что предпринимать что-либо уже поздно, Демпси сильно затрясся в руках Тодда и заскреб когтями по металлической поверхности стола, пытаясь встать.

– Все хорошо, парень! Все хорошо!

На минуту доктор вышел к медсестре и вернулся в кабинет со шприцем.

– А это зачем?

– Чтобы он успокоился и немного поспал.

– Вы уверены, что это нужно?

– Конечно уверен. Это мягкое успокоительное. Но если вы против, чтобы я делал Демпси укол, мистер Пикетт…

– Нет-нет. Делайте.

Лекарство на самом деле немного облегчило приступ. Вручив Тодду стеганое одеяло, доктор увез пса на каталке в соседнюю комнату, где тому поставили капельницу.

– Чертова псина! – пробормотал Тодд сквозь подступающие слезы, когда его питомец скрылся из виду. – Ну и возни с тобой…

– Может, нам выпить по чашечке кофе? – предложил Марко. – А потом еще разок поговорить с доктором?

На самой окраине Сепульведы, на огороженной для гуляния площадке, они нашли небольшое кафе, которое только открылось после ночного перерыва. Пикетт и Марко оказались там первыми посетителями. Тодд сообразил, что стоит ему войти внутрь, как обе официантки сразу его узнают, и пока этого не произошло, поспешно развернулся в дверях и вышел на улицу. Вскоре из кафе появился Марко с двумя чашками кофе и свежеиспеченными, еще горячими булочками. Хотя Тодд думал, что у него нет ни малейшего желания к еде, выпечка выглядела и пахла настолько аппетитно, что ее невозможно было не съесть, что он тут же и сделал. Взяв в руку кофе и направившись в сторону больницы, Тодд ощущал на себе взгляд официанток до тех пор, пока не скрылся из их поля зрения.

Они шли молча. На улице уже начало светать, и вместе с пробуждением дня оживало движение на дорогах Сепульведы – все больше и больше машин устремлялись к главной автостраде. В основном в них сидели люди, которым предстояла двухчасовая езда до рабочего места; люди, которые ненавидели свою работу и свои дома; люди, которые получали жалованье, но его не хватало даже на то, чтобы покрыть кредиты, расходы на машину и страховку.

– Сейчас, – молвил Тодд, – я бы с готовностью пожертвовал своим коренным зубом, чтобы оказаться на их месте. Лишь бы только не возвращаться в клинику.

– Хочешь, я зайду один?

– Нет, не надо.

– Демпси мне доверяет.

– Знаю. Но он мой пес.

Глава 5

Однако ничего нового они не узнали и на этот раз. К Демпси подключили капельницу, и успокоительное лекарство, казалось, начало на него действовать. Пес не то чтобы мирно спал, но пребывал в полудреме.

– Сегодня мы сделаем ему рентген, а там будет видно, – сказал доктор. – Результаты снимка будут готовы к концу дня. Поэтому можете спокойно отправляться домой. А мы тем временем займемся Демпси и посмотрим, чем можно ему помочь.

– Я хочу остаться.

– Хорошо. Но у нас вам будет очень неудобно, мистер Пикетт. Мы не можем предоставить вам отдельную комнату. А судя по тому, как вы оба выглядите, у вас была бессонная ночь. Демпси немного успокоился, и мы постараемся поддерживать его в таком состоянии. Но прежде чем можно будет поставить ему окончательный диагноз, пройдет не меньше шести часов. У нас один рентгенолог на две больницы. Раньше одиннадцати она не сможет даже осмотреть вашего пса.

– И все же я хочу остаться. Я видел, у вас за дверью стоит скамейка. Надеюсь, вы не вышвырнете меня вон, если я на ней посижу?

– Нет. Конечно нет.

– Тогда я там и расположусь.

Доктор взглянул на часы.

– Через полчаса у меня заканчивается смена и на мое место заступит доктор Отис. Она и займется Демпси. Конечно, я попрошу ее по возможности ускорить рентгеновское обследование. Если она сочтет нужным еще что-нибудь предпринять…

– Она знает, где меня найти.

– Вот и хорошо. – Доктор тускло улыбнулся, во второй и последний раз за эту ночь. – Что ж, я искренне надеюсь, что вы получите добрые вести относительно вашего Демпси и к тому времени, когда я заступлю на ночное дежурство, отправитесь вместе домой.

Тодд наотрез отказался покидать скамейку, хотя она стояла напротив входной двери, сразу за автоматом газированной воды, на виду у всех посетителей больницы. Марко отправился домой, чтобы привезти ему в термосе кофе и что-нибудь поесть.

Парад страждущих начался довольно рано. Минуты две спустя после ухода Марко в больнице появилась взволнованная дама, которая сбила своей машиной кота. Тот, еще живой, но насмерть перепуганный и израненный, находился у нее в салоне. К нему на помощь направились две медсестры в кожаных, плотно облегающих руки перчатках. Держа наготове шприц, они собирались ввести жертве успокоительное лекарство, однако обратно вернулись с рыдающей дамой и трупом кота. Горе женщины казалось безмерным. Она попыталась поблагодарить медсестер за помощь, но ее слова потонули в потоке слез. В этот роковой час произошло еще шесть несчастных случаев, каждый из которых закончился трагически. Недосыпание начало брать свое, и Тодд воспринимал все происходящее как во сне. Время от времени его веки на несколько секунд смыкались и полные драматизма сцены мелькали у него перед глазами, словно фильмы с вырезанными кадрами: люди резко перемещались из одного положения в другое. В первое мгновение человек входил в дверь, во второе (зачастую сквозь слезы или в резком обвинительном тоне) разговаривал с одной из медсестер, а в третье – либо его уже не было, либо он направлялся к выходу.

К великому удивлению Тодда, никто не останавливал на нем взгляда. Возможно, потому, что на покосившейся скамейке рядом со сломанным автоматом с газировкой в круглосуточной ветеринарной клинике менее всего ожидали увидеть Тодда Пикетта. Но было не исключено также и то, что его видели, узнавали, но не обращали на него никакого внимания. Очевидно, присутствие какой-то кинозвезды, сидящей на сломанной скамейке, для них было ничто по сравнению с теми делами, которые привели их в больницу: крыса, у которой начался абсцесс, или кошка, не сумевшая разрешиться седьмым котенком, или морская свинка, что встретила свой смертный час в обувной коробке, или пудель, постоянно кусавший сам себя. Кто-то страдал от блох, кто-то от чесотки, кто-то – как, например, две канарейки – от ненависти друг к другу, и этим драмам не было конца.

Марко доставил кофе и сэндвичи. Сделав несколько глотков бодрящего напитка, Тодд немного оживился.

Подойдя к передней стойке, он в очередной раз осведомился, нельзя ли ему увидеть дневного доктора. На этот раз ему повезло, и его удостоила вниманием доктор Отис, бледная, худощавая девушка на вид не старше восемнадцати лет, взгляд которой все время скользил мимо собеседника (по тому, как она смотрела на Марко и других посетителей, Тодд понял, что во время разговора отводить глаза в сторону было у нее в привычке). Из ее слов Тодд узнал, что рентген сделают Демпси через полчаса, а снимки, скорее всего, будут готовы только назавтра. Услышанное окончательно вывело Тодда из себя. Такое с ним случалось редко, но уж если случалось, то зрелище было впечатляющим. Шея его покрылась красными пятнами, желваки разбухли, глаза стали холоднее льда.

– Я привез свою собаку сюда в пять утра, – резко начал он, – и с тех пор сижу вот на этой самой скамейке. Видите вы эту скамейку, спрашиваю я вас, или нет?

– Да, я…

– Вот здесь, на этом самом месте, я торчу с шести часов утра. А сейчас уже почти одиннадцать. Несколько раз я просил вас хотя бы из элементарного уважения к посетителю выйти и сказать, в каком состоянии находится мой пес. Причем вежливо просил. И всякий раз мне повторяли одно и то же: что вы очень заняты.

– Сегодня было, как никогда, безумное утро, мистер…

– Пикетт. Меня зовут Пикетт.

– Да, мистер Пикетт. Боюсь, я не смогу…

– Ну хватит. Хватит твердить, что вы не сможете сделать рентген до завтра, потому что вы это сможете. И сделаете. Я хочу, чтобы о моей собаке позаботились. И если вы сейчас же не уделите ей внимание, я отвезу ее в другое место, где она получит соответствующий уход. И уж поверьте мне на слово, я постараюсь, чтобы в каждой газете штата Калифорния…

В этот момент в вестибюле появилась дама по возрасту старше доктора Отис – очевидно, директор клиники.

– Мистер Пикетт, – взяв руку Тодда, она крепко пожала ее, – меня зовут Корделия Симпсон. Все хорошо, Андрэ, мистером Пикеттом я займусь сама.

Молодая доктор ретировалась. Лицо у нее стало еще бледнее, чем было в начале разговора.

– Я слышала почти все, что вы говорили Андрэ.

– Послушайте, мне очень жаль. Это вообще не в моем стиле. Я не люблю говорить на повышенных тонах, но…

– Не волнуйтесь, все в порядке. Я все прекрасно понимаю. Вы устали и встревожены из-за..

– Демпси.

– Да, из-за Демпси.

– Мне сказали, что ему сделают рентген и результаты будут готовы сегодня днем.

– Понимаете, скорость изготовления снимков в таких случаях зависит от объема работы, мистер Пикетт, – произнесла Корделия сдержанным тоном, пытаясь сохранить маску благовоспитанности. Она была англичанкой, и выражение ее лица, а также манера говорить давали собеседнику понять, что в сердитом состоянии она не станет с ним любезничать. – В одном из номеров «Эл-Эй тайме» за прошлый год я читала о вас статью. Насколько я помню, на обложке журнала вы были сфотографированы вместе с Демпси. Вполне очевидно, вы очень привязаны к этой собаке. Словом, вот что я собираюсь сделать. – Она взглянула на часы. – Рентгенолог займется Демпси прямо сейчас, и я гарантирую, что результаты будут готовы… к шести вечера. Возможно, даже раньше, но не позже шести.

– А когда я смогу увезти его домой?

– Вы хотели бы забрать его сейчас?

– Да.

– Но он еще находится под действием лекарств. Боюсь, он не сможет передвигаться.

– Я отнесу его на руках.

Корделия кивнула. Очевидно, она поняла, что спорить бесполезно.

– Я пришлю за вами сестру, когда будет все сделано. А это его? – осведомилась она, указав на лежавшее на скамейке стеганое одеяло. Поджидая в вестибюле Демпси, Тодд безотчетно обнимал эту вещь. Неудивительно, что люди, мягко говоря, его сторонились.

– Да, – ответил он.

– Хотите, я заверну в него Демпси?

– Спасибо.

Корделия подхватила одеяло.

– Примите мои извинения, мистер Пикетт, – сказала она, – из-за причиненных вам неудобств. Наши врачи ужасно перегружены. И хоть это и неприятно говорить, но зачастую те, кто прекрасно ладит с животными, не умеют должным образом обращаться с людьми.

Через десять минут в вестибюле появился плотный латиноамериканец, который нес на руках завернутого в одеяло сонного Демпси. Уши пса слегка встрепенулись, и Тодд сразу почувствовал, как много значит для его питомца ощущать рядом хозяина, слышать его голос.

– Мы едем домой, старина, – тихо сказал ему Тодд, спускаясь по лестнице на улицу и поворачивая в сторону парковки, где Марко разогревал мотор.

Следующие несколько часов Демпси проспал в одеяле на большой кровати. Все это время Тодд не отходил от него ни на шаг, несмотря на то, что время от времени его одолевал сон, и перед его внутренним взором проплывали обрывки недавних событий, свидетелем которых он стал, пока сидел на скамейке в больнице. Когда же Пикетт просыпался, то начинал гладить Демпси, приговаривая, что все будет хорошо.

Около четырех часов дня – в это время его всегда кормили – Демпси неожиданно ощутил резкий прилив сил, и Тодд вместе с Марко приготовили ему еду, заменив рубленую конину (или что там кладут в эти собачьи консервы?) на цыпленка в сытном соусе. Демпси вылизал миску подчистую, а по окончании трапезы выпил большую плошку воды.

– Вот и хорошо, умница, – похвалил его Тодд. Демпси попытался вильнуть хвостом, но в том оказалось не больше силы, чем в его лапах.

Затем Тодд вынес пса на улицу, чтобы тот справил нужду. На улице моросил дождь, прохладный, освежающий. Пикетт поднял лицо к дождю, обратив к небу тихую молитву:

– Прошу, не забирай его у меня. Ведь он всего лишь старый вонючий пес. Тебе он не нужен, а мне нужен. Слышишь? Прошу тебя… услышь меня. Не забирай его.

Когда он обернулся, то встретил на себе взгляд Демпси, который с приподнятыми ушами и полуоткрытой пастью внимал каждому его слову.

– Думаешь, он нас слышит? – спросил Тодд. Вместо ответа Демпси весь изогнулся, и его громко вывернуло. После жуткого приступа рвоты пес так обессилел, что не мог даже скулить. Тодд завернул его в одеяло и отнес в дом.

– Вряд ли тебя интересует, что за сегодняшний день произошло в мире? – спросил его Марко.

– А случилось что-нибудь важное?

– Хорошие сборы от «Виселицы» за границей. Особенно во Франции. Очевидно, во Франции этот фильм станет крупным хитом. Максин спрашивает, не хочешь ли ты дать интервью о здоровье Демпси какому-нибудь женскому журналу.

– Нет.

– Так я ей и отвечу. Она сказала, это бы способствовало твоему положительному имиджу, но я ответил…

– Нет! Черт их побери. Угомонятся они когда-нибудь или нет?

– Тебе звонил Уолтер из «Дрим уоркс» насчет какой-то славной идеи, которую он хочет воплотить в жизнь. Я сказал ему, что завтра ты вернешься в строй.

– Телефон звонит.

– Да.

Марко направился к ближайшему аппарату, который находился в ванной хозяина, а Тодд вновь принялся сушить пса.

– Это Андрэ Отис. Из больницы. По-моему, та самая молодая особа, с которой ты повздорил утром.

– Побудь с ним, – попросил Тодд помощника.

Он направился в ванную, где оказалось довольно холодно, и взял трубку.

– Мистер Пикетт?

– Да.

– Прежде всего, я хочу попросить у вас прощения за сегодняшнее утро…

– Ничего, все утряслось.

– Я знала, кто вы, и это меня отвлекло от…

– Демпси.

– Да. Извините.

– Так что с Демпси?

– Мы получили результаты рентгена… и боюсь, новости не слишком утешительны.

– Почему? Что у него?

– У него рак.

Тодд не сразу сумел принять полученную весть.

– Этого не может быть, – наконец произнес он.

– Уже поражен позвоночник. Поражена толстая кишка…

– Но это ошибка. Этого не может быть.

– Сейчас опухоль распространяется в мозг, только поэтому мы сумели ее обнаружить. Нарушение моторики и проблемы пищеварения являются следствием этого процесса. Опухоль достигла черепа и давит на мозг.

– О боже… Сколько он еще протянет?

– Его теперешнее состояние зависит исключительно от того, насколько правильно мы будем действовать. – Она говорила так, будто читала слова с какой-то идиотской доски, тщательно стараясь не подпускать собеседника ближе отмеренного ею расстояния. – Вопрос в том, как быстро Демпси выйдет из строя.

Тодд увидел сквозь щелку в двери, как жалкая фигура пса содрогнулась в стеганом одеяле. Очевидно, Демпси уже достиг этой черты.

– Он испытывает боль? – осведомился он у врача.

– Ну, я бы сказала, дело не столько в боли, сколько в беспокойстве. Он не понимает, что с ним происходит. Не понимает, почему это происходит. Он просто страдает, мистер Пикетт. И чем дальше, тем будет хуже.

– Хотите сказать, мне следует его усыпить?

– Я не имею права говорить, что вам следует делать с вашей собакой, мистер Пикетт.

– Но как бы вы поступили, будь на моем месте?

– Если бы он был моим псом и я любила его так, как, по всей видимости, любите вы, мне бы не хотелось, чтобы он страдал… Вы слышите меня, мистер Пикетт?

– Да. – Тодд едва подавил подкатившиеся к горлу слезы.

– Все зависит от вашего решения.

Тодд вновь бросил взгляд на Демпси, который сквозь сон издал жалобный звук.

– Если я привезу его к вам в больницу…

– Да?

– Там будет кто-нибудь, чтобы его усыпить?

– Да, конечно. Здесь буду я.

– Тогда я хочу это сделать.

– Мне очень жаль, мистер Пикетт.

– Вы ни в чем не виноваты.

Когда Тодд подошел к кровати, Демпси слегка приподнялся, но вместо приветствия лишь слегка взмахнул хвостом и издал жалкий хрип.

– Ну, пошли, – сказал Тодд, туго заворачивая пса в одеяло и поднимая его с кровати, – чем быстрей мы это сделаем, тем скорее ты избавишься от страданий. Ты отвезешь нас, Марко?

На часах была половина пятого. Несмотря на то, что дождь усилился, дороги были запружены машинами, и до ветеринарной клиники Тодд с Марко добирались около часа. Доктор Отис, очевидно еще чувствуя вину после прошлого визита Пикетта, встретила его на этот раз в вестибюле и проводила через боковую дверь в пустую комнату.

– Мне зайти вместе с вами, босс? – осведомился Марко.

– Нет. Не волнуйся. Мы сами справимся.

– Вид у него такой, будто он уже невменяем, – заметила врач.

Услышав голос Тодда, Демпси едва сумел приоткрыть глаза.

– Знаю, возможно, это прозвучит странно, но в некотором смысле мы рады, что с ним все разрешилось так быстро. Некоторым собакам приходится страдать в течение долгих недель и даже месяцев…

– Здесь, в клинике?

– Да.

Доктор открыла дверь в комнату площадью не более восьми квадратных футов, выкрашенную в нежно-зеленый цвет. На одной стене висела репродукция картины Мане, на другой – листок с каким-то изречением в рамочке, которое Тодд не мог прочесть из-за заполнивших глаза слез.

– Я дам вам немного времени, чтобы проститься, – сказала доктор Отис. – Вернусь через несколько минут.

Тодд присел, не выпуская Демпси из рук.

– Черт, – выругался он, – это несправедливо.

Впервые за долгое время Демпси широко распахнул глаза, вероятно, потому, что он услышал, как Тодд плачет: это всегда приковывало внимание пса, даже если слезы были фальшивыми. Обычно, когда Пикетт репетировал какую-нибудь печальную сцену из фильма, пытаясь заучить текст, при первых грустных нотках в его голосе пес подбегал к нему и, в подтверждение своей готовности успокоить хозяина, ставил лапы ему на колени. Теперь же животное, будучи не в силах иначе утешить Тодда, глядело на него жалким, исполненным недоумения взором.

– Господи, надеюсь, я поступаю правильно. Если бы ты мог сказать, что согласен со мной… – Тодд поцеловал Демпси, и слезы полились у него из глаз, капая прямо на морду пса. – Я знаю только одно: себе я никогда не пожелал бы такой участи – быть все время прикованным к постели.

На протяжении одиннадцати лет – неважно, была у Тодда женщина или нет – Демпси спал с Тоддом на одной кровати и почти всегда будил его по утрам, прижимаясь холодным носом к лицу и потираясь шеей о грудь.

– Я люблю тебя, парень, – продолжал Тодд. – И когда пробьет мой час, я хочу, чтобы ты ждал меня там, на небесах. Ладно? Хочу, чтобы ты придержал для меня местечко. Окажешь мне такую услугу?

В дверь осторожно постучали, и у Тодда внутри все перевернулось.

– Пора, дружище, – произнес он, целуя пса в морду.

Тодд понимал, что еще не поздно сказать «нет» и отказаться от своего решения. Еще не поздно увезти Демпси домой, чтобы лишнюю ночь провести с ним на одной кровати. Но он также понимал, что пес уже достаточно настрадался. Нет, оттягивать дальше нельзя.

– Входите, – громко произнес он.

Пройдя в комнату, доктор Отис впервые внимательно взглянула Тодду в глаза.

– Я знаю, как вам тяжело, – Сказала она. – У меня тоже дома собаки. Такие же дворняжки, как Демпси. Они ведь лучше всех… Вы готовы?

Тодд кивнул, и доктор Отис все свое внимание переключила на пса. Взяв его из рук Пикетта, доктор Отис, ни на минуту не умолкая, перенесла Дэмпси на металлический стол в углу комнаты.

– Эй, Демпси. Это совсем не больно. Все равно что комар укусит…

Достав из кармана шприц, она вскрыла иглу. В голове Тодда вновь зазвучал искушающий голос «Скажи ей "нет", – настойчиво взывал он. – Выбей ты эту штуковину у нее из рук! Быстро! Быстро!» Отогнав от себя эти мысли, Пикетт вытер глаза тыльной стороной руки, дабы слезы не застили от него ответственного мига. Он хотел видеть все от начала до конца. Он положил руку псу на шею и почесал его так, как тот любил.

Шприц вонзился в лапу Демпси, и пес издал легкий жалобный стон.

– Вот и умница, – сказала доктор Отис – Вот и все. Самое страшное уже позади.

Тодд продолжал почесывать Демпси загривок. Доктор Отис спрятала шприц обратно в карман.

– Вот и славно, – произнесла она – Можете больше его не трогать. С ним уже все.

Неужели так быстро? Тодд утер слезы и уставился на неподвижное тело, лежащее на столе. Глаз Демпси по-прежнему был полуоткрытым, но уже не видел Тодда.

– Мне очень жаль, мистер Пикетт, – нарушила молчание доктор Отис, – я знаю, как он был вам дорог. Но как; врач хочу вас уверить: вы сделали правильный выбор.

Сильно шмыгнув носом, Тодд потянулся к коробке с носовыми платками.

– Что там написано? – спросил он, указывая на текст в рамочке на стене. Слезы безудержно хлынули у него из глаз.

– Это Роберт Льюис Стивенсон, – пояснила Андрэ. – Знаете, кто написал «Остров сокровищ»?

– Да, знаю…

– Там говорится: «Вы думаете, что собаки не попадают на небеса? Поверьте мне, они попадают туда раньше нас».

Глава 6

Справившись со слезами, Тодд решил перед уходом уладить все формальности, связанные с кремацией тела. Для этого он оставил заявку в фирму, которую ветеринарная клиника рекомендовала ему как наиболее подходящую для проведения такой процедуры. Ее работники должны были забрать тело Демпси из морга больницы, кремировать его и передать владельцу урну с прахом – причем, как его уверили, с прахом именно той собаки, которая некогда принадлежала данному хозяину. Кроме того, Тодд позвонил своему бухгалтеру и просил перевести на счет ветеринарной больницы десять тысяч долларов в качестве пожертвования – с единственным условием, чтобы пять сотен из них были потрачены на приобретение новой скамейки для вестибюля.

С помощью нескольких таблеток снотворного и изрядного количества виски Тодду удалось проспать до половины пятого утра. Когда он проснулся, ему почудилось, будто у него в ногах, как обычно, шевелится Демпси. Из-за спиртного в голове Тодда царила полная неразбериха. Лишь после того, как он привстал и обследовал со всех сторон кровать, к нему стал возвращаться рассудок. Демпси нигде не было.

Тем не менее, он мог поклясться на Библии, что ощущал присутствие своего любимца – как тот снует по кровати, пытаясь найти для себя место поудобнее.

Откинувшись на подушку, Тодд впал в полудрему, однако это был нездоровый сон. То и дело просыпаясь, он вглядывался сквозь темноту в то место, где имел обыкновение спать Демпси, и каждый раз задавал себе вопрос: не превратился ли Демпси в призрака, который теперь будет повсюду следовать за ним по пятам, пока в конце концов не образумится и не отправится на небеса?

В десять часов Тодда разбудил Марко, который принес ему телефонный аппарат. Звонила дама по имени Розалия из Службы кремации животных. Хотя она говорила с Пикеттом очень вежливо, ее любезность была несколько натужной. Наверняка она неоднократно нарывалась на истеричных клиентов, и профессия выработала у нее привычку держаться с ними несколько отстраненно. Утром она связалась с больницей, и ей сообщили, что при Демпси остались ошейник и одеяло, поэтому первым делом она хотела узнать, не желает ли Тодд забрать эти вещи, или их кремировать вместе с собакой.

– Это его вещи, – ответил Тодд, – пусть они и останутся с ним.

– Хорошо, – ответила Розалия. – Тогда остается только вопрос с урной. У нас есть три разных варианта…

– Выберите лучшую из них.

– Тогда это будет бронза в греческом стиле.

– Судя по названию, думаю, это подойдет.

– Теперь мне нужен номер вашей кредитной карты.

– Я передам трубку моему помощнику. Он вам все сообщит.

– Минуточку, еще один вопрос.

– Да?

– А вы… тот самый Тодд Пикетт?

Ну конечно, он был тот самый Тодд Пикетт. Но ему казалось, что это был не он, а какое-то жалкое подобие того человека, каким он был прежде. С Тоддом Пикеттом ничего подобного никогда не случалось. Тот, настоящий Тодд Пикетт всегда шел своей дорогой, и жизнь была к нему благосклонна.

Проспав до полудня, он встал с постели и пошел на кухню перекусить. Тело его ломало, как при сильном гриппе. Не справившись с едой, Пикетт уставился тупым взором в окно, за которым вырисовывались искусно высаженные растения внутреннего дворика – те самые, над которыми Демпси всегда мимоходом задирал лапу, и Тодд никогда его за это не журил.

– Пойду лягу в кровать, – сказал он Марко.

– Не хочешь сделать ответный звонок Максин? Она звонила девять раз за утро. У нее есть новости насчет продажи «Бойца» какому-то иностранному покупателю.

– Ты сообщил ей про Демпси?

– Да.

– И что она ответила?

– Сказала «ох». А потом сразу перешла к разговору о покупателе.

Обезоруженный ее бесчувственностью, Тодд глубоко вздохнул.

– Наверно, мне пора с этим делом кончать, – сказал он Марко. – У меня нет никаких шансов на успех. И сил тоже нет.

Марко не стал его разубеждать. Вопросы кинобизнеса всегда были ему не по нутру, он ненавидел в нем все и вся, кроме Тодда.

– А почему бы нам не махнуть в Ки-Уэст, как мы когда-то собирались? Откроем свой бар. Будем толстыми и пьяными.

– … И в пятьдесят лет нас хватит сердечный приступ.

– Ты сейчас в ужасном состоянии.

– Есть немного.

– Ничего, это скоро пройдет. И в один прекрасный день мы в честь Демпси назовем другую собаку.

– Это будет не в честь него, а вместо него. Его мне никто не сможет заменить. И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что он был со мной рядом, когда я был никто.

– Вы с ним были как два щенка.

Впервые за последние сорок восемь часов Тодд улыбнулся.

– Да, – заговорил он срывающимся голосом, – мы с ним были щенками. – Пикетт старался удержать слезы, но они ему не повиновались. – Да что это я? Ведь он был всего лишь псом то есть… ну, ты понимаешь. Скажи мне честно, как ты думаешь, Том Круз стал бы так убиваться, если бы у него умерла собака?

– Боюсь, у него вообще нет собак.

– А Брэд Питт?

– Не знаю. Спроси их сам. Как только встретишь, сразу и спроси.

– Могу себе представить, какая славная выйдет сцена. Тодд Пикетт спрашивает Брэда Питта «Скажи мне, Брэд, когда умерла твоя собака, ты рыдал по ней два дня, как девчонка?»

– Рыдал, как девчонка? – На этот раз рассмеялся Марко.

– Именно так я себя сейчас ощущаю – девчонкой, распустившей нюни из какой-то слезливой мыльной оперы.

– Может, тебе стоит позвонить Вильгемине и трахнуться с ней?

– Вильгемина никогда не трахается. Она занимается любовью с кучей свечей и мочалок. Клянусь, она боится от меня что-нибудь подхватить.

– Например, блох?

– Да. Блох. Знаешь, в качестве последнего акта протеста в память о Демпси я был бы не прочь поделиться блохами с Вильгеминой, Максин и…

– Гарри Эппштадтом.

Теперь они расхохотались вдвоем, и смех этот исцелил боль, сделав ее частью окружающего мира.

Около шести часов вечера Тодду позвонила мать. Она находилась дома, в Кембридже, что в штате Массачусетс, но была готова в любую минуту прыгнуть в самолет и прилететь к сыну. Она пребывала в том состоянии духа, которое обычно называется «я сразу почувствовала что-то неладное».

– Что произошло? – заволновалась она, услышав голос Тодда.

– Ничего.

– Нет, что-то произошло.

Ей невозможно было возразить, поскольку она, как всегда, была права. Благодаря своему удивительному чутью мать всегда умела предугадать, когда стоит позвонить любимому сыну, а когда лучше держаться от него на расстоянии. Иногда он мог солгать ей, чтобы отделаться от лишних объяснений. Но сегодня был совсем другой случай.

– Так что стряслось?

– Демпси умер.

– Твоя старая дворняга?

– Никакая не старая дворняга. И вообще, будешь продолжать разговор в таком духе, он закончится, не начавшись.

– Сколько же ему было лет? – спросила Патриция.

– Одиннадцать, около двенадцати.

– Это преклонный возраст.

– Но не для такого пса, как он.

– А какой он был породы?

– Сама знаешь…

– Дворняжка. Да, дворняжки всегда живут дольше породистых собак. Этого от них не отнимешь.

– Но только не мой Демпси.

– Ты, наверно, слишком его избаловал. Покупал самое дорогое и калорийное питание.

– Ты не хочешь сказать мне что-нибудь еще, вместо того чтобы читать нотацию о том, как своей добротой я погубил собаку?

– Нет, я просто хотела поболтать. Но ты, очевидно, сейчас не в настроении разговаривать.

– Я любил Демпси, мама Ты хоть понимаешь, что для меня это значит?

– Позволь мне заметить только то, что…

– Да, тебя не остановить.

– … Самые серьезные отношения у тебя за всю твою жизнь были только с этой собакой. Пора бы повзрослеть, Тодд. С годами ты не становишься моложе. Подумай о том, как быстро состарился твой отец.

– Давай не будем об этом говорить, ладно?

– Послушай меня, Тодд.

– Мама, я не хочу…

– У тебя его гены, поэтому хоть разок послушай, что я тебе скажу. Твой отец был очень привлекательным мужчиной, пока ему не стукнуло тридцать четыре или тридцать пять. Довольный своей внешностью, он никогда не заботился о себе – так же как и ты. Я имею в виду, он курил и выпивал больше нормы. Он подурнел и состарился буквально за одну ночь.

– За одну ночь? Какие глупости. Никто не может состариться…

– Ну конечно, не за одну ночь. Но все происходило на моих глазах. Поверь, я лично была тому свидетелем. Это случилось очень быстро. Пять, может шесть, месяцев – и его прежней красоты как не бывало.

Хотя Патриция явно преувеличивала, Пикетт понимал, что в ее словах была доля истины. Отец и в самом деле на удивление быстро подурнел. Хотя, конечно, Тодд был слишком мал, чтобы подмечать такие перемены в своем родителе, у него имелись собственные свидетельства внезапного старения отца. Его лучший друг Дэнни, который воспитывался одинокой матерью, знал, что она питает страстные чувства к Мерику Пикетту. Слухи, конечно, не обошли Тодда стороной, тем более что рассказы о том, как у нее неожиданно сорвались планы соблазнить невольный предмет своих желаний, стали в городе расхожей сплетней.

Слушая мать, Тодд невольно вспомнил об этом факте отцовской биографии.

– Мама, – наконец прервал ее он, – меня ждут кой-какие дела. По части кремации.

– О боже, надеюсь, это пройдет тихо. Пресса не прочь раздуть вокруг тебя и твоей собаки большую шумиху.

– Именно по этой причине тебе лучше никому об этом не говорить, – предупредил он. – Если кто-нибудь будет звонить и выразит желание сослаться на тебя…

– То я ничего не знаю.

– Да, ты ничего не знаешь.

– Я же в курсе, как это делается, милый. Не волнуйся, твоя тайна не выплывет наружу.

– Не говори даже соседям.

– Ладно. Не буду.

– Пока, мама.

– Мне очень жаль Брюстера.

– Демпси.

– Не все ли равно?

Когда Тодд обстоятельней поразмыслил о Мерике Пикетте, то понял, что мать была права: свою былую привлекательность отец потерял с поразительной быстротой. Страховой агент, на которого заглядывались все горожанки Цинциннати, едва ли не в один день превратился в старика, которого все сторонились, даже некогда влюбленная в него мать Дэнни. А что, если отцовская особенность является наследственной? Пусть даже не на сто процентов, а только на пятьдесят?

Тодд позвонил в офис Эппштадта. Сукин сын перезвонил ему только через сорок восемь минут, причем начал разговор в довольно резкой форме:

– Надеюсь, речь пойдет не о «Бойце»?

– Нет.

– Мы не будем его делать, Тодд.

– Я уже понял, Гарри. Твой секретарь слушает наш разговор?

– Нет. А что?

– При нашей последней встрече ты рекомендовал мне одного человека, оказавшего ценную услугу некоторым известным людям.

– Брюса Берроуза?

– Да. Так вот, я звоню, чтобы сказать: я решил с ним встретиться.

– Очень мудрое решение.

– Спасибо.

– Правда, Тодд, ты меня очень порадовал. Когда поправишься, думаю, мы с тобой еще поработаем.

После этого Пикетт не стал откладывать звонок в долгий ящик, а сразу позвонил Берроузу. Записался к нему на консультацию и предварительно обговорил с ним дни, на которые могла бы быть назначена операция.

Но прежде нужно было завершить очень важное дело: попрощаться с Демпси. Несмотря на уверения Роберта Льюиса Стивенсона, Тодд не вполне отдавал себе отчет, что ожидает душу после смерти тела, неважно, кому она принадлежит – человеку или животному. Он знал только то, что хочет поместить останки Демпси туда, где пес был счастлив при жизни. Несомненно, это был задний дворик, в котором его питомец с самого раннего возраста стал полноправным хозяином; здесь была его школа, в которой Демпси поначалу учился ходить, а впоследствии обучался всяким собачьим навыкам. За день до того, как отдать себя на растерзание Брюсу Берроузу, Тодд принес сюда бронзовую урну, которую накануне получил в Службе кремации животных. В ней находился пластиковый пакет, в котором хранилось то, что осталось от верного пса. Пепла было довольно много, ведь Демпси был крупной собакой.

Раньше они с Демпси частенько сидели в этом дворике и любовались небом… Тодд насыпал в ладонь немного пепла. Интересно, какая часть – хвост, а какая – морда? А где загривок – Демпси просто обожал, когда ему чесали за ушами? Хотя какая разница? Все рано или поздно превращается в прах. И хвост, и голова – и пес, и человек.

Прощаясь со своим другом, Тодд приложил губы к пеплу. Очевидно, увидев эту сцену, его мать сказала бы, что это негигиенично. Словно назло ей, он поцеловал пепел еще раз, после чего встал и разбросал его, как семена по грядке. День был безветренный, поэтому пепел равномерно распределился по бывшим владениям Демпси.

– До встречи, пес, – сказал Тодд, удаляясь в дом, чтобы помянуть усопшего друга хорошей порцией спиртного.