Канцелярская крыса

Охотники на Левиафана (5)

Это было похоже на настоящую церемонию. Да и было ею. Угольщики уже не спешили наброситься на Герти толпой, они выстроились двумя шеренгами, образовав живой коридор, ведущий к трону, ни дать, ни взять, герольды, встречающие прибытие монарха. Наблюдая за тем, как Герти выбирается из клетки, разминая затёкшие ноги, они скалились и пихали друг друга обугленными костями, выдающимися из рук.

— Шагай, Ваше Величество! — кто-то больно двинул его в спину кулаком, состоявшим, кажется, больше из клубка костей, чем из плоти.

Наверно, они ждали, что Герти начнёт сопротивляться, цепляться пальцами за решётку, кричать. Если так, им предстояло серьёзное разочарование. Герти выбрался из клетки с видом если не короля, то наследного принца, покидающего комфортабельную карету. И сам сделал шаг вперёд, к трону.

Угольщики выли за его спиной, бормотали на смеси английского с маори, желая ему, по всей видимости, долгих мучений, Герти не вслушивался. Отчасти из-за того, что все его силы уходили на то, чтоб сохранять спокойствие, тающее точно шарик ванильного мороженого, оставленного в вазочке. Он больше не ощущал присутствия полковника, старый авантюрист пропал без следа, оставив лишь сосущую пустоту в той части сознания Герти, которую он недолгое время занимал. Возможно, погрузился в те глубины, где Герти не мог его слышать. Или же стал первым заключённым тюрьмы «Уинтерблоссом», обретшим свободу. Герти хотелось в это верить.

— Тере! Тере[166]! — кто-то с хохотом отвесил ему пинка пониже спины, заставляя шевелиться быстрее, — Не смущайся, сыряк, двигай! Сейчас твоя белая шкурка порозовеет! Ух и запах пойдёт!

— Перцем его натрите! — ухал другой, с выжженными дотла глазами.

— Дровишек надолго хватит, ты не бойся.

Дров и в самом деле было запасено с избытком, груда вышла выше человеческого роста. Угольщикам, должно быть, пришлось немало постараться, собирая её по щепкам со всех концов Ржавого Рубца. И теперь они готовились славно повеселиться, наблюдая за тем, как бледный сыряк ощутит на своей шкуре всё то, что они терпели годами.

Герти не смотрел на них. Его взгляд прилип к трону, как кусок теста прилипает к раскалённой добела сковороде. Трон ещё не был разогрет, в распахнутой настежь топке у его основания коптила растопка, но Герти казалось, что у него мгновенно надуется волдырь, стоит лишь прикоснуться пальцем к седалищу.

Каждый следующий шаг давался тяжелее предыдущего, точно ноги его постепенно наливались чугуном. К тому моменту, когда до трона оставалось пять или шесть шагов, Герти уже ощущал себя так, будто весит добрых двести фунтов. Но он знал, что должен пройти эти оставшиеся шаги, пусть даже придётся закусить до крови губу и закрыть глаза. Этого требовал замысел полковника Уизерса, показавшийся Герти безумным с самого начала, но единственный из тех, что имелись в его распоряжении.

Когда до трона оставалось два шага, кто-то из шеренги угольщиков вышел вперёд, встав у него на пути. Герти не сразу узнал его. Отчасти в этом виновата была муть, повисшая у него перед глазами, застилавшая зрение облаком пепла.

— Нду чч-ч-тдо, сыдяк, г-г-готов погредь св-в-ввою задницу?

Это был Палёный, но выглядел он так, что Герти ощутил нестерпимое жжение в пищеводе, как если бы хватанул одним глотком целый стакан хвалёного неразбавленного ямайского рома. Револьверная пуля, угодившая ему в лицо, не убила угольщика, лишь раздробила кости его черепа, вышибив нос и изувечив то, что осталось. Кто-то потратил немало сил, собирая обугленные черепки воедино и соединяя их при помощи проволоки и кровельных скоб. Но, несмотря на все усилия безвестного мастера, это более не выглядело как человеческая голова, скорее, как разбитая головоломка, куски которой едва держатся воедино.

Неровные пластины черепа дребезжали всякий раз, когда Палёный открывал рот, связывающий их проволочный каркас вибрировал, что придавало голосу угольщика диковинный акцент. Кое-где с костей свисали лохмотья кожи, опалённые пороховой вспышкой и похожие на старые отслаивающиеся обои. Вместо носа чернел провал размером с кулак, обнажающий тонкие перегородки носоглотки, похожие на истончившиеся перегородки внутри грецкого ореха. Один глаз перекосился в глазнице и лишился века, налитый кровью, он походил на какую-то жуткую ягоду, втиснутую в череп. Второй смотрел без всякого выражения, но Герти в его взгляде померещилось нечто такое, по сравнению с чем даже вечность на раскалённом троне могла показаться мелочью.

Палёный, плотоядно глядя на Герти, стискивал костлявую руку на рукояти пистолета, торчавшего за поясом. Было видно, что больше всего на свете ему сейчас хочется уставить ствол пистолета Герти между глаз и спустить курок. Его буквально трясло от злости, наверно, впервые в жизни даже сильнее, чем от боли. Но он знал, что тем самым испортит себе основное удовольствие и держался изо всех сил, как гурмэ сдерживается, чтобы не закусить в привокзальном буфете, испортив, тем самым, аппетит перед роскошным ужином, ожидающим его дома.

— Ког-г-ггда ты пдопечешься, я буду отгрызадь от дебя кусоч-ч-чччки, — его голос шипел, квакал и дребезжал, обжигая щёку Герти, — Вкусдые кусоч-ч-чки жареной плоди. Я с-с-сссъем её без подливки…

Жар в недрах его тела трещал, в открытом рту трепетали отблески пламени, сжигающие его утробу. Герти стоило большого труда не отшатнуться в сторону, ощущая смрад, доносящийся от Палёного. Смрад живого крематория, заключённого в человеческую оболочку, уже распадающуюся, но всё же удерживаемую какой-то злой силой. Ещё один каприз несуществующего города. Ещё одно порождение существа, которое экспериментировало с человеческой сущностью, извращая её самыми страшными методами. Ещё одно истинное дитя Нового Бангора, который всегда останется для Герти чем-то чужим, противоестественным и непонятным.

— Я сяду сам, — спокойно сказал Герти, когда к нему потянулись обожжённые руки. Показное спокойствие далось ему ценой неимоверного напряжения нервов, дребезжащих под кожей, как шатуны разношенного механизма, — Но разве мне не полагается последнее желание?

— Чего? — толкавший его в спину угольщик нахмурился, отчего обгоревший кусок брови почти закрыл его глаз.

— Даже французы дают приговорённым право на последнее желание.

Палёный зарычал. Это выглядело жутко — связанные проволокой фрагменты его черепа задребезжали, угрожая рассыпаться.

— Чч-чччто ды хочч-ч-ччшь?

Очень тяжело принять беспечную позу, когда твои ноги тяжелы, как пушечные ядра, а желудок от страха прилипает к позвоночнику. Но Герти это удалось, хоть и не без труда. Удалась и насмешливая улыбка, раздражавшая рокочущую публику своей бледностью.

— В другой ситуации я бы попросил бокал хорошего коньяка. Но боюсь, что здесь его раздобыть будет непросто… Но хоть выкурить папиросу я могу?

Все взгляды обратились к Палёному. Поразмыслив, тот внезапно улыбнулся, отчего с его обнажённой челюсти со звоном соскочила медная скоба.

— Этт-тто уж забдосто. Побадуйся д-д-ддымком… П-п-ппапиросу дадь?

— Имеется, — легко сказал Герти, надеясь, что его собственные зубы не звенят друг о друга.

Из кармана перепачканного и разорванного пиджака он бережно достал свёрнутую из обычного листа папиросу. Неумело обмял гильзу, стараясь не держать её вертикально. Удивительно, но в этот момент пальцы его отчего-то перестали дрожать. Но он был слишком измучен ожиданием и страхом, чтоб этим обрадоваться. Мысли смешались в кучу и дрожали мышиными хвостами. Как жаль, что рядом нет полковника, его твёрдая рука здесь пригодилась бы как нельзя кстати.

— Ну, чего стоишь? — рявкнул кто-то из угольщиков, раздражённый затянувшийся паузой, — Или тебе огня дать, сыряк?

— Спасибо, у меня есть, — пробормотал Герти, набирая полную грудь воздуха.

Никто не понял, почему он подносит к губам так и незажженную папиросу. Быть может, понял Палёный, он всегда был сообразительнее своих обгоревших собратьев, но понял слишком поздно, когда поделать уже ничего не мог.

Направив папиросу в лицо Палёному, Герти дунул в бумажную гильзу. Так сильно, как только мог, так, что даже лёгкие, казалось, затрещали подобно старым джутовым мешкам…

В уцелевшем глазе угольщика полыхнуло удивление. А мгновением позже полыхнул он сам, когда в недрах его черепа раскрылся и вырос трепещущий огненный цветок. Ему потребовалось несколько секунд, чтоб испепелить всё ещё висящие на костях обрывки плоти, а вслед за этим лопнул мгновенно вскипевший глаз. Палёный утробно завыл, схватившись руками за череп, который остервенело обнажало бьющееся в нём оранжевое пламя.

Полковник был прав. Температуры тлеющих тканей в глотке Палёного было достаточно, чтобы воспламенить гранулы пороха, высыпанные из револьверных патронов. Даже с излишком. Судя по всему, порох послужил катализатором для процесса горения, много лет тянувшегося в тканях, и пробудил его аппетит.

Огонь выплеснулся наружу, жадно пожирая всё то, что прежде лишь пробовал на вкус. Палёный выл, когда пламя пожирало остатки его языка и выл до тех пор, пока его череп не превратился в подобие китайского фонарика с изломанным абажуром, внутри которого бесновалось пламя.

Герти едва не опалил собственное лицо, когда приблизился к извивающемуся человеку, чья гоолова постепенно превращалась в шипящий факел, чтобы вытащить у него из-за пояса пистолет. Ребристая рукоять показалась ужасно неудобной, а мушка зацепилась за ремень Палёного, оттого ему не сразу удалось вытащить оружие. Герти спасло только то, что угольщики несколько секунд, как зачарованные, наблюдали за бьющимся пламенем, которое ещё недавно было человеком. Но это не могло долго продолжаться. И не продолжалось.

— Режь паскуду! — взвыл один из тех угольщиков, что стояли ближе к трону, — На ножи!

Герти торопливо выстрелил, вскинув руку с пистолетом. Из-за того, что рука у него дёргалась, а спуск был тугим, пуля ударила угольщика не в лоб, а в подбородок. Но хватило и этого. Вниз посыпались чёрные и белые осколки кости, угольщик всхлипнул и повалился на пол.

К Герти уже тянулись другие руки. Жадные, с обнажёнными, выпирающими костями, покрытые коркой ожогов и золы, они уже не походили на руки, скорее, на конечности каких-то чудовищ.

Какой-то жуткий тип, кожа на лице которого оплавилась и прилипла к черепу, схватил Герти за руку и тряхнул, пытаясь вырвать пистолет, но заработал дырку меж рёбер, откуда потянулся дымный хвост, завопил, и отскочил в сторону. Другой, чьи руки напоминали обожжённые ветви дерева, впился Герти в грудь. Выстрел снёс ему часть макушки, обнажив серую от пепла иссохшую губку.

Окружённый со всех сторон огнём, кашляя от дыма и почти не разбирая ничего вокруг из-за облаков пепла, Герти продолжал стрелять. В тянущиеся к нему руки, в лица, что угадывались за ними, в изувеченные и чадящие тела. Кому-то пуля попала в глаз, образовавшееся отверстие полыхнуло огнём, вышибив наружу тлеющие влажные куски плоти. Кто-то, хрипло визжа, пытался пристроить обратно отстреленное плечо, рассыпающееся жирным пеплом. Кто-то проклинал всё на свете, катаясь на земле и пытаясь сбить пламя…

При всей своей ярости, горевшей в них вечным огнём, угольщики не способны были слаженно действовать без вожака, но вожак, превратившийся в прилипшее к стене дёргающееся чучело в лохмотьях горящей одежды, уже ничем не мог им помочь. Они рычали, выли, сталкивались друг с другом, испуганные шипением и треском горящей кожи, их оглушали выстрелы и слепило пламя.

Поняв, что огонь, вырывающийся из пистолета Герти, хоть и бьёт вслепую, жжёт весьма болезненно, угольщики бросились врассыпную. Отталкивая друг друга и рыча нечленораздельные проклятья, обитатели Пепелища забивались в щели и выскакивали прочь, рассыпая тлеющие искры и подволакивая ноги. Один за другим они исчезали в темноте, оставляя после себя лишь запах палёной плоти.

Герти продолжал стрелять до тех пор, пока пистолет сам собой не замолчал, оставив в ушах звенящий гул. Не оттого, что хотел внушить убегающим угольщикам ужас, просто палец заклинило судорогой на спусковом крючке. К тому моменту, когда ему удалось разжать кулак и выронить оружие в золу, Пепелище было уже покинуто. Лишь трещал в углу остов Палёного, сделавшийся похожим на ворох осенних веток. Расколотый череп ухмылялся Герти, темнея на глазах и медленно рассыпаясь.

Всё ещё оглушённый, чувствующий себя одновременно и смертельно пьяным и истощённым Герти машинально попытался оттереть испачканные в пепле ладони. Тщетно, гарь въелась в них так основательно, что едва ли помогло бы и дегтярное мыло. Не кровь, всего лишь пепел. Но Герти делалось дурно, когда он видел собственные ладони, запятнанные серым. Во рту он до сих пор ощущал едко-кислый привкус пороха.

«Полковник был бы доволен, — подумал он отстранённо, всё ещё шатаясь и тщетно пытаясь сообразить, в какой стороне лежит выход, — Интересно, сколько времени у меня уйдёт, чтоб выбраться отсюда?..»

За то время, что он был вынужден дышать затхлым воздухом Ржавого Рубца, погода в Новом Бангоре разительно переменилась. Лишь оказавшись на поверхности, среди руин старых цехов, Герти понял, что имел в виду мистер Шарпер, когда говорил о непредсказуемости климата в тропических широтах.

Сперва ему показалось, что он провёл в царстве угольщиков целый день и выбрался лишь к вечеру, слишком уж темно было кругом. Как будто на город упали густые сумерки, совершенно скрывшие свет солнца. Вместо удушливой сухости летнего дня его встретил порыв ветра, показавшийся Герти ледяным. И достаточно сильный, чтоб сбить с его головы котелок, если бы тот находился на привычном месте.

Задрав голову, чтобы понять, где солнце, Герти пробормотал:

— Сушёный карась…

Неба не было. Вместо прозрачной стеклянной чаши с обжигающим желтком солнца над Новым Бангором от горизонта до горизонта раскинулся ещё один океан. Пугающий, нехорошего цвета, океан, не имеющий ничего общего с ласковой акварельной лазурью, свинцовый, тяжёлый, подступающий к берегу грозными белыми утёсами волн. В этом океане бурлила ещё не высвобожденная энергия, и от одного его рокочущего дыхания поневоле хотелось спрятаться в убежище, пусть даже разорённый остов цеха в Ржавом Рубце…

Грозы ещё не было, но Герти не сомневался в том, что это лишь вопрос времени. То, что скопилось в небе Нового Бангора, не могло рассосаться само по себе, оно должно было извергнуть из себя злую энергию, которой были буквально пропитаны чёрные глыбы облаков. Порывы ветра стегнули Герти вдоль спины, точно кнутом, яростно и нетерпеливо. Ветер этот показался ему ледяным.

Удивительно, он взял с собой целый арсенал оружия, но позабыл то, что действительно могло бы ему пригодиться, обыкновенный зонт! Герти рассмеялся нервным, царапающим лёгкие изнутри, смехом.

Обратная дорога до границ Ржавого Рубца заняла считанные минуты. Герти уже не щадил обувь и не пытался отыскать троп, он бросился вперёд, прямо сквозь бурьян, лишь бы скорее оказаться подальше от разорённого Пепелища, над которым бушевал небесный океан. И испытал облегчение лишь тогда, когда миновал остов забора и обнаружил в сгущающейся предгрозовой темноте фигуру Муана, скорчившуюся в боком экседре[167] ближайшего дома. Он выглядел одиноким, промокшим и уставшим. Но остался в условленном месте и всё ещё держал в руках оставленную ему Герти трость.

— Тангароа! Мистра!

Референт смотрел на приближающегося хозяина едва ли не с ужасом. И Герти хорошо мог представить, отчего. Перепачканная пеплом рубашка висела лохмотьями, пиджак лишился рукава и превратился в подобие половой тряпки, котелок пропал, а ботинки пришли в совершенно непотребное состояние. Что творится у него на голове, Герти не хотел и представлять. Надо думать, то, что некогда именовалось «персидским каштаном», давно превратилось в грязные, обильно засыпанные золой, бесформенные вихры.

Но сейчас Герти менее всего на свете был занят мыслями о том, что являет собой внешне. Пережитый на Пепелище шок, всё ещё отзывающийся гальванической дрожью в пальцах, гнал тело вперёд наперегонки с мыслями, и надвигающаяся буря лишь распалила его. Что-то подсказывало ему, что времени очень мало, но Герти сам не мог понять, что. Разбуженное приближающейся грозой чувство немилосердно саднило, заставляя едва ли не бежать вприпрыжку.

«Это всё нервы, — уговаривал он сам себя, стуча зубами, — Я перевозбуждён. Лучше всего вернуться домой и попытаться забыть всё то, что было со мной сегодня. Гиена никуда не денется. Ей не покинуть остров, как и мне. Надо успокоиться и выпить чего-нибудь покрепче. И привести себя в порядок, конечно. Я больше похож на угольщика, чем на канцелярского клерка…»

Но чувство это не унималось. Оно шептало ему — «Торопись, Уинтерблоссом!» — и шёпот этот накладывался на порывы ветра, делающиеся всё более нетерпеливыми и злыми. Гудели потревоженные ветром крыши, шипели мятые газеты, которые гнало по улицам, звенело в рамах оконное стекло. Возможно, это был голос самого острова, вплетающийся в его мысли.

Лицо Муана, обычно невыразительное и похожее на боевую маску полинезийского воина, делалось всё более обескураженным и растерянным с приближением Герти. Он смотрел на хозяина так, точно видел перед собой не его тело, а потрёпанную душу, вырвавшуюся из ада. В некотором смысле так оно и было.

— Как же я рад тебя видеть! — выдохнул Герти, едва удержавшись от того, чтобы обнять своего рослого референта, — Думал, уже и не свидимся…

— Ох, мистра! — Муан схватился за голову, — Вы целы?

— Если не считать дюжины синяков. И ещё эта проклятая резь в горле… Никогда бы не подумал, что у пороха столь отвратительный вкус…

— Вам бы принять ванну и переодеться!

Мысль об этом согревала уставшие потроха, съёжившиеся на своих местах. Горячая ванна, чистая одежда, бутыль хорошего бренди с сахаром и лимонным соком, полыхающий камин… Возможно, после этого даже буря за окном не будет казаться ему столь зловещей. Возможно, ему даже удастся уснуть этой ночью…

«Торопись, Уинтерблоссом».

— Поймай мне кэб!

— Сейчас, мистра!

Им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга и Герти с тревогой посматривал в небо, ожидая, что его вот-вот расколет пополам первой молнией. На Новый Бангор надвигалась гроза, самая страшная и, в то же время, самая величественная из всех, что Герти приходилось видеть за двадцать с лишком лет. Ничего подобного нельзя было вообразить в похожем на кисель небе Лондона. Гроза, которая приближалась к городу, впитала в себя ярость тропических штормов. И Герти едва не захлёбывался от ужаса и восхищения, наблюдая за тем, как она обкладывает город своими чёрными свинцовыми волнами.

Им улыбнулась удача. Муан обнаружил старенький парокэб, несущийся по улице, и стремительно шагнул ему навстречу. Локомобиль разразился негодующими гудками клаксона — судя по всему, даже обещание щедрых чаевых не заставило бы кэбмэна в такую погоду принимать пассажиров. Но Муан умел выглядеть красноречивым. Ему стоило лишь сжать руку в кулак, размерами более напоминающий какой-нибудь крупный тропический фрукт, чтобы парокэб покорно остановился.

— Внутрь, мистра!

Герти забрался на пассажирское место, и вовремя. Не успел он захлопнуть за собой дверцу, как в небесах грохнуло, точно там, за тучами, разорвался снаряд тяжёлой мортиры, и по крыше, точно тяжёлые шрапнельные пули, забарабанили дождевые капли. Так сильно, что казалось удивительным, что они не оставляют вмятин на тонкой железной поверхности.

— Адская погода, — пробормотал Герти, вымученно улыбаясь, — Никогда подобного не видел. А ведь с утра не было ни облачка…

Кэбмэн ничего ему не ответил, он сердито косился на незваных пассажиров и явно не собирался вдаваться в беседу, пусть даже на столь привлекательную тему.

— Это ещё не гроза, мистра, — вздохнул Муан, с трудом втиснувшийся на соседнее место, — Это духи кастрюлями на небе гремят. Настоящее представление позже будет. Ох, плохая ночь, злая ночь…

— Будет ещё хуже? — не поверил Герти.

— Много хуже, — заверил Муан, — На острове три месяца грозы не было. Если уж сейчас собралось… Плохая ночь. Кэбмэн, в Редруф!

— Стой… Не надо в Редруф.

— Разве вы не собираетесь домой?

— Нет. Рано нам домой, Муан, рано… Сегодня особенная ночь.

Муан уставился на него с непонимающим видом. Ему пришлось повидать своего хозяина во многих видах, но сейчас, казалось, он пытается понять, не повредился ли тот в уме.

«Может и так, — мысленно ответил ему Герти, — Только я чувствую это. Не просто гроза ждала своего часа три месяца. Что-то ещё, что скопилось в городе. Я не знаю, какое отношение имеет к этому Гиена, но что-то подсказывает мне, что-то этим вечером случится…»

— Так куда ехать? — недовольным тоном поинтересовался кэбмэн.

— Прямо езжай! Куда глаза глядят, — приказал ему Герти, — Там разберёмся!

Кэбмэн исторг из себя звенящую связку маорийских ругательств, в которых для уха Герти разборчивыми были лишь отдельные элементы вроде «сумасшедших джентльменов» и «канцелярских крыс». Последнее его даже не удивило. Видимо, правду говорят про кэбмэнов — видят любого человека насквозь без всяких оптических приборов или рентгеновского излучения…

— Понимаешь, Муан, у меня есть ощущение… — сбивчиво попытался объяснить Герти, — Что-то, связанное с Гиеной. Для неё этот вечер тоже будет особенным. Она что-то готовит. Мне кажется, я знаю, что. Этим вечером она вновь выйдет на охоту. Снова покажется на улицах. Отличный вечер для охоты, а? Все прячутся по домам, но кто-то не успеет… Гиена ни за что не пропустит такую возможность. Это время её пиршества, её триумфа. Это как обед под аккомпанемент изысканного оркестра, понимаешь?

— Понимаю только то, что странное дело вы затеяли, мистра, — неохотно заметил Муан, ёжась от ветра, — Не кататься же нам теперь всю ночь по улицам?

Он был прав, Герти и сам понимал это. Лучшие специалисты Канцелярии и полиции искали Бангорскую Гиену по всему городу. Глупо надеяться, что он отыщет её случайно, раскатывая на парокэбе по Новому Бангору. Но у него было что-то, чего не было ни у полиции, ни у крыс мистера Шарпера.

Что?..

— Мы с ней связаны, — убеждённо заговорил он, — Я не знаю, как, не знаю, почему, но связаны. Я и Гиена. Точнее, я и Изгарь, несчастный угольщик, возомнивший себя Уинтерблоссомом.

Муана было непросто удивить.

— Угольщик? Уинтерблоссом?

Герти даже не обратил на него внимания. Сейчас ему нужен был не собеседник, а фон. На этом фоне, как на шахматной доске, он пытался выстроить подобно фигурам собственные мысли. Получалось плохо, фигур было откровенно мало и, как он ни перебирал варианты, рисовалось лишь жалкое подобие тех шахматных этюдов, что публикуются в газетах и где белые непременно должны дать мат в три хода.

— Что-то случилось в тот день, когда я прибыл в Новый Бангор, — бормотал Герти, не замечая ни удивлённого взгляда Муана, ни хлещущих струй дождя вокруг, — Что-то, что может объяснить только сам Новый Бангор. Какая-то реакция… Я прибыл на остров потому, что услышал зов. Остров сам звал меня. Но Изгарь — угольщик, а значит, родился тут. Почему он возомнил себя мной? Что такого произошло между нами, что он в мгновение ока, меньше, чем за день, уверился в том, что его зовут Уинтерблоссом?

— Что это вы бормочете, мистра? — осторожно осведомился Муан, поглядывая на начальника с явственным опасением.

«Пожалуй, ещё немного, и он свезёт меня к врачу, чтобы тот сделал какое-нибудь успокаивающее впрыскивание, — подумал Герти, но затем мысль его скакнула, — И плевать! Неважно!».

— И ведь он, готов поспорить, не притворяется! Это не игра, это не манёвр, это не ловушка, он и в самом деле полагает, что он — это я. Только другой я. Другой Герти Уинтерблоссом, который с наступлением вечера выходит на улицы Нового Бангора с ножом. Двойник явно вышел хуже оригинала…

— Вы что-то странное говорите.

— Нет, он не притворяется, — Герти прижал разгорячённый лоб к стеклу, но это не очень-то помогло, — Он знает обо мне гораздо больше, чем полагается. Про канцелярию мистера Пиддлза, где я работал… Можно было бы допустить, что он прочёл всё это из моих командировочных документов, которые сам же и украл. Если бы они не оказались чистыми листами! Нет, Муан, он не притворяется.

Первая молния с оглушающим хрустом распорола небо, как короткий стальной нож вспарывает податливую брюшину. Гром выжидал неполные две секунды, прежде чем обрушился на город. От его удара Герти подбросило на продавленном сидении кэба.

На миг ему представилось, будто вспышка молнии высветила на несуществующей шахматной доске позицию, которая прежде не приходила ему в голову. Которая была проста, но при этом столь безрассудна и бессмысленна, что её отказались бы публиковать в любой газете. Фигуры, её образующие, стояли на совершенно несвойственных им местах. На тех местах, на которых никогда бы не смогли оказаться, ведись здесь обычная шахматная партия по классическим правилам. И вместе с тем…

На какой-то миг, между вспышкой молнии и раскатом грома, от которого задребезжало стекло парокэба, Герти ухватил всю ситуацию одним взглядом, и от одного этого взгляда ощутил кипящую испарину между лопаток и на груди.

Что, если Изгарь и в самом деле стал Гилбертом Уинтерблоссомом? Не просто навязчивая идея, осенившая сходящего с ума от боли угольщика, а нечто большее. Ещё одно проявление скакнувшей минутной стрелки Нового Бангора, безапелляционно отсчитывавшей деления на циферблате Хаоса?

В тот краткий миг, когда Изгарь и Герти соприкоснулись, произошло немыслимое. Исчез нищий, помышляющий кражами, угольщик по прозвищу Изгарь. Стёрся, как стирается карандашный набросок, стоит провести по нему ластиком. Пропал. Сожран Левиафаном. Вместо него на берег выбрался невольный двойник Герти, его доппельгангер, подобие, копия. Причём копия ущербная, с полной убеждённостью полагающая себя оригиналом.

У Герти заныли корни зубов, точно он откусил огромный кусок пломбира. Только ощущения сладости по рту не возникло, напротив, какой-то слизкой и неприятной во всех отношениях жижи, точно он хлебнул застоявшихся помоев.

Этот другой Гилберт Уинтерблоссом оказался с дефектом. Бракованная копия. Из тех, что получаются, когда в самый неподходящий момент вздрагивает рука прилежно перерисовывающего оригинал художника-подмастерья.

— Мистра? — Муан осторожно положил руку ему на плечо. И хоть весила она добрых двадцать фунтов, Герти даже не ощутил её.

В Новом Бангоре жило два Гилберта Уинтерблоссома. Но пути, в силу обстоятельств, они избрали диаметрально разные. Один стал Канцелярской Крысой, другой — Бангорской Гиеной.

И миром разойтись они не могли, Новый Бангор мог иметь бесконечную протяжённость, но для них двоих он был слишком тесен. Вот, чего хотел от него остров. Уничтожить бракованную копию. Вот почему Бангорская Гиена охотилась за теми, кто был похож на Герти. Она тоже стремилась уничтожить копию.

Неправильную — с её точки зрения! — копию.

— Он искал меня, — одними губами прошептал Герти, не замечая, понимает его Муан или нет, — С самого начала. В мире не может существовать одновременно два Гилберта Уинтерблоссома. Даже если этот мир застыл в одной минуте от безумия. Возможно, сам остров не знает, кто из нас — лишняя копия. Он хочет, чтоб мы определили это сами. Или это игра. Страшная безумная игра, которой он развлекает себя…

— Кто он? О чём вы говорите? Чья копия?

Герти устало откинулся на сиденье. По шее градом катил пот, но сейчас он не замечал и этого.

— Нам надо найти меня, — удивительно, как Муан разобрал что-то в его лихорадочном шёпоте, — Мы не случайно связаны с Гиеной. Она — это тоже я. Понимаешь? Моё жуткое подобие. Мой личный мистер Хайд[168], который вырвался из заточения и обрёл собственное тело.

— Нет, мистра, и не хочу понимать. Вы выглядите… Немножко тэ маэрэ. Странно.

— Знал бы ты, как я себя чувствую! — Герти едва не расхохотался безумным смехом.

— Выходит, мы ищем вас?

— Именно так, Муан. Считай, что мы в поисках моего преступного близнеца. Человека, который предпочитает перу и чернильнице тупой мясницкий нож. Почти наверняка он будет вести себя так, как я, и думать так, как я. Его изначальная личность стёрта. А то, что оказалось поверх неё, здорово похоже на мой собственный Modus operandi[169].

Муан почесал своей широкой лапой в затылке.

— Вот так новость. Интересное дело получается. Искать близнеца…

— Он не точная моя копия. Не зеркальная. Будь он зеркальной копией, поселился бы в «Полевом клевере» одновременно со мной. Но нет. Он достаточно осторожен и не будет слепо копировать мои поступки. Он всегда будет где-то неподалёку, но всегда слишком хитёр, чтобы попасться в сети. Чёртов Уинтерблоссом… Ох, как не хватает полковника с его охотничьим инстинктом! Сейчас он был бы как нельзя кстати!

— Это вы — полковник, — очень осторожно произнёс Муан, благоразумно не совершая более попыток положить руку Герти на плечо, — Это ведь вас зовут полковник Уизерс.

— Да нет же! Настоящего полковника! Он, видишь ли, заперт у меня в голове, как в Тауэре[170], но иногда выбирается наружу…

— Сдаётся мне, джентльмены, я знаю, куда вам надо, — подал голос кэбмэн, — Тут неподалёку в Редруфе есть как раз то заведение, что вам подойдёт, с прочными войлочными стенами…

Герти даже не удосужился прикрикнуть на него. Стиснув голову руками, не замечая раскалывающей небо грозы и проносящихся мимо фонарей, он лихорадочно думал, вновь и вновь трогая фигуры на невидимой шахматной доске.

Что полагается делать, когда ищешь своего двойника? Попытаться найти самого себя. Представить себя в качестве совокупности признаков и создать мысленный образ. Но что он знает о человеке, которого зовут Герти Уинтерблоссом?..

Герти издал неприятный смешок.

Многое. Это человек, слишком близорукий для того, чтобы обнаружить неладное. Слишком самоуверенный, чтоб допустить, будто не всё в мире происходит именно так, как ему видится. Слишком увлечённый, чтобы иметь верное суждение об этом мире. Слишком трусливый и, пожалуй, слишком себе на уме.

«Я ищу остолопа, — с горечью подумал Герти, — Который всегда оказывается слишком глуп, слишком медлителен и слишком неуверен в себе. Вот кто моя цель. Человек-недоразумение, способный влипнуть в великое множество самых скверных историй. Человек-оболтус, готовый вдохновенно делать тысячи предположений, но обладающий слишком бурной фантазией. Человек-чернильное пятно. Человек-мошка. Человек-парадокс. Где можно найти такого человека? Только там, где ему совершенно не место. Но в Новом Бангоре этот метод ничего мне не даст…»

— Будем искать, — решительно произнёс Герти, хлопая себя кулаком по ладони, — Будем искать, даже если придётся перевернуть весь Новый Бангор вверх ногами! Хотя, в сущности, это то же самое, что искать запонку в ящике, полном детских игрушек. Или обронённую на немыслимую глубину, в царствие древнего Левиафана. Вперёд, кэбмэн! Поддай пару! Мы будем колесить до самого рассвета, если понадобится, но найдём его.

— В такую собачью погоду? Вот ещё! — кэбмэн даже выпустил на миг никелированный рычаг своей разбитой повозки, — Да хоть соверен заплатите, даже не подумаю! Ни одного локомобиля на улице!

И верно, город давно уже вымер. Хлещущие из грохочущих небес, перемалывающих сами себя, струи прогнали с улиц всякую жизнь, включая бродяг, полисменов и бездельничающих мальчишек. Даже собаки поспешили найти укрытие, рассудив, что в такую ночь нет никакого смысла оставаться на улице. Молнии вспыхивали одна за другой, ветвистые и сияющие, как деревья неизведанных измерений, существующие ровно миг. Хлопали незапертые окна, то и дело рискуя вытряхнуть стекло на мостовую, грохотала черепица, едва удерживаемая на крыше, тревожно и гулко трещали деревья, выгибаемые порывами лютого ветра под самыми немыслимыми углами.

— Именем Канцелярии! — крикнул Герти, и одно это слово удивительным образом пересилило оглушающие громовые раскаты, — Мы будем ехать, даже если эта колымага развалится на части!

Глаза кэбмэна, отразившиеся в зеркале заднего вида, заиндевели от страха. Он поспешно вернул руку на рычаг и парокэб, то и дело вздрагивая и покачиваясь на изношенных рессорах, двинулся вперёд.

— Не лучше ли отложить охоту? — осторожно спросил Муан, озабоченно разглядывавший небо, — Погода и верно ни к чёрту. Как бы остров целиком на дно океана не провалился…

— Нет, — отрезал Герти, — Именно сегодня Гиена покажется вновь. Сегодня та самая ночь. Если мы не доберёмся до неё сегодня, как знать, представится ли нам ещё один шанс… Вдруг он изменит правила игры? Не хочу провалиться навеки в пучину вместе с Новым Бангором. Не хочу стать членом проклятой команды. Впрочем, ты, конечно, не поймёшь… Едем! Будем искать, пока хватит угля в топке!

Муан поправил воротник рубахи, чтоб прикрыть тяжёлый подбородок от пробивающегося внутрь ветра.

— Черти бы разорвали эту вашу Гиену, — проворчал он, — Будь у неё хоть капля мозгов в голове, давно бы убралась подальше отсюда. Ни один хищник в такую погоду и носа из норы не высунет…

Что-то в его словах заставило Герти напрячься. Что-то, что скользнуло мимо, пока он лихорадочно пытался расставить на доске свои фигуры, то и дело роняя их и складывая в немыслимые вариации. Что-то, что мог обнаружить неграмотный слуга-полли, но чего в упор не видел поглощённый своей охотой человек-чернильная клякса.

— Повтори! — потребовал Герти, — Что ты сказал?

Его тон заставил Муана вжаться в пассажирское сиденье. Учитывая массивность его мускулистой фигуры, подпиравшей головой крышу парокэба, в иной ситуации это выглядело бы забавно. Но, подумалось Герти мимолётно, сейчас они оба находились совсем не в такой ситуации…

— Я сказал… Сказал, что хищник в такую погоду…

— Нет. До того.

— Ну… Сказал, что будь у неё хоть капля мозгов в голове, убралась бы отсюда подальше. Ничего удивительного. Погода самая дьявольская. Вы на небо-то посмотрите…

Герти не стал смотреть на небо. Он смотрел в собственную ладонь, но при этом почти ничего не видел.

— Идиот… — пробормотал он, — Если он — мой невольный двойник, допельгангер, тогда наши желания неизбежно должны совпадать. Хоть в малости, хоть отчасти, но совпадать… А чего я страстно желал с того самого дня, как очутился в Новом Бангоре?

— Рыбы? — несмело предположил Муан.

— Нет, — Герти почувствовал, что улыбается, хотя смешно ему совершенно не было, просто губы исказило судорогой, — Я желал убраться отсюда подальше. Это была моя главная мечта. Ещё до того, как я понял, куда меня занесло. Покинуть остров. Это значит, что и он истово желает того же. Бангорская Гиена тоже чувствует себя здесь запертой. И сделает всё, чтобы покинуть свою клетку.

— Ну, это-то у неё едва ли получится, — рассудительно заметил Муан, — Порт пассажиров не принимает. В лучшем случае через неделю будет первый корабль…

Он был прав. Пассажирские корабли, напуганные «Лихтбрингтом», были размётаны по половине Тихого океана и не спешили заходить в порт, разве что пополнить запасы угля и воды. Это означало, что Гиена, подобно самому Герти, рвёт и мечет, пытаясь найти выход, как и полагается заточённому в клетку дикому зверю. Но Муан, как обычно, прав, пока не налажено пассажирское сообщение с континентом, Гиена заточена в Новом Бангоре надёжнее, чем Корсиканец[171] на своём острове.

Если только не…

— Остановись у афишной тумбы! — крикнул Герти кэбмэну, — У ближайшей!

По лицу кэбмэна было видно, что он до смерти перепуган, причём непонятно, чем больше, разыгравшейся бурей или своими странными пассажирами. Спорить он не стал. Взвизгнув изношенными тормозами, парокэб затормозил возле афишной тумбы, в сполохах молний похожей на громаду какой-то старой крепости. Забыв про дождь и ветер, Герти выскочил из локомобиля. И почти сразу пожалел об этом. Порыв ветра ударил его в лицо, помешав сделать вдох, ледяная плеть дождя больно хлестнула поперёк спины. Приклеенные к тумбе объявления судорожно трепетали, казалось удивительным, как они ещё остаются на своих местах. Ветер набрал такую силу, что, казалось, мог бы вырывать гвозди из каменной кладки…

Герти принялся рвать объявления, не обращая внимания на ревущий мир вокруг. Это было неудобно, пальцы мгновенно онемели, бумажные листки норовили выскользнуть из них подобно вёртким крошечным птицам, ветер остервенело вырывал их из рук. Стиснув зубы, Герти расправлял пальцами мятые бумажные листы, пытаясь рассмотреть их в тусклом свете фары парокэба. Взгляд метался меж рукописных и типографских строк, но выхватывал лишь какую-то ерунду.

Германская бритва нержавеющей стали. Мужские ботинки, почти не ношенные. Лучший тростниковый сахар с плантации «Роза Данаи», заказ от ста бушелей. Полная подписка газеты «Справедливость» за тысяча восемьсот девяносто второй год…

Сотни самых разнообразных объявлений расхваливали свой товар. Люди, которые жили в Новом Бангоре, не подозревали, что обитают на спине Левиафана. И не считали себя детскими игрушками, над которыми властвует высший разум. Они искали недорогие уроки игры на пианино и мелкий французский тальк. Шейные платки того фасона, что когда-то носил Красавчик Браммел[172], и хорошую говядину. Брошюры о вреде лакрицы и серебряные подсвечники.

Герти в ярости отбрасывал трепещущие листы бумаги, и ветер с готовностью швырял их в грохочущую ночь. Возможно, его силы хватит на то, чтоб унести их на много миль от острова и расшвырять в океане. Может, некоторые клочки даже долетят до Самоа или Новой Зеландии. Но Герти в этом сомневался. Эти отправленные в никуда письма были не более, чем чешуйками со шкуры Левиафана. Никто в окружающем мире не увидит их.

Как не увидит и самого Гилберта Уинтерблоссома, если тот не поспешит.

— Должно быть здесь… Я же видел… Господи, да куда же они все запропастились?

Он нашёл то, что искал, но к этому моменту уже настолько промок и замёрз, что не смог даже обрадоваться.

«Рады сообщить публике… всем известный дирижабль „Граф Дерби“ … наконец возвращён в строй и будет рад… в ближайшее время посетить … в комфорте. Первый рейс состоится восемнадцатого июня, во вторник. Цена взрослого билета — четыре фунта, детского — три».

— Цена взрослого билета — четыре фунта, — пробормотал Герти, не слыша сам себя, — Копчёный минтай! Какой сегодня день?

— Что?..

— День! Какой день?

— Вторник, — испуганно сказал кэбмэн, явно испытывавший желание выскочить из собственного экипажа и бросить бежать в ночь, — Восемнадцатое.

Герти скомкал объявление в мокрый комок.

— Вот оно. Сегодня. «Граф Дерби» возвращается после ремонта. Сегодня его первый рейс.

— Забудьте, мистра, — вздохнул Муан, помогая мокрому до нитки Герти забраться в парокэб, — В такую погоду ни один дирижабль даже из эллинга[173] не выведут. Куда ему… Молнии садят одна за другой. Отменят рейс, как дать отменят.

— Может и отменят, — Герти улыбнулся жуткой улыбкой, от которой поёжился даже референт, — Это остановило бы его, будь он обычным человеком. Но это Бангорская Гиена. Он попытается вырваться с острова во что бы то ни стало. При первой же возможности. Остров пугает его так же, как меня, но фальшивый Уинтерблоссом при этом психопат и убийца. Нет, он не станет ждать. Если рейс «Графа Дерби» отменят, тем хуже для него. В аэропорт! На всех парах, Бога ради! В аэропорт!..

Взвизгивая каучуковым шинами и дребезжа рессорами, парокэб рванул вперёд.

Они неслись через Новый Бангор подобно демоническому поезду, вырвавшемуся на поверхность. Ведомый до смерти перепуганным кэбмэном, локомобиль делал добрых сорок миль в час, а котёл раскалился настолько, что едкий запах дыма ощущался даже пассажирском отделении.

Герти поблагодарил судьбу за то, что улицы города опустели. Аэропорт, где был расположен эллинг «Графа Дерби», располагался в Лонг-Джоне, что в обычной ситуации означало бы получасовую поездку с остановками на каждом перекрёстке.

— Двигатель сорву, — всхлипывал кэбмэн, впившийся в свои рычаги, — Чёртова Канцелярия… Чумные крысы…

— Гони! — Герти потрясал тростью, едва удерживаясь от желания подстегнуть его.

На одном из поворотов обезумевший, несущийся в ночи, локомобиль снёс уличную урну. На другом вышиб сноп быстро потухших искр из водосточной трубы.

— Помедленнее бы, мистра! — взмолился Муан, когда локомобиль крутануло так, что паровой экипаж едва не завалился набок, — Расшибёмся прежде, чем доедем! Дался вам этот дирижабль!

— Мы успеем, — твердил Герти, впившийся потерявшими чувствительность пальцами в бесполезную трость, — Мы опередим её. Он не должен взлететь.

— Да пропади он пропадом вместе с дирижаблем! — взревел полинезиец, — Что ж нам плохого-то? Только попытается подняться, его молнией и того… Бам! Дирижабли в грозу не летают, это и дураку известно, а уж особенно в такую… Нам даже лучше! Не придётся кандалы на эту Гиену надевать! Сама сгорит!

— Я не могу её отпустить, — сказал Герти с непривычной для самого себя твёрдостью, — Ты не поймёшь. Если Гиена улизнёт или погибнет, он может счесть это нарушением соглашения. Я же говорил, не поймёшь… Извини, Муан. Я только сейчас сам сообразил… Возможно, всё куда сложнее, чем мне казалось поначалу. Он — моя копия, мой испорченный слепок. Но отчего я взял, что мне непременно надо убить его или поймать? Что, если задумка острова хитрее? Мы с ним не просто близнецы. Мы две несимметричные половины одного целого. Только он воплощает в себе всё худшее, что было свойственно Гилберту Уинтерблоссому. Он — моё отражение в чёрном зеркале. Злая пародия. Искажение. Может быть, остров не хочет, чтоб я убивал его или сажал за решётку.

— Чего ж он хочет? — пробормотал, нахмурившись, Муан, явно не поспевая за мыслью Герти, но и не имея желания спорить.

— Не знаю. Возможно, он хочет, чтоб мы встретились. Два Герти Уинтерблоссома, порождения разных миров. Я как плод обычной жизни, и он, моя безумная производная. Он ведь тоже в каком-то смысле я. Только поддавшийся царящему вокруг безумию, природному полю острова. Он — то, кем я мог бы стать, если бы не нашёл в себе достаточно сил. Если бы не выдержал службу в Канцелярии, если бы опустился и пошёл на поводу у низменных страстей… Это что-то вроде моего неудачного брата, выбравшего иную тропу. Возможно, остров хочет, чтоб мы воссоединились. Может, для него это станет решением какой-то сложной философской концепции, а может, это что-то вроде шутки, которой можно поделиться с приятелями за обедом. У Нового Бангора есть приятели, как думаешь?.. Едва ли, мне показалось, он весьма нелюдим… Неважно. Мне надо встретиться с Бангорской Гиеной лицом к лицу. Никак иначе. Разглядеть своё отражение в чёрном зеркале.

— Ничего не пойму, что вы несёте, мистра, — поморщился Муан, — Вы после того, как у угольщиков погостили, сам не свой. Только вот знаю, что если вы вздумаете поболтать с Гиеной, дело может выйти плохо. У него, небось, нож всегда при себе… А ну как решит с вас шкуру снять?

От этих слов Герти проняло по всем членам нехорошим холодком, а тело на несколько секунд ощутило, что на нём нет ничего, кроме мокрых до нитки обрывков одежды.

— Он ничего мне не сделает.

— Это вы отчего так решили?

Вопрос был подходящий. Но Герти знал, что не может доверить Муану ответ. Кто такой Муан, в сущности? Надёжный компаньон по неприятным историям, преданный слуга, даже отчасти приятель. При всех своих достоинствах его слишком многое роднило с островом, чтоб Герти мог позволить себе откровенность. Муан не просто оказался рекрутирован на борт корабля-призрака, скользящего сквозь волны времени и пространства, он родился на нём и, соответственно, был его законной частью. В отличие от Герти, ставшего невольным членом команды и мечтавшего прыгнуть за борт при первой возможности. Как он расценит то, что его наниматель, «мистра из шестнадцатого», принадлежит совершенно другому миру, бесконечно чужому и непохожему? Сможет ли понять те особые отношения, что выстроились между островом и Герти? И странное покровительство, которое Новый Бангор оказывает мистеру Уинтерблоссому?..

Остров не допустит его смерти. Левиафан не собирается отказываться от своей новой любимой игрушки.

И даже если законы физики потребуют его смерти, остров попросту изменит их. Как изменял уже не единожды, спасая незадачливого клерка из самых неприятных историй. Герти вспомнил клацанье курка у виска. Если даже фокус с револьвером не смог отправить его на тот свет, Бангорской Гиене и подавно ничего не светит.

— Гиена ничего мне не сделает, — сказал Герти, заметив, что Муан всё ещё ждёт ответа. Судя по хмурому лицу референта, ответ, которого он ожидал, был иным.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, мистра, — вздохнул он, — А то ваши прежние планы не очень-то удавались…

Герти ободряюще ему улыбнулся.

— Всё будет в порядке. Я чувствую это. Но знаешь, мне будет тебя не хватать.

— Что это значит?

— Ничего, пустое. После того, как мы разберёмся с Гиеной, мне, возможно, придётся на какое-то время покинуть остров. Что-то вроде командировки.

— Хорошо, мистра.

— Приехали, — с облегчением произнёс кэбмэн, останавливая локомобиль, — Аэропорт.

Не раздумывая, Герти распахнул дверь и выскочил наружу, мгновенно оказавшись по щиколотку в ледяной воде. Небеса в очередной раз задребезжали, как расколотое блюдо, и сходство это усиливалось трещинами-молниями, почти безостановочно сияющими в темноте. Их света хватало, чтоб Герти разглядел в отдалении выпуклую громаду эллинга, похожую на саркофаг.

— Глядите-ка, они не убрали «Графа Дерби» внутрь, — озадаченно заметил Муан, с трудом вытягивая своё массивное тело из парокэба, — О чём они думают? В такую бурю его попросту разорвёт на части или разрубит пополам о причальную мачту…

Зрение у него было острее, чем у Герти, он заметил то, что Герти смог разглядеть лишь хорошенько присмотревшись. Рядом с эллингом покачивалась, привязанная к серебристой спице причальной мачты, туша дирижабля, пузатая и вытянутая, похожая на немного изношенный мяч для регби-футбола. Герти никогда прежде не приходилось видеть «Графа Дерби», разве что на открытках, где его парящий силуэт неизменно сопровождала витиеватые надписи «Гордость Нового Бангора» и «самый современный дирижабль южного полушария».

Впервые увидев летающую машину собственными глазами, Герти понял, что фотографии совершенно не передавали её истинного размера. «Граф Дерби» был огромен. Казалось невероятным, что столь огромное сооружение размером с цирковой шатёр вроде тех, что разбивают на ярмарках, вообще способно подняться в воздух, а между тем, оно покачивалось на высоте добрых шестидесяти футов[174] и, если бы не судорожные порывы ветра, дёргающие его в разные стороны, выглядело бы даже непринуждённо. Корпус егоаэростата издалека казался сложенным из одинаковых прямоугольных заплаток, отчего у Герти возникли тревожные ассоциации с рыбьей чешуёй.

«Вот он какой, истинный Левиафан, — подумал он, пытаясь мысленным смешком прогнать навалившуюся мгновенно слабость, — Реющий над городом древний хищник. Такой, пожалуй, сожрёт одним махом целый кавалерийский эскадрон, не удовлетворившись старым худым Иовом…»

Увеличивая и без того неприятную связь с древним морским хищником, под аэростатом тянулась гондола, схожая с узким вертикальным плавником. Герти не мог разглядеть, вращаются ли её винты, но хорошо видел горящие иллюминаторы — редкий ряд тусклых искр вдоль её борта. Это значило, на борту кто-то был.

— Быть может, они не успели отчалить до бури и теперь пытаются посадить машину, — предположил Муан, но без особой уверенности в голосе, — Дело-то опасное, мистра. Чудо ещё, что дирижабль не разломало пополам, как сигару…

— Или, напротив, кто-то пытается взлететь, — пробормотал Герти, разглядывая мятущуюся в воздухе тушу Левиафана со смесью восхищения и ужаса.

— В таком случае, мистра, это должен быть полный хауранги, то есть, безумец. Даже если «Графа Дерби» не размолотит о мачту и не разорвёт ветром, он вспыхнет как свечка, едва ли поднимется на сотню футов над землёй. Посмотрите, как молнии рядят, одна за другой…

Герти и сам понимал, что поднимать дирижабль в грозовое небо — сущее безумие. То же самое, что запускать воздушный шарик в бочке, усеянной изнутри гвоздями. Он не пролетит и трети расстояния до Веллингтона. Да что там треть, он не преодолеет и мили! Но кто-то на его борту, судя по всему, так не считал. На глазах Герти один из едва видимых шнурков, соединяющих дирижабль с мачтой — причальный конец — лопнул, отчего «Граф Дерби» стал ещё сильнее рыскать своим тупым носом в грозовом небе. Возможно, сейчас на высоте шестидесяти футов в бушующем небе Герти Уинтерблоссом — другой Герти Уинтерблоссом — отчаянно пытался перерезать тупым ножом прочные канаты, в панике и отчаянии борясь с тем, с чем бороться не в человеческих силах.

Едва лишь пассажиры вышли, парокэб, истерично взвизгнув по мокрой брусчатке шинами, унёсся прочь, но Герти даже не бросил ему вслед проклятья. Напротив, испытал мимолётное облегчение. Судьба, неумолимая, как рок, сама подсказывала ему дорогу. Дорогу, с которой он свернул бы при первой возможности, если бы таковая отыскалась.

Он должен был встретить своё альтер-эго лицом к лицу, завершив начатое Новым Бангором, чем бы оно ни было, экспериментом, уравнением или попросту фарсом. Взглянуть в глаза существа, которое, с одной стороны, было с ним единым целым, а с другой являлось полной его противоположностью. С чудовищем, которое обладало частичкой души Уинтерблоссома, с чудовищем, по всей видимости, перепуганным, сбитым и толку и панически пытающимся улизнуть из клетки, не понимая, что эта попытка заранее обречена на провал.

И только потом Герти заметил очевидную деталь, которой не замечал прежде.

— Мне не подняться, — с отчаяньем сказал он, до зуда в глазных яблоках вглядываясь в контур дирижабля, — Трап убран!

— Вы могли бы воспользоваться мачтой, мистра, — заметил Муан, — Внутри неё есть лестница, а по причальным концам можно перебраться внутрь. Так курьеры доставляют на борт срочные депеши и мелкий груз перед отправкой.

— По мачте?!

От одной мысли о том, что ему придётся подниматься по торчащему из земли металлическому шипу и карабкаться по мокрому канату, Герти охватил смертельный ужас, от которого поджилки затряслись как причальные концы в бурю.

— Другого пути нет, мистра, — вздохнул Муан, разводя руками, — Только не советовал бы я вам туда лезть. Ничего не стоит шею свернуть…

— У меня нет выхода. Мне надо остановить его.

— То изловить Гиену пытаетесь, то едва не брататься лезете… Как по мне, лучше бы кликнуть ваших сослуживцев из Канцелярии…

— Увы, это личное дело, Муан. Между мной и ним. Сейчас он слишком сильно напуган, чтобы соображать, бежит не глядя. И мне предстоит остановить его.

— Насколько я знаю про эту Гиену, останавливать её не проще, чем остановить отведавшую крови белую акулу. А вы по доброй воле к ней в пасть…

— Он не чудовище, — с горькой уверенностью сказал Герти, — Всего лишь моя производная, в которую заключили часть злой крови. Мой личный мистер Хайд. Остров проверяет меня. Это всё — одна большая и хитрая проверка. Что-то вроде экзамена, понимаешь?

— Давно перестал вас понимать, мистра, — вздохнул полинезиец, — Только вы ведь от этого всё равно не отступитесь, верно?

— Экзамен… — Герти понравилось, как звучит это слово в аккомпанемент громовым раскатам, — Вот именно. Знаешь, меня никогда нельзя было назвать смельчаком. Когда мальчишки из приюта били камнями фонари и награждали друг друга синяками, я учился красиво выводить буквы в тетради. Меня и тогда уже называли канцелярской крысой, но, если начистоту, я всегда был лишь перепачканной в чернилах канцелярской мышью. С юности мечтал о том, как буду служить в обычной канцелярии, подшивать бумажки да работать штампами… Знал бы я, куда угожу! Это проверка. Остров отпустит меня, если убедится в том, что мне по силам совладать с собственным страхом. И нет, он не ребёнок, как я когда-то полагал, отнюдь не ребёнок. Не переживай, я вернусь в целости. Дай-ка трость… Она понадобится мне в качестве балансира. Сейчас, разомну руки…

Герти принялся делать подобие атлетических упражнений, хоть и знал, что это ни придаст его рукам крепости, а сердцу — смелости. Скорее, это было последней отчаянной попыткой его инстинкта самосохранения оттянуть неизбежное.

— Жди меня внизу, — бросил он Муану, мимоходом удивившись тому, как уверенно звучит его голос, рождённый звенящими от страха голосовыми связками, — И не беспокойся. Я сделаю всё как надо. Может, впервые в жизни…

Он не услышал, что ответил ему Муан, очередной раскатистый удар грома украл слова референта, смешав их с прочими звуками и бесследно развеяв.

До причальной мачты Герти добрался удивительно быстро, если учесть бурлящие под ногами потоки воды и пласты липкой грязи, на которых он время от времени поскальзывался. А может, напротив, удивительно медленно — чувство времени, оглушённое ударами грома вперемешку с ударами сердца, мгновенно ему отказало.

Вблизи причальная вышка оказалась массивным сооружением, металлическим и узким, неприятно походящий на огромный трёхгранный стилет, который установили вертикально в попытке проткнуть небо. Оно было снабжено металлической лестницей, и только взявшись за холодную перекладину пальцами, Герти понял, что взбираться предстоит весьма высоко.

— Смелее! — бросил он сам себе, пытаясь зажать зубами выскальзывающую трость.

Он стал карабкаться наверх, подтягивая уставшее тело, кажущееся то невесомым, как раздуваемый ветром полотняный мешок, то неподъёмным, как набитый отсыревшим сеном тюк. Перед глазами мелькали отполированные тысячей рук перекладины, удивительно ребристые и неудобные. Герти оставалось смотреть лишь на них. Глядеть вниз было страшно, там темнела стремительно удаляющаяся земля, мокрая, но кажущаяся теперь удивительно надёжной и родной. Глядеть вверх было ещё труднее. Там колыхалась туша «Графа Дерби», из этой перспективы напоминавшая уже не регбийный мяч, а приспущенную медицинскую спринцовку. С мачтой её соединяло лишь два каната, тянущиеся из открытого проёма двери. Где-то там, как знал Герти, должна была располагаться швартовочная площадка с дежурным офицером…

О том, что дежурного там не окажется, он понял слишком поздно, когда протянутая рука вместо сколького ребристого железа ухватила что-то мягкое и податливое, что-то, что Герти непременно заметил бы раньше, если бы смотрел вверх.

Это был рукав форменного кителя, чёрного или тёмно-синего, в освещении кипящих вокруг голубых молний различить было сложно. Китель болтался на лестнице не сам по себе. Обнаружив то, на что он был натянут, Герти вскрикнул от ужаса и едва не сорвался со скользкой лестницы. Последнее могло оказаться роковым — под ним уже находилось не меньше двадцати футов пустоты, пронизанной лишь тугими струями дождя.

Он знал, что остров не позволит ему умереть, тем более, столь глупым способом, но человеческое сердце имеет свойство неприятно сжиматься всякий раз, когда ощущает опасность. Рефлекторно Герти приник к мокрой стальной лестнице так, что затрещали рёбра. Ему потребовалось несколько судорожных вздохов, чтобы заставить себя вновь взглянуть на то, что преграждало путь.

Это был человек, по всей видимости, служащий с «Графа Дерби», быть может, сам дежурный офицер. Запутавшись в фермах причальной вышки, он болтался на ней как тряпичная кукла, безвольно вытянув руки и равнодушно глядя вниз. Высота уже не могла его испугать, как не могло испугать и ничто иное. Поверх кадыка, торчащего из форменного воротника, виднелась ярко-алая борозда, столь неаккуратная и разлохмаченная, словно её оставило не лезвие, а грубый иззубренный лемех плуга. Но Герти знал, что это был нож. Большой, давно не точённый, кухонный нож. Кто-то перерезал им офицеру шею, прежде чем вышвырнуть из гондолы дирижабля.

Глядя в мёртвое мокрое лицо, глаза которого сделались невыразительными и тусклыми, Герти пытался заставить себя дышать размеренно. Бангорская Гиена — хищник, но она не в силах причинить ему вред. Остров защищает Гилберта Уинтерблоссома от любой опасности и надёжнее, чем если бы заключил с ним письменный контракт.

— Извини, приятель, но мне надо именно туда, — пробормотал Герти.

Его зубы сжимали трость, но он был уверен, что офицер и так его понял. По крайней мере, его раскачивающиеся на ветру руки ни разу не задели Герти, пока тот карабкался мимо мертвеца.

Страшнее всего оказалось на вершине причальной мачты. Несмотря на свою массивность, ходила ходуном и жутким образом вибрировала, отчего у Герти возникло ощущение, что он забрался не на металлическую конструкцию, а на старую сухую яблоню. Защищал его остров или нет, а в низу живота начинали копошиться ледяные муравьи всякий раз, когда порыв ветра заставлял причальную вышку скрипеть от напряжения. Если сейчас эта стальная спица, пронзившая небо, подломится…

Герти почувствовал дурноту, едва ли взявшись за причальный конец. Намертво примотанный к подобию портовой швартовочной тумбы, он был толщиной с мужскую руку, при этом то провисал, то натягивался до звона подобно струне скрипки за мгновение до того, как лопнуть.

«Меня ждут, — напомнил себе Герти, не в силах сделать последний шаг и, точно загипнотизированный, рассматривающий ревущую бездну под ногами, — В этом болтающемся на ветру шаре, вот-вот готовом оторваться от земли, сейчас сидит до смерти перепуганный и несчастный человек. И я — то единственное, что может его спасти. Между нами пропасть, но я — то, что должно стать таким же канатом, перекинутым над пропастью…»

Слова утешали душу, вот только не могли уменьшить дрожь в пальцах, сделавшихся скрюченными, как птичьи когти. Чтобы зацепиться ими за канат, Герти потратил неоправданно много времени. Но ещё страшнее, чем смотреть вниз, было смотреть в небо. Молнии расцветали так близко, что, казалось, царапали затылок.

— Я иду, — пробормотал Герти, обхватывая прыгающий канат, который теперь казался тончайшей ниточкой, натянутой в небесах, — Подожди меня, Уинтерблоссом… Ещё минуту… Я спасу тебя. Спасу нас обоих.

Он знал, что будет дальше, словно в какой-то миг в его тело, как в тело Питерсона, вселился всеведающий дух из будущего. Он переберётся на борт «Графа Дерби» целым и невредимым. И протянет руку тому, кого прозвали Бангорской Гиеной, несчастному узнику не только проклятого острова, но и собственной изувеченной души.

«Он убийца, — зло бросил бесплотный голос, столь едкий, что сделался похож на голос полковника Уизерса, — Он кромсал людей ножом и устраивал из их внутренностей экспонаты! Ты ждёшь, что лишь увидев тебя, он раскается, а по его щеке пробежит слеза искреннего раскаяния, как в дешёвом чтиве?»

Источником этого голоса, как знал Герти, был не полковник. А его собственный страх. Тот самый страх, что обустроил себе крысиное гнездо в его душе с первого дня пребывания на острове. Тот страх, который всё время был его главным врагом, искусно притворяясь то благоразумием, то осторожностью. Он и был настоящим чудовищем, которое, благодаря безумным часам Нового Бангора, обрело способность материализоваться, воплотившись в несчастном угольщике. Его собственный страх вырвался на свободу в жутком обличье ночного мясника. Но Герти не понадобится револьвер, чтобы справиться с ним.

«Вперёд, — приказал он себе, чувствуя, как сердце то медлит с ударом, то, напротив, заходится в лихорадочном стуке, — Вперёд, Гилберт Уинтерблоссом, канцелярская крыса! Тянись!»

Он и сам не заметил, как оказался на середине провисшего каната, впившись в него руками и ногами. Должно быть, сознание милосердно обрезало самые страшные мгновения. Герти поспешно полз, сдирая ногти о просмолённые пеньковые волокна и помогая себе ногами. Наполненная струями воды бездна под ним казалась глубже самого Ада. Что случится, если его руки разожмутся? Позволит ли остров болтаться своему протеже в воздухе? Или опустит на землю совершенно целым и без единого синяка? Герсти стиснул зубы так, что едва не перекусил трость. Менее всего на свете ему хотелось узнать это. Если бы не уверенность в собственной неуязвимости, он бы в жизни не забрался на причальную вышку, не говоря уже о том, чтоб встретится со своим страшным отражением лицом к лицу.

«Вперёд! Ух!.. Вперёд, слюнтяй! Вперёд, конторская промокашка! Будь ловок, как крыса! Будь хитёр, как крыса… Ох… Впе…»

Когда Герти, протянув руку, прикоснулся к шероховатым заклёпкам порога, он чувствовал себя так, будто несколько лет провёл в качестве камешка огромной погремушки. Несколько футов прогулки над бездной вымотали его настолько, что несколько секунд он потратил только для того, чтоб вспомнить, как работают его пальцы, и вцепиться ими в поручень.

Внутрь «Графа Дерби» он скорее ввалился, чем вошёл — ноги совершенно перестали держать, а в мышцах осталось не больше силы, чем в лапах варёной курицы из бульона. Если бы не поручни, в которые мёртвой хваткой впились руки, Герти, скорее всего, рухнул бы прямо на швартовочной площадке.

Удивительно, он почти не ощущал того, что впервые в жизни находится на воздушном судне. Пол под ногами подрагивал, как у идущего полным ходом поезда, временами взбрыкивая и отбрасывая Герти к стене, но не спешил встать вертикально и опрокинуть его.

«Встанет, — подумал Герти, ощупывая себя дрожащими руками, — Непременно встанет, как только в этот летающий баллон с водородом угодит первая молния… Возможно, ты даже успеешь это заметить, прежде чем „Граф Дерби“ превратится в исполинский, подвешенный между землёй и небом, факел…»

На швартовочной площадке не было ни души. Торчала лишь одинокая тумба с хитрыми фиксирующими устройствами, на которую были намотаны тросы. Из всех тросов уцелел лишь один, тот самый, по которому полз Герти. Все остальные обратились в бесформенные измочаленные огрызки. Кто-то перерезал их, один за другим, причём, судя по количеству отметок, времени на это ушло немало.

Бангорская Гиена здесь. Возможно, устав терзать тросы, ушла за более удобным инструментом. Герти показалось, что он ощущает её запах, тревожный и страшный запах дикого зверя сродни тому, что царит в вольерах лондонского зоопарка, вонь испражнений, шерсти, гниющей пищи и разложения. Герти с содроганием увидел алую капель, щедро усеявшую бронзовый порог. Но Гиена явилась сюда не пировать. Её привёл страх.

Герти, с удовольствием выпустив трость из онемевших от напряжения челюстей, заглянул в центральный коридор гондолы, тянущийся от швартовочной площадки. Если на площадке горели гальванические лампы, то коридор оказался погружён в кромешную темноту, лишь поблёскивали в свете молний по обеим его сторонам никелированные ручки дверей. Судя по всему, это был отсек второго класса, разделённый на небольшие комфортабельные купе, примыкающие к общему коридору. Когда-то здесь наверняка было уютно. Звучали оживлённые женские голоса и благодушные смешки джентльменов, дети липли к иллюминаторам, расплющивая носы, чтоб посмотреть на медленно уходящий вниз город, стюарды с шипением откупоривали вина…

Сейчас же «Граф Дерби» показался Герти склепом, удушающе-мрачным и затхлым. Он стал чертогом воплощённого страха, охотничьими угодьями существа, порождённого злой волей острова.

— Э-э-э… Мистер Изгарь, сэр, — Герти попытался кивнуть, стоя в дверном проёме, но обнаружил, что от длительного напряжения голова намертво приросла к позвоночнику, лишив подвижности шею, — Вы здесь? Я… Меня зовут Гилберт Уинтерблоссом. Это имя наверняка вам знакомо, поскольку…

Держа трость в опущенной руке, так, чтобы она не выглядела оружием, Герти осторожно ступил в темноту коридора, оставив за спиной освещённую швартовочную площадку. По обе стороны тянулись отгороженные друг от друга купе с жестковатыми на вид скамьями и провалами иллюминаторов, похожими на ослепшие глазницы. В одном из них свет близкой молнии высветил лицо самого Герти — искажённое от напряжения, с жутко блестящими глазами. Герти едва не шарахнулся от собственного отражения, приняв его за зловещий лик Бангорской Гиены.

— Мистер Изгарь! Нам надо объясниться. Не бойтесь, я пришёл сюда как друг, один и без оружия! Вы меня слышите? Не бойтесь меня! Выйдите на свет! Или вы хотите, чтоб я называл вас мистером Уинтерблоссомом? Вполне понимаю.

Даже в те моменты, когда снаружи не гремел гром, «Граф Дерби» производил множество звуков сродни тем, что производит даже неподвижный корабль. Его внутренности были полны шорохами, скрипами и шипением. Быть может, в толстой шкуре дирижабля даже сейчас текли какие-то невидимые процессе, а может, все эти звуки лишь мерещились Герти, словно нарочно усиливая беспокойство.

Купе, мимо которых он проходил, были пусты и безлюдны. Похожие друг на друга, они тянулись по обеим сторонам коридора и казались отчего-то отгороженными безжизненными кельями подземного монастыря. Здесь не пахло ни духами, ни табаком, ни разлитым портвейном, лишь краской, смолой и клеем, как пахнет обычно в новом железнодорожном вагоне.

— Мистер Уинтерблоссом!..

Ему показалось, что в дальнем конце коридора кто-то есть. Там, за дверью должен был располагаться пост стюардов, если Герти правильно помнил схему дирижабля, и дверь, ведущая к нему из салона второго класса, была приоткрыта, освещая крохотный участок пола. В этом участке Герти почудилось движение. Краткое, прерывистое, точно кто-то, сидевший возле двери на корточках, дёрнулся, но не двинулся с места.

— Мистер Уинтерблоссом! Мне надо поговорить с вами! Как джентльмену с джентльменом! Не бойтесь меня. Я знаю, что вы сейчас перепуганы. Знаю, что вы чувствуете. Вы в ужасном смятении. Я вас понимаю. Но я не собираюсь вас к чему-либо принуждать. Я в том же положении, что и вы, так что мы с вами в некотором роде собратья по несчастью. Как два Робинзона Крузо, выкинутые на необитаемый остров, только ещё и проклятый. Только вместе с вами мы найдём путь к спасению!

Теперь уже Герти различал фигуру человека, скорчившуюся у противоположного конца коридора. Фигура это была мужская, угловатая, приникнувшая к полу. Она была напряжена настолько, что даже казалась оцепеневшей. Ни дать ни взять, хищник, все мышцы которого напряжены до предела, готовые швырнуть его навстречу опасности.

Бангорская Гиена во плоти. Человек, на руках которого кровь более десятка невинных людей. Убийца, психопат и безумный инсталлятор.

«Он напуган, — напомнил себе Герти, стараясь делать шаги как можно короче и мягче, отчего ноги едва не подламывались, — Напуган гораздо сильнее меня. Он чувствует во мне родственную душу, но боится сделать шаг навстречу. Остров заставил его ненавидеть весь свет. А ты единственный, кто может показать ему, что остров не всесилен. Что можно столкнуться с его дьявольской сущностью и сохранить душу. Иди. Протяни ему руку. И тот, кого считают зверем, вернёт себе человеческий облик».

«Как в сказке, — с издёвкой хмыкнул бесплотный голос, похожий на голос полковника Уизерса, — Бесстрашное сердце разрушает проклятье. Чудовище становится принцем».

Герти велел ему заткнуться.

Подбираясь всё ближе к неподвижной Гиене, Герти твердил себе, что сам находится в полнейшей безопасности. Более основательной, чем бортовая броня «Дредноута» и более надёжной, чем покровительство самого Господа Бога. Это всего лишь проверка его духа. Гиена, даже окажись она в плохом настроении, неподходящем для единения собратьев по несчастью, не в силах навредить ему.

— Вот моя рука, — Герти вытянул вперёд дрожащую правую руку, в левой оставив трость, — Держитесь за неё. И не бойтесь. Вместе мы с вами преодолеем все препятствия. Давайте руку!

Расстояние между ним и прижавшимся к полу мужчиной медленно сокращалось. Двенадцать футов, десять футов, девять футов… Герти безотрывно смотрел на Гиену, забыв про всё прочее, и даже не мигал, когда за иллюминаторами расцветала очередная молния, похожая на ярко-голубую трещину в небосводе. Однако, минуя предпоследние купе второго класса, он поневоле замедлил и так не быстрый шаг. Ему что-то померещилось в правом, какая-то выступающая деталь, которой там не предполагалось. Что-то, нарушающее ровные симметричные линии пустых пассажирских скамей. Это не имело никакого значения, но Герти вдруг ощутил неуверенность в сердце. Точно кто-то легонько провёл по предсердиям колючим крысиным коготком.

«Ничего там нет. Твоё воображение вновь старается тебе напакостить. Сейчас вспыхнет очередная молния, и ты сам увидишь, что…»

Молния вспыхнула быстрее, чем мысль Герти успела сформироваться и обрести окончание. Герти даже не сразу понял, что именно сумел разглядеть. Просто ощутил вдруг, что задыхается, и что палуба дирижабля под ногами словно бы проседает, а может, это его самого неведомой силой тянет к полу…

Просто показалось. Ещё одна иллюзия проклятого острова.

«Спокойно, Уинтерблоссом, дыши глубже, тебе померещилось…»

Ему не померещилось. В краткой голубой вспышке, длившейся менее секунды, он вдруг увидел всю обстановку последней каюты, причём в столь мелких деталях, словно разглядывал их часами. И обмер, открывая и закрывая рот — его лёгкие вдруг забыли, как надо втягивать в себя воздух. Сердце же заскрипело и задёргалось, точно набитый песком мешочек, привязанный вместо груза к старым перхающим часам.

Каюта выглядела так, точно над её убранством поработал безумный декоратор, руководствующийся своими собственными принципами относительно симметрии и пропорций. Кроме того, материалы, которые он выбрал, могли бы показаться причудливыми. А при ближайшем рассмотрении — ужасными.

Человеческие руки, сцепившись пальцами, обрамляли лампу, точно причудливый абажур. Распятые внутренности опоясывали каюту по периметру, гроздьями свисая по углам подобно спелому винограду. Гирлянды из лоскутов кожи сползали с низкого потолка, ещё кровоточащие, хотя кровь в голубоватой вспышке и казалась чёрной. На тончайших нитях висели, покачиваясь, глазные яблоки, точно диковинные плоды несуществующего дерева, взгляд их казался задумчивым и удивлённым одновременно. Осколки костей, соединённые друг с другом под самыми причудливыми углами, расположились на скамьях, напоминая собой авангардные скульптуры, выстроенные в каком-то определённом порядке. Человеческие уши и носы аккуратными горками расположились по углам.

Декоратору пришлось потратить немало сил, чтобы украсить каюту сообразно своему вкусу. И немало материала. Тщетно пытаясь протолкнуть воздух в лёгкие, Герти пытался не думать о том, сколько человек находилось в последней каюте, превращённой в извращённую выставку психопатического искусства. Пятеро? Шестеро? Если посчитать команду дирижабля, получится не меньше десятка, а ведь среди них могли быть и пассажиры…

Гиена заворчала, поднимаясь на ноги. Герти ощутил, что вместо воздуха лёгкие вбрасывают в его кровь едкий аммиак, разъедающий сосуды изнутри. Он попятился. Точнее, попятилось его тело, причём совершенно самостоятельно, оторвавшись от управляющих им ниток и заодно сделавшись бесчувственным и неуклюжим, как старая кукла.

— М-мистер Уинтерблоссом…

Гиена ухмыльнулась. Когда она стояла, то была ростом меньше Герти, но от этого отчего-то было лишь более жутко. Крупные хищники редко бывают кровожадны, они убивают сразу. Мелкие, напротив, любят пировать своими раненными противниками, утоляя голод не только их плотью, но и их страхом.

— Зачем ты пришёл?

Голос у Гиены был шипящим, негромким. И каким-то острым, точно из произносимых им слов выпирали фрагменты сломанных костей. Едва видимая угольная пыль сыпалась через его губы, казавшиеся непривычно толстыми, словно опухшими. Герти не мог видеть его лица, лишь угадываемые контуры носа, подбородка, скул. Контуры, которые отчего-то казались неправильными и удивительно естественными одновременно. С ним что-то было не так. С его лицом.

Отступая спиной назад по коридору, Герти молился только о том, чтоб никогда не увидеть этого лица. Он уже понял, что совершил самую страшную в своей жизни ошибку.

Существо, которое медленно двигалось к нему, издавая шипящие звуки, не требовало к себе ни милосердия, ни жалости. Оно было хищником по своей природе. Отвратительным, безумным и страшным хищником, которого не могли породить ни природа, ни человеческая цивилизация.

«Дурак, — каркнул в голове Герти голос, незнакомый, не принадлежавший ни ему, ни полковнику Уизерсу, — Ты хоть понимаешь, что натворил?..»

По доброй воле залез в логово пирующего хищника. Вознамерился протянуть руку помощи одному из самых страшных порождений Нового Бангора. И сейчас вот-вот этой руки лишится. Как и всего прочего. Быть может, Гиене не хватило материала для оформления каюты, подумал кто-то вместо Герти Уинтерблоссома, поскольку сам Герти Уинтерблоссом обратился в ледяную статую.

— Зачем ты пришёл? — повторила Бангорская Гиена.

Она приближалась медленно, немного прихрамывая, и каждый раз, когда она переставляла ногу, раздавался неприятный липкий шлепок. Тёмный коридор дирижабля вдруг показался Герти кромешной шахтой, из глубин которой к нему движется дьявольское отродье.

— Помочь, — выдохнул Герти, но так слабо, как если бы с его губ слетело дыхание умирающего старика, — Только помочь…

— Ты самозванец. Почему ты называешь себя Уинтерблоссомом?

— Я и есть Уинтерблоссом.

— Ложь! — рука Гиены с хрустом врезалась в деревянную обшивку коридора, вспоров её, как лезвие топора вспарывает трухлявую кору, — Не смей присваивать моё имя. Не смей присваивать мою жизнь. Ты не Уинтерблоссом. Ты лжец. Ты вор.

Человек, которого называли Бангорской Гиеной, пошатывался, как пьяный, но Герти отчего-то знал, что это ни в малейшей мере не скажется на его скорости в тот миг, когда он устремится на свою добычу. Гиене хватит одного прыжка. Гиена тяжела переступала ногами, плечи её обвисли, руки, суставы которых казались распухшими, едва не волочились по земле. В одной из них, той самой, что разорвала деревянную обшивку, Герти заметил холодный, как январская льдинка, отсвет металла. Нож.

— Всё не так, как вы думаете, — Герти медленно пятился, выставив вперёд руки, зажатая в них трость уже не казалась весомым оружием, — Я могу объяснить… Случилось в некотором роде дьявольское совпадение… Я не виноват… Это всё остров…

— Ложь! — рявкнула Гиена, тяжело надвигаясь на него, — Ты всего лишь двойник. Мерзкий, коварный, дьявольский двойник. Моё жалкое подобие. Ты украл мою жизнь. Ты украл моё лицо. Ты украл моё имя.

Герти попытался запротестовать, но слова лишь булькали в горле.

— Я… Позвольте… Мне…

— Я — Герти Уинтерблоссом. Единственный на земле Герти Уинтерблоссом! — зола изо рта Гиены тяжёлыми хлопьями оседала на пол, тая в темноте, — Не думай, что я ничего не знаю. Я всё понял. Ты двойник, фальшивка. Видимость. Дрянь, напялившая мою шкуру. Но тебе не получить меня. Нет.

Герти попытался выхватить из трости спрятанный клинок. Но Гиена успела быстрее. Она рванулась вперёд, ударив Герти невероятно тяжёлым плечом в живот и отшвырнув. Трость с полуобнажённым лезвием прыгнула в сторону и упала на пол. Герти уцепился рукой за дверной проём и только потому остался на ногах. От страха и боли он ослабел настолько, что даже если бы сумел удержать в руках клинок, не смог бы заколоть и кролика. Гиена, сладострастно сопя, надвигалась на него, неумолимая, как довлеющий над островом рок.

— Послушайте… — говорить было больно, но необходимо. И Герти говорил, отчаянно надеясь, что его слова, ударив в ковыляющего хищника, хотя бы задержат его, как град мелкокалиберных пуль способен сдержать медведя или льва, — Вы не понимаете, что случилось… Это ведь я — Уинтерблоссом. Я прибыл из Лондона. Меня командировали… Но случилось непредвиденное. Это всё остров, его фокусы… Он заставил вас думать, что мы одно существо. Внушил вам, что…

Герти взвизгнул, отпрянув назад. Удар Бангорской Гиены, который должен был раздробить его череп, разбил в мелкие осколки коридорный светильник.

— Не смей, — сказала Гиена, скрежеща золой на зубах, — Не смей. Это я прибыл из Лондона. Из канцелярии мистера Пиддлза. И надо мной Новый Бангор сыграл эту отвратительную шутку. Он лишил меня всего. Попытался сорвать с меня шкуру. Заживо. Я всё помню, ты, жалкий двойник!

— Что… помнишь? — выдавил Герти, пятясь.

— Я ехал на парокэбе. Несчастный дурак. Всё ещё думал… Дурак, дурак, миллион раз дурак… Тогда это и случилось. Остров вырвал мою душу из тела и сунул её в другое. В умирающее тело, блюющее золой. У меня ушло много времени, чтобы понять, что со мной случилось. Дьявольская шутка. Он зашвырнул мою душу в тело поганого угольщика. А моё собственное забрал себе. Сделал послушной куклой, словно в насмешку надо мной. Крысой. Дьявольская шутка. Отдай его мне! Отдай!

Нож в лапе Гиены прыгнул вперёд, вспарывая темноту. Герти отшатнулся в сторону, едва сохранив равновесие. Лезвие задело его предплечье, оставив полосу кипящей боли и заставив вскрикнуть. Герти слышал шипение, с которым сталь рассекла рваный рукав и рефлекторно прижал к себе повреждённую руку. В темноте не было понятно, как глубока рана. Рука была насквозь мокрой и в какой-то миг Герти с ужасом решил, что истекает кровью. Но кровь была слишком холодна и жидка. Дождевая вода. Он мокрый до нитки, вот в чём дело. Просто вода…

— Вы украли меня! — ревела Гиена, клокоча от ярости. Она не спешила, медленно оттесняя его к швартовочной площадке, откуда, как знал Герти, у него не будет пути к спасению. Если не считать таким путём тоненькую нить, натянутую между землёй и громыхающим небом, — Но я всё понял! Я раскусил эти фокусы! Я верну себе всё, что вы отняли у меня! И лицо, и тело, и имя! Я снова стану единственный Гилбертом Уинтерблоссомом!

Он замахнулся ножом и Герти судорожно попытался прикрыть беззащитный живот опущенными руками. Это было ошибкой.

Лезвие ударило его в левое плечо. Оно оказалось так близко от его глаз, что Герти вдруг сумел разглядеть его в мельчайших подробностях. Неровное, много раз точённое, из дрянной стали, покрытое разводами ржавчины. Боли не было. Лишь когда Гиена вырвала нож, заляпав щёку Герти тёплыми брызгами, он ощутил, как под кожу проникает, въедаясь всё глубже, жидкий огонь. Точно кто-то впрыснул ему в плечо стальным медицинским шприцом расплавленную смолу. Боль мгновенно перекинулась на грудь и бок, едва не обездвижив его.

Герти закричал, прижимая правую руку к ране и пятясь. Похоже, его крик показался Гиене райской музыкой. Она едва не замурлыкала, подняв вверх своё страшное лицо, невидимое в темноте.

— Кричи, — попросила она, причмокивая, — Ещё раз. Ты будешь долго кричать, двойник. Раз уж я не могу заставить кричать сам остров…

Обливаясь потом и кровью, Герти продолжал отступать, спиной чувствуя сокращающееся расстояние до швартовочной площадки. Он знал, что если попытается повернуться и броситься бежать, тупой нож мгновенно вонзится ему под лопатку. Гиена разделает его мгновенно, как птицу. Сейчас она играла с ним. Наслаждалась его беспомощностью. Мстила. Мстила так, как мстят звери, сладострастно впитывая кровь ещё живого врага.

«Не Гиена, — понял он внезапно, какой-то частью мозга, не покрытой морозной паутиной парализующего страха, — Это и есть он. Я. Гилберт Уинтерблоссом. Злая моя копия. Остров оказался куда хитрее, чем я думал. Он создал слепок моей души, подселив его в тело угольщика. И теперь этот слепок пребывает в полной уверенности, что именно он и есть истинный Герти Уинтерблоссом, я же — дьявольская сущность, завладевшая его телом…»

— Думал, так просто одержал верх? — спросила Гиена. Глаза её мерцали в темноте, едва разгоняемом вспышками молний, — Забрал себе всё то, что принадлежит мне, и точка? Устроился в Канцелярию, чтоб держаться от меня подальше? Зря! Зря! Зря!

Каждый выкрик сопровождался выпадами, неумелыми, но стремительными и яростными. От двух Герти уклонился, сам не понимая, как, третий едва не лишил его уха.

— А ведь я уже думал, что не доберусь до тебя, — пробормотала Гиена. Когда она облизывала губы, раздавался отвратительный звук, как будто что-то мягкое ворочалось в липкой жиже, — Слишком долго провёл здесь времени… Проклятый остров… Я уже решил бросить тебя и убираться из Нового Бангора. И тут ты. Удивительно вовремя. Превосходно.

— Ты ещё не понял? Никто из нас не улетит отсюда, — с трудом сказал Герти, зажимая рану в плече, — Ни на дирижабле, ни вплавь. Остров не отпустит ни одного из нас. Ни тебя, ни меня. Мы оба Герти Уинтерблоссомы. В разных телах. И мы не покинем остров, пока он сам этого не захочет.

Гиена засмеялась, и от её смеха Герти ощутил болезненное ощущение в рёбрах. Словно кто-то скоблил их тупым лезвием.

— Ложь, — процедила она, надвигаясь, — Всё ложь. Ты и есть порождение острова. И ты хочешь запугать меня. Но я смогу сбежать. Остров не всесилен… Я заслужил это. Я выиграл. Ему придётся отпустить меня.

— Ты провалил свой экзамен, — тихо сказал Герти, — Стал убийцей Превратился в чудовище. Ты уже не тот Уинтерблоссом, что покидал Лондон. Ты изменился.

Судя по тому, как светлело с каждым шагом у него под ногами, от освещённой швартовочной площадки его отделяло не более двадцати футов. Совсем небольшое расстояние, с учётом того, сколько его отделяет от земли.

«Похоже на прогулку по доске, — вспорхнула смешная и неуместная мысль, — Вроде тех, что были у пиратов. Или у этих… как их там…»

— Я чудовище? — Бангорская Гиена ухмыльнулась. По мере приближения к лампе, горевшей на швартовочной площадке, черты её лица выплывали из темноты, и это было страшное зрелище. Как будто ещё минуту назад лица вовсе не существовало, а теперь оно постепенно выплавлялось из пустоты, из проклятой плоти самого острова, делаясь реальным и осязаемым. Но они не походили на черты бродяги-угольщика, который когда-то стащил его бумажник. Скорее, они походили на…

— Я не чудовище. Слышишь меня? Все эти люди, которых я якобы убил… Их не существует на самом деле. Они всего лишь порождения острова. Его куклы. Галлюцинации, не имеющие материального воплощения. Боль, которую они испытывали, такая же фальшивая, как воздух, которым мы дышим. Всего лишь куклы. Хотя, не буду спорить, перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень.

Герти всхлипнул от ужаса, мгновенно забыв всё то, что собирался сказать. Потому что из темноты к нему, пошатываясь, шло то, что не могло родиться даже в кошмарном сне.

К нему шёл он сам.

У Гиены было лицо Гилберта Уинтерблоссома, его собственное.

Страшное лицо. Возможно, оттого, что привычные Герти по собственному отражению в зеркале черты на нём казались немного искажёнными, неестественными и разнородными. Слишком припухшие губы. Слишком бледный нос. Родинка на щеке в том месте, где у Герти никогда её не было. Немного неестественный разрез век. Ямочка на подбородке. У него никогда не было ямочки на подбородке…

— Мне удалось вернуть часть того, что ты у меня украл, — вкрадчиво произнесла Бангорская Гиена, — Знаешь, это было непросто. Пришлось серьёзно поработать.

Его лицом была маска, сшитая из десятка фрагментов грубой дратвой. Маска, почти идеально копирующая лицо настоящего Герти. Но не из папье-маше или глины. Материалом нового лица Гиены была человеческая кожа. Чьи-то вырезанные тупым ножом веки. И уши. И нос. И ямочка на подбородке.

Герти ощутил себя так, точно сам падал в бездонную угольную шахту.

Бангорской Гиене, должно быть, потребовалась уйма времени и сил, чтоб создать подобное. И много, много материала.

«Перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень.»

Он подбирал их, понял Герти. Вырезал по частям у своих жертв, заимствуя недостающие фрагменты, чтобы создать из них нечто целое. Жертвы Гиены были молоды, все одного возраста с Герти. Но никому не пришло в голову, что он находит их по одному ему известному признаку… У каждой своей жертвы он брал кусочек, напоминающий ему лицо Гилберта Уинтерблоссома, лицо, которое он считал своим собственным. И сшивал его с прочими.

Герти смотрел в своё собственное лицо, сшитое из десятка разрозненных и местами тронутых некрозом лоскутов. Лицо Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома, ставшего истым жителем Нового Бангора.

Герти прохрипел что-то неразборчивое, не в силах оторвать взгляда от этой страшной лоскутной маски. Глаза Гиены в прорехах вздувшейся побагровевшей кожи сверкали от нетерпения. Она поигрывала ножом, лезвие которого плясало из стороны в сторону, но издавало не лёгкое шипение сродни тому, что издаёт хорошо заточенная сталь, рассекающая воздух, а что-то сродни шелесту.

— Сперва ты вернёшь мне моё лицо, — прохрипел двойник, — Я сниму его с тебя. Ты слишком долго носил то, что принадлежит мне. Потом ты вернёшь всё остальное… Всё до последнего. Не сомневайся. До последнего.

Герти знал это. Ощущал всеми порами обнажённой и ставшей вдруг беззащитной души. То, что к нему приближалось, было не просто порождением острова. Не просто злом. Это было зло, смешанное с его собственной сущностью. Не маскировка, не обман, не искусно наложенный грим. Это была альтернативная версия Гилберта Уинтерблоссома, имевшая полное право на существование. Ожесточившаяся, отчаявшаяся и позволившая острову свести себя с ума. И никакое объединение с ней было невозможно, как невозможно объединение двух различных организмов, каждый из которых регенерировал из рассечённой надвое половины некогда единого целого.

Выпады следовали один за другим. Неаккуратные, резкие, они не были похожи на фехтовальные выпады рапиры в руках опытного дуэлянта. Но каждый из них, без сомнения, был смертоносен. Герти, зажимая одной рукой раненное плечо, ускользал только потому, что какая-то доля сознания подсказывала ему, пусть и шёпотом, следующее движение Гиены. И ещё потому, что у него был небольшой запас пространства за спиной. Запас, который медленно, но неизбежно подходил к концу, по мере того, как Герти вынужден был приближаться к швартовочной площадке.

Он знал, что случится, когда он упрётся спиной в стену гондолы. Гиена, забавлявшаяся с ним, не потратит ни единой лишней секунды. Просто всадит свой уродливый нож ему в живот, заглядывая в лицо и наслаждаясь тем, как лишний Гилберт Уинтерблоссом испускает дух. Быть может, пока есть выбор, распорядиться им наилучшим образом?.. Добравшись до края, попросту сигануть в распахнутую дверь? Не глядя вниз, ни размышляя, не давая себе времени на колебания, как пловец бросается в воду с хорошо знакомой ему вышки. Очертя голову — в сверкающую и гремящую ночь. Вниз головой. У него будет мгновение вечности между небом и землёй, прежде чем остров встретит его и подарит окончательное забвение. Об этом стоило подумать, пока есть возможность…

Если бы не боль в плече и ужас, медленно затапливающий его подобно тому, как ледяная океанская вода затапливает отсеки медленно тонущего корабля, Герти бы расхохотался.

Клерки всегда считают себе хитрее других. Хитрее начальства (самодуры, годные лишь пускать пыль в глаза), хитрее подчинённых (самоуверенные мальчишки), хитрее всех прочих обывателей, теряющихся при заполнении простейших формуляров и не способных различить, в какой очерёдности надо обходить кабинеты начальников департаментов. Он и себя считал самым хитрым, когда лишь впервые ступил на землю острова. И даже потом, когда понял, в какую ловушку угодил. Утешал себя тем, что сможет всех перехитрить. И мистера Шарпера с его зловещей Канцелярией, и мистера Иггиса, странного жильца из семнадцатого номера, и головореза Бойла, и Палёного, и самого Дьявола… Он даже был уверен, что достаточно хитёр, чтоб обмануть сам остров. Улизнуть с него, оставив древнего Левиафана с носом.

И вот, пожалуйста, перехитрил сам себя. Внушил себе, что остров защитит его, Гилберта Уинтерблоссома. Что он пользуется покровительством Нового Бангора.

Ерунда. Теперь, приближаясь спиной к последней черте, он понимал это. Остров ничего ему не обещал. Левиафан нарочно впутал его в эту историю с двойником, расколов душу Герти на две половинки, с тем, чтобы наблюдать за его мучениями. За последним поединком доктора Джекила и мистера Хайда, разразившимся в шестидесяти футах над землёй. И если Гиена пырнёт его ножом в живот, никакая сверхъестественная сила не остановит этот нож, как остановила пулю в револьвере. Остров подобно режиссёру долго сводил Герти и его двойника вместе в последнем акте, трепетно оберегая от всех опасностей. Но здесь он вмешиваться не станет.

Следующий удар Гиены едва не вспорол Герти шею, не хватило половины дюйма. Зато он оставил влажную, сочащуюся алым полосу на груди. Лоскутная маска чудовища оскалилась в торжествующей гримасе. Багровые губы, тронутые разложением, улыбались.

— Остановись, — попросил Герти едва ли не шёпотом, — Хватит. Тебе не обязательно меня убивать. Мы можем найти выход. Мы, вместе…

— Нет никаких «вместе», чёртова фальшивка. Отдавай моё лицо!

Гиена рыкнула, попытавшись всадить лезвие ножа ему в бок. Она уже не играла, не забавлялась, этот удар был нанесён со всей возможной скоростью и внезапностью. Герти заметил его слишком поздно, когда нож уже вынырнул из-под руки противника, намереваясь с хрустом воткнуться между рёбрами.

Герти попытался сделать быстрый шаг назад и с полусекундным опозданием понял, что совершил ещё одну ошибку. Неверно оценил оставшееся до последней границы расстояние за своей спиной. Неверно определил предел своей оставшейся жизни. Порог швартовочной площадки оказался гораздо ближе, чем он думал. Зацепившись за него пяткой, Герти рухнул спиной назад.

Падение его было коротким, но от неожиданности оно показалось Герти падением в бездонную пропасть ночного неба. Тело скорчилось, как от удара гальваническим током. Но почти сразу же мучительно выгнулось от боли, встретив спиной и затылком металлическую палубу. Перед глазами затанцевали, сплетаясь друг с другом, причудливые тропические цветы.

Распластавшись на палубе, всё ещё оглушённый падением, Герти мог лишь наблюдать за тем, как Гиена медленно подступает к нему, держа нож в занесённой для удара руке. Это был миг её триумфа. Миг победы над ненавистным островом и проклятым двойником, его воплощением. Миг, когда Гилберт Уинтерблоссом — другой Гилберт Уинтерблоссом, ставший чудовищем, — мог торжествовать.

Герти застонал. Распахнутая в ночь дверь была футах в трёх от него, но даже если бы он сумел решиться броситься в неё, было уже слишком поздно. Не добраться ему и до изрезанного каната, тянущегося из дирижабля к причальной мачте. Гиена всадит нож ему в спину быстрее, чем Герти успеет шевельнуться.

— Теперь ты отдашь моё лицо, — пробормотала, роняя слюну, Гиена, нависая над ним, — Теперь ты отдашь мне всё… А потом я улечу отсюда. Со своим именем и своим лицом. К чёрту с этого острова, вот как… Но сперва… Потерпи, фальшивка, быть может, будет немного щекотно…

Это был миг перед смертью, тот самый миг, о котором Герти не раз приходилось читать. Тот краткий момент жизни, когда разум осознаёт окончание существования, а тело подхватывает последним порывом, безрассудным и стремительным. В такой миг люди зачастую совершают то, чем прославляют себя после смерти и что запечатлевает их в памяти очевидцев. Герти читал про смертельно раненых солдат, перед смертью закрывающих своим телом сослуживцев от русских пуль. Про моряков, бросающихся за борт, чтоб сохранить товарищам по несчастью глоток пресной воды. Про врачей, которые на смертном одре завещают своё тело науке.

Сам он, к собственному стыду, оказался бессилен совершить что-нибудь подобное или хотя бы принять смерть лицом к лицу, как пристало мужчине и джентльмену. В тот миг, когда нож Гиены завис над ним, пуская щербатым ржавым лезвием гальванически-солнечные сполохи по стенам, Герти подчинился инстинктивному желанию тела, оглушённого страхом и не способного ни к каким героическим порывам. Сжался, лёжа на боку, обхватив себя за ноги, как ребёнок.

Строки молитвы не шли на ум, прыгали вразнобой, как звуки фортепиано, по клавиатуре которого долбит кулаками пьяный докер. Не было ни благочестивых мыслей, ни мелькающих перед глазами памятных отрезков жизни. Только лишь глухое отчаянье загнанной в угол крысы, над которой нависает тень кошачьей лапы. И совсем уже глупая и неуместная — «Что это у меня, чёрт побери, привязано к правой ноге?..»

Пальцы, не слушаясь более Герти, точно в этот смертный миг решили действовать по собственной воле, не сообразуясь с мозгом, рванули штанину на правой ноге, обнажая грязную тощую щиколотку. И на миг замерли, встретившись с тем, что никак не ожидали обнаружить под истрёпанной грязной тканью. С чем-то вроде повязки из прочной поскрипывающей кожи, назначение которой ещё несколько мучительно-долгих долей мгновения оставалось непонятным.

«Вот, что натирало мне ногу, — была первая мысль, — А ведь я был уверен, что снял эту штуку раньше…»

Вторая мысль, неспешная и столь же никчёмная, тянулась слишком долго. Обрывая её, Герти позволил пальцам и дальше действовать самостоятельно. Не стесняемые более ничем, они справились наилучшим образом. Потащили, надавили, повернули…

— Ах ты дрянь, — изумлённо выдохнула Гиена, всё ещё стоящая с занесённым ножом над Герти, — Ах ты фальши…

Сдвоенный выстрел из дерринжера прозвучал почти беззвучно — раскат грома скрал звук едва ли полностью, оставив лишь приглушённый хлопок вроде того, что бывает, если чересчур поспешно откупорить бутылку игристого вина. В первое мгновение Герти даже показалось, что никакого выстрела не было. Осечка. Ещё одна насмешка Левиафана.

А потом он увидел лицо Гиены.

Она отчего-то не пыталась опустить занесённый нож. Состоящая из лоскутов маска на миг разгладилась, а глаза в её щелях, прежде блестевшие влажным звериным торжеством, сделались как будто задумчивы и… Спокойны. Впервые за всё время — спокойны.

— Фальшивка, — неожиданно тихо произнесла Гиена, сглатывая. Губы её начали мелко подрагивать, — Это было нечестно. Он ведь тебе подыграл, да?

Уронив нож — тот жалобно задребезжал по металлической палубе — Гиена прижала руку к животу. Наверно, рука была в чём-то испачкана, потому что ткань под ней мгновенно стала мокрой.

— Это всё… нечестно, — Гиена с недоумением посмотрела на собственную руку, — Так не должно было. Неправильно.

Из её живота на палубу плеснуло красным. Потом ещё раз. Кровь толчками выбивалась из Гиены, оставляя вокруг его стоптанных башмаков грязно-алые разводы. Герти подумалось, что стюардам «Графа Дерби» придётся немало повозиться, чтобы убрать всё это…

Гиена упала неподалёку от самого Герти, зашипев от боли. А может, от ярости. Перестав быть опасной, она мгновенно сделалась жалкой, как всякий умирающий зверь. С трудом поднявшись, Герти некоторое время смотрел на неё, елозящую по палубе тощим телом. Бесполезный дерринжер с обоими разряженными стволами сам выпал из его руки.

— Ты сам виноват, — сказал Герти, обращаясь к своему близнецу в маске из вздувшейся багровой кожи, перехваченной дратвой, — Мы могли закончить всё это иначе. Но ты всё сделал неправильно. Я всё сделал неправильно.

Гиена ухмыльнулась. Даже поверженная, корчащаяся в луже собственной крови, она смотрела на Герти с яростью, ничуть не притуплённой болью.

— Думаешь, ты выиграл? — проскрежетала она, пытаясь нащупать что-то окровавленной рукой, — Чёрта с два! Я всё равно получу что хотел, ясно? Проклятый остров, ты зря думаешь, что справишься с Гилбертом Натаниэлем Уинтерблоссомом!

Гиена схватила нож быстрее, чем Герти успел бы отпрянуть. Но она не пыталась его ударить. Лезвие в её руке дрожало, как осенний лист на ветру. Оно уже не могло никому повредить. И не стремилось.

— Я всё равно тебе перехитрил, проклятый остров. Я всё равно сбегу отсюда. Так или иначе. Ты не сможешь меня задержать.

Лезвие стало пилить швартовочный трос, последний из тех, что держал «Графа Дерби» у причальной мачты. И без того изрезанный и истончившийся, он, к ужасу Герти, таял буквально на глазах, когда по нему скользило зазубренное лезвие.

— Стой! Что ты делаешь, безумец! Тебе не улететь отсюда, неужели ты не понял? Новый Бангор не выпустит тебя!

Гиена ухмыльнулась, между её пожелтевших зубов потянулся густой карминовый сгусток.

— Мы сделаем это вместе, фальшивка. Ты и я. В небо. К чёрту остров. Он нас не остановит. Вы взмоем над ним, понял? Понесёмся прочь. До самого Лондона. Я так давно не был в Лондоне… Не хочу умирать у чёрта на рогах, в Полинезии. Знаешь, здесь отвратительный климат. Слишком жарко. Слишком…

— Не будь дураком! — крикнул Герти, расширенными глазами наблюдая за тем, как с треском лопаются волокна троса, — Над городом гроза! Ты не пролетишь и мили! Ни единого шанса! Ты сгоришь вместе с дирижаблем!

Он поймал взгляд Гиены. Тот более не был яростным. Скорее, уставшим и печальным. Полным какой-то неизъяснимой грусти, похожей на заслонившую отгоревший летний небосвод лёгкую осеннюю дымку.

Такой взгляд бывает у человека, который, закончив сложное и утомительное дело, наконец возвращается домой и оглядывает ставший привычным пейзаж, стоя на трапе корабля.

— Слишком жаркая здесь погода. Она царит здесь четыреста семьдесят дней в году. Так мне сказал один офицер с «Мемфиды». А мне казалось, что в году гораздо меньше дней… Он был прав. Год на Новом Бангоре длится очень долго. Бесконечно долго. Я даже не представлял, что так долго…

Герти успел расслышать треск лопающихся волокон. Но не успел по-настоящему испугаться. Даже тогда, когда его тело, неуклюже изогнувшись, бросилось к дверному проёму — чёрному прямоугольнику пустоты, пронизанному трещинами молний. В лицо хлестнуло ледяной водой, а порыв ветра едва не вдавил его обратно в чрево дирижабля. Потеряв на пороге равновесие, Герти взмахнул руками, пытаясь прогнать прочь мысль о том, что он стоит на краю пропасти.

Он не помнил, как его руки нащупали трос, помнил лишь, как горят ладони, скользящие по грубым волокнам. Помнил, как перебирался навстречу причальной мачте по скользкому канату, чувствуя себя крысой, взбирающейся на палубу корабля по швартовочному тросу. Некстати вспомнилось — в порту на швартовочные тросы вешают специальные металлические круги, чтоб грызуны не забирались на борт. Но это не всегда помогает. Иногда крысы бывают слишком хитры. И слишком проворны.

Трос лопнул в тот момент, когда Герти коснулся дрожащей мокрой рукой металлического поручня причальной мачты. Туго натянутая струна, связывавшая «Графа Дерби» с землёй, мгновенно ослабла и шлёпнулась вниз мёртвой змеёй. Впившись мёртвой хваткой в ограждение мачты, Герти прижался к холодному мокрому железу. Ему потребовалось много времени, чтобы заставить собственные пальцы разжаться. И ещё больше, чтобы понять, что стремительно удаляющийся грузный силуэт, похожий на приспущенный мяч — это и есть «Граф Дерби».

Дирижабль поднимался неторопливо и плавно. Утратив связь с землёй, он сделался спокоен даже в разгар бури и теперь неспешно двигался вглубь свинцовых клочьев неба, озаряемый вспышками молний. Он походил на какую-то огромную и древнюю рыбу, поднимающуюся к поверхности. Забыв про хлещущий по спине дождь, Герти наблюдал за полётом «Графа Дерби», неуправляемым, но от того не менее величественным.

Дирижабль делался всё меньше и меньше, быстро сливаясь с грозовым небом, таял в нём, выхватываемый из темноты лишь вспышками молний. Вскоре от него остался лишь едва видимый силуэт, несущийся в неизвестную Герти сторону.

«Нет, — подумал Герти, не замечая, что зубы его стиснуты до скрежета, — В известную. Здесь есть только одна сторона. Прочь от острова. И, кажется, он её нашёл…»

Он затаил дыхание, наблюдая за тем, как махина дирижабля поднимается всё выше и выше, вливаясь в бурлящий и рокочущий небесный океан, сотрясаемый штормом. Где-то внутри неё, привалившись к окровавленной палубе, сидело уставшее чудовище. Сделавшее то, на что оказался неспособен истинный Гилберт Уинтерблоссом. Разорвавшее проклятье. Пошедшее наперекор самому Новому Бангору.

— Он не отпустит тебя, — прошептал Герти в кипящую пустоту перед собой, — Нельзя победить того, кто придумывает правила. Нельзя сразить Левиафана.

Какое-то время ему казалось, что «Граф Дерби» так и растворится в грозовом небе. Он до хруста сжимал холодный поручень мачты, не думая даже о том, что станется с ним самим, ударь в неё молния. Он смотрел вверх, изнывая от благоговения и ужаса одновременно.

Белая вспышка в небе показалась совсем не яркой на фоне расцветающих то и дело молний. Но Герти заметил её. Быть может, только потому, что знал, куда смотреть.

«Граф Дерби» медленно падал, объятый трепещущим белым пламенем, которое неспешно распространялось по аэростату, делая его похожим на распускающийся в ночном небе причудливый цветок. Дирижабль нёсся к земле в ореоле дрожащего света, распространяемого полыхающим под его обшивкой водородом. Внутри него, должно быть, сейчас царил настоящий ад. Занимались огнём комфортабельные каюты, по коридорам полз удушливый чёрный дым, палуба под ногами дрожала так, что вылетали прочь стальные заклёпки… Но со стороны это выглядело как бесшумно распускающийся бутон, медленно тлеющий, пережигающий сам себя, и опадающий…

Герти с удивлением ощутил на своём лице слёзы. Злые и острые, как осколки вдавленного в кожу стекла. Не кровь, не дождевая вода.

— Дрянь! — закричал он, грозя громыхающему небу кулаком, — Ненавижу тебя! Значит, только по правилам? Не мог его отпустить, да?

Небо, словно в насмешку, ответило ему очередным ударом грома, но более приглушённым, чем остальные. Ударившая следом молния показалась Герти бледнее, чем предыдущие. Ледяная плеть дождя, хлещущая по лицу, стала осекаться, точно выскальзывая из безвольной руки. Спустя ещё несколько минут он увидел в грохочущем океане бури прорехи, сквозь которые можно было разглядеть серебристую сыпь. Звёзды.

Отгрохотав и выпустив накопленную ярость, гроза отступала от острова. На глазах у Герти из-за облака показалась луна — идеально круглое янтарное блюдо, похожее на насмешливый глаз какой-то огромной рыбы, мелькнувший в приливной волне.