Камень на дне

3

Позже Анжи убеждала себя, что в злосчастной затее с прогулкой никто не виноват. И она тоже не имеет к этому отношения. Что если кто и был автором этой идеи, так это Рышар. Что она, да и сам Рышар в глубине души, были против.

Анжи убеждала себя тем старательнее, что толчок мыслям Рышара дала она и никто иной.

– Что ты собирался делать в городе?

Всего лишь невинное любопытство. Да. Именно так всё и начиналось.

– Припасы, – веско заметил Рышар, – на деревьях не растут.

– Но ведь служба доставки… ой. Прости.

– Ерунда, – Рышар великодушно махнул рукой. "Вот тебе и "ой". Всякий шейд – изгой, никакой курьер ни за какие коврижки не станет доставлять ему по адресу проживания что бы то ни было. Хочешь жрать – изволь являться к кормушке сам".

Вопрос с запасным матрацем, как более не актуальный, остался нерешённым. Недостаток мебели, пригодной для сидения и лежания, Рышар возмещал простейшим образом, с удобством разместив свои кости при помощи левитации примерно в метре от пола.

– Итак, Анжи, если добровольно удаляешься от мира в апельсинового колера скит, перед тобой неизбежно возникает проблема припасов. В скиту можно, разумеется, и голодать, но этот путь мы отвергнем с презрением как тупиковый. Что остаётся? Можно, следуя примеру древних, жить охотой и собирательством. Или даже огородничеством. Беда в том, что ради мёда и акрид приходится жертвовать массой драгоценного времени, а занятия сельским хозяйством требуют того же времени плюс массу усилий и навыков, у меня отсутствующих напрочь. Вспашка, прополка, полив, удобрение, уборка, складирование, приготовление… фу! Одним словом, в целях экономии усилий и прочего я пошёл путём наименьшего сопротивления. То есть присосался к ласковой поилке отринувшего меня общества. Благо поилка у означенного общества почти бездонная, мои же запросы скромны и легко выполнимы. Что есть один лишний потребитель для аппаратов промышленного биосинтеза? Капля в море, не более.

– Но весьма полезная капля, – заметила Анжи. – Или не ты часов по пятнадцать-двадцать в неделю оптимизировал программы биосинтеза?

– Ты и до этого докопалась?

– Да. Так что нечего выдавать себя за паразита. Передо мной – не стоит, сэр отверженный.

– Между прочим, – изрёк якобы оскорблённый Рышар, – я для себя старался. У лайтов и помимо жратвы есть в жизни радости. В ассортименте. А у меня? Только и удовольствий, что гурманство, полёты в Сети и наяву, невинные физические упражнения по утрам и вечерам, дабы не превратиться в нечто аморфное и неприятно объёмистое… ну, а когда становится совсем уж тошно – малая доля эпатажа.

– Э-па-тажа? Это что?

Рышар усмехнулся.

– Да будет тебе известно, о юная архаистка: эпатаж – неотъемлемое право всякого меньшинства, особенно непризнанного, бессильного и презренного, вроде меня, выражать большинству своё о нём мнение наиболее оскорбительным образом. Будьте добры, причешите мне уши!.. Ай, нэ, нэ, ромалэ!.. Не заслоняй мне солнце, царь! Ну и прочее в том же роде. Ибо большинство по самому определению своему уязвимо: в него легче попасть, чем в менее крупную цель, да и уклониться от стрел меньшинства оно не может. Всё, что оно может – с тем или иным успехом игнорировать булавочные уколы.

– И каков обычно успех?

На миг Рышар задумался, а затем провозгласил:

– Лучше один раз увидеть, чем десять раз пощупать… то есть ощутить. Сегодня, если я ещё не вконец разучился считать, празднество Столетия, годовщина анкавера – значит, самое время поиграть в раба при триумфаторе. Полетели!

– Ой, да оставь ты, – попыталась Анжи. – Ради света, пусть веселятся, как умеют! Лучше…

– Нет, нет и нет. Никаких возражений. Кривые, глухие, окольные тропы – это ужасно. Только вперёд, штурм унд дранг нах истен, вместе!..

Бескрыльник Анжи остался ждать в своей ячейке. Использовать для прогулки по городу самолёт было бы нелепо и неудобно: основная часть вектор-коридоров, особенно в центральных и нижних полётных этажах, на время праздника наверняка будет закрыта для транспортных средств. Особенно имеющих редукторы кинестатики. Так что Анжи и Рышар отправились на запад "без скорлупы", ветром.

До вечера было ещё далеко, и потому разглядеть в облике города грядущий праздник было непросто. Ну, кольца направлений светились, кроме обычных цветов, яркими линиями радужных переливов; ну, больше обычного стало рекламы, зазывающей на "вечер того-то" и "представление там-то"; ну, ещё кое-что по мелочи.

Основные перемены претерпел эфир.

Обычную приподнятость, светло-беззаботную, сменило лихорадочное возбуждение. Кое у кого сдерживаемое – "вот приготовлю всё, закончу с делами, и уж тогда…", а у некоторых уже сейчас зашкаливающее за пределы контроля, из радостного возбуждения становящееся радостной истерикой. Рышар иронически морщился, Анжи излучала смесь неловкости, относящейся к происходящему в эмоциональном эфире, с настороженностью, направленной на мысли и действия Рышара. А вот горожане, сквозь предпраздничный настрой замечавшие весьма странную пару…

Анжи начинала понимать – или думала, что понимает – что скрывается под коротким ярлычком "эпатаж". Рышару не было нужды специально выражать что бы то ни было действиями, словами или посылами; само его присутствие меж полных веселья лайтов уже было оскорбительным. И смущающим. Шейд, отгородившийся от сверкания эфира заслонами юмора, переходящего в сарказм. Шейд, едва ли не демонстративно держащий за руку лайта противоположного пола… причём лайта, ничуть не протестующего из-за такого соседства! – о, такой шейд выбивал из колеи куда сильнее, чем какой-нибудь жукоглазый монстр, явившийся прямиком из старых комиксов.

Да что там монстр – сильнее доброй понюшки нашатырного спирта!

– Обрати внимание, дорогая Анжи, – вещал Рышар, без ненужных жестов направляя взгляд спутницы в ту или иную сторону, – сколь прекрасен сей блистающий град под небом голубым. Взгляни на величавую лёгкость, с которой вздымаются ввысь его колонны и стены, с которой пренебрегают силой тяжести его площади, глейвы и карсылины. Не пропусти и цветовую гамму, в которой исполнен сей сухопутный коралловый риф, обитаемый человеками: белое с золотом, зелень с аквамарином, ало-розовое, жёлто-оранжевое, металлик и сепия, антрацит и анилин! Разве не прекрасно всё это в утреннем свете дня Столетия? О да, скажу я. Это прекрасно. Ибо не может быть иным творение человеческого гения, этот град на ладони земли – град не только блистающий, но и счастливый, в чём вовек не усомнится ни один обладатель активного сенса…

– Рышар, не надо так громко…

– А почему? Разве я не прав? Ведь вокруг нас, под и над простёрся город лайтов; а любой лайт счастлив по определению, так как иначе он – уже не лайт. Счастье для всех и каждого, даром… это же естественно, как воздух, которым мы дышим! Где шейды в этом царстве света, за исключением меня? Нигде! Нет таких! Ничто не нарушает гармонии местного эфира… опять же, за вычетом меня, но это такая мелочь…

Рышар перевёл дыхание и улыбнулся мальчишке лет десяти, глазеющему на него со смесью страха и любопытства с безопасной дистанции в двадцать метров. Увидя улыбку и уловив сопутствующие ей чувства, мальчишка обалдело выпучил глаза, и Рышар отвернулся, чтобы ненароком не передать тому новую порцию эмоций, с ещё большей долей насмешки.

– Итак, Анжи, здешний эфир полон света. Но взгляни внимательнее и оцени: каковы жители сего града? К их услугам превосходная медицина, способная выправлять даже генетические дефекты. Им не надо, как их не столь уж далёким предкам, тратить своё драгоценное время на труд ради пропитания – и, следовательно, они могут уделять гораздо больше внимания поддержанию себя в должной форме. Увы! Нетрудно заметить, что половина жителей счастливого града наполовину состоит из жира, да и остальные…

– Рышар!

– Ты не согласна? Между прочим, это увесистый комплимент в твой адрес. Пока ты жила в космосе, ты не могла бросить ежесуточные многочасовые упражнения. Если пренебречь ими в невесомости – никакая медицина не восстановит здоровья. Но по возвращении ты могла бы смягчить режим, уже не боясь вымывания кальция из костей и дистрофии миокарда. Могла? Да. Но поступила наоборот. И теперь имеешь законное право жалеть этих… шарообразных.

– Перестань. Злословие тебя не красит.

– Оно никого не красит. Но я не злословлю, Анжи.

В голосе и чувствах Рышара действительно не было злости. Только печаль: отрешённая, почти абстрактная, но вместе с тем глубокая до боли. На свой, тёмный лад Рышар был больше, чем просто эмпатом. На мгновение Анжи без тени сомнения различила родство "своего" шейда с тёмной и холодной основательностью тверди. Камень. Надежность и опора. Фундамент…

Камень? Да нет, человек. Непростой, но – человек. Шейд… единственный на всю планету шейд со "стажем" больше года.

Уникум. Реликт.

– Я не злословлю, – повторил Рышар. – Я гляжу и оцениваю, и се – землю воистину унаследовали кроткие. Слава анкаверу, слава! Аминь.

Черпнув краем сенса его эмоции, Анжи непроизвольно вздрогнула.

…Потом они взяли в автодоставке по порции мороженого. Потом – долго бродили по галерее цикловидов. Причём один из циклохудожников даже довольно долго терпел близость Рышара ради острой дискуссии о перспективах личного творчества в эпоху "культурной сытости" и об искусстве как таковом. Слушать увлёкшуюся пару было крайне интересно, хотя девушка не понимала и половины приводимых аргументов.

После галереи Анжи и Рышар наскоро перекусили (наскоро потому, что восстанавливать запас калорий рядом с шейдом находилось мало желающих). Затем они спустились к городским корням, к содержащимся в некотором небрежении и пребывающим в полумраке наземным улицам. В царстве обслуживающей автоматики, среди гула, посвистывания, жужжания и уханья они, начисто игнорируя обстановку, спорили на темы истории новой и новейшей. Анжи стояла на том, что полноценное освоение межпланетного пространства не могло стать реальным в эпоху преданкавера; Рышар же стоял горой за экономическую целесообразность термоядерной энергетики и плазменных ракетных двигателей.

В итоге они сошлись на том, что анкавер повлиял больше на структуру общества и культурные стереотипы, чем на глубину воздействия человека на природу. Под конец Анжи даже признала, что чисто технический путь развития обладал большим, так до конца и не раскрытым потенциалом. Что же до экологии – если можно штамповать на автофабриках относительно дешёвые редукторы кинестатики, то почему нельзя создать на той же или близкой технологической основе генераторы кинестатики? Хотя бы самые простые, вроде пресловутых антигравов…

И они поднялись из царства механических звуков, царства резких запахов и вечной, затянутой бледными испарениями полутьмы – потом, ближе к вечеру. Они поднялись, всплыли, вознеслись обоюдным и одновременным желанием – в царство праздника, созревшего, как бутон, и, как бутон, вот-вот готового – начинающего – распускаться.

Огни, огни, огни: белые, синие, изумрудные, золотые, всякие. Смех – как эхо, блуждающее среди кривых зеркал, стихающее там, возрождающееся там, на несколько секунд рассыпающееся дальше и прилетающее назад. Музыка, музыка, музыка: сверху, снизу, со всех сторон, ритмами барабанов, танцевальными изгибами, струнными волнами и медными всплесками. Эфир чужих эмоций: бурное море света в глазах Анжи, бликами над непроницаемым зеркалом глаз Рышара. Карнавал! Буйство! Забвение! Вихри и хороводы, воронки и фейерверки.

По воздуху в лихом танце – трёхметровый горбун в глухом плаще, машущий всеми четырьмя руками, вверху поперёк – стая лиловых птиц, осыпающая дорогу цветным снегом конфетти. Хор гномов в алых кафтанах и зелёных шапках выпевает неясно что: устроившееся напротив гномов трио звездооких сирен заглушает гномов и заглушается ими плюс молодым парнем, почти беззвучно раскрывающим рот под ласки, расточаемые лежащей на его коленях клавиатуре синтезатора. А внизу, в каком-то десятке метров, тёмно-зелёный дракон, изрыгающий призрачное пламя, преследует антрацитовый бескрыльник с бело-голубыми молниями на боках.

От этажа к этажу, выше и выше, неспешно; хмельная без вина юная парочка почти налетела на Рышара с Анжи. Лицо парня искажается, его подружка бледнеет, оба проваливаются вниз и прочь с блестящими расширившимися глазами. Праздник перебивает, гасит сгусток шейда в душе Рышара, снимает часть разделённой тяжести с сердца Анжи… и всё же, замечает она, даже сейчас шейд отгораживает, держит веселье на дистанции, как магическая сфера, созданная злым проклятием; и вторгающиеся внутрь этой сферы платят минорными нотами, без предупреждения вклинивающимися в музыку души.

Ну а я сама?

Я уже едва замечаю этот конфликт. Мой внутренний оркестр – круг за кругом, круг за кругом – качает мелодию на оси симметрии. Наверно, это и есть равновесие…

– Столетие! – почти кричит Рышар, чтобы быть услышанным. – И наш личный маленький юбилей: первые сутки знакомства. Как бы нам отметить это совпадение? Поцелуй за идею!

А он, подумала Анжи среди шума и блеска, что чувствует он? Откуда-то пришёл медленно растаявший образ: тёплая живая ладонь над водой – и камень, холодный твёрдый камень со дна – на ней. Он хочет забыть, что шейд и чужак, – решила Анжи. Хотя бы ненадолго. Хотя бы обманывая самого себя.

Я бы на его месте – хотела.

– Есть идея! – Рышар взмахивает рукой, привлекает Анжи и целует в краешек губ. Ответить она не успевает. – Вверх, вверх, только вверх!

Рывок. От встречного воздуха брызжут слёзы. Мешанина цветных пятен, метания и рискованные виражи – на пути вверх. Сквозь кипящее облако толпы, сквозь ароматный дым и бесплотные техномиражи – вперёд, аж в ушах сжимает, находя путь не столько глазами, сколько с помощью сенсов.

– Вверх! – кричит Рышар. Лицо у него яростно-красное, душа – падшая звезда, летящая домой, и Анжи ловит себя на растянутом:

– Вве-е-е-е-е-ерх, быстре-е-е-е-е-е..!

Уши закладывает уже всерьёз, но это, право же, сущая мелочь. Толпа редеет, городские конструкции редеют тоже, сходя на истончающиеся шпили и решётчатые башни. До земли не меньше полутора километров. Но площадка, куда они летят в обществе других летунов, раскинулась ещё выше. Собственно, это даже не площадка, как видится снизу, это целый комплекс в сотни тысяч квадратных метров: хрустально сверкающее угловатое облако на почти невидимой ножке-опоре. Остатками здравого смысла Анжи пытается разобраться в происходящем, и по коже прокатывается знобящая волна испуга…

Поздно. В числе прочих они уже внутри, и плотное марево коллективных эмоций вымывает из сознания остатки рассудительности. Озноб остаётся – но в руке возникает высокий, как мензурка, бокал; и она пьёт, и пьёт Рышар, и озноб тает в жаркой волне томления. Шейд? Лайт? Неважно! Страсть одинакова у всех – и одна на всех… всех…

Всех.

Рышару хотелось петь. Удалось! Хотя бы ненадолго, взяв в союзники эфир заёмной радости и опьяняющую химию в высоком бокале – но он обманул стократ проклятый шейд! С маковым отваром и факирской флейтой усыпил, подчинил, скрутил ядовитого гада в пещере своей души; теперь в пещеру можно зайти свободно – и вынести на солнце долго ждавшие своего часа сокровища. Радуйся! Радуйтесь все!

Я с вами!

Вот только пальцы Анжи в киселе толпы куда-то ускользнули, вывернулись из жаркой ладони… Где? Не видно… Глаза, лица, улыбки – всё не то, не те, не так… Проблеск рыжего: Анжи? Туман прячет формы… А ну-ка, расступись! Иду искать!

Рышар рванулся куда-то, и в сознание Анжи – слабо, в четверть прежней силы – толкнулась тревога. Но светлая пелена заглушила далёкий стук, человеческий прибой завертел Анжи, закружил, взметнул на гребень… и пало забвение.

Минуты? Часы? Неважно.

Минуло – и ладно.

Когда пришло отрезвление и память вернулась, Анжи выпуталась из вялых уже объятий, спихнула с себя ноги – очень пухлую шоколадную и слишком толстую белую, поднялась и отправилась на поиски общеСетевого терминала. Отправилась даже прежде, чем привела себя в порядок, ополоснулась и оделась. Перед глазами колебалась туманная серая муть, мысли путались уже не от возбуждения, а от усталости, и терминал всё никак не находился. Может, во Дворце их и вовсе нет? Анжи оказалась тут впервые и понятия не имела о здешних порядках. (А если бы и не впервые, плеснуло насмешливо в сознании. Во Дворец ходят не в Сети посидеть!)

"Но искать Рышара в растрёпанном виде и "ню" всё равно не годится". Анжи завернула в душевую, потом – наскоро – в косметическую, вместо безнадёжно утраченных юбки и блузки надела первый подошедший по цвету фалтох, после чего запросила у спецтерминала косметички физический адрес ближайшего общеСетевого.

Догадка оказалась близка к истине: на весь Дворец таких терминалов оказалось только три, да и те – рабочие. Чтобы не беспокоить персонал Дворца и не нарываться на шуточки, Анжи спустилась к одной из самолётных сеток, под зонтиком которой лепилась к опорной ферме гроздь голубых кабин. Влетела, присела. На дисплее возникло приятное, неопределённого пола лицо синтета. Но для общения с рабочими файлами инфоузла Анжи не были нужны услуги высокого интерфейса. Лёгкими касаниями сенса Анжи "пригладила" клавиатуру терминала, и лицо синтета сгинуло, как и положено призракам. Его сменили строки миди-режима, замкнутые в рамках графических окон.

Так… а вот и контроль обращений в каталоге текущей статистики…

ЗАПРОС: Данные по обращениям к периферии планетарной Сети пользователя "Рышар Мартин" (личный номер, код требования, опция времени – за 8 часов до запроса).

ОТВЕТ (данные в хронологическом порядке):

1. Обращение к общеСетевому терминалу (номер терминала, физический адрес, номер инфоузла), ввод программы поиска типа М-фильтр (объект – пользователь "Анжелика Недеева", личный номер, опция масштаба – в радиусе 25 км).

2. Обращение к медицинскому спецтерминалу (номер терминала, физический адрес), запрос на выдачу стандартной дозы препарата категории А ("Зелерин", 35 мг).

Анжи уставилась на дисплей. Голову заполнили гул и звон.

"Зелерин".

Рышар.

"Зелерин"! Спецтерминал, адрес…

Одна Анжи летела вниз быстрее, чем недавно возносилась ко Дворцу с Рышаром. Падать легче, чем взлетать – это аксиома. Уши закладывало немилосердно; если бы не принятый в косметической стабилизатор, слегка почистивший мозги, Анжи наверняка врезалась бы во что-нибудь или в кого-нибудь. На такой скорости – насмерть. Она и со стабилизатором чуть не врезалась несколько раз… но, как известно, "чуть" не считается. Может, ещё можно… может, Рышар получал тот самый "препарат категории А" в тот момент, когда она входила в голубую кабину… может, ещё не поздно…

Нулевой ярус, красный уровень, 210-78. Анжи затравленно огляделась. Не прошло и дня, как они с Рышаром прогуливались здесь, споря об освоении космоса. Полумрак, влажные, резко пахнущие испарения, механические звуки, приглушённый эфир… дно города.

210-78 – это вроде бы там…

Забыв о левитации, Анжи пробежала вдоль улицы с полсотни метров и ввалилась в медпункт, с трудом втягивая тяжёлый воздух сквозь распухшее горло. На бегу она наступила ногой на что-то острое, и теперь из пореза на босой ступне обильно текла кровь. Но сейчас ей было не до того. Она даже боли не чувствовала. Взгляд метнулся через небольшой зал к короткому ряду коек, остановился. Ощутив не столько взгляд, сколько посыл, мужчина на койке повернул голову, как подсолнечник поворачивается за дневным светом; в лице, глазах и незнакомом сенсе мужчины со знакомым лицом Анжи с жестокой ясностью прочла ещё нечёткие, недооформившиеся тепло и доброжелательность…

Рыжеволосая незнакомка отвернулась ТАК, что новорождённый лайт вздрогнул и съёжился. И почувствовал смутную вину неизвестно за что.

Анжи медленно вышла на улицу, в пыхтящую и рокочущую мглу. Запрокинула голову, но неба не увидела. Даже самого крохотного кусочка. И прозрачно-искреннее недоумение, и детская обида плеснулись в её душе, выйдя на свободу единственным выдохом:

– Почему?