Каменный великан

12. ДИКАЯ ЛОЩИНА

Наконец туннель вывел в огромную пещеру с высоким потолком. Летучие мыши зигзагами носились в свете костра, дым от которого клубами поднимался вверх и вылетал в черные трещины. По стенам горели факелы, и повсюду вокруг плясали тени, отблески пламени и гоблины. Самый высокий из них был не более трех футов ростом, и все они были тощие, неряшливые и грязные, с сальными волосами, росшими редкими пучками и определенно нуждавшимися в стрижке.

Прямо посредине костра стоял огромный железный треножник, на котором висел котел, похожий на котел с алмазами-леденцами, только во много раз больше – в нем можно было сварить и лошадь. Или человека. Эскаргот огляделся по сторонам. В пещере находилось не меньше сотни гоблинов, и никто из них не занимался сколько-либо осмысленной деятельностью, кроме одного, который деловито ощупывал ноги Эскаргота, словно проверяя, достаточно ли они мясистые. Все прочие безостановочно верещали, тараторили, плевались, толкались и бросались друг в друга рыбьими костями в непреходящем лихорадочном возбуждении. Почти каждые несколько секунд кто-нибудь из них поджигал себе волосы, балуясь с факелом или прыгая прямо в костер, и начинал с пронзительным визгом метаться взад-вперед, рассыпая вокруг снопы искр и яростно забивая пламя на своей голове.

В углу пещеры стоял трон, сооруженный из веток и сухих человеческих костей. На нем, сгорбившись, сидел огромный гоблин – более толстый, чем все остальные, и не настолько увлеченный поджиганием своих волос. Он скалил зубы в ухмылке, вращая глазами. Он радостно взвизгнул и встал, когда гоблины подтащили Эскаргота к трону, и при этом восторженно хлопнул в ладоши, словно ребенок, которому пообещали что-то замечательное – возможно, что-то вкусненькое – на десерт. Эскарготу это совсем не понравилось.

Он в десятый раз обдумал возможность вырваться отсюда – раскидать в стороны маленьких человечков и проложить себе путь к бегству. Но они наверняка набросятся на него всем скопом и повалят на землю. Эскарготу оставалось только ждать и держать ухо востро. Если они попытаются бросить его в котел… По рассказам он знал, чем питаются гоблины – главным образом рыбой и разным речным мусором; но время от времени они лакомятся заблудившимися путниками, а заодно и их лошадьми, съедая тех вместе со шкурой, головой и копытами. Огромный гоблин снова опустился на место, ковыряясь в зубах тонкой щепкой и причмокивая губами, словно в предвкушении вкусного обеда. Он лениво наклонился в сторону, протянул руку за свой ужасный трон, а потом выпрямился и отправил в рот горсть стеблей, которые свешивались у него с подбородка, когда он начал с чавканьем жевать.

Эскаргот уставился на него, не веря своим глазам, а гоблин тем временем запихал в рот еще одну горсть стеблей. Он жевал водоросли – лилейные водоросли, полувысохшие и полусгнившие, лежавшие кучкой в знакомой корзине за троном. Эскаргот потерпел поражение, причем сокрушительное поражение. Очевидно, на самом старте дядюшка Хелстром мог позволить себе гораздо большее, чем простое подмигивание. Все происходящее сводило на нет сцену с разбойником с большой дороги и заставляло предположить, внезапно и с уверенностью, что Эскаргот влип в куда более серьезные неприятности, чем ожидал. С какой стороны ни посмотри, представлялось несомненным, что сию минуту все его бедствия закончатся – практически в тот самый момент, когда он думал, что они только начинаются. Похоже, котел предназначался для него.

Мимо прошаркали три гоблина, сгибавшиеся под тяжестью ведер, которые висели на жердях, лежавших у них на плечах. Они взобрались на шаткий дощатый помост, установленный подле костра, и вылили содержимое ведер – похоже, воду – в котел, а потом спустились и ушли за следующей порцией.

Одни гоблины бросали в котел рыб, от которых по пути отрывали зубами куски, а другие несли к нему охапки водорослей, пещерных улиток и дохлых летучих мышей. Жирный гоблин беспрестанно хихикал, причмокивал, кивал головой и, прожевав очередную пригоршню водорослей, жадно сосал леденцовую палочку (к великому удивлению Эскаргота), пуская длинные сладкие слюни на кожаную куртку, наспех сшитую из плохо выдубленных шкурок летучих мышей.

– Ваша светлость… – начал Эскаргот, рассудив, что известная доля дипломатичности в данной ситуации никак не помешает.

Гоблин хрюкнул и посмотрел на него безумным взглядом, напоминающим взгляд капитана Перри. Он провел тыльной стороной ладони по рту, облизался, а потом, очевидно забывшись, с торжествующим видом закусил нижнюю губу, но сразу же взвыл от боли и разжал зубы, уставившись на Эскаргота таким тяжелым взглядом, словно винил его в некоем вероломстве. Эскаргот предпринял еще одну попытку, на сей раз низко поклонившись и промолвив:

– Я прибыл издалека, о король гоблинов, и…

Неожиданно король встал и плюнул – но не в Эскаргота, а в одного из гоблинов, который стоял рядом с пленником и, по-видимому, уснул стоя. Однако плевок не возымел никакого действия, и потому жирный гоблин, подавшись вперед, ущипнул своего подданного за нос и вырвал у него огромный клок волос, после чего спящий с воплем пробудился и тяпнул Эскаргота за руку.

– Эй! – изумленно воскликнул Эскаргот. Маленький тощий человечек не сумел прокусить плащ, куртку и рубашку, но само намерение настолько возмутило Эскаргота, что он схватил своего обидчика и швырнул в группу гоблинов-водоносов; они пороняли ведра, и потоки воды с летучими мышами и улитками хлынули по каменному полу пещеры. Толпа взревела и пришла в волнение. «Теперь мне конец», – в ужасе пробормотал Эскаргот и принял боевую стойку, приготовившись дорого отдать свою жизнь. Но гоблины выли и злобно верещали, лупя друг друга пустыми ведрами, царапаясь и кусаясь. Даже жирный король, который вновь принялся уплетать водоросли и грызть леденцовую палочку, подозрительно прищурив скошенные к носу глаза, похоже, не особо рассердился на Эскаргота, дурно обошедшегося с одним из его подданных.

Поддавшись внезапному порыву, Эскаргот порылся за пазухой и вытащил амулет правды. Волшебный камень превратил капитана Перри в совершенно другого человека, а Эскарготу казалось, что капитан Перри мало чем отличался от гоблина. Не будет никакого вреда, рассудил Эскаргот, если он попробует воздействовать амулетом на короля гоблинов.

Король медленно встал с трона и уставился на амулет правды с таким видом, словно собирался обратиться к толпе своих подданных с речью на особо важную тему – печальную тему, – и постучал себя по лбу грязным кулаком. Казалось, он слегка пошатывался от горя, вспоминая о своих былых вероломствах и прошлых печалях, а потом спустился с помоста и внезапно разразился страстной речью на своем тарабарском наречии. Он расхаживал взад-вперед перед Эскарготом, который сжимал амулет правды в руке, стараясь его никому особо не показывать. Потом жирный гоблин вдруг залился слезами, хлынувшими как из водопроводного крана, с протяжным воем яростно погрозил кулаками высокому, затянутому дымом потолку и затопал ногами, словно разрываясь между желанием стереть свой дворец с лица земли и желанием по-прежнему жить в нем.

Гоблины вновь принялись наполнять водой котел и переругиваться между собой, словно такого рода театральные представления являлись самым обычным делом. Горестные причитания и вопли нисколько не тронули мерзких существ, которых, казалось, иное поведение повелителя только возмутило бы. Через несколько минут король выдохся. Он потряс головой, с тяжелым вздохом снова сел на трон, нахлобучил на удивление чистую шляпу и запихал в рот огромную пригоршню водорослей. Сильного раскаяния он явно не испытал, возможно, потому, что не помнил ни одного события, случившегося более двух недель назад. В любом случае Эскаргот не понял ни слова из прочувствованной речи жирного гоблина. Амулет правды здесь не принесет никакой пользы – разве что пригодится, чтобы треснуть по башке короля, когда дело дойдет до этого.

Внимание Эскаргота внезапно привлекла шляпа. Он видел ее раньше – складной цилиндр, украшенный пером. Голубым пером. Он видел такую шляпу на голове мужчины в телеге, мужчины, который обозвал его бандитом и погнался за ним с палкой. Вокруг трона валялись сальные, недавно обглоданные кости, очень много костей, а за троном, в темном углу, неподвижно лежало какое-то тело, полускрытое тенью. Со своего места Эскаргот не видел, человек ли это или человеческие останки, поскольку в углу было слишком темно, – вполне возможно, там валялась просто груда хлама, например старых тряпок. Если он приглядится, если глаза у него привыкнут к темноте, он сможет сказать точно. Но Эскаргот не стал приглядываться. Внезапно его затошнило, а при виде тупого выражения, застывшего на лице косоглазого жирного гоблина, затошнило еще сильнее. Будь что будет, решил он, но мерзкие существа здорово получат, когда набросятся на него. Вполне вероятно, бедный возница телеги, со своими дурацкими бакенбардами и перегрызенной трубкой, дал Эскарготу отсрочку, пусть небольшую, утолив голод короля. Леденцовая палочка была десертом. Что или, вернее, кто станет следующим блюдом, представлялось до чудовищного очевидным.

Внезапно король раздраженно хрюкнул и взмахом руки велел увести Эскаргота прочь, словно потеряв к нему всякий интерес; несколько гоблинов, по-прежнему толпившихся вокруг пленника, поспешно отвели его в угол пещеры, где и оставили, несвязанного, сидеть и наблюдать за приготовлениями к пиру. Эскаргот постоянно возвращался мыслями к непонятному предмету, валявшемуся в темном углу, к корзине с водорослями – своей корзине! – стоявшей за троном и к самодовольному гному, который к настоящему времени благополучно скрылся. Он украдкой огляделся по сторонам, встал и неспешным шагом направился к выходу из пещеры. Толпа гоблинов немедленно бросилась к нему; все они скрежетали зубами с таким видом, словно собирались съесть его прямо здесь и сейчас, без масла и соли. Эскаргот снова сел, и они отступили – с долей разочарования, как ему показалось. Время от времени какой-нибудь один гоблин или сразу несколько вдруг подскакивали к нему, просто забавы ради, вероятно опасаясь еще одного поползновения к бегству.

Эскаргот подождал, когда интерес к нему угаснет, а потом принялся потихоньку затравливать порохом и заряжать пистолеты. В лучшем случае он уложит двоих, хотя, если учесть отсутствие у него навыков в обращении с огнестрельным оружием, вряд ли он сумеет попасть в цель, находящуюся на расстоянии свыше десяти футов. Тогда, разумеется, гоблины навалятся на него всем скопом и уже едва ли оставят в покое. Эскарготу удалось незаметно насыпать порох в дула пистолетов, но он потерял первую пулю, которая выпала у него из руки и откатилась в сторону. Ползать по полу в поисках пули значило бы только привлечь к себе внимание. Однако мысль о засыпанном в стволы порохе обнадеживала. Эскаргот не знал о порохе ничего, кроме того, что он является замечательной мощности взрывчатым веществом. Человек с мешочком пороха определенно может повергнуть в некоторое смятение шайку тупоумных гоблинов.

Он закончил заряжать пистолеты, засунул один из них за пояс, а ствол второго погрузил в узкий прожилок загустевшей глины, тянувшийся вдоль стены пещеры, и вертел взад-вперед пистолетом, надавливая на него, покуда ствол не забился глиной до отказа. Потом Эскаргот встал. Гоблинов десять мгновенно обернулись, готовые броситься на него, на сей раз без всякого азарта. Он добродушно кивнул им и весело помахал рукой королю, который к настоящему времени почти полностью сполз с трона, оставив на нем лишь голову и плечи. Лицо жирного гоблина хранило угрюмое выражение, словно он размышлял о некоем вероломстве, некогда совершенном по отношению к нему, или о том, что окровавленный окорок, принесенный ему на ужин, слишком жесткий и требует дополнительного часа варки.

Эскаргот медленно достал мешочек пороха из кармана куртки и раскрыл его. Потом он испустил дикий вопль и рванулся к костру, раскидывая гоблинов налево и направо. Резко размахнувшись, он высыпал порох в огонь спиралевидной струйкой и метнулся к королевскому трону, дабы оказаться вне радиуса действия взрыва. Он услышал громкое шипение, увидел сноп искр и вспышку голубого пламени – но и только.

Гоблины замерли на месте и уставились сначала на костер, а потом на Эскаргота, даже своими скудными умишками понимая, что все эти дикие телодвижения что-то да значат. Но когда засим ничего не последовало, они стали подступать к нему, теперь с некоторой опаской. Король гоблинов возбужденно замахал леденцовой палочкой и принялся подпрыгивать на троне. Эскаргот вскочил на ноги и выдернул пистолет из-за пояса, судорожно соображая, тот или нет пистолет он выхватывает, а потом выстрелил, почти не целясь, в полупустую корзину с водорослями, которая стремительно отлетела назад, разбрасывая содержимое по полу.

Король посмотрел на нее с легким удивлением, – похоже, зачарованный грохотом, произведенным незнакомым предметом, и чудесными его последствиями. Настороженно глядя на Эскаргота, он спустился с помоста и вдруг резким движением вырвал у него из руки пистолет, наставил на него и крикнул: «Бум!» – а потом склонил голову к плечу, озадаченный отсутствием последствий. Гоблины опасливо толпились вокруг, возбужденно переговариваясь между собой, а король тем временем обнаружил подвижные части механизма и принялся экспериментировать с ними. Он взвел курок, потом спустил со взвода, заглянул в дуло и потряс пистолетом над ухом. Потом он снова взвел курок и нажал на спусковой крючок – раздался щелчок ударника, но больше ничего, если не считать дружного восторженного вопля, испущенного гоблинами, которые заухали, завыли и принялись толкаться и царапаться. Эскаргот вытащил из-за пояса второй пистолет и с широкой улыбкой протянул жирному гоблину. Король схватил его, мгновенно взвел курок и резко нажал на спусковой крючок.

Оглушительный взрыв сотряс стены пещеры, повергнув гоблинов в паническое бегство и опрокинув навзничь Эскаргота, захваченного врасплох. Он рассчитывал находиться чуть дальше к моменту выстрела. Эскаргот откатился к костру, выронив оставшийся незаряженный пистолет, а потом вскочил на ноги и помчался прочь, не обернувшись посмотреть, что случилось с жирным королем, – прямо к выходу из пещеры, забитому толпой обезумевших, смятенных гоблинов, которые бросились за ним, когда при виде них он круто развернулся и побежал в противоположную сторону, глубже в подземные пещеры.

Эскаргот на бегу сбросил плащ, когда несся по освещенным факелами туннелям, время от времени поскальзываясь на каменистых спусках, падая и снова вскакивая на ноги, с каждым тяжелым шагом оставляя своих преследователей все дальше и дальше позади. Что он будет делать, если натолкнется на другую толпу гоблинов, Эскаргот не знал. Наконец факелы кончились, и он побежал в кромешной тьме. После очередного падения он решил сбавить скорость и пошел медленным шагом, держась одной рукой за стену, а другую выставив вперед – внезапно осознав, что туннель наполнен шумом подземной реки.

Позади слышались приглушенные голоса, но очень далеко; и один раз Эскаргот услышал раскатившийся эхом кудахчущий смех, потом пронзительный визг, а потом снова смех. Затем воцарилась тишина, которую нарушал лишь шум стремительного потока. Воздух вдруг стал туманным и холодным, и он медленно пробирался ощупью вперед, уверенный, что с минуты на минуту сорвется с обрыва или наткнется на глухую стену в конце туннеля и обнаружит, что безнадежно заблудился. Над ним, он знал, стоял дождливый день, и ветви деревьев раскачивались в тумане на ветру, и облака плыли в знакомом небе.

Внезапно шум подземной реки стал таким громким, словно она находилась совсем близко. Эскаргот наклонился и пошарил правой рукой по земле, а затем осторожно двинулся вперед в полуприседе, решительно не желая неожиданно шагнуть прямо в бурный поток и оказаться в плену стремительного течения. На следующем шаге он наступил левой ногой на круглый камень и вдруг неудержимо заскользил вниз, вниз, вниз, судорожно скребя пальцами по каменистому склону. В дожде осыпавшегося щебня Эскаргот с воплем плюхнулся в темную реку, замолотил руками и ногами в отчаянной попытке всплыть на поверхность и наконец вынырнул, кашляя и отфыркиваясь, но его мгновенно опять накрыло с головой, перевернуло, закружило в водовороте, словно тряпичную куклу, и снова вышвырнуло на поверхность.

Наконец Эскаргот кое-как выровнялся и понесся по бурной реке, дрожа от холода и задыхаясь, разбив колено о полузатопленную скалу, по которой его протащило стремительным течением. Впереди показалось полукруглое пятно света, в считанные минуты превратившееся в выход из подземного туннеля. Эскаргота вынесло на солнечный свет, струившийся сквозь заросли дубов, черной ольхи и болиголова, и прибило к скоплению бревен и сучьев у берега, где он уцепился за какое-то бревно и пытался отдышаться и очухаться, пока не осознал, что страшно замерз и замерзает все сильнее с каждым мгновением.

Когда он добрался до речной дороги, находившейся четвертью милей ниже по ручью, он трясся от холода в мокрой насквозь одежде и к тому же ужасно натер ногу камешком, попавшим в ботинок. Наконец Эскаргот сел на поваленное дерево, стянул с себя башмаки, выжал носки и обнаружил, что натер ногу вовсе не камешком, а стеклянным шариком – стеклянным шариком чуть неправильной формы и ярко-красного цвета. Предположение, что это один из его шариков, один из множества, выманенных у него гномом, не лезло ни в какие ворота. Конечно, это был просто похожий шарик, который случайно попал в башмак, пока Эскаргот кувыркался в стремительном потоке.

Его шлюпка находилась выше по реке. По всей вероятности. Но насколько выше, он понятия не имел. Возможно, гоблины уже катались в ней взад-вперед вдоль берега, молотя друг друга веслами до потери сознания. Приколоченный к дереву неподалеку щит извещал, что Эскаргот находится в черте селения под названием Дикая Лощина, а ниже перечислялись вещи, которые ему запрещалось делать, – в частности, вести торговлю с гоблинами, слоняться без дела и ходить по клумбам. Но сама деревня, в скором времени показавшаяся за поворотом дороги, уже очень давно не могла похвастаться никакими клумбами, а что касается праздного времяпрепровождения, то здесь человеку не оставалось ничего иного, как слоняться без дела, поскольку Дикая Лощина производила впечатление совершенно заброшенной деревни. Если кто и жил здесь ныне, то наверняка одни гоблины, и, судя по валявшимся на улицах рыбьим костям и речному мусору, дело именно так и обстояло, хотя Эскаргот не видел вокруг ни души. Стояла почти полная тишина, и на сухих деревьях не было ни белок, ни птиц, не говоря уже о листьях. Где-то впереди громко хлопала ставня, и легкий ветер поднимал пыль и кружил ее, кружил над дорогой без всякой цели, словно резвящийся гоблин.

Эскаргот нашел подходящую палку на берегу реки и несколько раз резко взмахнул ею, проверяя, удобно ли она лежит в руке. Оставшись довольным, он отправился исследовать деревню. Все вокруг густо заросло сорняками и разваливалось на куски. Из гнилых досок на стенах домов росли поганки, а когда Эскаргот остановился и огляделся по сторонам, дивясь страшному запустению, кирпичная дымоходная труба старого покосившегося дома вдруг рухнула с крыши на землю в облаке известковой пыли и древесной трухи. Поначалу Эскаргот решил, что кто-то нарочно повалил трубу, но нет, она рассыпалась сама собой, и казалось, кучка кирпичей на запущенном дворе в считанные дни сплошь зарастет сорняками. Окна домов были заколочены досками, словно люди некогда спешно покинули деревню, надеясь вернуться сюда в лучшие времена. Но до лучших времен явно оставалось ждать еще очень и очень долго.

На самом краю деревни стоял полуразвалившийся трехэтажный дом, на крыше которого вертелся на ветру ржавый флюгер. Неумолчный скорбный скрип флюгера в предвечерней тишине только усугублял атмосферу запустения и разрухи. На главной улице находился трактир, вернее, два трактира, расположенных прямо друг напротив друга. Но оба они уже давным-давно не видели постояльцев – по крайней мере, постояльцев, платящих за постой; и у порога одного трактира лежал дочиста обглоданный скелет лошади, словно свалившейся с ног от усталости и заснувшей прямо на пороге. Она производила гнетущее и нездоровое впечатление, эта лошадь, и Эскаргот внезапно решил, что в конце концов пора убираться отсюда, чтобы успеть найти шлюпку до наступления темноты. Затем он повернулся и увидел Лету, стоявшую в десяти футах от него, с лентой в волосах.

Девушка смотрела на него, словно не веря своим глазам. Она не стала улыбаться жуткой улыбкой, заливаться кудахчущим смехом или превращаться в кота. Она просто казалась страшно удивленной.

– Вы? – промолвила она и умолкла. Эскаргот тяжело сглотнул. Он не ожидал ничего подобного. Разумеется, он надеялся на такую встречу – отчасти потому, что преследовал девушку из любви, и отчасти потому, что хотел хоть раз сказать ей несколько слов, не вися при этом на крыле ветряной мельницы.

– Совершенно верно, – ответил он, внутренне весь подбираясь и внезапно задаваясь вопросом, как он, надо полагать, выглядит: небритый, в мокрой мятой одежде, с растрепанными волосами. Эскаргот поборол искушение выпалить с ходу, что он стал капитаном подводной лодки, что он путешествовал, нашел сокровища и потерял их, – одним словом, что он стал в своем роде героем Смитерса, и все в течение одного месяца.

Но Эскарготу пришлось бы здорово потрудиться, чтобы произвести впечатление на ведьму, правда ведь? На ведьму, постаравшуюся отдать его на растерзание шайке гоблинов, которые уже давно обглодали бы его косточки, если бы он не сумел улизнуть.

– Где моя книга Смитерса? – вместо этого спросил Эскаргот, чувствуя себя глупо.

– Помоги нам, небо, – сказала девушка, тряся головой. – И вы тоже сошли с ума.

– Тоже? Я называю это не сумасшествием. Я не знаю, двадцать пять вам лет или сто двадцать пять, и меня это больше не интересует. Но я желаю получить назад то, что по праву принадлежит мне, – мои стеклянные шарики и мою книгу. Я бы мог потребовать обратно и корзину водорослей, но я прострелил в ней дыру, так что пусть она остается у гоблинов, мне наплевать.

– О чем, собственно, вы говорите? – спросила Лета, дрожа всем телом, словно от холода. Потом она разрыдалась и рыдала десять секунд кряду, после чего завернула кран и перестала лить слезы.

Эскаргот настороженно смотрел на девушку и изредка озирался по сторонам в ожидании, что вот-вот дядюшка-гном выступит откуда-нибудь из-за угла, набивая свою трубку костями человечков-невеличек. Он на мгновение задумался, а потом сказал:

– Я не понимаю ровным счетом ничего, кроме того, что для меня вся эта история закончилась или скоро закончится.

– Мне бы хотелось сказать то же самое, – промолвила Лета, смахивая слезу с глаза. – Во всяком случае, последнее. А что вы имеете в виду?

– Ничего, – сказал Эскаргот, доставая из-за пазухи амулет правды. Сейчас было не время строить догадки. Если его опять собираются обмануть лживыми россказнями, снова поставить в затруднительное положение, кто-то получит палкой по башке. Он подкинул камень в воздух и поймал.

– Узнаете эту вещицу, а?

– Нет, – сказала она и бросила взгляд в сторону реки, на заходящее солнце. Облака рассеялись, и лишь несколько перистых облачков еще ползли по небу. На лице Леты вдруг отразился страх, словно она не хотела, чтобы солнце зашло.

– Вы видели это раньше, осмелюсь предположить.

– Я никогда раньше не видела ничего подобного. И вообще, кто вы такой, что бродите здесь по улицам с палкой в руке? Мне жилось очень даже неплохо в Твомбли до тех пор, покуда я не встретила вас, со всеми вашими колдунами и ведьмами.

– Моими колдунами и ведьмами? Да уж, только вам и вести такие речи после истории в таверне Стоувера, когда вы приняли мою сторону и все такое. Что это было, если не самое гнусное лицемерие?

– Лицемерие! – вскричала она, вновь разражаясь слезами. Свет солнца почти полностью погас, тени растворились во мраке. Небо казалось безлунным и темным, и смутные тени летучих мышей чертили зигзаги над крышами домов и над деревьями. Лета стояла неподвижно, словно напряженно прислушиваясь, и потом, на глазах Эскаргота, медленно растаяла в воздухе, обратившись в бесплотный призрак, и он услышал тихий протяжный стон, а потом, где-то очень далеко, рассыпчатый сухой смех и постукивание посоха по дороге.

Эскаргот побежал еще прежде, чем подумал о том, что надо бежать. Но на бегу он сумел немного собраться с мыслями и осознать, что он держал в руке амулет правды, когда Лета говорила. Она говорила правду. «Возможно, – подумал он, – амулет не действует на ведьм. Но почему, собственно, не действует? И почему гном столь явно испугался, когда Эскаргот хотел вытащить камень из мешочка в ту ночь на лугу? Возможно, амулет отчасти терял свою силу на открытом воздухе. Но он же подействовал – разве нет? – на капитана Перри и его людей в тот день, когда они проводили взглядом свои сокровища, идущие ко дну». Эскаргот перешел на шаг. Что-то ну никак не укладывалось у него в голове. Почему-то он ни на мгновение не мог поверить, что Лета порочна по природе своей. Она преследовала какую-то цель, вернее, кто-то преследовал какую-то цель вместе с ней. Но памятная сцена в таверне Стоувера и последующий разговор на улице – они явно не были подстроены. Зачем ей было вступать в перепалку со Стоувером, если она ведьма? Если она могла столь умело скрывать свою ведьминскую сущность на протяжении долгого времени, то почему вдруг потом выдала себя с головой? Нет, здесь концы с концами никак не сходились. Эскаргот остановился, еще пару раз рассек воздух своей палкой, а потом повернулся и посмотрел на деревню.

В полумиле от него горели огни Дикой Лощины. Из труб клубами валил дым, словно в домах готовили ужин, и ветер доносил бренчание пианино, похоже, доносившееся из открытых дверей трактира. Эскаргот стоял на дороге целую минуту, с бешено колотящимся сердцем, а потом решительно двинулся обратно к деревне.