Каменное эхо

ГЛАВА 1

Человек неслышной тенью прокрался в комнату и остановился в двух шагах за моей спиной. Точнее, это он думал, что неслышно прокрался, меня-то сторожилка давно предупредила, еще когда он только за ограду зашел. А пока он подбирался, я уже успел его во всех подробностях разглядеть.

— Что тебе нужно, Сис-Маю? — спросил я холодно, не оборачиваясь… Сис-Маю, Каменный Воин, входил в число моих приближенных людей и мог себе позволить такие фокусы, не опасаясь моего божественного гнева. Но все равно, этикет этикетом, а имидж надо поддерживать. Мне несложно, а людям удовольствие.

— Прости, Великий, — кланяясь, сказал воин с легкой досадой в голосе. Мне даже жаль его стало — крался он и в самом деле совершенно беззвучно, если бы не сторожевое заклинание, я бы его точно не заметил. — Прости, что вошел, не предупредив, но Атан-Тай передал, что отряды хара-нги начали подниматься вдоль реки, и их много. Первые из них сейчас подходят к Поющему Камню.

— Отлично! Наконец-то! — Я вскочил, не скрывая своей радости и облегчения. Похоже, мой нежно лелеемый план начал претворяться в действие. А то я уже начал опасаться, что степняки меня раскусили.

— У нас все готово? Люди у Двух Рыб предупреждены?

— Да, Аль-Хуту.

Я задумался. Что еще? Вроде ничего не забыл, все готовы, всё готово. Если сегодня хара-нги возле Поющего Камня, то здесь они будут дня через четыре. Впрочем, через три дня они будут у Двух Рыб, и, я думаю, там им придется немного задержаться.

— Отлично. Позови ко мне Рим-Са.

Сис-Маю еще раз поклонился и направился к двери. Я дождался, пока он подойдет к самой двери, потом равнодушным голосом заметил:

— Назовешь меня так на людях, я обращу твои кости в желе.

Сис-Маю замер в дверях.

— Прости, Великий, — сказал он, не оборачиваясь, — я оговорился. Я хотел сказать, Хуту-Лин.

— Да, конечно, — сказал я так же безразлично.

Воин тенью выскользнул за дверь, и я позволил себе тихонько улыбнуться. Дешевые фокусы, скажу я вам. Дешевые, но действенные — хоть Сис-Маю и пытался оставаться бесстрастным, но я-то видел, что мои слова его крепко проняли. Когда угрозы произносятся вот так безразлично, как бы мимоходом, они намного страшнее, по себе знаю. Интересно, Урсай так же похихикивал себе в усы, когда я в ужасе бежал в свою комнатку? Ну да ладно, Сис-Маю не помешает немного почтения к моему новому статусу. Руку даю, он специально назвал меня моим старым именем, дескать, хоть ты теперь и Хуту-Лин, но я-то помню, когда ты еще Аль-Хуту был, «Орленок» то есть.

А мое новое имя на айлис толком и не перевести. Что-то вроде «Орлище». И нечего смеяться, сам знаю, что звучит пафосно до невозможности, но моим селянам как раз такое и надо. Они, в сущности, просто большие дети. «Приятно», «неприятно», «мое», «не мое», «хочу» и «не хочу» — вот и все их побудительные мотивы. Человек двадцать на все многотысячное племя найдется, которые дают себе труд мыслить чуточку более абстрактно. И самый из них в этом смысле продвинутый — это мой старикан, Рим-Са. Вот уж кто не перестает меня удивлять. Второй год бок о бок живем, а сдается мне, я и половины про него не знаю.

Мое нынешнее положение — это все заслуга моего старикана. Не повстречайся он мне тогда, Гор ведает, что бы со мной было сегодня. Сдается мне, ничего хорошего. Но выпало так, что мы встретились, и дедуля сразу взял меня в оборот. Хотя я очень долгое время был в плену иллюзии, что дело обстоит совершенно иным образом. Даже сейчас не могу с уверенностью сказать — я ему приказываю что-то сделать по собственной инициативе или же потому что он хочет, чтобы я приказал ему это сделать. Согласитесь, разница существенная. Вот такой вот занятный старикан.

Довольно долго я думал, что эти двадцать складных домиков размером с крупную собачью конуру, да полсотни дикарей разного пола и возраста — и есть все мое племя, однако время показало, что это не так. Мне мой старикан напел, что у них предсказание такое есть — про сына Великой Орлицы, который явится Народу Реки и принесет им счастье и благоденствие. Однако я решил, что Рим-Са это предсказание сам и выдумал, чтобы меня к рукам прибрать — как же, предсказание ведь. Давай вкалывай, стало быть, обеспечивай людям предсказанное. Надо ли говорить, что ничего такого я и в мыслях не держал, а хотел лишь выяснить, где нахожусь, и смыться отсюда в более цивилизованное место. Все, что мне от этих чернокожих было нужно, — чтобы они сплавили меня вниз по реке. Насчет возможности это проделать самостоятельно я ничуть не заблуждался. Я бы и с дикарями не рискнул плыть, если бы своими глазами не видел каждый день, как они ловко рассекают бурлящие воды Баравуль на своих утлых суденышках.

Первым препятствием оказались хара-нги — буквально «сухие люди». Племя это жило в степях ниже по течению реки, было оно весьма многочисленно, агрессивно и сильно, единственной защитой моих дикарей являлась река, а единственным спасением — мобильность. Как только отряды хара-нги появляются вблизи деревни, все домики и вся утварь тут же скидываются в лодки, и селение в полном составе перебирается на другой берег реки. Хара-нги так делать не умеют, поэтому им остается лишь гневно потрясать оружием с другого берега, орать угрозы, кусать себе задницы и оплакивать умерших от яда сородичей — убегая, люди вууль-ду не преминут оставить десяток-другой отравленных ловушек и прочих подлянок. Урон они противнику наносят несильный, ибо количество воинов исчисляется сотнями, потеря пяти — семи из них — беда небольшая. Но раздражение и злобу вызывают немалые. Максимум что хара-нги получают в прибыль — десяток забытых предметов утвари, пару оброненных костяных ножей да некоторое количество рыбы разной степени испорченности. То есть фактический ноль. А вот неприятностей получают куда больше. Неудивительно, что хара-нги к берегам Баравуль особо не суются. Но расслабляться нельзя, потому что изредка они все же наведываются — проверить, не разучился ли Народ Реки быстро бегать и хорошо плавать.

Я тогда сразу и спросил — а что мешает этим хара-нги договориться и выйти к Баравуль сразу по обеим сторонам реки? Рим-Са тогда лишь хмыкнул и ответил, что вууль-ду — не дураки и, увидев такое, просто уплывут на десяток ли вниз или на пару ли вверх по реке. Она течет много быстрее пешего хода, и хара-нги быстро упарятся бегать по берегу за шустрым племенем. К тому времени я уже насмотрелся, как мои дикари умудряются запросто плыть против течения, используя противоток в изгибах реки и с удивительной сноровкой перескакивая от одной излучины к другой. Я поинтересовался: а что, если хара-нги сначала спрячутся на одном берегу реки, а потом другая их группа выйдет к селению вууль-ду на другом? Рим-Са помрачнел, помялся и сказал, что подобное случилось однажды, лет семнадцать назад, и тогда хара-нги собрали немалую кровавую жатву, разом отомстив за все прошлые неудачные набеги и уничтожив несколько деревень. Деревне, в которой жил Рим-Са, повезло — среди гребцов нашелся наблюдательный юноша, который заметил спрятавшихся на другом берегу воинов. А вот соседней деревне повезло меньше — из нее спаслось всего три человека. С тех пор люди вууль-ду перед высадкой на другой берег сначала отправляют пару разведчиков, осмотреться, нет ли там врагов. После сего объяснения Рим-Са задумался, посветлел лицом и сообщил мне, что я — очень умный. Десятки поколений вууль-ду и хара-нги жили бок о бок и только единожды догадались о таком фокусе. А я только появился и сразу же придумал — слава великому сыну Великой Орлицы! Я усмехнулся, поскольку в голове у меня уже появилось несколько идей, которые чрезвычайно бы обрадовали вождей хара-нги. Но озвучивать их я не стал. Мало ли как повернется. Этот дедуля говорит, что хара-нги — уроды, мерзавцы и вообще — воплощение всего самого ужасного, что есть на свете, а сами уроды и мерзавцы небось то же самое расскажут про вууль-ду. Правда, мои людей не едят… Но, с другой стороны, людоедство вполне могло оказаться выдуманным — для вящего очернения врагов и повышения уровня лютой ненависти в сердцах друзей. И не такое случалось, взять хотя бы нашу собственную историю. Решение в таких случаях всегда надо принимать самому, предварительно ознакомившись с предложениями обеих сторон, — так меня учил Урсай, и, право же, я не видел в этом правиле ничего плохого.

Так что особого рвения на новом посту избавителя Народа Реки я, как нетрудно догадаться, не проявлял. Селян моих это несильно радовало, но озвучивать свое недовольство они не осмеливались, ограничиваясь косыми взглядами. Дедуля несколько раз порывался вдохновить меня на ратные подвиги, но я быстро пресекал эти попытки какими-нибудь дешевыми, но эффектными страшилками. Уж не знаю, насколько бы хватило терпения моих дикарей, учитывая, что защитные заклинания мне все не давались, а спать надо любому человеку, будь он дикарь или полубог, рожденный орлицей. К счастью, первый ход в этой игре сделали хара-нги, что и предопределило мою дальнейшую судьбу.

Обосновавшись в селении и обзаведясь достаточно высоким статусом, я первым делом повелел выстроить себе приличный дом, поскольку хижины дикарей, показавшиеся мне маленькими еще с воздуха, при ближайшем рассмотрении оказались размерами с конуру для крупной собаки. Селяне заползали в них только для сна, а весь день проводили на свежем воздухе, прелесть домов как помещений для бодрствования была для них совершенно недоступна. Да и то сказать — откуда им ее прочувствовать, если главным конструктивным требованием к любому зданию у них является возможность разбирать его в считаные мгновения и не занимать в разобранном состоянии слишком много места в лодке. Но я убегать не собирался, поэтому мне отстроили дом в имперском стиле. Правда, довольно кривобокий, без стекол и с текущей, сколько ее ни латай, крышей, но зато просторный и сохраняющий спасительную для моего организма прохладу даже в здешнем адском климате. Селянам, правда, прохлада не нравилась, попав в дом, они чихали, зябли и жаловались на холод. Но мне было наплевать — я потихоньку практиковался в магии, набивая руку с получающимися заклинаниями и пытаясь освоить неполучающиеся. Однако одной ничем не примечательной ночью эта пасторальная картинка была грубо нарушена.

Проснулся я от криков и беготни за стенами своего жилища. Спросонья не сообразил, что происходит, рассердился на шумных аборигенов и, пылая праведным гневом, выскочил на крыльцо. И чуть не отправился прямиком в Бесплодные Долины — в стену дома прямо перед моим носом впилась стрела. Впав в некоторый ступор, я с удивлением ее разглядывал — стрела была мощная, хорошо оперенная, с широким металлическим наконечником. Стрелы моих селян так никогда не выглядели. Я повернул голову и в сумраке подступающего утра разглядел силуэт лучника, целящегося, несомненно, в мою божественную персону. Как я очутился внутри дома, сам не помню. Из оцепенения меня вывел наконечник еще одной стрелы, высунувшийся из двери аж на ширину ладони. Притом, что дверь была собрана из брусьев толщиной в руку. Я отбросил мелькнувшую трусливую мысль спрятаться — переждать нашествие и принялся действовать. К этому времени атакующие уже окружили дом, но, озадаченные его видом, на штурм идти не решались — я слышал их удивленные возгласы за стенами. Я подобрал с пола свой сюртук из плохо выделанной кожи, сунул в проем окна, и его тут же вырвало у меня из руки очередной стрелой и прибило к стене. Я вздохнул и принялся собирать Отвод Глаз. К счастью, я достаточно попрактиковался в его сборке, поэтому заклинание у меня получилось с первого раза и довольно быстро. И, когда дверь распахнулась, явив в проеме фигуру первого атакующего, у меня был некоторый запас времени.

С перепугу я вложил в Молот Харма многовато энергии, и эффект получился даже чересчур — враг вылетел наружу в мгновение ока, проделав в стене не предусмотренное проектом окно, а я и не сразу заметил, что немалая часть бандита осталась в комнате. Атакующие, по-моему, просто ничего не разглядели — слишком быстро все произошло, да и незаметно было в темноте, что же тут случилось. Во всяком случае, рвение нападающих ничуть не уменьшилось — они все так же ломились в дверь, размахивая широкими изогнутыми мечами, а попав внутрь, принимались недоуменно озираться. Второго и третьего я пришиб тем же Молотом, но ошибку свою учел, и стен они своими телами уже не проламывали. Следовало, конечно, применить что-нибудь более эффектное, но огнем я пользоваться остерегался — просушенный тростник, из которого были сделаны мебель и внутренние стены, не замедлил бы воспламениться. Впрочем, нападавшие оказались не такими уж тугодумами — размазав по стене третьего, я огляделся и обнаружил, что в комнате практически пусто. Влепил Стрелу Огня в спину последнему из убегавших и с удовольствием отметил, что в криках за стеной появились нотки ужаса. Некоторое время я таился под окном, потом вспомнил, что Отвод Глаз давно на мне, и выскользнул наружу. Хара-нги настороженно стояли вокруг дома, лучники целились в окна, мечники держали мечи наготове, напряженно вглядываясь в полумрак. Они стояли, образовывая почти идеальный круг, и это навело меня на мысль… Вообще-то, собирая это заклинание, удобнее стоять в центре, но, если есть немного времени… Я ухмыльнулся и сконцентрировался.

Огонь в Круге Огня слабее, чем в Стреле Огня, поэтому он не убивает сразу — большинство хара-нги выскочили из круга живыми, но дух их был сломлен. Когда я снял круг, воевать уже было не с кем — враги улепетывали со всех ног и были уже так далеко, что я даже не стал швырять им вслед Стрелу Огня. Промахнусь еще, чего доброго, — половина эффекта насмарку пойдет. Я потушил прицельными Лучами Холода тлеющие огоньки, оставшиеся на месте круга, теми же лучами добил раненых, которым не повезло оказаться в наиболее жаркой части, и пошел искать своих селян — пусть приберутся. А то скоро совсем рассветет, и я наверняка начну чувствовать себя неуютно: пожалуй, на разделочном столе мясника порядка больше, чем теперь — в моей комнате.

Селяне, однако, уже успели смыться — во всех смыслах. Я просидел на берегу Великой Реки весь день, бездумно кидая в воду камешки, и только к вечеру из-за излучины осторожно высунулась первая лодка. На ее носу изваянием маячил Рим-Са, и, похоже, моему виду он обрадовался куда больше, чем я — его. Впечатление мое оказалось верным — много позже старикан объяснил мне, что он вряд ли бы надолго меня пережил, случись мне тогда схлопотать шальную стрелу. Народ Реки хоть и предпочитал мирную жизнь военной, но с обманщиками, воришками и прочими преступникам обращался предельно просто. А поскольку я был ставленником Рим-Са, то моя неудача означала бы, что дедуля водил свое племя за нос. Но тогда я этого не знал и сильно удивился искренней радости старикана. Остальные селяне поглядывали на меня настороженно, но после посещения поля битвы начали относиться ко мне как к настоящему божеству, боясь смотреть в мою сторону и падая ниц при моем приближении.

Рим-Са тут же развел бурную деятельность. Пара человек на лодке уплыли за остальными, часть людей была отправлена мародерствовать, а мы со стариканом сидели на середине бывшей площади и осматривали приносимые трофеи. Селяне при звуках моего голоса дрожали мелкой дрожью и, похоже, с трудом сдерживались, чтобы не дать немедленного драпака, а Рим-Са разве что только не светился от радости. Я же разглядывал добычу — хоть и бронзовые, но вполне приличные мечи, отличные стрелы, которыми не побрезговали бы и солдаты Айла, весьма неплохие кожаные доспехи и даже какие-то подобия кольчуг. Похоже, хара-нги были куда более продвинутым в технологическом плане племенем, и это наводило на всяческие размышления.

Деревню установили на старом месте, после чего дедуля объявил праздник в честь величайшей победы Народа Реки над извечным врагом и произнес длительную торжественную речь. Я к тому времени уже неплохо понимал язык вууль-ду и суть речи уловил — оказывается, божественный (видимо, это обозначение моего нового статуса) вовсе не прохлаждался и не захребетничал, как полагали некоторые малодушные, а, в предвидении сегодняшнего дня, изо всех сил готовился к битве. (Я удивился.) Правда, божественный полагал, что народ вууль-ду ему хотя бы чуть-чуть поможет… ну, хотя бы предупредит о нападении. Не то чтобы это ему было нужно — божественный и так все предвидел (я удивился больше), но такое отношение невежественных селян божественного сильно расстроило. Божественный гневается! После этих слов старик торжественно вытянул в мою сторону руку. Видимо, это означало мой выход, но я был настолько удивлен, что ограничился злобной физиономией. Этого, впрочем, вполне хватило, чтобы все племя в полном составе попадало на землю и принялось с истошным плачем каяться. Старикан, торжественно нахмурившись, выждал длительную паузу, потом заявил: «Но божественный прощает вас!» После чего мы всем племенем три дня пировали. Правда, все яства сводились к рыбе трех способов приготовления, а роль вина играл забродивший сок какой-то прибрежной травы с горьким вкусом. Дом мой вычистили и починили еще до начала праздника, и под вечер третьего дня Рим-Са заглянул ко мне. Я не удивился: поскольку максимум, что мог выдать любой другой селянин в моем присутствии, было «бара-ка», произнесенное дрожащим голосом, то роль камердинера автоматически досталась Рим-Са. И он частенько наведывался ко мне поинтересоваться, не возжелает ли сын Великой Орлицы чего-нибудь. Но на этот раз дедуля меня удивил.

— И как божественный собирается жить дальше? — спросил он вдруг, и мне послышалась в его голосе какая-то хитринка.

— Так же, как и раньше, — ответил я осторожно. После чего выяснилось, что жить, как раньше, уже не получится. Хара-нги вряд ли успокоятся, они хоть и отъявленные негодяи, но смелые и настырные люди. Они придут снова, с большими силами, и случится это довольно скоро. И к этому времени неплохо бы мне уже подумать, каким образом я буду претворять в жизнь пророчество.

Я задумался. Старикан смотрел на меня доброжелательным взглядом, и я решился. Я выложил ему почти всю свою историю, ну, разве что некоторые не слишком важные эпизоды выкинул. После чего дедуля меня в очередной раз сильно удивил — мои откровения ничуть его не расстроили, скорее даже наоборот. «Да знаю я, что никакой ты не сын бога, — отмахнулся он от меня, — ты просто человек из далекого могучего племени, и даже не сильно взрослый человек, хоть ты и выше любого из нас». Я опешил. «И я понимаю, что тебе мало дела до бед нашего племени, — продолжил старик, — но, сам подумай, в чьей роли тебе будет легче найти дорогу домой? В роли всеми почитаемого сына бога или в роли странного чужеземца, преследующего свои, мало кому понятные цели?» Я задумался. Старикану только это и надо было — заметив отстраненность в моем взгляде, он поклонился и поспешил убраться.

Некоторое время я не спешил что-либо предпринимать, но хара-нги и в самом деле не собирались успокаиваться. Причем подход их оказался куда разумнее, чем даже я мог предположить, — они подослали убийцу. Вообще-то мысль о таком варианте у меня в голове мелькала, но я ей особого значения не придал, уверенный, что поначалу хара-нги просто попытаются повторить набег, но уже с большими силами. Хорошо еще, я сторожилку ставил — окружать дом сторожевым заклинанием давно вошло у меня в привычку. После той знаковой битвы я подумывал ее снять, но без нее спать было неуютно, и я продолжал делать это заклинание. И к счастью — потому что, когда убийца хара-нги проник в дом, я уже был на ногах и вполне проснувшийся. Поначалу я решил, что это Рим-Са не спится, но моментально заподозрил неладное. Быстрее всего у меня собиралась Стрела Огня, поэтому именно ее я и швырнул в лицо неожиданно возникшей тени. Тут же возникший пожар мне удалось потушить Лучами Холода, обгоревший труп лазутчика был унесен соплеменниками, а я крепко задумался. Похоже, пора было брать инициативу в свои руки.

Однако я не слишком-то понимал, что нужно делать. Возникшая проблема относилась ко второму, а то и к третьему уровню, по классификации моего бывшего учителя, а у меня и первый-то получался не слишком хорошо. Да что говорить, у меня и нулевой хромал на обе ноги, хотя Урсай утверждал, что он доступен даже новорожденным. «Скорость движения сигнала в нервной системе у всех одинаковая, — говаривал он всякий раз, когда я не успевал увернуть свой нос от его неожиданно возникшего кулака, — надо лишь научить свое тело действовать самостоятельно». Он вообще много рассказывал об этой своей трехуровневой системе, первое время он меня даже никаким заклинаниям не учил, только всяким упражнениям, движениям и постоянно «тренировал мой нулевой уровень», так что у меня синяки никогда не сходили.

«Чувствуешь боль — махни кулаком в ответ, это даже младенцы умеют. Основная идея — не мешай своему телу. Мысли — прочь. Это — ноль, начало начал. Освоишь его, и тебе не будет равных в рукопашном бою. Тогда можешь начать учиться думать, и думать правильно, — что и как сделать, чтобы устранить возникшую угрозу — сейчас. Когда ты научишься правильно определять, куда должен устремиться твой кулак раньше, чем твой первый удар достигнет цели, ты станешь первым среди полководцев. Это — первый уровень. Потом учись определять, что сделать, чтобы устранить подобную угрозу в будущем. Когда научишься делать это раньше, чем твой рот откроется для крика, ты постигнешь второй уровень и станешь величайшим правителем. А когда научишься определять, что нужно сделать, чтобы эта угроза больше никогда не возникала, раньше, чем она вообще возникнет, — тогда для тебя не останется никаких угроз. И весь мир подчинится тебе». В разных вариациях я слышал эту тираду раз двести, так что запомнил очень хорошо. Не стану хвастаться, что постиг в совершенстве хоть какой-нибудь уровень, но, по крайней мере, я знал, к чему стремиться. Пусть только теоретически, но постулаты первого уровня мне были понятны, и я мог уже сейчас прикинуть, что сделать, чтобы устранить возникшую угрозу. Вот только стоит ли это делать? Окончательно утвердившись в навязываемой мне роли, не отрежу ли я себе сам дорогу домой? Впервые за все время с момента моего бегства я пожалел о своей недоученности.

Если бы еще быть уверенным, что дело обстоит именно так, как говорят мои соплеменники. Ну, хара-нги и в самом деле не любят моих дикарей, в этом я уже убедился. Так, может, у них есть причины для такой нелюбви?

Я некоторое время размышлял над этим, потом решился. К тому времени у меня наконец начал получаться Круг Невидимости, правда, пока только первоуровневый и требующий постоянной подпитки, так что я не мог под ним колдовать. Но все равно это был значительный прорыв, и в тыл врага я направился без особого страха. Рим-Са выделил мне проводника, чтобы я не заблудился в степи, потом мы четверо суток спускались по течению Баравуль, пока она не стала спокойной настолько, что уже не представляла особой опасности для желающего ее переплыть. Селений вууль-ду по пути встретилось не меньше сотни, в верхней части реки они попадались часто, чуть ли не на каждой излучине, но чем ниже, тем реже я замечал на берегах знакомые остроконечные шатры. В нижнем течении селений не встретилось ни одного. Нервничающий гребец высадил нас на берег и с заметным облегчением направил свою лодку обратно. Мы же пошли искать стоянку хара-нги.

Эта маленькая разведка многое изменила и в моей дальнейшей судьбе, и во мне самом. Хара-нги и в самом деле были более развитой цивилизацией. Причем знавшей лучшие времена — нам то и дело попадались обветшалые, полузасыпанные сухим грунтом остатки каких-то строений, а возле стоянки хара-нги расстилались руины настоящего города. Хотя, может, наоборот — здесь существовала развитая цивилизация, а потом пришли хара-нги и ее разграбили? Я спросил своего спутника, он ответил отрицательно. «Легенда говорит, — сказал он, — когда-то Сухие Люди были могучим миролюбивым народом, жившим на благодатных землях. Но потом в их сердца вселилось зло, и они начали биться друг с другом. Увидев это, Великая Рыба лишила их благодати Воды, и их земли оскудели».

Поразмыслив, я решил, что, скорее всего, легенда путала причину и следствие, как это часто бывает. Сначала все было хорошо, потом климат изменился, стал суше, и земля перестала обеспечивать едой и питьем живущих на ней людей. Люди, разумеется, начали драться за оставшиеся ресурсы — нормальное дело — и довели себя до состояния натуральных дикарей. Кажется, я даже слышал какую-то похожую историю в академии…

Но тут мой проводник издал предостерегающее покашливание — за очередным холмом ленивой струйкой тянулся к небу дымок. Я, изрядно помучившись, наложил на себя Круг Невидимости, велел проводнику где-нибудь спрятаться, после чего двинулся в гости.

Визит получился короткий и довольно сумбурный. Я вынес из него стойкую ненависть к хара-нги и на несколько седмиц стал вегетарианцем. Мы вышли к их стоянке как раз в момент, когда они собирались трапезничать. Ну, что сказать… возможно, они были расой, приятной во всех отношениях, неспособной обидеть и кошки (разумеется, кроме кошек вууль-ду). Возможно, они были по-своему мудры, не давая пропасть ценной в этих землях еде, и все получилось глупо, потому что во мне говорил не разум, а чувства. Видимо, рано мне еще в темные маги. Короче, они ели людей. Проводник, наблюдавший за происходящим из кустиков неподалеку, натурально обмочился, увидев, как пустота в десяти шагах от костра хара-нги начала издавать странные звуки и извергать полупереваренные остатки завтрака. Сами хара-нги поначалу тоже испугались, но (надо отдать им должное) очень быстро спохватились и сообразили, что к чему. Я еще до кустиков не успел добежать, а степняки уже вовсю неслись за мной, потрясая оружием. Меня они не видели, я был скрыт заклинанием, но зато они отлично видели мои следы на мягком песчаном грунте.

Проводник мой бледнел и трясся, как осиновый лист, и на него нужно было немедленно наложить что-нибудь маскирующее, например Отвод Глаз (никакого иного заклинания на другого человека я накладывать все равно не умел), не потревожив при этом свой Круг Невидимости. Для этого следовало приостановить действие работающего заклинания, а потом его продолжить. Теоретически это было возможно, правда, раньше я даже пробовать не пытался, а теперь пришлось. Надо ли говорить, что у меня получилось? Думаю — не надо; если бы не получилось, дальше уже и рассказывать было бы не о чем. Кажется, я начал понимать, что представляли собой экзамены, которые в свое время сдавал мой бывший учитель.

Следующей неприятной новостью для меня явилось то, что у хара-нги были свои колдуны. Я пинками выгнал из-под куста проводника, погнал его к каменистому склону, где наши ноги не оставляли отпечатков, и уже считал себя в безопасности. Но тут от группы степняков отделился странно одетый тип с совершенно лысой башкой, прищурился и, ткнув пальцем в моего проводника, что-то проорал. Мы рванули по склону в сторону, но ведомые Глазастой Лысиной степняки не отставали и даже, наоборот, догоняли. Похоже, меня колдун степняков все же не видел, но мне от этого было не легче — без проводника я бы никогда не выбрался обратно к реке. Оставалось либо убить лысого, либо сдохнуть самому. С последним я решил погодить и впервые в жизни убил человека собственными руками. Точнее, ножом. Вообще-то во время недавней битвы я убил человек десять, но делал я это посредством заклинаний, к тому же — в пылу боя. Решиться на убийство собственными руками оказалось на удивление непростым делом. Раз пять я вставал на пути у бегущего рысцой колдуна, но в последний момент опускал нож и отступал. Погоня потихоньку нас нагоняла. Не знаю, сколько времени бы это продолжалось, но бегущий впереди проводник вдруг зацепился ногой за какой-то корень и с испуганным воплем упал. Колдун проорал что-то торжествующее и бросился к несчастному вууль-ду. Больше медлить было нельзя — я немного отдышался и, когда колдун приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки, полоснул его по горлу ножом. Коротко вскрикнув, он налетел на меня, и мы упали на сухую землю. Я выронил нож, быстро столкнул с себя дергающееся тело, отскочил в сторону и с удивлением заметил, что остальные степняки медленно окружают меня, держа оружие на изготовку. На лицах их решимость смешивалась со страхом, и очень было похоже на то, что они меня видели. Я посмотрел на затихающего колдуна, под которым быстро разрасталось влажное пятно, на себя и все понял — он испачкал меня своей кровью. Должно быть, со стороны это выглядело занятно — висящие в воздухе куски запятнанной ткани. Я принялся скидывать одежду, и тут же степняки с громкими криками набросились на меня. Вот когда пригодились мои тренировки с конструктами. Мне поцарапали бок, левую ногу и глубоко порезали правую руку, но я смог освободиться от испачканной одежды и выскочить из круга врагов. Я отошел шагов на десять, остановил текущую из руки кровь, убедился, что хара-нги меня потеряли, и усталым шагом направился к валяющемуся в глубоком обмороке проводнику. Ну и племечко мне досталось — как, скажите на милость, подвигнуть этих трусов на победоносную войну?

Хара-нги между тем успокаиваться не собирались. Они осмотрели труп колдуна, потоптались возле удаляющихся в сторону пятен крови, затем выстроились широкой цепью и направились в ту же сторону, что и мы, пристально разглядывая землю и помахивая в стороны обнаженными мечами. Хотя земля была сухой, а мы старались не оставлять следов, похоже, это нам не всегда удавалось: то и дело со стороны преследователей доносился удовлетворенный возглас, и они продолжали следовать за нами, как мы ни петляли. В конце концов, мне это надоело. Я спрятался за крупным камнем и снял невидимость.

Создание фантомов — дело довольно простое, этому учат на занятиях первого года. Другое дело — поддержка уже созданного. Это требует постоянной подпитки энергией, особенно если фантом достаточно крупный и подробно вырисованный, поэтому поддерживать его сколько-нибудь долгое время — задача непростая. Для новичка, разумеется. Опытный маг тратить энергию на это баловство не станет, он лучше ее во что-нибудь более эффективное вложит! Но у меня ни на что другое сил уже не оставалось. Образ своего фантома я почерпнул из прочитанной когда-то книжки. Помнится, эта страхолюдина звалась Ки-Кирк, жила она в глубоких подземельях и питалась забредшими туда искателями приключений. Во всяком случае, так утверждал автор. Книжка, признаться, была дурная, но Ки-Кирк — что надо. Степняки встали как вкопанные, когда у них на дороге вдруг соткалась из дымных нитей фигура огромной рогатой змеи с четырьмя руками. Приподняв переднюю часть своего тела на три человеческих роста, эта гадина в двух руках держала по пылающему мечу, в третьей — сверкающий круглый щит, а в четвертой — длинную черную плеть. Змея махнула рукой, и кончик плети прочертил перед степняками дымящуюся черту.

Хара-нги еще раз удивили меня своей смелостью. Они не бросились в бегство, как сделал бы это я сам при виде подобного монстра, а собрались кучкой и достали луки. Я удивленно покачал головой, а хара-нги принялись всаживать в моего монстра стрелу за стрелой. Поскольку фантом, понятное дело, состоял из одного лишь воздуха, то никакого вреда ему стрелы не причинили, но мне пришлось попотеть, рисуя образы отскакивающих от чешуи обломков. Я двинул своего монстра вперед, лихорадочно соображая, что же делать, если степняки не бросятся бежать, когда змея подберется вплотную. Пару Стрел Огня я еще соберу, но на большее у меня сил уже не осталось. Но, к счастью, придумывать ничего не пришлось — змею от степняков отделяло еще шагов десять, когда нервы у них не выдержали, и они ударились в бегство. Впрочем, это было не бегство, а скорее отступление — довольно организованное и без паники. Они даже труп своего колдуна с собой прихватили. Я наложил Отвод Глаз на себя, отправил фантом потихоньку ползти за ними, а сам продолжил свой путь к реке, который порядком осложнился в силу того, что мои невидимые одежды степняки тоже успели подобрать и унести с собой. На проводнике не было ничего, кроме набедренной повязки, которую я немедленно отобрал, оставив его совершенно нагим. Повязку я набросил на плечи, но живот мой, ноги и руки от солнца к концу путешествия сплошь покраснели и покрылись волдырями. Путь до первого селения вууль-ду и дальнейший — вверх по реке я помню смутно, урывками. Кажется, дело поначалу сильно осложнилось тем, что жители селения нас не видели, а я все никак не мог понять, чего от меня хочет мой проводник и почему он не ведет меня в тень.

Как один человек может изменить ход многовекового противостояния двух многотысячных племен? Сам по себе — никак, будь он хоть полубог. Величайшие вожди, завоевывавшие громадные территории, не добились бы ровным счетом ничего, если бы за ними не шли преданные им армии отличных бойцов. Я один могу противостоять атаке пятидесяти… ну, сотни врагов. Тысяча степняков сметет меня, сколь ни готовь оборону. Возглавить племя и повести его в бой? Я же не смогу стоять рядом с каждым, а без этого мои селяне разбегутся, едва хара-нги подойдут на полет стрелы. Как мне поднять… нет, не поднять — создать боевой дух своих людей, если они сотни лет только и умели, что быстро убегать?

Я принялся размышлять над этими вопросами сразу, как только оправился от последствий своей вылазки. Пытался советоваться с Рим-Са, но он вдруг принялся изображать дурака, низко кланяясь и отвечая на мои вопросы одно и то же: «Ты — сын бога, тебе и знать». Я отлично видел, что он просто увиливает от разговора и ведет какую-то свою игру, но не мог понять какую и злился. По-моему, он умел врать, даже будучи под Словом Принуждения, хоть я и не представлял себе, что такое возможно. Во всяком случае, моя попытка выяснить, что у старикана на уме, наложив на него это самое Слово, благополучно провалилась. Эх, жаль, что я не запомнил схему Слова Правды… Хотя, слышал я, его тоже можно обмануть. Не удивлюсь, если мой старикан это умеет.

Тем временем на мою жизнь покушались еще дважды, но я был к этому готов и окружил свой дом тремя концентрическими кругами сторожилки, а потом, немного поднапрягши мозги, прицепил к внутреннему кругу Призрачное Лезвие. Правда, это стоило жизни одному из моих селян, нечаянно зацепившему рукой внутренний круг, но безопасность мою повысило — второго убийцу посекло на куски уже без всякого моего участия, хотя я проснулся сразу, как он пересек наружный круг, и был наготове, на случай, если ловушка вдруг не сработает. После этого попытки убить меня прекратились. Я решил посоветоваться с Рим-Са. Против моего ожидания, увиливать на этот раз он не стал, а блеснул глазами и ответил с поклоном: «Теперь они соберут совет вождей, забудут распри и нападут всеми силами. Я думаю, они даже обрадуются, что мы наконец-то перестали убегать». «Сколько их будет?» — поинтересовался я, подумав. «Тысяч пять-шесть, не больше», — пожав плечами, ответил старикан. «И что тогда?» — спросил я. «Тогда, о Великий, ты их всех убьешь, и они на долгое время оставят Народ Реки в покое». Я вскочил и принялся ходить по комнате. «Как?! — заорал я. — Как я их всех убью? Я один, а их — пять тысяч!» «Ты — сын бога, тебе и знать», — заявил Рим-Са. «Убирайся», — процедил я, и старик, поклонившись, направился к двери. «Стой, — остановил его я, — когда они придут? Если ответишь то же, что и на предыдущий вопрос, я вырву тебе язык». «Не стоит утруждаться, Великий, — ответил Рим-Са без тени страха. — Я думаю, они придут, когда кончатся дожди и высохнет земля — дней через пятьдесят». — И он молча выскользнул наружу.

Итак, шесть седмиц на то, чтобы из овечек сделать волков. На следующее же утро я отправился вниз по реке, прихватив подобающий случаю эскорт — еще три лодки следовали на почтительном отдалении от той, в которой сидели я и Рим-Са. В каждой встречной деревеньке старикан выходил на берег, толкал непродолжительную, но горячую речь, в которой говорилось, что Аль-Хуту, сын бога и Великой Орлицы, призванный освободить их народ, набирает себе верных соратников. После чего мужское население деревни выстраивалось вдоль береговой кромки, и следовал мой выход. Для начала я пускал пару эффектных фантомов, потом вбивал в кромку берега три-четыре Стрелы Огня и, если на берегу еще кто-то оставался, выходил сам. И те, кто при моем приближении не падал ниц и не причитал в ужасе: «Пощади, о Великий», тут же пополняли ряды «верных соратников».

Двигались мы в хорошем темпе и прошли половину верхнего течения Великой Реки за четыре с половиной дня. Ниже я решил не спускаться — из шести десятков встреченных селений я отправил в свой лагерь аж четырнадцать смельчаков. Ну, будет их семнадцать или даже двадцать — невелика разница, когда нападающих шесть тысяч. Я и раньше особо не обманывался насчет смелости людей, десять седмиц безропотно кормивших и всячески ублажавших одного, ничем себя не показавшего человека. Пусть даже он и прилетел на гигантском орле и шаман объявил его сыном бога. В моем родном селе такого «сына бога» на третий день бы на вилы подняли. Так что я не рассчитывал набрать большую армию. Но четырнадцать человек из всего племени — это было как-то слишком.

Пригорюнившись, я сидел в петляющей по излучинам лодке и думал. «Не вини их, Великий, — перервал мои раздумья Рим-Са, — сотни лет отцы говорили нам: все, что мы можем сделать в случае опасности, — быстро убежать. Что хара-нги, что хиссум — бороться бессмысленно, так нас учили». Я лениво поинтересовался, что это за новая напасть такая. Оказалось, что напасть весьма старая, не сильно опасная, но неприятная. Впрочем, как и хара-нги. В верхнем течении Баравуль, высоко в горах, иногда случаются обвалы, перекрывающие русло реки — иногда ненадолго, иногда — на полдня, совсем редко — на день. Потом река проламывает себе дорогу через обвал, и происходит хиссум — волна, которая проходит по течению реки и смывает все, что есть на берегах. Вууль-ду решают проблему хиссума своим коронным методом — сматываются. К счастью, у этого явления есть характерный признак — резкое обмеление реки. Как только это случается, все племя снимается и уходит в глубь степей, пока не пройдет разрушительная волна. Само по себе это не приносит проблем, но иногда хара-нги успевают воспользоваться происходящим.

Я задумался. Вот сделать бы как-нибудь, чтобы хара-нги подошли к берегу реки одновременно с этим… хиссумом. Невозможно? Надо подумать. В принципе, устроить обвал в нужное время — можно. Всего-то нужно смешать алкахест с подогретым до кипения масляным составом. Допустим, масляный состав я добуду. В конце концов, жир для него можно добыть из рыб. Вот алкахест… М-да, сильно непростое это дело, даже когда ингредиенты все нужные под рукой. Хорошо, что можно и другими растворителями обойтись. Скажем, ржавилку путем несложной трансмутации можно сделать из воды и воздуха — эти ингредиенты у меня, слава небесам, пока в достатке. Залить гремучую воду под скалу и рвануть — вот вам и обвал. Два вопроса — как при этом в живых остаться и как объяснить хара-нги, что в это время надо у русла реки выстроиться? А еще надо быстро добраться до гор и найти там подходящее для обвала место… да, задачка. Ну, хоть что-то. Буду пока думать в этом направлении, авось что-нибудь придумаю.

Вернувшись в свой дом, я занялся приготовлениями к величайшей битве в истории местного народа. Вниз по реке отправились несколько человек добывать рыбий жир. Вверх по реке я тоже направил людей — искать место для обвала. А сам занялся натаскиванием своей «гвардии», каковое занятие выбило из меня все остатки человеколюбия. Эти четырнадцать были не трусы, но на сем их достоинства исчерпывались. Пятеро ничего не боялись только потому, что были тупы, как статуи. Шестеро ничего не боялись, потому что были законченными мерзавцами и привыкли, что все боятся их. Один из оставшихся был немного сумасшедшим — таскал на шее сушеного тритона, разговаривал с ним и кормил его мальками. А в остальном — нормальный человек. И только двое из многотысячного племени оказались неплохими людьми. Их я и сделал своими первыми помощниками, наделив правом карать и миловать. Но поначалу ничего хорошего не получалось — шестеро мерзавцев сбились в кучку, зазвав туда двоих тупых, зажили в свое удовольствие, начисто игнорируя приказы моих помощников и крайне нехотя выполняя мои. На третью ночь самый мерзкий из мерзавцев зачем-то попытался пролезть в мой дом, и сторожевое заклинание отправило его в Бесплодные Долины, о чем я ничуть не сожалел. Еще одного пришиб я сам, уж больно нагло он себя вел и совершенно вывел меня из себя. Хотя боец был неплохой, я на него возлагал некоторые надежды. Вовсе не обязательно было его до смерти убивать, это я, признаюсь, погорячился. Потом я вспомнил деревенское детство, навыки плетения из лозы, и ввел совершенно невиданную в здешних краях новинку — телесные наказания. За неповиновение назначалось десять ударов плетью, за воровство — двадцать, за драку — тридцать зачинщику и по пять каждому участнику. Дня через три стало полегче, хотя поначалу мои помощники совершенно изматывались, с утра до ночи работая плетью. Да и мне самому приходилось все время приглядывать, чтобы наказуемый вдруг не поменялся с наказующим.

Пошли первые лодки с рыбьим жиром. Я сделал из глины большой чан и круглые сутки окуривал окрестности смердящими ароматами перегретого рыбьего жира. Выход масляного состава был удручающе низок, девятнадцать двадцатых сырья шло в отход, пропитывая все вокруг (и меня самого) отвратительным запахом. Аппетит у меня пропал напрочь, за седмицу я похудел так, что сам пугался своего отражения. Что любопытно, дикари мои, которых я учил вываривать состав, на тошнотворный дух не обращали ни малейшего внимания. В конце концов, пяток мехов с масляным составом у меня все же получилось. Я очистил его от примесей и отправил вверх по реке, наказав гребцу беречь уложенные в лодку мехи, как родное дитя. Приказал ученикам варить состав из всего приходящего рыбьего жира и отправлять вверх по реке. После чего пустил это дело на самотек.

Прошла уже почти половина срока, а я все еще не видел, каким образом я могу победить. Двенадцать моих гвардейцев ежедневно разминались друг с другом в учебных схватках, в результате чего их стало десять — один чересчур увлекся боем, выхватил припрятанный костяной нож и вонзил его в живот напарнику. Раненый скончался к вечеру, его убийцу я, после некоторых колебаний, повелел казнить. Эдак у меня скоро совсем народу не останется, и с кем я буду шеститысячную армию уничтожать? То, что я пока так и не придумал, каким образом заставить эту армию стоять у русла реки, когда по нему пойдет волна, также ничуть не способствовало моему душевному спокойствию.

Вдобавок в один ничуть не прекрасный, а, наоборот, дождливый, холодный и ветреный день ко мне заглянул Рим-Са и заявил, что нам надо покинуть деревню, пока нас всех не смыло. Поначалу я решил, что дождался того самого хиссума, и рассвирепел — меньше всего мне хотелось выходить из своей хижины и брести по грязи куда-то, не зная даже, как скоро удастся снова оказаться под крышей. Этим-то дикарям что — они и под дождем чувствовали себя очень хорошо, и спать умудрялись, лежа прямо в луже. Но оказалось, что нам грозит иная напасть — река собиралась менять русло. Поначалу я не придал этому особого значения — мало ли по какой причине мне придется покинуть единственное в этих краях сухое место. Но какая-то смутная мысль заставила меня начать расспросы. «Это очень опасно?», «Каким образом река меняет русло?», «А что будет с этим местом, где находится наша деревня?», «Когда это случится?». Рим-Са послушно отвечал, а я все больше и больше преисполнялся уверенности, что наконец-то нашел искомое. «На некоторое время деревня окажется на острове, а потом с одной стороны река совсем перестанет течь, и это место просто окажется на другом берегу. Это не очень опасно, но нельзя с уверенностью сказать, где будет новое русло — оно может и по деревне пройти, лучше отсюда убраться подобру-поздорову. Когда будет, сказать сложно, — может, до начала сухого сезона, может — после, но будет обязательно. Река сильно подмыла берег излучины в двух ли выше по течению, а за берегом начинается лощина, и вообще — там земля ниже». «Погоди-ка, — перебил я старика, — говоришь, здесь будет остров? А что случится с людьми, которые останутся на этом острове, если в это время пройдет хиссум?» Рим-Са поднял голову, и в его глазах блеснула искорка интереса. «Если эти люди умеют плавать…» — начал он задумчиво, но я его опять перебил: «А скажи-ка, многие ли хара-нги умеют плавать?» «Ни один, — торжественно ответил Рим-Са, в глазах его горел мрачный огонь. — Если ты сможешь сделать так, чтобы Великая сменила русло, когда сюда придут хара-нги, и чтобы сразу после этого пришла большая вода, то я сам поверю, что ты — сын бога». Я хмыкнул: «Можешь начинать тренироваться, старина».

Тяжелыми и грязными работами у Народа Реки занимались женщины. Поначалу это вселяло в меня смутное беспокойство, и при виде аборигенки, сгорбившейся под весом переносимой лодки, я чувствовал неловкость. Еще и потому, что хозяин лодки обычно вальяжной походкой шел рядом. Но со временем привык. Мало ли какие у них обычаи, нечего мне к ним со своим укладом лезть. И чем дальше, тем больше мне нравились женщины вууль-ду. Нет, не как женщины, а как люди. В противоположность трусоватым, хвастливым и непостоянным мужчинам, они были основательны, трудолюбивы, не боялись трудностей и всегда доводили начатое до конца. Мой дом, кстати, именно они и построили — в считаные дни натаскали камней со всей округи и быстро, как только я показал, как это делается, сложили стены и возвели кровлю. Меня, кстати, они боялись намного меньше, чем мужчины, осмеливаясь на шутки и чуть ли даже не на заигрывания. Но, увы, насколько они были мне привлекательны в плане личных качеств, настолько (если не больше) их стандарт красоты был далек от моих представлений. Все как одна коренастые, крепко сбитые — племя вууль-ду было довольно низкорослым, но любую из его представительниц запросто можно было бы в темноте принять за какого-нибудь подмастерья кузнеца даже у меня на родине. Большая грудь считалась главным показателем красоты, первые красавицы моего племени щеголяли такими бюстами, что любая корова зачахла бы от зависти, но меня выставляемые напоказ прелести местных красавиц скорее пугали, чем возбуждали, — пришибет еще в темноте ненароком. Поэтому я никогда не позволял отношениям перейти за рамки сугубо деловых, что, впрочем, не мешало поддерживать их (отношения, в смысле) довольно теплыми. Так что в своем новом начинании я сразу направился к Хави-Сна — Теплому Утру, матери рода. Это вовсе была не старуха, родившая всех живущих в этом племени людей, как я поначалу подумал, а что-то вроде должности выборного управляющего. В ее обязанности входило заботиться о том, чтобы у рода всегда хватало запасов еды, чтобы дети не шатались без присмотра, чтобы лодки не рассыхались и не разбухали, чтобы шатры не протекали и прочая, и прочая. Поначалу я удивлялся, как такую, вполне командную должность может занимать женщина — в племени царил дремучий патриархат, и не могло даже и мысли быть о том, чтобы какой-нибудь мужчина послушался приказа женщины. Пусть даже этот мужчина — хромой доходяга тринадцати лет от роду, а женщина — сама мать рода. Но вскоре удивляться перестал — женщины Народа Реки никогда не перечили своим мужчинам и всегда слушались их приказов, но как-то так выходило, что мужчины приказывали именно то, что решили женщины. Мать рода умело и мудро правила своим родом, и это было нелегким занятием — не так-то просто заставить толпу самовлюбленных великовозрастных детей заняться общественно полезным делом. Пожалуй, это было бы вообще невозможно, не будь у матери рода великого количества всяких уловок и хитростей.

Особенно мне нравилась уловка по организации рыбной ловли. Когда подходили к концу запасы рыбы, группа женщин выходила в центр круга, образованного шатрами, и устраивала спектакль «Мы глупые слабые женщины». Спектакль только выглядел стихийным, на самом деле это было умело срежиссированное действо. Актрисы поначалу во всю глотку жаловались, что они голодны, что они не умеют себя накормить, и если мужчины не смилостивятся, то они скоро умрут от голода. Потом они начинали ходить по селению, бурно рыдать и прощаться со всеми встречными. В результате через некоторое время какое-то количество мужчин собирали снасти, садились в лодки и уплывали, провожаемые выражениями бурного восторга в исполнении тех же актрис. По возвращении мужчин с уловом бурный восторг только увеличивался, удачливых рыбаков всячески восхваляли, не забывая, впрочем, с благоговейным молчанием выслушивать их рассказы о великих сложностях, возникших во время рыбной ловли, и о героических действиях рыбаков по их преодолению. И чем большими были потребности племени в еде, тем большее количество женщин участвовало в представлении.

Самым забавным во всем этом было то, что женщинам вовсе не нужны были мужчины, чтобы обеспечить себя едой, — два раза в год, седмицу перед сезоном дождей и седмицу после, рыба уходила в глубину, и остроги мужчин становились бесполезны. Если случалось так, что еда кончалась именно в этот момент, никаких спектаклей женщины не устраивали — они доставали сплетенную из водорослей большую сеть-кошель и шли с ней к ближайшей крутой излучине. Там ее на длинной веревке спускали вниз по течению, сеть раскрывалась, и женщины общими усилиями тащили ее обратно. Трех-четырех проводок обычно бывало достаточно, чтобы племя безбедно прожило до окончания неблагоприятного периода. Но такой способ добычи рыбы был довольно тяжел, и ничего удивительного, что мужчины не принимали в нем ни малейшего участия. Между тем про этот способ ловли мужчины отлично знали, но относились к нему крайне пренебрежительно, считая «немужским» занятием и утверждая, что крупную рыбу в сеть поймать невозможно, а добытая таким образом мелюзга годится лишь для того, чтобы не помереть с голоду в межсезонье. Хотя лично я не видел большой разницы во вкусе крупной и мелкой рыбы, но стремление мужчин сохранить свою значимость было мне понятно.

Поначалу меня забавляло то, как устроены отношения мужчин и женщин в этом племени, но потом, после одного разговора с матерью рода, я задумался. И сделал удививший меня самого вывод, что в развитых обществах (ну или тех, которые считаются таковыми) отношения между мужчиной и женщиной, в сущности, не столь уж отличаются от тех, что я наблюдал здесь. Бывают, конечно, варианты, но случаи, когда мудрая жена вдохновляет своего недалекого мужа подняться так высоко, как он никогда не смог бы самостоятельно, — не так уж редки. И никто над ними не смеется. Так что и я усмехаться перестал и лишь преисполнился уважения к женщинам племени. Теперь, если у меня возникала проблема, требующая скоординированных действий нескольких человек, я сразу шел к Хави-Сна.

На этот раз, правда, людей мне требовалось на порядок больше, чем раньше, но я был уверен, что мать рода поможет и сейчас. И не ошибся. Хави-Сна относилась к тем людям, которых трудности только вдохновляют, и чем сложнее проблема, тем с большим рвением они берутся за ее устранение. Вот и сейчас — я заявил, что мне потребуется от пятисот до тысячи человек (десять десятков десяток) для тяжелой работы, а матерь рода лишь ненадолго задумалась, нахмурившись, и тут же развила бурную деятельность, собирая женщин со всего течения Баравуль под мое начало. И, только раздав все распоряжения, поинтересовалась, зачем мне такая уймища народу. «Подчинить своей воле Великую», — ответил я и ушел, оставив женщину с открытым ртом и хлопающими глазами.

Часть прибывших женщин я отправил рубить кустарник и плести веревки. Потом мы скидывали эти кусты в воду чуть выше излучины, которую подмывала Великая, чтобы успокоить воду и замедлить разрушение берега. Веревками привязывали их к берегу, чтобы кусты оставались на нужном месте. Потом мы начали таскать камни и укреплять ими подмываемый участок.

Но укрепить берег, чтобы вода не пошла раньше времени, мне было мало. Мне еще нужно было, чтобы он пошла тогда, когда нужно, и туда, куда нужно. Поэтому основную часть прибывающих женщин я направлял на рытье канала, который начинался непосредственно за укрепленным участком берега и тянулся в обход нашего селения, выходя к реке почти в полу-ли ниже по течению. Когда работа вошла в русло и моего постоянного вмешательства уже не требовалось, я занялся другой проблемой — приручением хиссума. Гонцы с верховьев реки еще две седмицы назад вернулись с хорошими новостями — там было полным-полно мест, где возникший обвал преградил бы дорогу реке. Масляного состава я отправил туда предостаточно, оставалось только отнести его к месту предполагаемого обвала и сварить из него гремучую воду. Однако надо было еще подорвать ее в нужный момент. Опасность состояла в том, чтобы она самопроизвольно не рванула от малейшего сотрясения в самый неподходящий момент. Можно было бы установить камень над сосудом и столкнуть его заклинанием в нужный момент, если бы не одно «но»: мне не очень-то давались дистанционные заклинания. Моя Длинная Рука тянулась на пол-ли, а требовалось в десятки раз дальше — ведь в момент подрыва я должен находиться в селении. Оставался только один способ — оставить в верховьях человека, связав его со мной симпатической связью, и в нужный момент скомандовать ему, скажем, бросить камень в лужу. Единственная загвоздка — остаться в живых этому человеку вряд ли удастся. Да что говорить — там, пожалуй, даже хоронить нечего будет.

Поначалу я полагал задурить голову кому-нибудь из селян, придумав легенду поправдоподобнее. Я даже начал ее придумывать — про духа, спящего в горах, которого следует разбудить, чтобы он напал на подошедших хара-нги. Легенда получалась неплохая, но что-то удерживало меня от ее обнародования. А потом, когда уже пора было выдвигаться к верховьям, я пошел к матери рода. Поначалу, когда я сказал, что у нас есть большая проблема, Хави-Сна нахмурилась и подобралась. Но чем больше я объяснял, тем больше недоумения было на ее лице и все меньше — настороженности. В конце концов, она рассмеялась и легонько стукнула меня кулаком в грудь. «Это ты называешь проблемой? — спросила она. — Хорошо бы, если бы все наши проблемы были не сложнее этой». После чего вызвала одну из женщин (увы, почти все аборигенки казались мне на одно лицо, очень немногих из них я узнавал при встрече). «Вот, — сказала мне мать рода, — это Хама-И, Вечерняя Звезда, она разбудит для тебя твоего духа, и скорее Великая потечет вверх, чем она сбежит, не сделав своего дела». Я смутился. «Но ведь она… скорее всего…» Может, Хави-Сна не поняла, чем это закончится для Вечерней Звезды? Но Хави-Сна все поняла правильно: «Погибнет? Ну и что? Если в результате умрут все хара-нги и берег Великой станет безопасным для Народа Реки, то все остальное неважно. Жизнь женщины немногого стоит». Хама-И стояла спокойно, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Я смутился окончательно и поспешил откланяться.

До намеченного срока оставалось две седмицы, когда мы выступили в верховья. И хотя оставшегося времени было вполне достаточно, чтобы добраться до нужного места, сделать все необходимые приготовления и вернуться обратно, я беспокоился. Ведь Рим-Са вовсе не ясновидящий, и срок он мне указал наверняка весьма приблизительно — а ну как хара-нги придут дней на пять раньше? Тогда весь мой план полетит к Шихару, да и я вместе с ним, пожалуй. Но делать было нечего, я собрал все необходимое, и на трех лодках мы отправились вверх по реке. Плавсредства пришлось оставить уже к концу первого дня — мощь реки росла с каждым ли, и сноровки гребцов уже не хватало противостоять потяжелевшему норову Великой. Это была настоящая игра со смертью — идти против стремительного течения, отчаянно бросая лодки от излучины к излучине, находясь на волосок от бурлящих водоворотов с одной стороны и на такой же волосок от острых прибрежных камней — с другой. От внешнего проявления страха меня удерживал только невозмутимый вид гребцов — я-то прежде считал их людьми трусоватыми. Так что на берег я ступил с нескрываемым облегчением.

Через день мы добрались до начала гор, и я потратил некоторое время на поиски скального навеса, под который мои посланцы складывали мехи с масляным составом. К счастью, место было и в самом деле приметным, и много времени его поиск не занял. К моему вящему удовольствию, мехи практически все были полные, только один оказался сшит с изъяном и за время лежания наполовину опустел. Мы взяли каждый по емкости — не стоило излишне отягощать себя, пока не было ясно, куда идти, — и отправились дальше.

Дорога до первой намеченной разведчиками точки заняла еще три дня. Место я забраковал — спору нет, обрушь я эту гору, через которую с неистовой яростью прогрызал себе дорогу бурный поток, запруда бы получилась что надо. Вот только одного взгляда на сплошной скальный массив без единой трещинки мне хватило, чтобы понять, — безнадежно. Обрушить такую скалу по силам только богам, а я был всего лишь, как помнится, сыном бога. Поэтому мы направились ко второму месту, которое я тоже чуть было не отверг — уж больно оно походило на первое. Но потом присмотрелся, заметил растущие, казалось, прямо на камнях деревца, отметил несколько зеленых полянок и средних размеров ручеек, втекающий в русло Великой, и решил присмотреться получше. Эта гора была то ли более старой, то ли менее крепкой — сеть трещин покрывала скалы, вселяя надежду на успех предприятия. А пройдя по руслу ручейка и заметив, что он вытекает из небольшой пещерки в скале, я вообще приказал начать переноску сюда мехов с масляным составом — выход из пещеры был невелик, но протиснуться туда можно было без особого труда.

С неприятным холодком в груди — еще жили во мне воспоминания о каменной кишке, в которой я чуть не окончил свои дни, — я околдовал небольшой светильник и полез внутрь пещеры. К моему удивлению, скоро она расширилась настолько, что местами можно было идти в полный рост, не нагибаясь. Под ногами весело журчал ручей; местами по бокам обнаруживались проходы, которые я тщательно помечал, — не хватало еще заблудиться в этих подземных чертогах. Чем глубже я забирался, тем больше уверялся в реализуемости своего плана — скала была не слишком прочной, а Баравуль, похоже, текла совсем недалеко от прохода, по которому я пробирался, поскольку временами ощутимо слышался гул, стены на некоторых отрезках мелко дрожали, и я не видел иной причины тому, кроме близкого течения Великой. Наконец, дойдя до небольшой залы, которая, вероятно, была когда-то внутренним озерцом, я остановился. В гладком камне пола виднелось несколько довольно глубоких выемок, наполненных водой, вдоль одной из стен залы струился знакомый ручей. На дальней от него стене я заметил нишу, а подойдя и заглянув в нее, обнаружил, что она расширяется вниз и в стороны, образуя почти идеальной формы сосуд. Уж не знаю, какие природные процессы образовали эту подземную ванну, но лучшего места было не сыскать. Оставалось только осушить ее, вылить туда масляный состав и настроить пару заклинаний. Одно — чтобы подогревать содержимое ванной, а другое — трансмутировать воздух с водой в ржавилку и сливать получившийся результат в ту же ванну. Я еще раз осмотрелся и пошел обратно, через каждые пятнадцать — двадцать шагов колдуя Объемный Свет.

Когда я сообщил, что всю кучу мехов надо перетаскать под землю, женщины моего отряда и бровью не повели, всем видом выразив готовность следовать за мной хоть в Бесплодные Долины. А вот все трое мужчин чуть ли не хором вызвались охранять вход, чтобы туда не проникли дикие звери. Ну, я так и полагал.

В течение следующих суток, с короткими перерывами на отдых и принятие пищи, мой отряд перетаскал все мехи в глубь пещеры и вылил их в осушенный каменный сосуд. Я все это время занимался заклинаниями; подогрев ванной я запустил сразу, но у меня никак не выходила алхимическая связка вода — воздух: я собирал ее раз двести, но на выходе все время получалось что угодно, но не долгожданный растворитель. В итоге я так и не понял, как оно у меня получилось, но, когда поверхность ножа, к которому я привязал свое заклинание, в очередной раз запотела, я чуть было не провел по ней пальцем, как делал несколько раз прежде. Уже поднеся палец к ножу, я вдруг заметил, что блеск его куда-то пропал. А появившиеся через мгновение на поверхности ножа рыжие пузырьки отчетливо показали, что цель наконец достигнута.

Я быстро отнес нож к каменному сосуду и положил его на край так, чтобы лезвие оказалось под поверхностью жидкости. Железо, разумеется, скоро проржавеет насквозь и разрушится, но заклинание никуда не денется и будет потихоньку производить ржавилку, покуда поблизости есть воздух и вода. Я приказал своему отряду собираться в обратный путь, а сам обмакнул в сосуд рядом с ножом пучок сухой травы и вышел наружу. Отошел шагов на двадцать, положил пучок на скалу и стукнул его сверху большим камнем. Результат порядком напугал даже меня самого — камень вырвало у меня из руки и раскололо на три куска, один из которых ощутимо ударил меня в грудь. Действо это сопровождалось таким грохотом, что у меня уши заложило, а один из мужичков у входа, уронив копье, бросился бежать и остановился только шагов через двести. Я быстро привел одежду в порядок и вернулся к собравшемуся отряду. Хама-И выглядела совершенно невозмутимой. «Ты знаешь, что делать», — сказал я ей. Она спокойно кивнула.

Я отправил отряд в обратную дорогу, а сам вернулся к Хама-И. «Почему, — спросил я, — мать рода выбрала тебя?» «Хави-Сна — мудрая мать, — спокойно ответила женщина. — Я на ее месте сделала бы то же самое». «Не понимаю», — пожал я плечами. «Я немножко умнее, чем это надо для счастья, — сказала Хама-И. — Мне не нравится играть в тупые игры только потому, что так заведено издревле. Если бы мать рода была стара или больна, она взяла бы меня в ученицы, чтобы я стала матерью. Но Хави-Сна проживет еще много лет, и у нее подрастает дочь. А род наш слишком мал, чтобы делить его на два. Не будь тебя, Аль-Хуту, меня бы посадили в лодку и отправили вниз по течению. И это правильно». Я вздохнул и покачал головой. «Не волнуйся, Великий, — продолжала женщина, — когда твой голос прозвучит у меня в голове, я все сделаю не хуже, чем сделал бы ты сам. Возвращайся спокойно». Я еще раз вздохнул, отвернулся и быстрым шагом пошел вслед скрывшемуся отряду. Перед поворотом я оглянулся — Хама-И возилась у шатра, похоже собираясь разжечь костер. Сказать, что ее самообладание произвело на меня большое впечатление, значило не сказать и одной десятой истины. Пожалуй, тогда у меня впервые зародилась мысль создать армию из женщин. Я обдумывал эту идею все три дня обратной дороги и под конец пути утвердился в ней окончательно, наткнувшись на ров. Когда мы уходили, его в долине еще не было. Глядя на аккуратную широкую траншею глубиной в два человеческих роста, тянущуюся по всей долине, никак нельзя было предположить, что она вырыта за три седмицы. И кем вырыта — женщинами! Похоже, я нашел свою армию победы. И хотя даже мысль о том, чтобы отправить в бой женщин, вызывала неприятие, я не видел никаких объективных причин, чтобы не сделать это. Выбирая между жизнью и благородством, я выбирал жизнь.

Вид преградившего дорогу рва навел меня еще на одну мысль: что подумают хара-нги, наткнувшись на ров? Правильно: что это — защитное сооружение, призванное оградить мою деревню. А чтобы утвердить их в этой догадке, я повелел закрепить на дне рва заостренные колья. Выглядело довольно беспомощно, думаю, у наступающих мое фортификационное сооружение вызвало бы много улыбок и ехидных замечаний, но я и не собирался делать ров непроходимым, мне нужно было лишь, чтобы хара-нги не догадались о его истинном назначении. После этого я задумался о том, как будет проходить битва. К сожалению, ровным счетом никто не мог дать мне ответа о тактических уловках степняков, все описания боевых действий сводились к одному: «Они напали, мы убежали». Я порасспрашивал в окрестных деревнях и нашел двух человек, выживших после нападений. Однако ничего нового они мне не рассказали — один очень удачно изображал труп во время боя и ничего не видел, а второй в этот день ловил рыбу на лодке и видел еще меньше первого. Похоже, лучше всех о боевых действиях степняков знал я сам после их памятного нападения. Под конец из какого-то дальнего селения приплыли на лодке грузная старуха в сопровождении худенькой девочки забитого вида. Оказалось, ее мать изнасиловал, но оставил в живых какой-то хара-нги. Мать, правда, уже несколько лет как умерла, но старуха привезла дочь, которая в некотором роде тоже выжила после нападения. Может, Великому как-то это поможет? У Великого не нашлось слов, он только головой покачал. Старуха пожала плечами — дескать, она старалась, и не ее вина, что сын бога не оценил ее стараний, — величественно развернулась и смылась вниз по течению раньше, чем я успел сообразить, что происходит, и запихать девчушку в отплывающую лодку. С тех пор она неслышной тенью слонялась по нашему селению, и я не раз ловил на себе неодобрительные взгляды матери рода.

Плюнув на свидетелей, я решил считать хара-нги не глупее себя и представлять, что бы сделал я, окажись во главе шеститысячной армии головорезов, вдруг получивших отпор там, где его никак не ожидалось. Пожалуй, для начала я бы похитил пару селян из оказавшей неожиданное сопротивление деревни и задал им несколько вопросов в располагающей к общению обстановке. Я вызвал к себе Рим-Са и поинтересовался у него, не пропадали ли люди в последнее время. Выяснилась пропажа троих — двух мужчин и одной женщины, причем дедуля, оказывается, догадался о причине их исчезновения сразу, как узнал, и поэтому не слишком беспокоился. «Хара-нги захотели узнать о тебе побольше, Великий», — сказал он мне с поклоном. Я выругался и выгнал старика взашей. Итак, степняки все про меня знают. Очевидно, основной их целью буду я, потому что с моей смертью битва моментально закончится, и все заинтересованные лица это отлично понимают. Пожалуй, мне не стоит особо светиться во время боя.

Итак, хара-нги выходят ко рву. Что бы я сделал на месте грозного предводителя войска степняков, привычных к постоянным схваткам? Пожалуй, я бы повел свое войско в просвет между рекой и рвом, а потом постарался отрезать врагов от реки. Точно! Эти вууль-ду замечательно умеют удирать, и совершенно незачем давать им возможность повторить свой излюбленный фокус. Надо просочиться по берегу и прижать речников к выкопанному ими же рву. И решить эту проблему раз и навсегда. Я-предводитель-степняков плотоядно улыбнулся, а я-я немного расстроился и задумался. Надо им как-то помешать… А потом мне в голову пришла великолепная идея — зачем мешать? Наоборот, надо им помочь. Даже самая проигрышная в тактическом плане ситуация может оказаться выигрышной, если к ней как следует подготовиться.

Кажется, я начал понимать, чем отличается стратегия от тактики. Вовсе не только масштабами, как мне раньше казалось. Я воодушевился — степняки веками дерутся друг с другом и к боям привычны. Но они практически никогда не собирают большие армии, поэтому мыслить стратегически просто не умеют. Я вообще-то тоже не умел… ну, так у меня есть несколько дней научиться.

Я принялся раздавать приказы. Ров еще не был закончен, до берега реки оставалось с пол-ли, но это даже шло на пользу моему плану. Я приказал прекратить рытье и оставил у конца рва небольшую группу женщин — имитировать работу, вхолостую махая лопатами. Пусть степняки пребывают в уверенности, что мы просто не успели закончить ров. А сам я начал набирать свою армию. Мать рода отнеслась к моей идее без особого энтузиазма — виданное ли дело, чтобы женщины воевали? Но я задавил ее своим божественным авторитетом, на ходу сочинив пару недвусмысленных видений, поставил под копье всех крепких женщин и начал тренировки.

В первый же день подтвердилась правильность моих выводов: новобранцы из женщин получились что надо. Их даже новобранцами язык не поворачивался назвать — настолько слаженно и четко они действовали. Чтобы совсем уж не потрясать основы местного мироздания, я разбил свой первый отряд на тройки и во главе каждой из них поставил мужчину — из «гвардейцев». Получившейся структуре предстояло стать высшим офицерским звеном моей армии. Ежедневно мы отрабатывали маневры в холмах за рвом, а на вторую седмицу учений у нас случился неожиданный бой. Дело было так.

Я стоял на холме в отдалении от своего маленького войска и наблюдал за его маневрами. Тут вылетел конный отряд хара-нги из семи всадников и с ходу врубился в центр моей армии. Видимо, ребята были не в курсе изменений в местной политической обстановке, поэтому осмелились небольшим числом напасть на нас. Я бы сам мог их всех перебить без особого напряжения, не будь их появление для меня такой неожиданностью. До этого я не встречал здесь ни лошадей, ни их следов и полагал, что кавалерии как таковой в этой местности не существует. Подход вражеского отряда я прощелкал, а после начала тесного контакта не мог использовать заклинания на дальнем расстоянии, не повредив собственным бойцам. Я отметил, что степняков немного, но на мое небитое войско хватит, рявкнул: «Отступаем!» — и бросился вниз с холма к месту боя, на третьем шаге вспомнив про ров за спиной. «Кто сейчас занят боем — продолжайте. Отгоняйте лошадей копьями! Остальные — бегите ко рву через вершину холма! Заманивайте их в ров!» — приказал я своим гвардейцам, с которыми у меня поддерживалась постоянная симпатическая связь. После чего побежал к месту, к которому мои бойцы должны были вывести степняков. Изгиб местности скрыл от меня место боя, но, когда я, пыхтя и отдуваясь, выбрался на холм у рва, почти все уже было кончено. В принципе, еще продолжавших сопротивляться двоих степняков я мог бы и не добивать — им и так ничего не светило.

Эта короткая стычка сильно сократила размер моего войска — мы потеряли восемь человек убитыми, и еще пятеро были серьезно ранены. Но я ожидал худшего, а мои воительницы, сдается мне, и того более. Они были потрясены собственной победой куда больше, чем потерями. Переоценить результат этой стычки было сложно — воинский дух выживших бойцов немедленно взлетел до небес. Они убедились, что могут успешно противостоять набегам вооруженных степняков даже без моей помощи, и это было для них величайшим открытием. Деревня моя ликовала, я же пребывал в раздумьях — если у степняков есть кавалерия, мне нужно срочно менять свой план. Одной сотни конных хара-нги хватит, чтобы растоптать мой замысел. Но Рим-Са меня утешил. «Это та-хара-нги, — сказал он, — далекие Сухие Люди. Они живут сильно далеко отсюда, нападают очень редко и только в сезон дождей. В сухой сезон им нечем поить лошадей в степях. Не беспокойся, Великий, больше они не придут». Я успокоился и начал готовить всеобщую мобилизацию. Для начала сменил собственный статус. «Орленок» был неплох, чтобы надрать задницу отряду-другому степняков, но, чтобы изменить уклад жизни многотысячного племени, этого недостаточно. Я назвал себя «Хуту-Лин» и отправил вдоль реки рекрутов. Мокрый сезон заканчивался, я надеялся лишь, что Девятеро (или там Великая Орлица на пару с Великой Рыбой, неважно) дадут мне достаточно времени, чтобы хотя бы немного потренировать свою армию перед решающей битвой.

ГЛАВА 2

Я услышала шум во дворе и поморщилась. Никак мой благоверный вернулся с гостями. Опять, значит, придется изображать счастливую в браке покорную жену. Послышались мелодичные переливы дверного звонка — и в самом деле гости; когда Гастен возвращался один, он никогда не звонил. Я подошла к двери, надела на лицо дежурную улыбку номер двадцать семь («любящая жена рада приветствовать дорогих друзей своего любимого мужа») и потянула ручку. И тут же почувствовала, как застывают мышцы на лице, превращая улыбку в гримасу — спутником моего благоверного оказался сухощавый пожилой мужчина в светло-серой робе с вышитыми на рукавах крылатыми мечами. Горова погибель, светляк!

Неимоверным усилием воли я заставила слушаться мышцы лица, перестала улыбаться, коротко поклонилась и шагнула назад. По этикету гостю следовало еще и предложить войти, но я ограничилась приглашающим жестом, справедливо опасаясь, что голос меня подведет. Тьма его заешь, муженька моего, он что, совсем мозгов лишился — кого он привел? Или… — Я похолодела. Или все намного проще и это следует расценивать как развод? Хотя одним из основных пунктов нашего с Гастеном соглашения и была защита меня от посягательств светляков, я нимало не обманывалась насчет собственной безопасности. И то, что за целый год я не увидела вблизи ни одного крылатого меча, вовсе не означало, что Гастен сильнее ордена, а лишь то, что я не очень-то и нужна светлякам. Видимо, случилось нечто, что подогрело их интерес, и они сделали Гастену очень выгодное предложение. Тем более что это было не так уж и сложно — у него туговато шли дела в последнее время.

— Дорогая, — сказал Гастен громко, но я с трудом расслышала его голос из-за шума в ушах, — у нас гость, если ты заметила. Распорядись накрыть стол в гостевом доме, пока мы посидим в чайной комнате.

— Не стоит беспокоиться, — сказал светляк с заметным акцентом, мазнув по мне равнодушным взглядом, — я не отниму у вас много времени. Будет лучше, если мы сразу займемся делом.

— Как пожелаете. — Гастен вытянул руку в приглашающем жесте, и светляк неслышной тенью проплыл мимо. Меня окатило волной холодного воздуха, словно мимо прошла ожившая ледяная скульптура. Гастен шагнул следом и закрыл за собой входную дверь.

— Что это значит? — прошипела я, воспользовавшись тем, что светляк уже прошел в комнату.

— Не беспокойся, — Гастен отмахнулся, — никто не собирается делать тебе ничего плохого.

— А зачем тогда?.. — Но супруг не стал меня слушать и парой ощутимых тычков в спину втолкнул в комнату вслед за светляком. Тот уже обосновался в кресле у окна, лениво разглядывал стоявшие вдоль стен фарфоровые статуэтки и делал вид, что ему нет до меня никакого дела. Конечно, так я ему и поверила. Я сделала пару шагов и остановилась, ожидая, что Гастен пройдет следом, но он, к моему удивлению, заходить не стал.

— Беседуйте, я вас оставлю одних, — сказал он и аккуратно прикрыл дверь. Светляк поднял на меня скучающий взгляд.

— Садитесь, — сказал он на айлисе, махнув рукой в сторону пустых кресел.

Я молча села. Светляк почесал затылок и скривился.

— И перестаньте дрожать, я не собираюсь ничего с вами делать, — сказал он раздраженно, — ответите на несколько вопросов и живите дальше, уяснили?

Я механически кивнула. Светляк посмотрел на меня изучающе, хмыкнул.

— Каким образом вы умудрились сбежать из камеры? Советую ничего не скрывать, я сразу узнаю, если вы попытаетесь соврать.

Я кисло усмехнулась:

— Ничем не могу помочь. Я не прилагала ровным счетом никаких усилий к бегству — заснула на топчане в камере и очутилась на улице.

Светляк коротко глянул на меня и легонько кивнул, похоже, своим мыслям.

— А как вы сами полагаете, кто приложил усилия к вашему бегству?

— Урс Ахма Кайел, я думаю.

Светляк кивнул сильнее.

— И я так думаю. А почему он это сделал?

Я пожала плечами:

— Понятия не имею. Может, решил восстановить справедливость? — Во взгляде светляка появился нехороший огонек, и я быстро продолжила: — А может, имеет на меня какие-то виды.

Светляк снова дважды кивнул. Видимо, я думала в том же направлении, что и ОСС. За год размышлений у меня появилась парочка идей насчет того, чем именно я могла так заинтересовать сильнейшего мага современности, но делиться ими со светляком мне совершенно не хотелось. Но тот и не стал интересоваться моими измышлениями на эту тему.

— Несомненно, так. Скажу более: вас не трогали весь прошлый год, не в последнюю очередь, по этой причине… Вы понимаете?

Чего ж тут не понимать? Обычная ловля рыбки на живца. Живец — я, рыбка — Урс Ахма.

— Да, — сказала я, — понимаю.

— Тогда следующий вопрос…

Я напряглась. Вот сейчас он спросит: «А не происходило ли вокруг вас чего-нибудь странного?» И я пропала.

— Вас устраивает сложившаяся ситуация?

— В каком смысле? — каркнула я и прокашлялась.

Светляк неопределенно повел рукой:

— Во всех. Ваш… скажем так, муж, ваше общественное положение, ваши перспективы?

Я помотала головой:

— Нет. Не устраивает. Но что мне остается делать?

— К этому я и веду. — Светляк опять кивнул. — У нас есть информация, что Темный в ближайшее время собирается вас… навестить. Возможно, нам потребуется ваша помощь.

Я вздрогнула и удивленно посмотрела на собеседника. Он выжидающе глядел на меня и молчал.

— Какая помощь? Что я могу сделать? Не думаете же вы…

— Скорее всего, Темный попытается вас похитить, — перебил меня светляк, — и, скорее всего, это ему удастся.

Светляк покопался в своем балахоне, выудил и поставил на стол маленькую бутылочку и небольшой круглый предмет.

— Это капли от головной боли, — сказал он, пододвигая ко мне склянку. — Можете пить их, когда болит голова, — сразу полегчает. Но ваша задача — подлить содержимое этой бутылочки в еду Темному, хотя бы одну каплю. Можете даже смочить жидкостью палец, дать ей высохнуть, а потом макнуть палец в его питье или еду, этого будет достаточно. Поскольку сие вещество никоим образом не яд, он ничего не заметит… скорее всего. После этого — подчеркиваю, только после этого — вы откроете эту шкатулку. — Светляк пододвинул ко мне круглый предмет. — Все понятно?

Мать Сибела, похоже, в спокойном течении моей жизни наметилась серия водоворотов. Пожалуй, я даже обрадовалась этому известию. Нет, я определенно обрадовалась, хотя от идеи светляка за десять ли несло запахом насильственной смерти. Но… мне так надоела моя нынешняя жизнь!

— Ну, — сказала я, — на словах все выглядит несложно…

— Мы не на базаре, — холодно сказал светляк, — и вы не в том положении, чтобы торговаться.

Я пожала плечами. Он прав, в общем-то. Сколько месяцев я тут хороню себя заживо, изображая покорную жену? Пятнадцать или шестнадцать? Так что я давно уже готова была сделать что угодно, чтобы вырваться из этого болота. Раньше я бы уперлась и просто из принципа не успокоилась, пока не навязала бы своих условий, а сейчас… перегорело во мне что-то, видимо.

— Хорошо, я согласна. Тем более что отказаться я не могу, я так полагаю?

Светляк пристально на меня посмотрел, хмыкнул:

— Да нет, отказаться вы можете. И к вам не будет применено никаких репрессивных мер. — Я удивленно подняла брови. — Да, да, не удивляйтесь. Мы решили, что будет намного лучше, если вы просто откажетесь, чем согласитесь для виду, а потом не сделаете ровным счетом ничего. В первом случае мы будем знать, что рассчитывать нам следует только на собственные силы. Более того, если вы успешно выполните задание, с вас будут сняты все обвинения, и вы, при желании, даже сможете восстановиться в академии. Разумеется, это не будет означать, что мы все забудем — ни на какие поблажки в дальнейшем не рассчитывайте, даже на самые маленькие.

Я даже не сразу поняла, что он сказал. Вернуться в академию? А Гастен? В Мекампе единственной уважительной причиной для развода считается смерть одного из супругов. Нетрудно догадаться, что это очень увеличивает процент женской смертности в здешних краях. Хотя, думаю, с этим можно как-нибудь разобраться. Я хищно улыбнулась.

— Тем более согласна. Какие-нибудь тонкости обращения с этими штуками, — я ткнула пальцем в лежащие на столе предметы, — есть? Может, их мочить нельзя или сильно сжимать?

— Ничего особенного. Капли можете держать на виду и, повторюсь, даже пользоваться по случаю. Шкатулку лучше не показывайте — внутри ее оборудован передатчик, чтобы мы могли определить, где вы находитесь. Шкатулка экранирует все магические проявления, над ее созданием полгода трудились четверо лучших идеографистов Белого Круга, так что будьте уверены, сканированием ее не обнаружит даже Урс Ахма. Внешне мы сделали ее похожей на орех гри, но, если Темного это объяснение не устроит, у вас будут проблемы.

Я кивнула.

— Еще вопрос. — Светляк поймал мой взгляд, и я опять внутренне вздрогнула. Проклятье, что бы ему не явиться на пару дней раньше? Или на седмицу позже?

— Слушаю.

— За все время, проведенное вами в Мекампе, вы ни разу не воспользовались магией. Почему?

Хороший вопрос. Рассказать ему, как я просыпалась ночью с задушенным криком, когда мне снилась моя камера? Как я пряталась от гастеновских гостей, в каждом из них видя переодетого светляка? Как, заслышав шорох за стеной своего домика, я обмирала, уверенная, что он уже окружен орденцами? Возможно, будь все спокойно в моей жизни, я бы расслабилась и рано или поздно начала бы потихоньку использовать магию — да хоть бы сторожилок понаставила на ночь, чтобы спать спокойно. Вот только было еще одно обстоятельство…

— Жить хотелось, — сказала я и, в общем-то, совсем не соврала. А если о чем-то умолчала, так ведь это не ложь. Правда, хороший маг-дознатец это вполне может заметить. — А вы что, давно узнали, что я в Мекампе?

Может, это его отвлечет?

— Раньше, чем вы высадились на берег, — ответил он с некоторым самодовольством. — Вам здорово повезло, что так получилось с первым вашим кораблем. Семья Кафра-и-Фернес пользуется немалым влиянием, так что присутствие вашего будущего мужа на корабле заставило местное отделение ордена не торопиться с действиями. А потом, после вашей свадьбы, и подавно. Тем более что вели вы себя безупречно.

Я хмыкнула.

— Зря усмехаетесь. Да будет вам известно, решение предоставить вам еще один шанс было принято на совете с перевесом всего в три голоса. Не думаю, что я появился бы здесь, будь у нас какие-то претензии к вашему поведению… И все-таки: чего вы боитесь? Весь разговор вы как на иголках сидите.

Вот Шихарово отродье, углядел все же. И что же делать?

— Вас боюсь, — зло сказала я. Бесова дурь, чую я, что этим не отделаюсь. О-хо-хо.

— По-моему, наш разговор не… — начал светляк, но тут вмешался Трор-шутник, решивший, видимо, что я ему еще пригожусь. «Жр-рать, жрать», — прозвучал у меня за спиной звонкий женский голос — мой, разумеется. Светляка чуть удар не хватил — он весь дернулся, аж подпрыгнул в кресле, которое тут же слегка отъехало, так что светляк оказался в нем полулежащим и принялся барахтаться, пытаясь принять вертикальное положение и одновременно вращая в воздухе кистями и что-то бормоча. «Жрать! Еда!» — заявил Анри более требовательным тоном, и я, хоть и порядком за него испугалась, не смогла сдержать улыбки при виде производимого этими словами эффекта. По-моему, орденец не влепил в накрытую клетку какую-нибудь шаровую молнию только потому, что побоялся не дожить до конца своего заклинания. Видимо, он решил, что Темный загодя пробрался в комнату и таким вот образом проявляет свое присутствие.

— Что это за?.. — спросил светляк, выбравшись наконец из объятий кресла.

Я поморщилась — фи, как пошло. А еще архимаг, наверное.

— Это Анри.

— Какой еще Анри? В этой комнате нет людей!

— А он и не человек вовсе. — Я подошла к клетке, поставила ее на консоль и сдернула тряпку. — Он птица. Шарака.

Анри тут же запрыгал по клетке, распушив хохолок и подраскрыв крылья.

— Он птица. Шарака. Он птица. Жрать. Еда, — и тут же голосом Гастена: — Заткнись, ублюдок!

Я перевела взгляд на светляка, не удержалась и прыснула — таких кислых рож мне видеть еще не приходилось. Мать Сибела, надеюсь, он не обиделся.

— Ох, простите. Я забыла вас предупредить.

Светляк постоял, переводя взгляд с меня на продолжающего требовать еду Анри, потом повернулся и зашагал к выходу.

— Рад был встрече, — процедил он, взявшись за ручку, — можете не провожать.

И был таков. Я продержалась еще пару мгновений, прежде чем начать хохотать. Через некоторое время ко мне присоединился и Анри. Мы ржали хором, пока мне дурно не стало. Давно у меня таких качественных истерик не случалось. Продолжая нервно похихикивать, я почистила пару магровых яблок, нарезала дольками и открыла клетку. Анри тут же перелетел на стол и занялся едой. Похоже, и на этот раз пронесло. И еще — похоже, ОСС не догадывается о моей причастности к творящимся в округе ежемесячным чудесам. Определенно сегодня у меня очень удачный день.

Гастен появился, когда я уже совсем успокоилась. Смерил меня кислым взглядом.

— О чем вы разговаривали?

— Я в основном молчала. Светляк же убеждал меня вести себя хорошо.

— И все?

Я пожала плечами.

— И все. — Хорошо, что супруг не умеет замечать ложь. — Еще вопросы задавал — как мне удалось удрать, почему я магией не занимаюсь? Хвалил, кстати, за хорошее поведение.

— И что ты отвечала?

Я пожала плечами.

— Правду. Исключительно правду. Врать светлякам — себе дороже.

— А мне?

Я промолчала с видом оскорбленной невинности.

— Почему же он тогда выскочил так, словно ты его изнасиловать пыталась? В глаза мне смотри!

Нет, это даже не смешно — он что, всерьез полагает?.. Я подняла взгляд, но быстро отвела — с тех пор, как Гастен превратился в блондина, мне было непросто на него смотреть.

— Его Анри напугал, — сказала я и хихикнула.

Гастен вздохнул.

— Я начинаю жалеть, что подарил тебе эту птицу.

— Ты так переживаешь за какого-то светляка? Не похоже на тебя.

— Если бы ты знала, во что мне обошлась твоя свобода, не удивлялась бы.

Вот это новость. Светляки что, с него деньги трясли?

— Ты заплатил за меня ордену?

Гастен сморщился.

— Не деньгами. Но лучше бы они потребовали денег — репутацию легко продать, но невозможно купить. Жаль, я не догадывался тогда, чем это закончится.

— Я что, плохо выполняю наше соглашение? У тебя ко мне претензии?

— Святая Калида, не притворяйся! Ты к этой птице относишься намного приветливей, чем к собственному мужу! Последние четыре месяца ты на меня вообще не смотришь!

Я вздохнула. Ну что мне ему сказать? «Прости, дорогой, но мне очень трудно смотреть на единственного голубоглазого блондина во всем Мекампе»? Я тогда поначалу решила, что мой муженек умом тронулся, особенно когда выяснила, что блондином он стал самым что ни на есть натуральным. А потом — что это я умом тронулась, когда заметила, что смена масти моего жеребчика не удивляет ровным счетом никого, кроме меня. Словно он всегда таким был. Ладно еще, это случилось не на пару-тройку месяцев раньше, когда я еще не догадывалась о несомненной связи между собственными циклами и происходящими вокруг странностями. Мне вообще-то блондины всегда больше нравились… точнее, раньше мне блондины больше нравились, но я вовсе не собиралась перекрашивать Гастена. И что теперь? Сказать «Извини, Гастен, ты не всегда был блондином, это я виновата. Тебе, наверное, непросто приходится?» Он же не поверит. А если поверит, то собственноручно сдаст меня светлякам. Гастен тем временем истолковал мое молчание по-своему:

— Можешь не отвечать, я и так знаю. Ты меня презираешь!

Я вздохнула. Опять он за свое.

— Гастен, ну сколько можно? Я никогда тебя не презирала и начинать не собираюсь. А что же касается моего к тебе отношения… так, Шихар побери, ты же сам делаешь все, чтобы к тебе было невозможно нормально относиться! Если я с тобой разговариваю тоном помягче, то ты орешь, что не нуждаешься в моей жалости. Если разговариваю спокойным тоном или молчу — значит, презираю. Так как же мне с тобой общаться?

— Как с человеком!

— Гастен, еще раз тебя прошу, постарайся меня услышать. Проблема не во мне, проблема — в тебе. Ты просто не веришь, что к человеку с твоей… проблемой можно относиться по-человечески, поэтому, как бы я ни старалась, тебе будет казаться, что я тебя презираю. Ладно, ты не можешь пойти к психологу здесь, где все тебя знают, но ты же ездишь в Амар! Зайди там, пусть он тебе мозги вправит.

— Дожил! — Гастен рассвирепел. — Теперь ты обвиняешь меня в том, что я ненормален? Мой разум здоров! И тело мое здорово — я любой рукой трехведерную бочку поднимаю не меньше десяти раз кряду. Это всего лишь последствие детской болезни, а вовсе не повод считать меня ущербным!

Я вздохнула.

— Никогда не считала…

Но Гастен меня не слушал.

— Я это сразу понял, сразу, как сказал тебе тогда. Я надеялся хоть на какое-то понимание, а ты… — Он махнул рукой и вышел из комнаты. Я покачала головой. А что я? Я же тогда не знала, что на больное место наступаю. Не успела догадаться, что он уже все способы и средства опробовал, и мой от бабушки унаследованный рецепт его слегка покоробит. М-да. Неплохой, кстати, рецепт. Не для брезгливых, конечно, но зато действенный. Если он его не пробовал, то стоило бы попытаться, правда. Вот только ничего подобного я ему предлагать не буду, а то он точно решит, что я над ним издеваюсь.

Странные все-таки у них устои, в Мекампе. Мужеложство… да что там, даже скотоложство у них — грех куда как менее великий, нежели мужское бессилие. До встречи со мной Гастен на этом только и держался — распространял слухи, что предпочитает мальчиков. Да и сейчас распространяет, я знаю. Но я ему вовремя попалась, поскольку с женитьбой у них строго — хоть ты мальчиков предпочитай, хоть коз, а жениться обязан. И жене своей мужское внимание уделять — тоже. Возьми он себе жену из местных, молва бы рано или поздно просочилась, так что как бы он меня ни хаял вслух или про себя, но лучше варианта ему не найти. Интересно только, как он вопрос с детьми решать собирается — те же устои требуют наследника, и не одного желательно. Если он объявит меня бесплодной, ему придется обзаводиться еще одной женой. Глупо надеяться, что этот вопрос сам собой рассосется, учитывая, что за все время совместной жизни у него получилось всего два раза, да и то не вовремя. К сожалению, судя по его поведению, ему никто не объяснил, что, даже если получится вовремя, это еще вовсе не гарантирует рождение ребенка. Мне самой заводить об этом разговор не хотелось, и я с довольно неприятными предчувствиями ждала того дня, когда у него получится — вовремя. Что бы он ни говорил насчет детского заболевания, сдается мне, это у него — наследственное. У его прадеда было двадцать четыре жены, и ни одна из них не прожила больше полугода. Я бы и рада была обмануться, но уж больно все складно получалось.

А тут еще эти чудеса. Я поначалу их с собой не связывала. Происходили периодически в Мекампе какие-то странности: то вдруг рыба объявится в канале — вроде обычный окунек, если бы не размер — с большую лодку, то вдруг странные насекомые величиной с собаку по улицам скакать примутся, ну так, может, у них тут так принято, почем мне знать. Уже потом, подучив язык и начав понемногу общаться с местными жителями, я заметила, что чудеса начались аккурат с моего прибытия. А на то, что они происходят примерно раз в месяц, не только я обратила внимание. Правда, чтобы связать эту периодичность с собственными циклами, мне еще месяца три потребовалась. И еще два — чтобы понять, что причина всех этих необъяснимых явлений — моя кровь. Вот тогда я напугалась не на шутку и начала принимать меры предосторожности. Правда, получалось не всегда. С Гастеном, вон, вообще нехорошо получилось, так я ж его предупреждала, что тогда не просто — не время, а совсем не время, так он пьяный был и не проникся. Сам виноват так что. Хорошо еще, имение Гастена от кровососов защитой накрыто, так что гигантских комаров в округе видели раза два-три, не больше. А тот ножик, которым я нечаянно порезалась, я, хоть и с сожалением, утопила в речке. Он хоть и начал резать все подряд с одинаковой легкостью, но вид приобрел престраннейший, так что пару раз мне с трудом удалось как-то отговориться.

Разумеется, я задумывалась над вопросом: «С чего бы это?» Времени у меня было вдоволь, умом Кае не обидел, так что я, кажется, догадалась. Вспомнила Азу, странный сосуд, застрявший в брусчатке, и лужицу красной жидкости, впитавшуюся в ладонь. Чудеса, правда, начались не сразу после того случая, но, видимо, неведомому препарату требовалось некоторое время, чтобы перестроить всю мою кровь. Очевидно, это было какое-то боевое зелье, наверное, чтобы разить врагов каплями собственной крови в случае ранения, а может, и себя заодно заживлять. С Гастеном, правда, непонятно совсем получилось, но, может, это побочный эффект такой? Жаль, доступа в библиотеку академии у меня уже не было, хоть бы поискала информацию, что это такое и как им пользоваться. Хотя не факт, что я нашла бы объяснения, — магия крови хоть и не была изначально темной, все равно относилась к запретной, а в том, что это была именно магия крови, я не сомневалась. Так что в открытом доступе нужной мне книги, скорее всего, не было.

Так и жила, впору о петле задуматься. Очень вовремя этот светляк появился. Хотя, появись он на пару дней раньше, еще бы лучше вышло. Вот был бы фокус, если бы я прямо перед ним какое-нибудь очередное чудо выкинула. Слава Девятерым, обошлось. Но перед возвращением в академию надо хорошенько подумать — там эти чудеса скрывать будет куда как сложнее… Ну да ладно, эту проблему можно и отложить, возвращение в родные пенаты еще заработать надо. А вот что Урсай мной интересуется именно из-за содержимого моих вен и артерий — руку не держи. И право же, как ни крути, ничего плохого я в этом не видела — наоборот, человеком он мне показался вовсе не плохим, глядишь, и объяснит мне все лучше всякой книги. А потом уже можно будет подумать, лечить его от головной боли или вовсе наоборот. В конце концов, он меня спас, нельзя быть такой неблагодарной.

Успокоившись после визита светляка, я уже решила, что теперь-то буду спать спокойно, не просыпаясь от каждого подозрительного скрипа. Но ничего подобного: если раньше я вздрагивала при виде каждого прохожего, подозревая в нем охотящегося на меня светляка, то теперь я точно так же вздрагивала, подозревая одного очень темного мага. А он не спешил объявляться и похищать меня, я уже ждать устала. Тем не менее его явление все же оказалось для меня неожиданностью.

Темноволосого мальчика, объявившегося утром очередного дня у дверей моего дома с объемной корзиной в руках, я приняла за разносчика и впустила, удостоив одного мимолетного взгляда. К моему немалому удивлению, он не стал торопиться выгружать из корзины молоко и хлеб. Поставил корзину у двери, прошел в комнату и спокойно обосновался в том самом кресле у окна, в котором двумя седмицами раньше сидел светляк. Я опешила. Мальчик почесал подбородок и выжидающе посмотрел на меня:

— Ну?

— Чего «ну»? — вышла я из ступора. — Ты кто такой?

— Правильный вопрос. — Паренек осклабился. — А кого вы ждете?

— Уж не тебя, — сказала я быстро, но задумалась. В истинном зрении мальчик оставался мальчиком, ни малейшего следа магии на нем не наблюдалось, но вот только… — Дети так не делают, — сказала я, проводя согнутым указательным пальцем по щеке, — они не знают, что такое борода.

Мальчик прищурился с усмешкой:

— А может, я своему отцу подражаю? А? Но вообще — хвалю. Рад, что долгое прозябание не лишило вас наблюдательности.

Я вздохнула и села в кресло.

— К чему этот маскарад?

— А это не маскарад. Это теперь мой истинный облик.

Я пожала плечами. Истинный так истинный. Считается, правда, что невозможно морфировать свой собственный мозг, ну так мало ли что считается.

— И что ты собираешься делать?

— Забрать вас с собой.

— Вот как. И зачем я вам?

Услышав мое обращение на «вы», паренек радостно заулыбался. Подмигнул:

— Ну, не говорите мне, что не знаете.

Я вздохнула.

— Что произошло с моей кровью?

Мальчик посерьезнел.

— Не только с кровью. С телом — тоже. Что произошло — пока не могу сказать, мне потребуется некоторое время на исследования. Несомненно одно: в вас теперь очень большой потенциал, который орден умудрился не заметить. Ваша новоявленная сила вполне может оказаться той самой секретной фишкой, которая коренным образом изменит ход нашей с ОСС чересчур затянувшейся игры.

Я кивнула.

— Бы меня налегке утащите или мне можно собрать сумочку?

Мальчик (я все никак не могла назвать его Урсом Ахмой, хотя уже и ясно было, что это именно он) хмыкнул.

— У ворот стоит карета. Я буду править, так что оставьте внутри место для самой себя, а все остальное можете завалить вещами. Вам придется некоторое время пожить у меня, так что будет только лучше, если вы возьмете все необходимое для комфортного существования.

Я посмотрела на клетку:

— У вас там магра растет?

— Не растет, но если вам нужна не сама магра, а ее плоды, с этим проблем не предвижу. Любите магровые яблоки?

— Нет. Ан… птицу кормить. — Я махнула рукой. — Он только их ест. Хотя я и сама их люблю.

Мальчик удивленно посмотрел на клетку, покачал головой, но комментировать не стал. Я поднялась:

— Тогда, с вашего разрешения, я буду собираться.

Кивок. Я встала и направилась к двери в спальню.

— Ах да, — догнал меня его оклик, — у вас нет какого-нибудь средства от головной боли? Что-то голова разболелась, а магией пользоваться я не хочу, дабы не привлечь к себе внимания.

Я замерла. Надо же, какое стечение обстоятельств. Может, прямо сейчас напоить его светляковой микстурой? Хотя я уже твердо решила, что повременю с выполнением орденского задания, на пару мгновений я все же серьезно задумалась — уж больно случай удобный. Но только на пару мгновений.

— Конечно, есть, — сказала я, прошла к шкафчику в прихожей, взяла обычную микстуру и вернулась к окну. — Вот, пожалуйста, очень хорошее средство. Боль как рукой снимает.

Урс Ахма взял бутылочку, покрутил ее в руках, потом рассмеялся и протянул обратно:

— Нет, благодарю. Я предпочитаю микстуры, производимые исключительно орденом.

Я пожала плечами, взяла бутылочку, потом до меня дошло.

— Э-э-э, — сказала я, — вы имеете в виду…

— Именно. Наблюдать за наблюдателем всегда было одним из моих любимых занятий. Ничто так не выдает сущность человека, как его поведение в момент, когда он следит за другим человеком. И, непонятно почему, уверен, что за ним самим в этот момент никто не следит.

Я хмыкнула.

— И давно вы следили… за наблюдателями?

— Достаточно давно. С тех самых пор, как обнаружил вас здесь.

Ну и ну. Я покачала головой. А светляки-то — хороши гуси. Тоже мне: планы строят, интриги плетут. Вот Урс Ахма над ними, наверное, смеялся. Я залезла рукой под платье, в секретный кармашек. Вытащила его содержимое и протянула собеседнику:

— Вот, заберите. Мне оно, я думаю, все равно не понадобится.

Мальчик качнул головой:

— Мне тоже. Оставьте на столе, пусть Серые Плащи сами свои капли пьют. А собственное любопытство насчет их замысла я уже удовлетворил.

— И что же они задумали? — спросила я, кладя бутылочку и орех на стол. — Мне светляк говорил, что магии в микстуре нет и яда — тоже.

— Именно так. Ни яда, ни магии. Одна химия. Надо сказать, ваши алхимики действительно хороши. В мое время никто бы не поверил, что такого эффекта можно достичь без магии. Эта жидкость — большей частью действительно лекарство от головной боли. А меньшей частью — это некоторое вещество, которое, соединяясь с желудочным соком, образует второе вещество. Оно, хоть и легко проникает через межклеточные мембраны, тоже ядом не является. Более того, ядом не является даже третье вещество, которое начинают производить клетки кровеносных сосудов после контакта со вторым веществом. Зато это третье вещество очень хорошо горит, а при определенных условиях может и взорваться, подобно гремучей воде. Но если гремучая вода взрывается при ударе, то это вещество взрывается при определенных колебаниях мирового эфира. Рассказать вам, что находится внутри этого деревянного футляра, — Урс Ахма махнул рукой в сторону стола, — или сами догадаетесь?

Я задумалась.

— Излучатель?

— Именно. Неплохо, правда? Что касается меня, я был просто в восхищении. Пожалуй, стоит мне пересмотреть свое отношение к алхимии.

— Но… — не сказать, что я удивилась, но какое-то неприятное чувство возникло, — но светляк говорил мне, что я сама могу его пить, если голова заболит…

Урс Ахма прищурился:

— Вы полагаете, он был бы сильно опечален, разлетись вдруг ваше тело на мириады микроскопических кусочков?

— Определенно нет. Но он мог бы хоть не предлагать мне самой пить эти капли…

— Не могу его за это винить. Вы бы тогда наверняка заподозрили, что средство небезопасно, и ваше отношение к нему изменилось бы. Я бы не мог этого не заметить, и Светлый это отлично понимал. Впрочем, могу его утешить, я бы все равно заметил, если бы вы что-то намеренно подложили мне в еду, даже будучи свято уверенной, что ваша приправа пойдет мне только на пользу. — Мальчик хихикнул. — А знаете, что самое смешное?

Я отрицательно помотала головой.

— Орден полагал, что меня можно безопасно убить, измельчив мое тело в момент смерти. Что сумеречному зверю будет попросту некуда вселиться. Ну, если бы они имели дело с Посвященным Тьме, не говоря уже о Представленных, это было бы именно так, но в моем случае имеет место быть некоторый нюанс. Ширина канала Тьмы у Вошедшего в нее такова, что сущность, возникающая после исчезновения сдерживающей воли человека, является качественно превосходящей все известное ныне. Во времена моей молодости, когда еще жила память о Днях Разора, такую сущность именовали Обитателем Глубин. Однако не менее десяти тысячелетий отделяют сегодняшний день от того, когда в этот мир последний раз являлся Обитатель Глубин, поэтому вся информация о них утеряна совершенно. В прошлый раз, если легенды моей молодости не сильно преувеличивали, мир едва выжил, а, надо заметить, тогда он был не в пример моложе, сильнее и злее. Право же, даже жаль, что я не могу на некоторое время умереть, чтобы полюбоваться на реакцию верхушки ордена, когда до них дойдет новость, что Обитателям Глубин тело, в общем-то, не сильно нужно. С учетом того, что магия нынче слаба, иной силы на замену ей нет, использование сих предметов, — Урс Ахма указал на стол, — по назначению, пожалуй, означало бы конец мира. Так что можете гордиться — только что вы спасли весь мир.

Я хмыкнула.

— Скажете тоже, спасла. Вы бы все равно не стали это пить, так? Ладно, пойду я собираться, а то уже и время обеда недалеко — вдруг Гастен припрется.

Мое новое положение начало меня угнетать довольно скоро, уже дней через пять я начала задумываться, не прогадала ли, сменив одну тюрьму на другую. Первые три дня я наслаждалась иллюзией свободы, гуляя по каменистому морскому берегу, по ближайшей рощице или просто любуясь видами с балкона второго этажа. Осенняя прохлада не очень располагала к долгим прогулкам, тем более я не захватила теплой одежды, а Урс Ахма не озаботился предупредить меня о предстоящей смене климата. Иллюзорность своей свободы я заметила, решив на третий день устроить себе экскурсию по новому дому. И была неприятно удивлена, обнаружив, что большинство комнат заперто. А преобладающая часть первого этажа оказалась вообще недоступной — на нем угадывалось немаленьких размеров помещение, но туда не вела ни одна дверь. Заинтригованная, я вышла из дома, обошла его кругом и заметила небольшую, обитую железом дверцу со стороны, противоположной главному входу. Я потянула на себя тяжеленную створку и нос к носу столкнулась с Урсом Ахмой.

— Куда это вы? — спросил он, остановившись.

— Туда. — Я ткнула рукой ему за спину и попыталась пройти, но Урс Ахма преградил мне дорогу:

— И зачем же?

Я пожала плечами.

— Просто интересно. А что, нельзя?

— Нельзя.

— Вот как? И почему?

— Просто — нельзя, — заявил Урс Ахма тоном, от которого мне сразу расхотелось продолжать спор, — и вообще постарайтесь не покидать своей комнаты. Туалет у вас свой, еду вам будут приносить, так что не вижу для вас ровным счетом никаких причин выходить.

Я удивилась безмерно. Вот это новость!

— Ничего себе! Я что, в тюрьме?

— Считайте это домашним арестом, — пробурчал Урс Ахма и удалился.

Я посмотрела на дверь в конце короткого коридора. Пойти, что ли, посмотреть, что там, позлить гаденыша? Нет, пожалуй, не стоит — вон Мирну с ректором уже позлила. Да и наверняка Темный дверь запер. Я вздохнула и вышла на улицу, но вид морского берега на этот раз почему-то не вызвал у меня ни малейшего воодушевления.

Поначалу я списала поведение Урса Ахмы на плохое настроение — у него явно что-то не ладилось, и, похоже, не ладилось именно со мной. Точнее, с моей кровью — он брал ее у меня уже три раза, причем в последний раз выкачал немалых размеров банку, у меня даже голова кружиться начала. Но что бы он там ни исследовал, дело явно не складывалось — он мрачнел, избегал разговоров о содержимом моих кровеносных сосудов, и частенько я ловила на себе его определенно недобрый взгляд. Так художник смотрит на картину, которая все никак не желает получаться. Это меня порядком злило — не сказать, что Гастен был более приятен в общении последний год, но он хоть ничем не ограничивал моей свободы, поэтому на четвертый день я надела красивое платье с накидкой и сразу после обеда отправилась гулять. А вернулась только к ужину. Урс Ахма мне ничего при встрече не сказал, но его молчание было красноречивее любых слов.

А утром пятого дня дверь моей комнаты оказалась заперта. Нехитрый завтрак стоял на столе, и никто до самого обеда не интересовался ни мной, ни моим мнением по поводу вопиющего ограничения моих свобод. В полдень дверь открылась, явив моему взору устрашающего вида громилу в охотничьей куртке. В руке верзила держал корзинку, казавшуюся в его лапе совершенно игрушечной.

— Обед, — сообщил он мне мрачным голосом, каким врач объявляет о смерти пациента, — тарелки потом сюда сложишь.

Вот парадокс, ставлю сто к одному, даже миллион к одному, что этот тип в сравнении с Вошедшим во Тьму — невинный ягненок, а вот поди ж ты — вызывать его недовольство мне почему-то совершенно не хотелось. Я ожидала, что появится Урс Ахма, и собиралась с ним хорошенько поругаться, но ругаться с вошедшим бандитом, у которого на лице написано «не зли меня, а то убью», у меня почему-то желания не возникало. Меня хватило только на довольно робкий вопрос:

— А где Урс Ахма? Я хочу его видеть.

— Не знаю такого, — отрезал громила и удалился, хлопнув дверью. Я немедленно подскочила к ней и попыталась открыть — тщетно. Я негромко ругнулась. Пару лет назад я, пожалуй, начала бы сама заниматься собственным освобождением — в окно бы вылезла, сломав решетку, дверь бы прожгла или, наоборот, забаррикадировалась бы изнутри — только чтобы не сидеть сложа руки. Но прошедшие два года многому меня научили. Или, наоборот, разучили — это с какой стороны посмотреть. Я вздохнула и присела у корзины. Кастрюлька с супом, две котлеты, каравай хлеба и десяток магровых яблок. Надо же, про Анри не забыл… Вот что-то не помню, слышал ли он, как Анри разговаривает, или нет? И знает ли он, как выглядит шарака? И вообще про шарак? В моей комнате мы с ним почти не общались — в основном в зале или в лаборатории, где он у меня кровь брал. И то называть общением эти перебрасывания редкими фразами — явное преувеличение. Так что Анри он, скорее всего, не слышал. По-моему, он вообще животных не очень любит, так что, можно надеяться, не станет обращать много внимания на птицу за окном. Особенно если он не знает, что у этой птицы хороший слух и она умеет повторять услышанное. Немного, одну-две фразы, но иногда и этого достаточно. Я улыбнулась, припомнив пару курьезных случаев из жизни Ишанна. Смех смехом, но, по слухам, были случаи, когда подслушанные шаракой фразы становились причиной смерти людей. Вот в Мекампе я бы и пытаться не стала, а тут — почему нет? Я открыла клетку, дождалась, пока Анри доклюет свой стандартный рацион, потом взяла его в руки и выпустила в окно. Анри взмахнул крыльями и спланировал в невысокую траву.

Летать шараки умеют, но не любят. Но даже если бы Анри и любил летать — опасаться мне было нечего. Магры здесь не растут, и, если он не хочет умереть от голода, ему придется вернуться. Но он, скорее всего, даже не попытается удрать — наоборот, насколько я знаю повадки этих птиц, он будет прыгать у ближайшего окна, за которым появится человек, в надежде, что его впустят в тепло. А потом, когда совсем проголодается, прилетит ко мне. А чтобы он не прилетел слишком рано, я закрыла окно и задернула шторы. Вот так.

Вечером, когда стемнело, не успела я открыть окно, как снаружи донеслось хлопанье крыльев, и в комнату залетел Анри. На воле ему явно не понравилось, вид у него был взъерошенный и недовольный. Поначалу он даже от еды отказывался и жался к отапливаемой стене. Но вскоре отогрелся, склевал одно яблоко и пришел в более-менее благодушное настроение. Я дробно постучала пальцами по столу. Анри наклонил голову и сообщил:

— Оштон, это не твое дело! — звонким мальчишеским голосом с оттенком недовольства. Я постучала еще. «Не твое дело! Не твое дело!» Вскоре это мне надоело, а нечаянная ирония фразы начала действовать мне на нервы.

— Я тебе дам «не мое дело», — мрачно пообещала я птичке.

— Да, милсдарь, — отозвался Анри глуховатым голосом приснопамятного громилы.

Груди Мары, он надо мной издевается! Я схватила пискнувшую шараку, сунула ее в клетку и накрыла чехлом. Завтра продолжим. В принципе, даже для первой попытки неплохо — я теперь знаю, что моего тюремщика зовут Оштон. Глядишь, пригодится.

Но, увы, ничего нового в следующие дни я не узнала. И Анри был ни при чем — он старался вовсю, просто Темному, похоже, не с кем было разговаривать. С собой он разговаривал частенько, но, в основном, на языке, мне неизвестном. Поэтому за три дня я только немного пополнила свой запас ругательств, судя по эмоциональности, с которой произносились все эти «синистры», «саванны» и прочие «тра» и «рва». На айлисе прозвучала только одна фраза: «Pax Синистра, ну что за идиот» — сожалеющим тоном. А, ну еще он периодически звал Оштона и приказывал ему выйти. Похоже, все их общение этим исчерпывалось. А на четвертый день, после утренней разведки, Анри вдруг выдал довольно раздраженным голосом Урса Ахмы: «Ну что за кретин этот Локай, о чем он думает?»

Я подскочила как ужаленная. Малек! Я совсем про него забыла! Значит, он жив! Вот бы с ним встретиться… Шрацблат, мне просто необходимо с ним встретиться! Я в волнении принялась ходить по комнате. Знает ли Малек, что я здесь? Вряд ли. Пусть даже он теперь весь из себя Темный, все же столько лет прошло, но чтобы даже ни разу не встретиться? На него это не похоже. Я принялась теребить Анри, но ничего интересного больше не услышала. Я едва сдержалась, чтобы не выкинуть шараку за окно сразу же — все равно, пока он не отдохнет, толку от него не будет.

За первую послеобеденную разведку Анри не подслушал ничего интересного. А со второй он не вернулся. Я, тихонько посвистывая, провела у открытого окна весь вечер, порядком продрогла, но так и не увидела шараку до самого ужина. Когда за спиной у меня послышался скрип открываемый двери, я была уверена, что это Оштон принес мою вечернюю корзинку.

— Добрый вечер, Оштон, — сказала я, не оборачиваясь, мне показалось, что за окном мелькнуло что-то разноцветное, — поставь у двери.

За прошедшие дни у меня вошло в привычку приветствовать моего тюремщика по имени. Бандит на мои любезничания обращал внимания не больше чем трехсотлетний дуб на писк комара, но я не унывала — все равно мне особо развлекаться было нечем. Но на этот раз вместо звяканья блюд в корзине от двери послышался мягкий шлепок.

— Любопытство — признак разумности, — произнес зловещий голос у меня за спиной, я быстро обернулась, сразу заметив Урса Ахму в дверях и разноцветную тряпку на полу, — но неуместное любопытство — признак неумения этим разумом пользоваться.

Я перевела взгляд на яркое пятно — похоже, Анри для меня уже ничего не подслушает. Ну, раз он все знает…

— Где Малек? Малик Локай? Он у вас? Я хочу его видеть, — заявила я Урсу Ахме. Он смотрел на меня, мрачнея, и чем дольше он на меня смотрел, тем больше во мне росла уверенность, что ничего хорошего он мне не скажет. Но он не сказал вообще ничего. Развернулся и резко вышел. Я постояла, глядя на захлопнувшуюся дверь, потом закрыла окно и подошла к лежащей на полу тушке. Застывшие глаза шараки смотрели на меня с немым укором. Никогда не считала себя сентиментальной и уж точно никогда предположить не могла, что буду проливать слезы над трупиком птицы. Смех, да и только. Когда дверь опять распахнулась, я едва нашла в себе силы обернуться, но это был всего лишь Оштон. Не дрогнув лицом и ничем не выказав удивления, он забрал стоящую у двери корзину, поставил на ее место новую и скрылся.

Я сидела, лениво ковыряя кусок мяса, и предавалась тоскливым размышлениям. И что теперь делать? С Гастеном хоть договориться можно было, пусть это и стоило определенных усилий. А с этим Темным… Ну, что ему от меня надо?

Кровь! Помнится, совсем недавно он называл меня «секретной фишкой». Если бы я умела правильно ее использовать… А вдруг повезет? Если просто взять и капнуть кровью на пол? Нет, лучше не стоит. Неизвестно, что получится, вдруг только хуже станет. Лучше за окно капнуть. И тут — словно вспышка в сознании — я отчетливо вспомнила мерцающий свет лампы, топчан из необструганных досок, набухающую каплю крови на указательном пальце. Да с чего я взяла, что это Урс Ахма меня освободил? Я сама себя освободила! А он просто хочет мной попользоваться, урод недоделанный, вот зачем ему моя кровь! Оскалившись, я схватила нож. Ну, я ему сейчас задам! Пока сама не знаю как, но тогда, в тюрьме, я тоже не знала, как выйти на свободу. Я нацелилась кончиком ножа в середину ладони, но тут вдруг стол подпрыгнул и ударил меня в скулу. Что за…

ГЛАВА 3

— Прости, Великий, — сказал Сие-Маю довольно напуганным голосом, — я оговорился. Я хотел сказать, Хуту-Лин.

— Да, конечно, — ответил я совершенно безразличным тоном. Сие-Маю рыбкой выскользнул за дверь, а я тихонько улыбнулся. Но тут же улыбка сама слетела с моего лица — мне послышался тихий всхлип из соседней комнаты — спальни. Я вздрогнул, привычно собрал Стрелу Огня и прозондировал соседнее помещение — так и есть, кто-то не очень больших размеров притаился за спинкой кровати. Вот как? Очень-очень интересно. Как он умудрился незамеченным пролезть через сторожевое заклинание? Может, у хара-нги есть и более умелые колдуны, чем тот, погибший от моего ножа? Я проверил цепь своей сторожилки и похолодел. Снять чужое сторожевое заклинание было делом несложным, но о факте снятия всегда становилось тут же известно его хозяину. Можно, приложив некоторые усилия, снять его так, чтобы его хозяин этого не заметил. Но вот пройти через сигнальную цепь, вообще не потревожив ее, — весьма и весьма непросто. Если притаившийся в спальне колдун это смог сделать, то он, в лучшем случае, не слабее меня. Зачем же он тогда привлек мое внимание каким-то звуком? Он мог просто подкрасться под невидимостью и перерезать мне глотку — у меня нет привычки постоянно держать истинное зрение, и такая попытка вполне могла удаться. Может, он специально обнаружил себя? Но зачем? Неужели… неужели Урсай нашел меня?

Может, попробовать убить его прямо сейчас каким-нибудь непрямым заклятием, например, Удушением? Я прокашлялся.

— Кто там? — спросил я грозно и замолчал, потому что голос готов был предательски дрогнуть. В ответ послышалось еще несколько всхлипов. Это меня разозлило. Он что, издевается?

— Ответь немедленно и выйди или я тебя уничтожу!

На этот раз голос не дрогнул: злость — очень хорошая штука, если ее правильно использовать. Колдун за стенкой громко вздохнул и ответил прерывающимся женским голосом:

— Это я, Рами-И. Убей меня, Великий, — всхлип, — или выслушай.

Рами-И? Закатное Солнце? Кто это? Что за ерунда? Я быстро наложил на себя Отвод Глаз, усадил на стул изображавший меня фантом, отошел в угол и нацелил Стрелу Огня на проем.

— Медленно выйди сюда, — приказал я, внутренне недоумевая.

В проеме показалась хрупкая девичья фигурка, и мне понадобилось непростительно много времени, чтобы опознать в вошедшей ту самую дочь неведомого степняка. Значит, ее зовут Рами-И. Ну ладно, а каким образом она сквозь сторожилку прошла? Девчонка тем временем сделала пару неуверенных шагов к моему фантому, опустилась на колени и глухо произнесла:

— Прошу тебя, Великий, возьми меня в свой род и дай мне дело.

Я сначала не понял, но быстро сообразил — у вууль-ду не было понятия «армия». Группа людей, собравшаяся в одном месте для одной цели, могла быть только «родом». Эта пигалица хочет, чтобы я взял ее в войско? Чушь какая, пусть даже…

— Как ты прошла в мой дом? — спросил я, и Рами-И удивленно закрутила головой: как же, я сидел у окна, а голос донесся сзади.

— Через малый вход, — неуверенно ответила она, продолжая обращаться к фантому. Ну да, слова «окно» в их словаре тоже нет.

Я вздохнул, развеял фантом и вышел к окну. Девчонка вздрогнула, но в остальном ее поведение мне очень понравилось — она не завопила дурным голосом, не бросилась убегать и падать ниц тоже не спешила.

— Через малый вход? — переспросил я с недоверием. — А когда?

— Когда Сие-Маю зашел к тебе через вход с крышкой. Я просила его взять меня с собой, но он меня прогнал. Он пнул меня и сказал, что убьет, если я буду тебе мешать. Поэтому я обошла дом и залезла в малый вход, чтобы Сие-Маю не увидел.

А, понял! То-то мне показалось, что сигнал сторожилки был какой-то странный. Значит, они прошли сигнальную цепь вместе и сразу же разделились. А я тоже хорош — заметил Сие-Маю и оставшуюся площадь сканировать не стал, а там запросто могло еще с десяток убийц прошмыгнуть. Урок мне, дубине. Ну ладно, что с ней делать-то?

— И какое же дело тебе дать? — спросил я строго. — Что ты умеешь?

— Я умею с ножом обращаться! — звонко выпалила она, вытянувшись в струнку.

— Умение потрошить рыбу тебе не поможет. Хара-нги будут здесь уже через четыре дня, мне некогда тебе объяснять разницу между чешуей и доспехом. Возьми и покажи, что ты умеешь. — Я протянул ей трофейный бронзовый нож. Рами-И взяла его, покрутила в руке и озадаченно на меня посмотрела:

— Показать?

Я внутренне усмехнулся. Внешне же сделал испуганное лицо, выпучил глаза и заорал в ужасе, указывая рукой в сторону двери:

— А-а-а! Убийцы!

Фантом бородатого лысого хара-нги со шрамом, пересекающим лицо, связкой отрезанных человеческих ушей на шее и парой изогнутых ножей в руках в подобной ситуации, пожалуй, напугал бы и меня самого. Так что я ожидал, что моя гостья либо с визгом спрячется мне за спину, либо грохнется в обморок. В первом случае я собирался еще двинуть своего фантома в глубь комнаты, а сам, изображая жуткий страх, от него побегать. Но того, что случилось, я никак не ждал. Не успел я докричать свое: «Убийцы!» — как аккуратно между глаз моего хара-нги уже торчала наборная костяная рукоятка, придавая его лицу довольно озадаченное выражение, и я его понимал. Рами-И, однако, этим не ограничилась. Увидев, что враг не собирается падать мертвым, она зашипела, схватила со стола лежавший на нем наконечник копья и, держа его на манер ножа, скользящим шагом направилась к фантому. Я встряхнулся.

— Довольно, — сказал я, развеивая фантом. — Однако! У кого ты научилась метать нож?

Рами-И опустила наконечник, со вздохом расслабила плечи и обернулась ко мне.

— Ни у кого, — устало сказала она. — Я заметила, что нож можно кинуть так, чтобы он воткнулся, и научилась кидать его так, чтобы он втыкался всегда.

Я в изумлении покачал головой. Ничего себе! Никогда не думал, что голос крови может быть настолько силен в человеке. Интересно, она сама-то понимает, откуда у нее это умение? Вряд ли. Но в любом случае в моем войске она будет небесполезным бойцом. Пожалуй, даже можно дать ей десяток. Хорошо бы только узнать, насколько она лояльна. Я не слишком обращал на нее внимание, но у меня сложилось впечатление, что мои селяне ее попросту игнорируют. Не переметнется ли она к степнякам во время боя?

— Ты хочешь биться с хара-нги? — спросил я.

Она кивнула:

— Да, Великий.

— Зачем? Неужели у тебя нет других дел? Ты вольна вернуться в свой род, я не держу тебя.

Она прищурилась:

— Я хочу убить того хара-нги, который зачал меня. С тех пор, как умерла моя мать, у меня нет никаких дел в моем роду. Я некрасивая, ни один мужчина меня не желает, и у меня никогда не будет детей, поэтому я не боюсь умереть. Я хотела дождаться, когда хара-нги нападут на нас, остаться на берегу и убить того… или любого другого. Но они всё не нападали. А потом я услышала, что ты набираешь в свой род женщин, чтобы они бились с хара-нги.

Она опять опустилась на колени и склонила голову.

— Возьми меня в свой род, Великий. Возьми или убей прямо сейчас.

Я хмыкнул.

— Встань, Рами-И. Я беру тебя.

Она поднялась и улыбнулась так, словно я пообещал ей невесть что, а не место в строю войска, из которого немногие уцелеют. Я присмотрелся к ней. Пожалуй, мое первое впечатление было обманчивым, передо мной стояла не девочка, а девушка, — меня ввела в заблуждение ее хрупкая фигурка, совершенно нетипичная для местных женщин.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Шестнадцать, — ответила она с отчаянной болью в голосе, — и меня еще не любил ни один мужчина!

Я отвел взгляд. М-да. Размышляя отвлеченно, ее вполне можно понять — местные девушки начинают выходить замуж лет в тринадцать и выглядят в этом возрасте совершенными орясинами. А к шестнадцати за ними уже бегает пара детишек. «Выходить замуж» — это я так, для ясности называю, на самом деле никаких таких особых отношений у моих селян нет, я особо не разбирался, но, по-моему, они занимаются любовью, кто с кем хочет и когда хочет. Неудивительно, что в девках здешние девушки не задерживаются — у большинства еще мочки ушей не заживут, которые им подрезают, когда у них начинаются женские циклы, а они уже с животом ходят. Так что в шестнадцать лет Рами-И имела все основания считать себя старой девой, но я-то был воспитан на иных устоях.

— По-моему, ты красивая, — сказал я серьезно, и, в общем-то, честно сказал. Конечно, она не вызвала бы фурор своим появлением на каком-нибудь званом обеде, но если ее хорошенько отмыть, причесать, одеть в красивое платье и вывести в свет, то, думаю, женихи не заставили бы долго ждать. Годика через три-четыре… А здесь… я ничего плохого не скажу про женщин моего рода, я их очень уважаю, они хорошие люди и, как выяснилось, неплохие бойцы, но местный стандарт красоты, признаться, не в моем вкусе. Но Рами-И отмахнулась:

— У меня есть глаза, я видела себя и знаю, что некрасива. Я смирилась с этим, поэтому не надо утешать меня, Великий. Просто дай мне копье, и я обещаю, что самое меньшее один хара-нги отправится в Небесные Холмы вместе со мной.

— Так не пойдет. Ты обращаешься с ножом куда лучше любого из моего рода, смелости тебе тоже не занимать. Я думаю поставить тебя во главе десятка.

— Не надо десятка, Великий. Они не будут меня слушать.

Я нахмурился.

— Я им прикажу.

— Тогда они будут слушаться, но без желания. Не надо, Великий, — это будет плохой десяток, много хуже, чем без меня.

Я задумался. Ее рассуждения были не лишены логики. Но отправлять ее рядовым бойцом было бы совершенным расточительством, тем более сейчас, когда она продемонстрировала неплохой образчик командного мышления. Да еще и ножи кидает не хуже меня самого. Не то чтобы я был очень хорош в метании, но Урсай меня и в этом поднатаскал — с десяти шагов я попадал в яблоко пять раз из пяти. Будь она мужчиной, я бы тут же сделал ее главным генералом и своим заместителем.

— Хватит называть меня Великим, я — Хуту-Лин. Наедине можешь звать меня Аль-Хуту, но только наедине. В свой род я тебя беру, но точно не простым… (черт, как сказать «боец», если самое близкое по смыслу слово в местном языке — синоним «мужчины»?) родственником, шрат. Вот что. Мне нужен… адъютант. Ты готовить-то хоть умеешь?

Обычная женщина моего племени наверняка бы оскорбилась, с тем же успехом я мог спросить: «А ты ходить умеешь?» Но вдруг ее изоляция была такой, что ее и готовить не научили, — лучше заранее узнать.

— Да, Великий… Аль-Хуту, — Рами-И кивнула, — когда умерла моя мать, я готовила для женского очага, тем и кормилась. Ела, что оставалось. Мужчины мне еду не носили, а мать рода запасы без большой нужды никогда не тратила.

— Хорошо. Оставайся пока здесь, будешь мне еду готовить и мелкие поручения выполнять. Эх, поздновато ты ко мне пришла, тебя бы потренировать немного — через пару седмиц ты бы из любого голыми руками икру выбивала.

— Благодарю, Аль-Хуту. — Рами-И коротко поклонилась, но, на мой взгляд, она была немного разочарована. Ничего, потерпит. И селяне мои потерпят. Особенно селянки, вот уж кто будет действительно разочарован.

И в самом деле — не успело солнце достигнуть зенита, весть уже распространилась по всему весьма выросшему в последнее время селению. Я неоднократно ловил на себе косые взгляды и отмечал шушуканье за спиной. А к полудню мое жилище, впервые за все время моего здесь пребывания, почтила своим визитом мать рода. Надо сказать, что ее авторитет в последнее время тоже немало подрос — ведь все прибывающие воительницы вступали в наш род и соответственно Хави-Сна становилась их матерью. Если считать меня полководцем, то она оказывалась на должности начальника штаба, то есть всего на ступень ниже меня. А во многом — в частности, в большинстве житейских вопросов — ее авторитет был даже выше моего, я это хорошо понимал и не вмешивался. Но разговор с ней я предвидел и был к нему готов, хотя и не думал, что она сама ко мне заявится. Для объяснения своей позиции у меня имелся универсальный непробиваемый аргумент.

— Великий, — заявила мне Хави-Сна с порога, — род волнуется. Ты знаешь, любая женщина рода была бы счастлива принять твое семя и родить от тебя детей, но ты выбрал эту… — Следующее слово мне было незнакомо, видимо, оно означало что-то вроде «ублюдок».

Я наклонил голову, надев на лицо маску доброго отца, который смотрит на провинившегося любимого сына.

— Она умна и сильна, — попытался я для начала воззвать к логике.

— Сильна — ха! Если дать ей корзину, которую я несу одной рукой, она переломится, как тростник под ударом весла. И в роду много женщин, которые не глупее ее.

— Я говорю не про эту силу, и ты меня понимаешь, Хави-Сна. — Я решил больше не дискутировать на эту тему. — Но ты права. В роду много женщин сильнее ее, и немало — умнее ее. Дело в другом. — Я взглянул на нее взглядом, преисполненным умудренной грусти (во всяком случае, именно этот смысл я вкладывал, а уж что она там видела — ее дело). — Мне было видение.

Я замолчал. Хави-Сна молчала тоже, на лице ее застыло озадаченное выражение, как у простачка из деревни, которого на глазах всего честного народа ловко обдуривал городской проходимец.

— Мне явилась моя мать, Великая Орлица. Она сказала, что вууль-ду в своем стремлении уподобиться Великой Рыбе слишком глубоко зашли в воду, и в этом — исток всех проблем племени. Поклонение Великой Рыбе — это хорошо, она наш покровитель и защитник. Но вууль-ду забыли, что люди были созданы богами, чтобы владеть как водой, так и землей, и даже небом. Вууль-ду не просто забыли об этом, — я повысил голос, — они в гордыне своей уверились, что их путь — единственно верный. Поэтому Великая Орлица сказала мне, чтобы я приблизил к себе эту женщину, и поставил ее подле себя, и дал ей право повелевать всеми вами. Потому что она — дочь Земли и Воды, я — Сын Неба, и теперь благословение всех богов пребудет над нашим родом. Еще Великая Орлица пожелала, чтобы ее воля стала известна всем женщинам рода, и я поручаю тебе, Хави-Сна, сделать это, потому что — кто сможет лучше? Объясни им, что многие из них достойны быть со мной, но дети богов не свободны в своем выборе и не могут идти на поводу своих чувств. — Теперь на моем лице были мудрость и смирение.

Хави-Сна глядела на меня с обожанием, сверкая глазами. Потом склонилась в глубоком поклоне:

— Прости меня, Великий, что посмела в тебе усомниться. Прости меня, мне не хватило мудрости, чтобы сразу понять волю Великой Орлицы, но теперь, после твоих слов, ночь в моей душе сменилась днем. Я все поняла, я вижу твою правоту и мудрость твоей божественной матери. Позволь мне идти, Великий, и я разъясню волю богов своему роду.

— Я прощаю тебя. Иди, — величественно кивнул я. — Только у меня к тебе одна просьба, мудрая мать.

Хави-Сна вскинулась, всем видом показывая готовность беспрекословно выполнить любое, даже самое идиотское мое желание.

— Прошу тебя, будь к ней добра. Хотя боги и отметили ее, она всего лишь уставшая женщина, видевшая мало хорошего в этой жизни. Не ее вина, что она родилась такой.

Хави-Сна коротко поклонилась:

— Я представляю, Великий, каково тебе было выполнять эту волю богов. Представляю и преклоняюсь перед твоим человеколюбием. Надеюсь, она хоть способна доставить мужчине удовольствие. Я выполню твою просьбу.

Хави-Сна выскользнула за дверь. Я перевел дух. Дети, просто большие дети.

Следующим визитером оказался Рим-Са, и с ним было посложнее. Он с первых дней нашего знакомства порывался женить меня на ком-нибудь из многочисленных своих потомков женского рода. Версию про видение я ему даже предлагать не стал — не тот случай. Рассказ про устроенное для Рами-И испытание произвел на него некоторое впечатление, но не более того. Дедуля в упор не желал признавать, что ум и смелость могут быть поставлены выше красоты, особенно когда дело касается интересов рода. И как вообще Великий собирается восстанавливать порядком подорванный авторитет? Я объяснил как. Старикан задумался. По его лицу было видно, что он уже смирился со случившимся, но все равно не понимает. В конце концов, мне его стало жалко, и я попытался объяснить ему, что мне Рами-И вовсе не кажется некрасивой, и даже наоборот. На середине моих объяснений дедуля посветлел лицом и перебил меня:

— Я понял. Прости, Великий, я слишком давно живу в племени, и мне всегда нравились его женщины, поэтому я не сразу тебя понял. Ты просто мало жил среди нас, и ты еще молод. Пусть будет так.

Рим-Са поднялся, чтобы выйти, но я его остановил:

— Ты сказал, что слишком давно живешь в племени? А раньше ты где жил?

— В другом племени, — Рим-Са пожал плечами, — мне надо идти, Великий.

Я посмотрел на него с прищуром, потом покачал головой:

— Иди.

Ох, темнит старикан. Но все же проговорился. Теперь понятно — он не из вууль-ду. В самом деле мне следовало бы самому давно догадаться. Но откуда же он? Уж не из Сухих ли Людей мой первый советник?

Рами-И изменение своего статуса воспринимала потрясенно. До полудня она держалась тихо и незаметно, но по степени распространения среди жителей деревни «воли богов» менялось и отношение к ней. Поначалу девушка даже шарахалась, когда кто-то приветливо к ней обращался, но потихоньку привыкла. К вечеру она уже сияла так, что, казалось, ее лицо светится в темноте.

Но следующим утром она опять выглядела расстроенной. Я поначалу не обратил на это внимания, занятый навалившимися с утра делами, — я проверил полосу ловушек на дальних подступах к селению, послал два отряда сеять отравленные шипы и еще четыре отправил ко рву — заметать следы наших ежедневных тренировок. К полудню стало полегче, и я собрался провести некоторое время, обучая свою новую помощницу бою на мечах. К моему удивлению, поблизости ее не оказалось. Я начал ее искать и нашел за деревней, под обрывистым берегом, сидящую на кромке у самой воды.

— Рами-И, — сказал я с укоризной, — я же просил тебя быть подле меня.

Она обернула ко мне заплаканное лицо.

— Прости, Хуту-Лин, — сказала она, вскакивая и натужно улыбаясь, — я иду.

Я раздраженно вздохнул. В современном ли городе, в диком ли племени — везде одно и то же.

— Что случилось, Рами-И? — спросил я, спускаясь к ней.

— Ничего, — девушка мотнула головой, — я просто горевала о погибшей матери.

Я прищурился:

— Не ври мне, Рами-И. Разве ты не знаешь, что боги наделили меня умением видеть ложь? Скажи, что тебя огорчило?

Рами-И промолчала. Я вздохнул.

— Я приказываю тебе: говори.

— Ничего. Прости, Хуту-Лин, я постараюсь впредь не смущать тебя.

Я начал сердиться, но тут заметил, как дрожат ее плотно сжатые губы. Повинуясь внезапному душевному порыву, я подошел и обнял ее. Рами-И уткнулась лицом мне в плечо, ее волосы защекотали мне нос. Словно какая-то плотина прорвалась в ней, и она разрыдалась. Я стоял и ждал, легонько поглаживая ее по волосам и плечам. Наконец, выплакавшись и перестав всхлипывать, она решилась:

— Я слышала вчера, как ты разговаривал с Хави-Сна и с Рим-Са. Хави-Сна ты сказал, что я некрасива, а Рим-Са — что красива. Ты умен и хитер, Хуту-Лин, и я верю, что с тобой мы победим хара-нги и навсегда прогоним их в степь.

Я ругнулся про себя. Вот болван. Мог бы и сам догадаться, что девочка в соседней комнате жадно ловит каждое мое слово.

— Но скажи мне, — Рами-И всхлипнула, — ведь ты соврал Рим-Са и сказал правду — матери рода? И, если бы не такова была воля богов, ты не стал бы и смотреть в мою сторону? И ты не собираешься любить меня?

Адово воинство! Шихарова бнопня! Я стоял и перебирал весь свой словарь ругательств. Ну как ей объяснить, дурехе? Ведь что ей ни скажи, все поймет не так. Я молчал, но она и молчание умудрилась озвучить по-своему.

— Не надо, Великий. Не говори ничего. Я все понимаю, я буду мудрой. И буду тебе хорошей помощницей.

Шрацблат! Ну что мне оставалось делать? Я легонько куснул ее за ухо — здесь это заменяло поцелуй — и почувствовал, как она напряглась.

У местной женской одежды есть два несомненных преимущества — ее мало, и она очень легко снимается.

Получилось все довольно сумбурно — неудивительно, учитывая, что у меня это был первый опыт подобного рода. У Рами-И, как я понимаю, тоже. По-моему, ей было больно, но она и не пискнула. А после так вообще выглядела такой счастливой, что я, сам не понимаю почему, устыдился. Мы лежали, обнявшись, и на меня в какой-то момент вдруг накатило четкое ощущение, что я обнимаю Ирси. Я даже вздрогнул, Рами-И подняла голову и встревоженно-вопросительно на меня посмотрела. Я улыбнулся: «Муравей укусил», она тут же успокоилась и положила голову обратно мне на грудь. Интересно, с чего это я вдруг вспомнил Ирси? Наверное, решил я, это потому, что из девушек, до сегодняшнего дня, мне приходилось обнимать только ее. И ничего такого — исключительно дружеские объятия и дружеские же потасовки. Как-то само собой так получилось, что мы стали близкими друзьями, и наши отношения никак не перерастали во что-то большее. Хотя все вокруг и были уверены, что мы любовники… Эх, Волчья Ягода, как ты там? Как тебе живется и жива ли ты вообще? Я протяжно вздохнул, Рами-И сразу встрепенулась, вскочила и накинула одежду со словами:

— Прости, Хуту-Лин, я отвлекаю тебя от важных дел…

— Шрат, да перестань ты извиняться, — сказал я раздраженно, — я и так уже себя Шихар знает кем чувствую от этих ваших непрерывных величаний.

— Прости, больше не буду.

Я вздохнул и укоризненно на нее посмотрел.

— Ой, прости, — снова выпалила она и в ужасе закрыла себе рот обеими ладонями. Я засмеялся. Рами-И выпучила глаза, задрожала, сдерживая смех, но не выдержала и тоже расхохоталась красивым переливчатым смехом, хоть и немного с истерическими нотками. Я обнял ее и похлопал по спине:

— Пойдем, я поучу тебя держать меч.

Бойцом Рами-И оказалась прирожденным. Не скажу, что она научилась хорошо управляться с мечом за один день, — это невозможно. Но задатки у нее были прекрасные. В то же время вооружать ее мечом было еще рановато — вряд ли она оказалась бы серьезным противником даже для самого нерасторопного из хара-нги. Поэтому, подумав, я собрал все трофейные ножи, оставил самые тяжелые и плохо сбалансированные, а для остальных сшил на скорую руку перевязь из рыбьих жил. Рами-И подарком осталась довольна — она сразу поняла назначение этого предмета одежды, споро подогнала перевязь под свою фигуру, чтобы ножи плотно лежали на теле и не выпадали на бегу, проверила, легко ли достается каждый клинок, и успокоилась.

— Теперь, — сказала она торжественно, — десять хара-нги умрут прежде, чем умру я.

— Уже мыслишь лучше. — Я качнул головой. — Но все равно плохо. Ты не должна бояться смерти, это так. Но и спешить умирать тоже не должна. Ты нужна мне.

Я имел в виду, что мне нужны ее ум и смелость, но она все поняла по-своему. Ослепительно улыбнулась, ненадолго прижалась головой к моей груди, потом встряхнулась и выскочила за дверь, не в силах сдержать ликования.

Я покачал головой и вышел следом. Надо будет приглядеть за ней во время боя.

К вечеру меня снова посетила Хави-Сна.

— Еда кончается, — сказала она с порога.

Я удивился — да, людей в селении стало в сотни раз больше, чем раньше, но и рыбу теперь ловили по два раза на дню с помощью сетей. Неужели они выловили всю рыбу из реки? Хави-Сна подтвердила мое предположение:

— С каждым разом улов все меньше и меньше. Вчера за целый день поймали меньше, чем род съедает за полдня. Сегодня сети почти пустые. Рыба ушла, Великий.

Хави-Сна уставилась на меня с тревогой. Я подумал и спросил:

— На сколько хватит еды?

— Наш род стал очень велик, — покачала головой мать рода, — на три дня хватит. Потом начнется голод.

Я успокаивающе улыбнулся:

— Этого достаточно. Через два дня у нас будет много еды. Иди.

Но оказалось, что еды будет много уже через день.

К Двум Рыбам хара-нги вышли раньше, чем я ожидал, — ранним утром третьего дня на пороге моего дома появился запыхавшийся гонец. У Двух Рыб река прорывалась через небольшой скалистый хребет, образовывая в нем узкий проход — единственное удобное место для пересечения хребта и идеальное место для засады. Ни один нормальный полководец не повел бы свое войско в такую удобную ловушку без тщательной разведки, но вууль-ду раньше не приходило в голову использовать ущелье в таком качестве, и хара-нги обнаглели настолько, что проложили довольно заметную тропу по стене ущелья. Именно над этой тропой и сидели мои бойцы, готовые скинуть пару десятков громадных и неисчислимое количество просто больших камней на голову неприятелю. Лодка против течения идет не намного быстрее пешего человека, я надеялся на то, что мой передовой отряд задержит хара-нги, но рассчитывать на это не мог, поэтому немедленно объявил общий сбор. Действия моего войска были многократно отрепетированы, поэтому я не стал за ними следить, а бросился вверх по течению — к началу рва, одновременно концентрируясь на образе Хама-И. «Я слушаю, Великий», — прозвучал у меня в голове шелестящий голос. «Готовься», — сказал я ей, подбегая к кучке камней на вершине, — отсюда я уже свободно дотягивался заклинанием до нужного места и одновременно мог видеть почти все поле предполагаемой битвы. Сзади послышались легкие шаги, я обернулся, уже зная, кого увижу. Так и есть — Рами-И уже успела надеть перевязь и где-то обзавелась копьем.

— Позволь мне быть с моим родом, — сказала она.

Я помотал головой:

— Нет. Я уже все сказал еще вчера. Ты нужна мне.

Она вздохнула и собиралась что-то возразить, но я предостерегающе вскинул руку. Почудилось?

Нет, не почудилось — у самого горизонта показалась тонкая нитка дыма, — сработала моя сигнальная ловушка. От нее до нижнего конца рва было не больше пятнадцати ли.

— Быстро они, — пробормотал я и добавил уже про себя: «Давай, Хама-И». «Делаю, Великий», — прошелестел ее ответ, и через мгновение симпатическая связь разорвалась. Я вздохнул. Достойная смерть. Надеюсь, она была не напрасной, и моя задумка сработает. Я сел на камни и принялся ждать. Рами-И безмолвной статуей застыла рядом.

«Они идут», — сказал голос в моей голове. Атан-Тай, левый фланг. Сабельное мясо, вряд ли из его тысячи выживет хоть один. Точнее, хоть одна.

«Понял», — ответил я. Более я ничего не сказал, что делать дальше, Атан-Тай знал и так. А через несколько мгновений я и сам увидел выкатывающуюся из-за холмов темную массу.

— Их так много… — потрясенно выдохнула Рами-И.

Я молча кивнул. Тысяча Атан-Тая оказалась на самом острие атаки, и, как мне показалось, степняки прошли через нее, даже не задержавшись. До меня донеслись звуки битвы, а через мгновение разорвалась связь с Атан-Таем. Я поморщился — слишком быстро. Я надеялся, что ему удастся продержаться подольше. Очень подмывало бросить несколько Стрел Огня в гущу врагов — их было столько, что я не промахнулся бы и с этого расстояния. Но я не стал себя демаскировать, отлично понимая, что, стоит мне себя обнаружить, я немедленно стану главной мишенью для всей армии хара-нги.

Через некоторое время я заметил, что движение противника слегка замедлилось, и понял, что тысяча Атан-Тая все же сделала свое дело. Но в бой уже вступала тысяча Сие-Маю, а полчища врагов все врывались и врывались на будущий остров через нижний просвет. Шрацблат! Их больше шести тысяч! Намного больше! Я заколебался — если я сейчас подорву плотину, те, кто еще не оказался в ловушке, останутся снаружи и ударят нам в тыл, когда мы переправимся через ров. Но если не подрывать, то, того и гляди, хара-нги сбросят все мое войско в сухой ров. Тут поток врагов наконец закончился.

— Сие-Маю, отступай! — скомандовал я, активируя заклинание. Нащупал Длинной Рукой установленный на нужном месте камень и столкнул его. Земля легонько вздрогнула, я крикнул: — Рами-И, за мной! — и бросился ко рву. Вряд ли я что успею сделать, если мне не удалось подорвать плотину, но оставаться здесь, не выяснив этого, я тоже не мог. К счастью, все прошло, как задумано: когда я выбежал на берег рва, он уже почти по самые края был заполнен бурлящей грязной водой. Отлично. — Сие-Маю, отступай бегом! Рав-Сама, атакуй!

Звуки битвы уже заполняли все пространство — хара-нги, как и ожидалось, быстро теснили ко рву мое войско. Даже быстрее, чем ожидалось.

— Великий, вода уходит! — прозвучало в голове долгожданное сообщение. Слава Девяти! Слава Великой Рыбе! Слава всем, кто там ни есть! Я потянулся Длинной Рукой к камню, установленному над одним из мехов с гремучей водой. Опять легкая дрожь земли, и через некоторое время вода во рву успокаивается. Ловушка захлопнулась. Тут же пропадает связь с Рав-Самой.

— Ко рву! Уходим! — кричу я по всем каналам и даже вслух, бросаясь в воду. Теперь наступает моя работа. На берегу новообразованного острова появляются бегущие фигурки — остатки моего воинства спешно отступают. Но я не смотрю за ними — я бегу к нижней части рва. Ров узок, но не настолько, чтобы его можно было перепрыгнуть. И не настолько мелок, чтобы его можно было перейти вброд. Сейчас хара-нги поймут, что оказались на острове, и наверняка бросятся назад, к нижнему перешейку. А там собирается большая часть моего войска, там же буду я сам. Там ловушки, там отравленные шипы, там ждут своего момента подготовленные заклинания. Мы удержим их на острове. Должны удержать. Я открываю канал Тьмы и щедро зачерпываю из него энергию — стихийных сил мне сегодня не хватит.

На всем протяжении рва к нему выбегают люди. Не нужно присматриваться, чтобы разобраться, кто из них кто: вууль-ду, не останавливаясь, прыгают в воду, а хара-нги замирают в трех шагах ото рва, словно наткнувшись на каменную стену. У перешейка уже идет бой. Я с ходу кидаю в толпу пару Стрел Огня и активизирую первый ряд Призрачных Лезвий. Энергетический поток, забираемый заклинаниями, столь силен, что у меня шумит в ушах и перед глазами плывут черные круги. Но эффект того стоит — все пространство длиной в пол-ли и шириной в одну десятую, только что заполненное хара-нги, вдруг подергивается призрачной рябью. Словно ряд невидимых косарей-гигантов взмахнул своими косами — перешеек немедленно очищается. Хотя «очищается» — не то слово, что-либо более грязное, чем этот участок земли, представить сложно.

— Иша-Ма, Ара-И, что у вас? — зову я своих генералов, защищающих сейчас верхнюю плотину — ту, которая образовалась, когда второй обвал закрыл воде выход назад, в обмелевшую реку.

— Река совсем высохла, — приходит спокойный ответ. — Хиссум будет поистине чудовищен. Хара-нги здесь мало, мы легко их сдерживаем.

Я морщусь: плохо. Это значит, что вся масса врагов рванула сюда, и здесь скоро будет очень жарко. Я задумываюсь — не приказать ли Ара-И перебраться сюда со своей тысячей, но, подумав, оставляю старый план без изменений — если хара-нги вдруг навалятся на верхнюю плотину, одной тысячи Иша-Ма будет мало, чтобы их сдержать.

Призрачные Лезвия давно завершили свою работу, но хара-нги толпятся у четко обозначившейся границы действия заклинаний и не спешат на эту сторону. Воспользовавшись моментом, я выдаю серию Стрел Огня, и это словно служит командой для хара-нги — на нас обрушивается лавина обычных стрел. Я кидаю всю энергию в Щит Воздуха, но его сносит стрелами. Я ставлю еще один. И еще. Но все равно немалая часть стрел долетает до цели. Бесполезно, так они нас просто перестреляют с расстояния.

— Вперед! — ору я вслух, забыв про каналы связи, спохватываюсь и повторяю команду для своих генералов: — Все, кто у нижнего перешейка, — в атаку! — И еле успеваю поймать за плечо Рами-И. Не время. Она огрызается; похоже, она готова броситься с ножом на меня самого. — Подожди, — ору я ей, — не уходи далеко от меня, — выхватываю меч и бросаюсь в сечу. Обстрел прекращается, хара-нги всей силой наваливаются на нас. Это страшно. — Отходим! — ору я, отмахиваясь мечом сразу от трех степняков. Все-таки я делаю глупость — находясь в гуще боя, я не вижу его общей картины и не могу ни эффективно командовать, ни понять — пора ли уже включать второй ряд Лезвий? Кажется, пора… или нет? Ладно, еще чуть-чуть отступим и…

На этот раз эффект сильнее во всех смыслах — откат бросает меня на колени, я глотаю ртом воздух, вслепую махая мечом, — в глазах темно. Но меня уже никто не атакует, а я не понимаю почему. Кто-то подхватывает меня за плечи, помогает встать и тянет назад. Я пытаюсь проморгаться, слышу свист, звук удара, короткий вскрик и звук падения неподалеку — ага, понятно.

— Благодарю, Рами-И.

— Что с тобой? — слышу в ответ взволнованный голос. — Ты ослеп?

Я мотаю головой, пелена потихоньку спадает с глаз, и я понимаю, почему атака хара-нги захлебнулась — даже привычных к картинам смерти степняков вид равномерно заваленного рубленым человеческим мясом перешейка впечатлил настолько, что они уже не помышляют о драке. Я очень удачно активировал заклинание, даже если я бы следил за боем со стороны и то не смог бы лучше выбрать момент — ряд Призрачных Лезвий прошел через самую гущу врагов и отсек около сотни хара-нги от остального войска. При этом, пожалуй, ни одно заклинание не сработало вхолостую, даже наоборот — хара-нги в перешеек набилось столько, что каждое Лезвие прошло через несколько тел. Оставшиеся степняки отступают в глубь острова.

Я сажусь на какой-то предмет, при ближайшем рассмотрении оказывающийся трупом одной из моих воительниц. Но мне уже все равно. Рами-И встревоженно нагибается ко мне:

— Ты ранен?

— Нет, а ты? — Я рассматриваю ее. В перевязи осталось всего два ножа, на лице кровоточащая царапина и пара неглубоких ран на левой ноге. — Что с ногой? — киваю я.

Она скалится:

— Левая нога у меня невезучая.

Я со вздохом поднимаюсь, и одновременно рвется связь с Ара-И, а голос Иши-Ма орет у меня в голове:

— Хара-нги здесь! Они перешли по руслу реки!

Словно холодной водой окатило мои плечи — если хара-нги вырвутся из ловушки, мы пропали. Когда же хиссум? И, словно отвечая на мой вопрос, наблюдатель, сидящий на берегу в трех ли выше по течению, сообщает:

— Большая Вода идет! — В его голосе явственно слышен ужас.

Я оборачиваюсь к своим воительницам.

— Я сейчас потеряю сознание, — говорю я им, — когда это случится, несите меня к лодкам.

После чего говорю всем, кто меня еще слышит:

— Хиссум!

Накладываю на себя Громовой Голос и повторяю:

— Хиссум!

Лодки сложены на вершинах холмов поблизости. На всех их не хватает, разумеется, но на всех и не надо — только для раненых и ослабевших. Большинство вууль-ду в воде чувствуют себя не хуже рыбы и запросто выплывут сами. Но, если мы просто бросимся бежать, хара-нги, скорее всего, рванут за нами, и возле лодок может возникнуть совершенно ненужная потасовка. Поэтому остров от материка отделяет ревущая Стена Огня. Но я этого уже не вижу.

Победа дорого обошлась Народу Реки. Но, похоже, я был единственным, кто это понимал. Жизнь отдельного человека стоила здесь совсем немного, поэтому мои торжествующие дикарки словно и не замечали того, что от вчерашних девяти тысяч сегодня осталось не более трех. Хотя наша деревня была полностью разрушена, мое войско не торопилось разъезжаться по своим родам — все праздновали великую победу. Еды было более чем достаточно — после прохождения хиссума, действительно небывалой мощи, все поля вокруг русла оказались завалены рыбой. Воительницы непрерывно варили травяное вино, шумели, орали, устраивали масштабные театрализованные представления, изображающие недавнюю битву; одним словом, всячески развлекались. Наверное, я был единственным, кто не участвовал во всеобщем веселье.

Я бродил неприкаянной тенью от костра к костру, автоматически улыбаясь, с величественным видом принимая цветистые восхваления; еще одной тенью за мной всюду следовала Рами-И. Мне не давали покоя два последствия прошедшей битвы.

Цена победы. Моим дикарям не было свойственно печалиться о погибших, они радовались факту собственного выживания, но меня мучили угрызения совести. За один день от рук хара-нги погибло больше вууль-ду, чем за пару предыдущих веков, и во имя чего, спрашивается? Почему я решил, что хара-нги теперь перестанут нападать — их общество привыкло к постоянным войнам, наверняка уровень восполняемости у них таков, что очередную армию они запросто соберут уже через пару лет. А численность моего племени поколениями поддерживалась примерно на одном уровне, и сейчас я нанес ему такой урон, от которого оно не скоро оправится. А еще, чего доброго, мои селяне решат, что перебили всех хара-нги до последнего человека, и перестанут жить в постоянной готовности к нападению. Тогда следующий рейд степняков запросто может смести с лица земли всех вууль-ду до единого. Тоже мне избавитель. До моего появления Народ Реки жил довольно безбедно, во время набегов у них страдало только самолюбие. Равновесие устанавливалось веками, я же раскачал лодку и теперь опасался, что она если и не перевернется, то наберет столько воды, что уже не сможет плыть. Ясно было одно — возвращать жизнь в прежнее русло будет ошибкой. Если я не хочу, чтобы хара-нги вырезали мой народ под корень, мне следует развить успех, самому напасть на степняков, постараться захватить все их земли и смешать живущий там народ со своим. Тогда, пожалуй, нарушенное равновесие сможет установиться на новом уровне. Но мне до судорог не хотелось затевать такое масштабное предприятие. Я всего-то собирался разогнать блокирующих нижнее течение Баравуль степняков и спуститься на лодке вниз по реке в поисках более цивилизованных мест. Сейчас я мог бы это сделать, более того, именно так я бы и сделал (приказав совести заткнуться), если бы не Рами-И. Теперь она, единственная, общалась со мной как с человеком, а не как с идолом, за что я ей был более чем благодарен. Даже Рим-Са, непонятно каким образом успевший примерно подсчитать численность нападавших (по его словам, их выходило около двенадцати тысяч), теперь считал меня если не сыном бога, то как минимум племянником, чем злил меня невероятно.

Одной Рами-И каким-то образом удалось избежать этой всеобщей эпидемии преклонения. Нет, она восхищалась мной не меньше остальных селян, со стороны, пожалуй, разница даже не была заметна, но я-то ее видел. Всех вууль-ду прошедшая битва окончательно убедила в том, что я — полубог, и только Рами-И она убедила в обратном. И потихоньку из первоначальной странной смеси жалости и уважения у меня начало зарождаться к ней какое-то новое чувство. С каждым днем все больше приятных неожиданностей открывалось для меня в образе Рами-И, и все меньше преград оставалось между нами. Как же я раньше не замечал удивительной женственности этой дикарки и как она могла мне казаться угловатой и нескладной? Я не переставал удивляться ее житейской мудрости и редкостному чувству юмора (признаться, слегка черноватому, но, учитывая ее прошлое, это простительно). Почему-то чем дальше, тем больше она мне казалась похожей на Ирси. Если при первой встрече я бы не нашел между ними ничего общего, то теперь мне они представлялись чуть ли не близнецами. Я как-то с удивлением отметил это явление, задумался и понял почему. Просто раньше Ирси была для меня эталоном женщины. Нет, я не говорю, что она была ослепительно красива… впрочем, красивой она была, и ослепительно красивой — тоже умела быть. Пусть ее характер и ее поведение были далеки от идеальных. Но она олицетворяла для меня то, к чему я всегда стремился и не мог достичь, — легкость, открытость, уверенность, бесшабашную смелость. Только сейчас я позволил признаться себе в том, что она мне нравилась. И именно ее образ был в моей душе идеалом. И сейчас не Рами-И становилась похожей на Ирси, вовсе нет — это образ идеальной женщины в моем представлении претерпевал некоторые изменения, все больше и больше становясь похожим на Рами-И. Так что правильнее было бы сказать, что это Ирси стала похожей на Закатное Солнце, а не наоборот. Пожалуй, встреть я сейчас Волчью Ягоду, удивился бы, насколько она не похожа на свой собственный образ.

Вот так и вышло, что если свое племя я еще мог предать и бросить на произвол судьбы, то Рами-И — не мог никак. Забрать ее с собой? Это было наилучшим решением, но — наилучшим из худших. Это вряд ли принесет нам обоим что-либо, кроме проблем, но именно так я и собирался сделать, тем более что выяснилось еще одно обстоятельство — Рами-И понесла. Теперь я скорее смог бы себя разорвать напополам, чем разделить наши судьбы. Уходить надо было как можно быстрее, пока беременность еще не стесняла движений Рами-И, но я никак не мог решиться и рассказать ей о своих планах.

Было еще одно последствие битвы, затрагивающее одного только меня, но тоже довольно неприятное: что-то случилось со мной в результате моих последних заклинаний. То ли поток энергии, забранной мной из канала Тьмы, был слишком велик, то ли я что-то сделал неправильно — не знаю, до этого я очень мало работал с Тьмой, предпочитая обходиться стихийными силами и своими собственными. Но какие-то пугающие изменения начали происходить со мной после того, как я очнулся в лодке, стоящей посреди мокрого луга. Практически каждый день мне теперь снились кошмары — моря крови, ужасные раны, оторванные конечности, фантастические уродцы. После самых страшных снов я просыпался в поту, с криком и бешено колотящимся сердцем. Подробностей я отчетливо не помнил, у меня оставалось только воспоминание о чем-то невыносимо мерзком, пугающем и чужом настолько, что мозг был не в состоянии как-то это воспринять.

Ну ладно, сны снами, это вполне объяснимо — все же вид залитого красно-бурой массой поля не мог не оставить следов в моей душе. Будь дело только в снах, я бы не сильно беспокоился, хоть и ходил теперь постоянно невыспавшимся. Но были еще и приступы.

Периодически, поначалу редко и совсем ненадолго, а в последнее время все чаще и на более долгое время я вдруг словно засыпал на ходу. Только что я сидел у стола и вдруг обнаруживал себя стоящим у двери. Я разговаривал с Рами-И, и вдруг она отстранялась со страхом в глазах. Хоть это состояние длилось считаные мгновения, ее пугали изменения, происходившие со мной в это время. «Как будто это не ты, а кто-то другой, очень сильный, очень недобрый и совсем-совсем чужой, — говорила она мне с испугом. — Может, это твой божественный отец в тебя вселяется в это время?» «Не знаю», — пожимал я плечами, но отлично знал, что происходит. Это называется раздвоение личности. Довольно редкое, но широко известное психическое заболевание. Я читал про него — шизофрения, несмотря на редкость, всегда являлась богатым полем для писателей, сеющих на нем семена своих историй, — читал достаточно и не ожидал ничего хорошего. Если я сейчас отправлюсь в долгое путешествие и возьму с собой Рами-И, то вдруг однажды мое второе «я» причинит ей вред? Каждый день с утра до вечера я проводил в мучениях, пытаясь отыскать наилучшее решение, пока однажды решение не пришло само.

Я проснулся резко, толчком, и вдруг обнаружил, что мы с Рами-И в комнате не одни. Кроме нас здесь находилось еще четыре человека — но что это были за люди! Двое мужчин в хороших плетеных кольчугах, подпоясанные мечами, стояли, нацелив мне в переносицу взведенные арбалеты. Еще один, в простой дорожной одежде, не имел никакого оружия, но зато на его груди я с удивлением увидел круглый серебряный медальон со знаком гильдии магов Мекампа. А четвертый был одет в светло-серую робу и плащ с изображением крылатого меча.

Я поморгал, полагая, что вижу сон и эти наваждения сейчас исчезнут. Но наваждения исчезать не собирались. Маг что-то коротко сказал светляку на незнакомом языке, тот кивнул и посмотрел на меня.

— Вставай, — сказал он мне на языке вууль-ду.

Я сглотнул и вылез из постели. Светляк окинул меня взглядом, преисполненным презрения, и достал из сумки небольшой обруч. Оркрис.

— Нет! — сказал я, выставляя руку.

Светляк посмотрел на меня с нехорошим интересом. Короткий испуганный вскрик с кровати привлек его внимание, он удостоил Рами-И беглого взгляда, потом снова сконцентрировал внимание на мне.

— Надевай, — сказал он мне твердо, улыбаясь неприятной улыбкой.

Резкая боль заставила меня прервать заклинание и с воплем схватиться за предплечье. Арбалетный болт прошил руку навылет и застрял в стене, арбалетчик с бесстрастным лицом вложил в опустевшее ложе другой болт, взвел арбалет и снова нацелил его на меня.

— Надевай, — повторил светляк чуть ли не ласково.

После этого события понеслись сокрушительной лавиной. Рыбкой мелькает в воздухе отбитый светляком нож, но второй клинок втыкается ему в бок. Светляк, зажав рану, со стоном сгибается, я слышу звуки выстрелов, с ужасом оборачиваюсь к кровати и вижу заваливающуюся на бок Рами-И, с кровавой круглой дырой над левым глазом.

— Не-ет! — ору я и накрываю пространство Пятой Гиганта, вкладывая в него весь канал Тьмы и совершенно не заботясь ни о его радиусе, ни о мощности. Полдома разносит в пыль, арбалетчиков больше нет — одного сплющило в лепешку, другого тоже зацепило и завалило обломками. Но маг и светляк целы — кто-то из них успел поставить защиту. Я тоже оказался внутри радиуса защиты и поэтому жив-здоров, иначе бы меня раздавило собственным заклинанием. Я бью их обоих самым мощным Молотом Харма, который когда-либо делал, — бесполезно. Светляк со стоном выпрямляется, маг кидает в меня какое-то заклинание. Я ставлю Щит Искажений, он выдерживает удар неизвестного заклинания, но меня отбрасывает в сторону, я падаю навзничь на обломки стен собственного дома. С трудом приподнимаюсь и вижу, что маг готовит очередное заклинание. Я оглушен и явно не успеваю закрыться. Тут я выключился.

Когда я снова начал осознавать действительность, живых врагов поблизости уже не было. Светляк лежал передо мной ничком, одежда его была покрыта маленькими красными пятнами, а под телом расплывалась лужа крови. Мага я нигде не увидел и после непродолжительных раздумий решил считать его останками дымящуюся маслянистую кляксу черного цвета, источающую мерзкий запах. От моего дома мало что осталось, но я не смотрел по сторонам. Кровать уцелела, только немного покосилась, Рами-И лежала на ней в безмятежной позе, и, если не обращать внимания на черную лужу под ее головой, можно было бы подумать, что она просто спит. Мне очень хотелось заплакать, но слез не было. «Как же так? — прошептал я, склоняясь над кроватью и обнимая безвольное тело. — Как же так?» Из ступора меня вывело лошадиное ржание и какое-то движение, замеченное краем глаза. Я вышел из-за обломков стен и сразу заметил одинокого всадника. Он вскинул арбалет, но я успел чуточку раньше — моя Стрела Огня вышибла его из седла, и болт со свистом прошел у меня над головой. Я огляделся и заметил четверых оседланных лошадей, привязанных к ограде моего дома. Бездумно подошел к ним, потрепал ближнюю по холке, присмотрелся к упряжи. Хорошая упряжь, явно не кустарного производства.

— Откуда вы взялись, Шихар вас задери?! — заорал я, обращаясь к небесам. Небеса, как всегда, остались безмолвны, но я заметил осторожно приближающегося ко мне человека. Собрал Стрелу Огня, но тут узнал его — Рим-Са. — Откуда они? — спросил я сухо, подождав, пока старик подойдет вплотную.

Он заглянул в мои глаза, отвел взгляд и ответил серьезно и спокойно:

— Из Сайлиса. Это очень большое село с большими каменными домами далеко вниз по течению.

Я ничуть не удивился. Сайлис. Южная часть Эгена. Значит, горы — это Великий барьер. А соленое озеро — никакое не озеро, а один из лиманов Туманного предела.

— Ясно. Ты кто?

Рим-Са пожал плечами:

— Хара-наг. Сухой человек. Я был сыном вождя племени хассираев… пока не полюбил девушку из вууль-ду. Ты убьешь меня?

— Почему ты лгал мне?

— Я хотел, чтобы вууль-ду стали великим и сильным народом. Ты мог это сделать. Ты почти это сделал, осталось совсем немного.

Я покачал головой:

— Я ухожу.

Он кивнул.

— Я дам тебе лодку и гребца. Но подумай, Хуту-Лин. Подумай сейчас и думай в дороге. Твой род далеко отсюда, но теперь твой род и здесь. Мы все твои дети и нуждаемся в тебе.

Я поднял голову и обвел взглядом женщин, собравшихся, пока я разговаривал с Рим-Са. Они стояли и смотрели на меня глазами, полными ожидания. Я опустил глаза, развернулся и пошел к реке.

— Похороните ее по обычаям вууль-ду, — сказал я, проходя мимо Рим-Са. — Хоть она была нашего рода только наполовину, она сделала для вууль-ду не меньше меня самого.

Рим-Са помолчал, потом кивнул:

— Хорошо.

Я подошел к реке и залез в первую попавшуюся лодку. Ну, где там мой гребец?

На лодке я проплыл только до нижнего течения Баравуль, примерно до того же места, откуда в прошлый раз начал разведку. Я бы плыл и дальше, но мое второе «я» придерживалось другого мнения, и после первого же провала в сознании я обнаружил себя стоящим над трупом убитого гребца. «Хорошо, что Рами-И не со мной», — мелькнула безразличная мысль, потом я выкинул труп в реку и взялся за весло сам. Здесь вода уже была вполне спокойной, и я мог управиться с лодкой без посторонней помощи. Но после второго провала памяти я оказался стоящим по колено в воде и глядящим вслед уплывающей пустой лодке. Видимо, тот, второй, деливший со мной мое тело, совсем не любил путешествия по воде. Я пожал плечами и пошел пешком вдоль берега.

Пожалуй, изменения в моей психике произошли довольно сильные. В частности, я совершенно разучился удивляться. Во всяком случае, когда на второй день моего пешего пути меня догнал паренек лет четырнадцати верхом на мощном вороном жеребце, я ничуть не удивился. Я не удивился даже тогда, когда он, поравнявшись со мной, притормозил своего скакуна и пустил его медленным шагом.

Пожалуй, верхом до Сайлиса можно добраться намного быстрее, нежели на своих двоих. Я остановился, мальчик тоже придержал коня.

— Послушай, — сказал я ему, — я не рекомендую тебе продолжать путь в одной компании со мной.

Паренек наклонил голову, что-то знакомое почудилось мне в этом наклоне. Настолько знакомое, что я даже вздрогнул и быстро осмотрел всадника вместе с конем истинным зрением. Ничего — никаких следов магии. Показалось, видимо.

— Я не всегда себя контролирую и могу тебя нечаянно убить. А еще, — я улыбнулся своей самой нехорошей улыбкой, — мне очень нужна лошадь.

По моим ожиданиям, мальчик должен был вздрогнуть, пришпорить коня и не оглядываться, пока нас не разделят ли двадцать. Но вместо этого он некоторое время смотрел на меня с недоумением, потом расхохотался.

Пожалуй, я еще не совсем разучился удивляться.

— Неплохо, неплохо, — сказал он, отсмеявшись, — даже не знай я о твоих подвигах, этого мне хватило бы, чтобы понять — ты не тратил времени зря.

Я только глазами хлопал.

— Ладно, — продолжал мальчик, — будем считать, что ты сдал экзамен. Не без замечаний и не лучшим образом, но — сдал.

Я сглотнул.

— Ур… учитель?

Мальчик хмыкнул.

— Ты меня расстроил своим небрежением к изящным искусствам. Я не страдаю вещизмом, и, думаю, ты об этом знаешь, но некоторые из варварски уничтоженных тобой ювелирных изделий оценивались в сотни раз дороже стоимости материалов, из которых были изготовлены.

Я вздохнул и сел прямо в пыль у дороги. Катись оно все к Шихару. Урсай (похоже, это все же он) продолжал:

— Но твоя идея с птицей была, не побоюсь этого слова, великолепна. Когда я вернулся, еще и суток не прошло с момента твоего бегства. Даже меньше — самым свежим следам, ведущим к обрыву, было около полусуток. Повторюсь, поначалу я был в ярости. Но, не обнаружив тебя в трехмайровой зоне сканирования, я удивился. А не найдя тебя в радиусе десяти майров, я удивился настолько, что пообещал себе дать тебе еще один шанс. Мне даже пришлось преступить через свою гордость и отправиться по твоим следам, подобно охотничьей собаке. Я понял, каков был твой способ бегства, только добравшись до гнезда, что не делает чести мне как учителю. Мне случалось видеть этих птиц раньше, я знал, что они гнездятся неподалеку, но я и предположить не мог такого варианта. Многие маги, увеличивая свою силу, со временем совсем забывают о том, что для любой цели есть множество способов ее достижения и вовсе не обязательно раздвигать воды реки, чтобы перебраться на другой берег, — иногда достаточно обычной лодки. Вот уж никогда не думал, что окажусь в их числе, и благодарю тебя за урок.

Я вздохнул.

— Вы давно меня нашли?

— Достаточно. Но надо заметить, если бы ты не стал задерживаться в первом встречном селении, я бы мог вообще не обнаружить тебя. Поскольку ты проделал неизвестный участок пути, не оставляя следов, мне пришлось искать тебя сканированием. С увеличением радиуса сканирования количество объектов стремительно растет, а скорость соответственно падает. Если бы ты сразу отправился вниз по реке, я мог бы не найти тебя вплоть до твоей смерти, которая, я думаю, не заставила бы себя ждать.

— Почему? — тупо спросил я.

— Кочевые степные племена контролировали все нижнее течение Сарманки, которую ты знаешь как Баравуль. Парой-тройкой Стрел Огня ты бы их не разогнал, они бы тебя не пропустили без большой драки, в которой тебе пришлось бы обратиться к Тьме. Поскольку я сам черпаю из той же Силы, то не могу, подобно светлякам, следить за ее проявлениями, и твое к ней обращение прошло бы для меня незамеченным. Чего не скажешь о Серых Плащах, которые не замедлили бы к тебе слететься. Даже если бы тебе удалось обвести их вокруг пальца, в чем я сомневаюсь, тебя бы это не спасло — ты же так и не научился гасить темный откат; более того, ты даже не знал, чем это чревато. Тьма в тебе взяла бы верх очень быстро, и ты бы все равно что умер.

— Тьма… это то, что сейчас со мной происходит? В меня что, вселилась Тьма? А я думал, это шизофрения…

— Не так просто. Да будет тебе известно, что Свет и Тьма, Изначальные Силы, сами по себе неразумны. Они всего лишь силы, та упорядочивающая энергия, при посредстве которой в Абсолюте Хаоса были созданы материя и время, весь наш мир, жизнь в нем и, наконец, как вершина упорядоченного — разум. Но сами они, повторюсь, неразумны, и говорить об одержимом Тьмой маге, что «в него вселилась Тьма», некорректно. Сила не может вселиться по собственному желанию, поскольку желаний у нее нет. Просто когда маг обращается к Изначальной Силе, а не к иным источникам энергии, в виде отката он получает не просто поток энергии, в той или иной степени встряхивающий организм, а часть Изначальной Силы. И она не утилизируется при помощи природных защитных средств нашего тонкого тела, как это было бы с обычной «лишней» энергией, а накапливается. При достижении же некоторого предела, имея в своем распоряжении столь мощный инструмент мышления, каковым является человеческий мозг, эта сила просто не может не обрести разум.

Жеребец Урсая вздрогнул, махнул хвостом и фыркнул, но Темный не обратил на него ни малейшего внимания, увлеченный собственной лекцией.

— Здесь и находится одно из основных различий между Изначальными Силами. Тьма явно проявляется как вторая личность незадачливого мага, потихоньку подчиняющая себе все его существо. Личность, надо заметить, пренеприятная в общении и абсолютно асоциальная. Что касается светлой Силы… сегодня Белые утверждают, что откаты при использовании их канала практически безопасны, но во времена моей молодости заявившего такое мага подняли бы на смех. Просто одержимость Светом не проявляется явно — в маге, перебравшем Изначальной Силы, не заводится новая личность, и у него не появляются приступы с выпадением памяти, но это вовсе не означает полной безопасности. Достоверно доказано, что у магов, часто и не слишком чисто пользующихся Изначальным Светом, со временем меняется реакция на набор тестовых раздражителей. Говоря проще, Свет не проявляется в виде отдельного разума, но модифицирует разум мага. Можно долго спорить о том, какой из вариантов хуже — на мой взгляд, оба они категорически неприемлемы для разумного человека.

— Но почему я об этом не знал?

— Потому что я обучал тебя и собираюсь обучать впредь, руководствуясь только лишь собственными представлениями о том, какие знания ты должен получить на очередном этапе обучения. Твое бегство в мой план не входило.

Я мотнул головой.

— Я не об этом. Всех учеников на четвертом году представляют Свету, но я ни разу не слышал о том, что вы сейчас рассказали. Им что, ничего не говорят? Почему?

Урсай пожал плечами:

— Не имею представления. Возможно, в Белом Круге скрывают эту информацию, чтобы не вызвать недовольства, хотя бы среди тех же студентов. А возможно, они так долго и часто повторяли этот бред — насчет безопасности использования Изначального Света, что сами в него поверили. Впрочем, последнее маловероятно — магистры почему-то не грешат бездумным использованием Света, всегда стараясь обойтись более безопасными источниками, да и техниками гашения отката пользуются неплохо.

— Ясно. Вы изгоните из меня эту… Тьму?

— Нет. Она теперь часть твоей личности. Все, что можно сделать, — перестроить тебя всего, разобрать на мельчайшие кирпичики и собрать — без темной части.

Я недоуменно нахмурился.

— Тебе нужно пройти Посвящение Тьме.

Я вздрогнул, но как-то… неубедительно, даже для меня самого. Если что-то во мне и воспротивилось этому известию, то оно все проявилось в этом вздрагивании. Посвящение так посвящение.

— Опять придется резать вены, нюхать и жрать всякую гадость? — поинтересовался я.

— Нет. Посвящение одновременно и проще, и сложнее. Проще — в плане антуража, сложнее — в плане происходящих в организме изменений. Впрочем, сам все поймешь в скором времени. Садись на седло сзади меня — конь силен и с легкостью вынесет нас обоих. Нам надо поторопиться — ты же не думаешь, что светляки успокоятся и забудут про тебя?

Я встал из пыли и отряхнул штаны.

— Кстати, учитель, — спросил я, берясь за луку седла, — ваша иллюзия, как всегда, на высоте, но не слишком ли подозрительно мы будем выглядеть?

— Никакая иллюзия не дает полной гарантии не-обнаружения, — хмыкнув, ответил Урсай. — И это не иллюзия, я на самом деле так выгляжу. Светлякам, надеюсь, об этом пока неизвестно.

Я уселся на круп жеребца, поерзал, устраиваясь поудобнее, и задумался над ответом Урсая. Как это «так выглядит»? Можно морфировать мышцы и мягкие ткани, но он же просто вылитый подросток. Я присмотрелся к затылку впереди сидящего. Невозможно морфировать собственный мозг, это любому известно. Он что, совсем за неуча меня держит? Похоже, Урсай почувствовал мое недоумение.

— Я решил, что могу отправиться в прошлое, — сказал он, разворачивая коня и пуская его в быстрый, но удивительно мягкий галоп. — Я знаком с трудами мудреца Армины, но я и не собирался двигаться против потока времени, мне показалось, что я нашел способ обратить вспять сам поток. Результат ты видишь перед собой. То, что я успел остановить действие заклинания прежде, чем обратился в беспомощного младенца, — просто великая удача.

— Разве такое возможно? Отправиться в прошлое, я имею в виду.

— Может быть. Но не этим способом. К счастью, мне попали в руки записи современного исследователя природы времени — Сармонта Равийского, это уберегло меня от дальнейших опасных экспериментов. Отрадно, что фундаментальная наука еще пользуется некоторым уважением.

— Что, светляки вас настолько допекли? — выпалил я и прикусил язык. Шрат! Я настолько привык к своей главенствующей роли, что совсем разучился думать, прежде чем говорить. А ну как он обидится? Но Урсай только фыркнул.

— Они хуже комаров! Прибив комара, хоть удовольствие получаешь, а убивая этих крысенышей, ничего, кроме омерзения, не чувствуешь. Вдобавок их слишком много; виданное ли дело — в любой занюханной деревеньке, где раньше и ведьмы-то своей не водилось, теперь есть сторог ОСС с пятком дармоедов в робах. Уничтожать их поодиночке — слишком нудное занятие, лучше сразу выжечь гнездо подчистую, когда оно еще не распространило свою заразу на весь мир.

«Угу, — подумал я, — ну, насчет сторога в каждой деревеньке, это ты загнул. Признайся уж просто, что орден не по зубам тебе оказался», — но произносить вслух свои мысли, разумеется, не стал. Вместо этого я спросил:

— Мы едем в замок?

Урсай ответил после небольшой запинки:

— Нет… по некоторым причинам, мы туда больше не поедем. У меня майрах в пятнадцати отсюда открыт портал. По моим прикидкам, светляки должны там оказаться сегодня к вечеру, поэтому нам там следует быть немного раньше.

Я прикинул: пятнадцать майров — это около шестидесяти ли. Одолеть это расстояние до вечера? В принципе, можно, но коня он угробит.

Я ошибся, коня Урсай загнать не успел — на полдороге нас обстреляли из придорожных кустов. Я, по счастливой случайности, не получил ни царапины, Урсай, не державший никакой защиты (видимо, из соображений конспирации), получил стрелу в ногу, но больше всего досталось бедному жеребцу — в его тело впилось стрел пять, и одна под самую ключицу. Бедолага только коротко всхрапнул и споткнулся на все четыре ноги. Я полетел кубарем, уверенный, что уж теперь-то наверняка сверну себе шею. К моему удивлению, приземлился я мягко, как на пуховую перину. Вскочил, огляделся. Вокруг плотным слоем не выше колена стелился серый туман, жеребец стоял спокойно, словно не его бок был похож на подушку для иголок, а сидящий верхом мальчик тянул ко мне руку:

— Лезь обратно быстрее! Сейчас сюда соберутся орденцы со всего материка!

Я обалдело протянул руку, Урсай одним рывком закинул меня за спину, и мы рванули. По-моему, стрелы пошли нашему скакуну на пользу, поскольку я никогда еще не передвигался с такой скоростью. Я лежал животом поперек крупа коня, до боли в напряженных мышцах вцепившись в то, что попало под руки. Из-под брюха скакуна доносился ровный слаженный гул рассекаемого воздуха, ноги его мелькали с такой скоростью, что сливались в сплошной прозрачный полукруг. Пожалуй, мне можно было вообще не держаться, поскольку двигался конь плавно и мягко, словно не бежал, а летел над самой землей. Но пробовать разжимать пальцы я не собирался — отсутствие тряски вполне компенсировалось бешеным ветром, прилагавшим все усилия, чтобы сдуть меня на землю. Если я упаду на такой скорости, меня размажет тонким слоем ли на полторы.

Быстрее самой быстрой птицы мы летели через холмы, леса и поля. Несколько раз по сторонам мелькнули фигурки людей, пара деревень — я не присматривался, обзор у меня из моего положения открывался не слишком хороший. Портала я не заметил, видимо, это был портал того типа, что соединял башню Сверра с Азой. Просто в какой-то момент резко изменилось освещение, и сразу после этого скорость начала снижаться. Только сейчас я почувствовал, насколько горяч круп коня подо мной. Я даже не стал дожидаться полной остановки и соскочил на землю, как только скорость стала более-менее приемлемой. На ногах не удержался, упал, перекатился на бок и, оттянув ворот, прогнал воздух между кожей и тканью, остужая разгоряченное тело. Отдышался и поднял голову, чтобы увидеть, как Урсай спрыгивает с коня и отходит в сторону. Конь тут же упал набок, кожа у него полопалась, обнажив скелет. Окутанное клубами пара мясо стекало с него, словно жидкое тесто. Я сглотнул и отвернулся.

— Что дальше?

— Твое обучение продолжается. — Урсай коротко глянул на меня, потом повернулся и направился к стоящему неподалеку двухэтажному деревянному домику. — Первым делом приберись здесь.

ГЛАВА 4

Оштон нахмурился и почесал левой рукой затылок. Происходящее ему нравилось все меньше и меньше. Нет, с деньгами, едой и всем прочим все было просто замечательно. Он никогда и не мечтал, что будет жить так богато, и случалось, даже испытывал по этому поводу некоторое недовольство. «Ишь вырядился, ровно байстрюк купеческий, — бормотал он порой, разглядывая себя в зеркале. — Лесных братьев на тебя нет». Беспокоила, правда, правая рука, мясо на которой, несмотря на давешнее обещание магика, так толком и не наросло. Управлялся теперь с ней Оштон через силу, и годилась она разве только кружку держать да ложку ко рту подносить. Да еще подельников пугать своим видом — Оштон нарочно носил одежку с коротким рукавом, и не только страха ради. Частенько незнакомые с ним противники, заметив руку и посчитав его калекой, осторожность поумеривали, что обычно было последней их ошибкой: он и раньше неплохо обращался с оружием левой рукой, а нынче так совсем насобачился — не всякий правой так сможет.

Однако смущало Оштона совсем другое обстоятельство. Из-за него он в прошлом месяце даже в храм Милосердного пару раз заглянул, допытывался у священника, что означает «продаться Тьме». Священник окинул Оштона пристальным взглядом и успокоил. «Иди с миром, — сказал, — вижу я, не поселилась покудова Тьма в душе твоей, а ежели имеешь подозрение на кого, сходи в сторог окружной и братьям из ордена подозрение свое поведай». Но Оштон не успокоился — ведь оно как выходит: милсдарь Вир-то — Темный? Темный. Деньги ему, Оштону, платит? Платит. Выходит, Оштон Виру продался? А Тьме — тоже продался?

Идти же в сторог Оштон, разумеется, не торопился: Вира светляки, может статься, и прищучат, а может, и нет: Вир-то, он ведь тоже не пальцем деланный. А вот атамана светляки схарчат за милую душу и пуговиц не выплюнут — этим хищникам только на глаза попадись, до гробовой доски не отстанут. Ежели б Вир хоть раз спиной к Оштону повернулся, уж атаман бы не сплоховал и мучившую его проблему разрешил бы своим излюбленным способом, дак ведь нет. Даже не то чтобы не поворачивался — спину магика Оштон наблюдал не единожды, да вот только чутье ему всякий раз говорило, что и пытаться не стоит. А чутью своему Оштон доверял куда как более, нежели зрению или слуху. Подумывал он деру дать, но уж больно жаль было столь теплое местечко терять. Денежки в кошеле звенели, дружинники на хвосту не висели, наоборот — народ Оштона знал и уважал. И не токмо его ватажники, но и «соседи», и даже (чего отродясь не бывало) некоторые сильные люди из магистрата, которые раньше и носом бы в его сторону не повели, нонеча уважительно при встрече кланялись и здоровались. Последнее грело душу бывшего ватажника даже поболее звона в кошеле и сильнее остального удерживало его на своем месте.

Поначалу, пока Вир жил в городе, Оштон несильно беспокоился — подумаешь, поработал раз в две седмицы — дубье наше, деньги ваши, а делишки врозь, какой уж тут «продался», обычная работа по найму. Но в последнее время Вир уж больно часто стал Оштона с собой таскать всяческими своими магиковскими путями и поручения давать совсем непривычные, что ему нравилось все меньше и меньше. Особливо после того, как магик неожиданно и непонятно как в мальчонку мелкого превратился. Он и раньше не особо старым выглядел, так с некоторых пор вообще сопляком безусым стал. Иные Оштоновы подельники после этого превращения Вира как-то меньше опасаться начали, но самому атаману сия «метаморфозия» (как высказался Крысомор-законник) шибко не нравилась. Вспоминались некстати пророчества богословские, особливо те, которые «дитя Шихарово» поминали. А дела Вировы, темнеющие день ото дня, спокойствия Оштону не добавляли. И ведь не рыпнешься — как-то Оштон попробовал не возразить даже, а так, тень недовольства высказать, для пробы, так Вир ему зараз все припомнил — и скляночку со Слезами Серебряной Смерти, и дружину алариковскую. Оштон заткнулся — по всем понятиям выходило, что должок у него погробный. Оштон понятия уважал и, будь Вир не настолько явственно Темным, нимало бы не беспокоился и тянул бы на него лямку, что твой вол, даже если б Вир и вдесятеро столько не платил. Да вот беда — темнота Вирова никаким сомнениям не подлежала, и ежели ему собственная душа была без интереса, то Оштон-то навечно в ад попасть не стремился.

Так что визит к священнику Оштона не успокоил. Атаман полагал, что, знай тот все подробности его с Виром жизни, запросто мог бы мнение свое изменить. А посвящать священника в эти подробности значило самому совать голову волку в пасть — тайна исповеди дело-то, конечно, святое, да вот только святых людей за жизнь свою Оштону встречать не приходилось. Сколько раз было — идет молва о человеке как о воплощении чистоты небесной на земле, а ковырнешь его немного — так и гной брызнет. Так что Оштон, подумав хорошенько, предупредил Вира, что отъедет по делам на пару седмиц, да и засел в лесу на тропе Жемейского монастыря. Цель — бродячий проповедник — появилась на тропе уже на второй день его засидки, что показалось Оштону благим признаком. Атаман легонько тюкнул не успевшего ничего понять служителя Гора по лысине, сунул ему в рот кляп, взвалил легкое тело на плечи и утащил свою жертву в заранее подготовленную лесную захоронку. Там развел костерок, вытащил кляп и уложил проповедника на землю, присыпанную, впрочем, травой да мелкими ветками, — служителей церкви, особенно таких, радеющих о спасении душ, а не о набивании живота и кошелька, атаман уважал. Проповедник чаяний Оштона не обманул; с самого же начала, как только очнулся и огляделся вокруг, коротко помолился и сел, подогнув ноги, глядя на атамана со спокойным ожиданием.

— Кхм, — сказал Оштон, так и не дождавшись ни единого слова от проповедника, — прости меня, брат мой, но ничего другого я не придумал. Обещаю, что не стану тебя убивать или иначе как вредить, если ответишь честно на мои вопросы.

— Слушаю тебя, брат мой в вере, — ответил проповедник спокойно, словно сидел в келье монастыря, а не на пеньке у лесного костра в компании несомненного душегуба.

— Про смертный грех хотел у тебя спросить. Вот, скажем, есть на свете темный человек, продавший душу Тьме, и есть у него раб в полном его владении. И темный человек этот дела темные ворочает и раба своего помогать заставляет. Так вот, вина ли в том раба? Будет ли он считаться душу Тьме продавшим?

Проповедник задумался:

— А раб сей знает, что дела хозяина его темны?

Оштон кивнул.

— Тогда — да. Будет он в преисподней своему хозяину прислуживать.

— Но рабу сии дела неприятны и противны, — возразил Оштон, — а ослушаться хозяина он не может. Но он мечтает о свободе!

— Видишь ли, назвав себя чьим-то рабом, человек теряет свою добрую волю, отдает ее в руки своего хозяина, и судьба его становится неотделима от судьбы господина. Потому единственным хозяином любого человека может быть лишь Гор милосердный, только ему мы можем доверить свою судьбу, не опасаясь погубить безвозвратно душу. Рабов, мечтающих о свободе, не бывает — истинно свободный человек и в клетке будет свободнее раба, сидящего на троне.

Оштон задумчиво почесал затылок:

— Я в этих богословских тонкостях плохо рублю, ты мне конкретно скажи, есть у меня… а, шрат… не у меня, у раба того, возможность адского пекла избежать али нет уже?

— Не богохульствуй, — строго сказал проповедник, — тебе уже все сказано, но, раз ты не понял, повторю. Тебе для простоты сказано про истинно свободного человека и про законченного раба, в жизни ты не встретишь ни того ни другого, всяк человек в чем-то свободен, в чем-то нет. Раз тебе, то есть, разумеется, тому рабу, еще противны темные дела хозяина, то шанс у него еще есть. Но только от него зависит, воспользуется ли он этим шансом. Если он останется рабом и не постарается обрести свободы от воли своего хозяина, то быть ему рабом и после смерти.

Оштон посветлел лицом:

— То бишь, ежели я, то есть он, не будет до смерти хозяину этому прислуживать, а как-нибудь извернется и, скажем, сбежит, то в ад он не попадет?

Проповедник кивнул:

— Грехи свои сей слуга приумножит деяниями хозяина своего, но если своей волей он темных дел вершить не будет, то хоть и избежит преисподней, но переродится на низшем уровне, и путь его обратный к бытию человеческому долог и тернист будет.

— Это уже неважно, — перебил, поднимаясь, Оштон.

— Погоди, — повысил голос проповедник, — я не закончил. Я лишь предполагаю, каковы могут быть деяния хозяина того и слуги его нерадивого, из предположений своих и вывод такой делаю. Но не все так просто, ибо хоть и не своей волей слуга сей вершит темные дела, но о грехе своем знает. Коль дела те просто Тьме угодны, но смертного греха под собой не несут, будет, как я сказал. Если же слуга сей, зная о творящемся смертном грехе, ему не воспрепятствует, то гореть ему в горниле адовом от смерти и до скончания времен!

Оштон вздрогнул. Проповедник продолжал сидеть с лицом спокойным, строгим и торжественным и, по-видимому, ничуть не волновался о собственной судьбе. Оштон сказал:

— Спасибо тебе, божий человек. Ежели я тебе денег дам за помощь твою, не обидишься?

Проповедник головой покачал:

— Мне деньги без надобности. Пожертвуй их любой церкви или монастырю. Грехов твоих это не приуменьшит, что бы ни говорили иные не слишком-то благочестивые служители, но делу веры поможет и, возможно, предотвратит чье-то падение. Ступай с миром, брат мой, и помни, что я тебе сказал. Обо мне не беспокойся, я научен путь к свету находить даже из самой чащобы.

Оштон поклонился сидящему в пояс и поспешил прочь.

Неизвестно, как бы себя повел Оштон, — он еще и сам не решил, что будет делать, но затруднения его прекратил сам Вир. При первой же встрече по возвращении магик смерил его изучающим взглядом и заявил:

— Скоро кончится твоя служба. Решил я места ваши негостеприимные покинуть, а тебя, уж извини, с собой взять не могу, — и сопроводил Оштонов сдавленный вздох прищуренным взглядом. Но атаман уже все для себя решил — Вир хоть обходительностью и не отличался, но слово свое держал. Проповедник же не говорил, что Оштону следует немедля в бега пускаться, можно и потерпеть немного, коль скоро Вир сам свалить собрался.

Посему, когда Вир его с собой забрал в какую-то глушь у северного моря, где жилья был — один древний двухэтажный дом без единой души на десятки ли поблизости, Оштон выражать недовольства не стал. Хотя его новая служба ему опять сильно не понравилась, но на этот раз по другой причине. Нет для вольного человека врага злее тюремщика и нет для него занятия зазорнее, чем людей от свободы охранять. Узнают люди — мало что руки не подадут, перо под ребро воткнут при первом же удобном случае, и никто убийце слова дурного не скажет. А новое его задание уж больно походило на то, чем псы тюремные себе хлеб зарабатывают. Одно радует — нет людей поблизости, и донести про него некому. А в остальном-то сие грех не смертный, да и как бы вообще не грех — иные монастыри и те охотно к себе кандальников да каторжников берут под охрану и греха не боятся. Так что Оштон прилежно носил корзины со снедью единственной узнице, уповая на скорое свое освобождение.

Мерное течение жизни нарушилось вечером пятого дня. Оштон вышел на улицу до ветру. Хоть в последний год жизни он довольно близко познакомился с современными изобретениями в области сантехники, новомодным стульчакам с подогреваемым сиденьем, он по-прежнему предпочитал обычный кустик. Сделав свое дело, он собирался вернуться в дом, но заметил сидящую на подоконнике нахохлившуюся разноцветную птицу. Эту птичку Оштон видал и раньше — она принадлежала той самой узнице, поэтому особого удивления не испытал. Раньше он ее не разглядывал, стараясь свести контакт с узницей к минимуму. Но на этот раз атаману ничего не мешало рассмотреть диковинку поближе — он осторожно подошел к подоконнику и наклонился. Птичка встрепенулась, взъерошила хохолок и закрутила головой.

— Ишь ты, ну и курочка, — усмехнулся Оштон. — Вот интересно, ежели с тебя суп сварить, бульон разноцветный выйдет али как?

— Разноцветный выйдет, — сказала птичка отчетливо, потом наклонила головку и добавила сомневающимся тоном: — Али как?

Оштон выпучил глаза и сел.

— Али как? — спросила птичка, спрыгивая с подоконника — Жрать! Али как?

Оштон сглотнул и, не сводя глаз с птицы, отполз назад, потом поднялся, спотыкаясь, чуть не падая, забежал внутрь дома, захлопнул дверь и откинулся на нее спиной. Отдышался, покрутил головой.

— Жрать! — тихо, но отчетливо донеслось из-за двери. Оштон вздрогнул и бросился внутрь дома — искать Вира, хотя последние дни старался на глаза ему не попадаться — хозяин ходил смурной, как грозовая туча, причем с каждым днем все мрачнее. Видать, что-то у него не ладилось. Но сейчас Оштон предпочел бы общество Вира, даже ежели он огнем изо рта рыгать начнет. То, что нигромант душой своей чернее ночи, атаман давно понял и принял, а вот говорящих птиц его разум принимать отказывался напрочь.

Вир стоял у стола в комнате, заставленной всякими стеклянными бутылями странных форм, и возился с какими-то жидкостями, что-то там помешивая и подливая. Появления Оштона он не ждал и оным был явно недоволен.

— Я тебя не звал, — рыкнул он неприязненно. — Чего тебе?

Оштон сглотнул.

— Там, — сказал он, — там… милсдарь, там…

Вир поднял изумленно брови, замер в задумчивости на мгновение, потом посмотрел пристально на атамана.

— Что — там? — спросил он уже вполне спокойно.

Но Оштон только головой помотал:

— Идите сами посмотрите. Я сам себе не верю, а уж вы-то и подавно…

Вир хмыкнул, поставил на стол бутыль, в которой булькала и пузырилась какая-то бурая жидкость, и сказал заинтересованным тоном:

— Ну, давай веди, и в самом деле интересно посмотреть, что привело тебя в такое состояние.

Оштон пошел к двери, мысленно молясь всем богам, чтобы бесова тварь не успела улететь куда-нибудь. Но бесова тварь, к счастью, никуда не делась — сидела на том же месте, где поначалу увидел ее Оштон, — на подоконнике.

— Вот, — обвинительным жестом ткнул в нее атаман, — вот!

Вир посмотрел на птицу, потом на Оштона, потом снова на птицу.

— Что — вот? — спросил он вроде спокойно, но Оштон наметанным слухом почувствовал в голосе признаки закипающего гнева. — Это просто птица. Не говори мне, что ты не видел ее раньше. Не знаю, зачем она выкидывает ее на холод, и знать не хочу.

— Она разговаривает, — выпалил Оштон и замер, полный тоскливых предчувствий. Если птица сейчас ничего не скажет, то магик определенно решит, что Оштон умом повредился.

— Кто — разговаривает? — медленно, четко выделяя буквы, процедил Вир, прищурившись и слегка наклонив голову. Оштон сглотнул, сделал шаг назад, но сказать ничего не успел.

— Жрать! Еда, — донесся звонкий голос из-за спины магика, и атаман облегченно вздохнул. Признаться, последние мгновения он уже и сам начал сомневаться в своей вменяемости. Вир замер, широко открыв глаза, потом медленно обернулся.

— Интересно, — сказал он многообещающим тоном.

— Интересно, — сказала птичка тем же голосом, — интересно, интересно, — добавила голосом Оштона, — вот интересно, ежели с тебя суп сварить… — И опять звонким женским голосом: — Еда! Жрать!

Рука Вира метнулась, подобно змее, и сомкнула пальцы на шее птицы, тирада закончилась коротким сдавленным писком. Магик поднес руку с удавленной жертвой к лицу, посмотрел, ощерившись, повернулся и зашел в дом. Оштон выждал некоторое время, вздохнул и зашел следом. Вир как раз спускался по лестнице.

— Отнеси ей ужин, — сказал он мрачно и прошел мимо.

Атаман пожал плечами, взял на кухне корзину, покидал в нее остатки ужина и понес наверх. Девка сидела в своей комнате над тушкой птицы и рыдала весенней сосулькой. Оштон не повел и бровью, но в душе почувствовал немалое удовлетворение. Не должны звери и птицы разговаривать, аки люди. Мерзко это и ненормально. Оштон закрыл дверь, спустился вниз и чуть не наткнулся на вылетевшего из-за двери магика. Отскочил, сдавленно выругавшись. Вир, зло стрельнув взглядом, прошел мимо и начал подниматься по лестнице. Оштон замер. Обычно после вечернего визита к узнице дел больше никаких у него не оставалось, но сегодня атаман решил уточнить:

— Милсдарь Вир… я вам не нужен?

— Нет, — донеслось с лестницы после некоторой паузы, — сегодня — нет. Иди к себе.

Оштон снова пожал плечами и пошел к себе. Нет так нет.

ГЛАВА 5

Я закончил рисовать внутренний круг и, придирчиво рассматривая получившийся узор, вдруг заметил тонкую сетку царапин, проступающую на полу. То есть заметил-то я ее давно; еще только начав рисовать, я уже видел, что весь пол исцарапан, но не придал этому должного значения. А стоило бы! Потому что царапины эти вовсе не были случайными, как показалось поначалу, — в них отчетливо проступал какой-то узор, и, что самое странное, он явно переплетался с тем, который только что закончил рисовать я.

— Учитель! — позвал я настороженно.

Урсай поднял голову и наградил меня злым взглядом.

— Я дорисовал узор, — сказал я быстро, не дожидаясь иных проявлений его раздражения, — но мне кажется, что пол… что на полу уже есть какой-то узор. Вот, эти царапины, смотрите — это вовсе не царапины. То есть, конечно, царапины, но они кем-то специально процарапаны! Вот это — энергетический контур, и он сплетается с цепью энергии моего узора. А вот эта трещинка… не знаю почему, но она явно не зря проходит прямо через мою контрольную цепь.

Урсай мрачно кивнул:

— Не обращай внимания. Это я сделал.

Я немного успокоился, но не до конца. Чего-то он мне недоговаривает.

— Зачем? Учитель, вам не кажется, что если бы я знал о смысле своих действий, то мог бы работать намного эффективней?

— Ты знаешь, что делаешь: учишься устанавливать привязку своего канала силы к идеографическому узору. Не болтай зря. Открывай канал и активируй узор.

Подозрения забурлили во мне с удвоенной силой.

— Но, учитель, почему тогда я не учусь этому там, в охотничьем домике? Зачем вы привели меня в это здание и в чем смысл…

Урсай гневно вскинул голову:

— Активируй немедленно!

Я выпрямился.

— Нет.

— Что-о?! Как ты смеешь? — Урсай поднял правую руку. Я зажмурился, ожидая неизбежного наказания, но Урсай продолжал: — Если к тому моменту, когда я закончу говорить, ты не сделаешь то, что велено, — маг выждал паузу, коленки у меня ощутимо вибрировали, но я остался недвижим, — то я немедленно заставлю тебя самого себя препарировать и зашить вместо внутренностей амулет повиновения. А потом ты умрешь, и у меня будет ручной сумеречный зверь…

Пауза. Капля пота скатилась у меня по виску.

— …Куда менее строптивый и куда более полезный…

Пауза. Проклятие, он что, издевается надо мной?

— Итак, ты не собираешься мне повиноваться. — Из голоса Урсая вдруг исчезли нотки гнева и ярости, теперь он говорил совершенно спокойно, с легкой иронией и тонким оттенком грусти, но меня этот голос напугал даже больше предшествовавших угроз. И хотя его высказывание звучало скорее как утверждение, а не как вопрос, я нашел силы кивнуть и выдавить из себя:

— Да.

На самом деле мне было весьма интересно, не пропал ли у меня голос. Если наступил мой последний час, мне не помешает способность четко говорить. Однако все же надеюсь, этого еще не случилось. Ладно, в первые дни своего ученичества я мог мечтать о том, что однажды застану своего учителя врасплох. Но чем дольше длилось мое обучение, тем больше я ощущал, что нас разделяет непостижимая пропасть и очень далек тот день, когда я смогу его чем-то удивить. После «экзамена» я понимал это особенно ясно. Ни капли не удивлюсь, если мои познания в вербалистике не окажутся для него сюрпризом.

Урсай молчал, я стоял и потел, стараясь ни о чем не думать. Только в глубине моего сознания трепетала ехидная мысль: «Моя взяла! Десять! Десять!» И еще пару раз проскользнула мысль: «Ох и вздует меня Урсай», — не особенно, впрочем, тревожная.

— Поздравляю, — сказал вдруг учитель. Я напрягся, совершенно не понимая, с чем он меня поздравляет и чего по этому поводу ожидать. А он продолжал: — В первый раз за все время твоего обучения ты поймал меня на лжи.

Я открыл глаза и уставился на Урсая. А ведь и правда! Не припомню случая, чтобы он раньше мне врал… нет, не то чтобы он мне никогда не врал, наоборот, уверен, что он делал это частенько, но доказательств у меня никогда не было. Почему-то это открытие напугало меня чрезвычайно, мне даже немного дурно стало.

— Можно, конечно, сказать, что я еще не закончил говорить, нигде же не указано, в какой момент пауза в монологе перестает быть паузой и становится разрывом между двумя монологами, но я не стану так делать. Всегда считал подобные уловки уделом слабых и не собираюсь доставлять тебе удовольствие, делая вид, что все в порядке. Кстати, ты, наверное, не знал, что подобная ситуация между учеником и учителем означает обычно конец их отношений как ученика и учителя. Не то чтобы это предписывалось какими-то правилами, скорее это просто хороший тон. Если доверие ученика к учителю подорвано, эффективность обучения резко падает. А что может сильнее подорвать доверие ученика, чем пойманный на лжи учитель? Ведь не знал?

Я автоматически помотал головой — нет, не знал.

— Я так и думал. — Урсай кивнул. — Вдобавок такая ситуация не делает чести учителю… как учителю. Поэтому маги, пекущиеся о своей репутации, стараются не допускать подобных случаев любым способом.

Я быстро пересчитал языком зубы — сначала на верхней челюсти, потом на нижней — разминка языка, стандартное упражнение вербалистов. Не пойму, к чему он клонит, но, похоже, ничего хорошего ждать не следует.

— Интересно было посмотреть на твою реакцию, знай ты заранее… а, хотя уже неважно. — Урсай сделал пасс руками и присел перед своим узором. По полу побежали синие огоньки, и замеченный мной узор царапин на мгновение вспыхнул холодным белым светом. Вспыхнул — и погас, только вокруг моего узора, накрыв меня прозрачным пузырем, осталась висеть едва заметная прозрачная завеса. По ней изредка пробегали радужные линии. Войско Тьмы, что это за бесовщина? Я взглянул истинным зрением и обнаружил окружающий меня ажурный сетчатый шар, прочно связанный неизвестными мне узлами. Шрацблат! Я открыл рот, чтобы произнести первую связующую фразу заклинания, но в последний момент передумал.

— Что это?

Урсай хмыкнул.

— Ты что же, не собираешься сжигать меня Белым Пламенем? — спросил он с иронией после недолгого молчания. Проклятие, я так и думал — он все знает. Странно, но я даже почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, я старался что-то сделать, не моя вина, что не получилось, а теперь можно расслабиться и ничего не делать — все равно от меня уже ничего не зависит. Интересно только, что же он задумал? И почему я до сих пор жив?

— Что это? — повторил я, для верности ткнув пальцем в незнакомое заклинание, а то вдруг не поймет, о чем я спрашиваю.

— Запасной вариант, — ответил Урсай, выпрямляясь, — на тот самый случай, если ты вдруг заартачишься. Не думал, что пригодится, но ты меня приятно удивил. Зная тебя, не думаю, что ты сделал это в результате тонкого расчета, скорее всего, тебе просто повезло. Впрочем, это ничуть тебя не очерняет: удача, точнее, везучесть человека — тоже немаловажная черта, иногда способная заменить пытливый разум и тренированное тело. Впервые за время нашего знакомства ты не оставил мне иного выхода, кроме как убить тебя, но именно сейчас — опять же впервые — я тебя убить не могу.

Я чуть не выпалил: «Почему?»

— Нет, — сказал Урсай, стрельнув в меня взглядом, — физически — могу, и запросто, но это коренным образом нарушит мой план, который сейчас близится к завершению, и, увы, одной из ключевых фигур в нем являешься ты как источник энергии для моего заклинания. Одной из функций того узора, что ты так некстати заприметил, является передача энергии с твоего канала в мой узор. Дело в том, что если мой узор начнет работать правильно, то очень скоро я сам уже не смогу снабжать его энергией… по некоторым причинам.

Озарение молнией сверкнуло у меня в голове.

— Поток времени, — сказал я, — вы так и не оставили свою идею с бегством.

Урсай нахмурился.

— Это не бегство! Это — обходной маневр. Мы — я имею в виду себя и этот ваш дурацкий сонм белых магов — сейчас в безвыигрышной ситуации. Белые победить меня не могут. Точнее, могут, если я дам им время собраться вокруг меня и провести подготовительные действия. Разумеется, ничего подобного я делать не собираюсь. Я тоже не могу победить их всех. Я планировал обучить определенное количество людей, посвятив их Тьме, и таким образом привести в равновесие вашу перекосившуюся магическую систему. Увы, на этом плане пришлось поставить крест. Я не могу все время таскать своих учеников за собой и обеспечивать им охрану, а, оставаясь без меня, они становятся легкой добычей для светляков.

Я удивился — почему «легкой добычей»? Свез бы их всех в свой замок. Или, наоборот, раскидал по всяким пустыням и безлюдным островам.

— Развозить их по недоступным местам бессмысленно. — (Я вздрогнул, он что, мысли читать научился?) — Во всем Таоре нет сейчас людей, черпающих силу из Изначальной Тьмы, и как только таковой появляется, светляки его моментально засекают при первом же обращении к силе. Засекают, находят и убивают.

— А в замке… — подал я голос.

Урсай сверкнул очами.

— Замка больше нет! Они нашли его. Я полагал, что эти навозные черви про него пронюхают, но не думал, что так быстро. Находясь там, я мог бы его оборонять сколь угодно долго от сколь угодно большой армии. Но меня там не было! Зато были три моих ученика, и они испугались, когда Белый Круг начал атаку. Они умудрились освободить демона, и это очень грустно. Потому что Белым, в конце концов, демона удалось изгнать, хоть это стоило им неимоверных усилий. Для меня потеря демона, увы, оказалась невосполнимой — сколько я ни пытался призвать достаточно могущественную сущность с дальних планов, у меня ничего не вышло. Из чего следует два вывода: первый — что я теперь не могу долго оставаться на одном месте, а второй — магия слабеет. Как я и полагал.

Последние слова заставили меня встрепенуться.

— Ваша магия? Почему?

— Я не сказал, что моя, кретин. Магия вообще слабеет. Потому что равновесие нарушено. Вся магия в нашем мире — от Изначальных Сил. Когда перевеса нет, когда Изначальные Силы в мире примерно равны, присутствие магии постоянно растет. Но теперь Изначальной Тьмы в Таоре почти нет, и Изначальный Свет тоже потихоньку уходит. А вместе с ними уходит и магия. Поначалу, в первые дни, я полагал, что сам подрастерял форму — раз за разом я терпел неудачу, пытаясь пробить портал в Поле Тишины у своего замка — мне не хватало энергии, хотя я и вкладывал в портал весь поток, к которому я имею доступ. В отчаянии я воспользовался Печатью Хаоса, хотя прибегать в одиночку к столь мощным заклинаниям сродни прыжкам через пропасть с завязанными глазами. Печать Хаоса собирает стихийную силу из всех ее мельчайших проявлений — все обрывки сил, разбросанные в пространстве, сливаются в один мощнейший поток, который делает ее обладателя равным богу. Я собрал веками копившуюся силу почти со всего Амара — в прошлые времена этого хватило бы, чтобы весь Таор разнести в пыль и собрать обратно! А сейчас — едва хватило на успешное завершение не самого энергоемкого заклинания. Тогда я понял, что происходит: форму потерял не я, форму потерял сам мир. Ты знаешь, что стихийная магия нынче не в почете? Что ОСС неожиданно получил роскошный подарок — единственным источником посторонней энергии теперь является Изначальный Свет? Маги всего Амара, ранее работавшие со стихийными силами, уходят на покой, работать остаются только те, кто не пугается черпать всю нужную энергию из Света, а ты знаешь, какими последствиями чревато частое ее использование. В Эгене и Харате пока все по-прежнему, но это ничего не меняет. Еще раза три-четыре я воспользуюсь Печатью Хаоса, и стихийных сил на Таоре не останется вообще! Меня это в некоторой степени напугало, я забыл давние разногласия, забыл нанесенные мне свежие обиды и пришел к главе ОСС для личной беседы. До меня доходили слухи, что он — человек довольно либеральных взглядов и даже потихоньку продвигает ослабление действующих ныне идиотских запретов. Я даже предположил, что некоторые Светлые догадываются о том, чему получил подтверждение я, и был почти уверен в успехе предстоящих переговоров. Я объяснил этому Мирне, что происходит, что стихийные силы — всего лишь результат взаимодействия Изначального Света и Изначальной Тьмы. Что они близки к полному истощению, и Изначальный Свет также потихоньку покидает Таор. Я думал, он испугается, а он обрадовался! Он сказал, что не видит ничего плохого в том, что магия вообще исчезнет! Такой мощный инструмент, каковым является магия, сказал он, не должен оказываться в руках одного человека, это опасно для общества. А потом поблагодарил меня за хорошую новость. И сказал, что теперь-то он видит жизненную необходимость запрета на запретную магию. Кретин! Пустоголовый болван! — Урсай разъярился не на шутку. — Никогда не любил Светлых в первую очередь за их упертость и ограниченность, но и помыслить не мог, что их глава способен мыслить столь узко! Столь максималистски, словно ему пятнадцать лет, а не четыреста!

В устах подростка последняя фраза звучала довольно странно. Впрочем, если вспомнить, сколько ему лет на самом деле, — еще страннее. Урсай покачал головой, перевел дух и продолжил тоном поспокойнее:

— Я не предполагал подобной реакции и не ожидал последовавшей атаки, поэтому он чуть не застал меня врасплох. Право же, только везение спасло меня в тот раз. Тогда же светляки атаковали мой замок. С одной стороны, они очень удачно воспользовались моментом, потому что я не был в состоянии оказать достойное сопротивление. С другой стороны, когда освободился демон, ордену стало не до меня, и они дали мне возможность отдохнуть и восстановить силы. После того случая я понял, что время — против меня. Можно начать охоту за Светлыми, но это бессмысленно — их слишком много, рано или поздно я ошибусь, и следящий за каждым моим шагом орден не преминет воспользоваться этой ошибкой. Я же один против них и, увы, не всесилен. Я решил вернуться в прошлое — в недавнее, четырехсотлетнее прошлое — и изменить ход истории. Я предотвращу свой бой с армией Тьмы. Мы не будем повторять ошибки Светлых и уничтожать Белый Круг под корень, нет, все цвета магии будут развиваться равномерно, но — под одним контролем. Нашим контролем. Я полагаю, Светлые достаточно ясно продемонстрировали свою некомпетентность… Ты что-то хочешь сказать?

— Но, учитель, это же невозможно!

— Вот как? И почему же?

— Но вы же сами пытались… нет, дело даже не в этом, просто в книге Сармонта Равийского… — Урсай наклонил голову и одарил меня удивленно-заинтересованным взглядом, я запнулся, но продолжил: — В книге «О природе времени» все же написано: если вы хотите изменить свою скорость относительно скорости Реки Времени, вам нужна опора, не принадлежащая этой реке. Но ведь все, что вы видите вокруг, и все, что не видите, весь Таор, вся наша вселенная — это все принадлежит одному потоку времени. Даже если вы заставите некоторую часть потока течь в другую сторону, это ничего не изменит — в бутылке, текущей по реке, можно исхитриться и заставить воду течь вверх, эта бутылка даже может быть довольно большой, но всю Реку Времени в нее засунуть не удастся никому, даже если его зовут Гор Вседержитель.

Урсай улыбнулся.

— Как ты сказал? Река Времени? Удачное сравнение, право же, жизнь в речном племени тебе определенно пошла на пользу. Также отрадно видеть, что ты не терял времени даром, хотя в последний год обучения возможностей у тебя было намного меньше, чем в первый. Как минимум жажду знаний мне удалось тебе привить, право же, даже жаль, что я не смогу взять тебя с собой. Но я и не собираюсь отправляться в прошлое в физическом теле, немного подумав, ты сам догадаешься почему. Я отправлю в прошлое только свой разум.

— Какая разница? — Я пожал плечами. — Информация принадлежит потоку времени так же, как энергия и материя. Если насчет разума как такового нельзя сказать, что он является информацией, то уж память-то ею является несомненно. А ведь как раз память вам в прошлом и нужна, память, которая принадлежит Реке Времени в той же степени, что и ваше тело.

— Хм. Неплохо. И что ты еще почерпнул из Сармонта? Известно ли тебе, что — пользуясь твоим сравнением — скорость течения Реки Времени по ее ширине неравномерна? Что есть места, где время течет быстрее, и наоборот?

— Да, — волнуясь, ответил я, — и известно также, что разница между скоростями самого быстрого участка и самого медленного не больше скорости основного потока. То есть невозможно двинуться назад по потоку, используя в качестве опоры медленный участок. Даже остаться на месте невозможно, можно лишь очень сильно замедлить свою скорость… сколь угодно сильно замедлить. Это называется парадокс Армины. И то только теоретически, поскольку практически такое заклятие очень энергоемко и очень сложно. Не говоря уже о том, что эти «медленные участки» существуют только в теории, и их еще надо найти. Так что, учитель, вряд ли нечто подобное осуществимо, особенно с учетом ослабления магии… простите.

Урсай смеялся. Пожалуй, путешествие по Реке Времени оказало на его смех благотворное влияние — у меня уже не начинали непроизвольно дрожать руки при его звуках, это был обычный звонкий смех обычного мальчишки. Я даже улыбнулся. Может, не мешать ему — глядишь, превратится в сюсюкающего младенца, чем не вариант?

— Молодец, — сказал Урсай, отсмеявшись, — право же, молодец. А если предположить, что у меня есть опора на берегу?

— Берег?! — воскликнул я. — Что это? Все, что есть на свете, плывет по одной и той же Реке Времени. Вообще все!

— Ну да, ну да, — пробормотал Урсай, — я совсем забыл, что Инструменты Богов сейчас у вас отнесены в разряд того-чего-никогда-не-было-и-не-может-быть.

Я вздрогнул. Я очень мало читал об этих мифических артефактах, но если что-то и можно отнести к «опоре на берегу», то, пожалуй, именно их. Правда, большинство источников отзывалось об Инструментах Богов коротко и емко — «сказка». Только один весьма любопытный трактат (из Урсаевой библиотеки, кстати, зря он думает, что я ничего не читал в первый год обучения — в замке) довольно подробно описывал все известные Инструменты и не менее подробно объяснял, почему они не могут существовать. А еще — ни в какой книге я не читал упоминания о том, что какой-либо Инструмент когда-либо был использован… вот только…

— Вы нашли жезл Тависса?

Урсай вопросительно поднял бровь:

— Ты продолжаешь меня удивлять. Да, в некотором роде, нашел. Сказать точнее, я нашел не жезл Тависса, а его нынешний облик. Не соблаговолишь ли сообщить мне, откуда ты узнал про жезл? По моему представлению, ты не мог располагать информацией, могущей навести тебя на мысль, что я нашел именно его.

— Первый принципал сказал, — быстро ответил я, хотя, наверное, следовало немного поломаться, — вы его в Азе нашли, да? А почему его не нашел Арман Све… Ре-Хонор?

— Потому что он был кретин, — злорадно ответил Урсай, — впрочем, для Светлых это довольно характерное явление. Он, я полагаю, искал предмет великой магической мощи, совсем забыв о том, что Инструменты Богов, в сущности своей, не материальны. И жезл Тависса вовсе не был Принципом Изменений, как думал Арман, жезл всего лишь содержал Принцип Изменений. А еще точнее — являлся проекцией упомянутого Принципа на нашу вселенную. Не напрягай мозги, все равно не поймешь. Зато, наверное, понимаешь, что эта моя находка в корне меняет дело? Принцип Изменений — лучший из известных нам Инструментов Богов для достижения моей цели. Он и в первоначальном виде был приспособлен для того, чтобы менять историю, так что «опоры» лучше его не сыскать. Я поместил в конденсатор, — Урсай махнул рукой в сторону двух желтых шаров, — необходимой силы отрицательный заряд и связал его с «опорой» — Принципом Изменений. Но своей энергией я смогу воспользоваться только для запуска заклинания, когда я отправлюсь в обратное плавание по — хм — Реке Времени, узор останется здесь, и энергией его будешь питать ты.

Я скрестил руки и усмехнулся:

— И почему же я буду это делать? Вы вернетесь в прошлое, измените историю, и я, скорее всего, просто не нарожусь на свет, так? Зачем же мне собственными руками себя убивать?

— Ты не прав, — с убеждением возразил Урсай, — не родиться на свет и умереть — совсем не одно и то же. И я не думаю, что ты не родишься при новой истории — семья твоих родителей живет довольно обособленно, вдали от центров цивилизации, социальные потрясения мало влияют на такие места.

Я пожал плечами.

— Пусть так. Если даже каким-то чудом мои папа с мамой встретятся при новом ходе истории, поженятся и родят мальчика, которого нарекут моим именем, это все равно буду не я. Потому что я никак не буду помнить всех этих, — я мотнул головой, — событий, и, следовательно, я-нынешний — умру.

— Неплохо, — Урсай усмехнулся, — в логике тебе не откажешь. Но посмотри на дело с другой стороны. Во-первых, я тебя не убиваю. Ведь тогда можно сказать, что и ты в каждый момент времени убиваешь миллионы людей в будущем, — людей, которые могли бы родиться, если бы ты сделал что-то вот так, а не эдак. Ладно, пусть тебе не нравится такой ход событий — подумай о другом. Сейчас магия медленно, но верно покидает мир. Что будет, когда она исчезнет совсем? Перестанут лечить людей целители, перестанут изгонять нечисть заклинатели… хотя нет, нечисть тоже пропадет… а, неважно. Пропадет связующая магия — чтобы узнать, что случилось в соседнем городе, туда придется слать гонца — причем гонца на лошади, ведь порталы тоже не будут работать. Рухнет экономика, всюду воцарится первобытный хаос, люди будут умирать от обычной простуды, случайный огонек будет сжигать весь дом, природные катаклизмы будут уносить жизни тысяч людей, ты этого хочешь?

Я почесал затылок.

— В логике вам не откажешь, — я усмехнулся, — но, учитель, этот фокус прокатил бы с каким-нибудь упертым Белым, а я, если вы еще не забыли, немного темноват для этой роли. Вы же сами два года учили меня, чтобы в первую очередь я думал о себе. Никак не могу ослушаться своего учителя. Простите.

— Ну так и думай о себе, болван. — Урсай, похоже, начал сердиться. — Если ты упрешься настолько, что заставишь меня прервать заклинание, неужели ты думаешь, я оставлю тебя в живых? Наоборот — тебя ждет весьма неприятная смерть. Намного лучше для тебя просто перестать существовать, уж поверь мне. А так — у тебя даже есть шанс. Вдруг у меня опять ничего не получится и я превращусь в лужицу первородной жидкости на полу?

Я покачал головой:

— Я думаю, у вас получится. Я сейчас понял… Ведь та кошка в клетке, позавчера она шипела и жалась в угол, когда вы показывали ей колючий шарик, которым кололи ее вчера… ведь вы отправили на день в прошлое ее память, так? Значит, ход истории можно изменить. Ну что ж. Видите ли, учитель, я не хочу, чтобы история была переписана. Выбирая между миром, в котором победила Тьма, и миром, в котором нет магии, я выберу второе. Пусть даже это и повлечет мою смерть. Кстати, она вовсе не должна быть неприятной — я могу убить себя сам. Довольно быстро. Быстрее, чем вы успеете снять блокирующее заклинание, — я вижу, оно ограничивает радиус действия моих заклинаний этим кругом, но оно также не дает и вам дотянуться до меня.

Тут я блефовал. Ничего такого я не видел и вовсе не был уверен, что этот мыльный пузырь — та самая Сфера Поглощения. Но, судя по кислой физиономии Урсая, я попал в точку.

— Ну ладно, — проворчал после долгого раздумья Урсай, — не люблю действовать такими методами, но когда не остается выбора… Оштон! Оштон, тьма тебя побери!

— Я здесь, — послышался голос, и из арки возник силуэт крепкого плечистого мужчины. Он подошел ближе, предусмотрительно остановившись в двух шагах от слегка мерцающего узора, и я смог разглядеть его лицо — смутно знакомое. Где-то я этого громилу видел.

Оштон стрельнул в меня взглядом и повернулся к Урсаю:

— Что прикажете, милсдарь?

— Неси ее сюда, — мрачно сказал Урсай, — и клади на сток.

— Сей момент. — Громила пожал плечами и неспешно удалился.

В зале повисла тишина, Урсай, с мрачным выражением лица, смотрел куда-то в сторону. Я кашлянул и открыл рот, собираясь спросить, что он задумал, но тут громила появился снова. Я не смог удержать удивленное восклицание, разглядев его груз. Девушка. Совершенно обнаженная и недвижимая — руки и ноги бессильно болтались в такт шагам несущего ее. Оштон подошел к выдолбленным в камне канавкам и глухо поинтересовался:

— Как класть?

— Руками в углубление… не так, на бок положи, а руки в сторону. Чтобы кровь в стоки пошла.

— А… ну так сразу бы и сказали, — буркнул громила, с легкостью переворачивая тело. Я стоял, не понимая ровным счетом ничего. Зачем Урсаю кровь? Даже если он решил использовать энергию смерти… да ну, бред, зачем это ему? Он из Тьмы за один миг может черпнуть энергии столько, сколько и тысяча зарезанных жертв на алтаре не дадут. Да и нет тут никакого алтаря… Может, он меня таким образом шантажировать решил? Дескать, колдуй, а не то ее убью? Я усмехнулся. Он что, еще не понял? Пару лет назад, может, и сработало бы. А сегодня… да пусть хоть весь зал трупами заваливает. Хотя девушку, конечно, жалко. Интересно, почему он ее в сознании не оставил — начни она плакать и умолять о пощаде, эффект сильнее бы был… но все равно бы не помогло. Вот если бы она была мне дорога… пожалуй, будь на месте этой девушки мое Закатное Солнце, я бы не смог устоять, но Рами-И была мертва, и вместе с ней умерло мое сердце. Я надел на лицо маску бесстрастия и обернулся к Урсаю:

— Не понимаю, зачем она вам нужна? И каким образом ее вид должен заставить меня изменить решение?

Пожалуй, впервые за все время я заметил тень неуверенности, мелькнувшую на лице моего учителя. Он пристально посмотрел на меня, прищурился:

— Ты ее не узнал? Она и есть сегодняшнее воплощение Принципа Изменений.

Я недоуменно нахмурился. А с чего я должен ее узнавать? Даже если эта девушка из моего племени, я их так и не научился различать, да и нет мне до них никакого дела. Я взглянул на лежащую еще раз. Нет, она не из вууль-ду, такие тонкие фигурки у Народа Реки не в почете (сердце опять кольнуло воспоминание о Рами-И). Откуда она еще может быть? Я три года ни с кем особо не общался… Воплощение Принципа Изменений… Я присмотрелся и почувствовал, как зашевелились волосы у меня на голове. Не может быть! Ирси? Забыв про барьер, я бросился к девушке и моментально получил по лбу — в буквальном смысле. Уж не знаю, была ли эта радужная сфера Сферой Поглощения, но меня она тоже не пропускала и на ощупь была — как каменная. Я потер лоб и обернулся к Урсаю. Мы молчали некоторое время, потом он спросил:

— Почему же ты не ругаешься и не кричишь, чтобы я ее немедленно отпустил?

— А поможет?

— Нет, — усмешка, — видишь ли, не знаю, каким образом это ей удалось, но она и в самом деле — Принцип Изменений. Скажу прямо, не самое удачное воплощение — не совсем понятно, как теперь с ним работать. Столько помех, столько различных факторов. Не завидую тем, кто попытается применить его по назначению — поди-ка разберись, что к чему и с какой стороны подойти. С жезлом было бы не в пример проще. Ну да я и не собираюсь этот Принцип применять, он нужен мне всего лишь как точка опоры.

Я стоял, сжав зубы, кровь шумела у меня в ушах, и негромкий голос Урсая прорывался сквозь этот шум с трудом. Мерзавец. Ублюдок. Я с трудом сдерживался, чтобы не начать беситься и орать в голос — нечего эту скотину веселить.

— Зачем кровь? — спросил я и не услышал своего голоса.

— Ее кровь содержит Принцип в наибольшей степени. Опять же — не знаю, как так получилось. И как такое возможно — тоже не знаю. Но и это неважно. Как бы там ни было, она стала тем, кем стала, в Азе — это несомненно. И этого мне достаточно, чтобы найти Принцип, когда я окажусь в прошлом. Найти и постараться, чтобы он воплотился во что-нибудь более удобное для использования.

Я крепко стиснул челюсти. Аж зубы затрещали.

— А теперь думай сам, — продолжал Урсай. — Эта девушка мне вовсе не нужна, мне хватит ее крови. Сейчас мой не отягощенный излишней моралью друг вскроет ей вены на руках, и кровь потечет в реактор. Если ты останешься при своем мнении, то она умрет, ты тоже умрешь, а я соберу кровь, заморожу ее и буду готовить на роль передатчика энергии кого-нибудь другого. Ее кровь сохраняет свои свойства и в отрыве от нее самой — я проверял. Довольно неприятно, что все придется начинать сначала, но ничего невозможного. А вот если ты откроешь канал, то у тебя появляется шанс. Не буду врать, весьма маленький шанс, но — кто знает? Я не всесилен и не стану утверждать, что все пройдет без ошибок. Может, даже не вся кровь успеет из нее вытечь, и ты ее спасешь. Включи мозги, я что, зря тебя учил почти два года?

— Ты врешь, — сказал я хрипло, впервые назвав его на «ты». Много чего сегодня произошло впервые.

— Нет. Подожди немного, сам убедишься. Оштон?

— Ща, милсдарь. — Оштон вынул нож и склонился над лежащей.

— Нет! — заорал я, хотя отлично понимал, что смысла в этом нет ни на полпальца. Так и оказалось — бандит даже ухом не повел и равнодушно, словно каждый день этим занимался, полоснул ножом по запястьям Ирси. Раз. Два. Струйка крови потекла по стоку. Оштон выпрямился и обернулся:

— Готово, милсдарь. В лучшем виде.

— Хорошо. Иди.

Я обернулся к Урсаю — он смотрел на меня с иронией и некоторым сожалением. Хотя, возможно, сожаление мне почудилось.

— Будь ты проклят, — сказал я, опуская руку и активируя канал. Пару мгновений ничего не происходило, потом вокруг Урсая загорелись и начали медленно набирать яркость заполненные какими-то узорами концентрические круги, числом три.

— Наконец-то, — сказал Урсай. — Кстати, ты был прав, я немного солгал. Ее кровь недолго сохраняет свои свойства, и заморозка не помогает. Если бы ты не активировал узор, мне пришлось бы оставить ее в живых. Впрочем, в конечном счете это ничем бы не помогло ни тебе, ни ей. Ты сделал правильный выбор.

Я скрипнул зубами. Круги вокруг Урсая начали медленно вращаться, кроме того, стала отчетливо видна сеть линий, соединявших наши узоры. Где же я слышал это имя…

— Этот Оштон, — спросил я, — случайно не Оштон Кровавый Мешок?

— Теперь его зовут Оштон Костяная Рука, — хмыкнул Урсай, — вы, никак, знакомы?

— Заочно, — сказал я, лихорадочно вороша память, — в книжке одной прочитал. «Бандитский Джубан» называется. Рекомендую, интересная книжка. — И заорал во всю глотку: — Оштон! Лапу на бочку!

— Зря глотку надрываешь, я его хорошо знаю, будь даже он тебе отец родной и то бы ухом не повел, — спокойно заметил Урсай, но тут его спокойствие дало трещину, потому что Оштон уже был здесь.

— Чего базлаешь? — спросил он мрачно, воткнув острие своего взгляда аккурат мне в переносицу.

— Оштон, выйди вон! — рявкнул Урсай.

— Не штани, возила, — сказал я как можно более развязным тоном, — дед в яме, натурально. Видишь — в круге торчит, и выйти из него ему не шуршит. Только картинки рисовать да мух глотать.

— Оштон, ты был мне полезен, и я не хочу тебя убивать. Но если ты сейчас же не выйдешь, мне придется это сделать, — сказал Урсай своим самым страшным голосом. Хоть он и был направлен не против меня, но мне все равно стало жутко, как всегда. Однако бандит только усмехнулся.

— Я не возила; я лешак. И впрямь в яме, по ходу.

— Дед карачун копает, — быстро сказал я, надеясь, что правильно вспоминал всего лишь однажды просмотренный наискосок словарик бандитского языка, — тебе, мне, всем. Песок на свист! Шар видишь — сбей пером. Карачун деда хватит, а нам — откинется.

— Он врет! — выкрикнул Урсай. Светящиеся круги вращались уже довольно быстро, узоры на них сливались в сплошную линию. Когда круги наберут некоторую скорость, заклинание начнет действовать, и остановить его, пожалуй, будет проблематично. Урсай же продолжал убеждать бандита: — Я и в самом деле не могу сейчас ничего сделать, но в остальном — он врет! Мое заклинание убьет его и эту девушку, вот он и задергался. Так и быть, я прощаю тебе неповиновение, но если ты, сволочь, нарушишь мое заклинание, живым тебе не быть.

— Шорох обоснуй? — Оштон посмотрел на меня.

— Светляки деда обложили вглухую, вышак ему копают. Сам сечешь — из малины его выкурили. Дед шандец греет, крохалям лес обломится, а он — верхами.

Оштон почесал затылок:

— Не силен я по фене, говорю ж, лешак. Ты… того, нормальным языком скажи.

— За ним, — я кивнул на Урсая, — светляки гоняются, скоро на зуб кинут… тьфу, шрат, въелось… прищучат скоро, короче.

— Это я понял, — отмахнулся Оштон, — че он задумал-то?

— Прошлое изменить, — честно ответил я, — сделать так, чтобы в Последней Битве победил Проклятый Принц.

Оштон бросил удивленный взгляд на Урсая:

— А он может?

Я кивнул. Оштон пожал плечами.

— Его право.

— Но это же означает, что все умрут! — воскликнул я в удивлении. — И ты тоже!

— А ты что, собрался жить вечно? — Оштон хмыкнул и развернулся к выходу. Урсай расхохотался.

— Благодарю тебя, мой друг! Каюсь, я недооценивал тебя раньше. Клянусь, я этого не забуду!

Оштон резко обернулся.

— А хоть бы и забыл, мне не жалко! — И, смотря на меня: — Какой шар?

— А? — спросил я, хлопая глазами.

— Какой шар сбить? — спросил Оштон спокойно. — Тот, что ближе ко мне или к тебе?

— Любой, — быстро ответил я. Если я правильно понимаю их назначение, то… а впрочем, неважно, потому что нож уже рассекал воздух под отчаянный вопль Урсая. Клинок воткнулся под шар, я на мгновение испугался, что Оштон промахнулся, но тут же понял, что он перебил ножом деревянную стойку. Шар покачнулся, с глухим звоном упал на пол и покатился в сторону, окутываясь облачками синих искр при пересечении каждой линии узора. Урсай замолчал и принялся лихорадочно водить руками, бормотать — похоже, готовил какое-то заклинание. Я присмотрелся к вращающимся кругам — по ним уже не было видно, что они вращаются. Интересно, как скоро они наберут необходимую скорость? Если Урсай успеет остановить процесс, у нас будут проблемы. Может, сказать Оштону, чтобы…

И тут мир залило ослепительным светом. Я заорал, зажмурившись и закрыв лицо руками, но свет не стал от этого слабее. Что случилось? Урсай успел? Или наоборот? Свет поблек, затем ослаб и пропал совсем. Я замолчал и прислушался. Тишина. Негромкие поскребывания и посапывания не в счет.

— Опа, — сказал чей-то голос, вроде Оштона, — темно.

Я открыл глаза. И впрямь темно. Если только у меня с глазами все в порядке… Я похолодел и попытался создать свет — не получилось. Проклятие! Я ослеп?

— Где-то у меня тут… — сказал тот же голос, прозвучали какие-то скребущие звуки, затем в темноте вдруг затеплился огонек. Самый обычный огонек самой обычной маленькой масляной лампы. Мерцающий свет выхватил из темноты лицо Оштона.

— Эй, паря, ты тут? — спросил он. — Что с сударем Виром?

«О ком это он?» — удивился я про себя, но не переспросил — я пытался понять, почему не получается создать Объемный Свет. Такое впечатление, что все работает, только вот вся энергия куда-то делась. А может… Я зачерпнул энергию из канала Тьмы и направил ее в заклинание. Яркий свет тут же залил помещение, высветив жмурящегося Оштона с лампой-коптилкой в руке, лежащую на полу и истекающую кровью Ирси и недвижимо замершую фигурку подростка, очень похожую на обычную гипсовую статую, благодаря снежно-белому цвету. Я быстро глянул вокруг истинным зрением, отметил отсутствие посторонних заклинаний и бросился к девушке. Попытался вспомнить подходящее заклинание, но в голове была сплошная каша, так что я просто скинул куртку, оторвал от нее рукава и обмотал ими запястья девушке.

— На, — произнес голос сзади, я вскинулся, разворачиваясь, с приготовленной Цепью Молний, но это всего лишь Оштон протягивал мне что-то, свисающее из руки.

— Ремнем перетяни, — сказал он, — тряпками, вишь ты, не остановишь — истечет.

Я молча взял ремень, Оштон осторожно отодвинулся.

— Что, — сказал он, наблюдая, как я накладываю жгут, — Вир-то неужель и впрямь собирался сделать так, чтобы Проклятый победил?

— Да, — сказал я, переворачивая Ирси на спину и с удивлением отмечая странный рисунок на ее теле, — он и помолодел-то оттого, что попытался в прошлое отправиться, но поначалу у него не вышло.

— Ишь ты, — сказал Оштон и принялся что-то шептать. Я обернулся и с удивлением увидел, что бандит молится — неумело, но истово. Я покачал головой и продолжил свое занятие. Кровь я остановил быстро, потом припомнилось и заживляющее заклятие. Пришлось снова черпнуть из канала. Пожалуй, не стоит тут задерживаться — если я правильно понял происходящее и если Урсай не врал, то нахожусь я, скорее всего, на лишенном стихийной магии Амаре и светляки, вполне возможно, мои операции с Тьмой уже засекли.

Все. Заклинание сделало свое дело, превратив глубокие кровоточащие раны в два серых рубца. Я быстро снял ремни, приложил ухо к груди девушки и облегченно перевел дух — сердце билось. Поднес ладонь к ноздрям — дышит. Ну, уже хорошо. Что же это за узор на теле и когда он появился? Когда Оштон только внес ее, ничего такого не было, точно помню. Я присмотрелся. Рисунок представлял собой две ломаные полосы синего цвета шириной в два пальца, тянущиеся от лона к груди, где они делали спираль, окружая сосок, и заканчивались прямо под ним. Я дотронулся до полосы — похоже на шерсть. Нагнулся, раздвинул волоски — вот бесовщина, и в самом деле шерсть. Волоски синего цвета густо росли прямо из кожи. Я вздохнул и решил не ломать пока голову. Ну шерсть и шерсть, подумаешь. Как бы девушку в чувство привести?

— Ирси, — позвал я негромко. Мне показалось, что веки у нее дрогнули. Но тут мое внимание привлек громкий скрежет с той стороны, где находился в очередной раз окаменевший Урсай. Я быстро обернулся — у белой фигуры, слегка потупившись, стоял Оштон.

— Я, вишь ты, ножом его ткнул, — сказал он удивленно, — так ить не тыкается! Как каменный!

Я кивнул.

— А скоко он так торчать-то будет, а, милсдарь хороший?

— Вечность, — отозвался я, поворачиваясь к Ирси.

— Вот хорошо, — обрадовался Оштон, — а то он, чую, сильно сердит на меня будет, когда очнется. А, слышь, милсдарь?

Я снова обернулся к бандиту.

— Я это чего, — сказал Оштон торопливо, — эти шары, я смотрю, как бы не золотые.

— Золотые, должно быть, — отозвался я, — медные он не стал бы ставить, значит, либо серебряные, либо золотые. Но раз желтые — значит, золотые.

— Ну так я чего решил, — продолжал бандит еще более обрадованно, — я, вишь ты, вроде как помог тебе, жизнь, можно сказать, спас. Так я думаю, что если я эти два шара заберу, так мы и в расчете будем, так ведь? Разве не по справедливости?

— А скажи мне, милейший, — я усмехнулся, — а с чего ты мне все-таки помочь решил? Ты же вроде уже не собирался? А?

Оштон осклабился:

— Жить-то я не меньше твоего хочу, да ведь закавыка такая — как мне знать, кто из вас правду говорит? Ну, я его на понт и взял. А как он сказал, что он, мол, меня не забудет, вошь озерная, так я сразу все и понял… Хотя, ежели б он и что другое сказал, я бы все равно тебе помог, почуял я, вишь ты, что за тобой правда. Ну, так я беру шары-то?

— А… — начал я, но мое внимание привлек тихий стон, и я быстро закончил, отворачиваясь: — Бери, бери оба и вали отсюда, сюда скоро светляков слетится, как мух на сам знаешь что…

— Благодарствую, — отозвался Оштон, — окажешься в Джубане, спроси Костяную Руку. Нужда будет — помогу. Ну, Гор в помощь.

Я машинально кивнул, не слушая, потому что Ирси открыла глаза, посмотрела на меня вполне осмысленным взглядом и улыбнулась.

— Малек, — сказала она и зевнула, — какой хороший сон, давно я тебя не видела.

Я улыбался и с удовольствием ее разглядывал, сдается мне, нескоро представится следующий такой случай — надо пользоваться этим.

— Ты изменилась, — сказал я, — повзрослела, похорошела. Такая красивая стала, просто глаз не отвести.

Она потянулась.

— Ты тоже изменился, — хихикнула, — раньше ты бы полдня мялся, прежде чем такое сказать… Холодно мне что-то, — зевнула, лязгнула зубами и с подозрением уставилась на меня. — А это точно сон?

Я засмеялся. От всей души, легко и радостно, как не смеялся, пожалуй, уже лет пять. И чувствовал, как медленно сползает с души невыносимо тяжелый груз.

— Я очень надеюсь, что это не сон, — сказал я, продолжая улыбаться, — и знаешь, у меня есть для этого некоторые основания.

Ирси нахмурилась, быстро села и прикрылась руками.

— Это и вправду ты? А где Урс Ахма? И почему я в таком виде? И где мы вообще? Дай куртку!

Я усмехнулся, накинул ей на плечи куртку и ответил:

— По порядку. Это и вправду я. Урс Ахма — вон стоит. — Я махнул рукой в направлении белой фигуры. — Почему ты в таком виде — не знаю, но полагаю, что Урсаю так было удобнее, а может, ему было не чуждо чувство прекрасного. Где мы вообще — не знаю, но думаю, что где-то в пределах Амара.

Ирси завернулась в куртку и помотала головой.

— Все кружится, — пожаловалась она, — а кайнам на меня кто надел? Тоже Урс Ахма?

— Чего… надел? — осторожно спросил я.

— Кайнам… это… — Ирси помялась, — одеждой и не назовешь… эти, ну ты же видел. — Она провела рукой по куртке от груди вниз, к животу.

— А… — сказал я, — прости, но оно, по-моему, на тебе растет.

— Чего? — Она уставилась на меня, хлопая глазами, потом распахнула куртку и уставилась на собственную грудь. Потрогала пальцем. — Круто, — сказала она спустя некоторое время, — Шихар меня задери, как круто. Гастен бы от восторга описался. Или наоборот, даже не знаю.

Запахнула куртку, посмотрела на меня со странным выражением лица.

— Да ты не расстраивайся, оно сильно не заметно, а по мне — так даже красиво.

— И ты туда же, — сказала она со вздохом. — Глаза б мои его не видели. Кайнам — это… короче, в Мекампе это надевают для танца… для некоторых танцев… и для того, что за ним последует… если последует. Некоторых возбуждает. Иногда.

— Прости, — сказал я, погладив ее по щеке. Она прильнула к моей ладони, вздохнула.

— У тебя штаны запасные есть?

— Нет, — честно ответил я, — есть подштанники, могу дать. Тепло же, не простудишься. Штаны я, извини, пока бы при себе оставил.

Она засмеялась:

— Гор всемилостивый, ну и видок у меня будет.

— Это точно.

Я поднялся, быстро разделся, натянул на голое тело штаны, подобрал подштанники и протянул их Ирси. Она смотрела на меня круглыми глазами и молчала.

— Чего? — спросил я. — Что-то не так? Чего-то не хватает или, наоборот, в избытке?

Она сглотнула и протянула руку за одеждой:

— Это точно ты? Малек, которого я знала, скорее бы удавился, чем разделся при мне.

Я хмыкнул и ответил замогильным басом:

— Нет, это не я. На самом деле, я — Проклятый Принц! Ты меня раскрыла, и теперь мне придется тебя убить!

Подмигнул ей и продолжил застегивать пуговицы.

— Дураком был, дураком остался, — сказала она, вставая и влезая в мои подштанники.

— Такое дело, я предпоследний год в диком племени прожил. Там у них с этим просто. То есть — проще некуда. Друг от друга они ничего не скрывают и частенько любовью прямо на улице занимаются, под советы прохожих. Поначалу я шарахался, потом пообвыкся…

Я прыснул. Вид у Ирси, одетой в куртку не по размеру и в мои подштанники, был и в самом деле прекомичнейший.

— М-да, — сказала она, осматривая себя, — понимаю тебя и не осуждаю. Будь ты так одет, я бы до колик ржала. Ладно. Объясни-ка мне, как так получилось, что мы живы и здоровы, а этот, — она кивнула, — опять изображает статую? Только не говори мне, что он сам так захотел.

— Отчего же не сказать? Ты недооцениваешь силу привычки. — Я вздохнул. — По правде говоря, сам не до конца понимаю. Видишь ли, он собирался отправиться в прошлое. Для этого вся эта хрень на полу, и вот тут еще, — я ткнул рукой в сторону торчащих деревянных стоек, — два шара было, содержащих спящую молнию.

— Чего содержащих? — скривилась Ирси.

— Я почем знаю, — рассердился я, — я орисский никогда хорошо не понимал. Написано — «спящая молния», так и говорю. Дальше еще лучше будет — для ускорения движения, ну то есть чтобы в будущее отправиться, нужен заряд спящей молнии, чтобы замедлить — долг спящей молнии. Чего морщишься? Так написано!

— Ничего, ничего, продолжай.

— Ну вот. Заклинание работает, отправляя человека, стоящего вон там, — я махнул рукой в сторону застывшего Урсая, — по Реке Времени на расстояние, то есть на время, обратное величине этого самого долга или заряда. Но во время действия заклинания его нужно питать энергией, и энергии ему нужно много — столько, сколько дает канал Посвященного как минимум. Поэтому Урсаю и нужен был я — он меня в другой круг поставил и Сферой Поглощения закрыл, чтобы я ничего напортить не мог, а только энергию свою ему отдавать. А от тебя ему нужна была кровь, видишь ли, она — Инструмент Богов, Принцип Изменения. Помнишь тот камешек в Азе?

— Помню, — вздохнула Ирси, — я так уже и догадалась, что с ним все связано. Но ты еще не сказал, что у вас тут случилось. По-моему, не все по плану пошло, а?

— Ну да, — кивнул я, — у Урсая тут помощник был, ну, натуральный бандит. Так вот, когда заклинание уже работало, я убедил его сбить один из шаров. Я не сильно вникал, что там и как, но понял одно: если эту систему шаров разрушить, то заряда в них не останется. Или долга, или чего там в них содержится. Так оно и вышло — вместо небольшого долга на вход заклинания пошел ноль, и вместо на четыреста лет назад в прошлое Урсай отправился на бесконечность лет в будущее. Почему здесь осталась эта статуя — понятия не имею, да и не больно-то хочу. Пусть кому надо, те и разбираются.

— Ясно, в общих чертах. — Ирси кивнула. Подошла к белой статуе, потрогала, повернулась ко мне: — Вот интересная жизнь у человека. Ты можешь себе представить, что будет через бесконечность лет?

Я покачал головой:

— Про бесконечность это, в общем-то, не факт. В одной из книг, где Инструменты Богов не относят с ходу к небылицам, написано, что они все-таки немножко принадлежат и нашему миру. Потому что, если бы они совсем этому миру не принадлежали, мы бы ни увидеть, ни использовать их не могли. По-моему, похоже на правду. Так что этот Принцип Изменений не совсем на берегу, точнее, этот берег тоже плывет, просто очень-очень медленно.

— Какой берег?

— Долго объяснять, я тебе лучше книжку дам почитать как-нибудь. Важнее вывод, что Урсай простоит так не вечность, а все же чуточку меньше.

— Чуточку меньше вечности? — Ирси улыбнулась. — Это сколько?

— Какая разница, — я пожал плечами, — на наш век хватит, а там — это уже проблемы потомков. Мы свои решили. Правда, пока не все. Мотать нам отсюда надо, я думаю, светляки нас, скорее всего, уже засекли. Пойдем наружу, я определюсь с местоположением и портал открою.

Ирси вздохнула.

— Ты уже и порталы открывать умеешь? Много я занятий прогуляла, да? Пошли. А куда портал?

— В Мекамп. Или вообще куда-нибудь в Харат. Там стихийная магия еще работает, можно понемногу колдовать, не привлекая пристального внимания светляков.

— Только не в Мекамп, — сказала Ирси и поежилась.

— Я и сам не сильно туда хотел, — сказал я, открывая тяжелую наружную дверь и впуская в темный коридор лучи дневного солнца. — Тогда в Сайлис двинем, за Эгенский барьер. Есть там у меня одно дело незаконченное. Ты чего застыла?

Ирси стояла в проеме, моргая, жмурясь и пытаясь что-то разглядеть из-под сложенных лодочкой ладоней.

— Солнце, — сказала она растерянно, — какого цвета солнце?

— Известно какого, — ответил я, — желтого. Что тебя удивляет?

— Почему желтого? Оно же белым… с голубым оттенком должно быть… на закате — синим. Особенности преломления лучей, мы в академии проходили… ты не помнишь, что ли?

— Ирси, что с тобой? Солнце — желтое. На закате — красное! И так было всегда. И мы это действительно проходили в академии — особенности преломления лучей, шрацблат!

— Я не понимаю, но мне страшно, — жалобно сказала Ирси, — я же другие цвета нормально вижу: трава — зеленая, небо — синее. Как может закатное солнце быть красным? Это же… ерунда полнейшая!

— Ерунда и сбоку бантик, — сказал я задумчиво, — кажется, я понимаю. Что еще не так? Какие-нибудь еще странности замечаешь? Может, у меня рук-ног маловато? Или, наоборот, многовато? Или… — я похолодел, — когда я разделся, ты так странно смотрела… там ничего… неправильного не было?

Ирси быстро помотала головой:

— Н-нет, а почему ты спрашиваешь?

— Уф, — сказал я, — гора с души… Просто, если у тебя со зрением все в порядке, значит, это твоя работа, — я ткнул пальцем в небо, — в смысле Принципа Изменений. Крови-то у тебя порядочно вытекло, и прямиком в узор. Уж не знаю, из-за поломанного заклинания ли так случилось или само собой вышло, но теперь так будет всегда, привыкай. И постарайся больше ничего такого не делать. Ладно еще оно желтое, а стало бы вот зеленым в красный горошек, было бы как-то… неприлично, право слово.

Она опустила плечи и поникла.

— Я знаю, что со мной не все… нормально. Всякие странные вещи происходят. Но раньше они были не очень большие, то есть большие, но не настолько всеобъемлющие. Получается, я могу цвет солнца поменять и сказать, что так и было? И все поверят? И что я еще могу?

Я кивнул.

— Если верить одной книжке, то ты можешь — все. Ну, или почти все. У тебя Принцип Изменений в жилах течет, понимаешь? И в голове — тоже. Течет аккурат между мыслями. Я уверен, ты так можешь научиться им управлять, что никаким Тависсам не снилось, уж и не знаю, кто это был. Правда, Урсай говорил, что тебе будет довольно сложно научиться. Ну да ладно, времени у нас много, да и я тебе помогу, чем смогу. Нам теперь держаться друг друга надо. Теперь я — единственный Темный в этом мире и, надо заметить, довольно сильный. Правда, мало что умею, и, будь я один, шансов выжить у меня было бы немного. Но есть еще и ты — не просто сильная, а богиня. Правда, умеешь даже меньше меня. Смешно, правда?

Ирси улыбнулась и кивнула:

— Ага. А я поняла, где мы — это же дом Урса Ахмы, где я последнюю седмицу жила. Он мне в этот зал входить запретил, вот я и не сразу поняла. Ты тогда подожди немного, я сейчас переоденусь, и отправимся в этот твой… Сай…лис? Там хоть тепло?

— Да, тепло. Сезон дождей там как раз должен был закончиться, так что я бы даже сказал — жарко.

— Это хорошо. Климат — единственное, что мне в Мекампе нравилось. Я быстро.

Ирси сделала пару шагов в сторону главного входа, потом вдруг остановилась и обернулась ко мне. Нахмурилась.

— Там, в Сайлисе, у тебя знакомые есть?

— Да. И много. Кстати, я только сейчас понял кое-что. Послушай, у меня одна девушка знакомая есть. Ну, такая, своя в доску, но просто друг. Ну… в общем, я всегда хотел ей это сказать, но как-то не получалось. Как бы ей объяснить, что она мне очень даже нравится, и совсем не только как друг. А?

Ирси вздохнула, поплотней закуталась в куртку и принялась смотреть куда-то за горизонт.

— Ничего сложного, — сказала равнодушным тоном, — раз уже друг. Просто скажи ей, и все. Если язык уж прямо не поворачивается сказать, предложи что-нибудь романтическое для двоих — поужинать при свечах, закатом полюбоваться, да просто цветок подари. Если не дура, то догадается.

Я хмыкнул, нагнулся и сорвал ромашку.

— Со свечами, извините, напряженка, — сказал я, протягивая ей цветок, — с ужином — тоже, но не полюбоваться ли нам вместе сегодня закатом?

Ирси перевела на меня изумленный взгляд, и в ее глазах наконец запрыгали такие знакомые и такие забытые бесенята.

— Шихарова задница, вот так я всегда и пролетаю, — сказала она, — надо было про дворец сказать, сто золотых ежедневного содержания, и никаких вариантов.

Я поднял брови:

— Это значит?

— Это значит «да», — ответила она и засмеялась.

И мы стояли под желтым солнцем, которое всегда было желтым, но все же когда-то было белым, держались за руки и смеялись — последний черный маг и не знающая своей силы богиня посреди враждебного мира. Каким бы словом охарактеризовать эту ситуацию? Надо у Ирси спросить, у нее запас нецензурных слов намного больше моего.