Календарь Морзе

Глава 2 Форматы межкультурных диалогов

– Доброе утро! С вами «Радио Морзе» и Антон Эшерский! Мое имя неудачно рифмуется, но фамилия обещает многогранную личность.

Сегодня снова тринадцатое июля, и мы всего два дня не дотянули до Всемирного дня навыков молодежи! Навыков удивляться очевидному, наступать на все грабли, считать свою жизнь бесконечной, придавать огромное значение ерунде и верить, что мир готов отдаться, но тебе как-то лень. Дорогу молодым! Жизнь сама себя не просрет!

– А теперь музыка! На волнах нашего эфира незамысловатая песенка Love Me or Die в исполнении «Спикизи свингбэнд». «Люби меня или сдохни» – мощное заявление, я бы не смог поставить вопрос так резко!

Я закурил, что категорически запрещалось правилами, пожнадзором и владельцем радиостанции. Всегда так делаю.

Некурящий Чото смотрел неодобрительно, но кофе принес. Я присосался к чашке, как голодный весенний клещ к ноге, – не выспался этой ночью.

После наших вчерашних сельскохозяйственных приключений Анюта, то ли проникнувшись моим героизмом, то ли устав глядеть в мои голодные глаза, пригласила вечером «подняться попить чаю», хотя могла и распрощаться у подъезда.

И, разумеется, язык мой – враг мой.

– Ань, наши отношения… – да, я дебил. Сам же себе запретил разевать пасть, и что?

Я говорил, что безответная влюбленность глупа и унизительна? Так вот – безответная любовь еще хуже.

– Не начинай, Антон! – Анюта убрала голову с моего плеча и отодвинулась. – Сейчас ты скажешь много ненужных слов, чтобы задать глупейший вопрос – почему я тебя не люблю, да?

– Да, – не стал говорить много ненужных слов я.

– Антон, ты умный, талантливый, симпатичный, храбрый, веселый, у тебя красивая задница…

– Блин, это была моя реплика!

– И у нас отличный секс…

– Так, сейчас будет какое-то «но»…

– Ты злой.

– Я злой? – Я сел на кровати и машинально начал искать сигареты, которые от соблазна оставил в прихожей. Закуривать после секса – пошлейшая банальность. – Злой, Аня, он такой же, как добрый, только честный…

– Ты презираешь людей, Антон. Наверное, тебе есть за что, – Аня тоже села на кровати, подтянув одеяло к подбородку. – Но если я тебя полюблю, то быстро стану такой же. А я не хочу быть злой. Мне к форме носа не идет.

Очень хотелось проблеять что-нибудь жалобное типа «Я же не такой», «Да я изменюсь!», «Зато я люблю котят и тебя!» – но немыслимым усилием воли я сдержался. Не стал унижаться еще больше. Тем более что к котятам я равнодушен.

Пока у Анюты никого нет, у меня есть надежда. А когда она найдет своего доброго принца, я его тайно и жестоко убью. У нее будет повод порыдать на дружеском плече, а у меня снова появится шанс. Женщины в трауре мягчеют сердцем.

Шутка. Наверное.

С Анютой мы познакомились в столице. Она заканчивала магистратуру журфака, а меня пригласили прочитать спецкурс для будущих военкоров, работающих в горячих точках. Сейчас мою фамилию вряд ли кто-то вспомнит, а тогда я переживал свои пять минут славы. Военная часть в одной далекой пустынной стране попала в окружение бармалеев ровно на следующий день после того, как я прилетел туда делать репортаж. Разблокировать ее сразу не получалось из-за военно-политической обстановки, и ситуация несколько дней была из разряда «Да, мы все тут умрем». Я с автоматом в руках цинично нарушал профессиональную этику военного журналиста. Знал, что статус некомбатанта меня точно не спасет, а «калашников» – может быть. Каску «ПРЕССА» надевал только на записи стендапов [8], потому что для бармалейских снайперов она означала «Стрелять сюда». Не любят они публичности. Скромные такие ребята.

У меня был спутниковый телефон с интернетом, ноутбук и камера, я писал репортажи в перерывах между обстрелами, стряхивая с тачпада поднятый минометами песок, индекс цитирования моего издания подскочил до небес, а мой твиттер за пять дней набрал четыре миллиона подписчиков. Потом прилетели волшебники в голубых вертолетах и показали бармалеям такое бесплатное кино, что у всей округи попкорн на зубах хрустел. Отличные вышли кадры под финальные титры.

В общем, когда мой бывший однокурсник, оставшийся при кафедре, пригласил меня прочитать спецкурс на тему: «Как бы так написать о войне, чтобы не отстрелили яйца», я еще числился в знаменитостях. У меня был роскошный загар, красивый свежий шрам над левой бровью (в вертолете приложился о закраину люка) и даже памятная медалька – ничего не значащая, но блестящая. Я интересно рассказывал, смешно шутил и отлично держал аудиторию. Я был неотразим. В меня влюбились все девочки курса и даже пара мальчиков.

Все, кроме Анюты, в которую влюбился я.

Мир, сука, несправедлив.

Когда Анюта вернулась после выпуска в родной город, я уехал за ней.

Трек закончился, и я схватился за микрофон, как за пистолет:

– Сегодня, разумеется, тринадцатое июля, но, если мы представим, что на улице второе октября, то сможем отметить День отказа от насилия. Общество может существовать без насилия так же успешно, как человек – не какая. Природа неизменно берет свое, но все делают вид, что это кто-то другой им в штаны навалил…

При слове «фермер» сама собой возникает картинка этакого реднека с Оклахомщины, в джинсовом комбинезоне и соломенной шляпе, единоличного владельца кукурузных полей, обрабатываемых его мордатыми сыновьями и мексиканскими нелегалами. Разумеется, ничего подобного мы вчера за городом не нашли.

Вполне приличная асфальтированная дорога, пролегающая меж засеянных чем-то сельскохозяйственным полей, привела нас к двухэтажному кирпичному дому с вывеской «Правление». Решительная Анюта огляделась в пустом коридоре и, увидев дверь с табличкой «Председатель», тут же, не стуча, ее распахнула.

Мужик, сидящий за столом, был одет в тот удивительный, не встречающийся более нигде сельский пиджак – который носят на майку в комплекте с тренировочными штанами. Я огляделся в поисках картуза – и нашел его на подоконнике. Образ стал цельным.

Председатель был лысоват, полноват, на носу его красовались очки в дешевой пластиковой оправе… В общем, ему не хватало только химического карандаша, чтобы его слюнявить, так что приходилось грызть колпачок одноразовой шариковой ручки. На столе лежали какие-то амбарные книги и китайский калькулятор с большими кнопками.

– Вы кто такие, граждане? – сурово спросил он. – Видите, я занят!

– Онлайн-газета «Анютины глазки»! – выпалила Анюта. – Я Анна Трубная и…

– Онлайн какой-то… – буркнул Председатель. – Это всякие сайты-хренайты? Не, этого мы не знаем. И вас, гражданочка, не знаем тоже. Идите отсюда подобру-поздорову.

– Я журналистка! – возмутилась Аня. – И имею право на получение информации!

– Хренации, – отмахнулся мужик, – право-лево… А ты кто таков будешь?

– Антон Эшерский, «Радио Морзе», – представился я.

– Серьезно? – просиял Председатель. – Тот самый пиздоздобол с радио? Чо ж сразу не сказал-та? Слушаем тебя, а как же! У жены на кухне постоянно ваше радио-хренадио!

Вот она, слава мирская.

– Так бы и сказали, что с радио, мы ж со всей душой! – распинался он. – У нас секретов нету. Слушай, а пошли ко мне, а? Тут два дома пройти. Там и поболтаем, и пообедаем заодно!

– Да неловко как-то… – начал отговариваться я.

– Хреновко! – Председатель уже напяливал картуз. – Меня жена из дому выгонит, если узнает, что тот самый пиздобол с радио был, а я его не привел.

Председательский дом оказался солидным, бревенчатым, крытым красной металлочерепицей, с резными наличниками вокруг вызывающе белых на этом фоне пластиковых окон. На окне сидел серый кот, под окном бродили пестрые куры, на привязи пасся телок, в сарае наверняка откармливали порося. Крепкое хозяйство, и жена соответствующая – с могучей задницей, уравновешивающей при ходьбе монументальную грудь. Женщина-ледокол, неожиданно мило смутившаяся, узнав, что я «тот самый, с радио».

– Да что же ты, дурень, не предупредил-то! – стыдила она мужа, мечась по кухне. – У нас и на стол поставить нечего!

При этом стол стремительно заполнялся какими-то мисками, плошками, кастрюльками и тарелками со снедью. В центр его была торжественно водружена чугунная сковорода жареной картошки, такая здоровенная, что я ожидал выхода к обеду каких-нибудь семи богатырей, но вышел только кот, да и тот, похоже, сытый.

Никаких отговорок типа «Да мы не голодные» она принципиально не слышала, наваливая нам в тарелки от всей широты души и подкладывая добавку, как только мы отвлекались на разговор. Вздохнув, выставила на стол графинчик, многозначительно посмотрев при этом на мужа. Я отговорился тем, что за рулем, а Анюта – тем, что вообще не пьет, но повеселевший Председатель успел набулькать себе полстакана, прежде чем графинчик был незаметно убран.

– Да что там! – весело рассказывал нам этот руководитель сельской администрации. – Колхоз – он колхоз и есть! Фермеры-хренмеры – это все вытребеньки. Земля – она коллехтив любит! Ежели у тебя сто гехтар картохи – хоть ты какой хренмер будь, а сам ее не уберешь…

– И как вам теперь живется? – спросила его Анюта.

– Да лучше всех, спасибо Губернатору, – покосился на нее хитрым глазом Председатель, – так ему и передай – оченно мы ему благодарны.

– Губернатору? – насторожилась Аня. – А что Губернатор?

– Губернатор – наше все! – торжественно ответил тот. Разве что по стойке смирно не встал. – Природе-то оно поровну – тринадцатое-хренадцатое, июля-хренюля. Ты картохи насадил – она и прет. Ты ее собрал, опять насадил – она обратное дело прет. Помидора опять же – хоть кажный день ее сгребай. То было как – осень-хреносень, зима – хрен ма, весна – хрен на, а теперь оно совсем наоборот выходит! Понимать же надо! Закрома-то не резиновые! А в городе – маркет-хренаркет, у него турецкая помидора лежит. Вкусу в ней никакого, но гладкая и кажин день сама заново на полку ложится. Респавнится, как младший мой говорит. Не хотят они нашу помидору брать, а у нас солярка-хренярка, трахтор голландский, кажный ремешок к нему столько стоит, что хоть вешайся на нем.

– А Губернатор? – подсказала ему Аня.

– А Губернатор, дай бох ему здоровья, гайки-то им поприкрутил! Хрена вам, говорит, барыги-хреныги, поддержите отечественного производителя!

Председатель еще долго распинался насчет экономики сельского хозяйства. Он, невесть с чего, решил, что Аня работает на Губернатора, и вовсю выражал верноподданнические чувства, но ее интересовало другое.

– Говорят, люди у вас пропадают? – поинтересовалась она как бы между прочим.

– Кто говорит? – моментально напрягся Председатель.

– Народ! – веско сказала Аня.

– Народ, хрен ему в рот… – неожиданно зло ответил он. – Народ вам наговорит… От Маринки муж сбежал – сразу: ох, люди пропадают! А не надо было его сковородкой по голове лупить, от такого кто хошь пропадет! Молодежь в город катается, приключений искать – опять же: ой, кровиночка запропала! Забухала твоя кровиночка! В общаги по девкам в окно лазит! Так и скажите Губернатору – никто у нас не пропадает! Наветы это все!

– А пуклы? – Анюта нацелилась на него диктофоном. – Про них что народ говорит?

Председателева жена ойкнула и в испуге прикрыла рот ладонью.

– Хренуклы! Мы тут хренундой не занимаемся! Пашешь, сеешь, не бухаешь? Да будь ты хоть луноход на батарейках, похрен нам!

– А как же…

– Пора уже возвращаться вам, вечереет, – резко свернул разговор Председатель. – Не надо тут вечером шляться, это вам не город… Приятно было познакомиться, счастливого пути!

Он буквально выставил нас на улицу, и мы побрели к оставленной у правления машине.

– Можно я тебя буду теперь называть «пиздобол с радио»? – ехидно осведомилась Анюта.

– Что, завидно?

– Ой, подумаешь, – отмахнулась она. – Это было забавно. Но мне не хватает фактуры…

Она сделала несколько снимков поселковой улицы телефоном.

– Так, – заявила Анюта решительно, когда мы дошли до машины, – уезжать рано. Мне нужна молодежь, причем в естественной среде обитания. Есть же здесь какой-нибудь клуб?

Я попытался объяснить Анюте разницу между тем, что подразумевает под словом «клуб» она, и что – сельские жители, но не преуспел.

– Наплевать, мне нужна информация.

– Анюта, – замялся я, – в силу древних и освященных веками традиций, визит городских в сельский клуб является приглашением к межкультурному диалогу в формате, к которому мы можем быть не готовы.

– Антон, твои опасения представляются мне чрезмерными, – ответила Аня мне в тон, – времена социального антагонизма между городом и деревней прошли.

Мне бы ее уверенность. На мой взгляд, что сам клуб – небольшой домик с облезлыми псевдоколоннами, что контингент – чередующий папиросы с семечками, были вполне посконными. Но Анюта бестрепетно прошла внутрь, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

Сказать, что на нас смотрели, – это сильно преуменьшить. На нас откровенно и настойчиво пялились. Анюта очень красивая, и на нее пялятся везде, но тут воздух просто дымился от взглядов. Ну или кто-то, несмотря на запрещающие таблички, курил втихаря. Музыка была не совсем кошмар – просто очень громкая и с паршивым качеством. А так – обычная попса. На большом телевизоре крутился клип к совершенно другой песне, большие колонки похрипывали на басах. Сельские жители возраста от пятнадцати до тридцати перетаптывались в чем-то вроде танца, двигаясь неизящно, но удивительно синхронно, как детали одного механизма. Движения их были совершенно одинаковы, что создавало немного зловещее впечатление.

А вы знаете, дорогие радиослушатели, что танец – это сублимация и имитация совсем другой физической активности? Сначала люди, громко ухая, прыгали с кремневыми копьями, изображая, что охотятся на мамонта. Вскоре мамонты, не выдержав идиотизма этого зрелища, вымерли. Теперь люди принимают причудливые позы под музыку, изображая секс. Опасаюсь за секс. Но здесь, вдали от модных веяний, танцевали как перед набегом на соседнее племя. Со сжатыми кулаками, топая и хэкая.

Кажется, Анюта представляла себе сельский клуб как-то иначе, но смутить ее трудно. Буквально через десять минут она уже с кем-то болтала у стола, изображающего барную стойку. О чем именно – я разобрать не мог. Прислонился к стене и старался быть как можно менее заметным, приглядывая за общей обстановкой.

Сначала все шло нормально – Аня спрашивала, улыбалась, снова спрашивала, что-то записывала в блокнот, меняла собеседников, была очаровательна и неотразима, как всегда. Но потом я заметил, как кто-то начал, украдкой показывая на нее пальцем, что-то шептать на ухо лидеру компании довольно агрессивно выглядевших ребят. Этот шептун был явно старше большинства здешних посетителей и, закончив свое дело, сразу ушел. Зато его визави начал, поглядывая в нашу сторону, разговаривать с остальными.

– Ань, нам пора, – мне пришлось почти орать ей на ухо.

– Я еще не закончила…

– Поверь мне, нам действительно пора, – сказал я, глядя на то, как часть молодых людей, кидая на нас внимательные взгляды, выходит из клуба, а часть приближается, блокируя другие выходы.

Нас встретили на улице, примерно на полдороге к машине. Было уже совсем темно и удивительно безлюдно. Их было пятеро, и задохликами они не выглядели. Много физического труда на свежем воздухе и здоровое калорийное питание.

– Слышь, городской! – сказал их фронтмен. – А спорим, я тебя с одного удара положу?

Он был не самым крепким из этой компании и не выглядел особо умным. Непонятно, почему он за альфу.

– Спасибо, не интересует, – ответил я спокойно, задвигая Аню себе за спину.

– Чо, ссышь, когда страшно, городской? – ухмыльнулся парень.

Я неопределенно пожал плечами – что-то в их поведении не вязалось с типичным уличным наездом, была какая-то фальшь. Но бежать было некуда, и звать на помощь некого.

– Говорили вам – езжайте, нечего вам тут делать! Говорили же? – Он упорно заводил себя.

Вот что неправильно – нет в нем куража, с которым начинают такие базары. Непривычно ему и неловко.

– Интересуетесь, куда люди пропадают? – Он уже почти довел себя до нужной кондиции, но все же ему было почему-то ссыкотно. – Ходите тут, вынюхиваете, выспрашиваете… Может, вы вообще – пуклы, уж больно гладкие!

Ему уже пора было меня бить, это важный момент – когда начать драку, но он чего-то тянул.

– Тут вас искать некому! Тебя в силосную яму, а пуклу твою…

– Что, пейзанин, перековать тебе орало? – помог я ему решиться. Надоели эти неловкие предварительные ласки.

– Ах ты… – именно этого ему не хватало. Какой-нибудь моей реакции, любой.

Он размахнулся и изо всех сил врезал мне в ухо – то есть врезал бы, если бы я не пригнулся, пропуская удар, и не отработал ему прямой встречный. На самом замахе, на выдохе – так, что дыхалку ему заперло, он начал валиться на землю, пытаясь вдохнуть, но я поддел его крюком с левой, заставив разогнуться, и проводил в нокаут двумя хуками в челюсть. Надеюсь, их деревенский стоматолог так плох, как я себе представляю. Пусть помучается.

Им бы кинуться на меня вчетвером, но, лишившись лидера, колхозаны растерялись.

– Но… как? – выпучил глаза здоровый рыжий парень. – У него же талант!

– Хренант, – сказал я и пнул его по яйцам, добавив кулаком по затылку, когда тот согнулся.

Опасный удар, так и убить можно, но я был очень зол. Минус два, осталось трое.

Я решительно шагнул вперед – левый хук, правый, нелепая попытка поймать меня на встречный, пинок в колено – кто держит вес на прямой ноге, деревенщина? Ничего, пара месяцев в гипсе – и связки срастутся. Нос, глаз, снова нос, уже коленом, локоть в переносицу – рефери тут нет…

– Стой, стой, Антон, хватит! – тьфу, Анюта уже меня оттаскивает. Ох уж эти женщины – никогда не дадут повеселиться. Я, может, весь день мечтал кому-нибудь врезать…

– Хватит, мне нужен кто-то в сознании! У меня есть вопросы! – ну, так бы сразу и сказала.

А потом я, видите ли, «злой»… Пойми этих женщин.

– Итак, это «Радио Морзе», и мы все еще в эфире. Передаем привет нашим сельским слушателям! Если бы сегодня было семнадцатое февраля, они могли бы отпраздновать День спонтанного проявления доброты. В этот день надо подкараулить кого-нибудь и нанести ласки, поцелуи или иные насильственные действия, причиняющие физическую радость. Вломить пользы, отвесить доброты или причинить счастья – до наступления каких-либо позитивных последствий средней и меньшей тяжести…

Следующая песня – Rock It For Me от электросвингеров Caravan Palace!

– Ребята поют нам о том, что все плохие мальчики любят подраться, и, черт побери, девочкам это нравится!