Как я провёл лето в Талморе

Глава 2

Ночь в Маркрафте опускается быстро, будто кто-то одним движением накрывает город каменной крышкой. Луна едва пробивалась сквозь лёгкую дымку, утонувшую между скалами, и свет её не столько освещал улицы, сколько подчёркивал их угрюмость.

Сон пришёл не сразу. Долгое время взгляд цеплялся за линии потолка, за мерцающие руны в углу, за тёмный прямоугольник окна, в котором отражались лишь собственное лицо да редкие огни города. Потом мысли размылись, распались — и провалились в тёмный, тяжёлый, как старое железо, отдых.

Разбудил стук. Не резкий, не угрожающий — ритмичный, привычный, будто часть утреннего распорядка.

Глаза открылись медленно. Свет в кабинете был мягким: в нишах зажглись кристаллы, реагирующие на движение. В воздухе витал запах свежих чернил и слабый аромат трав, которые ночной дежурный маг подбрасывал в жаровню, чтобы отгонять усталость.

За дверью терпеливо ждали.

— Писарь Таэлис, — донёсся приглушённый голос. — Время подъёма. Общее утреннее построение через четверть часа.

Тело поднялось почти автоматически. Мантия, аккуратно сложенная на спинке стула, оказалась там, где и должна быть. Под ногами — тёплый ковёр, приглушающий шаги. Ни одной лишней детали. Комната чиновника, не солдата, но и не праздного мага.

В узком шкафу висели три одинаковых комплекта одежды: нижняя рубаха, тёмные брюки, лёгкий кафтан с серебряной вышивкой по вороту — знак принадлежности к Ведомству записей — и та самая мантия с тонкими нитями рун по подолу. Всё аккуратно, всё подогнано, всё лишённо индивидуальности.

Зеркало терпеливо показало того же альтмера, что смотрел оттуда вчера. Разве что под глазами залегли лёгкие тени, да взгляд стал чуть внимательнее.

Маркрафт уже просыпался. Через приоткрытое окно доносился гул: стук кузнечных молотов, приглушённые голоса, скрип телег. Где-то далеко кричал торговец, предлагая рыбу, только что поднятую из ледяной воды горной реки.

Во дворе представительства уже выстраивались в шеренгу стражи. Талморские мантии — чёрные, с золотом, — выделялись на фоне серого камня. Альтмеры держались прямо, почти статуями. У ворот, прислоняясь к стене, стояли двое босмеров-следопытов — лёгкие, сухие, с хищными глазами. Они не любили строевых ритуалов, но протокол требовал присутствия.

Чиновники и писцы собирались чуть в стороне. Их форма была проще, но порядок сохранялся: старшие — ближе к центру, младшие — по краям.

Утренний инструктаж повторялся из дня в день с небольшими вариациями. Сводки, распоряжения, напоминания о дисциплине. Слова текли ровно, как вода по желобу, и так же неизменно.

Но быт альтмеров в Маркрафте не ограничивался стенами представительства.

После построения, когда каждый получил свой список дел, город начал втягивать в себя тех, кому полагалось выйти наружу. Стражи сменялись у ворот. Разносчики документов разбредались по улицам, унося под мышкой свёртки с печатями. Маги первого ранга направлялись к наблюдательным башням. Чиновники — к магистрату, в суды, в административные дома.

Илвасион числился в группе, которой позволено было выходить без сопровождения стражи — при условии, что расстояния невелики, а маршрут известен.

Сегодня предстояло спуститься в нижний квартал, к дому, где снимали комнаты несколько эльфийских семей. Формально — для проверки списков жильцов. Неформально — чтобы напомнить: Талмор следит не только за нордами.

Дорога от представительства к эльфийским подворотням проходила по основным улицам, где проявлялась вся многослойность Маркрафта.

Верхний ярус — дома нордских старейшин и богатых торговцев. Камень здесь был обтёсан лучше, крыши — выше, двери — тяжёлые, с коваными петлями. Альтмеров здесь видели нечасто, и потому каждое появление вызывало настороженные взгляды из окон и от дверей.

Средний ярус — лавки, мастерские, склады. Норды тут не отворачивались, но и не приветствовали. Торговцы могли говорить вежливо, продавец мог выдать товар без лишних слов, но в каждом «господин эльф» слышался оттенок того самого «чужака», которого терпят вынужденно.

Нижний ярус достигался по узким каменным лестницам, ведущим в глубину между скал. Там, где сырость въедалась в стены, а свет появлялся реже, чем люди.

И именно там селились те, кого Маркрафт не хотел видеть наверху.

Эльфы в нордском обществе не были единым слоем.

Рядом с представителями Талмора — чиновниками, магами, стражами — существовали и другие.

Были старые семьи торговцев, пришедших в город задолго до того, как сюда вошли талморские патрули. Их лавки стояли на средних улицах, их дома не уступали нордским по прочности. Но к ним относились с настороженным уважением: «свои чужие», те, кто умел жить между двумя мирами.

Были ремесленники — стеклодувы, алхимики, ткачи, мастера зачарованных украшений. Их изделия охотно покупали, но редко приглашали в дом.

И были те, кому не досталась ни власть, ни богатство, ни ремесло. Слуги. Рабочие. Смешанные браки, не устроившие ни одну из сторон. Люди, не вписавшиеся в чужой город и потерявшие свой.

И именно туда нужно было идти.

Улица, куда вывели шаги, была уже, чем привычные центральные. Дома выступали вперёд, нависая карнизами. Между камнями в стенах рос мох, в щелях застывали потёки льда. Окна маленькие, чаще всего закрытые.

У третьего снизу дома стояла эльфийка. Небольшого роста, светлокожая, с серебристыми волосами, собранными в скромный узел. На ней было простое платье, поверх — старый плащ. Руки прижимали к груди корзину с бельём, глаза внимательно следили за каждым движением прохожих.

Илвасиона она узнала сразу. Или, вернее, распознала мантии и вышивку.

— Господин писарь, — произнесла негромко, чуть склоняясь. — Квартальный уже заходил. Сказал, что вы придёте.

Голос был тихим, но в нём не чувствовалось ни почтения, ни страха. Лишь усталость человека, привыкшего, что над ним всегда кто-то стоит.

— Квартальный докладывает нам, — ровно ответил, чувствуя, как слова идут сами. — Но списки жильцов должны совпадать с тем, что видит Талмор.

Она кивнула. Отступила, пропуская внутрь.

Подъезд был узким. Камень стен отсырел, в воздухе стоял запах сырости и дешёвой еды. Лестница крутая, скользкая. На каждом пролёте — двери, низкие, потёртые.

— Здесь живут, — эльфийка говорила спокойно, — две семьи нордских работников шахт, одна семья босмеров, которых вы сами заселили два месяца назад, вдова из верхнего яруса, которой стало нечем платить за дом, и…

Она запнулась.

— И кто? — спросил голос, немного жёстче, чем хотелось бы.

— И те, о ком вы спрашивали в прошлый раз, — выдохнула. — Полукровки. Они в конце коридора. Мы не пускаем их наверх, если вас это успокоит.

В конце коридора, действительно, была ещё одна дверь — менее ухоженная, чем остальные. Оттуда доносились голоса — молодые, нервные, глухой смех, какая-то хриплая песня вполголоса.

Списки совпадали. Имена, возраст, род занятий. Форма требовала лишь сверки. Но быт не поддавался формулярам.

На одной из площадок дверь открылась сама по себе, стоило лишь пройти мимо. На пороге показался старый альтмер, то ли когда-то бывший учеником мага, то ли просто привыкший держаться прямо, как те, кто служил при дворе. Его одежда была старой, но тщательно заштопанной; руки — чистыми, хотя под ногтями виднелась сажа.

— Господин, — поклонился он, не слишком низко, но и не дерзко, — моя внучка вчера была в лавке. Её записали?

— Кто твоя внучка? — пергамент сам раскрылся в нужном месте. — Имя.

— Лиэн, — ответил старик. — Мать у неё… — он запнулся, — из людей. Но девочка умная, не шумит, не бегает по ночам. Она просто помогает в лавке.

Полукровки. След, оставленный редкими смешанными браками, от которых отворачивались и норды, и многие альтмеры. Для одних — «испорченная кровь». Для других — живое напоминание о том, что мир не делится на аккуратные категории.

Имя Лиэн действительно числилось в списках, как помощница торговца травами. Формально она имела право жить здесь. Фактически — висела между мирами.

Старик смотрел с напряжённым ожиданием — так смотрят на судью, в руках которого слишком много власти.

— Список совпадает, — прозвучало в ответ. — При условии, что она не будет участвовать в ночных сборищах, петь запрещённые песни и… — фраза почти сорвалась, но память тела вовремя подсказала формулировку, — и распространять слухи, подрывающие доверие к власти.

— Она не глупа, — старик слегка расслабился, — чтобы громко говорить то, что думают все.

Эти слова не попали в отчёт. Остались висеть в воздухе и растворились, словно дым.

Подобные дома были не только здесь. По всему Маркрафту существовали кварталы, в которых эльфы и норды жили вперемешку, но не вместе. На одном этаже — семья шахтёра, на другом — ремесленник-альтмер, снимающий дешевую комнату, потому что жалование писца или помощника мага не позволяло претендовать на более высокие ярусы. В подвале — босмеры, нанятые следопытами для грязной работы.

Общее было одно: ни одну из этих дверей нордские старейшины не считали «своей».

Эльфы существовали в обществе Маркрафта как тень от горы: неизбежная, но нежеланная.

По пути обратно взгляд отмечал привычные детали.

Вот маленькая лавка, где продавали зачарованные иглы, сами находящие дырки в ткани. Владелица — альтмерка в возрасте, когда цвет волос уже не имел значения. Её изделия покупали охотно, потому что они были удобными. Но стоило стоять в магазине слишком долго, как кто-нибудь из нордов обязательно бросал: «Долго ещё золотая будет считать наши деньги?»

Вот трактир, куда эльфам вход был не запрещён, но и не приветствовался. Слугам дозволяли зайти за заказом для господ, но оставаться за столом, пить из тех же кружек, что и норды, считалось вызовом. Попытки «смешаться» обычно заканчивались выбитыми зубами и очередной записью в отчётах: «Драка. Причина — бытовой конфликт. Виноваты обе стороны».

Водоносы на улице уступали дорогу талморской мантии, но спины их оставались напряжёнными. Кучер, проезжая мимо, чуть сильнее тянул поводья, чтобы не зацепить, и в этот жест закладывалось не уважение, а осторожность: «Не дай бог задеть — потом бумаги не оберёшься».

Дети — и нордские, и эльфийские — глядели на друг друга с любопытством. Малыши ещё не понимали, кому полагается презирать кого. Но родители это делали за них.

У самого входа в представительство, в тени стены, сидел юноша-данмер. На коленях — вытертая лира, на лице — то ли усталость, то ли спокойствие. Пальцы перебирали струны, выводя мелодию, напоминающую одновременно колыбельную и похоронный марш.

Он поднял взгляд, когда мимо проходила альтмерская мантия.

— Хочешь песню, господин? — спросил спокойно. — Про город, который не любит своих хозяев? Или про тех, кто считает себя хозяевами, а сам живёт за каменной оградой?

— Лицензия на уличные выступления у тебя есть? — сухо откликнулся голос, снова опираясь на чужие знания.

Юноша усмехнулся.

— У меня есть слух, руки и город, которому нужно хоть что-то кроме ваших указов. Если этого мало — можете записать меня в свои свитки.

Лира пела дальше. Эти нотки тоже не попали в отчёт.

Быт эльфов в Маркрафте складывался из подобных мелочей.

Из миски похлёбки, поданной в таверне без приветствия, в отличие от нордского посетителя, к которому обращались по имени.

Из короткого «господин», произнесенного без уважения, но и без грубости — просто потому, что так требует закон.

Из домов, где дети-альтмеры учились читать по ночам при тусклом магическом свете, чтобы потом иметь шанс попасть в Ведомство, вместо того чтобы таскать уголь и камень.

Из стражи, которая смотрела на своих меньших соплеменников так же снисходительно, как на нордов, но хотя бы не позволяла себе открытого презрения.

Вечером того же дня представительство жило своим размеренным, почти монастырским укладом. В столовой подавали однообразную, но сытную еду: густой суп, хлеб, немного овощей, нечасто — рыбу. За столами сидели порознь: стража отдельно, маги отдельно, писцы отдельно. Общение сводилось к служебным обсуждениям и редким коротким фразам о погоде, отчётах и распоряжениях.

В углу столовой трое молодых альтмеров спорили о новом постановлении: предстояло ужесточить правила ночного передвижения для местных жителей. Один говорил, что это необходимо, другой считал, что норды взбунтуются ещё сильнее. Третий молчал, рассматривая свои руки.

— Они нас всё равно не примут, — сказал вдруг тот, что сидел молча. — Для них мы всегда будем чужими, даже если проживём здесь сто лет.

— Для этого мы здесь и стоим, — отозвался первый, — чтобы не спрашивать, принимают нас или нет.

— Стоим? — усмехнулся второй. — Иногда мне кажется, что нас тоже держат. Как щит. Между их гневом и теми, кто сидит наверху.

Разговор оборвался, когда рядом прошёл старший офицер. Слова не превращались в жалобы — только в короткие взгляды.

Вечер тянулся. Столовые опустели. Свет в коридорах приглушили. В кабинетах ещё долго горели лампы — кто-то досчитывал, дописывал, досматривал.

У окна, выходящем на нижний ярус, задержался один силуэт. Внизу в этот час зажигались редкие огни — в домах, где могли позволить себе лишнюю свечу, и в тавернах, где разливалось дешёвое пиво.

Город жил, словно стараясь не замечать чужой цитадели, выросшей у него на спине.

Эльфы жили в этом городе, словно на льду: скользко, холодно, опасно задерживаться слишком долго в одном месте.

Талмор — в высоких каменных стенах.

Торговцы — в лавках между двух миров.

Слуги и полукровки — в сырых нижних кварталах.

Общий дом, но разные этажи. И лестница между ними охранялась не хуже, чем вход в сокровищницу.

Ночь окончательно вступила в права.

Кристаллы в коридорах тускло мерцали.

Маркрафт дышал в глубине, будто тяжёлый зверь.

А где-то между этими двумя мирами — нордским городом и талморской крепостью — жил один альтмер с чужой душой, который всё ещё не понимал, какое место в этом раскладе отведено ему.

Утро тянулось привычной чередой: свет кристаллов под потолком, скрип перьев, мерный шорох разворачиваемых свитков. Ведомство записей просыпалось раньше города и засыпало позже. Бумага не знала отдыха.

Перед Илвасионом лежала свежая стопка донесений. Сначала шла мелочь: ночные потасовки, украденный товар на рынке, жалобы на шумных соседей. Взгляд скользил по строкам автоматически, вычленяя лишь то, что требовало вмешательства.

Серый тонкий пергамент с чёрной меткой в углу сразу выбился из общей массы. Почерк неровный, местами сбивчивый, явно принадлежал стражу, привыкшему к мечу, а не к перу.

«В ночь на вторую четверть луны, — значилось в донесении, — из нижнего хранилища тел при храме Аркея исчезли два трупа. Замки не взломаны, печать храма не нарушена. Сторож клянётся, что покидал помещение ненадолго, дверь оставалась запертой. Следов некромантии не обнаружено».

Строки с первого прочтения оставили неприятный осадок. Илвасион перечёл их ещё раз, медленнее. Слишком безупречное отсутствие магии. Слишком спокойный тон там, где спокойствия быть не должно.

Внизу, уже другой рукой, был приписан короткий комментарий: «В квартале ходят слухи, но считаю их пьяными выдумками». Слово «слухи» подведено неуверенной линией, будто автор сам сомневался, стоит ли привлекать к нему внимание.

Пергамент лег в сторону, помеченный закладкой. Работа двинулась дальше.

Через несколько свитков всплыло второе совпадение. На этот раз письмо пришло от городового магистрата: «В нижних кварталах отмечены исчезновения тел бездомных и одиноко живущих. Смерть фиксируется свидетелями, но до храма Аркея многие не доходят. На местах обнаружены кровь, следы волочения. Магического следа нет. Некромантия маловероятна». Ниже аккуратным, твёрдым почерком: «Не исключаю наличие тайного культа. Требует проверки».

Два независимых источника говорили об одном и том же. Призраки были ни при чём, некромантов Арканный отдел не нашёл бы и промолчать не смог. Кто-то забирал мёртвых до того, как их успевали предать земле или огню.

Этого всё ещё не хватало для прямого вмешательства. Ведомство записей не имело права посылать отряды лишь по внутреннему беспокойству писаря. Нужны были слова, которыми любила оперировать власть: «угроза эпидемий», «подрыв порядка», «даэдрические практики».

Повод принёс третий свиток.

Храм Аркея направил жалобу, выдержанную в учтивых выражениях, но тревога проступала через каждую вежливую формулу. Жрец сообщал, что семьи всё чаще обходят храм стороной: тела умерших приносят реже, чем о смертях знают соседи, пожертвования сокращаются, обряды исполняются наспех. «Если некроманты не забирают их, — писал он, — значит, кто-то вмешивается раньше нас. А тот, кто лишает умерших положенного покоя, редко задумывается о живых».

Три донесения легли рядом, сложившись в цельный рисунок.

Илвасион долго сидел молча, глядя на них. Затем придвинул к себе чистый свиток и принялся составлять запрос. Сухо, ровно, как требовало ремесло: несоответствие числа зарегистрированных смертей и переданных тел; исчезновения в нижних кварталах; отсутствие магических следов; сведения о «возможных тайных собраниях с осквернением тел».

В конце появилась фраза, переводящая тревогу в разряд дел Талмора: «Вероятность даэдрических культов не может быть исключена».

Ответ пришёл быстрее, чем обычно. Инспектор Ардан получал полномочия провести проверку катакомб и нижних кварталов, маг Арканного отдела назначался в сопровождение, писарю Таэлису предписывалось «вести фиксацию и содействовать запечатыванию очага при выявлении».

Фраза «содействовать запечатыванию» была ровной, но в ней звенело железо. Если это действительно культ даэдра, никого перевоспитывать не станут. Вытравят.

Нижний ярус Маркрафта редко видел солнце. Узкие проулки, захламлённые проходы, щели между домами, в которых больше жила тень, чем люди. Сырость въедалась в камень, запахи слипались в тяжёлую, вязкую смесь.

Отряд спустился туда на исходе дня. Формально — обычный обход. На всех была простая одежда, но талморская выправка чувствовалась даже под сдержанными плащами. Впереди шагал Ардан, рядом — молчаливый маг с коротко остриженными тёмными волосами, за ними — двое стражей с посохами. Замыкал цепочку писарь со свитком в руках.

Целью был старый вход в катакомбы, числившийся в архиве закрытым. По документам решётка должна была быть запечатана, руны — целы, замок — прочно закрыт. На деле металлические прутья покрывали свежие царапины, руническая линия на камне была грубо содрана.

— Не норды, — тихо заметил маг, проводя ладонью по камню. — Норды, когда ломают, ломают всё разом. Здесь сняли только печать, аккуратно, остальное оставили на месте. Значит, знали, куда и за чем идут.

Стражи разомкнули решётку. В лицо ударил холодный запах подземелья: сырый камень, старая плесень, застойный воздух. Глубоко внутри журчала вода, пробиваясь по древним ходам.

Катакомбы встретили узким коридором; ступени уходили вниз, теряясь в полумраке. Свет кристалла, зажжённого магом, растёкся по неровным стенам тусклым сиянием, вытягивая из темноты блеклые остатки старых надписей. Здесь когда-то хоронили по правилам. Здесь читали имена умерших, звонили в колокольчики, просили богов принять тех, кого приводили вниз.

Теперь здесь молчали.

С каждым шагом воздух становился плотнее. Запах сырости сменился другим — тяжёлым, сладковатым, от которого кожа начинала зудеть. Тот, кто хоть раз бывал в плохо ухоженном морге или на дешёвой бойне, узнал бы его безошибочно.

Сначала донеслись только шёпоты. Затем — тихий смех. Не радостный, а натянутый, нервный. Впереди дрогнул неровный отсвет огня.

Проход расширился и вывел в низкий зал с округлым сводом. Тени, брошенные факелами, плясали по стенам, превращая выступы камня в уродливые фигуры. В центре, на сложенном из плит основание, был поставлен стол. На нём — миски, кувшины, хлеб, куски мяса, кости.

Люди сидели прямо на полу, на старых погребальных покрывалах. Человек десять: норды, женщина-редгардка, худой бретонец, двое с чертами сразу нескольких народов. Одежда простая, местами грязная, взгляды — слишком внимательные, слишком голодные.

С первого взгляда всё это могло сойти за сборище бедняков, нашедших способ постраньше насытиться. Но взгляд задержался на кости в руках женщины. Слишком ровная, слишком знакомая форма. Никакое животное не оставило бы таких останков.

Чуть дальше, над едой, возвышался идол — грубо вырезанная деревянная фигура. Лицо испачкано чем-то чёрным, глаза заменены двумя глубокими бороздами. Вокруг шеи намотана верёвка с нанизанными мелкими костями. На лбу выведен расплывшийся знак, напоминающий пятно тьмы.

Маг позади прошептал почти беззвучно:

— Намира.

Даэдра гнили, падали и всего отвергнутого миром.

Картину можно было бы рассматривать дольше, но времени не дали. Один из мужчин поднял голову, заметил движение в проходе, вскрикнул, опрокинув кувшин.

— Стража!

В зал словно разом вдохнули холод. Отряд вышел из темноты, не прибавляя шага, но заняв всё пространство. Свет кристалла вспыхнул ярче, заставляя присутствующих щуриться.

Ардан вышел вперёд.

— По распоряжению Талмора и магистрата Маркрафта, — произнёс он, — здесь проводится проверка. Все присутствующие задерживаются по подозрению в осквернении мёртвых и поклонении даэдра.

— Не смейте прикасаться! — выкрикнула женщина, прижимая к груди миску, как ребёнка. В глазах стояла не паника, а бешеная, упрямая вера. — Это наши мёртвые! Вы бросили их, Аркей отвернулся, а она услышала! Мы берём то, что мир выбросил!

Рука указала на идола.

Кто-то уже тянулся к ножу, другой сжимал тяжёлую кость, готовый броситься, третьи застонали, как звери, которым отнимают корм.

Стражи шагнули почти одновременно. Этого могло не хватить.

Пальцы Илвасиона сами начертили в воздухе знакомый знак — тот, которым он закреплял печати под официальными письмами. На этот раз линии легли шире, охватывая половину зала.

У ног тех, кто собирался рвануть вперёд, вспыхнул тусклый свет, растёкся по камню тонким слоем. Мышцы на мгновение перестали слушаться. Шаги сбились, колени подогнулись. Ножи не выскользнули из ладоней, но замерли в воздухе.

Этого оказалось достаточно.

Схватка была короткой. Крики, глухие удары, звон посуды, шорох верёвок. Через несколько мгновений на полу лежали связанные, стонющие, ругающиеся. Живыми нужны были все.

Идол по-прежнему стоял на столе, глядя провалами вместо глаз. На древесине запёклись тёмные потёки. Вокруг основания на камне выведен круг: воск, обгорелые кости, пепел, какие-то размазанные пятна.

Маг наклонился, внимательно разглядывая рисунок.

— Ритуал грубый, — тихо сказал он. — Настоящего портала они открыть не могли. Но стучались. И, судя по запаху, долго. Кто-то отзывается на такие стуки. Не словом, не явлением, а через голод, через желание.

Ардан отнял с краю стола кусок разрезанного погребального полотна. Символ Аркея был почти не различим под сетью ножевых порезов.

— Они едят тех, чью душу должны были доверить храму, — произнёс он негромко. — И молятся той, кто радуется гнили.

Взгляд потяжелел.

— Таэлис, в отчёте должны быть зафиксированы: осквернение погребальных тканей, употребление человеческой плоти, признаки даэдрического культа. На основании этого потребуем расширения полномочий, проверки всех катакомб нижнего яруса и усиления патрулей. Оформляй так, чтобы в Совете не возникло сомнений.

Формулировки сами вставали в нужные места: не «голодные несчастные», а «добровольные участники обряда». Не «люди, утратившие надежду», а «лица, сознательно практикующие запрещённые ритуалы».

Илвасион опустился на корточки рядом с одним из связанных. Молодой норд, лицо обветренное, ладони в шрамах от тяжёлой работы. На губах — следы крови, глаза ясные, трезвые.

— Твой брат мог лежать в храме, — тихо сказал писарь. — Мог получить имя в молитве. Почему выбрали это?

Норд усмехнулся, показав обломанные зубы.

— Ты никогда не голодал так, чтобы кости снились, — прошептал он. — Не сидел три дня, слушая, как дети грызут ремни, потому что больше нечего. Ваш бог требует монету за каждый вздох. Наша богиня просит только признать, что всё равно все станут падалью. Мы просто не ждём лишнего.

В голосе не было ни раскаяния, ни безумия. Только своя, чужая, но цельная логика.

— Ты видишь кость в руке и думаешь — чудовище, — продолжил норд. — А я вижу, как брат не пропал зря. Он вернулся к тем, кто остался. Стал частью нас, а не вашей земли и ваших свитков.

Эти слова на пергамент не лягут. Бумага не любит таких оттенков. Там появятся другие обороты: «культ, оправдывающий употребление человеческой плоти», «идеологическое обоснование преступных практик».

Маг уже разрушал круг. Пепел взлетал, тянулся к идолу. Древесина треснула под действием формул, покрылась чёрными прожилками и осыпалась в заранее приготовленный мешок. Тот тут же запечатали рунной печатью.

— Очаг нужно запечатать, — подвёл итог маг. — И искать остальные. Если такие есть здесь, значит, есть и в других городах. Те, кто стучится громче, чем эти.

Подниматься наверх оказалось тяжелее, чем спускаться. Лестница тянулась бесконечно, камень под ногами чувствовался влажным и липким. Когда отряд вышел на улицу, холодный воздух Маркрафта показался почти чистым. Шум, запах дыма, голоса — всё это на мгновение казалось безопасным, лишь потому что было знакомым.

Илвасион прижимал к груди свиток, в котором уже проступали первые строки будущего отчёта. Бумага будет говорить о «заразе», «угрозе порядку», «своевременном вмешательстве» и «пресечении».

В памяти оставались другого рода картины: женщина, благодарящая кость как святыню; изрезанный символ Аркея под пятном грязи; деревянное лицо без глаз; голодный норд, уверенный, что поступает правильно.

Выборы в этом мире редко были чистыми. Между даэдрическим голодом и талморской жесткостью приходилось выбирать не свет, а ту тьму, которая, казалось, медленнее разъедает город.

Сегодня выбрали катакомбы.

Ведомство записей позже отложит эту главу в архив под аккуратной формулой: «угроза устранена». Свиток будет лежать рядом с десятками других, похожих. Никто не вспомнит запах сырости, звук трескающегося идола и взгляд человека, который ел плоть во имя своей богини и не считал себя чудовищем.