Изгой с когтями дракона. Кровь Веиров 1

Глава 14. Призраки Трясины

Воздух в низкой, сырой пещере висел тяжелее свинца. Не просто влажный — он был продуктом разложения, смесью запаха гниющих водорослей, сероводорода и едкой техногенной гари, принесенной с Рудников Скорби. Каждый вдох обжигал легкие, оседая на языке горьковатой слизью. Игнат прислонился к холодной, покрытой лишайником стене, стиснув зубы до хруста. Правая рука… Боги Веиров, рука. Повязка из обрывков плаща Лисовика была пропитана сукровицей и желтым гноем, проступавшим сквозь обугленную, потрескавшуюся кожу. Под ней пульсировало — не боль, а живой, тлеющий ад. «Дикое Пламя» копошилось в ране, как разъяренный скорпион, жалящий изнутри. Каждый пульс отдавался белым светом в висках, раскачивая мрак перед глазами. Мать. Камера № 7. Ошейник «Удавка». Слова-якоря. Без них сознание уплывало бы в море боли.

— На, огнедышащий, — хриплый голос Лута нарушил тишину. Контрабандист швырнул Игнату плоскую лепешку, больше похожую на кусок грязи, чем на еду. — Жуй. Не помрешь сразу, проверено.Игнат поймал лепешку здоровой левой рукой. Даже легкое движение отозвалось спазмом в обожженном предплечье. Он мотнул головой в знак благодарности, но есть не мог. Тошнота подкатывала комом к горлу, смешиваясь с постоянным привкусом гари и боли.

— Эх, зря, — вздохнул Лют, уже уплетая свою порцию. — Силы понадобятся. Топи не балуют гостей, а мы тут… как мотыльки на огонь. — Его глаза, привыкшие выискивать опасность в тенях, беспокойно скользнули по узкому входу пещеры, затянутому молочно-зеленой пеленой тумана. — Особенно ты, Драконов. Твоя рука светится в темноте, как маяк для всей нечисти. И для Горюнов.

— Не… маяк, — с трудом выдавил Игнат. Голос звучал чужим, пересохшим. Он прижал здоровую ладонь к разорванной повязке, пытаясь приглушить пульсирующий багровый свет, пробивавшийся сквозь ткань. Контроль. Теряю… Образ матери — бледное лицо за решеткой, перекошенное ужасом при виде его силы — придавил волну паники. Ради нее. Выжить. Контроль.

— Тише, железный человек, — прозвучал звонкий, но уставший голос. Лисовик Светозар, примостившийся у крошечного костра из сырых кореньев (дымившего больше, чем гревшего), осторожно перевязывал окровавленное плечо Зарины. Его рыжая шубка была покрыта грязью и сажей, левое ухо подрагивало от боли — последствие эфирного болта Волчицы. — Твои слова — как гвозди по стеклу для больных ушей. Игнатушка и так держится молодцом! А ты… — Лис повернулся к Зарине, его зеленые глаза, обычно озорные, сейчас светились тревогой. — Держись, змеюшка. «Антидот» борется, но «Стыд» — гадкий яд. Он любит кусать изнутри, когда думаешь, что все прошло.

Зарина не ответила. Она сидела, прислонившись к стене, лицо мертвенно-бледное под слоем грязи и копоти. Ее зеленые глаза, цвета ядовитых глубин Топей, были полуприкрыты, дыхание поверхностное. Правая рука, куда впился осколок флакона с «Стыдом Змеиных», была замотана до локтя. Из-под повязки сочилась темная, почти черная жидкость, издающая сладковато-гнилостный запах. Лисовик наложил густую зеленую пасту — «Вытяжку Жилы» — но кожа вокруг раны все еще пузырилась, чернела по краям. Она лишь слабо кивнула, когда лис аккуратно затянул новый бинт — кусок относительно чистого полотна от ее же плаща.

— Как она? — Игнат оторвал взгляд от своей руки, чувствуя укол стыда. Она пострадала из-за меня. Из-за моей ярости, из-за моего кристалла…

— Жива, — коротко бросил Лисовик, пряча остатки бинтов в свою чудесную корзинку. Он достал оттуда пирожок странного персикового цвета. — Но «Стыд» — не просто яд, Игнатушка. Он… эмоциональный паразит. Усиливает страх, сомнения, боль прошлого. Особенно у тех, кто и так носит раны души. — Он сунул пирожок Зарине. — «Чистая Роса». Жуй медленно, милая. Вытянет остатки гадости, но… будет больно. Очень.

Зарина послушно взяла пирожок, ее пальцы дрожали. Она откусила крошечный кусочек, зажмурилась. Почти сразу по ее телу пробежала судорога, губы искривились в беззвучном стоне. Но она проглотила, заставив себя откусить еще.

— А тебе, огненный, — Лисовик повернулся к Игнату, доставая другой пирожок — сине-белый, испещренный ледяными узорами. — «Ледяная мята». Старая знакомая. Сдержит твоего внутреннего дракона, пока мы не выберемся отсюда. И боль притупит. — Он протянул угощение. — Рука… она выглядит хуже, Игнатушка. «Дикое Пламя» грызет тебя изнутри, а туман «Дыхания Лича» ему только в радость. Как масло в огонь.

Игнат взял пирожок. Холодок от прикосновения к нему был слабым утешением. Он откусил. Знакомый вкус ментола и чего-то горьковато-землиного заполнил рот. Почти сразу по пищеводу разлился ледяной поток, устремившийся к пылающей ране. Шипение! Адское жжение в предплечье на миг ослабло, сменившись глухой, давящей тяжестью, словно руку погрузили в ледяную глыбу. Багровый свет под повязкой померк. Игнат выдохнул, чувствуя, как спазм в челюстях ослабевает.

— Спасибо, Светозар, — прошептал он. Холод сковывал пламя, но не гасил его. Оно булькало подо льдом, недовольное, живое.

— Не благодари, — махнул лапкой лис. — Благодарность пирожками не оплатишь. По пять медяков за штуку, считай в долг! — Попытка шутки прозвучала натянуто. Его нос вздрагивал, улавливая запахи тумана. — А вот этот «аромат»… Он гуще. Сладковато-приторный. Как переспевшая слива, смешанная с ржавчиной. «Дыхание Лича» набирает силу. Скоро начнется самое интересное.

— Интересное? — фыркнул Лют, доедая свою лепешку. Он подошел ко входу, осторожно раздвигая завесу из ядовитых лиан. — Интересное — это если Громада не сдох от твоего яда, змея, и ведет сюда охотников. Или если тот болотный урод с щупальцами решил, что мы — достойная закуска. — Он кивнул в сторону Топей. — А этот туман… он искажает звуки. Слышите?

Все замерли, прислушиваясь. Снаружи, сквозь стену тумана, доносились звуки, словно пропущенные через вату и искаженные до неузнаваемости. Чавканье грязи под чьими-то сапогами могло раздаться прямо за спиной, но источник был далеко. Шорох в тростнике превращался в зловещий шепот. А где-то в глубине, под всеми этими звуками, слышалось… сверление. Тихое, настойчивое, как будто тысячи крошечных буравчиков вгрызаются в камень. Или в кость.

— Сверлильщики? — напряженно спросил Игнат, вспоминая кошмарную тучу мутированных комаров.

— Не думаю, — покачал головой Лисовик. Его шерсть на загривке встала дыбом. — Те были громкие, наглые. Это… тихое. Подлое. Идет снизу. Из самой трясины. — Он прижал уши. — И пахнет… старыми костями. И страхом. Много страха.

Зарина вздрогнула, открыв глаза. Ее взгляд, мутный от боли и яда, стал острым, звериным.

— Лич-Змеи, — выдохнула она, ее голос был хриплым, но твердым. — Стражи Глубин. Их зовет пробудившийся Лич. Туман — их дыхание. Шепот — их речь. Сверление… — Она сглотнула. — Они готовят ловушку. Плетут иллюзию из страхов. Не верьте… тому, что увидите или услышите.

— Иллюзию? — Лют нервно провел рукой по татуировке на предплечье, сверяясь с картой. — Отлично. Так нам и не хватало призраков в этой вонючей похлебке. Как их бить-то, алхимичка? Огнем? Сталью? Пирожками?

— Обычным огнем — бесполезно, — ответила Зарина, с трудом поднимаясь. Она оперлась на стену, ее лицо покрылось испариной. — Их плоть — иллюзия, сгущенный туман и гниль. Бейте по ядрам — темно-зеленым сгусткам энергии, что мерцают внутри них. Яд… мой яд может их ослабить. Но его мало. — Она потрогала пустой пояс — флакончики разбились в последней схватке. — Ищите слабые места… или бегите.

— Бежать? Куда? — Лют махнул рукой в сторону тумана. — Там трясина, которая засосет по уши за секунду. Там Горюны, которым моя голова нужна на пике. Там технократы с их железяками. А здесь… призраки. Веселенький выбор. — Он вытащил из-за пояса компактный арбалет, проверил тетиву. — Я выбираю призраков. Меньше шума. Драконов, шевелись! Змея, если упадешь — не потащу. Лис, твои пирожки в ступоре не помогут.

Игнат заставил себя встать. Ледяная тяжесть от пирожка сковывала движения, но сдерживала и боль, и бурлящее «Дикое Пламя». Он схватил короткий, кривой нож — трофей с конвоя Горюнов. Лезвие тускло блеснуло в слабом свете, пробивавшемся сквозь туман. Мать ждет. Он кивнул Луту.

— Веди. Только… осторожнее с кристаллом. Он нам нужен целым.

Лют фыркнул, но спрятал синий эфирный камень глубже за пазуху.

— За себя беспокойся, огненный. Я свой груз до места дотащу. — Он первым шагнул в зеленую мглу, растворившись в ней почти мгновенно.

Игнат помог подняться Зарине. Она оперлась на него, ее тело было горячим и дрожащим. Лисовик прыгнул вперед, его маленькая фигурка мелькала в тумане, как рыжий маячок.

— За мной, герои! И помните — смех прогоняет ужас! Если станет страшно — представьте Громаду в кружевных панталонах! Ха-ха! — Его смех прозвучал неестественно громко в гнетущей тишине.

Они двинулись. Туман обволакивал, как влажный саван. Видимость упала до пяти шагов. Звуки искажались еще сильнее. Шаги Лута впереди то громыхали, то пропадали вовсе. Шепот… он стал громче. Непонятные слова, обрывки фраз, смех — холодный, безрадостный.

— …сынок… помоги…

Голос. Тихий, надтреснутый. Материнский. Игнат замер, сердце колотилось как бешеное. Он обернулся. Зарина, опиравшаяся на него, смотрела вперед, не слыша. Лисовик скрылся в тумане. Голос прозвучал снова, прямо за спиной:

— Игнат… милый… ошейник… душит… Камера… семь…

Холодный пот стекал по спине. Это был ее голос. Точь-в-точь. Иллюзия. Ловушка Лич-Змей. Он стиснул зубы, заставляя ноги двигаться вперед, к мелькающему рыжему пятнышку. Не верь. Не оборачивайся.

— Предатель… — новый голос. Грубый, знакомый. Отца. — Позор рода… Весир… Сдохни в грязи, выродок…

Игнат вздрогнул, нож в его руке дрогнул. Боль в обожженной руке вспыхнула ярче, ледяная пелена «Ледяной мяты» затрещала. Багровый свет пробился сквозь повязку, осветив клубящийся туман вокруг.

— Держись, Игнат! — резко сказала Зарина, сжимая его локоть здоровой рукой. Ее пальцы были ледяными. — Это не они. Это Топи. Они высасывают страх и… ненависть. — Она сама вздрогнула, услышав что-то свое. Ее лицо исказилось гримасой боли и гнева. — Мать… прости… не смогла…

Они шли, утопая в кошмаре. Шепот нарастал, обрастая новыми голосами: насмешки Артема из детства, проклятия надсмотрщика Жилы, предсмертные хрипы незнакомых людей, погибших на руднике. Туман сгущался, становясь почти осязаемым. Он обвивался вокруг ног, холодными щупальцами пробираясь под одежду.

Лют, шедший впереди, внезапно остановился, подняв руку. Его фигура в тумане была напряжена как струна.

— Кости, — прошипел он. — Много костей.

Игнат и Зарина подошли. Под ногами, на небольшом, относительно сухом пятачке, торчали из черной жижи кости. Не груда, а аккуратно, неестественно выложенные круги и спирали. Ребра, позвонки, длинные берцовые кости. И черепа. Много черепов — животных с неестественно длинными клыками, и… человеческие. Они были выбелены временем, но на некоторых сохранились темные пятна, похожие на запекшуюся кровь. В центре этого жуткого узора лежал крупный череп какого-то рогатого зверя, увенчанный шариком тускло мерцающего зеленого света.

— «Круг Вечного Дозора», — прошептала Зарина, ее глаза расширились от ужаса. — Змеины ставили их на границах владений… для концентрации энергии жертв. Не трогайте кости! Это может быть…

Она не договорила. Туман перед ними вдруг вздулся, заклубился. Из него начали вытекать тени. Не просто темнота, а нечто плотное, вязкое, чернее самой ночи в Топи. Они пульсировали, принимая нечеткие, ужасающие формы — с множеством щупалец, клешней, безглазых морд. Они не издавали звуков, но их движение было целенаправленным. Они ползли к краю костяного круга, к группе, застывшей в оцепенении.

— Они не уйдут с костей! — крикнула Зарина, ее голос сорвался на визг. — Но их щупальца могут дотянуться! Бегите!

Одна из теней, быстрее других, «выплюнула» длинное, жидкое щупальце. Оно метнулось, как черная молния, к ноге Лута. Контрабандист едва успел отпрянуть. Щупальце шлепнулось в грязь в сантиметре от его сапога, оставив дымящееся пятно, которое тут же начало пузыриться и шипеть.

— Яд! Едкий! — предупредила Зарина.

Лют выругался, поднимая арбалет. Игнат почувствовал, как ледяная броня «Ледяной мяты» трещит по швам. «Дикое Пламя» в его руке взвыло в ответ на близость смерти и древней магии, запертой в костях. Оно требовало выхода. Багровый свет залил его руку, прорываясь сквозь повязку, как рассвет сквозь грозовые тучи.

— Лис! — закричал Игнат, отчаянно пытаясь сдержать бурлящую внутри бурю. — Твой колокол! Сейчас!

Из тумана донесся звонкий, но полный нечеловеческой решимости голос Лисовика:

— Приготовились! Закройте уши и откройте сердца веселью! «КОЛОКОЛ СМЕХА» — ПОЕХАЛИ!

Звук ударил не по ушам, а по душе. Он был не громким, но невероятно плотным, вибрирующим, как удар гигантского сердца самой Веирии. Исходил он не из колокола в привычном понимании, а из маленькой, резной деревянной погремушки в лапах Лисовика. Лис стоял на кочке чуть в стороне, его фигура в тумане казалась больше, значительнее. Вся его обычно игривая сущность была напряжена до предела, рыжая шерсть светилась странным внутренним золотистым светом. Он тряс погремушку неистово, и с каждым движением из нее вырывались не звуковые волны, а сгустки чистой, искрящейся радости.

Визуально это выглядело так: маленькие, пузырящиеся шарики золотистого и розового света вылетали из погремушки и разлетались по туману, как мыльные пузыри, но не лопались. Они сталкивались с клубящимися тенями Лич-Змей и…

Шипение! Тени завизжали беззвучно, но вибрация отчаяния ударила по группе, заставив содрогнуться. Там, где шарики света касались черной, вязкой плоти призраков, появлялись дыры, как от капель кислоты. Формы расплывались, щупальца дёргались в конвульсиях. Зловещее зеленое свечение костяного круга померкло, замелькало неровно. Шепот голосов-иллюзий на миг смолк, заглушенный этим странным, жизнеутверждающим гудением.

— ДА! — заорал Лют, воспользовавшись замешательством. Его арбалет щелкнул. Болт, обмотанный промасленной тряпкой (последний запас горючего), просвистел сквозь туман и вонзился в мерцающее зеленое ядро одной из теней в центре круга. Не в тень, а именно в ядро. Раздался хруст, словно ломалась хрупкая стеклянная сфера. Тень вздулась, заклубилась черным дымом и… рассеялась, как пар на ветру. Остальные призраки отпрянули, их формы стали прозрачнее, неувереннее. — Бей по светящимся штукам! В серединке!

Игнат почувствовал, как ледяные оковы «Ледяной мяты» треснули окончательно. «Дикое Пламя» в ответ на магию Лисовика и гибель тени не просто вырвалось наружу — оно ликовало. Алая энергия хлынула из-под повязки, сжигая последние лоскуты ткани, обнажая ужасную картину. Рука от запястья до локтя была покрыта глубокими, черными трещинами, из которых сочилась желтая сукровица и пробивался багровый свет. Кожа обуглилась, местами обнажая темно-красную, пульсирующую плоть под ней. Боль была неописуемой, но теперь она смешалась с яростной, всепоглощающей силой. Он не думал. Он действовал.

Инстинктивно, как в детстве на тренировках с деревянным мечом, он выбросил вперед не нож, а свою пылающую руку. Не сгусток, не луч — он сфокусировал всю ярость, весь страх, всю боль в кончиках своих обугленных пальцев. Из них вырвались не молнии, а пять длинных, извивающихся когтей из чистого багрового пламени. Они пронеслись по воздуху, прожигая туман, и вонзились прямо в зеленое ядро другой тени, вытянувшей щупальце к Зарине.

Визг! На этот раз звук был слышен физически — пронзительный, леденящий душу писк умирающего существа. Когти «Дикого Пламени» не просто проткнули ядро — они сожрали его. Алый огень поглотил зеленый свет, стал ярче, насыщеннее. Тень схлопнулась, исчезла. Игнат почувствовал странный прилив… не силы, а удовлетворения. Как будто голодный зверь впервые насытился. Пламя вокруг его руки бушевало с новой яростью, но боль… боль чуть отступила, сменившись жаром власти.

— Поглощает! — ахнула Зарина, наблюдая. Ее глаза расширились не только от ужаса, но и от внезапного понимания. — Оно питается их энергией! Игнат, бей ядра! Только ядра!

Но триумф был недолгим. Главная тень — та, что была увенчана рогатым черепом в центре круга — заколебалась, но не рассыпалась. Ее зеленое ядро вспыхнуло ослепительно ярко, почти белым светом. Шепот вернулся, но теперь это был не хаос голосов, а единый, ледяной, полный ненависти гул:

«ПЛОТЬ… ГОРЕТЬ… КРОВЬ… ОТДАТЬ…»

Из этого главного ядра вырвалось не щупальце, а целый хлыст сгущенной тьмы, увенчанный острием из костяных осколков. Он метнулся не к Игнату или Луту, а прямо к Лисовику — источнику ненавистного смеха и света! Хлыст двигался с невероятной скоростью, прошибая туман.

— ЛИС! — заорал Игнат, пытаясь развернуть свои пламенные когти, но было поздно.

Лисовик увидел удар. Его золотистое свечение погасло, глаза полыхнули чистой паникой. Он попытался отпрыгнуть, но хлыст был быстрее. Костяное острие вонзилось ему не в тело, а… в грудную клетку, в то место, где у него обычно висел мешочек с «самыми важными пирожками». Раздался не хруст кости, а звон разбитого хрусталя и… тихий стон самого лиса, полный не физической боли, а утраты.

— А-а-а-ах! Моя… моя духовная печь! — простонал Лисовик. Золотистый свет из его груди погас, погремушка-"Колокол» выпала из ослабевших лап и с тихим звоном утонула в грязи. Сам он рухнул на кочку, свернувшись клубком, его шерсть внезапно потускнела, стала просто рыжей и грязной. Больше не было ни света, ни силы — только маленький, дрожащий зверек.

Эффект «Колокола Смеха» исчез мгновенно. Шарики радости лопнули. Оставшиеся Лич-Змеи, почувствовав ослабление, снова сгустились, их зеленые ядра замигали с удвоенной злобой. Шепот-гул усилился, давя на разум:

«МАМА… ОШЕЙНИК… КАМЕРА СЕМЬ… ГОРИТ… ПОМОГИ…»

Голос матери. Не просто шепот, а крик. Полный нечеловеческого страдания. Он ударил по Игнату сильнее любого физического удара. Он шел не из тумана, а… изнутри его собственной пылающей руки! Из самой глубины «Дикого Пламени»!

Игнат взревел. Не от боли. От ярости. От бессилия. От этого адского эха ее мучений в его собственной проклятой силе. Багровые когти погасли, схлопнувшись обратно в бушующее пламя вокруг обугленной конечности. Он шагнул ВПЕРЕД, к костяному кругу, к главной тени с ее мерцающим ядром. Он забыл о Луте, о Зарине, о сражении. Он видел только костяной круг, мерцающий зеленым светом, и слышал только крик матери, сливавшийся с гулом Лич-Змея.

— ОТДАЙ ЕЕ! — его голос, искаженный нечеловеческой яростью, сотряс туман. «Дикое Пламя» ответило на приказ. Оно не выбросилось вперед, а… сжалось вокруг его руки, уплотнилось до состояния раскаленной докрасна стали, покрытой трещинами багровой энергии. Он поднял эту руку-факел, нацеливаясь не на тень, а на сам источник — на зеленый шар в рогатом черепе.

Лич-Змей, казалось, почувствовал намерение. Из главного ядра вырвалось еще три костяных хлыста, нацеленных на Игната. Лют, поняв, что стрелять бесполезно (новых болтов не было), бросился вперед с кривым ножом, пытаясь отсечь ближайшее щупальце. Зарина, стиснув зубы от боли в своей отравленной руке, метнула последний осколок стекла — не в тень, а в один из черепов, образующих круг, пытаясь нарушить узор.

Но Игнат не видел этого. Он видел только ядро. Слышал только мать. Он сделал последний шаг, вступая на край костяного круга. Кости под его сапогом затрещали, зеленый свет вспыхнул предупреждающе ярко. Хлысты тьмы с костяными остриями уже свистели в воздухе, направляясь к его груди, голове, сердцу.

— ИГНАТ, НЕЛЬЗЯ! ПОГЛОТИТ! — вдруг дико закричал Лют, отбивая одно щупальце. — ТВОЯ СИЛА! ОНА ЖРЕТ ИХ ЭНЕРГИЮ! ВЗЯЛ У ТОЙ — ВОЗЬМИ У ЭТОЙ! ПОГЛОТИ ЯДРО!

Слова Лута, полные отчаянной догадки, пронзили туман ярости в сознании Игната. Поглотить. Не сжечь. Поглотить. Как оно поглотило энергию той тени. Как оно, возможно, жаждет поглотить все.

Он не раздумывал. Доверился инстинкту. Ярости. Голоду силы внутри. Вместо того чтобы бить, он взмахнул своей пламенеющей рукой. Не для атаки. Для… охвата. Раскаленные багровые когти, которые он чувствовал, даже не видя их визуально, вырвались снова — не для пробития, а чтобы схватить, обвить мерцающее зеленое ядро главного Лич-Змея.

Столкновение!

Не взрыв. Не вспышка. Воздух содрогнулся от низкого, мощного гула, как будто гигантский колокол ударили под землей. Багровое пламя Игната и зеленый свет ядра слились в ослепительном, болезненном для глаз вихре. Звук материнского крика в его голове достиг пика — и оборвался. Вместо него — рев. Рев «Дикого Пламени», насыщающегося древней, холодной, чужеродной энергией.

Игнат чувствовал, как адская энергия Лич-Змея врывается в него через руку. Не боль, а… ледяное безумие. Видения пронеслись перед его внутренним взором: темные бездны, скользящие чешуйчатые тени, шепот забытых богов, крики миллионов жертв, принесенных на этом костяном алтаре. Его сознание затуманилось, ноги подкосились. Он упал на колени, но рука, схватившая ядро, не отпускала. Багровое пламя пожирало зеленый свет, становясь темнее, гуще, почти черным по краям, с кровавыми прожилками.

Лич-Змей бешено бился в его хватке. Остальные тени метались, их формы расплывались, становились призрачными. Костяной круг трещал, кости под ногами Игната начали чернеть и рассыпаться в прах. Хлысты, нацеленные на него, обмякли, потеряли форму, превратившись обратно в клубящийся туман.

— ДАВИ, ДРАКОНОВ! ДАВИ! — орал Лют, отбиваясь от последних клочьев тьмы, которые еще пытались атаковать. — ОНО СЛАБЕЕТ!

Зарина, бледная как смерть, подползла к Лисовику. Тот лежал без движения, лишь слабо дыша. Его грудная клетка была цела, но на месте мешочка с «пирожной магией» осталось лишь темное, обугленное пятно на жилетке.

Игнат не слышал Лута. Он боролся внутри. С безумием, льющемся в него. С чужой памятью. С всепоглощающим холодом смерти, который пытался погасить его внутренний огонь. Мать… Это имя стало его последним бастионом. Он вцепился в него мысленно, как его пламя вцепилось в ядро. Ради нее. ВСЕ ради нее.

Он сжал пламенные когти внутри своего разума и снаружи — с титаническим усилием воли.

ХРУСТ!

Зеленое ядро главного Лич-Змея лопнуло, как стеклянный шар. Последняя волна ледяной энергии ударила по Игнату, откинув его назад. Он упал в грязь, пламя вокруг его руки погасло, оставив лишь тлеющие угольки на обугленной коже и страшную, новую черноту, расползающуюся по трещинам от локтя к плечу. В ушах звенело, в глазах плавали темные пятна. Но он был жив. И ядро было уничтожено.

С исчезновением главного ядра оставшиеся Лич-Змеи испарились, как утренний туман под солнцем. Костяной круг перестал светиться, кости почернели и начали быстро крошиться, погружаясь в трясину. Шепот стих. Туман остался, но его зловещая плотность и сладковато-металлический запах ослабли. Наступила тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием выживших и чавканьем болота.

Лют первым пришел в себя. Он подбежал к Игнату, грубо схватил его за плечи здоровой руки.

— Жив? Говори, огненный!

Игнат застонал, пытаясь сфокусировать взгляд. Боль вернулась с утроенной силой, теперь смешанная с глубоким, леденящим истощением и остатками чужого безумия в крови. Он кивнул, не в силах говорить.

Лют оглядел его руку, свистнул сквозь зубы.

— Веиры-хранители… Теперь ты и правда похож на Когтя. Весь в саже и крови. — В его голосе не было насмешки. Было что-то новое. Уважение? Признание? Он помог Игнату сесть. — Ладно, не сдох. Уже хорошо.

Зарина, держась за скалу, поднялась. Она подошла к Лисовику, осторожно взяла его на руки. Лис слабо застонал, но не открыл глаз. Его дыхание было поверхностным.

— Его магия… сломана, — тихо сказала Зарина. — Надолго. Колокол… он был частью его. — Ее голос дрогнул.

Игнат посмотрел на маленькое, беззащитное тельце в руках Зарины, потом на свою черную, дымящуюся руку — орудие победы и источник невыносимой боли. Потом поднял глаза на Лютову татуировку, на метку «Узилища для Позора Рода».

— Идем, — хрипло сказал он. Голос звучал чужим, изможденным, но в нем была сталь. Сталь, закаленная в боли и отчаянии. — До «Узилища». Близко. — Он попытался встать, опираясь на нож, воткнутый в грязь. — Лют. Веди. Зарина… неси его. Я… прикрою.

Лют посмотрел на него, потом на Зарину с Лисовиком, потом на чернеющий костяной круг. Он сплюнул в трясину, но кивнул.

— Ладно, Коготь. Веду. Только давай быстрее, пока следующая порция призраков не вылезла. Или Громада. — Он повернулся и шагнул в туман, к следующей точке на своей карте крови.

Игнат сделал шаг, потом другой. Каждый давался через боль, через остатки ледяного безумия в крови, через страх за Лисовика. Но он шел. Позади оставался круг смерти, поглощаемый Топями. Впереди была мать. И «Дикое Пламя» внутри, насыщенное, темное и ждущее нового повода вырваться наружу, теперь знало новый вкус — вкус поглощенной души древнего стража. Цена пути росла. Но назад дороги не было.