Издалека

XXIV

— Звучит не очень–то обнадёживающе, — покачала головой Айзала, услышав подробное описание того, что случилось на островке. — Лист мы всё–таки потеряли.

— Но…

— Остров изучили вдоль и поперёк, — продолжала она, не обращая внимания на протесты. — Ничего. Подземные ходы настолько обширны, что у заблудившегося в них человека шансов выжить практически нет. Я и так уже попросила Наблюдателей перекрыть все пути, ведущие с островка. Они сделают всё, что смогут, но рядом всё–таки Лауда.

С населением Лауды, как подземным, так и наземным, до сих пор не удавалось найти общего языка. Вырвавшись некогда из рук магов, наподобие тех, кто сейчас оставался в Семёрке (сомневаться в гибели Тнаммо не приходилось), обитатели Выжженной земли стали крайне недружелюбны к любым пришельцам извне. Даже самые отчаянные путешественники предпочитали огибать побережье острова по меньшей мере в тридцати километрах от берега. Да и что там делать, в отравленной пустыне?

— Ты хочешь сказать, что вся затея была напрасной, — насупился Унэн.

— Я хочу сказать, что стоило искать иной путь.

— Какой ещё иной? Оставалось несколько часов.

Жрица промолчала.

— В любом случае, Сунь, тебе сейчас следует подумать над тем, куда бы спрятать Книгу — так, чтобы она навсегда исчезла из Ралиона. Мне не нравится, что происходит вокруг неё; мне не нравится, что никто не в состоянии ей управлять. По–настоящему. Похоже, что Книга — сложный инструмент, она выполняет собственную задачу, о которой нам ничего не известно.

— Может, сдать её в Совет? — язвительно осведомился монах.

Никто из специалистов по магическим инструментам не смог даже открыть Книгу, едва она покидала территорию монастыря. Но даже на территории монастыря лишь Сунь Унэн и Шассим могли открыть её. О близнецах монах старался не думать.

— Можешь не сдавать, — жрица была воплощением спокойствия, — но придумай, как от неё избавиться. Больше всего меня беспокоит то, что о Книге знает Семёрка. Они притаились, но эти люди не отказываются от борьбы. Несомненно, они попытаются добыть её ещё раз. Если вырванный лист не попадёт по назначению.

— Может, попытаться вернуть лист при помощи неё самой? — вступил в спор Шассим.

— Уже, — вздохнул монах. — Я уже написал соответствующую фразу — что лист, во что бы то ни стало, должен вернуться к остальной Книге, из которой больше никому не суждено вырвать ни клочка.

В комнате повисла гробовая тишина.

— Ты меня поражаешь, — вздохнула Айзала и поправила венок. — Хорошо, если сюда не явится вся армия Лерея — передавать тебе листок. А попутно сжечь монастырь дотла. Ты же не написал, как именно должен он вернуться?

Монах отрицательно покачал головой.

— Этого я и опасалась. — Айзала встала. — Ну да ладно. Что сделано, то сделано. На носу сбор урожая, Сунь — загляни ко мне ближе к вечеру, надо поговорить о делах торговых.

— Ну хоть за что–то меня ещё ценят, — Унэн выразительно развёл руками. — Разумеется, я приду. А пока… Шассим, не составишь ли мне компанию? Я подумал, что стоит прогуляться в… одно известное нам обоим местечко.

— Составлю, — ответствовал флосс. — Но сначала поохочусь. С самого утра ничего не ел.

Монах спускался в тот самый подземный проход, где не столь давно он с Шассимом обнаружил необычный портал… с Непереводимым словом, начертанным на нём. Мысль о том, что Книгу можно спрятать там, пришла неожиданно. Место это, несомненно, не страдает от избытка посетителей, но самое главное — то, что оно не находится на Ралионе.

После того, как представители Совета убедились, что портал пропускает только Унэна и Шассима, они поумерили свой пыл. Ограничившись только тем, что поставили на пути к порталу постоянно функционирующий магический «глаз», сообщающий обо всех, кто входит либо выходит из портала.

Путешествовать предстояло, по меньшей мере, час, и волей–неволей монах и флосс разговорились.

— …Совет признал, что политика в отношении Лерея с самого начала была неправильной, — признал флосс. — Главной ошибкой было позволить им сотрудничать с другими странами в области магии, техники и так далее. Не убедившись, что Девятка обезврежена.

— Странно, — Унэн отозвался не сразу. — По–моему, сотрудничество пошло им на пользу. Во всяком случае, эпидемии прекратились. Наркотики употребляются в значительно меньших масштабах. Религии, не объявленные государственными, более не преследуются. Можно только радоваться.

— Это всё официальные сообщения, — возразил Шассим. — Большинство из них приходит из самого Лерея. Если бы там решили, что пора прекратить враждовать со своими соседями, то впустили бы Наблюдателей.

— Они не протестовали против восстановления постов Наблюдателей.

— Это неправда. В Лерее сейчас три центра деятельности Наблюдателей, и все они подпольные. Все переезжают с места на место по меньшей мере раз в неделю. За голову каждого из Наблюдателей назначена немалая награда — и совсем недавно одна такая награда была выплачена.

— Значит, вы…

— Мы не всемогущи, — Шассим всё чаще употреблял местоимение «мы» и Унэн подумал, что надо будет узнать, кого он имеет в виду. — Все крупнейшие специалисты Совета получили обучение до начала Сумерек. Сейчас, по многим причинам, не удаётся подготовить ни одного профессионала подобного уровня — ни нам, ни Семёрке. Одна история с Незавершённым обошлась в сто тридцать с лишним пропавших без вести магов. И более полусотни погибших. Я уже не говорю о жертвах среди мирного населения.

— Я знаю, — Унэн содрогнулся, припомнив эту историю — последнее и самое мощное вмешательство божества в дела смертных. Такое случалось крайне редко, но если уж случалось, то последствия были тяжёлыми. То, что Ралион отделался всего лишь Сумерками, было очень хорошо. Были случаи, когда исчезали целые народы, а то и миры. Обо всём этом, разумеется, можно было узнать только от богов или аналогичных им существ… но отчего–то все эти истории не давали повода усомниться в их истинности. Боги не лгут, гласит поговорка. Однако и не говорят всей правды, подумал Унэн. Наверное, не зря боги позволили смертным превратить слово из орудия власти над миром в изношенный инструмент, в котором лишь избранные, не жаждущие власти над миром, в состоянии увидеть самое мощное оружие разума. Унэн откашлялся и поправил постоянно сползавший с плеча рюкзак с Книгой внутри.

Тот, кого звали Незавершённым, вспомнилось монаху, перестал существовать. Появилось иное божество, безымянное, которое условно называли Завершённым. Жаль, что это было без меня, подумалось настоятелю. Гибель и рождение божеств — явление чрезвычайно редкое.

— И всё–таки, чем плохо то, что Лерей цивилизуется? — продолжил он. — Разве не то же самое проделывалось с остальными народами, считавшимися отсталыми — ко всеобщему благу? Островные государства… Киншиар… Многие провинции, входящие в Федерацию, наконец.

— Никто никогда не спрашивал, сколько пролилось крови ради того, чтобы эта цивилизация установилась, — пояснил флосс. — Разум не является основанием для того, чтобы объявить себя выше природы. Разум — это бремя, и бремя тяжёлое. Если разум не тренировать, не закалять, не очищать от сорняков, наконец — он обратится в противоположность себе.

— Зачем меня–то в этом убеждать? — удивился монах.

— Мне показалось, что под словом «цивилизуется» ты понимаешь несколько не то, что привык понимать я.

— Так в чём же, по–твоему, задача разума?

— В том, чтобы оправдать своё существование.

— Интересная формулировка, — покачал монах головой. — Мне казалось, что разумное состояние — всего лишь переходный этап к другой, более достойной цели. Вспомогательный инструмент, так сказать.

— Разум и цель, и инструмент, — произнёс флосс и остаток пути молчал, о чём бы монах ни пытался завести разговор.

В общем–то, Сунь Унэн никогда не был прочь поучаствовать в приключениях. Чем страннее, тем лучше. Умение рисковать было его сильной стороной: он всегда чуял, когда стоит остановиться, а когда можно поставить на карту всё. Поставить и победить.

В конечном счёте, опыт многих прожитых жизней в сочетании с изредка просыпавшимися талантами великого предка что–то значили. Как там ни говорили, был этот предок, несомненно был — пусть в другом месте, в другом мире, в другом времени.

Однако последний километр пути к порталу со странным словом «анектас», начертанным на входе, монаха всё больше разбирали сомнения. А сомнения сродни параличу, слепоте рассудка; подобная слепота может быть крайне опасна.

…Вот он ступает по прохладному камню, вдыхая пыльный воздух заброшенных подземных ходов, и сомнение безостановочно гложет его. Очень простое сомнение: стоит ли оставлять Книгу там, по ту сторону портала? Или лучше вооружиться ею и пойти в наступление на таинственную Семёрку? Просто скрывать её бессмысленно: фрагмент в пути, и можно биться об заклад, что Семёрка рано или поздно его получит.

Так что же?

Монах обнаружил, что стоит перед порталом, глядя на штриховой силуэт — он сам, и флосс у него на плече; замершие в нерешительности перед препятствием. Жизнь была гораздо проще, мрачно подумал монах, когда я не знал о существовании Книги, о возможности перекраивать мир росчерком пера. Писатели спорят, существуют ли воображаемые миры, где происходят придуманные ими события. Что бы они сказали, если бы увидели Книгу в действии?

— Я не хочу идти внутрь, — произнёс монах, ощущая, что сходит с ума от противоречивых сил, борющихся внутри него. — Я знаю, что это самый простой выход, и всё же…

Портал ярко засветился перед глазами.

Хор голосов грозно зазвучал под сводами черепа Унэна; накладываясь на их неприятное эхо, играла дивная музыка — музыка, которую не в состоянии написать никто из смертных.

Унэн видел, как входит внутрь, как бросает Книгу за первой же попавшейся дверью, как выходит наружу — довольный тем, что сделал. Возвращается к себе в монастырь, садится за стол… и раздаётся стук в дверь.

«Кто там?», — спрашивает Унэн.

«Подарок от вашего доброго друга», отвечает незнакомый голос.

Унэн поднимается со стула, открывает дверь и видит, как курьер срочной почты с поклоном протягивает ему массивный свёрток. И Унэн, даже не открывая его, знает, что там, внутри. Оборачивается, чтобы взглянуть на календарь… и видит, что всё началось сначала.

Тот самый день, середина весны.

Всё сначала…

— Всё сначала? — спрашивает Шассим с сомнением в голосе и энергично взмахивает крыльями. Волна прохладного воздуха приводят монаха в чувство. Книга у него в руках, тяжёлая, прочная и безмолвная. Откуда только что исходила эта, почти явственно слышимая угроза?

— Очнись, Унэн, — послышалось откуда–то издалека, и монах очнулся. Дремать дальше было страшно… но отчего–то не хотелось просыпаться.

— Как видишь, Книга с тобой согласна, — лёгкая насмешка промелькнула в шелестящем голосе Шассима.

В тот же миг мысли встали на место, и монах ощутил, что давление на разум пропало. Каким же оно должно быть, чтобы незаметно просочиться сквозь постоянно удерживаемый «щит»!?

— Ты думаешь, Книга смогла бы устроить нам… новый Зивир? — спросил монах, не ожидая никакого ответа. Откуда, в самом деле, Шассиму знать такие вещи!

— Спроси у неё, — предложил целитель.

— Кто ты? — спросил Унэн, держа Книгу перед собой. Он по–прежнему не ожидал ответа и чувствовал себя немного неловко. Словно ребёнок, застигнутый взрослым в самый разгар приключений в воображаемом мире. Когда жалко оставлять мир, в который так хорошо вжился, и невозможно объяснить взрослому, что этот мир действительно существует.

Книга открылась с такой силой, что монах едва удержался на ногах. Сама собой перелистнулась на последнюю нетронутую страницу. И новым, неровным детским почерком незримая рука принялась выписывать слова.

«Я… не знаю…»

Слова вспыхивали ярко, словно молнии; каждое из них раскатывалось внутри головы — так, что едва хватало сил терпеть. Флосс пошевелился за плечами у Унэна и, кажется, что–то сказал. Но монах не расслышал его слов: после раската грома невозможно расслышать тихий шёпот.

— Чего ты хочешь? — крикнул Унэн, не в силах расслышать собственный голос.

…Айзала, стоящая у алтаря и читающая гимн, замерла, словно ей неожиданно перестало хватать воздуха. Она тоже услышала эти слова; ей, в отличие от монаха, была слышна и интонация. Тот, кто говорил это, был испуган, смертельно испуган. Словно ребёнок, потерявшийся в тёмном лабиринте и неожиданно услышавший чей–то голос.

«Я… хочу домой…»

Теперь и Унэн услышал нотки ужаса. Тот, кто говорил, был на грани истерики. Было страшно представить себе, что может натворить испуганное существо подобной силы.

Тот, кого теперь именовали Первым, а ранее — Третьим, и кто давным–давно забыл своё настоящее имя, тоже вздрогнул, услышав раскаты исполинского голоса. Голоса, приходившего из мрака, в котором кончается всё, и откуда не возвращаются.

«Домой…»

Картина возникла перед глазами флосса и монаха — кружащийся водоворот, невероятных размеров, могучий и уходящий неведомо куда, и Книга — едва заметная щепочка, которую затягивает всё глубже и глубже.

«ОСТАВЬ ЕЁ В ПОКОЕ!»

Вопль был настолько неожиданным и пронзительным, что Унэн вздрогнул.

Книга выпала у него из рук и сама собой захлопнулась. Тут же смолкло густое, испуганное дыхание великана, чей голос только что сотрясал разум, и всё вокруг встало на свои места.

— Это ты? — обратился монах к нервно моргающему флоссу. Тот утвердительно мотнул большой головой. Унэн поморщился и два счёта избавился от неприятных ощущений, точно нажав указательными пальцами на правильные точки у висков.

— Я, — слабо проговорил Шассим. «Уши» его тихонько двигались — флоссу было нехорошо.

— Думал, что у меня голова лопнет, — признался Унэн, осторожно укладывая Книгу в рюкзак.

— Я тоже, — отозвался флосс. — Видел бы ты себя… Глаза остекленевшие, вид перепуганный. Я стал опасаться, что не смогу докричаться. Ну что, уходим?

— Уходим, — кивнул монах и бросил последний взгляд на едва различимый рисунок на глянцевой поверхности портала. Ребёнок, подумалось ему. Ребёнок, потерявшийся во тьме. Что бы это значило?

Спустя какую–то минуту голова вновь раскалывалась от боли.

…Хиргол, потерявший счёт времени и едва державшийся на ногах, тоже вздрогнул, услышав чудовищный голос. Пока он тщетно зажимал уши, стремясь избавиться от этого кошмара, горностай убежал за пределы досягаемости.

Однако стоило последнему громоподобному звуку затихнуть, Хиргол неожиданно понял, что видит в темноте. Всё вокруг то вспыхивало призрачным зеленоватым свечением, то вновь становилось чёрным. Постепенно мерцание яркости прекратилось, и всё стало чуть зеленоватым — не самый приятный оттенок, но видеть можно. Что самое странное, Хиргол увидел следы горностая — красноватые, медленно гаснущие пятнышки, убегающие в ранее неприметную щель меж каменных колонн.

Он кинулся по следам и навстречу ему живым факелом выскочил зверёк. Остановился, внимательно глядя человеку в глаза, и тихо тявкнул.

И припустил прежним курсом, время от времени оглядываясь.

Окружённый странным, призрачно–зелёным миром, Хиргол из последних сил переставлял ноги. Горностай светился ярко–белым огоньком, то удаляясь, то приближаясь. Юноша мечтал об одном — уснуть.

— Есть идея, — неожиданно объявил монах, глядя на горизонт, где угасали последние волны заката. Здесь, в горах, закаты и восходы особенно выразительны. Внизу, где воздух изобилует пылью, закат долог и размыт, небо медленно плавится и медленно остывает. Здесь же всё происходит стремительно и ярко — словно работает искусный художник. Два–три точных движения — и вот вам закат.

Звёзды здесь, наверху, ярче, сильнее, пронзительнее, чем внизу.

— Там, в Лерее, давно знают про Книгу, — продолжил Унэн, любуясь звёздным небом. Флосс восседал рядом, недвижный и незаметный — но был весь внимание. — Я даже готов предположить, что они не имели ни малейшего понятия о том, что же именно им нужно. Ради приобретения Книги или её части они готовы пойти на всё. Но как они узнали о ней?

— Книга могла появиться на Ралионе столетия назад, — «пожал плечами» Шассим. — Вспомни о золотом мече, который принёс Империи Ар–ра победу и процветание на сотни лет. Он дожидался своего часа десятки тысяч лет, и был обнаружен случайно. Но стоило императору взять его в руки, как тут же выяснилось, что появление меча было давным–давно предсказано. Вспомни о сотнях других потерянных артефактов, про которые успели сочинить множество предсказаний, одно другого нелепее. Я не стал бы удивляться.

— Нет, ты не понял, — с жаром возразил Унэн. — То, что это возможно, я и так знаю. Меня интересует — каким образом. Кто им сказал? Кто придумал предание и как донёс до нужных ушей?

— Для этого придётся выяснить, когда Книга появилась здесь. Или узнать, кто её доставил. Нужна хоть какая–нибудь точка отсчёта.

— Я знаю, кто, когда и как её доставил, — монах вскочил на ноги. — И ручаюсь, что это произошло совсем недавно. Около восьми лет назад.

И принялся рассказывать,

Флосс прикрыл глаза и яркая, живая картина предстала его глазам.

Подножие гор. Каменные столбы, раскиданные там и сям; крохотный лесок внизу, в долине и ручеёк.

Двое людей… молодых людей… одна, похоже, девушка (флосс видит смутно, словно сквозь дымку) стоят у одного из столбов, глядя вверх. Картина меняется. На вершине столба возникает человек, высокий и худощавый, с вытянутым лицом. На миг нагибается… словно только что положил что–то себе под ноги. Улыбается и… шагает вперёд.

Флосс моргнул, и картинка растворилась.

— …вот и сказал мне, что книга лежала наверху. Хотя до него туда забиралось множество народу и… — монах осёкся, заметив, что флосс смотрит куда–то в сторону, прикрыв огромные глаза. — Ты меня не слушаешь? — спросил он почти обиженным тоном. — Зачем я тогда…

— Я всё видел, — перебил его флосс. — Человек, спрыгнувший… шагнувший с вершины столба, — поправился он. Унэн вытаращил глаза.

— Но я же… ах, да, — кивнул монах и с лёгкой завистью воззрился на друга. — Так ты видел его?

— Зеркало, — коротко приказал флосс и вновь прикрыл глаза.

Монах сделал шаг к высокому, в рост человека зеркалу.

Зеркало тускло осветилось изнутри. По ту сторону проявилось изображение человека. Не очень чёткие контуры. Видимо, флосс мысленно приблизил то, что видели другие глаза — менее сильные; что воспринял другой ум — менее сосредоточенный.

Чётче. Ближе. Вот, прекрасный кадр — человек вытянулся в полный рост, плащ развевается у него за спиной. Лицо человека быстро приблизилось. Замерло. Унэн лихорадочно искал в рукаве килиан, запоздало вспомнив о записи. Успел.

Запомнил!

Лицо повернулось — флосс позволил времени проползти вперёд на несколько мгновений.

Улыбка появилась на лице. Ветер откинул капюшон, и стало видно, что волосы человека пепельно–серые. Несмотря на то, что сам он не выглядел старым, глаза его были глазами очень древнего существа.

— Тот человек, Шассим, — сорванным он волнения голосом попросил монах. — Тот, который убегал от нас там… в зале за порталом.

Картинка потемнела и вновь проявилась. Теперь она выглядела гораздо чётче: флосс вспоминал то, что видел сам.

Лицо рывком приблизилось. Замерло.

Запомнил!

Несмотря на разное освещение, чёткость и обстановку, Унэн не сомневался, что видел одно и то же лицо.

Нет. Не одно и то же.

Но очень похожее. Различия были настолько тонкими… что можно было бы считать этих людей близнецами. Да и потом, откуда бы незнакомцу из зала было появиться… в прошлом?

Но что–то общее было. И это главное. Хоть какая–то зацепка.

— Спасибо, Шассим, — он отошёл от зеркала и взглянул на флосса. Тот выглядел, как и прежде, но глаза его налились кровью. Видимо, каждая попытка такого рода дорого обходилась ему.

— Надеюсь, что ты всё записал, — Шассима было едва слышно. — Во второй раз я могу это уже не увидеть.

— Да, — и монах показал ему матово светящийся килиан. — А теперь я буду чувствовать себя куда увереннее. — Монах накрыл шарик рукой, полыхнуло сиреневым, и, когда он отвёл руку, шариков было уже два.

Один из них монах положил в шкаф.

— Мы видели его раньше? — уточнил флосс, всё тем же слабым голосом.

— Да, — ответил Унэн удивлённо. Неужели сам Шассим не видит того, что показывает?

— Ты совершенно в этом уверен?

— Да, — повторил монах после секундного колебания.

— Тогда мы знаем, откуда начинать поиски.

— Верно.

— Завтра, — произнёс флосс удовлетворённым голосом. — Я буду к полудню, — завершил он и улетел прочь.

Монаха едва не сдуло на пол от неожиданности.

XXV

Двенадцать отметок на стене.

Гость делал их кусочком угля, который взял из камина в тот вечер. Двенадцать дней и ночей; солнце здесь всегда находилось за тучами, а ночь всегда была звёздной. Что самое странное, не было луны. Никакой. Ни большой, ни маленькой.

Двойник постепенно приближался к Замку. Гость чувствовал это; ему время от времени снились неприятные сны — исполненные трудно постижимых и поражающих воображение образов.

Он видел человека, шедшего по лесу, деревья в котором неожиданно вырастали так, что кроны их терялись в облаках.

Он видел огромные сооружения — в голове не находилось подобающего слова — составленные из огромных труб, прямоугольных блоков, кирпича. Всё было ветхим, ржавым, рассыпалось на части. Отовсюду выбегали полчища крыс.

Он видел оживающих мертвецов, пожирающих живьём оцепеневших от ужаса прохожих на улице, и пустыню на месте некогда цветущего города.

Он видел и многое другое, что разум порой отказывался запоминать.

Он не решался ложиться спать в роскошной постели Владыки Моррон, в которой, казалось, могло расположиться на ночлег всё уцелевшее Воинство Иглы. Чаще всего он усаживался в кресле перед камином и засыпал. Просыпался от холода и оттого, что чудовищно затекала шея. Вся мебель в Замке была каменной.

Замок продолжал жить своей жизнью. Зажигались и гасли канделябры и причудливой формы светильники; стол время от времени оказывался накрытым — правда, большей частью нетрудно было заметить, что кто–то только что окончил трапезу. Выбирать не приходилось: вода Океана была мертва, и на десятки миль вокруг не было ни единого живого существа. Оставалось надеяться, что нежданное гостеприимство не прекратится.

Двойник приближался, а Норруана не было.

Гость отважился спуститься в подземелья. Более трёх часов блуждал по скупо освещённым ветвящимся переходам; дважды на него нападали огромные, величиной с хорошую собаку, крысы. Если бы не неведомо откуда взявшийся талант фехтовальщика…

Следующий подземный этаж был полон движущихся стен и ловушек. Самым страшным был лабиринт, занимавший большую часть этажа. Состоявший из множества одинаковых квадратных ячеек, с узкими дверями в каждой из стен и множеством отверстий в полу. Проклятое изобретение включилось, едва Гость имел неосторожность сделать шаг. Каждые пять–шесть секунд открывалась одна из дверей, а ещё через две–три секунды острые металлические штыри поднимались из отверстий в полу — на целый фут, не ниже. Первые два раза Гость уцелел случайно; затем догадался, что надо стоять, прислонившись спиной к одной из дверей, чтобы иметь возможность выскользнуть из ячейки прежде, чем его нанижут на штыри, словно жука на булавку.

Так прошло, вероятно, несколько часов. В конце концов, Гость каким–то чудом оказался у лестницы наверх и поспешил убраться, в относительную безопасность наземного Замка. Кем бы он ни считал себя, Замок не повиновался его приказаниям. У Замка уже был хозяин и оставалось терпеливо ждать его возвращения.

Выбор был невелик. Все комнаты, кроме спальни и кабинета, были недоступны — запертые двери оказались отличным препятствием; кроме того, Гость подозревал, что Замку не очень–то понравится, если он вздумает пробиваться сквозь преграды силой.

Время от времени ему слышались чьи–то приглушённые голоса в обеденном зале, но всякий раз, когда он спускался туда, зал неизменно оказывался пуст.

К изумлению Норруана, табличка на двери, в которой обитал старик, оказалась пустой. Гладко отполированная золотая пластинка, без украшений, без каких–либо знаков.

На самом деле, Норруана всё это не очень заботило. Ему никогда не приходило в голову, что может случиться после смерти, но всегда казалось, что заботиться об этом бессмысленно. Это безразличие, наложившись на осознание того, что у него нет очевидного способа повлиять на свою участь, походило на сон. Вот–вот казалось, что он проснётся — у себя, в Замке, в Зивире, застывшем в момент падения ветхой крепости. Иного сравнения на ум не приходило.

Норруан постучал. Осторожно.

— Входите, — послышался жизнерадостный голос с той стороны.

Жилище старика выглядело под стать его виду. Крохотная комнатка, с окнами в стенах по обе стороны от двери. Пейзаж за этими окнами не радовал глаза. Пустыня. Жёлтые дюны, серое небо, и непрерывно льющийся зной. Ветхие шторы служили менее чем условным препятствием слепящим лучам.

Несомненно, всё это находилось внутри хижины, которую милосерднее было бы снести, нежели чинить. За грубо сколоченным столом сидел сам безымянный старик и ещё один человек, — видимо, тот самый Юарон. Выглядел он сродни давешнему музыканту — строгий чёрный костюм, совершенно неуместный в столь убогой обстановке, аккуратная причёска, доброжелательное лицо. Вряд ли ему было больше сорока.

— А, вот и он, — радостно воскликнул старик. — Прошу, прошу…

Откуда–то взялся старенький жестяной чайник и ещё одна глиняная чашка. Норруан сел на свободный табурет, ощущая себя крайне неловко. Хозяин сего жилища был одет немногим лучше нищего. Однако в комнате было весьма чисто — впечатление портил только горячий сухой воздух. Солнечные лучи немного не доходили до Норруана, и тот весьма этому обрадовался.

Норруан отпил из своей чашки. Травяной настой. Вкус крайне необычный, но пить можно. Зря я так оделся, подумал он. Пять минут спустя одежду можно будет выжимать.

— Юарон, — представился третий. — Рад вас видеть, очень рад. Честно говоря, всё время удивлялся — когда же вы появитесь?

— Вы меня знаете? — удивился хозяин Замка, внимательно изучая собеседника.

— Я — нет. До настоящего момента не имел чести. Но вот мои клиенты частенько вас поминают.

По интонации невозможно было понять, надо ли гордиться или же следует оскорбиться.

— Кто меня поминает? — тихо спросил Норруан и поставил чашку на стол.

Старик тем временем подошёл к окну и чуть приоткрыл его. Внутрь немедленно ворвалась волна иссушающего зноя. Как он только выдерживает такое? — подумал Норруан, решив держаться до последнего.

— О, множество народу, — махнул рукой Юарон. — Никто о вас равнодушно не отзывается.

— Кто–нибудь из… Зивира?

— Никогда не слышал о таком месте, — немедленно отозвался Юарон. — Это, конечно, ничего не значит. Позвольте вас спросить, что вы помните?

— Я? — Норруан был изрядно сбит с толку. — В каком смысле?

— В самом прямом. Раз вы здесь оказались, значит, что–то вспомнили. О себе самом. Вот я и спрашиваю — что вы помните?

— Всё, — честно признался Норруан, всё ещё не понимая, к чему клонит собеседник.

— Плохо, — неожиданно заключил тот и улыбка пропала с его лица. — Очень плохо, дорогой мой. Тогда, я боюсь, вы застряли здесь надолго.

— Где это — здесь? Сколько я ни спрашивал, никто со мной не желает говорить. Даже охранники.

Старик обменялся с Юароном многозначительным взглядом.

— Охранники, значит, — покачал последний головой. — Вот как. А наружу вы выходить пытались?

— Куда наружу? — вновь не понял Норруан. — О чём мы вообще говорим? Отсюда нет выхода. Коридоры, коридоры, сплошные коридоры и лестницы. Я даже не уверен, смогу ли вернуться назад к себе… домой, — закончил он неуверенным голосом.

— Я тут проездом, — пояснил Юарон. — Услыхал, что мой хороший знакомый остановился здесь, вот и решил заглянуть. Тут всегда есть на что посмотреть. Лица, правда, все одни и те же — попасть сюда легко, а вот выйти очень трудно.

— Понятно, — Норруан усмехнулся. — Я уже пытался выйти. В окно. Отсюда, правда, я не стал бы и пытаться. Судя по пустыне за окном, лучше оставаться внутри.

— Пустыне? — недоумённо повторил старик и они с Юароном вновь обменялись взглядами. — Подойдите–ка к окну.

Что–то было в его голосе такое, чему невозможно было перечить. Привычки повиноваться у Норруана никогда не было и он с немалым удивлением понял, что послушно встаёт и подходит к приоткрытому окну. Не испытывая ни неловкости, ни раздражения.

С каждым шагом пейзаж за окном менялся. Стоило встать рядом со стариком (который так и не представился), как всё совершенно изменилось. Вместо раскалённой добела пустыни были уходящие в бесконечность холмы, украшенные кое–где низенькими, корявыми деревьями. За окном была ночь; на пол падал жёлтый прямоугольник света — над холмом, запутавшись в кроне дерева, висела огромная тускло–медная луна. Зрелище было потрясающим.

Воздух был напоен прохладой; Норруан дышал им и не мог надышаться.

— Ничего не понимаю, — признался он. — И всё же, где я? Где мы?

— Я — в гостях у старого знакомого, — ответил Юарон, вглядываясь в расширившиеся зрачки Норруана. — Он — у себя в хижине, а вот где вы — это вопрос интересный. Я содержу нечто вроде… ну скажем, таверны (на самом деле Юарон употребил иное слово, но Норруан не понял его). В последнее время туда стало заходить всё больше беженцев. Вокруг становится неспокойно, и одной из причин этого являетесь вы, как это ни прискорбно.

— Я? — вновь поразился Норруан.

— Вы. Если вы помните всё, то, может быть, вспомните это? — Юарон встал, подошёл к другому окну и резко отдёрнул штору.

За окном показалось совсем другое место. Оно напоминало бойню, да и являлось ею по сути: посреди поля, усеянного телами, залитого кровью и грязью, высокий человек в чёрном плаще яростно отбивался от трёх воинов. Видно было, что раны обильно покрывают его тело, но он продолжал сопротивление. Норруан взглянул в лицо человека в чёрном…

Человек на миг взглянул в его сторону.

Они узнали друг друга. Норруан вновь услышал тихий шёпот из–за зеркальной грани: «здравствуй, я…»

И отвернулся.

И неожиданно вспомнил. Теперь он знал, что это за человек, как проходила вся его жизнь и чем закончилась. Потому что сам был этим человеком. Только вот имя его… он никак не мог припомнить.

— Вспомнили, — Юарон отошёл от окна и пустыня постепенно вернулась на место. — Я могу показать вам десятки таких мест, если захотите. За вами постоянно следует опустошение. Только на моей памяти вы восемнадцать раз приходили в мир, который я только что вам показал, — Юарон нахмурился. — Каждый раз немного под другим лицом, но с одинаковым результатом.

— Что вы от меня хотите? — Норруан начинал злиться. Мало того, что в Зивире ему приписывают разнообразные злодейства, так и после смерти не приходится ожидать доброго слова. Впрочем, всё это чушь — что уж доброго можно ждать после смерти!

— Я? Ничего, — Юарон пожал плечами. — Я никому не могу приказывать… в особенности в этом месте. У одного из моих знакомых потерялась книга… очень редкая, надо сказать. У неё уже сменилась множество владельцев, и всё это очень грустно. Поскольку книга не предназначена первому встречному.

— А я–то тут при чём? — Норруану неожиданно стало казаться, что он понимает, о какой книге идёт речь.

— Разве вы не догадываетесь, о чём я?

— Нет.

— Значит, я ошибся. Но если вам доведётся с ней встретиться — а вы сразу поймёте, что это она — то дам вам добрый совет: откажитесь от неё.

— Что?

— Откажитесь от неё, — терпеливо повторил Юарон. — Не пользуйтесь её возможностями, как бы вам этого ни хотелось. Не открывайте её и не читайте. Она… в общем, ей здесь не место.

— Да почему вы так уверены, что я видел её?

— Потому, что вы здесь, — ответил Юарон немедленно, словно ждал вопроса. — Потому, что видите за окном пустыню, а в коридорах — охранников. Зайдите к кому–нибудь в гости и спросите у них о книге. Ручаюсь, вас это позабавит.

И встал, чтобы уйти.

— Подождите, — Норруан поискал глазами старика, который, улыбаясь, стоял возле окна и внимательно слушал беседу. — А как же он? Что, он тоже…

— Сюда можно попасть по крайней мере двумя способами, — Юарон остановился у порога и повернулся. — Можно любой ценой увековечить своё имя, как это сделали вы. Тогда останется привыкнуть к этом месту — оно станет местом страданий. А можно отказаться от своего имени. Тогда у вас появится место, где можно будет отдохнуть. Подумайте как следует, Норруан. Вспомните всё и хорошенько подумайте — нужно ли вам это всё?

— Постойте, — крикнул Норруан, когда Юарон последний раз улыбнулся, вежливо кивнул и скрылся за дверью. — Постойте! А вы? Кто вы такой?..

Он споткнулся о табурет и едва не сломал ногу. А когда, прихрамывая, доковылял до двери, за ней был, увы, всё тот же коридор. И никаких следов Юарона.

— Что же… — начал Норруан, но замолчал.

Потому что в комнате, кроме него, никого не было. Жар накатывался из приоткрытого окна удушающими волнами. Здесь делать было нечего.

Норруан вышел вон (заметив, что с двери исчезла золотая табличка) и побрёл по выстланному роскошными коврами коридору. Из–за дверей доносились голоса, музыка, смех. Никто не жаловался на судьбу, никто не рыдал, не взывал о помощи. Может быть, лучше всё же остаться здесь, чем возвращаться куда бы то ни было?

Он остановился. Прямо перед ним была массивная дверь с табличкой; на табличке было выгравировано его имя. Прежде она была оловянной, а теперь была куском изрядно прогнившей деревянной доски.

Отчего–то именно вид таблички поверг невозмутимого Владыку Моррон в ужас, который не сразу прошёл. Он заперся у себя в «Замке» и твёрдо решил никому не открывать.

Впервые Унэн был допущен в штаб–квартиру Совета Наблюдателей — где принимались ключевые решения, касавшиеся всех. Время, когда возомнившие себя правителями мира представляли серьёзную опасность, лишь для малой части мира, было далёким прошлым. Теперь ни одна серьёзная неприятность не могла не угрожать всем живущим

А мелкими неприятностями теперь занимались иные организации.

Кроме Унэна, Шассима и всех трёх верховных жриц Триады, в комнатке находились две хансса (чего следовало ожидать) и молоденькая девушка, совсем незнакомая Унэну. Выглядела она необычно: большие тёмные глаза, очень короткая стрижка (волосы походили на пух) и светлые кожаные перчатки на руках. Она улыбнулась Унэну и едва заметно кивнула головой, но ничего не произнесла.

Унэн не вполне понимал, зачем его сюда пригласили (Шассим, как всегда, не утруждал себя объяснениями), но слушал охотно, а услышать можно было многое.

Текущие сводки монаха мало заинтересовали. Сколько обнаружено складов запрещённого оружия, сколько разгромлено тайных лабораторий. Сколько монах себя помнил, все постоянно искали эти тайные места, где практиковалась запрещённая магия — некромагия, в частности — и создавалось биологическое и прочее оружие. Теперь, судя по сообщениям, тайным обществам был нанесён сокрушительный удар.

— Возникает ощущение, что нам преднамеренно сдали все эти места, — девушка в перчатках проводила указкой по карте. — А также сотни прекрасно законспирированных магов, изготовителей оружия, просто шпионов. За последние два десятилетия Лерей развил в этой области чрезвычайно бурную деятельность — до того момента, когда Девятка стала редеть. Сейчас же происходит нечто, трудно объяснимое. Если подобные наводки будут продолжаться, через два–три месяца мы останемся без работы. И надолго.

— Хорошо бы, — неожиданно для самого себя произнёс Унэн. Взгляды обратились на него. — Скажите, отчего вы до сих пор не покончили с Девяткой?.. То есть, я хочу сказать — с Семёркой?

— Не могут, — ответил Шассим.

— Что значит — не могут? Только не говорите мне, что вы не в состоянии устранить их физически из каких–то высоких соображений. — Интересно почему Шассим отзывается о Совете в третьем лице? Он что, не состоит в нём?

Унэн взглянул в сторону флосса и тот полуприкрыл глаза. Что означало «да». Ладно, подумал Унэн, мы ещё поговорим по поводу чтения мыслей без разрешения.

— Мы действительно не можем, — подтвердила одна из рептилий. На голове хансса носила массивный обруч из золота, покрытый тонким орнаментом и множеством рун. — Они недоступны нашему восприятию. Собственно, поэтому мы и пригласили вас, достопочтенный Унэн.

— Как недоступны? — не понял монах. — Ну, положим, я могу поверить в то, что при помощи магии их не отыскать. Но как же боги? Могущественный Страж Моста? Триада? — кивок в сторону Айзалы. — Что в них такого сверхъестественного?

Рептилии переглянулись.

— Все члены Семёрки прошли специальные ритуалы, — терпеливо объяснила вторая из них, безо всяких знаков и медальонов, но в чёрном кожаном доспехе и с внушительным кинжалом на поясе. — Они отказались от имён, родственников и предков; они посвятили себя Владыкам Разрушения и полностью им преданы. Культы Владык объявлены вне закона, а это единственные высшие силы, способные отыскать их.

— Что, никто не пытался потолковать с Владыками?

— Об этом не может быть и речи, — сухо ответила первая хансса.

Монах хмыкнул.

— Чем же я могу вам помочь?

— Карта, — вполголоса подсказал флосс.

Монах некоторое время смотрел на него недоумевающе, потом до него дошло. Он извлёк листок (уже изрядно помятый и захватанный), на котором некогда зарисовал появившийся на Плите рисунок. И заметил, что пятна вновь перегруппировались.

— Позвольте–ка, — девушка осторожно взяла лист у него из рук и положила на просторный стол. Разгладила и протёрла каким–то тампоном (да у них тут целая лаборатория! — подумал монах восхищённо, только сейчас заметив, как много было в комнатке шкафчиков, полок и дверец).

После чего положила поверх листа толстую стеклянную пластину.

На стене, где только что появлялась карта Ралиона с описанием военных операций, возник чертёж Унэна. В сильно увеличенном виде.

— И что с того? — приподнял Унэн брови. — Я уже понял, что каждое из… пятнышек — либо человек, либо предмет. Чем это вам поможет?

— Смотрите, — девушка несколько раз легонько прикоснулась указкой к стеклу, и небольшой участок чертежа значительно увеличился. На стене появился небрежно нарисованный прямоугольник и небольшой тёмный кружочек внутри него.

— Не может быть, — монах приподнялся с места. — Я не мог нарисовать настолько мелкие предметы.

— Могу ли я попросить вас подойти ко мне? — девушка не обратила внимания на реплику.

Унэн пожал плечами и послушался. Тут же заметил, как сдвинулся кружочек на экране. Невероятно… монах сделал шаг в сторону — кружочек послушно отъехал вправо. Шаг в другую сторону. Вновь движение. Что–то новенькое!

— Ну хорошо, за мной вы подглядывать научились, — монах старался не обращать внимания на насмешливый взгляд Айзалы и её сестёр по ордену. — Чем это поможет против Семёрки?

— Она тоже где–то здесь, — указала девушка на лист. — Она тоже относится к тем, кто знает о… — она бросила взгляд на рептилию в обруче и та кивнула. — …о книге.

— Предположим, — монах не изменил выражения лица.

— Все, кто имеет к ней отношение, видны на вашем листе.

— Откуда такая уверенность?

— Я это предположил, — вставил Шассим. — Есть все основания полагать, что это так.

Монах почесал подбородок.

— Мне кажется, что необходимы очень веские доказательства.

— Это не первый случай подобного рода, — девушка вновь посмотрела монаху в глаза и тот поразился, насколько её глаза не соответствовали возрасту. Глаза принадлежали человеку, умудрённому опытом многих лет жизни. Я её уже видел, осознал монах, но выглядела она по–другому. — С книгой сталкивалось более… — короткая пауза. — …более сорока человек, на протяжении последних девятисот лет. Все без исключения погибли при странных обстоятельствах. Восемнадцать из них, включая известного алхимика Фемонгира, попытались при жизни достичь господства над миром.

По спине монаха потянуло холодком.

— Не может быть, — повторил он спокойно. — Книга появилась на Ралионе не более восьми лет назад.

— Вот, — девушка взяла из воздуха и протянула Унэну несколько свитков. — Можете убедиться. А вот это взято из сокровищ, погребённых вместе с Фемонгиром, — она протянула тускло–сиреневый, ромбовидный кристалл с острыми гранями. Монах едва не выронил его, настолько он оказался тяжёл. — Посмотрите сами.

Внутри кристалла светилось несколько искорок. Нетрудно было убедиться, что их расположение в общих чертах соответствует пятнышкам на принесённом монахом чертеже.

— Ну положим, — Унэн вернул кристалл. — Зачем же тогда потребовался чертёж?

— Есть причины, — отозвалась Айзала. — Прежде всего, кристалл сопротивляется попыткам исследовать его и непригоден для слежения.

Монах понял, что все взгляды устремлены на него.

— Так что же вы хотите от меня?

— Необходимо узнать, кто в настоящий момент знает о Книге. Кто имеет к ней хоть какое–нибудь отношение… за исключением здесь присутствующих. Чтобы справиться с ней, необходимо выявить всех, кого она так или иначе коснулась.

— Вы говорите так, словно Книга — злобное и опасное существо.

— Так оно и есть, — согласилась Айзала. — Всё указывает на это. И следующий в списке ты, Унэн.

— Я?

— Ты часто пользовался ей. Ты слышишь её голос, ты в состоянии с её помощью влиять на происходящее.

Слишком прямолинейный вывод, решил Унэн. Cлишком простое решение… хотя, если они привыкли заниматься угрозами подобного масштаба, этого и следует ожидать.

— Я в это не верю, — заявил он на словах.

Айзала вздохнула.

— Изучите свитки, — посоветовала девушка. — У нас ещё есть время. Но не затягивайте с решением. Никто не знает, когда Книге надоест играть с вами.

Монах встал и чуть наклонил голову. Это, видимо, было сигналом, что совещание окончено. Айзала и остальные жрицы вышли, что–то оживлённо обсуждая; рептилии попросту исчезли. Шассим вышел вслед за жрицами (шагающий флосс выглядел комично, но монах не осмелился бы засмеяться).

Оставшись с девушкой наедине, Унэн подошёл поближе и, когда та подняла взгляд, спросил:

— Вы случайно не родственница… э–э–э… Нерлона? Мы, правда, виделись крайне редко, но сходство…

— Я Нерлон, — отозвалась девушка и обворожительно улыбнулась. — После линьки я всегда выгляжу по–новому.

— Линьки? — монах смутился. — А… Ну конечно…

Поразительно, но он не нашёлся, что сказать.

Как оказалось, до поверхности земли было рукой подать. Правда, Хиргол готов был поклясться, что до континента подобным темпом нужно было бы идти по меньшей мере месяца три — под землёй, в полной темноте невозможно быстро передвигаться. Но, так или иначе, путь по лабиринту был завершён. Хиргол долго отдыхал, лёжа на холодных и острых камнях, время от времени вздрагивая, когда зверёк–проводник прикасался носом к его лицу.

Увы, никто не обучал юношу основам того, как выжить, когда, кроме голых рук, ничего нет. На воду он набрёл случайно, а вот с пропитанием дело обстояло туго. В конце концов, отчаявшись отыскать хоть что–нибудь съедобное среди растущих вокруг деревьев и трав, полуживой Хиргол увидел затерянное в горах селение.

Жители его не испытали большой радости от вида шатающегося от голода молодого аристократа в пыльной и рваной одежде. Однако в одном доме над ним сжалились и накормили — в обмен на грязную и отвратительную работу в хлеву.

На следующее утро Хиргола схватили.

Флосс категорически отказался сопровождать Унэна.

— Я обещал помочь Айзале, — пояснил он. — Кроме того, есть ещё люди, которым нужна охрана. О ком почему–то забыли там, на Совете.

— Кто это? — подозрительно нахмурился монах.

— Те, для кого у тебя никогда не находится доброго слова, — флосс указал крылом в окошко. Выглянув, Унэн увидел резвящихся близнецов. Ну конечно, Шассим так и не научился отличать, когда слово «разбойница» произносится в шутку, а когда всерьёз. Впрочем, не время выяснять отношения.

— Кто–то всегда говорил мне, что не может один следить сразу за двумя, — усмехнулся Унэн. — Не подскажешь ли, кто?

— Я, — вздохнул флосс. — Что поделать. Лучше всего это получается у тебя, но вряд ли я тебе чем–то помогу. Кроме того, у тебя в запасе всегда есть Крылья.

— Это точно, — оживился монах и тут же ими воспользовался. Не очень хотелось тратить время на путешествие к городку Гилортц — через полмира.

Оставалось два часа до момента, когда эскорт, сопровождавший Хиргола и бесценный груз, прибудет в тайную штаб–квартиру Семёрки на окраине Лерея.

Последние четыре дня Семёрка и остатки её некогда многочисленной агентуры провели в непрекращающемся страхе. Особые отряды возникали, словно демоны, из ниоткуда, выхватывая свои жертвы и мгновенно исчезая вместе с ними — навсегда.

Странным было то, что раскрыли не всех. Словно тот, кому захотелось выдать тщательно готовившихся специалистов, неожиданно потерял к этому интерес. Простые люди наверху начинали собирать урожай этого года и готовились к подобающим этому событию торжествам — словом, жили нормальной жизнью — а в глубоко скрытом под землёй помещении семеро мрачных людей, которых объединяло одинаковое выражение глаз, выслушивали отчёты и давали указания, как поступать. Не понимая, что происходит.

В конце концов, охота прекратилась. Даже не доведённая до конца, она стоила Семёрке многих впустую потраченных лет и огромной горы золота. Война есть война. Но Первый, такой же мрачный на вид, как и его коллеги, продолжал верить в удачу. До сих пор она не изменяла ему.

В конечном счёте.

Унэн сидел на вершине того самого каменного столба, с которого некогда сошёл в пропасть человек в чёрном, оставивший после себя Книгу. Проклятие, как считают в Совете Магов. Орудие разрушения, которое сводит с ума всякого, кто прикоснётся к его тайнам.

Было пасмурно и довольно прохладно; тучи ползли по небу, задевая за острые гребни гор. Вокруг не было ни души: никто не полезет на столбы в такую погоду. Это просто превосходно: ему нужно побыть одному. Возможно, выглядело это странно — искать тех, кто что–то знает о Книге, сидя вместе с ней на вершине столба. Если бы можно было избавиться от неё так же просто… Оставить Книгу здесь, на скале и шагнуть вниз.

Книга вздрогнула в руках.

Монах усмехнулся. Ну нет, он–то пока ещё с ума не сошёл. Итак, прежний вопрос: с чего начать поиски тех, кто знает о книге? Лезть в архивы, в библиотеки, начать расспрашивать историков? Последнее запросто увеличит список причастных к тайне в несколько раз.

Кроме того, это очень долго. Нерлон не сказала прямо, но Совет обеспокоен пропажей листа. Хоть он, Унэн, и потребовал от Книги, чтобы та позаботилась о его возвращении, кто знает, как быстро это случится? И как это случится?

Внезапно монах понял, что прежде всего его беспокоят другие вопросы. Откуда взялся человек на этом столбе? Зачем оставил здесь Книгу? Если верить Нерлон, которая утверждает, что случайностей не бывает вовсе, то Книгу оставили именно для того, чтобы один выживший из ума монах кинулся её переводить и вляпался в эту историю по самые уши. Не очень–то приятно так думать о себе, но что, если это правда?

А зачем монаху Книга? Том вновь вздрогнул в руках, словно просил открыть его. Дудки, подумал Унэн и сжал пальцы покрепче. Чем — или кем — бы ты ни являлась, не стоит увлекаться общением с тобой. Вот, кстати, ещё одно отличие: я привык обращаться с Книгой, как с живым существом, а Совет считает её всего лишь инструментом. Этаким взбесившимся боевым големом. Способным только на разрушительные действия.

Итак, зачем монаху Книга? Для того чтобы сделать с её помощью что–нибудь. Очевидно. Если Книге предназначался другой владелец (язык не поворачивался сказать «хозяин») то, согласно Нерлон, он бы её и заполучил. Пока же судьбе угодно, чтобы за Книгой присматривал Сунь Унэн, потомок своего великого предка в шестом колене, которого силы превыше смерти решили бросить сюда, в Ралион, распространять свет Учения. То есть, конечно, пусть эти силы так считают… Да что за ерунда постоянно лезет в голову!

Нерлон говорит, что Книга давно уже странствует по Ралиону. Вот это самая трудная часть. В это Унэн никак не может поверить, потому что привык доверять прежде всего опыту. Несмотря на то, что Нерлон обладает фантастической памятью и способностью находить самые невероятные аналогии, он, Унэн, не может принять этого. Конечно, оставались ещё свитки, которые она вручила ему… вечером надо побывать у Плиты и прочесть их.

Монах положил Книгу на колени.

Довольно необычен сам факт того, что Нерлон занимает столь высокий пост. Она, несомненно, бисант, искусственное существо, выведенное среди прочих давным–давно, когда маги надеялись с их помощью решать исход сражений. Потомки уцелевших бисантов обосновались на выжженной земле Лауды и ведут себя по отношению ко всему остальному миру, мягко говоря, недружелюбно. Их легко понять — три неполных столетия люди охотятся за ними. Нерлон — редкое исключение… и довольно миловидное, между прочим.

Тьфу! Монах едва не швырнул Книгу в сердцах вниз. Положительно, именно это место Ралиона никак не подходит для размышлений. Мысли сворачивают куда угодно, но не в нужную сторону. Он опустил глаза на Книгу. Ну ладно. В конце концов, никто его не видит… рискнём.

Вздохнув, монах раскрыл том и, удерживая ладонью страницу, написал на бумаге несколько коротких слов.

«Я знаю, чего ты хочешь».

Чернила мгновенно впитались, посерели, стали чуть рельефными. Книга приняла слова. Монаху казалось, что она вслушивается в его мысли. Помедлив несколько секунд, он обмакнул перо и дописал на следующей строчке.

«Ты хочешь вернуться домой».

И эти слова были мгновенно приняты. Но ни слова не появлялось в ответ.

«Скажи мне, кто знает о тебе, и я обещаю, что верну тебя домой».

Принято.

Будем надеяться, что Книга не читает мыслей. Монах не имел никакого понятия, как можно вернуть Книгу домой, если, конечно, этот дом существует. Но в душе он был бы рад избавиться от неё… но не так, как Совет — уничтожить раз и навсегда, а, положим, мирным путём.

Молчание.

Монах ощутил, как его шестое чувство забеспокоилось. Казалось, Книга изо всех сил думает, доверять ему или нет — и никак не может решиться. Напряжение сделало своё дело — всё остальное неожиданно перестало значить. Был он, была Книга и мир, в котором она была чужой.

Такое случалось с монахом нередко… но всякий раз поражало. Озарение пришло волной, ощущавшейся как ярчайшая вспышка. Какое–то мгновение Унэн знал и понимал всё… но мгновение прошло, и в памяти осталось только самое существенное.

Айзала: «ты следующий в списке».

Нерлон: «попытались достичь господства над миром».

Шассим: «постарайся… не приближаться к книге».

Монах выждал, пока мысль не выкристаллизовалась до полной ясности и, миг помедлив, дописал:

«Я, Сунь Унэн, пришедший на эту землю ради распространения Учения, обещаю, что не стану использовать твою силу для собственного блага».

Принято!

Чуть ниже спины отчаянно засвербило.

На выбритую до блеска голову монаха упала капля дождя. Совсем рядом ударила молния, едва не оглушив Унэна грохотом.

Вдруг…

Страница сама собой перелистнулась, и потекли, потекли строки. Имена. Одно под другим. Лишь последнее слово не было именем.

На тайном языке, знакомом только Унэну и его сородичам, было выведено:

«Поторопись».

— Благодарю, — кивнул монах и, положив Книгу на выступ, поклонился ей. После чего аккуратно спрятал в рюкзак и, глубоко вздохнув, сказал в пространство.

— Мне нужно в Парк Времени, к Плите.

Что и было исполнено.

— Какая встреча! — осклабился Цеальвир, начальник службы разведки Семёрки (которую принято было считать службой охраны императора), когда полуживого Хиргола ввели в его кабинет. Приказание было чётким и ясным: пленника доставить живым и невредимым, ни в коем случае не обыскивать, причину задержания не объяснять. Шутки с Семёркой или любым из её курьеров никогда хорошо не заканчивались. Что можно противопоставить умению читать мысли и определять истинные намерения? Только полную искренность и преданность.

При этом не возбранялось обладать какими угодно недостатками. Недостатком начальника службы разведки было чрезмерное усердие. Эскорт пересёк расстояние в пятьсот километров (из них больше половины — по территории, объявленной вражеской) за два с небольшим дня — телепортацию было строго запрещено употреблять, так же, как и любые виды магической коммуникации. Только традиционный транспорт. Только устные послания. Ничего магического. Ничего культового.

Хиргол всё это время провёл, как в тумане. Несмотря на грубость обращения, втайне он надеялся, что сумеет выпутаться из этой истории. Он ведь добыл необходимые сведения и помог переправить этот несчастный обрывочек, верно? Даже Семёрка должна понимать, что кроме кнута полезно применять и пряник.

В себя он пришёл, когда ощутил едкий вкус какого–то снадобья, которое ему насильно влили в горло. Туман в голове моментально рассеялся. Он сидел в кабинете, ярко освещённом тремя крупными «вечными» светильниками, перед довольно улыбающимся Цеальвиром. С ним он был хорошо знаком: именно начальник подбирал снаряжение. Которое большей частью осталось там, в руинах крепости Тнаммо, на безымянном островке.

На столе между ними лежал лист (всё ещё в водонепроницаемом конверте) и лабораторный журнал, который Тнаммо вручил Хирголу на прощание. Юноша тут же потянулся — не к листу, но к журналу. Последний принадлежал ему.

Тут же что–то острое и холодное прикоснулось к основанию его шеи.

— Не суетись, не суетись, — пробормотал начальник, листая журнал. Тот выглядел учётной книгой; записи в ней могли быть интересны только её владельцу. Непонятно, зачем этот малый прихватил её с собой…

Тем не менее, приказ есть приказ: не возвращать ничего принесённого Хирголом. — Ты прекрасно справился с заданием. Мне велено сообщить, что тебя ожидает награда. Но всё это уже не для тебя.

Хиргол открыл было рот, чтобы возразить… но быстро понял, что ни к чему хорошему это не приведёт.

После коротких расспросов Хиргола, всё ещё не верящего своему счастью, отвели в отдельную комнату в личных апартаментах Цеальвира и позволили привести себя в порядок. После обеда юноша почти совсем утвердился в мысли о том, что избежал самого худшего.

Омрачало радость только то обстоятельство, что начальник наотрез отказался сообщить ему, как поживают его, Хиргола, родственники. Не положено, было ответом. Узнаешь в своё время.

Монах сидел перед Плитой, глядя на три свитка, лежавшие на коленях. Копии, и не очень качественные. Тем не менее, было видно, что текст на них практически полностью совпадает. Унэн долгое время сравнивал и сличал причудливые, состоящие из дуг и точек, буквы, прежде чем понял, где именно он видел уже этот текст.

Он достал Книгу и открыл первую страницу. Одну из тех, которые никак не удавалось перевести. Не составило особого труда отыскать то место, где начинался повторяющийся фрагмент. Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы понять: текст один и тот же.

Так что же, значит, Книга бывала здесь и раньше?

Монах смотрел на старинный том и ощущал, что логика, к которой он привык, постепенно рушится. Само по себе это было бы не столь страшно, если была бы хоть какая–то замена. Но никаких объяснений происходящему не было.

Последняя проверка.

Монах вздохнул и положил все три свитка на Плиту. Будем надеяться, что и на этот раз всё обойдётся. Плита постепенно засветилась, и поверх первоначального текста на каждом свитке стал проступать перевод.

Унэн склонился над Плитой, вчитываясь в медленно формирующиеся слова.

«Монах стоял, не шевелясь, посреди зала, уставленного книжными шкафами, и терпеливо ждал, пока появится тот, чьи шаги он давно уже слышал…»

Унэн смахнул свитки с Плиты и отвернулся от её медленно гаснущей плоскости. Ему было страшно.

XXVI

Сколько времени он провёл в обеденном зале, Норруан не знал. Апатия овладела им; всё стало безразлично и ненужно. Он не знал, что делать с продолжающей возвращаться памятью.

Десятки жизней, каждый миг которых постепенно становился ему известным. Всеми этими людьми был он сам; все они жили в разных местах, иногда в разных мирах. Общее у них было одно: фантастические возможности, колоссальная страсть к самоутверждению и имя, отчасти похожее на «Норруан». Или означавшее нечто неодолимое, ужасное, мощное.

Все они приковывали его к этому месту «для ожидания», все ожидали его возвращения. Выбор невелик: или блуждать по бесконечным коридорам, что начинались сразу за внешней дверью «Замка», или заново проиграть историю жизни любого из них. По нотам, по заранее известному плану. Отклонений не допускается. В конце одно и то же: сокрушительное поражение и… всё тот же унылый выбор.

Правда, смутно помнилось нечто иное. Детство (видения были смутными и разрозненными — черепки какой–то вазы у ног, ветхая хижина и печальное лицо матери). Прочие воспоминания, ничего, кроме боли, не приносящие.

Высидев без малого неделю (по своим собственным ощущениям, поскольку от часов в этом проклятом загробном мире толку не было), Норруан попытался начать ходить в гости. Но всякий раз, когда голос из–за двери приглашал его войти, он находил за дверью… свой собственный «Замок». В довершение ко всему, из коридора начисто исчезли охранники, и кто бы то ни было ещё. Чем сильнее становились отчаяние и гнев Норруана, тем меньше шансов оставалось выместить их. Весь этот невозможный мир, состоявший из бесконечного числа переходов и коридоров, становился кошмаром, что был страшнее любой из жизней, которую он в любой момент мог прожить заново.

Кроме Зивира.

Поскольку в Зивире всё ещё оставалась сила, которая не желала повторять раз и навсегда придуманную последовательность событий.

Когда Норруан очнулся от болезненного сна (ни вино, ни наркотические курения не помогали забыться), он вспомнил о Зивире. Если есть ещё надежда остановить эту карусель, она связана с Зивиром. Но как туда попасть?

Ноги сами собой понесли его в кабинет. Разумно, понял он по пути, всё более приходя в прежнее состояние, трезвого и холодного расчёта. В кабинете могут оказаться полезные записи. Так что…

Норруан замер на пороге, ошеломлённый. В его кабинете, за его столом, в его любимом кресле сидел призрак. Призрак Гостя. Некоторое время Владыке казалось, что это — своеобразное послание, намёк на то, что Гость мёртв, и, следовательно, надежды больше нет.

Но то, что произошло после, заставило Владыку Моррон отказаться от столь неприятного умозаключения. Гость протянул руку и придвинул к себе одну из тетрадей, в которой Норруан время от времени оставлял напоминания самому себе. Смешно, но первой эмоцией был гнев: «неплохо бы сначала спросить разрешения!»

Потом Норруан осознал, что тетрадь действительно двигалась.

Шагнув вперёд, он попытался прикоснуться к Гостю, но рука прошла насквозь. Неудивительно. Постойте… если Гость в состоянии двигать предметы в его кабинете, то, может быть…

Норруан сделал шаг к столу и отодвинул тетрадь в сторону. Это далось с некоторым трудом, как если бы её кто–то держал.

Гость тут же вскочил и, оглянувшись, поднял голову, словно прислушиваясь.

— Ты слышишь меня? — громко спросил Норруан, хотя ответ знал заранее. Конечно же, нет.

Тогда… впрочем, зачем искать решение! Вот оно! Всё крайне просто!

Норруан пододвинул к себе чернильный прибор (Гость вздрогнул, но, к великому облегчению Норруана, не бросился прочь из комнаты). Осторожно обмакнул перо в чернила и, раскрыв тетрадь, написал:

«Я Норруан».

Гость молча смотрел на написанное.

«Мы уже встречались в этом замке».

Гость кивнул и вновь оглянулся.

«Нам необходимо вновь встретиться».

Гость вновь кивнул и произнёс что–то. По движению губ Норруан догадался, что тот спрашивает, где.

«Жди меня на прежнем месте».

Гость кивнул в третий раз и, пройдя сквозь Норруана, исчез за дверью.

Так.

Теперь нужно во что бы то ни стало вернуться в Зивир.

Вернуться!

Едва Норруан произнёс это слово, как ощутил, что нечто огромное и бесстрастное, частью которого являлся этот мирок, обратило на него внимание и внимательно слушает.

— Я хочу вернуться в Зивир, — произнёс Норруан вслух. Говорил он чистую правду. Что нужно сделать ещё?

— Я готов… — начал было он, как вдруг очертания кабинета дрогнули и растворились в кипящей черноте.

А вокруг возникли знакомые зеркала, и за каждым из них терпеливо ждала тень, приглашая повторно испытать уже прожитое.

Не отвлекаясь и стараясь ни о чём не думать, Норруан отыскал взглядом тусклое зеркало с пейзажем Зивира по ту сторону, и ринулся в него с разбегу.

Он ощутил слабое жжение, едва коснулся рукой слабо заметного отражения. И жаркое пламя охватило всё его существо.

Прошла целая вечность, прежде чем он осознал, что стоит перед собственным рабочим столом и смотрит на только что написанные им самим строки. Чернила не успели просохнуть.

Дверь кабинета была распахнута настежь.

Норруан бегом кинулся к дальнему концу обеденного зала, откуда можно попасть на крепостную стену. Он ощущал, что времени не осталось совсем.

Шассим выглядел встревоженным.

— Похоже, что часть книги всё же доставлена по назначению, — мрачно сообщил он. — Никто в точности не знает, что за этим последует, но ничего хорошего ждать не стоит.

— Очень ободряет, — заметил монах. — А вот у меня кое–что есть.

Он показал лист бумаги, на котором находился список. Унэн переписал все имена, появившиеся на странице Книги, решив, что оригинал, по некоторым соображениям, лучше никому не показывать.

Первым в списке значился некто Норруан из Эммерга.

Вторым — лично Сунь Унэн.

Далее шли семь имён, которые монаху ничего не говорили.

Последним в списке был Хиргол Валемийский, тот самый таинственно исчезнувший спутник Тнаммо, останков которого так и не нашли.

— Очень интересно, — в голосе флосса появилось удовлетворение. — Просто прекрасно. Вот она, Семёрка. В полном составе.

— Кто–то говорил, что они отказались от своих имён и всё такое прочее.

— Это не имеет большого значения. Отказаться от имени — не значит уничтожить имя. Оно просто стирается из окружающего мира… становится недоступным, невидимым. Если его узнать, человек вновь станет достижимым.

— И уязвимым, — закончил монах.

— И уязвимым, — согласился Шассим. — Я немедленно отправляюсь на Совет. К слову — я действительно в нём не состою.

Монах моргнул несколько раз. Он не сразу понял, о чём речь.

— Тебя пригласили туда, чтобы убедить меня содействовать, — вынес вердикт Унэн, хмыкнув. Тоже мне, дипломаты.

— Так они и считают, — подтвердил флосс, но перья на его лице отражали улыбку. — На самом же деле мне просто любопытно. Ты очень помог, Унэн! — и флосс исчез в открывшемся на миг портале.

— Хотел бы я, — проворчал монах, — чтобы это действительно было так.

Первое, что поразило Норруана — воздух. Воздух казался необыкновенно целебным, чистым, живым. Конечно, это была иллюзия: Владыка знал, что вблизи Океана воздух не мог быть ни свежим, ни целебным: испарения от мёртвой воды Реки ощущались даже при значительном разбавлении.

И всё же первые несколько минут пребывания вне стен Замка Норруан стоял, прикрыв глаза и наслаждаясь воздухом. Ощущением того, что жив. Разумеется, Зивир остался Зивиром и бесконечный круг всё ещё не выпускает Норруана из цепкой хватки, но по сравнению с «залом ожидания» Зивир — лучший из миров.

Затем до слуха дошло эхо боевого клича, донёсшееся с севера, и Норруан моментально очнулся. Да. Конечно. Круг близок к точке, когда появляется призрачная надежда спрыгнуть с колеса. Нельзя терять времени. Поправив плащ и меч в изящных ножнах (надо как–нибудь проверить, не заржавел ли от бездействия), Норруан взлетел на крепостную стену, ощущая себя всемогущим. Да так оно и было — вся его сила восстановилась в течение нескольких секунд — стоило несколько раз вдохнуть здешний воздух. Не он ли и был причиной такого могущества?

Гость стоял примерно на том же месте, что и раньше. Даже поза его была почти что той же. Он смотрел вниз, где располагалась трясина, последняя из преград на пути к Моррон. Норруан знал, на что именно обращено внимание Гостя. Вернее, этого Гостя. Поскольку где–то там бредёт, преодолевая последние футы, другой Гость. Осталось всего несколько минут.

— Сколько нам ещё осталось? — спросил Норруан, приближаясь быстрым шагом.

Гость обернулся, но не вздрогнул. Он успел многому научиться, подумал Норруан. Лицо Гостя изменилось, теперь оно отражало не просто отвращение и неприязнь к неожиданной ловушке, в которую он угодил; теперь в нём виделось понимание — то, которое обычно приходит слишком поздно.

— Немного, — Гость указал куда–то вниз. — Минуты три или четыре.

— Выбор невелик, — Норруан встал шагах в трёх от собеседника. — Я подозреваю, что разорвать круг можно, но действовать надо в последний момент.

— Что я должен сделать?

— Удержать того, не позволить ему «победить» в очередной раз. Иначе, увы, всё сначала.

Послышался едва слышимый скрип входных ворот.

— Возьмите это на память, — Норруан снял с пояса меч вместе с ножнами. — Я боюсь, что мне нечего больше дать, а слова недолговечны.

— Благодарю, — Гость слегка наклонил голову и вручил Норруану свой походный нож. Норруан принял его серьёзно и также поклонился. После чего бросил очередной взгляд на ощетинившиеся пиками и штандартами мёртвые стёсанные холмы. Воинство ждало. Не подозревая, сколько тысяч раз оно уже ожидало победы… Счастливые люди. Всё им известно, всё понятно, не существует ненужных тайн.

— Норруан, — произнёс неожиданно Гость. — Что происходит… там?

— Скука, — ответил Норруан, не оборачиваясь, и лицо его потемнело. — Смертельная скука, приятель. Очень не советую там появляться.

И заметил, как призрачный силуэт взбежал на северо–восточную лестницу. Увидел Норруана и молча кинулся к нему, выхватывая на бегу оружие.

— Ну что же, — Норруан поправил плащ и усмехнулся. — Пора.

Гость кивнул и в тот же миг его двойник слился с ним.

Словно яркое солнце вспыхнуло в голове у Науэра. Праведный гнев и ощущение триумфа вытеснили все остальные мысли… только гнев и торжество не принадлежали ему. Они принадлежали всем тем, кто сейчас выстроился у холмов, чтобы увидеть решающий момент схватки. Руки сами собой схватили меч.

Тот, что подарил ему Владыка.

Тело, соскучившееся по оружию, охотно повиновалось чужому порыву. Видеть, как вокруг всё происходит без твоего участия — словно во сне — было забавно, и Гость не сразу вспомнил, что его ждёт в случае победы.

«Нет!» — крикнул он изо всех сил; крик был скорее мысленным, чем телесным. Его собственный страх наконец–то проснулся и то, что оказалось не под силу сосредоточению, подточенному ожиданием, стало возможным благодаря дикому, неуправляемому страху перед новым витком нескончаемых подвигов.

Чужая воля отступила, и меч замер, не завершив замаха.

Науэр видел огромный, распростёрший чёрные крылья над половиной мира силуэт, в когтистых руках которого тусклым пламенем горел клинок. Убедить собственный взгляд, что это всего лишь наваждение, ему не удавалось. Зато — ценой невероятных усилий — удалось закрыть глаза.

Тут же двойник нанёс ответный удар, соперничая с неведомо откуда взявшимся малодушным соседом по телу. Силы двойника намного превосходили силы Науэра: только сейчас он осознавал, каково это — бороться в одиночку против объединённой воли сотен тысяч.

А в это время Норруан, не ведая о напряжённом противостоянии, происходящем в нескольких шагах от него, также невероятным усилием воли сдерживал желание схватить недруга за горло и покончить с этим раз и навсегда. Напротив он видел не две наложившиеся одна на другую человеческих фигуры, но сгусток кипящего света, в котором смутно угадывались очертания могучего воина, замершего с поднятым мечом.

Норруан опустился на колени перед Гостем, с немалым трудом оторвав взгляд от сияющей фигуры. Стоило суметь это сделать, как давление, вынуждавшее обороняться, таинственным образом пропало.

Зато заготовленные заранее слова тут же забылись.

Норруан смотрел вниз, на камень, покрывшийся сетью трещин за прошедшие долгие тысячелетия. Чего ты ждёшь? — спросил внутренний голос. Усталый, безмерно уставший голос. Каждый миг может стать последним.

— Я отказываюсь от власти, — услышал он свой собственный голос и поначалу поразился — неужели его язык смог выговорить такое? Правда, удивлялся другой Норруан — тот, который украсил сотнями скелетов и черепов подступы к замку. Тот, который находил высшее удовольствие в истреблении Гостей, один за другим являвшихся в Зивир.

— Я сдаюсь на милость Гостя, — продолжал Норруан. — Я вручаю свою участь в его руки.

Небо померкло.

Исчезло сияние, исходившее от стоявшего рядом воина. И после бесконечно долгого мгновения, во время которого оглушительная тишина невыносимо сдавливала голову, Норруан услышал звук меча, возвращающегося в ножны. Тяжёлая ладонь опустилась на его плечо.

— Я дарую тебе жизнь, Владыка Моррон, — услышал он голос — тяжёлый, звучный, но всё же отчасти знакомый, — и приказываю навсегда покинуть Зивир.

Сгусток чёрного мрака взорвался над Замком и остановился ветер, безостановочно дующий со стороны Океана. Пол исчез из–под ног Норруана, и Владыка Моррон, не сопротивляясь, полетел куда–то, внутрь спиралью завинчивающейся мглы.

И, словно далёкий раскат грома, последние слова:

— Гость свободен.

После этого долгое время был мрак и ощущение свободы. Пока, наконец, круговращение мрака не завершилось и из него не выпали два коротких слова:

«Я Норруан».

После чего падение прекратилось, и вокруг Норруана соткались стены комнаты. Едва ноги его опустились на твёрдый и неподатливый пол, а в лёгкие вошёл здешний воздух, напоминая, что жизнь, увы, продолжается, Норруан вспомнил всё остальное.

Но вместо чёрной грани, за которой когда–то виднелись очертания холмов Зивира и навеки замершие облака, была безжизненная, изборождённая трещинами плоскость. Норруан прикоснулся к ней рукой и ощутил, насколько слаба она; трещины тут же зазмеились в разные стороны и несколько фрагментов выпало.

Испуганно вздохнули голоса, доносившиеся со всех сторон.

Норруан несильно стукнул по расколовшейся плоскости, и та рухнула вся; за ней открывался узкий коридор, стены которого слабо светились зеленоватым свечением. Туда?

Разумеется. Но что делать с остальными гранями?

Уверен ли он, что никогда больше не вернётся сюда, в «зал ожидания», принять назойливое гостеприимство?

Нет, не уверен.

Норруан подошёл к ближайшей светящейся грани. С той стороны стоял высокий толстяк, выглядевший весьма грозно. Губы его шевельнулись. Норруану не надо было гадать, что именно шепчут эти губы.

Решившись, он прикоснулся к грани ладонью. По поверхности «зеркала» расплылись оранжевые волны, и Норруан с ужасом ощутил, что не в состоянии оторвать ладонь от плоскости.

Мир по ту сторону стремительно набирал яркость.

А то место, где он пока ещё находился, тускнело.

Память о том, как должна начаться и кончиться его жизнь по ту сторону грани, предстала перед ним во всей красе и неприглядности.

И вновь пришло прежнее ощущение — то, которое посетило его в последние моменты жизни Зивира. Что время уходит, и можно не успеть.

Стиснув зубы и, едва не вырывая руку из сустава, Норруан из последних сил удерживал себя по эту сторону.

Когда память вернулась вся, времени почти не осталось и опора под ногами начала исчезать.

— Я отказываюсь! — крикнул Норруан в сверкающие золотом глубины и добавил: — Я отрекаюсь от власти над Альшваддом! Я сдаюсь на милость моих врагов!

После чего золото потускнело, стало поочерёдно серебром, медью и мёртвой ржавчиной.

Послышался треск, и густая сетка трещин избороздила вход в мир, который, вероятно, назывался Альшваддом. Правда, теперь Норруан вовсе не был уверен в том, был ли этот мир, и если был, то каким был тот Норруан.

Он приподнялся с пола, скрипя зубами. Горела, словно обожжённая, ладонь и немилосердно ныли суставы и связки едва не оторванной напрочь руки.

А вокруг ещё оставалось более двух десятков граней; двух десятков людей, которые всё ещё мечтали освободиться.

Норруан с трудом поднялся на колени и воззвал, непонятно к кому, о том, чтобы успеть. Мысль о том, что он может провалиться по ту сторону и в наказание прожить целую жизнь, придала ему сил.

— Вам плохо?

Науэр вздрогнул и проснулся. Он сидел на чём–то жёстком и неудобном; пол под ногами чуть покачивался. Пахло деревом и ещё чем–то наподобие дёгтя.

Гость выпрямился и едва не полетел кубарем. Он находился, несомненно, внутри какого–то экипажа. Помещение было длинным, с массивными дверями в каждом торце, с рядами окон на длинных стенах. Вдоль окон стояли ряды сидений, совершенно неприспособленных для того, чтобы на них сидели.

Во всяком случае, ноющие мускулы и суставы наводили именно на такое заключение.

Первым делом Науэр бросил взгляд за окно. Справа по направлению движения располагалось прекраснейшее озеро — окружённое горами, оно казалось венцом того, что может сотворить природа. Небо было пронзительно–голубым, живым и облака, что торопливо ползли по нему, не позволяли предаваться унынию. Как можно было предаваться унынию, когда всё вокруг настолько живое! Настолько подвижное, настолько яркое, настолько… настоящее?..

По левую руку продолжались горы. Вершины их были чуть тронуты белизной и несколько раз Гостю попались на глаза крохотные, прижавшиеся к склонам домики. Возможно, они и не были действительно крохотными, но на таком расстоянии…

Я не сплю, понял Гость и обрадовался. Неужели получилось?

Тут он увидел чьи–то ноги в чёрных лакированных туфлях и понял, что так и не ответил на вопрос.

— Нет, спасибо, — произнёс Науэр неожиданно охрипшим голосом. Поднял голову и увидел безупречный чёрный фрак, ослепительно белую рубашку и пурпурный галстук–бабочку.

И скрипичный футляр в руках.

Музыкант улыбнулся и Науэр узнал его.

— Ну, как вам свобода?

Он уселся на сидение напротив и Науэр понял, что в вагоне они одни.

«Вагон», повторил он с удивлением. Слово было, несомненно, правильным. А экипаж назывался… поездом. Правильно. Оба имени удивительно точно шли окружению. А раз это поезд, то Зивир остался позади. Хорошо, если навсегда.

Стремясь убедиться в этом, Науэр выглянул в окно.

Музыкант засмеялся.

— Понимаю. Первое время мне тоже казалось, что я сплю. Нет, дружище, это на самом деле. Надолго ли — не знаю, но на самом деле.

— А… вы здесь откуда? — слова неохотно шли с языка. Говорить не хотелось. Хотелось смотреть в окно, чтобы этот прекрасный мир по ту сторону стекла не сменился вдруг унылыми умирающими пейзажами…

Науэр прикрыл лицо ладонями.

— Не время спать, — потрясли его за плечо. — И, кстати, спрячьте эту штуку. Охране она может не понравиться.

Гость опустил глаза и увидел меч в ножнах, лежащий на коленях. Тут же вернулась часть памяти. Но… Но… Как звали владельца этого оружия? Имя никак не приходило на ум. Ножны были сделаны из металла, камня и кости; на каждой плоскости повторялся один и тот же рисунок: сияющее золотое солнце, на фоне которого расправлял крылья огромный ворон.

По остальной поверхности ножен шёл причудливый орнамент из перекрещивающихся спиралей.

Науэр поднялся и понял, что на нём богатый, подбитый мехом плащ (откуда это? — оторопел Гость, прикоснувшись к одежде). На внутренней стороне, словно этот момент был предугадан заранее, было нашито несколько достаточно удобных петель и крючков. На один из них ножны легко удалось пристегнуть.

К своему всё возрастающему удивлению Науэр осознал, что с оружием его пальцы обращались ловко и непринуждённо. Он вроде бы помнил когда–то, почему, но… пока не мог вспомнить.

— Не пытайтесь вспомнить имя, — посоветовал музыкант, всё это время разглядывавший его с улыбкой. — Не получится. Ваше настоящее имя осталось там, — он покачал в воздухе ладонью. — Придумайте себе новое. Или возьмите любое из прежних. Вот, держите. На память.

Он протянул Гостю плотный кусок картона, на котором серебром была изображена несущаяся за добычей дикая кошка — и сложный узор, выполненный золотом. Ниже простыми чернилами было вписано незнакомое имя (Науэр знал этот язык, хотя был готов поклясться, что никогда раньше не встречал его) и два слова: «третий класс».

— Я сейчас выхожу, — пояснил музыкант и встал, поправляя фрак. — Дела. А у вас могут возникнуть неприятности, если контролёр застанет вас в этом вагоне, без билета.

— В каком вагоне? — тупо повторил Науэр.

— В вагоне третьего класса. У аристократов вашего ранга могут быть какие угодно причуды, но лучше всё–таки ездить с билетом.

За окном мелькнула крылатая тень, и Науэр приник к стеклу. Угловатый силуэт стремительно уносился куда–то за озеро, время от времени выпуская из пасти струю пара.

— Дракон?!?! — изумился Гость до глубины души. — Откуда здесь драконы?

— Какой же это дракон, — музыкант вгляделся вслед быстро улетающему силуэту. — Нет, драконов здесь давно повывели. Да и никогда они паром не дышали, только пламенем. Впрочем, мне пора. Скоро остановка.

И, подмигнув, музыкант направился к дальним дверям.

— Постойте! — взмолился Гость, разом позабыв и про одежду, и про небольшой походный чемоданчик, стоявший у ног, и про меч. — Что всё это значит? Где я? Как…

— Я действительно тороплюсь, — отозвался музыкант, на миг повернувшись. — Попытайтесь ответить на эти вопросы сами. Или не пытайтесь отвечать вовсе. Так даже лучше. Просто живите, и всё.

Дверь беззвучно распахнулась и закрылась, и Науэр остался один.

Так и сидел три часа, пока поезд не прибыл на конечную станцию.