Избранные сочинения в 2 томах. Том 1

Глава 15. «ОГОНЬ С ЛЕВОГО БОРТА!»

Тяжелый танкер «Калтыш» шел в район испытаний подводного танка. За ним на буксире тянулся плавучий островок с трубами. Вся эта конструкция была сделана Гасановым для стометрового подводного основания. Сейчас ее решили использовать для установки трехсотметровой трубы.

Крутые стальные бока танкера вздрагивали от напряжения. Казалось, что танкер дышит, раздувая и опуская бока, набирая воздух в пустое свое нутро. Сегодня оно должно будет заполниться нефтью, отвоеванной человеком у морских недр.

На носу танкера стоял Агаев, попыхивая трубкой. Он смотрел на клокочущие волны, которые, словно испугавшись, разбегались в стороны.

Нефть найдена. Значит, оправдались самые смелые предположения геологов: нефть имеется не только в недрах той приподнятости дна, что соединяет Баку с Красноводском, но и в других районах Каспия. И директор по-хозяйски высчитывал, сколько теперь можно добыть этого золота, если пустить по дну десяток ползающих буровых. За какой срок их можно построить? Сколько потребуется ассигнований и, самое главное, какое участие в этом грандиозном строительстве будет принимать Институт нефти?

Рядом с директором стоял Гасанов, облокотившись на борт.

Уже не о чем было говорить. Все решено, взвешено, намечены пути дальнейших испытаний. Все казалось таким простым и ясным. Успех… большой, настоящий успех! Но этого мало Гасанову. Перед глазами вырисовываются невиданные картины… Впрочем, нет, у инженера они похожи на чертежи, правда пока еще неуверенные, расплывчатые, неясные в своих очертаниях…

Видит Гасанов, будто сквозь туманную даль, сотни и тысячи плавучих островов. Архипелаги в Каспийском море. Вопреки всем законам, определяющим течение рек, из моря льются черные реки, скованные стальными трубами. Течет подземная река по стальному руслу нефтепроводу, придуманному еще Менделеевым… Бежит по трубам горючая кровь в Москву, Ленинград, Свердловск, Киев, Горький… Неисчерпаемы запасы нефти под дном Каспийского моря…

— Ты знаешь, что мне вдруг пришло в голову? — прервал мечтания инженера Агаев. — Как-то все странно получилось…

Гасанов медленно повернул к нему лицо.

— Больше чем странно! — продолжал директор, выколачивая трубку о борт. — Почему связь оборвалась?

— Нечего беспокоиться. Это у них иногда бывает. Сложная установка, тоже опытная, как и видеотелефон. Мне рассказывала Саида, как это у них делается… — Гасанов оживился, вспоминая недавнюю лекцию жены, которая, старалась ликвидировать «потрясающую», по ее выражению, неграмотность Ибрагима в области радио. — Так вот она мне и доказывала прямо формулами, в которых я не очень-то разбираюсь, продолжал он, — что под водой могут проходить только очень длинные радиоволны, но применять их для передачи по воздуху невыгодно. Лучше из-под воды говорить по проволоке. Пришлось делать, как она объясняла мне, комбинированные установки: триста метров под водой разговор идет по кабелю, а уже на морской поверхности — через коротковолновую радиостанцию, установленную в поплавке.

Агаев задумался, перевесившись за борт и наблюдая, как длинная черная тень от танкера бежала впереди по ярко освещенному оранжевому морю.

— Ну что же, — сказал он, — может быть, и так… Ты стал разбираться в этих делах не хуже жены. Но все-таки подвели твои волны! — директор, прищурившись, взглянул на закат. — Как бы нас не подвели и другие волны — привычные нам, морские… Ветерок поднимается.

— Значит, испытаем, как нужно. Ясно будет, насколько устойчива труба с поплавком. Только бы нам успеть! — с некоторым беспокойством вглядываясь в туманный горизонт, сказал Гасанов.

— До двадцати двух часов еще глаза вытаращишь, как говорит Пахомов, — сказал директор улыбнувшись. — Уже приближаемся к району испытаний. Думаю, что скоро увидим радиобуй.

Они оба замолчали, любуясь картиной вечернего моря, привычной, но всегда по-новому волнующей воображение. Они смотрели на солнечный диск, тяжело опускавшийся в воду. Торопливые, суетящиеся волны были похожи на языки пламени…

Гасанову вдруг показалось, что все кругом объято огнем и танкер плывет в фантастическом огненном море, как будто вся нефть, что скрыта в глубине, выплеснулась наружу, вспыхнула и заметалась на морской поверхности. Он невольно закрыл глаза.

Вдруг все погасло, и вновь перед ним — черное кипящее море в ту беспокойную и страшную ночь… Падающая вышка… Мог ли он тогда предполагать, как сойдутся его пути с путями Васильева?..

Вот это человек! Каким надо быть разносторонним и знающим инженером, чтобы построить столь необыкновенное сооружение, как подводный танк!

Да ведь его мог сделать только Шухов. Гасанов был убежден, что за последние сто лет не существовало в мире более разностороннего изобретателя, чем русский инженер Шухов, несмотря на то что слава его не была столь рекламно блистательной, как у Эдисона.

Крекинг и железные башни. Способ компрессорной добычи нефти и постройка больших пролетов в архитектуре. Паровые котлы и мосты. Все это изобретено Шуховым. Весь мир пользуется его изобретениями. Всюду применяется его способ переработки нефти, пришедший к нам обратно из-за океана под названием «крекинг».

Гасанов вспомнил, что из-за этого изобретения спорили два американца — кому из них оно принадлежит. Американский суд вынужден был признать, что данное изобретение сделано ни тем, ни другим, а русским инженером Шуховым еще в 1891 году…

Всюду применяются паровые котлы Шухова. Везде можно видеть ажурные водонапорные башни системы Шухова. Каждая из них напоминает миниатюрную радиобашню в Москве. Новая конструкция стальной башни изобретена Шуховым не для выставки и рекламы, вроде эффектной постройки французского инженера Эйфеля. Башня Шухова стала необходимостью.

Огромные пролеты Киевского вокзала в Москве построены также Шуховым. Архитекторы всего мира строят металлические сооружения, пользуясь его изобретениями и расчетами…

Гасанов прислушался к шуму на буксируемом танкером острове-поплавке и вспомнил, что во многих работах ему приходилось применять расчеты Шухова, особенно когда он проектировал свои подводные основания.

«Вот таким надо быть инженером, — думал Ибрагим, — такой огромной широты, такого размаха! Это в традиции русского народа и идет от Ломоносова, который впервые в мире создал теории газов, света, электричества, атома. Менделеев был и химиком, и физиком, и метеорологом, и воздухоплавателем, и экономистом; он интересовался многими большими проблемами. Сколько с тех пор мы узнали новых имен ученых и изобретателей, продолжающих традиции русской научной мысли! Много их и среди советских инженеров… Наверное, в первых рядах Васильев».

Вспомнил Гасанов и о другом: знакомый директор радиозавода как-то рассказывал об американских инженерах, присланных к нему на завод в порядке технической помощи еще до войны. «Удивительный народ! недоумевал директор. — Один из них — инженер по переключателям, другой — по катушкам, третий — по винтам. Каждый из них хорошо знает только свою область, а что касается другой — лучше и не спрашивай: никакого понятия. На нашем советском заводе — и вдруг такие, с позволения сказать, инженеры! К счастью, мы от них скоро освободились…»

«Да разве в нашей необыкновенной жизни, когда человек меняет лицо земли, можно представить себе таких узколобых инженеров? — думал Гасанов. — С ними не построишь подводного танка. Васильеву пришлось хорошо изучить и геологию и нефтеразведку, бурение, не говоря уже о дизелях, машинах, электрооборудовании. Правда, танк строил огромный коллектив, но он был подчинен единой направляющей идее основного конструктора».

На плавучем островке загудели моторы, послышалось чавканье насосов. Эти привычные Гасанову звуки вывели его из задумчивости.

Начиналась подготовка к испытаниям.

Впереди мигал, словно бакен на реке, красный огонек. Над ним в лиловом небе вырисовывалась тонкая стальная мачта с флажком. Она покачивалась на волнах, и казалось, что кто-то размахивает ею из-под воды.

Гасанов перешел на правый борт, чтобы лучше рассмотреть антенну на поплавке. Здесь уже хозяйничал директор.

— Ну как, «радиобог», есть связь с Васильевым? — обратился он к вышедшему из рубки радисту. — Мы сейчас рядом, дорогой.

Молодой специалист смущенно развел руками.

— Возможно, какой-нибудь провод оборвался, — сказал директор и тут же мысленно закончил: «Завтра же надо послать к Васильеву инженера для исправления… Кстати разобраться как следует, а если нужно, то и взгреть кое-кого за допущенную аварию. Наверное, перед испытаниями плохо проверили радиоаппараты».

Поднялся ветер. Вода сразу заклокотала, над морем поднялась водяная пыль. Она клубилась, как пар над огромным кипящим котлом.

— Идем в каюту, Ибрагим, — сказал Агаев, разглядывая светящиеся стрелки на циферблате часов. — У нас еще много времени…

— Огонь с левого борта! — крикнул кто-то с мостика.

Все разом повернули головы налево.

Словно ракета, вырвался из-под воды красный сигнальный фонарь, блеснул над волнами и погас, скрывшись в воде. Но вот он вынырнул опять, торжественно сияя в радужном ореоле водяной пыли.

Агаев в недоумении смотрел на часы.

— Ничего не понимаю! — Гасанов развел руками. — Васильев говорил, что шары больше испытывать не будет… — В его голосе послышалась обида. — Зачем же я тащил сюда свои установки?

— Огонь с правого борта! — снова раздался крик с мостика.

Опять вспыхнула подводная ракета.

— Они решили начать испытания прямо с цистерн, — спокойно сказал директор, не замечая раздражения Гасанова. Он вытер голову платком и добавил: — Предупредить не смогли… Связи нет.

— А если бы нас здесь еще не было? — вспылил Гасанов и запустил пальцы в свою курчавую шевелюру. Она его раздражала: волосы путались от ветра и щекотали лоб. — Шары пошли бы гулять по всему Каспию, говорил он. — Честное слово, не понимаю такого безрассудства!

— Полный назад! — скомандовал Агаев, подняв голову к мостику. Надо отойти, Ибрагим, — с усмешкой сказал он Гасанову, который вдруг заметался вдоль борта, — иначе одна из васильевских торпед продырявит наш «Калтыш».

Цистерны продолжали появляться на морской поверхности. Это было феерическое зрелище. Из глубины моря вырывались красные ракеты, невысоко подпрыгивали над водой, падали, затем плыли по волнам не угасая. Можно было рассмотреть, как огонь летит из глубины: среди волн появлялось сначала чуть заметное красноватое пятно, оно светлело и расширялось до тех пор, пока из воды не выскакивала огненно-красная звезда. Затем снова светлела морская глубина, опять появлялось, расширяясь, красноватое пятно, и вот уже новый шар, мерцая, прыгал на волнах.

— Один, два, три, четыре… — считал Гасанов выскакивающие огни. — Как будем транспортировать? — спросил он. — Перекачаем или цепочкой?

— Конечно, цепочкой, — решил Агаев, внимательно следя за новыми вспыхивающими звездами. — Пять, шесть, семь… Ну и молодец! Кучность какая!

Подскакивая на волнах, шары вытягивались в одну линию и напоминали мерцающую гирлянду иллюминации, раскачивающуюся от ветра.

Яркий луч мощного прожектора скользнул по морской поверхности, медленно подбираясь к шарам. Вот он осветил их. И тогда глазам, привыкшим к ночному мраку, представились необыкновенные огромные жемчужины. Именно с жемчугом можно было сравнить белые шары, окрашенные сверху розовым отблеском сигнальных фонарей.

Они плавали, будто связанные невидимой нитью в гигантское ожерелье.

Танкер медленно приближался к шарам. Покачиваясь на волнах, они словно вырастали. Гасанов уже видел их живой блеск.

— Смотрите: как жемчужины! — воскликнул он.

— Жемчужины? — удивился Агаев и с улыбкой взглянул на восторженное лицо инженера. — Счастливый ты, Ибрагим! — сказал он. Умеешь видеть в этих простых нефтяных цистернах то, что люди называют прекрасным.

— Сознаюсь, Джафар Алекперович… Со мной это случается. Но еще большее счастье делать и выдумывать такие жемчужины. Их создатель, я думаю, большой романтик. Пусть это опыт, первые, еще очень робкие шаги, но он делает то, о чем мы часто мечтали: из тяжелого; будничного труда он создает вдохновенную поэму. А ведь совсем скоро на нашей земле таким будет любой труд…

— Будет, Ибрагим, будет! — убежденно сказал Агаев. — Все мы живем и работаем ради этого. Ты молод, дорогой, ты многое не помнишь… Может быть, тебе рассказывали о таком же, как и ты, молодом инженере Агаеве, который перед войной работал у нас в институте. Это был мой младший брат. Думал он тогда о подводном нефтепроводе на поплавках, считал, делал опыты… Был такой же, как ты, горячий, и мир казался ему полным жемчужин… Добровольцем ушел в сорок втором году с нашей Азербайджанской дивизией…

Директор остановился, по привычке полез в карман за трубкой, но потом, как бы опомнившись, вытащил руку обратно и слегка поправил козырек фуражки.

— Письмо мы получили, — продолжал Агаев: — пал смертью храбрых… Я помню эту ночь, когда мне на пристань принесли письмо. Хорошо, дорогой, помню, как сейчас… и ветер и волны… Мы тогда отправляли в Красноводск транспорт с нефтью. Путь через море был единственным путем для доставки нефти из Баку. От этого тогда многое зависело. Сколько горючего нужно было фронту! Ты можешь понять это, Ибрагим? Никак не могло хватить судов. Подводного нефтепровода не было: опыты молодого инженера остались незаконченными. Кто-то вспомнил о его поплавках, и мы стали тогда применять плавучие цистерны. Мы отправляли их, как поездные составы, прицепляя цепочкой к пароходам. Летчики рассказывали, что сверху им казалось, будто поезд с нефтью догонял пароход прямо по морю… — Агаев положил руку на плечо инженера и задумчиво продолжал: — Вот почему я прежде всего увидел в этих шарах не жемчужины, а цистерны военных лет… Этого я никогда не забуду! Во время ленинградской блокады через Ладожское озеро проходила по льду «дорога жизни». В сорок втором по нашему морю тоже шла «дорога жизни». Она была артерией, по которой текла черная кровь, питающая технику нашей армии… И вот, чтобы никогда не повторились эти годы… чтобы никогда и никто не получал таких писем, как я в ту черную ночь, нам нужны и цистерны Васильева и подводные башни Гасанова…

Гасанов молча пожал руку директору и почувствовал что-то новое и еще пока не осознанное в своем отношении к окружающему.

— Странно, очень странно! — словно издалека донесся голос Агаева. — Ты не находишь, что цистерны очень неглубоко сидят в воде?

Инженер рассеянно взглянул на шары: он все еще думал о рассказе директора.

— Почему они не наполнены как следует? — спросил Ибрагим.

— Васильев говорит, что скважина фонтанирует. Однако по количеству нефти в цистернах это незаметно: в каждой из них и тонны не наберется, — определил директор.

Он наклонился за борт и следил, как коренастый матрос, оставшись в одной тельняшке, ловко орудовал тяжелыми цепями, прикрепляя их к поручням шара.

— Возьмем цепочкой, — решил директор и уже готов был отдать распоряжение матросам.

Гасанов неожиданно запротестовал:

— Нет, так нельзя! У нас пока еще нет связи с подводным домом. А я полагаю, что мы все-таки должны испытать установку трубы с поплавка?

— Да, если восстановится связь.

— Может пройти много времени. Не думаете ли вы, что в одном из шаров лежит записка? В ней Александр Петрович должен сказать, опускать трубы или нет.

— Посмотрим, — согласился Агаев.

Матрос с широкими угловатыми плечами подтянул шар к борту, затем его подняли лебедкой повыше, чтобы не доставали волны.

Над шаром, словно черный слоновый хобот, повис шланг. Раскачиваясь от ветра, он будто бы искал скобы у завинченной накрепко крышки люка.

Метнулся луч прожектора и остановился на шарообразной цистерне. Она была такой белой и блестящей, будто светилась изнутри.

Все столпились у борта, с нетерпением ожидая, когда первая тонна «черного золота», добытая из самых сокровенных морских глубин, потечет в железное чрево танкера.

Два молодых матроса спустились по цепям на цистерну и, усевшись у фонаря, стали осторожно отвинчивать люк.

Гасанов взволнованно наклонился над бортом. Он в нетерпении. Он ждет первого подарка с морских глубин.

Неслышно приподнялась крышка. В люк соскользнул черный хобот. Где-то засопел насос, со свистом втягивая воздух. Хобот опустили еще ниже.

Агаев приложил ухо к шлангу и недоуменно развел руками.

— Пустой? — прошептал Гасанов.

Матрос, сидевший на шаре, опустил голову в люк и, всматриваясь в темноту, прислушался.

— На дне тоже нет? — сдерживая досаду и нетерпение, спросил директор. — Возьми фонарь. Может быть, там записка?

Из люка послышался сдавленный голос, затем показалась темная жилистая рука, цепляющаяся за шланг, и наконец голова старого мастера Пахомова.

Все будто онемели. Первым опомнился Агаев.

— Что случилось? Почему ты здесь? — спросил он и крикнул: Скорее трап!

Вниз по цепям уже спускался Гасанов. Он протянул руки мастеру:

— Ну, что там? Что? Скажи!

Пахомов молча оглядывал окружающих, словно кого-то искал среди них.

— Где Александр Петрович? — вдруг хрипло спросил он.

Гасанов и директор переглянулись. Пахомов подбежал к борту.

— Где еще шары? — испуганно закричал он.

Директор торопливо подошел к мостику и крикнул:

— Свет, скорее!

Луч прожектора скользнул по палубе, осветил согнувшуюся фигуру старого мастера, на мгновение задержался на нем и пробежав по волнам, указал на скрепленные вместе белые цистерны. Около них уже колыхались лодки…