Избранные произведения в одном томе

Глава 1

Я узнал о Чокки весной того года, когда Мэтью исполнилось двенадцать. В конце апреля или в начале мая — во всяком случае весной, потому что в этот субботний день я без особого пыла смазывал косилку в сарае и вдруг услышал под окном голос Мэтью. Я удивился: я и не знал, что он тут, рядом. Он с явным раздражением отвечал кому-то, а вот кому — непонятно.

— Почем я знаю? Так уж оно есть.

Я решил, что он привел в сад приятеля и тот спросил его о чем-то по дороге. Я ждал ответа, но так и не дождался. И тут снова заговорил мой сын, сменив гнев на милость:

— Ну, время, за которое Земля оборачивается вокруг своей оси, — это сутки, и в них двадцать четыре часа, и…

Он замолчал, словно его прервали, но я ничего не услышал.

— Не знаю я почему! — снова ответил он. — И ничем тридцать два не лучше! Всем известно, что двадцать четыре часа — это сутки, а семь суток — неделя…

Его прервали опять. Он возразил:

— Нет, не глупо! Семь не глупей восьми. (Пауза.) А зачем ее делить на четвертушки? Ну зачем? В неделе семь дней — и все! А четыре недели — это месяц, только в нем тридцать дней или тридцать один… Нет, тридцать два никогда не бывает! Дались тебе эти тридцать два!.. Да, я понял, просто нам такой недели не надо… И вообще Земля делает оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней. Все равно ты их не разделишь на твои половинки и четвертушки.

Мое любопытство было настолько возбуждено этим односторонним разговором, что я осторожно выглянул из окна. Мэтью сидел под самым окном на перевернутом ведре, привалившись к нагретой солнцем кирпичной стенке, и я увидел сверху его светловолосую макушку. Смотрел он, по-видимому, на кусты, что росли по ту сторону газона. Но в этих кустах, да и вообще нигде вокруг никого не было. Однако Мэтью продолжал:

— В году двенадцать месяцев. — его снова прервали, и он чуть-чуть склонил голову набок, словно прислушивался. Прислушался и я, однако не услышал ни словечка, даже шепотом.

— Совсем не глупо! — возразил он. — Одинаковые месяцы в год не втиснешь, хоть ты их…

Он снова оборвал фразу, но на этот раз прервавший его голос был слышен весьма отчетливо. Это крикнул Колин, соседский мальчишка, в саду за стеной. Мэтью мгновенно преобразился — серьезность слетела с него, он вскочил, взревел и помчался по газону к дырке в нашем заборе.

Я же принялся за косилку, и все это не шло у меня из головы, но шум, поднятый мальчишками в соседнем саду, немного успокоил меня.

Я постарался не думать об этом, но позже, когда дети легли, мне снова стало не по себе.

Беспокоил меня не этот разговор — дети, в конце концов, часто говорят сами с собой; я удивился тому, на какую тему говорили, и не понимал, почему Мэтью так упорно и явно верил в присутствие невидимого собеседника. Наконец я спросил:

— Мэри, ты ничего не замечала странного… или… нет, как бы это получше выразиться?… необычного, что ли… у Мэтью?

Мэри опустила вязанье.

— А, и ты заметил! — Она взглянула на меня. — Да, «странное» — не то слово. Он слушал невидимку? Или говорил сам с собой?

— И то и другое. Это с ним давно?

Она подумала.

— В первый раз я это заметила… ну, дней двадцать назад…

Я не очень удивился, что так долго ничего не замечал: на неделе я мало вижу детей.

— Беспокоиться не стоит, — говорила Мэри. — Детская блажь… Помнишь, он был машиной, углы огибал, тормозил. Слава Богу, это скоро кончилось. Надо думать, и тут недолго протянется…

В голосе ее было больше надежды, чем уверенности.

— Ты не волнуешься за него? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Ну что ты! Он в порядке. Я больше волнуюсь за нас.

— За нас?

— Может, нам грозит новый Пиф.

Мне стало не по себе.

— Ну нет! — вскинулся я. — Только не Пиф!

Мы с Мэри встретились шестнадцать лет назад и через год поженились. Встречу нашу можно приписать и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть.

Во всяком случае обычной она не была, и — насколько нам обоим помнится — нас никто никогда не знакомил.

К тому времени я несколько лет работал не за страх, а за совесть в фирме «Энсли и Толбой» что на Бедфорд-сквер, и как раз тогда меня сделали младшим компаньоном. Теперь уж я не помню, почему я решил как-то особенно, по-новому провести лето — то ли хотел отпраздновать повышение, то ли просто устал, а может, тут было и то и другое.

Теоретически я мог поехать куда угодно. В действительности же не все было мне по карману, и времени могло не хватить, и за пределы Европы тогда не очень выезжали. Но, в сущности, и в Европе много хороших мест.

Поначалу я носился с мыслью о круизе по Эгейскому морю. Залитые солнцем, острова манили меня, я тосковал по лазури вод, и пение сирен уже ласкало мой слух. К несчастью, оказалось, что все места, кроме недоступного мне первого класса, проданы до октября.

Потом я решил просто побродить по Европе, беззаботно шагая от деревни к деревне; но, поразмыслив, понял, что моих школьных знаний французского будет маловато.

Тогда, как и тысячи других людей, я стал помышлять о туристической поездке; в конце концов, вам покажут много интересных мест. Я снова подумал о Греции, но, сообразив, что добираться до нее очень долго, даже если и делать по сто миль в день, нехотя отложил это на будущее и сосредоточил внимание на более доступных мне красотах Рима.

Мэри Босворт в эти дни была без работы. Она только что окончила Лондонский университет и не знала, кому нужны — и нужны ли вообще — ее познания в истории. Они с подругой после экзаменов решили отправиться за границу для расширения кругозора. Правда, у них были разногласия насчет того, куда ехать. Мэри тянуло в Югославию. Подруга ее, Мелисса Кэмпли, стремилась в Рим — из принципа, а главное потому, что такую поездку она считала паломничеством. Сомнения Мэри — может ли паломник ехать поездом — она отмела и стояла на том, что путешествие с гидом, снабжающим вас по пути ценными сведениями, ничуть не хуже поездки верхом, сдобренной сомнительными историями*. Спор кончился сам собой: туристическое агентство сообщило, что набирает группу туристов для путешествия в Рим.

За два дня до отъезда Мелисса заболела свинкой. Мэри обзвонила друзей, но никто не смог собраться так быстро, и ей пришлось отправиться одной туда, куда ехать не хотелось.

Так цепочка помех и уступок привела к тому, что мы с Мэри и двадцатью пятью другими туристами сели в розовый с желтым автобус, и, сверкая золотыми буквами, он повез нас к югу Европы.

Но в Рим мы так и не попали.

Кое— как устроившись на ночь в гостинице у озера Комо, где удобства были ниже всякой критики, а еда — и того хуже. мы проснулись в одно лучезарное утро и, глядя на то, как солнце сгоняет туман с ломбардских холмов, поняли, что дело наше плохо. И гид, и шофер, и автобус исчезли.

После бурного совещания мы решили послать срочную телеграмму в агентство; ответа не было.

Время шло, настроение портилось — не только у нас, но и у хозяина. Кажется, он ждал к вечеру новых туристов. Наконец они прибыли, и наступил полный хаос.

Все начали снова совещаться, и вскоре стало ясно, что мы с Мэри — единственные одиночки — не можем рассчитывать на постели; стащив из ресторана стулья полегче, мы расположились на них. Все же лучше, чем на полу.

Наутро ответ от агентства все еще не пришел. Мы снова послали срочную телеграмму. Кое-как нам удалось раздобыть кофе и булочек.

— Так далеко не уедешь, — сказал я Мэри за завтраком.

— Как по-вашему, — спросила она, — что случилось?

Я пожал плечами:

— Может, агентство обанкротилось. Эти двое — шофер и гид — как-то узнали и поспешили смыться.

— Вы думаете, не стоит тут ждать?

— Конечно. А деньги у вас есть?

Намек на «Кентерберийские рассказы» Чосера. где описывается паломничество к мощам святого Фомы Бекета.

— До дома доехать не хватит. Фунтов пять-шесть и лир тысячи четыре. Я думала, мне много не надо.

— И я так думал. У меня фунтов десять, а лир совсем мало. Давайте подумаем, как нам быть.

Мэри огляделась. Наши спутники раздраженно спорили или мрачно молчали.

— Ладно, — согласилась она.

Мы взяли чемоданы, вышли и сели у дороги ждать автобуса. Он привез нас в городок, где была железнодорожная станция, и оттуда мы поехали в Милан. Консул не очень нам обрадовался, но с облегчением вздохнул, когда узнал, что мы просим лишь денег для проезда домой вторым классом.

Следующей весной мы поженились. Это оказалось не так просто. У Мэри было столько родных, что на свадьбе я чуть не задохнулся.

Мои родители скончались за несколько лет до моей свадьбы; родных у меня мало, так что с моей стороны были только Алан Фрум — мой шафер, дядя с тетей, две кузины, старший партнер по фирме и несколько друзей. Все остальное пространство в церкви занимали Босворты. Там были родители Мэри; ее старшая сестра Дженет с мужем, четырьмя детьми и явными признаками пятого; другая старшая сестра — Пэшенс, с тремя детьми; братья Эдвард (Тед) и Фрэнсис (Фрэнк), с женами и неисчислимым количеством детей; дяди, тети, кузины, друзья, приятели и просто знакомые — все столь плодовитые, что церковь уподобилась яслям или школе. Выдавая замуж последнюю дочку, мой тесть решил устроить все на славу, и это ему удалось.

Мы немного пришли в себя и решили воплотить в жизнь заветную мечту — провести медовый месяц в Югославии и на греческих островах.

Потом мы купили домик в Чешанте — оттуда было легко доехать почти до всех Босвортов.

Когда мы его покупали, мне, помнится, стало чуть-чуть не по себе, словно я почувствовал, что поступаю не совсем благоразумно; однако я приписал это личному предубеждению. Я не привык к родственным связям, не знал их с детства, а то, что я видел, мне не очень понравилось, но ради Мэри я решил стать настоящим членом клана. Она-то к родным привыкла! К тому же, думал я, ей будет не так одиноко при моих отъездах в город.

Намерения мои были благими, но все вышло не так, как думалось. Я скоро понял, что из меня не сделаешь полноценного представителя клана; боюсь, это поняли и другие. И все же, быть может, со временем я нашел бы себе место в клане, если б не особые обстоятельства.

В первый же год после нашего знакомства Дженет родила пятого и поговаривала о том, что шесть — более круглое число. Другая сестра, Пэшенс, поспешила создать квартет. Фрэнк тоже подарил Мэри племянника, и ее то и дело приглашали в крестные матери. У нас же не было надежд на появление ребенка.

Прошло два года с тех пор, как мы поженились, а ребенка все не было. Мэри сменила старого доктора на нового и, не поверив ему, отправилась к третьему. Третий тоже сказал, что беспокоиться не о чем… но Мэри беспокоилась.

Я, надо сказать, не знал, к чему такая спешка. Мы были молоды, и времени у нас хватало — все впереди! Мне даже хотелось пожить свободно еще несколько лет, и я говорил об этом Мэри.

Она соглашалась, но только для проформы. Создавалось впечатление, что она благодарна мне за притворство, но уверена, что сам я страдаю так же, как она.

Я не понимаю женщин. Никто их не понимает. А сами они понимают себя хуже всех. Например, ни я, ни они не могли бы сказать, почему им так хочется поскорее родить: биологическая ли это потребность или тут играют роль и другие факторы — желание оправдать надежды близких, доказать свою нормальность, укрепить семью, утвердить себя, убедиться, что ты совсем взрослая, не отстать от людей, выдержать соревнование. Не знаю, какой из этих факторов весомее и есть ли иные, но все вместе оказывают мощное воздействие. Стоит ли говорить, что замечательнейшие из женщин — скажем, Елизавета I или Флоренс Найтингейл — не утвердили, а потеряли бы себя, роди они ребенка. В мире, где и так хватает детей, все еще мечтают о детях.

Я начал сильно беспокоиться.

— Она с ума сходит, — говорил я Алану. — И совершенно зря. Доктора уверяют ее, что все в порядке, и я уверяю — но тут все горе в том, что очень уж давит среда. Весь ее клан помешан на детях, они больше ни о чем не говорят. Сестры рожают и рожают, и невестки, и подруги, и

Флоренс Найтингейл (1820–1910) — одна из первых женщин медицинских сестер, организатор фронтовой службы милосердия.

с каждым новорожденным Мэри чувствует себя все более неполноценной. Я теперь не знаю — да и она не знает, — хочет она ребенка для себя или это что-то вроде соревнования.

Алан ответил так:

— Думаешь, ты прав? Вряд ли. Очень ли важно, в инстинкте дело или в среде? Она хочет ребенка, вот что главное, очень хочет. Мне кажется, выход тут один.

— Да, Господи, мы столько советовались…

— Я хочу сказать — надо бы найти замену. Как ты считаешь?

И мы усыновили Мэтью.

Какое-то время казалось, что все улажено. Мэри очень его полюбила, и дел у нее прибавилось. А кроме того, теперь она могла толковать о детях, как все. Как все? Нет, не совсем… Когда прошел первый восторг, Мэри поняла, что все же она не совсем полноценная мать.

— Мы переезжаем, — сказал я Алану месяцев через шесть.

— Куда? — спросил он.

— Да я нашел тут местечко в Хиндмере. Хороший дом, побольше этого, и стоит повыше. Меньше похоже на город. Воздух, говорят, лучше.

Он кивнул.

— Так, так, — сказал он и снова кивнул. — Правильно.

— Ты о чем?

— Далеко отсюда. На другом конце Лондона… А Мэри что думает?

— Она очень рада. Вообще она теперь редко радуется, — но попробовать ей хочется. — Я помолчал. — Иного выхода нет. Я очень боялся, что она вот-вот сорвется. Увезу ее от этих влияний. Пусть ее родственники услаждаются своей плодовитостью, а ей лучше пожить самостоятельно. В новом месте никто не будет знать, что Мэтью — не ее сын, если она сама не скажет. Кажется, это и до нее дошло.

— Да, лучше не придумаешь, — отвечал Алан.

Так оно и было, Мэри ожила. Через несколько недель она совсем оправилась, завела друзей и нашла себе место в жизни.

А через год мы сами стали ждать ребенка.

Я сказал двухлетнему Мэтью, что у него появилась сестричка. К моему удивлению, он заплакал. Не без труда я допытался, что он ждал овечку. Но парень быстро смирился и отнесся к Полли с большой ответственностью.

Так мы стали хорошей и правильной семьей из четырех человек — правда, одно время нас было пятеро. К нам присоединился Пиф.

Глава 2

Пиф был невидимый маленький друг. Полли завела его лет в пять, и, пока он был с нами, он нам очень мешал.

Вот ты садишься на пустой стул, и вдруг тоскливый вопль удерживает тебя в самой неустойчивой позе — ты чуть не задавил Пифа. Любое твое движение могло обеспокоить неприкосновенную тварь, и Полли кидалась утешать ее, самозабвенно бормоча что-то о неосторожных злых папах. Часто в самый разгар телеспектакля или бокса из детской, сверху, раздавался зов; в большинстве случаев Пифу хотелось попить. Когда, зайдя в кафе, мы вчетвером садились за столик, Полли отчаянно молила изумленную официантку принести пятый стул. Или в машине включишь сцепление, а дети тут же взвоют — оказывается, Пиф еще не сел, надо открыть дверцу. Как-то раз я отказался взять Пифа на прогулку и зря — моя жестокость омрачила весь день.

Для существа своей породы Пиф был не слишком долговечен. Он пробыл с нами добрую часть года, которая показалась нам длинней, чем была, а летом его обидели. Увлекшись более осязаемыми друзьями, Полли бессердечно покинула его, и в город мы вернулись вчетвером.

Я был рад его исчезновению, но пожалел беднягу, обреченного навеки бродить по пустынным пляжам Сассекса. И все-таки без него стало легче — кажется, и самой Полли. И вот теперь Мэри намекнула, что нам грозит еще один такой друг. Об этом страшно было и подумать.

— Да, — печально ответил я. — К счастью, этого быть не может. Пиф годится для маленькой девочки. Если одиннадцатилетний парень хочет кем-нибудь командовать, у него всегда найдутся мальчишки поменьше.

— Ох, надеюсь, ты прав, — неуверенно сказала Мэри. — Хватит с нас одного Пифа.

— Тут совсем другое, — продолжал я. — Если помнишь, Пифа вечно бранили, и он кротко терпел. А этот все ругает, обо всем судит…

Мэри удивилась:

— Как это? Я не понимаю…

Я повторил, как мог, все, что слышал.

Мэри нахмурилась.

— Ничего не пойму, — сказала она.

— Очень просто. В конце концов, календарь — условность…

— Нет, Дэвид! Для детей — нет! Для мальчика это закон природы, как день и ночь или зима и лето. В неделе семь дней, иначе быть не может.

— Мэтью примерно так и отвечал. Понимаешь, казалось, будто он спорит с кем-то… или с самим собой. В любом случае — дело темное.

— Наверное, он спорил с тем, что ему в школе сказали — учитель или кто еще.

— Да, наверное, — согласился я. — И все равно неясно. Кажется, теперь кое-кто хочет, чтобы в каждом месяце было по двадцать восемь дней. Но чтобы в неделе — восемь, а в месяце — тридцать два… нет, такого я не слышал. — Я подумал немного. — Ничего не выйдет. Куда-то надо деть еще девятнадцать дней. — Я покачал головой. — Во всяком случае, я не хотел бы раздувать из этого историю. Просто разговор мне показался необычным и все. А ты ничего не замечала?

Мэри снова опустила вязанье и пристально изучала узор.

— Нет… не то чтобы… Иногда он что-то бормочет, но бормочут все дети. Боюсь, я не очень прислушивалась… Понимаешь, не хотела помогать рождению нового Пифа. Но вот что важно: он теперь все время спрашивает…

— Теперь! — повторил я. — А раньше он не спрашивал?

— Сейчас — по-другому. Понимаешь, раньше он спрашивал, как все… А теперь…

— Я не заметил никаких перемен.

— Да, он и по-старому спрашивает, но еще и по-новому, иначе.

— Как же это?

— Ну, вот хотя бы: «почему у людей два пола?» Он говорит, зачем нужны два человека, чтобы сделать одного? И еще — «где Земля?» Нет, подумай — как это «где»? По отношению к чему? Он знает, что она вращается вокруг Солнца, но где само Солнце? И еще много другого — совсем не те вопросы, что прежде.

Я ее понимал. Раньше Мэтью спрашивал много и о разном, но интересы его были ближнего прицела, скажем «почему тут гайка?» или «почему лошади едят одну траву, а мы так не можем?»

— Взрослеет? — предположил я. — Кругозор расширяется?

Мэри поглядела на меня с упреком:

— Милый, я о том и твержу. Ты мне другое скажи — почему он расширяется, почему так вот, сразу, изменились у Мэтью интересы?

— А что? Ты как думала? Для того и ходят в школу. чтоб интересы стали шире.

— Да, да, — сказала она и снова нахмурилась. — Но это не то, Дэвид. Он не просто развивается. Он как будто перепрыгнул на другую дорожку… Стал другим, иначе на все смотрит. — Она помолчала, все еще хмурясь, и прибавила: — Надо бы знать побольше о его родителях. В Полли я вижу и тебя, и себя. Смотришь — и чувствуешь: что-то развивается. А с Мэтью не за что ухватиться. Не знаешь, чего ждать.

Я понял ее — хотя не очень уж верю, что в ребенке видны родители. И еще я понял, куда идет наш разговор. Через два-три раунда мы уткнемся в проблему среды и наследственности. Чтобы этого избежать, я сказал:

— Надо слушать и наблюдать — так, незаметно, — пока впечатления не станут отчетливей. Зачем зря беспокоиться? Может, это скоро пройдет.

И мы решили положиться на время.

Однако следующий же день принес новые впечатления.

Для воскресной прогулки мы с Мэтью выбрали берег реки.

Я не сказал ему о подслушанном разговоре и говорить не собирался, но присматривался к нему — правда, без особых успехов. Вроде бы он был как всегда. Быть может, думал я, он стал чуть-чуть внимательней? Немножко лучше понимает нас? Иногда мне так казалось, но я не был уверен и подозревал, что это я стал внимательней к нему. Примерно с полчаса он задавал свои обычные вопросы, пока мы не добрались до фермы «У пяти вязов».

Дорога шла через луг, и штук двадцать коров тупо глядели на нас. И тут с Мэтью что-то случилось. Когда мы почти пересекли поле и подошли к перелазу через плетень, он замедлил шаг, остановился и стал смотреть на ближнюю корову. Она тоже глядела на него не без тревоги. Когда они насмотрелись друг на друга, Мэтью спросил:

— Папа, почему коровы не идут дальше?

Сперва вопрос показался мне одним из ста тысяч «почему», но Мэтью очень уж вдумчиво смотрел на свою корову. Ей это, по-видимому, не нравилось. Она замотала головой, не сводя с него стеклянного взгляда. Я решил ответить серьезно

— Ты о чем? — спросил я. — Как это «дальше»?

— Понимаешь, она идет-идет и остановится, как будто ей дальше не пройти. А почему?

Я все еще не понял.

— Куда идет?

Корова потеряла интерес к Мэтью и ушла. Он пристально глядел ей вслед.

— Ну подумай, — снова начал он. — Когда Альберт подходит к воротам, коровы знают, что их сейчас начнут доить. Они знают, в какое стойло идти, и ждут его там. А когда он всех передоит, он снова отпирает ворота, и они знают, что надо идти обратно. Дойдут до поля и станут. А зачем? Шли бы и шли.

Я понемногу начал понимать.

— Ты думаешь, они вдруг глупеют? — спросил я.

— Да, — кивнул Мэтью. — Они ведь не хотят тут пастись — увидят дыру в плетне и сразу уходят. Так почему бы им просто не открыть ворота и не выйти? Они бы могли.

— Ну… не умеют, наверное, — предположил я.

— Вот именно, папа. А почему? Они сто раз видели, как Альберт открывал. У них хватает ума запомнить свое стойло… Почему бы им не запомнить, как он открывает ворота? Они ведь кое-что понимают, а такое простое не поймут. Что у них в голове, интересно?

Я стал говорить об ограниченных умственных способностях животных, но это совсем сбило его с толку. Он мог понять, что у многих ума нет. Нет и нет. Но если уж он есть, почему он ограничен? Как же это могут быть границы у разума?

Мы проговорили весь остаток пути, и, входя в дом, я уже хорошо понял, что Мэри имела в виду. Раньше наш Мэтью и спрашивал, и спорил иначе. Я сказал ей об этом, и она согласилась, что пример убедительный.

Впервые мы услышали о Чокки дней через десять. Быть может, это случилось бы позже, если б Мэтью не простудился в школе. У него поднялась температура, мы его уложили, и, когда начинался сильный жар, Мэтью бредил. Иногда он не знал, с кем говорит — со мной, с Мэри или с Чокки. Этот Чокки явно тревожил его, и Мэтью несколько раз принимался с ним спорить.

На второй вечер температура сильно подскочила. Мэри позвала меня наверх. Бедняга Мэтью был совсем плох. Он пылал, лоб его покрылся потом, а голова металась по подушке, словно он хотел из нее что-то вытряхнуть. Устало и отчаянно он твердил: «Нет, Чокки, нет! Не сейчас! Я не пойму. Мне спать хочется. Ой, не надо… замолчи-и. Уйди!.. Не могу я тебе сказать». Он снова заметался и вынул руки из-под одеяла, чтобы заткнуть уши. «Чокки, перестань! Заткнись!»

Мэри подошла и положила ему руку на лоб. Он открыл глаза и узнал ее.

— Ой, мама, я так устал! Прогони ее. Она не понимает. Пристала ко мне…

Мэри вопросительно взглянула на меня. Я пожал плечами. Она присела на кровать, приподняла Мэтью и поднесла к его губам стакан апельсинового сока.

— Ну вот, — сказала она, когда он выпил сок. — А теперь ложись и постарайся заснуть.

Мэтью лег.

— Я хочу заснуть, мама. А Чокки не понимает. Он говорит и говорит. Пожалуйста, скажи, чтоб он замолчал.

Мэри снова положила руку ему на лоб.

— Ну, ну, — успокаивала она, — поспи, сразу легче станет.

— Нет, ты скажи ей, мама. Она меня не слушает. Прогони ее!

Мэри нерешительно посмотрела на меня. Теперь она пожала плечами, но тут же нашлась. Глядя куда-то поверх головы Мэтью, она заговорила, и я узнал старый прием времен Пифа.

— Чокки, — ласково, но твердо сказала она, — пожалуйста, дайте ему отдохнуть. Ему нехорошо, Чокки, он должен поспать. Я вас очень прошу, не трогайте его сейчас. Если завтра ему станет лучше, вы приходите.

— Видишь? — сказал Мэтью. — Ты должен уйти, Чокки, а то мне будет хуже. — Он прислушался, а потом решительно ответил: — Да.

Кажется, игра удалась. Даже точно — удалась. Он лег и явно успокоился.

— Ушла, — сказал он.

— Вот и ладно, — сказала Мэри. — Теперь полежи тихо.

Мэтью послушался, устроился поудобней и затих. Почти сразу глаза его закрылись, и через несколько минут он заснул. Мы с Мэри поглядели друг на друга. Мэри укрыла его получше и приспособила поближе звонок. Мы на цыпочках пошли к двери, погасили свет и спустились вниз.

— Ну, — сказал я, — что нам со всем этим делать?

— Как странно, правда? — сказала Мэри. — Господи, милый, в нашей семье поселился еще один Пиф!

Я налил нам обоим ликеру, протянул Мэри рюмку и поднял свою.

— Будем надеяться, этот окажется полегче, — я поставил рюмку и посмотрел на нее. — Знаешь, тут что-то не то. Я тебе уже говорил, Пифов выдумывают маленькие девочки. Но чтобы парень одиннадцати лет… Так не бывает. Надо бы кого-нибудь спросить…

Мэри кивнула:

— Да. А самое странное — вот что. Он как будто сам не знает, какого Чокки рода. Дети всегда знают точно, «он» или «она». Это очень важно для них.

— Это и для взрослых важно, — ответил я, — но я тебя понимаю. Ты права. Да, очень странно… Все тут странно.

Наутро температура у Мэтью упала. Он быстро выздоровел. Очевидно, оправился и его друг и простил, что его на время выгнали.

Чокки перестал быть тайной — по-моему, тут очень помогло то, что ни я, ни Мэри не проявили недоверия; и Мэтью нам кое-что поведал.

Начнем с того, что Чокки был (или была) много лучше Пифа. Он(а) не занимал(а) пустых стульев и не чувствовал(а) себя плохо в кафе. Вообще у Чокки явно не было тела. Он(а) как бы только присутствовал(а), а слышал его (ее) один Мэтью, и то не всегда. Бывали дни, когда Мэтью совсем о нем (о ней) забывал. В отличие от Пифа Чокки не совался(лась) повсюду и не просился(лась) в уборную во время проповеди. Из двух невидимок я предпочитал Чокки.

Мэри была не столь уверена в своем выборе.

— Как ты думаешь, — спросила она однажды вечером, поглядывая искоса на петли своего вязанья, — правы ли мы, что ему подыгрываем? Ты не хочешь разрушить то, что создано его воображением и так далее, но пойми, никто ведь не знает, где тут остановиться. Получается какой-то замкнутый круг. Если каждый будет притворяться, что верит во всякую чушь, как же дети научатся отличать правду от вымысла?

— Осторожней! — сказал я. — Ты коснулась опасной темы. Это во многом зависит от того, сколько народу верит в вымысел.

Она не приняла шутливого тона и продолжала:

— Грустно будет, если мы потом обнаружим, что эту фантазию надо было не укреплять, а развенчивать. Может, спросить психиатра? Он хоть скажет, нормально это или нет.

— Я бы не стал раздувать из этого историю, — возразил я. — Лучше оставить все как есть. Пиф исчез сам по себе, и вреда от него не было.

— Я не хочу посылать Мэтью к доктору. Я думала сама пойти посоветоваться, нормально это или нет. Мне будет легче, когда я узнаю.

— Если хочешь, я займусь расспросами, — сказал я. — Но, по-моему, это несерьезно. Вроде книг, понимаешь? Мы читаем книгу, а дети ее выдумывают, живут ею. Меня другое волнует: возраст у него не тот. Наверное, скоро это кончится. А не кончится — спросим врача.

Признаюсь, я говорил не слишком искренне. Кое-какие вопросы Мэтью меня здорово озадачили — они были вроде бы «не его», а главное — теперь, когда мы признали Чокки, он и не пытался выдать их за свои. Он часто начинал так: «Чокки не знает…», «Чокки хочет знать…», «Чокки говорит, ей интересно…»

Я отвечал, хотя мне казалось, что Мэтью ведет себя очень уж по-детски. Еще больше меня беспокоило, что он упорно считает себя посредником, переводчиком.

Во всяком случае, я решил выяснить хотя бы одно.

— Вот что, — сказал я, — не могу понять, какого Чокки пола. «Он» это или «она»? А то мне очень трудно отвечать тебе.

Мэтью не спорил.

— Да, нелегко, — сказал он. — Я тоже так думал и спросил, но Чокки не знает.

— Вон оно что! — сказал я. — Странно. Обычно это знает всякий.

Мэтью не спорил и тут.

— Понимаешь, Чокки не такой, — серьезно поведал он. — Я объяснил все как есть, а он не понял. Это очень редко бывает — по-моему, он ведь очень умный. Он сказал, что у нас все нелепо, и спросил, почему мы так устроились. А я не знаю. И никто не знает, я спрашивал. И ты не знаешь, папа?

— М-м-м… Как тебе сказать… Не совсем… — признался я. — Так уж оно есть… Природа такая…

Мэтью кивнул:

— И я то же самое сказал — ну, примерно то же самое. Наверное, я плохо объяснил, потому что он говорит — если это на самом деле так глупо, все-таки должно быть какое-то объяснение. — Он помолчал немного, и, когда начал снова, в голосе его трогательно сочетались обида и сожаление: — У него выходит, что все самое обыкновенное глупо. Мне даже немножко надоело. Например, он животных ругает. Не пойму, за что — разве они виноваты, что у них не очень много ума?

Мы поговорили еще. Я не скрывал заинтересованности, но не хотел быть навязчивым. По истории с Пифом я помнил, что лучше не слишком давить на воображение. То, что я узнал на этот раз, уменьшило мое расположение к Чокки. Он (или она) не отличался(лась) покладистостью. Кроме того, очень уж серьезны были эти разговоры. Вспоминая нашу беседу, я понял: Мэтью даже и не помышлял, что Чокки менее реален, чем мы, и тоже начал склоняться к тому, что надо побывать у психиатра…

Одно мы, во всяком случае, выяснили: в каком роде употреблять связанные с Чокки слова. Мэтью объяснил так:

— Чокки говорит совсем как мальчик, но, понимаешь, не о том, о чем мальчики разговаривают. А иногда он бывает такой вредный, как старшие сестры… Ты понимаешь?

Я сказал, что понимаю, и, поговорив еще немного, мы решили, что лучше все-таки отнести Чокки к мужскому роду.

Когда я рассказывал Мэри об этом разговоре, она задумчиво смотрела на меня.

— Все же как-то яснее, когда это «он», а не «оно», — объяснял я. — Легче его представить, и общаться легче, чем с каким-то бестелесным, расплывчатым существом. Мэтью кажется, что Чокки не очень похож на его приятелей…

— Вы решили, что Чокки — «он», потому что так вам легче с ним общаться, — проговорила Мэри.

— Ну знаешь, такой чепухи… — начал я, но махнул рукой. По ее отсутствующему взгляду я понял, что зря потрачу время.

Она помолчала, подумала и медленно произнесла:

— Если это у него не пройдет, мы недели через две почувствуем, что и мораль, и медицина, и общество требуют от нас каких-то действий.

— Я бы держал его подальше от психиатров, — сказал я. — Когда ребенок знает, что он — «интересный случай», возникает куча новых бед.

Она помолчала — наверное, перебирала в уме знакомых детей. Потом кивнула. И мы решили посмотреть, что будет дальше.

Однако все вышло не так, как мы думали.

Глава 3

— Тише! — заорал я. — Тише вы, оба!

Мэтью удивленно воззрился на меня, Полли — тоже. Потом и Мэтью, и Полли повернулись к матери. Мэри изо всех сил сохраняла безучастный вид. Губы ее чуть-чуть поджались, и, не говоря ни слова, она покачала головой. Мэтью молча доел пудинг, встал и вышел; от обиды он держался очень прямо. Полли прожевала последний кусок и громко всхлипнула. Я не растрогался.

— Чего ты плачешь? — спросил я. — Сама начала.

— Иди-ка сюда, — сказала Мэри, вынула платок, вытерла ей мокрые щеки и поцеловала. — Ну вот. Понимаешь, папа не хотел тебя обидеть. Он тысячу раз говорил, чтобы ты не задирала Мэтью. Особенно за столом. Говорил ведь, а?

Полли засопела. Она смотрела вниз и крутила пуговицу.

— Нет, правда, — сказала Мэри, — не ссорься ты с ним. Он же с тобой не ссорится. Когда вы ругаетесь, нам очень худо, да и тебе не сладко. Ну, попробуй, всем лучше будет.

Полли оторвала взгляд от пуговицы.

— Я пробую, мама! — заревела она. — Ничего не выходит.

Мэри дала ей платок.

— А ты еще попробуй, хорошо?

Полли постояла тихо, кинулась к выходу и выбежала, хлопнув дверью.

Я встал и закрыл дверь.

— Мне очень жаль, — сказал я, возвращаясь. — Мне даже стыдно, но сама посуди… За две недели мы ни разу не пообедали без скандала. И всегда начинает Полли. Она его мучает и пилит, пока не доведет. Прямо не знаю, что это с ней — они всегда так ладили…

— Да, ладили, — кивнула Мэри. — До недавних пор.

— Новый этап? — предположил я. — У детей все какие-то этапы. Пока они через это перевалят, совсем измотаешься. Каждый этап плох на свой лад.

— Может, и так, — задумчиво сказала Мэри. — Только… У детей такого не бывает.

Удивившись ее интонации, я взглянул на нее. Она спросила:

— Разве ты не видишь, что мучает девочку?

Я тупо глядел на нее. Она объяснила:

— Самая обычная ревность. Хотя… для того, кто ревнует, ревность всегда необычна.

— Ревнует? — переспросил я.

— Да, ревнует.

— К кому же? К чему? Не понимаю!

— Чего ж тут не понять? К Чокки, ясное дело.

Я воззрился на нее:

— Какой бред! Чокки просто… ну, не знаю, кто он такой… то есть — она… оно… Его нет, просто нету.

— Что с того? Для Мэтью он есть — значит, есть и для Полли. Ты сам сказал, они всегда ладили. Полли восхищается Мэтью. Он все ей говорил, она ему помогала и очень этим гордилась. А теперь у него новый друг. Она не нужна. Как тут не взревнуешь?

Я растерялся.

— Вот теперь ты говоришь так, словно Чокки на самом деле есть.

Мэри взяла сигарету.

— Что значит — «есть»? Бесы и ведьмы есть для тех, кто в них верит. И Бог тоже. Для тех, кто живет верой, неважно, что есть, чего нет. Вот я и думаю — правы ли мы? Мы ему подыгрываем, он все больше верит, Чокки все больше есть… Теперь и для Полли он есть — она ведь к нему ревнует. Это уже не игра… Знаешь, мне это не нравится. Надо бы посоветоваться…

Я понял, что на сей раз она говорит серьезно.

— Ладно, — сказал я, — может быть… — Но тут раздался звонок.

Я открыл дверь и увидел человека, которого несомненно знал, но никак не мог припомнить. Я уж было подумал, что он связан с родительским комитетом, как тот представился сам.

— Здравствуйте, мистер Гор. Вы, наверное, меня не помните. Моя фамилия Тримбл, я преподаю математику вашему Мэтью.

Когда мы вошли в гостиную, Мэри его узнала.

— Здравствуйте, мистер Тримбл. Мэтью наверху, готовит уроки. Позвать его?

— Нет, миссис Гор. Я хотел видеть именно вас. Конечно, из-за него.

Я предложил гостю сесть и вынул бутылку виски. Он не возражал.

— Вы чем-то недовольны, да? — спросил я.

— Что вы, что вы! — поспешил заверить мистер Тримбл. — Совсем нет. Надеюсь, ничего, что я зашел? Я не по делу, скорей из любопытства. — Он снова помолчал, глядя то на меня, то на Мэри. — Это вы математик, да? — спросил он меня.

Я покачал головой:

— Не пошел дальше арифметики.

— Значит, вы, миссис Гор?

Теперь головой покачала она:

— Что вы, мистер Тримбл! Я и арифметики-то не знаю.

Тримбл удивился, даже как будто огорчился.

— Странно, — сказал он, — а я думал… Может, у вас есть такой родственник или друг?…

Головой покачали мы оба. Мистер Тримбл удивился еще больше.

— Странно… — повторил он. — Кто-нибудь ему да помогал… верней, подавал мысли… как бы тут выразиться… — он заторопился. — Я всей душой за новые мысли! Но, понимаете, две системы сразу — это скорей собьет ребенка, запутает… Скажу откровенно, ваш Мэтью не из вундеркиндов. До недавних пор он учился как все — ну, чуть лучше. А теперь… Как будто его кто подталкивает, дает материал, но слишком сложный… — Он снова помолчал и прибавил смущенно: — Для математического гения это бы ничего… он бы даже удовольствие получал… а для вашего Мэтью трудновато. Он сбивается, отстает.

— Я тоже буду с вами откровенным, — отвечал я. — Ничего не понимаю. Он что, рвется вперед, перепрыгивает через ступеньки?

— Нет, нет! Тут просто столкнулись разные системы. Ну, словно думаешь на двух языках сразу. Сперва я не понимал, в чем дело, а потом нашел обрывки черновика. Вот, взгляните.

Он склонился над бумагой и писал не меньше получаса. Мы явно разочаровали его, но кое-что я понял и перестал удивляться путанице в голове у Мэтью.

Тримбл касался недоступных мне областей математики, и я простился с ним не без облегчения. Однако нас тронуло, что он ради Мэтью тратит собственное время, и мы обещали разобраться в этой истории.

— Прямо не пойму, кто бы это мог быть, — сказала Мэри, когда мы вернулись в гостиную. — Вроде бы он мало кого видит…

— Наверное, у них в школе есть вундеркинд, — предположил я. — Заинтересовал его вещами, которые ему еще не осилить. Правда, я никого такого не припомню. Ну да ладно — попробую допекаться, в чем тут дело.

Я отложил это до субботы. Когда Мэри убрала со стола и увела Полли, мы с Мэтью вышли на веранду. Я вынул карандаш и нацарапал на полях газеты:

ДНДДННДД

— Что это? — спросил я.

— Сто семьдесят девять, — сказал Мэтью.

— А почему бы просто не написать 179?

Мэтью объяснил мне двоичную систему — примерно как Тримбл.

— Что же это, легче, по-твоему? — спросил я.

— Не всегда, — сказал Мэтью, — делить трудно.

— Зачем же идти кружным путем? Разве по-обычному не проще?

— Понимаешь, так ведет счет Чокки. Он не умеет по-нашему. Он говорит, очень глупо возиться с десятью дурацкими цифрами потому, что у нас десять пальцев на руке. Тут и двух пальцев хватит.

Я смотрел на бумажку и думал, как быть. Значит, Чокки… Мог бы и сам догадаться.

— Что ж, когда Чокки считает, он так и говорит Д и Н?

— Ну, вроде того… Не совсем… Это я их зову Д и Н — вместо «да» и «нет», чтоб легче было.

Я раздумывал, как справиться с новым вторжением Чокки; надо полагать, вид у меня был растерянный — и Мэтью снова стал терпеливо объяснять.

— Понимаешь, папа, сто — это ДДННДНН. Начинай справа. 1 — нет, 2 — нет, 4 — да, 8 — нет, 16 — нет, 32 — да, 64 — да. Сложи все Д, получишь сотню. Так все числа можно написать.

Я кивнул:

— Ясно, Мэтью. А теперь вот что скажи — как ты это узнал?

— Я же говорил, папа! Так Чокки считает.

Мне снова захотелось усомниться в существовании Чокки, но я рассудительно сказал:

— Ну а он откуда взял? Вычитал где-нибудь?

— Не знаю, папа. Кто-нибудь его научил, — неуверенно отвечал Мэтью.

Я вспомнил кое-какие математические загадки, которые задал мне Тримбл, выложил Мэтью и не удивился, что для Чокки и это — дело привычное.

Вдруг Мэтью как-то встряхнулся и пристально взглянул на меня.

— Папа, ты ведь не думаешь, что я сумасшедший?

Я смутился; мне казалось, что я сумел это скрыть.

— Ну что ты! Кто тебе это сказал?

— Колин.

— Ты не говорил ему про Чокки?

— Нет! Я никому не говорил, только тебе и маме… И Полли, — печально прибавил он.

— Молодец, — похвалил я его. — Я бы тоже никому не сказал. А что же Колин?

— Я его спросил, может, он слышал — есть люди, у которых внутри кто-то разговаривает? — серьезно объяснил Мэтью. — А он говорит, не слышал, и вообще это первый признак у сумасшедших. Этих, которые слушают голоса, сажают в сумасшедший дом или жгут, как Жанну д'Арк. Ну, я и хотел узнать…

— А, вон оно что! — сказал я уверенным тоном, который не соответствовал моим чувствам. — Это совсем другое дело. — Я лихорадочно и тщетно искал мало-мальски убедительную разницу. — Он имел в виду голоса, которые пророчат или, скажем, подбивают людей на всякие глупости. Те голоса ни о чем не спрашивают и не учат бинарной системе. Наверное, он читал про такие голоса, а тебя не совсем понял. Ты не беспокойся, не стоит.

Кажется, я говорил убедительней, чем думал. Мэтью радостно кивнул.

— Я бы очень не хотел сойти с ума, — сказал он. — Понимаешь, я совсем не сумасшедший.

Мэри я рассказал только о первой части нашей беседы — я чувствовал, что вторая ничего не даст, а ее растревожит.

— Все сложней и сложней, — говорил я. — Считается, что дети часто делают открытия, но они им рады, они гордятся собой. Что-то тут не то… Зачем приписывать другому свои успехи? В этом есть что-то ненормальное. А все-таки его интересы стали шире. Он теперь больше замечает. И потом, у него появилась какая-то ответственность. Тут вот что важно: может ли повредить такой кружной подход? Этот твой Тримбл вроде бы не очень доволен?

— Ах да! — перебила меня Мэри. — Я получила записку от мисс Тоуч, их географички. Я не все поняла, но в общем кажется, она благодарит нас за то, что мы поощряем интерес к ее предмету, и тактично намекает, что слишком подталкивать его не надо.

— Опять Чокки? — спросил я.

— Не знаю. Боюсь, Мэтью задавал ей такие же странные вопросы, как мне, — где Земля и все в этом роде.

Я подумал.

— Может, изменим тактику? Перейдем в наступление?

— Нет, — сказала Мэри. — Чокки спрячется. То есть Мэтью перестанет нам доверять и замолчит, будет хуже.

Я потер лоб.

— Трудно это все… И поощрять глупо, и мешать… что же нам делать?

Глава 4

Во вторник мы все еще думали и гадали, как нам быть.

В тот день по пути домой я забрал новую машину — автомобиль с прицепом, о котором давно мечтал. Прицеп был большой, просторный, и багажник немалый. Мы все уселись в машину и проехались немножко для пробы. Машина меня хорошо слушалась, и я понял, что привяжусь к ней. Мои были просто в восторге и, подъезжая к дому, решили держать теперь голову выше. Потом я оставил машину у гаража (мы собирались с Мэри в гости) и прошел к себе, с тем чтобы написать до ужина письмо.

Примерно через четверть часа я услышал громкий голос Мэтью. Слов я не разобрал, но понял, что он с кем-то сердито спорит. Выглянув в окно, и увидел, что прохожие останавливаются и не без удовольствия смотрят через забор. Я пошел разобраться, что к чему. Мэтью, весь красный, стоял неподалеку от машины и что-то кричал. Я направился туда.

— Что случилось, Мэтью? — спросил я.

Он обернулся. Сердитые детские слезы текли по его красным щекам. Пытаясь что-то выговорить, он схватил мою руку обеими руками. Я посмотрел на машину, подозревая, что все дело в ней. Она была вроде бы в порядке. Тогда я увел Мэтью подальше от зрителей, сел в кресло на веранде и посадил мальчика к себе на колени. Еще никогда в жизни я не видел его в таком состоянии. Он трясся от гнева, задыхался, плакал. Я обнял его.

— Ну, ну, старина! Успокойся! — говорил я.

Мало— помалу он затих и стал дышать чуть ровнее. Наконец он глубоко вздохнул. Я дал ему платок.

— Прости меня, папа, — сказал он сквозь платок, громко сопя.

— Да ладно. Не торопись.

Мэтью опустил платок и сжал его в кулаке; дышал он еще тяжело. Потом поплакал снова, но уже иначе. Снова утерся, снова вздохнул и стал приходить в себя.

— Прости меня, папа, — повторил он. — Кажется, прошло.

— Молодец, — отвечал я, — кто же тебя обидел?

Он ответил не сразу.

— Машина…

Я удивился:

— Машина? Господи помилуй! Она как будто в порядке. Что она тебе сделала?

— Ну, не сама машина, — пояснил Мэтью. — Она очень хорошая, я думал — она прямо люкс, и Чокки понравится. Я ее показал и стал объяснять, как и что.

— А ему не понравилась? — догадался я.

Что— то екнуло у Мэтью в горле, но он взял себя в руки и твердо продолжал:

— Он сказал, она дурацкая… и страшная… и нелепая. Он… над ней смеялся!

Воспоминание об этой чудовищной несправедливости снова вывело его из себя, но он победил свой гнев. Я всерьез обеспокоился. Мне совсем не понравилось, что мнимое существо вызвало такую истерику. Я пожалел, что мало знаю о симптомах шизофрении. Ясно было одно: развенчивать Чокки — не время, а сказать что-то надо.

— Что ж в ней смешного? — спросил я.

Мэтью засопел, помолчал и снова засопел.

— Да все! — мрачно заявил он. — Мотор дурацкий, и устарел, и неэкономно… и вообще глупо. Что за машина, если ей нужны тормоза! Должна сама останавливаться. И почему нужны рессоры — потому что едешь по земле на колесах, а на них еще какие-то сосиски? Я говорю, машины все такие, а наша — новая и очень хорошая. А он говорит, чепуха, наша машина дурацкая, и опасная, и только дурак может выдумать такую громыхалку, и дурак на ней поедет. А потом я не все помню, я очень рассердился. И плевать мне на этого Чокки! Наша машина — первый класс.

Тяжелый случай… Сердился он искренне; было ясно, что мальчик перенес настоящую яростную схватку. Я больше не сомневался, что надо посоветоваться с психиатром, а то сделаешь неверный шаг. Однако я не сдался.

— Какой же должна быть машина, по его мнению? — спросил я.

— Вот и я так спросил! — сказал Мэтью. — А он говорит — там, у них, машины без колес. Они едут немножко над землей и совсем бесшумно. Он сказал, для наших машин нужны дороги, и скоро все они друг друга передавят. А хорошие машины просто не могут врезаться друг в друга.

— Да, это было бы неплохо, если удастся сделать, — согласился я. — Только где — «у них»?

Мэтью нахмурился:

— Мы никак не разберемся. Понимаешь, когда неизвестно, где все остальное, не поймешь, где ты сам.

— Ты хочешь сказать, у вас нет точки отсчета? — предположил я.

— Да, наверное, так, — неуверенно отвечал Мэтью. — Я думаю, он живет очень далеко. Там все другое.

Я хмыкнул и пошел другим путем.

— А сколько ему лет?

— Да хватает, — сказал Мэтью. — У них там другое время. Мы подсчитали, что по-нашему ему лет двадцать. Только он говорит, что проживет века два, так что двадцать — это еще немного. Он считает, что очень глупо жить лет до семидесяти.

— Он многое считает глупым, — заметил я.

Мэтью пылко закивал.

— Ой, много! — согласился он. — Чуть не все.

— Прискорбно… — сказал я.

— Иногда надоедает, — признал он.

Тут Мэри позвала нас ужинать.

Я совершенно не знал, что делать. По-видимому, у Мэтью хватило осторожности, и он не рассказал приятелям про Чокки. Наверное, он решил поделиться с Полли новым другом — и зря. Но говорить ему с кем-то надо, а после истории с машиной надо было и выплакаться, для чего я очень подходил.

Когда я рассказал Мэри про машину, она предложила спросить нашего домашнего врача, к кому же лучше обратиться. Я был против. Эйкот — приличный лекарь, но мне казалось, что для этого дела у него кишка тонка. И потом, Мэтью его не любил и ему бы не доверился. Скорей он обиделся бы, что мы его выдали, и замкнулся бы в себе.

Мэри подумала и согласилась со мной.

— А все-таки, — сказала она, — дело зашло так далеко, что пускать на самотек уже нельзя. Надо что-то делать. К случайному психиатру не будешь обращаться. Нужен хороший, подходящий, чтоб кто-нибудь его знал…

— Кажется, есть, — сказал я. — Алан недавно вспоминал одного нашего парня из Кембриджа, некоего Лендиса. Рой Лендис. Алан с ним дружил, и сейчас они видятся. Этот Лендис как раз занялся психиатрией. Он бы нам подсказал, с кем посоветоваться. А может, это по его специальности. Попробуем, а?

— Хорошо, — согласилась Мэри. — Замани его сюда. Все лучше, чем сидеть сложа руки.

Время и профессиональный навык творят чудеса. В элегантном человеке с бородкой, который пришел в клуб, чтобы с нами пообедать, я с трудом узнал неряху-студента и подумал, что его внешний вид внушает доверие и немножко пугает. Мне стало чуть-чуть не по себе.

Тем не менее я прыгнул в воду. Я подчеркнул, что нам срочно нужен совет, и рассказал про Мэтью. Слушая меня, Лендис становился все проще и внимательней. История с машиной очень заинтересовала его. Он задал несколько вопросов; я ответил, как мог, и во мне родилась надежда. Потом он согласился приехать к нам через неделю и объяснил, как подготовить почву. И я со спокойной совестью доложил Мэри, что дело наконец сдвинулось с места.

Назавтра я сказал Мэтью:

— Знаешь, вчера я обедал с моим старым другом. Наверное, он тебе понравится.

— У-гу, — промычал Мэтью, не слишком интересовавшийся моими старыми друзьями.

— Мы говорили о машинах, — продолжал я, — и он думает примерно как твой Чокки. Он говорит, что теперешние машины — очень топорные.

— Угу! — повторил Мэтью и прямо взглянул на меня. — А ты ему сказал?

— Ну кое-что. Понимаешь, не мог же я соврать, что это твои мысли. Он и не удивился — не то что я. Вероятно, он такое слышал.

Мэтью чуть-чуть оживился, но был еще настороже.

— С ним тоже говорят? — спросил он.

— Нет, — ответил я, — не с ним. Наверное, с его знакомым. В общем он не очень удивился. Боюсь, мы не слишком глубоко обсудили вопрос, но я думал, тебе будет интересно.

Начало вышло хорошее. Мэтью возвращался к этой теме раза два. Ему понравилось, что кто-то не удивился его Чокки.

В субботу мы на новой машине отправились к морю. Выкупались, поели, а потом взрослые легли позагорать, а дети гуляли.

В половине шестого мы собрались домой. Полли быстро нашли и оторвали от новых подружек, а Мэтью нигде не было. Не было его и в шесть. Я решил проехать по берегу, а женщины остались на случай, если он вернется.

Нашел я его в порту, где он вел серьезную беседу с полисменом. Я подъехал ближе, и он увидел меня.

— Ой, папа! — крикнул Мэтью, поднял глаза на собеседника и пошел ко мне. Полисмен последовал за ним и поднес руку к шлему.

— Добрый день, сэр, — сказал он. — Я тут толкую вашему пареньку, что это не дело. — Он покачал головой. — Разве можно в лодки лазать? Все равно что в чужой дом.

— Конечно, нельзя, констебль, — согласился я. — Ты лазал в лодки, Мэтью?

— Я просто смотрел. Я думал, можно. Я ничего не делал.

— Но в лодку ты лез?

— Да, папа.

Тут я покачал головой:

— Нехорошо! Констебль совершенно прав. Ты попросил прощения? — Я взглянул на полисмена и увидел, что тот чуть заметно подмигнул мне. Мэтью тоже взглянул на него снизу вверх.

— Простите, сэр, — сказал он. — Я не думал, что лодка — как дом. Теперь буду знать, — и протянул руку.

Полисмен серьезно пожал ее.

— Ну, поехали, и так опаздываем, — сказал я. — Спасибо, констебль.

Полисмен улыбнулся и снова козырнул мне.

— Что ты такое натворил? — спросил я.

— Я же сказал! Смотрел и все.

— Ну, тебе повезло. Хороший полисмен попался.

— Да, — сказал Мэтью.

Мы помолчали.

— Папа, — начал он снова, — прости, что я опоздал. Понимаешь, Чокки никогда не видел лодки, то есть вблизи не видел. Я ему показывал. А там один заметил, рассердился и потащил меня к полисмену.

— Ясно. Значит, Чокки виноват?

— Не совсем, — признался честный Мэтью, — я думал, ему понравится.

— Гм, — усмехнулся я, — по-моему, это вполне в его духе: заявить, что лодки — дурацкие.

— Он так и сказал. Он говорит, надо очень много сил, чтоб разрезать всю эту воду. Разве не умней скользить над водой и разрезать воздух?

— Ну, здесь он опоздал. Передай, что это у нас есть, — отвечал я, и тут мы подъехали к тому месту, где нас ждали женщины.

Неделя шла к концу, и я все больше радовался, что скоро приедет Лендис. Начнем с того, что Мэтью принес дневник, и, хотя все, казалось, было в порядке, кое-что поставило меня в тупик.

Мистер Тримбл, признавая успехи Мэтью, считал, что они возросли бы, если бы он ограничился традиционной школьной программой.

Мисс Тоуч с удовольствием отмечала внезапный интерес к ее предмету, но советовала отложить астрономию и ограничиться пока географией.

Мистер Кефер, учитель физики, был не совсем доволен. «Рекомендую, — писал он, — задавать меньше вопросов и прочнее усваивать материал».

— Что у тебя там с мистером Кефером? — спросил я.

— Он сердится, — ответил Мэтью. — Как-то я спросил про световое давление, в другой раз я сказал, что понимаю, что такое тяготение, только не понимаю, почему оно такое. Кажется, он и сам не знает, да и про многое другое тоже. Он хотел узнать, кто меня научил так спрашивать. Не могу ж я ему сказать про Чокки! А он сердится. Но сейчас все в порядке. Я вижу, что спрашивать не стоит, и сижу тихо,

— Мисс Блейд тоже как будто недовольна.

— А это я спросил, как размножаться, если у тебя один пол Она говорит — «конечно, у каждого один пол», а я говорю — «нет, если у всех один пол, все одинаковые» Она стала объяснять, что так бывает у растений, а я сказал — «нет, не только у них», а она сказала — «чепуха!» Ну, я и ответил, что это не чепуха, потому что я сам такого знаю. А она спросила особенным голосом, что я имею в виду. Тут я увидел, что не надо было лезть — не говорить же ей про Чокки! Я и заткнулся, а она не отстает. Теперь все время на меня вот так смотрит. А больше ничего не было.

Удивлялась не одна мисс Блейд. Я сам недавно спросил:.

— А дом у него есть? Ну, мама, папа, семья — он тебе не говорил?

— Да не очень, — сказал Мэтью. — Я никак не разберусь. Понимаешь, он говорит много слов, которые ничего не значат.

Я признался, что не совсем понял. Мэтью нахмурился.

— Вот если б я был глухой, — начал он наконец, — а ты бы мне говорил про музыку, я бы не понял, верно? Так и тут, вроде этого. Он говорит про кого-то… папу или маму… но у него это все вместе, как-то одно выходит.

Я заметил только, что все это очень странно. Мэтью не спорил.

— И ему нас трудно понять, — поведал он. — Он говорит, очень неудобно, когда у тебя двое родителей. Легко любить одного, но как же можно любить двоих одинаково?

Изложение этих идей загадочного Чокки расположило меня к биологичке. Кроме того, я порадовался, что приедет Лендис, хотя и боялся приговора.

Вскоре позвонила Дженет и сообщила — как всегда, кратко, — что собирается к нам на уик-энд. Мэри, не вдаваясь в подробности, сказала, что мы будем заняты.

— Жаль, — ответила Дженет. — Ну, ничего. Мы погостим у вас в пятницу и субботу.

— А, черт! — сказала Мэри, вешая трубку. — Надо было позвать ее на то воскресенье. Ладно уж, теперь поздно.

Глава 5

В пятницу вечером приехала Дженет с мужем и двумя младшими детьми. Верные себе, они опоздали на полтора часа, а потом целые сутки вели привычные беседы. Мэри и Дженет говорили о детях Дженет, о детях третьей сестры, Пэшенс, и брата Теда, и брата Фрэнка, и многих общих друзей. Я и Кеннет придерживались более безопасной темы и говорили о машинах. Все шло прилично, пока к субботнему вечеру Дженет не заметила, что в беседах еще не коснулась наших детей.

— Конечно, это не мое дело, — начала она, — но, по-моему, свежим глазом иногда увидишь больше. Ты согласна?

Я посмотрел на Мэри. Она усердно разглядывала вязанье.

— Может быть, да… А может, и нет, — ответила она.

Но Дженет задала чисто риторический вопрос и не собиралась пускаться в обобщения.

— Мэтью как-то осунулся, — продолжала она, — он вроде бы бледноват.

— Да? — сказала Мэри.

— Ты не замечала? Вот это я и имела в виду! Наверное, устал… В этом возрасте им часто не по силам нагрузка…

— Правда? — спросила Мэри.

— А может, он просто хилый, — продолжала Дженет.

Мэри кончила ряд, положила работу на колени и разгладила ее рукой.

— Да нет, он крепкий, — сказала она. — Верно, Дэвид?

— Еще бы! — сказал я. — Ничем не болел, кроме насморка, а уж от этого не убережешь.

— Как я рада! — сказала Дженет. — А все-таки надо бы присмотреться. В конце концов, мы не так много знаем о его наследственности. Вы не обращали внимания? Он иногда как-то отсутствует… погружен в себя.

— Не обращали, — ответила Мэри.

— Потому я и сказала о свежем глазе. А я заметила. И еще, Тим говорит, что Мэтью разговаривает сам с собой.

— Дети часто думают вслух.

— Да, но Тим слышал кое-что странное. Понимаешь, у некоторых детей слишком развита фантазия.

Мэри оставила вязанье.

— Что же именно слышал Тим? — спросила она.

— Он точно не помнит, но что-то странное.

Я почувствовал, что время вмешаться.

— Понятно, — сказал я. — Мэтью чересчур чувствителен. Твой Тим настолько не умеет погружаться в себя…

Дженет услышала только то, что хотела.

— Вот именно! — вскричала она. — Сразу видно, что они совсем разные.

— Твой Тим на удивление нормален, — согласился я. — Трудно представить, чтобы он сказал что-нибудь странное. Правда, иногда мне жаль, что идеальную нормальность обретаешь только за счет индивидуальности. Что ж, ничего не поделаешь. Нормальность — это посредственность.

— Я бы не сказала, что Тим посредственный, — возмутилась Дженет и принялась объяснять, чем он хорош. Во всяком случае, о Мэтью она забыла.

— Хорошо, что ты перевел разговор, — сказала Мэри, когда мы ушли к себе. — А вообще ты зря так про Тима. Он совсем не дурак.

— Конечно, не дурак, а вот твоя сестра — особа настырная и, боюсь, не слишком умная. Как все родители, она хочет, чтоб ее ребенок был и нормален, и гениален. Она намекнула, что Мэтью не совсем нормален, и пошла в атаку. Мне пришлось обороняться, и я намекнул, что Тим не гениален. Тут обороняться пришлось ей. Дело простое.

Конечно, Дженет со всей оравой уехала позже, чем думала, но все же мы выставили их минут за двадцать до прибытия Лендиса. Прибыл он, как и положено преуспевающему врачу, в большом сверкающем «ягуаре».

Я познакомил его со своими. Мэри была немного сдержанна, а Мэтью, к счастью, очень приветлив. После завтрака мы посидели на веранде, а потом Мэри увела Полли, я сослался на какое-то дело, и Мэтью с Лендисом остались одни.

Когда пришло время пить чай, я увидел, что Мэтью еще говорит. Лендис взглядом попросил меня уйти.

Мы с женщинами решили пить чай без них и были правы — беседа кончилась часам к шести. Мэтью и Лендис вышли к нам. Они вроде бы очень подружились. Мэтью был много веселей, чем обычно, Лендис о чем-то думал.

Дети поели первыми и легли. Теперь можно было поговорить. Мы сели к столу; беседу начала Мэри.

— Надеюсь, Мэтью вас не слишком замучил, — сказала она.

Лендис покачал головой.

— Замучил! — повторил он. — Куда там… — Он обернулся ко мне. — Вы мне и половины не рассказали, — прибавил он не без упрека.

— А я и не знаю половины, — отвечал я. — Не хотел на него давить. Я еще не забыл, как трудно, когда родители на тебя давят. Потому и вас позвал. Конечно, вы — врач, но я надеялся, что с чужим ему легче. Кажется, так и есть.

— Да, — кивнул Лендис. — Я и не думал, что ему так нужен советчик. Ну, сейчас он облегчил душу, и ему, наверное, станет легче.

Он помолчал, потом обратился к Мэри:

— Скажите, миссис Гор, а раньше, до этого Чокки, он много фантазировал?

Мэри подумала.

— Да нет, — сказала она. — В раннем детстве он был очень впечатлительным. Его приходилось уводить раньше, чем включишь радио. Но это ведь другое, правда? А фантазером… нет, не был.

Лендис кивнул:

— Признаюсь, после разговора с вашим мужем я было решил, что Мэтью начитался фантастики. Я пошел по ложному пути.

— Вообще-то он много читал, — вставил я. — Как они все. Но он больше любит старые приключенческие книги.

— Да, я это быстро выяснил. И передумал… а потом передумал снова.

Он долго молчал, и Мэри не выдержала:

— Что же вы думаете теперь?

Лендис ответил не сразу. Отвечая, он почему-то глядел в стену странным, отсутствующим взглядом.

— В конце концов, вы не мои пациенты. Пациентам я бы сказал, что случай сложный и сразу не разберешься. Я бы уклонился от ответа. Но у вас я неофициально, и вот я признаюсь: это мне не по силам.

Он замолчал. Мэри посмотрела мне в глаза. Мы ничего не сказали.

— Просто не понимаю, — продолжал Лендис. — Вижу, на что это похоже, но получается какая-то чушь…

Он снова замолчал.

— На что же это похоже? — немного резко спросил я.

Он подумал, потом вздохнул:

— Больше всего это похоже на то, что наши темные предки называли одержимостью. Они бы сказали, что некий дух, быть может злой, вселился в Мэтью.

Мы помолчали. Я заговорил первым:

— Вы сами сказали, что это чушь…

— Не знаю… Нам нельзя превращаться в таких же догматиков, как наши предки. Легко все упростить — сам Мэтью именно упрощает, когда рассказывает нам, что Чокки с ним говорит, а он его слушает. Предки сказали бы, что он «слышит голоса», но это все — слова, способ выражения. У Мэтью нет иного слова, кроме «говорить». На самом деле он не слушает Чокки, он ничего не слышит. И, отвечая, не нуждается в словах — иногда, правда, он их произносит, по привычке. И «слушать» здесь — в переносном смысле. Но беседы эти — не выдумка. Они реальны.

Мэри хмурилась.

— Объясните пояснее, — попросила она.

— Несомненно одно: тут вмешалось еще чье-то сознание, — сказал Лендис. — Вспомните, что он спрашивал и что рассказывал вам обоим. Все мы согласны, что ему такого не придумать, и потому я здесь. Но не удивляло ли вас, что все это выражено очень просто, по-детски?

— Ему еще нет двенадцати, — заметила Мэри.

— Вот именно. И для его лет у него на редкость богатый словарь. Но для этих тем у него слов не хватает. Мэтью знает, что хочет спросить или сказать, но подобрать подходящие слова ему трудно.

Так вот, если б он повторял то, что слышал, он бы не столкнулся с этой трудностью, он бы просто повторил те же самые слова, даже если бы их не понял. Если б он прочел все это в книге, он бы запомнил. В общем он бы не мучился муками слова. Значит, он не слышал и не читал. Однако он понимает то, о чем спрашивает. Как же эти мысли попали в его голову? Вот что неясно…

— Так ли уж неясно? — спросила Мэри. — Слова — это воплощение мыслей. Мысли есть у всех. Они могут прийти в голову раньше слов.

Этот ее тон был мне знаком. Что-то рассердило ее — быть может, словечко «одержимость».

— Возьмем бинарную систему, — продолжал Лендис. — Если б ему объяснили ее или если б он о ней прочитал, он бы знал о нуле и единице, или о плюсе и минусе, или хотя бы об иксе и игреке. Он же знает только отрицание и утверждение и сам назвал их Д и Н.

— Ну хорошо, — вмешалась Мэри. — Слов он не слышит, но что же тогда происходит? Откуда он взял, что с ним говорит этот Чокки?

— Чокки на самом деле есть. Конечно, я сперва подумал, что Мэтью подсознательно создал его, и быстро убедился, что не прав. А вот где он и кто он, я не знаю, как и Мэтью.

Мэри ждала не этого.

— Я понимаю, что Чокки существует для Мэтью, — сказала она. — Он реален для Мэтью, потому мы и подыгрываем, но…

Лендис прервал ее:

— Нет, он куда реальней! Кто бы он ни был, он — не плод воображения.

— Сознательного воображения, — уточнил я. — Быть может, он плод комплекса?

Лендис покачал головой:

— Не думаю. Возьмем этот случай с машиной. Ни один мальчик его лет не назовет последнюю модель нелепой. Она для него — чудо. Мэтью гордился ей, хотел ею похвастаться. А вышло то самое, что вышло бы, если бы другой мальчик или другой взрослый над ней посмеялся. Только ни мальчик, ни взрослый не смогли бы объяснить, какой же ей следует быть на самом деле.

А сегодня Мэтью рассказал мне еще одно. По его словам, он объяснял Чокки, что такое многоступенчатые ракеты. И Чокки снова посмеялся. Он считает их дурацкими и устарелыми, в общем — примитивными. Он сказал, что тяготение — это сила, то есть вид энергии, а очень глупо и накладно перешибать одну энергию другой. Надо сперва изучить природу препятствующей силы. Когда ее изучишь как следует, то поймешь, как ее преодолеть и даже заставить ее работать на нас, а не против нас. Чтобы запустить космический корабль, надо не выстреливать им в небо, преодолевая тяготение, а научиться защите от тяготения, создать преграду. Тогда, уравновешивая силу притяжения и центробежную силу, можно добиться плавного старта и ровного ускорения. При разумной степени ускорения лишь в два или три g вскоре совершенно спокойно достигается скорость, которой нашим ракетам не развить. Управляя антигравитационными экранами, вы установите направление, а скорость сможете уменьшать или увеличивать.

Наши ракеты, сказал Чокки, просты (он имел в виду, примитивны), как автомобиль на часовом механизме или на бензиновой горелке. Исчерпаете горючее, и вам конец… Тут мы застряли. Мэтью не понял. Какая-то сила — и все. Вооде бы она похожа на электричество, но он знает, что она совсем другая. Во всяком случае, берут ее из космической радиации, и она может двигать машины и защищать от тяготения, и она никогда не кончится. Предел скорости для цдс скорость света. Нашему космоплаванию мешают два обстоятельства. Во-первых, на ускорение и замедление уходит много времени; мы боремся с этим, увеличивая g, но эффект невелик, — а какой ценой дается! Во-вторых, — и это важнее — скорость света мала, и так не достигнешь звезд. Как-то надо все это преодолеть, а пока что… Тут Мэтью снова ничего не понял. Он сказал мне: «Чокки еще говорил, но это ничего не значило. Это не влезает в слова»

Лендис помолчал.

— Такие мысли — тоже не из книг. Он мог читать об этом, но не читал. Тогда бы он хоть что-то понял и не искал бы слов.

— А я не поняла ничего, — сказала Мэри. — При чем тут вообще космические полеты?

— Просто пример. Ему каким-то образом дали понять, что наши ракеты плохи, как и наши машины.

— И вам кажется, что все это верно, то есть мало-мальски связно?

— То, что он говорит, не выходит за пределы логики. Уж лучше бы выходило!

— Почему?

— Можно было бы решить, что он сам пытается что-то склеить из прочитанного. А тут он честно признается, что многого не понимает, и очень старается верно передать все, что понял. И еще одно: по мнению этого Чокки, нашу цивилизацию тормозит упование на колесо. Мы когда-то набрели на вращательное движение и всюду его суем. Только совсем недавно мы начали немного от него освобождаться. Откуда мальчику взять такую мысль?

— Ну что ж, — сказал я, — предположим, мы решили, что дело тут не в подсознании. Как же нам быть?

Лендис снова покачал головой:

— Честно говоря, сейчас я не знаю. Без всякой науки, просто так, я могу только повторить в самом буквальном смысле слова: «Не знаю, что с ним». Я не знаю, что или кто с ним беседует. Хотел бы я знать!

Мэри быстро и решительно встала. Мы сложили тарелки на столик, и она покатила его к дверям. Через несколько минут она принесла кофе, разлила его и сказала Лендису:

— Значит, вы не можете ему помочь, да? Больше вам сказать нечего?

Лендис нахмурился.

— Помочь… — повторил он. — Не знаю. Я вообще не уверен, что ему нужна помощь. Сейчас ему надо с кем-нибудь говорить о Чокки. Он не особенно привязан к Чокки, часто на него сердится, но узнает от него много интересного. В сущности, его беспокоит не столько сам Чокки — есть он или нет; его беспокоит, как бы сохранить тайну, и тут он прав. Пока что он доверил ее только вам. Мог доверить и сестре, но она, кажется, его подвела.

Мэри помешивала кофе, растерянно глядя на крошечную воронку в чашке, потом сказала:

— Теперь вы говорите так, будто Чокки существует. Не надо путать. Чокки — выдумка Мэтью, друг для игры, вроде Пифа. Я понимаю, это бывает, и беспокоиться нечего — до какой-то грани, а когда он переступит эту грань, беспокоиться нужно, это уже ненормально. Какое-то время нам казалось, что Мэтью переступил эту грань и с ним творится что-то неладное. Потому Дэвид и обратился к вам.

Лендис пристально взглянул на нее и ответил:

— Боюсь, я неточно выразился. Чокки совсем не похож на Пифа. Я хотел бы думать, как вы — да меня и учили этому. Я рад бы счесть это выдумкой. Ребячья выдумка, вроде Пифа, вышла из-под власти Мэтью — и все. Но я не могу спорить с очевидностью. Я не фанатик и не стану искажать факты в угоду университетским догмам. Чокки объективно существует — сам не пойму, что это значит. Он не внутри, а снаружи. Однако и я не так прост, чтоб вновь поднять на щит старую идею одержимости.

Он помолчал, покачал головой и продолжил:

— Нет. Разгадка не в этом. «Одержимость» означала «владычество», «власть»… А здесь скорей сотрудничество.

— Господи, о чем это вы? — спросила Мэри.

Голос ее был резок, и я понял, что она потеряла последнее доверие к Лендису. Сам он, кажется, этого не заметил и отвечал ей спокойно:

— Помните, когда Мэтью болел, он просил Чокки замолчать и прогнал его с вашей помощью. Кажется, Чокки исчез и после истории с машиной. Мэтью прогнал Чокки. Чокки не властвует над ним. Я его об этом спрашивал. Он сказал, что вначале Чокки говорил с ним, когда хотел — и в классе, и за обедом, и за письменным столом, и даже ночью, во сне. Мэтью не нравилось, что ему мешают, когда он работает в одиночку или на людях — на него тогда странно поглядывают, потому что он не может слушать сразу и Чокки, и других. А еще больше он не любит, чтоб его будили ночью. И вот он мне рассказал, что просто отказывался отвечать, если Чокки являлся не вовремя. Приспособиться было нелегко, у Чокки время другое. Мэтью пришлось завести у вас на кухне хронометр и продемонстрировать ему, что же такое час. Тогда они составили расписание, и Чокки стал приходить в удобное время — удобное для Мэтью, а не для него. И заметьте, как все это разумно. Никаких фантазий. Просто мальчик велит приятелю приходить в такое-то время, и приятель соглашается.

На Мэри все это не произвело никакого впечатления. Я даже не знаю, слушала она или нет.

— Не понимаю, — нетерпеливо сказала она. — Когда это началось, мы с Дэвидом думали, что вмешиваться глупо. Мы решили, что это ненадолго, — и ошиблись. Мне стало не по себе. Не надо быть психологом, чтобы знать, к чему приводит смешение выдумки и яви. Я думала, вы осторожно поможете Мэтью освободиться от этой блажи. А вы, кажется, укрепляли ее весь день и сами в нее поверили. Я не могу согласиться, что это полезно ему или кому бы то ни было.

Лендис взглянул на нее так, словно с языка у него была готова сорваться резкость, но сдержался.

— Прежде всего, — сказал он, — надо все понять. А для этого необходимо завоевать доверие.

— Тут спорить не о чем, — сказала Мэри. — Я прекрасно понимаю, что с Мэтью вы должны были верить в Чокки — мы и сами так делали. А вот почему вы верите без Мэтью, я не пойму.

Лендис терпеливо ответил:

— Прошу вас, миссис Гор, вспомните, что он спрашивал. Вопросы ведь странные, верно? Умные, странные и совсем не в его духе.

— Конечно, — сердито сказала она. — Но мальчики много читают. Начитаются — и спрашивают Мы беспокоимся потому, что вся его естественная пытливость преобразуется в фантазии, связанные с Чокки. Это какое-то наваждение, неужели вы не видите? Я хочу знать одно: как это лучше всего пресечь?

Лендис снова пустился в объяснения, но Мэри уперлась и не принимала ни одного из его доводов. Я очень жалел, что он употребил это несчастное слово — «одержимость». Такой ошибки я не ждал от психиатра, а поправить ее теперь было уже нельзя. Мне оставалось сидеть и смотреть, как укрепляется их враждебное отношение друг к другу. Всем стало легче, когда Лендис уехал.

Глава 6

Положение казалось мне сложным. Я понимал ход мыслей Лендиса, хотя и представить себе не мог, куда он его заведет; понимал я и Мэри. Что ни говори, а Лендис допустил грубую профессиональную ошибку. На мой взгляд, ему бы лучше не касаться старых верований. Мы все честно считаем, что переросли суеверные страхи, но они притаились в нас, и порою их очень легко разбудить неосторожным словом. Теперь Мэри тревожилась еще больше — вот к' чему привел визит психиатра. К тому же ее рассердил его аналитический, неторопливый подход к делу. К Лендису она обратилась за советом, а вместо совета выслушала рассуждение об интересном случае, особенно неутешительное потому, что врач сам признал себя побежденным. В конце концов она пришла к заключению, что Лендис чуть ли не шарлатан, а это очень плохо для начала.

Когда на следующий вечер я пришел с работы домой, у нее был какой-то отсутствующий вид. Когда мы убрали со стола и отправили детей наверх, я уже понял: Мэри что-то собирается сказать мне и не знает, как я это приму. Она села немножко прямей обычного и не без вызова обратилась скорее к камину, чем ко мне:

— Я ходила к Эйкоту.

— Да? — сказал я. — А в чем дело?

— Насчет Мэтью, — прибавила она.

Я посмотрел на нее:

— А Мэтью не взяла?

— Нет, — Мэри покачала головой. — Хотела взять, а потом раздумала.

— И то хорошо, — сказал я. — Мэтью решил бы, что мы его предали. Лучше ему не знать.

— Да, — довольно уверенно согласилась она.

— Я уже говорил, — продолжал я, — для чирьев или там кори Эйкот годится, но это не по его части.

— Верно, — сказала Мэри. — Не думай, я ничего и не ждала. Я постаралась рассказать как можно лучше. Он терпеливо слушал и, кажется, немного обиделся, что я не привела Мэтью. Я все пыталась втолковать ему, дураку, что мне нужно не его мнение, а рекомендация — к кому обратиться.

— Надо полагать, он все-таки высказал свое мнение?

— Вот именно. Побольше ходить, холодные обтирания по утрам, простая пища, салаты всякие, открывать на ночь окно…

— И никаких психиатров?

— Да. Созревание сложней, чем мы думаем, но природа — великий целитель, и здоровый режим устранит временные расстройства.

— М-да, — сказал я.

Мы помолчали. Потом Мэри воскликнула:

— Дэвид, надо ему помочь!

— Мэри, милая, — ответил я, — тебе не понравился Лендис, но он хороший психиатр, признанный. Он бы не сказал так, зря, что Мэтью вряд ли нужна помощь. Мы с тобой тревожимся, потому что ничего не понимаем. Это нечто необычное, но у нас нет оснований считать, что это опасно. Будь у нас причины для тревоги, Лендис так бы и сказал.

— Ему-то тревожиться нечего! Мэтью ему чужой. Трудный случай; сейчас интересно, а вылечится — и не нужен.

— Милая, не приписывай ему таких помыслов. И потом, Мэтью не больной. Он совершенно нормален, но в нем есть еще что-то. Это совсем другое дело.

Мэри выразительно взглянула на меня — так она глядит, когда хочет придраться.

— А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких «что-то». Я хочу, чтоб ему было хорошо.

Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы — у какого ребенка их нет? — но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.

Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…

И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.

Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает — не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.

Как— то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. «Постой минутку», — сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой — дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.

Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, — акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди — не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.

Рисунок был уверенный, точный, краски — немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.

Были и два натюрморта — ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами — несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.

Еще там был вид из окна — кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.

И наконец два портрета. На первом был изображен мужчина с длинным, резко очерченным лицом. Не скажу, чтоб я его узнал, но что-то в линии волос подсказало мне, что это я — хотя глаза у меня, по-моему, ничуть не похожи на фонари. Другой портрет был женский, и этого лица я никогда не видел. Я рассмотрел рисунки, положил их себе на колени и взглянул на Мэри. Она кивнула.

— Ты в этом лучше разбираешься, — сказал я. — Это и вправду хорошо?

— Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.

Я посмотрел на верхний рисунок — на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.

— Может, кто-нибудь из его класса? — предположил я. — Или учительница…

Мэри покачала головой:

— Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний — ее, а ты на него посмотри!

— Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, — сказал я.

— Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…

Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.

— Мэри, милая, — сказал я. — Боюсь, ты сама была бы не рада.

— С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…

Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.

— Ладно, — сказал я. — Вряд ли он уже спит.

И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.

Мэтью явился прямо из ванной — розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.

— Понимаешь, Мэтью, — сказал я как можно беспечней. — Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.

— А! — сказал он. — Вот они где.

— Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?

Мэтью подумал.

— Да, — не без вызова ответил он.

— Я спрашиваю, — уточнил я, — это ты нарисовал?

На сей раз его «да» звучало немного иначе — словно он защищался.

— Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.

Мэтью попытался схитрить.

— Это не в школе, — сказал он. — Это я так.

— Ты стал по-другому видеть, — заметил я.

Мэтью согласился.

— Наверное, — с надеждой предположил он, — я просто расту.

Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.

— Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.

Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.

— Я, — сказал он, и тут его решимость ослабла. — То есть, — уточнил он, — ну… я рисовал…

У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.

— Бог с ними! — сказала она и обняла его. — Нам они очень понравились, вот мы и спросили.

Она наклонилась и подняла один рисунок.

— Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?

Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:

— Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.

Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.

— Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, — печально признался он. — Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю — я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю — при чем тут «умею»? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: «Давай поставим опыт — ты рисуй, а смотреть буду я».

Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: «Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай». Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста — картинка. Только это Чокки так видит, не я.

Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.

— Кажется, я понял, — сказал я. — Это чудно, а?

— Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… — Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, — вроде как едешь без рук на велосипеде. — Он нахмурился снова. — Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, — виновато кончил он.

Не для себя, а для Мэри я спросил:

— Это не бывает насильно, против твоей воли?

Мэтью быстро закачал головой:

— Что ты! Если я хочу рисовать, я ни о чем не думаю, и все выходит. А теперь даже и того не нужно. Последние раза три я видел свою руку, и, знаешь, — я совсем сам рисовал. Он только смотрел за меня.

— Да, милый, — сказала Мэри, — мы понимаем, но… — она заколебалась, пытаясь найти слова помягче, — как по-твоему, хорошо так делать?

Мэтью посмотрел на рисунки.

— Наверное, хорошо, мама. Они куда лучше тех, моих… хотя немножко чудные… — честно признал он.

— Я не совсем о том… — начала Мэри, но передумала и взглянула на часы. — Поздно уже, — сказала она мне.

— Да. поздно, — поддержал я. — Только вот что скажи, Мэтью: ты никому их не показывал?

— Показывать не показывал… — ответил он. — Правда, мисс Сомс один раз ко мне подошла, когда я вот этот сделал. — Он показал на вид из школьного окна. — Она спросила, чей это, а я не мог сказать, что чужой, и сказал «мой», а она стала на меня смотреть, как будто я вру. «Ладно, — говорит, — нарисуй… ну, как машина мчится». А я говорю, я не могу рисовать, чего не вижу. Я хотел сказать, «чего он не видит», но ведь ей так не ответишь. Она опять посмотрела на меня пристально-пристально и говорит: «Ладно. Нарисуй-ка мне вид из другого окна». Я повернул мольберт к другому окну и нарисовал. Она взяла мою картинку, смотрела на нее, смотрела, долго-долго, потом на меня и спрашивает — можно ее забрать? Не мог же я сказать, что нельзя, и говорю — берите, а можно мне идти? Она кивает, а сама все смотрит на картинку.

— Странно, что она не сделала запись в дневнике, — заметил я.

— Это было в самом конце, — объяснил Мэтью, — все уже было записано.

Мне стало не по себе, но я ничего не мог поделать. А кроме того, и впрямь было поздно.

— Тебе давно пора спать, — заметил я. — Спасибо, что рассказал про рисунки. Можно, мы их оставим тут, еще посмотрим?

— Ладно, только не потеряйте, — сказал он. Взгляд его упал на портрет изможденного мужчины. — Это совсем не ты, папа. Правда, не ты, — заверил он, кивнул нам и побежал наверх.

Мы сидели и смотрели друг на друга. Глаза у Мэри медленно наполнялись слезами.

— Дэвид, Дэвид! Он был такой хороший!..

Позже, немного успокоившись, она сказала:

— Я боюсь за него, Дэвид. Этот… как его там… все реальней для него. Мэтью начинает плясать под его дудку. Я боюсь…

Я покачал головой:

— Ты не поняла. Он очень настаивал на том, что сам решает, когда рисовать и рисовать ли вообще.

— Конечно, он так думает, — возразила она.

Я старался успокоить ее, как мог. Я напомнил, что это не приносит Мэтью несчастья. У него хватило ума не рассказать ничего приятелям, так что никто его не дразнит. Полли ему просто не верит и предпочитает видеть в Чокки нового Пифа. Мэтью действительно самый нормальный мальчик — плюс что-то еще, какой-то Чокки, который, по всей видимости, ни капли ему не вредит… Но все было впустую.

На пути в спальню я заглянул к Мэтью. Он спал, не потушив света. У него на груди обложкой кверху лежала книга. Я глянул на заглавие и наклонился ближе, убедиться, что правильно прочитал. Это была «Жизнь в городах» Льюиса Мэмфорда. Я взял ее; Мэтью проснулся.

— Не удивляюсь, что ты заснул! — сказал я. — Скучновато, а?

— Ужас какая тоска, — согласился он. — А Чокки думает, она интересная — то есть те куски, которые я для него понимаю.

— А! — сказал я. — Ну что ж, пора спать. Спокойной ночи, старик.

— Спокойной ночи, папа.

Глава 7

На лето мы с Аланом Фрумом и его женой Фил сняли домик в Северном Уэльсе. Они поженились года на два позже нас, и дети их, Эмма и Пол, были примерно такие же, как наши. Выбрали мы Бонтгоч — деревушку в широком устье реки, где я не раз отдыхал в детстве. Тогда она была маленькая, серенькая, только на краю ее стояло несколько домов побольше. Летом туда приезжали большей частью дети и внуки местных жителей и было довольно тихо. Но потом ее открыли, и с тех пор модные бунгало усеяли берег и подножие склонов. Живут в них люди приезжие, временые.

В теплую часть года почти все они возятся с лодками. Бонтгоч для лодок не подходит — в устье мощные приливы, плавать опасно; но там, где плавать полегче, лодочники так расплодились, что места у причала приходится ждать годами. Однако теперь и Бонтгоч стал хорош; тут даже построили яркий навес и назвали его яхт-клубом.

Может, и было странно, что мы умудрялись обойтись без лодки, но нам это нравилось. Песку тут хватало — дети могли плескаться у берега и ловить креветок. К тому же с обеих сторон устье сжимают некрутые холмы; можно лазать по ним и исследовать заброшенные россыпи, где, по преданию, когда-то добывали золото. Нам нравилось уезжать на денек-другой, оставив детей под присмотром Фрумов, и нравилось оставаться, когда уезжали Алан с Фил. Все шло прекрасно целую неделю, до понедельника…

В тот день свободны были мы с Мэри. Мы прочесали чуть не все тропки, а потом, оставив машину, погуляли по холму и поели у ручья, глядя с холма на море. Позже, под вечер, мы закусили в придорожной гостинице и часам к десяти не спеша вернулись в деревню. У ворот мы остановились полюбоваться на закат и пошли по дорожке к дому.

Переступив порог, мы поняли: что-то произошло. Мэри сразу почувствовала это и впилась глазами в Фил.

— В чем дело? — спросила она. — Что случилось?

— Все в порядке, Мэри. Все хорошо, — сказала Фил. — Оба спят. Ты не волнуйся.

— Что случилось? — повторила Мэри.

— Они в реку упали. Но все обошлось.

Женщины поспешили наверх. Алан налил нам виски. Я посмотрел на него и на бутылку. Утром она была полна, сейчас — пуста на три четверти.

— Что тут у вас произошло? — спросил я.

Он поставил стакан и тряхнул головой.

— Случайность, старик. Они играли вчетвером на причале. Знаешь, какой он шаткий. Прилив уже начался, и вода прибывала быстро. Эта дурацкая моторка Билла Уэстона стояла ярдов на пятьдесят выше. Старый Ивенс говорит — он все видел, — что там, наверное, канат оборвался. По его словам, она понеслась так быстро, что остановить было нельзя. Во всяком случае, она врезалась в мостки и снесла у них, черт ее дери, конец. Мои стояли чуть подальше, их только стукнуло, а твоих потащило прямо в воду…

Он остановился и снова отхлебнул из стакана.

— Ну, ты же знаешь, какая быстрая здесь вода… Их сразу отнесло на несколько ярдов. Ивенс подумал — все, конец, и вдруг видит: Мэтью пробивается к Полли. Больше он ничего не видел, потому что поднял тревогу, побежал в яхт-клуб. За ним кинулся полковник Саммерс, но даже на моторке они догнали ребят только в миле от берега. Мэтью все еще держал Полли. Полковник очень растрогался. Говорит: «Кто-кто, а Мэтью заслужил медаль!» Он будет о ней хлопотать. Мы были дома. Мои двое ничего не сказали, пока не увидели, что моторка отчалила. Мы и сделать ничего не могли! О Господи, как мы извелись, пока ждали!.. Не хотел бы я провести еще такой час. Ну, обошлось, слава Богу, — и слава Мэтью, конечно. Если б не он, Полли погибла бы, это уж точно. Молодец! Если полковника нужно поддержать насчет медали, я готов. Мэтью ее заслужил.

Алан залпом прикончил виски и снова потянулся к бутылке.

Я тоже приложился. Мне это было очень нужно. Последние два года я часто думал: как жаль, что на воде Мэтью не может продержаться и минуты…

Меня выгнали из комнаты, где жили Полли с Эммой.

— Она спит, — сказала Мэри. — Знаешь, она сильно расшибла правое плечо. Наверное, об лодку. А так все в порядке, только очень устала. Дэвид, Дэвид!..

— Все обошлось, Мэри. Все прошло.

— Да, слава Богу. Фил мне рассказала. Дэвид, как же он ее спас?

Я зашел к Мэтью. Свет у него еще горел. Мэтью лежал на спине и смотрел на лампу. Я успел уловить его озабоченный взгляд, прежде чем он меня заметил.

— Привет, папа, — сказал он.

На секунду ему как будто стало легче, потом он опять погрузился в мрачное раздумье.

— Привет, — сказал я. — Ну как ты?

— Ничего. Озябли мы здорово. Тетя Фил сделала нам горячую ванну.

Я кивнул. С виду он и правда был ничего.

— Слышал про твои подвиги, Мэтью.

Взгляд его стал еще озабоченней. Он опустил глаза и стал вертеть в пальцах простыню. Потом снова взглянул на меня.

— Это все неправда, — сказал он очень серьезно.

— Я и то удивился, — вставил я. — Еще на днях ты и плавать не умел.

— Да папа… только… — Мэтью снова принялся закатывать уголок простыни. — только… Чокки умеет. — закончил он, неуверенно глядя на меня.

Я постарался изобразить на своем лице только внимание.

— Расскажи-ка мне все.

Мэтью стало как будто полегче.

— Это случилось очень быстро. Я увидел, что лодка сейчас врежется, и сразу же оказался в воде. Попробовал плыть и очень испугался — я же знал, что не выйдет и я все равно утону. Тут Чокки сказал: «Не дури! Без паники». Знаешь, он рассердился. У него был голос, как у мистера Кефера, когда он орет в классе, даже еще хуже. Я никогда его такою не слышал, удивился, и страх прошел. Тогда он сказал: «Теперь ни о чем не думай, как тогда с рисованием». Я попробовал и вижу — плыву! — Мэтью нахмурился. — Не знаю уж, как я плыл — Чокки показывал, что делать ногами и руками… ну, вроде наших рисунков. Так что, видишь, это правда он, а не я. Понимаешь, папа?

— Да, — сказал я не совсем честно.

— И ты меня плавать учил, и другие, и я сам пробовал, а до Чокки ничего не выходило.

— Да… — я снова притворился, что понял. — Значит, ты увидел, что плывешь, и повернул к берегу?

Внимательный взгляд Мэтью стал настороженным.

— Как же я мог? А Полли? Она ведь тоже в воду упала.

Я кивнул.

— Да, — в третий раз сказал я, — Полли тоже упала… в том-то и дело…

Мэтью подумал минутку и вздрогнул — наверное, вспомнил первые, страшные секунды. Потом лицо его стало твердым.

— Ее Чокки спас, — упрямо повторил он.

Наутро Алан смотрел на меня смущенно.

— Наверное, это от волнения… Ждал чертову лодку… Не знал, спасли их или нет — и помочь не мог… Сорвался, понимаешь…

— Ладно, — сказал я, — оставь.

Мне было не лучше.

Мы присели на солнышке, пока не позовут завтракать.

— Нет, — сказал Алан, — не пойму, как это он. Полковник говорит, когда они подплыли, он ее еще держал. Больше мили продержал, а течение быстрое. Устал, говорит, но не сдавался. Два дня назад Мэтью мне сам жаловался, как ему стыдно — все плавают, а он нет. Я пробовал его учить, но дело не пошло.

— Да, он никак не мог научиться, — сказал я и — поскольку он знал про Чокки, сам привел Лендиса — поведал ему версию Мэтью. Он недоверчиво смотрел на меня.

— А, черт… Не хочу обидеть Мэтью, но ты-то ему веришь?

— Я верю, что он в это верит. Как же объяснить иначе? И потом… — я рассказал про рисунки. — После этого мне не так трудно поверить хоть наполовину.

Алан задумался. Он закурил и молчал, глядя на реку. Наконец он промолвил:

— Если это то, что нам кажется… а иначе никак не объяснить, если это так, на вашего Чокки надо смотреть по-новому…

— И я так думал, — согласился я. — Мэри, бедняга, совсем не рада. Она боится за Мэтью.

Алан покачал головой:

— И зря. Существует Чокки или нет — а Лендис вроде бы думает, что он в каком-то смысле существует, — дети живы только потому, что Мэтью в него верит. Разве Мэри не понимает? Это бы ей помогло.

— Помогло бы, — согласился я. — Только — ох, не знаю! Почему это в злых духов верят чаще, чем в добрых?

— Из осторожности? — предположил Алан. — Как-то верней считать неизвестное враждебным, пока его получше не узнаешь. Может, Чокки только начал проявлять себя. Что ж, начало неплохое.

Я кивнул:

— Хотел бы я, чтоб Мэри посмотрела на это так… но ей очень не по себе…

К завтраку Мэтью опоздал. Я отправился искать его и нашел на развалинах старой дамбы. Он разговаривал с неизвестным мне, приятным на вид блондином. Завидев меня, Мэтью поднял голову.

— Здравствуй, папа, — сказал он. — Неужели завтракать пора?

— Да, — ответил я.

Молодой человек вежливо встал.

— Простите, сэр. Это я виноват. Я расспрашивал вашего сына о его подвиге. Он ведь наш герой со вчерашнего дня.

— Возможно, — сказал я, — но ему пора завтракать. Пошли, Мэтью.

— До свиданья, — сказал Мэтью блондину, и мы зашагали домой.

— Кто это? — спросил я.

— Так, один, — отвечал Мэтью. — Хотел узнать, как Полли. Говорит, у него такая же дочка, вот он и волнуется.

Мне показалось, что незнакомец для этого слишком молод; но теперь всякое бывает, и к концу завтрака я о нем забыл.

Следующие дни Мэтью плавал так много, что его едва удавалось оттащить от воды.

Но вот отпуск мой кончился. На прощание полковник Саммерс зашел к нам выпить и заверил нас, что он уже написал в Королевское общество насчет медали.

— Хороший у вас парень. Есть чем гордиться. И подумать — говорит, что плавать не умел! Не поймешь их, мальчишек. Ну ладно. Да, здорово он это, дай ему Бог!

В понедельник я пришел поздно. Работы было много, я устал и не придал особого значения тому, что Мэри несколько рассеянна. Пока я ужинал, она тактично молчала, а потом вынула газету и протянула мне.

— Сегодняшняя, — сказала она. — На первой странице. Ниже.

Я посмотрел на подвал первой полосы и увидел Мэтью. Фото было вполне приличное. Я поискал шапку. Она гласила:

«Юный герой говорит, что ему помог ангел-хранитель».

Сердце у меня екнуло. Я стал читать:

«Двенадцатилетний Мэтью Гор из Хиндмера, Суррей, получит медаль за отвагу. Он спас свою сестру, десятилетнюю Полли, когда она тонула в устье реки у деревни Бонтгоч.

Мэтью и Полли играли на деревянных мостках неподалеку от местного яхт-клуба, когда течением оторвало от причала моторную лодку мистера Уильяма Уэстона. Лодка врезалась в мостки, снесла десять футов досок, и дети оказались в стремительном потоке.

Мэтью немедленно сориентировался, схватил сестру и, пока поток относил их от берега, держал ее голову над водой. Тревогу поднял мистер Ивен Ивенс, хорошо известный в Бонтгоче, а полковник Саммерс, тоже почтенный местный житель, поспешил отправиться на помощь на своей моторной лодке.

Полковник Саммерс почти две мили гнался за детьми по предательским водам устья и наконец сумел подплыть к ним и взять их на борт.

Полковник сказал: «Мэтью спас сестру, рискуя жизнью. Побольше бы нам, англичанам, таких мальчиков!»

Самое удивительное: Мэтью не знал, что умеет плавать.

Беседуя с нашим репортером, он скромно отрицал, что совершил подвиг. «Полли не плавает, — сказал он, — а я понял, что плыву, и, конечно, стал ее спасать». На вопрос репортера он ответил, что учился плаванию, но научиться не мог. «Когда я упал в воду, я очень испугался, — признает он, — но тут я услышал голос. Он мне говорил, чтоб я не трусил, и учил, что делать руками и ногами. Я послушался и поплыл. Без сомнения, Мэтью говорит правду. Прежде никто не видел, чтоб он плавал, и все считали, что плавать он не умеет.

Когда репортер спросил, не удивился ли мальчик голосу, он ответил, что часто его слышит, так что не очень удивился.

Когда репортер предположил, что это — ангел-хранитель, он отвечал, что все может быть.

Как ни удивительно, что человек внезапно поплыл, повинуясь невидимому наставнику, несомненно одно: Мэтью совершил подвиг рискуя жизнью, спас сестру, и мы надеемся, что его отвага будет вознаграждена».

Я взглянул на Мэри. Она медленно покачала головой.

— Он давно заснул. Да и к чему? Дело сделано.

— Это местная газетка, — сказал я. — Господи, как же?… — и вспомнил молодого человека, который беседовал с Мэтью на берегу.

— Газета пришла на здешний адрес, — напомнила Мэри. — Наверное, они нашли в телефонной книжке…

Я решил не сдавать своих позиций.

— На что им это нужно? Сразу видно: дешевая местная сенсация, выдумка репортера.

Ни я, ни Мэри не знали, должно быть, как следует, кого мы имеем в виду, когда говорим «они». Но вскоре я убедился, что недооценил прыти современной информации.

У меня появилась дурная привычка: бреясь, я крутил радио — наверное, чтобы не думать, и вообще теперь так многие делают. И вот на следующее утро я терпеливо слушал новости. Профессор из какого-то свежеиспеченного университета рассказывал, что его раскопки доказали принадлежность местечка Монтгомери к древнему королевству Мерсия. Когда он кончил, диктор сказал: «Сейчас ровно двадцать пять с половиной минут девятого… тьфу, восьмого! Ну, перейдем от древних англов к современным ангелам. Юный Мэтью Гор из Хиндмера, отдыхая летом в деревне, как истинный рыцарь спас свою тонущую сестру, не умея — как это ни странно — плавать. Деннис Клаттербак сообщает…»

Передача стала глуше. Чей-то голос произнес:

— Мне сказали, что, когда вас унесло течением, ты тотчас поплыл к сестре и держал ее, пока вас не подобрали. Это верно?

— Да, — сказал Мэтью. Его голос звучал не совсем уверенно.

— И еще мне сказали, что раньше ты не плавал.

— Да… ну, то есть да, не плавал, — сказал Мэтью довольно растерянно.

— Никогда не плавал?

— Да, — твердо ответил Мэтью. — У меня не получалось… — прибавил он.

— А сейчас получилось?

— Да.

— Говорят, ты слышал голос?

Мэтью помолчал.

— Ну… вроде того… — ответил он.

— Ты думаешь, это твой ангел?

— Нет! — сердито заявил Мэтью. — Еще чего!

— Ты же сам говорил репортеру…

Мэтью не дал закончить фразу:

— Ничего я не говорил! Это он говорил. И вообще я не знал, что он репортер.

— Но голос ты слышал?

Мэтью снова помолчал и не нашел ничего лучше, чем сказать: «Вроде того…

— А когда ты его услышал, ты понял, что умеешь плавать?

Мэтью хрюкнул.

— И ты не думаешь, что тебе помог твой ангел-хранитель?

— Я не говорил ни про каких ангелов! — возопил Мэтью. — Это он говорил. Просто я влип, а Чо… — он внезапно остановился, и я почти услышал, как он прикусил язык. — Ну, понял, что умею, — неловко закончил он.

Репортер что-то начал говорить, но его оборвали на первом слоге.

Диктор сказал:

— Мэтью научился плавать за один раз. Замешан тут ангел или не замешан, а Мэтью умело воспользовался преподанным ему уроком, и мы за него рады.

Мэтью спустился к столу, когда я кончал завтракать.

— Сейчас слушал тебя по радио, — сказал я ему.

— А! — сказал Мэтью и, не вдаваясь в объяснения, занялся корнфлексом.

— Когда это ты успел? — спросил я.

— Тут один звонил, когда мама ушла. Спрашивает: «Ты не Мэтью?», а я говорю: «Мэтью», а он говорит: «Я из Би-Би-Сй. Можно к вам зайти?» Я говорю: «Можно», а то ведь невежливо отказать, если он оттуда. Ну, он пришел и показал мне газету. А потом включил запись и стал меня спрашивать. А потом ушел.

— И ты не сказал про него маме?

Мэтью возил ложкой по тарелке.

— Понимаешь, я думал, она испугается, что я ему говорил про Чокки. А я не говорил. Наверное, им это неинтересно.

Слабый довод, подумал я. Кажется, он чувствует себя виноватым, что пустил этого типа.

— М-да… Что ж, теперь поздно, — сказал я. — Только если еще заявятся, не говори с ними, а отсылай их к маме или ко мне. Ладно?

— Ладно, папа, — ответил он, помолчал и прибавил хмуро: — Да нет, это трудно. Понимаешь, я ведь не знал, что там, на берегу, был репортер. И этот тоже… Я не думал, что это интервью…

— А ты подозревай каждого незнакомца, — посоветовал я. — Мы ведь не хотим, чтоб они узнали про Чокки?

Мэтью зевал и ответить не мог, но кивнул очень решительно.

Глава 8

Под вечер зашел молодой человек, отрекомендовавшийся местным репортером. Мэри говорила с ним сухо. Да, эту чушь про ангелов она читала и удивилась, почему такое печатают. Мэтью учился плавать, но ему не хватало увеоенности. Он знал, что надо делать, а в миг опасности сделал то, чему его учили, и поплыл. Да, это очень смело и очень хорошо, но чуда тут нет. К сожалению, видеть его нельзя — он ушел на весь день. И вообще лучше его не трогать.

Она билась долго, и в конце концов расстроенный репортер ушел.

В тот же день мне на работу позвонил Лендис. Он сказал, что думал о Мэтью и хочет о многом меня порасспросить. Я было решил, что он снова собрался к нам — а Мэри бы это не понравилось; к счастью, вместо этого он предложил мне как-нибудь пообедать с ним. Я чуть не спросил, слышал ли он Мэтью в новостях, но дел было много и мне' не хотелось пускаться в объяснения. Мы условились встретиться в его клубе в четверг.

Когда я пришел домой, Мэри стряпала с мрачной решимостью, как всегда, когда ей не по себе. Я спросил, что случилось.

— Он опять говорил с репортерами, — сказала она, безжалостно двигая кастрюльку.

— Я ж его просил…

— Знаю, — горько сказала она. — Он, бедняга, не виноват… Я прямо взбесилась.

Оказалось, что множественное число она употребила для выразительности. Репортер был один. Мэтью встретил его, когда возвращался домой. Тот спросил, не Мэтью ли Гор ему повстречался, и назвал себя местным репортером. Мэтью посоветовал ему сперва поговорить с мамой. Репортер ответил, что был у нее и просил разрешения. Он надеялся побеседовать с Мэтью, но того не было дома. До чего же удачно, что они встретились! Однако не беседовать же тут, на углу. Как насчет чая с пирожными? И они пошли в кафе.

— Немедленно напиши редактору, — сказала Мэри. — Это черт знает что!

Я написал с должным негодованием и без малейшей надежды, но хоть немного успокоил Мэри. Чтобы не заводить ее снова, я не сказал о Лендисе.

Среда прошла тихо — правда, утром принесли письмо Для Мэтью, и в левом углу конверта виднелась надпись «Общество телепатических явлений». Я прочитал его в вагоне. Автор слышал по радио о необычных подвигах Мэтью и решил, что все это будет интересно членам его кружка. Если Мэтью не возражает, и т. п.

Да, в среду было тихо, но четверг возместил это с лихвой.

Я пытался читать «Таймс» — что непросто в переполненном вагоне, — когда случайно увидел фотографию в «Дейли телеграф», которую держал пассажир напротив, и она сразу чем-то привлекла мое внимание. Я подался вперед, чтоб лучше видеть. У тех, кто ежедневно ездит в поезде, вырабатывается особый рефлекс на такую нескромность. Мой визави опустил газету, взглянул на меня так, словно я браконьер или убийца, и развернул ее на другой странице.

Все же то, что я успел заметить, взволновало меня, и на вокзале Ватерлоо я стал искать этот номер, чтобы посмотреть как следует. Однако «Дейли телеграф» распродали. Утвердившись еще сильнее в своих подозрениях, я добрался до Блумсбери-сквер и тут же послал искать по в'сему учреждению свежий «Телеграф». К счастью, один нашли и принесли мне. Я развернул его, исполненный предчувствий, — и не зря…

Полстраницы занимали фотографии рисунков с выставки школьников. Тот, который привлек мое внимание еще в вагоне, снова встревожил меня и затмил все другие. Это был вид из окна; внизу, на улице, несколько мальчиков с ранцами толкались у каких-то ворот. Мальчики были угловатые, длинные, и многих бы это удивило — но не меня. Мне не нужна была подпись, и все же я прочитал: «Рисунок «Домой» двенадцатилетнего Мэтью Гора из Хинтона, в Хиндмере, говорит о таланте и наблюдательности, редких для таких лет».

Я все еще смотрел на рисунок, когда вошел Томми Перселл и заглянул через мое плечо.

— А! — сказал он. — Видел, видел. Поздравляю. Так и думал, что это ваш. А я и не знал, что у него такие таланты. Очень тонко… хотя довольно странно, а?

— Да, — ответил я, и мне показалось, что газета скользит у меня из рук, — довольно странно.

Лендис залпом выпил полрюмки шерри.

— Видели газеты? — спросил он.

Я не стал притворяться, что не понимаю.

— Видел сегодняшний «Телеграф», — ответил я.

— А «Стандард»? Они тоже напечатали и дали целый абзац о даровитом ребенке. Вы мне об этом не говорили, — с упреком прибавил он.

— Я сам тогда не знал.

— И про плавание тоже?

— Это все потом случилось.

— Конечно, и там, и тут — Чокки?

— Кто ж еще! — сказал я.

Он подумал немного.

— Довольно опрометчиво, а? Не надо было выставлять эту картинку.

— Мы ее не выставляли.

— Вот досада! — бросил Лендис и заказал еще два шерри. — Да, картинка, — снова начал он. — Фигуры какие-то странные, вытянутые… тощие, что ли. Они у него всегда такие?

Я кивнул.

— Как он их рисует?

Я рассказал ему все, о чем Мэтью поведал нам. Он не удивился, только задумался. Потом начал так:

— И не одни фигуры. Все вертикальные линии длинней, чем надо. Как будто их видит существо, привыкшее к другим пропорциям… как будто там у них все шире, приземистей. — Лендис оборвал фразу, бессмысленно глядя на рюмку. Потом лицо его осветилось. — Нет, не то! Как будто смотришь сквозь особые очки и рисуешь, что видишь, без поправки. Наденьте другие стекла, сокращающие вертикальные линии, — и все станет на место. Должно быть, зрение Чокки не совсем совпадает со зрением Мэтью…

— Нет, не пойму, — сказал я. — Ведь глаз, который видит натуру, видит и картинку.

— Это просто аналогия… — уступил он, — я говорил приблизительно… а может, упростил. Но что-то в этих линиях есть. Пойдемте-ка пообедаем.

За обедом Лендис подробно спрашивал о происшествии в Бонтгоче. Я рассказал, как мог, и он решил, что это чуть ли не важнее рисунков. И тогда, и потом, дома, меня поражало, что он совсем не удивился. Мне даже порой казалось, что он разыгрывает меня — хочет проверить, как далеко я зайду. Но нет, в его речах не было и намека на недоверие; он принимал самые поразительные вещи.

Я все больше ощущал, что он зашел дальше меня — я волей-неволей соглашаюсь принять Чокки как гипотезу, а он просто верит в него. Словно, думал я, он следует правилу Шерлока Холмса: «Когда все невозможное исключено, считайте правдой то, что остается — как бы невероятно оно ни было». Почему-то мое беспокойство от этого усиливалось.

После обеда, за кофе и бренди, Лендис сказал:

— Надеюсь, вы заметили, что я много думал о вашем деле, и теперь, мне кажется, вам нужен Торби. Сэр Уильям Торби. Он очень умен, и опытен, и гибок — а это у нас нечасто бывает. Я хочу сказать, что он не фанатик психоанализа. К каждому случаю он подходит особо: решит, что нужен анализ, — применит, а решит, что нужны лекарства, — даст лекарства. На его счету много поразительных исцелений. Да, если кто-то вам поможет, то именно Торби.

Я не стал обращать внимание на «если» и сказал:

— Вроде бы в тот раз вы говорили, что помощь не нужна.

— Я и сейчас скажу! Это вашей жене нужна помощь. Да и вам не помешает.

Он был прав. Мы с Мэри куда больше тревожились за Мэтью, чем он сам. И я согласился, чтобы Лендис свел нас с сэром Уильямом Торби.

— Хорошо, — сказал Лендис, — я с ним поговорю и через несколько дней дам вам знать.

Дома я застал клокочущую от гнева Мэри и понял, что она видела «Ивнинг стандард».

— Какой-то кошмар! — взорвалась она. — Как она смела посылать рисунок без спроса? Прямо… ну, как это называют?… прямо присвоение чужой собственности!.. Даже у Мэтью не спросила. Послала и никому не сказала. Нет, она бы не посмела — хоть с кем-то она да советовалась. Не знаю, до чего дойдут учителя! Им кажется — у них все права, а у нас никаких. Хоть бы из вежливости спросили родителей… Какое хамство! Ну, чему научится ребенок, если его учат невежи? Завтра же напиши им, пусть она хоть прощения попросит… Нет, сейчас пиши. Утром тебе будет некогда.

Я очень устал за день.

— Не станет она просить прощения. С какой стати?

Мэри прямо взглянула на меня, набрала воздуху и на-; чала снова. Я прервал ее:

— Такая у нее работа. Ее ученик нарисовал картинку, и ей показалось, что ее можно выставить. Она хотела, чтоб ему воздали должное. Конечно, она думала, что мы будем в восторге. Да мы и были бы, если б не этот Чокки.

— Хоть бы спросила…

— А ты бы ей сказала про Чокки? И потом, это было перед самыми каникулами, она еле успела послать. Держу пари, сейчас она ждет благодарности.

Мэри сердито фыркнула.

— Ладно, — сказал я, — пиши сама. Извинений ты не дождешься. Что ж тогда? Поднимешь скандал? Местные газеты любят перепалку родителей и учителей. Можешь прогреметь на всю страну. И картинке сделаешь рекламу. А кто-нибудь догадается, что Мэтью Гор с картинкой и Мэтью Гор с ангелом — один и тот же мальчик. Вообще-то и так догадаются, не стоит самим звонить на всю Англию.

Мэри так испуганно взглянула на меня, что я пожалел о своем тоне, и смотрела долго-долго, а потом лицо ее скривилось… Я помог ей встать и почти отнес в кресло.

Наконец она вынула платок у меня из кармана и стала понемногу затихать. Рука ее нашла мою руку.

— Прости, что я такая глупая, — сказала она.

Я обнял ее:

— Ничего! Ты не глупая, ты просто боишься, что ж тут странного.

Мэри помолчала, комкая платок.

— Я так за него тревожусь, — нетвердо произнесла она, привстала и взглянула на меня. — Дэвид, скажи мне честно!.. Они… они не решат, что он сумасшедший? А?

— Конечно, не решат. С чего бы? Ты ведь знаешь, он совсем нормальный.

— А если пронюхают про Чокки? Что он слышит голос и… и… — договорить она не смогла.

— Ты не того боишься, — начал я. — Посмотри на дело иначе. С Мэтью, с самим Мэтью — все в порядке. Редко встретишь такого разумного, здорового мальчика. Прошу тебя, очень тебя прошу, пойми: этот Чокки — не выдумка. Не Мэтью его создает, а он приходит к Мэтью, кто б он ни был. Трудно поверить, я знаю, и невозможно понять. Но я убежден в этом, и Лендис тоже. Он психиатр, и он доволен Мэтью, не считает его больным. Прошу тебя, поверь!

— Я стараюсь… но я не понимаю! Кто такой Чокки?

Плавание… картинки… все эти вопросы…

— Этого-то мы и не знаем… пока. Мне кажется, Мэтью сейчас и впрямь похож на одержимого. Да, слово неудачное, оно связано с безумием, страхом, злой волей, но я его употребил не в том смысле. Другого слова не найдешь! Как будто кто-то в него вселился… Очевидно, Чокки ему не вредит. Мы пугаемся его, потому что не понимаем. Я хочу судить объективно, и, знаешь, мне кажется, мы неблагодарны. Вспомни, ведь Мэтью считает, что Чокки их обоих спас… А если не он — то кто же? Нет, он не опасен. Он надоедлив, навязчив, но расположен к Мэтью как… скажем, как добрый дух.

— Ах вон что! — всплеснула руками Мэри. — Ты хочешь сказать, что он и есть ангел-хранитель.

— Ну, нет… не то… я хотел сказать… а вообще-то в некотором роде — да.

Глава 9

На следующее утро в станционном киоске я купил нашу местную газету. Как я и ожидал, там было про Мэтью — на четвертой колонке первой полосы под шапкой ««Ангел-хранитель» спасает детей». Мне не понравились кавычки — видимо, редактор хотел подстраховаться, — но я стал читать и немного успокоился. Пришлось признать, что статья неплохая и объективная, хотя автор явно не договаривал, и даже какая-то растерянная, словно он решил судить непредвзято и вдруг перестал понимать, что же все это означает. Ангел-хранитель присутствовал чуть ли не только в заголовке; по статье же скорее выходило, что когда Мэтью упал в воду, с ним случилось что-то странное, но никто не знает, что же именно. Сомнений не было в одном: Мэтью спас Полли.

Как ни печально, люди прежде всего замечают заголовки; в конце концов, для того они и покупают газеты.

Алан в то утро позвонил, пригласил позавтракать, и я согласился.

— Видел вчера в газете его рисунок, — сказал Алан. — После твоих рассказов я решил сходить на выставку. Она чуть не рядом с нами. Почти все — ерунда, как обычно. Не удивляюсь, что им так понравился Мэтью. Все-таки чудной у него ракурс, все какое-то длинное — а что-то есть, есть… — Он помолчал, с интересом глядя на меня. — Странно, что вы их послали. Ведь вы так говорили про Чокки…

— Мы не посылали, — ответил я и рассказал ему о последних событиях.

— Ах вон оно что! Да, неудачно, все так совпало. Кстати, в среду ко мне заходили из Общества любителей плавания. Насчет медали. Они там прослышали, что Мэтью раньше не умел плавать, и, конечно, усомнились во всей этой истории. Ну, я им рассказал, что мог. Подтвердил, что он не плавал. Черт, я же сам его учил дня за два до того! Кажется, поверили, но я их еще больше сбил с толку. — Он снова помолчал. — Знаешь, Дэвид, теперь твой Чокки — именинник. Что ты будешь с ним делать?

— Что ж мне с ним делать? А вот насчет Мэтью — Лендис кое-что посоветовал.

И я пересказал ему нашу беседу.

— Торби… Торби… да еще сэр?… — пробормотал Алан. — Что-то недавно слышал… Ах да! Его пригласили консультантом в какую-то фирму. Не помню, куда именно — во всяком случае дело там большое. Тот, кто мне рассказывал, интересовался, вошел ли он в долю. И практики там — хоть отбавляй.

— И денег тоже? — спросил я.

Алан покачал головой:

— Не скажу, не знаю. Да уж платят, наверное! Я бы поговорил сперва с Лендисом…

— Спасибо, я поговорю. Не так уж приятно платить кучу денег, если лечение затянется.

— Не думаю, что оно затянется. В конце концов, никто не считает, что Мэтью нездоров… что его надо лечить. Ты просто хочешь понять… и посоветоваться, правда?

— Не знаю, — ответил я. — Конечно, Чокки не принес ему никакого вреда…

— И спас их обоих, не забудь.

— Да. Я, собственно, за Мэри волнуюсь. Она не успокоится, пока Чокки не изгонят… не уничтожат, не развеют — ну, словом, не покончат с ним.

— Покоя хочет… Нормальность — прежде всего… Инстинкт побеждает логику… Что ж, все мы думаем по-разному, особенно мужчины и женщины. Постарайся, чтоб она дала Торби возможность высказаться. Что-то мне кажется, хуже будет, если она сама начнет выкуривать Чокки.

— Этого не бойся. Она знает, что Мэтью тогда рассердится. Она ведь вроде Полли — им обеим кажется, что Мэтью им изменил.

Когда я пришел домой, там было невесело, но меня никто не ругал, и я приободрился. Я решил, что Мэри читала газету к отнеслась к ней, как я, и спросил ее, как прошел день.

— Я думала, в город лучше не ездить, — отвечала она, — и заказала все по телефону. Часов в одиннадцать пришел очень милый, немножко чокнутый священник. Он огорчился, что Мэтью нет, хотел, понимаешь, растолковать ему, что он ошибается, и растолковал мне. Видишь ли, он с огорчением прочитал, что Мэтью принял версию об ангеле-хранителе. Дело в том, что это не христианское понятие. Ранняя церковь просто заимствовала его вместе с другими языческими верованиями. С тех пор много неверных идей вытеснено истинным учением, а эта все держится. Говорит, христиане должны бороться с ересью, так что вот, не соглашусь ли я передать Мэтью, что Творец не передоверяет своих дел секретарям. Он сам, и только Он, мог поддержать тогда Мэтью и дать ему смелость и силу. Священник же считает своим долгом разъяснить недоразумение. Ну, я сказала, что передам, а сразу после него позвонила Дженет…

— О Господи!

— Да, позвонила. Она потрясена успехами Мэтью в рисовании.

— И приедет завтра их обсудить?

— Нет, в воскресенье. Завтра приедет Пэшенс, она позже звонила.

— Надеюсь, — сказал я без особой надежды, — ты им бесповоротно отказала?

Она ответила не сразу.

— Ты же знаешь, Дженет такая настырная…

— А… — сказал я и снял трубку.

— Подожди минутку! — попросила Мэри.

— Что ж, мне сидеть и смотреть, как твои сестрицы потрошат Мэтью? Сама знаешь, будут тарахтеть, ломаться, выпытывать и жалеть тебя, бедняжку, которой попался такой необычный ребенок. К черту! — Я коснулся диска.

— Нет, — сказала Мэри, — лучше я.

— Ладно, — согласился я. — Скажи, чтоб не приходили. Скажи, что я обещал друзьям приехать на уик-энд… и на следующей неделе тоже, а то им дай только волю!

Она все сделала как надо и, кладя трубку, взглянула на меня. Ей явно полегчало, и я очень обрадовался.

— Спасибо, Дэвид… — начала она. Тут раздался звонок; я взял трубку.

— Нет, — сказал я. — Он спит… Нет, завтра не будет целый день.

— Кто? — спросила Мэри.

— «Санди Даун». Хочет взять у него интервью. Знаешь, кажется, они поняли, что Мэтью-герой и Мэтью-художник — одно и то же лицо. Скоро многие поймут.

Я не ошибся. Позвонили из «Рипорт», потом — из «Санди Войс».

— Ну, решено, — сказал я. — Завтра придется уйти на целый день. И пораньше, пока они еще не расположились в саду. Да и на ночь останемся. Пойдем собирать вещи.

Мы пошли наверх, и телефон затрезвонил снова. Я поколебался.

— Да ну его, — сказала Мэри.

И мы не подошли к телефону ни в этот, ни в следующий раз.

Нам удалось уехать в семь, опередив репортеров. Мы направились к берегу.

— Надеюсь, они без нас не вломятся, — сказала Мэри. — Мне кажется, что я — беженка.

Всем нам так казалось часа два, пока мы ехали до берега. Машин на шоссе было полно, и мы еле ползли. То и дело что-то случалось и образовывалась пробка на целые мили Дети стали скучать.

— Это все он, — плакалась Полли.

— Нет, не я, — возражал Мэтью. — Я ничего такого не хотел. Само случилось.

— Значит, это Чокки.

— Тебе бы его благодарить, — напомнил Мэтью.

— Сама знаю, а не могу. Он все портит, — ответила Полли.

— Последний раз, когда мы тут ехали, с нами был Пиф, — заметил я. — Он немножко мешал.

— Пиф был глупый, он мне ничего не говорил, это я ему говорила. А этот Чокки вечно болтает или спрашивает всякую ерунду.

— Нет, — сказал Мэтью, — сейчас он уже не спрашивает. Его не было со вторника. Я думаю, он отправился ДОМОЙ.

— А где его дом? — спросила Полли.

— Не знаю. Он был какой-то расстроенный. Наверное, отправился к себе, спросить, как и что.

— Что спросить? — настаивала Полли.

Я заметил, что Мэри в беседу не вступает.

— Если его нет, — предложил я, — давайте про него забудем.

Полли высунула голову и стала разглядывать неподвижные вереницы машин.

— Мы, наверно, нескоро поедем, — заявила она. — Я лучше почитаю. — Она выудила книгу откуда-то сзади и открыла ее. Мэтью посмотрел на картинку.

— Это что, цирк? — поинтересовался он.

— Скажешь тоже! — презрительно воскликнула Полли. — Это очень интересная книжка про одного пони. Его звали Золотое Копытце. Раньше он выступал в цирке, а сейчас учится в балете.

— Вон что! — сказал Мэтью с достойной уважения сдержанностью.

Мы доехали до большой стоянки, где брали по пять шиллингов с машины, взяли вещи и отправились искать море. Каменистый берег у самой стоянки заполнили люди с транзисторами. Мы пошли дальше по камушкам и добрались до места, где от сверкающей воды нас отделяла только широкая лента нефти и мусора да кромка пены.

— О Господи! — сказала Мэри. — Надеюсь, ты не будешь тут купаться?

Присмотревшись получше, Мэтью заколебался, но все же возроптал:

— А я хочу плавать, раз я умею.

— Не здесь, — сказала Мэри. — Какой был хороший пляж несколько лет назад! А сейчас это… это…

— Самый краешек британской клоаки? — подсказал я. — Ну, пойдем еще куда-нибудь. Иди сюда, мы уходим! — крикнул я Мэтью, который все еще, словно во сне, смотрел на грязную пену. Полли и Мэри зашагали по берегу, а я подождал его.

— Что, Чокки вернулся? — спросил я.

— Как ты узнал? — удивился Мэтью.

— Да уж узнал. Вот что, окажи-ка мне услугу. Молчи про него, если можешь. Не надо портить маме поездку. И так ей здесь не понравилось.

— Ладно, — согласился он.

Мы отошли от берега и обнаружили деревню в ущелье, у подножия холмов. Там было тихо, а в кабачке мы очень прилично позавтракали. Я спросил, можно ли остаться на ночь, и, на наше счастье, у них оказалась комната. Мы с Мэри расположились в садике, в шезлонгах; Мэтью исчез, туманно намекнув, что идет побродить; Полли улеглась под деревом, и ей почудилось, что она — Золотое Копытце. Примерно через час я предложил прогуляться перед чаем.

Мы лениво побрели по тропинке, опоясывающей холм, и через полмили, по ту сторону, увидели, что кто-то стоит на коленях и рисует в большом альбоме.

— Это Мэтью, — сказала Мэри.

— Да, — ответил я и повернул обратно.

— Нет, пошли, — сказала она. — Я хочу посмотреть.

Я без особой охоты отправился за ней. Мэтью нас не заметил, даже когда мы подошли вплотную. Он выбирал карандаш решительно и точно, а линию вел уверенно — ничего похожего на прежнюю неопределенность. Потом и твердо, и нежно он растирал ее, растушевывал рукой, или большим пальцем, или углом платка, а после, вытерев платком руки, наносил новую линию и опять растушевывал ее.

Я всегда дивлюсь художникам как чуду, но сейчас сассекский ландшафт так явственно оживал на бумаге, материал был так прост, а техника — так необычна, что я стоял, словно зачарованный, и Мэри тоже. Так мы простояли больше получаса; наконец Мэтью распрямился, тяжело вздохнул и поднял готовый рисунок, чтобы его рассмотреть. Тут он заметил, что мы стоим сзади, и обернулся.

— Ох, это вы! — сказал он, не совсем уверенно глядя на Мэри.

— Мэтью, какая красота! — воскликнула она.

Мэтью явно стало легче. Он снова воззрился на рисунок.

— Наверное, сейчас он видит правильней… — серьезно, как судья, сказал он, — хотя еще немного чудно.

Мэри спросила:

— Ты мне дашь этот рисунок? Я буду его очень беречь.

Мэтью с улыбкой посмотрел на нее. Он понял, что наступил мир.

— Хорошо, мама, если хочешь, — сказал он и попросил на всякий случай: — Только ты с ним поосторожней.

— Я буду очень осторожна, он такой красивый, — заверила она.

— Да, ничего, — согласился Мэтью. — Чокки считает, что это красивая планета, если б мы ее не портили.

Домой мы вернулись в воскресенье вечером. В эти дни нам стало легче, но Мэри все же боялась думать о понедельнике.

— Эти газетчики такие наглые. Гонишь их, гонишь, а они все лезут, — жаловалась она.

— Не думаю, что они тебя будут сильно мучить. Во всяком случае, не в воскресенье. А к концу недели все уляжется. Знаешь, лучше всего убрать Мэтью куда-нибудь. На один день, конечно, — в школу ему со вторника. Сделай ему побольше бутербродов и скажи, чтоб не возвращался до вечера. И денег дай: соскучится — пойдет в кино.

— Как-то жестоко его выгонять…

— Да. Только вряд ли он предпочтет репортеров с ангелами.

Наутро Мэри выставила его — и не зря. За день наведались шестеро: наш собственный викарий; еще какой-то священник; дама средних лет, отрекомендовавшаяся духовидицей; дама из местного кружка художников, в который, по ее мнению, будет счастлив вступить и Мэтью; дама, полагавшая, что грезы детей мало изучены; и, наконец, инструктор плавания, надеявшийся, что Мэтью выступит на следующем водном празднестве.

Когда я вернулся, Мэри еле дышала.

— Если я когда-нибудь сомневалась в могуществе печати, беру свои слова обратно. Жаль только, что его тратят на такую чепуху.

Вообще же понедельник прошел неплохо. Мэтью вроде бы хорошо провел день. Он нарисовал два раза один и тот же ландшафт. Первый рисунок был явно в манере Чокки; второй — похуже, но Мэтью гордился им.

— Это я сам, — поведал он. — Чокки много мне говорил, как надо смотреть, и я начинаю понимать, чего он хочет.

Во вторник, с утра, Мэтью ушел в школу. Домой он вернулся с подбитым глазом.

— Мэтью! — вскрикнула Мэри. — Ты дрался!

— Нет, — гневно ответил Мэтью. — Меня побили.

По его словам, он стоял на переменке во дворе, а мальчик постарше, Саймон Леддер, подошел к нему с тремя приспешниками и стал острить насчет ангелов. Саймон заявил, что, если ангел спасет Мэтью от его кулака, он в ангелов поверит, а не спасет — значит, Мэтью трепло. Затем он претворил свое заявление в жизнь, ударив Мэтью так, что тот упал. Может быть, минуты на две он даже потерял сознание. Во всяком случае, он помнит только, что, встав, увидел не Саймона, а мистера Слетсона, директора школы.

Мистер Слетсон был так мил, что зашел к нам попозже справиться о здоровье Мэтью. Я сказал, что Мэтью лучше, хоть вид у него и неважный.

— Мне так жаль, — сказал мистер Слетсон. — Виноват только Леддер. Надеюсь, это больше не повторится. Странное происшествие! Я был далеко, помочь не мог, но все видел. Он ударил Мэтью и ждал, пока тот встанет — явно хотел ударить снова. Но когда Мэтью встал, они все ВДРУГ отступили, уставились на него, а потом бросились бежать. Я спросил зачинщика, Леддера, что случилось. Он отвечал, что «Мэтью был очень уж злющий». Странно… но это значит, что больше они не пристанут. Кстати… — и, понизив голос, мистер Слетсон принялся немного растерянно поздравлять нас с успехами сына в плавании и рисовании.

Полли очень заинтересовалась подбитым глазом.

— А ты им видишь? — спросила она.

— Да, — сухо отвечал Мэтью.

— Он смешной, — сообщила она и прибавила, подумав: — А Копытцу тоже чуть не выбили глаз.

— Балерина заехала ногой? — предположил Мэтью.

— Нет, еще в той книжке, где про охоту, — объяснила Полли и, помолчав немного, невинно спросила: — Это Чокки?

— Ну хватит! — сказал я. — Мэтью, а твоей учительнице понравилось, что «Домой» напечатали в газетах?

Мэтью покачал головой:

— Я ее еще не видел. Сегодня рисования не было.

— Наша мисс Пинксер видела, — вмешалась Полли. — Она считает, что это просто дрянь.

— Господи, Полли! — взволновалась Мэри. — Не может быть, чтобы она так выразилась.

— Она не выразилась. Она подумала. Сразу видно… Она сказала, у Мэтью стиг… стигматы, что ли, и наверняка он носит очки. А я ей сказала, на что ему очки, ведь это не он рисовал.

Мы с Мэри переглянулись.

— Ой, что ты натворила! — охнула Мэри.

— Так это ж правда, — возроптала Полли.

— Нет, — сказал Мэтью. — Это я рисовал. Учительница сама видела.

Полли фыркнула.

Когда они наконец ушли, я рассказал Мэри свои новости. Утром звонил Лендис. Он видел сэра Уильяма. Тот заинтересовался Мэтью. Время у него распределено по минутам, но все же он велел мне договориться с его секретаршей.

Я позвонил, и секретарша тоже упомянула о времени, но обещала посмотреть, зашуршала бумагой и наконец любезно сообщила, что мне повезло — в пятницу в два есть просвет, можно прийти, иначе придется ждать неделями.

Мэри колебалась. Кажется, за последние дни ее нелюбовь к Чокки ослабела; и еще, я думаю, ей не хотелось делить с кем-то Мэтью — как прежде, когда он пошел в школу. Однако присущий ей здравый смысл победил, и мы решили, что в пятницу я повезу Мэтью на Харли-стрит.

В среду было тихо. Мэри отказала только двоим посетителям и еще двоим — по телефону, а в школе прогнали предполагаемого репортера. Правда, сам Мэтью не поладил с Кефером.

Началось, по-видимому, с того, что Кефер на уроке физики сказал, что скорость света — предел, и ничто не может двигаться быстрее света.

Мэтью поднял руку. Кефер посмотрел на него.

— О, — сказал он. — Так я и думал. Ну, молодой человек, что вы знаете такого, чего не знал Эйнштейн?

Мэтью уже жалел, что выскочил, и буркнул:

— Это я так… Неважно.

— Нет, важно, — настаивал учитель. — Всякое возражение Эйнштейну чрезвычайно важно. Возражайте!

— Простите, сэр, скорость света — предел только физической скорости.

— Конечно. А что, по-вашему, движется быстрее?

— Мысль, — сказал Мэтью.

Кефер снова посмотрел на него.

— Мысль, милый мой Гор, тоже физический процесс. В нем участвуют нейроны, в клетках происходят химические изменения. Все это занимает время. Его можно измерить в микросекундах. Поверьте, скорость мысли окажется много меньше скорости света. Иначе мы могли бы предотвратить немало несчастных случаев.

— Простите…

— Что такое, Гор?

— Понимаете, сэр… Я, наверное, хотел сказать не «мысль», а «разум».

— Ах вон что? Психология — не моя область. Не объясните ли нам?

— Если вы, сэр, как-нибудь… ну, метнете ваш ум…

— Метну? Быть может, пошлю сообщение?

— Да, сэр. Если вы его пошлете, пространство и время. ну, исчезнут.

— Так, так. Чрезвычайно занятная гипотеза. Вероятно, вы можете это продемонстрировать?

— Нет, сэр, я не могу… — и Мэтью остановился.

— Однако знаете того, кто может? Я уверен, что будет чрезвычайно поучительно, если вы его нам покажете. — Он печально взглянул на Мэтью и покачал головой. Мэтью уставился в парту.

— Итак, — обратился учитель к классу, — ничто в мире (за исключением ума Мэтью Гора) не превышает скорости света. Продолжим урок…

В пятницу я встретил Мэтью на вокзале Ватерлоо. Мы позавтракали и пришли к сэру Уильяму без пяти два.

Сэр Уильям оказался высоким, чисто выбритым, горбоносым, полуседым человеком с темными, зоркими глазами и густыми бровями. На улице я бы принял его за юриста, а не за врача. Сначала мне показалось, что я его где-то видел — быть может, потому, что он был похож на герцога Веллингтона.

Я представил ему Мэтью, мы поговорили немного, и он попросил меня подождать.

— Сколько мне ждать? — спросил я у секретарши.

— Не меньше двух часов: пациент новый, — ответила она. — Приходите после четырех. Мы присмотрим за мальчиком, если он выйдет раньше.

Я пошел к себе на службу, а в пятом часу вернулся. Мэтью вышел в шестом и взглянул на часы.

— Ой! — удивился он. — А я-то думал, что пробыл там всего полчаса.

Тут вмешалась секретарша.

— Сэр Уильям просит прощения, что не может повидаться с вами, у него срочная консультация. Он вам напишет дня через два, — сказала она, и мы ушли.

— Ну как? — спросил я Мэтью в вагоне.

— Он очень много спрашивал. Насчет Чокки он совсем не удивился. И еще мы слушали пластинки, — прибавил он.

— Доктор собирает пластинки? — спросил я.

— Нет, не такие. Это спокойная музыка… добрая., ну, музыкальная. Он спрашивал, а она играла. А когда одна пластинка кончилась, он вынул из шкафа другую и спросил, видел я такую или нет. Я сказал — «нет», потому что она была странная, в черных и белых узорах. Он подвинул стул и говорит: «Сиди здесь, увидишь», — и поставил ее. Она зажужжала, а музыки не было. Потом зажужжала громче. То тише, то громче, то тише, то громче, жужжит и жужжит. Я смотрел, как она крутится, а узоры так завихряются, как вода, когда из ванны уходит, только не вниз — просто уходят сами в себя, исчезают. Мне понравилось — как будто вся комната кружится, а я падаю со стула. А потом вдруг все остановилось, и смотрю — играет обыкновенная пластинка. Сэр Уильям дал мне оранжаду, еще поспрашивал и говорит — на сегодня хватит, я и вышел.

Я передал все это Мэри.

— А, гипноз! — сказала она. — Мне это не очень нравится.

— Да, — согласился я. — Но ему видней, что тут нужно.

Мэтью мог заартачиться. Лендису он. легко все рассказал, но то случай особый. Чтобы не биться за каждый ответ, сэр Уильям, наверное, решил облегчить им обоим дело.

— М-м… — сказала Мэри. — Что ж, будем ждать его письма.

На следующее утро Мэтью вышел к завтраку усталый, вялый и рассеянный. Попытки Полли завязать беседу он отверг так решительно, что Мэри велела ей замолчать.

— Тебе нехорошо? — спросила она Мэтью, ковырявшегося в корнфлексе.

— Нет, — Мэтью покачал головой. — Мне хорошо, — и он демонстративно набросился на корнфлекс. Ел он так, словно хлопья душили его.

Я пристально смотрел на него и видел, что он вот-вот расплачется.

— Эй, Мэтью! Мне сегодня надо в Чичестер. Хочешь со мной?

Он снова покачал головой:

— Нет, папа, спасибо… Я бы лучше… Мама, можно мне взять бутербродов?

Мэри вопросительно взглянула на меня. Я кивнул.

— Можно. Я после завтрака тебе сделаю.

Мэтью поел еще и ушел наверх.

— Золотое Копытце тоже не ел, когда погиб его друг Глазастик. Очень печально было, — заметила Полли.

— Иди-ка причешись, — сказала Мэри. — Смотреть противно.

Когда она ушла, Мэри сказала:

— Честное слово, это из-за вчерашнего типа.

— Может быть, — согласился я. — А скорее — нет. Он вчера был веселый. И вообще, если он хочет куда-то идти, мы не должны его удерживать.

Когда я вышел, то увидел, что Мэтью кладет альбом, краски и бутерброды в багажник велосипеда. Я понадеялся, что бутерброды выдержат путешествие.

— Ты поосторожней. Помни, что сегодня суббота, — сказал я.

— Помню, — ответил он и уехал.

Вернулся Мэтью в шесть и ушел к себе. К обеду он не спустился. Я спросил Мэри, в чем дело.

— Говорит, что есть не хочется, — сказала она. — Лежит и глядит в потолок. Его что-то мучает.

Я пошел к нему. Он и впрямь лежал, вид у него был измученный.

— Устал, старик? — спросил я. — Ложись совсем. Я тебе принесу поесть.

Он покачал головой:

— Спасибо, папа. Не хочу.

Я оглядел комнату и увидел четыре новые картинки. Все ландшафты. Два стояли на камине, два на комоде.

— Это сегодня? — спросил я. — Можно посмотреть?

Я подошел поближе. На одном я сразу узнал докшемский пруд, на другом был угол пруда, на третьем — вид на деревню и холмы с более высокой точки, а на четвертом — что-то мне незнакомое.

Я увидел равнину. На заднем плане, на фоне ярко-синего неба, тянулась цепь древних на вид холмов, прерывавшаяся какими-то приземистыми, округленными башнями. Посередине, чуть вправо, высилась пирамида — огромная и не совсем правильная, потому что камни (если это вообще были камни) не были пригнаны друг к другу, а, если верить рисунку, громоздились кучей. Я не назвал бы ее сооружением, но и не сказал бы, что это природная формация. За ней извилистой линией располагались какие-то сгустки материи, иначе я их не назову, потому что таких не видел; быть может, это мясистые растения, быть может, — стога, быть может, — хижины, и дело осложнялось тем, что каждый из них отбрасывал по две тени. От левого края рисунка к пирамиде шла ровная, как по линейке, полоска и резко сворачивала к дымке у подножия холмов. Вид был мрачный и цвета невеселые, кроме яркой лазури неба: охряный, тускло-красный, серый. Сразу чувствовалось, что «там» сухо и ужасно жарко.

Я все еще смотрел и дивился, когда услышал сзади всхлипывания. Мэтью с трудом произнес:

— Это последние. Больше не будет.

Я обернулся. Он щурился, но слезы все же текли. Я присел на кровать и взял его руку.

— Мэтью, милый, скажи! Ну, скажи, что с тобой такое?!

Мэтью втянул носом воздух, откашлялся и выговорил:

— Это из-за Чокки, папа. Он уходит. Навсегда.

Я услышал шаги на лестнице, быстро вышел и плотно закрыл дверь.

— Что с ним? — спросила Мэри. — Болен?

Я взял ее за руку и увел подальше.

— Нет, — сказал я. — Все будет хорошо. — Я повел ее по лестнице вниз.

— Да в чем же дело? — настаивала она.

Здесь, в холле, Мэтью не мог нас услышать.

— Понимаешь, Чокки уходит… освобождает нас, — сказал я.

— Ох, как я рада, — сказала Мэри.

— Радуйся, только смотри, чтоб он не заметил.

Мэри подумала.

— Я отнесу ему поесть.

— Нет. Не трогай его.

— Что ж ему, голодать, бедняге?

— Он… Я думаю, они там прощаются… а это нелегко.

Она, недоверчиво хмурясь, глядела на меня.

— Что ты, Дэвид! Ты говоришь так, как будто Чокки и вправду есть.

— Для Мэтью он есть, и прощаться с ним трудно.

— Все равно голодать нельзя.

Я всегда удивлялся, почему это самые милые женщины не могут понять, как серьезны и тяжелы детские огорчения.

— Позже поест, — сказал я. — Не сейчас.

За столом Полли безудержно и невыносимо болтала о своих пони. Когда она ушла, Мэри спросила:

— Я думала… Как по-твоему, это тот тип подстроил?

— Какой?

— Твой сэр Уильям. Он ведь Мэтью загипнотизировал. А под гипнозом можно внушить что угодно. Предположим, он ему сказал: «Завтра твой друг уйдет навсегда. Тебе будет нелегко с ним прощаться, но ты простишься, а он уйдет, и ты его со временем забудешь». Я в этом плохо разбираюсь, но ведь внушение может вылечить, правда?

— Вылечить? — переспросил я.

— Я хотела сказать…

— Ты хотела сказать, что, как прежде, считаешь Чокки выдумкой?

— Не то чтоб выдумкой…

— А плавание? И потом — ты же видела, как он рисовал на днях. Неужели ты еще считаешь…

— Я еще надеюсь. Все же это лучше, чем одержимость, о которой толковал твой Лендис. А сейчас как будто про нее и речи быть не может. Смотри: он идет к этому сэру, а на следующий день говорит тебе, что Чокки уходит…

Мне пришлось признать, что кое в чем она права; и я пожалел, что мало знаю о гипнозе вообще, а о вчерашнем — в частности. Кроме того, я пожалел, что, изгоняя Чокки, сэр Уильям не сумел провести это как можно менее болезненно.

Вообще я сердился на Торби. Я повел к нему Мэтью для диагноза, которого не услышал, а мне подсунули лечение, о котором я не просил. Чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что он действовал не так как надо, а, точнее говоря, своевольно.

Перед сном мы зашли к Мэтью — вдруг ему захотелось есть? У него было тихо, он мерно дышал, и, осторожно прикрыв дверь, мы ушли.

Наутро, в воскресенье, мы не стали его будить. Мэтью выполз очень заспанный часам к десяти, глаза у него порозовели, вид стал совсем рассеянный, но аппетит к нему вернулся.

Примерно в половине двенадцатого к дому подъехала большая американская машина, похожая спереди на пианолу. Мэтью, грохоча, скатился по ступенькам.

— Папа, это тетя Дженет! Я бегу, — задыхаясь крикнул он и ринулся к черному ходу.

День выдался трудный. Это было похоже на прием без почетного гостя или на выставку курьезов без главного экспоната. Мэтью знал, что делает. Весь день шла болтовня об ангелах-хранителях (с примерами «за» и «против»), а также о том, что все знакомые художники были весьма неприятными, если не опасными людьми.

Не знаю, когда Мэтью вернулся. Должно быть, он пробрался в дом (и, кстати, в кладовую), а после пролез к себе, пока мы болтали. Когда все ушли, я поднялся к нему. Он сидел у открытого окна и смотрел на заходящее солнце.

— Рано или поздно придется ее увидеть, — сказал я, — но сегодня и впрямь не стоило. Они ужасно расстроились что тебя нет.

Мэтью с трудом улыбнулся.

Я оглядел комнату и опять увидел те четыре рисунка. Пруд я похвалил, но не знал, говорить или нет о четвертой картинке.

— Это что, по-твоему? — все же спросил я.

Мэтью обернулся.

— Это где Чокки живет, — сказал он и немного помолчал. — Жуткое место, а? Потому ему у нас и нравится.

— Да, место не из приятных, — согласился я. — И жарко там, наверное.

— Днем — жарко. Видишь, сзади что-то вроде пуха? Это озеро испаряется.

— А это что за пирамида? — спросил я.

— Сам не знаю, — признался он. — То мне кажется это — здание, то — город. Трудно немножко, когда нет подходящих слов — ведь у нас такого не бывает.

— А это? — я имел в виду симметричные ряды холмов.

— Это там растет.

— Где «там»? — спросил я.

Мэтью покачал головой:

— Мы так и не выяснили, где — мы, где — они.

Я заметил, что он употребил прошедшее время, снова взглянул на рисунок, и меня опять поразила его сухая одноцветность и ощущение жары.

— Знаешь что, — сказал я, — прячь его, когда уходишь. Маме он не очень понравится.

Мэтью кивнул:

— Я и сам так думал. Сегодня спрячу.

Он замолчал. Мы смотрели из окна на алый полукруг солнца, перерезанный темными стволами. Наконец я спросил:

— Он ушел, Мэтью?

— Да, папа.

Мы молчали, пока не исчез последний луч. Потом Мэтью всхлипнул, на глазах его выступили слезы.

— Папа, от меня как будто кусок оторвали…

На следующее утро он был невесел и немножко бледен, но в школу пошел твердо. Вернулся усталый; однако неделя шла, и он как будто приходил в себя. К субботе Мэтью совсем оправился. Мы вздохнули с облегчением, хотя каждый имел в виду свое.

— Все, слава Богу, прошло, — вздохнула Мэри в пятницу вечером. — Наверное, этот твой сэр все-таки был прав.

— Торби, — сказал я.

— Ладно, Торби. Он ведь тебе объяснил, что это — «переходная фаза». Мэтью создал целый фантастический сюжет так бывает в его годы, и нам беспокоиться незачем, если это не затянется. По-видимому, все пройдет само собой, и довольно скоро. Видишь, прошло.

— Да, — согласился я, чтоб не спорить. В конце концов, если Чокки ушел, важно ли, ошибся Торби или нет? Честно скажу, во вторник мне было очень трудно читать его письмо. Он писал, что плавать Мэтью умел, но ему мешал безотчетный страх перед водой. Шок снял запреты; однако сознание приписало это постороннему вмешательству. С рисунками — примерно то же самое. Несомненно, у Мэтью в подсознании таилась сильная тяга к рисованию. Она была подавлена — скорей всего из-за каких-нибудь страшных картинок, которые он видел в детстве. Когда его теперешняя выдумка достаточно окрепла, чтобы затронуть и сознание и подсознание и создать между ними мост, тяга эта высвободилась и претворилась в действие.

Объяснял сэр Торби и историю с машиной, и многое другое — в том же духе. И хотя он разобрал не все случаи, которые казались мне важными, я не сомневался, что он мог бы найти объяснение и тут. Я был разочарован, более того — письмо оскорбило меня нарочитой мягкостью и покровительственным тоном. Меня бесило, что Мэри приняла его всерьез; еще больше бесило меня, что события подтверждают его правоту. Теперь я видел, что многого ждал от Торби, а дождался пустой отписки.

А все же — он прав… Чокки действительно исчез, как он предсказывал. Боль действительно утихает, хотя в этом я меньше уверен…

И вот я сказал «да» и терпеливо слушал рассуждения Мэри. Она говорила как можно мягче, что я напрасно усматриваю столько сложностей в новом варианте Пифа. Сама она при этом успокаивалась; и я ей не мешал.

Я всегда верил газетам, убеждавшим нас, что всякие общества (тем более Королевские) долго заседают, совещается, выслушивают свидетелей и взвешивают все и вся, прежде чем присудить ту или иную награду. Я прикинул, что пройдет с полгода до того, как представленному к награде вручат ее в торжественной обстановке. Но в Королевском обществе плавания все было не так.

Медаль прибыла тихо, по почте, в понедельник утром на имя мистера Мэтью Гора. К сожалению, я не смог ее перехватить. Мэри расписалась за Мэтью, и, когда мы, мужчины, вошли в столовую, пакетик лежал у его тарелки.

Мэтью взглянул на него, окаменел и долго не отрывал взгляда. Потом принялся за корнфлекс. Я тщетно пытался переглянуться с Мэри. Она наклонилась к сыну через стол.

— Что ты не откроешь? — подбодрила его она.

Он посмотрел снова, взгляд его заметался по столу и встретился с выжидательным взглядом Мэри. Медленно, неохотно Мэтью взял нож и взрезал пакет. На стол выпала красная кожаная коробочка. Мэтью снова заколебался, нехотя открыл ее и застыл, глядя на золотой диск, сверкающий на синем бархате.

— Не надо мне… — буркнул он.

На сей раз я поймал взгляд Мэри и едва заметно покачал головой. Нижняя губа Мэтью чуть-чуть отвисла и задрожала.

— Это нечестно!.. — начал он. — Нас Чокки спас… Это неправда, папа…

Он все глядел на медаль, опустив голову. Меня пронзило воспоминание об ударах, которые не забываешь и взрослым. Открыть, что в этом мире воздают почести не тем, кому надо, — как раз такой удар. Ценности сместились, надежное пошатнулось, золото стало медью, правда — неправдой.

Мэтью вскочил и, ничего не видя, выбежал из комнаты. Медаль поблескивала золотом в коробочке, на столе.

Я взял ее. По краю, кругом, красовалось полное название Общества, потом шли всякие завитушки в довольно современном стиле, а в центре мальчик и девочка, держась за руки, смотрели на восходящее солнце, которое сияло вовсю.

Я перевернул медаль. Та сторона была проще. Надпись, окаймленная лаврами, — и больше ничего.

Наверху:

ПРИСУЖДАЕТСЯ

ниже, другим шрифтом:

МЭТЬЮ ГОРУ

и еще ниже:

ЗА ПОДВИГ

Я протянул ее Мэри. Она внимательно все рассмотрела и положила медаль на место.

— Какой стыд, что он ее так принял!

Я сунул коробочку в карман.

— Жаль, что она пришла сейчас, — сказал я. — Подержу ее, отдам позже.

Мэри, кажется, хотела возразить, но тут явилась Полли, которая очень боялась опоздать в школу. Перед уходом я зашел к Мэтью, но его уже не было, а учебники лежали на столе.

Вернулся он в седьмом часу, сразу после меня.

— Где ж ты был? — спросил я.

— Гулял.

Я покачал головой.

— Знаю, — кивнул он.

Больше мы не говорили. Мы оба все поняли и так.

Глава 10

Несколько дней — до пятницы — событий не было. В пятницу я заработался, пообедал в городе и домой вернулся часам к десяти. Мэри кому-то звонила. Как раз, когда я вошел, она нажимала на рычаг, не кладя трубки.

— Его нет, — сказала она. — Обзваниваю больницы.

Мэри позвонила еще два-три раза; список ее кончился, и она положила трубку. Я достал виски.

— Выпей, — сказал я. — Лучше будет.

Она с благодарностью выпила.

— В полицию сообщила?

— Да. Сначала я позвонила в школу. Он ушел оттуда вовремя. Ну, я позвонила в участок, сказала приметы. Обещали сообщить, если будут новости, — она выпила еще. — Дэвид, Дэвид! Спасибо хоть ты пришел. Я себе такое воображала… Знаешь, раньше мне казалось: только бы кончился Чокки! А теперь вот он замкнулся. Ничего не говорит, даже мне… И ушел куда-то в понедельник… Ты не думаешь…

Я сел к ней и взял ее руку.

— Конечно, нет. И ты не думай.

— Он так замкнулся…

— Это ведь все-таки удар. Он привык к своему Чокки. Теперь надо как-то приспосабливаться — но он старается…

— Ты правда так считаешь? Ты не утешаешь меня?

— Ну что ты! Если б мы сморозили какую-нибудь глупость, он бы ушел недели две назад, а он и не собирался. Он мучился, бедняга, но уходить не хотел. Это точно.

Мэри вздохнула:

— Дай Бог… да, надеюсь, ты прав. Но тогда я совсем ничего не понимаю. Он же знал, что с нами будет. Он же не злой.

— Да, — согласился я. — Это меня и беспокоит.

Утром мы позвонили в полицию; они посочувствовали нам, но ничего нового не сказали.

— Его, наверное, похитили, — предположила Полли. — Подсунут записку, потребуют огромный выкуп.

— Вряд ли, — отвечал я, — да и не можем мы дать огромный выкуп.

Молчание мучило ее, она ерзала и наконец сказала снова:

— Когда похитили Копытце, его хотели сделать боевым пони…

— Помолчи, — сказал я. — А не можешь — иди к себе.

Полли укоризненно взглянула на меня и сердито вышла из комнаты.

— А может, напишем в газеты? — предложила Мэри. — Они так хотели взять у него интервью.

— Сама знаешь, что будет. «Юный художник исчез», «Где ангел?» и прочее.

— Бог с ними, только б его найти.

— Ладно, попробую, — сказал я.

В воскресенье утром зазвонил телефон. Я схватил трубку.

— Мистер Гор?

— Да.

— Моя фамилия Боллот. Вы меня не знаете, но наши дети вместе учатся. Сейчас прочитал в газете. Какой ужас! Как там, ничего нового?

— Ничего.

— Вот что, мой Лоуренс говорит, что видел вашего Мэтью в ту пятницу. Он разговаривал недалеко от школы с каким-то типом в машине — кажется, «мерседес». Лоуренсу показалось, что они спорили. Потом ваш Мэтью сел в машину, и они поехали.

— Спасибо вам, мистер Боллот. Большое спасибо. Я сейчас позвоню в полицию.

— Вы думаете, это… Да, наверное. Ну, они его быстро найдут.

Но они его не нашли. В понедельник газеты писали о нем радио говорило, телефон звонил все время, а новостей не было.

Никто не подтвердил истории, рассказанной Боллотом, сам он твердо стоял на своем. Расспросы в школе ничего не дали — в тот день никого из мальчиков не подвозили на машине. Значит, это был Мэтью.

Зачем его красть? Для чего? Если бы нам грозили. требовали выкупа, и то было бы лучше. А так — он исчез неизвестно куда, и мы могли думать что угодно. Я видел, что Мэри все хуже и хуже с каждым днем, и с ужасом ждал, что она вот-вот сорвется.

Неделя тянулась без конца. Особенно долгим было воскресенье, а потом.

В девятом часу, во вторник, на перекрестке в Бирмингеме остановился мальчик, воззрился на полисмена и терпеливо ждал, пока тот его заметит. Управившись с потоком машин, полисмен склонился к нему:

— Привет, сынок! Что случилось?

— Простите, сэр, — сказал мальчик. — Я, кажется, заблудился. А это очень жаль, потому что мне не на что вернуться домой.

Полисмен покачал головой.

— Плохо дело, — посочувствовал он. — А где ты живешь?

— В Хиндмере, — ответил мальчик.

Полисмен посмотрел на него с внезапным интересом.

— А как тебя зовут? — осторожно справился он.

— Мэтью, — ответил мальчик. — Мэтью Гор.

— Ах ты черт! — сказал полисмен. — Стой, где стоишь, Мэтью! Стой и не двигайся!

Он вынул микрофон из нагрудного кармана, нажал кнопку и что-то сказал. Минуты через две рядом с ним остановилась полицейская машина.

— Это тебе подали, — сказал полисмен. — Отвезут домой.

— Спасибо вам большое, сэр, — сказал Мэтью, уважавший полицию.

Они привезли его часов в шесть. Мэри позвонила мне, и я поспешил домой. Вызвали мы и Эйкота.

Мэтью, явно подружившийся с полицейскими, пригласил их зайти, но они сослались на служебные обязанности. Тогда Мэтью поблагодарил их, мы их поблагодарили, и они уехали, чуть не столкнувшись со следующей машиной. Водитель отрекомендовался полицейским хирургом, и мы вошли в дом.

Мы выпили; минут через десять доктор Прост что-то мягко сказал Мэри, и она увела Мэтью, несмотря на его заявление, что его уже кормили в полиции.

— Прежде всего, — сказал Прост, когда дверь за ними закрылась, — вы можете наконец успокоиться. Он в полном порядке, мы ничего не нашли. Он даже не напуган. В жизни не слышал о таком безвредном похищении. Вам нечего опасаться, что это подействует на его здоровье или психику. Однако кое-что я должен отметить. Потому я и хотел вас видеть, доктор Эйкот. Первое — ему делали инъекции. Больше десяти, в оба предплечья. Что ему вводили, абсолютно неясно. Повторяю, это не оказало никакого воздействия, состояние — превосходное. И все же надо за ним последить. Беспокоиться нет оснований, тем не менее, доктор, примите это к сведению.

Эйкот кивнул.

— Второе особенно странно. Мэтью убежден, что попал в катастрофу и сломал ногу. Правую. Он говорит, что она была «в гипсе» и там, «в лечебнице», его вылечили новым, ускоренным способом. На ноге действительно есть слабое раздражение — от гипса. Мы сделали рентген ноги, но не нашли и следов перелома.

Он помолчал, хмуро глядя на стакан, потом залпом выпил виски.

— Обращались с ним, по-видимому, прекрасно. «В лечебнице», по его словам, все его любили и успокаивали. По-видимому, они все продумали и всячески старались не напугать мальчика. Ему и в голову не пришло, что его похитили. Он только удивлялся, почему вы с миссис Гор не приходите и не отвечаете на его письма. И еще он удивился, что его высадили в Бирмингеме. Впечатление такое, что кто-то хотел убрать его на десять дней, — он пристально взглянул на меня. — Если вы знаете или подозреваете кого-нибудь, советую вам сообщить полиции.

Я покачал головой:

— Совершенно не понимаю, зачем его похищали. Чепуха какая-то.

Прост пожал плечами:

— Что ж, другого объяснения придумать не могу, — и больше об этом не говорил, хоть явно со мной не согласился.

Потом врачи посовещались и ушли вместе. Эйкот обещал утром зайти.

Мэтью, Мэри и Полли были на кухне. Видимо, в полиции кормили не очень сытно.

Я сел и закурил.

— Расскажи-ка нам все, Мэтью, — попросил я.

— Еще раз? — испугался он.

— Нам ты не рассказывал, — напомнил я.

Мэтью набрал воздуху.

— Ну, шел я из школы, а этот «мерседес» меня обогнал и остановился впереди. Вышел какой-то дядя и смотрит туда-сюда, как будто что-то ищет, — начал он.

Мужчина увидел Мэтью и вроде бы хотел заговорить с ним, но стеснялся. Однако когда Мэтью проходил мимо, он спросил:

— Простите, не могли бы вы нам помочь? Мы ищем Дэншем-роуд, а здесь нет табличек.

— Пожалуйста, — ответил Мэтью. — Сверните направо, а потом еще через два квартала — налево. Это Олд-лейн, а за перекрестком она называется Дэншем-роуд.

— Спасибо, — сказал мужчина, пошел на место и вдруг обернулся. — А не могли бы вы нам сказать, где тут живет мистер Гор?

Конечно, Мэтью сказал и согласился, чтоб его подвезли. Дальше он помнит только, что проснулся в больнице.

— Почему ты решил, что это больница? — спросила Мэри.

— Ну, очень похоже, — сказал Мэтью. — Я думаю, они как раз такие. Белая кровать и вокруг все белое, пусто и очень чисто. И сестра сидит, тоже очень чистая.

Он понял, что не может пошевелить ногой, а сестра сказала, чтоб он не шевелил, потому что нога сломана, и спросила, не больно ли ему. Он сказал, что не больно. Она сказала «хорошо» и объяснила, что ему кололи какое-то обезболивающее и лечат его новым способом, от которого очень быстро срастаются кости, особенно детские.

Доктора там тоже были, штуки три — в белых халатах, как по телевизору — очень хорошие, веселые. Кололи его все время. Сперва ему не нравилось, а потом ничего, привык. Что поделаешь, ведь ноге-то становилось лучше!

Иногда он скучал, но ему давали книги. Радио у них не было, они так и сказали, зато пластинок было много. Кормили просто здорово.

Одно плохо: что мы к нему не ходили.

— Мы бы сразу пришли! — сказала Мэри. — Мы же не знали, где ты.

— Они сказали, вы знаете, — возразил Мэтью. — А я вам два раза писал.

— Никто нам не сообщал, и писем мы никаких не получали, — сказал я. — А какой их адрес?

— Эпфорд Хауз, Уонерш, под Гилдфордом, — быстро сказал Мэтью.

— Ты в полиции его назвал?

— Да.

Видел он только свою палату. За окном был луг, а дальше — изгородь и высокие деревья. Позавчера сняли гипс и сказали, что все в порядке, завтра он поедет домой.

Выехали они затемно — он не знает, в котором часу, потому что часов там не было. Он попрощался с сестрой. Один доктор, на этот раз без халата, повел его вниз, к машине. Они в нее сели, и доктор сказал, что свет лучше зажечь, а шторку опустить, чтоб шоферу не мешало. Когда машина тронулась, он вынул колоду карт и стал показывать фокусы. Потом достал два термоса: кофе — для себя и какао — для Мэтью. А потом Мэтью заснул.

Проснулся он от холода. Машина стояла, было светло. Он приподнялся и увидел, что никого с ним нет, а машина — не та, другая, и стоит она неизвестно где. Он вышел. По улице шли люди и не замечали его.

Дойдя до угла, он увидел табличку; улицы не запомнил, но очень удивился, что сверху написано: «Город Бирмингем». Перед ним была улица побольше, а прямо напротив — кафе. Он понял, что хочет есть, пошарил в карманах и ничего не нашел. Оставалось одно — посоветоваться с полисменом.

— Правильно, — одобрил я.

— Да… — неуверенно сказал Мэтью. — Правда, они потом очень много спрашивали.

— Домой везли в полицейской машине? — спросила Полли. — Без наручников?

— В трех машинах, — ответил Мэтью. — Сперва в свой участок и там спрашивали. Потом — сюда, в наш, и тоже спрашивали и покормили. А потом — домой.

— Везет тебе! — позавидовала Полли. — Когда украли Копытце, пришлось нанять вагон для лошадей. Это очень дорого.

— Украли… — повторил Мэтью. — А разве… — он замолчал и глубоко задумался. — Разве меня украли, папа?

— Похоже на то, — сказал я.

— Но ведь они… они… они были очень хорошие. Они меня вылечили. Они совсем не похожи на воров! — Мэтью снова задумался, потом спросил: — По-твоему, все это липа? Я ногу не ломал?

Я кивнул.

— Нет, не может быть, — сказал он. — Гипс правда был и вообще… — он подумал снова. — Чего меня-то красть? — он помолчал. — Ты много выложил, папа?

Я опять покачал головой:

— Ничего я не платил.

— Значит, это не похищение, — заключил он.

— Ты устал, — вмешалась Мэри, — поцелуй меня, и бегите оба наверх. Мы к вам зайдем.

Дверь за ними закрылась. Мэри посмотрела на меня. Потом опустила голову на стол и заплакала в первый раз с тех пор, как Мэтью пропал.

Глава 11

Это было во вторник.

В среду доктор Эйкот зашел к нам, как обещал. Он очень внимательно осмотрел Мэтью и сказал, что все в полном порядке и нет никаких оснований пропускать завтра школу.

В этот же день Мэри позвонила своей сестре и сообщила ей, что Мэтью не совсем здоров. Ей пришлось довольно долго объяснять, что ему еще не под силу семейное нашествие.

В четверг Мэтью отправился в школу и вернулся очень гордый — ведь вся страна волновалась о нем; правда, он жалел, что не может рассказать ничего интересного.

Еще в пятницу все было в порядке.

К вечеру Мэри устала и ушла наверх в начале одиннадцатого. Я остался внизу — хотел поработать, чтобы освободить субботу и воскресенье.

В двенадцатом часу я услышал стук в дверь. Мэтью просунул голову в щелку и осторожно огляделся.

— Мама легла? — спросил он.

Я кивнул:

— Уже давно, Да и тебе пора.

— Вот и хорошо, — сказал он и тщательно прикрыл за собой дверь. Он был в халате и шлепанцах, волосы его стояли Дыбом, и я подумал, что ему приснился страшный сон.

— Что с тобой?

Он оглянулся, словно хотел проверить, закрыта ли дверь.

— Там Чокки.

Я приуныл.

— А я-то надеялся, что он ушел! — сказал я.

Теперь кивнул Мэтью.

— Он и ушел. А сейчас вернулся. Он хочет тебе что-то рассказать.

Я вздохнул. Так хорошо было думать, что с этим покончено! Однако Мэтью был очень серьезен и немного расстроен. Я закурил сигарету и откинулся на спинку кресла.

— Так, — сказал я. — Что же именно?

Мэтью как будто и не слышал. Он глядел в пространство. Но он заметил, что я помрачнел.

— Прости, папа. Я сейчас. — Он снова уставился в пустоту. Лицо его менялось, он кивал, но молчал — словно я смотрел телевизор с выключенным звуком. Наконец он кивнул последний раз и произнес не совсем уверенно:

— Хорошо. Попробую.

Потом взглянул на меня и объяснил:

— Он говорит, это будет очень долго, если он скажет мне, а я — тебе. Понимаешь, я не всегда могу подыскать слова. Ты понимаешь?

— Кажется, да, — отвечал я. — Многие люди бились над этим. У тебя это вроде перевода. Трудное дело!

— Да, — решительно кивнул Мэтью. — Вот Чокки и считает, что лучше ему прямо говорить с тобой.

— А! — сказал я. — Что ж, пусть попробует. А мне что делать?

— Нет, не как со мной, по-другому. Не знаю почему — наверное, так не со всеми выходит. С тобой не выйдет, и он попробует по-другому.

— Как же? — поинтересовался я.

— Ну, это я буду говорить, то есть — он через меня… Как с рисованием… — не очень связно объяснил Мэтью.

— А… — сказал я, на сей раз неуверенно. Я растерялся, не все понимал, не знал, соглашаться ли. — Не знаю… Ты-то сам что думаешь?…

— Я тоже не знаю, — перебил он. — А вот Чокки знает, что все выйдет, и я ему верю. Он всегда оказывается прав в таких делах.

Мне было не по себе, словно меня втягивали в какое-то сомнительное дело, вроде медиумического сеанса.

— Вот что, — решил я. — Если это долго, ты лучше ложись. Теплее будет.

— Ладно, — сказал Мэтью.

И мы пошли наверх. Он лег, я сел рядом в кресле. Мне было не по себе; я чувствовал, что не надо бы все это допускать и, будь Мэри здесь, она бы воспротивилась. Оставалось одно: надеяться, что в кровати Мэтью сразу заснет.

Он положил голову на подушку и закрыл глаза.

— Ни о чем не буду думать, — сказал он.

— Послушай, Мэтью, — не сразу ответил я, — разве ты сам?… — но я не кончил: глаза его открылись снова. Они глядели не на меня, они никуда не глядели. Губы его дрогнули, зашевелились беззвучно, и голос его сказал:

— Говорит Чокки.

Это не было похоже на сеанс. Мэтью не бледнел и дышал ровно, только смотрел в одну точку.

Голос продолжал:

— Я хочу вам кое-что объяснить. Это нелегко, ведь Мэтью не все понимает, а его… — он помедлил, — словарный запас очень простой, небольшой, да и не все слова, что он употребляет, ему понятны. — Голос был его, Мэтью, манера говорить — чужая. Казалось, рекордсмена по бегу заставили бежать в мешке. Зачарованный, помимо воли, я ответил:

— Говорите. Я постараюсь понять.

— Я хочу поговорить с вами, потому что я больше не вернусь. Вам будет приятно это слышать, а другой половине его родителя… то есть маме… будет еще приятнее. Она меня боится. Она считает, что я порчу Мэтью, и это она зря. Вы понимаете?

— Кажется, да, — осторожно ответил я. — А может, вы лучше скажете мне, кто вы и что и почему вы здесь?

— Я — исследователь, то есть разведчик… миссионер… нет, я учитель. Я здесь, чтобы учить.

— Вот оно что! Чему же именно?

Он помолчал.

— У Мэтью нет для этого слов… он их не понимает.

— Не все вам удается?

— Да, не все. Мэтью слишком молод. Его слова просты для сложных идей. Когда я думаю о математике или о физике, он не понимает. Даже с числами плохо.

Я передаю как можно подробнее нашу беседу, но передать ее дословно нельзя. Простые слова шли легко, на словах посложнее голос нередко запинался. Кроме того, он часто искал слово, находил приблизительно, уточнял, а иногда совсем не мог найти, и мы оставались ни с чем. Наконец, мне приходилось пробиваться сквозь любимые словечки Мэтью, не совсем подходящие к теме: «так», «вроде», «вот», «ну»; и сейчас я передам не точно все, а скорее главное, суть —. то, что Чокки хотел рассказать мне и что я понял.

Я догадался сразу, что разговор мне предстоит нелегкий. Мэтью лежал передо мной, говорил, а лицо его не двигалось, глаза глядели в пустоту, он был безжизненней, чем кукла чревовещателя, и смотреть на него было так тяжело, что я не всегда как следует вникал в слова. Чтобы сосредоточиться, я выключил свет. Кроме того, я трусливо надеялся, что в темноте он заснет.

— Слушаю, — сказал я во мрак. — Вы — миссионер, учитель, разведчик. Откуда же вы?

— Издалека.

— Какое же расстояние до тех мест?

— Не знаю. Много, много парсеков.

— 0-го! — сказал я.

— Меня послали узнать, что у вас за планета.

— Так, так… А зачем это знать?

— Во-первых, мы хотели выяснить, можно ли извлечь из нее пользу. Понимаете, мы — очень старый народ, наш мир куда старше вашего. Мы давно поняли: чтобы выжить, нам нужны новые планеты. На путешествие со скоростью света уходит слишком много времени. Наугад лететь не стоит. Планет — миллионы, и случайно найти подходящую — бесконечно малый шанс.

И вот мы посылаем разведчика… исследователя… У разума нет массы, и на такое путешествие не нужно время. Разведчик сообщает, что и как. Если он говорит, что планета подходящая, посылают других — проверить. Если и они ее похвалят, астрономы начинают искать, где она. Если до нее не так уж далеко, добраться можно, посылают космический корабль. Это редко бывает. Четыре раза за вашу тысячу лет. И мы нашли всего две планеты.

— Понимаю. А когда же нам ждать вас?

— Ваша планета не подходит. Другой такой нет, здесь очень красиво, но для нас холодно и воды слишком много. И еще есть причины, почему она — не для нас. Я сразу это понял.

— Зачем же вы тут оставались? Почему не искали другой планеты, получше?

Чокки терпеливо ответил:

— Мы — исследователи. Насколько я знаю, мы — единственные исследователи во Вселенной. Мы долго считали что жизнь может быть только у нас. Потом нашли несколько других таких планет. Еще дольше мы думали, что разум есть только у нас, что мы — крохотный, немыслимый островок разума в пустом, огромном мире… И снова узнали, что ошиблись. Разумная жизнь встречается редко… Очень редко… реже всего. Но это самая большая ценность. Только она дает миру смысл. Она — священна, ее надо беречь. Без нее нет начала, нет конца, ничего нет, кроме бессмысленного хаоса.

Вот мы и должны поддерживать все формы разумной жизни. Мы должны раздувать в пламя любую искру разума. Если разум в оковах — надо сломать их. Если разуму трудно — надо ему помочь. Если разум высок — надо самим поучиться. Потому я и остался.

Все это показалось мне возвышенным, хотя и слегка высокопарным.

— К какой же из этих разновидностей, — спросил я, — вы относите нас?

Голос Чокки, то есть голос Мэтью, ответил сразу:

— У вас разум сдавлен, ему тесно. За последнее время вы сами сломали несколько стенок, и это уже неплохо для вашего возраста. Сейчас вы застряли в колее примитивной техники.

— А мы думаем, что она очень быстро развивается.

— Да. Вы за сто лет неплохо разобрались в электричестве. Но все у вас такое громоздкое, отдача так мала… А ваши двигатели внутреннего сгорания — просто ужас: грязные, вредные, и машины какие-то варварские, опасные…

Я прервал его:

— Вы уже говорили это Мэтью. Но ведь у нас есть атомная энергия.

— В самом элементарном виде. Вы медленно учитесь. А главное — вы еще слишком зависите от Солнца.

— От Солнца?

— Да. Все, что у вас есть, идет от его излучений. Прямое излучение сохраняет вам жизнь, и растит вам пищу, и дает воду; оно могло бы поддерживать вас миллионы лет. Но разуму мало просто выжить. Чтоб развиваться и расти, ему нужна энергия.

Недавно вы научились использовать накопленную энергию вашего Солнца — так называемое горючее — и зовете это прогрессом. Это не прогресс. Прогресс — движение к цели. А какую цель вы поставили?

Вы не знаете. Может быть, вы идете по кругу? Вы и правда по нему идете, истощая свои запасы. Истощите — и очутитесь там, где были до их открытия. Это не прогресс, а мотовство. Конечно, горючее использовать надо. Клад под спудом пользы не приносит. Но использовать — не расточать. С его помощью надо производить другой, лучший вид энергии.

Да, вы имеете некоторое представление об атомной энергии, и вы ее, конечно, изучите глубже. Но кроме нее у вас почти ничего нет на будущее. Вы тратите чуть ли не все, чтобы строить машины, пожирающие энергию все быстрее; а источники ее у вас ограниченны. Конец один, и он вполне ясен.

— Не спорю, — согласился я. — Так что же нам делать?

— Пока не поздно, используйте ваши ресурсы, чтобы овладеть неисчерпаемым источником энергии. Только тогда вы выйдете из порочного круга. Кончится ваше одиночество, увеличатся возможности для творчества — ведь источник бесконечной энергии и возможности дает бесконечные.

— Так… — сказал я. — Более или менее понятно. А что ж это за источник?

— Космическая радиация. Ее можно использовать.

Я подумал и сказал:

— Странно, что в мире, где кишат ученые, никто ею не занимается.

— Странно, что двести лет никто не подозревал о возможностях электричества; так и тут, с иксом.

— С чем?

— У Мэтью нет таких слов. Он не может это понять.

Я опять помолчал, потом спросил:

— Значит, вы — здесь, чтоб подарить нам новый вид энергии. Зачем это вам?

— Я уже сказал. Разумная жизнь редка. Каждая ее форма должна поддерживать другую. Более того: некоторые формы должны дополнять друг друга. Кто знает, какие возможности кроются в них? Сегодня мы поможем вам с чем-нибудь справиться, а позже вы так разовьетесь, что поможете нам или еще кому-нибудь. Использование икса — только начало, мы многому можем вас научить. Но и это освободит ваш мир от многих тягот, расчистит путь.

— Значит, вкладываете капитал в рискованное предприятие?

— Можно сказать иначе: если учитель не хочет, чтоб ученик его догнал, все будет стоять на месте.

Он говорил еще, и тут мне стало скучно. Мне никак не удавалось увести его от общего к частному, очень уж он увлекся своей миссией. А я хотел узнать, почему из миллионов людей он выбрал Мэтью и «вселился» в него. Наконец мне удалось добиться ответа.

Он объяснил, что «миллионы» — сильное преувеличение. Надо было, чтобы в одном человеке совместились несколько свойств. Во-первых, его ум должен принимать сообщения Чокки — а на это способны далеко не все. Во-вторых, он должен быть молод. Дети узнают много необъяснимого из мифов, легенд, сказок и легко примут что-нибудь еще, если оно их не страшит. Люди постарше твердо усвоили, что может быть, а что — не может, и очень пугаются контакта — им кажется, что они сходят с ума. В-третьих, это должен быть разум, способный к развитию — а, как ни странно, и это встречается нечасто. В-четвертых, обладатель разума должен жить в технически развитой стране, где хорошо учат в школах.

Я сказал, что все же не понимаю, чего он добивался. Он ответил, все так же сухо, но в тоне его мне почудилась печаль.

— Я хотел, чтобы Мэтью заинтересовался физикой. С моей помощью он сделал бы огромные успехи. Когда он узнал бы больше, мы нашли бы с ним общий язык. Он понял бы кое-что из того, что я хочу передать ему. Общение шло бы все лучше. Я убедил бы его в существовании икса, он бы начал искать. Конечно, я мог бы давать объяснения только в понятной ему форме. Ну, — он помолчал, — все равно, что специалиста по паровым машинам, который не знает электричества, учить собирать транзистор. Трудно, но возможно, при должном уме и терпении. Если б он доказал существование икса — назовем это космической энергией, — он стал бы величайшим из всех ваших людей. Выше Ньютона и Эйнштейна.

Он подождал, пока я все это переварю. Я переварил и сказал:

— Знаете, Мэтью это не очень подходит. Он не хотел, чтоб его хвалили за спасение Полли. Он бы не принял незаслуженной славы.

— Она бы нелегко ему далась. Он бы много трудился.

— Наверное, но все равно. Да что там, теперь — неважно. Почему вы это бросили? Почему вы уходите?

— Потому что я наделал ошибок. Я провалился у вас. Это — первое мое задание. Меня предупреждали об опасности. Я не слушался. Сам виноват.

Исследователь, разведчик должен быть свободным. Его предупреждали, чтоб он не привязывался, не полюбил того, с кем он в контакте, а главное — сохранял сдержанность. Чокки понимал это в теории, но когда он связался с Мэтью, оказалось, что сдержанность не входит в, число его достоинств. То одно, то другое выводило его из себя. Например, ему многое у нас не понравилось; и он дал волю гневу. Это плохо; а еще хуже, что он этот гнев проявил. Нельзя было вступать в споры с Мэтью и отпускать замечания о здешних машинах, домах или жителях. Следовало просто запомнить, что Мэтью рисовать не умеет, а он помог ему. Нельзя было так давить на Мэтью. И главное — нельзя было привязываться. Как ни жаль, надо было дать ему утонуть…

— Слава Богу, — сказал я, — что у вас не хватило сдержанности. А вообще — неужели все это так важно? Конечно, вы привлекли к нему ненужное внимание, и нам пришлось помучиться, но особой беды не случилось.

Чокки со мной не согласился. Впервые он почувствовал, что ничего не выйдет, когда Мэтью говорил с Лендисом.

— Он ему слишком много сказал. Только тогда я понял, как много я сам сказал Мэтью, и понадеялся, что Лендис достаточно глуп, чтобы счесть это ребячьей фантазией.

Но Лендис был неглуп. Он очень заинтересовался, рассказал все Торби, и тот заинтересовался тоже.

— Сэр Уильям загипнотизировал Мэтью, — продолжал Чокки, — но не меня. Я слышал все ушами Мэтью и видел его глазами. Сперва сэра Уильяма просто занимали ответы. Потом он насторожился. Он стал спрашивать с подвохом. Он делал вид, что Мэтью говорил ему то, чего тот не говорил. Пытался сбить его, чтоб Мэтью солгал. Когда ловушки не сработали, он остановил пластинку и несколько минут внимательно смотрел на Мэтью. Он волновался все больше, ему становилось все труднее. Когда он наливал себе что-то из бутылки, рука у него дрожала. Он выпивал и снова смотрел на Мэтью недоверчиво и удивленно. Потом решительно поставил стакан, подтянулся и стал действовать холодно и методично. Взял новую пластинку, блокнот, карандаш, закрыл глаза, чтоб сосредоточиться. И тут-то начался настоящий допрос.

Голос на минуту прервался.

— Тогда я понял, что плохи мои дела: работать с Мэтью дальше бесполезно и опасно. Я понял, что должен его бросить, а ему это будет тяжело. Я жалел его, но я знал, что он должен поверить в мой уход. Поверить, что мне надо уйти и я не вернусь.

— Я не совсем понял.

— Мне стало ясно, что сэр Уильям воспользуется своим открытием, сам или с помощью других, — а потом уж пойдет и пойдет… Так и вышло. Мэтью украли. Ему делали разные уколы. И он говорил…

Они его высосали. Каждая моя фраза, каждое мое слово попало на их пленку. И его печаль, и мой уход. Это было достаточно трогательно, чтоб убедить их в моем существовании. Да и не мог он лгать после их уколов…

Они были ничего, неплохие. Не хотели ему зла. Наоборот — он был для них сокровищем, пока им не стало известно, что я ухожу. Они хотели через него узнавать то, чему я буду учить его, — узнавать об энергии, способной изменить мир.

Когда они поняли, что я ухожу, то решили отпустить его — и за ним следить. Они могут схватить его сразу, если я объявлюсь, и будут ждать моего возвращения. Я не знаю, есть ли аппарат в этой комнате; если нет — будет. Но это теперь неважно, я действительно ухожу.

Я прервал его:

— И все-таки я многого не понял. «Они» — кто бы они ни были — держали Мэтью в плену. Они узнали, что он преуспеет в физике, математике и во всем, что вам нужно. Вы ведь этого и хотели — вам нужен канал связи. Вы говорили, что вам надо научить нас использовать эту силу. Что ж, вот вам случай! Они хотят знать, вы — сообщить. А вы бежите… Ерунда какая-то.

Мы помолчали.

— Мне кажется, — ответил Мэтью-Чокки, — что вы не знаете как следует собственной планеты. Повторяю: один скажет другому — и пойдет… У вас есть промышленный шпионаж… есть королевства нефти, газа, электричества, угля, атомной энергии. У каждого свои интересы. Сколько заплатят они за информацию о том, что им угрожает? Миллион… два… три… больше? Кто-нибудь соблазнится… Какое им дело до мальчика? Что значит его жизнь? Что значит, если нужна сотня жизней? Много есть способов…

Об этом я не думал.

— Я говорю вам это потому, что за ним будут следить. Теперь это неважно, но не говорите ему без особой надобности. Неприятно знать, что за тобой следят. Я бы на вашем месте отвадил его от физики, вообще от науки, чтоб им нечего было ждать. Он учится видеть мир… становится художником. Художника они не тронут.

Помните, он не знает, о чем я говорю.

Пора прощаться.

— Вы уходите к себе?

— Нет. У меня еще есть работа здесь. Только теперь мне будет труднее. И времени уйдет больше. Придется действовать тоньше — они и за мной следят.

— Вы думаете, это все же удастся?

— Конечно. Я ведь должен. Придется работать иначе: то там, то сям, идею — одному, миг вдохновения — другому, по крупице, пока они не соберутся все вместе. Это будет нескоро. Может, не при вашей жизни. Но будет… будет.

— Пока вы не ушли, — попросил я, — скажите мне: какой вы, Чокки? Я бы лучше вас понял. Если я дам Мэтью карандаш и бумагу, можно ему нарисовать вас?

Он помолчал и решительно ответил:

— Нет.

— Нет, — повторил голос Мэтью-Чокки: — Даже мне бывает трудно поверить, что у таких, как вы, есть разум. Вы бы удивились еще больше, что разум есть у таких, как я. Нет, лучше не рисовать, — он помолчал снова. — Попрощаемся.

Я встал. Смутный утренний свет струился сквозь шторы, и я видел, что Мэтью все еще смотрит в пустоту. Я подошел было к нему. Губы его зашевелились.

— Нет, — сказал Чокки его голосом, — оставьте его. Мне нужно попрощаться и с ним.

Я ответил не сразу.

— Ладно, — сказал я наконец. — Прощайте, Чокки.

Глава 12

Мы не будили его все утро. Спустился он к ленчу совсем разбитый, но, к моей радости, спокойный. Позавтракав, он уехал куда-то на велосипеде и вернулся только к ужину — усталый и голодный. Поел и сразу поднялся к себе.

Назавтра, в воскресенье, Мэтью был почти как всегда. Мэри успокаивалась, глядя, как жадно он ест за завтраком. Полли успокоилась тоже, но что-то ее терзало. Наконец она не выдержала:

— Разве мы ничего не будем делать?

— Что именно? — спросила Мэри.

— Ну, сейчас ведь воскресенье. Можно что-нибудь делать. Вот когда Копытце украли, а он потом вернулся, в его честь устроили состязания, — с надеждой подсказала она.

— И он всех победил, да? — выговорил Мэтью, прожевывая булку с мармеладом.

— Конечно! Это ж в его честь, — радостно сообщила Полли.

— Никаких состязаний, — сказал я. — И празднеств тоже не будет. Мы с Мэтью тихо погуляем, а?

— Ладно, — сказал Мэтью.

Мы пошли по берегу реки.

— Он сказал, что уходит, — начал я.

— Да, — ответил Мэтью и вздохнул. — Теперь хоть он все объяснил как следует, а раньше было просто жутко.

Я не стал допытываться, как же он все объяснил. Мэтью снова вздохнул.

— Скучновато будет, — сказал он. — С ним я стал лучше замечать, как и что.

— А ты сам замечай. Мир у нас интересный, есть что заметить.

— Да я замечаю! То есть я теперь больше замечаю. Только скучно одному…

— А ты рисуй, тогда и другие увидят, — предложил я.

— Да, — согласился он. — Не совсем то же, а все-таки…

Я остановился и сунул руку в карман.

— Мэтью, у меня для тебя кое-что есть.

И я протянул ему красную коробочку.

Мэтью помрачнел и не взял ее.

— Возьми, — сказал я.

Тогда он взял и невесело на нее уставился.

— Открой, — сказал я.

Медленно, нехотя, он нажал на кнопку, и крышка поднялась.

Медаль сверкала на солнце решкой кверху. Мэтью взглянул на нее равнодушно или даже с отвращением. Вдруг он застыл, потом нагнулся и не двигался несколько секунд. А затем поднял голову и улыбнулся, хотя глаза его блестели слишком сильно.

— Спасибо, — сказал он. — Ой, папа, спасибо! — и снова наклонился, чтоб рассмотреть получше.

Надпись сделали на славу — как будто всегда так было:

Часть I

Часть II

Часть III

Глава 1

Джейк Рейли, ночной сторож, совершал обычный обход. Он не чуял опасности и даже зевал. Покинув лабораторное крыло, он зашел в главный монтажный цех. На пороге он на мгновение остановился, глядя на сооружение в центре и смутно гадая, как же продвигается строительство. Судя по всему, создание подобной машины — дело весьма долгое. На его взгляд, ее внешний вид уже много месяцев не менялся.

Но видел-то Джейк немногое. Высящийся посреди цеха корабль так тесно окружали строительные леса, что тусклый свет, пробивающийся между опорами, лишь кое-где отражался от полированной металлической поверхности.

— Надо думать, теперь работают, в основном, внутри, — сказал он самому себе.

Он включил фонарик и с любопытством провел белым лучом туда-сюда. Центральная часть здания была круглой. Вдоль стены располагались токарные и другие легкие металлорежущие станки. Сооружаемая конструкция загораживала противоположную стену, и сторож двинулся в обход, старательно осматривая помещение. Луч его фонаря метнулся вверх, пробегая по узкой галерее, протянувшейся вдоль стены. Все выходящие в зал двери оказались закрыты. Он направил луч выше уровня тускло светящих, затененных ламп. Там перекрещивались идущие в разных направлениях тяжелые валки, с которых свисали огромные тали. Соединенные с ними тросы и цепи провисали, закрепленные на железных крюках в стенах. Сторож накренил фонарь так, что яркий круг света снова пробежал вниз по выпуклой металлической стенке.

— Все равно как оказаться внутри этакого газгольдера, вот на что это похоже, — не в первый раз сказал он себе. — Эта штука, должно быть, стоила кучу денег, и, по-моему, она так и не взлетит.

Раздавшийся звук заставил его одеревенеть. Звякнул металл о металл. Сторож переложил фонарь в левую руку, а в правой появился большой черный пистолет. Рейли пошарил лучом, прошелся кругом света по более темным частям помещения.

— Ну-ка, там! Кто тут? Выходи, — приказал он.

Ответа не было. Голос его гулко отражался от металлических стен.

— Лучше выходи по-быстрому. У меня пистолет, — бросил Джейк в полумрак.

Он начал пятиться к двери, где находилась кнопка сигнализации. В одиночку тут никого не поймаешь, решил он. По этим лесам можно носиться часами.

— Лучше выходи сам, если не хочешь схлопотать пулю, — пригрозил он.

Но ответа он по-прежнему не услышал. Он теперь находился рядом с кнопкой. И засомневался. Звякнуть могла и крыса. Однако лучше убедиться в своей правоте, чем потом сожалеть. Он повесил фонарь на мизинец правой руки и, не оборачиваясь, протянул руку к выключателю.

Откуда-то из темноты внезапно донеслось «пу». Джейк конвульсивно дернулся. Пистолет и фонарь со стуком упали, он и сам повалился на пол.

Из-за лесов выскользнула темная фигура и бегом пересекла зал. Подбежав к сторожу, таинственный гость на мгновение нагнулся. Убедившись, что сторож мертв, он оттащил тело в сторону и положил его за токарным станком, где труп не сразу попадется на глаза. Возвращаясь, незнакомец пинком отбросила фонарь, подобрал упавший пистолет и сунул его в карман. Несколько секунд темная фигура оставалась на месте, а затем, убедившись, что сигнализация не сработала, прицелилась в ближайшую из светящихся лампочек. Четырежды раздалось приглушенное «пу», словно удар палкой о подушку, и каждый раз лопалась лампочка. В полнейшей темноте прозвучал щелчок — в пистолет вставили новую обойму. «Гость» осторожно прокрался к центральным лесам, по пути расстреливая лампочки.

Балконная дверь внезапно открылась, и тьму пронзил веер лучей.

— Эй, — произнес голос, — что со светом? Где этот дурень Рейли? Рейли! Где тебя черти носят? — проорал он.

Таинственный гость задержался лишь на миг, а затем навел пистолет на силуэт в дверном проеме. Снова раздалось приглушенное «пу». Стоявший наверху исчез, и дверь захлопнулась. Человек с пистолетом что-то пробормотал и кинулся к лесам.

Он едва-едва успел добраться до них, когда Прожектора залили помещение ярким светом. Человек в темном, ослепленный, испуганно озирался, но был по-прежнему один. Он снова поднял пистолет и прицелился в прожектор. «Пу!» Один готов, теперь следующий.

Но следующему не довелось погаснуть. В замкнутом пространстве грохнул взрыв. Человек быстро повернулся. Грохот раздался вновь. От удара тяжелой пули он пошатнулся и рухнул ничком у подножия лесов.

— Попал, — объявил голос.

Дверь на галерею снова широко распахнулась.

— Тебе чертовски повезло, что он не попал в тебя, — отозвался другой охранник.

— У него был неудобный угол стрельбы. Он попал в перила, — спокойно ответил первый.

Послышался невнятный гул приближающихся голосов. Дверь внизу распахнулась, появилась группа взъерошенных людей. Очевидно, их разбудили выстрелы, а задержались они ровно настолько, чтобы натянуть пальто поверх пижам и прихватить оружие. Один из стоящих на галерее крикнул вниз:

— Все в порядке. Мы его подстрелили. Он с этой стороны.

Охранники двинулись по галерее, а группа внизу пересекла цех. К тому времени, когда стрелки спустились, вокруг тела собралась небольшая толпа. Человек, стоявший рядом с ним на коленях, поднял голову:

— Он мертв.

— Как же так, доктор? Я же не собирался вышибать ему мозги…

— Нет, вы попали ему в плечо, но он, падая, ударился головой об одну из опор.

— Проклятье. Я надеялся что-нибудь из него выжать. Есть при нем хоть что-нибудь, чтобы определить, кто он такой? — Сторож обвел взглядом собравшихся. — Где черти носят этого Рейли? Кто-нибудь, сходите и приведите его.

Один из группы отправился выполнять поручение. Неподалеку от двери он остановился, заметив торчащую из-за токарного станка ногу. Подозвал остальных:

— Рейли здесь. Боюсь, его подстрелили.

Доктор, стоявший на коленях рядом с первым трупом, поднялся и поспешил осмотреть тело сторожа. Ему хватило и одного взгляда.

— Бедный старина Джейк, пуля угодила прямо в сердце. — Он повернулся к спустившемуся с галереи мужчине. — Что нам с ним делать, мистер Кертенс?

Дейл Кертенс нахмурился и на мгновение заколебался.

— Перенесите обоих ко мне в кабинет, — решил он.

Доктор подождал, пока люди с носилками удалятся, и посмотрел на Дейла.

— Что же на самом деле случилось? — спросил он.

Дейл пожал плечами.

— Я знаю примерно столько же, сколько и остальные. Я задержался допоздна, работая с Фуллером, и ничего не слышал. А ты, Фуллер?

Секретарь покачал головой.

Дейл продолжил:

— Потом, когда мы вышли на галерею, свет погас, и кто-то выстрелил из пистолета с глушителем. Мы, естественно, побежали и включили прожектора, а затем я пальнул в него.

— Ты его знаешь?

— Никогда раньше не видел. А кто-нибудь из вас его узнал?

Оба собеседника покачали головами. Доктор подошел к телу и продолжил обследование.

— При нем ничего нет, — объявил он через некоторое время. — Не удивлюсь, если окажется, что он иностранец; во всяком случае, одежда на нем не английская. Вы, конечно, понимаете, — добавил доктор, — что нам придется сообщить в полицию?

Дейл нахмурился.

— А нельзя ли нам… э-э?.. — начал он.

— Нет, определенно нельзя. Сейчас все уже знают об убийстве. Очень скоро слух о нем дойдет и до полиции. И тогда замалчивание будет выглядеть не слишком-то хорошо. Нет, боюсь, что вам придется через это пройти.

Дейл все еще хмурился.

— Проклятье! Это означает, что нашему уединению конец. Газеты станут мусолить эту историю. Тут будут кишмя кишеть репортеры. Они станут повсюду рыскать и пытаться всех подкупить. Мне хотелось сохранить нашу подготовку в тайне, — а теперь об этом не может быть и речи. Черт побери!

— А так ли это важно? — встрял секретарь Фуллер. — В конце концов монтаж почти завершен. Никто другой не сможет за оставшийся срок построить «челленджер». Мне кажется, что нам почти нечего терять — за исключением покоя, конечно.

— Это правда, — согласился Дейл. — Мы сохраняли тайну, ожидая, что на каждом шагу нам будут ставить палки в колеса.

Доктор помолчал, раскуривая трубку, и задумчиво посмотрел на Дейла.

— Как мне представляется, тайна и так раскрыта. Для чего он, по-твоему, здесь шастал? — Доктор кивнул в сторону трупа в черном костюме. — Это не просто случайный взломщик, можно не сомневаться. Пистолет с глушителем, никаких документов… Нет, на нас уже кто-то вышел. И кто бы это ни был, он прислал шпиона.

— Одно утешение, что раньше нас такую машину никто построить не успеет. У нас у самих будет хлопот полон рот, чтобы закончить к концу сентября.

— Но, возможно, — мягко поправил доктор, — кто-то давно ее строит. В секретность-то играть могут и двое. Ну, а теперь, я полагаю, нам пора позвонить в полицию.

Глава 2

Дейла Кертенса нельзя было назвать бесстрашным человеком. И не только потому, что бесстрашный человек — это человек, лишенный воображения, но и потому, что со старыми страхами трудно расстаться. Но, глядя на Дейла, на его шестифутовую, широкоплечую фигуру, на длинные руки с сильными веснушчатыми кистями и голубые глаза, холодные и твердые, как лед, могло показаться, будто перед тобой настоящий герой. Воин скандинавского происхождения с чередой предков: суровых бойцов, которые с мечом в руке не страшились ничего в этом мире и мало чего в мире ином — ибо они чтили Одина только для того, чтобы обеспечить себе вечное сражение среди защитников Валгаллы. О Дейле же, их потомке, обитающем в мире, где сильным нет необходимости сражаться, как и быстроногим — бегать, можно было сказать, что он менее труслив, чем его собратья.

Дейлу не следовало бы жениться, по крайней мере, не следовало жениться на такой женщине, как Мэри. И Мэри в глубине души сама это понимала.

Ему бы следовало покорить одну из тех девочек, которые увивались за ним в прошлом. Следовало поселить в своем доме одну из тех хорошеньких златовласок, которые только на это и надеялись. Супруга испытывала бы вечную радость, что она избрана и находится ближе всех к герою, которому аплодируют миллионы. Ее бы постоянно питала зависть этих миллионов, она бы жила в отраженном блеске его триумфа. Супруги могли бы жить долго и счастливо, пока Дейл голову не сломит.

Мэри не преклонялась перед мужем. Не тот у нее был темперамент, хотя вначале и она не смогла остаться нечувствительной к очарованию его успеха. Возможно, что как раз ее спокойствие по контрасту с бурным восторгом других и привлекло Дейла при первой встрече. Быть может, он устал от триумфа в обществе и легких побед. Так или иначе, он влюбился в нее. А Мэри любила его на свой лад.

Нынешним утром, сидя в постели с развернутой газетой над нетронутым подносом с завтраком, она мысленно окинула взглядом их совместную жизнь.

Стремительный роман и стремительный брак. Одно слово вырвало ее из прежней спокойной жизни и окунуло в безумный водоворот известности. Во время учебы ей постоянно докучали просьбами дать интервью, подписать статью, приставали фотографы и рекламщики. Пресса обыграла их брак в лучшем виде: она отняла у Мэри даже свадьбу, подменив ее публичным цирком.

Дейл так, и не узнал, как она негодовала. Казалось, он никогда не считал, что присущая журналистам жажда подробностей граничит с нарушением приличий. Мэри старалась не возражать. Но неизбежно, что они смотрели на такие вещи по-разному. Она воспитывалась в кругу людей неброских, незаметных, не страдавших от известности в обществе и не желавших ее. А Дейл практически родился на газетной передовице — в блестящей сорочке и с мегафоном, объявлявшим о его прибытии. Первый и, как оказалось, единственный сын Дэвида Кертенса, известного всему свету как «Авиационный Форд».

Да, Дейл стал новостью с момента рождения. Газеты выплеснули ее крупным шрифтом. У Дэвида Кертенса, человека, создавшего «гирокерты» — воздушные «форды» — мультимиллионера, первейшего в мире промышленника, занятого массовым производством летательных аппаратов, родился сын Дейл. Не удивительно, что известность ничуть не беспокоила Дейла.

После медового месяца пресса на время оставила молодоженов в покое. И хотя Мэри ощущала на себе взгляды журналистов, приглядывающихся к ней в надежде первыми сообщить сенсационную новость о надвигающемся «счастливом событии», пара лет прошла сравнительно мирно. Фамилия Дейла лишь изредка появлялась на первых полосах. Казалось, молодой Кертенс успешно превращался из современного героя в героя легендарного.

А теперь вдруг это!..

Под датой «10 марта 1981 года» шла шапка заголовка:

«ДВОЙНАЯ СМЕРТЬ В ЦЕХЕ КЕРТЕНСА»

Ниже следовало:

«ТРАГЕДИЯ НА ЗАВОДЕ КОРОЛЯ СКОРОСТИ»

Мэри, нахмурясь, прочла о судьбе ночного сторожа и проникшего в ангар постороннего, личность которого в настоящее время установить не удалось. Последнего, похоже, уложил самолично Дейл в ходе длительной и отчаянной дуэли. Редактор выражал радость, что сам ас скорости остался цел и невредим. Мэри уже достаточно поднаторела в традициях журналистики, чтобы отбросить большую часть сенсационной упаковки. Но факт оставался фактом: случились две смерти, и Дейл снова попал на первую полосу. Все ее старания уйти в тень пропали пропадом.

Но если газетная Передовица вызвала раздражение, то последний абзац привел ее в настоящее смятение.

«Одним из последствий этой трагедии стало открытие, что в мастерских Кертенса в последнее время проводилось много тайных экспериментов. Надежный источник сообщает, что конструкторы Кертенса далеко продвинулись в создании летательного аппарата нового типа, хотя пока нельзя открыть никаких подробностей. «Что Кертенс будет делать дальше?» — вот вопрос, который станут задавать себе многие. Хотя сам Дейл Кертенс хранит на этот счет строгое молчание, не может быть никаких сомнений, что его новый ракетоплан — шаг к новому рекорду. Какой бы рекорд он ни собирался попытаться побить, мы знаем, что с Кертенсом будут не только наши добрые пожелания, но и добрые пожелания наших читателей. «Керти», который приложил столько сил, чтобы вывести Англию «на первое место в воздухе», обнаружит по возвращении, что его место в Зале Славы Англии не позволили узурпировать никому. Удачи тебе, Керти».

Мэри нажала кнопку звонка рядом с постелью и попросила явившуюся на вызов горничную:

— Дорис, передайте, пожалуйста, мистеру Кертенсу, что я хотела бы сейчас же его видеть.

Девушка заколебалась.

— Он очень занят, мадам, — неуверенно проговорила она. — Джентльмены из газет…

Мэри приподнялась на локтях и выглянула в окно. Лужайку и поле за ней усеяло множество гирокертов и других летательных аппаратов. Странно, что она не заметила их прибытия.

— Давно они здесь? — спросила она.

— Как я понимаю, мадам, некоторые пробыли тут почти всю ночь, а другие прилетели сегодня еще затемно. Они ждали встречи с мистером Кертенсом, он спустился к ним всего несколько минут назад.

— Понятно. Тогда, наверно, сейчас его лучше не беспокоить.

Когда девушка вышла, Мэри расслабилась и уперлась невидящим взором в потолок. Она знала по личному опыту, что Дейла невозможно оторвать от этих упорных молодых людей из прессы. Связи с общественностью занимали первое место, а она — лишь второе.

Мэри протянула руку к газете и перечитала последний абзац. Какой же она была дурой, надеясь, что этого не случится. Она выронила газету и лежала, думая о Дейле и о себе.

Когда она вышла за Дейла, то сумела вызвать у себя сочувствие к его интересам. Теперь же вынуждена была признаться себе, что утратила это сочувствие. В редкие мгновения полной откровенности она признавала, что ревнует к его мужским интересам.

Десять лет назад, когда Дейлу было всего двадцать четыре, он выиграл свой первый беспосадочный Экваториальный Полет и стал кумиром для тысяч людей. И это было лишь начало его фантастических успехов. Он продолжал идти от победы к победе, собирая в ходе своей эффектной карьеры призы и срывая все новые аплодисменты. С той поры он трижды побил собственный рекорд. Благодаря упорному труду и выносливости Дейл вырос в глазах общественности до масштабов какого-то сказочного сверхчеловека.

Супруга сожалела, но принимала тот факт, что массы давали ему нечто такое, чего она не могла дать. Как-то раз, находясь в состоянии полной депрессии, она призналась подруге:

— Мои соперницы не столько люди, сколько вещи. Вещи, вещи, вещи! Почему мужчины так много думают о вещах? Почему им всегда хочется все менять и изобретать новые и новые машины? Ненавижу их машины! Иногда я думаю, что они естественные враги женщин. Когда я вижу пролетающую ракету, то часто говорю себе: «Мэри, вот твоя соперница — она может дать твоему мужу больше, чем ты…» Нет, это не чепуха. Если я сейчас умру, то он тут же обратится к своим машинам и напрочь забудет обо мне, делая их. Но если у него заберут его любимые машины, он не посвятит себя мне, а попросту захандрит и будет несчастен.

Я ненавижу его машины. Мне хотелось бы разнести их на мелкие кусочки. Они меня пугают и иногда снятся по ночам. Большие колеса гудят, кружатся, а длинные стальные штоки скользят вверх-вниз. Дейл стоит среди них, смеясь надо мной, потому что я не могу к нему пробиться, а ряды колесных зубцов готовы перемолоть меня, если я попытаюсь подойти. Я могу лишь стоять в отдалении и плакать, тогда как Дейл смеется, а проклятые машины грохочут и грохочут. Говорю тебе, ненавижу я их. Ненавижу!»

Неразумно было, сообразила она теперь, выжимать из Дейла обещание, что он прекратит гонки на ракетопланах и будет участвовать только в состязаниях для маломерных судов класса флип. Он уступил лишь с большим скрипом, это раздражало его, хотя сперва он и пытался скрывать раздражение. Теперь же она поняла, что Дейл не мог сдержать свое обещание.

Размышления Мэри прервал хруст гравия. Чьи-то голоса выкрикивали невнятные фразы. Раздался глухой стук моторов, зажужжали вращающиеся паруса. Гирокерты и другие аппараты взмыли в воздух.

Дверь открылась, и вошел Дейл. Нагнувшись, он поцеловал супругу. Усевшись на край постели, взял ее за руку и извинился за опоздание. Мэри лежала, откинувшись на подушку. Он выглядел таким молодым, таким сильным и полным энергии. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, Мери порой казалось, что она старше. Дейла невозможно было представить себе иным, только юным искателем приключений. До нее вдруг дошло, что муж выглядит счастливее, чем в последнее время.

— Дейл, — спросила она, — чего хотели все эти репортеры?

— Прошлой ночью у нас в мастерских случилась одна небольшая неприятность, — признался он. — Они хотели об этом знать, дорогая. Ты ведь в курсе, как они стремятся вызнать все до мельчайших подробностей.

Мэри посмотрела ему в глаза.

— Дейл, пожалуйста, будь со мной откровенен. По-моему, их гораздо больше интересует вот это, — она взяла газету и показала последний абзац.

Он прочел и согласился:

— Наверное, да.

— А теперь, когда ты рассказал о своих исследованиях всему миру, мог бы рассказать и собственной жене.

— Сожалею, дорогая. Я вообще никому не рассказывал, и никто бы еще много месяцев ничего не узнал, если бы не вчерашний случай. Газетчики пронюхали, и их было не остановить.

— Дейл, ты обещал мне, что оставишь гонки на ракетах.

Он опустил глаза и поиграл с пальцами руки.

— Это не совсем ракетные гонки… — начал он.

Она покачала головой.

— Но ты мне обещал…

Он встал и подошел к окну, засунув руки в карманы брюк.

— Я должен. Когда я это обещал, то не ведал, что говорю. Думал, что смогу угомониться, бросить все это. Я попробовал, но, видно, не создан проектировать машины для других людей. Черт подери, я еще не старик. За последние два года я спроектировал и построил несколько лучших в мире ракетопланов! А потом мне приходилось сидеть на земле, словно какому-то замшелому старцу лет восьмидесяти, в то время как разные молодые дураки проигрывали гонки и гробили мои машины чертовски скверным пилотажем. Думаешь, легко мне было смотреть, как измываются над моими творениями? А я все время знал, на что способны мои машины, и мог это доказать! Последний год был для меня просто адом, это было все равно как… все равно как рожать одного мертворожденного ребенка за другим.

— Дейл!

— Извини, Мэри, извини, милая. — Он снова повернулся к ней. — Мне не следовало этого говорить. Но неужели ты не понимаешь, что для меня значат ракетопланы? Работа с ними отнимала всю мою жизнь. Попытайся это понять, дорогая.

Слушай, ты всю свою жизнь хотела ребенка, которого тебе предстоит родить. А что если бы тебе вдруг сказали: ты не сможешь его иметь, — вообще никогда не сможешь иметь детей. Разве после этого весь мир не показался бы тебе никчемным? Разве жизнь не лишилась бы смысла? Именно это я и ощущал. Я пообещал тебе бросить дело, которым всю жизнь хотел заниматься до того, как встретил тебя. Ну, я пытался и сделал все, что в моих силах, но этого обещания я сдержать не смогу…

Мэри лежала молча. Она не понимала, точнее, не хотела понимать. Муж вел себя эгоистично и глупо. Сравнивать разбившуюся машину с мертворожденным ребенком! Говоря так, словно его страсть к скорости можно сравнивать со стремлением родить ребенка. Какая чушь! Он сам говорил, словно ребенок. Почему он не мог понять, что это значило для нее?..

Дейл продолжал говорить. Что-то о том, что она творит своим телом, а он — своим умом. Что ни ему, ни ей нельзя налагать запрет на право другого творить. Но она никогда и не говорила, что ему не следует строить ракетопланы — ему не следует на них летать. Это нечестно… Ведь это его ребенка ей предстояло родить. Его собственного ребенка, который заставлял ее чувствовать себя такой больной и старой…

— Что ты собираешься делать с новой ракетой? — спросила она.

— Попытаюсь выиграть приз Кейнца, — кратко ответил он.

Мэри резко села на постели. Глаза ее расширились в ужасе.

— О, Дейл, нет…

Голос ее оборвался, Мэри упала в обморок.

Глава 3

Во вторник вечерние газеты подняли изрядный шум вокруг Дейла, но читающая публика, закаленная примерами того, как сегодняшние сенсации на следующий день опровергаются, в среду утром восприняла это сообщение как новинку. Игнорировать извергнутые с Флит-стрит заголовки было невозможно.

«КЕРТЕНС ОТВАЖИВАЕТСЯ НА СМЕРТЕЛЬНЫЙ РЕЙС» -

вопила «Дейли Хейл».

««КЕРТ» И ПОКУШАЕТСЯ НА ПРИЗ КЕЙНЦА» —

ревела «Дейли Эксцесс», а «Вьюс-Рикорд» подхватывала:

«АНГЛИЙСКИЙ АВИАТОР БРОСАЕТ ВЫЗОВ КОСМОСУ»

«Постер» и «Телеграмм» напечатали передовицы о британской смелости и отваге, поминая Нельсона, генерала Гордона[47] и Малькольма Кэмпбелла[48]. «Постер» также поведала, что Дейл когда-то охотился верхом.

«Дейли Социалист» после похвального слова на первой странице, очень схожего с помещенным в «Хейл», в короткой статье, на менее заметном месте газеты, задавалась вопросом: нельзя ли было пущенные на такое предприятие средства с большей выгодой израсходовать на социальные нужды? «Дейли Артизен» преподнесла данную историю под несколько пристрастным заголовком:

«МИЛЛИОНЕР НАЦЕЛИВАЕТСЯ НА НОВЫЙ МИЛЛИОН».

«Громовержец» упомянул в небольшом абзаце «этот интересный проект».

В девять часов утра «Вечернее Знамя» сообщило в спецвыпуске:

«ПЛАНЫ АВИАТОРА»

На что «Стеллар» ответила:

«ПОЛУЧИТСЯ ЛИ У НЕГО? МОЖЕТ ЛИ ОН ПРЕУСПЕТЬ В ЭТОМ?»

В десять часов телефон в кабинете главного редактора «Дейли Хейл» зазвонил вновь. Чей-то голос уведомил, что миссис Дейл Кертенс желает увидеться с ним по срочному делу.

— Ладно, — согласился он. — Тащите ее наверх.

В десять двадцать у главного редактора «Дейли Хейл» завязался долгий и сложный телефонный разговор с лордом Дитерниром, владельцем концерна «Концентрированная Пресса». Приблизительно в десять сорок он распрощался с миссис Кертенс и вернулся к письменному столу с пересмотренной издательской политикой.

В одиннадцать часов мистер Фуллер от имени мистера Кертенса сообщил агентству по найму, что ему требуется полдюжины компетентных секретарей.

В двенадцать часов некий Билл Хиггинс, рабочий, занятый на строительстве моста Черинг Кросс, отправился на обед. Насытившись мясным пирогом и несколькими глотками холодного чая, он обратился к новостям со всего света, листая «Экспресс». Неспешно просматривая газету, он со временем добрался и до первой страницы. Там на него произвела впечатление большая фотография Дейла Кертенса. Для усиления героического эффекта камеру расположили ниже, чем обычно. Взгляд Билла поднялся к заголовку, он нахмурился и толкнул локтем в бок соседа.

— Что это за Приз Кейнца, Альф? — спросил он.

— Тю! — промямлил Альф, аккуратно сплевывая в мутные воды Темзы. — Неужто ты никогда не слыхал о Призе Кейнца? Тю!

— Нет, не слыхал, — уведомил его Билл. Он был человеком терпеливым.

Альф любезно объяснил.

— Этот малый, Кейнц, — американец. Он построил первую фабрику ракетопланов в Чикаго, а потом почти сразу стал миллионером. Но ему было мало того, что его клятые ракетопланы бухают и грохочут по всему миру; он не понимал, почему бы им не рвануть и куда подальше.

— Что ты имеешь в виду? На Луну? — спросил Билл.

— Да, на Луну и к другим планетам. Так что в 1970-м он взял да и выложил пять миллионов долларов — а это больше миллиона фунтов. Создал фонд, который выплатит эти деньги первому, кто доберется до какой-нибудь планеты. Конечно, если тот вернется.

— Тю! Миллион фунтов! — Сумма произвела на Билла впечатление. — И его еще никто не заработал?

— Никто — и вряд ли кто получит, — пренебрежительно бросил Альф. — И вообще не увидит как своих ушей, — добавил он и снова сплюнул в Темзу.

В час двое вполне сытых на вид джентльменов решили поесть в «Кафе-Ройяль».

— Вижу, — непринужденно заметил тот, что повыше ростом, — что твой племянник подписал себе смертный приговор. Думаешь, он пойдет до конца?

— Дейл? О, да, он, безусловно, попытается. Надо отдать ему должное, он всегда оставался без единой царапины.

— Ну-ну. Полагаю, это означает, что тебя тоже ждет кругленькая сумма?

— Никогда не радуюсь раньше времени. Кроме того, Дейл не дурак. Он знает, что делает. Возможно, ему это удастся.

— Да брось. Ты ведь на самом-то деле в это не веришь?

— Когда-нибудь кто-нибудь да сумеет это сделать. Так почему бы не Дейл?

— Чепуха! Добраться до другой планеты и вернуться! Это невозможно. Для нынешнего веки межпланетное путешествие то же самое, чем был для прежних столетий философский камень. Это фантастика и химера.

— Современникам и первый полет человека в воздухе казался фантастикой.

В два часа молодой школьный учитель обвел учеников серьезным взглядом.

— Это, — сказал он, — урок истории. Мне хотелось бы знать, что же для вас в действительности означает история. Я хочу, чтобы вы видели в ней то же, что и я — не унылую череду фактов и дат, а повесть о восхождении Человека на пьедестал Славы: повесть, которая все еще не рассказана до конца. Если кто-либо из вас видел сегодняшние утренние газеты, то мне интересно — осенила ли вас, как она осенила меня, мысль, что через год с чем-то мы увидим, как создается новая история. Понимаете, о чем я говорю?

— О полете ракеты Керти, сэр? — выкрикнул визгливый голос.

Учитель кивнул.

— Да. Мистер Кертенс собирается получить Приз Кейнца за первый межпланетный рейс. Как вам известно, мистер Кертенс очень храбрый человек. Многие уже пытались получить этот приз, и, насколько нам известно, все они погибли.

Многие расстались с жизнью, пытаясь добраться до Луны, и большинство людей говорило, что добиться этого невозможно — возникло даже движение за запрет подобных попыток. Но люди продолжали стремиться к иным мирам. Дункан, К. К. Смит и Садден действительно добрались до Луны, но разбились при посадке на ее поверхность. А затем пришел великий Драйверс. В 1969-м году он облетел на своей ракете вокруг Луны и целым и невредимым вернулся на Землю. Все были поражены, и впервые действительно поверили, что мы сможем покинуть Землю, если приложим достаточно стараний. И мистер Кейнц, который жил в Чикаго, сказал: «Если человек способен добраться до Луны, то способен добраться и до других планет». Он отложил пять миллионов долларов для тех, кто сумеет добраться туда и вернуться. Первым попытался Йорнсен. Его ракета оказалась слишком тяжелой. Он упал обратно на Землю где-то в Тихом океане. Затем сделал попытку великий Драйверс. Он набрал достаточно большую скорость, чтобы не упасть обратно, подобно Йорнсену, но недостаточно большую, чтобы оторваться от планеты, и застрял. Его ракета по-прежнему находится на орбите; иногда ее видят мельком в большие телескопы.

— Скажите, сэр, а что случилось с самим Драйверсом?

— Должно быть, умер с голоду, бедняга, — если у него раньше не иссяк воздух. Он летел вместе с другом, и, наверное, их трагедия одна из самых мрачных — оказаться в капкане на орбите, откуда они могли смотреть на планету внизу, зная, что им никогда не вернуться. После этого сделал попытку Симпсон на ракете, созданной в мастерских самого Кейнца. Он стартовал где-то в Иллинойсе, но что-то вышло не так. Ракета упала на берегу озера, на самой окраине Чикаго, и взорвалась. Взрыв разрушил сотни домов и убил несколько тысяч человек. С тех пор было еще десять или более попыток. Некоторые ракеты упали обратно, другие оторвались, и о них никогда больше не слышали.

— Значит, сэр, возможно, кому-то уже удалось, это сделать, а мы и не знаем?

— Такое возможно. Сказать точно ничего нельзя.

— Как по-вашему, сэр, Керти сумеет выиграть этот приз?

— Этого тоже нельзя сказать. Но если он сумеет, то напишет более важную страницу истории, чем Колумб.

В три часа мистер Джефферсон, преподаватель физики в той же школе, продемонстрировал заинтересованному, хотя и скептически настроенному классу, что в вакууме ракетный двигатель еще эффективнее, чем в воздухе.

— Ньютон учил нас, — начал он, — что всякое действие вызывает противодействие, равное по силе и противоположное по направлению…

В четыре часа новость дошла до бунгало на склоне горы в Уэльсе. Принесшая ее девушка тяжело дышала после того, как вернулась из деревни внизу. Она взволнованно обратилась к мужчине среднего возраста.

— Папа, сообщают, что Дейл Кертенс намерен получить Приз Кейнца.

— Что? Дай посмотреть.

Он набросился на выпуск «Эксцесс», торчавший у нее из сумки с покупками, и со своего рода отчаянной живостью развернул его.

— Наконец-то, — сказал он, добравшись до конца колонки. — Наконец-то! Теперь они обнаружат, что мы были правы. Мы сможем убраться отсюда, Джоан. Сможем вернуться и посмотреть им в лицо.

— Возможно, папа, но он пока еще не осуществил задуманное.

— Если кто-то и сможет это сделать, то только Кертенс. И ему-то они все будут вынуждены поверить.

— Но, папа, милый, тут даже не говорится, что он намерен добраться до Марса. Венера намного ближе; ракета, вероятно, полетит туда.

— Чепуха, Джоан, чепуха. Конечно, она летит на Марс. Смотри, здесь сказано, что он намерен стартовать где-то в октябре. А Марс выйдет в противостояние примерно к середине апреля следующего года. Кертенс явно основывается на расчетах Драйверса — чуть меньше двенадцати недель на полет до Марса и меньше одиннадцати — на возвращение. Это даст ему несколько дней на исследования планеты и ремонт машины. Он не может позволить себе отложить возвращение ни на день после противостояния. Видишь, все сходится.

— Не вижу, папа, но не сомневаюсь, что ты прав.

— Конечно, прав, это ясно как день. Я намерен написать ему.

Девушка покачала головой.

— Я бы этого не делала. Он может передать письмо репортерам, а ты знаешь, что это будет означать.

Мужчина утратил свой душевный подъем и нахмурился.

— Да. Наверно, он так и поступит. Мы подождем, милая. Подождем до тех пор, пока он не расскажет, что обнаружил на Марсе. Вот тогда мы вернемся домой и посмотрим, кто посмеется последним…

В пять часов телефонный разговор между миссис Дейл Кертенс и ее свекровью был в разгаре.

— …Но, Мэри, милая, это бесполезно, — говорила старшая миссис Кертенс. — Ты никак не сможешь остановить его. Я знаю Дейла. Коль скоро он что-то решил, остановить его невозможно.

— Но его надо остановить. Я не могу ему это позволить. И нажму на все кнопки, чтобы остановить. Вы не понимаете, что это для меня значит.

— Дорогая моя, я понимаю, что это для тебя значит, но я его мать, и потому знаю о том, что это значит для него. Нам придется просто подавить свои эгоистические устремления.

— Эгоистические устремления! Вы называете эгоистическими устремлениями попытку помешать ему погубить себя.

— Мэри, неужели ты не видишь, что делаешь? Ты теряешь его. Если тебе удастся остановить его, он возненавидит тебя за это, а если продолжишь уговоры, он возненавидит тебя за попытки остановить. Пожалуйста, Мэри, оставь это. Это нечестно и по отношению к Дейлу, и к тебе, и к ребенку. В твоем состоянии непозволительно так себя вести. Мы можем делать лишь то, что приходится делать большинству женщин — безропотно мириться с происходящим.

— Вы не понимаете. Без него у меня больше ничего не будет.

— У тебя будет ребенок, Мэри. Ты должна устраниться от всего прочего. Приезжай сюда и сиди тихонько, пока все не закончится.

— Как я могу где-то сидеть тихонько, пока это продолжается? Вы должны приехать и увидеться с ним. Наверно, если мы обе с ним поговорим… Вы приедете?

Миссис Кертенс помолчала, прежде чем ответить.

— Ладно. Приеду.

Она положила трубку и вздохнула. Самое большее, на что она могла надеяться — это на то, что удастся убедить Мэри в бесплодности ее попыток бороться с судьбой.

В шесть часов диктор прочел два срочных сообщения, сводку погоды и добавил:

— Все, несомненно, прочли газетные сообщения о желании мистера Кертенса выиграть Приз Кейнца. Нам удалось убедить мистера Кертенса лично явиться на студию и рассказать вам, что именно он надеется совершить. Мистер Дейл Кертенс.

На миллионах экранов появилось приятное лицо Дейла, дружески улыбающегося невидимым зрителям.

— Сегодня вечером Би-Би-Си любезно пригласила меня сюда, — начал он, — и я благодарен ей за предоставленную мне возможность исправить определенные недоразумения, которые, кажется, существуют в отношении моих намерений. Во-первых, позвольте мне сказать, что я намерен добраться до другой планеты и вернуться на Землю. Верно также и то, что по множеству причин, в которые я не буду сейчас углубляться, планета, избранная мной — это Марс. Но совершенно неверно, будто я намерен совершить этот рейс в одиночку. На самом-то деле, когда мой корабль взлетит, на борту нас будет пятеро. Мне также хотелось бы рассеять распространенное мнение, будто я совершаю преднамеренное самоубийство. Заверяю вас, что мы не самоубийцы. Имеются более дешевые и менее утомительные способы покончить с собой… Конечно, мы рискуем. Существуют известные опасности, к которым мы можем подготовиться, опасности, которых мы надеемся избежать, уповая на удачу, и опасности совершенно неизвестные. Но мы убеждены, что это не пустые надежды — мы справимся. А не будь мы убеждены, мы бы и не пытались… Благодаря смелости и настойчивости тех, кто со времен подъема Огюста Пиккара в стратосферу в 1931 году раздвигал границы исследования пространства, нам не придется бросаться головой в омут. Мой корабль станет лучше любого, летавшего прежде. В отличие кораблей первых пионеров, он спроектирован с таким расчетом, что должен справиться с полетом в безвоздушном пространстве. Кроме того, мы надеемся, что сумеем пережить и неизвестные опасности. Каждая экспедиция, покидающая Землю, имеет больше шансов на успех, чем ее предшественница — иначе говоря, она меньше рискует. Я утверждаю, что если мы преуспеем, то завоюем для Англии честь быть первой страной, осуществившей межпланетное сообщение. Подчеркну: для того, чтобы это стало возможным, отдали свои жизни лучшие люди. Если можно выделить из армии героев одного человека и сказать: «Вот этот — величайший из них всех», — то я бы указал на Ричарда Драйверса. По сравнению с тем риском, на который пошел этот храбрый гений, мы мало чем рискуем. История упорства этого изумительного человека перед лицом мира, глумящегося над ним, после того как трое его друзей насмерть разбились на Луне, и повесть о его одиночном полете вокруг нее навсегда вошли в бессмертный эпос человечества. Его достижения не имеют себе равных. Именно благодаря ему стало возможным наше путешествие. Так что, как видите, мы не первопроходцы. Мы лишь последователи великой традиции, надеющиеся пройти по пути знания чуть дальше, чем прошел предыдущий исследователь. Если нам будет дарован успех, то мы удовлетворимся тем, что окажемся достойны своих предшественников и своей страны…

Замигал красный огонек, и погасли софиты, когда студию отключили от эфира. Вошел некий джентльмен важного вида. Он поздоровался с Дейлом и пожал ему руку.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы поступили очень любезно, прибыв так скоро.

Дейл улыбнулся и покачал головой.

— Нет, это я должен вас благодарить.

Джентльмен озадаченно посмотрел на него.

— Разве вы не видели сегодняшнее вечернее «Знамя»? — продолжал Дейл. — Они пытаются остановить меня. Это означает, что завтра этим займется и «Хейл». Я был рад высказаться первым.

— Пытаются вас остановить?

— Да. Не знаю почему. Остановить меня не удастся никому, но попытки могут оказаться хоть и мелкой, да досадной помехой, если у них наберется много сторонников.

— Хм. Удивительно, как это людям не тошно от подобных фокусов Дитернира? Но, похоже, их не воротит. Ну, я рад, что вы приехали, и надеюсь, что вы на самом деле настроены столь же оптимистично, как во время выступления.

— Почти, — признался Дейл, когда они расставались.

Глава 4

В цех Кертенса, где в окружении лесов покоилась огромная ракета, проникали лишь слабые отголоски общественного волнения. Хотя Дейл достаточно охотно давал интервью алчущим труженикам прессы, он Категорически отказывался нарушить нормальный ход работ в своих мастерских. Тех немногих журналистов, которые, прибегая к разным уловкам, пытались проникнуть в цеха, принимали отнюдь не вежливо. Увеличенный штат сторожей охранял двери с помощью полицейских собак, и работа продолжалась с той же неспешной эффективностью, что и раньше, до того, как тайное стало явным. Самым наглядным результатом всемирного интереса к этой работе было новое здание для разросшегося секретариата Дейла.

О расследовании по делу о проникшем на завод незнакомце сообщалось со всеми подробностями, сообщения эти изучались самым внимательным образом, но никаких сенсационных откровений не появлялось, тело так и оставалось неопознанным. Главный свидетель дал показания, получил от коронера поздравления с тем, что уцелел, побывав на волосок от смерти, и покинул суд с репутацией смельчака.

Два дня спустя «Чикаго Эмблем» объявила, что покойный был- американским гражданином По фамилии Фордер. И негодующе потребовала более тщательного расследования обстоятельств дела, намекая, что тогда Дейл, возможно, станет выглядеть далеко не так красиво. Передовая статья заканчивалась воинственным требованием провести через конгресс специальный закон, дабы помешать Призу Кейнца уплыть за границу.

— Вот В этом-то и вся соль, — объявил Фуллер, показав статью Дейлу. — Держу Пари, за этим делом стоят «Мастерские Кейнца». Они боятся, что ты уведешь приз.

— Похоже на то, — кивнул Дейл. — И все же это в некотором смысле хорошая новость. Она предполагает, что американцы не делают ракету с целью попробовать самим получить приз.

— Не знаю, — Фуллер смотрел на развитие событий не столь оптимистично. — Знаю, что нам сообщают именно такие сведения, но с этими агентами никогда нельзя сказать наверняка: не являются ли они двойными или тройными? В равной мере вполне возможно, что «Мастерские Кейнца» готовятся к такой попытке и думают, что у любых соперников руки опустятся, когда те поймут, что у них нет шанса получить приз.

— Ну, наши ребята из разведки нас пока не подводили. Можешь быть уверен, что если бы где-то сооружали космическую ракету, мы бы об этом узнали — точно также, как сейчас весь мир прослышал о нашей.

— Возможно. Но я бы сказал, что это их рук дело, поскольку застреленный тобой тип — американец. В любом случае, наши соперники намерены заполучить приз и накопившиеся по нему проценты. Не говоря уж о деньгах, сам факт достижения цели вернет их на вершину славы. За последние год-два репутация «Мастерских Кейнца», знаешь ли, сильно пошатнулась — и если приз получит кто-то другой, это станет их концом.

На следующий день «Дейли Хейл» выбросила за борт свою шумную, но неинтересную редакционную политику под лозунгом: «Спасем Английского Короля Скорости от Самого Себя» и присоединилась к «Эксцесс» в бранном дуэте против «Эмблем». После язвительного ответа, в котором поминались Георг III и американский долг, «Постдамер Тагеблатт» перевела вопрос в другую плоскость, указав от имени фатерланда, что Кейнц, прежде чем стать американцем, был гражданином Германии, вот он с истинно немецкой щедростью и предложил свой приз всему миру. Кейнц, ответила с некоторой горячностью «Эмблем», был также евреем, которому пришлось бежать из любезного фатерланда. Америка, страна свободных людей, предоставила ему убежище. И битва продолжалась.

За рамками основной потасовки «Вьюс-Рикорд» объявлял, что «Марс должен быть интернационализирован». А Суоннен Хаффер в «Дейли Социалист» спрашивал: «Не будут ли эксплуатировать марсианских рабочих?» «Дейли Артизен» же предсказывала открытие процветающей системы марсианских советских республик. Джеральд Верди писал статьи о «Планировании Нового мира» и необходимости ввести в состав кабинета министра инопланетных дел. «Женская Любовь», публикуя статью о «Женах первопроходцев» со специальными, хотя и неточными ссылками на Мэри Кертенс (которая хотя и не имела пока, к несчастью для журналистов, собственных детей, однако посвятила себя детям других людей, не делая никаких различий между ними), упустила возможность обнародовать самую громкую сенсацию в своей жизни. «Лондонское Иллюстрированное Обозрение» напечатало чертеж типичного ракетного корабля в разрезе и сообщило интересные данные о солнечной системе. «Газета Уэксфордских Пчеловодов» объявила, что будет следить за мистером Кертенсом и предупредила его, чтобы он оставался там, куда его определил Бог.

Акции «Коммерческих Взрывчатых Веществ», компании с ограниченной ответственностью, за три дня поднялись так, словно взлетели на собственном топливе, а затем снова спустились на уровень чуть выше нормального. Сильное падение цены на золото застало всех врасплох. Причину этого удалось отследить: кто-то распространил слух, что спектральный анализ показал присутствие на Марсе золота в огромных количествах. Слух, как положено, оказался ложным, но вот цены на золото на это никак не прореагировали. Это вызвало куда меньше удивления, поведение цен на золото и в самые лучшие времена бывало, мягко говоря, непостижимым. Ставки на бирже стояли пятьсот к одному против того, что Дейл доберется до Марса, и десять тысяч к одному против путешествия в оба конца. Слух о том, что русские уже не один год сооружают ракету под названием «Товарищ», побольше и получше, чем у Дейла, все никак не желал рассеяться, пока советское правительство не выступило с официальным опровержением существования или даже планов создания такой ракеты. Слухи о ракетах немецких, американских и японских соперников были еще менее правдоподобны. Строить догадки насчет имен спутников Дейла стало чем-то вроде национальной игры.

А тем временем работы над ракетой Кертенса шли в том же темпе. Дейл был слишком занят, чтобы чувствовать что-либо, кроме беспокойства о том, будет ли его корабль закончен в срок к середине сентября. Казалось, он слишком занят, чтобы чувствовать себя одиноким от того, что жена переехала в дом к его матери.

Мэри сдалась. Она перестала противиться и освободила мужа от данного им обещания, но была не состоянии вынести пронизывающего весь дом ощущения беспокойства. Она сбежала в тихую сельскую местность в Дорсете, где о царстве машин ей напоминал лишь изредка проплывающий гирокерт, который вращал белыми парусами среди летних облаков.

Ребенок иногда шевелился у нее в утробе, причиняя боль. Теперь уже скоро. Бедный малыш, в каком же мире он появится на свет? Мэри надеялась, что это будет мальчик. Этот мир был миром мужчин, а несчастные женщины со страхом ходили среди его шестеренок и маховиков, преодолевая трудности с помощью грез и стараясь урвать те немногие радости, какие выпадали на их долю. Машины были ненавистными диктаторами и для мужчин, и для женщин. Лишь мужчины могли быть настолько тупы, чтобы мнить себя правителями.

Глава 5

Те немногие упорные люди, которые решили провести ночь под открытым небом на негостеприимной солсберийской равнине утром на двенадцатое октября 1981 года, спали только до зари, потому что с первыми лучами солнца начался приток публики, который продолжался весь день.

Истерическая шумиха, скоординированная по времени так, чтобы достичь пика в этот день, поддерживалась непревзойденной степенью искусства журналистики. Рождение сына Дейла оживило интерес, и все читатели газет в стране познакомились с несколько тестообразными чертами лица Виктора Кертенса. Обнародование фамилий спутников Дейла по межпланетному рейсу открыло миру трех неизвестных людей и одну более знакомую общественности фигуру. Всякий, кто мог добраться до телевизора, увидел и услышал, как принц королевской крови говорит:

— Нарекаю этот корабль именем «Глория Мунди»[49]. Да направит путь его Бог и да приведет Он его к нам обратно целым и невредимым.

Фильм об этом событии показывали во всех кинотеатрах. Нелегкий подвиг транспортировки «Глории Мунди» из цехов в Кингстоне, где она родилась, на подходяще пустынную часть солсберийской равнины, где она должна стартовать, отслеживался во всех подробностях. Когда открылось, что часть дороги заминирована, поднялась волна народного негодования, и атмосфера в обществе дошла до лихорадочного накала. Все наперебой гадали, кому это понадобилось. Заверения, что самого Дейла постоянно охраняли двое или более вооруженных полицейских детективов, общественность встретила с огромной признательностью. Написанная во время первого экваториального рейса песня «Керти, Король Облаков» вновь обрела популярность и уступала по частоте исполнения только национальному гимну. В последние две недели пресса действительно разошлась во всю, и публика, преданно откликаясь на ее усилия, готовилась вторгнуться на равнину в масштабах, вызывавших у властей тревогу.

Первым активным признаком подготовки к старту в сером свете того исторического понедельника стал подъем более дюжины маленьких управляемых аэростатов, выкрашенных в ярко-желтый цвет. Они расположились кольцом вокруг места действия. В пределах отмеченного ими периметра не разрешалось появляться никаким судам, кроме полицейских патрулей, и считалось, что этот пятимильный круг с избытком гарантирует безопасность. В воздух поднялось полдюжины полицейских гирокертов, они зависли в стратегических точках, откуда могли контролировать движение и на земле, и в воздухе. С запада прилетел, громыхая, первый в тот день огромный хараплан. Он приземлился и высадил своих пассажиров, а через пять минут улетел за новой партией. Со всех сторон начали пребывать машины всех видов: от изящного флипа до массивного гиробуса, все под кружащимися белыми парусами с отражающимися лучами утреннего солнца на ярко раскрашенных корпусах. Их парковка стала серьезной задачей. Через полчаса перегруженное дорожное движение замедлилось до утомительного переползания с черепашьей скоростью на самой низкой передаче.

Со стоянок воздухолетов и автомобилей вливались толпы народа, направляясь к своим загородкам, а немногие счастливчики — к трибунам. Лотошники хорошо поставленными голосами предлагали серебряные побрякушки в виде миниатюрных ракет, открытки с фотографией Дейла, фотографии самого ракетного корабля и носовые платки с теми же изображениями в качестве подходящих сувениров в память о данном событии. Работала сотня полевых кухонь. Полдюжины громкоговорителей грянули неизбежное «Керти, Король Облаков».

Где-то около девяти тридцати зависший в воздухе полицейский гирокерт номер 4 приблизился к номеру 5. Пилот номера 4 взял мегафон и крикнул коллеге:

— Ты только глянь на толпу внизу, Билл. Словно гребаный муравейник, верно?

Билл в гирокерте номер 5 кивнул.

— Если они и дальше будут прибывать такими темпами, то нам придется парковать их вертикально, — проорал он в ответ.

Лежавшая под ними равнина преобразилась. Многие акры сельской местности за пределами маяков-аэростатов покрылись автомобилями и воздухолетами. Из них к кругу аэростатов тянулись скопления черных точек, делаясь по мере приближения все гуще и гуще. Барьер, который удерживал публику на безопасном расстоянии, уже выглядел сплошным черным кольцом диаметром в две мили, более толстым с западной стороны, где располагалось разные временные строения, несколько трибун, вышки для наблюдателей и операторов радио и телевидения. И, наконец, в самом центре в блистательной изоляции виднелась сама «Глория Мунди».

Портативные мастерские для тех, кто занимался последними испытаниями и наладкой, убрали, оставив только обесцвеченные прямоугольники примятой травы, показывающей, где они стояли последние две недели. Исчезла также и ограда из оцинкованного железа, сдерживающая любопытных все эти недели, и ракета, все еще укрытая чехлом, осталась под охраной полицейского кордона.

К полудню толпа все еще росла. Владельцы киосков с прохладительными напитками начинали гадать, хватит ли у них запасов, и в соответствии с законами экономики повышали цены. Какой-то самозваный пророк под знаменем, допускающим, что «Воля Божья свершится», терпеливо предупреждал своих, к сожалению, легкомысленных слушателей о святотатственном аспекте предстоящего события. А с вышки телерадиовещания диктор уверенно сообщал миру:

— День выдался прекрасный. Лучше и быть не мог.

Люди все еще прибывают, как прибывали весь день, и хотя взлет назначен на полпятого, волнение уже достигло небывалых высот. Думаю, вы слышите шум толпы. Здесь теперь, должно быть, полмиллиона народу. Вам не кажется, мистер, Джонс?

Как поняли слушатели, мистер Джонс полагал, что на равнине собралось как минимум три четверти миллиона.

— Наверное, вы правы. В любом случае народу много, а день действительно прекрасный. Вам не кажется, мистер Джонс?

Слухи стекались к трибуне прессы, как железные опилки к магниту.

— Ее дюзы не выдержат старта, — заявил Треверс из «Хейл». — Один мой знакомый, металлург из Шеффилда, заверил меня, что неизвестно сплава, способного выдержать такую температуру…

— Она не сможет взлететь, — говорил Деннис из «Рефлектора». — Она слишком тяжелая. Сотрудник «Коммерческих Взрывчатых Веществ» показал мне цифры. Ракета перевернется и вспашет землю. И надеюсь, Бог даст, она попрет не в мою сторону.

— Если она взлетит, — допустил Друз из «Верэйэсити» — то у нее не будет ни единого шанса преодолеть это чертово притяжение. Положитесь на мое слово — это будет еще один полет Драйверса.

Тенсон из «Координатора» точно знал, что увеличение темпов постройки означало неполные испытания.

— Чистое безумие, — таков был взгляд сотрудника «Эксцесс». — Ракеты должны быть маленькими. Можно с таким же успехом попробовать запустить в космос собор святого Павла, как и взлетать на этой здоровенной штуке.

Коротышка из толпы подергал за рукав сержанта полиции Ярдера и показал на небо.

— Смотрите, сержант, вон гирокерт в кольце аэростатов.

Сержант Ярдер прикрыл ладонью глаза от солнца и поглядел, куда нацеливался указательный палец самаритянина.

— Это мистер Кертенс и остальные, сэр. Их-то пришлось пропустить, иначе и спектакль не состоится.

Прибытие воздухолета заметили и другие. Раздались приветственные крики, сперва негромкие, но звук нарастал до тех пор, пока не взметнулся ввысь, перейдя в громовой рев из десятков тысяч глоток. Зрители сообразили, что Дейл, наконец, здесь. Воздухолет медленно опустился и совершил посадку. Открылась дверца, и Дейл помахал рукой, приветствуя толпу. Он сошел на землю, а за ним последовали четверо спутников. Несколько мгновений спустя дружно ринувшиеся вперед фургоны киношников и автомобили прессы заслонили их от толпы. Гирокерт снова взлетел, и компания из фургонов и автомобилей придвинулась к зачехленной ракете.

Диктор на вышке телерадиовещания взволнованно проговорил в микрофон:

— Он здесь! Вы только что видели, как Дейл Кертенс прибыл с товарищами, чтобы сделать попытку межпланетного перелета. Теперь они двигаются к ракете. Пятеро астронавтов где-то там, в середине вон той группы. Толпа кричит до хрипоты. Здесь мы более чем в миле от ракеты, но сделаем все возможное, чтобы показать вам церемонию открытия. Пожалуйста, подождите, пока мы меняем объективы.

Сцена на экранах телевизоров замерцала, а затем смазалась, когда камера развернулась. Изображение снова сфокусировалось и остановилось на Дейле и окружавшей его группе. Он стоял на временной деревянной трибуне у подножия ракеты. В одной руке он держал конец веревки, тянувшейся вверх за пределы поля зрения телеэкрана.

— А сейчас мы услышим, как сам мистер Кертенс говорит через микрофон, который вы видите рядом с ним, — продолжал диктор.

Толпы вдруг выжидающе умолкли. Те, кто принес с собой портативные телевизоры, смотрели, как Дейл, улыбаясь, вышел вперед. Остальные приставили ладони козырьком ко лбам, глазея на группу людей в миле от них. Наверное, представляли себе хорошо известную улыбку, когда заговорила сразу сотня громкоговорителей.

— Все, что я мог бы сказать в ответ на такое приветствие, каким вы встретили меня, наверняка будет неадекватным. И я могу сказать от лица своих спутников и себя лично лишь одно— «Спасибо». Мы приложим все силы, чтобы оказаться достойными такого приема. Еще раз — «Спасибо»!

Он помолчал и крепче сжал свисающую веревку.

— А теперь, — добавил он, — вот моя «Глория Мунди».

Он потянул, и в первый миг, когда все затаили дыхание, казалось, что ничего не происходит. Затем чехол спал, соскальзывая по полированным металлическим бокам, и бурными волнами опустился на землю. Прежние приветственные крики были всего лишь тихим ропотом по сравнению с громовым «ура», грянувшим из толпы.

«Глория Мунди» заблистала на солнце. Она возвышалась на плоской равнине, словно чудовищный снаряд, спроектированный для артиллерии великанов; стройная масса сверкающего металла, покоящегося на треноге из трех огромных выступов, нацеливала свой тупой нос в голубое небо, куда она — если все пойдет как надо — вскоре и устремится.

А затем, удивительное дело, приветственные крики стихли. Все выглядело так, словно для массы зрителей в первый раз дошло, что пятеро стоящих на трибуне добровольно шли на почти верную смерть; что похожий на снаряд силуэт был и в самом деле снарядом — самым большим ракетным снарядом, какой когда-либо видел мир, и этот снаряд, за исключением небольшой части неподалеку от носа, где виднелись круглые иллюминаторы, начинен самой мощной взрывчаткой.

Когда толпа загомонила вновь, в ропоте ее появилась новая нота. Большое праздничное торжество сменили беспокойство и ощущение трепета. Даже флегматичный сержант Ярд ер почувствовал смену настроения.

До сих пор предполагаемый рейс лишь слегка будоражил его воображение; да и то лишь потому, что толпа, собравшаяся увидеть старт корабля, была самой большой из тех, что он видел. Теперь же он посмотрел на ракету с новым любопытством. Ну почему Земля для них недостаточно велика? Странным же должен быть человек, которому настолько малоинтересны пять континентов и семь океанов, что он желал улететь на снаряде в пустоту космоса. И какой прок кому бы то ни было, даже если они сумеют добиться успеха? Какой прок вообще когда-либо бывал от этих ракет? Даже рейс Драйверса вокруг Луны не принес никому пользы. Только зря оказались потрачены миллионы долларов, и погибли десятки хороших людей…

Сержант фыркнул и вытащил часы. Они были полезным, хотя и неточным инструментом.

— Как раз минуло полчетвертого. У них есть еще час, — пробормотал он про себя.

Его маленький сосед рискнул сделать поправку.

— По-моему, без двадцати четыре, сержант. Они скоро зайдут в ракету.

Сержант неодобрительно покачал головой.

— Зачем они это затеяли? Провалиться мне, если я когда-нибудь согласился бы лететь в одной из этих штук — даже за миллион не полетел бы. Быть национальным героем дело хорошее, но много ль тебе с того проку, если разобьешься на такие мелкие кусочки, что их никому и не найти? И уж совсем никакого проку, если с тобой будет то же, что и с беднягой Драйверсом.

— Думаю, с Кертенсом этого не произойдет, — покачал головой коротышка. — Он великий человек, и эта его «Глория Мунди» — величайший корабль из всех. У него должно получиться.

— А что, если ракета взорвется? — спросил сержант. Коротышка улыбнулся.

— Думаю, они не успеют ничего понять.

Сержант беспокойно шевельнулся.

— Но ведь нам-то здесь она повредить не может, не так ли? Гляньте, как они далеко.

— Но это расстояние рассчитано лишь на то, чтобы нас не задело огнем дюз. Если же «Глория Мунди» взорвется — ну, вспомните Симпсона в Чикаго; его ракета была вполовину меньше этой.

Несколько молчаливых мгновений сержант, почувствовавший себя вдруг очень неуютно, вспоминал Симпсона.

— Но для чего им хочется это совершить? — снова с грустью задался он вопросом.

Коротышка пожал плечами.

— Думаю, дело не столько в том, что они хотят, сколько в том, что должны. Похоже, что-то толкает их все дальше и дальше, хотят они того или нет.

Круглая дверца высоко на стенке ракеты с решительным стуком захлопнулась. Немногие счастливчики из прессы, которых допустили на маленькую площадку рядом с кораблем, затопотали, спускаясь по деревянной лестнице, и присоединились к своим менее привилегированным собратьям на земле. Чуть ли не раньше, чем последний из них убрался, бригада рабочих уже начала переворачивать площадку вместе с лестницей, забрасывая доски на грузовик. Фургоны киношников и автомобили журналистов рванули через лужайку к трибунам для прессы. От них не сильно отставали и грузовики, увозящие последних из рабочих. Пылающая в лучах заходящего солнца «Глория Мунди» осталась в гордом одиночестве.

Варне из «Дейли Фото» с негодованием оглянулся.

— Ничего сексапильного, — пробурчал он.

— Никакой женской стороны дела. Вот в том-то вся и беда с этой работой. Будь все проклято, ведь долг жены — появляться в подобное время — и приносить малыша. Народ хочет видеть снимки последний объятий. Он имеет на это право. А вместо этого его жена сидит дома и смотрит отлет по телевизору. Как можно с этим бороться? Это нечестно по отношению к нам — и к публике. Будь я на его месте, уж я бы, черт возьми, позаботился, чтоб моя жена…

— А заткнись, — оборвал его сосед. — Для чего, черт побери, существуете вы, ребята из худотдела, если не способны сделать в подобных случаях малюсенький монтаж. Завтра ты увидишь фотографию последнего прощания. Она хороша. Когда я в первый раз увидел ее на прошлой неделе, то чуть не прослезился.

Автомобили заехали в загородку. Журналисты высадились и направились к бару. Громкоговорители снова грянули «Керти, Король Облаков». Минутная стрелка на тысячах часов минула цифру двенадцать. Медленно ползли последние полчаса.

Глава 6

— Двенадцать минут, — произнес безо всяких эмоций Дейл.

Если другие и услышали его, то никак это не проявили. Капитан ракеты посмотрел, отмечая реакции спутников на напряжение ожидания, они стояли, скопившись у круглых иллюминаторов. Из пяти человек, находящихся в этом стальном гробу, он волновался меньше всех. Долгие годы гонок на ракетопланах породили в нем способность встречать опасность в духе холодного фатализма — или, точнее будет сказать, временно замораживать естественные эмоции. Четверо других смотрели сквозь толстые литые кварцевые стекла на невзрачную равнину так, словно она самый прекрасный пейзаж на Земле.

Джефри Дуган, самый молодой из команды, почти не трудился скрыть свои чувства. Дейл сочувственно посмотрел на его ярко сияющие от волнения глаза, отметил его приоткрытые губы и учащенное дыхание сквозь стиснутые зубы. Он знал, что именно чувствует сейчас Дуган. Разве он сам не переживал все это? Ему было двадцать четыре года, как раз столько, сколько сейчас Дугану, когда он участвовал в своей первой гонке вокруг Земли, и он не забыл своих ощущений перед стартом. Паренек сделан из верного теста. Дейла радовало, что именно его избрал штурманом и помощником пилота из тысяч возможных специалистов.

Фрауд, журналист, обернулся и встретился взглядом с Дейлом, неубедительно улыбнулся, а затем снова уставился в иллюминатор. Дейл заметил, что тот нервничает. Выходит, напряжение взяло за живое и этого циничного джентльмена?

Джеймс Бернс, механик, приник к стеклу, глядя на равнину. На вид он оставался почти столь же спокойным, как сам Дейл, но раздраженно-резкие движения выдавали его состояние. Выражение лица Бернса оставалось серьезным, как на собственных похоронах.

В том, что касалось экипажа, опасения Дейла вызывал только последний член его команды. Вид лица доктора, зловеще бледного и изможденного, внушал тревогу. Решение включить в свою команду этого человека пятидесяти шести лет вызвало сильную критику, и, похоже, критика могла оказаться оправданной. И все же сожалеть теперь было слишком поздно — можно лишь надеяться на лучшее.

Доктор Грейсон поднял взгляд на ясное голубое небо и невольно содрогнулся. Ему казалось, что лицо у него холодное и влажное, и знал, что побледнел. Он считал, что его глаза за толстыми линзами очков выглядят остекленевшими. Как он ни старался, не мог унять дрожь в руках. Более того, его воображение сыграло с ним злую шутку. Оно постоянно рисовало заполненные народом городские улицы, громыхающие шумом движения, залитые яркими огнями всех цветов, мигающими и мерцающими. Доктор Грейсон вновь и вновь повторял, что если б у него хватило здравого смысла убраться из этого стального гроба, то он мог бы этим же самым вечером оказаться именно в таком месте…

Фрауд глядел через равнину, на сдерживаемую армией полицейских черную линию. На вышке для прессы виднелись маленькие темные фигурки собратьев-журналистов, с которыми он недавно попрощался. Они все сказали, что завидуют ему. Он сомневался, говорил ли хоть один из них всерьез и согласился бы поменяться с ним местами, представься такая возможность. В данный момент он сам охотно поменялся бы местами с любым из них. Фрауд повернулся и снова посмотрел на плотно сбитые толпы.

— Тысячи и тысячи их, дружно ждущих большого взрыва, — пробормотал он себе под нос. — Их, вероятно, оглушит сильнее, чем им хочется. Эй, вон кто-то с гелиографом! — он подался вперед, характерная, похожая на серп черная челка упала ему на лоб.

— Желаем удач и, — прочел он по буквам из вспышек. — Пожелание едва ли оригинальное, но доброжелательное — и оно получше, чем многие другие. Я бы не отказался держать пари, что там целая толпа тех — не исключая и моих собратьев по профессии — кто считает, что если мы взорвемся, то зрелище выйдет куда лучше, чем при удачном старте.

— Да, тут вы правы, — согласился Бернс, глухой голос которого полностью соответствовал мрачному выражению его лица. — Это те, кто считает, что виденное не стоило затраченных денег, если какой-то бедняга не разбивается в воздушной гонке. Но с «Глорией Мунди» их ждет разочарование. Я помогал ее строить, и она не взорвется.

Доктор раздраженно шевельнулся.

— Я желал бы, чтобы вы перестали толковать о взрыве. Неужели ожидание и без воображаемых ужасов недостаточно тягостно?

Юный Джефри Дуган согласился с ним. Написанное у него на лице нетерпеливое предвкушение сменилось беспокойством.

— Поддерживаю, док. Хотел бы я, чтобы мы могли взлететь сейчас же. Это подвешенное состояние выматывает меня. Сколько еще ждать? — добавил он, снова поворачиваясь к Дейлу.

— Четверть часа, — уведомил его Дейл. — Нам лучше готовиться, Дуган. Что там говорит метеовышка?

Дуган перешел к одному из других иллюминаторов.

— Скорость ветра — двенадцать миль в час, — доложил он.

— Хорошо. Для такого большой поправки не нужно, — Дейл снова повернулся к другим. — Закройте теперь ставни. Нам пора расходится по подвесным койкам.

Он включил маленькую лампочку на потолке. Ставни на иллюминаторах, тяжелые листы стального сплава, захлопнулись, и их отделанные резиной края втиснулись в пазы. Когда последнюю ставню задраили до предела и сделали воздухонепроницаемой, участники экспедиции разошлись по подвесным койкам.

Это были подвешенные на металлических штангах кушетки. Чтобы добиться максимального комфорта, их изготовили из прекрасно закаленной стали и самого мягкого ворса. Ни одна сказочная принцесса на горошине никогда не покоилась на постели и наполовину столь роскошно-податливой, как те, какими обеспечили этих пятерых астронавтов.

Они забрались без разговоров и застегнули ремни безопасности. Бледное лицо доктора стало еще белее. Под нижней губой у него собрались бисеринки пота. Дуган увидел, как неуклюже тот возится с ремнями, и наклонился к нему.

— Вот, дайте-ка, это сделаю я, док, — предложил он. Доктор благодарно кивнул и откинулся на спину, покуда сильные руки Дугана затягивали пряжки.

Механик лежал неподвижно с торжественностью каменного рыцаря на гробнице. Журналист слегка ерзал, стараясь найти самую удобную позу.

— Хорошие постели ты предоставляешь своим гостям, Дейл, — пробормотал он. — Заставляют гадать, почему ж это мы, дураки проклятые, вообще занимаемся чем-то, кроме сна.

Дейл лежал молча, не сводя глаз с секундной стрелки часов. Пальцы его правой руки уже сжимали установленный сбоку от койки стартовый рычаг. Сосредоточившись, он не показывал видимых признаков страха, волнения или беспокойства.

— Две минуты.

Напряжение возросло. Фрауд перестал ерзать. Дуган почувствовал, что сердце у него забилось чаще. Доктор подсознательно считал секунды. Даже сейчас еще не слишком поздно отказаться от полета. Если он вскочит на ноги и бросится на Дейла…

— Полминуты.

А потом-то — что? — подумал доктор. Он повернул голову. Его обеспокоенный взгляд встретился со взглядом Дутана, и он услышал ободряющий шепот.

— Пятнадцать секунд, — произнес Дейл.

Доктор погрузился в омут фатализма. Раньше или позже, а умереть придется. Так почему бы не сейчас? Он неплохо прожил отпущенный ему срок. Только бы это произошло быстрее…

— Пять… четыре… три… две… одна…

Разговоры в толпе стихли до еле слышного ропота, а потом наступила напряженная тишина, нарушаемая только неумолимо отсчитывающим время голосом из громкоговорителей. Все взгляды обратились к центру круга, дружно сфокусировавшись на сверкающей ракете. Люди едва смели моргнуть, чтобы не пропустить критический момент старта. В этот миг в душу каждому закралось некоторое понимание истинного значения сцены — волнение и гордость перед неукротимым духом человека, который стремится порвать вековечные путы: дотянуться до самых звезд.

Так отправлялись навстречу неведомым опасностям кнорры Лейфа, сына Эйрика; и точно так же отправлялись в путь каравеллы Колумба, страшась, что могут заплыть за край света и рухнуть в Бездну Вечности. Вполне возможно, что этот день, это 12 октября, так же войдет в историю, как поворотный пункт в истории человеческой цивилизации…

Телескопы крупных обсерваторий были наведены и готовы к работе. Их наводили и раньше. Они отслеживали хвостовые выхлопы искателей приключений с Земли, видели, как те вырываются из скорлупы атмосферы в пустоту космоса, видели как им не удавалось выдержать курс, и наблюдали начала падений, которые будут длиться месяцами, пока не закончатся, наконец, на Солнце. И теперь, в скором времени, о судьбе «Глории Мунди» расскажут огромные линзы — поможет ли астронавтам судьба, и пылающий красный диск Марса будет постепенно становиться все больше и больше, или она отвернется, и тогда ракета будет безжалостно затянута в центр солнечной системы. Прошли последние напряженные секунды. Огромная ракета рванулась в небо. Казалось, она балансировала на столпе огня, разрезая голубую синь небес, словно огромный снаряд, которым она и была. Огонь извергался из ее дюз в расширяющемся нимбе сиренево-синего пламени, похожем на хвост какой-то чудовищной кометы. И когда грохот ударил по ушам толпы, ракета уже сделалась огненной искоркой в небесах…

Корреспондент «Дейли Хейл» покинул телефон на вышке для прессы, и теперь естественное притяжение повлекло его к бару. Но прежде чем он смог до него добраться, к нему обратился взволнованный субъект в комбинезоне механика.

— Мистер Трэверс, вам нужна сенсация? — настойчиво спросил он.

— Сенсация? — переспросил он. — Нынче нет никаких сенсаций. Обо всем, что случилось, всем все известно.

— Не верьте этому, — серьезно настаивал механик. — Если вы заплатите, как следует, то у меня найдется для вас самая настоящая сенсация.

— «Хейл» всегда честно расплачивается, — проявил преданность родной газете Трэверс. — Что за сенсация? Насчет ракеты?

Механик кивнул. Поспешно оглядевшись, чтобы убедиться, что в пределах слышимости никого больше нет, он нагнулся поближе к журналисту и зашептал ему на ухо. После первой же фразы Трэверс остановил его.

— Больше никто не знает?

— Ни единой души. Положитесь на мое слово.

Две минуты спустя механик и твердо сжимающий ему руку выше локтя Трэверс неслись через площадку по направлению к специальному воздухолету «Хейл».

Глава 7

Доктор Грейсон лежал с плотно закрытыми глазами. Он отчаянно сжимал веки, словно эти тонкие мембраны могли отрезать его от всех ощущений. Дуган лежал с открытыми глазами и слегка повернул голову, следя за Дейлом. Рычаг управления и лежавшая на нем ладонь оставались скрытыми от его глаз, но он видел, как напрягалась правая рука, когда Дейл сжимал пальцы.

Внезапно раздался рев, громкий и ужасающий, несмотря на пустотелые двойные стенки ракеты. Невидимый вес глубоко вдавил его в подушки койки. От содрогания ракеты он, невзирая на амортизирующие пружины, затрясся всем телом от вибрации, которая, казалось, вот-вот развалит его на куски. Голова у него закружилась, а потом, похоже, налилась свинцом.

Рев перекрыла новая высокая нота, пронзительный визг. Ракета со свистом проносилась сквозь атмосферу. Приложив усилие, Дуган сумел повернуть голову и посмотреть на подвешенный над Дейлом термометр. Температура внешнего корпуса уже повышалась, а указатель скорости пока миновал лишь отметку миля в секунду. Три тысячи шестьсот миль в час. Дугана внезапно охватила паника: знает ли Дейл?

Дейл не сводил глаз с большого диска, на котором имелась единственная секундная стрелка. Постепенно, в соответствии с запланированным ускорением по сто футов в секунду, он поворачивал рычаг управления. И стрелка указателя скорости постепенно клонилась в сторону увеличения. На людей продолжали давить неосязаемые силы. Стало трудно дышать. Отличные пружины и мягкий ворс стали казаться каменными: сжавшиеся внутренние органы нестерпимо болели; сердца работали с напряжением, жилы набухли. Головы горели, а в висках стучало; глаза, казалось, не помещались в глазницах.

Свист воздуха миновал порог слышимости; температура продолжала расти, но была все еще намного ниже красной отметки опасно высокой жары. Указатель скорости скользил вперед — три с половиной — четыре — четыре с половиной мили в секунду — четыре минуты после старта… Немного отстаем от графика…

Дуган перестал следить. Он не мог ясно разглядеть приборы. Ему казалось, что глаза у него вот-вот лопнут. И словно рефрен, в голове у него все повторялось: «Семь миль в секунду… семь миль в секунду…» Меньшая скорость будет означать, что оторваться от Земли не удалось[50].

Дуган, самый молодой и самый сильный, открыл глаза первым. Его сразу же сильно стошнило. Прежде чем он оправился, зашевелились и другие, проявляя схожие симптомы. Когда Дуган малость овладел собой, то первой заботой стал указатель скорости, и он облегченно вздохнул, увидев, что тот регистрирует скорость чуть выше семи миль в секунду. На самом-то деле, будь она на одну-две десятых ниже семи — это, возможно, и не помешало бы им оторваться от Земли, но коэффициент безопасности был бы тогда неприятно низок. Перевернувшись на бок, он посмотрел на Дейла, который начал немного двигаться. Как этот человек выдержал давление, доводя ускорение до нужной отметки, являлось загадкой. Кому-то, решил Дуган, надо будет изобрести автоматический контролер ускорения.

Он с величайшей осторожностью принял сидячее положение и расстегнул ремни. Ракетные дюзы теперь отключились, и корабль летел по инерции, так что никакого притяжения сейчас нет. Он отсоединил от зажимов ботинки с магнитными подошвами и обулся, прежде чем опустить ноги на пол.

Бернс оказался менее осмотрительным. Расстегнув пряжки ремней, он резко уселся на койке и со стуком столкнулся с потолком. И выругался.

— Где у тебя голова? — брюзгливо проворчал доктор. Чувствовал он себя крайне нехорошо, и его совершенно не забавляло зрелище того, как Дуган тащит механика обратно на койку.

— Не думал, что мы так скоро окажемся в зоне невесомости, — объяснил Бернс.

Доктор покачал головой.

— Никакой невесомости не существует, — резко поправил он Бернса.

— Да ну? А вот ощущение такое, словно она есть, черт дери, — неприязненно отозвался механик.

— Не обращайте внимания на дока, — посоветовал Фрауд, прервав на время возню с ботинками. — Вы действовали вполне в духе самых лучших традиций. Герои Уэллса и Верна стукались точно так же. Слушайте, нельзя ли нам открыть одну из этих ставен?

Дуган посмотрел на Дейла, все еще пребывавшего в горизонтальном положении.

— Лучше подождать приказа.

— Да все в порядке, — раздался слабый голос Дейла. — Открывайте — если иллюминаторы не разбились. Я немного полежу здесь.

Трое космонавтов энергично взялись за одну из ставен, доктор отыскал в своем саквояже шприц, прежде чем переместиться к Дейлу. Ставни отдраили с трудом. Без веса в телах, служащих в качестве рычага, каждое движение требовало точки опоры. Наконец ставню заставили распахнуться.

На фоне бархатной тьмы сияли, словно алмазы, ярким и нерассеянным светом мириады звезд. Яркие искры, бывшие огромными солнцами, одиноко горели в темноте, хотя им там было нечего освещать, и они не могли рассеять свой свет. В глубинах космоса не существовало никаких размеров, никаких масштабов. Невозможно рассмотреть, что миллион световых лет длиннее вытянутой руки. Микрокосм путался с макрокосмом.

Некоторое время никто не произносил ни слова, а затем Фрауд спросил:

— А где Земля?

— Скоро взойдет. Мы ведь вращаемся вокруг своей оси, — сообщил ему Дуган.

Они ждали, а ярко горящие звезды медленно уплывали в стороны. Появился темный сегмент, загораживающий от глаз все прочее. Он становился все больше и больше, и вот блеснул серп Земли. Фрауд пробормотал про себя:

— Боже мой, ну разве она не красавица? Переливается, словно жемчужина.

Огромный серп Земли не обладал ясными, четкими очертаниями полумесяца. От него исходил холодноватый зелено-голубой свет. Он висел в небе, огромный и яркий, размытый, словно осыпанный пыльцой какого-то небесного цветка. Закат только что накрыл Европу, и граница ночи двигалась к Атлантике. Обе Америки застыли поблизости от внешнего края, и более значительные горные хребты все еще оставались различимыми. Было как-то странно думать, что высоко в этих горах находились обсерватории, откуда на них нацелились телескопы. И еще более странным было думать о миллиардах людей, кишащих на этом небесном теле.

Дейл и доктор пересекли отсек и присоединились к остальным. Ракета продолжала вращаться, унося Землю из поля зрения. Внезапный пылающий свет из окна застал астронавтов врасплох.

— Быстро закройте ее, а то мы все изжаримся, — приказал Дейл.

Солнце «взошло». Оно напоминало шар яркого пламени, испускавший сильный жар и блиставший слишком ярко. Дуган и Бернс дружно захлопнули ставню.

Дейл повернулся и перебрался к креслу управления, где и принялся изучать показания приборов и датчиков. Термометр показывал, что ускорение контролировалось: нагрев оставался намного ниже опасной точки. Данные датчиков воздушного давления и очистки воздуха были в порядке. Указатель скорости твердо держался на цифре чуть выше семи миль в секунду. И вплоть до той минуты, пока он не подошел к показателю уровня горючего, Дейл не находил никаких крупных отклонений. Зато перед этим прибором он остановился и нахмурился. Между его расчетами и тем, что показывал прибор, существовала заметная разница. Капитан был озадачен.

— Странно, — шепнул он стоявшему рядом Дугану.

— Ошибка невелика — кроме того, мы вышли за отметку семи миль в секунду, — ответил тот.

— Знаю, но, даже делая скидку на это, что-то идет неправильно. Это ж один из самых простых расчетов — количество энергии, требующейся для подъема данного веса с данной скоростью. Это элементарно. В этом мы не могли ошибаться. Минуточку.

Он достал из ящика калькулятор и быстро произвел кое-какие подсчеты.

— Как я понимаю, где-то между ста тридцатью и ста сорока фунтами. Так откуда же, черт побери, у нас взялся этот лишний вес, хотел бы я знать?

— Ты поднял ускорение на пятой минуте.

— Знаю. Я это скомпенсировал. — Он обратился к остальным. — Кто-нибудь из вас принес на борт что-то лишнее?

Фрауд и Бернс покачали головами. Их имущество было взвешено с точностью до унции. Доктор Грейсон слегка смутился.

— Ну? — резко бросил Дейл.

— Э… моя маленькая внучка, знаете. Она настаивала, что я должен взять талисман. — Он порылся в кармане и извлек кошечку из черного бархата. У нее был пушистый хвост и надменное выражение мордочки.

Дейл улыбнулся.

— Вероятный вес — одна унция. Мы вам это простим, док. Но не принесли ли вы, к примеру, свой микроскоп?

— К несчастью, нет. Тебе, Дейл, знаешь ли, следовало позволить мне взять его. Он мог бы нам пригодиться на Марсе.

— Так же, как и целая уйма иных вещей, но нам пришлось обойтись без них. А остальные абсолютно уверены, что у вас нет ничего лишнего?

Все покачали головами.

— Странно, зато все остальное сработало, как часы.

— Будь у вас мои внутренности, вы бы этого не сказали, — заметил Фрауд. — У меня все болит не только снаружи, но и внутри. Я серьезно сомневаюсь в том, придет ли когда-нибудь в норму мой желудок, и самая мысль о еде… — Он состроил выразительную гримасу.

— Что дальше? — поинтересовался у Дейла Дуган.

— Скорректируем наш курс и остановим вращение. Всем по койкам.

Фрауд застонал.

— О, Боже мой. Снова?

— На сей раз ничего особенного, но нас может немножко подбросить.

Двадцать минут они с Дуганом, заняв кресла управления, вновь и вновь корректировали курс, и послушный им корабль совершал серию резких дерганых движений.

— Пока все, — объявил, наконец, Дейл. — Можете теперь встать, и если хотите открыть ставню, то теневая сторона вон там. — И, повернувшись, к Дугану, добавил: — Достань-ка мне карты номер один, два и три, и мы подробно отметим курс.

Дуган покинул помещение через люк в полу. За ним тянулась металлическая лесенка. Про эту лесенку нельзя было сказать, что она вела вниз, так как в ракете теперь не существовало ни «верха» ни «низа». Жилой отсек, рубка «Глории Мунди», располагалась впереди, на носу. Пол у нее был круглый, а стены — сигарообразной формы, они слегка сближались к потолку. Дейл решил, что отдельная штурманская рубка не нужна. Полет ракеты, коль скоро удалось преодолеть притяжение Земли, это, строго говоря, вовсе не полет, а падение. Оказавшись в космосе и на правильном курсе, требуется уделять внимание лишь легким поправкам курса, для этого достаточно коротких вспышек из рулевых дюз. Поскольку корабль теоретически мог оставаться на расчетном курсе до тех пор, пока его не затормозят для посадки, Дейл счел, что отводить место для специальной навигационной рубки — напрасная потеря полезного пространства.

Вдоль стен главного помещения шли пять иллюминаторов. Между ними располагались телескопические инструменты. Они могли работать, когда ставни приходилось закрывать. Теперь, когда движение вокруг оси исчезло, можно упаковать пять подвесных коек поплотней, а к полу привинтить стол с намагниченной поверхностью и сделать другие изменения ради комфорта во время полета, который должен был продолжатся двенадцать недель.

За люком находились кладовые для продовольствия и других необходимых вещей. Батареи для освещения и отопления. Запас воздуха и ректификационный агрегат. Кабинка немногим больше стенного шкафа для применения при чрезвычайных обстоятельствах в качестве лазарета. Верстак, небольшой токарный станок и пирамида с инструментами для мелкого ремонта, и даже угол, оборудованный под камбуз — хотя трудности приготовления еды в невесомости исключали надежду на большой выбор горячих блюд.

На втором уровне и кончалась пригодная для обитания часть корабля. Дальше располагались топливные баки с тоннами взрывчатки, смесительные камеры и насосы, снабжающие топливом камеры сгорания, откуда расширяющиеся газы с ревом вырывались из дюз.

Дуган перебрался в ту часть кладовой, где хранились навигационные карты. Оттолкнувшись, он проплыл к полу. Его магнитные подошвы с легким лязгом стукнулись о поверхность, и он сразу же почувствовал себя почти нормально. Хотя невесомость и ожидалась, астронавты чувствовали себя не в своей тарелке. Дуган нагнулся и потянул, открывая длинную лицевую сторону шкафчика с картами, а затем застыл, выпучив глаза. Когда он видел их в последний раз, карты лежали, аккуратно свернутые в трубочки; теперь же большинство из них сплюснуло давление, вызванное ускорением. Удивило его однако не это, а торчащий меж складок бумаги предмет, смахивающий на носок сапога.

Несколько мгновений Дуган постоял в оцепенении, прежде чем у него достало ума опять запереть шкафчик и отправиться на поиски пистолета. Вернувшись в жилой отсек, он доложил:

— На борту заяц, Дейл.

Когда смысл замечания дошел до астронавтов, те уставились на штурмана во все глаза. Дейл пренебрежительно хмыкнул.

— Невозможно. Корабль все время охраняли.

— Но он там. Я видел…

— И его обыскали, прежде чем мы улетели.

— Говорю вам, я видел в шкафчике с картами чью-то ногу. Сходи и сам посмотри.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Дейл поднялся из-за пульта управления и протянул руку.

— Отдай мне пистолет. Я разберусь с зайцем. Теперь мы знаем, откуда взялся лишний вес.

Капитаном владел холодный гнев. Присутствие зайца вполне могло означать гибель для них всех. Не удивительно, что корабль с самого начала немного отставал от графика, и не удивительно, что уровень потребления горючего превысил ожидаемый. Дейл пролез через люк, а остальные последовали за ним. Лицевая сторона шкафчика все еще оставалась запертой. Он крутанул задвижку и резко распахнул ее.

— А ну, выходи! — приказал он.

Ничто не шелохнулось. Он потыкал среди бумаг дулом пистолета и почувствовал, что наткнулся на что-то податливое.

— Вылезай! — повторил он.

Торчащий носок сапога шевельнулся, заставив кучку карт выплыть из шкафчика. Открылся зашнурованный до колена сапожок. Заяц извивался, медленно выбираясь из отверстия ногами вперед. За сапожками последовали бриджи и куртка из мягкой кожи, и, наконец, появилось удрученное испачканное лицо. Бросив беглый взгляд на лицо, окруженное растрепанными волосами, Дейл опустил пистолет.

— Боже мой, это женщина, — произнес он тоном, в котором звучало откровенное отвращение.

— Вот те на… — вторил ему Фрауд.

— Точь-в-точь, как в кино, верно?

Девушка выбралась из шкафчика и поплыла по помещению. Не будь ее тело невесомым, она бы рухнула без сил. Потом незнакомка вытянула руку, чтобы ухватиться за опору, но не дотянулась. Глаза у нее закрылись, она по инерции плавала в воздухе.

— И что еще хуже, — добавил Дейл, — она из тех, кто начинает с обморока. Во имя неба, что мы такого сделали, чтобы заслужить подобное?

Доктор схватил девушку за руку.

— В этом ее винить нельзя. Мы все потеряли сознание, а мы ведь лежали на пружинных койках. Будет удивительно, если она ничего не сломала.

Бернс выудил из кармана фляжку.

— Дайте девушке капельку бренди, — предложил он.

Доктор нетерпеливо оттолкнул его.

— Отойди, приятель. Как ты сможешь налить жидкость в стакан, черт подери? Пошевели своими куриными мозгами.

Бернс сконфуженно отступил, глядя с озадаченным выражением лица на непроливаемое бренди.

— Полагаю, лучше забрать ее в лазарет и позаботиться о ней, — неохотно решил Дейл. — Док, хорошо бы вымыть ее. Никогда не видел никого грязней. Вероятно, она погубила часть карт.

— Лично я бы, — посоветовал Фрауд, — сначала ее умыл, а уж потом приводил в чувство. Она никогда не простит, если очнется и увидит себя такой, как сейчас. Эта часть ее выступления куда ниже киностандартов: никто пока не видел кинозвезду сразу после того, как ей стало дурно.

Глава 8

По возвращении в жилой отсек воцарилось тягостное молчание. Дейл застыл у пульта управления и уставился на приборы, ничего перед собой не видя, так как им овладело чувство нарастающего негодования. Бернс сидел у стола и мирно ждал. Фрауд попытался упасть на одну из коек. Делая этот небрежный жест, он забыл об отсутствии веса и завис в воздухе. Дуган подошел к одному из незабранных ставнями окон, изучая чудеса космоса.

Тишину нарушил Фрауд.

— Ну и ну, — задумчиво пробормотал он. — А я-то думал, что мне досталось единственное чисто мужское редакционное поручение с тех пор, как изобрели сексапильность. Это лишь показывает — даже журналист может иногда ошибиться. Знаете, — добавил он, — чего бы там ни говорили о старине Оскаре Уайльде, он был в чем-то прав.

Отвлекшись от созерцания звезд, Дуган с озадаченным видом повернулся к Фрауду.

— О чем ты, черт возьми, толкуешь? — спросил он.

— Да про нечто совершенно безвредное. Всего лишь о том, что у Уайльда была теория насчет того, что природа подражает искусству. Типичное искусство наших дней — это кино. Отсюда и эта ситуация. Кто ж, кроме возросших на киноподелках Голливуда, додумался бы лететь зайцем на ракете? Поэтому…

— Хорошо, — отмахнулся от него Дейл, — но случай, похоже, далеко не так забавен, как ты полагаешь. И вся соль вот в чем: что нам с ней делать?

— Делать? — повторил Фрауд, словно эхо, ничуть не встревоженный словами Дейла. — Как что, да очень просто — за борт ее.

— Эй, послушайте… — начал было Дуган.

Фрауд усмехнулся.

— Именно. Но факт остается фактом, это единственное, что мы можем сделать. Альтернатива — к которой мы, несомненно, обратимся — вообще ничего не делать: фактически смириться с этим положением, нравится нам оно или нет.

— Будь это мужчина, — заявил Дейл, — я бы предпочел выкинуть его за борт — и это нельзя было бы назвать убийством.

— Но так как это не мужчина?..

— Ну, черт бы все побрал, а почему бы и нет? Женщина ест не меньше, и дышит не меньше. Есть какая-нибудь Действительно веская причина, по которой с ней не следует обойтись точно так же?

— Ни единой, — тут же ответил Фрауд. — Одинаковая плата за одинаковый труд, одинаковое наказание за одинаковые преступления. Вполне логичная и правильная процедура. Но никто и никогда не осуществляет ее на практике, так как в сердце каждого мужчины сокрыт рыцарь, — любезно объяснил он.

Всецело занятый данной проблемой, Дейл не обратил внимания на его слова.

— Она просто злоупотребляет своим полом, как и все женщины — вот в чем дело. Считается само собой разумеющимся, что мы не причиним ей вреда просто потому, что ей довелось родиться женщиной.

— Нет, будь к ней справедлив, — возразил журналист. — Злоупотребляет она твоим полом. Будь на «Глории Мунди» экипаж из женщин, она бы, скорей всего, оказалась за бортом. Но она рассчитывает, что ты, будучи мужчиной, поведешь себя нелогично — и что еще важнее, она совершенно права.

— Неужели ты не можешь хоть несколько минут побыть серьезным?

— Я серьезен. Я смотрю прямо в лицо страшному будущему, о котором вы, ребята, еще не подумали. К тому времени, как она пробудет здесь неделю, эта девица станет командовать всем парадом и заставит нас чувствовать себя так, словно лишний груз тут мы, а не она. Знаю я их.

— Если она останется.

— Останется-останется, не сомневайся. И я действительно не понимаю, из-за чего вы подымаете весь этот шум. Ты же отлично знаешь, что ни у кого из нас не хватит духу вышвырнуть девушку за борт, и что в итоге нам придется просто примириться со сложившимся положением.

— Совершенно верно, — вставил Дуган. — В любом случае действительно серьезный вред она уже причинила, просто отправившись с нами. Продовольствия у нас хватит на всех. И я хочу сказать, не можем же мы просто… э-э… выкинуть ее, не так ли?

Он повернулся к Бернсу, и тот молча кивнул.

Дейл отвел взгляд. Выглядел он довольно кисло. Что не удивительно для того, кто считал, что проявил слабость, столкнувшись с первой же чрезвычайной ситуацией в экспедиции. Он вышел из положения, сменив тему.

— Ну, я хотел бы узнать, кто провел ее на борт. Я знаю, что никто из вас не стал бы проворачивать подобный дурацкий фокус, но когда мы вернемся, я намерен выяснить, кто это подстроил. И ей Богу… — возвращение доктора оборвало его угрозу.

— Ну?

— Дал ей успокаивающее. Она теперь спит.

— Ничего не сломано?

— Думаю, нет. Синяков, конечно, преизрядно.

— Гм, ну, хоть в этом посчастливилось. Окажись у нас на шее еще и калека, это бы стало последней каплей.

— Думаю, на этот счет вам не о чем беспокоиться. Через день-другой она, вероятно, придет в норму.

— А пока, — заключил Фрауд, — нам остается лишь терпеливо ждать, что она выкинет дальше.

Прошло полных сорок восемь часов, прежде чем доктор Грейсон позволил капитану навестить свою пациентку и даже тогда впустил его весьма неохотно. Доктор сообщил, что она оправилась, но теперь тревожится, как ее примут на борту корабля, и это замедляет выздоровление. Он считал, что стоит пойти на небольшой риск, лишь бы решить этот вопрос раз и навсегда, чтобы девушка поняла, в каком именно положении она находится.

Дейл сразу же направился к люку. Легче будет, подумал он, провести эту первую беседу, уединившись с ней в крошечном лазарете. К своему раздражению он обнаружил, что прибыл туда не один.

— А тебе чего надо? — набросился он на Фрауда.

— Мне? Я просто пристроился в хвост, — мирно ответил ему спутник.

— Можешь вернуться к остальным. Ты мне не нужен.

— Но вот тут-то ты и не прав. Дело в том, что я официальный хроникер экспедиции — и нельзя отгораживаться от меня в тот миг, когда происходит что-то интересное.

— Ты все узнаешь позже.

— Это будет не одно и то же. Мне требуются первые слова зайца и реакция капитана. Боюсь, что у тебя неправильный подход, Дейл. Так вот, здесь у нас Романтика — с заглавной Р…

И покачал головой в ответ на недовольное фырканье Дейла.

— Точно, она самая — несмотря на то, что это звучит по-идиотски. В моей профессии это аксиома. Неожиданное появление любой девушки — это всегда Романтика. А я — представитель мировой общественности — многих тысяч миллионов людей, дружно, шумно и настойчиво требующих Романтики. Разве честно, разве порядочно будет просто из прихоти лишить…

— Ладно. Полагаю, тебе лучше пойти. Только, Бога ради, болтай, черт возьми, поменьше. Фактически, вообще не болтай — если сумеешь сделать это, не лопнув.

Капитан открыл дверь, и они втиснулись в тесную клетушку лазарета.

За минувшее время внешность зайца преобразилась чудесным образом. С трудом верилось, что девушка, лежавшая на подвесной койке и изучавшая своих визитеров спокойным оценивающим взглядом, та самая злополучная фигура из шкафчика с картами. Обоих мужчин захватил врасплох серьезный, спокойный взгляд ее темных глаз. Ни тот, ни другой толком не представляли, какой именно реакции ожидать, но уж никак не предвидели такого отсутствующего, спокойного вида. Дейл, на мгновение растерявшись, уставился на нее. И увидел овальное, загорелое до мягко-коричневого оттенка лицо, обрамленное блестящими темными кудряшками. Мелкие, тонкие и правильные черты лица; твердый рот с губами лишь чуть более красного оттенка, чем предназначалось природой, и под ним подбородок, намекающий на решительность без упрямства. И как-то незаметно ситуация изменилась, беседа с самого начала пошла совсем по иному руслу.

— Ну? — ровным тоном осведомилась девушка.

Дейл взял себя в руки. Он собирался начать с грубости, но почувствовал в заранее выбранном тоне что-то неверное.

— Я — Дейл Кертенс, и мне хотелось бы получить объяснение вашего присутствия на борту моего корабля. Во-первых, как вас зовут?

— Джоан.

— А фамилия?

Взгляд девушки не дрогнул.

— Думаю, в настоящее время это не имеет значения.

— Для меня — имеет. Я хочу знать, кто вы такая, и для чего вы здесь.

— В таком случае, вас ждет разочарование, так как я не считаю нужным называть вам свою фамилию. А если вы решите надавить на меня, то смогу назвать вымышленную. Никаких средств, чтобы проверить, у вас нет. Будем считать, что фамилия моя — Смит.

— Не будем, — резко огрызнулся Дейл. — Если вы не желаете сообщить свою фамилию, то, наверно, будете любезной объяснить, почему без спроса присоединились к нашей экспедиции. Полагаю, вы не понимаете, что одно лишь ваше присутствие могло в самом начале привести нас к катастрофе.

— Я надеялась помочь.

— Помочь?.. Вы? — Презрительный тон капитана заставил девушку покраснеть, но глаз она не опустила. В этот миг наблюдавший за ней Фрауд почувствовал, как в его памяти что-то шевельнулось.

— Я уже где-то встречал вас, — внезапно проговорил он.

Ее взгляд переместился с лица Дейла. Ему представлялось, что он уловил легкий след тревоги, но впечатление было мимолетным.

— Вот как? — произнесла она.

— Да. Я уловил это только сейчас, когда вы рассердились. Мне уже доводилось видеть вас такой. Только вот где же это было? — Он свел брови, пристально глядя на нее, но ответ ускользал. Замечательно уже и то, что он вообще вспомнил ее, выделив из тех тысяч девушек, которых встречал каждый год в ходе своей работы. Это предполагало, что они, должно быть, встречались при необычных обстоятельствах, но он, хоть убей, не мог припомнить — когда и где. — Полагаю, — продолжал Дейл, — что вы одна из тех девушек, которые думают, что им нынче все может сойти с рук. Улыбнись улыбкой кинодивы, и все будут только рады взять вас с собой, а газеты будут просто упиваться, расписывая ваши достоинства, когда вы вернетесь. Но на сей раз вы ошиблись. Я не рад, что вы с нами — никто из нас не рад — мы не хотим вас видеть…

— За исключением меня, — вставил Фрауд. — С точки зрения сексапильности, ваше присутствие будет…

— Заткнись, — оборвал его Дейл. И продолжал, обращаясь к девушке: — Я хотел, чтобы вы знали: благодаря вашему вмешательству, нам очень повезет, если мы сумеем вернуться. Будь вы мужчиной, я бы выкинул вас за борт — мне следовало бы это сделать даже с женщиной. Но позвольте мне сообщить следующее: вы здесь не будете маленькой героиней или живым талисманом. Когда потребуется выполнить какую-то работу, вы будете выполнять ее точно так же, как остальные. Вот уж точно, поможете!

Глаза у девушки вспыхнули, и тем не менее заговорила она спокойно.

— Но я, правда, могу помочь.

— Поможете вы нам, вероятно, одним — дадите Фрауду еще одну историю для его придурочной общественности. Только вы, вероятно, одновременно испортили его шанс когда-либо вернуться и рассказать ее.

— Послушайте, — негодующе начал журналист, — моя публика не…

— Помолчи, — отрезал Дейл.

Все трое умолкли. Девушка пожала плечами, но продолжала смотреть Дейлу прямо в глаза, нимало не смущенная его дурным настроением. Молчание затянулось. Она, похоже, не сознавала, что естественным шагом в разговоре должна стать какая-то реакция на сказанное. Дейл начал нервничать. Не то, чтобы он не привык к молодым женщинам, не сводящим глаз с его лица, но те, обычно, одновременно поддерживали непрерывный поток слов, сопровождаемых частными улыбками. А эта девушка ждала, когда он сам заговорит. И еще он осознал, что Фрауд находит в этой ситуации какой-то неясный источник веселья.

— Как вы проникли на борт? — задал он следующий вопрос.

— Я знала одного из ваших людей, — призналась она.

— Которого?

Она молча покачала головой. На лице у нее появилось укоризненное выражение.

— Вы подкупили его?

— Не совсем. Я указала, что если он проведет меня сюда, то будет единственным, кто об этом знает, и что «Эксцесс» или «Хейл» могут щедро заплатить за эксклюзивную информацию.

— Ну, будь я проклят. Так значит, теперь уже все об этом знают?

— Думаю, да.

Дейл беспомощно посмотрел на Фрауда.

— И ведь по-прежнему, — задумчиво произнес репортер, — все еще есть люди, которые сомневаются в могуществе прессы.

Дейл снова повернулся к девушке.

— Но зачем? Зачем? Вот что я хочу знать. На вид вы не из тех, кто… я хочу сказать, будь вы не такой, какая есть, я бы так не удивлялся, но…

Он закончил неопределенным жестом.

— Это не совсем ясно, — сказала она и в первый раз слегка улыбнулась.

— По-моему, он пытается сказать, что вы не похожи на любительницу сенсаций — что это не просто феминистическая выходка с вашей стороны, — попробовал подступиться к ней Фрауд.

— Нет, — покачала головой мисс Смит. Разметавшиеся кудряшки остались разметавшимися, вместо того чтобы упасть на свои места. Не сознавая этого странного эффекта, она продолжала: — Фактически, я бы подумала, что он по натуре куда больший феминист, чем я.

— Да, уж, — глупо потупившись, произнес Дейл, тогда как Фрауд улыбнулся.

К двери подошел доктор Грейсон.

— Вы уже закончили? — осведомился он. — Мою пациентку, знаете, нельзя утомлять.

— Вы правы, док, — согласился, поднимаясь, Фрауд, — хотя, как мне представляется, вы сильно недооцениваете способность своей пациентки к восстановлению сил.

— Что она сказала? — подступил с вопросом Дуган, когда они вернулись в жилой отсек.

— Крайне мало. За исключением того, что зовут ее Джоан Смит, и что она считает Дейла феминистом — что, конечно же, совершенно верно, — уведомил его Фрауд.

Дуган озадаченно посмотрел на него.

— Разве вы не спросили ее, зачем она это сделала…

— Конечно.

— Ну?

Фрауд пожал плечами и смахнул со лба челку.

— Похоже, эта экспедиция окажется еще интересней, чем я ожидал. — Он задумчиво посмотрел на своих спутников. — Наша пятерка и эта дамочка пробудем три месяца в тесноте на борту ракеты. Если соотношение полов не изменится, то впору будет кричать «караул, убивают». Возможно, убийства мы как-нибудь избежим, но кто его знает.

Глава 9

Гнев Дейла был вызван не только страхом перед последствиями присутствия девушки, но и практическими результатами добавочного веса. Эта девушка, Джоан, была неизвестной величиной, вторгшейся в его тщательно подобранный экипаж. Он видел в ней потенциальную причину эмоциональных расстройств и, вполне возможно, сопровождаемых насилием ссор, способных превратить путешествие в муку. Многонедельное пребывание в тесном замкнутом пространстве было бы и для одних мужчин достаточно суровым испытанием, потому что хотя Дейл и подобрал людей, которых хорошо знал, общался-то он с ними только в нормальных условиях. А уж как они станут себя вести теперь, он мог только гадать — и без большого удовольствия.

В конечном итоге многое зависело от характера девушки. Если она девушка рассудительная, то, возможно, им удастся пережить ее присутствие без серьезных неприятностей: если же нет… И теперь, по истечении десяти дней по земному счету, он все еще не мог ничего решить. Для всех, насколько он знал, девушка по-прежнему оставалась той же таинственной незнакомкой, какой явилась из шкафчика с картами. Она по-прежнему не называла причины своего присутствия на борту, и все же по тому, как она держалась, как проявляла характер, какие мысли выказала, Дейл сознавал, что на эту авантюру ее толкнула отнюдь не мелкая прихоть и не стремление к известности. Но если дело не в них, то в чем же тогда? Что еще могло толкнуть безусловно привлекательную девушку на такой путь? Она, похоже, не имела никаких эмоций. Общее образование у нее было хорошее, а знание астрономии — необычным; в физике она тоже разбиралась лучше среднестатистической гражданки, но и это знание не было всепоглощающей страстью, чтобы ради нее преодолеть почти непреодолимые трудности. Но должна же существовать какая-то причина…

Несмотря на ее отказ быть откровенной, Дейл признавал, что с дополнительным грузом им могло не повезти куда больше. Как указал Фрауд, с такой же легкостью им на шею могла свалиться какая-нибудь легковесная блондинка с киноамбициями. По крайней мере, Джоан была спокойной и незаметной, она выполняла любую предложенную работу. Большую часть своего времени Джоан проводила у иллюминаторов, хотя после того, как новизна путешествия притупилась, она, казалось, не рассматривала далекие звезды. Возможно, усеянная звездами чернота у нее перед глазами освобождала разум, позволяя бродить по царству фантазии. Только вот никто из астронавтов даже не подозревал, о чем она думает. На загорелом, серьезном ее лице стыла маска равнодушия. Лоб ее не хмурился так, словно она искала решение каких-то проблем, не наблюдалось никакого намека на нетерпение. Только иногда казалось, что глаза у девушки становились более темными, а мысли бродили где-то уж совсем далеко. Разговоры остальных астронавтов она пропускала мимо ушей, но изредка какое-то замечание привлекало ее внимание, и она поворачивалась посмотреть на говорившего. Иной раз возникало впечатление, что втайне, про себя, она улыбается.

Сейчас ее заставил обернуться вопрос Фрауда к Дейлу. Капитан сидел за столом — сидел в силу привычки, поскольку в состоянии невесомости и сидя, и лежа отдыхается не лучше, чем стоя.

— Я собирался и раньше у тебя спросить, да все как-то вылетало из головы: почему ты решил лететь на Марс? Я бы подумал, что естественной целью первых экспедиций станет Венера. Она ведь ближе к Земле, чем Марс. На полет к ней ушло бы меньше горючего. Именно туда и метил Драйверс, не так ли?

Дейл оторвался от книги и кивнул.

— Да, Драйверс пытался добраться до Венеры. Фактически, вначале я и хотел отправиться на Венеру, но передумал.

— Вот жалость-то. Во всей литературе только Марс и фигурирует. Либо мы отправляемся на Марс, либо марсиане прилетают к нам в гости. Благодаря Уэллсу, Берроузу и дюжине других авторов, у меня такое чувство, что я уже знаю эту планету. Венера внесла бы разнообразие.

— Если мы найдем на Марсе что-нибудь из романов Берроуза, то нас ждут необыкновенные приключения, — рассмеялся Дуган. — Почему ты отказался от полета на Венеру, Дейл?

— По нескольким причинам. Хотя бы потому, что о Марсе мы знаем чуть побольше. Венера под этими облаками может оказаться, скажем, огромным шаром воды. Про Марс мы, по крайней мере, знаем, что он — суша, и там у нас будет шанс поставить «Глорию Мунди» стоймя для того, чтобы отправиться в обратное путешествие. А если бы мы сели в море, это бы означало смерть. Опять же, гравитация на Марсе намного меньше, хотя с кораблем даже там придется повозиться. Не знаю почему Драйверс выбрал Венеру — вероятно, не хотел ждать противостояния Марса или что-то в этом роде. Но ты не прав, думая, что на полет к Венере понадобится меньше горючего. На самом деле его уйдет больше.

— Но Венера же подходит к Земле примерно на десять миллионов миль ближе, — возразил с озадаченным видом Фрауд.

— Но эта планета намного крупнее Марса. Чтобы оторваться от нее для полета обратно потребуется намного больше энергии. Движение в космосе не требует никакого горючего. В счет идут лишь остановка и старт, а чем больше планета, тем больше и ее притяжение, тем труднее освободиться.

— Понятно. Ты хочешь сказать, что в том положении, в каком мы находимся сейчас, — в отрыве от притяжения Земли — мы можем отправиться хоть на Нептун или даже на Плутон, затратив не больше энергии, чем для полета на Марс?

— Разумеется. Фактически, мы могли бы улететь из нашей солнечной системы в соседнюю — если ты не против провести в пути несколько веков.

— Ого, — задумчиво произнес Фрауд.

— Хотелось бы знать, — вставил, ни к кому конкретно не обращаясь, доктор, — почему мы занимаемся подобными вещами? Ведь это же на самом-то деле глупость. Ведь мы все могли бы вполне комфортно и безопасно пребывать дома. Станет ли кто-нибудь счастливее или лучше, узнав, что человек может, если пожелает, пересечь космическое пространство? И все же мы именно этим и занимаемся.

Со стороны иллюминатора раздался голос Джоан.

— Это сделает нас мудрее. Разве вы не помните, что говорил Кейвор Бедфорду в Уэллсовских «Первых людях на Луне». «Подумайте о новых знаниях!»

— Знаниях? — переспросил доктор. — Да, полагаю, это так. Вечный поиск знаний. И мы даже не понимаем, почему мы их ищем. Это инстинкт, вроде инстинкта самосохранения; примерно такой же непостижимый. Почему, хотелось бы мне знать, я все цепляюсь за жизнь? Ведь я знаю, что рано или поздно мне придется умереть, и все же делаю все возможное, чтобы это произошло попозже. А мог бы разом покончить с этой проблемой. В конце концов я свою задачу выполнил — продолжил свой род, и все же по какой-то загадочной причине хочу жить и пополнять знания. Просто инстинкт. Какой-то выверт в эволюционном процессе вызвал во мне страсть к знаниям, и в результате перед нами человек — странное маленькое создание, шмыгающее туда-сюда в поисках знаний.

— А потом это существо обнаружит, что изрядная масса этого товара не идет ему впрок, — вставил Фрауд.

Доктор кивнул.

— Вы правы. Человеческие знания трудно назвать нетленными. Полагаю, в них есть какая-то цель. Как по-вашему, что произойдет, когда в один прекрасный день человек откинется на спинку кресла и скажет: «Познание завершено»? Видите, это даже звучит-то глупо. Мы привыкли собирать знания, но не можем представить себе мира, где они все собраны и сбор закончен.

Он поднял голову, поймал взгляд Дугана и улыбнулся.

— Не надо так на меня смотреть, Дуган. Но скажите, зачем, по-вашему, мы здесь — посередине пустоты?

— Не знаю, — заколебался Дуган. — Я никогда по-настоящему об этом не думал, но у меня возникло своего рода ощущение, что люди вырастают… Вырастают духовно точно так же, как вырастают из своей одежды. Они должны расширять свой ареал обитания.

Их снова удивил голос Джоан, когда та спросила Дугана:

— Вы когда-нибудь читали «Путешествие к иным мирам» Дж. Дж. Астора?

— Никогда о нем не слышал. А что? — спросил Дуган.

— Да лишь то, что он, пожалуй, испытывал довольно схожие чувства еще в 1894 году. Насколько я помню, он говорил: «Точно Греция стала слишком мала для цивилизации греков, так и все человечество в будущем ждут исследования, по крайней мере, солнечной системы». Как видите, почти та же идея.

Доктор с любопытством посмотрел на девушку.

— И вы тоже придерживаетесь этого взгляда?

— Мое личное мнение… Не знаю. Но могу сказать, что я думала о подспудных причинах своего пребывания здесь. С меня хватает и непосредственных причин.

— Сожалею, что вы не хотите откровенно рассказать о них. Думаю, нам было бы интересно.

Девушка не ответила. Она снова повернулась к иллюминатору и уперлась взглядом в черноту, словно не расслышав сказанного. Несколько мгновений доктор задумчиво смотрел на нее, прежде чем вернуться к остальным. Подобно Дейлу, он был совершенно уверен, что на борт «Глории Мунди» ее привела не просто прихоть, но он тоже не мог подыскать никакой убедительной причины ее присутствия.

— Причина нашего пребывания здесь, — заявил Фрауд, — наверняка заключается в ожиданиях того, что мы найдем на Марсе. Док в первую очередь биолог, и его понять легко. Я, как журналист, охочусь за новостями ради них самих.

— Поверхностно, но так, — согласился доктор. — Однако я говорил о фундаментальном стремлении — об источнике того любопытства, которое отправляло поколение за поколением гоняться, казалось бы, неизвестно за чем. Полагаю, у каждого из нас есть собственные представления о том, что именно мы найдем на Марсе, но готов поспорить, что ни одна из фантазий, даже если они все осуществятся, не станет, разумно говоря, достаточно веской причиной, чтобы мы рисковали жизнью. Про свои ожидания я знаю точно. Я ожидаю найти новые виды флоры. Если найду, то буду в восторге, но — и в этом-то вся суть: окажутся ли они полезными или совершенно бесполезными? Что заставляет меня вновь задать вопрос: почему я готов рисковать своей жизнью для того, чтобы найти их?

Когда он умолк, в разговор вступил Фрауд.

— На самом-то деле, ваша причина та же, что и у меня, — сбор информации. Разница в том, что ваша информация специализированная. Все мы — собиратели информации, иначе говоря, знаний — так что теперь мы возвращаемся к тому, с чего начали.

— Ну, а что ожидаете найти вы? — спросил доктор.

— Да, в общем-то, я не знаю. Думаю, больше всего я хочу обнаружить доказательства существования расы существ, построивших марсианские каналы.

Тут вмешался Дуган.

— Каналы! Да все же знают, что это с самого начала было недоразумением. Просто когда Скиапарелли открыл их, то назвал canali, и он имел в виду русла высохших рек. Потом это итальянское слово перевели буквально и стали полагать, что он имел в виду искусственные сооружения. А он ничего такого и не подразумевал.

— Мне это известно, — холодно отозвался Фрауд. — Я проходил это в школе, как и вы. Но это не мешает мне считать их искусственными.

— Но подумай о масштабах работ. Это же невозможно. Каналы в сотни миль длиной, и многие из них шириной в пятьдесят миль. Вся планета покрыта их сетью. Такого просто невозможно создать.

— Признаю, что это колоссальный труд, но не согласен с тем, что такое невозможно. Фактически, я утверждаю, что если бы океанам Земли грозило скорое обмеление, а единственным способом получить воду стала бы транспортировка ее с полюсов, то мы бы соорудили то же самое.

— Но подумай, сколько потребуется трудов!

— Ради того, чтобы выжить, стоит потрудиться. Но если ты хочешь поколебать мою веру в теорию о том, что марсианские каналы сооружены разумными существами, то тебе надо всего-навсего объяснить их образование как-то иначе. Если у тебя есть идея, которая объяснит, каким образом природа сооружает прямые пересекающиеся рвы постоянной ширины и в сотни миль длиной, то я хотел бы о ней услышать.

Дуган обернулся за подмогой к Дейлу, но тот покачал головой.

— На этот счет у меня нет своего мнения. Не хватает информации.

— Для меня прямые линии — достаточное доказательство, — продолжал Фрауд. — Пустоты природа не терпит, разве что в космосе… Но прямых линий она не терпит везде и всюду.

— Да, — согласился Бернс. — Она не способна ни начертить прямую линию, ни работать по плану. Ее путь — метод проб и ошибок, и в уйме случаев она разбазаривает силы, действуя методом проб и ошибок.

— Значит, вы, подобно мне, ожидаете обнаружить следы разумной жизни? — спросил журналист.

— Не знаю, но это одна из тех вещей, которые я надеюсь выяснить. Хотя теперь, когда вы меня спрашиваете, должен признаться, что я никогда не понимал, почему мы должны считать, что все Божьи создания должны находиться на одной крошечной планетке.

— Тут я вас поддерживаю, — согласился доктор. — С какой стати? Мне кажется, что появление жизни — общая черта для всех планет в определенной стадии развития. Пойду и дальше. На мой взгляд, кажется вероятным, что в одной солнечной системе обнаружатся схожие формы жизни. То есть в солнечной системе вы обнаружите, что молекулы жизни везде построены на углеродной основе, в то время как в других системах протоплазма может не образоваться, хотя жизнь там существует.

— Мне этого не понять, — признался Дуган.

— Вы пытаетесь подвести меня к предположению, что на Марсе есть или были разумные существа, похожие на людей?

— Господи, нет! Я лишь предполагаю, что если там есть жизнь, то она, вероятно, не будет радикально отличаться от известных нам форм. Она будет зависеть от молекул кислорода, азота, водорода и углерода, которые идут на создание протоплазмы. А уж какие она может принять обличья, остается только подождать, чтобы увидеть.

— Какая уникальная возможность вновь возродить такой жанр, как повести путешественников, — вставил Фрауд. — Мы можем здорово повеселиться, рассказывая на Земле байки о драконах, единорогах, циклопах, кентаврах и гиппогрифах.

— Ты позабыл, что служишь в экспедиции фотографом. Ведь потребуют доказательств, — напомнил ему Дейл. Фрауд усмехнулся.

— Камера никогда не лжет, но как же много можно сделать с фотографией, прежде чем ее напечатать. Забавно будет, — продолжал он, — увидеть, который из писателей оказался ближе всех к истине. Уэллс с его желеобразными созданиями, Вейнбаум с его странноватыми птицами, Берроуз с его курьезным зверинцем, или Стэплдон с его разумными облаками? И который из теоретиков? Ловелл, который первый выдвинул идею канальной ирригации, Люйтен, который сказал, что условия на Марсе в самый раз, но только в обрез достаточны для того, чтобы там существовала жизнь, Ширнинг, который…

Внезапно он умолк. Остальные увидели, что он повернул голову и смотрит на девушку. А та отвечает ему таким же прямым взглядом, не отводя глаз. Выражение ее лица ничего не говорило. Губы девушки слегка приоткрылись. Дышала она, казалось, чуть чаще, чем обычно. Ни она, ни Фрауд не произнесли ни слова.

— Ну, — нарушил затянувшуюся паузу Дуган, — и что там говорил этот… как бишь его там?

Но астронавты оставили его вопрос без внимания. Доктор слегка хмурился, словно пытаясь что-то вспомнить.

Дейл выглядел откровенно сбитым с толку, даже Бернс что-то заподозрил. Фрауд по-прежнему не сводил глаз с лица девушки, он вопросительно поднял брови. Та какую-то секунду колебалась, затем едва заметно кивнула.

— Да, — медленно произнесла она, — полагаю, теперь они должны узнать.

Фрауд резко развернулся лицом к остальным.

— Джентльмены, тайна загадочного зайца «Глории Мунди» раскрыта. Разрешите представить, перед вами мисс Джоан Ширнинг.

Это объявление на слушателей подействовало по-разному.

— Так вот оно что, — пробормотал доктор, когда снова посмотрел на девушку. Бернс кивнул и поглядел на нее на манер человека, решившего не торопиться с суждениями. Дуган выпучил глаза, а Дейл смотрел с озадаченным выражением.

— Что все это значит? — раздраженно спросил он.

— Господи, помилуй, приятель. Ты… э-э… наверняка, не мог забыть историю с Ширнйнгом.

— Кажется, я где-то слышал эту фамилию, но почему и когда она упоминалась?

— Около пяти лет назад. Грандиозная газетная утка. Взлетела, а потом хлопнулась замертво. Ты никак не мог забыть…

— Должно быть, я был в отъезде. Точно, последнюю часть 1976 года я провел в китайской больнице из-за крушения над пустыней Гоби. Так что это была за история с Ширнингом?

Фрауд снова посмотрел на девушку.

— Мисс Ширнинг сможет рассказать об этом лучше меня.

— Нет, — покачала головой Джоан. — Я бы предпочла, чтобы сперва вы рассказали, что вам известно.

Поколебавшись, Фрауд согласился.

— Ладно. А потом вы можете добавить подробности. Насколько я помню, дело обстояло примерно так: Джон Ширнинг, член Королевского Научного Общества, доктор наук и так далее, преподавал физику в Вустерском Университете. Университет этот некрупный, и там были рады иметь такого преподавателя, потому что он являлся крупной фигурой в мире физики. Ширнинг проработал там несколько лет, и его это, казалось, вполне устраивало. И где-то осенью 1976 года он под секретом рассказал одному другу, что наткнулся на какую-то замечательную машину. Признался, что не может понять принципа ее работы. В ходе разговора он предположил, что машина уникальна и, возможно, имеет внеземное происхождение.

А друг этот оказался не таким уж хорошим. То ли он и правда подумал, что Ширнинг сошел с ума, то ли захотел создать впечатление, будто тот слетел с катушек. Так или иначе, но принялся трепаться об этом на каждом углу. Если бы речь шла о первом встречном-поперечном, то никто бы и ухом не повел, но байку-то связывали с именем Ширнинга, и люди начали проявлять любопытство. Пошли разговоры, и вскоре коллеги по университету стали приставать к профессору с расспросами, что за таинственную машину он имел в виду. Ширнинг совершил одну ошибку: он не стал все отрицать, не задавил слух в зародыше. Вместо этого он посоветовал коллегам-преподавателям не лезть не в свое дело, а заниматься своим, чего они, конечно, делать не стали. В скором времени слухи об инопланетной машине профессора дошли до прессы; журналисты принялись насмехаться.

Тогда профессора взялись за него всерьез. Сказали Ширнингу, что он превращает университет в посмешище, и потребовали, чтобы тот тотчас же публично опроверг эти россказни. Но профессор потряс их, заявив, что не может этого сделать, потому что все правда. Конечно, коллеги сделали большие глаза, они покачали головами и не поверили. И их едва ли можно винить. Поэтому что Ширнинг объявил, мол, эта штука уже почти месяц находится у него дома. И он убежден, что никто на Земле не мог бы ее создать. А если ему не верят, то он готов буквально на следующий день ее предъявить. И добавил, что покажет машину также и прессе. И пусть тогда кто-нибудь объяснит, что это за штука, и на каких принципах она работает.

На следующий день примерно двадцать пять журналистов явились на демонстрацию. Я освещал ее для «Постера». Мы все набились в одну комнату у него в доме, и профессор произнес большую и горячую речь о машине. Мы слушали, некоторые откровенно скучали, на других речь произвела серьезное впечатление. Университетские же преподаватели выглядели обеспокоенными.

Ширнинг сказал, что сейчас покажет нам машину, и как раз открыл дверь, чтобы провести нас к себе в лабораторию, но тут вбежала его дочь. Кстати, я извиняюсь перед мисс Ширнинг за то, что так долго не узнавал ее… Она вбежала со словами, что эта штука пропала.

— Вы хотите сказать, похищена? — спросил Дуган.

— Нет, дело обстояло еще хуже. Дочь сказала, что машина растворилась, распалась в лаборатории на составные части, растеклась, словно ртуть. Ширнинг ринулся в лабораторию, а остальные — за ним по пятам. Мы увидели лишь большую лужу металла на полу. Профессор чуть не обезумел…

Вы представляете, к чему это привело? Для дешевых газетенок это стало подарком. Они подняли громкий вой и рвали Ширнинга на куски на потеху публике. Ему пришлось сразу же покинуть свой пост. Карьере его пришел конец.

Если никакой машины не существовало, то озадачивал вопрос: с какой стати профессор приглашал прессу? Человеку с его положением не нужны трюки для саморекламы. Недоброжелатели решили, что профессор переработался, а на мой взгляд, он выглядел нормальным. После этого они с мисс Ширнинг исчезли, и, как всегда бывает в таких случаях, слухи быстро заглохли… Я рассказал беспристрастно, не так ли, мисс Ширнинг?

— Именно так все и произошло, мистер Фрауд. Учитывая то, что писало в газетах большинство журналистов, думаю, вы рассказали очень честно.

— Не будьте слишком суровы к журналистам. Им приходилось зарабатывать свой хлеб.

— Они зарабатывали его, ломая жизнь моему отцу.

— Мне эта история кажется полнейшей чушью, — вмешался Дейл. — Вы хотите сказать, что Ширнинг и в самом деле считал, будто машина прибыла на Землю с другой планеты?

— Если точнее, — заявила девушка, — она прибыла с Марса.

— Ну и ну, — только и смог сказать Дейл, и в жилом отсеке «Глории Мунди» воцарилось продолжительное молчание.

— Значит, вы по-прежнему настаиваете на своем? — спросил, наконец, Фрауд.

— Да, это была машина с Марса.

— Но я все равно не вижу никаких причин, чтобы пробираться зайцем на мой корабль, — заявил Дейл. — Даже если вы настаиваете, что ваша фантастическая байка — чистая правда. Есть ли жизнь на Марсе, мы выясним независимо от того, с нами вы или нет.

— Я уже говорила, что явилась помочь, — спокойно сказала девушка. — Я вам писала, но вы не ответили на мое письмо, поэтому я явилась сама.

— Писали! Боже мой! Да в тот же миг, как пресса сообщила о нашем рейсе, мне посыпались письма со всего мира. Чтобы разобраться с почтой, пришлось завести целый выводок секретарей. Они раскладывали почту кучами: кандидаты в пассажиры, мистические предупреждения, сумасшедшие изобретатели, обыкновенные психи, нищие, разные прочие. Которое было вашим? Скорее всего, оно попало в категорию «обыкновенные психи». Эта куча была самой большой.

— Я предложила свои услуги.

— И примерно миллион других людей сделали то же самое. Чем вы могли помочь?

— Я переводчик.

В отсеке снова воцарилось тяжелое молчание. Взглянув на выражение лица Дейла, Фрауд не смог удержаться от смешка.

— Послушайте, девушка, — процедил капитан, когда обрел дар речи, — вы пытаетесь сыграть со мной в какую-то игру? Если так, это не очень смешно.

— Я говорю совершенно серьезно.

— Ясно, письмо было от «психа обыкновенного». Могу я в таком случае спросить: в каком университете выдают дипломы лицам, владеющим разговорным марсианским?

Джоан не смутилась, она продолжала смотреть в лицо Дейла. И медленно произнесла:

— Это тоже не смешно, мистер Кертенс. Я не умею на нем говорить, зато умею писать! Мне кажется, что я единственный человек на Земле, кто это умеет. Хотя, возможно, я ошибаюсь.

— Не увиливайте, — заявил Дейл. — Я вполне готов поверить, что вы единственная в своем роде.

Девушка долго изучала его взглядом.

— В марсианском письменном — да, — сказала Джоан. — Тема эта — щекотливая, и вы поупражнялись в остроумии. Полагаю, что теперь, когда вы облегчились на свой лад, то к вам вернулись способности контролировать свой мозг.

— Молодчина! — восхищенно пробормотал Фрауд.

Дейл покраснел. Открыл было рот, затем захлопнул.

Видимо, посчитал, что лучше промолчать.

— Мисс Ширнинг, — сказал Фрауд, — я был на той встрече в доме вашего отца. И не думал, что вышла смешная история, как полагало большинство других. Я слишком хорошо знал репутацию вашего отца, чтобы считать его поведение розыгрышем. Кроме того, я внимательно наблюдал за ним. И у меня не возникло сомнений, что он верит в каждое свое слово. Но после сокрушительного провала с демонстрацией машины, ничего нельзя было поделать. Куда подевалась машина? Если это был розыгрыш, то в чем он состоял? Вы же ничего не объяснили!

— Что проку было рассказывать? Мы потеряли единственное доказательство — саму машину. Все, что мы могли сказать, послужило бы новой пищей для насмешек!

— Машина! — взорвался доктор. — Вы все время твердите о какой-то машине. Господи Боже, девушка, есть тысячи разновидностей машин, от швейных до механического экскаватора. Чем была эта ваша машина, преподающая язык? Своего рода телетайпом?

— Нет. Нечто, не похожее ни на что известное. Если вам действительно интересно, могу рассказать.

— Конечно, интересно. Если вы рассказываете правду, тогда что же вы нашли? Если ничего, то мне интересно ваше психическое состояние. Единственное, в чем я сейчас уверен: это не розыгрыш. Иначе бы вы здесь не оказались. Рассказывайте.

— Ладно, — согласилась она. Порывшись в кармане, Джоан извлекла полдюжины карточек и выложила их на стол. — После того, как машина самоуничтожилась, остались кадры из снятого нами фильма. Вот они.

Доктор взял фотографии. Фрауд подошел сзади и посмотрел через его плечо. На заднем плане он узнал дом Ширнинга в Вустере, а предмет на лужайке перед ним удивил репортера. Предмет имел корпус, похожий на гроб, в горизонтальном положении его удерживали четыре пары ног. Четыре снимка были сделаны с разных сторон, чтобы машину можно было хорошо рассмотреть. На пятом рядом с ней стояла Джоан Ширнинг. Этот снимок позволял оценить длину корпуса примерно в шесть футов. На следующей фотографии Фрауд разглядел сложное расположение линз и приборов на передней панели машины. Последний снимок позволял рассмотреть машину сбоку: к корпусу подсоединялись два отрезка, похожих на армированный шланг.

Журналист вернулся к фотографиям, где объект был снят целиком. Он увидел, что на двух боковые «шланги» свернуты в кольца и прижаты к корпусу машины, а на других вытянуты, словно они размахивают в воздухе.

— Боже, — задумчиво произнес Фрауд. — Так вот, значит, как выглядела в натуре эта великая «что за штука».

— И что же она делала? — спросил доктор. — Для чего она предназначалась? Люди не делают машины просто потому, что им так хочется. Они создают их, чтобы использовать для какой-то цели.

— Именно так, — призналась Джоан, — мы с отцом и думали. А делать машина могла очень многое. Хотя отец считал, что главное назначение нашей машины — связь.

Дейл молча протянул руку и сгреб фотографии.

— Не расскажете ли вы нам все с самого начала? — спросил доктор, повернувшись к девушке. — И уж тогда мы посмотрим, что можно об этом сказать.

— Поддерживаю, — добавил Фрауд.

Джоан взглянула на других астронавтов. Те промолчали. Дейл озадаченно смотрел фотографии. Дуган избегал встречаться с ней взглядом. Бернс сохранял уклончивый вид.

Джоан решилась.

— Расскажу, но при условии, что вы не будете перебивать и подождете с вопросами до конца рассказа. Двое из пяти мужчин кивнули.

Глава 10

Двадцать третьего сентября того года отец отправился в Малверн по какому-то делу. Уже смеркалось, когда он возвращался по шоссе к Вустеру. Расстояние, как вам известно, там невелико, не больше десяти миль. А от нашего дома и того меньше, мы жили на малвернском конце Вустера. Отец проехал примерно треть пути и притормаживал на крутом повороте, неудобном из-за перекрестка с сельской дорогой, когда услышал испуганный крик. Справа со двора фермы выбежал какой-то человек. Отец еле-еле успел затормозить. Одновременно раздался громкий цокот копыт, и из ворот с шумом вырвались, испуганно храпя, две рослых ломовых лошади. При виде автомобиля они шарахнулись в стороны, и одна отвернула, зато другая врезалась, помяла крыло и разбила фару. Лошадь пошатнулась, а затем галопом унеслась прочь.

Отец, вполне естественно, был сильно раздосадован. Не только от того, что пострадал автомобиль, но и потому, что лишь случайно избежал наезда, в котором был нисколько не виноват. Он мельком заметил испуганное лицо человека, когда тот пронесся в свете фар. Лошади, несомненно, тоже бежали в страхе. Отец выключил мотор и прислушивался, как стихает, удаляясь по дороге, цокот копыт. Он выбрался посмотреть, в чем дело. Повреждения автомобиль получил поверхностные, они вряд ли бы помешали продолжить путь, но отец решил пожаловаться фермеру. К этому времени дневной свет почти исчез, и ему казалось, что вокруг темно, хоть глаз коли. Он пересек половину двора, прежде чем заметил ту машину.

Она стояла неподалеку от навозной кучи. Отец удивился, что не заметил ее сразу же, как миновал ворота. На фоне темных сараев полированный металл блестел с такой яркостью, какой невозможен для сельхозмашин. Отец остановился и уставился на нее, замечая все больше деталей по мере того, как глаза привыкали к сумраку. Увиденное его заинтриговало. Не понимая назначения машины, он из любопытства подошел поближе. Достаточно странно, но отец не подумал, что именно ее испугались человек и лошади.

Ну, я показывала вам фотографии этой машины. На что она похожа на первый взгляд? Отец обнаружил ее в полутьме и заранее считал сельскохозяйственным орудием, хотя и не мог сказать, что это такое. Стоял похожий на ящик корпус на восьми коленчатых опорах. По бокам ящика имелись какие-то шланги, свернутые в спирали. В угасающем свете поблескивали линзы. Отец обошел машину кругом, испытывая все большую озадаченность. Он не обнаружил никаких средств управления и, самое таинственное, не мог и представить, что за работу могла бы выполнять машина, коль скоро ее удастся запустить. Ему также показалось странным, что такую новенькую машину оставили под открытым небом и даже не зачехлили.

Отец подошел и коснулся корпуса. Металл казался совершенно холодным, но ему почудилось, что он почувствовал легчайшую дрожь вибрации, словно работал плавно вращающийся гироскоп. Он приложил к корпусу ухо и прислушался. Кажется, внутри что-то слабо бренчало. И тут одна из металлических спиралей развернулась и вытянулась, словно щупальце. Это повергло отца в шок не только от неожиданности, но и потому, что не раздалось ни стука, ни бряка. Отец отступил на несколько шагов, думая, что случайно задел какую-то кнопку, и теперь гадал, к чему это приведет. Вот тут-то он и понял, что же напугало лошадей. Внезапно эта штука шагнула к нему…

Отец, думаю, не менее храбр, чем большинство людей, но и не храбрее их. Он поступил так же, как поступило бы большинство: бросился бежать. А машина последовала за ним. Он слышал, как топочут за спиной ее металлические ноги.

Прыгнув в автомобиль, отец завел мотор. Когда двигатель взревел, он врубил передачу и включил сцепление. Но автомобиль не рванул с места, как ему полагалось бы, а едва пополз. Его, казалось, что-то удерживало. Внезапно раздался треск, и отца бросило вперед. Он оглянулся, но ничего на темной дороге не увидел. Зато через боковое окно автомобиля обнаружил, что заднее крыло оторвано напрочь.

Вскоре автомобиль достиг максимальной скорости и уносился все дальше по шоссе. Страх отца немного поутих. Фактически, ему стало стыдно: он, образованный человек, прореагировал на неизвестную машину, как тот работяга и лошади. Он сказал себе, что нельзя просто сбежать. Для того чтобы сохранить самоуважение, нужно было вернуться и выяснить, что же это за машина такая. Отец притормозил, случайно взглянул направо и увидел, что машина бежит по шоссе вровень с автомобилем.

Он вцепился в руль, автомобиль вильнул и заехал на поросшую травой обочину. Отец сумел вырулить обратно на шоссе, всего на несколько дюймов разминувшись с телеграфным столбом, а затем бросил украдкой еще один взгляд, надеясь обнаружить, что ошибся. Машина не померещилась, она по-прежнему бежала вровень с ним.

Вот тогда он действительно запаниковал. Надавив до отказа на акселератор, он пустил автомобиль во всю прыть. Спидометр метнулся за цифру семьдесят, и несколько секунд отца занимало только одно — как бы не слететь с дороги. Лишь добравшись до прямого отрезка шоссе, он оглянулся. Оказалось, что машина мчится, уравняв скорости. Тут как раз появился встречный автомобиль. Машина блеснула в лучах фар и чуть отстала, чтобы пропустить встречный транспорт. Отец сделал отчаянное усилие, пытаясь выжать из своего автомобиля еще несколько миль, но это ничего не дало, бегающая машина снова поравнялась с ним.

На дорожке около дома пришлось притормозить. Она была достаточно узкой, машина снова отстала, и отец какое-то время надеялся, что та сдалась. Возле дома он резко затормозил, и прежде чем заглох двигатель, выскочил из автомобиля и кинулся к передней двери. Позади раздавался шорох бегущих по гравию ног. Отец обернулся, но слишком поздно: когда он закрывал дверь, эта штука уже на полкорпуса пересекла порог. Она просто оттолкнула отца в сторону и ворвалась в дом.

И там она остановилась. Мы оба сперва страшно испугались, я и теперь не понимаю, почему мы не побежали куда-то за подмогой. Полагаю, мы боялись, что она будет гнаться за нами в темноте. Лучше уж оставаться с ней в доме. Дома, по крайней мере, горел свет, и мы видели, что она делает.

А она ничего не делала. Отец беспомощно смотрел на машину. Он велел мне ближе не подходить и рассказал, что же произошло. Выслушала я его немного недоверчиво и предложила выпить капельку бренди. К моему изумлению, когда мы пошли в столовую, машина последовала за нами.

Бренди помогло отцу восстановить душевное равновесие и в какой-то мере избавило от страха. В конце-то концов чем бы там ни была эта штука, она не казалась опасной. Она была только совершенно непохожа на все наши представления о механизмах. Машина, способная бегать со скоростью семьдесят миль в час, уже поразительна, но и это не все. Насколько мне известно, никто на Земле пока не умел создавать такие гибкие металлические щупальца, которыми она пользовалась вполне осмысленно. И тут случилось самое невероятное — она заговорила. С одной из мембран, размещенных около передних линз, донеслось странное металлическое дребезжание…

Джоан умолкла и посмотрела на слушателей. Никто не сказал ни слова.

— Эта штука пришла к нам в дом и не собиралась его покидать, — продолжила девушка. — Через некоторое время мы уже не пугались, когда она приближалась к нам. Решили, что она не опасна. Отцу стало стыдно за прежние страхи, он недовольно ворчал, коря себя за испуг. «Чем я лучше дикаря? — спрашивал он. — Первая моя реакция на непонятное — суеверный страх. Точь-в-точь как у дикаря, который впервые видит автомобиль…»

Так он рассуждал, пока не восстановил самоуважение. Машина уже пугала его не больше, чем заводная мышка.

Зато его интерес возрос почти до одержимости. Отец боялся, чтоо машине прознают другие люди и заберут прежде, чем он разберется, как она устроена. Лишь единственный раз отец по неосторожности поделился с коллегой. Что из этого вышло, вам рассказал мистер Фрауд.

Отец проводил с машиной все свободное время, пытаясь хоть что-то выяснить. Один раз он даже снял верхнюю часть корпуса, осмотрел находящийся внутри механизм, но ничего не понял. Он не нашел даже двигателя. Ничего, хотя бы отдаленно на него похожего. Когда он принялся осторожно копаться внутри, машина развернула одно из щупалец, мягко оттолкнула отца в сторону и сама установила на место крышку.

Что касается меня, то я и не пыталась понять. Я просто принимала машину как загадку. Свой страх я потеряла позднее отца, но через несколько дней обнаружила, что теперь думаю о ней как о своего рода большой собаке. Да, очень умной большой собаке!

— А чем же ее считал ваш отец? — не удержавшись, впервые перебив ее Фрауд.

— Он очень скоро начал думать, что машина является механизмом, которым управляют дистанционно. Машина обладала несколькими видами чувств. Она видела, слышала и, определенно, обладала чувством осязания. Звуки, исходившие из ее мембраны, являлись чем-то вроде речи, хотя мы ничего не понимали. Отец вбил себе в голову, что машина прислана для связи между нами и ее создателями. Что она, по существу, приемопередающая станция. Он выдвинул идею, что условия на Земле непригодны для создавшей ее расы, хотя та и нашла способ пересекать космическое пространство. Поэтому создатели машины отыскали вот такой способ обойти трудности.

Исходя из своей теории, отец принялся работать над созданием двусторонней связи. Когда мы обнаружили, что овладеть устным языком — дело безнадежное, то начали работать со схемами и знаками. Мы убедили сами себя, что происходит она с Марса, но не понимали, что за космический корабль привез ее. Постепенно мы научились с большими трудностями понимать ее письменный язык. Но надеялись, что вот-вот общение станет беглым. Тут-то машина и самоуничтожилась…

Джоан закончила рассказ, и некоторое время мужчины, испытывая дискомфорт, молчали. Каждый ждал, когда заговорят другие. Девушка смотрела им в лица, сохраняя непроницаемое выражение. Первым не выдержал Дейл. Он заговорил холодным и презрительным голосом.

— И значит, у вас нет других доказательств, кроме этих? — Он указал на фотографии.

— Никаких, — спокойно ответила Джоан.

— Ну, в свое время я наслушался немало сказок, но эта… — Он оставил фразу незаконченной. И когда продолжил, заговорил уже другим тоном: — Бросьте, вы теперь здесь, и обратно вас отправить нельзя, так почему бы не сказать правду? Кто ввел вас в эту игру? Кинокомпания, агентство новостей, кто это подстроил?

— Никто меня не «вводил в игру». Я хотела отправиться на Марс и отправилась. Об этом никто не знал, кроме того, кто мне помог. Я даже отцу не сказала — оставила для него письмо.

— Послушайте, я не собираюсь тянуть из вас клещами каждое слово, просто хочу знать, кто за этим стоит.

— А я вам отвечаю, что никто! — какой-то миг она прожигала его взглядом. А затем, сознательно сдерживая гнев, продолжила: — Я скажу вам, почему я здесь. Потому, что намерена очистить доброе имя отца. Нас заклеймили, как лжецов. Его выбросили с работы. Нам пришлось сменить фамилию и уехать туда, где нас никто не знал. Последние четыре года мы прожили в ссылке в одной злосчастной деревне посреди гор Уэльса. Если случалось встретить тех, кого мы знали в прежние дни, то почти никто из них не желал с нами разговаривать. Они либо считают нас мошенниками, либо ухмыляются и вертят пальцами у виска. Когда появился шанс доказать, что мы были правы, я решила его не упустить. Я намерена убедиться в нашей правоте, и сообщу об этом всему миру, когда мы вернемся.

— Молодчина, — одобрительно сказал Фрауд.

Дейл резко повернулся к нему.

— Господи Боже! Не хочешь же ты сказать, будто веришь в эту безумную байку? Из всех чертовых россказней, какие я когда-либо слышал — эта самая неубедительная. Да я сам, наверное, могу в десять минут сочинить байку получше.

— Точно. Я тоже. Так же как и мисс Ширнинг. Так же как любой. И это весьма веская причина верить ей.

Дейл презрительно хмыкнул.

— Я полагаю, вид плохо построенного дома убеждает тебя, что у строителя были первоклассные материалы, а раз дом неладно скроен, значит — крепко сшит, — язвительно сказала он.

— Неудачная аналогия. Я знаю, что тебя гнетет. И ты тоже, только не признаешься в этом. Тебя терзает мысль, что если поверить мисс Ширнинг, то придется признать, что нечто или некто уже пересек космос в противоположном направлении. Тогда твоя «Глория Мунди» потеряет приоритет.

— Вот как? Позволь кое-что тебе сообщить. Ты веришь в эту чушь потому, что провел столько времени за писанием романтической тошнятины для недоумков, а тот разжиженный комочек мозга, какой у тебя есть, давно протух. Можешь отправляться к черту. Меня тошнит от этой чепухи!

Он пролез в люк и закрыл его за собой.

Фрауд посмотрел на Джоан и усмехнулся.

— Про меня не в бровь, а в глаз.

— Что он станет делать? — спросила девушка.

— А что он может сделать? Через некоторое время остынет. Так вот, Джоан, просто чтобы окончательно завершить разговор. Как насчет того, чтобы преподать мне первый урок литературного марсианского?

Глава 11

Обитатели «Глории Мунди» привыкли к установившемуся порядку. Они по привычке делили свое время на дни и часы по земному счету, частоту трапез и период сна определяли по хронометру. Возможность говорить «сегодня утром» и «сегодня вечером» смягчала чувство оторванности и давала ощущение реальности путешествия в космосе. После того как пропала первая новизна, вид окружающей черноты и далеких неизменных созвездий действовал угнетающе. Не верилось, что они летят сквозь космическое пространство со скоростью семь миль в секунду. Казалось, что за пределами ракеты все застыло в состоянии спячки.

Избежать скуки оказалось непросто. Астронавты начали думать о ней, как о злой силе, которая только и ждет, чтобы наброситься на тебя в любой миг, принося мысли о бесплодности этого фантастического путешествия. Скука стала для экипажа врагом номер один. За первую же неделю она научила, что стоит ей дать поблажку, она стремительно заразит всех и вызовет всплеск антиобщественных эмоций.

Джоан развеяла скуку, когда согласилась обучать Фрауда знакам, которые, по ее утверждению, являлись марсианской письменностью. Скоро интерес к этому занятию проявил и доктор. Дуган недолго побыл в роли беспристрастного зрителя, признал, что изучение письменности поможет провести время, и присоединился к ученикам. Фрауд и доктор часто вступали в спор, это замедляло процесс обучения, но ничуть не вредило делу. Времени на обучение тому немногому, что знала девушка, у Джоан хватало с избытком. Когда случался такой спор, они с Дуганом молча слушали, лишь изредка подбрасывая слово-другое, чтобы подхлестнуть спорщиков.

Когда астронавты получше узнали девушку, беспокойство Дейла стало менее острым. Хотя он все еще не понимал, что за сила толкнула ее на полет зайцем, но пришел к выводу: девушка неопасна. Наверно, лишь Фрауд понял, что беспокойство Дейла не столько необоснованно, сколько направлено не по тому адресу.

Сама Джоан воспринимала ситуацию четче Дейла, хотя и понимала меньше, чем Фрауд. Но ее мысли были устремлены к одной-единственной цели. Все, что находилось в стороне от этой прямой линии, казалось ей ничего не значащим пустяком. Она преуменьшала последствия своего появления на корабле, помня лишь о реабилитации отца и себя самой. На время экспедиции она отложила в сторону все личное, намереваясь стать лишь инструментом правосудия, как будто можно забыть, что она женщина.

Она отводила себе роль равной и изо всех сил пыталась ее сыграть. Но механик и Дейл наглядно показали, что нельзя относиться ко всем мужчинам совершенно одинаково. Дейл по-прежнему держался с ней недружелюбно, а иногда и агрессивно, в то время как Бернс дополнял свое безразличие налетом пренебрежительности. И она не могла относиться к ним, как к трем остальным, с которыми общалась. Репортер ей верил. Доктору и Дугану хватало такта рассматривать ее рассказ как гипотезу, которая будет доказана или опровергнута.

Капитана раздражало, что его мнение не могло поколебать Джоан. Она продолжала говорить о своей байке, как о факте; факте необычном, но не фантастическом. Самые острые шпильки Дейла разбивались вдребезги, девушка не проявляла слабости, пытаясь отвечать тем же.

Фрауд и Грейсон нашли новую пищу для спора. В ходе урока они слово за слово перешли к обсуждению сравнительных достоинств иероглифического и алфавитного письма. Спор возник из-за попытки классифицировать марсианскую письменность, но вскоре достиг той стадии, на которой Фрауд страстно утверждал превосходство иероглифики, хотя знал о ней крайне мало, а доктор защищал алфавит.

— Взять, например, Китай, — говорил, размахивая руками, Фрауд, — страну с сотнями диалектов. Так вот, при алфавите любому человеку, желающему писать для всей страны, пришлось бы изучать все эти диалекты и языки, а потом переводить свой текст, тогда как при иероглифике, между прочим…

— Ему приходится усвоить тысячи иероглифов, — блестяще парировал доктор.

— …образованные люди по всей стране могут общаться друг с другом независимо от своего языка. Если бы Европа вместо того, чтобы пользоваться двумя или тремя алфавитами, писала только иероглифами, то скольких недоразумений удалось бы тогда избежать! Подумать только, какие бы открылись возможности для международного общения.

— Что-то не припомню, чтобы в Европе было намного меньше недоразумений, когда все образованные люди говорили и писали на латыни, — заметил доктор. — И мне кажется, что иероглифы не только более ограниченные средства выражения, чем слова, они даже скорее приводят к неверному истолкованию. Более того, разве Китай в его нынешнем застойно-болотном состоянии может служить рекламой чему бы то ни было? А вот когда китайцы перейдут на алфавит…

— Им также придется изобрести своего ряда китайский эсперанто. Если они этого не сделают, то все книги придется переводить на дюжины языков и…

— Эй! — перебил Дейл. — Оставьте-ка на минутку в покое Китай и подумайте о том, где мы находимся.

— Ну, — осведомился Фрауд, — и где же мы находимся?

— Я вам объясню. Мы тут ровно на половине пути.

По какой-то причине все поднялись и стояли, вглядываясь в знакомую темноту за иллюминаторами.

— По-моему, все то же самое, — пробормотал, наконец, Фрауд. — Помню, схожее чувство обмана, когда я в первый раз пересек экватор, хотя тогда мы это дело отмечали, — с намеком добавил он.

Дейл с видом фокусника извлек из-за спины бутылку виски. Высоко поднял ее и похлопал ладонью.

— Прихватил специально для такого случая, — сообщил он.

Все наблюдали, как он откупоривал бутылку. Поведение жидкостей в невесомости все еще завораживало их, а сегодня — в особенности.

Держа открытую бутылку горизонтально, Дейл направил ее на Джоан и слегка хлопнул по донышку. Из горлышка выплыло небольшое количество виски, поболталось, а затем сложилось в маленькую янтарную сферу, которая медленно поплыла через отсек. Джоан мягко остановила ее ладонью, оставив висеть перед собой.

— Док, — сказал Дейл, снова стукая по донышку бутылки.

Через шесть минут перед всеми шестью членами экспедиции плавало шесть полупрозрачных золотистых шариков. Дейл выпустил бутылку, и та уплыла прочь.

— За дальнейшие успехи, — предложил он тост.

Все приложили губы к жидкости и всосали ее в рот.

— Ах! — промолвил Фрауд. — Впервые за шесть недель. Никогда раньше так долго не соблюдал сухой закон. А раз одно из преимуществ питья здесь состоит в том, что посуда не нужна, и мыть ее не надо, то как насчет — еще по одной?

Джоан утекла в закуток, предназначавшийся под лазарет, который стал ее каютой. Небольшое празднество напомнило ей о статусе шестой лишней. Неуютное ощущение, что хотя она и летит на корабле, но в экипаж не входит, побудило ее удалиться. Девушка выпила один шарик, зная, что если откажется, то Фрауд и доктор станут настаивать. После сочла, что вольна уйти. Она вытянулась на койке, пристегнула одеяло, чтобы вызвать ощущение веса, и лежала, прислушиваясь к звукам приглушенных голосов.

А в жилом отсеке бутылка в третий и последний раз прошла по кругу. Дейл сделался непривычно разговорчив, и Фрауд с тихим весельем наблюдал, как он, доктор и Дуган с энтузиазмом хлопают друг друга по спине. Бернса, похоже, даже угощение в виде виски не смогло развеселить. Тот сидел отчужденно, словно остальных не существовало. Внезапно он икнул, направился к люку и закрыл его за собой. Дуган рассмеялся.

— Видели? А еще шотландец. Я думал, они начинают употреблять виски с молоком матери.

— Ну, все мы давно не тренировались, — отозвался Фрауд, задумчиво остановив взор на закрытом люке. — Фактически, я совсем не уверен, что мой желудок приемлет чистое виски точь-в-точь так, как бывало. Честно говоря, я чувствую себя немножко… — Он сконфуженно улыбнулся. — Возможно, безопасней будет… — Он не закончил фразу, когда тоже направился к складу.

Дуган снова рассмеялся.

— А еще журналист. Не говори, что следующим захмелеешь ты, Дейл.

Дейл покачал головой.

— Вероятно, все дело в невесомости, — предположил доктор. — Из-за нее, должно быть, возникает много побочных эффектов. Хотя должен сказать, что я-то чувствую себя совершенно нормально.

Стоило Фрауду закрыть за собой люк, как улыбка его исчезла. Бернса на складе не было. Ступая настолько тихо, насколько позволяли металлические подошвы, репортер прокрался к маленькому лазарету и распахнул дверь. Помещение казалось переполненным, но он сумел проскользнуть внутрь.

— Привет! Как интересно, — заметил он.

Бернс из-за отсутствия веса столкнулся с некими трудностями. Удержать мускулистую молодую женщину, пусть даже ее сковывало покрывало койки, оказалось весьма сложно. А рука, затыкавшая ей рот, встретилась с очень острыми зубами.

Бернс повернул голову, прожигая Фрауда злобным взглядом и тяжело дыша. — Проваливай! фрауд покачал головой:

— Окончательное решение за хозяйкой.

— Проваливай, — повторил Бернс. Но Фрауд не шелохнулся.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

Механик выбросил вперед большой кулак. Фрауд отдернул голову в сторону, и костяшки пальцев врезались в металлический дверной косяк. Прежде чем Бернс смог шевельнуться, Фрауд сделал два стремительных коротких тычка кулаком в его живот. Бернс крякнул от боли и сложился пополам.

— Быстро и аккуратно, — пробормотал Фрауд. — Извинись.

Он оторвал магнитные ботинки от пола и отбуксировал механика на склад. Там он открыл люк и вытолкнул его в жилой отсек.

— Эй, док, — позвал он, когда фигура механика, все еще ловящего воздух открытым ртом, проплыла в отсек. — Для вас работенка. Похоже, ему что-то противопоказано. — Он закрыл люк и вернулся к Джоан. Та все еще лежала на койке и подняла взгляд, когда он вошел.

— Спасибо вам огромное, — поблагодарила она.

— Пустяки, — отмахнулся он. — Спасение от участи хуже смерти — моя специальность. Я на этой почве не раз рисковал… Был один случай с девушкой в Сан-Франциско, после оказалось, что тот парень был ее мужем. Вот уж чего никак нельзя было подумать. — Он умолк. — Что-нибудь пострадало?

— Пуговицы с рубашки сорваны, в остальном, думаю, ему досталось гораздо больше. И надеюсь, рука у него болит. На вкус она отвратительна.

— М-м, мне бы тоже не понравилось. Эти механики, знаете ли. Пропитались за долгие годы машинным маслом и все такое.

— Как вы узнали, что он затеял? — с любопытством спросила она.

— А, этакое сальное, угрюмое выражение у него в глазах. Я этого ожидал. Фактически, я ожидал этого раньше.

— И были правы, — сказала она. — Только в прошлый раз дело происходило на складе, и я находилась в более выгодном положении. Сумела увернуться и улизнуть обратно в жилой отсек. — Она задумчиво посмотрела на него. — Что-нибудь еще?

— Ну, — уклончиво сказал Фрауд, — раз уж вы завели об этом речь, то я припоминаю, что в последние четыре дня на лице у Дейла появилась странная на вид царапина. Он упомянул, что неудачно побрился, и плохо отнесся к моему вопросу: всегда ли он пользуется для этой цели циркулярной пилой?

— В то время он казался очень раздосадованным, — кивнула Джоан.

Они посмотрели друг на друга. Фрауда восхищало ее спокойствие.

— Неудобно быть женщиной, — предположил он.

— На корабле это мешает, — согласилась она. — Интересно, отстали бы они, если бы я сказала Дейлу, что любовница Бернса, а Бернсу — что любовница Дейла?

Фрауд подчеркнуто покачал головой.

— Нет, это не помогло бы. С Дейл ом это может сработать. Но Бернс такой тип, который сочтет, будто это означает, что вы легко доступны. А если не так, то в любом случае возникнет напряженная атмосфера. Они окажутся на ножах, но, вероятно, так или иначе выяснят, что вы обманываете их обоих… Как только я увидел на борту женщину, сразу понял, что путешествие будет интересным, — добавил он.

— Прекратите! Я вот готова забыть на двенадцать недель, что я женщина; почему они не могут сделать того же?

— Наверное, вы не так преуспели, как вам думается. Кроме того, они оба с самого начала негодовали, что вы пробрались на ракету. Вот в наших друзьях и взыграли половой антагонизм, желание господствовать и остальной стандартный набор. Покуда вы отшиваете их, они будут вас донимать. Во всяком случае, Бернс будет. А если не станете, они будут вас презирать.

— Чудо как ободряюще, не правда ли? — усмехнулась она.

— Конечно, я мог бы спать в хранилище, — предложил он.

— И таким образом ввести еще одного старого друга — близость? Нет, это не пойдет.

— Я боялся, что так и получится. Знаете, — продолжал он, — вы пытаетесь совершить невозможное. Как вы можете с вашей фигурой и лицом всерьез ожидать, что пятеро нормальных мужчин двенадцать недель кряду… А, ладно, — оборвал он себя.

Примерно через двадцать минут Фрауд вернулся в жилой отсек. Бернс приветствовал его хмурым взглядом. Дуган сочувственно спросил, чувствует ли он себя лучше и услышал, что кризис миновал. Фрауд порылся в рундуке, где хранились его личные принадлежности, и вскоре нашел то, что требовалось: маленький пистолет. Достав его, сунул оружие в карман. Другие пораженно уставились на него.

— Для Джоан, — легковесно объяснил он. — Ей подумалось, что она увидела крысу.

— Крысу, здесь? Не говори ерунды, — сказал Дейл.

— Не знаю, не знаю — эти крысы чудо какие предприимчивые твари. В любом случае, ей так показалось. Она стреляет в крыс без промаха. Они с отцом, бывало, подстреливали их сотнями в своей уэльской хижине. Так что я пообещал одолжить ей эту игрушку на случай, если она снова увидит крысу.

Покинув недоверчиво глядящую ему вслед группу, он вернулся к девушке.

— Вот вам, — протянул он оружие.

Она осторожно взяла его.

— А как оно действует? Я никогда им раньше не пользовалась.

Глава 12

Пересечение невидимой отметки середины пути породило ощущение, что они достигли чего-то важного. Временно на борту «Глории Мунди» улучшилось настроение. Мелочное раздражение, сильно обостряемое теснотой, чуть отступило. Дейла перестали попрекать тем, что зубы он обычно чистит не менее десяти минут. На доктора почти не косились, когда тот шумно сморкался. На Дугана не набрасывались за немузыкальную серию зевков, которой он объявлял о своем пробуждении. Даже Фрауду простили его раздражающую привычку барабанить пальцами. В этой общей оттепели к Дейлу вернулась его обычная веселость. Похоже, он простил Джоан ее вторжение, и казалось, испытывал облегчение, что та отказалась ответить на его авансы. В результате отпора он вроде бы даже почувствовал твердую почву под ногами. Иногда Фрауд гадал, а не нарочно ли Дейл подверг девушку этому испытанию.

Какой бы ни была причина, все благодарили Бога за эту перемену и обнаружили, что хотя Дейл по-прежнему отрицал возможность марсианского происхождения машины доктора Ширнинга, однако заинтересовался ею до такой степени, что выспрашивал у Джоан подробности, которые та могла сообщить. Но убедить его присоединиться к изучению языка пока не удалось.

Только Бернс оставался в решительной и мрачной изоляции, редко разговаривая с остальными, не присоединяясь ни к одному из занятий. Он следил за другими из своего кокона отчужденности взглядом, который действовал всем на нервы. Оценив механика с профессиональной беспристрастностью, доктор решил, что Бернс находится или скоро будет находиться в состоянии, которое потребует тщательного ухода.

Эта мысль заставила его обратить внимание на остальных. Дейл на предыдущих стадиях доставил ему несколько тревожных минут, но причины тут был сложные — ответственность, негодование из-за зайца, неприятности перед стартом, а также поведение миссис Кертенс, которая не помогала мужу облегчить бремя… Доктора радовало, что Дейл сумел так хорошо справиться с неприятностями.

И Дуган. Ну, Дуган явно запал на эту девушку. Оно и к лучшему, если девушка сумеет сохранить свою нынешнюю сдержанность. Этот паренек был странно юн для своего возраста, он имел нежные взгляды, вполне довольный возможностью преклоняться перед Джоан, и не испытывал желания требовать большего.

Фрауд? Доктор мысленно покачал головой. Ему представлялось, что эмоции Фрауда редко брали верх над его разумом. Себя же самого он видел в роли доброго дядюшки по отношению ко всей группе, включая и девушку. Его бы порядком задело, знай он, что Дуган втихомолку считал его ненадежным типом из породы повес.

Прошло уже три земных дня после пересечения середины пути, когда Джоан преподнесла еще один сюрприз.

Дейл и Дуган как раз закончили одну из своих периодических проверок.

— Идем точно по курсу, — сообщил Дейл. — Удивительно, что мы почти не корректировали путь. Мы пока так мало знаем о космосе, что я готов был обнаружить непредвиденные источники отклонения.

— Даже и при этом, — вставил Фрауд, — трехмерная навигация кажется делом весьма утомительным. Если бы пришлось часто корректировать курс, вы бы все время только и делали, что маневрировали. Полагаю, в грядущие времена, когда по всей солнечной системе будут носиться туда-сюда пассажирские лайнеры и грузовые суда, люди будут вспоминать нас и дивиться, как это наша скорлупка ухитрилась пережить хотя бы взлет. Полагаю, тогда станут путешествовать при помощи какой-то системы направляющего луча. Вроде тех штук, какие у нас используют для ведения воздушных лайнеров в тумане. Только это, конечно же, будет не обыкновенное радио. Вся трудность в том, чтобы найти какой-то тип излучения, кроме света, которое будет проходить сквозь слои Хэвисайда.

— Напротив, вся трудность в том, чтобы избежать маньяков, утверждающих, будто они его уже нашли, — возразил Дейл. — Половина предложенных мне для этой экспедиции экспериментальных передатчиков весили бы ничуть не меньше самой «Глории Мунди».

— И все никуда не годные?

— Большинство из них — определенно. Хотя и попалось один-два таких, какие я бы хотел как-нибудь испытать. Но на этот раз я не мог рисковать, беря лишний груз.

— Тебе не понадобится. Во всяком случае, если мы найдем существ, отправивших машину Джоан. Те, похоже, разрешили проблему, — сказал Дуган.

— При условии, что управление машиной осуществлялось с Марса, — согласился доктор. — Но у нас нет никаких доказательств. Мы не должны упускать из виду того факта, что машину могли создать и на Земле.

— Маловероятно, — подумал вслух Фрауд.

— В конце концов кажется разумным, что человек, сумевший изобрести такую штуку, вряд ли станет использовать ее просто для шутки. Да ведь одна лишь эта хитрая штука с гибкими щупальцами произвела бы революцию на всем транспорте.

— Конечно, это маловероятно, — нетерпеливо проговорил доктор. — Но возможностей существует масса. Даже если машина прибыла с Марса, ее должен был доставить какой-то корабль. Почему же тогда источником дистанционного управления не может быть корабль, а средством связи — обыкновенное радио? '

— Но это было не обыкновенное радио, — вставила Джоан. — Мой отец искал этот самый источник управления и не нашел никаких следов.

— Мне кажется, что она управлялась откуда-то с поверхности Земли. Судя по тому, что вы нам рассказывали, реагировала она мгновенно, сразу же. Это невозможно, если бы сообщения отправлялись до Марса и обратно.

— Об этом я как-то не подумал, — признался Фрауд.

— Я все гадала, — обронила Джоан, — когда же кто-нибудь заметит эту трудность.

Все посмотрели на нее.

— Что вы имеете в виду? — спросил Дуган.

— Ну, даже свету, двигающемуся со скоростью 186 тысяч миль с секунду, потребуется заметное время, чтобы добраться до Марса и обратно. Нужно учитывать и задержку на то время, пока прореагирует оператор. И все же машина реагировала мгновенно — быстрее, чем мы. Я проверяла.

— А согласно Эйнштейну, ничто не может двигаться быстрее света. Правильно? — весело спросил доктор.

— Мне это не приходило в голову, — признался Дейл. — Коль скоро вы завели об этом речь, вопрос кажется достаточно очевидным. Так или иначе, похоже, вопрос рубит под корень идею о дистанционном управлении с Марса.

— Именно так я и думала, — сказала Джоан.

Все снова воззрились на нее.

— Минутку. Что вы имеете в виду? Что именно вы думали? Черт возьми, вы же говорили… — начал Фрауд.

— О, нет, я этого не говорила. Я сказала, что такой теории придерживался отец. А вы решили, что и я тоже в нее верила.

— Но я же отчетливо помню разговор! По крайней мере, мне думалось, что помню… А, ладно, если вы думаете иначе, то скажите.

Уверенность Джоан немного поуменьшилась, она заколебалась, а когда заговорила, то в голосе ее звучала слегка вызывающая нота.

— Она мне казалась самостоятельной особью, которая сама способна думать.

Мужчины переглянулись.

— Нет, черт возьми, всему же есть пределы, — промолвил, наконец, Фрауд.

— Никак иначе я этого объяснить не могу. А вы можете?

— Как насчет идеи управления с корабля, который ее привез? — вставил доктор. Но Джоан покачала головой.

— Говорю вам, она реагировала быстрее нас. Из-за оператора возникали бы задержки.

— Глупости вы говорите, — сказал Фрауд. — Вы не можете утверждать этого всерьез. Мыслящая машина — да это же абсурд!

— Знаю, — спокойно произнесла она. — Но абсурд или не абсурд, а права я либо отец. Но если он прав, то не прав Эйнштейн. И хотя я восхищаюсь отцом, моя дочерняя преданность имеет свои пределы.

Я почти с самого начала была уверена, что машина некая… некая особь. Не просто увеличенный инструмент, как другие механизмы. Именно потому-то она и пугала меня сначала, я так и не избавилась до конца от своего страха. Полагаю, он был вызван незнанием того, на что способна машина и какие у нее ограничения. Понимаете, она была совершенно чуждой. Я, бывало, лежала ночью, не могла уснуть и придумывала всякие тесты, чтобы доказать себе, что ошибаюсь. Но ничего не доказала. Опыты все ясней и ясней доказывали мне, что машина — особь, отрезанная от Марса в той же мере, что и мы.

Говорю Вам, когда я подвергла ее тестам, она понимала, что я делаю. Она, бывало, следила за нами своими линзами так, словно знала, что нас озадачивает. И умела о себе позаботиться, даже заменила одну из поврежденных ног новой, которую сделала сама. Я готова признать, что приказы она могла получать через дистанционное управление, если бы не одно обстоятельство — отсутствие временного люфта.

— Вы хотите сказать, — переспросил Дуган так, словно эта мысль только-только дошла до него, преодолев сильное сопротивление. — Вы хотите сказать, что эта штука была — как бы это сказать поточней? — роботом?

— Роботом ее назвать нельзя, — поправил его доктор Грейсон. — «Робот» — это слово, употребляемое Чапеком для обозначения синтетического человека — рабочего, но с тех пор, как злосчастные коллеги Фрауда подхватили это слово, оно вообще перестало что-либо значить. В любом случае, эта штука на вид ничем не походила на человека. — Он повернулся к Джоан. — Беда в том, что вы такая рассудительная девушка. Выдвини такое предположение любой другой, я бы порекомендовал ему хороший, долгий сон и успокаивающее. А так…

— Чтобы к этому привыкнуть, потребуется какое-то время, — признала она, пожав плечами.

Фрауд кивнул.

— Кстати, это ведь не способ сделать большой подарок некому журналисту, снабдив его готовым материалом?

— Однако — продолжала Джоан, словно не расслышав, — когда попривыкнешь к мысли, что машина может быть разумной, то она почему-то кажется совсем уж абсурдной. Машинерия должна постепенно эволюционировать: так почему бы не к разумности? — Она посмотрела на Дейла. — Вы когда-нибудь по-настоящему думали о машине?

Дейл повернулся к ней с добродушным, но озадаченным видом. Очевидно, он решил забыть былые обиды, так как обошелся без презрения. Держался он примерно как человек, который сознательно играет в какую-то игру по правилам, придуманным другим игроком:

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду — я всегда думаю о машинах, — сумел любезно ответить он. — Думал с еще вот с таких лет, но определенно не о таких, которые…

— Нет, — покачала головой Джоан, — я неудачно выразилась. Я имею в виду не ту машину, о которой мы говорили, не какую-либо конкретную машину… Я думала о Машине, рассматриваемой как мировая сила.

— Фактически, «генус махина»[51] — предположил доктор.

— Именно, — кивнула Джоан, а затем пригладила волосы, которые зависли у нее перед лицом. Выражение лица Дейла прояснилось.

— А, понимаю. Но это довольно большой и трудный вопрос, чтобы ответить сходу. Кажется, я ее так не рассматриваю. Привыкнув к ним и всегда находясь среди них, я склонен думать о машинах и механизмах, но едва ли когда-нибудь о Машине. Видите ли, я сызмала был счастливей всего, когда бывал с механизмами. Они составляли огромную часть моей жизни. Я освоил столько всяких машин, и все они были разными. Но я не могу представить машины, как новую расу. Хотя до некоторой степени понимаю, что именно вы имеете в виду. Моя жена часто смотрит на них именно так, видя Машину как раз в таком свете.

Понимаете, я ведь не могу без машин. Я не хочу сказать, что просто умру с голоду, если сломаются все машины, это и так ясно. И не только я, примерно восемьдесят процентов мирового населения тоже умрет с голоду. Я хочу сказать, что машины имеют существенное значение для чего-то во мне. Потерявший пальцы пианист потеряет не больше моего, если я лишусь их. Они являются огромной и существенной частью того мира, в котором я вырос.

Механизмы, как и все прочее, можно и употреблять по назначению, и злоупотреблять ими. Но когда вы говорите о Машине, то рассматриваете ее под таким углом, которого я не знаю. Думаю, что моя жена поняла бы вас лучше меня. Она совершенно определенно думает о Машине почти как о личности, ненавидит и страшится ее. Или, скорее, ненавидит ее, потому что страшится, а страшится, потому что не понимает. Совершенно первобытная позиция — дикари боятся грозы по той же причине. Но жена идет дальше, она твердо решила вообще не понимать: даже живя благодаря машинам, она пытается притворяться, что потребностей в них не существуют, что человечество было бы без машин счастливее и лучше. Две минуты честного раздумья показали бы нелепость этой позиции, но, похоже, на эту тему она не способна размышлять. Если изучить ее позицию беспристрастно, то обнаружится, что в ней много общего с позицией туземца, который не станет изучать природу своих враждебных богов из страха навлечь их гнев на свою голову. Он, по возможности, игнорирует их, чтобы не возбуждать собственный страх. Должно быть, что-то в этом роде было и на уме у Мэри Шелли, когда она задумала свой роман о Франкенштейне. Уверен, что на взгляд моей жены, Машина — это своего рода Монстр Франкенштейна.

Он умолк, словно его только что осенила новая мысль.

— Да, именно так. Ее отношение к машинам — суеверие. Полагаю, вам это кажется довольно нелепым. Но если бы вы услышали, как она говорит о машинах, то, думаю, поняли бы, что я имею в виду.

— Я отлично вас понимаю, — заверил его доктор. — Такое очень часто встречается у женщин совершенно разных типов. И у некоторых мужчин, конечно, тоже, хотя сравнительно реже. Если бы это случалось только среди отсталых личностей, то было бы легче понять. Я хочу сказать, что неумная дура-баба из прислуги, которая боится пылесоса или телефона, удивления не вызывает. Но умная образованная женщина, которая регулярно пользуется такими машинами, зачастую отказывается понимать, как работают ее автомобиль или гирокерт. Получается, что в глубине души она придерживается той же позиции, что и дура-баба. Именно этот отказ учиться так озадачивает. Возможно, что небольшой, почти пренебрежимо малый класс женщин делает это, чтобы поощрять мужскую гордость видом собственной беспомощности, иногда это вызвано умственной ленью. Но почему столько неглупых женщин предпочитают быть ленивыми по данной конкретной теме?

— Наверно, потому, что женщины не так часто вступают в контакт с машинами, как мужчины, — предположил Дуган.

— Ныне девочки и мальчики сталкиваются с мелкими домашними машинами с самого раннего возраста, но вскоре начинает проявляться разница. Я обобщаю, и потому не трудитесь бросаться на меня с конкретными примерами женщин — блестящих инженеров. Мальчик разбирает свои игрушки, чтобы посмотреть: а что находится внутри? Девочка же принимает тот факт, что эта штука работает, не волнуясь — почему. Она не хочет знать, почему что-то работает. Ей это не интересно, хотя ее жизнь может зависеть от работы машины. Вы должны признать, что это как-то странно.

— Ревность, — пробормотал Фрауд, не обращаясь ни к кому конкретно, — чудовище с зелеными глазами и тому подобное.

— Что именно вы подразумеваете под словом «ревность», произнеся его таким таинственным тоном? — спросил доктор.

— Высший долг женщины — это материнство, — разъяснил Фрауд. — Оно — венец ее существования. Никакая женщина не может сказать, что она состоялась, пока не создала жизнь, не почувствовала в себе шевеление этой новой жизни, пока не выполнила ту функцию, которую Мать-Природа сделала ее священной задачей, ее мистической радостью, ее высшим достижением во все века…

— Что, черт возьми, все это значит? — терпеливо спросил доктор.

Фрауд поднял брови.

— Вам не нравится? А моим читателям такие рассуждения по душе, чуточку утешают их, как-то возмещая кавардак воспроизводства — заставляют забыть, что кошки, крысы и цветы делают то же самое более эффективно и просто.

— Да забудьте на секунду про своих читателей, если вам есть чего сказать. Попробуйте обыкновенной прозой.

— Моим искусством пренебрегли, — развел руками Фрауд. — Ладно, по вашей просьбе я сдеру все это рококо. Никто не может отрицать, что величайшее устремление женщины, я говорю обобщенно, — это творить. Такое творческое стремление необходимо для выживания человечества. Но природа позаботилась, чтобы при всей силе этого стремления его направление было ограниченным. Иными словами, природа решила: «Пусть женщина будет сознательной личностью, но создает только то, что необходимо для продолжения рода. Она не должна валять дурака, создавая омнибусы, консервные ножи или страховые компании. Пусть ее созидательный инстинкт будет сосредоточен на производстве детей и на делах, связанных с этой проблемой».

Я думаю, что это подлый трюк. Он привел к тому, что огромное количество женщин в очень большом и интересном мире заперто в весьма неинтересных отсеках. Потому что оказалось: дабы удержать женщин в этих рамках, необходимо ограничить их воображение. Такова средняя женщина: история ничего для нее не значит; будущее — и того меньше, хотя ее детям придется в нем жить; а мировые катастрофы куда менее интересны, чем местные неприятности. Природа дала ей монотонное воображение.

— Очень оригинально, — заявил доктор. — Но какое это имеет отношение к нашему…

— Я как раз к этому подхожу. Суть в следующем: женщины — создательницы, Машина — создатель, в этом они соперники. Чего же подсознательно страшатся женщины? Не того ли, что в один прекрасный день мужчина может применить Машину для создания жизни? Они не понимают своих страхов, но негодуют на необходимость делить мужчин наравне с машинами. Женщины мрачно ревнуют. Они пытаются принизить машину, словно отметая чары соперницы. Они не могут сказать о ней ничего хорошего. Машина и шумная, и грязная, и уродливая, и замасленная, и воняет. Она всего лишь путаница из металлических деталей. Что в этом может быть интересного? Она же не человек, она не разумна. Вот тут-то и таится разгадка: новая создательница, не человек, сталкивается с создательницей-человеком.

— Полагаю, все это что-то да значит, — произнес, словно размышляя вслух, Дуган, когда Фрауд умолк.

— Определенно, — ехидно согласился доктор. — Это значит, что мужчины интересуются машинами больше, чем женщины.

Фрауд небрежно махнул рукой.

— Валяйте! Можете не обращать внимания на мое мнение. Я всего лишь пытался пролить немного света…

— А вы, как женщина, какого мнения об этих перлах мудрости? — доктор повернулся к Джоан.

— Невысокого, — улыбнулась она.

— Именно этого и следовало ожидать, — хмыкнул Фрауд. — Вот если бы она могла высказаться как существо среднего рода…

— Большинство известных мне женщин, — продолжала Джоан, — не любящих машины, не любят их активно. Я хочу сказать, что они не любят их не так, как, скажем, не любят некомфортабельный дом. Впрочем, такие женщины во все века негодовали на игрушки мужчин, точно так же как мужчины — на поглощенность женщины домашней жизнью… Но мы, кажется, отвлеклись от темы. Дейл говорил, какие он испытывает чувства к машинам. Он привел в пример миссис Кертенс лишь для того, чтобы рассказать, чего он не думает, но мы не дали ему закончить.

— Я не считаю, — отозвался капитан, с трудом подыскивая слова, — что хорошая машина — это совершенно безличная вещь, путаница из металлических деталей, как только что сказал Фрауд. Как не считаю, будто музыкальная композиция — путаница из нот. И машина не может быть безличной. В ней остается нечто от создателя, его изобретательности, мастерства и гордости работой, как в тронутом резцом камне остается нечто от скульптура. А инженер при виде плавно ходящих, быстро вращающихся валов и колес, скользящих штоков, точных взмахов и идеального взаимодействия частей получает своего рода чувственное наслаждение. И за всем этим кроется ощущение силы. Силы, которая в соединении с человеческими мозгами не знает границ.

— Сила для свершения чего? — спросила Джоан.

— Чего угодно. Не знаю. Иногда кажется, будто сила сама по себе цель: сила, побуждающая к овладению силой.

— Послушать вас, — вмешался Дуган, — все кажется таким пугающе-сложным. Я хочу сказать, машины-то мне нравятся, спору нет. С ними очень забавно поиграть, но будь я проклят, если способен понять хоть половину из того, о чем вы говорили. Машины созданы просто для того, чтобы мы ими пользовались; и мир без них был бы крайне скучен. Мне бы не хотелось родиться пару веков назад или даже один век. Как представлю себе, что летать невозможно! Это было бы… Чем же тогда мы бы занимались? Честно говоря, я не понимаю, к чему вы клоните. У нас есть машины, мы не можем без них обойтись. Естественно, мы пользуемся ими. Что еще тут можно сказать?

И тут прозвучал голос, которого не ожидали. В разговор вмешался Бернс:

— Да, ты прав, мальчик. Пользуйся машинами, и пользуйся ими достойно. Не перегружай их, не разбивай им сердца. Заботься о них, и они тебя не подведут, а это больше того, что можно сказать о некоторых людях.

Глава 13

Здесь не место для лекций о подробностях межпланетного путешествия. Если вам нужны цифры количества использованной взрывчатки, темпы ускорения и торможения, подробности коррекции курса, расхождения между теорией и практикой, то вы их найдете вместе со множеством других подробностей в книге Дейла «Мост через Космос», а изложенные более популярно — в книге Фрауда «Рейс «Глории Мунди»». Автора же интересовали такие мелочи, которые ни тот, ни другой джентльмен не включили в свои книги. И хотя я считаю, что Фрауд какое-то время подумывал о более живом и полном рассказе о полете, теперь уже маловероятно, что он будет когда-либо написан.

Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как обсерватория «Маунт Вильсон» потеряла из виду «Глорию-II». Неизвестно, удалось ли Дейлу, Фрауду и остальному экипажу добраться до Венеры. «Глория-II» так и не вернулась. Следовательно, если я не расскажу вам эту историю такой, какой узнал от Джоан, а частично — от остальных, то ее, вероятно, никогда так и не расскажут.

Читатели могут сказать: эти люди, похоже, слишком много разговаривали на отвлеченные темы. Похоже, астронавты не задумывались, что участвуют в одном из величайших приключений в истории. Но позвольте заметить, что хотя космическое путешествие и может быть волнующим приключением, однако на практике, как меня заверили, оно крайне нудное.

Вот что сказал доктор Грейсон:

— Космический полет — это мечта купить немеркнущую славу ценой всего лишь шести месяцев заключения в тесном гробу.

В то время как Фрауд процитировал классические слова неустрашимого летчика былых времен: «Это был паршивый полет — и это еще мягко сказано».

Но, оглядываясь на прошлое, они видели его в перспективе и соглашались, что путешествие не всегда было монотонным. Полет распадался на отчетливые фазы, каждая со своими особенностями. Скажем, все оживились, когда Джоан объявила, что верит в разумность машины.

Момент она выбрала весьма удачно. Четырьмя наделяли раньше, когда воспоминания о повседневной жизни еще не сгладились, такое утверждение тут же высмеяли бы. Но теперь от него не стали отмахиваться хотя бы потому, что изменилось отношение астронавтов к девушке. А еще потому, что при угрозе смертельной скуки нельзя было отказаться от любой темы, сулившей интересную беседу. Невероятное предположение Джоан приняли более благосклонно, чем оно того заслуживало. Хотя и сомнительно, что кто-либо из экипажа поверил в разумность машин, зато нашлась тема для рассуждений. Тем более что в это время интерес астронавтов к тому, что их ждет на Марсе, стал острее.

Ожидания Дейла были скромными. Он признался, что был бы разочарован, обнаружив лишь безводный мир, неспособный поддерживать жизнь. Хотя пустился в путь, предвидя именно такие условия.

— Может, вы так и думали, — сказал доктор, — но в действительности это узда, которую вы надели на себя, чтобы избежать болезненного разочарования. Вы бы не стали брать с собой меня в качестве биолога, если бы не надеялись обнаружить какую-либо форму жизни. Я уже говорил, что рассматриваю жизнь, как этап в распаде планеты, и ожидаю обнаружить подтверждение. Вероятно, жизнь на Марсе уже прошла весь цикл и существует только в низших формах, но меня не очень сильно удивит, если мы вообще не обнаружим живых созданий.

— Для меня это весьма печальная перспектива, — подумал вслух Фрауд. — Гнетущая. Мировая общественность, приученная Берроузом и остальными к мысли, что Марс кишмя кишит необыкновенными животными, странными людьми и прекрасными принцессами, ожидает от меня, что я перещеголяю писателей; а по вашим теориям получается, что мне придется сочинять страстные романтические истории из жизни немногочисленных амеб. Дуган неодобрительно посмотрел на доктора.

— Вы действительно думаете, что все будет так скучно? Но ведь жизнь никогда не упрощается до самого предела. Неужели не будет никаких зверей?

— Или крабов? — добавил Фрауд. — Помните тех чудовищных крабов, которых у Уэллса путешественник по времени обнаружил в умирающем мире? Скверные ребята, в детстве они мне, бывало, по ночам снились. Но если крабов окажется много, то сомневаюсь, что моя преданная публика вообще получит хоть какую-то историю.

Доктор пожал плечами.

— Это же наши догадки, не более. Там могут быть только простейшие, могут быть и ракообразные…

— И там есть машины, — вставила Джоан.

— Превосходный пример узкого кругозора, — великодушно заметил Фрауд. — Должен сказать, я начинаю надеяться, что вы правы; это дало бы мне обильный материал. Но возникает вопрос: а кто создает эти машины? И для чего? В конце концов, как сказал один из нас, машине предназначено что-то делать.

— Если бы мы смогли понять, что именно знаменует собой машинерия или Машина, — сказала Джоан, — то знали бы, чего ожидать. Дейл видит в машинах произведения искусства. Миссис Кертенс, судя по его словам, придерживается обычного мнения, что техника прямо противоположна искусству, она лишает личность индивидуальности. Дуган видит в машине своего рода огромную игрушку. Доктор Грейсон… — она сделала паузу. — Хотя вы открыто этого не говорили, док, но мне кажется, что вы согласны пользоваться машинами просто потому, что они есть. Вы, как и мой отец, склонны игнорировать любую машину, пока не возникнет нужда использовать ее для каких-то практических целей.

— Думаю, это справедливо. Человек не был создан для машины. Это машина была создана для того, чтобы человек пользовался или не пользовался ею.

— А взгляд Фрауд а отличается очень немногим, но он еще сильней зависит от машин, когда зарабатывает себе на жизнь.

— Что-то я вас не пойму. Как это машина может что-либо «знаменовать собой»? — поинтересовался Фрауд.

— Машина с маленькой буквы себя и знаменует. А вот существование Машины знаменует собой очень многое. Вдумайтесь. Менее двух веков назад человек начал впервые применять машинерию с механическим приводом. Конечно, в прошлом были водяные и ветряные мельницы и штуки, приводимые в движение бегающей по кругу лошадью. Но они не были истинными предками наших машин, это изолированные открытия, долгие годы остававшиеся, по существу, неизменными. Когда же появилась машина с механическим приводом, то в мир, который вполне прилично обходился и без нее, свалилось нечто совершенно новое. Никто тогда не понял ее смысла, не видят и сейчас ничего, кроме непосредственной выгоды. Но мы можем оглянуться на сто пятьдесят лет назад и понять, что же произошло.

С одной стороны, машину провозгласили создательницей нового века, своего рода освободительницей человечества; а с другой — хулили и зачастую ломали те, кто страшился ее, как конкурента. И те, и другие были правы, в конечном итоге машина принесла нам досуг и новый мир, чтобы наслаждаться им на досуге. А смысл, который в то время, похоже, упустили, заключается вот в чем: те, кто получит для наслаждения новый мир, и те, кто получит досуг, совсем не обязательно одни и те же люди.

Люди словно открыли новый ящик Пандоры, а все человечество было так взволновано, что не приняло мер предосторожности для перехвата выскочивших из ящика бед и несчастий. Машину просто бросили в мир, собираясь и дальше жить по-прежнему. Но мир не мог не измениться. Если повару внезапно взбредет в голову включать в каждое блюдо большое количество слабительного, то тело не может не реагировать.

Хотя машина явилась как раба, пятьдесят лет спустя она стала хозяйкой. Нужно поддерживать ее для того, чтобы она могла поддерживать нас. Население планеты не может существовать без машин, но мы не научились их контролировать. Мы предсказываем лишь самые простые и очевидные последствия, но и тут часто ошибаемся. Машина дала нам неисчислимые блага, она же ввергла в бесчисленные беды. И теперь машина является частью нас, подобно рукам и ногам. Да что там! Более важной, чем те и другие! Мы жить не сможем, если машина будет ампутирована от цивилизации.

И все же многие по-прежнему рассматривают людей и машинерию отдельно. Они считают машину всего лишь дополнением к жизни, чем-то таким, что дает более быструю связь, больше продукции, больше развлечений, и не видят один из великих факторов нашей реальной жизни. Порой слышишь о промышленном перевороте, словно тот был всего лишь фазой, законченной и завершенной. Хотя не видно никаких признаков, что он когда-либо завершится. И это сочетание — «промышленный переворот!» Словно он подобен мелкому свержению правительства. Явилась машина, и жизнь никогда уже не станет прежней, как не может она стоять на месте. Но к каким переменам она нас ведет? Именно это я и имею в виду, говоря о скрытом смысле машины.

— Понимаю, — задумчиво произнес доктор. — Значит, вы считаете, что если ваши догадки насчет найденной машины верны, то мы отыщем на Марсе средства, которые помогут разобраться с проблемами наших земных машин?

— За исключением того, — вставил Фрауд, — что эти космические, предположительно марсианские, машины не кажутся спроектированными с целью что-либо делать.

— У вас весьма узкий кругозор, — нелюбезно оборвал его доктор. — Вы постоянно повторяетесь.

— И еще раз повторю. Первое, что хочется знать о любой машине: «Для чего она?» До тех пор, пока это не узнаешь, далеко не продвинешься. А второй вопрос будет: «Что заставляет ее работать?»

— А имеет ли значение с вашей точки зрения, — спросила Джоан, — простой вопрос: «Как она стала такой, какая есть?»

— Не знаю. Я намерен погодить, увидеть разумную машину и спросить у нее, если я ее увижу. На мой взгляд, все наши рассуждения — пустые предположения, — коротко ответил Фрауд.

Бывали времена, когда эта тема приедалась, как приедались все темы, однако к ней возвращались вновь и вновь. Становясь привычной, тема теряла свою первоначальную фантастичность. Экипаж «Глории Мунди» сильно бы удивился, имей возможность сравнить свое первое, насмешливое отношение к идее Джоан с последующим, когда астронавты фактически приняли гипотезу. Джоан оставалась единственной, кто не поколебался в своих убеждениях. Хотя, пожалуй, и Бернс тоже.

Но Бернс был непроницаем. Он замкнулся в скорлупе отчужденности, которая начала вызывать серьезные опасения у доктора Грейсона. Временами у него в глазах появлялся странный блеск, и доктор очень живо представлял себе грядущие неприятности. Затем Бернс опять погружался в менее тревожную, но все равно нездоровую апатию, из которой его, казалось, невозможно вывести. После своего нападения на Джоан он ее не замечал, как и всех остальных.

Девушка не могла решить, что его сдерживало — мысль о пистолете Фрауда, который она носила в кармане, или же какие-то процессы, протекающие у него в голове. Джоан чувствовала себя слегка виноватой в его изоляции. Хотя и знала, что Фрауд никому не рассказал об инциденте, а Бернс замкнулся в скорлупе совершенно добровольно. Какой-то инстинкт побуждал девушку вовлекать его в компанию. Она впервые выделила одного из мужчин.

Джоан втягивала механика в общий разговор, задавала вопросы, старалась извлечь из скорлупы самоизоляции. Ее вопросы часто оставались безответными, иной раз он односложно отзывался. Но она не отставала.

Пик наступил в один прекрасный «день», когда до прибытия на Марс оставалось меньше двух недель. Среди экипажа царило оживление, что делало изоляцию механика более явной. Джоан, чувствуя, что солидарность группы крайне важна, присела рядом с ним и начала расспросы об износе облицовки ракетных дюз. Астронавты не слышали его ответа, но увидели, как она напряглась и покраснела, заметили блеснувший в ее глазах гнев. Дуган решил вмешаться. Он потребовал, чтобы Бернс повторил свои слова погромче. Механик его проигнорировал. Дуган гневно повторил:

— Что вы сказали мисс Ширнинг?

Бернс медленно поднял голову. В глазах у него мелькнул тот самый блеск, который тревожил доктора, но заговорил он спокойно:

— Не лезь не в свое дело.

Дуган нахмурился и вопросительно взглянул на девушку. Та покачала головой.

— Пустяки, — сказала она.

Бернс неприятно усмехнулся.

— Видишь, она не против. А если тебе все еще охота знать, то я посоветовал ей не стервозничать и идти на…

Но Дуган уже получил предлог. Прежде чем механик успел закончить, он ударил его с плеча. Удар получился неуклюжим. Позабыв про состояние невесомости, он неверно рассчитал усилия. Кулак прошел мимо челюсти и угодил противнику в плечо. Механик как раз стоял, прислонясь спиной к стене. Прежде чем остальные смогли вмешаться, Бернс взметнул твердый угловатый кулак. Тот стремительно рванулся к подбородку Дугана, оторвал младшего члена экипажа от пола и отправил вверх по наклонной линии. Дуган извивался, пытаясь встать на ноги на сводчатом потолке. Бернс впервые за много недель рассмеялся. Дуган еще больше разъярился и сумел, наконец, примагнититься. Он повернулся, принял прыжковую стойку, а затем устремился обратно. Но до механика не добрался, Дейл и Фрауд совместными усилиями перехватили его в полете и стащили на пол.

После Фрауд скорбел, что не удалось посмотреть настоящую драку в невесомости. Она обещала стать уникальным зрелищем, но репортер согласился с Дейлом, что нельзя рисковать.

Джоан убралась прочь, а усмешка Бернса стала сардонической, когда он смотрел ей вслед. Фрауд и Дейл повисли на плечах Дугана и не отпускали, пока гнев его не остыл. Этой маленькой вспышке дали угаснуть. Но незавершенная стычка оставила после себя возросшую враждебность ее участников. Трещина между штурманом и механиком, и так уже слишком широкая, увеличилась еще больше.

— Теперь уже недолго, — сказал доктор. Они с Джоан стояли у иллюминатора. Розовый диск вырос до размеров полной луны, видимой с Земли. Он, казалось, висел прямо над ними и выглядел так, словно еще немного, и до него можно будет дотянуться рукой. Нужно стать чуть повыше ростом, тогда вытянешь руку и сможешь сорвать с неба сияющий шар. Такой близкий, он все же оставался таинственным и загадочным, как всегда.

Марс озадачивал наблюдателей своими перекрещивающимся линиями, которые могли быть каналами, белыми шапками полюсов, которые, почти наверняка, сковывал лед. Телескопические приборы исследователям почти ничего не поведали, устойчиво держать их на одном месте оказалось невозможно. Фрауд был уверен, что видел блеск воды, но не мог повторить свои наблюдения. Доктор утверждал, что увидел каменное образование, которое могло иметь искусственное происхождение, но заметил его лишь мельком и не сумел отыскать вновь. Остальные ничего не разглядели.

— Еще лишь четыре дня, — усилил нетерпение доктор, — и все рассмотрим на месте.

— Целый век. Четыре самых длинных дня, — сказала, не поворачиваясь, Джоан. — Почему-то теперь, когда мы так близко, я боюсь. Впервые я начинаю сомневаться… А действительно ли у нас с отцом была та машина? А что, если это был сон? А вдруг на самом деле машина вообще никогда не существовала?..

Голос ее стих. Несколько минут они молча глядели на планету, прежде чем она продолжила:

— Если это неправда, если Марс лишь мертвый мир, где не осталось ничего, если на нем никогда не было жизни, то что я стану делать? Я не смогу вернуться и посмотреть им в лицо… Я не смогу посмотреть в лицо даже любому из вас… Я покончу с собой.

Впервые она призналась в слабости, в мучительных сомнениях, которые в последние недели настойчиво грызли ее. Что, если они с отцом все-таки ошиблись? Вдруг их жестоко разыграли? Нет, это невозможно! Такую машину не могли создать на Земле, и все же…

Доктор отвернулся от иллюминатора.

— На вас это не похоже, — нахмурился он. — Вы в последние дни не спали, как следует.

— Спала я немного, — призналась Джоан. — Все дело в том, что Марс становится таким близким, а мы все равно знаем ничуть не больше, чем до отправления. А что, если…

— Перестаньте терзаться предположениями, — посоветовал доктор. — А то делаетесь такой раздражительной. Позвольте мне дать вам какое-нибудь снадобье.

— Ладно, — устало кивнула она. — Но пока еще рано. Дайте еще немного посмотреть.

— Да ведь пока ничего не видно, — хмыкнул он. — Старый Марс хорошо хранит свои тайны.

— Я боюсь, — повторила Джоан. — Если я права, если та машина была особью, то что это значит? Что мы там встретим? Как машины могут обойтись с нами? Меня это пугает, док. Нечеловеческие машины…

Он взял ее за руку.

— Так не годится, Джоан. Вы бессмысленно накручиваете себя. Я дам вам то успокаивающее…

— Да, — печально улыбнулась она. — Это на меня не похоже, не правда ли? Извините. Вы не станете рассказывать остальным?

— Не стану, если вы немедленно примете снадобье. Хороший долгий сон пойдет вам на пользу. Заставит взглянуть на жизнь по-иному. Идемте.

Дейл пристегнул пояс безопасности и зафиксировал себя в кресле управления.

— Закрыть ставни, — приказал он.

Изгиб планеты занимал теперь половину поля зрения, и экипаж с неохотой запирал ставни.

— Мы не можем тормозить более плавно, чем набирали скорость, — разъяснил Дейл. — А теперь все по койкам.

— Как я ненавижу этот приказ, — пробормотал доктор, когда пристегивал ремни.

— Готовы? Тогда поехали, — сказал Дейл.

Он толкнул рычаг, и «Глория Мунди» задрожала всем корпусом. Монотонный рев ракетных дюз стал громче. Тела, которые почти три месяца были невесомыми, испытали навалившуюся тяжесть. Возросло давление, еще более неприятное из-за непривычности. Индикатор скорости пополз к менее фантастическим цифрам, когда они пошли на снижение, двигаясь по спирали, чтобы использовать преимущество вращения планеты. В двух тысячах миль над поверхностью Дейл обнаружил, что корабль все еще летит слишком быстро. И сдвинул рычаг дальше.

— Ух! — крякнул Фрауд. — Счастливой посадки! — пробормотал он, едва не теряя сознание от перегрузки.

Мощность ракетных выбросов возросла. Ощущения астронавтов оказались не более приятными, чем при старте.

Глава 14

«Глория Мунди» совершила посадку рядом с одним из поясов растительности, которые опутывают Марс крупной паутиной. При этом она опрокинулась на бок и покатилась, подпрыгивая. Застыла ракета, зарывшись двумя иллюминаторами в песок и уставясь прочими в лилово-голубое небо. Но к тому времени, когда Джоан сумела доползти со своей койки до основного отсека, ставни на иллюминаторах уже распахнули, экипаж толкался возле них. Доктор уступил ей свое место. Как химик экспедиции, он отправился брать пробу атмосферы.

Джоан впервые взглянула на марсианский ландшафт. И была разочарована. Пейзаж выглядел так невзрачно, а достижения астронавтов такими незначительными, если учесть, сколько они вынесли. Подсознательно она ожидала большего.

Это была пустыня. До горизонта тянулись красноватые камни и барханы. Мрачная пустыня, в которой ничто не двигалось и не росло. Солнце отражалось сверкающими точечками на зазубренных кристаллических осколках. Негостеприимный пейзаж. Она упала духом. Такая земля ничего не могла произвести, вообще ничего. Они были правы, те, кто говорил, что Марс — всего лишь безжизненный шар. Наверное, жизнь — просто случайность, которая произошла только на Земле…

Затем до нее дошло, что Дейл и Фрауд, стоящие у другого иллюминатора, обмениваются взволнованными репликами. Даже Бернс пробормотал нескольких фраз. Джоан прошла по изогнутому полу, который раньше был стеной, и присоединилась к ним.

На некотором расстоянии от корабля из песка торчали низкорослые, ржавые на вид кусты незнакомых очертаний. Передовые дозоры, оторвавшиеся от главного фронта растительности, начинавшегося примерно в миле от ракеты. Растительность была невзрачной, чахлой и опаленной, но все равно это жизнь. Планета еще не умерла, пока соки по-прежнему текут по этим искривленным стеблям и медным, лопатообразным листьям, которые чуть трепетали на ветру.

Доктор провел пробы атмосферы и обратился к экипажу.

— Состав, — объявил он, — почти тот же, что и у нас, лишь немного отличаются пропорции, процент двуокиси углерода чуть ниже. Дышать местной атмосферой совершенно безопасно, но давление существенно ниже привычных для нас пятнадцати фунтов. Для дыхания придется надевать кислородные маски. Нам не потребуются громоздкие скафандры, но придется надеть теплоизолирующие комбинезоны.

Все дружно рванули к рундукам и загалдели, натягивая желтые комбинезоны.

— Слава Богу, что нам не пришлось надевать скафандры, — порадовался Фрауд. — Они не только отвратительно пахнут, но когда ты одет, словно гибрид водолаза с эскимосом, то невозможно выглядеть так, как подобает послам Земли. Конечно, мы и в кислородных масках будем выглядеть не слишком красивыми, но не потеряем человеческого облика.

Джоан боролась с одним из запасных комбинезонов, который был ей слишком велик.

— Ну что, ни одна из ваших машин пока не явилась посмотреть на нас? — спросил Дейл, подключив висевший за спиной кислородный ранец.

— Подождите чуток, — она пыталась говорить легковесным тоном. — Они покажутся. Крайне маловероятно, чтобы такая штука, как «Глория Мунди», которая с ревом пронеслась по марсианским небесам, осталась совершенно незамеченной.

— Если за массой убогих на вид кустов найдется, кому замечать, — скептически ответил Дейл.

— Дайте им время, — сказала девушка.

— Точно, — согласился доктор. — Нельзя ожидать, что они просто вырастут, как из-под земли. Если они вообще существуют, то мы не знаем, из какого далека им придется ехать. Этот округ не похож на жилой район, даже для машин он несколько диковат. Кстати, где мы?

— Чуть севернее экватора. Примерно с такой точностью я могу вам ответить. — Дейл подошел к рундуку. Открыл его и сказал: — Все должны взять винтовки! Знаю, это может показаться нелепым, но вспомните, что мы вообще ничего не знаем об этом местечке. Внешность может оказаться до крайности обманчивой.

— Что? И я тоже? — запротестовал Фрауд. — Но, послушайте, как же быть с кинокамерами, фотокамерами и прочим оборудованием репортера? Я и так буду выглядеть, словно столб, обклеенный объявлениями о продаже и обмене. Помилосердствуйте.

— Камеры будут весить меньше, чем дома, — единственное, что сказал в утешение Дейл. — Мы не можем себе позволить идти на риск. Там, где возможна жизнь для кустов, она возможна и для других тварей.

— А, снова уэллсовские крабы.

— Увидим. Во всяком случае, никому не отделяться, пока мы не узнаем чуть побольше. Ясно? Держимся вместе.

Он раздал легкие винтовки и запасные обоймы, подождал, пока астронавты экипируются. Возникла еще одна задержка, Фрауд навьючивал на себя футляры с камерами, штативы, экспонометры, чехлы со сменными объектами и так далее. Наконец, он сказал:

— Вот! Человек-рождественская елка.

Дейл проследил за подготовкой масок и трубок, подававших кислород через нос, оставляя рот свободным. Убедившись, что все они работают, как положено, он прошел ко входному люку, и, впервые за семьдесят четыре дня с тех пор, как они покинули Землю, тот распахнулся. Одного за другим капитан пропустил свой экипаж через шлюз.

Джоан, выходившая предпоследней, прошла по крупному, красноватому песку и остановилась рядом с Фраудом. Тот делал серию моментальных снимков, поворачиваясь по часовой стрелке.

— Марсианское представление о ландшафте — весьма примитивное, — небрежно обронил он. — Должен сказать, что это местечко обманывает ожидания. Дома у нас есть пустыни ничуть не хуже, и для прогулки по ним не нужны спецкостюмы. Полагаю, теперь мне лучше снять разок-другой старушку «ГМ», снимки пойдут под заголовками «Земные Искатели Приключений у Цели» или «Триумф…»

— Т-шш! — оборвала его Джоан.

— Что значит «т-шш»? В чем дело?

Она ткнула его локтем в бок и кивнула на входной люк. Дейл как раз покинул шлюз; в одной руке он держал лопатку, а в другой шток с флагом. Остальные стояли и смотрели, как он выкопал неглубокую ямку, всадил в нее флажок и утоптал красный песок. А затем отошел и полюбовался своей работой. «Юнион Джек» плавно развернулся на легком марсианском ветру. Дейл отдал честь.

— Именем Ее Величества королевы Елизаветы Второй Английской, я объявляю эту землю частью Британского Содружества Наций. От ее имени и от имени всех народов Содружества я воздаю дань уважения тем храбрым людям, которые отдали свою жизнь, чтобы это событие стало возможным. Да будет оно посвящено их памяти, да будет оно удачным к вящей их славе. Они подарили нам эту землю, не проливая чужую кровь. Да окажемся мы достойными их доверия.

Астронавты молча выслушали его краткую речь. Доктор чуть озадаченно посмотрел на Дейла, затем перевел взгляд на журналиста. Но Фрауд смотрел в сторону. Он явно интересовался только тем, как зафиксировать событие, и все внимание посвятил маленькой кинокамере.

Дейл завершил церемонию.

— И что теперь? — смущенно нарушил молчание Дуган.

— Смотреть, кажется, стоит только в ту сторону, — показал на кусты Фрауд.

Доктор согласился:

— Я должен взять несколько образчиков этих растений; и чем раньше, тем лучше.

Дейл извлек маленький компас.

— Бог его знает, где тут магнитный центр, — сказал капитан, — но он, по счастью, где-то тут есть. Если мы предположим, что он на севере, то это даст нам какую-никакую точку отсчета. Это означает, что кусты расположены строго на западе. Не забудьте, что я сказал насчет необходимости держаться вместе.

Густая растительность, когда они добрались до нее, оказалась похожей на первые низкорослые кустики во всем, кроме размеров. Стебли кустов оказались полыми и такими хрупкими, что не мешали идти в любом направлении. Продвижение сопровождалось резким треском сломанных веток, смешанным с бумажным шорохом падающей листвы. К сожалению, коричневые заросли выглядели такими же монотонными, как и оставшаяся позади пустыня.

Через полчаса единственный член отряда, кто не чувствовал неудовлетворенности, был доктор. Он, казалось, пребывал в ботанической горячке, горя решимостью получить очередной образчик, который по виду ничем не отличался от других побегов, листьев, веток и корней, уже забивших контейнеры.

Идущие вдоль марсианских каналов пояса растительности зависят от почвы. Они могут простираться на двадцать миль от канала либо вторгаются на территорию пустыни всего на милю-другую от берега. Экипаж «Глории Мунди» прошел по зарослям немногим более мили. Стало заметно, что кусты выглядят все здоровее и упитанней. Отряд уже с трудом пробивался сквозь заросли. Более влажные стебли упруго гнулись, не желая ломаться. К восторгу доктора появились новые разновидности флоры. Он с энтузиазмом набросился на оливково-коричневые растения, напоминающие кактусы без колючек.

— На мой взгляд, они смахивают на старые кожаные сумки, — высказал свое мнение Фрауд. — Далеко ли ты собираешься завести нас в этот не столь уж девственный лес? — спросил он Дейла.

— Пройдем чуть дальше, — решил Дейл. — Док должен собрать весь хлам, какой сможет, похоже, впереди растительность разнообразнее.

Они, чертыхаясь, продолжили путь, заметив, что идут вверх по склону. Дейл внезапно поднял руку и остановился. Все замерли в молчании, нарушаемом лишь шуршанием стеблей да шелестом листвы.

— Что случилось? — спросила Джоан.

Обратившийся в слух Дейл расслабился.

— Мне почудилось, будто я услышал впереди что-то вроде лязганья. Кто-нибудь еще слышал?

Все покачали головами, но дальше двинулись более осторожно. Чуть позже уже Джоан остановила их:

— Слушайте!

Но и на этот раз тишину не нарушало ничего, кроме естественных шорохов.

— В чем дело? — осведомился Фрауд. — Вы пытаетесь сделать подход более волнующим, нагоняя страх?..

— Заткнись! — оборвал его Дейл.

И тут где-то неподалеку раздался слабый треск. Не говоря ни слова, Дейл сдернул с плеча винтовку и снял ее с предохранителя. Он двинулся вперед.

— Это местечко, похоже, не совсем безжизненно, — сказал Дуган. — Должно быть, там было что-то весьма крупное.

Дейл пошел впереди, остальные вытянулись за ним цепочкой. Вскоре капитан крикнул, что впереди просвет, и через несколько минут они вышли на открытое пространство.

— Полагаю, это канал, а не море? — спросил Дуган.

Вправо и влево непрерывной линией тянулся берег. А впереди до самого горизонта простиралась вода, слегка рябя на ветру и искрясь на солнце. Дейл попробовал воду и тут же выплюнул: она оказалась соленой.

— Все равно это один из каналов, — заявил Дуган. — Вспомните, что ширина даже самых маленьких — десятки миль.

— А горизонт тут ближе, чем дома, — вставил доктор. — Почти невероятно, что их создали искусственно. И сейчас мы, похоже, ненамного ближе к пониманию того, кто или что создало каналы. Склон, по которому мы поднимались, это, должно быть, материал, из которого они…

— Смотрите! Что это? — воскликнул с внезапным волнением Дуган.

Он показал налево. Воду рассекал трудноразличимый из-за расстояния темный предмет. Белая крапинка по его курсу походила на низкий бурун. Дейл достал полевой бинокль.

— Что это такое? — спросил Фрауд, пытаясь одновременно установить треногу и сменить объектив камеры. — Плывет к нам?

— Не разгляжу. Над водой высовывается немного. На вид что-то вроде кита. Похоже, движется строго на юг.

— Ну-ка, дайте мне посмотреть! — доктор выхватил бинокль и торопливо подправил фокус. Но никаких деталей различить не смог. Он даже не мог решить, что именно видит — живое существо или судно. И бегло выругался.

— Как насчет того, чтобы дать несколько выстрелов? Может, сумеем привлечь его внимание, — предложил Дуган. Но Дейл идею не одобрил.

— Нет, невозможно предугадать, во что это выльется. Мы прилично удалились от «Глории Мунди». Лучше проявить осторожность.

Фрауд установил маленькую камеру с огромным объективом и, надеясь на удачу, сделал серию снимков, щелкая Дейла, Дугана и стоящего рядом с ними доктора, стараясь захватить в панораму побольше деталей. Чей-то возглас, раздавшийся позади, заставил обернуться четверых.

Бернс стоял, повернувшись к ним лицом. Левой рукой он обхватил за талию Джоан, прижав спиной к своей груди. В правой руке он держал пистолет.

Дейл нахмурился и сузил глаза; открыл было рот, собираясь заговорить, но передумал. Выражение лица механика говорило, что надо быть осторожным.

— Эй, что за дела, Бернс? — спросил он, стараясь, чтобы голос его казался небрежным.

Он не сводил глаз с лица девушки, пытаясь сообщить, чтобы та вела себя спокойно. Казалось, Джоан поняла, потому что чуть расслабилась. Но он не принял в расчет своих спутников.

— Ты что делаешь, черт побери? Убери от нее свои проклятые руки! — выкрикнул Дуган.

И шагнул вперед, сжав кулаки.

— Назад! — резко скомандовал механик. — Назад, а то продырявлю!

Не было ни малейших сомнений, что он не шутит. Дуган поколебался, а затем угрюмо отступил. Фрауд зевнул.

— И что все это означает? Это кажется весьма драматичным, — заметил он.

Бернс переключил внимание на журналиста и прожег его злобным взглядом.

— Будь поосторожней со словами! Не забывай, что все это означает! Вы все это прекрасно знаете, чертовски хорошо знаете. Полагаете, я не догадывался, что происходило всю дорогу, пока мы летели сюда? Думаете, я не понимаю, почему стал нежеланным? Вы все получали удовольствие, черт вас побери, а теперь и я намерен получить свое.

Фрауд выглядел озадаченным.

— Ты имеешь в виду…

— Заткнись, сволочь!

— Но послушайте, Бернс, вы, знаете ли, совершаете ошибку… — попытался воззвать к его разуму Дейл.

— Ах, я ошибаюсь, да? Я бы сделал большую ошибку, если бы поверил тебе. Ты! Полагаю, ты думаешь, я не заметил, как ты переменился к ней после того, как поимел?

— Черт тебя побери! Я не…

— Ах, так ты значит «не»? И остальные из вас, полагаю, тоже «не»? Да за кого вы меня принимаете — за слепца? К черту всю вашу проклятую компанию! Я видел, как все вы в разное время украдкой шмыгали в хранилище. Имели ее, как хотели, а меня отшивали, словно я не человек. И думали, что я это стерплю. Да, я терпел, но больше не намерен. Теперь моя очередь. И никакой дележки не будет.

— Но, любезный, вы все неверно поняли, — вмешался доктор. — Мы не…

— Совершенно верно. Еще один врет то же самое, но меня не одурачить! Я давно этого ждал. Неделями об этом думал. Должен признать, что сперва ты меня одурачил, поскольку ты ей в отцы годишься, — но ненадолго. И теперь моя очередь.

— Ах ты, грязная свинья! Эта девушка… Бернс повел пистолетом.

— Ты сказал достаточно, Дуган. Держи язык за зубами. Дейл в упор смотрел на механика, гадая, может ли он рискнуть и выстрелить. Винтовку, заряженную и готовую к стрельбе, он держал в руках, но понимал, что может задеть Джоан. Бернс, по всей вероятности, выстрелит из пистолета прежде, чем он успеет прицелиться. Они обменялись беспомощными взглядами с доктором.

Бернс повернул пистолет и прижал его дуло к боку девушки.

— Если я ее не поимею, то не поимеет никто, — пригрозил он. — А теперь сложите винтовки вон там, — он кивнул, указывая на место примерно посередине между собой и четверкой мужчин. — Один за другим, а не то случится что-то очень скверное!

Они заколебались, но в глазах Бернса горел опасный огонек, он явно не блефовал.

— Давай! — резко скомандовал он.

Фрауд пожал плечами, медленно прошел вперед, положил винтовку и шагнул назад. За ним последовал доктор, затем Дейл, и, наконец, Дуган.

Бернс кивнул.

— А теперь отойдите назад, все вы. До самой воды. Они поступили, как приказано, и он, не отпуская девушку, подошел к винтовкам.

— Подбери их, — приказал ей.

Джоан подчинилась. Прижатый к ребрам пистолет не оставлял никакого выбора. Она ни на миг не сомневалась, что при необходимости он воспользуется оружием, Джоан не хуже остальных понимала, что в своем нынешнем безумном состоянии он способен на все. Пистолет, который дал ей Фрауд, лежал у нее в кармане, но карман-то находился под комбинезоном. Но даже и будь он под рукой, она сомневалась, что способна выстрелить первой. Одну за другой девушка передала винтовки Бернсу, и тот, перекладывая пистолет из одной руки в другую, повесил их на плечи.

— И свою, — резко приказал он. — Не забудь про нее. Она сняла винтовку и протянула Бернсу. Тот задумчиво посмотрел на четверых спутников, а затем опустил глаза на собственный пистолет. Момент был не из приятных.

— Нет смысла, — решил он, — тратить зазря пули. Но если кто-то из вас подумывает последовать за нами, то мой вам совет: подумайте еще разок.

Его большая ручища сомкнулась у девушки на запястье. Он неприятно осклабился.

— Попрощайся со своими любовниками, — сказал он ей.

— Ты… — начал было Дуган.

Бернс дернул пистолетом. Раздался резкий треск, и у ног Дугана взметнулась земля.

— В следующий раз будет повыше, — предупредил он.

Он оставил их, больше не сказав ни слова. Часто оглядываясь через плечо, он повел девушку тем же путем, каким они добирались сюда.

Глава 15

Четверо мужчин смотрели, как Бернс и Джоан исчезают в кустах. Фрауд уселся на землю, разбирая камеру и складывая треногу. Остальные стояли, глядя на него. И вопрос, который, по мнению остальных, не стоило облекать в слова, задал Дуган.

— Ну, — резко спросил он, — разве мы не собираемся что-то предпринять?

— Пока нет, — коротко ответил Дейл.

Дуган недоуменно уставился на него.

— Да что с вами случилось? Если вы не собираетесь помочь девушке, то помогу я.

Он повернулся и побежал к кустам.

— Назад, дурак, — позвал капитан, но Дуган не обратил внимания. Он рысью бросился по следу Бернса и исчез. Миг спустя раздался резкий треск выстрела. Трое спутников переглянулись, но Дуган вернулся. Он выглядел потрясенным и порядком сконфуженным.

— Почуял, гад, — подосадовал он.

— Тебе повезло, — бросил ему Дейл. — А теперь сядь и веди себя как взрослый.

— Это, — сказал Фрауд, роясь под комбинезоном, — большая неприятность.

Он перестал шарить и извлек желтую пачку:

— Закуривайте.

Все взяли по сигарете. Он закурил и скривился.

— Боже мой, ну и дерет! Вот что делает с человеком трехмесячное воздержание.

— Что же, — снова спросил Дуган, но менее горячо, чем раньше, — мы собираемся предпринять?

— Ничего, — уведомил его Дейл.

— Ничего! Ты хочешь сказать…

Доктор коснулся ладонью руки Дугана.

— Успокойся, малыш. Ты не понимаешь, какая случилась беда. Ты хочешь сейчас хорошенько побоксировать с человеком, которого считаешь свиньей.

— Ну, а разве он не свинья?

— Может быть, но, по крайней мере, на данный момент, вся соль в том, что он ненормален. Я наблюдал за ним все последние недели, и, наверное, в каком-то смысле я виноват в том, что это случилось. Мне следовало предупредить всех, что он на грани помешательства. Я рассчитывал, что все нормализуется, когда мы прибудем на Марс, но ошибся. Бернс не отвечает за свои действия, твоя же отвага принесет больше вреда, чем пользы: он, скорее, убьет Джоан, чем позволит приблизиться кому-нибудь из нас, в этом я уверен. Фактически, я удивлен, что он не пристрелил нас на месте.

— Так же как и я, — согласился Фрауд. — И у меня возникла скверная мысль, что его осенила идея подождать, пока иссякнут наши запасы кислорода. — Кстати, Дейл, насколько их хватит?

— С теперешней скоростью расхода, думаю, кислорода хватит часов на двадцать.

— И два из них уже прошли.

— И вы, тем не менее, считаете, что мы ничего не должны делать? — недоверчиво спросил Дуган.

— Единственный, кто может что-то сделать, это сама девушка, — сказал доктор. — И если я знаю Джоан, она сделает. Я в нее верю, она знает, как поступить, вне всяких сомнений.

— А что, если нам быстро прорубиться через кусты и устроить ему засаду на другом конце?

— Что? При листве, поднимающей шум, словно целая фабрика оберточной бумаги? Будь хоть немного поразумней, — посоветовал Фрауд. — Нет, док подал верную мысль. У нее есть пистолет, рано или поздно ей представится случай им воспользоваться.

— А если не представится?

— Тогда, похоже, наше дело плохо. Полагаю, Бернс будет с комфортом сидеть в «Глории Мунди», глядя, как мы умираем от удушья.

— Но ему-то от этого какой прок? Он же не сможет привести «Глорию Мунди» назад в одиночку.

— Неужели до тебя все никак не доходит, что этот человек ненормален? В данный момент он хочет только одного — девушку, а еще отомстить нам, так как полагает, будто мы его обделили. Дальше этого он в своих мыслях не заходит.

Дуган беспокойно нахмурился.

— Да, я теперь это понимаю. Но вы действительно полагаете, что это понимает она? Я хочу сказать, вдруг она будет ожидать нашей помощи, пока не станет слишком поздно?..

— Не будет.

Слова Фрауда звучали категорически, но сам он не был убежден в своей правоте. Если Джоан сможет выстрелить в Бернса, все будет хорошо. Но сможет ли она? Секундное колебание, и механик сможет ее обезоружить. Дрогнувшая рука или мелкий просчет может закончиться легкой раной, которая только разъярит Бернса. Хладнокровно застрелить нелегко даже сумасшедшего. Что случится с ней и со всеми, если она упустит удобный случай?

Разговор угас. Все четверо сидели, обдумывая неприятности.

— Сколько мы дадим ему времени, Дейл? — спросил, наконец, доктор.

— Я думаю — час. Трудно сказать. При том, что мы знаем, он может все еще поджидать нас в засаде за первым же поворотом.

Доктор кивнул. Час, подумал он. Разумно при условии, что у человека в таком душевном состоянии достанет терпения просидеть в засаде целый час.

Когда время вышло, Дейл поднялся на ноги.

— Итак, помните, идти как можно тише. Не станем спешить. Осторожность сейчас намного важнее скорости. Нужно оказаться поблизости, когда что-то случится, но не стоит форсировать события.

Они одолели, наверное, треть расстояния до ракеты, когда впереди раздался звук винтовочного выстрела. Шедший впереди Дейл замер, прислушиваясь. Грохнул второй выстрел, а за ним последовали еще несколько в быстром темпе. Дейл неуклюже побежал, с трудом удерживаясь на ногах из-за низкой силы тяжести. Остальные последовали за ним, кто как мог и сумел. Если Дейлу и приходило в голову, что выстрелы могли быть хитроумно подстроенной ловушкой, то он оставил эти мысли при себе. В кустах, несомненно, что-то двигалось. И все выглядело так, словно Бернс открыл пальбу, разобравшись, что же там двигалось…

Они обнаружили механика не слишком далеко от края пустыни. Тело его лежало в центре просеки лицом к небу. Оно являло собой зрелище не из приятных. А девушки не было.

Все четверо резко остановились. Увиденное вызвало тошноту.

— Господи Боже, — произнес Фрауд. — Кто мог такое сотворить?

Он нервно оглянулся. Не было никакого намека, что кто-нибудь таится в кустах, не раздавалось никаких звуков, кроме шороха трущихся друг о друга высохших стеблей. И все же совсем недавно здесь находилось нечто — что-то крупное и опасное. Не говоря ни слова, доктор опустился на колени. Приподнял растоптанное и изломанное тело, стянул с плеч винтовочные ремни и вернул оружие владельцам. Шесть винтовок на четверых. Дуган взял две. Дейл нагнулся и высвободил ту, что была зажата в мертвых руках. Магазин ее был пуст. Он перезарядил обойму. Остальные ждали его, беспокойно шаря глазами по зарослям и держа винтовки наготове.

— Возможно, она побежала к кораблю, — сказал Дейл. — Нам лучше посмотреть. Позже, когда узнаем, с чем столкнулись, вернемся за бедолагой Бернсом.

Они двинулись дальше. На этот раз медленно, стараясь как можно меньше трещать сухими ветками. И рыскали настороженными взглядами по окружающим кустам, страшась увидеть внезапное движение. Но в поле зрения ничего не появлялось, до ушей астронавтов не долетало ни звука.

Растительность поредела, и они с облегчением поняли, что снова приближаются к пустыне. На открытом пространстве им не будет угрожать внезапное нападение.

В высоком же кустарнике преимущество находилось на стороне нападавшего. Еще сто ярдов, и они достигли опушки. Высокие растения совершенно внезапно сменились маленькими, высотой по колено, иссохшими кустиками. За ними лежали пологие барханы красноватого песка с выступающими кое-где скальными выходами, а неподалеку они увидели «Глорию Мунди». У всех четверых вырвался вздох облегчения.

— Уж не знаю, чего я ждал, но, слава Богу, этого не случилось, — промолвил Фрауд.

— Иногда мы придерживаемся одинакового мнения, — признался доктор.

— Что это было? — резко вскинулся Дуган.

— Что было, о чем ты?

— Я видел, как что-то вспыхнуло около «Глории Мунди».

— Вероятно, это Джоан показывает то, что увидела нас, — предположил Фрауд. — Полагаю, что она… Да, вот опять.

— Проклятье. Должно быть, я оставил свой бинокль у воды, — подосадовал Дейл.

— Ну, возвращаться за ним мы определенно не станем, так что пошли дальше.

Они одолели половину расстояния, когда Дейл приказал остановиться.

— Мне кажется, я вижу, как около девушки двигаются какие-то штуки, — сказал он.

— Ты прав, — согласился Дуган. — Но не могу разобрать, что они собой представляют. Ты думаешь…

— Смотрите! — вскрикнул доктор. В голосе его прозвучали панические нотки, заставившие всех резко обернуться.

Из только что покинутых ими кустов выбиралась процессия, при виде которой они лишились дара речи.

Присутствие духа сохранил только Дейл. Неподалеку находился небольшой бугор из ломаного камня и нанесенного ветром песка. Он приказал бежать туда.

— И не стрелять, пока я не скомандую, — добавил он, когда они распластались на вершине.

Глава 16

Джоан, шедшая впереди, увидела эту штуку первой. Они спешили, по крайней мере, Бернс торопился, приходилось торопиться и ей. Он подождал в кустах ровно столько, чтобы сделать единственный предупредительный выстрел, заставивший Дугана вернуться к остальным, и сразу погнал ее к ракете. Манеры его изменились. Уверенность сменилась беспокойным стремлением как можно скорее оказаться на борту «Глории Мунди». Он убрал пистолет в карман и на всякий пожарный случай держал наготове одну из винтовок. Ее нервозность возросла, хотя Бернс стал казаться более нормальным. В его глазах исчез тот жестокий блеск, который заставил ее почувствовать себя слабой.

Когда они торопливо шли по зарослям, мысли ее устремлялись вперед. Сейчас ей нечего было страшиться, зато когда они не доберутся до ракеты…Что произойдет при закрытой наружной двери? Они снимут кислородные маски. А потом и толстые комбинезоны. У нее будет шанс дотянуться до пистолета в кармане… Вот оно! Пока он будет возиться, выбираясь из защитного костюма, ей выпадет шанс. Бернс на несколько мгновений окажется в ее власти. И тогда не должно быть никакой ошибки. Не только ради себя, но и ради остальных, нельзя ее допустить…

Кусты вокруг стали более сухими, а почва под ногами — песчаной. В скором времени они доберутся до открытой пустыни. А там уж недолго и до… Вот тут она и увидела. Голубовато сверкнуло что-то в кустах справа. Она бешено рванула прочь. Из ветвей метнулся, едва не задев руку, своего рода коленчатый шток. Девушку пронзил внезапный ужас. Она бросилась вперед, бегом, прыжками, не смея оглянуться. Удирая, она услышала удивленный вскрик Бернса. Раздался выстрел, а затем частая стрельба. Автоматическая винтовка вела огонь, пока не кончились патроны. Этот шум погнал ее вперед. Позади раздался крик, похожий на тонкий визг, и ужас, казалось, придал ей крылья, так что она так и полетела сквозь кусты. Мчась, она ни разу не оглянулась.

Затем кусты внезапно закончились, и она заметалась среди низкорослых иссохших кустиков. Но не задержала своего бега очертя голову. Джоан не собиралась останавливаться, пока дверь «Глории Мунди» надежно не оградит ее от того, что бы там ни было в кустах. И лишь пробежав по песку половину пути, она заметила двигавшиеся вокруг ракеты штуки. И тогда в смятении остановилась. Она боялась встретиться с ними, но не смела и обернуться к кустам. Оставалось только ждать, остальные должны услышать выстрелы. Скоро они будут здесь. Она огляделась, подыскивая какую-нибудь впадину, где могла бы залечь и спрятаться, пока они не появятся.

Внезапно ее глаза уловили какой-то блеск на одном из скальных гребней справа. Она вздрогнула и вгляделась внимательней. Там снова блеснуло, вне всяких сомнений, это было отражение от быстро движущегося металлического предмета. Она застыла на месте, глядя, как он стремительно приближается. Каждый раз, когда предмет преодолевал очередной гребень или песчаный бугор, ей удавалось различить все больше деталей. Вскоре у Джоан не было сомнений, что это дубликат машины с ее фотографий — с той разницей, что эта бегала на шести ногах вместо восьми.

На расстоянии двадцати ярдов машина остановилась и навела на нее свои линзы. Из одного из отверстий в корпусе раздалась серия звуков металлического тембра. В разряженном воздухе они казались резкими и слабыми. Поколебавшись, Джоан двинулась к пятачку гладкого песка и написала указательным пальцем несколько знаков. А затем отступила и стала ждать.

Машина приблизилась беззвучно, если не считать шороха шести ног по песку. Она остановилась около знаков, внимательно изучая их. Джоан написала, что прибыла с Земли с мирной целью.

Снова из динамика послышались металлические звуки. Джоан разгладила песок и снова принялась писать.

«Пиши. Я не понимаю речь».

Одно из четырех щупалец машины метнулось вперед. И быстро накарябало:

«Откуда ты знаешь нашу письменность?»

Медленно по сравнению с быстродействующей машиной Джоан нарисовала ответ.

«На Землю прилетала машина».

«Тебя привезла она? Где она?» — быстро написала машина.

«Нет, она, — Джоан поколебалась, — сломалась». Она наблюдала за машиной, та снова принялась писать. Начертив не более трех знаков, она внезапно остановилась. Прежде чем Джоан успела что-то сообразить, машина рванулась вперед. Два металлических щупальца обвились вокруг девушки и подняли ее. Третье хлестнуло по чему-то у нее за спиной, машина с лязгом столкнулась с неизвестным предметом. Девушка не могла видеть, что именно им угрожает, но заметила, как металлическая лапа просвистела мимо ее головы и обрушилась на корпус державшей ее машины. Схватка оказалась такой неожиданной, что привела Джоан в полнейшее замешательство. Не успела она и глазом моргнуть, как уже путешествовала через пустыню в щупальцах шестиногой машины, которая с головокружительной скоростью мчалась на юг.

Глава 17

Четверо астронавтов лежали, распростершись на вершине бархана, и наблюдали за выползавшей из кустарника цепочкой металлических машин. Создание с фотографий, которые им показывала Джоан, казалось странным, но эти выглядели сущим кошмаром. Мужчины не верили собственным чувствам; такие штуки могли быть только галлюцинацией. Дуган небрежно обронил, пытаясь казаться беспечным:

— Я знаю, что это такое. Кто-то подсунул в мой баллон с воздухом спирт.

Дрожь в голосе противоречила беззаботности его слов.

Фрауд прищурился, разглядывая механическую кавалькаду. И решительно покачал головой.

— Извините, но я в это просто не верю.

Не попадалось хотя бы двух одинаковых машин. Они различались по виду, по размерам и форме корпусов, своими причиндалами. У некоторых корпуса были сферические, у других — кубические, у третьих — пирамидальные, у четвертых — прямоугольные, а какие-то походили на гроб, описанный Джоан. Единственное, что их роднило, все они передвигались на ногах различного вида, на глаза не попадалось ни одного колеса. Особенно пристально Фрауд разглядывал яйцеобразное чудище. Оно опиралось с одного бока на две коленчатые ходули, которые были широко расставлены в стороны, чтобы компенсировать три проворные, но куда более короткие ноги с другого боку. Торпедообразное создание имело сзади по одной ноге с каждого боку, а передней частью опиралось на лыжное шасси без стойки. Одна из сфер ухитрялась передвигаться на треноге из неравных ходулей, лязгая и гремя на ходу. Многие корпуса были покрыты пятнами ржавчины и местами заштопаны заплатками из иных металлов; то тут, то там виднелись когда-то покрытые краской узлы, ни одна из машин не была одноцветной.

— Бред, бред, бред. Это не может быть реальным, — повторял Фрауд.

— Если бы я об этом прочел, то наверняка выбросил бы книгу, — проворчал доктор. — Но раз они существуют, они реальны. Должна быть причина для их создания.

Нескладные машины развернулись в строй в виде полумесяца и продолжали приближаться. Более быстрые сбавили скорость до ковыляющего шага медлительных.

— Когда я дам команду, — распорядился Дейл, — цельтесь им в линзы и берегите патроны, лишних у нас нет.

— Полагаю, они враждебны, — вставил Фрауд, — но не забывайте, что говорила Джоан…

— Это не те штуки, о которых она говорила. Кроме того, я не забываю, как выглядел Бернс, и не желаю рисковать, — сказал Дейл.

Он терпеливо ждал. Машины приблизились метров на пятьдесят, когда капитан приказал открыть огонь.

Результат первого залпа оказался обнадеживающим. Наступление резко прекратилось. Одна машина рухнула наземь, распялив свои металлические ноги. Другая разлетелась на куски. Третья впала в буйство. Она зашаталась, полуобернулась, а затем ее щупальца принялись хлестать невпопад, а свободно сочлененные части громко залязгали. Она пьяно устремилась по пустыне со всей скоростью, какую смогли развить ее пять разновеликих ног. Дейл приказал дать второй залп.

Упала еще одна машина. Ноги второй заклинило так, что она пропахала на песке круг. Неповрежденные машины начали отступать, утаскивая с собой пострадавших. Фрауд бросил винтовку и схватил камеру.

— Классическая картина стаи чегототамов, убирающихся несолоно хлебавши, — пробормотал он.

— В одном Джоан была права — они способны думать, — сказал доктор. — Это не просто дистанционно управляемые механизмы — это разумные, способные к самостоятельным действиям машины.

— Может быть, — хмыкнул Фрауд. — Но для такого разума место только в сумасшедшем доме. Да я и сам чувствую себя немного спятившим. Черт побери, это не может быть реальным — даже здесь, на Марсе! Это своего рода кошмар, гибрид из Льюиса Кэрролла с Карелом Чапеком. В подобных машинах нет никакого смысла. Только взгляните на них. На кой черт они нужны?

— Да, но вспомните ту, на фотографиях Джоан, — сказал доктор. — Она-то была в порядке. Как бы странно она ни выглядела, но, по крайней мере, была логически продуманной и цельной. С этими же вышло что-то не так. Они не разумны — это своего рода безумные неудачи. Гляньте-ка вот на ту квадратную груду.

Он показал на один из кубов. Из его нижних углов вырастали две одинаковых металлических ноги и одна совершенно не схожая с ними, в то время как четвертый угол опирался на гибкое щупальце. Машина деловито волокла одну из сломанных машин с помощью щупалец, выступающих из верхних углов.

— У меня появилась мысль насчет того, что это значит. Понаблюдайте за ней немного, — посоветовал Дейл.

Когда машина достигла того, что, очевидно, считала безопасным расстоянием, куб остановился. Установленные на одной из его сторон линзы были приведены в действие, и машина исследовала обломки. После осмотра она опустила собственный корпус на землю и принялась усердно расчленять свой трофей. Пять минут спустя она снова стояла, но теперь покоилась на четырех ногах, а наверху колыхались четыре щупальца. Если не считать мелких расхождений в длине ног, куб был полностью завершенным и готовым к чему угодно.

— Ну, это решает вопрос. Мы все окончательно рехнулись, — сказал Фрауд.

— Странно, — пробормотал доктор, — и где-то даже неприлично. Своего рода механический каннибализм.

Он наблюдал за тем, как еще одна машина со смешными разнородными частями приблизилась к вышедшей из строя и обменяла сильно поврежденное щупальце на то, которое находилось в лучшем состоянии.

— Вы полагаете, что конечный итог — это своего рода супермонстр, собранный из запчастей?

— Не спрашивайте меня ни о чем, — попросил его Фрауд. — У меня такое ощущение, словно мое второе имя Алиса.

Содрав с павших полезные части, уцелевшие машины перестроили ряды и снова двинулись в наступление.

— Так же, как раньше, — приказал Дейл.

И второй раз они отразили атаку.

— Это несложно. С нами будет все в порядке, пока у нас не иссякнут патроны и воздух, — решил он. — Но Бог его знает, что случилось с Джоан.

Пленившая Джоан машина мчалась по пустыне, не издавая ни звука. Металлические стопы шуршали по песку, иной раз корпус лязгал, когда задевал каменные осколки. О механизмах, работающих внутри корпуса, говорило лишь низкое гудение. Они действовали с безупречной точностью, невозможной для тех, что создавались на Земле человеческими руками. Машина ни разу не зашаталась и не оступилась на своих шести спешащих ногах. Плавное совершенство передвижения по пересеченной местности вызывало жуть; каждый подъем и спуск проделывался изящно, без малейшего намека, что автомат может поскользнуться или споткнуться.

Преодолев первый шок, Джоан отчаянно боролась, но не могла дотянуться до кармана, где лежал пистолет. В панике она колотила по корпусу, пока руки не заболели, несмотря на толстые перчатки. На машину это никак не подействовало. Пришлось смириться. При той скорости, с которой они пересекали пустыню, девушке потребовалось бы много часов, чтобы вернуться. Джоан решила лицом к лицу встретиться с той судьбой, какую уготовила ей машина.

Мельком она увидела на западе группу машин, те тоже их заметили. Они неуклюже, но быстро помчались вслед. Пленившая ее машина свернула в сторону и прибавила скорость. Она с легкостью оставила их позади. Вид преследователей привел девушку в точно такое же замешательство, как Дейла и остальных во время безумной атаки. Мельком увиденные странные, искаженные механизмы совершенно не вписывались в тот логичный мир, который она себе рисовала. Ее машина убежала от преследователей, словно боялась — глупое слово в приложении к машине, — но она рванула прочь явно торопливо и вернулась к прежней скорости не раньше, чем механические уродцы пропали из виду. Не одна ли из таких штук, гадала Джоан, чуть-чуть промахнулась, пытаясь ударить в кустах?

Солнце заходило, и короткие сумерки быстро сменялись пронизанной звездами темнотой. Странно было глядеть на небо и видеть звезды почти такими же, как они выглядели с Земли: мерцающие точки на темно-синем полотне, горящие искры в черноте космоса. Скорость машины не снизилась. Дневной свет, темнота или же обманчивый блеск марсианских лун — машине, похоже, было все равно, это не влияло на ее точность.

А в душе Джоан этот лунный свет, разлившийся по пескам пустыни, вызвал ощущение безысходного отчаяния. Ей казалось, что они несутся по пустыне уже несколько часов, и никаких признаков того, что это кошмарное путешествие когда-нибудь закончится. Девушка начала страшиться, что иссякнет кислород в ранце. Она умрет, хватая воздух раскрытым ртом, а металлический монстр будет и дальше мчаться по пустыне, неся ее труп. Она не подумала спросить у Дейла, на сколько часов хватит запасов воздуха, и теперь ее преследовал страх, что она уже делает свой последний вдох. И тут, словно в утешение, впереди появился блеск огней. Они показались всего на несколько секунд, потом их загородила следующая возвышенность, но огни дали новую надежду. Джоан возблагодарила Бога, что кому-то на Марсе нужен искусственный свет…

Позади осталось еще несколько миль пустыни, и ноги машины заклацали по твердой ровной поверхности. Перед ними вырос массивный черный силуэт, вырезая в залитом лунным светом небе темную кляксу. Машина продолжала следовать прямо. С обеих сторон поднялись высокие стены, запирая их в траншее темноты. Звезды над головой внезапно исчезли. От огней не осталось ни следа. Сквозь черноту не пробивалось ни проблеска. Зато возникло ощущение, что вокруг нечто движется, шевелится во мраке, который тщетно пытались пронизать ее испуганные глаза. Время от времени что-то мягко задевало ее, а в ушах раздавалось постукивание металла о камень. Но как она ни старалась, ей не удавалось различить ничего, кроме более глубокой черноты — темного на темном, что вполне могло быть обманом зрения.

Затем, наконец, она снова увидела огни. Поворот свел их лицом к лицу с высоким зданием, фасад которого усеивали освещенные окна. Из больших открытых дверей выплескивался веерообразный луч. В его свете она разглядела множество сновавших туда-сюда машин, схожих с той, что держала ее. Девушку без остановок доставили к дверям. Сразу же за порогом Джоан поставили на пол. Из динамика машины раздалось несколько металлических звуков, а затем она умчалась в царящую за дверями темноту. Миг спустя массивные створки сомкнулись, отсекая всякую надежду на бегство.

Освободясь от плена сковывающих щупальцев, окостеневшая девушка прислонилась к стене, пока болезненно восстанавливалось кровообращение. Она огляделась вокруг со смесью любопытства и опасения. Помещение площадью в каких-нибудь три квадратных метра было голым и холодным. Две противоположные стены были сложены из гладко отделанного красноватого камня, а слева и справа обнаружились смыкающиеся двери (через правую ее внесли). Компанию Джоан составляли шестиногие машины. Ни одна из них не обращала на девушку ни малейшего внимания. Когда через некоторое время двери слева раскрылись, машины сразу же деловито выскочили наружу. Джоан, не зная, чего ожидать, последовала за ними.

У нее возникло впечатление, будто она видит освещенный город посреди темных руин. Девушка вышла в огромный круглый зал, заполненный светом из источников непонятного происхождения. Потолок походил на купол и в центре, как прикинула она, достигал метров сто. В ширину же зал был раза в два больше, чем в высоту. По стенам с равными интервалами располагались широкие балконы, связанные в иных местах лестницами, а в иных — пандусами. Арочные проемы вели в невидимые коридоры или комнаты. Вдоль стен размещались точно такие же арки, а между ними двигались потоки куда-то спешащих машин. Некоторое время она наблюдала, как они перемещаются, иные нагруженные, другие — со свернутыми в спирали щупальцами. Машины двигались с постоянной скоростью по каким-то своим непостижимым делам. Единственными звуками служили только торопливое шарканье их ног и урчание приборов в корпусах. Она наблюдала со слабым интересом, недоумевая, что же ей теперь делать. Цель, которая привела ее на «Глорию Мунди», достигнута. Теперь, когда она свободна от щупалец, ее страх перед машинами поутих, но она чувствовала себя покинутой. Джоан гадала, почему ее доставили сюда. Мотивы машин не поддавались пониманию. У нее возникло искушение обратиться к одной из них и заставить объяснить, чего от нее желают. Но чего хотела сама Джоан? Определенно, не того, чтобы ее унесли обратно через многие мили пустыни. Страх остаться без воздуха угнетал девушку…

Вопрос разрешился без ее вмешательства. Прикосновение к руке заставило Джоан обернуться, и она оказалась лицом к лицу не с машиной, а с человеком. Она уставилась на него, не шевеля ни единым мускулом.

Человек не носил защитной одежды, он был облачен в шорты из какого-то собранного в складку блестящего материала, стянутого на талии узорным металлическим поясом. Кожа у него была красноватого оттенка, грудь — широкая и мощная, но ростом человек лишь чуть-чуть превышал девушку. Голова его под шапкой черных волос привлекала внимание своими необычными размерами, а уши, хотя и не казались уродливыми и не были оттопырены, выглядели крупнее, чем у любого землянина. Необычность остальных черт лица состояла лишь в изяществе без намека на слабость и правильности без утраты характерности. На нее чуть меланхолично смотрели темные проницательные глаза.

Странное создание, подумала она, но не лишенное своеобразного обаяния… Покуда она смотрела, в уголках его глаз образовались легкие морщинки, а рот раздвинулся в дружеской улыбке. Неверно говорить о нем, решила девушка, как о «странном создании»…

Он поднял руку и сделал знак, что ей следует снять кислородную маску, она заколебалась. Возможно, для него тут достаточно безопасно, но вместимость ее легких куда меньше по сравнению с теми, что располагались под его широкой грудью. Марсианин настойчиво повторил свой знак, показывая на двери, через которые она вошла. Ей впервые пришло в голову, что назначение этих съезжающихся дверей то же самое, что у шлюза. Джоан осторожно приподняла маску. Она почувствовала, что воздух в здании не только плотнее, но и теплее, чем снаружи. Девушка со вздохом облегчения стянула маску. Теперь настала очередь незнакомца пристально разглядывать, а ей — отвечать дружеской улыбкой. Он заговорил. Джоан догадалась, что он употребляет тот же язык, что и машины, но голос у него оказался звучным и приятным. По-прежнему улыбаясь, она покачала головой, но этот жест был ему явно незнаком. Девушка нетерпеливо рванула застежку своего комбинезона и порылась в карманах. Ни ручки, ни карандаша, но среди прочих женских принадлежностей, почти не используемых во время полета, она нашла помаду. Сгодится, решила она. Присев, она объяснила затруднение карминными знаками на полу. Незнакомец понял. Он взял у нее помаду и написал указание следовать за ним.

Глава 18

Солнце опустилось ниже, и тени простерли по пустыне длинные исковерканные пальцы, словно темные силы протягивали руки, норовя вцепиться в эту землю. Пустыня и небо окрасились алым светом, и даже кусты на западе на несколько коротких минут утратили свою мрачность и преобразились в сполохах огня. Последний краешек солнца скрылся за вершинами; между колышущихся ветвей сочились красные блестки, а затем наступила ночь. Даже сквозь свои термокомбинезоны астронавты с «Глории Мунди» ощутили расползающийся по марсианским пескам холод.

Четыре раза машины шли в самоубийственную атаку, и четырежды отступали, чтобы заново экипироваться частями павших. Теперь неактивные, но зловещие машины замерли— ряд гротескных фигур в виде неясных силуэтов на фоне темнеющего неба.

Астронавты устали. Нечеловечность врагов, их сверхъестественность и неизвестные возможности надломили ту силу духа, которая не покинула бы их перед лицом обычных опасностей. Рассудок людей, казалось, колебался между презрением к жалким неуправляемым механизмам и страхом перед неизвестностью. Переплет, в который они попали, действовал на нервы.

— Черт бы побрал эти штуки! — пробормотал доктор. — По-моему, они знают, что нам некуда деваться. Они всего лишь машины. Им не нужно ни есть, ни пить, а если и нужен воздух, то для них его тут достаточно. Стоя на месте, не расходуя никакого горючего — что бы там ни служило горючим! — они могут хоть век проторчать, если охота. А мы рано или поздно должны вернуться на корабль — и, черт их побери, они знают, что мы должны двинуться к ракете.

— Нет смысла взвинчивать себя, — коротко посоветовал Дейл. — Мы можем протянуть еще немало часов. А до той поры может измениться многое.

— На планете, способной производить подобные штуки, может случиться все, что угодно, — согласился Фрауд. — Сколько в этих краях длится ночь?

— Немногим дольше, чем дома. Мы недалеко от экватора.

Из-за неровного горизонта выскользнула первая луна, Деймос, и песок под ее лучами сделался серебряным. Отполированный корпус корабля выглядел таким близким, но ряды машин блестели, вытянувшись поперек. Лунный свет, казалось, придавал их металлическим фигурам еще более безжалостный вид, а резкие тени выглядели еще более странными, чем оригиналы. Земляне молча лежали на вершине бархана и дружно ломали головы, пытаясь придумать хоть какой-то план. Прошло почти два часа, и ночь стала еще светлее.

— Господи, ну разве это не прекрасно? — восхитился Фрауд.

По небу мчалась вторая луна, Фобос, догоняя Деймос.

— Какая там скорость! — на Дугана это зрелище произвело меньшее впечатление. — Вы бы тоже показали скорость, если бы захотели обогнуть планету за семь с половиной часов, — отозвался он.

Дейл внезапно поднялся на ноги.

— С меня хватит. Я собираюсь прорваться к кораблю. Можете меня прикрыть. Эти машины, должно быть, на ночь отключились. С тех пор как солнце зашло, они не двигались. '

Но он ошибся. Не успел он пройти и дюжины ярдов, как ряды зашевелились, негромко лязгая в разряженном воздухе. Дейл заколебался и сделал еще пару шагов.

— Назад, — позвал Дуган. — Ты не сможешь соревноваться с ними в скорости на такой дистанции.

Дейл признал, что это верно. Даже при пониженной гравитации ему не убежать от щупалец, которые будут хватать его. Он неохотно вернулся обратно.

Фобос настиг своего лунного собрата и исчез. Вскоре и Деймос заглядывал за горизонт на другую сторону мира. В наступившем сумраке машины стали почти неразличимы. Четверо астронавтов полагались на свой слух, который предупредит о первом же движении противника. Они страдали от голода и жажды — особенно от жажды. Вода в их флягах давным-давно иссякла, от их единственной еды, твердых плиток шоколада, желание пить лишь усиливалось. Около часа никто из них не произнес ни слова.

— Выход только один, — сказал, наконец, Дейл. — Нам самим придется их атаковать. Если не иссякнут боеприпасы, то у нас, возможно, есть шанс. В любом случае лучше прорываться, чем сидеть на месте. Приказ будет такой: «Стрелять по линзам и держаться подальше от щупалец».

Он сам в душе не сомневался, что предлагает почти невозможное, но, выбирая между быстрым концом и затяжной смертью от удушья, предпочитал для себя и своих людей первое.

— Вы, Дуган и Фрауд, займете фланги.

— Погодите! Что это? — Доктор чуть склонил голову набок, прислушиваясь. Звук уловили и другие. Глухой гул становился с каждой секундой все громче. По их прикидкам, он раздавался где-то за каналом. Очевидно, мембраны машин тоже уловили его. Видно было, как зашевелилась их линия.

На западе появились отблески красного света. Гул быстро нарастал, переходя в громовой рев. Дуган первым увидел, как это подействовало на машины. Он опустил взгляд как раз вовремя, чтобы заметить, что они удирают, скрываясь в кустах.

— Вот наш шанс, — выкрикнул он и, увлекая за собой остальных, побежал вниз по ближайшему к «Глории Мунди» склону бархана.

Шум превратился в громовой оглушительный грохот. Что бы там ни громыхало в вышине, казалось, оно несется прямо на них. Дейл и Фрауд рухнули на песок, прижав ладони к ушам, и миг спустя остальные сделали то же самое. Весь мир, казалось, дрожал от этого звука, который словно раскалывал надвое само небо. Грохот нарастал до тех пор, пока не показалось, что громче уже и быть не может. По небу протянулся шлейф пламени, похожий на длинное огненное знамя, озаряя пустыню странным неестественным светом. Земля дрожала. Внезапно грохот прекратился, оставив потрясающую тишину. Над песком прокатилось опаляющее дыхание, столь же жаркое, как само пламя. За ним последовал порыв прохладного воздуха, поднимая миниатюрную песчаную бурю. Фрауд перевернулся на бок и, прищурившись, посмотрел на Дейла сквозь пыль. Капитан временно оглох и, хотя видел, как шевелятся губы Фрауда, расслышать ничего не смог. Но он угадал вопрос.

— Это, — проорал в ответ он, — была другая ракета.

Дейл выглянул в иллюминатор. Вторая ракета лежала милях в двух, ее хвостовая часть едва виднелась над изгибом бархана.

— Но откуда, черт подери, она взялась? — спросил он приблизительно в десятый раз, не адресуя вопрос никому конкретно.

Их четверка вернулась целой и невредимой и собралась в жилом отсеке. «Глория Мунди» не пострадала. Машины, которые кружили вокруг, либо не смогли ее открыть, либо оказались достаточно нелюбопытными и удовлетворились внешним осмотром. А у экипажа желание узнать, кто же прибыл на Марс вслед за ними, боролось с желанием спать. В любом случае придется подождать, так как кислородные баллоны нуждались в перезарядке. В обычных условиях этот процесс был бы задачей Бернса, но теперь его обязанности выпадали на долю Дугана.

— Видит небо, — сказал Фрауд, — она побольше «Глории Мунди», верно?

— Трудно сказать. Возможно, она ближе, чем кажется. Расстояние здесь чертовски обманчиво.

К ним присоединился доктор.

— Что дальше? — спросил он. — Ищем Джоан или же обследуем чужака?

Дейл нахмурился.

— Будь у нас хоть какой-то след, я бы сказал — искать девушку, а без него что мы можем поделать? У нас нет ни малейшего представления о том, что с ней случилось, мы не смеем разделиться для поисков. Фактически, нам нельзя рисковать, чтобы искать ее вчетвером. Честно говоря, мне думается, что почти нет шансов найти ее.

— Понимаю, — медленно кивнул доктор. — Вы думаете, что с ней стряслось то же, что и с Бернсом?

— Боюсь чего-то в этом роде.

Все уставились на негостеприимную-пустыню, избегая встречаться взглядами.

— Очень храбрая леди. Я рад, что она оказалась права, — сказал доктор.

Наступило долгое молчание, прежде чем Фрауд произнес с непривычной неуверенностью:

— Могу предложить другое решение. Вместо того чтобы, как выражается док, обследовать чужака, пускай чужаки обследуют нас. Честно говоря, я начинаю чувствовать, что это местечко куда более опасное, чем мы полагали прежде. Оно, определенно, не такое пустое, как мы думали. Мне кажется, что если кого-то и застигнут на открытой местности машины, то куда лучше, если это окажутся другие ребята.

Дейл заколебался. Ему страстно хотелось побольше узнать о другой ракете, однако Фрауд провел верный анализ ситуации.

— Думаешь, машины вернуться?

— Если их заинтересовало прибытие одной ракеты, то прибытие двух должно заинтересовать еще больше, — предположил Фрауд.

Доктор поддержал его:

— Не вижу оснований подвергать себя ненужному риску. В конце концов, если мы не вернемся домой, то от нашей экспедиции не будет никакой пользы.

— А ты, Дуган, что думаешь? — спросил Дейл.

Дуган оглянулся, по-прежнему не отрывая руки от вентиля подзарядки кислорода.

— Мне все равно. Знаю одно: я хочу вернуться на Землю. И хочу сказать всем, кто смеялся над Джоан и ее отцом, что те были не правы. Сейчас все зависит от того, есть ли у нас хоть какой-то шанс вернуться, не так ли?

— В смысле?

— Ну, у нас небольшой запас горючего, а добавочный вес Джоан заставил нас израсходовать больше, чем мы рассчитывали. Хватит ли его, чтобы забрать нас домой и затормозить, когда мы доберемся туда?

Все посмотрели на Дейла. Тот медленно ответил.

— Думаю, хватит. Сами знаете, сюда прилетело шестеро, а возвращаться, похоже, придется четверым. Кроме того, мы можем выкинуть за борт изрядное количество тяжелых вещей, таких, как винтовки и боеприпасы. После того, как взлетим, они нам будут больше не нужны.

Дуган кивнул.

— Об этом я не подумал. Ну, тогда я согласен с Фраудом и доком. Пусть ребята из другой ракеты приходят посмотреть на нас, если есть охота.

Несколько часов спустя Дейл все еще сидел у иллюминатора, нес вахту. Иной раз он завистливо поглядывал на спутников. Он тоже желал бы прилечь и поспать, но знал, что все равно не сможет заснуть, пока не решена проблема с другим кораблем. Возможно, что это местный марсианский корабль, но как-то не верилось в эту перспективу. Ракета предназначалась для космических полетов, в этом не приходилось сомневаться. Иначе у нее имелись бы крылья, большие крылья для такого-то разряженного воздуха. Не была ли это ракета, гадал он, марсианским космическим кораблем, вернувшимся домой с другой планеты, возможно, с Земли? Рассказ Джоан доказывал, что этот мир успешно отправил на Землю, по крайней мере, одного посланца. Ему страстно хотелось бы убедиться, что это так. Но что-то в затылочной части мозга настойчиво твердило то, во что ему меньше всего хотелось верить: этот корабль последовал за «Глорией Мунди» с Земли.

Именно этот страх и не давал ему спать.

Они стали первой экспедицией, достигшей Марса, но это еще полдела. Он должен быть первым, кто расскажет Земле о Марсе. Лидером первой успешной межпланетной экспедиции в мировой истории. Дейл Кертенс, Покоритель Космоса — имя, которое никогда не забудут. А теперь он столкнулся с соперником, который способен выхватить у него бессмертие прямо из-под ног.

Будь он в состоянии, взлетел бы сию же секунду, направив «Глорию Мунди» к Земле со всей скоростью, на которую та способна. Но это было непрактично по нескольким причинам, а самая непосредственная состоит в том, что сейчас ракета лежит на боку. Прежде чем они смогут стартовать, придется установить ее вертикально.

Дейл не умел проигрывать. Он слишком часто выигрывал с того дня, когда возглавил первый экваториальный рывок вокруг света. Марсианское предприятие должно было стать венцом его карьеры. Не из-за пяти миллионов долларов — черт с ними, он потратил куда больше на постройку и горючее «Глории Мунди». Нет, это делалось ради триумфа быть не просто первым, но на какое-то время и единственным человеком, связавшим между собой планеты. Именно мысль, что другой корабль мог опередить, и держала его у иллюминатора, пока экипаж спал.

Он вновь и вновь спрашивал себя, кто же мог отправить ракету. Сотрудники фирмы Кейнца? Выходит, его все-таки неверно информировали насчет них? Разве кто-то еще в мире способен построить космический корабль?

И тут на гребне со стороны другого корабля появилось несколько черных точек. Машины или люди? Он нашел запасной бинокль и сфокусировал его. А затем торопливо подошел к спящим спутникам и растолкал их.

— Эй, просыпайтесь!

— Черт побери! — пробурчал Фрауд. — Снова марсиане вернулись?

— Нет, люди с другого корабля. Идут в нашу сторону.

Глава 19

Они остановились в помещении, куда вел коридор с третьего балконного уровня. Марсианин сделал Джоан знак оставаться здесь, и она уселась на табурет с мягким верхом, в то время как человек исчез в следующем проеме.

В ожидании она изучала помещение в нерезком свете, льющемся с потолка. Комната была обставлена с суровой простотой. Вся мебель состояла из похожих на ящики табуретов с мягким верхом; одного более массивного куба, служившего, надо думать, столом; широкого сиденья у одной из стен, которое могло быть кушеткой либо кроватью. Всю стену напротив входа занимало окно. На фоне залитого лунным светом неба она видела огромные силуэты черных зданий и между ними кусочек вытянувшейся в бесконечность пустыни.

Пол и стены были бледно-зеленого цвета. Слева располагался проем, через который вышел ее проводник, по обе стороны находились прямоугольные панели из дымчато-серого стеклообразного материала. Возможно, служат они не просто для украшения. В других стенах узкие щели очерчивали дверцы стенных шкафов. Справа, неподалеку от ложа, она заметила пульт управления с большим набором рычагов и ручек.

Помещение с неким учрежденческим душком: не то, чтобы нежилое, но безличное. Его бы обставить книжными полками, повесить одну-две картины и поместить где-нибудь цветы. Тут она посмеялась над собой — не одобрять здешнюю комнату потому, что та не похожа на комнату земного дома! Книги и картины на Марсе, наверное, имеются, а цветы… С внезапной печалью она стала гадать, сколько же долгих веков прошло с тех пор, как эта усталая старая планета вырастила свой последний цветок… Эта комната была слишком суровой, слишком утилитарной. Она лучше подходила для обитания машины, чем человека. Поневоле казалось, что именно машина тут и жила, но ее проводник так походил на человека…

Теплоизолированный комбинезон в отопляемом здании был лишним, он сковывал движения, и вернувшийся проводник застал ее, когда она пыталась раздеться. Он поставил две чашки с жидкостью на куб побольше и с любопытством уставился на нее. Ее кожаный костюм, казалось, озадачил его. Он пощупал его, пробуя текстуру, но непонятно, разобрался ли. Ей подумалось, что марсианин смотрит с легким весельем, разглядывая, как она проводит расческой по волосам.

Торжественные моменты так редко оправдывают ожидания, сказала она себе. Ведь это же поворотный пункт в истории: впервые встречались люди двух планет, — а она ведет себя так, словно заскочила проведать. Подобное событие требовало одного из тех бессмертных изречений, с которым исторические персонажи встречали кризисы. А она вместо этого расчесывает волосы… А ладно, здесь нет никаких зрителей. Бессмертные фразы она сможет придумать и позже — вероятно, большинство исторических персонажей поступали точно так же. Она снова улыбнулась марсианину и взяла протянутую им чашу.

Бесцветная жидкость оказалась не водой. Она обладала легким, не поддающимся определению привкусом и густотой. Чем бы там она ни являлась, бодрящие свойства жидкости вызвали у нее чувство благополучия. Марсианин кивнул, словно удовлетворенный. Открыв одну из дверок на стене справа, он извлек два подноса, поверхность которых была покрыта чем-то вроде воска. Нацарапав на поверхности одного из них серию знаков, передал ей. Другой оставил себе. Джоан приготовилась к первому уроку устного марсианского.

Метод обучения сперва показался простым. Он будет писать слово, с которым она уже знакома, и произносить его вслух, в то время как она попытается повторить его. Девушка ожидала, что процесс превращения письменного словаря в устный не представит никаких трудностей. Она считала себя способной в самый короткий срок отбарабанить те слова, которые стояли перед ее мысленным взором. Но ее иллюзии быстро развеялись. Джоан оказалась совершенно неспособной уразуметь принципы языка. У нее в голове уже сложилось представление, что эти символы по своей природе являются фонетическими знаками. Что, например, про определенный знак можно сказать, что он обозначает «т». Первые два-три раза, когда такой знак встретился, он звучал совсем по-другому, и в слове вообще не оказалось звука «т». Как в английском «с» может произноситься либо «к», либо «s», a *s» — либо «с», либо «z». Марсианские буквы меняли свое звучание с намного более сбивающей с толку частотой. Более тонкие градации в гласных звуках почти ускользали от ее слуха даже после многократного повторения, но еще хуже было открытие, что многие согласные в виде незнакомых щелкающих звуков вообще невозможно воспроизвести. И никакого толку с того, что учитель сидел напротив, преувеличенно работая ртом. Он-то обучался этим языковым фокусам с ранней юности, а вот ее гортань отказывалась воспроизводить такие звуки.

Джоан почувствовала нарастающее отчаяние. Какая нелепость — она так упорно трудилась, овладевая письменной речью только для того, чтобы упереться в тупик, превращая ее в речь устную. Ее выводило из себя чувство, что она упустила какой-то важный принцип, но если его уразуметь, то все станет ясно как день. Одна беда, если такой принцип и существовал, то продолжал ускользать от нее. Чем дольше длился урок, тем глубже она увязала в болоте неправильного понимания. Ее предположения, как должны звучать написанные слова, никак не оправдывались. Всякий раз слова звучали словно наобум.

Через два часа она сидела перед своим учителем со слезами на глазах. Она могла назвать некоторые вещи в комнате: табуреты, окно, чаши на столе, этим ее успехи и ограничивались. Писать — дело медленное и утомительное, более того, она быстро открыла, насколько ограничен ее словарь. Она разгладила воск у себя на подносе и написала: «Не могу понять. Это слишком трудно», — испытывая ощущение, что их мышление работает по разным правилам, хотя оба способны понять общие трудности. Что-то в этом же роде могло бы произойти, считала она, если бы Алиса попыталась обучить французскому языку Болванщика. Похоже, что стимулирующее действие напитка иссякло, так как она снова почувствовала усталость и желание спать.

Марсианин взял у нее поднос и прочел послание. Снова внимательно посмотрел на нее, казалось, изучая под новым углом зрения. И после паузы написал под ее словами: «Я мог бы, если хочешь, попробовать…»

Последнего слова она понять не смогла, оно было новым, но согласилась почти без колебаний. Раздраженная собственной неспособностью обучиться, но отчаянно стремясь понять марсианский язык, она почти не волновалась насчет того, к каким средствам для достижения этой цели прибегнет учитель, лишь бы они привели к успеху. Его же лицо выражало неуверенность.

«С нашими соотечественниками это, наверняка, получилось бы, — написал он, — а ваш разум может оказаться иным. Но я попробую».

Джоан позволила отвести себя к кушетке и улеглась так, как он указал. Марсианин придвинул один из табуретов и присел, впившись ей в глаза немигающим взором. Глаза его, казалось, утратили всякое выражение. Они теперь смотрели не в зрачки, а сквозь них, словно исследовали скрывавшийся за ними разум, подчиняя ее сознание и изучая самые сокровенные мысли. На мгновение Джоан охватила паника, ее чувства взбунтовались против вторжения в тайники ее души. Девушка попыталась освободиться от захвата, но его глаза сломили сопротивление, запрещая сомкнуть веки. Комната вращалась, становясь нереальной и искаженной, словно ускользала прочь. Не только комната, она сама и все вокруг ускользало. Неподвижными оставались только его глаза на потерявшем четкость очертаний лице. Пришлось уцепиться за них, как за единственную точку опоры в кружащейся вселенной.

Ей показалось, что она пробудилась ото сна, но глубоко уставшей. Его глаза все еще смотрели в ее зрачки, но взгляд утратил свою пристальность, словно отступал сам в себя. Лицо марсианина вновь сделалось отчетливым, а затем проступила обстановка комнаты. Чувство времени исказилось. Джоан не могла сказать, улеглась она на кушетку давным-давно или всего несколько минут назад. Она обернулась, за окном стояла темнота, обе луны успели закатиться. Девушка повернула голову к человеку на табурете.

— Я так устала, — сказала она. — Мне хочется спать.

— Поспишь, — сказал он. И заботливо поправил покрывавший ее плед.

И лишь когда он покинул комнату, она сообразила, что марсианин и она поняли друг друга.

Когда Джоан проснулась, он сидел рядом, протягивая чашу с той же бесцветной жидкостью, которую она пила минувшей ночью. С ясного лилового неба в комнату лились солнечные лучи. Заговорила она, лишь вернув опустевшую чашу.

— Вас зовут Вейган? — спросила Джоан, но прежде, чем он успел ответить, добавила: — Конечно же, так. Я знаю, что это так, но не понимаю — откуда я это знаю. Это странно: я теперь говорю на вашем языке, но у меня такое чувствую, словно он — мой родной. Мне не приходится задумываться, как сказать. Вы меня гипнотизировали?

— Что-то вроде того, — согласился он, — только посложнее. Я ввел вас в транс и обучил. Это трудно объяснить простыми словами. При определенных обстоятельствах можно изменить мышление. Нет, «изменить» — неподходящее слово. Это больше похоже на внесение в мозг новой области знания. Скажите, как вы себя чувствуете?

— Совершенно сбитой с толку, — улыбнулась Джоан.

— Конечно. Озадаченной, но не больше, так?

— Да, — ее охватило беспокойство. — Вы ведь ничего не сделали с моим разумом? Не совершили ничего такого, чтобы сделать меня иной? Я имею в виду, не стану ли я теперь и мыслить по-другому?

— Надеюсь, что нет. Почти уверен. Я действовал предельно осторожно. Это было очень трудно. Ваше мышление кажется менее четким, чем наше. В нем есть накладки между не связанными между собой темами и помехи балансу суждений, поэтому оно работает по-иному. Логические процессы протекают заторможено, нелогичные выводы очень часты, но тоже заторможены. Я не спешил и потратил немало времени: никому из нас не было бы пользы, если бы я испортил ваш разум.

— Я не совсем это понимаю.

— Может, лучше сказать, что ваше мышление обладает большей живостью, но хуже отрегулировано, чем наше?

— Ладно, не будем сейчас углубляться в частности. Покуда я уверена, что по-прежнему остаюсь собой, я ничего не имею против.

И, удивительное дело, она обнаружила, что и впрямь — не против. Его вторжение в ее самые сокровенные мысли не вызвало ни малейшего негодования, став свершившимся фактом. Хотя Джоан поежилась бы от такой перспективы, если бы прошлой ночью поняла его намерения. Впоследствии она не раз гадала: может быть, он предвидел ее негодование и принял меры? Например, напоил той жидкостью… Сейчас же радость от уничтожения языкового барьера с легкостью победила все прочие соображения.

Девушка желала побольше узнать о машинах, о жизни на Марсе, о марсианине и его народе. Вопросы посыпались градом, заставив его улыбнуться.

— Вы так полны рвения, — сказал он, словно извиняясь. — Так страстно желаете узнать. Должно быть, и мы были когда-то такими, только давным-давно.

— Давным-давно?

— Я хочу сказать, когда наша раса была молода. Теперь мы старые: наша планета стара. Мы прирожденные старцы по сравнению со старейшими из вас. Прилети вы спустя пару-другую веков, и, возможно, не застали бы тут никаких людей. Наша долгая история подошла бы к концу. Вы спрашиваете о жизни на Марсе. Я не знаю, что вам ответить, потому что для вас жизнь — нечто вроде обещания, тогда как для нас… — он замолчал, не в силах подобрать слов, затем нашелся: — Я вам покажу! Этот город, в котором вы находитесь, назывался… пока называется Ханно. Он самый большой из семи все еще населенных городов. Однако в нем сейчас проживает не более трех тысяч мужчин и женщин. У нас рождается все меньше и меньше детей. Наверно, это и к лучшему. Каждое поколение лишь продляет нашу агонию. У нас было славное прошлое, но славное прошлое горько для ребенка с безнадежным будущим. Вам, думающим о жизни, как о борьбе, это трудно понять.

— Но неужели вы ничего не можете поделать? — спросила Джоан. — Вы же должны столько всего знать! Разве вы не можете выяснить, почему детей рождается меньше, И исправить это?

— Наверное, можем, но стоит ли? Вы бы пожелали родить ребенка, которого ждет пожизненное заключение, который сможет жить только в искусственных условиях, таких, как тут? Мы испробовали все, что могли. Даже создали чудовищ, почти нелюдей, которые могли жить при разряженном воздухе. Но чтобы выжить на такой планете, где больше не произрастает ничего, пригодного в пищу, нужно нечто большее, чем физическая сила. Наши чудовища оказались слишком неумны, чтобы выжить, а мы сами не приспособились физически. Та жизнь, какой она представляется вам, очень мало для нас значит. В скором времени мы исчезнем, и останутся только машины.

— Машины? — повторила Джоан. — Что такое эти машины? Это именно та загадка, которая и привела меня сюда, — она рассказала ему о машине, которая каким-то образом добралась до Земли. — Я нервничала, общаясь с ней, — призналась она, — и нервничала в окружении ваших машин прошлой ночью. Думаю, это первая реакция людей Земли на собственные машины. Некоторые не хотят иметь с машинами никаких дел, другие привыкают, но почти все чувствуют что, несмотря на все блага, в них есть нечто злое. Самое присутствие машин вынуждает нас идти теми путями, которыми мы не хотим идти. Мы ощутили это с тех пор, как впервые их завели. На тему о зле Машины было создано много книг, пьес, картин. И эта идея все еще жива, идея о том, что Машина в конечном итоге победит человека. Похоже, вы смотрите на них совсем по-другому.

— Да. Но я ведь говорил, что наше мышление работает по-разному. Наши первые машины были придуманы, чтобы преодолеть трудности, и они успешно справились с ними.

— Но ведь и наши тоже, разве не так?

— Я в этом не уверен. Когда я заглядывал прошлой ночью в ваш разум, то узнал весьма много из вашей истории. Мне показалось, что машины не справились. В истории вашей расы машины появились рано. Они не являлись необходимостью. Машины словно внезапно навязаны расе, не сталкивавшейся с большими проблемами, более того, расе настолько первобытной, что она все еще остается в плену суеверий. Мы изобрели машину, когда это стало необходимым для выживания. Вы же заставили машину стать необходимой для вашего выживания. Нас она спасла, а вы навязали ее неготовому миру и сами не сумели к ней приспособиться.

— Но мы изменились. Сильно изменились. Весь наш кругозор совершенно не похож на взгляды наших прадедов и даже дедов. Мы признаем, что в сегодняшнем мире надо идти в ногу со временем.

— Возможно, вы изменились, но очень мало, да и то против воли. Вы, как я понимаю, типичны для своей расы, и в вас очень сильно сопротивление переменам, — он помолчал, глядя на нее чуть нахмурившись. — На Марсе, — продолжал он, — человек был самым приспособляющимся из всех одушевленных существ.

— И на Земле, — вставила она.

— Так ли? Мне кажется, что вашей расе грозит серьезная опасность. Впечатление такое, словно вы теряете способность адаптироваться. Возвышение человека и его выживание зависят от его приспособляемости. Прежние властелины мира утратили свою власть именно потому, что не смогли адаптироваться. Новые условия привели их к гибели. Вы создали новые условия, но почти не затронули свой образ жизни, чтобы приспособиться к ним. Меня мало удивляет, что вы страшитесь Машины. Хоть вы и пользуетесь ею, но пытаетесь жить жизнью ремесленников. Вы негодуете на перемены, так как подсознательно понимаете, а открыто не признаете, что изменения будут означать полный разрыв с прошлым. В ваш мир явилась новая сила, которая делает конец неизбежным. Чем же он будет — концом вашего образа жизни или и вас самих?

Джоан озадаченно посмотрела на него.

— Но не хотите же вы сказать, что надо будет отбросить все традиции? Да ведь вы сами только что говорили о вашем собственном славном прошлом.

— Традиции — полезные сорняки для связывания почвы, но когда они разрастаются слишком густо, то душат остальные травы. Их нужно периодически выжигать. Подумайте, в каком бы положении вы сейчас находились, если бы время от времени не уничтожались традиции ваших древних рас.

Джоан какое-то время молчала, мысленно оглядываясь на вещи, практиковавшиеся прежними цивилизациями. Человеческие жертвоприношения, рабство, каннибализм, религиозная проституция, «божий суд», оставление новорожденных девочек на волю стихий и масса других почтенных обычаев в разные века. Большинство из них, как выразился Вейган, выжгли, во всяком случае, на западе. Другие отпадут со временем: война, смертная казнь, золотой фетишизм.

— Неразумно пользоваться только одним глазом, когда имеешь два, — сказал Вейган. — Поднятые вами проблемы следует изучать, используя все возможности интеллекта, нельзя, чтобы они решались сами собой.

— Ваш народ некогда сталкивался с похожими проблемами? — спросила она.

— У нас дело обстояло по-иному. Наши машины внесли в дезорганизованный мир порядок. А ваши сделали нечто прямо противоположное.

— Думаю, что я понимаю. Но что же такое эти ваши странные механизмы? Они ни в чем не похожи на наши. Похоже, они самостоятельно мыслят.

— А почему бы им этого не делать?

— Не знаю, просто это кажется мне фантастичным. Именно разум и служило темой тех сочинений, о которых я вам говорила. И я нахожу разум машин пугающим. Ваши машины правят вами или вы правите ими?

Ее слова сперва озадачили Вейгана, а потом позабавили.

— Вы твердо решили, что между человеком и машиной существует антагонизм. Вы их не понимаете. Именно ваше упорство в неправильном обращении с машинами и заставляет вас бояться их. Почему, собственно, обязателен антагонизм? Было время, когда машины не могли существовать без нас, равно как и мы без них. Теперь положение изменилось, но сотрудничество продолжается. Несомненно, если бы они пожелали, то могли бы положить нам конец, но с какой стати им это делать? Мы обречены, а они продолжат путь.

— Вы хотите сказать, что они вас переживут? — недоверчиво переспросила Джоан.

— Определенно, переживут. Думаю, если вы копнете поглубже и вникните в мотивы, то обнаружите, что главная причина, по которой мы не совершили самоубийства и не вымерли от обескураживающей бесплодности существования, это наша вера в машины. Много тысяч лет мы боролись с Природой и оставались при своих, но она, наконец, взяла верх. Она сметает нас, как смела всех остальных в свою огромную мусорную кучу, где на окаменелостях миллиона веков истлевают кости динозавров. Какой от нас был толк? Похоже, никакого, и все же… нет, разум не приемлет бессмысленности. Вот и не исчезает эта, возможно, нелогичная мысль о некой цели существования… Но физически мы уже не способны выживать.

Для любого другого вида животных это означало бы вымирание, но у нас есть то, чего никогда не было у других существ — интеллект. Это и есть наш последний трюк. Наш интеллект все-таки не умрет. Машины — такие же истинные дети нашего интеллекта, как вы — дитя из тела своей матери. Они — следующий шаг в эволюции, мы передаем эстафету.

— Эволюция! Но эволюция — это постепенное видоизменение. Невозможно эволюционировать из плоти в металл.

— Вы так думаете? Потому что до сих пор дело обстояло именно так? Но вы упускаете из виду фактор, которого никогда не было в эволюции, пока не появились мы — опять-таки интеллект. Это величайший фактор из всех, и он производит величайшее изменение.

— Но что такое машина? — возразила Джоан. — Почему следует продолжаться в облике машины? Она не живая, у нее нет души, она не может любить. С какой стати путь должен продолжать какой-то набор металлических частей?

— Ас какой стати путь должен продолжать какой-то набор химических частей? Вы не понимаете наших машин. Сущность жизни в них такая же, как и в вас. Возможно, это слегка иная форма жизни, но нельзя же судить только по внешнему виду. В конце концов если человек снаряжен четырьмя искусственными конечностями из металла, если ему нужны очки для того, чтобы видеть, приборы, чтобы слышать, а вставные зубы, чтобы питаться, он все же живой. В корпусах машин существует своего рода жизнь. Ну, а то, что скелеты у них из металла, а не из кальция, значения не имеет. Что же касается любви… А амеба любит? А рыбы любят? Но они продолжают путь — они воспроизводятся. Любовь — это просто наш механизм продления рода; у рыб он другой, а у машины — иной.

— Машина со стремлением к воспроизводству! — Джоан не смогла удержаться от саркастического тона.

— А почему бы и нет?

— Но она же металл — не плоть и кровь.

— А дерево — древесина, но оно воспроизводится. У продления рода есть более глубокая причина, чем зов плоти к плоти — будь иначе, наша раса давно бы пришла в упадок от связанных с размножением неудобств. Нас ведет воля к власти, а любовь — самая скромная служанка ее.

— И у ваших машин есть эта воля к власти?

— Как вы можете в этом сомневаться? Подумайте о непреклонности машин; прибавьте к этому интеллект и прикиньте, что может устоять перед их волей?

Джоан пожала плечами. И, поколебавшись, сказала:

— Я не могу по-настоящему понять. Наши машины совершенно иные. Мне трудно уразуметь голую идею мыслящей машины.

— Вы так недавно открыли для себя машину, у вас еще нет никакой идеи о том, что именно вы нашли.

— Мы продвинулись достаточно далеко, чтобы построить машину, которая смогла привезти нас сюда…

Она внезапно умолкла. За эти часы она совершенно забыла о своих спутниках с «Глории Мунди». В последний раз она видела их, когда астронавты стояли обезоруженными около канала, а Бернс уводил ее прочь. С приливом нарастающего беспокойства она принялась гадать, что с ними сталось. Не пали ли они жертвами тех штук, что двигались в кустах? Снова обратившись к Вейгану, она спросила, не очень-то надеясь на ответ, нет ли у него новостей о землянах. Ее тон заставил его улыбнулся.

— Конечно. Если хотите, я покажу вам их.

— Покажете?

Он щелкнул выключателем на пульте. Одна из серых панелей осветилась, делаясь полупрозрачной. Оказалось, что это телеэкран. Сцена выглядела смазанной, но когда он поработал с управлением, стала четкой и устойчивой. Казалось, будто смотришь откуда-то с огромной высоты на пустыню, кустарник и часть канала. В одном углу экрана поблескивал серебристый пулевидный силуэт. Марсианин еще что-то подрегулировал. С головокружительным эффектом, как будто она падала вниз, Джоан наблюдала за тем, как увеличивается ракета, пока та не заполнила собой весь экран. Девушка нахмурилась: ракета выглядела как-то не так. Может быть, дело в странном эффекте перспективы? Вейган поманипулировал, пейзаж сдвинулся, словно наблюдатель медленно обходил вокруг корабля. Джоан недоумевала, но не проронила ни слова, пока не увидела противоположную сторону ракеты.

— Но это не «Глория Мунди», — заявила она. — На ней какие-то незнакомые буквы; я не могу их прочесть. Не понимаю, что случилось.

Вейган недоверчиво посмотрел на нее.

— Минутку! — он нажал еще одну кнопку.

Из динамика раздался металлический голос. Вейган задал вопрос и внимательно выслушал ответ. И снова повернулся к Джоан.

— Они говорят, что за два часа до рассвета совершила посадку еще одна ракета.

— Тогда это, должно быть, она. Но где же тогда наша? Марсианин пробежался по другим кнопкам. На экране они увидели пустыню с большой высоты. Местность, казалось, медленно двигалась под ними. В поле зрения появился второй серебряный снаряд.

— Вот она, — быстро сказала Джоан.

Снова возникло жуткое ощущение падения. На этот раз она смогла прочесть «Глория Мунди», написанное заглавными буквами как раз за иллюминаторами кабины. Сквозь оплавленный кварц иллюминатора она даже сумела различать черты Дейла. Тот внимательно приглядывался к чему-то, находящемуся вне поля зрения. Прежде чем она успела это предложить, Вейган переключил управление и показал группу людей, идущих по песку той странной походкой, которую вызывала низкая гравитация. Она заметила, что кислородные маски на них незнакомого типа и в руках у них винтовки иной системы.

— Это люди с другого корабля, — сказала она.

— Похоже, ваши друзья не рады их видеть, — заметил он.

Картинка на экране снова изменилась. Появился знакомый жилой отсек «Глории Мунди», так что Джоан могла почти поверить, будто сидит там. Она увидела спину Дейла, тот стоял, глядя в иллюминатор. Доктор протирал глаза и зевал. Дуган достал из рундука пистолет и заряжал обойму патронами. Фрауд установил кинокамеру у свободного иллюминатора. Он пытался помешать треноге разъезжаться по металлическому полу и одновременно работать с камерой.

— Мы их послушаем, и вы будете переводить мне, что они говорят, — предложил Вейган. И нажал очередную кнопочку.

В комнату ворвался взрыв возмущенной брани Фрауда.

Вейган выглядел пораженным.

— Что это было? — спросил он.

Джоан рассмеялась.

— Боюсь, совершенно непереводимое. Бедняжка! Как я, должно быть, сковывала его стиль все эти недели.

Глава 20

— И чтобы этой проклятой штуке гореть в аду! — выразил горячую надежду Фрауд. Он дико озирался в поисках вдохновения и на глаза ему попался доктор.

— Сюда, док, кончайте физзарядку и, Бога ради, подержите эту чертову хреновину, пока я с ней работаю. Должен снять этих ребят, кем бы они там ни были.

Доктор любезно просеменил к нему и крепко ухватился за треногу. Фрауд занялся регулировкой фокуса и диафрагмы объектива. Дуган сунул заряженный пистолет в карман и присоединился к ним.

— Как по-вашему, кто это, черт возьми, такие? — спросил он. Вопрос был адресован Дейлу, но ответил Фрауд.

— Ну, можно точно сказать, кем они быть не могут, а именно — марсианами. Видите, они постоянно чуть не валятся друг на друга? Интересно, неужели и мы сперва выглядели так чертовски глупо? — гадал он, приводя в действие камеру.

Приближающаяся группа остановилась в сотне ярдов и, похоже, совещалась. Предводителем этой шестерки явно был самый высокий. Они наблюдали за тем, как он поднял руку и показал на установленный Дейлом «Юнион Джек». Он отпустил какое-то замечание, которое позабавило остальных. Наблюдая за ними, Дейл нахмурился не столько из-за их действий, сколько из-за своей неспособности опознать предводителя. Он больше не сомневался в том, что вторая ракета тоже прилетела с Земли, а совершить такой перелет могло лишь ограниченное число людей. Невероятно, что он никогда не встречал этого человека или не видел его фотографий. Но лица всех шестерых закрывали кислородные маски с очками, и узнать кого-либо было затруднительно.

Группа снова неуклюже двинулась к ракете, направляясь к иллюминатору с камерой. В жилом отсеке «Глории Мунди» царила тишина. Фрауд ее нарушил.

— Это должно стать хорошим снимком: «Марш марсианских пугал», — сказал он.

В нескольких шагах от ракеты незнакомцы снова остановились. Удалось разглядеть блеск глаз за стеклами масок, но опознать людей никак не получалось. Предводитель смотрел на Дейла. Он делал знаки, показывая сперва на себя, а потом на «Глорию Мунди». Дейл поколебался, а затем поднял три пальца и кивнул, показывая местонахождение входа. И повернулся к Дугану.

— Присмотри за шлюзом, но впусти для начала не больше трех.

Дуган прошел через отсек и потянул за рычаг, открывая наружную дверь. Загоревшаяся лампочка сообщила, что в шлюз кто-то вошел. Он толкнул рычаг обратно, покрутил штурвал запорного крана и проследил за тем, как стрелка на циферблате указателя давления поехала из района семи обратно к нормальным пятнадцати фунтам. Фрауд развернул камеру и вновь установил ее.

— Это, — заметил он никак не реагирующему Дейлу, — тот случай, когда тебе надо шагнуть вперед и сказать с веселой улыбкой: «Доктор Ливингстон, я полагаю…»[52]

Внутренняя дверь шлюза распахнулась, и вошел высокий предводитель, слегка нагнувшись, чтобы не задеть головой косяк. В отсеке он выпрямился, а затем поднял руку и снял маску, открыв под ней длинное, загорелое лицо. Его черные, глубоко посаженые глаза внимательно следили за Дейлом, когда тот кивнул в знак приветствия.

— Здравствуйте, мистер Кертенс, — сказал он.

Говорил он по-английски достаточно хорошо, но без интонаций, словно механически.

— Хэлло, Фрауд, — кивнул он журналисту.

Фрауд разинул рот, моргнул и быстро взял себя в руки.

— Ну! И! Дела! — заметил он.

— Вы могли бы меня представить, — предложил высокий.

— Конечно. Джентльмены, разрешите представить вам товарища Караминова, он комиссар… — Фрауд оборвал фразу. — А чего вы в данный момент комиссар? — осведомился он.

Высокий пожал плечами.

— Полагаю, в настоящее время вы можете сказать — комиссар без портфеля. А со временем, будем надеяться, комиссар по межпланетным делам.

— Что ж, — спокойно произнес Фрауд, — ваши надежды никогда не бывали скромными, не так ли, Караминов? Помните тот раз, когда мы с вами повстречались в Горках? Если я правильно помню, вы тогда надеялись стать комиссаром североамериканского континента.

— Знаю. Нас ввели в заблуждение. Эта страна все еще слишком буржуазна, но улучшается. Скоро она станет советской.

Дейл выступил вперед и грубо спросил:

— Мы так понимаем, что вы командир корабля, посланного сюда российским правительством?

— Именно так, мистер Кертенс. Корабля СССР «Товарищ».

— «Товарищ»! Но ведь ваше правительство недвусмысленно опровергло слухи о его существовании.

— Да, нам это показалось благоразумным. В конце концов это ведь наше личное дело. Американцы тоже умалчивали о своем корабле.

Экипаж «Глории Мунди» глупо уставился на него.

— Американцы! Бог милостивый! Не хотите же вы сказать, что и у них тоже есть ракета?

— Ну, разумеется! Фирмы Кейнца. Похоже, вы располагали не совсем полной информацией, мистер Кертенс.

— Но… — Дейлу не хватало слов. Он стоял, лишенный дара речи, уставясь на русского.

— Похоже, ракеты посыплются градом. Большое разочарование, — заключил Фрауд. — Скажите, Караминов, сколько их еще?

Русский покачал головой.

— Больше никаких. С немецкой произошел… э-э… несчастный случай. Возможно, вы о нем читали: об этом сообщили, как о взрыве на фабрике по производству боеприпасов. Вероятно, она была бы наилучшей из всех. Немцы, знаете ли, очень умны и очень хотят добыть себе колонии.

— И поэтому там произошел… э-э… несчастный случай? Гм, Дейлу еле-еле удалось сорвать… э-э… несчастный случай с «Глорией Мунди». Очень интересно.

Наступила пауза, во время которой Караминов представил двух других русских. И добавил:

— А теперь нам, думаю, необходимо кое-что обсудить.

— Минутку, — вмешался Фрауд. — Меня чуточку озадачивает несколько вещей. Вы стартовали после нас?

— На день-другой позже.

— И, имея на выбор миллионы квадратных миль планеты, вам повезло совершить посадку по соседству с нами?

— О, везение тут ни при чем, — русский подчеркнуто покачал головой. — Мы следили за вами в телескопы. Увидели пламя ваших дюз, когда вы совершали посадку, и отметили это место. А потом немного задержались.

— Вы что?.. — выпалил Дуган.

— Задержались.

Дуган уставился сперва на него, а затем на Дейла. Оба они знали, что «Глория Мунди» никак не смогла бы выполнить такой маневр. В голосе Дугана появился невольный оттенок уважения, когда он сказал:

— Должно быть, ваш «Товарищ» чудесный корабль.

— Да, — самодовольно подтвердил Караминов.

Возникла пауза. Караминов подошел к западному иллюминатору и задумчиво выглянул наружу. Мрачноватые кусты колыхали своей бумажной листвой, а легкий ветерок поднимал столбики красноватой пыли, но его глаза смотрели на другое. Он изучал взглядом чисто земное явление— развевающийся на флагштоке «Юнион Джек».

— Я вижу, вы, что называется, застолбили свои права на территорию, — сказал он, поворачиваясь лицом к Дейлу.

— Властью, данной мне Ее Величеством, я аннексировал эту территорию, присоединив ее к Британскому Содружеству Наций, — уведомил его не без легкой напыщенности Дейл.

— Ну и ну! Всю планету? Полагаю, именно так. В территориальных делах англичане отнюдь не отличаются скромностью.

— Вы бы сделали то же самое, окажись здесь первыми, — нетерпеливо вмешался Дуган. — Но вам не повезло, вот и все.

Караминов улыбнулся. И насмешливым тоном заметил:

— Изумляет меня этот английский человек действия. Он наделен уникальным даром — жить одновременно и в двадцатом, и в семнадцатом веках. Технически он передовой, а социально — или мне следует сказать антисоциально? — он триста лет пребывает в застое. Мне совсем не нужно напрягать воображение, чтобы представить себе, как какой-нибудь Кертенс в тысяча шестьсот лохматом году всаживает флаг в землю какого-либо острова в Тихом океане и отдает ему честь с теми же словами, какие, должно быть, употребил здесь современный мистер Кертенс — только, конечно, со словом «Империя» вместо «Содружество».

— Ну, а почему бы и нет? Это прекрасная традиция, — огрызнулся Дуган с неясным негодованием на тон русского. — Она создала самую прекрасную в мире империю.

— Согласен. Но и у римлян тоже некогда была самая прекрасная в мире империя, как раньше у греков и у ассирийцев. Все они стали достоянием истории, как и Британская Империя. Неужели вы не понимаете, что эта нахальная аннексия собственности давно вышла из моды? Ваш метод не что иное, как причудливый анахронизм. Вы действительно думаете, что ваше суверенное право будет признано просто потому, что вы воткнули здесь флаг? Что другие народы Земли будут сидеть сложа руки и позволят вам забрать планету и делать с ней все, что вам заблагорассудится? Беда с вами, англичанами, в том, что вы всегда думаете, будто играете в какую-то игру, правила которой вы удобно составили сами.

Тут впервые с тех пор, как впустили русских, заговорил доктор.

— А вы, надо полагать, свободны от этого буржуазного идеала империализма?

— Я нахожусь здесь не для того, чтобы аннексировать и завоевывать, если вы это имеете в виду.

— Тогда для чего именно вы здесь находитесь?

— Я нахожусь здесь, чтобы помешать завоеванию; предложить гражданам Марса объединиться с Советскими Социалистическими Республиками и заключить оборонительный союз против капиталистических государств, которые… — он внезапно оборвал речь и прожег взглядом журналиста. — Вы находите что-то забавным? — холодно осведомился он.

Фрауд подавил смех и вытер глаза.

— Вы тоже найдете это смешным, когда увидите здешних «граждан», — с трудом выговорил он. — Горю желанием услышать, как вы будете обучать одного из встреченных нами прошлой ночью друзей петь «Интернационал». Но не обращайте на меня внимания. Продолжайте.

Тут встрял доктор:

— Полагаю, я весьма туп, но разница между нашими миссиями, кажется, состоит, главным образом, в терминах. Она сводится к выбору союза с нами или Советами.

— Если вы не видите разницы между объединением с нами и подчинением власти империалистических и капиталистических интересов, то вы, должно быть, как вы сами говорите, весьма тупы.

Доктор немного подумал.

— Ладно, допустим, что я туп. Так вот, что же вы предлагаете?

Прежде чем Караминов успел ответить, в разговор вступил Дейл.

— Не понимаю, зачем нам нужно затягивать эту бесполезную дискуссию. Факты совершенно очевидны. Я первый предъявил претензии на эту территорию. И другие страны, за исключением Советов, естественно, признают их.

Русский изучал его задумчивым взглядом.

— Именно такого рода утверждения и стяжали англичанам славу людей коварных. Никто другой никогда бы не смог поверить, что такое простодушие — искреннее. «Будь англичанин столь бесхитростным, то почему он еще существует на свете?» — спрашивают они. Приходится признать, что это — загадка, и принять ее, как принимают другие причуды природы. Вижу, что вы искренне верите в то, что говорите.

— Вы думаете, что другие страны осмелятся оспаривать наши претензии? У них нет для этого ни малейших оснований.

— Но, дорогой мой, зачем им нужны какие-то основания? Кто выдумал правила этой игры? Тот факт, что они хотят получить здесь территории, вполне достаточное основание. Знаете, на самом-то деле за последние несколько веков одним из самых обескураживающих для дальновидных и проницательных- людей зрелищ было, должно быть, наблюдение, как англичане бодро совершают по всему свету одну грубую ошибку за другой, и идут от успеха к успеху благодаря комбинации случайностей и веры в собственную непогрешимость/Просто чудо, что перед лицом такого везения все еще может существовать идея: плановой, разумной, цивилизации.

И теперь, просто потому, что вы прибыли сюда на несколько часов раньше нас; вы совершенно искренне полагаете себя вправе претендовать на все минеральные богатства, какими может обладать эта планета.

— Именйо так, — заявили чуть ли не хором Дейл и Дуган.

Караминов повернулся и посмотрел на своих спутников.

— Разве я не говорил вам, как все будет? — с улыбкой спросил он.

Один из них быстро ответил ему по-русски. Караминов перевел.

— Товарищу Васильеву надоело. Он желает, чтобы мы… э-э… кончали треп.

— Товарищ Васильев — человек разумный, — одобрил доктор. — Выкладывайте свои карты.

— Выложу. Они следующие. На эту землю не должно выдвигаться никаких территориальных претензий: никаким государством, правительством или группой лиц. В тех полезных обменах, какие могут быть совершены между Землей и Марсом, никакое государство не будет получать льготного режима. Такая коммерция будет находиться под прямым контролем правительства, и не будет открыта для эксплуатации частными лицами. Марс сохранит право на самоуправление и самостоятельную политику. Как во внутренних, так и во внешних делах. Будет…

— И все же, — вставил доктор, — вы намерены пригласить их объединиться с Советами? Это, кажется, едва ли совместимо…

— Если они свободным волеизъявлением выберут…

— Чертов негодяй! — выкрикнул Дуган. — Вы отлично знаете, что это будет означать правление из Москвы. Так вот что вы называете предоставлением им свободы! Надо же набраться такой дьявольской наглости!

Караминов развел руками.

— Видите, — сказал он, — даже ваш горячий юный патриот уверен, что они предпочтут присоединиться к нам.

— У них вообще не будет такого шанса. Мы притязаем на эту территорию по праву открытия, и мы намерены, черт возьми, заполучить ее.

Фрауд зевнул и подошел к иллюминатору. Несколько секунд он пристально разглядывал кустарник, а затем жестом подозвал к себе Караминова.

— Вам не кажется, что вам лучше начать переговоры с «гражданами», прежде чем формулировать конституцию? Видите вон там, в кустах, таится потенциальный товарищ?

Взгляд Караминова устремился в указанном пальцем направлении. Он смог разглядеть лишь что-то, двигающееся среди ветвей, и увидел сияние солнечного света на металле. В этот миг один из трех оставшихся снаружи «Глории Мунди» русских подбежал к иллюминатору. Он взволнованно показывал в том же направлении. Караминов кивнул и снова повернулся к остальным.

— Отлично, мы сейчас уйдем. Я дам вам знать об исходе моих переговоров, но чем бы они ни завершились, поверьте, что на этот раз англичанам не сойдет с рук захват земель.

Ему никто не ответил. Трое русских надели кислородные маски и один за другим прошли через шлюз. Экипаж «Глории Мунди» наблюдал за тем, как они воссоединились со своими спутниками. Последовал долгий взволнованный разговор с частыми жестами в сторону кустов, и группа двинулась было в этом направлении. У флагштока Дейла она задержалась. Находящиеся в ракете увидели, как Караминов поднял взгляд на флаг, а затем обернулся и посмотрел на корабль. Дыхательная маска скрывала его черты, но они догадывались, что он улыбается. Один из русских присел, чуть согнув ноги, а затем взмыл в прыжке, который на Земле был бы невозможен. Его вытянутая рука схватила флаг и сорвала его со столба.

— Проклятая свинья! — выкрикнул Дуган.

И прежде чем остальные успели его остановить, он пересек отсек и нырнул в шлюз.

Караминов вытянулся вверх, чтобы привязать к голому столбу красный флаг с белыми серпом и молотом, когда стоявший рядом русский внезапно схватил его за руку и развернул назад. Другой стремительно обернулся, стреляя с бедра по входному люку. Внешне ничуть не тронутый их действиями, Караминов закончил закреплять флаг, отступил на шаг и помахал рукой обитателям корабля, но смотрел на него в иллюминатор только Фрауд. Дейл и доктор обеспокоенно ждали у шлюза, пока сравняется давление. Дверь распахнулась, открывая взорам сидящего на полу Дугана. Лицо у него сделалось лиловым, а из ноги сочилась струйка крови.

— Глупый юный дурак, — выругался доктор.

— Рикошетом от наружной двери, — произнес, тяжело дыша, Дуган. — В ногу.

— Тебе повезло, что ты не задохнулся. Дай-ка я взгляну.

— И в эту свинью, Караминова, я тоже не попал, — охнул Дуган.

— Он не смог дотянуться очень высоко, так что его флаг развевается только на середине мачты, если это может тебя как-то утешить, — хмыкнул стоявший у иллюминатора Фрауд. — Караминов разделяет отряд. Тип, в которого ты пульнул, вместе с еще одним русским идет домой, а сам он и трое других направляются к кустам. — Внезапно он покинул иллюминатор и метнулся через отсек. — Куда задевался этот проклятый телеобъектив? Какой случай! Я должен снять, как Караминов здоровается с одушевленной жестянкой. Вот он, прямо у иллюминатора. Как мы его назовем? Глядите! Глядите, вон сейчас из кустов выходит товарищ Механизм. Ух ты!

Настойчиво застрекотал, прорываясь сквозь другие звуки, какой-то механический голос. Из-за его быстроты и резкости Джоан не смогла уловить слов, но ей думалось, что он говорил что-то о ракете. Вейган щелкнул кнопкой, и интерьер «Глории Мунди» на экране поблек, одновременно оборвались и голоса экипажа.

— Где? — резко спросил Вейган.

Голос протараторил ряд неразборчивых указаний, услышав которые Вейган принялся снова регулировать приборы и нажимать кнопки. Экран принял однообразно-лиловый оттенок. И лишь когда по нему проплыла струйка негустого облака, Джоан сообразила, что он показывает марсианское небо. Вейган внимательно наблюдал за ним, медленно подкручивая ручки настройки. Вскоре по экрану проскользнула яркая искра, и он хмыкнул. Очевидно, он нашел то, что ему требовалось. Марсианин поманипулировал настройкой, удерживая искру в центре экрана.

— Что это? — спросила Джоан.

— Еще одна ракета вроде вашей.

— Еще одна? — она вспомнила, что говорил русский об американской ракете.

— Разве вы не можете дать ее покрупнее? — спросила она.

— Пока нет. Она слишком далеко.

Некоторое время они молча наблюдали. Искра на экране быстро выросла из точки в пылающую массу, пока ракета снижалась. Дюзы яростно работали, стараясь прервать ее падение, изрыгая струи добела раскаленного огня. Струи проносились вдоль бортов, чтобы умереть в драных шлейфах пламени за кормой. Ракета подлетала все ближе к поверхности планеты, окутанная адским пламенем, словно метеор. Казалось невозможным, чтобы в таком огне сам корабль не раскалился добела. И все же он не потерял управления. Корабль заметно снижал скорость. Но Вейган пробормотал:

— Он летит слишком быстро… Чересчур быстро…

Теперь марсианин изменил угол зрения так, что они, казалось, смотрели на ракету сверху, следуя за ее курсом. Под ней струился, смазываясь от быстрого приближения, марсианский ландшафт. На какую-то секунду ракета выскользнула за пределы картинки. Вейган подкрутил ручку настройки и снова поймал ее в фокус. Она стремительно падала. Ее дюзы извергали огонь, словно миниатюрные вулканы, но скорость все равно оставалась громадной. Внизу проносились неразличимые от быстроты барханы. У Джоан сжались кулаки, она затаила дыхание.

— Они не могут… не смогут сесть при такой скорости! — вскричала она. — Ох!

Вейган накрыл рукой ее ладонь и ничего не сказал. Ей хотелось отгородиться от страшного зрелища, но глаза отказывались оторваться от экрана.

Корабль почти опустился. Он находился всего в нескольких сотнях футов над пустыней, все еще мчась со скоростью тысячи миль в час. Джоан тихо застонала. Теперь уже было слишком поздно. Они никак не смогут подняться, чтобы повторить посадку на втором заходе; им придется садиться. Ракета пронеслась над самыми вершинами барханов. Неизбежный конец был страшен.

Корабль коснулся песка и подскочил, крутясь и вращаясь. Он кувыркнулся в воздухе, словно планета попыталась отшвырнуть его обратно в небо. Ракета рухнула. Ее снова подбросило вверх, словно огромный вращающийся факел, сверкающий в пламени и солнечном свете. В третий раз она упала на пояс кустов, поджигая их. Подскакивая на барханах, она скользила к каналу.

Насыпь ее чуть не спасла. На какой-то неопределенный миг она заколебалась на краешке берега. А затем накренилась и соскользнула в воду… В лиловое небо поднялся огромный пенистый столб, и двести ярдов берега перестали существовать, когда она взорвалась.

Вейган смотрел, как вода хлынула в пустыню, а вдоль линии сухих кустов промчалось пламя. Но Джоан ничего этого не увидела, так как потеряла сознание.

Глава 21

Придя в себя, Джоан обнаружила, что рука Вейгана поддерживает ее, а другой рукой он подносит чашу с напитком. Одновременно он громко отдавал инструкции о ремонте прорванной дамбы и предупреждал о пожаре на берегу.

Когда у девушки открылись глаза, он обеспокоенно спросил:

— С вами все в порядке?

— Думаю, да. Глупо было с моей стороны падать в обморок. Извините.

— Это часто случается? Она покачала головой.

— Нет. Это все из-за катастрофы при посадке.

Он посмотрел на нее так, словно ее слова его озадачили.

— Эмоции могут сделать с вами такое? — подивился он.

— Вы никогда раньше не видели, как кто-то падает в обморок?

— Никогда. У нас их не бывает.

Джоан оглянулась через плечо. Экран снова принял свой обычный дымчато-серый цвет.

— Это чудесный прибор, — сказала она. — Но мне он не нравится. Он подглядывает за людьми.

Его, казалось, удивило и позабавило, что на Земле телевизору нужен передатчик.

— Но это же крайне примитивно! Мы поступаем намного проще. Одновременно направляются два луча. Точка, где они встречаются, сфокусирована на экране. Путем сужения лучей их интенсивность увеличивается, передавая изображение объекта, если понадобится, хоть в натуральную величину. Это крайне просто.

Джоан покачала головой.

— Мне это кажется сложным. Боюсь, я не очень хорошо понимаю подобные вещи.

Он взглянул на нее и улыбнулся.

— Вы говорите так, но на самом деле намерены сказать вот что: «Я не хочу понимать подобных вещей». Почему?

— Это правда, — признала она. — Но почему, не могу объяснить. Полагаю, это инстинкт. Наверно, я ощущаю, что если буду слишком хорошо разбираться в вещах, то сама стану частью вещи, а не личностью. Я боюсь что-то утратить, но не совсем понимаю, что именно. Или вы полагаете, что это лишь оправдание лености ума?

— Нет. Ваш разум не ленив. Но я вас не понимаю. Что можно утратить, узнав больше? Скорее, наоборот: чем больше узнаешь о каких-то вещах, тем верней подчиняешь их себе.

— Да. Я знаю, что это разумный взгляд, но инстинкт противится ему. Наверное, я унаследовала его от своих первобытных предков. Они считали, что слишком много знать опасно, и поэтому просто поклонялись всяким явлениям или принимали их как данность. Наверное, со временем мы перерастем такие взгляды. Фактически, когда дело касается чего-то, о чем мне действительно хочется узнать, вроде ваших бегающих машин, то я охотно пополняю знания.

— Скоро вы познакомитесь с машинами получше. Но сперва не объясните ли мне, о чем спорили в вашей ракете? Что все это значило, и зачем они вешали те куски цветной ткани?

— Цветной ткани? А, флаги. Это национальные символы; их выставили для предъявления прав на территорию.

— Так у вас все еще есть нации? Как странно. Нации и государства у нас были давным-давно. Наши дети даже сейчас иногда играют в нации: это фаза, через которую они проходят. Но о чем же они говорили?

Выслушал он не без веселья. Джоан посвятила его во все подробности, какие сумела припомнить из разговора между англичанами и русскими, но когда закончила, лицо его исказила тоска. Марсианин не произнес ни слова, а лишь сидел, глядя в окно и устремив невидящий взгляд в пустыню.

— Ваш народ вступит с кем-нибудь в союз? — спросила она.

— Что? Я думал не об этом. Думал о командах вашей и другой ракеты: такие люди были когда-то и у нас. А вступать в союз или нет, станут решать машины, это теперь их мир.

— «Их мир», — повторила Джоан. — Значит, машины все-таки правят вами.

— В некотором смысле машина должна править с того мгновения, как ее пустили в ход. Приходится капитулировать перед ее высокой эффективностью, именно потому она и была создана. Но правильнее будет сказать, что мы сосуществуем.

Джоан встала.

— Можно взглянуть на ваши машины? Позвольте мне увидеть их в действии, чем бы там они ни занимались, тогда, наверное, я пойму лучше. Я все еще как следует не освоилась с идеей самостоятельной, независимой машины.

— Хорошо. Возможно, это поможет лучше понять нас и машины, — согласился Вейган.

Они покинули здание через шлюз, которым она воспользовалась предыдущей ночью. По настоянию Вейгана она надела марсианский скафандр. Тот оказался куда удобней, чем комбинезон с корабля. Тонкий серебристый материал, из которого он был сделан, отлично защищал от наружных перепадов температуры, а прозрачный шар, окружавший голову, утомлял куда меньше, чем кислородная маска. Установленные внутри мембраны могли передавать ее собственный голос и улавливать внешние шумы, и когда она пересекла порог наружных дверей, то хорошо различала звуки движения вокруг нее.

Ни один звук не преобладал. Скорее, возникал эффект слитного гула, негромкого гудения, постоянных щелчков и топота, смешивающихся с приглушенной резкостью нечеловеческих голосов. Это не был постоянный ритм механической мастерской с ее урчанием и стуком машин и не гул заполненной народом улицы на Земле, однако казалось, что присутствует нечто от обоих.

Джоан наблюдала за тем, как шестиногие машины пробегали, пересекая открытое пространство перед ней. Некоторые несли какой-то груз, другие держали щупальца свернутыми. Большинство двигалось с примерно одинаковой скоростью, хотя время от времени мимо проносилась какая-нибудь явно спешившая машина, умело выбирая извилистый путь на скорости вдвое выше средней. Джоан следила за переплетением потоков машин, калейдоскопическим перемещением их движущихся частей. У нее захватило дух, закружилась голова. Она все ждала неразберихи, которую вызовет неизбежное столкновение, но никакой путаницы не возникало. Машины никогда не задевали друг друга, хотя никто движения их не регулировал, точность маневров восхищала. Похоже, машины не знали погрешностей. В первый раз она получила некоторое представление о том, что же ей пытался сказать Вейган.

Это были не такие машины, с какими она сталкивалась на Земле. Они не жили, во всяком случае, в ее понимании, однако не были и инертным металлом. Машины представляли собой гибрид разумного с неразумным.

Она не смогла подавить нарастающее чувство возмущения; никак не получалось побороть предубеждения и поверить, что эти монстры могут оказаться более приспособленными для выживания, чем ее собственный вид. Ей пришла в голову мысль более фантастическая, и все же более приемлемая, потому что не разбивала ее предубеждений.

— Разве у них в корпусах нет мозгов? — спросила она у Вейгана.

— Что? — он на секунду задумался. — А, понимаю, что вы имеете в виду. Нет, мы так и не смогли трансплантировать в машину человеческий мозг, хотя и пробовали. Но даже если бы это и удалось, то не принесло бы никакой пользы. Если бы этими машинами управляли человеческие мозги, столкновения были бы неизбежными. У нас недостаточно быстрая реакция. Вы зря теряете время, пытаясь мыслить антропоморфными категориями. Машины есть… машины.

Он провел ее через открытое пространство (бывшее некогда, рассказал он, садом, который не удалось сохранить, несмотря на все усилия) и свернул на одну из улиц. Джоан держалась поближе к нему, с трудом преодолевая страх, что механизмы, проносившиеся вокруг, по ошибке растопчут их. Она так и не смогла поверить, что они управляют намного лучше людей, но ей стало легче, когда заметила, что ради них двоих поток машин разделился. В скором времени она восстановила самообладание и прислушалась к тому, что говорит Вейган.

В свое время, рассказывал он, в Ханно проживало от пяти до шести миллионов человек. Ныне машины приспособили немалую часть города для себя, в то время как остальные строения стоят пустыми. Выжившие мужчины и женщины обитали в единственном герметически непроницаемом здании.

— А где они? — перебила Джоан. — Я пока не видела никого, кроме вас. Когда я смогу увидеть остальных?

— Наверное, завтра. Они настаивают, чтобы вы прошли медицинское обследование. Ведь вы можете запросто оказаться разносчиком земных микробов, которые будут для нас смертельными.

— Но если я опасна для них, то почему не для вас?

— Кто-то ведь должен рискнуть, — он улыбнулся. — Я рад, что выбор пал на меня.

Джоан колебалась, не зная, что сказать. А затем сменила тему.

— А почему никого из них не видно на улицах?

Он объяснил, что большинство горожан никогда не покидало центрального здания.

— Мы можем, если хотим, — добавил он, — но нам редко хочется. Мы чуть ли не музейные экспонаты. Они больше не нуждаются в нас.

Она нахмурилась. «Они», очевидно, означало машины.

— Знаю, это должно казаться глупым, но я по-прежнему не могу думать по-новому. Я не понимаю, почему они не покорили и не перебили вас. И все же вы, похоже, относитесь к ним как к друзьям — почти покровительственно.

— Неужели вам непонятно, что машины не враги, а дополнение человека? Я говорю сейчас о ваших машинах. Вы явно не разобрались в том, что создали. Человечество наделено гибкостью, а машинерия — нет. Если вы не адаптируетесь к ней, то она вас покорит. Вы должны научиться управлять автомобилем, который вас возит, иначе он не станет вас слушаться, — он помолчал, а затем продолжил: — Но это применимо лишь к вам, для которых машина новость. С нами же все обстоит иначе. Вы говорите, что мы относимся к ним покровительственно. Это правда. Они — наше будущее, все будущее, какое у нас есть. Разве я не говорил, что они дети наших мозгов? Они — последнее продолжение нас самих, и поэтому есть все основания гордиться, а не ревновать к ним.

У вас на Земле обстоятельства другие. У более крупной планеты более долгая жизнь. Дни вашей расы еще далеко не сочтены, и поэтому вы смотрите на машины с ревностью и страхом. Возможно, вы будете ревновать к ним до самого конца, но кончина человечества на Земле не будет похожа на его кончину на Марсе. Оттого, что наша планета мала, конец настал на раннем этапе эволюции — естественные формы жизни развиваться здесь больше не способны. Но Земля едва достигла своего среднего возраста, есть еще время для развития многих видов существ. Но может сложиться так, что вы удушите себя своими же машинами. И тогда сбудутся ваши собственные пророчества, что другое создание, биологическое или механическое — неважно, завладеет Землей и будет оглядываться на человека точно так же, как человек оглядывается на динозавров.

— Нет, — импульсивно возразила Джоан. — Человек должен быть венцом творения.

— Что за тщеславие! Говорю вам, великие Владыки Земли еще грядут. Они могут развиться из человека, но совсем необязательно. Но если и произойдут от человека, то не будут теми людьми, к каким все привыкли. Существуют перемены, всегда существуют перемены… Даже на этой умирающей планете мы — лишь орудия, которые создали новых владык. Они грядут после нас, возможно, они, в свою очередь, создадут следующих владык, которые их сменят на путях эволюции. Неужели вы действительно полагаете, что сможете неизменными противостоять Природе миллионы грядущих лет? Мы попытались, но изменились, пытаясь не меняться. А теперь убедились, что мы не более чем орудия эволюции, которая есть сама Природа. Мы говорим, что боремся с ней, в то время как выполняем ее волю — она подшутила над нами.

Вейган повел ее дальше. Он показал великолепные залы, голые и пустынные, великие библиотеки, где хранились книги, напечатанные на нетленных листах, но с выцветшими знаками. Она увидела, что множество полок, тянущихся вдаль, зияют пустотой. Машины забрали все для себя полезное: оставшиеся книги рассказывали о людях, а в них больше не нуждались. Вейган провел ее по галереям, заполненным скульптурами, которых сам никогда раньше не видел. На них наросла оседавшая век за веком пыль. Они заходили в театры, странные круглые сцены которых вот уж тысячи лет не видели актеров. Он попытался в месте, смахивавшем на кинотеатр, показать ей хотя бы мельком давний-предавний цветущий Ханно, но аппаратура проржавела и не работала. Он завел ее в зал, заполненный странными маленькими автомобилями, некогда гонявшими по улицам. Ее удивило, что все это сохранилось. На Земле город, заброшенный хоть на маленькую толику того времени, что пробыл полупустым Ханно, давно превратился бы в груды развалин. Вейган объяснил это сухостью климата, отсутствием растительности и прочностью материалов.

— Но даже при этом, — сказал он, — если посмотреть на углы зданий, то заметно, что они не такие острые, какими были. Ветер стачивает их песком, но, думаю, что в конечном итоге они переживут и ветер.

Они вышли в районы, где остались совсем одни, улицы были пусты, как здания вокруг. Это навевало меланхолию. Джоан невольно затосковала, пусть даже предыдущая активность была всего лишь суетой машин. Ей показалось, что Вейган тоже почувствовал облегчение, когда она предложила вернуться.

— А теперь я покажу вам ту часть Ханно, которая не умерла, — сказал он.

Он привел ее на фабрику, где машины делали новые машины. Она огляделась, надеясь понять, что происходит, и тщетно пыталась изменить сложившиеся стереотипы мышления. Она чувствовала, коль скоро ее разум примет идею живущей машины, как свершившийся факт, то сможет принять взгляды Вейгана. Но ее рассудок по-прежнему пасовал. Выдвигать теорию о мыслящих машинах в жилом отсеке «Глории Мунди» — это одно дело; а вот принять ее как реальность — совсем другое. Может быть, гадала девушка, так и проявляется негибкость сознания землян, о которой говорил Вейган?

— Это — одна из ремонтных мастерских, — показывал марсианин.

Она осмотрела участки, отведенные для починки или замены поврежденных щупалец, ног, линз и других частей.

— Похоже, у машин случается много поломок, — сказала она.

— Да, но это не имеет значения. Некогда мы пытались снабдить машины более сложной нервной системой для защиты. У нас получилось, но мы отбросили эту идею, как неперспективную. Когда происходил несчастный случай, это вызывает ненужную боль, а части очень легко заменить новыми. Заменить невозможно только одно — память. Потому что память каждого индивида складывается из опыта, накопленного со временем. Если банк памяти разбит, то приходится ставить свежие платы памяти, и машине приходится начинать заново. Это похоже на смерть, так как машина утрачивает все, что составляло ее личность.

Джоан задала вопрос, который уже несколько раз пыталась прояснить:

— А те странные машины в кустах и в пустыне? Здесь нет ничего, похожего на них. Что они такое?

— В основном, ошибки. Ошибки или эксперименты, которые сбежали либо были выдворены, чтобы посмотреть, как им удастся выжить.

— Но почему вы их не уничтожили?

— Они нас не тревожат и редко приближаются к городам. Обычно они бродят целыми стаями. Понимаешь, у них нет никаких фабрик, и когда что-нибудь портится, им приходится чинить себя, пользуясь частями других машин. В этом мире еще существует такая вещь, как удача, и вполне возможно, что эти «ошибки» могут оказаться ценными, научив чему-то остальных.

Машины ни в коем случае не совершенны, вероятно, они никогда такими не будут, и поэтому делаются постоянные попытки улучшить их. Одно время мы полагали, что сможем создать машину, которой не понадобится начинать с чистыми платами памяти. Это сэкономило бы время на развитие. Это можно даже назвать образованием. Чтобы помочь им встать на ноги, закладывались основы искусственной памяти, но обычно с прискорбными результатами. Эксперименты продолжались много лет, именно тогда и было создано большинство «ошибок». Если взять эти машины, — он махнул окрест, — и считать их нормальными, тогда можно сказать, что те, в пустыне — безумны. Ныне мы стараемся (или, скорее, машины стараются, так как создают сами себя) как можно меньше манипулировать с разумом.

— С разумом, — повторила Джоан. — Желала бы я это уразуметь. Мне трудно понять и биологический мозг, а механический разум — невозможно.

Вейган озадаченно посмотрел на нее.

— Разум — это контроль мозга памятью. Почему это трудно понять?

Джоан сдалась. Как она могла объяснить десятую долю своих затруднений человеку, который видел в машинах расу существ, отличающихся от него самого лишь способом изготовления?

После медицинского обследования, когда машины провели анализ крови, механические камеры, работающие на ультракоротких волнах, обследовали внутренности, автоматы зарегистрировали ее реакции, Вейган отвел ее в комнату на третьем уровне центрального здания. Она с облегчением скинула скафандр и шлем.

— Как скоро выяснится, смогу ли я встретиться с вашими соотечественниками? — спросила она.

Он полагал, что о результатах анализов сообщат на следующее утро.

— А как насчет моих друзей? — продолжала она. — Что с ними происходит?

Она надеялась, что он снова включит телевизионную панель, но, похоже, ему такая мысль даже в голову не пришла.

— Машины присматривают за ними, — сказал он.

— И что, по-вашему, что они сделают?

— Они собираются отправить их обратно в самом скором времени.

— Что?!

— Конечно. Ваши друзья не смогут мирно ужиться с нашими машинами. Они их не понимают. И с нашими людьми они общаться не смогут, слишком велика разница. Ваша раса молода и честолюбива, а наша обрела мир и покой, которые, говорят, дает пожилым людям приближение смерти. Как раса, мы смирились с судьбой…

Он стоял у окна. Солнечный свет падал косо. Промежутки между зданиями погрузились в густую тень, а сухой красный песок все еще искрил, словно дрожа.

— Как раса… — повторила Джоан. — Но вы? Что думаете вы, как человек, Вейган?

Он с грустной улыбкой повернулся к ней.

— Я не столько думал, сколько чувствовал — чувствовал историю.

— Историю?

— Муки роста более молодых цивилизаций. Марс, знаешь ли, не всегда был старым. В его отрочестве на нем царили амбиции, войны, победы, поражения и, прежде всего, надежды. Это был прекрасный мир. В нем были деревья, животные, цветы; времена года, когда появлялись листья, и времена года, когда они опадали; жили миллионы мужчин и женщин. У нас была история…

Но потом, очень много тысячелетий назад, Марс начал стареть. Воды становилось все меньше и меньше; это объединило нас. Впервые в истории все нации работали сообща и построили великие каналы, которые много поколений сохраняли плодородие нашей почвы. Но это была лишь временная победа. Всегда оставались клочья пустыни, и с течением времени они разрастались, словно злокачественная опухоль. Они оттесняли жизнь, и растительность теперь сохранилась только по берегам каналов.

Воздух становился все более разреженным. Он постепенно улетучивался в космос, жизнь под открытым небом для животных стала невозможной. Мы пытались тем или иным способом отсрочить конец, цепляясь за существование до последнего, как всегда цепляется жизнь. Со временем все приходит к концу. Через несколько сотен миллионов лет само солнце вспыхнет в последний раз и погаснет, и тогда исчезнут все следы жизни в солнечной системе… И все же мы, рассудку вопреки, боролись, пытаясь сохранить себя еще на несколько поколений. Итак, несмотря на все, что мы совершили, и все, что знаем, мы постепенно подошли к концу. Нас становится все меньше и меньше; и немногие выжившие должны проводить всю жизнь в собственноручно построенной тюрьме.

Я думал о том, что мы утратили, обо всем, что есть у вас. И о вещах, которых у меня не было никогда. Мы прирожденные старцы. Я никогда не знал радости, энергии и амбиций, которые присущи юности. И все же я осознаю эту утрату и чувствую себя лишенным наследия. Вы можете мечтать о собственном будущем и будущем своих детей: мы же можем мечтать только о прошлом. Я думаю, что мне следует удовлетвориться этим малым, как довольствуются глубокие старики, но не могу. Я увидел людей вашей расы и ревную к ним. Рассудку вопреки, я негодую на судьбу, которая забросила меня в умирающий мир, где существование лишено неожиданностей. Во мне словно вновь ожило нечто забытое. И зашевелилось какое-то незнакомое чувство или, возможно, пустое желание, которое не может сбыться. У меня такое ощущение, что я мог бы воскликнуть: «Дайте мне жизнь! Разрешите пожить прежде, чем умру».

Он умолк и снова посмотрел на нее, внимательно вглядываясь в лицо.

— Вы не понимаете… не можете понять. В вас бродит юность; она поднимается в ваших жилах, как, бывало, в наших деревьях сок. Она расцвечивает все ваши мысли, это надежда, это чувство будущего. Даже когда вы состаритесь, то не почувствуете той усталой сухой бесплодности, от которой не можем избавиться мы.

— И все же, — мягко произнесла Джоан, — вы сейчас говорите так, словно в жизни вас больше не ждет ничего хорошего. Раньше вы говорили так, словно забыли про эмоции, и все же сейчас…

— Да. Я почти забыл о них. Мы должны о них забыть в этом мире… Вы говорите сейчас с ненастоящим Вейганом. Перед вами более молодой Вейган; тот Вейган, который мог жить миллион лет назад. Тот Вейган, который не смеет сейчас существовать, чтобы не умереть от отсутствия надежды.

Это сделали со мной вы. Вы и те другие, что явились с вами. Но, в основном, вы, лично вы, Джоан. Вы позволили мне мельком взглянуть на иную жизнь, увидеть людей, которые живут. В вас и вокруг вас есть какой-то — как бы это сказать? — какой-то дух. Это жизненная сила молодых особей, тянущихся в неизведанное, все еще восходящих на непокоренные пики жизни. Мы же давным-давно перевалили эти пики и тысячи лет спускаемся с вершин. Однако осталась вещь, которая взывает от вас ко мне и ворошит те останки Вейгана, который в давно забытые века радостно карабкался на пики, ничего не зная о ждущем его по другую сторону бесплодии. Эта вещь заставляет меня думать, что, вопреки всему, конец — это не только холодный вселенский шлак. Я теперь чувствую, что сама жизнь — достижение, и хотел бы умереть, как те люди в ракете. По крайней мере, те, прежде чем умереть, познали надежду.

Джоан не знала, что ответить. Она почти не обращала внимания на его слова, их значение не доходило до нее, но глазами она видела куда больше того, что он сказал. Он взял ее за руки, и его пальцы чуть дрожали. Его широкая грудь поднималась и опускалась от участившегося дыхания. У нее возникло чувство, словно ожил мужской манекен.

— Вы! — прошептал он. — Вы на короткое время оживили меня. Вы раздули искру, которая почти погасла, и мне от этого больно, Джоан. Мне от этого больно…

Глава 22

Дуган щелкнул выключателем, и запасная лампа установленного у окна прожектора погасла. Он схватил бинокль и навел его на группу, занимавшую бархан неподалеку от кустов. Несколько минут он наблюдал за вспышками куска металла в руке человека. Затем опустил бинокль, передал лампой прожектора знак «сообщение принял» и повернулся к остальным.

— Они говорят, что запаса воздуха у них хватит еще на восемь часов, — сказал он.

Четверо космонавтов переглянулись.

— Ну, а мы можем что-нибудь сделать? — спросил доктор.

— Будь я проклят, если способен что-то придумать, — пробормотал Дейл.

Фрауд посмотрел в сторону группы на бархане. В сухом воздухе удалось даже на таком расстоянии различить фигуры четырех русских и кольцо окружающих машин.

— Я чувствую себя чуточку свиньей, — произнес он. — Чисто человеческая порядочность предполагает, что их следовало предупредить. А вместо этого я лишь поощрял Караминова лезть, очертя голову, в эту передрягу.

— Я бы на этот счет не волновался. Они бы нам все равно не поверили и рано или поздно повстречались бы с машинами, — попытался успокоить его доктор.

— Может быть, — хмыкнул Фрауд. — Но все одно, есть чертовски большая разница между попыткой спасти человека и действиями, когда подталкиваешь его к пропасти. Однако у Караминова, по крайней мере, хватило ума вернуться, когда он увидел, что именно выходит из кустов. Но что мы, черт побери, можем тут предпринять? Они блокировали их точно так же, как нас. Русские пробыли там уже шесть часов, и маловероятно, что их и на этот раз прервут… — он оборвал речь. — Эй, Дуган, они сигналят.

Дуган снова взял бинокль. И через минуту объявил:

— Не могу прочесть. Должно быть, сигналят собственному кораблю.

Фрауд прижался лицом к кварцу, пытаясь рассмотреть корму ракеты. То, что иллюминатор находился на изгибе, ограничивало поле зрения, но увидел он достаточно: напротив входного люка неподвижно застыла дюжина гротескно собранных машин.

— Все еще тут, — мрачно проговорил он. Он присел на одну из коек. — Дело дрянь. Если мы выйдем, то сами попадемся и никому не поможем. Но если мы собираемся когда-нибудь улететь, то рано или поздно нам все-таки придется выйти, чтобы поставить корабль вертикально, и это будет нелегким делом. У меня такое впечатление, что Джоан и Бернсу, в конце-то концов, повезло больше, по крайней мере, все кончилось быстро…

— Почему они, черт возьми, не могут оставить нас в покое?

— Чтобы поделить с нами планету? — спросил доктор.

— Чушь! Эти штуки не могут так рассуждать. Будь они людьми, тогда в их негодовании был бы какой-то смысл. Но машины… Я вас спрашиваю, зачем машинам нападать, едва нас увидев?

— Думаю, из-за металла, — неожиданно предположил Дуган. — У них его, похоже, нехватка. Вы видели, как они ремонтируются деталями с других машин. А с корабля они получат уйму металла.

— Это верно, — согласился Фрауд. — Убрав нас с дороги, они смогут разломать корабль. Возможно, ты попал в точку.

— Полагаю, переместиться, чтобы принять стартовую позицию, не выходя наружу, невозможно? — предположил доктор. — Я спрашиваю, нельзя ли запустить «Глорию Мунди» по песку на хвостовых дюзах?

— Скорей всего, мы врежемся в какой-нибудь бархан и зароемся в песок, — подумал вслух Дейл.

— Да и немного толку, если мы просто передвинемся на несколько миль, — добавил Фрауд.

— Наши друзья, никелированные кошмары, тоже попросту немного прогуляются.

— Ну, черт побери, не можем же мы просто сидеть тут сложа руки и ничего не делать! — взорвался Дуган. Но никакой альтернативы он не предложил. Равно как не смог предложить и никто другой. На какое-то время в отсеке повисло безнадежное молчание.

— Все это настолько чертовски глупо, — пробормотал, наконец, Фрауд, — что меня удручает именно нелепость ситуации. Мы взлетели под рукоплескания всего мира, мы успешно избежали всех опасностей космоса и прибыли сюда целыми и невредимыми только для того, чтобы обнаружить: «a», — он выделил пункты своей речи интонацией, — что это местечко кишмя кишит идиотского вида машинами; «b» — что взлетели еще две ракеты, но безо всяких рукоплесканий; и «c» — что обезопасить себя от названных идиотских машин мы можем, только оставаясь запертыми. Это не просто неудачное стечение обстоятельств. Это совсем не то, благодаря чему Рэли и Кук[53] попали в учебники истории.

— Кроме того, — сказал доктор, — подумать только, какие байки о героизме придется выдумывать на потребу доверчивой публики, если нам доведется когда-нибудь вернуться.

Дуган снова посигналил прожектором.

— Спрашиваю, их корабль до сих пор ли в осаде, — объяснил он.

Они ждали, когда он получит ответ.

— Ну? — спросил Дейл.

— Да. У них осталось на борту «Товарища» двое, и машины теперь блокируют вход, чтобы группа Караминова не могла вернуться на борт. А те двое, которых они отправили на корабль — тот, в которого я пульнул, и другой, похоже, исчезли. Либо на них напали машины, либо они укрываются где-то за дюнами.

— Значит, всего на «Товарище» летело восемь. Очень неплохую ракету они построили, — неохотно признал Дейл.

— Жалко, — заметил Фрауд, — что никто не подумал прихватить несколько ручных гранат. Бросить одну-две в эту кучку у входа, и вполне бы хватило, чтобы вывести их из игры, — он умолк, словно осененный новой мыслью. — Слушайте, — взволнованно продолжал репортер, — а почему бы нам ни смастерить пять-шесть штук? Видит Бог, на борту хватает взрывчатки!

Все повернулись к Дейлу. Тот ненадолго задумался.

— Ладно. Я ожидал, что появятся еще какие-нибудь машины, но попробовать стоит.

— В любом случае, появится время, чтобы вытащить из передряги Караминова и К0,— согласился Дуган. — Я просигналю ему, что мы затеваем, а он сможет передать сообщение людям на «Товарище», чтобы они занялись тем же.

— Жаль, мы не можем просигналить прямо на борт «Товарища», — подосадовал Дейл. Он выглянул в другой иллюминатор. — Если бы он сел всего на несколько футов левее, мы бы видели их иллюминаторы, и не было бы необходимости в этом трехстороннем… — он внезапно оборвал фразу, так как из-за склона бархана вылетела на полной скорости цепочка машин. — Здрасьте, что за дьявольщина происходит?

Экипаж столпился около него. Они наблюдали, как машины изменили курс, направляясь к кустам. Миг спустя за ними последовала еще дюжина или около того, тоже бежавшая во всю прыть. А в стороне слева Фрауд заметил серию вспышек, пересекающих гребень другого бархана.

— На подходе более активное железо, — заметил он. — Что, черт возьми, заваривается? Но что бы то ни было, тем железным ребятам, что поближе, кажется, не по нутру. Гляньте-ка, какую пыль они подняли.

Неуклюжая кавалькада проковыляла мимо, развивая самую максимальную скорость, какую позволяли ее разнородные части. Фрауд метнулся к другому иллюминатору.

— Те, что вокруг Караминова, тоже драпают, — доложил он. — Мчатся к…

— Боже милостивый! — воскликнул голос Дугана.

— Гляньте-ка на это!

Он неистово показывал на объект, который внезапно появился на гребне бархана между ними и другим кораблем. Странное, похожее на бак устройство опиралось на неисчислимое множество коротких ножек, заканчивающихся широкими круглыми дисками. На гребне устройство остановилось, из-за солнечного света, отражавшегося от выпуклого корпуса и сверкавшего на линзах, на него было трудно смотреть. Внезапно из него вырвались разряды ярко-голубых молний, и среди улепетывающих машин воцарился ужас. Не было никаких снарядов, никаких видимых причин для той смуты, в которую они оказались ввергнуты, однако наступила полнейшая дезорганизация. Машины сбились с курса и заметались туда-сюда, беспорядочно размахивая щупальцами и коленчатыми рычагами. Их разноразмерные ноги неслись самыми немыслимыми зигзагами, они налетали друг на друга и с грохотом сталкивались. Многие спотыкались и падали, ломая или сворачивая ноги другим. Большая машина выдала новый залп молний, и замешательство разрослось. Будь такое возможным, экипаж «Глории Мунди» сказал бы, что они видели, как машины сходят с ума. Они превратились в буйствующую массу мечущегося, молотящего куда попало металла, прущего то туда, то сюда, безнадежно спутавшись и сцепившись между собой, врезаясь и толкаясь взад-вперед в безумной свалке. Похожее на бак устройство быстро спустилось с бархана, по-прежнему испуская голубые молнии и ввергая машины в еще большее неистовство. Следом за большой машиной бежала дюжина объектов, похожих на гроб. За исключением того, что имели на пару ног меньше, они ничем не отличались от машины с фотографий Джоан.

— Ну, слава Небесам, эти машины выглядят так, словно их создали нормальные люди, — порадовался Дуган.

— Аллегория, — молвил Фрауд. — Порядок, кладущий конец Хаосу.

— Да, но почему вообще существуют хаотические машины? — задался вопросом доктор.

— А почему, — ответил контрвопросом Фрауд, — вообще существует Хаос?

Большая машина прекратила обстрел. Механические уродцы, похоже, превратили себя в несколько куч металлического лома. Фрауд восхитился эффективностью операции. И восхищенно сказал:

— Знаете, а мысль довольно ценная: попросту своди с ума своих противников, и любуйся, как они изничтожают друг друга. Мы должны прихватить эту идею с собой. А что теперь, по-вашему, случится?

Глава 23

Сперва Джоан не понимала, почему проснулась. В комнате было темно и тихо. Вейган еще не проснулся. Она лежала, не шевелясь, и, положив голову ему на плечо, прислушивалась. Ее левая рука лежала у него на груди, плавно поднимаясь и опускаясь в такт дыханию. Затем она осознала присутствие постороннего звука — слабого, знакомого гудения, которое подсказало ей, что в комнате находится какая-то машина. Она задержала дыхание, прислушиваясь, а затем расслабилась. Какое это имеет значение? Пусть машины носятся, словно дурацкие игрушки, каковыми они собственно и являются. Они больше ничего не значили.

К ее плечу прикоснулось что-то холодное, и из темноты раздался резкий, металлический голос. Она приняла сидячее положение. Вейган тоже проснулся, когда его рука упала с ее бедра. Он накрыл ее ладонь своей.

— Что такое? — спросил Вейган.

— Машина, — почти прошептала она. — Она прикоснулась ко мне.

Он нашел выключатель, и потолок озарился постепенно усиливающимся светом. Машина стояла рядом с постелью, наведя на людей свои холодные, пустые линзы.

— Что такое? — повторил Вейган, но на сей раз вопрос адресовался машине.

Как и раньше, Джоан не успевала уследить за частой, отрывистой машинной речью, но следила за выражением лица Вейгана, и сердце у нее замерло. После нескольких вопросов, вызвавших пространные ответы, он повернулся к ней. И увидев его глаза, она поняла, что он собирается сказать еще до того, как услышала хоть слово.

— Медицинский доклад неблагоприятен… Ты носительница опасных бактерий. Доклад гласит, что тебе придется улететь.

— Нет, Вейган. Это ошибка. Я здоровая и чистая.

Он взял обе ее руки в свои.

— Милая, это правда. Анализы не лгут. Этого-то я и боялся. Носимые тобой земные бактерии могут вызвать здесь болезнь, которая уничтожит весь мой народ, а у тебя, считают они, нет иммунитета ко многим бактериям, носимым нами. Общение наших народов самоубийственно.

— Но нам с тобой, Вейган, какое дело? Мы же…

Он мягко согласился.

— Знаю, милая, знаю.

— О, позволь мне остаться. Позволь мне остаться здесь, с тобой…

— Это невозможно. Они говорят, что ты должна улететь.

— Они? Машины?

— Не только машины. Так говорит и мой народ.

Джоан упала на постель и уткнулась лицом в подушку.

Вейган обнял ее рукой за голые плечи. Другой рукой он погладил ее по голове.

— Джоан, Джоан. Послушай. Ты не можешь здесь оставаться. Даже общаясь с нами, ты не смогла бы жить нашей жизнью, для тебя она стала бы медленной смертью. Тебе было бы одиноко, как никому и никогда раньше. Твое сердце разбилось бы, милая, и мое, думаю, тоже. Я не смог бы вынести, видя, как ты сокрушена безнадежностью. У очень старых и очень молодых нет ничего общего. Мы с тобой встретились на несколько коротких мгновений. И через тебя я познал, по крайней мере, на какое-то время, как мог бы жить; почти узнал, каково это — чувствовать себя принадлежащим к юной расе. Теперь это закончилось, но я никогда не забуду, ибо ты подарила мне нечто куда более прекрасное, чем все, о чем я когда-либо мечтал.

Джоан подняла голову и посмотрела на него сквозь застилавшие взор слезы.

— Нет, Вейган. Нет. Они не могут заставить меня сразу же улететь. Всего несколько дней — пусть, неделю. Неужели они не могут дать нам всего неделю?

Вмешался резкий голос машины.

— Она говорит, что времени немного, — перевел Вейган. — Ракета должна стартовать, как только наступит рассвет, или ей придется ждать еще день.

— Заставь ее подождать, Вейган. Оставь меня здесь и уговори подождать еще один день.

— Я не смог бы, даже если бы захотел, — он посмотрел на машину. — Это теперь их мир, а они не желают вас видеть. Именно это сообщение вы и должны забрать с собой на Землю. Земля должна оставить Марс в покое. Несколько лет назад они отправили корабль на Землю, чтобы провести геологоразведку, и когда тот вернулся, приняли именно такое решение. Они это серьезно, Джоан.

Но та, казалось, его не слышала. Она подняла руку и сжала его плечо.

— Вейган, ты отправишься с нами. Почему бы тебе не взлететь вместе с нами? Место на «Глории Мунди» есть. Я смогу убедить Дейла, чтобы он взял тебя. Ты сможешь доставить ему горючего, если его не хватает. Да, ты должен лететь с нами! О Вейган, милый, скажи, что ты отправишься с нами!

Он печально посмотрел ей в лицо.

— Не могу, Джоан.

— Но ты должен. О, ты отправишься.

— Но, милая, разве ты не видишь? Я не должен общаться с твоей расой точно так же, как ты — с моей.

Он соскользнул с постели и встал рядом, глядя на нее. А затем стянул в сторону одеяло и взял ее на руки. Она прильнула к нему.

— О Вейган, Вейган…

— Эй! — позвал Дуган. — Ты у нас самый подкованный. Что там пытается сказать этот малыш?

Фрауд присоединился к нему у иллюминатора, и они стали наблюдать за движениями копошившейся внизу машины. Та очень деловито царапала на тщательно разглаженном участке земли свои символы.

— Замечательный маленький пляжный художник, не правда ли? — восхитился Фрауд. — Насколько я вижу, это инструкция, что мы должны отправляться через один что-то после рассвета.

— Что значит— «один что-то»?

— Полагаю, это какая-то мера времени.

— Очень толковое указание. Эй, Дейл!

— Что такое? — раздраженно оторвался от расчетов Дейл.

— Приказ об отплытии, но мы не можем его прочесть.

— Ну, не можете, так не можете. По моим подсчетам, нам надо взлетать в час двадцать после рассвета, а это значит, что у нас есть еще, — он взглянул на часы, — тридцать две минуты.

Фрауд переместился к другому иллюминатору, чтобы взглянуть но «Товарища». Подобно «Глории Мунди», он был поставлен вертикально, нацелив свой тупой нос в небо. Журналист нахмурился, гадая, каким образом машины поставили обе ракеты вертикально за такой короткий срок, а также прикидывая, насколько глубоко машины оскорбили достоинство обитателей «Товарища», когда тех бросило кулями на пол внезапно накренившегося корабля.

— Одного я не могу простить, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно, — они держали нас запертыми здесь, покуда сами поднимали корабль. Многое бы я отдал за то, чтобы увидеть, как же они это сделали, и заснять несколько кадров.

— Все равно было слишком темно для съемки, — утешил его доктор. — Хотя я желал бы, чтобы они предварительно предупредили нас. Я себе чуть череп не расколол об пол, когда они приступили к подъему безо всякого сигнала. И расколол бы, если бы весил здесь чуть побольше.

Фрауд продолжал, не обращая на него внимания:

— Мне в свое время довелось освещать несколько неважнецких командировок, но из всех провалов, этот — самый провальный. Мы прилетели сюда, за нами гонялись какие-то безумные машины, а какие-то чуть менее безумные машины велели нам убираться домой. Мы не знаем, что заставляет их двигаться, кто их сделал, как их сделали, где сделали, когда сделали и зачем их сделали. Фактически, мы ни черта не знаем, а само изгнание кажется настолько глупым, что для него не подобрать подходящего слова. Мы потеряли бедняжку Джоан, и Бернс пропал ни за грош. Если это называется межпланетными исследованиями, то я предпочитаю археологию.

— С другой стороны, — вставил доктор, — мы знаем, что у каналов пока еще существует жизнь. Я взял несколько образчиков, а ты провел киносъемку и сделал много фотографий. Дейл доказал, что межпланетный полет воз…

— Эй! — перебил Фрауд. — Вон что-то спешит, только гляньте на него! — он следил, как яркая крапинка неслась к ним с изумительной скоростью, оставляя позади бархан за барханом.

— На вид она отличается от остальных. По-моему, машина что-то несет. Где этот бинокль? Да! Она держит в щупальцах некого типа. А бежит она сюда. Готовь шлюз, Дуган.

Дуган послушно потянул за рычаг наружной двери.

— А как он собирается до нее дотянуться? — начал было он, но его оборвал окрик Фрауда.

— Это не тип! Это Джоан. Джоан! — он выронил бинокль и неистово замахал руками. Рука девушки в незнакомом комбинезоне махнула в ответ, машина обогнула ракету и скрылась из виду.

Все четверо астронавтов столкнулись у внутренней двери шлюза, они не сводили глаз с огонька индикатора.

— Как они собираются поднять ее к люку? — обеспокоенно спросил Дуган.

— Не волнуйся. Такая мелочь им не…. Вот! — закончил Фрауд, когда загорелся огонек. Дуган потянул за рычаг и повернул штурвал запорного крана. Несколько секунд спустя дверь открылась, и в отсек шагнула Джоан.

Она, казалось, не заметила приветствий. Не обращая внимания на сыпавшиеся градом вопросы, Джоан свинтила с головы прозрачный шлем и выскользнула из комбинезона-скафандра. Когда она подняла взгляд, мужчины увидели, что девушка плачет.

— Пожалуйста, не сейчас. Я расскажу вам позже, — попросила она.

Застыв в молчании, они смотрели, как она кинулась к люку и исчезла в нижнем отсеке. Фрауд удрученно почесал затылок. Нагнувшись, он поднял сброшенный ею серебристый скафандр.

— И где же, во имя Земли — в смысле Марса! — она это раздобыла?

Джоан лежала на койке в маленьком закутке. И говорила голосом, который не мог долететь до другого отсека. Вейган пообещал ей, что включит экран. Она знала, что в той комнате, далеко в Ханно, ее лицо смотрит со стены, а голос шепчет ему в уши. Ей требовалось столько ему сказать — столько всего о том, что могло быть, но…

Казалось, прошло не больше минуты, прежде чем голос Дейла призвал:

— Всем по койкам! И не забудь про ремни, Джоан.

— Хорошо, — слабым голосом ответила она, когда ее руки потянулись к ремням.

Осталось всего несколько минут. Она настойчиво шептала в пустом отсеке. Вот уже остались какие-то секунды. Она слышала, как Дейл ведет отсчет, медленно и ровно…

— Пять… четыре… три… два… один…

— О Вейган. Вейган…

Глава 24

История возвращения «Глории Мунди» хорошо известна. Рассказать о том, как она приземлилась седьмого апреля 1982 года в Северной Африке, имея в баках всего литр-другой неизрасходованного горючего, могут даже школьные учебники, и нет необходимости давать подробный отчет. А если вам требуются цифры для объяснения того, почему обратный путь занял семьдесят дней, тогда как полет туда — семьдесят четыре, или вам хочется знать, на сколько минут и секунд больше сорока часов ракета провела на Марсе, то самое лучшее, что я могу сделать, это снова отослать вас к книге «Мост через Космос». Ее Дейл начинил огромным (на мой взгляд, неудобоваримым) количеством математической и технической информации.

Пережитое экипажем и, особенно, Джоан вызвало споры, которые все еще не утихли. Одна научная школа рассматривает историю полета, как свидетельство того, что человек на Марсе действительно повелевает машинами и использует их для собственных целей, другая приводит ее в качестве доказательства прямо противоположного тезиса. Из-за отсутствия подробностей маятник спора качается в сторону пренебрежительного мнения третьей группы ученых мужей, которые не верят ни единому слову из рассказов астронавтов и провозглашают, что весь полет был просто-напросто надувательством. Никто, мол, никуда не летал.

После возвращения ракеты людям Земли было достаточно и того, что человек, наконец-то, закинул свой первый хрупкий зонд в космос. Дейл и его экипаж чествовали, научные общества соперничали друг с другом за право принять их в почетные члены, и, наверное, никогда еще имена пионеров не пользовались такой огромной популярностью.

И никогда еще, думала Мэри Кертенс, прожектора, наведенные на семью Кертенс, не заливали ее таким ярким светом, как в настоящее время. Но теперь, за месяцы ожидания, она научилась терпеть это с миной безразличия; она примирилась с этим ради Дейла и сохраняла в тайне свою надежду, что этот шум и крик скоро стихнут. Этой надежде суждено было сбыться намного раньше, чем она ожидала.

Очень скоро начал проявляться дух недоброжелательства. Экспедицию вообще и Джоан в особенности обвинили в том, что они не сумели сполна воспользоваться представившимися возможностями. Маятник общественного мнения качнулся от преклонения перед героями к осуждению настолько же болезненному, насколько и удивительному. Поговаривали, что враждебность вызвана тем, что американцы отказывались поверить сообщению Джоан о крушении ракеты со звездно-полосатым флагом на борту. Как бы там ни было, а за несколько недель она навлекла на себя брань и гонения за все свои действия, начиная с отлета. За несколько коротких дней девушка превратилась из героини во лгунью и разрушительницу великих возможностей. И то, что другие члены экипажа ее поддержали, ничуть не помогло. Их перекричали. Не сочли достаточным оправданием и сказанное Фраудом:

— Какое вы имеете право обвинять эту девушку? Она же человек. Да ведь, черт побери, когда грянет труба судного дня, то половина женщин пропустит его, потому что у них будет в самом разгаре какой-нибудь роман.

Буря общественного мнения была решительно против Джоан, и она могла лишь спасаться бегством в поисках убежища.

Из России пришли неприятные слухи, что Дейл на Марсе намеренно вывел из строя «Товарищ» и оставил Караминова и его экипаж умирать. И по мере того, как проходили недели и месяцы, а русская ракета не возвращалась, в эту клевету верили все больше.

Так и закончился рейс «Глории Мунди».

Прошло пять лет, прежде чем общественное мнение смогло забыть о своей низости и восстановить Дейла в положении, схожем с положением Христофора Колумба. Дуган, Фрауд и доктор Грейсон разделили с ним это возвращение в уважаемые члены общества, но Джоан — нет.

Через шесть месяцев после возвращения «Глории Мунди» Джоан умерла в маленькой хижине среди гор Уэльса, рожая своего ребенка. Но повесть о сыне Вейгана — это уже другая история.

Глава 1

Солнце, которому за миллиарды лет довелось повидать множество удивительных вещей на планетах своей системы, несколько часов назад взошло над экваториальной областью Марса. День только начинался. Косые утренние лучи освещали красноватые дюны и острые скалы, бросавшие на песок резкие тени. Песчаные дюны и скалы покрывали почти всю поверхность Марса. Солнце взошло еще выше, и тени пропали; унылый, залитый холодным светом ландшафт простирался во все стороны на сотни миль, пустынный и неизменный на протяжении многих столетий.

Все планеты когда-нибудь умирают. Некоторые — например, ледяной Плутон на свой отдаленной орбите — никогда и не были живыми. Они были рождены в огне, и их ожидает ледяная смерть, но они слишком отдалены от Солнца, чтобы породить жизнь. Совсем другое дело — внутренние планеты. В их число входит и Марс. Но в звездной системе не может быть ничего вечного. Жизнь возникает только на короткое время, пока на планете существуют подходящие условия. А на Марсе время, выделенное жизни, подходило к концу.

На самом деле это время истекло уже несколько тысячелетий назад, но жизнь упорно отказывалась отступать. Планету опоясала сеть каналов, что позволило ненадолго задержать катиск пустыни. Если бы не подобные отчаянные усилия, то на Марсе вскоре остались бы только низшие формы жизни, погибая на узкой полосе между ледяными шапками на полюсах и наступающими песками.

Но даже каналы не могли предотвратить неизбежное. Они отложили гибель на несколько столетий, но это была всего лишь отсрочка. На песчаных берегах кое-где еще виднелась растительность: сухие, рыжеватые кустики с полупрозрачными листочками. Когда из пустынь налетал слабый порыв ветра, кустики издавали жутковатый шелест и над берегами словно оживали голоса призраков. Увы, годы их существования были тоже сочтены. В каналах еще хватало воды, чтобы питать корни, но с каждым годом прибрежной растительности становилось все меньше. Небо, которое когда-то было голубым, стало пепельным. Воздух постепенно уходил из атмосферы в космос, а с ним уходила и жизнь. Пустыня подбиралась все ближе и ближе к берегам каналов…

Но, в конце концов, что мы подразумеваем под словом «жизнь»? Разве мудро с нашей стороны полагать, что жизнь — это только нечто на основе углерода и кислорода? Ибо в пустыне, в покинутых городах и кустах по берегам каналов копошились странные существа, которые, казалось, совершенно не страдали от недостатка воздуха. А в экваториальном поясе — регионе, еще пригодном для жизни, где в атмосфере пока хватало кислорода для дыхания, — имелись веские доказательства того, что всеобщий упадок пока остановлен.

…Два высоких металлических цилиндра, стоящих на расстоянии мили друг от друга, нарушали монотонность безжизненного пейзажа. Они одинаково суживались кверху и напоминали два гигантских указующих перста, направленных в небо. В их очертаниях не было особенных различий; только один, на котором русскими буквами было написано «Товарищ», стоял на четырех огромных опорах, а другой, меньший по размерам, но носивший куда более пышное название «Глория Мунди», опирался на три.

У подножия кораблей суетились какие-то подвижные механизмы, поблескивая в солнечном свете металлическим блеском. На первый взгляд они напоминали муравьев за работой, но вблизи можно было заметить, что эти существа не принадлежали ни к миру насекомых, ни вообще к животному миру. Причина сходства крылась во внешнем облике механизмов — три пары ног поддерживали их гробообразные металлические тела, а два подвижных щупальца напоминали усики насекомого. И тела, и конечности механизмов были изготовлены из белого металла. Там, где у насекомых находится голова, имелось нечто вроде сложной видеокамеры с подвижной линзой. И все-таки суетой возле кораблей эти механизмы невольно напоминали насекомых.

Пришельцы с Земли оказались нежеланными гостями, и обоим кораблям было приказано немедленно покинуть Марс. Но марсиане не собирались их просто вышвырнуть в пространство — безо всяких проявлений враждебности корабли быстро и тщательно подготовили к отлету на Землю. Насекомоподобные механизмы не только поставили оба корабля в вертикальное положение, но и провели мелкий ремонт, устраняя последствия довольно жесткой посадки. Русский корабль, более крупный и сложный по устройству, был поврежден сильнее, чем английский. Ремонтные работы шли быстро и четко — куда быстрее, чем их удалось бы провести самим космонавтам.

Людям, проделавшим путь в тридцать пять миллионов миль сквозь космическое пространство, удалось получить только самое поверхностное знакомство с планетой. Английская ракета «Глория Мунди» под командованием знаменитого летчика-космонавта Дейла Кертенса (помните песенку «Керти, Король Облаков»?) прибыла первой. Приземлившись, космонавты решили первым делом совершить короткую разведывательную экспедицию к берегу ближайшего канала. Эта вылазка оказалась первой и единственной — и далеко не такой короткой, как предполагалось. На обратном пути, едва только космонавты выбрались из колючих кустов на красноватые песчаные холмы, как убедились, что отрезаны от корабля ордой механизмов с явно враждебным намерениями. После нескольких часов осады на одном из холмов космонавты уже решили, что враждебные намерения марсиан увенчаются успехом — запас кислорода был на исходе.

В этот момент в небе появилась русская ракета. Кольцо осады разорвалось, и огромная орда механизмов устремилась в пустыню к месту ее приземления. Люди с «Глории Мунди», не теряя времени, воспользовались этим шансом и вернулись на корабль. Позднее русским космонавтам довелось пережить то же самое. Караминов, капитан корабля, в сопровождении пяти членов команды вышел на разведку. Еще двое: Гордонов, инженер, и Жаткин, штурман, остались охранять «Товарищ».

Для начала Караминов хотел навестить ракету англичан. Короткий разговор с Кертенсом закончился неприятным инцидентом, после которого разведывательная команда сократилась до четырех человек. Пока Караминов менял флаг Великобритании, установленный гордыми англичанами, на красный флаг с серпом и молотом, раздумывая при этом, передает ли поднятие флага всю планету под юрисдикцию той или иной страны, на «Глории Мунди» неожиданно откинулась крышка люка. Оттуда высунулся рассерженный молодой человек и выстрелил в командира «Товарища». К счастью, выстрел не нанес серьезного ущерба — Миклецкий, биолог, был ранен в бицепс правой руки. Васильев, помощник командира, отскочил В сторону и удачным выстрелом вывел из строя англичанина, который свалился назад в люк и умудрился захлопнуть за собой крышку. Но этой неприятностью дело не закончилось. Настоящие проблемы ожидали русских космонавтов позднее.

Чтобы не задерживать экспедицию, Караминов отослал раненого на корабль в сопровождении доктора Плотвинова, а сам капитан и три оставшихся члена команды — Винский, Васильев и Стейнов, направились на разведку к кустарнику, где капитан заметил подозрительное шевеление. Трудно сказать, что он ожидал найти в этих сухих зарослях, но уж никак не то, что там оказалось. Команда разведчиков замерла на месте в полной растерянности, когда в их сторону хлынула армия механизмов самых разнообразных форм: сферической, кубической, пирамидальной, яйцевидной, и таких, каким еще не придумано названия. Большинство из них высотой не доходили человеку до пояса. Они передвигались по песку с помощью гусениц, щупальцев, суставчатых и несуставчатых ног — всего, чего угодно, кроме колес. Многие, машины состояли из странных блоков, на первый взгляд совершенно абсурдных и не подходящих друг к другу.

После секундного колебания четверо космонавтов бросились бежать. Но не успели они преодолеть и четверти пути, как из-за песчаного холма им наперерез кинулась еще одна банда металлических уродцев. Исследователи оказались отрезанными от корабля — точно так же, как и англичане некоторое время назад.

Ситуация казалось довольно неприятной, и капитан не видел пока никакого выхода. Несколько метких выстрелов по линзам вывели из строя небольшую часть механизмов, остальные мигом разобрались, что к чему, и отошли на значительное расстояние. Расположившись вокруг холма, они остановились и замерли, словно собираясь держать пришельцев в осаде вечно. Возможно, они и готовились к длительной осаде, но у космонавтов времени не было. Винский вывернул линзу из видеокамеры и начал подавать; световые сигналы на «Товарищ». Вскоре вдалеке показались I ответные вспышки света»; Сообщение, оказалось неутешительным: Миклецкий и Плотвинов тоже были отрезаны от корабля и держали оборону против небольшой банды механизмов, а двое сидели, запершись в корабле, окруженном марсианскими машинами. Винский попытался такими же сигналами связаться с «Глорией Мунди» и узнал, что корабль англичан тоже в осаде.

День прошел в вынужденном бездействии; космонавты лишь изредка обменивались световыми сигналами, чтобы хоть как-то разнообразить обстановку.

Больше шести часов русские космонавты пролежали на вершине холма, залитого солнцем. Близился вечер, странное пепельное небо потемнело. Сила была на стороне марсиан, и земляне ничего не могли ей противопоставить. На исходе шестого часа с «Глории Мунди» просигналили: «На сколько часов рассчитан ваш запас кислорода?»

Винский бросил взгляд на датчик и быстро произвел подсчеты.

«Около 8 часов», — сигнализировал он в ответ.

Перспективы не радовали. Запаса кислорода оставалось в лучшем случае на полчаса, а в марсианской атмосфере содержалось слишком мало кислорода для дыхания. Если не произойдет ничего экстраординарного, космонавтам придется выбирать между смертью от удушья в ближайшие часы или самоубийственной попыткой прорываться сквозь плотный строй окружавших холм механизмов.

После небольшой паузы с «Глории Мунди» снова замелькали световые сигналы, «…собираются атаковать… передайте вашему кораблю…» — читал Винский. Неожиданно сообщение прервалось. Краем глаза Винский заметил движение справа и тут же забыл об английской ракете. По склону холма поднимался хаотический вал безумных машин. Их, казалось, становилось все больше и больше. Винский невольно привстал и понял, что машины через несколько секунд будут на вершине холма.

Нельзя было терять ни единого мгновения. Винский с криком схватил оружие и вскочил на ноги. Он действовал инстинктивно, не раздумывая, и это спасло ему жизнь. Отступив на два шага, он совершил отчаянный прыжок, едва ускользнув от лавины наступающих машин. Такой прыжок на Земле был бы невозможен, но слабое тяготение Марса превратило Винского в сверхчеловека. Он взвился над неровными рядами машин и приземлился позади них. Но у трех его товарищей времени на прыжок не осталось. В одно мгновение они исчезли под массой металлических тел.

Атака прекратилась так же неожиданно, как и началась. Казалось, механизмами овладело своего рода безумие. Они хаотически вертелись, сталкиваясь друг с другом и переплетаясь конечностями. В пустыне появилось нечто новое. В сопровождении гробообразных механизмов по песку двигалось странное многоногое устройство. Было ясно, что именно оно каким-то образом вызвало хаос в рядах наступавших механизмов. По крайней мере, его вид не был настолько абсурдным. Но хотя многоногая машина и прекратила атаку, она не собиралась помогать землянам. Когда поток механизмов отхлынул с холма, Винский понял, что из четверых выжил он один. Он взглянул на тела своих товарищей, изуродованных до неузнаваемости, и с тяжелым сердцем побрел к кораблю.

Глава 2

Винский подошел к кораблю беспрепятственно. Многоногая машина расчистила пустыню от агрессивных механизмов. Некоторые убрались прочь, а прочие лежали бесформенными кучами. Винский забрался в корабль и встретился наконец с товарищами. Доктору Плотвинову тоже удалось добраться до корабля, но раненый Миклецкий погиб в пустыне: коленчатая рука одного из механизмов раздробила ему голову. Из восьми человек команды осталось только четверо. Они прилетели на Марс, чтобы исследовать природные условия планеты и, если будет возможность, войти в контакт с местным населением. За несколько часов команда сократилась вполовину, причем двое даже не успели покинуть корабль.

Новым командиром был единогласно избран Винский. Никто из четверых не был лидером по натуре, но в тот момент украинец, историограф экспедиции, оказался единственным человеком, способным взять бразды правления в свои руки.

Единственное, в чем по-настоящему разбирался Жаткин, киргиз с печальным и задумчивым взглядом, — это сложные вычисления. Когда дело доходило до менее отвлеченных вещей, он становился на удивление непрактичным.

Доктор Плотвинов имел научный склад ума. Он наблюдал, изучал, классифицировал; его интересовало множество вещей, но к вопросам власти он был равнодушен.

Оставался Гордонов, инженер. В те времена, когда он жил на берегах Клайда, его настоящая фамилия была Гордон. Двигатели и машины составляли радость и гордость его жизни. Некогда в его жизни был период, когда жгучее чувство социальной несправедливости и стремление к равенству возможностей заставили его стать советским гражданином. Но с тех пор его не интересовало ничего, кроме своих профессиональных обязанностей.

Таким образом, руководство экспедицией перешло к Винскому, но тому было нечего им предложить. Казалось, что путешествие подошло к концу. Четверым членам экипажа не удалось бы привести ракету в вертикальное положение, необходимое для успешного старта. Единственное предложение Винского заключалось в том, чтобы оставаться внутри корабля, пока еще есть запасы кислорода и пищи, и ждать конца.

Интересно, подумал он, что собираются предпринять английские космонавты? Может быть, стоит объединиться с ними? Вместе им, возможно, удастся поднять обе ракеты. Но воспоминание об инциденте со стрельбой удержало его от этого шага.

Ночью космонавтов внезапно разбудило безумное ощущение, что мир переворачивается с ног на голову. Вскоре они поняли, что марсианские механизмы пытаются решить их главную проблему: поднимают ракету, чтобы поставить ее в вертикальное положение.

Снаружи было слишком темно, чтобы разглядеть, как продвигаются дела, но наступило утро, и космонавты увидели, что обе ракеты стоят прямо.

Четверо людей собрались возле одного из иллюминаторов. Вдалеке, на расстоянии около мили, поблескивал маленький конус «Глории Мунди».

— По крайней мере, они не делают различий между кораблями, — заметил Гордонов, — это немного утешает.

— Слабое утешение, — пробормотал доктор. — По-моему, это прозрачный намек на то, что нам здесь совсем не рады.

— Да что вы говорите? — отозвался Винский. — Думаю, этот вывод можно было сделать и раньше.

— Но они же не захотят вышвырнуть нас отсюда, не сделав попытки вступить в контакт, — возразил Плотвинов. — Они даже не знают, что нам от них нужно. Черт побери, ведь не каждый день к ним прилетают гости с других планет!

Винский поднялся на ноги и надел кислородную маску. Доктор после секундного колебания сделал то же самое, и два космонавта одновременно вошли в воздушный шлюз. Теперь, когда ракета стояла прямо, люк находился на расстоянии более ста футов от земли. Открыв внешнюю дверь люка, исследователи смогли увидеть обширное пространство вокруг корабля, которое не было видно из иллюминатора.

Внезапно они услышали отрывистые механические звуки. Их звучание искажалось в разряженном воздухе, но, без сомнения, это была своего рода речь. Винский огляделся в поисках источника звуков и обнаружил, что один из гробо-образных механизмов стоит немного впереди остальных, вытянув свои щупальца в направлении людей. Именно он издавал это странное бормотание. Винский коснулся плеча доктора и указал на механизм. Несколько долгих минут они смотрели и тщетно вслушивались в непонятные звуки.

— Похоже, этот шум что-то означает, — сказал наконец Плотвинов, — но для нас толку от этого немного. Попробуйте обратиться к ним по-английски. Может быть, они уже успели пообщаться с нашими друзьями из Британской империи.

Ответа от машины не последовало. Но, похоже, она или ее оператор сообразили, что зря теряют время. Бормотание резко оборвалось. Из корпуса машины выдвинулись две коленчатые руки, двумя взмахами разровняли песок и быстро нацарапали ряд значков.

— В любом случае, она старается, — сказал Винский, разглядывая загадочные символы. — Но почему она считает, что мы поймем буквы, если явно не поняли речь? Так мы ничего не добьемся.

«Стеклянный глаз» механизма уставился на пришельцев. Ему не понадобилось и пары секунд, чтобы понять, что вторая попытка не удалась. Щупальце без колебаний стерло ряд символов. Помедлив мгновение, машина одним движением нарисовала на песке круг. Указывая на него одним щупальцем, другое она вытянула в сторону Солнца.

Затем нижнее щупальце нарисовало вокруг первого рисунка три концентрических круга и остановилось напротив внешнего, в то время как верхнее указало прямо на космонавтов.

— Ну, это просто; она говорит, что мы прибыли с третьей планеты, — сказал Винский, наблюдая, как щупальце рисует на песке четвертый круг — орбиту Марса. Рядом с точкой, означающей нынешнее положение Марса, машина схематически нарисовала ракету и, наведя на космонавтов свою линзу, чтобы убедиться в их внимании, медленным жестом провела линию от Марса к орбите Земли.

— Похоже, мы были правы, — сказал Винский, обращаясь к доктору. — Мы здесь нежеланные гости, и нам пора убираться. Если на этой планете нет других форм жизни, кроме вон тех внизу, не могу сказать, что я об этом очень жалею.

Плотвинов кивнул. Судя по всему, информации от машин им было не дождаться. Он еще раз взглянул на рисунок, и машина точно повторила прежний жест. Тогда Винский указал рукой на ракету англичан и попытался изобразить вопрос. Машина с готовностью нарисовала вторую ракету рядом с первой и провела от нее линию к орбите Земли.

— Их тоже выставляют отсюда, — сказал Винский.

Машина, убедившись, что ее поняли, стала действовать иначе. Она подняла с земли металлический прут, отнесла его на некоторое расстояние от корабля и воткнула в песок. Затем она указала щупальцем на солнце, на тень от прута, а потом нарисовала возле нее ракету.

— Чем дальше, тем хуже, — заметил Винский, — бред какой-то. И что нам делать дальше?

Машина навела линзу на людей, убедилась, что они смотрят, и продолжила свои малопонятные действия. Она прочертила еще одну линию от основания прута, так что обе черты образовали острый угол. У конца второй линии она еще раз нарисовала ракету.

— До чего же этой уродине нравится рисовать ракеты, — проворчал Винский. — Только не пойму, какой во всем этом смысл?

Плотвинов нахмурился. Затем, глядя на машину, он указал направо и резко поднял обе руки верх. Машина в точности повторила щупальцами его жест и снова указала на рисунок.

— Что это за… — начал Винский, но доктор прервал его.

— Я повял, что ей надо. Мы должны покинуть Марс в тот момент, когда тень от прута совпадет со второй линией. Таким образом, у нас есть около трех часов. Пойдемте лучше и спросим Жаткина, что он думает по этому поводу.

Они закрыли люк и возвратились в корабль. Винский вкратце рассказал остальным о происшедшем.

— Самое главное нам должен сказать товарищ Жаткин, — добавил он. — Хватит ли трех часов на то, чтобы подготовить ракету-к взлету?

Жаткин кивнули Он взглянул на хронометр, и его туманный взгляд сразу стал острым. Он быстро вышел, чтобы начать подсчеты. Винский продолжал уже менее бодрым тоном.

— Теперь второй вопрос. Мы должны решить, следует ли нам подчиняться этому приказу.

Он задумчиво взглянул на Плотвинова и Гордонова.

— Мы не узнали о Марсе почти ничего, кроме того, что здесь существует разумная жизнь. Имеем ли мы право вернуться с практически пустыми руками? Подумайте, сколько сил й средств было вложено в нашу экспедицию… Мы должны были наладить отношения с местным населением. Можем ли мы вернуться и сказать, что мы даже не знаем, кто они такие? Ведь мы имели дело только со странными машинами. Мы ничего не знаем о флоре, фауне, полезных ископаемых — мы видели только небольшой участок пустыни. Не следует ли нам еще раз попробовать установить контакт хоть с этими машинами, если мы не знаем, кто их хозяева? Можно попробовать убедить их, что мы прибыли с мирными намерениями.

— Я сомневаюсь, что их это заинтересует, — ответил Плотвинов, — особенно после того, как мы уничтожили несколько десятков машин. В любом случае, какой им смысл общаться с нами и: какое соглашение можно заключить с механизмами?

— Есть еще один вопрос, — вмешался Гордонов. — Я, прямо скажу, против вылета, даже через три часа. У меня на это свои причины. Я ведь так и не успел осмотреть корабль и убедиться, что с ним все в порядке. Сможет ли «Товарищ» взлететь после такой посадки и провести в космосе еще три месяца? Я не уверен.

— А что, корабль не в порядке?

— Пока не знаю, все может быть.

Винский взглянул в иллюминатор. Вдалеке поблескивала английская ракета.

Некоторое время он задумчиво ее рассматривал, а затем сказал:

— Англичане говорят, что вопрос обладания зависит от того, как прочитать закон. Типичное высказывание для капиталистической страны. Сейчас ни мы, ни они не можем уверенно заявить, что владеем Марсом, — до этого еще далеко; тем не менее первое, что сделали англичане, — это водрузили свой флаг и тем самым формально присоединили планету к Британской империи.

С одной стороны, это, конечно, смехотворно, но с другой стороны, это вопрос серьезный. Как только англичане вернутся на Землю, они сразу заявят о своих притязаниях. Это будет первое заявление такого рода, и его запомнят, даже если оно не будет иметь юридической силы. А если они проявят мудрость и предложат разделить Марс другим капиталистическим странам, то их притязания поддержат во всем мире. Если наша заявка будет второй, всем покажется, что наши претензии необоснованны.

Но если мы первые заявим, что Марс теперь является последней республикой, вошедшей в состав Советского Союза, то ситуация в корне меняется. Конечно, будет много проблем, споров и тяжб, но в сознании всего мира останется мысль, что наша заявка была первой. Разумеется, Кертенс начнет вопить, что приземлился первым, но вопрос приоритета все равно останется спорным.

Сейчас вы думаете, что это неважно, но скоро времена переменятся. Когда-нибудь появится более быстрый и эффективный способ путешествия на Марс, чем наши громоздкие ракеты, и вопрос обладания этой планетой станет вполне практическим. Когда придет этот день, не хотелось бы, чтобы все считали Марс одной из колоний Британской империи — если, конечно, к тому времени империя еще будет существовать.

— Конечно, не хотелось бы, — отозвался Плотвинов, — и поэтому вы предлагаете…

— Как можно быстрее отправиться назад и первыми заявить о своих притязаниях. Шансы, что мы сможем провести здесь какие-либо исследования, невелики.

— А сможем ли мы долететь быстрее них?

— Нет никаких сомнений. «Глория Мунди» меньше, чем наш корабль. У нее меньший запас топлива. Кроме того, она была рассчитана на пять человек, а там сейчас шесть.

— Так это правда — насчет девушки, которая тайком пробралась на корабль? — спросил Жаткин, входя с результатами вычислений.

— Думаю, да.

— Но мы не видели никакой девушки, когда ходили на разведку, — возразил Плотвинов.

— Может, они ее выбросили за борт? — предположил Гордонов.

Винский покачал головой.

— Вряд ли. Но сделали они это или нет, они в проигрыше. Корабль израсходовал лишнее топливо, и теперь им придется экономить. А у нас, поскольку мы потеряли половину экипажа, есть значительное преимущество. Даже если бы Караминов и остальные были с нами, мы бы смогли достичь ускорения на 0,5 мили в секунду больше, чем «Глория Мунди», а если нас теперь четверо…

Винский замолчал — вывод был очевидным.

— Нет никаких сомнений, — подтвердил его слова Гордонов, — 0,5 мили в секунду — это более, чем достаточно. Я бы сказал, хватит ускорения и в 0,1 мили. Жаткин может подсчитать более точно.

— Ладно, — согласился Плотвинов, — жаль, конечно, что мы проделали такой путь впустую и узнали настолько мало. Но идея опередить англичан мне нравится. Конечно, если мы прибудем вторыми, это будет бессмысленно.

— Пусть-ка этот Кертенс впервые в жизни придет вторым, — добавил Винский. — Все его соперники будут ужасно довольны. В общем, мы отбываем домой вместе с «Глорией Мунди»?

Только Гордонов сомневался. Он продолжал настаивать, что надо тщательно изучить состояние корабля перед вылетом. Винский пожал плечами:

— Я понимаю ваши сомнения, но у нас нет иного выбора. Мы пока что заперты здесь в корабле, и я не думаю, что в ближайшие три часа вам позволят выйти и провести осмотр ракеты.

— Надеюсь, нам повезет, — пробормотал Гордонов.

Глава 3

Внутри «Товарища» наступило напряженное молчание. Четверо космонавтов лежали наготове на антигравитационных ложах. Гордонов внимательно смотрел в небольшое круглое зеркало, закрепленное у него над головой; в руках он держал рычаги управления на длинном гибком кабеле. Страх перед предстоящим путешествием и возможной неисправностью корабля на время отступил. Кроме того, в зеркале можно было увидеть далекий силуэт второй ракеты. Вычисления Жаткина показали, что марсиане точно определили время, необходимое для подготовки корабля к старту. Люди неохотно пристегнулись к своим ложам: перспектива провести еще одиннадцать или двенадцать недель запертыми в тесном пространстве ракеты их не радовала.

Ремонтные машины, облепившие корабль, удалились на значительное расстояние. Они явно осознавали, что оставаться поблизости от сопла ракеты небезопасно. Теперь, судя по всему, все зависело от того, согласится ли «Глория Мунди» подчиниться приказу марсиан. Если да, то «Товарищ» также покинет Марс и направится к Земле; если нет, то он останется до тех пор, пока космонавты не выяснят, что случилось. В любом случае технические характеристики корабля давали им преимущество перед англичанами. Взгляд Гордонова ни на миг не отрывался от круглого зеркала. Старт корабля конкурентов мог произойти в любой момент. Расхождение в подсчетах Жаткина и временем, указанным марсианами, составляло несколько секунд. Пальцы инженера лежали на кнопке «старт», готовые нажать на нее, как только под английской ракетой вспыхнет пламя. Остальные ждали, нервно посматривая на его руку. Секунды тянулись страшно медленно. Затем момент настал.

Из сопла английской ракеты вырвалось пламя, и она стремительно рванулась в бледные марсианские небеса. «Глория Мунди» прочертила небо и исчезла, как метеор.

В тот же миг Гордонов нажал на кнопку. «Товарищ» задрожал и устремился вверх. На космонавтов внезапно, как удар, навалилась перегрузка и тотчас же исчезла. За окном завертелись песчаные холмы. Людей, привязанных к своим ложам, швыряло во все стороны. Ракета кувыркалась как безумная в течение нескольких кошмарных секунд, пока Гордонов не понял, что происходит, и не отключил подачу топлива. Ракета совершила последний рывок, качнулась и покатилась куда-то вниз все быстрее и быстрее. Затем после резкого толчка корабль остановился.

— Да уж, — произнес Гордонов с замечательным самообладанием, тихо покачиваясь вместе со своим ложем, — надо было все-таки взглянуть на дюзы.

— Похоже, нас швыряло по всей пустыне, как воздушный змей в бурю. Что произошло? — спросил Винский.

Гордонов пожал плечами.

— Можно предположить, что часть дюз была повреждена, и поэтому корабль упал на бок при старте. Впрочем, это только догадки.

— Нам все-таки повезло, — сказал Жаткин. — Мы, по крайней мере, не взорвались.

— Вы считаете, это большая удача — провести остаток жизни на Марсе? Может быть, взрыв корабля избавил бы нас от напрасных страданий, — мрачно заметил Винский, вставая с антигравитационного ложа, и выглянул в иллюминатор.

— Ну вот, проклятые машины опять здесь. На этот раз не меньше сотни.

— Что они там делают? — спросил Гордонов.

— Подают сигналы, — сказал Винский, глядя наружу.

— Похоже, что один из них хочет войти внутрь. Он несет что-то вроде коробки.

— Будет лучше, если мы его впустим, — посоветовал Жаткин. — Мы же не сможем остаться здесь навсегда. Если машины захотят до нас добраться, то рано или поздно они это сделают; а если они не хотят нам вредить, самое время попытаться наладить с ними контакт.

Остальные согласно закивали.

Ситуация изменилась в корне. Если раньше враждебные действия машин вызывали у космонавтов только раздражение и разочарование из-за невозможности узнать о Марсе так много, как хотелось бы, то теперь земляне понимали, что только от марсиан зависит, будут ли они жить или погибнут через несколько недель от недостатка пищи и кислорода.

Винский принял решение. Через иллюминатор он подал механизму знак приблизиться к люку и нажал на рычаг, открывающий его внешнюю заслонку. Через полминуты в кают-компанию корабля вполз металлический монстр.

Команда «Товарища» напряженно рассматривала его — впервые они видели марсианскую машину так близко. Но ничего принципиально нового космонавты не заметили. Серебристый металл, из которого она была изготовлена, мог быть каким угодно сплавом, а внешний вид механизма не давал никаких подсказок о его устройстве. Машина передвигалась абсолютно бесшумно — даже на расстоянии ярда космонавты не услышали ни звука.

Машина не тратила время на знакомство: она сразу подползла к столу и поставила на него свой ящик. Он представлял собой металлический куб, одна из сторон которого была сделана из дымчато-серого стекла. Одним из щупальцев машина нажала на рычажок на обратной стороне ящика и откатилась назад. Винский взглянул на ящик и ахнул. Прочие, привлеченные его восклицанием, собрались у стола.

Серый экран осветился изнутри, и на нем возникло лицо человека. Оно выглядело старым, но точный возраст определить было невозможно. По обеим сторонам лица висели редкие пряди темных волос. Черты лица были правильными и приятными, только уши выглядели непропорционально: обычной формы, но слишком большие. На лице незнакомца доминировали глаза. В первую очередь космонавты обратили внимание именно на них — темные, широко расставленные, слегка усталые, печальные, но властные и выразительные.

Винский почувствовал легкое прикосновение к руке. Машина жестом велела ему встать напротив экрана, и несколько секунд командир корабля и незнакомец пристально смотрели друг на друга. Винскому показалось, что темные глаза просверлили его насквозь

Один за другим люди подходили к ящику и подвергались такому же изучению. Потом экран внезапно погас. Космонавты в ожидании смотрели, каждого из них не покидало ощущение, что он был тщательно изучен более сложным разумом, чем его собственный. Только Гордонов тихо и чуть насмешливо пробормотал по-английски поэтическую строчку об устрашающем взгляде Марса.

Наконец из коробки раздался голос. Машина повернула свое щупальце и коснулась Плотвинова. Доктор сделал шаг вперед, не отрывая взгляд от лица на экране. Медленно, словно подчиняясь неслышному приказу, он сел на стул и положил руки перед собой на стол. Он продолжал, не мигая, смотреть в глаза марсианину; его дыхание почти замерло. Прочие настороженно наблюдали за ним: казалось, что-то происходит, но они не могли понять, что именно. Прошло несколько минут — доктор не двигался.

— Плотвинов! — резко произнес Жаткин.

Доктор остался неподвижным как статуя.

— Мне это не нравится, — шагнув вперед, сказал Винский. В воздухе просвистело щупальце и преградило ему путь, мягко, но настойчиво отодвинув назад. Гордонов наклонился и принялся рассматривать доктора.

— Наш доктор оказался подходящим объектом — отключился сразу же. Не следует ничего предпринимать.

Опасно беспокоить человека, погруженного в гипнотический транс.

— Но с какой целью его загипнотизировали? — спросил Винский.

— Надо подождать, и мы обязательно узнаем, — ответил Гордонов.

Прежде чем доктор пошевелился, прошло без малого четыре часа. Его глаза внезапно закрылись, а голова упала на руки. Лица незнакомца исчезло с экрана, но сам экран продолжал по-прежнему светиться.

— Он уснул, — сказал Гордонов. — Дадим ему поспать с полчаса, прежде чем разбудим.

Ровно через полчаса он подошел к доктору и положил руку ему на плечо. Машина на этот раз не сделала попытки остановить его. Плотвинов пошевелился, протер глаза и широко зевнул.

— Что произошло? — спросил он.

Доктор с удивлением встретил испытующие взгляды своих товарищей.

— Что-то не так? Почему вы на меня так странно смотрите?

Гордонов протянул ему стакан воды, который доктор принял с благодарностью.

— Как вы себя чувствуете? — спросил инженер, когда стакан опустел.

— Слегка усталым, но…

Его прервало механическое бормотание, внезапно раздавшееся с экрана. После недолгого замешательства Плотвинов ответил на том же языке. В кают-компании воцарилось изумленное молчание.

— Вы… вы ему ответили! — наконец сумел выговорить Винский.

— Разве? Да, действительно… — с изумлением произнес доктор. — Что со мной случилось?

— Мы тоже хотим знать, — хором ответили три космонавта.

На экране между тем снова появилось лицо незнакомца. На этот раз он заговорил без промедления. Плотвинов ответил ему так уверенно, словно говорил на родном языке.

Последовавший разговор, состоявший из странных дифтонгов и незнакомых звуков, показался слушателям невыносимо длинным, хотя на самом деле продолжался не дольше сорока минут. Затем лицо исчезло с экрана, и экран погас.

— Ну? — сказал Винский. — Теперь расскажите нам, в чем дело.

Плотвинов вкратце пересказал суть разговора.

Марсианина, чье лицо они видели на экране, звали Соантин. Он представился как правитель Ханно, главного из семи обитаемых городов Марса. Насколько понял доктор, Соантину принадлежала власть надо всем Марсом, хотя понятия о власти здесь были своеобразными. Первым делом Соантин извинился, что загипнотизировал доктора без его ведома, поскольку необходимо было как можно скорее найти эффективный способ общения.

Далее он заявил, что корабль и его команда не могут оставаться на том месте, где находятся сейчас. Машины сообщили ему, что «Товарищ» нуждается в ремонте: необходимо заменить часть дюз и провести починку двигателя. Имелись еще несколько менее существенных повреждений: в общем, по мнению Соантина, корабль чудом избежал взрыва и полного разрушения.

— Очень любезно с его стороны, — заметил Гордонов, — учитывая, что именно по его приказу нам не позволили осмотреть корабль.

Этот Соантин, продолжал Плотвинов, не хотел причинять нам вреда, но вступать в более близкий контакт решительно отказался. Один марсианин, сказал он, уже пообщался с землянином с «Глории Мунди», и в результате подхватил земную болезнь, которой не в силах сопротивляться. И хотя распространение болезни удалось предотвратить, сам он погиб. Поэтому было решено, что ни один из земных космонавтов не сможет посетить Ханно или любой другой из обитаемых марсианских городов. Так что, посовещавшись с машинами, Соантин решил выделить нам для временного жилья мертвый город Аилико.

Этот город находится недалеко, к северу от места крушения. Он в хорошем состоянии, поскольку население покинуло его относительно недавно — около пятисот марсианских (или около тысячи земных) лет назад.

Уже отдан приказ привести в рабочее состояние некоторые из жилых помещений Аилико — включена вентиляция, водоснабжение, обеспечение питанием. Земные космонавты смогут жить в комфорте, пока машины будут ремонтировать их корабль.

Соантин не мог точно сказать, сколько времени займет ремонт: требовалось еще подобрать жаропрочные сплавы, идентичные земным. Если такие сплавы найти не удастся, то скорость корабля заметно упадет. Задержка эта хоть и вынужденная, но необходимая. Потом корабль будет заново снабжен пищей и топливом. Работы начнутся утром следующего дня, после того как земляне будут переправлены в Аилико.

Это было благородное предложение, хоть марсиане и не предоставили космонавтам особого выбора. Ничто ведь не препятствовало марсианам бросить корабль в пустыне и позволить землянам погибнуть от голода.

— В общем, я поблагодарил Соантина от вашего имени и сказал, что мы будем готовиться к переезду, — закончил рассказ Плотвинов.

Винский кивнул.

— Мы в их руках, — согласился он. — В этом есть один плюс — мы многое сможем узнать о марсианах, гораздо больше, чем англичане.

— Что он имел в виду, когда сказал «посовещавшись с машинами»? — спросил Жаткин. — Как можно «совещаться» с машиной?

— Не знаю, но именно так он и выразился, — ответил доктор.

— Может, он имел в виду, что делит власть с машинами или что машинам отдана определенная сфера жизни… — продолжал допытываться Жаткин.

Плотвинов устало взглянул на него.

— Вы думаете, я изучил всю историю и государственное устройство Марса за несколько минут? Я пересказал разговор, только и всего. А сейчас, прошу, дайте мне немного поспать.

Глава 4

Утренние лучи солнца бросили розоватый отсвет на белые стены Аилико. Город выглядел таким же прекрасным, как в день творения, словно время не коснулось его. Он возвышался в пустыне как утес с тысячами окон.

Машины, тащившие «Товарищ» через пустыню, остановились в полумиле от белых стен. В песках остался глубокий след, словно от громадного плуга. Одна из машин постучала щупальцем по стеклу иллюминатора. Вскоре люди в кислородных масках, каждый из которых нес оружие и разнообразную амуницию, покинули корабль. Винский и Плотвинов, кроме того, несли кинокамеры, катушки с пленкой и коробку с экраном для связи с Соантином. Их встретила машина, которая, не теряя времени, повела их за собой в узкую арку между зданиями. Люди шли за ней неуклюжей подпрыгивающей походкой — результат слабого тяготения.

— Хотел бы я знать, — сказал Гордонов негромко, словно сам себе, — хотел бы я знать, как устроена эта штука. Судя по металлическому корпусу, это должна быть машина. Но машина ли это? Может быть, внутри этого механизма находится живое существо, которое им управляет? Может, это что-то вроде водолазного костюма, только для пустыни?

— Не думаю, — ответил Винский. — Скорее мы имеем дело с чем-нибудь более необычным для землянина — например, с симбиозом: наполовину машиной, наполовину живым существом.

Инженер задумался.

— Как такое может быть? Я не представляю.

— Я тоже не представляю. Но, с другой стороны, а почему бы и нет?

Они замолчали и пошли дальше, не произнося ни слова. Вход в город представлял собой узкий каньон между двумя искусственными отвесными стенами. До самого входа дорога была засыпана песком, но между зданиями она превращалась в гладкую бетонную полосу. Слабые ветры Марса не могли занести песок дальше. Вскоре стало ясно, что путь ведет к одному из огромных зданий недалеко от входа. Они повернули за угол, пересекли открытую замощенную площадь, прошли в высокую дверь и оказались в небольшом пустом холле. Машина вкатилась последней, и стена мягко сомкнулась за ней. Через минуту раскрылась стена напротив. Машина что-то кратко произнесла, и Плотвинов снял кислородную маску.

— Все в порядке, здесь достаточно кислорода для дыхания, — сказал он остальным.

Короткий коридор привел землян на открытую площадку высоко над городом. С изумлением разглядывая впечатляющую панораму стеклянных крыш под ногами, они не сразу осознали, что находятся внутри прозрачного купола. Пол был земляным, утоптанным.

«Интересно, что это за место?» — подумал Плотвинов и обратился к машине с вопросом, а потом перевел ее слова остальным.

— Она говорит, что раньше здесь был сад. Такие сады были на крыше каждого здания.

— Поразительно, — произнес Винский. — Кажется, что они покинули это место только вчера. Никаких следов упадка! Наверно, марсиане были замечательными строителями. Создается впечатление, будто время не имело для них никакого значения.

— Можно сказать и так, — согласился доктор. — Если ничего не меняется, время действительно теряет значение. Здесь нет растений, а воздействие климата сведено к минимуму. Разве что ветер поднимается, да и то изредка. А что касается дождя, думаю, последний раз он шел на Марсе несколько сот лет назад.

Жаткин обвел открывающийся вид своим печальным и задумчивым взглядом.

— Мне не нравится это место. Здесь полно призраков. Призраков тех, кто жил здесь — выглядывал из тех окон и перегибался через балконные перила, чтобы взглянуть на детей, игравших на улицах и площадях. Мне кажется, эти люди знали, что их конец близок и что у их детей нет будущего. Наверно, они были очень несчастными. Тысячи лет ничего не значат — ведь они все еще здесь.

— Лучше вам хранить свои впечатления при себе, — проворчал Винский. — Нам здесь еще жить.

Но печальные мысли мертвый город навевал не только на Жаткина.

Машина провела их по длинному балкону вдоль края купола в огромную, почти пустую комнату. Винский сразу подошел к окну во всю стену, но не увидел ничего, кроме бесконечных красноватых песков, уходящих за горизонт. Где-то вдалеке слева сквозь ржавые сухие кустики — судя по всему, единственный вид марсианской флоры — поблескивала вода канала. Должно быть, в прошлом этот канал снабжал Аилико водой. Справа виднелась борозда, пропаханная в песке «Товарищем», но самого корабля не было видно.

Винский обернулся и оглядел комнату. Плотвинов по-прежнему стоял возле входа и внимательно слушал металлическое бормотание машины. Меблировка комнаты была предельно простой. Несколько кубических стульев, низкий диван у стены и большой куб — стол — составляли все предметы обстановки. Однако на стенах комнаты располагалось множество панелей управления и щитков, похожих на дверцы шкафов. Стены и мебель были жемчужно-белого цвета с едва заметным орнаментом из бледных цветных линий. В одну из стен был вмонтирован большой матово-серый экран.

Бормотание машины прекратилось, и она без промедления покинула комнату. Плотвинов обернулся к товарищам и сказал:

— Что же, можно что угодно говорить по поводу обычая марсиан держать гостей на безопасном расстоянии, но все равно в гостеприимстве им не откажешь. Судя по рассказу этой машины, мы потеряли не так уж много — если я, конечно, не забыл, на какие кнопки нажимать.

Оказалось, что в пределах Аилико землянам предоставлена полная свобода. Комната была отлажена так, чтобы поддерживать привычные для землян силу тяжести и состав воздуха, но прогулки по городу были возможны только в кислородной маске. Зато, добавил Плотвинов, в каждом здании имелись склады скафандров любых размеров во вполне рабочем состоянии. Они предназначались жителям города на случай, если системы жизнеобеспечения выйдут из строя.

О еде также можно было не беспокоиться. Она изготовлялась химическим путем, и ее запасы были достаточно велики — правда, предстояло еще попробовать ее на вкус. Еду можно было получить в любой момент, послав запрос одной из машин, расположенных в основании здания.

— Но как они могли взять и бросить такое место? — поразился Винский. — Судя по всему, город не был оставлен внезапно.

— А почему бы им и не оставить город? — возразил Плотвинов. — Население Марса сокращалось. Городов вскоре осталось больше, чем требовалось марсианам, и они начали уезжать. Зачем им жить в полупустых городах? Запасов стало слишком много, а потребителей мало. Думаю, что сюда можно вернуться в любой момент, но зачем, если рождаемость падает с каждым годом?

Винский неторопливо кивнул.

— Понятно. Наверно, так оно и было. Система ценностей должна измениться в вымирающем обществе. Довольно трудно землянину взглянуть на ситуацию с точки зрения марсиан…

— Будьте добры, взглянуть на ситуацию с моей точки зрения, — прервал его Гордонов. — Плотвинов вроде упомянул про еду. Как нам ее получить?

Плотвинов подошел к щитку на стене, нажал на одну из кнопок и что-то сказал на языке марсиан.

Ждать пришлось около минуты. Затем раздался щелчок, и открылась прямоугольная панель в стене. В углублении за ней стоял ряд глубоких мисок, над которыми поднимался пар.

— Вот это сервис, — восхитился Гордонов. — Мне начинает нравиться это место.

Еда оказалась на удивление вкусной. Запах всех блюд был довольно непривычным, но по большей части приятным. Ясно, что марсианские химики понимали разницу между просто питательной пищей и едой, которая возбуждает аппетит.

После еды земляне тщательно изучили устройство комнат. Несмотря на обилие незнакомых технологических приспособлений (с которыми, впрочем, они быстро научились обращаться), комнаты также оказались комфортными и функциональными. Однако некоторые устройства так и остались для них загадкой. Основное неудобство состояло в том, что комнаты выглядели пустыми и неуютными. Причиной тому было пристрастие марсиан к минимализму и мебели, встроенной в стены.

Вернувшись в центральную комнату, Плотвинов задумчиво уставился на матовый серый экран.

— Что это такое? — спросил Винский.

— Похоже, что-то вроде телевизора. Машина говорила об этом, но я не вполне разобрался, как он работает. Впрочем, стоит взглянуть на него поближе.

Он быстро разыскал панель управления. Нажатие главной кнопки заставило экран осветиться, но понять остальное оказалось далеко не так просто. Прошло больше получаса, прежде чем на экране появилось нечеткое, размытое изображение все той же красноватой пустыни.

Плотвинов осторожно нажал одну из кнопок, и изображение стало более четким; нажал другую, и экран погас.

— Ну что, как он работает? — с любопытством спросил Гордонов.

— Насколько я понял, принцип действия совершенно не такой, как у ящика, с помощью которого мы говорили с Соантином, — то есть это не передатчик. Сначала мы определяем место, которое хотим увидеть, затем точку обзора — вашу собственную позицию, затем на объект направляется два луча, назовем их условно — позитивный и негативный — и все, изображение получено.

— Главная сложность в том, чтобы понять, для чего служат все эти кнопки. В любом случае, с помощью этого экрана мы можем увидеть все, что захотим, в этом полушарии. Но не то, что происходит внутри зданий — они защищены специальным полем.

— Очень тактично, — заметил Гордонов.

— Ну что же, давайте попробуем взглянуть на наш «Товарищ».

— Как насчет того, чтобы посмотреть это место — как его, Ханно, — предложил Жаткин, — мы хоть узнаем, как живут настоящие марсиане.

— Я думаю, первое, что нам надо сделать, это составить генеральный план Марса и прежде всего нанести на карту расположение каналов, — заявил Винский.

— Погодите, дайте разобраться, как работает эта чертова штука, — возразил доктор и снова погрузился в изучение устройства панели.

Глава 5

Винский вошел в центральную комнату. Гордонов мельком взглянул на него и снова обернулся к видеоэкрану, на котором машины занимались ремонтом «Товарища». Сняв на ходу стеклянный шлем, Винский положил его на стол, отстегнул с плеч кислородный баллон и стянул серебристый скафандр. Затем он подошел к стене, нажал на кнопку и произнес марсианское слово. В окне вскоре появилась миска с жидкостью. Винский взял миску и уселся на диван рядом с инженером.

— Как у них продвигается работа?

— Неплохо, неплохо, — сказал Гордонов. — Они закончили ремонт дюз и теперь что-то делают в кают-компании. Похоже, им осталось трудиться не больше двух дней.

— Отлично, — произнес Винский, устремив взгляд на экран. — Чем быстрее мы выберемся из этого морга, тем будет лучше для нас всех.

Гордонов кивнул. Ему пребывание в Аилико тоже действовало на нервы. Этот опустелый город, казалось, был пропитан чувством уныния и безнадежности. Первые дни они были слишком заняты, чтобы обращать внимание на свои ощущения. Каждое новое открытие заставляло забыть о тоске. Но когда космонавты свыклись со своим положением и освоились, чувство безнадежности вернулось. В этом была одна из причин, почему Гордонов с каждым днем проводил все больше времени у экрана, наблюдая за работой машин: починка «Товарища» была практической деятельностью, несущей надежду на избавление. Сосредоточившись на этом плодотворном труде, Гордонов забывал об упадке вокруг.

Они пробыли в Аилико уже семнадцать дней, и эти дни показались им очень долгими. Это унылое место постоянно вызывало нежеланные мысли: мертвый город на умирающей планете, дом вымирающей расы. Соантин рассказал Плотвинову о том, что численность населения за несколько тысяч лет сократилась до ничтожной кучки жителей. Они обитали в семи городах, и того было для них слишком много. Через пару поколений, скорее всего, наступит конец — разумная жизнь на Марсе вымрет. Не оставалось никакой надежды, что изменятся условия существования или эволюция их расы обратится вспять. Марсиане были так же уверены, что у их детей нет будущего, как если бы речь шла о них самих. Однако это нельзя было назвать коллективным самоубийством — они просто ждали конца. Это угнетающе действовало на Гордонова и остальных землян. Многочисленные попытки обратить процесс умирания вспять ни к чему не привели: ирригация всей планеты, постройка городов-куполов только продлили их существование на несколько столетий. Если бы они вообще ничего не делали, конец был бы тот же самый.

Но даже теперь они еще не сдались окончательно. Новая форма жизни, если ее можно было так назвать, — разумные механизмы постепенно вытесняли марсиан и занимали их место на планете. Марсианам казалось, что этот процесс происходит по их воле, но у землян создалось впечатление, что это не так. Сознание, что от человека тут ничего не зависело, больше всего угнетало их. Невольно напрашивались аналоги с Землей, и в этом была истинная причина депрессии, охватившей космонавтов. Через несколько дней после прибытия в Аилико один вопрос постоянно терзал их: зачем?

Действительно, зачем все? Зачем развиваться, строить города? Зачем нужны космические путешествия? Зачем вообще что-то предпринимать, если всех ждет один конец? Когда-нибудь, думали они, Землю ждет судьба Марса. И тем не менее земляне с еще большим упорством, чем марсиане, цеплялись за свое существование. Почему? Они не знали ответа на этот вопрос и все равно боролись. Но чем дольше они оставались на этой дряхлой планете, тем сильнее ими овладевало чувство бессилия. Марсиане, казалось, знали так много, но не могли остановить вымирание своей расы — на что же могла рассчитывать Земля? Да и останется ли население, когда планета достигнет такого ж состояния, как Марс? Соантин считал, что это сомнительно.

— Ваша планета больше, чем Марс, и ее существование будет более долгим, — сказал он. — Я думаю, что эволюция у вас еще далеко не завершена.

Он предположил, что со временем на Земле появятся потомки человека, так же не похожие на него, как не похож человек на динозавров. Эта теория повергла слушателей в большее уныние, чем перспектива вымирания человеческого рода вместе с планетой. За примером не надо было далеко ходить: марсиане пошли по пути создания разумных машин. «Это будут наши наследники, новая раса марсиан, — говорил Соантин. — У них есть разум, они такие же живые существа, как и люди. Несмотря на их металлические тела, они имеют способность к развитию. Они независимы от окружающей среды как ни один другой организм. В основе их строения есть нечто от животного мира, но больше, пожалуй, от растений. На них не влияют ни температура, ни отсутствие кислорода. Их жизнь, основанная на процессе фотосинтеза, может длиться столько, сколько будут существовать вода и солнце».

Но какое это имеет значение, спрашивал себя Гордонов. Машины — это не люди, и какая разница, насколько переживут человека его создания. Вода закончится, погаснет Солнце, и конец неминуемо придет. Все суета — зачем беспокоиться, предпринимать что-то… Таков был итог размышлений, которые порождали у землян стены Аилико. Но они все равно беспокоились и, по крайней мере, прилагали усилия, чтобы выбраться из этого места. За его пределами неизбежный конец казался более отдаленным и менее реальным.

— Куда пошли все остальные? — спросил Винский.

— Не знаю, — ответил Гордонов, не отрывая глаз от экрана. — В больницу, наверное. Это место так и притягивает Плотвинова.

— Не удивительно, если учесть, что он врач. Вы и сами провели несколько дней в мастерских.

— Разумеется. И совершенно озверел от досады. Если бы местные жители, как и мы, использовали бы только простые вещи — например, пар, нефть или электричество, — я смог бы почерпнуть какие-нибудь полезные идеи. Но я даже не понял, что представляют собой их источники энергии, не говоря уже обо всем остальном…

— Не думаю, что разобраться так уж сложно, — с сомнением заметил Винский, — электричество тоже когда-то казалось людям колдовством.

— Спасибо за полезный совет. Конечно, я смог бы разобраться, если бы кто-нибудь объяснил мне базовые принципы. А так я не представляю даже, откуда начать. Будь в моем распоряжении побольше времени, я бы, конечно, напряг мозги… Кстати, если оборудование больницы такое же сложное, то нам придется связать Плотвинова, чтобы увезти его оттуда.

— Не беспокойтесь за него. Атмосфера Аилико действует на него меньше, чем на нас. Жаткин пошел с ним?

— Естественно, здесь ему скучно, а гулять в одиночестве он, по-моему, боится. Говорит, в каждом закоулке Аилико полно призраков.

Собеседники прервали разговор и пообедали синтетической пищей, после чего Гордонов опять уставился на экран. Винский некоторое время сидел рядом, но вскоре ему надоело. Оно взял со стола шлем и снова надел его.

— Пойду прогуляюсь и посмотрю, что там делает доктор, — сказал он. — Все лучше, чем сидеть здесь без дела.

Он надел скафандр и вышел. Гордонов кивнул, но ответить не удосужился.

Пройти по Аилико можно было двумя способами: по улицам или через подземные переходы, которые связывали между собой отдельные здания. В те дни, когда город был обитаемым, переходы были заполнены воздухом, что позволяло жителям передвигаться без скафандров. Но теперь большой разницы не было, поскольку воздух отсутствовал везде.

Тем не менее Винский решил идти через подземный переход, поскольку там пролегал самый короткий путь в больницу. Он спустился на лифте до самого низкого уровня, активизировал подачу кислорода и вступил в воздушный шлюз, отделявший здание от подземных туннелей.

Он долго шел в одиночестве по слабо освещенному коридору и думал, что нельзя порицать Жаткина за то, что он повсюду видит призраков. Много раз, проходя через полутемные перекрестки и галереи, он сам с трудом удерживался от приступов паники. Даже при дневном свете под пепельным небом космонавтов часто охватывало чувство беспричинной тревоги.

Возможно, все дело в том, думал Винский, что этот город был готов в любой момент возродиться к жизни. Ничего не было брошено, разрушено или демонтировано; все системы жизнеобеспечения были наготове. Не верилось, что город покинут навеки.

Найти дорогу не представляло труда. Винский шел и поглядывал на карту, где Плотвинов подчеркнул нужные указатели: оставалось только сопоставить их с надписями на стенах туннелей. Однако идти до самой больницы ему не понадобилось: за полмили до конца пути Винский услышал знакомые голоса и увидел товарищей, идущих навстречу. Они несли какой-то массивный, блестящий предмет, подхватив его с двух сторон. Винский остановился и приветствовал их. Приходилось говорить громко — разреженный воздух плохо передавал звук.

— Я уже начал беспокоиться о вас. Думал, не случилось ли чего, — сказал он. — Что за штуковину вы тащите?

Доктор и Жаткин положили ношу на землю. Это был длинный стеклянный контейнер с закругленными краями, один шире другого.

— Марсианин, — ответил Плотвинов, — я захотел взглянуть на него повнимательнее и сейчас несу его к нам.

Винский склонился над контейнером. Казалось, контейнер был заполнен мутноватой зеленой жидкостью. В жидкости плавало, слегка покачиваясь, обнаженное тело марсианина. Винский подумал, что он выглядит точно как заспиртованный уродец, даже еще хуже. Мутная жидкость не позволяла разглядеть детали, но было заметно, что пропорции фигуры марсианина существенно отличаются от земных.

— М-да. Нечего сказать, приятное занятие вы придумали, — произнес Винский, морщась. — Только марсианских трупов нам тут и не хватало. Где вы это нашли?

Плотвинов усмехнулся.

— Могу показать, — предложил он.

— Мне что-то не хочется. У меня и так паршивое настроение, и вид марсианского кладбища меня вряд ли развеселит.

— Тем не менее я считаю, что вам будет интересно на это взглянуть.

— Ну ладно, — неохотно сдался Винский. В глубине души его заинтересовала находка доктора.

Они оставили контейнер на полу, а сами отправились обратно в больницу.

Пройдя мимо ряда лифтов, они зашли в самый последний, и, к удивлению Винского, лифт поехал вниз. Проехав несколько десятков футов, лифт остановился, и исследователи очутились в небольшой пустой комнате. Плотвинов нажал на какую-то кнопку, и массивная дверь на противоположной стороне комнаты отворилась. Доктор вошел внутрь, нажал на невидимый рычаг, и темнота осветилась рядами тусклых огней.

Глава 6

Винский огляделся и громко вскрикнул. Перед ним расстилалось уходящее в бесконечность подземелье. Под потолком в обе стороны уходили ряды бледных ламп, постепенно превращаясь в едва заметное мерцание вдалеке.

Все пространство подземелья было заполнено точно такими же стеклянными контейнерами, какой несли Плотвинов и Жаткин. Тысячи — а может, и сотни тысяч контейнеров с телами марсиан стояли горизонтально в пятиярусных стеллажах. Их бледные тела едва просвечивали сквозь зеленоватую жидкость

Но крик Винского был вызван не только этим поразительным зрелищем. Его взгляд был устремлен на лежащее на полу среди осколков контейнера тело. Две ячейки ближайшего стеллажа были пусты.

Тело принадлежало женщине — судя по всему, довольно молодой. Она выглядела так, словно умерла всего несколько минут назад. Даже теперь казалось, что она вот-вот пошевелится и что-нибудь

Винский вопросительно взглянул на Плотвинова. Доктор покачал головой.

— Да, боюсь, что я в этом виноват. Когда мы пытались открыть контейнер, я понятия не имел, как обстоят дела внутри, и бедная женщина умерла. Крайне прискорбно.

— Она… что? — не веря своим ушам, переспросил Винский.

— Она умерла — здесь, на полу.

Винский пристально посмотрел на доктора, затем медленно обвел глазами зал, и его взгляд остановился на мертвом теле.

— Вы серьезно, Плотвинов? Вы хотите сказать, что все эти марсиане в стеклянных ящиках живы?

Плотвинов утвердительно кивнул.

— Абсолютно точно. Они не мертвы. Впрочем, и не совсем живы. Мы с Жаткиным забрели в этот подвал случайно. Там, внизу, еще пять этажей точно таких же, как этот. Сначала мы подумали, что это такой способ погребения: что-то вроде мумифицирования. В конце концов, на земле хватает людей, имеющих глупость верить в жизнь после смерти, так почему бы таким не быть и на Марсе? Мы решили, что в этом склепе мириады умерших марсиан ждут звука последней трубы, который их разбудит. А поскольку лично я очень сомневаюсь, чтобы здесь нашлась подобная труба, я решил, что не будет большого вреда, если я изучу одного-двух марсиан поближе — хотя бы, чтобы взглянуть, чем их внутреннее и внешнее строение отличается от нашего. Итак, мы разбили один контейнер, и бедная женщина умерла от удушья, так и не успев возвратиться к жизни. Очень неприятный случай.

— Это было ужасно, — вздрогнув, произнес Жаткин. Взгляд Винского все еще был недоверчивым.

— Вы действительно говорите правду? Я не могу в это поверить.

— Я вас понимаю. Я бы и сам не поверил, если бы не увидел все собственными глазами.

— Это было ужасно, — повторил Жаткин.

— Но что они сделали с этими людьми? — задал вопрос Винский.

— Я и сам хотел бы знать. После того как мы вышли из склепа, первым делом мы пошли в библиотеку при этой больнице. Как ни странно, мы довольно быстро нашли нужную нам информацию. Вещество в контейнерах не является жидкостью — это тяжелый газ, обладающий свойством останавливать все жизненные процессы живого организма. Я не смог подобрать точного перевода понятия, которым у марсиан обозначают такое состояние — каталепсия, анабиоз, летаргия — ни одно из них не подходит.

— Но оно может длиться сколько угодно?

— Похоже на то. Я не нашел упоминания о каких-либо временных ограничениях.

— Но когда и зачем они это сделали?

— Откуда мне знать? Могу сказать только, что это произошло страшно давно, поскольку в больничной библиотеке я не нашел никаких записей о массовом анабиозе.

— И что, всех этих людей, — Винский махнул рукой в сторону бесчисленных контейнеров, — можно оживить?

— Можно. Конечно, не обойдется без отдельных несчетных случаев, но…

— Одна точно никогда не проснется, — вставил слово Еаткин, указав на тело женщины.

— Нет, я не могу поверить!

— Я и сам с трудом верю, — сказал Плотвинов, — и поэтому собираюсь проверить. Для этого мы и несли тот контейнер в нашу квартиру — ведь здесь почти нет воздуха. Ну что, пойдемте?

Доктор и Жаткин подняли контейнер и побрели по коридору дальше. Винский пошел за ними, невольно завидуя хладнокровию Плотвинова. У доктора были самые крепкие нервы. Он спокойно исследовал пустынный город, и общее чувство уныния обходило его стороной. Винского раздражали собственные ощущения. Будучи убежденным материалистом, он отдавал приоритет строго научному анализу фактов и событий, а на эмоции всегда старался не обращать внимания. А теперь именно чувства искажали его мысли и суждения. Преодолевая стыд, Винский произнес слова, которые подсказывала ему интуиция.

— Вы думаете, стоит возиться с этим?

Плотвинов с интересом взглянул на него.

— Что вы имеете в виду под словом «стоит»? Что наш поступок будет бессмысленным или опрометчивым?

— Я не знаю, но мне кажется, вряд ли эти люди оказались в трансе случайно. Это было сделано явно с определенной целью: кто-то определил, что они должны спать и не просыпаться. Что мы знаем об этой планете, чтобы так бесцеремонно вмешиваться в чьи-то планы? В общем, я считаю, что будет гораздо разумнее с нашей стороны оставить все как есть.

Доктор презрительно хмыкнул.

— Вы становитесь суеверным, как Жаткин. Я — человек науки. Мне интересно, как это было сделано, и было ли это сделано успешно. Я не собираюсь вести себя как тупая деревенщина. Кроме того, все эти люди останутся в трансе, кроме одного, которого я собираюсь разбудить.

— И женщины, которую мы убили, — добавил Жаткин.

— Полно, выбросите ее из головы. Я уверяю вас, что она умерла по недоразумению. Она ничего не успела понять. Это был всего лишь несчастный случай.

Они вышли в главный туннель, подобрали контейнер, и Винский, испытывая неловкость из-за своего нелогичного, продиктованного чувствами предположения, помог нести его. Ноша показалась на удивление легкой для его земных мускулов.

— Все готово? — спросил Плотвинов. Остальные кивнули без особенного энтузиазма. Казалось бы, в этот момент все посторонние чувства должны быть вытеснены любопытством, но вместо этого зрители не могли избавится от беспричинного страха.

Полтора часа прошло с того момента, как они принесли контейнер в свою комнату. Доктор настоял, чтобы контейнер не пытались открыть до тех пор, пока температура внутри него не сравняется с внешней.

Плотвинов с размаху ударил молотком по стеклянной поверхности саркофага. Контейнер покачнулся, забурлил зеленоватый газ, но контейнер даже не треснул.

Плотвинов ударил еще раз, немного сильнее, но снова безо всякого эффекта. Третий удар оказался успешным, контейнер треснул вдоль и распался на две половины. Тяжелый зеленый газ растекся по полу и начал медленно литься вниз, словно вода при замедленной съемке. Гордонов выступил вперед и быстро набрал немного газа в герметично закрывающийся флакон.

Плотвинов отбросил молоток и склонился над контейнером. Винский помог ему вытащить тело и перевернул его лицом вниз. Изо рта и ноздрей марсианина начал вытекать зеленый газ. Потом его перенесли на диван, и доктор принялся делать ему искусственное дыхание. После нескольких энергичных нажатий из легких спящего выделились последние остатки газа. Не прерываясь, Плотвинов попросил ЗКаткина передать ему шприц, быстро сделал инъекцию и снова вернулся к массажу.

Прошло около получаса, прежде чем доктор прекратил делать искусственное дыхание. Марсианин дышал достаточно ровно и глубоко, но сознание к нему еще не вернулось. Доктор сделал еще один укол и завернул тело спящего в теплое одеяло. Теперь оставалось только ждать.

— Все должно быть в порядке, — произнес он через некоторое время. — Может быть, у них есть и более быстрые методы возращения к жизни, но я не хотел рисковать. Думаю, и этот окажется достаточно эффективным.

Через час с лишним веки спящего дрогнули, и он пошевелился. Никто не произнес ни слова. Сначала взгляд марсианина был пустым и неосмысленным. Он лежал и глядел в потолок. Но вскоре он, словно с огромным усилием, повернул голову, и его глаза встретились с глазами землян.

На лице марсианина отразились изумление и тревога. Он сделал попытку привстать. Плотвинов мягко опустил ему руку на плечо и произнес несколько слов на местном языке. Марсианин послушно лег обратно на диван, но его взгляд оставался озадаченным.

Спустя пару минут к нему вернулась способность говорить. Плотвинов понял его слова — хотя интонация и показалась ему необычной — и стал переводить их остальным.

— Кто вы? — едва слышно спросил марсианин.

— Друзья, — ответил доктор. — Мы объясним позднее.

— Какой сейчас год? Сколько лет я спал?

Этого Плотвинов сказать не мог: он понятия не имел о марсианском летосчислении. Поэтому он ответил:

— Очень долго. Я не знаю точно сколько.

— Триста лет? — предположил марсианин. — Они сказали, что пробуждение наступит через триста лет.

Доктор покачал головой, и этот жест удивил его собеседника.

— А каналы? — спросил он. — Они построили каналы?

— Да, каналы они построили, — заверил его доктор.

— Хорошо. Значит, все было не напрасно, — явно успокоенный, прошептал марсианин, закрывая глаза. Через несколько минут он уснул обычным, здоровым сном.

Плотвинов обвел товарищей взглядом, полным трепета и изумления.

— Прежде чем появились каналы! — прошептал он. — Интересно, сколько тысяч лет прошло с тех пор?

Глава 7

— Послушайте, — сказал Плотвинов. — Вам надо поесть. Марсианин послушно повернулся и отошел от окна. Он двигался так, словно еще не вполне проснулся.

— Это не может быть Аилико, — повторил он.

— Это именно Аилико, — мягко подтвердил доктор в третий или четвертый раз.

— Но он окружен пустыней, и она выглядит так, как будто была здесь всегда. Вокруг Аилико пустыни не было… Где она заканчивается?

— Не знаю. Не думаю, что она вообще где-то заканчивается. Весь Марс покрыт песками, кроме узких полос растительности по берегам каналов.

— Каналы… Да, каналы. Но их строили именно для того, чтобы спасти землю. Почему же теперь повсюду пустыня?

Марсианин замолчал и пристально посмотрел на землянина.

— А вы кто такие? Вы не похожи на нас — ваши руки и ноги толще, уши — меньше, грудная клетка более узкая. Почему?

Плотвинов объяснил все марсианину, как мог, пока тот ел. Гордонов включил экран, чтобы показать «Товарищ» и ползающие вокруг него машины.

— С Земли? — недоверчиво переспросил марсианин. — Но почему меня разбудили пришельцы с Земли? Почему не мой собственный народ?

На этот вопрос Плотвинов и сам хотел бы знать ответ. Но в свою очередь спросил марсианина:

— Расскажите нам о себе. Мы практически ничего не знаем об этой планете. Что произошло? Почему мы нашли вас в состоянии летаргии?

История марсианина, довольно несвязная, требовала множество дополнительных пояснений, но позднее Плотвинов обдумал ее и пересказал своими словами остальным.

— В мое время, — рассказывал молодой марсианин, чье имя приблизительно звучало как Яодин, — Марс был перенаселен, и в этом причина всего происшедшего. Теперь это не так, судя по всему, хотя мне кажется, что я пришел в больницу только вчера. А тогда в мире витало предчувствие катастрофы. Казалось, вот-вот, и Марсу придет конец.

Урожайность падала, хотя мы делали все, что могли. Как-то случился неурожайный год; запасы скоро кончились, и население оказалось на пороге голодной смерти. Мы с трудом дотянули до следующего года, но он опять оказался неурожайным.

Тогда был создан специальный комитет. Он провел исследования почвы и объявил, что больше рассчитывать на крупные урожаи не придется, поскольку земля истощена повсюду, кроме редких речных долин. Притом климат становился все более засушливым — моря, реки постепенно высыхали… Короче говоря, был сделан вывод, что Марс уже не может прокормить все наше население.

Разразился серьезный кризис, который закончился кровавой войной. Все понимали, что перспектива одна — уменьшение рациона, голодание, смерть от истощения. Война не решила проблемы — хоть население и сократилось, но часть плодородных земель оказалась разорена. После заключения мира ситуация стала еще безнадежнее. Тогда на смену вражде пришло сотрудничество. Снова собралась огромная всемирная конференция и постановила начать создание глобальной ирригационной системы, от полюса до полюса, — то, что вы называете каналами.

Сначала этот план казался неосуществимым. Отыскивались другие средства, но безуспешно — время шло, население голодало, а на постройку каналов могли уйти десятилетия, если не столетия.

Наконец мы оказались перед выбором: либо мы продолжаем выжимать из наших скудных земель все, что возможно, в то время как население постепенно вымирает от недоедания, либо необходимо каким-нибудь образом сократить численность населения, чтобы оставшиеся могли жить нормально. Первый вариант означал поражение в борьбе за жизнь; второй предполагал два пути: или добровольная эвтаназия для большинства, или сокращение рождаемости. Понятно, что идея массового самоубийства никого не прельщала, а идея ограничения рождаемости по ряду религиозных и этических причин натолкнулась на такое сопротивление, что вскоре стало ясно — это тоже не выход.

И вот однажды в разгар ожесточенных дискуссий врачи высказали новую идею: почему бы не погрузить значительную часть населения в состояния обратимой смерти, в анабиоз? Риска почти не было. Большая часть уснет; меньшая, освобожденная от постоянной угрозы голодания, бросит все силы на постройку каналов. Когда система ирригации будет готова и земля оживет, спящие будут пробуждены и снова вернутся к жизни.

Этот последний план не встретил серьезных возражений. Эксперименты доказали, что состояние анабиоза не вызывает никаких вредных последствий. Эту идею многие активно пропагандировали, и, в конце концов, население ее восприняло. В числе тех, кто приветствовал эту идею, были моя жена Карлет и я.

Мы оба были молоды и не имели охоты умирать ни от голода, ни от эвтаназии. Мы хотели жить и давать жизнь детям. Но мы не имели права обрекать их на голод или возможное «ограничение» — что означало узаконенное убийство. А так нам была дана надежда: вновь жить в новом, цветущем мире. Мы с женой посоветовались и решились на анабиоз, и многие тысячи мужчин и женщин поступили так же.

Все происходило быстро: с фабрик поступали контейнеры, в химических лабораториях изготовлялся газ, и все новые марсиане засыпали в подвалах больниц. Мы не были первыми. Мы видели, как заснули многие из наших друзей, и завидовали им, потому что каждый лишний день ожидания означал утраченный день в мире изобилия. Но вот наконец пришла наша очередь. Мне с трудом верится, что мы с Карлет легли в контейнер не пару часов назад.

А что нас ожидает теперь? Разве мы можем рожать детей в этом пустынном мире? Где тот мир, который нам обещали?

Яодин подошел к окну и снова выглянул наружу.

— Они ведь не умерли, не так ли? Они построили каналы — почва должна снова стать плодородной. Но почему они не разбудили нас, как обещали? Почему они обманули нас и Марс превратился в пустыню, где не хватает даже воздуха для дыхания?

— Они ничего вам не дали, — подтвердил Плотвинов, — я уже говорил, что это брошенный город.

— Брошенный! Но разве на Марсе больше нет жителей?

— Есть — несколько тысяч, наверно.

— И они оставили нас лежать в подвале… Бросили нас, надеясь, что мы никогда не проснемся! Мы, которые уснули добровольно, чтобы их предки могли выжить!

Он долго стоял неподвижно, глядя на красные пески за окном. Плотвинов с опасением посматривал на него, испуганный этой внезапной вспышкой ярости. Но марсианин хорошо владел собой. Вскоре его лицо стало суровым и холодным. Затем он глубоко вздохнул и сказал с едва заметной горечью:

— Расскажите все, что вы знаете об этом месте. Похоже, в собственном городе я стал чужестранцем — как и в моем собственном мире.

— Мне совершенно ясно, что тут произошло, — сказал Плотвинов немного позднее. Марсианин Яодин спал в соседней комнате — ему все еще был необходим покой, и доктор сделал ему инъекцию успокаивающего.

— Да? — спросил Гордонов. — Вам, может, и понятно, но не мне. Так что здесь случилось?

— Ну, похоже, все произошло именно так, как рассказал этот юноша, с самыми честными и благородными намерениями с обеих сторон. Прошло время, каналы были построены — жизнь должна была стать легче и наступить эпоха изобилия. И что же случилось? Они поняли, что земля не стала плодородней, что огромные работы были проведены впустую! Может быть, марсиане снова столкнулись с угрозой перенаселения. И как вы думаете — много ли внимания при этих обстоятельствах они могли уделить обещанию, данному их далеким праотцам? Я думаю, очень мало. Наш друг Яодин и прочие были все равно что мертвы — ну и пусть остаются мертвыми, решили их потомки.

Так оно и продолжалось много столетий. С каждым годом почва становилась все менее плодородной, и пробуждение спящих откладывалось и откладывалось. А возможно, о них просто забыли. В любом случае, проснуться им не суждено — для них теперь нет места на Марсе. Они останутся спать в своих стеклянных ящиках до тех пор, пока Марс не превратится в глыбу льда, а Солнце не остынет. Они уснули счастливыми, надеясь проснуться в новом мире. Нового мира никогда не будет, но они об этом уже не узнают.

— Кроме бедняги Яодина, — сказал Винский.

— Похоже, он воспринял ситуацию довольно спокойно, — заметил Гордонов.

— Спокойно?! — воскликнул Жаткин. — Да я ни разу не видел человека, разъяренного до такой степени! Это ясно любому, кто способен видеть чуть дальше своего носа! Идиот!

Гордонов с ругательством вскочил на ноги.

— Ты, косоглазый уродец! Как ты посмел назвать меня идиотом…

— Заткнитесь оба! — рявкнул Винский, вставая между ними. — Успокойтесь и научитесь следить за своим языком…

Жаткин пожал плечами.

— Только идиот может назвать спокойным человека, который кипит, как вулкан. Он не просто зол — он самый обозленный человек, которого я встречал. И на вашем месте, Винский, я бы его убил.

Все изумленно уставились на киргиза.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Винский.

— То, что сказал. Пойдите и убейте его прямо сейчас, пока он спит. Тому есть две причины. Во-первых, это будет гуманный поступок. Пробуждение уже заставило его страдать, а дальнейшая жизнь только углубит его страдание. А вторая причина в том, что он очень, очень опасный человек.

— Почему это опасный? — поинтересовался Плотвинов.

— Не могу сказать. Просто когда я вижу обманутого человека, да еще с подобным выражением лица, я знаю, что он опасен.

— Допустим, — медленно произнес Винский. — Пойдите и убейте его сами.

— Я не могу.

— Я тоже.

Темные глаза Жаткина обратились на доктора.

— Но вы, Плотвинов, вы можете. Вы лишили его мира и спокойствия, пробудив. Одна небольшая инъекция, и все будет кончено.

Плотвинов сурово взглянул на него.

— Вы не понимаете, что предлагаете, Жаткин. Убийство всегда убийство, что здесь, что на Земле.

— Разбудить его было еще худшим преступлением.

— Какие глупости! Я готов признать, что марсианин получил удар и что этот удар оказался тяжелее, чем я предвидел. Но в любом случае он предпочтет быть скорее живым, чем мертвым. А насчет ваших слов, что он опасен, — я не понимаю, о чем вы говорите. Он не вооружен; допустим, он расстроен, но не более безумен, чем мы.

— Ну, хорошо, — сказал Жаткин. — Если вы не хотите его убить, то что собираетесь делать с ним дальше? Взять с собой на Землю? Мне почему-то кажется, что в Ханно его появление никого не порадует. Или бросим его здесь, в этом городе, а сами улетим?

— Мы решим этот вопрос позднее. Надо будет узнать, чего хочет сам марсианин.

— Это уж точно не помешает.

— Кончайте ваши намеки. Что вы имели в виду, когда…

Маленький переносной экран вдруг издал мелодичный звон. Плотвинов наклонился и включил его. На экране появилось знакомое лицо Соантина. Доктор приветствовал его, и завязался оживленный разговор. Остальные напряженно слушали.

— Хорошие новости — сказал наконец Плотвинов, выключая экран. — Ремонт корабля почти завершен. Завтра его заправят топливом, и около полудня мы можем отправляться домой. Точное время он сообщит позднее.

— Наконец-то! — воскликнул Гордонов. — Я так и думал, что они уже скоро закончат. Они не особенно торопились.

— Чем раньше мы уберемся отсюда, тем счастливее я буду, — добавил Винский.

— Жалко, что нет шампанского, чтобы отпраздновать наше избавление, — заявил Гордонов. — Ради такого случая я бы даже водки смог выпить.

Глава 8

Следующее утро внешне ничем не отличалось от предыдущих. Взошло Солнце в безоблачном небе, как оно всходило много тысячелетий назад. Но для землян это был особый день — день их избавления. Конечно, им предстояло еще путешествие обратно — не меньше двенадцати недель — но то был путь домой. В покинутом городе им оставалось провести всего одну ночь.

Гордонов первым вышел в центральную комнату и сразу включил экран. Увидев прямой силуэт «Товарища», он почувствовал, что смутные страхи, терзавшие его всю ночь, отступили. Ракету уже привели в вертикальное положение, и машины занимались заправкой топлива. Входной люк был открыт, и из него свисала веревочная лестница до самой земли.

Гордонов позвал остальных. Глаза космонавтов впились в экран, и на лице Винского появилась торжествующая улыбка.

— Теперь я наконец поверил, что мы улетим, — сказал он.

— А что, вы начали в этом сомневаться? — спросил доктор.

— А разве все мы не сомневались? Это место отнимает надежду. Один вид нашей старой ракеты заставил меня почувствовать себя новым человеком.

— Что с вами? — спросил он, перехватив взгляд Жаткина. — Развеселитесь, дружище, завтра мы отправляемся домой!

— Вы уверены? Я все еще боюсь этого места.

— Ладно, ладно, ворон, можешь каркать дальше, только не очень громко.

Сомнения Жаткина не смогли испортить бодрое настроение остальных. Покинутый город уже не наводил на них тоску, и они были полны замыслов. Плотвинов собирался пойти в больницу и собрать там коллекцию препаратов, инструментов и медицинских книг; Винский хотел доснять фильмы об Аилико; Гордонов лелеял напрасную мечту проникнуть в тайну марсианских механизмов. Только Жаткин не вынашивал никаких планов. Он сидел с безразличным видом на диване и завтракал. После еды он задал вопрос:

— Вы не забыли про Яодина? Где он?

— Все еще спит, наверно, — ответил Плотвинов. Но киргиз покачал головой.

— Его там нет. Я проверял.

Винский поднялся из-за стола и заглянул в спальню.

— Жаткин прав он ушел! И давно: его одеяло уже остыло. Похоже, он ушел несколько часов назад.

— Почему вы не сказали нам раньше? — возмутился доктор.

Жаткин пожал плечами.

— Я забыл; к тому же это не имеет никакого значения.

Плотвинов нахмурился. Действительно, не было большой разницы, если бы новость сообщили полчаса назад, но его раздражало, что не он первым заметил исчезновение марсианина.

— В любом случае, далеко уйти он не мог. Он вернется, когда проголодается.

Жаткин неприязненно взглянул на доктора.

— Совершенно ясно, куда он пошел, — уверенно заявил он.

— И куда же?

— Туда, откуда мы его притащили. В склеп под больницей, куда же еще?

Гордонов встал и подошел к шкафу, где они хранили свои скафандры. Там их осталось только три — четвертый, его собственный, исчез.

Винский встал из-за стола.

— Нам лучше пойти за ним. Бедняга может сойти с ума один в таком месте. В конце концов, мы в ответе перед ним. Нам, может быть, даже придется взять его с собой на Землю. Давайте возьмем со склада запасной скафандр и пойдем в больницу.

Земляне вместе прошли через подземный туннель. Подойдя к входу, Плотвинов нажал на рычаг, но дверь не открылась.

— Странно, — сказал он, — раньше дверь всегда открывалась.

Он сделал еще одну попытку, но безуспешно.

— Попробуем войти со стороны улицы, — предложил Винский.

Они вышли на поверхность и подошли к центральному входу в больницу. Плотвинов дернул дверь на себя, но результат был тот же самый, что и в подземелье

— Он заблокировал двери! — воскликнул Гордонов. — Он не хочет, чтобы мы попали внутрь!

Винский согласился с ним.

— И, похоже, мы ничего не можем с этим поделать, — добавил он.

— Все это понятно, — возразил Плотвинов, озираясь по сторонам в поисках запасного входа. — Но как я смогу теперь взять книги и инструменты?

— Не думаю, что здесь есть другие входы, — заметил Винский, перехватив его взгляд. — Чем меньше дверей, тем меньше возможность утечки драгоценного воздуха.

— Я должен туда войти, и я войду, — угрюмо произнес Плотвинов.

Они попытались найти вход, но через некоторое время оставили Плотвинова одного и ушли. Винскому не хотелось потерять последний шанс снять фильм о Марсе, а Гордонов побежал в мастерские изучать свои машины. Доктору не повезло — жаль, но у других были свои, не менее важные дела.

Жаткин тоже ушел, сохраняя свой безразличный и отстраненный вид. Он вернулся в помещение, служившее им приютом все это время, и включил видеоэкран. Сначала настроил его на панораму Ханно. Улицы были забиты толпами спешащих по своим делам машин. Лишь изредка между ними мелькал прозрачный шлем марсианина.

Машины уже давно интересовали Жаткина. Он легче, чем его товарищи, поверил в их разумность, и теперь хотел проследить за их поведением. Он не меньше Гордонова хотел выяснить, как они устроены. Жаткин обратил внимание, что фабрики, где изготавливались эти машины, были так же защищены от просмотра, как и жилые дома.

Максимум, чего ему удалось достичь, это направить лучи на проходную одной из фабрик, но толку от этого оказалось мало. Только ряды машин мелькали туда и обратно. Однако ему удалось выяснить, что, каковы бы ни были отношения между марсианами и их машинами, первые не имели прямого контроля над последними. Соантин сказал, что в Ханно проживает не более трех тысяч человек, а количество машин превосходило это число в сотни раз.

Когда Жаткину надоело смотреть на машины, он настроился на другой вид. Установив точку обзора на высоте нескольких тысяч футов над землей, он начал рассматривать огромный канал, ведущий из Ханно на юг. Как-то раз он заметил некое существо, рассекающее его воды, но не успел заметить — человек это или машина. Жаткин хотел выяснить точно, что это было: животное ли, если они выжили на Марсе, или корабль, совершающий рейс между обитаемыми городами. Но бесконечная темная линия канала на экране казалась абсолютно неподвижной.

Шли часы, близился вечер. Никто не отвлекал Жатки-на от его монотонного занятия. Разумеется, земляне приходили обменять опустевшие кислородные баллоны на полные, но они делали это внизу, на складе скафандров. Жаткин был рад этому: он не хотел ни с кем разговаривать. Он предпочитал сидеть в одиночестве перед экраном, наблюдая за сценами марсианской жизни.

Внутреннее чувство, которое он не пытался анализировать, подсказывало ему, что активная деятельность бессмысленна. Такое же чувство охватило его, когда он предложил убить Яодина.

До заката солнца оставалось не более двух часов, когда шаги в коридоре оторвали Жаткина от созерцания. Он очнулся и увидел Гордонова, а с ним еще одного человека — оба они были в скафандрах. Гордонов крепко держал незнакомца за руку.

— Плотвинов здесь? — спросил он. — Меня интересует, что хочет сказать этот парень.

Он втащил незнакомца в комнату, загородил собой дверь, и снял с него шлем. Жаткин с любопытством взглянул на него. Это, несомненно, был марсианин, чем-то похожий на Яодина. Марсианин устало сел на диван, опустил лицо на руки и надолго замолчал. Вскоре он поднял голову, встретился глазами с Жаткиным и что-то спросил. Жаткин не понял ни слова, но заметил, что марсианин смертельно устал. Тогда он подвел его к щитку и нажал на кнопку. Марсианин понял, что от него требуется. Он произнес несколько слов и через мгновение накинулся на еду, словно голодал целую вечность.

— Где вы его нашли? — спросил штурман у Гордонова.

— Болтался вокруг мастерских. Сначала я подумал, что это Яодин, но это не он.

— Это я и сам вижу. Но кто это?

— Я сам хочу знать. Я привел его сюда, чтобы Плотвинов с ним поговорил. Он почти не сопротивлялся. Эти марсиане — слабосильные парни, что и неудивительно, судя по их костлявому виду. Что я не понимаю, так…

Его слова прервало появление Винского.

— Происходит что-то странное! — взволнованно проговорил он. — Клянусь, я только что видел на улице пару-тройку человеческих фигур. Кто это? — тут командир заметил марсианина. — А этот откуда взялся? Что случилось?

— Несложно догадаться, — задумчиво ответил Жаткин. Через мгновение в комнату ворвался Плотвинов, он явно был не в себе.

— Он сделал это! Черт возьми, вы были правы, Жаткин! — крикнул он. — Его нельзя было выпускать. Он выводит их из транса. В больнице горит свет, в окнах видны силуэты людей. Как вы думаете, что они собираются делать?

— Лучше спросите этого, — предложил Гордонов, указывая на своего пленника.

Плотвинов кинулся к марсианину и забросал его вопросами. Но тот ответил не сразу. Пища помогла ему прийти в нормальное состояние, но не разгладила складки на его лбу. Он встал и твердо взглянул в глаза доктору. Потом марсианин начал говорить — медленно, раздельно, с ярко выраженной враждебной интонацией, которая ни от кого не ускользнула.

Сначала Плотвинов был ошарашен его враждебностью, но через несколько секунд выражение его лица изменилось и он сказал марсианину несколько слов. Лицо последнего также слегка просветлело. Завязался разговор, Винский и прочие терпеливо ждали его завершения. Вскоре встревоженный Плотвинов пересказал им суть разговора.

— Вначале он думал, что мы марсиане, — объяснил он. — Но слегка остыл, когда я объяснил ему, кто мы такие, но, по-моему, нас все равно ожидают неприятности.

Разумеется, их освободил Яодин. Он очнулся посреди ночи и сразу отправился в больницу. Там он разыскал и включил систему вентиляции. Он ожидал, что мы пойдем искать его, и заблокировал все двери. Как только состав воздуха и давление достигли нормы, он начал открывать контейнеры. Пробужденные марсиане сразу принимались помогать ему. Они работают уже четырнадцать часов, и сотни марсиан на свободе. Их возвращают к жизни гораздо быстрее, чем я думал, — все оборудование под рукой. Они все еще там!

— Что они собираются делать? — спросил Винский.

— Во-первых, они активизируют все системы жизнеобеспечения и сделают Аилико пригодным для жизни. Этот парень вместе с другими как раз отправились на разведку. А потом они собираются отомстить. Они хотят уничтожить всех марсиан, которых найдут.

Вы слышали тон этого парня, когда он думал, что говорил с марсианами. Пробужденные не намерены щадить никого.

— А они могут? — спросил Гордонов. — Даже если они восстановят города, чем они будут питаться? Им понадобится сырье, продукты…

— Я не в курсе, хватит ли им запасов на жизнь. Думаю, нет. Но их этот вопрос пока не интересует. Они одержимы идеей мести. Они хотят убить тех, кто не выполнил клятву и не разбудил их. Для них это что-то вроде священной войны. Завтра они собираются послать людей в другие города, чтобы начать открывать контейнеры там.

— Но сколько же их? Миллионы? Им просто может не хватить места.

— Я знаю. Но разве вы не понимаете их состояния? Кроме того, Яодин рассказал им о нас. Он сказал, если мы можем совершать космические путешествия, то могут и они. Они построят ракеты и начнут переселяться на Землю и Венеру. Им была обещана лучшая жизнь, и они намерены ее получить.

Но сначала их собственный народ должен заплатить им за обман. Мы видели и слышали двоих. А теперь представьте ярость тысяч и сотен тысяч…

Глава 9

Винский кивнул. Если все пробужденные марсиане находились в состоянии подобной холодной ярости, Соантина и его сограждан ждала ужасная участь.

— Нам надо предупредить Соантина, — сказал он. — Мы не можем остаться в стороне и позволить пробужденным уничтожить его и многих других.

Гордонов с ним согласился.

— Он пошлет против них машины и проследит, чтобы другие контейнеры остались закрытыми. Возможно, они сумеют договориться с теми, кто уже освобожден.

— Не годится, — покачал головой Плотвинов. — Я сказал этому марсианину, что в Ханно они столкнутся с тысячами машин. Но его это не напугало. Они знают, как устроены машины, и знают, как выводить их из строя. Мне кажется, нам уже ничего не сделать.

— По крайней мере, мы можем предупредить Соантина, — повторил Винский. — Это наш долг. Мы обязаны ему жизнью. В конце концов, мы ответственны за то, что здесь произошло.

— Это наша вина, — согласился Плотвинов. — Моя уж точно. И как вы думаете, что подумает об этом Соантин?

— Вы сделали это не нарочно. Мы же не знали, что произойдет, когда вернули к жизни этого человека. Нас никто не предупреждал. Предупредим хоть его, пока дело не зашло слишком далеко!

— Возможно, он сумеет что-нибудь предпринять! — поддержал капитана Гордонов.

— А вы что скажете, Жаткин? — спросил доктор. Жаткин приоткрыл сонные глаза.

— Что ж, предупредите его. Но я думаю, что все напрасно — вред нанесен непоправимый.

Плотвинов подумал мгновение и попросил Гордонова запереть марсианина в одной из спален. Когда инженер вернулся, на экране уже виднелось лицо Соантина. Плотвинов наклонился к экрану и быстро заговорил с ним на марсианском языке.

Лицо Соантина стало более серьезным, на нем выразилась озабоченность. Затем экран погас.

— Ну? — спросил Винский

— Похоже, это не так серьёзно, как мы опасались. Они собираются послать машины, чтобы предотвратить пробуждение других марсиан. Пока не решено, что надо делать с уже проснувшимися. Он сказал, что машины теперь устроены по-другому и их не удастся вывести из строя. Нас он не винит: он понимает, что мы действовали по незнанию. Однако он сказал, что лучше всего нам немедленно покинуть Марс. Вылет «Товарища» перенесен и состоится на шесть часов раньше.

— То есть сразу после рассвета, — уточнил Гордонов. — Почему бы нам не подняться на борт и не переночевать там?

— К сожалению, это невозможно — заправка еще не завершена, а в жилых отсеках корабля еще нет воздуха.

— Соантин уверен, что он сможет справиться с этими проблемами? — спросил Винский.

— Без сомнения. Он сказал, несколько сот машин справятся с этой ситуацией. Мы не так уж много здесь напортачили, — довольно добавил Плотвинов. — В общем, завтра…

Его прервал голос Жаткина.

— Доктор, — медленно, с расстановкой произнес он, — почему вы лжете?

Доктор подскочил на месте, сжал кулаки и с ненавистью взглянул на говорившего. Жаткин, не шевелясь, смотрел ему прямо в лицо.

— О чем вы? — крикнул Плотвинов. — Ах ты, татарский крысеныш!..

Винский решительно отодвинул доктора в сторону.

— В чем дело? Почему вы обвинили его во лжи?

Жаткин пожал плечами.

— Потому что он лжец. Он ни разу не упомянул ни контейнеры, ни пробужденных в разговоре с Соантином.

Лицо Плотвинова побелело. Одного взгляда на него было довольно, чтобы поверить Жаткину. Наконец доктор овладел собой, но слишком поздно.

— Откуда вам знать, что я говорил, а что нет? Вы же не понимаете ни слова на их языке!

— Так и не слова? — мягко переспросил Жаткин

Плотвинов отвел глаза.

— Ну ладно — допустим, я ему не сказал. И что с того? Если здесь начинаются неприятности, не лучше ли нам поскорей убраться отсюда? Это не наше дело — зачем нам в него вмешиваться? Нам лучше поскорей покинуть это место, и поэтому я попросил Соантина перенести старт.

— А, так это отчасти правда? — спросил Гордонов.

— Ну конечно! Но если вы все еще настолько глупы, что собираетесь предупредить Соантина, пусть это сделает Жаткин — потому что я не хочу.

Жаткин покачал головой.

— К сожалению, я не могу.

— В таком случае, — подвел итог Плотвинов, — Соантин ничего не узнает.

На следующее утро они поднялись с первыми лучами солнца. Плотвинов заказал завтрак — последнюю пищу, которую они ели на Марсе. Гордонов, как всегда, первым делом включил видеоэкран, чтобы взглянуть на «Товарищ». Утреннее солнце ярко сверкало на его полированных боках — он был готов к старту. Из выходного люка свисала веревочная лестница.

Все четверо в молчании глядели на корабль. Отбытие казалось теперь чем-то нереальным: его слишком долго ждали. Меньше чем через час они окажутся в знакомой кают-компании, а через два уже будут в открытом космосе и начнется долгий трехмесячный путь домой.

Завтрак был закончен, и космонавты принялись за сборы. Винский обвешался камерами и вытащил из стенного шкафа ружья, оказавшиеся не нужными. Плотвинов упаковывал материалы, которые успел набрать в больнице, в том числе и флакон с зеленым газом из контейнера Яодина. Гордонов прихватил с собой небольшой мотор — он надеялся, что на Земле найдутся специалисты, которые в нем разберутся и подарят миру абсолютно новую форму производства энергии.

Только Жаткин ничего не собирался взять с собой — он сидел и равнодушно смотрел на остальных.

Винский выпрямился и осмотрел комнату.

— Мы ничего не за…

Его прервал топот в коридоре. Через мгновение в дверном проеме возник Яодин — в скафандре, но без шлема. Он обвел взглядом землян, заметил Плотвинова и уставился на него с неукротимой яростью. Плотвинов невольно отступил на шаг назад.

Марсианин разразился целым потоком слов. Резкие, горькие фразы звучали как удары. Доктор отступил еще на шаг и предостерегающе поднял руку. Марсианин не шелохнулся, а на лице доктора появилось виноватое выражение — он начал что-то сбивчиво говорить, но Яодин оборвал его.

Развязка наступила неожиданно. Яодин поднял правую руку и вытянул ее в сторону Плотвинова. Винский сразу понял, в чем дело, и бросился вперед. Но было поздно. В воздухе вспыхнуло ослепительное беззвучное пламя, и Плотвинов упал на пол со сквозным отверстием, прожженным в голове. На мгновение все застыли на месте. Тишину нарушил возглас Гордонова.

— Смотрите! Винский, смотрите!

Он указывал на экран. Три фигуры в серебристых скафандрах карабкались по веревочной лестнице, свисающей вдоль «Товарища». Один стоял в открытой двери люка, еще четверо бродили внизу.

Винский взглянул на эту сцену, схватил шлем и выбежал без лишних слов из комнаты, отшвырнув с дороги Яодина.

— За мной! — крикнул он.

Гордонов, не мешкая, кинулся за ним. Жаткин не шевельнулся.

Он остался сидеть на диване, глядя на два тела, лежащих на полу. Оба они были мертвы: Плотвинов с дырой в голове и Яодин со сломанной шеей — удар Винского оказался для марсианина слишком силен.

Жаткин понимал, что случилось. В речи разгневанного марсианина несколько раз позвучало слова «Карлет». Плотвинов упоминал, что так звали жену Яодина. С ней он, полный надежд, пришел некогда в больницу, чтобы проснуться в лучшем мире. Именно Карлет умерла тогда в склепе, и однажды Яодин нашел ее там… Ну что ж, теперь они оба обрели покой.

Штурман снова взглянул на экран. Трое поднимавшихся по лестнице марсиан уже исчезли в люке корабля. Вдруг в углу экрана Жаткин заметил движение: две человеческие фигуры в сопровождении нескольких машин неслись к кораблю. Внезапно машины остановились; люди продолжали бежать вперед с нечеловеческой скоростью, возможной только на Марсе. Одна из фигур вырвалась вперед и быстро полезла вверх по лестнице, другая отставала на несколько шагов.

Люк наверху захлопнулся; к тому времени первый землянин преодолел почти полпути. Внезапно лестница вместе с обоими людьми оторвалась и полетела вниз. Упав на землю, несколько секунд оба лежали без движения. Потом один поднялся и в бессильной ярости погрозил кулаками, глядя на ракету. Другой человек так и не пошевелился. Первый вскоре заметил это, наклонился и приподнял его голову. Даже на экране было видно, что его шлем разбит. Если удар о землю не погубил его, это сделало удушье. Выживший человек медленно поднялся на ноги, еще раз долгим пристальным взглядом посмотрел на сияющие бока ракеты, взвалил на плечи своего погибшего товарища и медленно побрел назад в город.

Внезапно из сопла ракеты вырвался поток пламени. Он был настолько ярок, что на мгновение затмил Солнце. Жаткин невольно прикрыл ладонью глаза. Когда он снова открыл их, «Товарищ» исчез. На том месте, где он стоял, в расплавленном песке чернела яма. От людей не осталось и следа.

Жаткин сидел, не в силах пошевелиться. Наконец он глубоко вздохнул и поднялся на ноги. Его блуждающий взгляд остановился на ружьях, которые второпях бросил Винский, на телах доктора и Яодина.

«Что будет дальше? — подумал он. — Вернется ли «Товарищ» на Землю с марсианским экипажем? Или он полетит на Венеру, или, что скорее всего, затеряется в космосе? Мне не суждено это узнать».

Жаткин рассеянно смотрел на предмет, выпавший из рук Яодина. Он был похож на электрический фонарь, только на том месте, где должно быть стекло, оставалось отверстие. Жаткин медленно наклонился и поднял его. Это было очень простое, но эффективное оружие. Судя по всему, оно приводилось в действие нажатием маленькой аккуратной кнопки.

Жаткин еще раз обвел глазами комнату, а потом он направил трубку на себя и нажал на кнопку.

Глава 1

За окном лаборатории ярко светило солнце. Был один из тех июньских дней, когда забываешь обо всех недостатках цивилизации и кажется, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Мы с профессором Лестранжем проработали уже около трех с половиной часов и не предвидели никаких неприятностей.

Тогда, в 1945 году, Лестранж выглядел точно так же, как на портрете, сделанном десять лет спустя и украшающем обложки школьных учебников физики. В сорок лет у него был высокий лоб — отличительная черта человека выдающегося ума — и проницательные глаза, замечающие многое из того, что скрыто от обычных людей. И хотя в ту пору он еще не совершил ни одного из своих революционных открытий, его разработки уже принесли ему признание в научных кругах. Но время, когда его имя стали чтить наравне с именем Эдисона, а портреты появились на первых полосах миллионов газет, еще не наступило.

Подходил решающий момент нашего эксперимента. Я с: трудом пытался преодолеть растущее возбуждение и унять дрожь в руках. Лестранж же был холоден и абсолютно спокоен: во время работы его лицо хранило бесстрастное выражение как у хорошего игрока в покер, и ни одно поспешное движение не выдавало его беспокойства. Он по-|следний раз проверил, все ли подключено и настроено как надо, и велел мне отойти в сторону. Когда я выполнил его указание, Лестранж положил руку на рубильник. Я буквально впился взглядом в сложную конструкцию: через несколько секунд станет ясно — стоим ли мы на пороге удивительного открытия или же перед нами плод потраченных впустую долгих месяцев работы.

Грохот, внезапно раздавшийся за нашими спинами, ударил по моим натянутым нервам как разряд молнии. Я подскочил от неожиданности и резко обернулся. Лестранж медленно опустил руку и от удивления разинул рот. В любой другой ситуации подобное проявление изумления со стороны обычно хладнокровного профессора смутило бы меня, но тогда я сам был слишком поражен увиденным. Посреди комнаты валялся какой-то странный механизм, а в нескольких футах от него на полу неподвижно распласталось тело какого-то человека.

Через несколько секунд незнакомец пошевелился и сел. На нем был облегающий темный костюм из материала, текстурой и отделкой напоминающего кожу, и, очевидно, скроенный из одного куска. Мужчина был высок и атлетически сложен, а его лицо свидетельствовало о твердости характера, хотя в тот момент на нем отражалась явная растерянность. Несколько секунд незнакомец оглядывал лабораторию, изучая обстановку. Было совершенно очевидно, что он чем-то изрядно обеспокоен, но, когда он обратился к нам, голос прозвучал твердо и даже повелительно:

— Скорее дайте мне какую-нибудь веревку. Ну же!!! Что-то в его интонации заставило меня подчиниться и начать лихорадочно шарить по карманам.

— Вот, — наконец промямлил я и протянул ему моток бечевки.

Он схватил ее, повернулся к валяющейся на полу загадочному устройству и привел его в вертикальное положение. Более всего оно напоминало каркас какой-то миниатюрной клетки с золотыми стойками, перекрещивающимися в виде решетки. Внутри за решеткой я успел заметить ковшеобразное сиденье, перед которым располагались два ряда циферблатов. Рассмотреть что-нибудь еще у меня не хватило времени. Незнакомец склонился над приборной доской и подкрутил несколько верньеров, затем привязал конец бечевки к небольшому рычажку. Затем, отойдя настолько далеко, насколько позволяла длина бечевки, он резко ее дернул.

Неожиданно машина исчезла. Теперь перед нами стоял только незнакомец, в руках у него была веревка. Мужчина облегченно вздохнул и повернулся к нам:

— Господа, должен принести вам свои извинения…

— Сэр, — возмущенно перебил его Лестранж, — мне бы очень хотелось узнать, по какому праву вы вторглись сюда?

— Признаться, такого права у меня нет. Я могу лишь умолять вас не лишать меня того, что в древние времена называлось «правом убежища». Вы ведь мистер Лестранж, изобретатель аккумулятора? Кстати, меня также зовут Лестранж, Джон Лестранж.

— Да, — ответил профессор, — мое имя действительно Лестранж, но никакого аккумулятора я не изобретал!

— Разве еще нет? — удивился наш странный гость. — Значит, я прибыл раньше, чем предполагал. Что ж, прошу прощения — похоже, я немного запутался в датах.

Лестранж изумленно заметил:, — Я вас не слишком понимаю. Без сомнения, позднее вы нам все объясните. Однако, как следует из вашего имени, мы, похоже, состоим в некоем родстве?

— Разумеется, мы родственники, правда дальние.

— Надо будет проверить. Никогда раньше ничего о вас не слышал. Да, позвольте представить моего ассистента, Гарри Райта.

Незнакомец протянул мне руку:

— Как же, наслышан о вас, мистер Райт, — с улыбкой сказал он. — То, что вы спасли мистера Лестранжа, было по-настоящему мужественным поступком.

Настала моя очередь удивиться. За те шесть лет, что мы были знакомы с профессором, он ни разу не подвергался опасности большей, чем любой человек, каждый день переходящий оживленную улицу.

— Вижу, что опять допустил промах! Пожалуйста, забудьте об этом, — извинился наш гость.

Тут выражение его лица мгновенно изменилось, приветливая улыбка исчезла. Каким-то умоляющим тоном он спросил:

— Скажите, господа, кто-нибудь из вас видел или слышал о машине, подобной той, на которой я сюда прибыл?

Мы с сомнением покачали головами. Лично я не мог припомнить ни одного устройства, хотя бы отдаленно напоминающего исчезнувший механизм.

— Да, действительно, это попросту невозможно, — задумчиво произнес он, — но на всякий случай я должен был спросить.

Его пристальный взгляд медленно скользил по комнате, останавливаясь то на одном, то на другом предмете до тех пор, пока не остановился на установке, подготовленной к проведению нашего так внезапно прерванного опыта. Лицо незнакомца просветлело, и он сделал несколько шагов в сторону аппаратуры. Мы с Лестранжем постепенно начали приходить в себя, мало-помалу освобождаясь от ощущения какой-то нереальности происходящего. Переглянувшись, мы поняли, что думаем одно и то же: наш незваный гость — шпион! Уж слишком внимательно изучает он плоды наших многомесячных трудов! Лестранж выхватил из ящика стола револьвер.

— Руки вверх! — неожиданно — приказал он.

Незнакомец подчинился с легкой улыбкой.

— Я слышал, что вы живете в непростые времена, — заметил он.

— Отойдите вон туда и не двигайтесь, — велел Лестранж. — Так, а теперь рассказывайте, почему вас так заинтересовала наша работа?

Человек, назвавшийся Джоном Лестранжем, в изумлении уставился на нас.

— А что же удивительного в том, чтобы выказывать интерес к открытию, которое со временем совершенно изменит лицо планеты? — дружелюбно спросил он. — Кроме того, возможно, я и ошибаюсь, но эта установка несколько отличается от той, изображение которой я видел в журнале несколько лет назад. У меня складывается впечатление, будто некоторые блоки там соединялись чуть иначе. Левый терминал крепился прямо к…

— Что вы такое несете!? — возмущенно рявкнул Лестранж. — Вы, должно быть, сошли с ума! Эта штука всего четыре дня как собрана.

— О Господи! — воскликнул незнакомец. — Ну хорошо, попытаюсь объяснить вам все по порядку, но, предупреждаю, это очень долгая история. Кстати, нельзя ли сначала хоть немного поесть? А то у меня уже целые сутки ни маковой росинки во рту.

К концу трапезы наше отношение к загадочному незнакомцу заметно изменилось. Он перестал быть для нас чужаком, став гостем, которого мы по его просьбе теперь называли просто Джоном. Беседуя с ним за столом, мы мало-помалу оставили наши подозрения на его счет, однако так и не смогли понять, кто же он в конце концов такой. Наш гость явно был хорошо образован и в то же время во многих отношениях совершенно невежествен. Он неплохо разбирался в политике, но знания его в этой области казались слишком общими, а стоило коснуться деталей, как выяснилось, что в них он абсолютно не разбирается. В разговорах об известных современных деятелях он проявлял заметную нерешительность, будто боялся ляпнуть что-нибудь невпопад. Его знание литературы было превосходно, хотя порой он ссылался на произведения, о которых я ничего не слышал, хотя, по-видимому, они и принадлежали авторам, чьи имена были широко известны. Складывалось впечатление, что достаточно уверенно он чувствует себя лишь в двух-трех сферах.

Когда мы наконец прошли в кабинет Лестранжа, профессор предложил гостю сигару.

— Табак? — переспросил Джон.

— Естественно, — с удивлением ответил Лестранж, — что же еще?

— Там, откуда я прибыл, существует много вещей, которые можно курить. Поэтому в таких вопросах лучше перестраховаться.

Он поудобнее расположился в большом кресле и закурил сигару.

— А сейчас, если вы наконец готовы выслушать длинную историю, — сказал он, — я с удовольствием объясню вам причину своего столь внезапного вторжения.

— Наш эксперимент… — начал я.

— …не будет успешным в том виде, в котором он сейчас был вами подготовлен. Поверьте мне, я даже могу указать вам, где вы просчитались.

Я воспринял это его заявление вполне серьезно, поскольку чувствовал, что гость неплохо разбирается в тонкостях нашей работы. Лестранж тоже согласно кивнул.

Тогда Джон начал свой рассказ:

— Полагаю, для начала следует объяснить, почему мой выбор пал именно на вас, а не на кого-нибудь еще. Причина первая — наши родственные связи. Вторая то, что опираясь на информацию, полученную мною из литературы, я не без оснований оценил вас как человека гораздо более широких взглядов, чем кто-либо из ваших современников. То есть, именно вы скорее всего поверите моему рассказу. Что же касается нашего родства… Моя семья всегда гордилась тем, что ведет прямое происхождение от вас и вашей жены Джой.

— Позвольте, но ведь я не женат! Я…

— Пожалуйста, разрешите все объяснить по порядку. Ситуация очень сложная, но я не теряю надежды, что мне удастся убедить вас. Ведь очень немногим выпадает возможность убеждать в чем-нибудь своих прапрапрадедов. Видите ли, я родился в 2118 году от Рождества Христова. Или, может быть, точнее сказать «буду рожден»? Я беженец из XXII века. Поэтому я точно знаю, что вы вскоре женитесь, хотя сказать, когда это произойдет определенно, не берусь.

Наверное, будет легче, если я поведаю вам свою историю в прошедшем времени. Ведь та жизнь для меня — теперь самое настоящее прошлое. Отправив машину назад я на ваших глазах сжег за собою все мосты.

Поверьте, но там у себя в двадцать втором веке мы знаем намного больше, чем вы здесь в двадцатом. Мне известно, что время устроено или течет таким образом, что и существует и не существует одновременно. Но, например принципы работы той машины, которая принесла меня сюда, для меня такая же тайна за семью печатью, как и для вас. Я просто установил дату, нажал рычаг, и вот я здесь, в лаборатории. А оставить машину себе и исследовать ее я просто не отважился, так как уверен, что хозяева могут проследить ее местонахождение. Уж больно велик риск.

Глава 2

Мир, в котором я жил, совсем не такой, каким представляют себе будущее люди XX века. Герберт Уэллс был бы разочарован. Освоение тех научных достижений, которые уже были сделаны в физике, химии и технике, свело прогресс в этих областях знаний к минимуму. К концу XX века наука продвинулась так далеко вперед, что цивилизации пришлось претерпеть серьезные изменения, чтобы дать возможность природе восстановить нарушенный прогрессом баланс. Полагаю, вы уже и сейчас замечаете, как начинают рушиться политические и социальные устои, позволяющие вести более простой образ жизни. Война перестала решать все вопросы — она могла лишь искоренить старые порядки, но никак не преобразовать их. Таким образом, сами видите, что наши эпохи отличаются скорее лишь своими общественными институтами, а никак не уровнем технического развития. С 2000 года почти единственной формой двигателя для любых форм механизмов стал тот самый аккумулятор Лестранжа, о котором я уже упоминал. Двигатель внутреннего сгорания исчерпал свои возможности. Поезда, корабли, самолеты — все, кроме самой тяжелой техники, со временем будет приводиться в действие с помощью вашего изобретения.

Конечно, довольно странно рассказывать человеку о результатах его открытия еще до того, как он его совершил. Но уверяю вас: ваша маленькая аккумуляторная батарея повлияет на будущее планеты так, как еще не влияло ни одно изобретение в истории человечества. Даже машина, на которой я сюда прибыл, питается от усовершенствованной формы вашего аккумулятора. Диапазон ее действия — почти полмиллиона лет.

— Постойте, но ведь вы говорили…

— О, да, конечно, я совершил на ней лишь маленькое путешествие. Просто увлекательную поездку на пару столетий назад.

Оглядываясь назад, я вижу, что предвестники бедствия, с которым мы столкнулись, появились уже около года назад, по-моему, в 2144 году. Газеты опубликовали статью о крушении товарного поезда (тяжелые и непортящиеся грузы у нас все еще находят более выгодным перевозить по железной дороге). Следствие так и не выяснило причину аварии. Но на месте происшествия был найден остов какой-то машины очень странной формы. Ее каркас из какого-то неизвестного золотистого металла хотя и был покорежен ударом, однако выдержал огромную нагрузку. Хотя этот неизвестный золотистый металл уже и сам по себе явился настоящей загадкой, еще большее недоумение вызвало тело, найденное лежащим у железнодорожного полотна. Не было ни малейших сомнений, что оно принадлежит человеку. Однако нам, чьи стандарты красоты восходят еще к античным временам, это человеческое существо показалось скорее жалким уродцем. Рост его составлял пять футов, объем черепа в два раза превышал нормальный за счет необычайного увеличения лобной части. Шея была необычайно толстой — явно чтобы выдерживать тяжесть головы, а плечи узкими и едва заметными. Слабые руки заканчивались маленькими кистями с короткими пальцами без ногтей, а ступни ног казались чересчур нежными. Когда тело изучили патологоанатомы, они заметили и много других отличий: на удивление маленький кишечник, отсутствие слуховой системы и атрофированные зубы.

Сейчас же посыпались различные предположения. Одни говорили, что это настоящее чудо, другие принимали загадочное существо за результат какого-то эксперимента, третьи — за гениальную мистификацию, четвертые — за неудачную попытку создания искусственного живого существа и т. д. И только одно объяснение оказалось близким к правде. Какой-то чудак предположил, что это, возможно, тело инопланетного исследователя, который попросту выбрал неудачное место для посадки. Но это предположение было тут же отвергнуто, так как металлический каркас — не самая подходящая форма для космического корабля. Тем не менее, как выяснилось позднее, единственной ошибкой было слово «инопланетный».

Начавшие было утихать споры вспыхнули с новой силой, когда вскоре было найдено другое такое же тело. Мальчик, первым обнаруживший его, рассказывал, что рядом находилась и блестящая машина, но, когда он дернул рычаг, она исчезла. И снова одно за другим стали высказываться различные предположения. Были перебраны все возможные версии. Все, кроме единственно верной: люди 2144 года обнаружили тело своего далекого потомка. Это было первое предостережение, но мы просто не смогли этого понять, так что оказались совершенно неподготовленными к тому, что произошло далее.

Последний акт этой драмы начался три месяца назад. Да, прошло всего три месяца…

Джон замолчал и с горечью посмотрел на нас.

— Мы, — продолжал он, — жили во вполне счастливом мире. Цивилизация, казалось, спокойно развивалась и шла к какой-то далекой, но определенной цели. И все это оказалось в один момент сметено, обращено в хаос. Время и пространство странным образом искривились, потеряли свое былое значение.

То была самая счастливая ночь в моей жизни. Мэри еще живет где-то в запутанном лабиринте времени, но никогда нам больше уже не быть вместе, как в тот памятный вечер. И вот в ту самую ночь, казалось специально созданную для влюбленных, по всему миру из репродукторов и телевизионных приемников прозвучало следующее сообщение:

— Люди двадцать второго века! Мы ваши потомки из пятьсот тысяч двадцать второго века предлагаем вам обмен. В мире, где мы живем, для нас больше нет будущего. Мы завоевали время и можем получить вашу Землю. У вас есть только два варианта: полностью подчиниться нашей воле или же подвергнутся истреблению. Мы вовсе не жестокосердны, и у нас нет ни малейшего желания уничтожать вас, наших предков. Вместо этого, мы предлагаем обмен: ваш мир — на наш. Мы переправим вас через бездну времени в мир, к которому вы, маложивущая раса, скорее всего, легко приспособитесь. В нем смогут жить ваши дети и внуки. Но для нас, людей, продолжительность жизни которых измеряется тысячелетиями, конец слишком близок. Поэтому мы прорвались сквозь время, чтобы получить возможность продолжить существование своей расы. Так что подготовьтесь сами и соберите имущество, которое собираетесь взять с собой. Мы назначим время и место».

Мы с Мэри не знали, что и подумать. А так как у нас было достаточно других дел, то решили, что утро вечера мудреней. Однако новый день не разрешил загадку, а скорее, наоборот, все окончательно запутал. Люди задавались многочисленными вопросами: где находится источник голоса, почему он звучал на всех радиоволнах и по всем телевизионным каналам, почему на телеэкранах не появилось изображение говорящего и все такое прочее…

Это вызывало у людей смутное беспокойство. И, хотя никто не понял истинного значения послания, необычная форма его передачи обеспокоила общество, не привыкшее к новшествам. Но даже те, кто всегда недоверчиво относился ко всему необычному, в данном случае почувствовали серьезность ситуации. Все понимали, что нужно что-то предпринимать. Правительства всех стран, якобы официально проигнорировавшие сообщение, на самом-то деле просто пребывали в полной растерянности.

Через несколько дней прозвучало второе сообщение.

Мы с Мэри как раз сидели у открытого окна, когда вновь послышался голос.

— Я же вроде бы выключила радиоприемник, — удивилась Мэри.

Я поднялся, подошел к приемнику и внимательно осмотрел его. Он, несомненно, был выключен. Может, короткое замыкание? Я выдернул шнур из розетки и тут же с изумлением уставился на динамик, так как голос как ни в чем не бывало продолжал:

— …Насколько мы понимаем, вы так и не занялись приготовлениями, поскольку, видимо, просто не осознали серьезности наших намерений…

Это было просто невероятно! Я схватил приемник и грохнул его об пол. Вообще-то мне было известно много способов заставить работать неподключенный приемник, но в данном случае явно не был использован ни один из них. Голос между тем продолжал:

— Нам не хотелось бы причинять вам никакого вреда, но, если вы не подчинитесь нашим требованиями, мы будем просто вынуждены ликвидировать вас. И, поверьте, это вовсе не пустые угрозы. Вот наше предложение: вы назначаете комиссию, которая посетит наш мир, а потом доложит вам обо всем, что увидит. Вы должны воочию убедиться, что спасти вас может только покорность. Пусть ровно через неделю ваша комиссия соберется в парижском аэропорту Ле Бурже, а мы пришлем туда за ней свой транспорт».

Мы с Мэри тревожно переглянулись. За этим невыразительным голосом чувствовалась какая-то сила, заставляющая воспринимать происходящее всерьез.

— Что ж, постараюсь войти в эту самую комиссию, — протянул я после продолжительного молчания, — и докопаться до истины.

Мэри одобрительно кивнула:

— Да, Джон, это очень похоже на тебя, — а затем, слегка нахмурившись, добавила: — А тебе не кажется, что это может быть опасно?

— Не думаю, — успокоил я ее. — Какой смысл собирать комиссию лишь для того, чтобы убить ее членов. В таком случае они могли бы попросту начать уничтожать нас прямо сейчас. Скорее всего, кем бы эти существа ни были, они честны с нами. Хотя в целом все это действительно выглядит более чем странно.

Будучи человеком довольно влиятельным, я без труда сумел добиться назначения в комиссию. Огромный воздушный лайнер вскоре доставил меня в старинный аэропорт Ле Бурже, где я и присоединился к большой группе ожидающих обещанный транспорт людей. Они являли собой довольно пестрое сборище, состоящее из французов, американцев, немцев, англичан, японцев, греков, индусов и людей многих других национальностей. Правда, при этом никто из них не представлял свое правительство официально. Государственные деятели формально проигнорировали ультиматум, что не помешало им оказать полную поддержку желающим ответить на призыв. Своей короткой угрожающей речью неизвестный умудрился привлечь внимание многих выдающихся людей, которые решили войти в состав комиссии.

Не прошло и часа с момента моего прибытия, как на огромной высоте толпа ожидающих увидела золотистый цилиндр, с огромной скоростью несущийся по направлению к аэропорту. По-видимому, только теперь многие начали осознавать возможную опасность. На таком расстоянии трудно было определить размеры цилиндра, но все равно вскоре стало ясно, что он ничуть не меньше самого крупного из наших космических кораблей. По обе стороны его тянулся длинный ряд иллюминаторов. Определить же, что именно приводит в движение странный летательный аппарат, не было никакой возможности.

Через несколько мгновений из всех громкоговорителей прозвучало предупреждение о посадке. Огромный цилиндр опустился на поле с неожиданной легкостью, так что сотрудникам аэропорта ничего не пришлось делать.

— Просим подняться на борт, — произнес голос, который мы уже начали узнавать. Тут же в нескольких местах корпуса обшивка раздвинулась, образовав проходы. Мы было в нерешительности переглянулись, но затем дружно вошли внутрь корабля. Со щелчком закрылись двери, и оказалось, что мы в просторном салоне, занимающем почти все внутреннее пространство. Затем корабль поднялся примерно на тысячу футов выше обычного потолка полетов и, развернувшись, взял курс на юг.

Когда первое удивление от всего увиденного прошло, мы вновь обрели способность говорить.

— Мне все это совсем не нравится, — заявил маленький французик, который еще в аэропорту представился мне как мсье Дювэн. — Слишком уж все таинственно. Разве мы дети, чтобы устраивать нам такое представление? Стоявший рядом с ним сэр Генри Дин пробормотал:

— По-моему, все это просто смехотворная мистификация, организованная какими-то безответственными шутниками, но ничего, скоро мы выведем их на чистую воду.

Француз кивком выразил свое одобрение и, повернувшись ко мне, спросил:

— А вам, мсье, не кажется оскорбительным, что со столь выдающимися людьми обращаются как со стадом овец? Где же прием, приветственные речи?

— Но, если это и вправду неудачная шутка, — заметил я, — то зачем же нам выглядеть еще глупее?

— Значит, вы тоже думаете, что это шутка? — спросил сэр Генри.

В ответ я довольно невежливо заметил, что прибыл сюда лишь наблюдать и делать из своих наблюдений соответствующие заключения. Что у меня нет ни малейшего желания запутывать себя безосновательными предположениями и строить преждевременные теории. Конечно, мой ответ был, пожалуй, излишне резок, но уж больно эта парочка раздражала меня.

— Пустыня! — крикнул кто-то. Я посмотрел в окно и увидел, что мы летим над бесконечными песками к самому сердцу Сахары.

Глава 3

Примерно через три четверти часа теперь уже хорошо знакомый нам голос лаконично произнес: — Приземляемся.

Внизу, почти прямо под нами, мы увидели сверкающее золотом сооружение. Корабль беззвучно приземлился, двери открылись, и мы вышли наружу. На фоне блестящей гладкой стены мы заметили фигуру встречающего. Возглас удивления вырвался у нас, когда мы вдруг поняли, что перед нами живая копия тех самых существ, которые так озадачили медицинский мир около года назад. Та же широкая шея, та же голова с массивным выступающим лбом. Два умных глаза внимательно изучали нас. Этот человек не носил ничего, кроме темной бесформенной туники и пары мягких туфель.

Голос продолжал отдавать нам приказания, но, присмотревшись, мы обнаружили, что губы незнакомца неподвижны. Он провел нас в просторный зал, освещенный мягким, льющимся со всех сторон, светом. В зале имелся ряд стульев, сразу же напомнивших нам далекие студенческие годы. Наш маленький провожатый занял кресло напротив нас. Удивительно, но его уродливая внешность не вызывала у меня ни малейшего отвращения. Для меня уже перестало иметь значение то, что он такой малорослый, физически плохо сформированный, беззубый и глухой. Я воспринимал его просто как представителя другой расы, не более странного, чем африканские пигмеи или жители Тибета. Мы снова услышали голос, хотя его губы даже не шевельнулись:

— Люди двадцать второго века, — начал он официально, — очевидно, вы развиты еще менее, чем мы предполагали. Похоже, вы не приняли наше предложение не потому, что сознательно отклонили его, а просто потому, что не поняли его значения. Придется разъяснять вам все как малым детям, демонстрируя наши бесконечные возможности. Но сначала вы должны увидеть мир, который мы вам предлагаем.

В том месте, где только что была глухая стена, вдруг возникло изображение какой-то совершенно фантастической местности. Впрочем, это скорее было похоже не на изображение на экране, а на совершенно реальный пейзаж. Мы увидели город с отливающими золотом двух-трехэтажными зданиями, отличающимися удивительной красотой линий и пропорций.

— Город Кип, — сообщил голос, — стоит на дне высохшего Средиземного моря рядом с горой Кипр. Вы обратили внимание, насколько низкие здесь дома? Это потому что воздух на такой высоте сильно разрежен. В Атлантической и Тихоокеанской котловинах городские дома гораздо выше, поскольку атмосфера на таких глубинах еще достаточно плотная. Хотя океаны и пересохли, но этот мир вовсе не бесплоден. На больших глубинах сохранилось еще вполне достаточно воды, чтобы ее хватило на несколько тысяч лет. А когда и она исчезнет, можно будет прибегнуть к помощи механизмов.

Перед нами промелькнуло небольшое унылое горное озеро. В его мрачной глубине плескались отблески красных языков пламени.

— Солнце уже старое, оно медленно умирает. Но, прежде чем это произойдет, пройдет еще немало времени.

На экране один вид сменял другой, а голос продолжал:

— Вот это все мы и предлагаем в обмен на ваш мир: дома, которые останутся стоять и тогда, когда Солнце превратится в такой же космический хлам, как знакомая вам Луна. Машины для приготовления пищи, искусственный воздух, искусственное отопление и вода — вот что ждет вас в нашем мире. Машины не изнашиваются, не ломаются и будут работать даже тогда, когда уже давно ставший необитаемым мир сделает свой последний вздох. И, хотя многое из того, что говорю, недоступно вашему разумению, со временем вы накопите новые знания и сделаете новые изобретения. Единственное, Что мы сохраним это секрет времени. Вполне разумная предосторожность с нашей стороны, так как даже нам приходится пользоваться этим знанием чрезвычайно осторожно, чтобы не превратить мировой порядок в хаос.

Перед нами мелькали мощные машины, красивые города, самолеты, огромные летающие цилиндры, просторные залы, диковинные цветы — панорама мира, который будет существовать лишь через пятьсот тысяч лет.

Большинство членов комиссии было ошеломлено, но ничуть не испугано. Я уверен, нас убедило вовсе не то, что рассказывал голос, и тем более не мелькающие перед нашими взорами картины, а та сила, которая чувствовалась во всех его словах. В присутствии этого карлика все переставало быть таким уж фантастичным, и исчезала даже сама мысль о возможном обмане. Он наконец заставил нас Поверить, что их план не более удивителен, чем обмен территориями между двумя племенами. Все это столь же возможно, сколь и невероятно! Теперь мы уже ничуть не сомневались, что наши соотечественники смогут — если захотят — перебраться на пятьсот тысяч лет в будущее, равно как не сомневались и в том, что они этого не захотят. Тут со своего места поднялся профессор Тун из Гарварда.

— От имени всех нас я все же хотел бы понять, в чем причина подобного мероприятия, — сказал он. — Вы внезапно сваливаетесь как снег на голову и предлагаете нам очень многое, но что же в итоге получаете вы и что теряем мы?

— Вы не теряете ничего, кроме привычной местности, — ответил голос. — Но и мы предлагаем вам совсем неплохие места.

— Но, — возразил кто-то, — что же будет с нашими потомками? Вы ведь сами обмолвились, что выживет лишь несколько поколений, следовательно остальных вы приговариваете к смерти?

— Некоторых, но далеко не всех. Разве вы еще не поняли, что мы и сами — ваши потомки, потомки ваших детей. И хотя за это время мы достигли очень многого, конец для нас близок. Если мы останемся в нашем времени, то рано или поздно погибнем вместе с Землей. Поэтому мы просто хотим иметь в запасе больше времени. Мы, ваши внуки, вплотную подошли к своей судьбе. Но, по нашим представлениям, жизнь может и не закончиться с гибелью Земли. Вы меня понимаете?

— Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понял, — пробормотал человек, сидящий рядом со мной. — Это религия какая-то, что ли?

Я ничего не ответил. В этот момент я как раз пытался сосредоточиться. На самом деле речь была гораздо длиннее, чем то, что я вам пересказал. Многое из сказанного я и теперь не совсем понимаю. И хотя я не могу точно воспроизвести все, что тогда говорилось, так как прошло много времени, основной смысл сказанного я все же постарался передать.

Вслед за этим был задан как раз тот вопрос, который на протяжении всей дискуссии мучил и меня самого. Он исходил от англичанина, который произнес очень язвительным тоном:

— Насколько я понял, хотя мы в настоящее время и являемся вашими предками, в скором времени вы, вероятно, рассчитываете стать своими собственными предками?

— И да, — ответил карлик, — и нет.

Англичанин растерянно оглянулся вокруг.

— Вам просто не понять этого до тех пор, пока вы глубже не постигнете природу времени, — продолжил он. — Представляя время в форме простой прогрессии событий, вы сами ставите перед собой непреодолимые преграды.

Профессор Тун снова поднялся и задал еще какой-то вопрос. О чем разгорелась дискуссия, я уже не помню, но голос по-прежнему проникал в самые глухие уголки моего сознания. Больше всего это напоминало ведение спора с помощью какой-то психогипнотической установки. Когда наконец поднялся сэр Дин, в нашей компании осталось не более двух-трех человек, которых не убедил стройный ряд доводов, представленных нашим сопровождающим. И тут заданный сэром Дином вопрос словно сломал чары.

— А не могли бы вы показать что-нибудь из ваших достижений конкретно? Нечто такое, о чем мы могли бы доложить своим народам? До сих пор мы не узнали практически ничего полезного для тех, кто нас послал. Народы, которые мы представляем, едва ли будут впечатлены, услышав всего-навсего о чисто философской дискуссии, которую большинство из нас оказалось попросту неспособно вести. С моей точки зрения, гораздо больший эффект произвела бы, например, демонстрация оружия, которое вы предполагали использовать для осуществления своего плана.

— Вы уже видели наши строения. Что же касается оружия, то придется вас разочаровать, — ответил карлик.

Сэр Генри проворчал:

— Намереваетесь сохранить это в секрете? Очень благоразумно с вашей стороны. Но если бы вы все же продемонстрировали мощь вашего оружия…

— Боюсь, вы нас просто неправильно поняли, — отозвался карлик с упреком. — Мы не можем показать вам свое оружие, потому что его у нас нет.

— Ха! Тогда все это сплошное надувательство! Я подозревал это с самого начала. Вы просто рассчитывали хитростью…

— Нет, вы опять не понимаете. Мы вовсе не нуждаемся в ружьях или снарядах. Для нас все это — уровень каменного века. Мы давным-давно не используем подобные игрушки. Для нас не важно, способно ли данное оружие убить одного или целую тысячу человек. Мы не хотим убивать ни одного.

Сэр Генри фыркнул, демонстрируя свое презрение к подобной позиции.

Теперь нам предстояло увидеть достижения техники будущего. В зале появилось еще несколько карликов. Мы все встали.

— Странно, — пробормотал мой сосед, — я заметил, что этот человек ни разу не открыл рта во время разговора с нами. Кроме того, мы знаем, что они ничего не слышат, а тем не менее он понимает то, что мы говорим. Все это очень необычно. Вот, взгляните на него хотя бы сейчас.

Наш провожатый подошел к металлической стене, и перед ним сразу же возникло пустое пространство.

— Не вижу ничего необычного, — возразил я, — существует много дверей, которые открываются, когда к ним подходишь.

— Нет, вы присмотритесь внимательнее. Это не похоже на открытую дверь — скорее просто исчез кусок стены. То же было когда мы входили сюда.

Карлик явно презирал нас. Он обращался с нами крайне небрежно, лишь изредка бросая краткие справки об объектах, мимо которых мы проходили: машинах, производящих воду, приготовляющих пищу и разных других механизмах. Мы смотрели на все это с видом дикарей, впервые увидевших радиоприемник. В отличие от машины времени, ни в одной из них не использовался аккумулятор Лестранжа. Поэтому источники питания и принципы действия всех этих машин оставались для нас загадкой. Когда мы вошли в зал, который, как нам сначала показалось, весь был загроможден металлическими птичьими клетками, наш гид заметно оживился.

— Машины времени, — произнес он резко. Мы приблизились к «клеткам». По тому, с каким увлечением карлик начал рассказывать нам о машине времени, мы поняли, что это очень недавнее изобретение. Из его объяснений стало ясно, что один из двух рядов циферблатов устанавливает время, куда намечается совершить путешествие. Циферблат состоит из семи индикаторов — от одного часа до десяти тысяч лет. Приборы нижнего ряда определяют место прибытия. Положение машины может быть рассчитано буквально до фута, для этого необходимо лишь установить правильное соотношение между временем и местом прибытия и рассчитать отношение движения машины к скорости движения Земли.

— А это для чего? — спросил кто-то из нашей группы и потянулся к рычагу на панели управления машины. Карлик бросил на него быстрый взгляд, и не успела рука смельчака опуститься на рычаг, как он неожиданно пошатнулся и рухнул на пол. Как он рассказывал позднее, будто какая-то невидимая сила внезапно нанесла ему сокрушительный удар.

— Что я говорил! — возбужденно воскликнул мой сосед. — Сила мысли, вот что они используют! Вот почему их руки так слабы, они им попросту не нужны.

Карлик, оказывается, слышал наш разговор, поскольку тут же оглянулся.

— Я удивлен, — усмехнулся он. — Оказывается, вам известны даже такие понятия как «сила мысли». А я-то по вашим реакциям решил, что у вас имеются только инстинкты.

— Это оскорбление! — возмутился кто-то позади меня.

— Вас тридцать человек, — невозмутимо продолжал незнакомец, — предлагаю проверить, сможете ли вы все вместе устоять против меня одного.

Мы замерли в изумлении. Там, где всего секунду назад стояли «клетки», ничего больше не было, а вокруг нас расстилались бескрайние просторы пустыни.

— Ну, прямо сказка про волшебную лампу Аладдина, — проворчал мой сосед, нагнувшись и зачерпнув песок ладонью.

Карлик едва не смеялся над нашей растерянностью.

— Вы прекрасно знаете, где находитесь на самом деле, — сказал он, — и все же видите и чувствуете пустыню. Надеюсь, теперь вы убедились, что ваша сила гораздо меньше моей. Может, попробуете снова увидеть зал?

Я полагаю, что в событиях, которые произошли потом, немалая заслуга одного из самых выдающихся людей нашего времени, профессора Туна. Какое-то время мы еще ощущали исходящий от песка жар, а затем вокруг стали проступать неясные очертания зала. Медленно, как сквозь туман, проступили стены, но через секунду снова начали таять. Потом неожиданно контуры салона стали четче, и мы снова очутились в знакомом помещении. Карлик еле стоял на ногах и тяжело дышал.

— О Господи, — удивленно прошептал кто-то, — да ведь он измотан так, будто пробежал двадцать миль. Во всяком случае, мы показали, что тоже чего-то стоим!

Глава 4

На обратном пути в аэропорт профессор Тун предложил членам комиссии собраться в Париже и обсудить создавшееся положение прежде, чем каждый из нас начнет готовить доклад для своего правительства. Делегаты приняли это предложение единогласно, так как чувствовали себя довольно неуверенно и хотели получить хоть какие-нибудь рекомендации относительно отчета.

С общего согласия заседание открыл профессор Тун.

— Джентльмены, — начал он, — каждому из нас на днях предстоит дать отчет о нашем путешествии. В свете того, что мы узнали, вопросы, которые нам будут задавать, покажутся большинству из нас просто нелепыми. Однако еще более нелепыми покажутся наши ответы. Нас спросят, как устроен и за счет чего движется тот летательный аппарат, на котором мы путешествовали. Мы ответим, что не имеем об этом ни малейшего представления. Это покажется им очень странным. У нас поинтересуются, много ли карликов населяет тот мир. Мы ответим, что видели около пятнадцати. Когда же нас спросят, каким оружием располагают наши противники, мы вынуждены будем признаться, что, скорее всего, у них вообще нет оружия. Сколько там летательных аппаратов? Мы видели только один. Что собой представляет золотой металл? Тоже неизвестно. И так будет продолжаться до тех пор, пока им не надоест потешаться над нами. Короче говоря, мы попросту рискуем стать всеобщим посмешищем.

И если это случится, наши предостережения никто не воспримет всерьез. Редко, джентльмены, какая-нибудь комиссия приходила к менее конкретным результатам, чем наша. Вот если бы мы рассказали о сверхмощном оружии, неизвестных разрушающих лучах, новых смертельных газах — вот тогда бы нас выслушали внимательно. Вместо этого мы обнаружили угрозу такой силы, по сравнению с которой все вышеперечисленное просто детские игрушки.

Но если мы сами до сих пор не осознали все это до конца, то как мы сможем убедить в чем-то других? Все, что мы видели, это один странный летательный аппарат, одно не менее странное здание, нескольких карликов, несколько машин, про которые нам сказали, что они могут переносить людей во времени, и другие непонятные механизмы. Кроме того, нам показали весьма интересное кинематографическое шоу. Но вот наши ощущения мы передать не сможем. Как описать скептически настроенной аудитории охватившее нас тогда чувство потенциальной угрозы? И все же я убежден, что люди должны узнать о той силе, с которой столкнулись, о мощной интеллектуальной и духовной сущности, по сравнению которой мы едва ли вообще достигли уровня разумных существ. Нас должны услышать и нам должны поверить! На нас лежит огромная ответственность.

Конференция продолжалась два, как мне кажется, потраченных впустую дня. Участники конференции сосредоточивали свое внимание в основном на вопросах отражения угрозы, поэтому профессору Туну постоянно приходилось напоминать коллегам о том, что сначала следует решить, как убедить правительства в реальности надвигающейся опасности. Остальное будет уже делом самого правительства.

Вернувшись на родину, я потратил много времени, пытаясь убедить одного твердолобого правительственного чиновника в своей правоте. Он сидел напротив меня в своем роскошном кабинете с видом человека, чье драгоценное время расходуют впустую.

— Неужели вы не можете оценивать военную мощь какими-то другими критериями, кроме как количеством пистолетов? — не выдержал я наконец.

— Ну, они могут иметь воспламеняющие лучи, — согласился он.

Я застонал в изнеможении. Он даже не понял моей иронии!

— Они развиваются в совсем другом направлении!

— Но, насколько я понял из ваших описаний, их физические данные оставляют желать лучшего.

— Я думаю, что внешний вид этих людей сформировался уже десятки тысяч лет назад. Но их интеллект все это время непрерывно развивался, и его сила чувствуется, стоит только с ними встретиться. Тридцать наиболее выдающихся людей нашего времени с трудом преодолели силу внушения одного из их мелких служащих!

Чиновник улыбнулся.

— И насчет их самолетов, — продолжил я. — Представьте, что на борту не было никого, кроме членов комиссии: ни пилота, ни экипажа. Все работало на телепатическом контроле.

— У нас тоже есть радио, — мягко напомнил мой собеседник.

Оправдывались мои самые худшие опасения. Все было безнадежно. Но я решил предпринять еще одну попытку.

— Вы, должно быть, просто не поняли, над чем они работают. Мы мало думаем о будущем человеческого разума, а они уже знают это будущее. Они стремятся выйти за пределы бренного человеческого, существования и знают, что со временем смогут этого достигнуть.

— Невозможно. Не может быть разумных существ без мозга!

— Почему бы и нет? Мозг — это только орган, центральный контроль над другими органами. Уже сейчас они могут программировать свой разум, но все еще вынуждены использовать тело как базу для этих операций.

— Вы серьезно предлагаете мне в это поверить?

— А разве вы сами не слышали голос, который предъявил нам ультиматум?

— Да, слышал.

— И считаете, что он шел из громкоговорителей?

— Разумеется.

— Тогда, возможно, вам любопытно будет узнать, что в Лондоне сделали аудиозапись одной из речей. Когда ее поставили на прослушивание, кассета оказалась абсолютно пустой. Это произошло потому, что сообщения исходили вовсе не из радиоприемников.

К вечеру я был окончательно измотан и обескуражен. Все мои, казалось бы, убедительные доводы натолкнулись на глухую стену непонимания. Конечно, с материалистической точки зрения, даже мои самые сильные аргументы выглядели весьма не убедительно. Последний удар был нанесен, когда в самый разгар моих восторженных повествований о возможностях «чистого разума» недалекий чиновник спросил, не считаю ли я, что агрессоры могут иметь спрятанные где-нибудь поблизости танки?

— Не знаю, — сказал я вечером Мэри, — следует ли принимать предложение карликов, но знаю только, что лично я не собираюсь сидеть сложа руки. Моя задача — попытаться доказать окружающим, что угроза действительно существует. Более двух часов я пытался внушить этому самодовольному всезнайке, что сокрушительная по своей силе опасность действительно угрожает ему, нации, всему миру. Но это было все равно, что кидать камешки в египетскую пирамиду.

Мэри внимательно посмотрела на меня.

— Это очень трудно понять. Я тоже не представляю себе, какую же они могут представлять опасность, если у них нет даже оружия?

— Вот это-то и есть самое неприятное. Как мне убедить всех, что они могли бы иметь любое оружие, но с их силой оно им просто не требуется? Если бы я мог выразить то чувство, которое мы все испытали! Но в этом я абсолютно не компетентен. Это все равно, что заставить лошадь объяснять поступки человека.

— Но, дорогой, если их так мало, то зачем же они хотят получить весь мир? Они могли' бы просто основать где-нибудь колонию.

— Не знаю точно, но думаю, те, кого мы видели, — это что-то вроде авангарда, своего рода надзиратели за процессами эмиграции и иммиграции. Мы не знаем даже — сколько их. Вероятно, мир не может выдержать два населения одновременно. В любом случае, выход один — полный обмен. Самое неприятное во всем этом то, что нас даже не посвятили в детали, мы просто должны выполнять все, что нам скажут.

Мэри наклонилась и легко провела рукой по моему лицу, как будто пытаясь отогнать беспокойство.

— Дорогой, — твердо начала она, — ты должен перестать думать об этом. Отложи все это хотя бы на время.

Она взяла меня за руку и повела на террасу. Легкий ветерок мягко покачивал верхушки деревьев, высоко в небе медленно плыли причудливые облака, а где-то вдали проступали силуэты высоких холмов.

— Это замечательно, — мечтательно прошептала Мэри. Ее глаза сияли так близко!

— Я думаю, что именно это и заставляет меня так сильно бояться потерять всю эту красоту.

Я обхватил ее за талию.

— Наш прекрасный мир! — вслух произнес я. «Но надолго ли наш?» — спросил я сам себя.

А через месяц мы получили новое предупреждение. Нам показали, чего стоит вся наша цивилизация и весь наш хваленый прогресс. Мы будто бы поднялись на первую ступеньку высокой лестницы, а она обломилась, и мы оказались там же, откуда начинали подъем. На целые сутки мы остались без той основы, на которой зиждилась вся наша жизнь. Карлики выбили опору у нас из-под ног. Они разом вывели из строя все аккумуляторы Лестранжа. Все остановилось. Наступил хаос. Самолеты, корабли, космические ракеты, заводы — все перестало работать. Радио молчало, свет погас.

Это случилось в девять вечера. Уже стемнело. Сразу началась всеобщая паника. Толпы обезумевших людей носились по улицам, кружась как в водовороте.

Я сидел в своей городской квартире. Через открытое окно ко мне в комнату лился обычный шум городской жизни. Внезапно вспыхнул яркий свет, раздался грохот, а затем все погрузилось во мрак и тишину. Осторожно, стараясь не наткнуться на мебель, я пересек комнату и выглянул в окно. Снаружи было абсолютно темно. В воздухе повисла гнетущая тишина. Тишина, на протяжении которой умер не один человек: водолазам не хватило воздуха, шахтерская клеть упала в шахту, груз сорвался с крана, акробаты пролетели мимо трапеции, хирург сделал слишком глубокий разрез…

Вдруг откуда-то раздался визг. И тут же, как по сигналу, поднялся невообразимый шум и суматоха. Я ничего не видел, но мое воображение рисовало ужасные вещи, происходящие на улице: тела, вдавленные в стены, сломанные ребра, задыхающиеся от недостатка воздуха люди, трупы затоптанных в панике детей и взрослых. И над всем этим царил бессмысленный рев дикого зверя, называемого толпой.

Я на ощупь добрался до телефона, снял трубку и понял, что он тоже не работает. И только тогда на меня обрушилось полное представление об ужасе происходящего. Теперь я понял, что удар исходит от карликов. Их терпение лопнуло. Последнее их предупреждение было почти просительным: «Судьбы наших народов должны быть решены немедленно. Мы не хотим вредить вам, не хотим убивать, но вы сами не оставляете нам выбора». Они определили места сборов для эвакуации: север и юг Франции, северные равнины Италии, Южная Африка, Флорида и Калифорния в США и т. д., всего около сорока мест.

— Удивительно, — заметил один мой компаньон, — почему они всегда делают эти заявления в Англии?

Высокий приятный блондин обернулся к нам.

— Простите, — сказал он, — но впервые я слушал это в Германии, а вовсе не в Англии.

Я попытался объяснить им, что все речи карликов проникают в наше сознание напрямую, без посредства звука. После этого они оба очевидно, решили, что я просто сошел с ума.

Глава 5

В установленный день в указанных карликами местах собрались огромные толпы людей. Кроме чудаков, и без того каждый день ожидающих конца света, да репортеров, пришедших сюда по долгу службы, остальные собрались из чистого любопытства. Повсюду царило приподнятое настроение в ожидании необычного шоу и возможности посмеяться над уродливой наружностью карликов.

Все, что произошло в этот день, смогли увидеть миллионы зрителей. Репортерам разрешили отправиться в будущее и вернуться, чтобы мы воочию смогли убедиться в простоте, с которой предстояло свершиться эвакуации, и последние наши опасения рассеялись. Мне довелось увидеть видеозапись лишь того, что происходило на одном из американских сборных пунктов, впрочем в других местах все происходило по тому же сценарию.

Вокруг сооружения, внешне похожего на огромных размеров машину времени, стоял полицейский кордон. Площадь огороженного пространства составляла около двух тысяч ярдов. Свидетели утверждали, что всего два часа назад здесь не было и следа этого сверкающего каркаса. Однако большинство людей готово было скорее поверить в чудеса моментального строительства, нежели в возможность путешествий через пятьсот тысяч лет. Люди парковали свои машины за полицейским ограждением и выходили, чтобы посмотреть на странное сооружение. Что бы они ни представляли по дороге, действительность превосходила все ожидания. Вопреки скептическому настрою, зрители явно были впечатлены огромной сверкающей золотом клеткой.

Гомон толпы, кажется, постепенно снял нервное напряжение: любопытство, поддерживаемое ощущением безопасности, заставляло людей дождаться начала представления. Без предупреждения охрана расступилась, образуя проходы. Вздох изумления вырвался у нас, когда мы увидели, что полиция, чьим долгом было охранять общественную безопасность, спокойно отошла в сторону, а некоторые полицейские даже двинулись по направлению к толпе. Мы не услышали ни звука, но увидели, как люди медленно, словно во сне, стали проходить внутрь огороженного пространства. Что это? Внушение? Гипноз? На всех лицах было одинаковое выражение: бессмысленное и торжественное одновременно. Старики и молодые, женщины и дети, даже собаки покорно заходили в металлическую клетку. Следом за зрителями туда же зашли и полицейские.

В темноте кинотеатра Мэри сжала мою руку.

— Теперь я начинаю понимать, что ты подразумевал под их силой, — прошептала она.

Когда последний человек скрылся внутри, двери с легким щелчком закрылись. Тут же в нескольких ярдах от огромной машины времени появился карлик на такой же, только маленькой одноместной, машине. По рядам зрителей пронесся удивленный шепот. Все взгляды были обращены на человека из далекого будущего. Он выпрыгнул из машины и побежал в сторону безмолвной толпы, но люди в «золотой клетке», казалось, даже не заметили его. В углу одноместной машины времени мы увидели маленькую изолированную кабинку. Карлик вошел туда, повернул стрелки на циферблатах и нажал на рычаг. И в тот же миг «золотая клетка» со всеми ее пассажирами бесследно исчезла.

Пять минут в зале стояла гробовая тишина. На экране мы по-прежнему видели бескрайнюю пустыню и маленькую машину, на которой прибыл карлик. Затем, так же неожиданно, как перед этим она исчезла, «клетка» появилась вновь. Только теперь она, если не считать карлика в кабине, была абсолютно пустой.

Наконец мир осознал происходящее. Снова раздался старый клич: «С этим надо что-то делать!» На карту был поставлен престиж правительства. Оккупанты должны быть изгнаны. Члены нашей комиссии были поспешно вызваны и выслушаны с куда большим вниманием, хотя пользы от этого и на сей раз было мало. Вызвали и меня. Высокомерный чиновник уставился на меня через широкий стол. Его манера обращения была такой, будто он подозревал меня в соучастии.

— Для начала мы хотели бы знать, где находится их основная база?

— Я уже рассказал вам все, что мне известно. Мне кажется, что это где-то на юг-юго-западе от Алжирского побережья. Путь занял у нас около трех часов, таким образом, если вам известна скорость их летательного аппарата, то можете представить себе расстояние.

— Но должны же вы были запомнить хоть какие-то ориентиры!

— Вы полагаете, что в пустыне такое уж множество достопримечательностей? А поскольку никто заранее не знал, куда мы направимся, то и карманную карту Сахары с собой захватить не догадался

— Вы мне не дерзите! Мы нуждаемся в самой полной информации. И для вас же будет лучше, если вы постараетесь нам помочь.

— Хорошо, — согласился я. — Но я рассказал вам все, что мне известно. И если вы когда-нибудь все же найдете это место, то вам поможет счастливый случай, а не тот допрос, который вы мне устроили.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Никто из нас не имеет представления о том, где находится это место или же чем оно отличается от любого другого места, где много песка. Но даже если вы обнаружите его, неужели полагаете, что люди, способные загипнотизировать толпу и загнать три тысячи человек в большую птичью клетку, не смогут остановить нескольких пилотов?

Чиновник пренебрежительно фыркнул:

— Когда хоть один из наших пилотов узнает, где они… — начал он.

— …одним пилотом станет меньше, — закончил я.

Таким образом, правительство не получило от нас необходимой информации, так как у нас ее просто не было. Но уже тогда я понимал, что, даже располагай мы информацией, мы все равно были бы абсолютно беспомощны что-либо изменить. Итальянские, германские и английские самолеты тщательнейшим образом обыскали пустыню в поисках вражеского следа, но вернулись домой ни с чем. Итальянское командование поспешило отреагировать на непроверенную информацию, и их ракеты разрушили французский форт в пустыне. Пошли слухи, что Франция находится в союзе с карликами. Поэтому несомненно, что вражеская база находится где-то на территории Франции.

Французский пилот заявил, что его окружили летательные аппараты цилиндрической формы, похожие на транспортные средства неприятеля. В то же время германские летчики сообщили, что их самолеты обстреляли французы. Франция и Германия обменялись нотами протеста, после чего возникла реальная угроза войны между этими государствами.

Именно в это время кто-то на английской базе произвел проверку боевых ресурсов и пришел к поразительным результатам. За те пять дней, в течение которых велись усердные поиски вражеской базы, британские воздушные силы недосчитались около двенадцати бомбардировщиков и тысячи истребителей. Французские, немецкие, итальянские и египетские власти обнаружили в своих ВВС примерно ту же ситуацию. Судьба всех этих самолетов осталась неизвестной.

Одиночные полеты над пустыней стали непопулярны. В результате вместо отдельных самолетов стали исчезать целые эскадрильи.

В конце концов, самые благие намерения одного итальянского пилота привели к ухудшению ситуации. Он отстал от своей эскадрильи и уже направлялся домой, когда заметил под собой тот самый светящийся цилиндр, который разыскивал весь мир. То ли его разум не поддавался влиянию пришельцев, то ли они сами допустили оплошность, никто не знает, но пилот успел сбросить пять мощных бомб.

Этот пилот, должно быть, был в шоке, когда поток поздравлений прервал знакомый голос.

— Люди двадцать второго века, — начал тот с обычной официальностью, — до сих пор мы обращались к вам как к людям разумным. Но вы так и не вняли нам. Вы не поняли даже того, что если мы потерпим неудачу, то жизнь человеческая просто потеряет всякий смысл, так как не будет иметь никакой цели. Затем мы обратились к вам как к детям, которыми приходится руководить, а вы начали огрызаться, как неразумные щенки.

Теперь же мы окончательно поняли, что вы находитесь на стадии развития первобытных людей. Ваше нелепое оружие не причинило ни малейшего вреда нашему кораблю, зато убило тридцать шесть наших соотечественников, которые находились снаружи. Эти тридцать шесть человек для нас ценнее тысячи вас, а вы убили, их действуя не более разумно, чем действуют животные. Мы не намерены мстить вам за это бессмысленное деяние, но предупреждаем, что ликвидируем всех тех, кто останется здесь по истечении трех недель. Зато все желающие отправиться в наш мир могут отправиться на станции, где их будет ждать транспорт.

Кое-кто обрадовался: раз мы смогли убить нескольких из них, значит, сможем победить и остальных. Но большинство восприняло предупреждение серьезно, и по направлению к назначенным карликами местам хлынули толпы народа.

Мы с Мэри не присоединились ни к тем, ни к другим. Полагаю, что нас удерживали сентиментальные чувства.

Правительства безуспешно запрещали своим гражданам приближаться к базам карликов. Поезда останавливали на подходах, блокировали дороги, но толпы народа каждый день шли туда пешком, а пехота и экипажи танков, посланные преграждать путь толпам, вместо этого присоединялись к ним. Власти больше не контролировали ситуацию.

Англичане послали истребители бомбить одну из сборных баз. Погибли сотни ни в чем не повинных людей, а сооружения карликов не получили и царапины. В Калифорнии два человека, чье сознание оказалось неподвластным внушению, украли маленькую машину времени, и больше их никто не видел. Но с тех пор карлики начали работать парами: пока один сторожил машину, другой занимался перевозкой пассажиров.

В течение трех недель огромные машины времени делали по два-три рейса в день, но и это было сущей каплей в море по сравнению с количеством желающих переправиться в будущее.

И теперь, стоя в своей темной комнате, я думал о приближающемся конце. Люди метались в безумном страхе. Скоро начнется голод. Оставшиеся будут бродить как голодные звери, готовые разорвать друг друга. Пройдет совсем немного времени, и озверевшая толпа будет осаждать единственное спасительное место на Земле — пункт отправки в будущее.

Постепенно в моем уме созрел план, который сулил пусть даже небольшой, но шанс на спасение. Только сначала я должен был вырваться из этого сумасшедшего города и найти Мэри…

Мы залегли среди кустарников неподалеку от одной из станций. Мимо нас тянулись вереницы изможденных мужчин и женщин, стремящихся добраться до машин времени.

— Эвакуация мира, — пробормотала Мэри.

Некоторые катили тачки с имуществом, другие шли налегке, еле передвигая ноги. Но все упорно двигались в сторону сборного пункта и странных машин, которые стали для большинства сверкающим символом спасения. Многие были на последней стадии истощения и едва не падали от усталости.

— Если карлики используют свою силу только для того, чтобы помогать упавшим подняться, то вряд ли для этого они пользуются сильным внушением, — сказал я. — Если ты будешь полностью контролировать сознание, они не смогут завладеть им. Постарайся занять чем-нибудь свой мозг: например, непрерывно умножай числа. Это единственная возможность не поддаться гипнозу.

К счастью, нам так и не пришлось проверить нашу способность противостоять внушению. Мимо нас прошли последние отставшие, помогая друг другу преодолеть конечный этап путешествия. Наконец, транспорт наполнился и двери одновременно закрылись. Те, кому места не хватило, остались ждать следующего рейса.

— Приготовься, — прошептал я Мэри и вытащил из кармана револьвер.

Появились два карлика на маленьких машинах времени. Один из них побежал к кабине, а другой остался на месте. Когда первый карлик исчез в кабине, я навел револьвер на второго. Ужасно убивать человека, чья вина лишь в том, что он недостаточно бдителен. Но это было необходимо, так как он мог бы оповестить своих друзей буквально за несколько секунд.

— Давай! — закричал я, и, как только несчастный упал на землю, мы одновременно вскочили в машины. Я установил дату и место на приборах и положил руку Мэри на рычаг.

— Нажимай, — скомандовал я. Вместо этого она наклонилась ко мне и прижалась ко мне губами

— Люблю тебя, — прошептала она, а затем потянула рычаг. Я крикнул, чтобы остановить ее, но было уже слишком поздно, Мэри исчезла.

Джон замолчал. Мы также не проронили ни слова.

— Где же она сейчас, интересно? — наконец прервал я молчание.

— Когда она опустила руку, то зацепила один из регуляторов. А ведь я был так осторожен! Я абсолютно точно установил стрелки в одинаковые позиции на ее машине, и своей, чтобы мы оказались в одном и том же месте. Мы должны были спастись от этого хаоса. И вот — всего одно неосторожное движение, и ее, возможно, отнесло или в то время, когда погибла Земля, или же, наоборот, она могла оказаться в том времени, когда Земли еще просто не существовало. И теперь моя возлюбленная одиноко скитается где-нибудь в лабиринтах времени и пространства.

— Но вы, — спросил Лестранж, — а как же вы…

— О, я запрыгнул в другую машину. Толпа заметила нас. Ко мне через поле бросилось не менее сотни человек. Кто-то задел машину, и она накренилась. Она начала падать, когда я только начал нажимать рычаг, и завершила падение уже в вашей лаборатории. Но чего же я в результате добился? Теперь я абсолютно одинок. Лучше бы я остался до конца со своим народом. Зачем я пришел сюда, точно зная, что ее здесь не будет? Если бы я сохранил ту машину, я мог бы отправиться и попытаться разыскать ее. Внезапно послышался звонок охранной системы.

— Быстро в лабораторию, — крикнул Лестранж, спрыгивая со стула. — Там наверняка шпион.

Он протянул мне один пистолет, а себе взял другой. Мы тихо подошли к лаборатории, и когда открыли дверь, то увидели уже знакомую золотую раму. Около нее виднелась фигура, одетая точно так же, как наш незваный гость.

— О, Господи, Мэри! — воскликнул Джон, вошедший следом за нами. Он подбежал к машине и впился взглядом в панель управления. Потом обернулся с радостной улыбкой.

— Все ясно, Мэри, — сказал он, — здесь не обошлось без нашего ангела-хранителя. Ты могла изменить время на тысячу или шестьсот лет, но передвинула его только на шесть часов.

Затем он обернулся к Лестранжу.

— Любезный прапрапрадед, не найдется ли у вас еще одного куска бечевки?

Пролог

Кордах, принц Гангистанский, находился не в настроении.

Его советники успели уже привыкнуть к его мрачному виду. Выражение неудовольствия в последнее время буквально не сходило с его смуглого лица. Советники заранее знали, что скажет принц, настолько часто им приходилось это слышать в последнее время.

— Для всех великих наций, — изрек он, — право — это сила. Сегодня много болтают о правах малых наций. И что результате? Да ничего. Разве что ветер поднимает пыль, и эта пыль запорашивает глаза тем, кто раньше хоть что-то видел.

Он окинул взглядом своих советников, расположившихся перед ним полукругом на подушках. Все они, казалось, были поглощены изучением мозаичного пола. Красота узора привлекла их взоры более, чем лицо властителя. Их ладони поглаживали густые бороды, дабы со стороны показалось, будто обладатель бороды погружен в глубочайшие раздумья.

Совет состоял из одних стариков. Не потому, что старики всегда мудры, но потому что им менее свойственна амбициозность. Будь вы принц Гангистанский или крупная шишка в Чикаго, избыток амбиций в вашем окружении — всегда помеха. Амбиции же большинства советников заходили немногим выше, чем обилие еды и питья, да изредка — новый брак. Принц снова обратился к безмолвствующим бородатым истуканам:

— Что мы можем сделать? Все эти англичане и прочие чужеземцы нас попросту дурачат. Они и не собираются рассматривать наши требования. С нами обращаются как с детьми — это с нами-то, народом Гангистана, дворцы и храмы которого обветшали уже тогда, когда англичане еще укрывались в пещерах. Мы, древний народ, предки, которого восходят к самому Началу Творения. Мы угрожаем им войной, а они смеются, как мы смеемся над разъяренной мышью, загнанной в угол. И вот мы вынуждены сидеть здесь, бессильные что-либо предпринять, в то время как они распространяют среди наших людей ядовитые плоды своего вздорного образа жизни, словно смеясь над священной мудростью наших отцов.

Принц снова сделал паузу, огляделся и, так и не услышав отклика, пожал плечами. Казалось, он даже несколько пал духом. Руки его взметнулись в жесте отчаяния.

— И мы абсолютно ничего не можем с этим поделать. У нас нет ни больших пушек, ни аэропланов. Мы вынуждены просто сидеть и наблюдать, как наше древнее племя отпадает от своих богов и перестает внимательно прислушиваться к голосу мудрости, заглушаемому гулкой пустотой материализма!

Он удрученно замолчал. Гнев его угас, сменившись глубокой печалью, и принц погрузился в раздумья, советники же по-прежнему безмолвствовали, храня почтительный, хотя и несколько скучающий вид, Наконец, один из старцев поднял голову и посмотрел на принца. Он выждал немного, как подобает, прежде чем спросить:

— Дозволено ли мне будет говорить?

— Дозволено, Харамин, — ответил принц.

Старец несколько мгновений поглаживал бороду, пребывая в безмятежной отрешенности.

— Сдается мне, — нарочито медленно начал он, — что мы уже куда сильнее заражены тлетворным влиянием Запада, чем готовы признать. Даже наша манера мыслить ныне любопытным образом уподобляется их ментальной традиции. И вот мы начинаем извращать нашу чистую мудрость, чтобы соответствовать их нелепым обычаям.

По Совету прокатился протестующий шум, но никто не осмелился выразить негодование в полный голос, ибо у старика были особые привилегии.

— Объясни, же что ты имеешь в виду, — потребовал принц.

— Это хорошо заметно на одном примере, мой принц. Посмотри, как эти люди Запада ведут войну. Сперва они ее объявляют, дабы предупредить врага, — разве это не абсурдно? Затем они выступают против врага с оружием, подобным его собственному, что уже попросту нелепо. У них вообще в сущности имеются правила ведения войны — выдумка, достойная разве что детей или слабоумных. Мы с нашей мудростью понимаем: войну надо выиграть или проиграть, а не продолжать по-детски до тех пор, пока обе стороны не сдадутся от изнеможения и слабости. И все же… — он сделал паузу и огляделся. — И все же — вот мы сидим и причитаем, что не можем схватиться с нашими угнетателями на их собственной земле. По-моему, вообще глупо думать о войне в западных традициях.

Принц Кордах нахмурился. Ему не нравился тон советника, но он догадывался, что вызван подобный тон некоей тайной мыслью. Принц холодно спросил:

— Харамин, разве здесь, передо мной, подобает таиться, подобно лисе, в словесных дебрях?

— Принц, у меня есть племянник — человек, весьма искушенный в западной науке и тем не менее сохранивший мудрость наших предков. У него имеется план, который непременно должен заинтересовать Твое Высочество.

Принц подался вперед. Наконец-то они, кажется, до чего-то добрались.

— И где же твой племянник, Харамин?

— Я привел его, и он ждет, когда Твоё Высочество призовет его.

Принц ударил в стоявший рядом с ним гонг и сказал явившемуся слуге:

— Там ждет племянник Харамина. Пусть он предстанет перед нами.

Глава 1

Отец добродушно улыбнулся Ральфу Уэйту.

— Как хорошо, что ты опять дома, мой мальчик, — сказал он. — Интересно, долго ты сможешь у нас пробыть?

Ральф, здоровый светловолосый молодой человек, обернулся к нему.

— Боюсь, я только на выходные, папа.

Миссис Уэйт подняла голову и слегка поморщилась, огорченная и разочарованная.

— И только, дорогой? А как по-твоему, если написать им вежливое письмо, не позволят ли они тебе погостить у нас хоть немного еще?

Ральф едва сдержал набегающую улыбку.

— Не думаю, что имеет смысл писать вежливые письма в «Амальгамэйтед Кемикэлз», мамочка, — серьезно ответил он.

— Полагаю, тебе лучше знать, дорогой, но все же… — и миссис Уэйт умолкла в некотором волнении.

— А у меня тут появилось кое-что новенькое. Покажу после обеда, Ральф. И это — воистину самая замечательная вещь за все годы, что я занимаюсь садоводством… — при этом мистер Уэйт смотрел в тарелку и поэтому не заметил, каким взглядом наградила его жена.

— Но, дорогой, — начала было она, — ведь Ральф захочет… Ральф остановил ее взглядом. Конечно, он хотел пойти навестить Дороти. Более того, истинным его желанием было сию же минуту, но он знал, с каким энтузиазмом отец относится к своему хобби. Старик будет немало разочарован, если не сумеет поразить сына своим последним триумфом в области садоводства. В конце концов, подумал Ральф, не так уж и много у старика радостей с тех пор, как он на старости лет окопался в этом маленьком корнуэльском городишке

— И что же это?

— Увидишь, мой мальчик. Все в свое время. Все в свое время.

Миссис Уэйт хихикнула.

Городок Сент-Брайан располагался неподалеку от южного побережья Корнуолла. Быстрая река Бод бежала через него туда, где ее поджидал Ла-Манш почти что в самом начале Атлантического океана. К северу от городка виднелись загадочные ослепительно-белые конусы — порода, выброшенная из глиняных ям, и с самой высокой их точки можно было проследить, как Бод течет на юг, до самого моря.

Дома здесь были сложены в основном из серого камня, их крыши придавлены такими же камнями — иначе их унесло бы штормами, приходящими зимой с Атлантики. В защищенных местах, где можно было воспользоваться преимуществами мягкого климата, обильно произрастали цветы, фрукты и овощи, лучшим доказательством чему являлся сад мистера Уэйта.

После того как обед закончился, старик с важным видом пересек аккуратный газон и приблизился к некрашеной изгороди, заслоняющей дальний угол его владений. Когда они достигли калитКи, он задержался и как заправский экскурсовод жестом пригласил сына пройти вперед.

— Сюда, мой мальчик, — сказал он с гордостью. — Ты только взгляни на это!

Подходя к изгороди, Ральф основательно приготовился, но при взгляде на обещанный сюрприз все восторженные слова улетучились. Мгновение он безмолвно пялился на садик. Затем спросил:

— Да что это такое, черт возьми?!

— А я-то думал, что это тебя потрясет. Дивное растение, а?

— Но… Но что это за штука? — не унимался Ральф, разглядывая неведомое растение.

— Ну… — неуверенно произнес мистер Уэйт. — Не думаю, что ему уже дали название. Это — что-то вроде эксперимента, который меня попросили произвести. Новая разновидность кабачка или, насколько я понимаю, что-то вроде того. Подожди минутку, я принесу письмо…

И он снова заторопился через газон, а сын его между тем повернулся и принялся с интересом рассматривать «новую разновидность кабачка». Эксперимент или нет, но Ральф решил, что это одно из самых омерзительных на вид растений, которые ему когда-либо доводилось видеть. Грубосферическое, оно более всего напоминало тыкву приблизительно двух футов в диаметре. Но Ральфа поразили не столько размеры, сколько цвет. Эта штуковина лежала перед ним, влажно поблескивая в свете вечернего солнца, — пятнистый, ядовито-желтый шар. Земля вокруг была голой. Шар валялся на боку, соединенный с почвой только жалким черенком, похожим на перекрученный жгут, непропорционально маленький, будто свиной хвостик.

— Штуковина таких размеров должна порядочно весить, — пробурчал Ральф себе под нос.

С некоторой брезгливостью он подсунул руку под шар, а затем уставился на него в полнейшем недоумении. Шар весил около фунта. Ральф все еще таращился на диковину, когда вернулся мистер Уэйт с трепещущим в руках листком.

— А, ты здесь. Вот это плюс инструкция по выращиванию — и это все, что я знаю.

Ральф взял у него письмо, отпечатанное на машинке. Сверху стояло:

«Слоуитт и К°».

Пониже было добавлено мелким шрифтом: «Агенты Экпериментал-Гроуэрз Компани».

— Дорогой сэр, — прочел он, — в ходе нашей экспериментальной работы мы преуспели в выведении нового сорта овощей. Мы весьма и весьма надеемся, что это крайне плодоносное растение успешно приспособится к величайшему разнообразию климатических условий. Настолько, насколько мы оказались в силах воссоздать различные условия в наших лабораториях, результаты не оставляют желать лучшего, и мы чувствуем, что настало время приступить к испытанию растения в условиях реального климата, с которыми ему предстоит столкнуться. Наши агенты в соответствии с данными им инструкциями повсюду ищут людей, так или иначе заинтересованных в данном начинании. Они-то и предложили нам вашу кандидатуру, как неоднократного победителя многочисленных выставок сельхозпродукции, испытывающего к тому же живой интерес к научной стороне садоводства. Итак, мы с большим удовольствием просим вас согласиться нам помочь в испытании этого нового овоща.

Ральф прочел достаточно много, чтобы успеть утомиться и потерять нить.

— Все это просто прекрасно, — заметил он. — Но, черт возьми, чем же все-таки хороша эта штука? Она ведь небось полая. Ты ее уже пробовал на вес?

— Все в порядке. В инструкции по выращиванию, которую они прислали вместе с семенами, говорится, что чрезвычайная легкость плодов поначалу способна поразить огородника. Я так понял, что когда эта штука вырастет, она начнет уплотняться или твердеть. Хотя, признаю, выглядит она очень странно, и такими же чудными были семена.

Он пошарил у себя в кармане, отыскал какой-то предмет и положил себе на ладонь.

— Я сохранил это из любопытства. Видишь, они заключили его… Или, скорее, их — в нечто вроде капсулы. Инструкция предупреждает, что капсулу нельзя открывать ни при каких обстоятельствах.

— Тогда как же…

— А просто закапываешь все целиком и обильно поливаешь. Полагаю, капсула растворяется, и овощ начинает расти. Он определенно показывает отличную скорость роста. Ни за что не угадаешь, когда я эту штуковину посадил.

Он тронул шар носком туфли.

Ральф даже не стал пробовать угадать.

— Ну и когда же? — спросил он…

— Всего три дня тому назад, — с гордостью ответил отец. — Всего за каких-то три дня она достигла таких вот размеров! Конечно, я не берусь судить, сколько еще пройдет, прежде чем от нее будет польза, но все так хорошо началось…

Лекция, которую планировал мистер Уэйт, была прервана. Миссис Уэйт позвала мужа домой.

— Не говори об этом никому, мой мальчик. Я пообещал хранить тайну, пока овощ не созреет, — сказал старик, спеша через лужайку обратно к дому.

Ральф с удовольствием, отправился в гости. Позже он так и не смог вспомнить, результатом любопытства или рассеянности было то, что оставшаяся семенная капсула оказалась у него в кармане. Он знал только одно — ему повезло, что он ее не выбросил.

Дороти Форбс ожидала, что Ральф появится гораздо раньше. Ожидая его, она даже предавалась изобретению различных упреков, которые вполне может высказать дама, которой так пренебрегли. Это было приятным умственным упражнением. И даже чуть более того.

Но вместо того чтобы дать выход своему неудовольствию опозданием, она разгладила платье, движением головы отбросила за спину светлые волосы и предложила Ральфу пройти в сад на качели.

Качели имели такой успех, что прошло не менее получаса, прежде чем нечто в дальнем углу сада привлекло внимание Ральфа, заставив его выпрямиться и уставиться туда. Над верхушкой огуречного парника виднелся край знакомой желтой сферы.

— О Господи! — воскликнул он.

— Что? — спросила Дороти. Проследив его взгляд, она добавила. — О, это один из папиных секретов. Предполагается, что ты этого не должен видеть.

Нескольких секунд хватило, чтобы разрешить все сомнения. Овощ позади парника был абсолютно идентичен тому, который выращивал мистер Уэйт. Ну разве что, может, на несколько дюймов поменьше.

— Странное дело, — пробормотал Ральф. Дороти кивнула, хотя и не совсем правильно поняла его замечание.

— По-моему, это ужасно. Я уже и сама говорила папе: это наверняка очень вредная штука, но он надо мной только посмеялся. Я ее буквально ненавижу. Этот мерзкий, прямо ядовитый желтый оттенок…

— И он хранит это в тайне?

— Да. И ужасно ревнив на этот счет. Говорит, что эта бяка однажды сделает его знаменитым.

Ральф кивнул. Еще больше странностей. Он с минуту поразмыслил. Два человека, каждый из которых думает, будто он единственный в своем роде, выращивают один и тот же заведомо никчемный овощ.

— А не пройтись ли нам немного? — спросил он.

Дороти, несколько удивленная внезапной перемене предмета разговора, согласилась.

То была сумбурная, почти бесцельная прогулка. Однако она провела их по задворкам нескольких садов. И в целом они насчитали свыше двадцати странных желтых овощей.

Глава 2

Когда Ральф возвращался в Лондон, было очевидно, что очень скоро странные растения перестанут быть тайной. Они раздувались до громадных размеров со скоростью, которая делала никакую секретность просто невозможной. Уже два раздражительных джентльмена, считавших себя уникальными экспериментаторами, внезапно открыли, что они — соперники и принялись обмениваться чрезвычайно обидными замечаниями,

Пройдет совсем немного времени, и все двадцать, и еще множество других, пока не обнаруженных садоводов, прослышат об этом и выразят свое негодование. Таким образом, очередное письмо Дороти не удивило его.

«Когда наши с тобой отцы обнаружили, что являются соперниками, — писала девушка, — это уже само по себе было достаточно скверно. Но теперь, наверное, человек двадцать, а то и больше, рвут на себе волосы и грозят друг другу разными юридическими карами. И не только в Сент-Брайане. До нас доходят сообщения, что сотни садоводов, как в Корнуолле, так и в Западном Девоне, растят эту гадость. Наши уже тоже очень большие. Теперь они превышают четыре фута в диаметре и выглядят еще более зловеще, чем прежде. Я даже начинаю их немного бояться. Знаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Я как-то сказала папе, что дело тут нечисто и я уверена что, у нас в Англии такого отродясь не растили, а он только рассмеялся и ответил, что то же самое когда-то говорили и о картошке. Все равно, думаю, эти шары — скверная затея. Я слышала, что где-то около Ньюквея мальчишки сорвали один такой и сбросили на скалы, а он как взорвется! Я бы то же самое и с нашими сделала, да только мне и думать противно до них дотронуться…Бр-р-р-р…»

Начало письма вызвало у Ральфа легкую улыбку — он хорошо знал, каков темперамент у садоводов-любителей, и догадывался, что зрелище военных действий, будоражащих нынче общину, могло бы немало позабавить стороннего наблюдателя. Но он сделался серьезней, когда вспомнил недобрый вид этих растений, достигших в его приезд еще едва ли двух футов в диаметре. А теперь они увеличились аж до четырех…

Какой бы беспричинной ни была неприязнь к ним у Дороти, Ральф обнаружил, что способен понять девушку и посочувствовать ей. Правда, ощущение это слегка его беспокоило: он предпочитал, чтобы у нелюбви к чему-либо имелись разумные основания.

И все же дело это постепенно отошло для Ральфа на задний план, как вдруг несколько дней спустя ему встретилась заметка в самом низу газетной полосы:

«Из Ньюквея, знаменитого корнуэльского курорта, сообщают о нескольких случаях появившегося там заболевания, сбившего с толку местных врачей. Предполагается, что оно может быть вызвано неразумно продолжительным пребыванием на солнце любителей позагорать».

С минуту Ральф беспокойно соображал, когда же он недавно думал о Ньюквее, затем вспомнил, что как раз где-то там сбросили недавно со скалы желтый шар.

Следующее письмо Дороти информировало его, что состояние возбуждения распространилось по всей Западной Англии. Создавалось впечатление, что местные жители буквально раскололись из-за желтых шаров на две философские школы.

Садоводы и их друзья бурно защищали свое право выращивать на собственной земле все, что им вздумается, в то время как оппозиция без явных причин для подобного рода заявлений утверждала, что это растение, безусловно, вредное. Как полагала Дороти, они разделяли ее все растущую неприязнь к шарам. Несколько дней назад в Бодмине даже имело место нечто вроде бунта, по ходу которого три шара были расколоты.

Дочитав письмо, Ральф вернулся к газете и обнаружил там информацию, которая заставила его озабоченно наморщить лоб.

Оказывается, положение в Ньюквее становилось все более серьезным. Одна из жертв неизвестной болезни скончалась, прочие же пациенты находись в тяжелом состоянии.

Далее следовала информация, что та же таинственная болезнь обнаружена в Бодмине, причем выражалась уверенность, что в последнем случае ее уже никак не припишешь любви позагорать.

Ральф задумчиво вынул из кармана отцовскую семенную капсулу и воззрился на нее.

«Возможно, я и дурак. Не исключено, что это просто совпадение. Но это стоит проверить», — сказал он сам себе.

Прежде чем заглянуть к себе в кабинет, он позвонил в лабораторию приятеля, который работал в биохимическом отделе «Амальгамэйтед Кемикэлз Лимитед».

Прошло два дня, прежде чем он услышал о результатах исследования капсулы. Биохимик Арнольд Джордан вошел в его кабинет как раз, когда он заканчивал работу.

— Ну как, ты ее раскусил? — спросил Ральф. Арнольд кивнул.

— Да, раскусил. И не уверен, то ли я должен угостить тебя обедом за то, что ты мне ее подсунул, то ли с тебя причитается за то, что доставил мне так дьявольски много работы. В целом же я склоняюсь к последнему.

— Отлично. Ты выглядишь так, как будто немного доброй пищи тебе совсем бы не повредило. Идем.

Только в самом конце обеда, уже за кофе и сигаретами, Арнольд согласился изложить свое заключение, причем начал с претензий:

— Думаю, старина, ты бы мог меня и получше предупредить насчет этого зловредного образчика, который принес.

— Ну я же тебе сказал, что, по моему мнению это какая-то весьма пакостная штука, — заметил Ральф. — В конце концов, причина, по которой я ее тебе принес именно в том, что я о ней почти ничего не знаю.

— И где же ты ее, если не секрет, раздобыл? — с любопытством спросил Арнольд.

Когда Ральф все объяснил, его манеры утратили обычное легкое добродушие, лицо сделалось серьезным.

— Боже мой! Так ты хочешь сказать, что эту дрянь выращивают? Зачем?

— Для еды. А зачем еще выращивают овощи.

— Но ведь это же — грибы.

— Я тоже подумал, что очень на то похоже, но существует немало съедобных грибов, которые нужно только правильно приготовить.

Несколько секунд Арнольд был не в состоянии ответить. Он, казалось, и не слышал последней фразу приятеля, лишь упорно смотрел в одну точку. Когда он наконец очнулся, выражение его лица напугало Ральфа.

— Ты что-нибудь знаешь о грибах?

— Нет, — тут же ответил Ральф.

— Тогда постараюсь быть кратким, но попробую объяснить тебе, что это такое. Прежде всего, существует два типа грибов. Гриб — это либо сапрофит, который живет за счет разлагающихся тканей, либо же он паразит, и в таком случае существует за счет живых тканей. Насколько известно, сапрофиты — ну ты их довольно много пробовал в свое время — это и лесные грибы, и плесень на сыре рокфор, и сотня других разновидностей. Ну а паразиты не столь многочисленны. Например, вид, который чаще всего поражает людей, — так называемый стригущий лишай. Ну, а тот особый образчик мерзости, который ты мне столь любезно вручил — ни то и ни другое. Или, скорее, и то, и другое. То есть можно сказать, что он в равной степени благоденствует и на мертвой, и на живой ткани. Чувствуешь, куда я клоню?

Ральф начал догадываться.

— Эта штука, — продолжал Арнольд, — не просто паразит, но притом еще и самый зловредный из всех известных. Все растения, о которых ты мне рассказывал, надо срезать, ликвидировать и уничтожить, пока они не созрели. Если позволить лопнуть хоть одному, если рассеются споры… — и он выразительно распростер руки.

Ральф нервно оглядел его:

— А ты уверен?

Арнольд кивнул.

— Насчет опасности я убежден абсолютно. Что же до самого растения, то я весьма озадачен. Очевидно, споры были заключены в растворимую капсулу, чтобы их можно было безопасно посадить и взрастить. Если твоя информация верна, все это, похоже, организовывалось со злым умыслом и в широком масштабе. Эти споры не просто случайно рассеяли и вырастили наудачу, нет, были предприняты широкие меры, чтобы побудить людей культивировать этот гриб, в результате чего однажды повсюду разлетятся миллионы спор, — он сделал паузу и добавил: — Наша задача — попытаться это остановить, старина. Кто-то должен вмешаться, или да поможет Бог тысячам несчастных.

Ральф молчал. Он вспомнил таинственную эпидемию в Ньюквее и подобную же вспышку в Бодмине. Он снова представил себе слизистый желтый шар в отцовском саду, и, когда он взглянул на приятеля, лицо его снова побледнело.

— Мы опоздали, — сказал он. — Уже началось.

Глава 3

— Чепуха! — подчеркнуто резко сказал майор Форбс. — Чепуха и вздор! Вам бы следовало все получше разузнать, молодой человек, а не являться ко мне со всякими старушечьими байками.

Ральф оставил попытки переубедить старика. Накануне вечером, после разговора с Арнольдом, он сел на ближайший поезд, направляющийся на Запад, и провел в дороге всю ночь. Нельзя было терять ни секунды. Насколько он знал, огромные шары могли лопнуть сами собой в любой час, не говоря уже об опасности, что один из них обо что-то случайно ударится, и споры разлетятся по окрестностям.

Ральф примчался в Сент-Брайан усталый и обеспокоенный, но оба старика — отец Дороти и его собственный — выслушали его рассказ с полнейшим недоверием. Тщетно он приводил в качестве доказательства случаи заболевания и пересказывал им услышанное от Арнольда. Никакого проку. Каждый из сельских джентльменов про себя решил, что это какая-то хитрая уловка садоводов-соперников, желающих устранить его с пути. А если это и гриб, какой стоящий мужчина способен испугаться каких-то там лопающихся шаров, пусть даже и необычайно больших.

— Нет, — твердо повторил майор Форбс. — Ты говоришь, что твоя мать и моя дочь хотят уехать. Ничуть не сомневаюсь. Женщины всегда рады рвануть в Лондон не из-за одного, так из-за другого. Возьми их с собой, им полезно сменить обстановку, но не пудри мне мозги.

Подобную же беседу он имел и со своим отцом. Миссис Уэйт попыталась умерить раздражение мужа.

— Ладно, не беспокой больше отца, дорогой. Ты должен понять, что он ничего и слушать не желает. Я бы и сама с удовольствием отправилась на недельку в Лондон, но я ему ничем таким не докучаю. В любом случае, мне скоро надо туда съездить, чтобы кое-что купить.

— Ты просто не понимаешь, мамочка. Это и вправду серьезно. Штука, которую растит отец, — чистый яд.

Миссис Уэйт была явно малость огорчена.

— Ты так и вправду думаешь, дорогой? Я хочу сказать, что это так неправдоподобно и люди, которые нам их прислали, так не думали. Они определенно сообщили, что это — овощи.

— А не все ли равно, что они сообщили? Поверь мне или, скорее, Арнольду как специалисту — эти штуки смертоносны, их надо уничтожить.

— Вот как!? — вмешался мистер Уэйт. — Уничтожить? Хотел бы я посмотреть на того, кто попытается уничтожить мои образцы! Уж я бы ему показал! Слава Богу, в этой стране еще существует закон.

— Ты ведь пообещаешь мне, правда, Джон, хотя бы не есть этого, пока я не вернусь? — сказала миссис Уэйт, как будто ее присутствие должно было нейтрализовать ядовитые свойства растения.

Муж с неохотой уступил ей.

— Хорошо, — довольно грубо сказал он. — Уж это-то я тебе обещаю. Хотя я по-прежнему считаю, что кто-то нас попросту пугает.

— Ну, если ты мне не веришь, заставить я тебя, конечно, не могу, — сказал Ральф. — Но я тебя умоляю… — и он снова в подробностях изложил предупреждение Арнольда, но преуспел только в том, что атмосфера снова накалилась.

Наконец он повернулся к миссис Уэйт.

— Мы только зря тратим время. Лучше пойди упакуй свои вещи, мамочка, и будь готова ехать.

— Прямо сейчас, дорогой?

— Да. Немедленно.

— О, но я, возможно, не смогу быть готова раньше завтрашнего дня. У меня еще куча незаконченных дел.

Ральф снова отправился к Дороти.

— Придется подождать до завтра, — сообщил он. — Никак не могу заставить их поверить, что малейшее промедление опасно.

— Ну, на день раньше, на день позже — невелика разница, — предположила Дороти.

— Возможно, как раз велика. Я хочу забрать отсюда вас обеих как можно скорее. В любой момент может оказаться слишком поздно.

— Завтра в это время нас здесь уже не будет. А теперь давай поговорим о кое о чем другом.

— Я не могу думать ни о чем другом. Ведь я-то слышал, как Арнольд об этом рассуждает, а ты нет. Давай-ка выйдем и еще раз взглянем на эту гадость.

— Привет, — сказал Арнольд, входя в кабинет Ральфа.

— Где тебя дьявол носил последние два дня?

— В Корнуолле. Пытался увезти оттуда своих.

— И как — удалось?

— Дороти и мама — здесь, со мной. А вот отцы наши не дрогнули. До чего же упрямые козлы! А что у тебя?

Арнольд проигнорировал вопрос.

— Ты сделал все, что смог?

— Конечно, все. Разве что — не похитил старых олухов.

Арнольд выглядел озабоченным.

— Боюсь, новости невеселые, — начал он. — Наутро после нашей беседы я отправился навестить одного знакомого в министерстве здравоохранения. И что бы ты думал? Там меня встретили буквально с распростертыми объятиями. Оказывается, масштаб всей этой затеи куда шире, чем мы думали. Власти его еще даже преуменьшают — им, видите ли, не хочется портить людям отдых — или еще какая-то чушь в этом роде. Они мне сказали, что зарегистрированы уже сотни случаев заболевания и несколько десятков смертей. Мало того — вскоре после похорон эти желтые шары начинают вырастать на могилах. Министерские эксперты, как и я, уверены, что об этой форме гриба никто и никогда раньше не слышал, и большинство твердо убеждено, что это чей-то злой умысел. Вчера они издали распоряжение, что эту штуку отныне сажать запрещено, но оказалось слишком поздно. Вокруг мест, где такие шарики лопнули, все уже усеяно новыми.

— И они растут?

— Тысячами. Близ Ньюквея и Бодмина и еще в нескольких местах. И никто их не смеет тронуть.

— Что же, никто ничего не предпринимает? Не уничтожает их?

— Как именно?

— А нельзя ли… Нельзя ли обрызгать их кислотой или еще чем-то? Ты ведь помнишь, первая партия еще не достигла стадии, когда они лопаются сами. Весь этот второй посев — результат случайности. Бог знает, что произойдет, если мы допустим, чтобы они лопнули.

— Никто, кажется, просто не знает, как взяться за дело. Но специалисты не сдаются. Они-то. видят, насколько велика опасность. И работают над этим день и ночь. Ты ведь и сам понимаешь, проблема — в том, как уничтожить шары, не высвобождая споры.

— Наверняка должен быть какой-то путь.

— О, они его непременно найдут. Просто нужно, чтобы способ был радикален, а борьба с этой заразой хорошо организована. Что их больше всего беспокоит в настоящий момент, это — чтобы не возникла паника. Ты не представляешь, на что становятся похожи люди, когда они теряют головы. Если они очумеют и примутся все крушить направо и налево, мы пропали. Можешь мне поверить, соответствующие учреждения уже занялись соответствующими приготовлениями.

— А между тем первый урожай шариков вот-вот созреет.

Ральф окинул взглядом вестибюль отеля, где остановились мама и Дороти. Наконец он заметил миссис Уэйт, расположившуюся в удобном кресле в дальнем углу. Он поздоровался и уселся рядом.

— А где Дороти? — спросил он несколько минут спустя. — Переодевается?

— Переодевается? — переспросила миссис Уэйт.

— Мы договорились сегодня вечером сходить потанцевать.

— О Боже! Ну конечно… Так ты ничего не слышал? Она сказала, что она тебе позвонит.

— Она не звонила. А что такое?

— Ну, она не сможет провести с тобой сегодняшний вечер. Видишь ли, она уехала в Корнуолл.

— Что-что?! — вскричал Ральф, и голос его эхом прокатился по рекреации.

— Да, дорогой. Она сказала: я чувствую, что должна ехать обратно в Корнуолл, — спокойно повторила миссис Уэйт.

— Но почему же ты ее не удержала? Неужели же ты не понимаешь, как это опасно? О Господи, вдруг она уже заразилась! Ведь она может от этого умереть!

Миссис Уэйт не на шутку разволновалась.

— Ну, дорогой, я же ей сказала, что вряд ли это тебе понравится. Но она, кажется, очень уж беспокоилась за своего отца. Такая милая черта для молодой девушки… вот я и посчитала… я просто сочла себя не вправе вмешиваться.

Ральф не ответил. Взглянув на него, мать увидела, что лицо сына словно окаменело, а в глазах появилось выражение, от которого ей стало не по себе. Впервые она начала понимать, что за его поступками и разговорами в последние несколько дней стоит настоящий страх.

— Впрочем, все это может не настолько и опасно. По-моему, просто очередная паника. Поверь, милый, все кончится хорошо, и мы еще здорово посмеемся над собственными страхами. Не беспокойся, дорогой… Я думаю… О Боже!

Ральф отвлекся от своих мыслей, дабы взглянуть, что же вызвало ее изумленный возглас. Подняв глаза, он обнаружил перед собой отца и майора Форбса. Час назад он был бы рад их видеть, он бы испытал искреннее удовольствие при мысли, что все они снова вместе. Теперь же он приветствовал их более чем холодно.

Майор Форбс огляделся.

— А где же Дороти? — спросил он.

Ральф с горечью ответил:

— Уехала спасать вас.

Глава 4

— Да, мой мальчик, — сказал мистер Уэйт. — Мы, конечно же, весьма тебе обязаны. Ты, казалось, был так убежден насчет грозящей нам всем опасности, что я провел собственное небольшое расследование, некоторое время потолкавшись среди представителей местных властей. Ну и, конечно же, старый инспектор Робертс намекнул мне— он ведь всегда считал себя передо мной в долгу из-за этой истории с его сынишкой. «Мистер Уэйт, — сказал он, — вообще-то я не должен бы вам этого говорить, более того, я в сущности нарушу приказ, если скажу, но если вам нужен мой совет — выбирайтесь из здешних мест, и как можно скорее».

— Да, это был чертовски откровенный намек, — согласился майор. — Мне удалось кое-что услышать о том, что происходит в окрестных краях, — скверные новости. Какой-то дурак поднял панику в Лаунгестоне. Полгорода высыпало на улицу с палками, камнями и ножами, разбивая все желтые шары, какие им только попадались. Один человек мне сказал, что земля буквально побелела от спор — будто снежная буря пронеслась. Некоторые садоводы попытались вмешаться, и вспыхнуло нечто вроде сражения. Кажется, несколько подобных происшествий случилось и в Тавистоке, и в других городках Западного Девона.

Ральф поднял глаза.

— Как бы там ни было, я выезжаю полуночным поездом — нужно вытаскивать оттуда Дороти. Который час?

Майор фыркнул.

— Не будьте дураком, молодой человек. С девочкой все в порядке. Она может вернуться в любой мрмент, я вам ручаюсь. Въезд полностью перекрыли, так что ей просто придется вернуться. Мы с вашим отцом прибыли на одном из последних поездов, которые пропустили в Лондон.

— Который час? — снова спросил Ральф.

— Без двадцати десять, — сказал майор. — И повторяю: ты только время потеряешь, если вздумаешь туда податься.

— Новости, — внезапно сказал мистер Уэйт. — По радио, конечно же, что-нибудь об этом расскажут, — он позвал лакея и попросил включить приемник. Несколько секунд спустя они уже слушали невозмутимый знакомый голос диктора.

Прогноз погоды оказался мало воодушевляющим.

— Объявляется штормовое предупреждение. Метеослужба в двадцать часов по Гринвичу предупредила все суда в открытом море: мощные западные ветры, переходящие в шторм, могут ожидаться в районе всего побережья Ирландии, а также у побережья Англии к западу от линии Саутхемптон-Ньюкасл и в Ла Манше.

Ральф взглянул на отца, который мгновенно уловил его взгляд, но тут же предупреждающе покосился на мать. Оба они почуяли, чем это пахнет. Тысячи легких желтых шаров, держащихся на каких-то там жалких черенках — и надвигающийся шторм… Диктор приступил к чтению новостей.

— Министерство транспорта попросило нас сделать следующее объявление. Приостановка движения. Движение поездов между Эксетером и всеми населенными пунктами к западу от него временно прекращается. Дальнейшие подробности будут сообщены завтра.

Майор торжествующе взглянул на Ральфа:

— Я же тебе говорил: они изолируют весь район. Так что нет смысла никуда ехать. Дороти и так очень скоро опять будет здесь.

Но Ральф в этом убежден вовсе не был. Майор, похоже, просто не знал, насколько у него целеустремленная дочь. Молодой человек решительно поднялся.

— Я выезжаю немедленно. Даже если отменены поезда, машины еще должны пропускать.

Тук-тук-тук, стучал молоточек Ральфа. Прошло три дня с тех пор, как он оставил Лондон, и вот он вбивает колышки в твердую почву Дартмура.

В послании, которое он получил сегодня утром, сообщалось, что о Дороти никаких новостей по-прежнему нет. Не оставалось сомнений, что она застряла в блокированном районе и теперь находится — если ей вообще удалось достичь Сент-Брайана — где-то в сорока-пятидесяти милях к западу от Ральфа. Он с неудовольствием вспомнил о событиях, в результате которых приступил к своей нынешней деятельности.

Выскочив из отеля, Ральф помчался искать Арнольда. Еще до полуночи он одолжил у того автомобиль и понесся по Пикадилли, лавируя среди такси, битком набитых возвращающимися домой театралами. Пока он одолевал необозримые пригороды, движение делалось все более плотным. Он надеялся развить приличную скорость на Большом западном шоссе, но достигнув его, понял, что количество транспорта только возросло. Впереди тянулись длинные вереницы грузовиков, не слишком пунктуально державшихся своей стороны дороги. Непрерывный поток частных машин, тянущийся в обратном направлении, просто немыслимый в такое время суток, делал обгон грузовиков задачей довольно-таки затруднительной. Ральф последними словами ругал неуклюжие грузовики и вдруг впервые заметил, что это не коммерческие машины, что они окрашены в цвет хаки, а на бортах у них — армейские эмблемы. Он снова выругался. Вот незадача-то: угодить в гущу военных маневров. Но, может быть, они свернут у Олдершота? Нет, не свернули. Машины продолжали двигаться по шоссе на запад, и, к его отчаянию, вскоре их стало на добрую сотню больше.

— Можно подумать, — пробормотал Ральф себе под нос, — война началась. Кажется, вся наша доблестная армия едет туда же, куда и я!

Вдобавок ко всем прочим бедам поднялся ветер, который принес резкий неровный дождь. И Ральфу, вместо того чтобы рвануть сквозь ночь, как он намеревался, пришлось сбросить скорость до черепашьей. Лишь изредка разрывы в потоке встречных машин позволяли ему вырваться вперед и оставить позади хоть несколько громоздких машин. Утро забрезжило задолго до того, как он достиг Эксетера, и даже по узким улицам этого старинного города он все еще двигался в военной колонне. В двух милях от города дорогу преградил барьер. Часовые с примкнутыми штыками помогали полиции заворачивать обратно частные машины. Ни военных, ни полицейских совершенно не тронули ни предложенные деньги, ни явное отчаяние Ральфа.

— Не стоит суетиться, парень, — посоветовал ему полицейский сержант. — Если бы я сегодня брал деньги, я бы сделал себе состояние и вышел в отставку. Езжай-ка ты лучше домой.

Ничего не оставалось, кроме как развернуть машину и в полном унынии вернуться в Эксетер. Там Ральф машинально жевал завтрак и обдумывал следующий ход.

«Частным машинам запрещено», — сказал полицейский. Но ведь грузовики-то проходили — те самые треклятые грузовики, которые так досаждали ему всю ночь… Сотни грузовиков — их пропускали без каких-либо вопросов и, более того, — без осмотра. Не исключено, что ему удастся вскочить на один из них и забраться в кузов.

Протрясясь несколько миль, грузовик наконец остановился. Задний борт откинули.

— Эй ты, вылезай! — приказал чей-то голос. Сильная рука ухватила Ральфа за воротник и весьма чувствительно потащила из его убежища через штабеля деревянных кольев и мотки колючей проволоки. Он приземлился посреди группы солдат, возглавляемой сержантом. Последний тут же приблизился к нему. Остроконечные усики лишь подчеркивали выражение ярости на лице сержанта, оравшего:

— Какого… Холера, да на кой ляд ты забрался в этот… в грузовик?! А ну-ка идем со мной!

Офицер, к которому привели Ральфа, выслушал его, а затем участливо на него посмотрел.

— Я понимаю ваши чувства, — сказал он, — но выслушайте и вы меня. Вы, кажется, что-то знаете о ситуации, просто не с того конца ухватились. Туда пробираться не имеет смысла, — он махнул рукой на запад. — Если бы вы и проскочили, вам бы все равно ни черта не удалось сделать, разве что стали бы еще одной жертвой. Вашей девушке вовсе ни к чему, чтобы вы погибли. Вы бы лучше подумали о том, что она гордилась бы вами куда больше, если бы вы помогли нам одолеть эту заразу, стереть с лица земли проклятое растение и обезопасить тысячи людей.

— Но она…

— А вы разве не понимаете, что из тела каждого, кто там умирает, растут новые желтые шары. Если вы туда отправитесь, то окажетесь не просто беспомощны — вы еще и пищей для них станете. Нет, мой мальчик, ваше дело — помочь нам бороться с угрозой. У нас — чрезвычайная ситуация, и нам нужна любая помощь, которую вы в состоянии предложить. Что вы на это скажете?

Ральф подумал и согласился, хотя и без особой радости. Он понимал, что офицер прав. Его дело — бороться. Не рисковать попусту жизнью, а… Он не вполне доверял себе. Иногда побуждение найти Дороти оказывалось слишком сильным…

Голос напарника отвлек его от размышлений.

— Как насчет того, чтобы перекурить, приятель?

Ральф согласился. Направо и налево от них по пустынным холмам протянулась длинная линия столбов. Там и сям группы людей, уже закончившие свои участки, начинали натягивать между кольями непроходимую сеть из колючей проволоки. Сзади по дороге тянулась бесконечная вереница грузовиков, везущих новую проволоку и все новые колышки, а поближе, между дорогой и заграждением, целая армия, обливаясь потом, рыла широкую траншею.

Ральфа поразила организованность, благодаря которой всего за какие-нибудь два-три дня власти оказались способны так продвинуться в том, чтобы отрезать целую область от остальной страны. Но одновременно он чувствовал и растерянность. Цель строительства заграждений была очевидна, но он не мог понять, зачем нужна неглубокая и широкая траншея. Не понимал этого и его напарник Билл Оукинс, но Билл с готовностью допускал, что уж власти-то знают, что делают, и времени зря не тратят.

— Угу, — заметил он. — Ловко они взялись за дело. Уж они у нас такие. Несколько дней назад было штормовое предупреждение. Может, слыхал?

Ральф кивнул.

— Ну, как только об этом стало известно, они мигом изменили свои планы — р-р-раз — и готово. Эту загородку должны были ставить на несколько миль дальше. Они даже начали подвозить туда материал, а тут приходит приказ к отступлению. Видишь ли, ветер в здешних краях почти всегда дует с запада. И вот что их напугало: что эту дрянь разнесет по всей стране. Если правда, что там говорят насчет какого-то парня, который это затеял нарочно, так он как раз самое подходящее место выбрал. Однако ветер, в конце концов, был не такой уж и сильный. Большинство этих желтеньких шариков просто прокатилось чуток, а затем застряло в долинах, овражках и все такое — словом, чертовски удачно.

— Так все это, — сказал Ральф, указывая на защитные сооружения, — на случай, если поднимется настоящая буря?

— Ну, что-то вроде того, — согласился Билл. Некоторое время они молча курили. То и дело большие самолеты рокотали над пустошью, неся запасы провизии, чтобы сбросить их в карантинную зону. А как-то раз мимо них покачиваясь и ныряя прогрохотал здоровенный гусеничный транспортер, держа путь на запад. Билл ухмыльнулся, разглядев в кабине людей и оборудование, которое они с собой везли.

— Что это? — спросил Ральф. — Похоже на отряд водолазов, отправляющихся на задание.

— Асбестовые костюмы и маски, — объяснил напарник. — А с собой у них — огнеметы. Чтобы малость поджарить эти пакостные штуковины.

Глава 5

Шесть дней спустя Ральф сидел со свой группой в конюшне, где они квартировали. Один из ребят пессимистически разглагольствовал:

— Само собой, какую-то пользу эти огнеметы или что там еще приносят. Но так далеко не уедешь. Растения-то, до которых нужно добраться, — под землей. Это не просто желтые шарики. Шарики — только плод. Сбив яблоки яблоню не погубишь. Грибы распускают что-то вроде паутины, которая тянется повсюду под землей — вокруг них, так они и живут, и вот еще что…

Раздался громоподобный стук в дверь, и зычный голос велел всем выходить

— Ветер поднимается, — объявил сержант. — Свою задачу вы все знаете. Так что за дело, да поживее.

Ветер с Атлантики набирал силу. Первые несколько порывов подняли желтые шары и немного прокатили, натянув до предела жалкие черешки. Затем последовал более мощный порыв, который настолько перекрутил стебли, что они лопнули, и теперь шары свободно понеслись туда, куда их гнал ветер. Как только ветер превратился в настоящий ураган, он подхватил великое множество легких шаров и заставил их вприпрыжку нестись на восток — желтую армию агрессоров, перешедших в атаку, дабы захватить всю страну и погубить ее обитателей.

Ветру, задувшему неделю назад, удалось сорвать только шары, росшие на наиболее открытых местах. На этот же раз только у самых молодых и незрелых оказались достаточно крепкие корни, чтобы сопротивляться рвавшему их с насиженного места шторму. То и дело фонтан белых брызг взметывался над их подпрыгивавшей и сталкивавшейся оравой, когда крепкая желтая шкура какого-нибудь одного оказывалась разорвана острым каменным выступом или углом крыши. Затем сами большие споры подхватил ветер и понес вперед, словно авангард желтой армии.

Шторм, затеявший эту новую дьявольскую игру, кажется, начал входить в раж. Через некоторое время он усилился и еще яростней погнал шары вперед. Ни изгороди, ни канавы, ни деревья не смогли устоять перед таким натиском. Даже реки не оказались для круглых пришельцев препятствием. Разгоняемые ветром шары тысячами плыли через них, покачиваясь и подскакивая на волнах. Они безжалостно врывались на узкие улочки маленьких городов, теснясь и толкаясь близ углов зданий, пока дома не пропали в облаках вихрящихся спор, а уцелевшие шары наконец высвободились и покатились вдогонку за своими собратьями.

Но ветер унес не все. Многие застряли в лощинах, но кончилось всего-навсего тем, что они эти лощины заполнили доверху и образовали дорогу, по которой смогли свободно мчаться дальше остальные. Волна захватчиков вскарабкалась по склонам холмов, а затем скатилась на пустошь, где шары беспрепятственно набрали скорость и еще быстрей атаковали защитников страны.

На земле вспыхнула огненная линия. Только теперь Ральф понял, зачем понадобилась широкая канава. Ее наполнили горящей нефтью и деревом, так что образовался огненный вал.

— Вот они! — крикнул наблюдатель, вцепившийся в раскачивающийся насест высоко над их головами.

Вскоре все увидели несколько крутящихся шаров, которые, казалось, вели за собой сплошную желтую массу.

Люди задержали дыхание. Первые шары, бросившись на ощетинившуюся колючками изгородь, разорвались, высвободив споры, которые устремились прямо в огонь.

Но шары двигались слишком быстрым и плотным потоком. Во многих местах они тесно скопились у колючей ограды, образуя опору для задних, которые взлетели по ним, как по эстакаде, и рухнули вниз через петли колючей проволоки. То там, то тут желтый шар проскакивал, как если бы обладал силой воли. Одолев заграждение, такой шар катился по ничейной полосе и наконец разрывался в огненном рву. Пылающие споры выстреливали в воздух, напоминая какой-то чудовищный фейерверк.

— Боже мой, — пробормотал сосед Ральфа, — если этот ветер вскоре не уляжется, мы пропали. Взгляните-ка вот на это!

«Это» было одним из нескольких шаров, которые, чудесным образом избежав всех ловушек, приготовленных для них, проскочили мимо людей во тьму.

— Когда ветер уляжется, их там поймают сетями и сожгут, — ответил Ральф с уверенностью, которую едва ли испытывал. — Меня больше беспокоит, что огонь может угаснуть, а нам нельзя подойти поближе подбросить топлива — мы-то с этой стороны.

Но, к счастью, буре не удалось загасить пламя.

— Ребята, — начал дежурный офицер, — нынче ночью у нас чуть не сорвалось, и следует благодарить провидение, за то, что мы успешно выстояли. Но нельзя позволить себе попусту тратить время. Нужно немедля приниматься за работу. В любой момент может снова подняться ветер, поэтому всю ту дрянь, которая облепила колючки, надо убрать, пока тихо. Каждый, у кого есть опыт обращения с огнеметами — шаг вперед.

И Ральф вышел вперед вместе со многими другими. Он не имел ни малейшего представления об огнеметах, но то был единственно возможный для него способ получить асбестовый костюм и пробраться в опасный район. Ибо он уже больше недели сдерживал свое беспокойство за судьбу Дороти и вот, наконец, оказался не в силах этого выносить.

С усилием натягивая тяжелое одеяние, которое не только должно было предохранить его от огня, но и защитить от смертоносных спор, Ральф обдумывал свой план. Возможно, такая простая затея и не заслуживала того, чтобы называть ее планом. Грубо говоря, замысел Ральфа заключался в том, чтобы попасть в первые ряды тех, кто будет расчищать землю огненными струями, и, работая, постоянно продвигаться вперед, пока густо теснящиеся шары не скроют его от глаз остальных. Все, что требовалось потом, — это топать на запад.

Единственной опасностью, если удастся уйти, было то, что его могут заметить с одного из самолетов, доставляющих пищу. Но шанс был невелик, да и не похоже, что одинокого бродягу сочтут достаточным поводом для проведения расследования.

Как он и ожидал, замысел удался. Никто не заметил, как Ральф пошел прочь, и в очень скором времени оказался один на границе запретной зоны. Насколько он мог видеть, земля была буквально усеяна желтыми шарами, зловеще замершими там, где их оставил ветер, и, казалось, ожидающими следующей бури. Окруженный их недобро поблескивающими шкурами, Ральф содрогнулся на миг, но тут же к нему снова вернулась решимость.

Он глубоко вдохнул через маску и зашагал вперед — одинокая серая фигура, единственный движущийся объект в опустошенном пространстве.

В первой же деревне Ральф нашел мотоцикл с наполовину заполненным баком и шесть миль, нарушая треском безмолвие пустоши, гнал на этом мотоцикле зигзагами, дабы не задеть разбросанных по дороге шаров. Потом потянулась узкая долина, столь густо запруженная шарами, что пришлось оставить мотоцикл, бросить тяжелый огнемет и карабкаться прямо по шарам. Несколько раз случалось, что шар лопался под его тяжестью, и Ральф падал вниз на несколько футов в фонтане спор, грозивших залепить дыхательную маску, а затем с трудом ее очищал. Далее ему пришлось собрать все свои силы и пробиваться вперед, а между тем ручьи пота насквозь промочили одежду под неуклюжим защитным костюмом. В одном месте он чуть было не повернул назад, чтобы забрать огнемет, решив выжечь себе путь через массу шаров, но вспомнил, что резервуар огнемета уже наполовину пуст. Поэтому он отчаянно пробивался дальше до тех пор, пока нога его наконец не ступила на папоротник и вереск на дальнем склоне.

С того момента Ральф мало что смог бы вспомнить о своем путешествии. Он не был даже уверен, сколько дней прошло, пока он тащился и карабкался из одной забитой шарами долины в другую… Только странные происшествия нет-нет да выводили его из тупого оцепенения: маленький городок посреди вересковых пустошей, где прямо посреди улиц валялись трупы мужчин и женщин, прямо из них росли грибы, окна были загромождены желтыми шарами, милосердно скрывающими внутренность комнат, да голос сумасшедшего пел гимны в забаррикадированном домишке — гимны, сменившиеся проклятиями и богохульством, когда поющий услыхал снаружи шаги Ральфа… То, что когда-то было людьми и что он вынужден был убрать с дороги, когда его замучила жажда и заставила поискать хоть какого-то питья в вымершей гостинице… Но каким-то образом даже с притуплёнными чувствами он по-прежнему пробирался через весь этот кошмар, и с каждой милей его страх перед тем, что он найдет, достигнув цели только усиливался.

Перебравшись через реку Теймар, отделявшую Девон от Корнуолла, он почувствовал себя почти дома. Грибы запрудили мост. Выше по течению скопилась желтая масса, но ниже моста река свободно струилась дальше, неся лишь случайные, безмятежно плывущие шарики, которые должны будут позже встретить свой конец, доплыв до пылающих лодок в Плимут-Саунд.

Вот наконец и Сент-Брайан. Здесь было куда меньше шаров, ветер их почти все унес. Вот и его дом. Поодаль — дом Дороти, тихий, запертый… Значит, там — никого?

Ральф разбил окно, забрался внутрь дома и двинулся по пустым комнатам. Ни следа грибов в доме. Но и Дороти — тоже ни следа. Может быть, она наверху? Ральф был слаб и голоден. Каждый шаг по лестнице давался ему с трудом.

У дверей ее комнаты он поколебался. А если она там и желтые шары растут из нее, питаясь ее мертвым телом? Он отворил дверь — нет ничего хуже неопределенности. На постели никого. В комнате вообще пусто. Ральф истерически расхохотался. Значит, Дороти удалось провести проклятые шары. Они ее не убили. Она жива, теперь он был в этом уверен — жива, несмотря на проклятые шары. Он упал на кровать, полусмеясь-полуплача.

И вдруг остановился. Снаружи донеслись какие-то звуки. Голоса? Превозмогая боль, он пополз через комнату, чтобы взглянуть в окно. По дороге шла группа людей. Людей, которых он знал. Люди были в обычной одежде, и среди них он разглядел Дороти. Дороти!

Он сорвал маску и попытался их окликнуть. Смешно, Голос почему-то его не слушался. Не важно. Дороти одурачила желтые шары. Это было чертовски забавно. Он снова расхохотался и упал на пол.

— Да, дорогой, я — настоящая, — сказала Дороти, стоя у кровати.

— Но… Но как?

— Когда я сюда добралась, оказалось, что папа уже уехал. Единственное, что мне осталось, — тоже уезжать. Мы — несколько человек — поплыли вниз по реке в лодке и добрались чуть ли не до самого края земли. У самой оконечности Корнуолла мы оказались вне угрозы, так как ветер дул в другую сторону. Ну а потом, когда стало безопасно…

— Безопасно?

— Да, дорогой. Теперь здесь стало безопасно. Шары теперь ведут себя как обычные грибы. Они не нападают больше на живые существа. Одним словом, мы вернулись домой и нашли здесь тебя.

— Но…

— Подожди. Тебе нельзя много говорить, дорогой. Ты, видишь ли, сильно заболел…

Ральф молча согласился и мирно уснул. Ее рука лежала в его ладони, и на лице у него светилась улыбка.

Эпилог

Принц Кордах Гангистанский взглянул на племянника Харамина, который низко поклонился ему.

— Твой замысел провалился, — сказал ему принц. Племянник Харамина молча кивнул.

— Но, — продолжал принц, — это обошлось их проклятой стране дороже, чем любые наши войны, а мы ничего не потеряли. Скажи мне, почему план провалился?

— Ваше Высочество, эта порода не совсем правильно выведена. Через два поколения или около того она перестает быть паразитом и превращается в самый обыкновенный гриб-сапрофит.

— Который им, однако, придется уничтожать в течение многих лет?

— В течение многих лет, — с надеждой ответил тот.

Принц Кордах поразмыслил несколько минут.

— Нельзя сказать, что мы недовольны, — изрек он наконец. — Вне сомнения, первая стрела льва не убивает. Ведь есть и другие средства, племянник Харамина?

Склоненная фигура испустила вздох облегчения.

— Есть и другие средства, — подтвердил племянник Харамина.

Пролог

Даже те, кто слишком молод, чтобы помнить о деле Бэлфорда, по крайней мере слышали легенду о сокровищах капитана, зарытых где-то на Луне. Немного найдется мальчишек, которые не читали бы, как Бэлфорд и его товарищ напали на конвой в машине, которая везла их в тюрьму, а затем, переодевшись в полицейскую форму, одурачили представителей власти в космопорту и прямо под носом у охраны угнали спортивную ракету.

Каждый, кто слышал эту историю, вероятно, гадает: а что же случилось с двумя беглецами, которые бесследно исчезли на угнанном корабле и что за сокровища они спрятали на Луне.

И вот, наконец, мы можем предложить вашему вниманию подлинные мемуары капитана Фирона. Он-то и был вторым участником той эпопеи. По причинам вполне очевидным он воздерживался от публикаций, пока был жив, хотя нижеследующий отчет был продиктован им нашему представителю где-то лет шесть назад. Мы проверили большинство фактов и полностью убедились, что капитан Фирон — действительно тот самый Фирон, товарищ капитана Бэлфорда.

Данный отчет был им подписан, правдивость его подтверждена клятвой, а оригинал хранится у нас.

Глава 1

Все это произошло очень давно. Мне теперь восемьдесят три. А тогда было всего двадцать пять. Но, хотя многое уже позабылось, обо мне с Бэлфордом, кажется, все еще помнят, хотя, самое смешное, что люди многое перепутали. Очень странно жить и слушать легенды о себе самом, которые с течением времени меняются, становясь все более неправдоподобными. Вот я и решил кое-что немного прояснить, пока жив. Даже если после этого люди всего-навсего прекратят летать на Луну и валять там дурака, разыскивая сокровища Бэлфорда — и это будет уже нечто.

Когда я впервые отправился в космос, мир был иным. Обратите внимание: я не утверждаю, что он был лучше или хуже, но, оглядываясь назад, вижу, что был он, кажется, гораздо проще. Мне было двадцать четыре, когда я получил место второго помощника капитана на старой «Клио» капитана Бэлфорда. Могу вас заверить, что не было тогда лучше парня среди тех, кто тогда бороздил Систему, что бы о нем ни болтали потом. Мало кто знал его так хорошо, как я. Когда с год проторчишь с человеком на космическом корабле, немного остается такого, чего бы вы не ведали друг о друге. То, что с ним случилось, было просто-напросто неудачей, такой же, какая могла выпасть на долю любого, кто занимался нашим делом.

Этот парень был очень высок — такие нечасто служат в космосе — более шести футов ростом, широкоплечий, силенок — на двоих таких, как я, но он стоил своего немалого веса, каждого его фунтика, несмотря на который двигался быстро и уверенно, словно кошка. Личное дело у него было чистое, как у младенца. Если бы нет, то ему бы не очутиться на «Клио», потому что Компании пришлось изрядно потратиться на скафандр и все такое прочее, изготовленное специально для него.

Компания называлась РРР. Ее давно уже нет, но в те дни «Рэд-Риббон Рокетлайнз» кое-что значило. А «Клио» была чудной старой посудинкой, которой в наши дни даже справки о пригодности к космическим полетам нипочем бы не выдали. Она не совершала регулярных рейсов, да и предназначена для этого не была, ее построили как спасательное судно и уж для этого дела приспособили что надо. В те дни почти вдоль всех регулярных трасс сновали спасательные корабли. Это было очень выгодно: не только для того, чтобы собственные корабли спасать, но и потому, что кругом дрейфовала тьма-тьмущая останков погибших суденышек. Летать в космос тогда было не так безопасно, как теперь. С кораблем могло случиться, что угодно. И, не говоря уже об опасности столкновения для лайнеров, не было смысла оставлять болтаться в пространстве корабли и грузы, если существовал хоть какой-то способ их подбирать.

Конечно, тогда это дело не было так организовано, как теперь. Только через много лет голландцы реорганизовали свою спасательную и буксирную службу — смешно, верно, что именно они изобрели лучшие космические жестянки, как когда-то лучшие морские посудины? Была проделана тьма-тьмущая всякой работы, возникла Центральная Спасательная Регистрационная Контора и все такое. Каждая авария вызывала соперничество между разными компаниями. Если бы мы тогда додумались до сотрудничества, возможно, голландцы никогда бы не сунулись туда.

Ну, так я вам рассказывал о старушке «Клио». Не знаю уж, почему ее так назвали, разве что Компания называла все свои корабли женскими именами, причем обязательно кончающимися на «о», что, если подумать, здорово ограничивало выбор. Возможно, как раз поэтому они и закрыли свое дело несколько лет спустя — наверное, не могли больше найти подходящих названий, а стало быть, и строить новые корабли. Короче говоря, наша «Клио» была 48-дюзовым корабликом, размером едва вполовину современного голландского буксира, и летало на ней всего 11 человек. Нас легко было перечесть, нетрудно найти, и — для тех денечков — не так уж сложно с нами управиться. Во всяком случае, капитан Бэлфорд мог командовать «Клио» ничуть не хуже, чем теперешние капитаны современными посудинами со всеми их нынешними усовершенствованиями.

Первым помощником у нас был парень по фамилии Синдертон. Был он из молчунов, вечно себе на уме, но дело свое знал хорошо. Восемь наших матросов все были народ опытный — зеленым юнцам на спасательном корабле не место.

Рейс, во время которого с нами приключилась беда, начался как обычно. Мы стартовали с Каледонского космодрома и подались на Луну подзаправиться, точь-в-точь, как нынче делают буксиры, чтобы взлетать с Земли налегке и опять-таки не сжечь слишком много горючки. Как только с заправкой было покончено, мы легли на курс Земля — Юпитер или, точнее — Земля — спутники Юпитера, ибо в те времена еще никому не удавалось успешно сесть на саму гигантскую планету.

Жизнь на спасательном судне состояла — да, вероятно, и поныне состоит из периодов полного безделья и авралов. Привыкнуть к этому тяжело, и это — одна из главных причин, по которым экипаж мы набирали временный. В тот раз сперва все шло достаточно мирно. Свыше двух недель (по земному счету) мы дрейфовали с вырубленными дюзами, просто чтобы быть поблизости на случай, если кому понадобимся. Но, кажется, никто в наших услугах не нуждался. Через регулярные интервалы мы вызывали все наши корабли по лазерной волне Компании и справлялись, как дела, и все они отвечали, что о'кей. Мы уже буквально начинали желать, чтобы хоть что-то случилось. Так всегда бывает. Но в тот раз никто не выжег горючее, не обнаружил утечки воздуха, не получил метеоритных пробоин, и вообще ни с кем не случилось ни одной из тех ста и одной неприятностей, которые запросто могут превратить любой корабль в летающий гроб.

Однако на шестнадцатые сутки мы получили послание, из-за которого дюзы наши опять заработали, и «Клио» рванула вперед. Лайнер «Сафо», возвращавшийся с Ганимеда с грузом обогащенной урановой руды, заметил погибший корабль. Нетрудно было определить направление полета, учитывая положение корабля в исходный момент, его скорость и курс. Мы изучили ситуацию, развернулись и стартовали.

В таких вопросах очень много значит время. Нам нужно было достичь погибшего корабля до того, как кто-то другой его засечет. По законам вознаграждение за спасенное имущество имел право требовать только первый корабль, достигший судна, потерпевшего аварию. Это было сделано немедленно, мы проинформировали Контору, затем они проверили нашу заявку, зарегистрировали и распространили сообщение о ее правомочности. Принцип как будто достаточно честный, хотя частенько 2 или 3 спасательных судна, более или менее одновременно сообщившие, что имеют такой шанс, неслись по космосу с ускорением, едва ли не грозившим гибелью экипажам, стремясь закрепить свое право. В тот раз, как мы знали, поблизости никого не было, но попусту тратить время всегда рискованно.

Два дня спустя недалеко от места, где, по нашим расчетам, должно было оказаться потерпевшее судно, мы затормозили столь же резко, как до того ускорялись. Капитан Бэл форд сидел за пультом, в то время как мы с первым помощником переводили телескопы с одной светящейся точки на другую, лихорадочно обшаривая усеянную звездами черноту ради одной крохотной искорки — ракетного корабля. Конечно же, корабль было почти невозможно отыскать, мы имели всего-навсего один шанс из нескольких миллионов, что углядим его. Говорят, раз или два такое уже случалось прежде.

Наконец, Бэлфорд отозвал Сйндертона от телескопа и передал ему управление. Мы все еще тормозили. Капитан выдвинул чувствительные экраны, которые можно будет использовать, как только мы остановимся. Как вы, вероятно, знаете, движущиеся тела оставляют на экранах светящиеся траектории и, хотя в космосе движутся все тела, те, которые к вам ближе других, кажутся перемещающимися наиболее стремительно. Ничто не могло быть ближе, чем наша цель, так что нам требовалось изучить каждую секцию экрана и найти самую яркую светящуюся линию. Если бы мы смогли отыскать ее среди других, что само по себе нелегко, то непременно нашли бы и корабль. Ну, и мы его в конце концов нашли. Правда, это стоило нам добрых двенадцати часов работы с экранами, пока мы не определили его местоположение, но это было довольно неплохо. Такая работенка вполне могла бы растянуться дня на три, если не больше. Уж я-то знаю.

Глава 2

Как только мы удостоверились, что цель наша и впрямь обнаружена, мы развернули свой кораблик и некоторое время шли на боковых дюзах. Затем стремительный выстрел главной дюзы — и вот мы уже мчимся в нужном направлении. Когда мы приблизились, еще один краткий хлопок передних тормозных ракет заставил нас остановиться ярдах в двухстах от погибшего судна. (Когда я говорю «заставил нас остановиться», я выражаюсь фигурально, а подразумевается, конечно, что мы и наша цель летели в одном направлении с одинаковой скоростью.) Капитан Бэлфорд снял телефонную трубку и обратился к двум матросам, уже натянувшим скафандры и ожидавшим его приказа в шлюзовой.

— Порядок! Выходите!

Мы наблюдали в иллюминатор, как они выпускают электромагниты. Матросов мы, конечно же, видеть не могли, но смотрели, как первый магнит медленно и целеустремленно выплывает из корабля, а тросы и кабели плавно-плавно разматываются позади. Несколько секунд спустя появился и второй. Капитан ждал, опустив руки на два реостата до тех пор, пока магниты не прошли половину расстояния между кораблями.

— Наладьте связь и держите, — сказал он радисту, затем повернул рукоятку.

Захватывающее зрелище, когда парные магниты, так сказать, оживают. Только что они праздно плыли себе в пространстве, а в следующий миг словно пробуждаются и внезапно обнаруживают цель. Они слегка поворачиваются и, чуть покачиваясь, скользят вперед, к ближайшей металлической массе, в то время как удерживающие их тросы постепенно распрямляются. Капитан включил ток примерно на одну минуту, чтобы подтолкнуть их к погибшему судну, затем выключил и подождал. Как только первый магнит мягко коснулся корабельной обшивки, Бэлфорд снова включил ток, и магнит намертво прилепился к металлическому борту. Мгновение спустя встал на место и второй магнит.

— Делайте заявление, — велел капитан радисту.

Две фигуры в скафандрах покинули наш корабль, быстро плывя вдоль магнитных кабелей к другому кораблю. Капитан надел микроволновые наушники и прислушался. Один из матросов достиг погибшего судна и оттолкнулся от магнита так, что его едва не отнесло в сторону.

— «Фетида», — вдруг сказал капитан. — Передайте в Регистрационную Контору.

— Есть, сэр, — отозвался радист.

— Тащите, — скомандовал Бэлфорд, снимая наушники.

Заработал моторчик, и тросы между двумя кораблями стали натягиваться.

— Пора, — сказал капитан, когда мы наконец задрейфовали вместе.

Мы ждали, а тем временем корабли медленно сближались. Вскоре стало возможно составить представление об истинных размерах «Фетиды». Сопоставление ее величины с ростом фигурок в скафандрах свидетельствовало о том, что корабль крупный, но, насколько он огромен, мы осознали, только когда окончательно сблизились. «Фетида» была раз в десять больше старушки «Клио».

— «Фетида», Компания «Три Звезды», — пробормотал капитан. — Что-то я о ней вроде бы слыхал, но никак не могу вспомнить, что именно.

— Это третий из трех однотипных кораблей Компании «Три Звезды», сэр, — вмешался первый помощник. — В свое время считалось, что это последнее слово техники в смысле безопасности. «Фетида» и «Исида» пропали. Третий корабль — «Артемида» — разбился несколько лет назад. Боюсь, так, с ходу я больше ничего не смогу вспомнить. Но все это должно быть в файлах, сэр.

— Не важно. Сами скоро все узнаем.

Минуту или две спустя радист объявил:

— Капитан «Клио» Бэлфорд заявляет о намерении подобрать «Фетиду» капитана Уиттера, зарегистрированную как погибший корабль. Мы приступаем к работе. «Фетида», 250 дюз, потерялась в космосе двенадцать лет назад, на обратном пути с Ганимеда на Землю. Сообщалось о серьезных повреждениях главных дюз, самостоятельно передвигаться неспособна. Поисковые суда найти ее не смогли. 60 пассажиров, 20 членов экипажа, груз смешанный: золото, пачулевое масло, тиллферовое волокно, ганимедское дерево, три мешка почты. Собственность компании «Плюм Лайн», правопреемницы компании «Три Звезды», порт приписки — Лох-Свилли, Ирландия.

Капитан выслушал сообщение радиста, подняв бровь. Если упоминаемый груз хотя бы частично сохранился, дело выглядело так, словно мы подцепили нечто, заслуживающее рекордного вознаграждения — если, конечно, сумеем доставить груз на Землю.

— Золото, — бормотал Бэлфорд. — Ганимедское дерево. Две тяжелейшие на свете вещи. От ганимедского дерева еще есть прок, оно хоть чем-то полезно. Но золото, в нем-то что хорошего? Уж оно-то ни на что не годится.

— Это драгоценный металл, — заметил я.

Бэлфорд взглянул на меня с презрением.

— Золотые монеты Бог знает как давно не ходят. Мы золота и не видим, разве что в ювелирных лавках. Оно почти бесполезно, и все-таки его добывают и добывают на рудниках по всей Солнечной системе. А зачем? Просто для того, чтобы доставить на Землю и запрятать там, где никто его никогда не найдет. А потом все напускают на себя веселый и довольный вид и заявляют, что их ставки повышаются. Сущий бред сивой кобылы, я бы сказал. Доставка золота с одной планеты на другую стоит больше средств и жизней, чем любая другая работенка в космосе.

— И все же, — сказал я. — Если оно кому-то нужно, значит — имеет цену.

— Фиктивную цену, — фыркнул он.

— Фиктивную или нет, но и для тебя, и для нас очень важно чин чинарем доставить его безутешным владельцам, — настаивал я.

— Возможно. И все же я считаю, что оно не стоит того шума, который вокруг него поднимают. Оно с тем же успехом могло бы плавать где-нибудь вон там, — он указал на звезды во тьме за иллюминатором. — Просто болтаться в космосе, а не храниться в темных подвалах на Земле. Будь на то моя воля, я бы обязательно этого добился, и немало добрых космолетчиков, которые рискуют потерять жизнь, сберегли бы ее. Тут есть кое-что тяжелое, с чем стоит повозиться, но только не золото.

Тем временем корабли медленно сближались. Я пристально следил за ними, отвернувшись от капитана. Золотая лихорадка была одним из его коньков. Все это, и куда больше, я уже не раз слыхал и раньше. Но, как бы он к этому ни относился, он приложит все силы, чтобы доставить груз на Землю, а всех нас наградят за то, что мы ему в этом помогли.

Как только корабли мягко соприкоснулись, он опять заговорил официально.

— Мистер Фирон, поручаю вам стыковку и предварительный осмотр корабля.

— Есть, сэр, — осветил я.

В скафандр я облачился заблаговременно, поэтому тут же нахлобучил шлем и вместе с двумя матросами вышел через шлюзовую камеру в открытый космос.

С помощью тех двоих, что уже находились на «Фетиде», мы принялись подтягивать тросы до тех пор, пока оба люка не оказались достаточно близко друг от друга, а затем аккуратно состыковали их. Я доложил по микроволновой рации о готовности, из кормовых дюз «Клио» вырвалось неяркое пламя, и, когда оба корабля пришли в движение, мы занялись изучением нашей находки. По-моему, жители планет чаще всего плохо представляют себе условия работы в космосе, так что, наверное, стоит кое-что объяснить.

Надо помнить, что погибший в космосе корабль никогда не остается на месте. Весьма часто он движется с известной скоростью и, вполне возможно, — в совершенно ином направлении, чем то, в котором его намеревается буксировать спасательное судно. Следовательно, первое, что надо проделать после стыковки, — это осторожно выправить курс.

Момент весьма деликатный, ибо, как бы ни были прочны ваши парные стальные тросы, напряжение в них должно усиливаться постепенно, а оно к тому же еще и растет неравномерно. Когда вы ложитесь на нужный курс, буксир начинает осторожно наращивать ускорение, возможно — не более нескольких футов в секунду, если он тащит большой корабль. То есть и время сберегается, и для космолет-чиков, работающих на погибшем судне, не возникает неудобств. В космосе не ощущается никакой разницы между перемещениями со скоростью 7 миль в секунду и 1 миля в час. Вы чувствуете только ускорение, ускорением же в несколько футов в секунду на практике можно и пренебречь.

Единственный риск — это если кто-то сорвется и останется позади, но опасность невелика хотя бы, потому что по инструкции полагается пользоваться страховочным тросом. Но если даже троса и нет, отдача от выстрела-другого из вашего пистолета легко поможет вам вернуться на место.

Когда мы увидели, что двигатели заработали, мы все впятером пристегнули к поясам страховочные тросы и начали предварительный осмотр, непрерывно докладывая обо всем по микроволновой рации капитану.

Довольно быстро нам стало ясно, что случилось. Что-то ударило «Фетиду» в хвост, оторвало три четверти дюз и покорежило остальные. Корма была смята в лепешку, но в остальном корабль, кажется, не пострадал. Я слышал, как капитан, когда я доложил об этом, многозначительно хмыкнул, и, хотя от комментариев он воздержался, я понял, о чем он думает.

Дело грозило принять дурной оборот. Лучше, куда лучше найти корабль, который был разворочен полностью и мгновенно. Когда метеорит отбивает часть жилых помещений или когда он прошивает корабль насквозь, воздух улетучивается разом, и конец, знаете ли, наступает быстро. Смерть — зрелище всегда неприятное, хотя если она внезапна — это обычно еще ничего. Но когда жилые отсеки не повреждены и людям в них пришлось ждать медленного прихода смерти, часто обнаруживается, что перед концом происходили всякие весьма жуткие вещи. Я бы вам мог кое-что порассказать — ну да ладно, я даже теперь стараюсь об этом не думать.

— Придется прорубаться внутрь? — спросил капитан.

— Да, сэр.

— Хорошо. Я все подготовлю.

Прорубаться в корабль — дело утомительное. Сперва вы присоединяете к борту большой металлический купол и привариваете его по краю. И выглядит это так, будто у корабля на обшивке чирей вскочил. Затем человек проходит в купол через имеющуюся там маленькую дверцу. Следом втаскивается резак. Человек просто закрывает за собой дверь, ибо устроена она так, что удерживается одним лишь внутренним давлением, и приступает к работе. Назначение купола — конечно же, препятствовать утечке воздуха. Сперва надо вырезать круг в наружной обшивке — отверстие, достаточное для того, чтобы можно было проползти внутрь. Если вы удостоверились, что внутренняя обшивка не пострадала, вы снова отворяете дверь в куполе и избавляетесь от кружка, который вырезали, выкидывая его в пространство. Затем, снова закрыв дверь, сосредоточиваетесь на внутренней обшивке. Вы направляете резак в определенную точку и ждете.

Этот этап работы требует особой ответственности. В тот миг, когда под струей пламени металл начнет пузыриться, резак отключают. Цель работающего — добиться, чтобы воздух проходил в пространство между двумя обшивками как можно более мягко. Если вы не справитесь и воздух стремительно вырвется из корабля, вас ждут крайне неприятные минуты. Более того, если случится так, что сварочный шов вдоль края купола недостаточно крепок, вас вместе с куполом может сорвать и унести в космос, а воздух из корабля безвозвратно пропадет.

Итак, человек проделывает малюсенькую дырочку и внимательно следит за изменением давления. И продолжать можно не раньше, чем перестанет бить тонкая струйка воздуха. Когда это случится и давление в куполе уравняется с корабельным, во внутренней обшивке вырезается такой же кружок, как и в наружной, и, наконец, вы в состоянии проникнуть в корабль. Вы тут же докладываете об этом и добираетесь до шлюза. Здесь вы готовитесь бороться с рычагом, который отворяет наружную дверь.

Все было бы, конечно, много проще, если бы кто-то придумал удовлетворительный метод открытия корабельного люка снаружи, но, по некоторым причинам, главная из которых — перегрев внешней оболочки в атмосфере, — надежного механизма так и несоздали.

Глава 3

Пришлось поработать несколько часов, прежде чем резчик доложил, что мы можем пройти на борт «Фетиды».

— Отлично. Приступайте, — распорядился капитан Бэлфорд.

Поисковая группа быстро облачилась в скафандры. Пока мы одевались, Бэлфорд беседовал по радио с резчиком, по-прежнему находящимся на «Фетиде».

— Ну, как там?

— Довольно мрачно, сэр.

Готовясь к работе, все мы надели микроволновые наушники и теперь могли слушать разговор полностью.

— Давление воздуха? — спросил капитан

— 13,7 фунта, сэр. Кажется, оно неплохо держится.

— Дышать можно?

— Судя по всему, с трудом, сэр. Проверить я не рискнул.

— Тогда не надо. Люк уже открыт?;

— Да, сэр.

— Хорошо. Мы идем.

Мы оттолкнулись от стенок нашего собственного шлюза и через открытый люк проплыли в соседний. С собой мы взяли мало, разве что сварочные аппараты и фильтры, чтобы приступить к очистке воздуха. Я не собираюсь описывать, что творилось внутри корабля, не стоит и пытаться. Скажу только, что некоторые пассажиры и экипаж умудрились протянуть довольно долго. Я почувствовал себя весьма погано и в один момент даже подумал, что меня чего доброго вырвет. Пришлось взять себя в руки: когда вы в скафандре и вас рвет — это столь же опасно, сколь и неприятно. Мне вместе с одним парнем поручили заварить недавно вырезанный проем и закачать воздух из пространства между обшивками обратно в корабль. Думаю, мы оба были рады-радешеньки предоставить операцию по очистке корабля другим.

С тех пор как люди начали путешествовать в пространстве, общепринятой практикой стало оставлять жертвы в космосе. И с моей точки зрения, это правильно. Родные просто не смогли бы спать спокойно, если бы увидели этих бедолаг, которых приходится выталкивать через люк погибшего судна, после чего они еще долго медленно плывут вдоль борта. А это — еще одна причина, по которой требуется некоторое ускорение, пока проходят работы. Если двигаться без ускорения, то практически невозможно избавиться от трупов. Они просто будут плавать себе вокруг, так как их притягивает масса корабля. Вид мертвецов, проплывающих в иллюминаторах, ужасно действует на нервы.

Как только мы закончили заваривать отверстия и закачивать воздух, обнаружилось, что тем временем остальные почти доделали самую мерзкую часть работы. Человек, отвечавший за удаление трупов, бесстрастно доложил капитану, проводившему тщательный осмотр грузов и запасов горючего:

— В общей сложности, тридцать тел. Семнадцать из них опознаны. Вот список, сэр.

Капитан Бэлфорд протянул руку и медленно взял список.

С минуту или более все молчали. Только тридцать тел в общей сложности. А было восемьдесят. Пассажиры и команда…

Капитан аккуратно сложил список и опустил его в карман. Затем подошел к иллюминатору и мгновение постоял там, глядя, как полыхает на черном фоне тысяча далеких солнц. Я понял, что он пытается увидать звезды во всей их неприкрытой безжалостности — такими, какими их видели люди с «Фетиды». В скафандре он казался каким-то гротескным великаном. Наконец, едва слышно вздохнув, он начал читать молитву за упокой тех, кто погиб в космосе.

А в остальном расчистка «Фетиды» была обычной рутинной работой. Горючее улетучилось только из двух ее баков, и первое, что мы сделали, — это перекачали топливо в наши собственные резервуары из тех, что не пострадали. В космосе это аксиома: заправляйся везде, где только можешь. Ведь никогда не угадаешь, когда придется затратить чуть-чуть больше энергии.

Отыскалось и немного пищи: всего несколько не открытых жестянок с бисквитами. Эти несчастные дольше берегли еду, чем воду: в баках для воды не осталось ни капли. Золото в каюте-сейфе оказалось нетронуто, мы проверили. Ганимедское дерево было аккуратненько сложено в трюме. Одна из посудин с пачулевым маслом оказалась продырявлена. Как мы поняли, какой-то бедолага, одуревший от жажды, пытался его пить. Прочие же баночки стояли себе, как положено. Лежало, где ему положено, и тиллферовое волокно.

Личное имущество мы оставили в каютах — там, где нашли, разве что на всякий случай закрепили те вещи, которые лежали свободно. Когда мы доставим корабль домой, кто-нибудь пройдет по каютам со списком пассажиров и вернет все это ближайшим родственникам.

Но это уже сущие пустяки по сравнению со всем остальным. Немного тягостное дело, конечно, но в общем-то нетрудное, поскольку как только заработают очистители воздуха, можно будет снять скафандры.

Затем начинаются наружные работы. И первое, что требуется, — это окутать крупно ячеистой сетью ту часть корабля, в которой предполагается работать. Зацепиться за полированную обшивку невозможно, а надо, чтобы тебя что-то удерживало, когда руки заняты инструментами. И здесь выручает сеть. По ней можно карабкаться или зацепиться за нее, если потребуется. Как только сеть была установлена, мы начали прилаживать к бортам рымы. Это — нудная работа, но ее надо сделать и сделать хорошо. Существует только один способ предотвратить выход судна, погибшего или спасательного, из-под контроля — применение парашютов. А успешное их использование зависит в конечном итоге от того, насколько крепко держатся рымы.

Прочность парашютной ткани, тормозящий эффект, степень напряжения стальных тросов — все это можно рассчитать математически. Но приладка рымов — дело совсем другое. Здесь приходится полагаться на искусство, мастерство и ответственность тех, кто выполняет работу. Здесь не годится никакое тяп-ляп или показуха. К счастью, это такое занятие, которым можно заниматься без спешки.

«Фетида» была большим кораблем. Чтобы как следует подстраховаться, мы собирались использовать все имеющиеся парашюты, а это означало уйму работы. И тем не менее мы поставили на место более чем три четверти рымов, прежде чем начали тормозить. То есть мы располагали кучей времени, так как тормозили мы столь же плавно, сколь и ускорялись, и, следовательно, это растягивалось надолго. Мы должны были, видите ли, сбросить не только ту скорость, которую сами набрали, но и ту, с которой двигалось погибшее судно, когда мы его нашли. К Земле его полагалось подвести на возможно более малой скорости. А это означало, что нам придется провозиться несколько недель.

Конечно, не очень-то хорошо, что я так сыплю техническими подробностями, просто нужно дать вам хоть какое-то представление о том, насколько нелегкое это дело — заставить подобную громадину благополучно приземлиться. Что угодно может пойти не так. Делаются десятки расчетов, и ошибка хотя бы в одном почти наверняка означает провал.

Первая стадия — это достижение точки на полпути от Луны к Земле, где возможно лечь на стабильную орбиту, опять же я имею в виду стабильность относительную, как и положено, когда речь идет о космосе. Фактически вы после этого обращаетесь вокруг Земли, но на постоянном расстоянии от нее. И именно здесь завершаются последние приготовления к посадке.

Наш спасательный буксир наполнил свои резервуары до отказа, а все оставшееся на погибшем судне горючее мы ради безопасности выкинули. При первой очистке уже было вышвырнуто немало лишнего груза. Теперь же настало время избавиться и от опустевших баков, которые, получив толчок, начали дрейфовать в направлении Луны. Судно следует сделать как можно более легким, ибо предполагается посадить его в море, причем так, чтобы оно всплыло. Больших надежд на то, что всплывет «Фетида», мы не питали, если принять во внимание вес золота и ганимед-ского дерева, которые находились на борту, но, соблюдая общие правила, мы проследили за тем, чтобы насколько можно уменьшить вес.

Затем корабль запечатывают. Главные парные тросы, соединяющие оба корабля, отцепляются, и остаются только магниты со своими тросами, да к рымам присобачиваются парашюты. Практически работа для команды на этом заканчивается, остальное зависит от расчетов капитана и строгой последовательности его маневров. Он и первый помощник садятся вычислять да проверять результаты друг у друга.

Занятие это непростое. Капитан лишь приблизительно представляет себе, куда собирается сбросить погибшее судно, и должен придать ему такое ускорение, чтобы оно рухнуло куда надо или более или менее куда надо. Он знает, какой груз способны выдержать его магниты, и это, а также приблизительный вес спасенного добра, подсказывает ему, как распределять свои возможности во время этой операции. Ему предстоит рассчитать баланс множества сил: притяжения Солнца, Луны, Земли и смещение точки, в которую он целится относительно Луны. Должно быть задействовано все, что можно использовать для торможения или сокращения времени спуска. Наконец, капитан должен узнать по радио как можно больше о погодных условиях на Земле и учесть их, не исключено — что в самый последний момент.

В целом мы чувствовали, что близки к завершению выгодной и не слишком обременительной работенки. С точки зрения спасателей, «Фетида» была настолько беспроблемной, насколько вообще было можно надеяться, если не считать тяжести груза. Задача значительно упрощается, если сохранился воздух и не нужно заново возводить фрагменты двойной обшивки. Или прилаживать автоматически запирающиеся клапаны, чтобы впустить воздух в корабль, пока он падает.

Учитывая, что база «Плюм Лайн» находилась в Северной Ирландии, капитан Бэлфорд намеревался бросить корабль в Атлантику чуть к западу от ирландских берегов. Он проинформировал Спасательную Регистрационную Контору, что его цель — приблизительно 51°. северной широты и 12°. западной долготы, и получил их «добро». Они с первым помощником сверили хронометры и приступили к расчетам, тщательно проверяя и перепроверяя цифры друг у друга, прежде чем объявить нам точные сроки операции.

До того должно было пройти около восьми часов, и все мы, пока суд да дело, улеглись спать.

Глава 4

За полчаса до начала операции капитан Бэлфорд привязался ремнями к креслу и ненадолго включил боковые дюзы, чтобы добиться поворота на нужный угол. Все мы пристегнулись и стали ждать, следя за минутной стрелкой хронометра.

Строго по графику «Клио» начала вибрировать: заработали дюзы. Мгновение спустя, когда натянулись тросы магнитов, мы ощутили несильный толчок. «Клио» неторопливо двигалась к Земле. «Фетида» шла позади нас, начав свою долгую последнюю посадку.

Мы с первым помощником вели непрерывное наблюдение, сообщая капитану обо всех углах и расстояниях. Он проверял их по таблице, которую начертил и приколол к доске перед собой, выправляя малейшие отклонения от запланированного курса, включая ненадолго ту или иную секцию ракетных двигателей.

Подобный маневр известен в технике как «связанное падение», и продолжаться он должен был еще очень долго. Все это должно было тянуться фактически до тех пор, пока мы не оказались бы в четырех или восьми тысячах миль от Земли — и только тогда мы отстыковались бы и начали следить за своей посадкой, а второе судно перешло бы в режим свободного падения.

Зато весь первый этап операции требовал непрерывного наблюдения и корректировки. Мы падали вместе, но «Клио» не была безжизненным телом и без конца перемещалась то так, то эдак, таща за собой куда более массивный, чем она сама, корабль и меняя его курс, дабы заставить его упасть в расчетную точку земной поверхности, становившуюся с каждым мигом все крупнее и ближе. Можно представить себе, насколько это тонкое дело: ведомый корабль надо направлять то в одну, то в другую сторону с невероятной точностью и аккуратностью; здесь не должно было быть каких-то рывков или внезапного включения двигателей, из-за которого магниты могут отойти от ведомого корабля. Магниты — единственное, на чем держится связь, но для специалистов этого, как правило, достаточно.

Радист поднял глаза и доложил:

— К западу от Ирландии внезапно поднялся до штормовой силы северо-западный ветер, сэр.

Капитан Бэлфорд сгорбился перед схемой и хмыкнул.

— Передайте им, я попробую скомпенсировать, — он повернул несколько рукояток, бормоча, скорее себе самому, чем нам: — Шторм. И они выдают это после того, как пообещали тишь да гладь на следующие двадцать четыре часа. Надеюсь, когда-нибудь они хоть что-нибудь научатся понимать в погоде….

Он развернул «Клио», так что она оказалась по другую сторону от «Фетиды», и вот как раз в этот момент случилось то, что отравило капитану остаток жизни.

Он врубил хвостовые дюзы — и я сейчас опять повторю то, о чем рассказывал и раньше: никто не мог бы сманеврировать более умело — мы не почувствовали ни малейшего толчка. Я смотрел в иллюминатор прямехонько на «Фетиду» и вдруг увидел, как магнит отходит от борта. До сих пор не могу донять, в чем дело, может быть, кабель перекрутился, лопнул или оказался слишком короток — не берусь судить, только знаю, что магнит отошел до того, как натянулся кабель другого магнита.

Я инстинктивно выкрикнул предупреждение, но оно запоздало. Расчеты капитала Бэлфорда основывались на том, что задействовано два магнита. Прежде чем капитан успел дотянуться до рукояток, второй магнит тоже отскочил и понесся к нам, как если бы державшего его троса вообще не было. Никогда в жизни я не видел, чтобы капитан терял голову, он и теперь был совершенно хладнокровен. Короткий толчок боковых дюз сдвинул нас с дороги, так что тяжелый магнит всего-навсего пролетел мимо, затем пошел за нами, позади него тянулась петля из двухсот ярдов кабеля.

— Режьте, — приказал Бэлфорд.

Матрос наклонился и дернул рукоятку. Автоматические клещи перекусили кабель, и магнит умчался в космос, а трос медленно, словно змея, вился позади него.

То были отвратительнейшие полминуты. Ведь второй магнит рванул к нам тогда с такой силой, что если бы попал, то запросто продырявил бы «Клио»; в лучшем случае мы отделались бы несколькими жуткими вмятинами. Как только опасность миновала, мы снова взглянули на «Фетиду».

Дистанция между нами увеличивалась. Теперь «Фетида» находилась в свободном падении. Я увидел, как нахмурился капитан Бэлфорд, но оставалось лишь одно-единственное возможное решение. Даже если бы мы смогли приблизиться к «Фетиде», у нас не хватило бы времени на восстановление связи. Выбор, который сделал капитан — единственный с моей точки зрения разумный выбор, — заключался в том, чтобы управлять нашим собственным спуском и надеяться на лучшее, насколько это для нас было возможно. Мы бы ничего не выиграли, если бы пошли на риск потерять оба корабля. Он принял решение за несколько секунд. Сперва обрезал второй магнит, затем вспышка боковых дюз заставила нас повернуться кормой к Земле, и тут же заполыхали главные ракеты. Мы почувствовали себя как при внезапном и сильном торможении. «Фетида» с нераскрытыми парашютами, закрутившимися вокруг нее узлами, камнем падала с огромной высоты на вырастающую внизу Землю. Корабль уменьшался, превратившись сначала в серебряный орех, потом в сверкающую пулю, в световую точку, а затем внезапно исчез.

Капитан обратился к радисту.

— Сообщите в Спасательную Регистрационную Контору, что «Фетида» сорвалась и теперь находится в свободном падении. Подтвердите, что мы намеревались сбросить ее над 51 °Cеверной широты и 12° западной долготы и что на подобном расстоянии угол отклонения предсказать невозможно. Затем получите прогноз погоды с Каледонского космодрома и передайте, что мы садимся.

Вот вам и чистая правда о «Фетиде». Только это — и ничего больше. Простая случайность, а вовсе не какой-то там макиавеллиевский план. Происшествия наподобие этого время от времени неизбежно случаются, и такое может стрястись с кем угодно. Иногда все проходит гладко. В других случаях ведомый корабль может вообще пропасть, и тогда капитану спасательного судна предстоит отвечать за свои действия перед Постоянной Комиссией по Расследованию. Нет сомнений, что, имей место подобное традиционное расследование, коллегия, знакомая с опасными условиями работы в космосе не хуже, чем он сам, сняла бы с капитана Бэлфорда все обвинения. А вместо этого его заставили выслушивать фантастические обвинения, которые швырнули ему в лицо люди, поразительно невежественные в вопросах того, что возможно, а что невозможно в космосе.

Первые признаки беды мы почувствовали примерно через час после того, как приземлились. Мы сидели в клубе космодрома, отмечая стаканом виски благополучное возвращение, пока представители властей проверяли корабль. Это всегда связано с утомительным ожиданием. Прежде, чем сказать, что все в порядке и отпустить на все четыре стороны, таможенники должны обшарить судно на' предмет товаров, облагаемых пошлиной, полиция — убедиться, что на борту нет ничего запрещенного, а служащие Компании — проверить оборудование, запасы, остатки горючего и т. п.

Мы были ужасно рады, что вернулись, но говорили мало. Главным вопросом для нас было, предстоит ли нам еще вернуться к работе с «Фетидой» или корабль навсегда потерян, а вместе с ним — и наше вознаграждение. Капитан, напустив на себя неприступный вид, как-то все больше глядел в стакан и, не считая моментов, когда требовалось налить еще, почти не раскрывал рта.

Мы просидели чуть ли не два часа и уже начали чувствовать, что итоги осмотра вот-вот будут подведены, когда отворилась дверь и вошел начальник полиции Каледонского космодрома. Все мы с надеждой взглянули на него. Инспектор Мак Крейг был настолько популярен среди кос-молетчиков, насколько это вообще возможно для полицейского. Он был человеком безупречно честным, приверженным духу закона, хотя и отнюдь не помешанным на букве такового. В прошлом он и сам ходил в космос и знал, каково там приходится парням вроде нас. Однако на сей раз он приветствовал нас без обычной радости по поводу благополучного возвращения старых знакомцев. Напротив, при виде нас он нахмурился, а в глазах его явно сквозило беспокойство. Он безразлично кивнул и направился прямехонько к капитану Бэлфорду. Несколько удивленный таким прохладным приемом, капитан воздержался от своего обычного приглашения выпить, а вместо этого стал ждать продолжения.

— Уильям Бэлфорд, Уилфред Синдертон, Джеймс Фирон, — сказал он, — с этого момента вы находитесь под арестом.

Какое-то мгновение все молчали. Первым нашим побуждением (моим, да и Синдертона тоже, как он потом мне признался) было поинтересоваться, не думает ли он, что кто-то из нас протащил на «Клио» контрабанду или припрятал наркотики, и если так, то как ему это удалось? Ведь во время того рейса мы никуда, кроме Луны, не заглядывали, а шанс заполучить запрещенные снадобья там был невелик.

Услышанное, видимо, так потрясло капитана, что он несколько секунд стоял как оглушенный. Придя же наконец в себя, Бэлфорд медленно поднялся и как будто стал на добрые девять дюймов выше ростом.

— И в чем, интересно, нас обвиняют? — спросил он.

— В преступной халатности, — холодно ответил инспектор.

Но, когда он заметил явное недоумение, отразившееся на лице капитана, он сразу сменил тон.

— Извините, Бэлфорд. Но таков прямой телефонный приказ из Лондона.

— Какая такая халатность? — спросил капитан.

— Официально нам не сообщили никаких подробностей.

— А неофициально?

— Ну, если неофициально, то, по моим сведениям, «Фетида» где-то в Германии разнесла к чертовой бабушке половину какого-то городишки.

Мы так и вылупились на него.

— Но это же попросту невозможно, — наконец воскликнул я.

— Действительно, чушь какая-то, — подхватил Синдертон. — Я же лично проследил за отсечкой резервуаров. На борту и капли горючего не оставалось.

И тут мы оба взглянули на капитана.

— Это какая-то ошибка, — подтвердил он. — Мы проводили проверку корабля вместе с мистером Синдертоном и мистером Фироном. И избавились от всего горючего, которое не не поместилось в баках «Клио».

Полицейский с несчастным видом сказал.

— Ребята, поймите, я ведь знаю вас как облупленных и сам абсолютно уверен, что здесь какая-то ошибка, но сами же понимаете — приказы начальства не обсуждаются. Я просто обязан арестовать вас и как можно скорее отправить в Лондон. Так что вы уж извините, но служба есть служба.

— О чем речь, Мак Крейг, к вам у нас, конечно же, никаких претензий. Наверняка просто где-то в верхах как обычно что-то напутали. Поэтому чем скорее мы попадем в Лондон и во всем разберемся, тем будет лучше для всех нас. Когда мы сможем вылететь?

— Полагаю, немедленно. Я уже распорядился подготовить ракетоплан. Скорее всего он уже ждет.

— Вот и отлично, — капитан опрокинул в глотку остатки виски. — Ведите, — добавил он и первым направился к двери.

Глава 5

Мы, конечно, сами не могли понять, что именно послужило причиной недоразумения, но сильно подозревали, что на самом деле имело место всего-навсего преувеличение. Нельзя было полностью исключить, что корабль, ударившись оземь, разлетелся на куски: в этом случае на основании поспешных докладов соответствующих служб наверх там легко могли бы принять мощный удар за взрыв. Нам казалось, что будет совсем нетрудно снять с себя обвинения в том, что по нашей халатности произошел взрыв. Любой член экипажа «Клио» подтвердил бы, что на «Фетиде» не оставалось и пол-унции горючего. Правда, нельзя было исключать обвинение в халатности при закреплении кабелей, но все мы были специалистами самой высокой квалификации, поэтому трудно было сомневаться в том, что мы сделали все возможное для проведения спуска «Фетиды» максимально безопасным.

Путь до Лондона мы проделали скорее здорово раздраженные, нежели обеспокоенные. На посадочной площадке в Кинг-Кросс нас уже ждала полицейская машина, которая и доставила нас без промедления в штаб-квартиру Скотленд-Ярда. Там мы были мгновенно препровождены в кабинет заместителя помощника комиссара Специального Подразделения. В кабинете нас уже поджидали трое военных примерно в одинаковом звании. Весьма любопытно то, как они нас встретили: какая-то странная смесь официальности и дружелюбия. Впрочем, что ж, это никоим образом не свидетельствовало о том, что нас считают виновными в преступной халатности.

Сперва нам по традиции зачитали наши права. Нас желали допросить, но при этом за нами сохранялось наше законное право отказываться отвечать.

Капитан Бэлфорд на это только отмахнулся. Совесть его была чиста, и он, напротив, желал помочь им разобраться в происшедшем, насколько мог. Он был совершенно уверен, что того же самого желают и оба его помощника. Мы охотно подтвердили это и расселись на приготовленных для нас стульях, чтобы ответить на вопросы следователей.

Абсолютно ли мы уверены в том, что взрывоопасные вещества были удалены полностью? А не могло ли на борту оказаться что-нибудь взрывоопасное помимо горючего, например, спрятанное среди упаковок тиллферового волокна или в штабелях ганимедского дерева? Сколько рымов и парашютов мы приладили? Как вообще случилось, что мы уронили «Фетиду»? Сколько золота было на борту «Фетиды»?

Дело свое они знали. Вопросы ставились более чем умело и полностью охватывали интересующие их моменты. Продолжалось это довольно долго, мы рассказали им все, что могли, и, казалось, наши ответы их удовлетворили.

Капитан изложил им все интересующее, строго придерживаясь хода событий. А когда они явно стали подходить к концу, сам задал им вопрос.

— Кстати, может быть, вы и нам что-нибудь расскажете о происшествии? — спросил он. — Ведь мы только и слышали, будто «Фетида» рухнула на какой-то городишко в Германии.

Вместо ответа один из следователей протянул капитану газету, которую только что ему принесли. Мы с первым помощником поднялись и, подойдя к капитану, уставились в нее через его плечо. Шапка первой полосы гласила:

КОРАБЛЬ, ПОГУБИВШИЙ ГОРОД

Далее следовал достаточно короткий, но явно сенсационный репортаж. Достаточно было одного взгляда, и сразу становилось ясно как день, что написан он на скорую руку и основывается на более чем скудной информации. Несчастье случилось в небольшом городке Пфаффхайме, что в земле Вюртемберг, около половины первого дня (или в 11.30 по Гринвичу). Прогремело несколько мощных взрывов, едва ли не все здания получили те или иные повреждения, а многие были разрушены до основания. Сила взрывов была столь велика, что напугала аж жителей Штутгарта, расположенного в сорока милях от Пфаффхайма. Данные о количестве погибших и раненых, впрочем, отсутствовали, но высказывалось предположение, что жертвы, возможно, будут исчисляться тысячами. Потери могли бы быть и больше, но, к счастью, в момент катастрофы на тамошней фабрике был обеденный перерыв, и значительная часть рабочих разошлась по домам.

Многочисленные свидетели подтверждали, что, как раз перед тем как прогремели взрывы, они видели камнем падающий на городок — ибо парашюты так и не раскрылись — космический корабль. Из запроса в Спасательную Регистрационную Контору выяснилось, что в это время лишь один корабль приближался к Земле в состоянии свободного падения — а именно «Фетида». По крайней мере, ни о каких других сведений не было.

Мы быстро пробежали взглядом этот крайне поверхностный и сумбурный репортаж. Не думаю, чтобы кто-то из нас хоть на миг усомнился в том, что виновницей трагедии стала именно «Фетида». Центральная Контора, уж конечно, была бы в курсе, если бы в подобном положении оказался какой-то другой корабль, так как любое спасательное судно кровно заинтересовано, чтобы его заявление о находке было зарегистрировано как можно скорее. И все же, даже несмотря на это, мы все равно как-то не вполне уяснили смысл репортажа.

— Несколько мощных взрывов? — спросил капитан, оторвавшись наконец от газеты и взглянув на троицу следователей. — Что имеется в виду? Да если бы на борту осталось хоть что-то взрывчатое, корабль бы просто в один миг «бах!» — и разлетелся в пыль.

— А где этот Пфаффхайм? — спросил Синдертон, прежде чем наши визави успели ответить на вопрос капитана. — Мне казалось, я прекрасно знаю Вюртемберг, но о таком городишке никогда не слыхал.

— В официальном сообщении, полученном нами из Германии, упоминается об одном, а не о последовательном ряде взрывов, — ответил тот, что дал нам газету. — Что же касается Пфаффхайма… — он потянулся за справочником, нашел нужную страницу и передал книгу нам.

Задумчиво нахмурившись, он наблюдал, как мы читаем: «Пфаффхайм, деревня. Земля Вюртемберг. Расположена на реке Ягар, в тридцати милях к юго-востоку от Штутгарта. Население — 2100 чел., основное занятие — сельское хозяйство».

— По-моему, — наконец заметил я, — здесь кое-что не сходится. Во-первых, всего один взрыв, а не несколько, во-вторых, всего тридцать миль от Штутгарта, а не сорок и, в-третьих, тысячи пострадавших при населении всего 2100 человек, а уж что совсем странно, так это говорить о гибели промышленных рабочих в чисто сельской местности.

Я посмотрел на год выпуска справочника. Издание было совсем свежим, так что с этой стороны все в порядке.

— Итак? — спросил я.

Главный следователь передернул плечами.

— Кажется, достаточно ясно, что «Фетида» упала и за этим последовал один взрыв или более. Что же помимо того — я, честно говоря, пока и сам не вполне понимаю. Тут дело явно в чем-то большем, чем в обычной неточности первого сообщения, но в наших с вами общих интересах поскорее во всем разобраться. Вам, джентльмены, со временем, конечно же, придется предстать перед судом, но более чем уверен: с выпуском под поручительство проблем не будет.

Насчет этого он оказался абсолютно прав. Нашим делом явно занимался кто-то наверху, и прямо в тот же вечер мы смогли вернуться к своим семьям. Синдертон, насколько я знаю, отправился домой с тем же настроением, что и я: день-два — и все это совершенно дикое происшествие получит какое-нибудь удовлетворительное объяснение. Но вот что касается капитана Бэлфорда — ну, возможно, он от природы был человеком более недоверчивым, чем мы, или, скорее, у него возникло нечто вроде дурного предчувствия.

Пока что публика не испытывала интереса к этому делу. Сообщения появились, конечно же, во всех вечерних газетах, но даже тогда никто не обратил серьезного внимания на заголовки. Так что можно сказать, что дело Бэлфорда, как его впоследствии назвали, по-настоящему началось на следующий день такими заявлениями, как:

КОРАБЛЬ С СОКРОВИЩАМИ СТИРАЕТ ГОРОДОК С ЛИЦА ЗЕМЛИ.

ПРИЧИНА ГИБЕЛИ ТЫСЯЧ ЛЮДЕЙ — РАКЕТА С ЗОЛОТОМ.

И СУДНО СМЕРТИ РУХНУЛО НА ГОРОД…

Последний заголовок был особенно впечатляющим. Читателям было предоставлено самим догадываться, что корабль обрушился отнюдь не на Лондон.

Я купил несколько газет, внимательно просмотрел их, но узнал мало что нового. Почти все они сообщали то же самое, что мы читали вчера. Пфаффхайм по-прежнему представлялся как город с десятками тысяч представителей рабочего класса, правда теперь сообщалось об одном-единствен-ном, а не о серии взрывов. Как и раньше, создавалось впечатление, что репортажи написаны на основании более чем скудных данных. И тем не менее, несмотря на дефицит информации, газета «Радиограмма» ухватилась за возможность улучшить свое положение передовицей, в которой потребовала общественного расследования и прозрачно намекала на неэффективность и беспечность в организации спасательных работ. Я прочел эту передовицу. Она была написана в обычном для этого издания ругательном стиле. Я не принимал ее сколько-нибудь всерьез и не предполагал, что примет всерьез кто-то другой. Разве кто-нибудь в здравом уме мог поверить, будто мы пойдем на риск почти верной потери своей премии из-за того, что поленимся расстаться с несколькими баками горючего? Горючее — конечно же, большая ценность, и все-таки совершенно очевидно, что добавочный вес полных резервуаров неизбежно разорвал бы кабели и вообще погубил все дело.

Я все еще просматривал газеты, когда зазвонил телефон. Мне сообщили, что заместитель помощника комиссара Специального Подразделения желал бы встретиться со мной, если мне не трудно подойти к ним где-нибудь часов в двенадцать. Есть множество различных способов приглашения в Скотленд-Ярд, и этот был самым что ни на есть любезным.

Когда я пришел, капитан Бэлфорд и Синдертон были уже там. Кроме них в кабинете на этот раз находились только сам ЗПК. и секретарь. Все присутствующие склонились над какой-то фотографией на столе. ЗПК. жестом пригласил меня подойти к столу, и я смог повнимательнее рассмотреть снимок.

На нем оказался запечатлен лежащий на боку космический корабль, а вокруг была представлена картина опустошения и полного разрушения. Там и сям маячили глубокие кратеры. Единственное, что осталось от зданий, — груды кирпича и щебня. В целом все это походило на какую-то обширную и жуткую мусорную свалку.

' На снимке было заметно, что, по крайней мере, с одной стороны корабль основательно разбит и помят. Однако людям, знакомым с «Фетидой» так, как мы, нетрудно было ее узнать.

Я все еще разглядывал снимок, когда капитан выпрямился.

— Что это значит? — спросил он у ЗПК. Следователь вытащил из портсигара сигарету и защелкнул его.

— Насколько мы можем догадываться, это много что значит. Не уверен пока, насколько много, но не удивлюсь, если это повлечет за собой более чем серьезные неприятности.

Он предложил нам присесть.

— Возможно, самое лучшее здесь, джентльмены, — продолжал он, — что фотография снимает с вас обвинение в халатности. Совершенно очевидно, что, будь на «Фетиде», когда она грохнулась, горючее, она бы взорвалась как испорченная консервная банка, — но вот он, наш кораблик, и лишь слегка покорежен. Нет, могло быть и гораздо хуже.

— Так что же случилось на самом деле? Расскажите, — попросил капитан.

Но ЗПК. явно не собирался спешить.

— С тех пор, как вы тут побывали, мы связались с Секретной Службой и узнали несколько интересных вещей. Главное — это то, что Пфаффхайм примерно два года перестал быть деревней, и вы сделали вот что: уронили вашу «Фетиду» прямехонько в центр нового, бурно разрастающегося и чрезвычайно оживленного центра производства взрывчатых веществ. В общей сложности вам удалось разрушить четыре или пять фабрик, уничтожить не знаю сколько складов и сравнять с землей множество зданий. Далее по вашей милости внезапно отбыли в свою германскую Валгаллу несколько высокопоставленных лиц, несколько десятков искусных химиков, не говоря уже о трех или четырех тысячах рабочих. Вот что случилось на самом деле. И могу добавить, что в верхах на этот счет весьма обеспокоены, — он сделал паузу. — Но еще более там обеспокоены тем, что в прессе появились сообщения о бедствии. Они действовали быстро. Но — недостаточно быстро. Слишком уж это был огромный кусище даже для их цензуры, и они-таки не удержали его в зубах. Новость о многочисленных взрывах облетела полсвета прежде, чем они выдвинули официальную версию об одном взрыве, а это фото наш агент получил до того, как они достаточно опомнились и успели ему помешать. Он сообщил, что «Фетида» приземлилась прямехонько на крышу одного из крупнейших подземных складов. Ему неизвестно, какого типа взрывчатые вещества там хранились, но, очевидно, от удара взрывчатка сдетонировала. Из разговоров с местными жителями выяснилось, что сила взрыва была просто чудовищной, корабль снова взлетел на воздух и приземлился в доброй сотне ярдов от прежнего места падения. Разумеется, никто не может составить полную картину происшедшего, но, по нашему мнению, произошло восемь или десять крупных взрывов, если не более.

Все мы были малость растеряны. Наша радость по поводу снятия подозрения в халатности тут же испарилась из-за масштабов катастрофы.

— Министерство иностранных дел, — продолжал следователь, — склонно связывать это с имеющейся информацией о том, что они там нашли способ стабилизировать бомбы с жидким кислородом, что значительно удешевляет производство взрывчатых веществ. Детонация же этих веществ предположительно могла…

Но у нас не было настроения теоретизировать насчет причин. Наше собственное положение снова вышло для нас на первый план. Капитан Бэлфорд задал наконец вопрос, который не давал покоя всем нам:

— Полагаю, это означает, что обвинение с нас будет снято?

Следователь, которого он перебил, тут же перешел к этой стороне дела.

— Боюсь, вам все же придется явиться на судебное заседание. Но это будет делом всего лишь нескольких минут.

Полицейские власти проинформируют суд, что в свете последних данных они снимают свои обвинения. Тем самым полиция как участник процесса самоустраняется. Официальное же правительственное расследование пропажи «Фетиды» — дело совсем другое. Но это уже будет происходить в обычном порядке.

Услышав все это, мы вздохнули с облегчением. Забавно, но даже самая чистая совесть вовсе не избавляет большинство людей от опасений, связанных с полицией.

Глава 6

Мы пообедали все вместе и отправились кто куда с ощущением, что худшее позади. Перспектива официального расследования нас не беспокоила: в конце концов, по окончании спасательных операций это происходит в трех из четырех случаев. У меня это ощущение сохранялось до семи часов, пока я не узнал из вечернего выпуска газета, что капитан Уильям Бэлфорд арестован в своем доме в Хайгейте.

Пролистав газету до конца, я обнаружил и еще кое-какие экстренные новости. Теперь, как выяснилось, оказывается, что Пфаффхайм — не совсем деревушка, где жители заняты исключительно тем, что пашут землю. Впрочем, от признания, а что же тогда она собой представляет, газета осторожно уклонилась. Однако я заметил, что в отличие от официальных сообщений здесь делается акцент на взрывах. Две минуты спустя я уже набирал номер Скотленд-Ярда. Я представился, и меня немедленно соединили с ЗПК.

— Послушайте, а что означает сообщение об аресте капитана? — спросил я. — Они просто повторили вчерашние новости или тут что-то еще?

— Нет, все правильно, — сказал он мне. — Мы и вас разыскиваем. Вы где?

— А в чем дело? — осторожно спросил я.

— В убийстве, и притом — умышленном. Вы ведь сегодня еще не заглядывали домой, верно?

— Нет, только собираюсь ехать.

— Что же, тогда лучше измените свои планы. Я хочу, чтобы вы явились ко мне, и как можно скорее.

— Но…

— Никаких «но». Это очень серьезно. Я вам все расскажу, когда явитесь.

Я поколебался.

— Хорошо. Буду через десять минут, — ответил я.

— Мы рады, что вы уже знаете новости, — сказал он, когда я вошел. — На это мы и надеялись. Иначе мы просто не знали бы, как еще связаться с вами, прежде чем вы вернетесь домой.

— Но сегодня утром вы сказали… — начал я.

— Да. Сегодня утром. Но с тех пор кое-что переменилось. Давайте я вам все расскажу. Если бы вы отправились домой, вас, скорее всего, уже не было в живых. В капитана Бэлфорда стреляли — он был ранен у своего дома примерно в половине четвертого. Мистер Синдертон убит у себя на пороге и приблизительно в это же время. Десять против одного, что вас тоже поджидали.

— Синдертон убит? — недоверчиво переспросил я.

— Пятью выстрелами в упор. Капитан, к счастью, только ранен в руку.

У меня буквально челюсть отвалилась.

— Но, я не понимаю… Кто… Что… В каком смысле меня поджидали?

— В таком смысле, что оба ваши друга стали объектом умышленного нападения. И я уверен, что это и с вами случилось бы, если бы они знали, где вас искать.

— Но я не понимаю, — снова сказал я. — Кто такие эти «они»? Кому, черт возьми, приспичило в меня стрелять?

— А не могут это оказаться друзья или… гм… товарищи кого-нибудь из Пфаффхайма? — предположил он.

Я попытался сосредоточиться и обдумать эту версию. Но она показалась мне не слишком правдоподобной.

— Я бы сказал, что это весьма маловероятно, — довольно спокойно ответил наконец я. — Какая им от этого польза, к чертям собачьим? Какой смысл стрелять в нас, мстя за несчастный случай? Это попросту неразумно.

— Не знаю, — медленно сказал он, — но, тогда, может, вам на ум приходят какие-то другие причины, по которым на них обоих совершено покушение?

— Я вообще никаких причин придумать не могу. Но и то, что вы предполагаете конечно же, не причина, — сказал ему я.

— Возможно, вы и правы. Посмотрим. В любом случае я буду рад, если вы, пока все не выяснится, разок-другой переночуете не дома.

Я немного поспорил с ним. Я никак не мог понять, почему мне угрожает опасность, но он был настойчив. Так и не сказав ничего прямо, он все же дал мне понять, что дело здесь весьма и весьма темное. В общем, после разговора с ним у меня возникло неприятное ощущение, что за любым углом меня может подкарауливать вооруженный молодчик. Веселого мало. И, в конце концов, я согласился держаться подальше от дома, хотя в душе и полагал, что испугался зря.

То ли Секретная Служба передала кому-то фотографию, то ли какой-то предприимчивый журналист умудрился раздобыть другую, но в каждой газете и почти везде на первой странице появились изображения покореженной «Фетиды» среди разрушений, которые она, как предполагалось, вызвала. Теперь всем и каждому стало ясно, что корабль не взорвался. Более того, в самых последних выпусках появились переводы статей из немецких газет. Осознав, что цензура допустила промашку, те наперебой проталкивали новую теорию.

Из нее следовало, что все это в целом было коварным жидо-масонским заговором. Влиятельные евреи, стоявшие за спиной Бэлфорда, тоже еврея, подготовили подлый удар по оборонительным силам Рейха — первый удар в тайной войне, которую начало против Германии всемирное еврейство — и да падет на него кровь 2500 немецких мучеников! Проведенное гестапо расследование показало, что капитан Бэлфорд и два его помощника, получив взятку размеров в 250 ООО фунтов, хладнокровно сбросили «Фетиду» на беззащитный город Пфаффхайм, да еще и придали всему инциденту видимость случайности. На самом же деле то была никакая не случайность. То был выстрел по Германии и немецким силам обороны. 2500 немцев, которые стали его жертвой, пали за Отечество столь же доблестно, как и любой солдат на поле боя. Они будут отмщены. Народ Третьего Рейха потребовал, чтобы убийц передали в руки германского правосудия.

Снова была задействована хорошо известная техника «большой лжи». Нам с капитаном выделили апартаменты на двоих, и мы вместе сидели и читали эту дичь, удивляясь, что кто-то счел ее достойной печати.

— Но я ведь не еврей, — с недоумением заметил капитан.

— А ты думаешь, это что-нибудь значит? — ответил я. — Тебя обвиняют в антинацистским заговоре, следовательно, ты просто не можешь не быть евреем.

— И как же они себе это представляют, черт возьми? Ведь и дураку понятно, что даже при наиблагоприятнейших условиях нельзя быть уверенным, где именно брякнется отлетавшая свое посудина?

— Конечно же, всем все понятно. Но знает ли об этом публика? В конце концов, разве не мы сами потратили уйму времени, пытаясь убедить их в добросовестности и надежности Ракетной Службы?

— 250 тысяч фунтов. Однако… — пробормотал капитан. Нас явился навестить заместитель помощника комиссара, а с ним — и сам помощник комиссара.

— Итак, — сказал ЗПК, когда на глаза ему попались газеты, — похоже, они жаждут вашей крови, не правда ли? Мы уже получили от их посольства ноту о вашей выдаче.

— Я подам на них в суд за клевету, — заявил капитан.

— Интересно, в какой же? В германский? — улыбаясь, спросил помощник комиссара.

— Но ведь все это — просто какой-то жуткий бред. Они-то должны это понимать! — возразил я.

— Они-то, конечно же, понимают. Однако твердо намерены заполучить вас тем или иным способом, верно? — и он указал на повязку, поддерживающую руку капитана. — Спрашивается: почему?

— Самый настоящий абсурд! Не может же государство мстить за то, что, как всем известно, было просто несчастным случаем? — сказал я ему.

— Я с вами полностью согласен. Следовательно, на то должна быть причина. Верно?

— Но какая?

— А вы не забыли о грузе «Фетиды»? Ведь там было золото, а им его ой как не хватает.

Капитан шумно фыркнул. Это было верным признаком того, что он вот-вот заведется и начнет, как обычно, обличать культ золота, но он, видимо, сумел взять себя в руки и не стал дурить.

— Кроме того, там имелась большая партия ганимедского дерева, практически не менее ценного, чем золото. Да еще и уйма тиллферового волокна. Как насчет этого?

Это мне как-то до сих пор не приходило в голову. Тиллферовое волокно при определенных условиях выделяет эфир — легчайший из известных газов. Его, в частности, закачивали в крылья аэропланов, дабы увеличить подъемную силу. Так как тиллфер растет только на Ганимеде, и притом — в ограниченных количествах, а также поскольку там действует англо-американский торговый протекторат, немцам так просто его было не получить. То есть это был один из видов сырья, в котором они остро нуждались. Конечно же, им приходилось нелегко, но много ли они оставили бы нам, если бы то были их владения? Ответ однозначен.

— И что же? — спросил я.

— Не знаю. Но полагаю, всего лишь полагаю, что они вернут нам груз только при условии — что им выдадут вас.

— А какая им от этого польза?

— Они могут заявить, что во имя блага их народа они должны поступить с заговорщиками так, как с ними и надлежит поступать.

— Фантастика. И кто же этому поверит? — спросил капитан. Помощник комиссара передернул плечами.

— Да много кто, если об этом достаточно громко вопить. Подобный метод оказывался действенным и прежде. Просто удивления достойно, что они раз за разом выкидывают, — он поразмыслил несколько секунд. — Они устроили заварушку в 1914-м. Они вызвали катастрофу в 1940-м. И теперь опять готовят что-то подобное. Честное слово, глядя на них, начинаешь понимать, как, наверное, смотрел Генрих Второй на Томаса Бекета.

Но ПК ошибался. Общественное негодование по поводу требования о нашей выдаче вспыхнуло довольно быстро и, как обычно, сосредоточилось на различных аспектах проблемы. Высказывалось негодование по поводу того, что выдача иностранному суду британских подданных вообще хоть кому-то может показаться допустимой, звучали требования опровержения любых обвинений в заговоре, много говорилось о недопустимости самой возможности подобных соглашений с немцами. Даже самые умеренные из наших сторонников и те считали, что непременно должен состояться суд, который полностью оправдал бы нас, но происходить это должно в Англии, где царит дух правосудия и никто не прикрывается благом государства, вынося приговоры.

На следующий день обстановка накалилась еще сильнее. Были опубликованы сообщения об убийстве Синдертона и покушении на капитана Бэлфорда. Мы узнали, что посольство все еще настаивает на нашей выдаче, правда теперь уже на том основании, что мы, мол, уронив «Фетиду» с территории, на картах не обозначенной, совершили акт пиратства, чем поставили себя вне защиты нашего правительства.

Очередное сообщение из Германии оказалось еще занятнее. На «Фетиде», говорилось в нем, никакого груза не было. Корабль оказался пустым. Это, как они заявляли, подтверждается членом экипажа, который признался, что мы совершали промежуточную посадку на Луне, спрятали там груз и лишь после этого вернулись на Землю.

У нас с капитаном буквально челюсти отвисли от подобного бесстыдства. Выходило, что они пошли даже дальше, чем предсказывал ПК: теперь они желали заполучить и нас, и груз.

Ну, может, у них там народ и поверил насчет груза, но здесь-то у нас это сперва не слишком хорошо проходило. Видно, цивилизованным людям требуется больше времени, чтобы поддаться влиянию «большой лжи». Кроме того, непонятно было, с чего это нам вздумалось ронять пустую железяку, когда ее и впрямь можно было бы битком набить взрывчаткой, как они сами заявляли прежде. Но подобные мелочи их, похоже, не беспокоили. Лишь годы спустя какой-то щелкопер состряпал из этого историю о зарытых на Луне сокровищах, и люди начали любопытствовать на этот счет.

А в то время ситуация казалась просто фарсовой. Однако, когда помощник комиссара еще раз явился нас проведать, выяснилось, что все это в сущности далеко не смешно.

— Они требуют вашей выдачи, — сказал он. — Вы понимаете, что это значит. Смертная казнь. И более того, прежде, чем вам будет вынесен приговор, у вас тем или иным способом вырвут признание, что вы действительно похитили груз с «Фетиды» и спрятали его на Луне. Они заклеймят вас одновременно как пиратов и воров. У нас, естественно, нет желания вас выдавать. Но есть одно серьезное «но». Согласно международному праву, их заявление безупречно. Лицо, обвиненное в совершении преступления в открытом космосе, подлежит суду в стране истца.

Это было как пощечина. Естественно, до того момента никто из нас не принимал всерьез требование немцев о выдаче.

— Это ставит нас в неловкое положение, — продолжал ПК как ни в чем не бывало, словно мы и не оказались загнаны в угол. — Дело сводится к следующему. Либо мы должны вас выдать и посмотреть сквозь пальцы на явную несправедливость, либо — пойти на вопиющее нарушение международного права. Повторяю, у нас нет ни малейшего желания пойти первым путем. Однако можем ли мы в подобных обстоятельствах выбрать второй? Правительство крайне обеспокоено. Видите ли, во всем этом присутствует и политический оттенок. Международные отношения — вещь непростая, и пренебрегать международными договоренностями сейчас не время. С другой стороны, положение правящей партии в стране не слишком стабильно. Любой крупный скандал почти наверняка завершится тем, что они проиграют следующие выборы, а ваша выдача привела бы к мощной волне протестов.

Я подумал, что если мы как-то и задействованы в политических расчетах, то крайне удачно, что мы ощущаем: народ за нас.

— Что касается меня и еще нескольких лиц, значительно более влиятельных, чем я, то с нашей точки зрения, — продолжал он, — существует только одна возможность. Одна-единственная. Вы оба должны исчезнуть.

— Исчезнуть?

— Да, совершить побег. И желательно побег демонстративный — из заключения.

— Не нравится мне все это, — сказал капитан. — Я перед законом чист. Я не совершил ничего такого, чего следовало бы стыдиться.

— Конечно, кому же такое понравится? Нам это тоже не по душе. Но вам бы еще меньше понравилось, если бы вас вынудили подписать ложное признание.

— Пусть только попробуют.

— Я бы на вашем месте проверять не стал, — сказал помощник комиссара со вздохом.

Затем последовали долгие приготовления. Чужие имена и паспорта. План исчезновения для жены капитана и воссоединения с ним. Деньги, положенные в банк на наши новые имена. Но все это, в конце концов, устроилось, а капитан по-прежнему выглядел малость озадаченным, словно вся его система ценностей опрокинулась кверху дном.

Ну, вот здесь кончается правда и начинаются легенды, а поскольку легенды все знают, я их могу здесь не повторять. Конечно, в какой-то степени даже жалко разрушать миф о дерзком и захватывающем деянии, но, как видите, все это было лишь прекрасно поставленным спектаклем, пистолеты зарядили холостыми, так что побег не составил труда. Мы просто рванули, куда глаза глядят.

Потом я несколько лет жил под чужим именем, пока кризис не миновал, а когда вернул себе прежнее имя, никто и не подумал идентифицировать меня с беглецом Фироном. Имя же Бэлфорда стало слишком хорошо известно, так что ему пришлось носить чужое до конца дней.

Надеюсь, моя исповедь наконец-то положит конец всем этим непрекращающимся поискам сокровищ на Луне. На это уже угроблено несколько жизней и уйма деньжищ. Итак, раз и навсегда: сокровища капитана Бэлфорда не существует, и никогда не существовало.

Глава 1

Маленький человечек, который пробирался через лес к большой поляне, неожиданно остановился как вкопанный, быстро-быстро заморгал глазами и разинул рот от изумления. Секунд пять он пристально глядел перед собой с выражением рыбы, попавшей на крючок, затем инстинктивный, унаследованный от далеких предков страх заставил его искать убежище в чаще. Оказавшись в безопасной темноте кустарника, он снова взглянул на поляну.

Всего мгновение назад он видел перед собой только залитую солнечными лучами опушку. А потом (он был уверен, что не мигнул и не повернул головы)… в самом центре открытого пространства повис сверкающий цилиндр, похожий на громадный метательный снаряд из полированной стали. Это и заставило коротышку обратиться в бегство. Теперь он разглядывал этот предмет с меньшей паникой и с растущим негодованием. Он определил длину цилиндра приблизительно в восемнадцать футов, а диаметр — в три фута. Металлическая поверхность без всяких швов сверкала на вечернем солнце.

— Похоже, это не сталь, — поправил он себя. — Больше напоминает хром. Но что это за чертовщина такая?

Не прошло и полминуты, как у человечка внезапно перехватило дыхание. В верхней части цилиндра появился темный прямоугольник. Точно зачарованный, человечек наблюдал, как расширилась щель и от цилиндра отошла панель. В отверстии показалась человеческая голова. Незнакомец, очевидно, обрадованный, что его никто не заметил, протиснулся в отверстие.

Увидев лицо незнакомца, наблюдатель отступил на шаг, под его ногой хрустнула ветка. На секунду он задержал дыхание, но незнакомец, похоже, ничего не услышал. Он повернулся назад к своей машине и пошарил рукой в темном пространстве, как бы разыскивая что-то. Когда же он выпрямился, коротышка опять вздрогнул, ибо правая рука прилетевшего держала увесистый пистолет, направленный в его сторону. Малейшая надежда на случайность моментально рассеялась.

— Эй, выходите оттуда, живо! — скомандовал человек на опушке.

Он нетерпеливо помахал пистолетом, видя колебания наблюдателя.

— Руки вверх — и выходите, — повторил он.

Человек, пытавшийся спрятаться в кустах, не стал больше выжидать. Высоко подняв руки над головой, он вышел на открытое пространство.

— Кто вы такой? — спросил незнакомец.

— Генри Джонс, — ответил коротышка.

Он нашел, что меньше боится этого прибывшего, когда тот находится рядом, и даже отважился спросить:

— А вы кто такой, если уж на то пошло?

— Вас мое имя никак не касается, — ответил незнакомец, пристально глядя на него, — но вообще-то меня зовут Рой Сэйбер.

Рот Генри Джонса открылся, потом быстро закрылся.

— Вы что, не верите мне?

Джонс что-то пробурчал в знак согласия.

— Почему?

— Ну, если уж вам нужно знать — по одной причине. Рой Сэйбер помоложе вас будет — хотя вы здорово на него похожи. И еще: я случайно видел часа два тому назад, как Рой Сэйбер садился в чикагский поезд.

— Ну да, — отозвался незнакомец. — Тем не менее я и есть Рой Сэйбер.

Одеяние незнакомца совершенно не отвечало представлениям маленького человечка о нормальной одежде. Костюм был необычно яркого синего цвета; и, хотя брюки казались очень свободного покроя, пиджак плотно облегал фигуру; он казался двубортным, на самом деле передняя пола шла слева направо и была прочно пристегнута застежкой-молнией. Широкий отворот имел чуть более легкий оттенок голубого, он шел треугольником от самого верха правого плеча к левой стороне талии. В отверстии для шеи виднелась мягкая рубашка с длинными концами воротничка, а на галстуке были две полоски — такие же синие, как костюм.

— Что ж, Генри, — произнес человек в странном костюме. — Я ничего против вас не имею, кроме того, что вы жуткий зануда, но вынужден вас связать, не то вы мне весь план сорвете.

В том, как следует обездвиживать человека, опыта у Роя Сэйбера явно не хватало. Он употребил куда больше веревки, чем требовалось, но тем не менее ухитрился привести своего собеседника в состояние бревна. Затем вытащил носовой платок и тщательно свернул его жгутом.

— Извините, но я не могу допустить, чтобы вы звали на помощь. Откройте!

Рот Генри оставался закрытым. Он получил болезненный тычок под ребро:

— Откройте!

Рот открылся. Рой вернулся к цилиндру и тщательно заделал панель входа. Потом сунул в карман пистолет и поднял связанного человека. На краю опушки он положил пленника в кусты.

— Я уйду всего часика на два, — объяснил он, немного подумав.

Генри крутанул головой и злобно смотрел ему вслед, пока тот не исчез между стволов деревьев.

Рой Сэйбер вернулся незадолго до объявленного срока, и вернулся не один. Бок о бок с ним шагала девушка, светлые волосы отсвечивали в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь листву. Миловидное лицо с волевым подбородком, голубыми глазами и вздернутым носиком несколько портил слишком большой рот. Она смотрела на своего спутника снизу вверх и озабоченно хмурилась.

— Но, Рой, — сказала она, — ты выглядишь старше, я вижу седину — здесь и вот здесь. И на тебе такая смешная одежда. Что случилось?

— Я действительно стал старше, Бетти, но объяснять сейчас некогда. Ты должна чуточку подождать.

Он с восхищением разглядывал ее изящную и гибкую фигурку в превосходно сидящем красном платье. Они остановились перед группой кустов, где он спрятал Генри. Рой начал раздвигать ветки, а Бетти вышла на поляну.

— Что это, Рой?

Рой не отвечал. Он задумчиво уставился на клубок веревок — единственное свидетельство недавнего присутствия пленника. Потом выглянул на опушку, где лежал цилиндр.

— Подожди-ка. — Он отбежал в сторону, но скоро вернулся. — Все в порядке. Я подумал — может, кто-то залег в засаду, и ждет меня за машиной.

Он немного поразмышлял:

— Я собирался тебе все объяснить, прежде чем мы рискнем, но ситуация изменилась. Нам надо спешить.

— Я не понимаю… ты о чем?

— Объясню все позже. — Он поспешно подтолкнул ее к цилиндру и вытащил из кармана пистолет. Бетти вопросительно посмотрела на оружие:

— Что за…

— Позже, — повторил он, торопливо раздвигая две панели на сферической поверхности. Показал на конец цилиндра: — Забирайся!

Она с сомнением заглянула в темное отверстие. Внутренности аппарата были обиты чем-то плотным, везде валялись подушки.

— Но…

— Живо, живо! — настойчиво повторяло он, подсаживая ее в люк. Опустил над ней крышку. Она лязгнула, одновременно он услышал близкий топот ног и чей-то голос на всю опушку проревел:

— Ни с места! Руки вверх!

Очевидно, вернулся Генри Джонс с подкреплением. Рой скользнул в цилиндр. Не успел он это сделать, как из-за деревьев выскочили двое полицейских в форме и со всех ног кинулись на опушку, размахивая пистолетами.

— Он вооружен, — закричал Генри Джонс откуда-то позади них.

Рой увидел, как один из полисменов прицелился.

Послышался треск: это пуля ударилась в стенку цилиндра.

Рой побелел от ужаса при мысли о вмятине, которую пуля оставила на чувствительной поверхности аппарата, и поблагодарил Бога, что пуля не попала в переднее отделение, где лежала Бетти. В безумной спешке он поиграл клавишами на контрольной панели.

Полисмены подбежали к цилиндру. Они начали колотить по нему рукоятками пистолетов, и Рой слышал их приглушенные крики. Он включил основной рубильник.

Снаружи два вконец растерявшихся полисмена глупо уставились друг на друга. Цилиндр бесследно исчез.

— Да будь я проклят! — пробормотал один из них.

Генри Джонс вышел из-под прикрытия деревьев.

— А еще фараонами себя считаете! — с негодованием изрек он.

Впервые путешествуя в цилиндрической машине, Рой несказанно удивился полному отсутствию особых ощущений. Он закрыл за собой крышку люка, до упора повернул рубильник и напряженно ждал чего-то необыкновенного. Однако ничего не происходило, и он решил, что эксперимент не удался и необходимо еще поработать над своим детищем. У него перехватило дыхание, когда обнаружилось, что изобретение работает в совершенстве — оно и в самом деле отправило его на десять лет назад.

Это было тем более удивительно, что все предсказывали его опыту неудачу. Сэм Хэнсон, его приятель, протестовал:

— Это странно, Рой, более того — невозможно! Как же так, ведь если ты отправляешься на десять лет назад, то должен оказаться в двух местах одновременно — ты мог бы даже встретиться с самим собой! Тогда выйдет полная путаница. Подумай только обо всей неразберихе, если опыт удастся. Тогда больше не будет существовать ни прошлого, ни будущего.

Рой тогда покачал головой:

— Не встречусь я с самим собой, более молодым, — ведь если бы подобная встреча осуществилась, я бы ее помнил. Что касается пребывания одновременно в двух местах — а почему бы и нет? Разве Кто-нибудь когда-нибудь доказал, что это невозможно? Это совершенно голословное утверждение полнейших невежд в вопросах пространства и времени. Во всяком случае, я попробую!

И все у него вышло. Вышло не только путешествие сквозь время, но осуществилась, главная цель этого путешествия — найти Бетти. Теперь он везет ее домой. Он собирался сначала рассказать ей все, но этому помешало бегство Генри Джонса. Как здорово будет увидеть удивленные физиономии, когда они выберутся из машины…

Целую секунду после того, как он повернул рубильник, ничего не происходило. Затем их тряхнуло. Цилиндр закачался, как будто потерял равновесие. Машина кренилась все больше, пока не опрокинулась вправо, и Рой скатился на обитую мягким стенку своего детища. Пока машина крутилась, Рой раздумывал, что могло случиться. Тут нос машины наткнулся на какое-то препятствие, и Рой в панике подумал о тех разрушениях, которые мог нанести механизму этот толчок.

Он протянул руку к панели. Это движение, хотя и не было таким уж заметным, нарушило и без того ненадежное равновесие. Цилиндр снова перевернуло, возобновились толчки, машина крутилась и подскакивала, точно катящийся бочонок. После мучительно долгих минут она все же остановилась. Рой осторожно шевельнулся, чтобы убедиться, что на этот раз все закончилось.

— Бетти! — изо всех сил заорал он.

— Да? — Ее голос слабо доходил до него через перегородку между отделениями.

— Ты в порядке?

Она что-то пробормотала.

— Мы перевернулись, — продолжал Рой, — и я не могу открыть панель. Когда я скажу — три! — навались изо всей силы на правую сторону, тогда мы, может быть, сумеем перекатиться. — Он сделал паузу, затем сосчитал: — Раз, два, три!

Цилиндр чуточку накренился, зашатался, потом снова застыл.

— Пытаемся еще.

Вторая попытка удалась ничуть не больше первой. Рой вытер пот: в тесном помещении начало становиться жарко.

— Тут какое-то препятствие, — крикнул он. — Попробуем-ка раскачать машину, может, тогда мы через него перекатимся.

Они поработали более минуты, но немногого добились. Препятствия оказались по обе стороны, и Рой начал бояться, что его машина времени превратилась в двойной гроб.

— Еще разок! — заорал он.

Цилиндр все еще отказывался двигаться. Один раз ему почудилось какой-то шум снаружи, но он решил, что это, наверное, шевелится Бетти,

— Бетти! — снова громко позвал он.

Как бы в ответ раздались три сильных постукивания во внешнюю стенку.

— Бетти, тут снаружи кто-то есть! Попробуем-ка снова. Раз, два, три!

Он налег на боковую стенку. На этот раз цилиндр поддался, и выход оказался наверху.

Глава 2

Рой живо отодвинул панель, чтобы впустить свежий воздух. Он высунул голову и оглянулся проверить, открыта ли панель и у Бетти. Появилась ее взъерошенная голова, но девушка смотрела не на Роя, а куда-то вдаль. Он повернулся в ту сторону и с удивлением уставился на человека возле продавленной передней части цилиндра. Тот казался столь же изумленным.

Стоящий перед Роем человек был четырех футов ростом, но его абсолютно лысая голова была нормальных размеров и производила странное впечатление в сравнении с его небольшой фигурой. Одежда состояла из серебристого комбинезона, с широким поясом, на котором раскачивалось множество предметов.

Пока они вылезали из цилиндра, он подошел ближе. Бетти с отвращением отшатнулась.

— Говорите по-английски? — спросил Рой.

— Английский — мой родной язык, — ответил тот, его произношение отличалось от выговора Роя.

Он продолжал в недоумении разглядывать их.

— Тогда мы должны поблагодарить вас за помощь. Я Рой Сэйбер, а эта леди — мисс Бетти Мордан.

— А я — Дел Два Сорок А, — откликнулся человечек. Вслед за этим Рой начал осознавать странность окружающего пейзажа. Громадное красное Солнце струило свои лучи с безоблачного неба, освещая не ту плодородную землю, которую он покинул, но обширное пространство, покрытое песком и голыми камнями. Его не оживляла ни единая тропинка, обрамленная зеленью, и надо всем нависала смертельная тишина пустыни. Они стояли в пологой долине, дно которой испещряли камни и прорезало множество песчаных потоков. Мимо них текла неторопливая река, исчезая примерно через милю там, где поворот долины скрывал ее от глаз. Рой оглянулся на холм, возвышающийся позади.

— Удивительно, что нас не расшибло в лепешку, — пробормотал он.

— Да уж, поистине, — резко отозвалась Бетти. — А ну-ка, верни нас назад — да поживей. Хотела бы я знать, что за игру ты со мной затеял?

— Что-то испортилось, — начал оправдываться Рой. — Тот фараон…

— Ах, так? Что-то испортилось, да? Ну, так это твоя забота, чтобы оно все, к чертям собачьим, опять наладилось. Ты что, не соображаешь, что это похищение?

Рой беспомощно распростер руки, горестно разглядывая свою машину времени.

— Не могу я заставить ее опять работать. Когда полицейский выстрелил, он повредил механизм. А теперь, после того как мы оттуда скатились, все совершенно разлетелось на куски.

Человечек с интересом разглядел повреждения в передней части машины, сунулся между перепутанными проводами, изучая остатки расшатавшихся вакуумных цилиндров. Он все еще выглядел сбитым с толку, когда снова повернулся к Рою.

— Так из какого вы года? — спросил он. Рой был неприятно удивлен. Он никак не ожидал, что его машину времени сразу определят и поймут, что это такое.

— Из 1951-го, — ответил он.

— Из 1941-го, — поправила Бетти. — Что с твоей памятью?

— Нет, из 1951-го. Я тебе после объясню.

— Неужели из такой древности? Это потрясающе! — Человечек протянул руку к цилиндру. — А мое время — 10 402-й.

— Слушай, что это значит? — требовательно спросила Бетти.

— Это значит, что выстрел того фараона отправил нас прямо в 10 402 год, — пояснил Рой.

Взгляд Бетти сделался презрительно-саркастическим.

— Может, ты покончишь с моим похищением, — предложила она. — Нет у меня на это настроения. Более того, чем быстрее ты доставишь нас домой, тем для тебя же лучше. Понял?

Рой во все глаза уставился на нее. Его поразил угрожающий тон девушки. От удивления он забыл даже Дела.

— Вы ошибаетесь, — заговорил тот. — Я имел в виду только то, что отбыл из 10 402 года. А какой тут год — я не знаю, скорее всего это еще миллионы лет спустя.

— Правильно, — одобрила Бетти. — Подхватывайте розыгрыш! Но я-то не смеюсь — и не вижу тут ничего смешного.

— Это она о чем? — спросил Дел.

Рой переменил тему разговора.

— Почему вы прибыли в этот год? — спросил он, поворачиваясь к коротышке.

Дел тряхнул головой:

— Что-то не заладилось в моей машине, — так же, как и в вашей. Она вон там. — Он указал на огромный валун ярдах в двадцати от них. Из-за валуна торчала конструкция из сверкающего металла.

— Она тоже разбилась?

— Только легкое повреждение.

— Пойдемте-ка, поглядим.

Прежде чем они отошли от цилиндра, Рой пошарил в рубке и нащупал свой пистолет. В каждый из карманов он насыпал по горсти патронов. Бетти угрюмо потащилась следом.

Машина Дела ничуть не напоминала цилиндр Роя. Это была кубическая клетка со сторонами по шесть футов, сплетенная из полос серебристого и черного металлов. В середине находилось мягкое сиденье, а перед ним — небольшая панель управления. Двигатель, очевидно, находился в трех черных ящиках у нижнего основания, соединенных между собой толстым кабелем. Сердце Роя дрогнуло, когда он увидел эту машину. Он надеялся использовать некоторые части своего цилиндра для починки машины Дела, но две конструкции не имели ничего общего.

Дел молча указал на один из углов основания, где рама была покорежена. Кроме того, крышка одного из ящиков была разбита. Рой наклонился, чтобы разглядеть повреждение.

— Видите, — начал Дел, — в отличие от вашей, эта машина работает на принципе капиллярной абсорбции света. Лучи попадают…

— Смотрите, смотрите! — закричала Бетти.

Она показывала на холм на противоположном конце долины, где передвигались какие-то странные предметы. Каждый из них состоял из яйцеобразного корпуса, балансирующего на двух вибрирующих подставках, сужающихся книзу. Посередине эти «ноги» были суставчатыми и, подобно телу, расположенному наверху, раскрашены ярко-красным. Вокруг корпуса виднелось сложное переплетение рычагов.

— Что… — начал Рой, но Дел покачал головой. В его эпоху ничего подобного не было.

Внезапно от первого аппарата к земле протянулась суставчатая рука и ухватила камень. Без всякой паузы она отправила эту глыбу, которая наверняка весила полтонны, прямо через долину. Глыба с грохотом приземлились на холме у них за спиной. Рой резко подтолкнул своих спутников к ближайшему валуну, опасаясь, как бы в них не полетел следующий громадный обломок.

Красные машины продолжали неспешно продвигаться на своих длинных ходулях, их движение сопровождало слабое металлическое позвякивание. По всей видимости, каменная глыба выполнила свое назначение, во всяком случае, других за ней не последовало, и металлическая рука снова сложилась вдоль яйцеобразного туловища. Все трое молча наблюдали, как пять красных силуэтов ушли прочь длинными резкими шагами. Даже Бетти притихла.

— Что это было? — испуганно спросила она,

Рой пожал плечами. Тут не могли помочь никакие предположения. Он выпрямился, чтобы убедиться, что машины и в самом деле удалились. Как только он поднялся во весь рост, раздался лязг металла о камень. Рой ухватился за пистолет.

Группа машин внезапно вышла из-за поворота долины. Вопреки ожиданиям Роя, они имели мало сходства с чудовищами, метавшими камни с вершины холма. Только форма корпуса была такая же. Они имели около семи футов в высоту, а их яйцеобразные тела продвигались вперед на шести суставчатых ногах. Из передней части торчали четыре металлические конечности, а в особых держателях блестели по две линзы.

При виде Роя они остановились, покачивая руками-щупальцами. Рой выступил вперед, держа в руке пистолет. По ряду машин пробежало легкое движение. Они, кажется, готовы были отступить, когда, пренебрегая предостережем Роя, Бетти выглянула из-за валуна.

Машины, все как одна, нестройно зашагали вперед, размахивая щупальцами. Рой выстрелил трижды, но без видимых результатов. Он оглянулся и убедился, что Дел тоже вышел из укрытия и достал из кармана цилиндрик, похожий на фонарик.

— Бегите! — рявкнул Рой. — К реке!

У него была слабая надежда на то, что эти машины не выносят воды. Бетти уже мчалась во весь дух, а Дел повернулся, чтобы следовать за ней. Рой успел выстрелить еще трижды, а потом побежал. Машины погнались за ним, он не пробежал и десятка ярдов, как что-то больно ударило его по лодыжке и он тяжело хлопнулся наземь. Когда машины уже нависали над ним, он увидел, как Дел поднял вверх свой цилиндрик и два щупальца у самого ближайшего преследователя упали, точно обрубленные. Дел направил луч цилиндрика на другую машину.

Упало еще одно щупальце; и тут же, словно удар серебристого бича, другое щупальце выбило цилиндрик из руки Дела. Цилиндрик взлетел высоко в воздух и шлепнулся в реку. В небо с ревом взметнулся фонтан брызг, вся водная поверхность вокруг забурлила пузырями. Бетти, почти достигшая берега, отскочила. Щупальце преследующей машины ухватило ее за красное платье. Оно отбросило платье, обвилось вокруг ее талии блестящим поясом и потащило девушку назад к Рою и Делу.

Рой с облегчением понял, что никому из них, кажется, не хотят нанести никаких увечий. Сплетение щупалец аккуратно подняло каждого из них, и машины зашагали по долине в том направлении, откуда появились. Миль пять они следовали по берегу реки, затем холмы остались позади, и они вышли на плоскую равнину, где пробивались клочки грубой травы, наполовину засыпанные песками. После выхода на открытую местность машины изменили свое боевое построение, и Рой обнаружил, что та, которая несет Дела, шагает рядом с ним, а машина, захватившая Бетти, держится на некотором расстоянии впереди. Рой заговорил с Делом, и тот уверил его, что невредим.

— Самое большое несчастье — то, что потерян мой цилиндрик, — сказал маленький человечек.

— А что это такое? Я никогда раньше ничего подобного не видел.

— Тепловой излучатель. Разве у вас не было таких штук в двадцатом веке?

Рой покачал головой и поинтересовался природой тех, кто их захватил.

— Роботы? Механизмы, управляемые на расстоянии? — предположил Дел.

— Или какие-то экипажи, — добавил Рой. — Возможно, человеческие тела атрофировались и пришли в полную негодность для передвижения, и тогда они изобрели эти машины для переноски своих мозгов.

Подумав, — Дел отверг последнюю теорию как неправдоподобную.

— Но у них, несомненно, высокий уровень мышления. Вы заметили, что они взяли наши сломанные аппараты?

Оглянувшись назад и вытянув шею, чтобы не мешал скругленный бок машины, Рой разглядел, что его цилиндр бережно держат и несут щупальца двух шагающих сзади машин.

Глава 3

Бетти уловила звук их голосов. Она раздраженно окликнула Роя, чтобы узнать, почему он ничего не предпринимает. Негодование при мысли о плене никак не утихомирило ее и не улучшило дурного настроения. Услышав с ее стороны целый поток отборной брани, Дел с любопытством спросил:

— Она что — пострадала?

— Да, но не в том смысле, в каком вы думаете. Ее гордость уязвлена, она потеряла свое платье, и ее несут через пустыню в одном белье. Да, она здорово пострадала!

Дела, кажется, удивил тон Роя. Он помолчал, потом предположил:

— Интересно, не вызвало ли это красное платье само нападение? Ведь это при ее появлении машины на нас набросились, а, содрав с нее платье, сделались гораздо спокойнее. Вспомните, те первые машины, которые мы увидели, были покрашены красным.

Рой не ответил.

По мере продвижения местность становилась менее суровой. Жесткая, похожая на проволоку трава постепенно уступала место более мягкой. Теперь она росла гораздо гуще и почти скрывала песчаную почву. Здесь уже приживались редкие кустарники. На горизонте виднелась зеленая линия — возможно, лес.

— Слава Богу, — с жаром произнес Рой. — Я уже начал бояться, что весь этот мир — пустыня.

— Я думаю, нас доставят вон туда. — Дел указал на высокий шпиль, который уходил прямо в небо.

Рой огляделся. База машин находилась среди деревьев за много миль от них, но даже на таком расстоянии он смог определить, что высота шпиля достигала тысяч футов. Рой смотрел на него с растущим беспокойством, в то время как громадное красное солнце исчезало в мертвенно-бледной дымке.

Машины без малейших колебаний продвигались сквозь таинственный темный мир, в котором единственным звуком был скрежет их походки. Они проделывали сквозь ночь извилистый путь между деревьями, уверенно выбирая направление. Темнота, казалось, ничуть не замедляла их продвижения, и к рассвету им оставалось пройти всего несколько миль. Утомленные пленники даже обрадовались, когда их доставили из леса на открытое место, окружающее основание искусственной горы. Ведь они не только устали, но проголодались и хотели пить.

На близком расстоянии сооружение вздымалось перед ними, точно неровная скала. На уровне нижнего этажа мелькнуло обрамленное аркой отверстие — вход, и их пронесли через него в сгущающийся мрак.

Минут пять они двигались по темным, точно угольные ямы, коридорам, наполненным таинственными звуками движущихся машин, затем захватившие их в плен машины остановились. Раздался щелчок, а за ним послышался грохот, и дверь из листового металла скользнула вверх.

За ней оказался слабо освещенный похожий на пещеру зал. Сжимающие пленников щупальца распрямились, чтобы выпустить всех троих. Металлическая дверь защелкнулась за ними.

С минуту они стояли молча, разглядывая обстановку. Слабый свет исходил от прозрачных шаров, помещенных посередине пола. Его хватало лишь на то, чтобы с трудом рассмотреть дальний конец зала. Дальше за тусклыми огнями была бархатистая темнота. Рой сделал шаг вперед, но тут же остановился, уловив рядом какое-то движение. Он выхватил пистолет. В темноте слабо замаячили две фигуры, поводя перед собой снопами светящихся шаров.

— Стой! — приказал Рой. Он повернулся к Делу, но маленький человечек оттащил его в сторону и выступил вперед.

Рой стоял рядом с Бетти и смотрел, как эти трое приветствуют друг друга. Теперь он разглядел, что незнакомцы напоминают Дела и по внешнему сложению, и по одежде. Еще через несколько мгновений Дел подвел их ближе и представил. Они разглядывали Роя и Бетти с таким же любопытством, какое при их первой встрече проявил Дел, и выразили такое же безграничное и недоверчивое удивление, узнав, что их новые знакомцы — из двадцатого столетия. Дел объяснил:'

— Это мои друзья: Кэл Два Одиннадцать А и Рил Три Тридцать Два А. Оба они были моими помощниками, — добавил он. Удивление Роя возросло:

— Так значит, вы тоже из 10 402-го? — спросил он. Малорослый Кэл покачал огромной головой:

— Нет, мы из 10 424-го. Больше двадцати лет ушло на то, чтобы продублировать машину, путешествующую во времени.

— А вы знаете, в какой год мы теперь попали?

Кэл снова покачал головой:

— У нас не больше возможностей это понять, чем у вас. Можно только догадываться…

Лязг металлической двери прервал его рассуждения. Все они резко обернулись и увидели еще троих людей, которые не спеша шагали по залу. По лицу самого высокого из вновь пришедших проскользнуло выражение тревоги. Когда дверь за ними с грохотом опустилась, он достал черный цилиндрик, шагнул вперед, держа оружие наготове.

— Кто вы такие? — требовательно спросил он. — И по какому праву взяли нас в плен?

Рой оглядел этого человека с головы до ног. Футов шести ростом, строен, но могучего сложения и прекрасных пропорций. Волосы блестящие и черные, так же как и брови, которые почти сошлись на переносице. Квадратная челюсть, тонкие губы и пронзительный взгляд. Явная сила характера не сочеталась с мягким шелковым или синтетическим одеянием, которое сверкающими складками ниспадало до колен. Один из его спутников был одет точно так же. Третий вновь пришедший держался позади, и Рою не удавалось его разглядеть.

— Так кто вы такие, я вас спрашиваю? — повторил незнакомец.

За всех ответил Дел. Он дал объяснения относительно своих спутников и задал встречный вопрос незнакомцам. Новоприбывший убрал свое оружие.

— Я Хэйл Лоренс, а это мой товарищ Джулиан Тайн. — Он показал на другого человека, одетого в шелк. — Мы прибыли из 3920 года.

— А третий ваш спутник?

Человек, назвавшийся Хэйлом, пожал плечами:

— Она сказала, что ее имя — Джессика Три. Уверяет, что прибыла из 2200 года.

Третьей в самом деле оказалась девушка лет двадцати четырех — двадцати пяти.

Она была одета в длинную, до колен красновато-коричневую куртку с грубыми швами из металлических нитей. Ноги у нее были коричневыми от загара, а башмаки вполне сочетались с курткой. Коротко остриженные черные волосы обрамляли мягкий овал лица, темные глаза блестели.

— Я не только сказала, — холодно произнесла она. — Я и в самом деле из 2200 года… А здесь какой год?

Дел пожал плечами:

— Хотел бы я знать.

— А я нет! — резко выкрикнул голос Бетти. — Плевать мне, какой тут год! Меня похитили! И если меня не вернут назад, да поживее, у вас будут неприятности. Поняли?

Хэйл Лоренс задумчиво посмотрел на нее, затем повернулся к Делу.

— Мы проголодались и страдаем от жажды. Здесь есть какая-нибудь еда?

Кэл заверил их, что на другом конце пещеры имеются сосуды с водой, но еды никакой нет.

После того как они напились, Рой отправился исследовать их тюрьму. Он не обнаружил ни одного отверстия, кроме закрытого металлической дверью. Стены были гладкими, грубо обработанными, будто чья-то гигантская рука пыталась придать определенную форму податливому материалу без помощи каких бы то ни было инструментов, и лишены украшений.

Когда Рой закончил осмотр, он понимал ничуть не больше, чем вначале. Он вернулся к остальной компании. Дел говорил:

— …и скорее всего здесь находится «мертвая» точка времени. Как будто наши машины оказались выброшены в поток времени и плыли по нему до тех пор, пока по какой-то непонятной причине, о которой можно только гадать, не наткнулись на препятствие в этой точке. Каждый из нас оказался здесь из-за того, что его машина так или иначе испортилась. Представим себе, что время — река. Вы можете пуститься по ней на лодках из разных точек, но все они соберутся в одном и том же месте, если им помешает одно и то же серьезнее препятствие, прошли ли они сто миль или две. Мы сейчас находимся в каком-то периоде, где прямой поток времени остановлен — возможно, оно даже поворачивает в обратную сторону. Подробностей мы не знаем, но ясно, что нас свело вместе какое-то необычное явление.

— То есть время, как и пространство, может искривляться? — перебил Хэйл.

— Ну да, так и должно быть; и я не вижу причины, почему бы не существовать обрывам во времени. В конце концов, разве движение звезд в пространстве не прекращается?

— Вы хотите сказать — пространство может так же прервать ход времени, как и время способно исказить пространство?

— Грубо говоря — да. Я только повторяю: мы наткнулись на какой-то барьер, и нас выбросило из потока времени.

— Но тогда кроме нас могут быть и другие странники?

— Да, множество других — и множество поврежденных машин времени.

В разговор вмешался Джулиан Тайн. Он говорил, медленно растягивая слова, что раздражало слушателей.

— Но что все это такое? — Он вяло взмахнул рукой. — Это помещение, эти странные машины — и те высокие красные штуки, и те, поменьше, которые нас поймали, — что они делают? В этом вроде бы нет никакого смысла.

Дел посмотрел на него:

— Предположим, какая-то чуждая форма жизни попала к вам в мир 3920 года, — сказал он. — Вы думаете, это существо много поймет? Сомневаюсь, что ваш мир покажется ему «имеющим какой-то смысл». Даже не стоит так далеко ходить, я думаю, вы бы вряд ли мало разобрались в организации моего мира 10 402-го, если бы машина времени доставила вас туда, а не в этот мир.

Тут вмешался Рой, возвращая разговор к главной теме:

— Но какова природа этих машин? Они рабы какого-то более значительного интеллекта, роботы? Или машины и в самом деле победили людей, как боялся Сэмюэль Батлер в конце девятнадцатого века?

— Я пока не претендую на разумное объяснение, — покачал головой Дел, — но в одном совершенно уверен: это не роботы. Заметьте, например, несовершенную отделку этой постройки и внутри, и снаружи. Бесспорно, если бы здание построили машины, конструкция была бы математически точной. Убежден, где-то за всем этим мы обнаружим биологический разум.

— И мы теперь должны постараться, чтобы этот кто-то или что-то, каков бы он ни был, не смог распорядиться нами по-своему, — заметил Хэйл. — Какое у нас есть оружие?

Он и Джулиан Тайн предъявили черные цилиндры, которые Дел и его товарищи стали разглядывать с большим удивлением. Джулиан, кажется, был уязвлен.

— А у вас что имеется? — спросил он. Кэл и Рил показали такие же цилиндры, как тот, который Дел потерял в реке. У каждого наготове было два.

— В десять раз мощнее ваших, — объяснил Дел, — и практически они могут действовать вечно.

Пистолет Роя приняли с таким же насмешливым презрением, как его современники встретили бы арбалет или лук для стрельбы камнями. Дел заключил:

— Четыре тепловых цилиндра высокой мощности, два — низкой, один надежный пулеизвергатель. Не такое плохое вооружение, хотя я жалею об утрате моего теплоизлучателя.

Глава 4

Лязг металлической двери пробудил всю компанию от сна; Рой резко подскочил и сел. В тусклом освещении к ним направлялась целая группа белых металлических машин. Хэйл нащупывал свой тепловой излучатель.

— Нет, — послышался голос Дела. — Ваш излучатель недостаточно мощный, чтобы им повредить, — кроме того, мы в западне. Возможно, у них нет дурных намерений.

Машины приближались с вытянутыми щупальцами. Рой почувствовал, как одно из этих щупалец жестко обвилось вокруг его талии и подняло в воздух. В голове промелькнуло, что надо бы сопротивляться, но Дел уже прежде советовал этого не делать, а Рой доверял мнению карлика. Остальные спокойно подчинились такому же обращению, и их понесли к открытой двери.

Некоторое время они плыли по коридорам в абсолютной темноте. И снова почувствовали движение вокруг, лязг и скрип невидимых машин. Наконец, впереди забрезжил дневной свет, тусклый и сероватый. Рой вздохнул с облегчением, почувствовав, что покидает угнетающий мрак их унылой тюрьмы.

Зал, в который они попали, был гораздо обширнее их недавней тюрьмы и освещен мягкими белыми лучами, идущими от светящихся шаров числом более десятка. Машины, по всей вероятности, обладали достаточным знанием о своих пленниках, чтобы снабдить их светом. У Дела вырвалось восклицание удивления. Остальные, посмотрев в том направлении, куда он указывал пальцем, увидели ряд механизмов, разложенных вдоль одной из стен.

— Наши машины времени! — воскликнул Хэйл.

Рой различил в этой куче остатки своего цилиндра и поврежденную клетку Дела, а также еще с десяток механизмов самой странной формы.

Их незамедлительно поднесли к большой машине, которая занимала весь центр комнаты. Как и у тех машин, которые их несли, ее корпус был яйцеобразной формы, но не имел ног. Она походила на чудовищное яйцо с блестящей скорлупой, если не считать пары линз да пучка металлических щупалец. Пленников построили в ряд перед ней. После чего машины-носильщики удалились, затворив за собой дверь.

— Ну, — сказал Рой, — как вы думаете, что будет дальше? Дел уставился на машину. Ее щупальца двигались взад и вперед, чертя в воздухе замысловатые узоры. Кто-то вдруг схватил Роя за руку. Он посмотрел на Джессику Три, стоящую рядом с ним.

— А что… — начал он.

Она только показала рукой. Из-за центральной машины, волоча ноги, вышли трое. Рой растерянно и с любопытством смотрел на них, пока они приближались. Все трое твердо стояли на шести ногах, были абсолютно обнаженными и обладали могучей мускулатурой. Головы у них были крошечные и казались еще меньше над могучей грудью и широкими плечами. Растерянность исчезла из их глаз, когда они заметили Кэла и Рила. Они уничижительно склонили головы перед двумя карликами, а последние, ненадолго смутившись, ответили на приветствие, подняв ладони в особом жесте. Затем троица вновь пришедших неуклюжей походкой отступила назад на несколько шагов и стояла там, пока Кэл и Рил вполголоса совещались.

— Тэк Четыре А? — с таинственным видом предположил Кэл.

— Несомненно, но должно было пройти много столетий, — отвечал Рил.

— Кто они такие? — Рой все не сводил глаз с неподдающихся определению существ.

— Я полагаю, это результат искусственного отбора, устроенного Тэк Четыре А, — предположил Кэл. — Он находил, что мы слишком атрофируемся физически — вы же видите, мы все карлики по сравнению с вами. Вот он и решил создать более мускулистый народ, который предполагал назвать «ньюменами». И похоже, он в этом преуспел.

— Значит, они теперь овладели этим миром?

— Не думаю. Они выглядят еще более растерянными и удивленными, чем мы.

Он повернулся и заговорил с одним из высоких созданий. Тот тупо уставился на собеседника, затем в его глазах блеснуло понимание. Он взволнованно заговорил и показал на заброшенные машины времени, выстроенные у стены.

— Значит, они попали в такую же переделку, — понял Рой. — Но уж они-то, конечно, не могли построить…

— Ясно, не могли, — согласился Кэл. — Их научили обращаться с этой штукой и отправили в экспериментальное путешествие, на которое изобретатель не решился, дорожа собственной жизнью.

Джессика, как только растаял ее первоначальный страх, посмотрела на них с сочувствием.

— Бедняги, — шепнула она. — Несмотря на громадный рост, они перепугались до смерти — как будто заблудившиеся дети.

Слова Дела снова вернули их внимание к центральной машине.

— Эта штука пытается с нами общаться, но мы в жизни не поймем значения всех этих размахиваний щупальцами. Компания недоуменно уставилась на корчащиеся и извивающиеся конечности. Внезапно все щупальца, за исключением одного, уползли внутрь. То единственное, которое осталось, потянулось к полу и начало царапать на поверхности странные знаки.

Потом перестало. Щупальце указало сначала на посетителей, затем на знаки, которые начертило. Дел шагнул вперед и вгляделся в нацарапанное. Покачал головой. Машина уловила значение этого жеста. Она разгладила землю, покрывавшую пол, и начала снова. Узоры, которые она начертила во второй раз, были иными, но ничуть не более понятными.

Очевидно, одним из главных достоинств машины было терпение. Четыре раза она стирала старые знаки и чертила новые, прежде чем они, взволнованно вытянув шеи, молча уставились на движения щупальца.

Она написала: «Л». «Л-Ю-Д-И?»

Дел опустился на колени. Быстро начертил на земле: «ДА». «КАК?» — спросила машина через небольшой промежуток времени.

Дел сделал указующий жест в сторону машин времени и побежал через всю комнату, чтобы показать остатки своего сломанного аппарата. Машина поняла, и щупальце ее потянулось, чтобы продолжить разговор.

— Бога ради, — взмолился Рой, — скажите, что нам необходимо поесть — пусть даст хотя бы какой-нибудь плод, что ли.

Несколько мгновений спустя машина поспешно исторгла из себя довольно большой предмет, изготовленный из нескольких связанных между собой бревен. Рой стукнул по нему костяшками пальцев — оно издало не оставляющий никаких сомнений звук…

— Плот! — с отвращением воскликнул Рой. — Да за какого дьявола она нас принимает? Попытайтесь снова, Дел.

Через несколько часов, почувствовав себя значительно лучше, после того как поели предложенных в щедром количестве плодов, Рой сидел рядом с Джессикой и наблюдал, как три карлика принялись за работу над одной из сломанных машин времени. Машина Дела оказалась повреждена не так серьезно, как он опасался. Те части, которые пришли в негодность, можно было позаимствовать из того аппарата, на котором путешествовали Кэл и Рил. Когда они поработали часа два, они почти закончили.

— Да нам-то это все равно не поможет, — жалобно ныла Бетти. — В эту клетушку больше четверых не поместится, хоть набей, как сельдей в бочке.

Дел согласился с ней.

— Но зато она умная, — утешил он, указывая на машину. — Может, она продублирует для нас такую же.

— Прекрасно! — огрызнулась Бетти. — Надеюсь, вы не попытаетесь меня надуть — удрать на этой своей машине и оставить нас здесь?

— Упокойтесь, у нас нет намерения проделать подобное.

Бетти пожала плечам и отошла в сторону. Проходя мимо Роя, она наградила его презрительным взглядом и приблизилась к мрачному Хэйлу Лоренсу. Через несколько минут вся его мрачность испарилась, и они оба погрузились в таинственную беседу шепотом.

Джессику удивили отношения Роя и Бетти.

— Совершенно не понимаю, зачем вы ее сюда притащили, — сказала она. — Вы же ее едва переносите.

Рой кивнул.

— Да, я в нее ничуть не влюблен — теперь. Но в 1941-м я ее любил. В том году она пропала без вести, и я через десять лет целиком посвятил себя постройке машины времени, чтобы вернуться в прошлое и найти ее. Теперь-то я понял, что все это время ее просто идеализировал. К 1951-му я был влюблен не в Бетти, но в некую идеальную девушку, которую сам придумал, — в ту Бетти, которая существовала только в моем воображении. Понимаете?

— Понимаю. Значит, вы отправились назад за настоящей Бетти…

— Чтобы перенести ее из 1941-го в 1951-й. На обратном пути моя машина отказала. И я рад, — добавил он так тихо, что она едва его расслышала, — я рад этому.

Он выждал немного, потом спросил:-

— Расскажите мне, как вы сюда попали — и совсем одна?

— А я мало что могу рассказать. Все вышло по чистой случайности. Я помогала своему отцу построить эту машину. Вероятно, помощь — это слишком громко, но другого помощника у него не было. Моя часть работы являлась скорее практической, чем теоретической. Я весьма туманно себе представляла те принципы, по которым устроена эта машина, но отец часто просил меня проверить проводку и соединения проводов. Вчера — то есть теперь уже вечность тому назад — я проверяла рубильники и выключатели. Отец, наверное, присоединил основную батарею и забыл предупредить, что цепь замкнута. В следующее мгновение я увидела, что лаборатория исчезла, а передо мной — песчаная пустыня.

Я сейчас же поняла, что случилось, и отчаянно заработала рычажками. Но ничего не получалось. Я вышла из машины, чтобы поискать помощи. Потом на равнине показалась какая-то красная штука. Я испугалась и спряталась, как могла. Эта штуковина подошла, но не заметила меня. Она подняла мою машину и отшвырнула в сторону, основательно сломав ее. Потом отправилась дальше, а я, наверно, совсем голову потеряла, потому что знала: мне никогда не починить аппарат. Не припомню, чтобы я когда-нибудь в своей жизни ревела, но тут я почувствовала себя такой одинокой и брошенной на произвол судьбы. Вскоре показались белые машины — и они нашли меня.

— Ну, теперь-то, по крайней мере, у вас есть общество, — утешил ее Рой. — И я не думаю, что следует печалиться. Дел, так или иначе, доставит нас назад. Я доверяю этому карлику, каким бы странным он ни казался.

Тем временем Хэйл Лоренс и Бетти поднялись и не спеша направились к Делу и к тем, кто ему помогал. Пристально изучив клетку, Хэйл сказал:

— т- Ваша машина слегка отличается от моей. Вы не объясните, на каком принципе она основана?

В то время, как его помощники заканчивали починку, Дел манипулировал кнопками и рычагами. Бетти забралась в машину и-начала перебирать пальцами клавиши. Рой прекратил разговор с Джессикой и не спускал глаз с происходящего. Эта парочка выглядела подозрительно, и Рою это не нравилось. Хэйл потихоньку подвигался к машине, как если бы хотел занять какую-то определенную позицию. Кэл поднял голову и объявил, что работа закончена. Глаза Хэйла тотчас сверкнули.

— Эй, берегитесь! — закричал Рой.

Но он опоздал. Живо, точно вспышка молнии, Хэйл схватил с пояса Кэла тепловой излучатель высокой мощности.

— Назад! — заревел Хэйл, тыча в них излучателем. — А ну, все назад!

Никто не осмелился ослушаться. Кэл и Рил схватились за излучатели, но не решились применить их — драгоценная машина времени стояла за спиной Хэла. Они отступили, а яйцевидное металлическое существо посреди комнаты задвигало конечностями, как будто понимало, что происходит. Одно из металлических щупалец змеей заизвивалось по полу, пытаясь достать Хэйла. Тот, не колеблясь, нажал на спуск излучателя и отстрелил светящееся щупальце. Затем послал смертельный заряд тепла прямо в металлическое туловище.

С треском выстрелил пистолет Роя. Тяжелая пуля ударила Хэйла по руке. Тот выронил излучатель и прыгнул в машину. Вторая пуля ударилась в стену. Машина времени, а вместе с ней Хэйл и Бетти, исчезли.

Глава 5

Бессвязный крик заставил их повернуть головы к центру помещения. Одни из ньюменов с силой царапал ногтями собственное тело и издавал неистовый вой. За спиной у него валялись обломки машины, в которую угодил луч, пущенный Хэйлом. От этих обломков по направлению к людям хлынула черная блестящая волна. Ближе всего к ней стоял незадачливый ньюмен, и черный поток уже покрыл его густым слоем. Все застыли в изумлении, а ньюмен, корчась, упал на землю, и его тело превратилось в черный холм.

— Муравьи! — закричал Рой, когда черная орда начала приближаться. — Миллионы муравьев!

Перепуганные люди отступили назад, а два ньюмена бормотали со страху что-то нечленораздельное. Дел подобрал излучатель, который уронил Хэйл.

— На низшей энергии, — приказал он. — Сожгите их всех!

Кэл и Рил уже разрезали приближающееся войско лучами, сжигая насекомых тысячами. Джулиан Тайн присоединился к ним, эффективно работая своим излучателем.

Каждое их движение превращало в пепел тысячи муравьев, но насекомые упрямо продвигались вперед, навстречу верной смерти. С разрушением машины исчезла командующая ими централизованная сила, и теперь у них остался только древний инстинкт нападения. Реальной опасности для людей тут было немного: даже слабый излучатель Джессики мог бы уничтожить всех насекомых за пять минут. Но всю операцию прервал уже знакомый звук: лязг металлический двери. Дел повернулся и увидел, что сквозь открывшееся отверстие в помещение пробрались три машины. Он передвинул регулятор луча на полную мощность и одним выстрелом отсек быстро движущиеся ноги. Громоздкие металлические тела упали, загородив проход остальным, которые толпились позади.

Дел направил угасающий тепловой луч на дверную притолоку.

Ему повезло: сам того не подозревая, он попал в конструкции, которые под его лучом растаяли, и громадный металлический лист обвалился, при падении разбив еще две входящие в помещение машины. К Делу подскочил Кэл и направил луч на одну из двигающихся на них машин и расплавил ее; но из разломанных половин от дверей в атаку хлынул новый поток черных насекомых. Переведя луч на слабую мощность, чтобы не расплавить, дверь, Дел отправил в вечность мириады разъяренных муравьев. У него за спиной Джессика и Рил продолжали уничтожать первую армию насекомых.

Кэл поспешно разделался с тремя лишенными энергии машинами.

Каждую он довел до красного каления и уничтожил начинявшее их войско прежде, чем насекомые успели разбежаться. Затем он присоединился к Делу. В дверях происходило шумное столпотворение, машины пытались расчистить себе путь внутрь, но металлический лист был достаточно массивным, чтобы сдерживать их натиск. Уничтожение муравьев завершилось довольно быстро. Четверо людей направляли лучи низкой энергии во все углы помещения, чтобы никто из муравьев не спасся. Только убедившись, что уничтожен последний муравей, они остановились перевести дух и поразмыслить.

— Надо отсюда выбираться — и живо! — воскликнул Рой.

— Но как? Другого пути нет, только через дверь.

— Так выжжем себе выход! — ответил Дел. — Вот здесь — совсем недалеко от отверстия. Помните, мы находились около входа, когда машины повернули сюда. Где это было?

— У левой стены, — решительно объявил Рой. — Но мы не сможем прожечь ее без последствий — все расплавленное вещество хлынет тут же прямо на нас.

Дел покачал головой:

— Мы сможем от него избавиться.

Прямо вниз, на пол, был направлен тепловой луч, затем его поставили на полную мощность. Секунд десять-двенадцать небольшой круг на земле кипел и яростно шипел, а тепловые волны расходились по пещере. Затем все внезапно прекратилось, осталась только темная дыра. Рой уставился на нее.

— Что это значит? — не понял он.

Дел улыбнулся.

— Никакого колдовства, — уверил он Роя. — Видите ли, ведь это место всего-навсего гигантский муравейник. Но из муравейников выходы бывают и вниз, и наверх. Мы просто расплавили помещенную под нами перегородку, а расплавленные остатки вытекли вниз, по проходам.

Приблизившись к отверстию. Дел начал копать канаву на расстоянии фута от стены к краю образовавшейся дыры. Спиной он повернулся к дверям, и только предостерегающий крик Джессики спас его от судьбы неудачливого ньюмена. Все посмотрели туда, куда она показывала. К ним направлялся черный ковер муравьев, потоком струясь между основанием двери и плохо держащимся порогом, сотнями и тысячами.

Дел с быстротой молнии повернулся, и его излучатель, все еще поставленный на полную мощность, ударил по муравьям, мгновенно сжигая их. Одновременно в углу двери в металле появилась дыра, ее края пузырились. Дел поставил Джулиана охранять уязвимое место и вернулся к прорубанию туннеля.

Задыхаясь от жара, отступил в дальний конец и направил луч вперед. Луч устремился вниз, в канаву, подготовленную Делом, пока не достиг сквозь отверстие в полу неизвестных глубин. Эта операция заняла всего несколько минут, но людей окутали волны жара. Стало просто невозможно дышать горячим воздухом пещеры, когда, к удивлению Дела, на расстоянии десяти-двенадцати ярдов блеснул дневной свет.

— Нам повезло, — объявил он, отключая излучатель. — Мы оказались ближе к выходу, чем я подозревал. Я прокрыл этот туннель вкось, чтобы он быстрее охладился, но все равно это займет несколько часов — и только тогда по нему можно будет пройти. А теперь — за работу! Нужно обезопасить эту дверь.

Дел сузил луч и перерезал нависающий кусок крыши, так, чтобы тот упал, перегородив дверное отверстие. Убедившись, что дверной проем как следует заблокирован, Дел повернулся к ряду покинутых машин времени.

— Вот это, — он махнул рукой в их сторону, — единственная возможность для нас вернуться назад, в наше собственное время. Мы не сможем взять с собой эти машины целиком. Следует выбрать наиболее действенные и важные их части и вынести отсюда. Возможно, мы добудем материалы для изготовления корпусов, но такие вещи, как вакуумные трубки, батареи Лестрейнджа, камеры, достигающие скорости света и тому подобное, будет довольно трудно сконструировать.

Из машины Роя мало что стоило спасения. Отсоединив два исправных аккумулятора Лестрейнджа, он направился к двум ньюменам, беспомощно стоявшим рядом со своим поломанным экипажем, и скомандовал, чтобы они отвинтили те импульсные ячейки, которые остались неповрежденными. Затем он заинтересовался устройством других машин. Среди тех устройств, к которым не проявил внимания никто из присутствующих, стояли два куба с вмятинами на боках. Дел потянул дверцу одного из этих кубов. Она со скрипом распахнулась, повиснув на поврежденном косяке, запах разрушения заставил обоих мужчин отступить назад. Задерживая дыхание, Рой приблизился и заглянул внутрь. В одном из дальних углов лежало скорчившееся человеческое тело, труп в последней стадии разложения.

— Бедняга, — пробормотал Рой. — По крайней мере, нам повезло больше.

Излучателем, поставленным на малую мощность, Дел кремировал разлагающийся труп, они подождали, пока воздух очистится, и вошли. На одной стене находились какие-то трубочки и сопротивления, по другой шли контрольные панели, испещренные сложными переплетениями проводов. Рой беспомощно вглядывался в целую кучу выключателей и шкал в надежде найти какой-то ключ ко времени изготовления этой машины, но безуспешно. Дел некоторое время молча раздумывал над механизмом. Вдруг его лицо осветилось выражением крайнего изумления.

— Неужели? — И Дел ответил как бы самому себе: — Я-то считал, что такое невозможно!

— Вы о чем?

— Эта машина радикально отличается от наших. Она не погружается в непрерывный временной поток. Вместо этого она замедляет движение времени того, что находится внутри нее, так что окружающий мир будет двигаться с относительно высокой временной скоростью. Медленная, неэффективная машина — но она работала!

— Не понимаю.

— Я имею в виду — обе наши машины, и моя, и ваша действуют по одному принципу, они изолируют нас от времени — то есть годы проходят с быстротой молнии, а мы их не замечаем. На нас они не действуют. Но эта машина не просто изолирующая, она действует с эффектом протаскивания вас во времени. Например, если оператор повернет этот главный циферблат и установит его на половинной скорости между нормальным потоком времени и полной изоляцией от него, в его камере события будут совершаться вдвое медленнее, чем они происходили бы снаружи. За тот период времени, который покажется ему часом, снаружи пройдут два часа. Если же он повернет циферблат еще больше, снаружи пройдет неделя или год за то время, которое он воспримет как час. Видите, у него даже есть окошечко, сквозь которое он может наблюдать происходящее во внешнем мире.

Рой заметил, что в стене укреплен застекленный квадратик.

— Кажется, понял. Но что произошло?

— Он в чем-то, наверно, ошибся как и мы, но, в отличие от нас, путешествовал так медленно, даже на крайней скорости, что еще прежде, чем достигнуть сегодняшней даты, погиб от голода и умер по дороге, — еще один мученик-экспериментатор.

Подошел Кэл и доложил Делу, что спасенные части машин сложили в кучу и все ждут его решения — что взять с собой, а что оставить. Под руководством Дела отобранные детали машин распределили между участниками экспедиции. Осмотр прохода показал, что он еще слишком горячий, придется подождать, по крайней мере, еще с час. Дел с беспокойством оглядел все соединения в полах и стенах, тщательно пытаясь высмотреть, не прорываются ли сквозь щели другие муравьи.

— Муравьи, — с удивлением произнес Рой в то время, как они ждали. — Насекомые, способные изготовлять машины, — возможно, они управляют этим миром. Трудно поверить!

— Это логично, — возразил ему Дел.

— Не понимаю.

— Рано или поздно, это должно было произойти. Организация у них всегда была лучше, чем у людей даже в моем веке: никаких лишних усилий, никакой нужды постоянно бороться с социальной дисгармонией. Единственное, что препятствовало их мировому господству, — их размер. Теперь же они нашли способ преодолеть это неудобство.

— Да, это мне понятно. Но то, что они строят машины — да еще такие машины, — это меня поражает.

— Но почему? Это естественный путь эволюции. В конце концов, и мы сделали то же самое. Что стало бы с человеком без машин? Если угодно провести параллель, представьте себе заводской цех своего времени — несколько сот людей работают внутри громадного движущегося чудовища, точно так же, как эти насекомые целыми сотнями тысяч трудятся в своих подвижных металлических машинах, вместе составляя некий коллективный разум, меня удивляет, что я об этом не догадался в тот момент, когда мы их увидели. Но подобные вещи всегда кажутся совершенно очевидными задним числом.

Рой кивнул.

— И все-таки — я бы никогда не поверил, если бы сам не увидел, — добавил он.

Тут все вздрогнули от грохота падающих обломков. Не без опаски они посмотрели наверх. В небольшое отверстие в комнату просунулось металлическое щупальце. Оно беспрерывно двигалось из стороны в сторону, увеличивая дыру, а дождь из всего возможного мусора и обломков, падающий на них, все усиливался.

Излучатель Кэла отправил вверх тепловой луч. То ли из-за спешки, то ли по неверному расчету он установил его на полную мощность. Щупальце расплавилось и упало, но жаркий луч опалил крышу. Раздался неимоверный треск, перепуганные люди изо всех сил помчались к спасительному туннелю. Почти в ту же секунду поврежденная крыша подалась, и машина, окруженная облаком грязи и мусора, свалилась на пол. Как только она разбилась от падения, в щели между ее частями хлынула целая река муравьев. Раздался второй удар, и вторая машина грохнулась на пол, а за ней еще одна.

— В туннель! — заревел Дел. — Теперь мы должны рискнуть!

Остальные побежали, держа в руках свои драгоценные ноши. Кэл возглавлял шествие с оружием наготове. Рой услышал, как у двух ньюменов вырвался вой, как только их босые ноги коснулись горячей поверхности, но страх перед муравьями оказался сильнее, и они продолжали путь.

Жара в проходе была непереносимая, она ударила по людям, точно пламя разгоревшейся топки. Джессика, идущая впереди Роя, споткнулась. Он обхватил ее за талию свободной рукой и дальше они шли вдвоем. Дел оставался внутри до последней минуты. Он стрелял в растущую орду муравьев, пока не убедился, что его товарищи в безопасности, тогда и он бросился бежать. Он вывалился из туннеля, чуть не опрокинув Роя.

— Всего-то десяток ярдов этого ада, — сказал Рой, садясь на пол, — а казалось, что сотни. Но, во всяком случае, и для муравьев он слишком горячий. На некоторое время мы от них избавились.

Дел согласился, но ему хотелось окончательно убедиться.

— Поднимите-ка меня на плечах, — скомандовал он. Рой так и сделал, а карлик пустил тонкий луч на понижающуюся крышу туннеля, пока она не рухнула, загородив собою проход.

— Есть пострадавшие? — спросил Рой, опустив Дела на землю.

— Нет, кроме этих двоих. — Джессика показала на двух ньюменов, которые сидели, горестно разглядывая свои обожженные подошвы. — Да и они больше напуганы, чем ранены. Но возможно, — добавила она, — пострадали вакуумные трубки.

Поспешный осмотр показал, что только одна из них разбилась.

— Ну, а теперь куда мы отправимся? — спросил Рой у Дела, который, по общему молчаливому согласию, возглавил их группу.

— Куда угодно, только побыстрей, пока они еще не осознали, что произошло, и не пустились на поиски, — ответил Дел.

Торопясь изо всех сил, они пересекли открытую местность и нырнули в лес. В последний раз оглянувшись на оставшиеся позади скалы и громадный муравейник, Рой с облегчением увидел, что никакой погони нет.

Глава 6

Три карлика очень скоро выдохлись: они были слишком слабы для таких тяжелых переходов. Один из ньюменов, заметив их состояние, передал свой груз товарищу и с таким видом, словно это был самый естественный поступок, взгромоздил Кэла и Рила на свои широкие плечи. Другой ньюмен разместил оба груза на одном плече, а на другое посадил Дела.

— Это все доказывает! — объявил Кэл, как только оправился от удивления. — Это потомки ньюменов Тэка Четыре А. Мускульная сила, развившаяся до того, что в ней появились мозги.

Несколько миль они прошли вдоль русла ручья, чтобы сбить муравьев со следа. У поворота ручья головной ньюмен вдруг остановился. Рой вытянул шею и пригляделся, впереди он обнаружил одну из шестиногих машин. Она неподвижно стояла в зеленой траве, поблескивая на солнышке.

Дел вытащил излучатель, но, пока он прицеливался, машина почувствовала их присутствие и поспешно отступила в сторону. Мгновение она колебалась на одном месте, тихонько поводя щупальцами, как бы в нерешительности, затем она скрылась из виду между деревьями, блеснув на солнце.

— Будь ты проклята! — буркнул Рой, глядя вслед блестящему корпусу. — Она же поднимет тревогу. Почему вы не расплавили эту штуковину? — добавил он с горечью.

— Потому что у меня не было желания поджечь весь лес, — сухо ответил Дел.

Несмотря на усталость, они отправились дальше. Необходимо, настаивал Дел, достичь какого-то безопасного места, где можно защищаться. Пока они остаются среди деревьев, на них могут напасть в любой момент незаметно. Еще через два часа пути они дошли до такой местности, где стали чаще попадаться открытые пространства, но Дел все еще был недоволен. На краю большой лесной опушки Рой запротестовал:

— Джессика смертельно устала, Джулиан немногим лучше, да и я тоже. Ничего лучшего мы поблизости не найдем. Если разбить лагерь посередине поляны, мы сможем защищаться.

Джулиан усталым голосом поддержал это предложение. Дел раскрыл было рот, но, прежде чем он заговорил, его перебили.

— А ну, залезайте на деревья, вы, дурни! — загремел чей-то голос.

Целую секунду никто не двигался.

— Вам говорят, — воззвал голос откуда-то сверху. — За вами же погоня! Шевелитесь!

Интонация была такая настойчивая, что на этот раз все послушались без вопросов. Рой забрался на дерево последним, подтягиваясь на ветвях, он услышал, за своей спиной сильный скрежет. Посмотрев вниз, он увидел, как там мимо идут, сверкая на солнце с десяток или более начиненных муравьями машин.

— Вовремя вы, ребята, — прогремел голос над Роем.

— Да уж, мы были на волосок от смерти, спасибо вам, — тихо произнес Рой.

— Все нормально, приятель, шептаться нет необходимости. Эти жестянки ни шута не слышат. Я проверял. Более того, они такие тупые, что не видят ничего у себя над головами. Вы здесь в безопасности.

Рой взглянул вверх на говорящего, который сидел на самой верхней ветке. Это был человек плотного сложения, одетый в изодранную рубашку и видавшие виды штаны цвета хаки. Грубоватые черты лица скрывали неряшливая черная борода и усы, в глазах светился веселый огонек. Рой вскарабкался повыше и протянул руку. Ее тотчас же схватила огрубевшая мозолистая ладонь.

— Вы и понятия не имеете, как я рад видеть вас, людей, кто бы вы ни были. Я-то считал, что совсем один в этом мире, кроме этих жестянок — там, внизу. Меня звать Джим Холлис. Дня четыре назад я был где-то возле Индианаполиса, а теперь я черт-те где!

Рой представился. И спросил:

— Вы не знаете тут поблизости какое-нибудь безопасное место?

Джим Холлис задумчиво поскреб матерую бороду. Бросил взгляд на солнце, потом — на запад.

— Можете вы пройти мили две — две с половиной? — спросил он.

— Если это стоит того, я думаю, да.

— Стоит, это точно. Я там нашел несколько пещер в скале. — Он дернул головой по направлению к востоку. — Я бы сам там уже был сейчас, да не мог один вскарабкаться.

— Там хорошая позиция для обороны? — спросил Дел с соседней ветки. Мужчина с любопытством поглядел на карлика:

— Ну да, — подтвердил он, — но нужды в этом нет. Уж если я не могу взобраться в одну из пещер, так будь я проклят, если это сумеет сделать какая-то из жестянок. Ну, если мы туда идем, лучше выходить прямо сейчас. Часика через два солнце сядет.

Он раскачался на ветке и спрыгнул на землю. Остальные последовали его примеру. Когда они спустились с дерева, новый член компании как следует разглядел их и сопровождающих их ньюменов, и глаза его расширились от удивления.

— Послушайте, какого дьявола… — начал он.

— Ведите нас, — тактично вмешался Рой. Я все расскажу по дороге.

— Да уж придется. Я сам не свой от удивления. Все так неожиданно вышло. Слонялся я по дороге, хотел попутку поймать до Индианаполиса, а тут какой-то мужик выходит из сарая на обочине и говорит, что пять баксов мне даст, если помогу ему. А я и позабыл, как пять баксов выглядят-то, ну и сказал — помогу, мол. У него там какая-то машина, которую ему одному не сдвинуть, в сарае-то, а ему надо ее во двор выкатить. Чудная такая машина, вроде клетки, а в ней сиденье подвешено. Мы ее вдвоем без проблем вытащили, и, когда он пошел назад в сарай за пятью баксами, я уселся на сиденье. Гляжу — там впереди какие-то ручки да кнопочки, ну я и нажал на одну — интереса ради. И в тот же момент вместе с этой машиной провалился сквозь такие же ветви, как эти. — Он с презрением оглядел окружавшую его зеленую поросль. — И деревья здесь какие-то ненормальные. Все здесь ненормальное, а хуже всего, что так я и не получил свои пять баксов.

Рой попытался объяснить ему ситуацию и рассказать, как они все очутились в том же положении. Джим Холлис в сомнении что-то пробурчал.

— Для меня это чистый бред, — заметил он. — Но уж всяко не страннее, чем все эти жестянки, которые тут разгуливают. Значит, говорите, у них внутри муравьи?

— Да, муравьи.

Джим недовольно фыркнул.

— А эти красные, которые на двух ногах ходят? В них-то кто — черные жуки?

Рой и забыл о красных машинах. Он улыбнулся предположению Джима и признался, что никому из них еще пока не представился случай исследовать этих странных обитателей здешнего мира.

Джим ошибся почти в два раза, но наконец они оказались на краю леса. Ярдов за сто, если миновать голый торфяник, возвышалась скала, испещренная темными отверстиями.

— Ну, как вам вот это? — Джим победоносно показал на самую большую пещеру. Вход в нее составлял футов десять в диаметре.

— Но как мы туда залезем? — усомнился Джулиан, разглядывая двадцать пять футов крутой скалы.

— Добраться будет легко, если встать друг другу на плечи.

— А у меня есть идея получше, — объявил Дел.

Он вытащил излучатель и провел зигзагообразную линию по поверхности скалы.

— Ух, ты! Ну и классный у вас фонарик! — восхитился Джим.

Подождав немного, чтобы рукотворная расселина остыла, Рой забрался по ней наверх. Из предосторожности он захватил с собой тепловой излучатель, поставленный на малую мощность.

С первого же взгляда он убедился, что пещера необитаемая и сухая. Ширина ее была футов пятнадцать, от входа она простиралась вглубь на ярд или два и вдавалась прямо в скалу футов на тридцать. Им повезло: это было идеальное убежище. Рой остановился у входа в пещеру и поглядел на садящееся солнце.

— Все отлично, — заверил он своих товарищей, стоявших внизу с поднятыми головами. — Залезайте! Назад, к каменному веку!

— Проблемы пищи и воды разрешились легко, — подытожил Дел на следующий день. — Нам просто здорово повезло, что здесь в таком изобилии растут плоды, но, хотя они помогут нам выжить, проблему возвращения, они для нас не решают. А для возвращения существенно только одно: нам нужен металл.

Рой, который сплетал веревку из ползучих стеблей, поднял голову.

— Интересно, как вы собираетесь его добыть? — заметил он.

— А для чего металл-то? — не понял Джим.

— Нужен корпус для машины, которую я собираюсь построить, — и он должен быть металлическим. Вы же хотите вернуться, правда?

— Ясно, хочу. Тот мужик мне еще пять баксов должен.

— Что вам конкретно нужно? — поинтересовался Рой. Дел пожал плечами:

— Сталь с добавкой хрома и вольфрама подошла бы лучше всего, поскольку ее нет, сойдет и какой-нибудь другой твердый металл. Еще мне нужно небольшое количество меди или другого хорошего проводника. Крайне удачно, что большая часть наших деталей выдержала путешествие. — Он добавил, поворачиваясь к Джиму: — А что, ваша машина все еще под теми деревьями, куда она свалилась?

— Нет, эти жестянки ее нашли и утащили. Я с дерева видел.

Дел задумчиво глянул из пещеры на далекий громадный муравейник, выглядывавший из-за деревьев. Прибытие Джима объясняет присутствие одной лишней машины времени среди тех, которые они там видели. Интересно, откуда взялись остальные…

Джим прервал его размышления.

— А может, если бы мы вокруг пошныряли, мы бы нашли какой-то город или поселок. А там, где город, ясно, и металл найдется.

Дел покачал головой:

— Вы не понимаете. Нет тут никаких городов.

— Никаких городов?

— Ни городов, ни людей.

— Придуриваетесь! Не могли же они все помереть!

— Должно быть, могли, иначе насекомые не стали бы править миром.

— Но… но не хотите же вы сказать, что муравьи уничтожили всех людей?

— Нет. Возможно, люди просто прекратили свое существование.

— Как это? Не пойму я.

— Люди же не уничтожили тех громадных рептилий, которые до них правили миром, — просто динозавры вымерли. Сдается мне, что и человек прожил свое время и перестал существовать.

— Но что проку от того, что он жил, раз все так окончилось?

— Какой прок в жизни? Возможно, человек пришел к славному концу, выполнил свое назначение и исчез с лица Земли — рано или поздно ему пришлось бы оставить Землю. По крайней мере, он не приговорен скитаться по шарику, который обречен разрушаться от дряхлости.

— Что-то не похоже, чтобы он разрушался, — Джим взглянул на покачивающиеся под ветром деревья.

— Но мы оказались в пустыне, когда прибыли сюда. Целые мили пустыни лежат там, где когда-то была плодородная местность… И как далеко простирается эта пустыня? Насколько нам известно, здесь только оазис. А на солнце вы обратили внимание — насколько оно крупнее и краснее, чем наше привычное Солнце? И то, и другое — признаки приближающегося конца.

Он чуть-чуть помолчал, прежде чем добавил:

— Так значит, это начиненная муравьями машина нас допрашивала, а не просто устанавливала контакт. Ее знание о прошлом, должно быть, глубоко, но все же она нас испытывала рядом символов, не знакомых кому-то из нас. Остается только догадываться, что за странные создания пользовались теми символами в промежуток между концом человека и расцветом насекомых. Да, мы находимся на целую эпоху позже исчезновения homo sapiens.

Некоторое время никто не решался заговорить. Первым очнулся от оцепенения Рой.

— Это отвратительная эпоха, — объявил он. — Наша главная забота вернуться в эру homo sapiens — и для этого мы настоятельно нуждаемся в металле.

Сидящая рядом с ним Джессика вздохнула, как бы собираясь заговорить, потом передумала.

— Ну? — попытался Рой ее приободрить.

— Мне бы и предлагать не хотелось. То есть это опасно.

— О чем вы?

— Ну, вот эти белые муравьиные машины…

— Да?

— Ну, ведь они, наверное, сделаны из очень твердого металла.

Рой в знак одобрения хлопнул себя по колену.

— Молодец, девочка, сообразила! Значит, нам надо захватить одну из этих машин!

В группу захвата вошли трое: Рой, Джим Холлис и Джулиан. Могли бы оказаться полезными и два ньюмена, но, поскольку они не умели пользоваться излучателями, то оказались бы безоружными в случае вражеского нападения.

Поэтому решили использовать их позже, чтобы помочь тащить захваченную добычу. Рой и Джим перед уходом раздали остающимся мощные излучатели и проинструктировали, как ими пользоваться. Джулиан сохранил за собой свое оружие низкой мощности.

— Я все-таки не пойму, как нам подманить эти штуки? — спросил Рой.

— А их и не надо подманивать. Не думай об этом, — заверил его Джим. — Нам только нужно забраться на дерево возле опушки и ждать. Они скоро появятся. Ставлю доллар против жареного пончика, мы их захватим через пару часиков. Эти жестянки предназначены, чтобы повсюду слоняться и все вынюхивать.

Джим повел их через лес, пристально разглядывая окружающие заросли, чтобы не пропустить ни малейшего отблеска металла. Пройдя около мили, они взобрались на разросшееся дерево и расположились в ожидании на ветвях. Через час Рой уловил какой-то звук на дальнем конце поляны. Приблизившись, это «что-то» выдало себя треском ветвей, сопровождаемым слабым лязгом. Рой подвинулся на ветке и вытащил из кармана излучатель. Джим предостерегающе вытянул руку:

— Это не жестянки. Это те большие красные гады. Знаю я их звуки.

В следующее мгновение пять двадцатифутовых машин вышли из-за деревьев и заковыляли на своих суставчатых ногах на другой конец поляны.

— Опять их пять, — пробормотал Рой.

— Они всегда пятерками ходят — не больше и не меньше. И зуб даю, это означает, что муравьиные машины шляются поблизости, — ответил Джим.

Не прошло и десяти минут после ухода красных бродяг, и среди деревьев вспыхнул отблеск отраженного солнца. Еще мгновение — и показались не меньше десяти шестиногих машин. Они остановились кучкой, серебристые щупальца активно зашевелились.

— Интересно, — подумал Рой, — почему им не придают менее бросающуюся в глаза окраску, ведь белый и красный цвет легко разглядеть среди зеленой листвы или на желтом песке пустыни.

Тем временем группа машин распалась. Восемь из них затопали прочь по следам красных чудовищ, еще две направились назад по той дороге, по которой пришли, а еще одна, последняя, отступила в тень деревьев и замерла там. Джим подтолкнул Роя.

— Вот она, наша дичь, — сказал он.

Глава 7

Украдкой и соблюдая большие предосторожности, они соскользнули на землю. Держась на расстоянии примерно двадцати ярдов от края лужайки, они выбрали себе позицию. То, что во время их передвижения прутья и сучки то и дело трещали у них под ногами, их не волновало, но было крайне важно не задевать кусты, потому что это привлекло бы внимание зорких линз. Более того, все время требовалось тщательно следить, чтобы не появились другие машины. Продвинувшись на пятьдесят ярдов, Джим предложил снова спрятаться за деревья.

Рой прицелился в неподвижного часового и нажал на спуск. Он тщательно провел лучом слева направо, и узкое лезвие нестерпимого жара отрезало часовому ноги. Тело обрушилось наземь с глухим стуком. Щупальца еще несколько секунд шевелились, затем обвисли и апатично опустились на землю. Как только они упали, из корпуса хлынула армия муравьев. Рой живо поставил излучатель на малую мощность и на более широкий луч и присоединился к Джиму и Джулиану, которые уже водили своими лучами по черному потоку. Через несколько секунд муравьи исчезли, и машина оказалась в их распоряжении.

Рой выставил вперед излучатель, чтобы принять меры предосторожности против возможной следующей партии муравьев. Для пробы он постучал по металлическому корпусу, но там больше никого не было. Тут послышался крик Джима, он показывал на противоположный конец лужайки.

Рой резко повернулся и увидел, что еще две белые машины поспешно направляются к нему. Он без колебаний пустил в ход излучатель и свалил с ног головную. Та по инерции проскользила еще с десяток ярдов на сверкающем брюхе. Когда она затихла, Рой повернулся ко второй. Он поднял руку — и тут из-за его спины протянулось металлическое щупальце и вышибло из пальцев излучатель, который покатился к деревьям. Рой попал в цепкие объятия и понял, что его одурачили. Некоторое количество муравьев еще оставалось в первой машине, и та ловко прикинулась мертвой, точно преследуемое животное. Рой выругался про себя: как же это он не предвидел ловушки!

Деревья у него за спиной буквально взорвались пламенем, когда туда упал излучатель. С проворством молнии со своих ветвей соскочили Джим и Джулиан. Последняя неповрежденная машина шагала вперед с распростертыми щупальцами, вот она уже почти достала до него. Рой отчаянно дернулся, пытаясь освободиться из металлических тисков, но они застыли, держа Роя так, что люди не могли стрелять.

Джим выпрямился и прицелился. Опаляющий луч прошел в нескольких дюймах от беспомощного Роя, горячим воздухом ему обожгло лицо, зато луч отрезал ходули быстро приближающегося чудовища. Машина с грохотом повалилась. Она катилась и катилась, пока не остановилась у самых ног Роя. Джим отсек державшие Роя щупальца у основания и высвободил его как раз тогда, когда орава муравьев заструилась из корпуса. И только в этот момент трое людей осознали, что пламя пожара движется прямо к ним.

— Надо поживей отсюда выбираться, из-за нас тут черт-те что началось, — проговорил Джим, в то время как Рой разматывал со своего тела жуткое щупальце. — И еще дьявол его знает, что натворит этот проклятый излучатель теперь, когда он там валяется. Кажется, все до одной ходячие жестянки скоро явятся сюда поглядеть, кто это тут шутки шутит.

— Но металл…

— К чертям собачьим металл! Да и не сможем мы его быстро тащить, пока тут все не успокоится. Надо драпать домой и переждать чуток.

Все трое бросились бежать. Оказавшись под защитой деревьев с противоположной стороны поляны, они остановились, чтобы оглядеться. Громадный столб огня тянулся к небесам, а поверх него, точно шляпка гриба, расползалось облако дыма. Джим с досадой покачал головой:

— Ну и не повезло же нам, проклятие! Несколько недель прошли для изгнанников безо всяких событий. На следующий же день Рой с Джимом отправились на поле битвы и сделали некоторые внушающие надежду открытия. Первое из них заключалось в том, что пожар распространился на Весьма ограниченное пространство. Так как не было ветра, пламя быстро пошло на убыль и погасло совсем. Сам же излучатель был безвозвратно потерян, вероятно, валялся в каком-то кратере, проделанном им же самим. До того он успел расплавить почву и возвышающиеся позади утесы — а потом исчез из виду. Уничтожил ли он сам себя или все еще закапывается глубже и глубже в землю — никто из них так и не узнал. Они пришли в восторг, обнаружив, что побежденные ими машины все еще лежат на том же месте, куда упали.

— Почему их не забрали? — спросил Рой. Джим только фыркнул:

— Все тебе интересно. Что проку пытаться залезть в голову насекомому и понять, что оно там думает? Да ты за всю жизнь с этим не управишься. Может, они никогда ничего не чинят — просто новые машины строят. Для нас важно, что тут валяется уйма металла, которая только и ждет, чтобы мы его унесли!

С помощью почти всех участников группы они так и поступили, хотя за весь путь приходилось не один раз бросать груз и прятаться на ближайших деревьях, чтобы не попасться в щупальца бродящим вокруг машинам. Чем больше люди знакомились с опасностями окружающего их мира и постигали ограниченность возможностей противника, тем сильнее воодушевлялись. Презрение Джима Холлиса, презрение к тем, кого он называл «бродячие жестянки», постепенно передалось остальным.

Убедившись, что металл подходит, Дел с помощью Кэла сразу же принялся разрабатывать конструкцию новой машины времени. Рил тоже предлагал помощь, но от его услуг отказались, и он занялся экспериментами с наименее пострадавшими из плененных машин. К нему присоединился Джулиан. Джима Холлиса назначили ответственным за запас продуктов, и он с помощью двух ньюменов следил, чтобы у них всегда был достаточный запас плодов и воды.

Джессика и Рой много времени проводили вместе. Так как муравьиные машины редко показывались возле ближайших скал, у них появилась привычка прогуливаться вдвоем по окрестностям. Через месяц Рой привык к теперешнему своему образу жизни и воспринимал его скорее как будничную рутину, чем как приключение. С большим удивлением он обнаружил, что Джессика не разделяет его точку зрения.

— Как ты думаешь, — спросила она его однажды утром, — сколько еще пройдет, пока Дел не закончит машину?

— Наверно, день или два, но, возможно, понадобится еще какая-нибудь проверка или регулировка. — Рой смотрел на Джессику с сомнением, было в ее тоне нечто такое, чего он не мог понять. — Ты что, очень скучаешь по дому?

Некоторое время Джессика не отвечала. Она устремила взгляд прямо перед собой, губы капризно изогнулись. Наконец, она ответила равнодушным тоном:

— Наверно, да. В конце концов, невозможно желать оставаться тут вечно. Иной раз, по ночам, на меня находит такая тоска. Я выглядываю из пещеры — и не вижу ничего, кроме звездной пыли, не слышу ничего, кроме шелеста деревьев, и тогда я начинаю тосковать по нашему хлопотливому двадцать третьему столетию. Я ужасно хочу увидеть, как солнце пересекает хвост выпущенной в Азии ракеты, или красную вспышку европейского экспресса.

Иногда, в ясные ночи, мы видели из окон своих домов яркое белое пламя марсианских космических кораблей в тот момент, когда они отрываются от ракетоносителя. И потом еще — никогда там не бывало такой жуткой тишины. Даже если запереться у себя дома, всегда у тебя есть ощущение движения, ощущение мира, где люди и машины работают, чтобы достичь какой-то цели, — шуршащий звук жизни, даже в самом тихом месте. Я Испытываю ужасное чувство тщетности и бессмысленности из-за того, что все закончилось этим — царством насекомых.

— Уверен, здесь ты не права. Если бы мы тут обнаружили людей — вот тогда бы я почувствовал, что все было напрасно. Но, так как тут нет и признаков человека, я убежден, что он достиг своего истинного конца — каков бы этот конец ни был — и отправился своим путем, оставив этот мир иным формам жизни, чтобы и те смогли, в свою очередь, достичь совершенства.

— Я думаю, ты неисправимый оптимист, Рой, но надеюсь, ты прав. Признаюсь, меня теперь уже ничего не радует.

— Я-то, кажется, чувствую себя счастливее, чем когда-либо, я даже почти надеюсь, что у Дела ничего не выйдет с его машиной. Я бы хотел…

Он внезапно умолк. В глазах Джессики зажглись огоньки. Углы губ приподнялись.

— Да? — нежно проговорила она.

Но Рой не смотрел на нее, он не видел перемены на ее лице.

— Не знаю. Скоро нам придется отправиться назад в наши эпохи.

— Придется?

— Ну, подумай только, как я буду не к месту в эпоху Дела.

Джессика вздохнула про себя над тупостью мужчин.

— Не могу вообразить тебя в столетии Дела, — сказала она.

Но Рой не заметил того ударения, с которым она произнесла «Дела», не уловив скрытый смысл в словах девушки. Джессика переменила тему разговора. Она узнала то, что хотела узнать, остальное было делом времени. Возможно, она сможет сделать ему одно предложение — в самом конце…

Через полчаса, когда они возвращались в пещеру, Рой объявил, что ее ждет сюрприз. Рил и Джулиан достигли успеха трудясь над одной из муравьиных машин, и она уже работает. Сперва механизм, заключенный в нижнюю часть яйцеобразного корпуса, вынули, но обнаружили, что он не поврежден. Нетрудно была приварить его ножки при помощи теплового луча на то же место, откуда выдрали. Потом, больше для развлечения, чем по какой-то иной причине, они приладили пульт, а к нему — рукоятки и выключатели, чтобы человек мог ими пользоваться. Самым сложным оказалось удалить множество ступенек в управлении, необходимых для манипуляций насекомых.

— То есть я хочу сказать, человеку, чтобы поднять тяжелое бревно, нужен блок, а слон может прямо взять да поднять это бревно, — объяснил Рой. В данном случае Рил с Джулианом оказались в положении слона — они смогли управиться без промежуточных механизмов. Они довольны этой штукой, словно ребенок новой игрушкой. Когда мы вернемся в пещеру, они, наверно, станут нам показывать, какие может проделывать штуки машина.

— А в чем смысл?

— Да, наверно, ни в чем. Просто интересно возиться с ней, и это их занимает. Они как будто какую-то головоломку решили. Сама увидишь.

Его слова прервались. Они находились за несколько сот ярдов от дома. Показалась блестящая машина, которая медленно вперевалочку приближалась к ним. Когда Рой и Джессика попали в поле ее зрения, она остановилась и замерла, только щупальца шевелились, как это обычно бывает, когда машиной управляют муравьи. Рой выдавил из себя хихиканье.

— Довольно хорошая имитация. Если бы я не знал, то остановил бы ее лучеметом — и причинил бы страшные неудобства Рилу и Джулиану.

Он нащупал кобуру излучателя, но самого оружия там не оказалось. Рой выругался, сообразив, как беспечно было с его стороны забыть излучатель: ведь это могло привести к трагическим результатам. Они с Джессикой двинулись вперед.

— А теперь, Рил, запусти ее, — позвал он. Но машина стояла неподвижно, шевеля щупальцами. Роя осенила внезапная догадка, и для успокоения он окликнул: — Вы что, хотите напугать нас?

Джессика подошла к нему поближе. Ее переполняло скверное ощущение — что-то не так.

— А если это не… — начала она.

Она так и не закончила, потому что машина вразвалку направилась прямо к ним, простирая щупальца.

— Беги! — закричал Рой, но она вместо этого приникла к нему. Он выхватил пистолет и несколько раз выстрелил. Щупальце обвилось вокруг талии Джессики и оторвало ее от Роя, другое схватило его и потащило. Отчаянно рванувшись, он освободился из захвата и свалился на землю. Джессика пронзительно вскрикнула, когда металлические ноги протопали всего в нескольких дюймах от его головы. Машина не стала задерживаться, чтобы снова захватить Роя; подняв девушку с земли, она зашагала к деревьям. Рой потянулся за упавшим пистолетом, вскочил и помчался за машиной. Но та передвигалась вдвое быстрее него. Девушка в последний раз отчаянно закричала, после этого победитель и пленница исчезли за деревьями.

Еще несколько секунд ошеломленный Рой продолжал бежать, затем пришел в себя и, громко крича, повернул в сторону пещеры. Все в ужасе оцепенели, когда Рой выложил им новость.

— Дайте мне излучатель, — потребовал он. — Я уничтожу эту машину и приведу назад Джессику, даже если это будет стоить мне жизни.

Дел схватил его за руку:

— Ты ни за что ее не догонишь, пока она не достигла муравейника, одному бесполезно и пытаться…

Тут вмешался Рил. Он шепотом обменялся торопливыми репликами с Джулианом, после чего тот бегом исчез в пещере.

— Возьмем нашу машину, — объяснил Рил. — Мы с Джулианом ее уже закончили и испытали.

Нимало не колеблясь, Рой кинулся туда, где лежал обновленный корпус, и начал отбрасывать в сторону замаскировывавшие его ветки. Рил по грубой лесенке вскарабкался на борт и через верхнее отверстие проскользнул внутрь.

— Излучатели — их надо взять, — закричал Рой. Дел отдал ему два излучателя высокой мощности и один низкой. Он оставил себе только один — на случай нападения.

— Привезите девушку — и мы отправимся, — объявил он. — Машина времени будет готова, когда вы вернетесь.

Примчался Джулиан с грудой дополнительного оборудования. Рой, наконец, залез внутрь и захлопнул за собой входную панель. Рил с Джулианом уже заняли места возле щитка управления. Слегка накренившись, машина тронулась с места, затем, поблескивая на солнце металлическими ногами, на полной скорости зашагала по направлению к деревьям и шпилю гигантского муравейника за ними.

Глава 8

В течение первого часа все молчали. Рил не мог отвлекаться от управления незнакомой машиной, Джулиан был поглощен наладкой того оборудования, которое притащил в последний момент. Рой беспокойно расхаживал по стальному полу, то и дело выглядывая из смотровых окошек. Несколько раз он подходил к Рилу и требовал, чтобы тот выжимал максимальную скорость. Карлик только головой качал в ответ. Они уже достигли предела скорости, при которой путешествие было безопасным, и несколько раз с трудом избегали столкновения с деревом.

Вскоре им встретилось первое серьезное препятствие — водный поток, быстро бегущий по каменистому руслу. Они уверенно направились к нему и благополучно его одолели, двигаясь в облаке сверкающих на солнце брызг. Когда они поднимались на противоположный берег, произошел первый неприятный инцидент: с крутого берега навстречу покатилось бревно. Оно упало всего в нескольких футах от них. Раздался еще треск, совсем рядом, это заставило Рила поспешно повернуть машину вправо. Рой свалился на пол от внезапной перемены направления.

— В чем дело? — спросил он, с трудом поднимаясь.

— Камни, — коротко ответил Рил. — Они чуть в нас не попали. Рой вспомнил ту сцену, свидетелями которой они были по прибытии.

— Это те красные штуки. Они нас засекли! А ну-ка, дайте мне излучатель!

Он высунул голову и плечи из верхней панели и огляделся. Врагов не было видно, но он услышал впереди треск ветвей.

— Они совсем близко! Отступи чуть-чуть.

Через мгновение большой камень шлепнулся как раз на то место, где они только что находились. В поле зрения показалась красная машина и неуверенно затопталась на месте. Вскоре к первой машине присоединилась вторая. Рой колебался всего секунду — ведь Джессика еще в опасности, времени терять нельзя — и поднял лучемет. Луч отрезал кусок суставчатой ноги, и машина, пошатнувшись, свалилась прямо на другую. Обе они покачались немного, затем обрушились с оглушительным скрежетом, в ярости размахивая сцепленными щупальцами.

— Вперед, живей! — призвал Рой, й Рил двинул рукоятку хода.

На местности суетилось неслыханное количество красных машин, но, к счастью, прямых столкновений теперь удавалось избегать.

До муравейника оставалось около двух миль, когда Рой, наблюдавший в переднее смотровое отверстие, взволнованно закричал. Среди деревьев на дальней опушке он разглядел тот механизм, который захватил в плен Джессику, ее фигурка все еще была опутана щупальцами. Рил на полной скорости промчался по открытому пространству и поспешно углубился в лес.

Они догоняли машину-разбойника довольно быстро, и Рой решил рискнуть и пустить в ход излучатель. Луч, поставленный на малую мощность, ударил по ногам чудовища — но безрезультатно. Он увеличил мощность и попытался еще раз. На этот раз ему удалось расплавить одно из сочленений задней ноги, так что она перестала гнуться. К несчастью, она все-таки двигалась, и это не помешало ходу машины. Рой в третий раз поднял лучемет, когда чья-то рука схватила его за пояс, он повернулся и увидел Джулиана. Тот сердито заговорил:

— Убери сейчас же, дурак ты этакий! — рявкнул он. — Ты что, не понимаешь, если ты свалишь это сооружение, оно раздавит Джессику при падении? Даже если она останется жива, через несколько секунд ее всю покроют муравьи!

Рой выругался и пристегнул оружие к ремню. Джулиан начал прилаживать мощный фонарь к одному из больших смотровых стекол. Спустя минуту идущая впереди машина, все еще крепко сжимая Джессику, исчезла в темном устье пещеры.

Джулиан нажал выключатель, и туннель залило слепящим светом. Перед ними простиралась широкая дорога, точно ангар для дирижаблей немыслимой длины. Там и сям изгибы стены испещряли отверстия ходов. Те немногие машины, которые можно было заметить, словно на европейских улицах придерживались правой стороны дороги и не обращали внимания на чужаков.

— Почему они на нас не нападают? — удивился Рой.

— Хороший вопрос, — ответил Рил. — Вся их организация основана на расчетах, точности и инстинктах. Они хорошо знают, что красные машины опасны, и знают, как с ними поступить. Но тут перед ними возникло нечто, не поддающееся расчетам, и их инстинкты никак не могут им помочь. А они, возможно, уже тысячи лет не сталкивались с непредсказуемым.

— Но ведь они первым делом на нас напали и захватили в плен.

— Верно но это случилось на открытом пространстве, где всегда можно ждать опасности, их инстинкт сработал, чтобы противостоять вызову неведомого. А для того чтобы захватить одну из их собственных машин и направить ее против них же, требуется большее, чем просто инстинкт и способность к расчетам. Ты же замечаешь: та машина, которую мы преследуем, не проявила никаких признаков тревоги, она продолжает свой путь и ни на что не обращает внимания.

— Значит, нам не грозит нападение? И нам остается только освободить Джессику, как только мы догоним ту машину, а потом выбраться отсюда.

Рил, кажется, сомневался, что все это будет так просто.

— Думаю, с нами все будет в порядке, пока нас не обнаружит центральный мозг. Невозможно предвидеть, что случится тогда.

— Но откуда тебе известно, что центральный мозг существует? — допытывался Рой.

Рил покачал головой.

— Все это должно чем-то управляться. А потом, вспомни машину, которая писала на полу, — она определенно предназначена для какой-то интеллектуальной работы. У нее нет ног для передвижения. Это расчетный механизм, что-то вроде думающей машины. Где-то в этом муравейнике должен находиться центральный мозг: способный не только анализировать известные факты, но и размышлять, а та машина, которая нас допрашивала, была его помощником.

— Совершенно невероятно.

— Именно так. Поскольку насекомым пришлось преодолевать еще больше естественных препятствий, чем человеку, им по необходимости пришлось создавать более сложные аппараты.

Пока Рил рассуждал, они уже почти догнали шедшую впереди машину. Теперь их разделяло каких-нибудь двадцать ярдов. Джулиан уже держал руки наготове над щитком, управляющим щупальцами, и собирался выпустить их, как только позволит расстояние. Внезапно машина-похитительница отклонилась от прямого курса, резко свернув в боковой проход. Только благодаря превосходной реакции Рил не стукнулся об угол. Суставы пальцев Джулиана, лежавшие на рычагах и переключателях, совсем побелели, мускулы лица напряглись. Рой снова высунул голову и плечи через верхнее отверстие и держал наготове свой излучатель. И тут, совершенно внезапно, стены коридора расступились, и люди на большой скорости влетели в обширный круглый зал.

Рой увидел ряды машин из белого металла, блестевшие и сверкавшие в лунах яркой осветительной лампы. В самом центре зала возвышался громадный металлический корпус, шевелящий множеством сверкающих щупалец.

В то же мгновение Джулиан вытянул одно из щупалец и со свистом захлестнул им заднюю ногу держащей Джессику машины. Одновременно Рил замедлил ход своей машины, последовал толчок, из-за которого Рой чуть не свалился на пол. Ноги ведущей машины подкосились, и она с грохотом рухнула на пол. Джулиан начал подтягивать эту машину к себе. Рой перерезал у основания то щупальце, которого обвилось вокруг Джессики, с помощью луча толщиной с карандаш. Все произошло так быстро, что никто не успел на них наброситься но в рядах окружающих машин началось всеобщее движение

Рил крикнул:

— Живо! Стреляй в тот центральный глобус!

Рой заметил, что множество щупалец вытянулись вокруг «глобуса» и начали корчиться, яростно отдавая приказания. Вспышками лучемета, поставленного на полную мощность, Рой разрезал поверхность шара на секции. Когда эти секции рухнули, появились целые мириады муравьев, которые блестящими потоками бежали по полу.

— Слишком поздно! — выкрикнул Рил. — Приказ уже отдан!

Рой начал водить лучом по смыкающемуся вокруг них кольцу машин, а Джулиан в это время вытянул щупальца, манипулируя рычагами и отыскивая распростертую на полу Джессику. Его щупальца подняли ее на какую-то долю секунды раньше того, как орды насекомых устремились к этой точке.

— Теперь надо спасаться бегством. — Рил уже разворачивал машину вправо. — Расчищайте выход в коридор.

Как только они оказались в сравнительной безопасности коридора, Рой обернулся и все свое внимание сосредоточил на том, чтобы задержать погоню. Десятки машин падали под его лучом, но он видел, что, несмотря ни на что, машины нагоняют их. И вдруг его осенило, и он понизил энергию излучателя на два деления.

Передние машины теперь оплавились и застыли в неподвижности, загораживая дорогу тем, кто двигался следом. Рой крикнул Рилу, чтобы тот снизил скорость.

Когда те машины, которые скопились позади, начали карабкаться на корпуса своих товарищей, Рой полоснул по ним лучом, так что они начали плавиться над другим рядом машин. На них забрались другие, и опять по ним полоснул луч. Губы Роя скривила мрачная улыбка, когда он понял, что все идет успешно. Вскоре он построил непроходимую металлическую стену между своими товарищами и преследователями. Прошло немного времени — и стена эта загородила весь проход, от пола до сводчатого потолка.

В тот же момент, когда это было выполнено, он спрыгнул наземь и помчался туда, где, обхваченная щупальцами, лежала Джессика. Он обрадовался, что во время освобождения она была без сознания. Было делом всего нескольких секунд избавить ее от прицепившихся к ней остатков щупальцев ее похитителя и поднять наверх, к Джулиану, который занял пост у наблюдательного отверстия. Поспешно забравшись в машину, Рой крикнул Рилу, чтобы тот ехал как можно быстрее. Невозможно было предвидеть, сколько еще продержится стена из оплавленного металла.

Попав на главную магистраль, они заметили, что положение изменилось. В прошлый раз они видели эту дорогу почти пустой, теперь же она была переполнена. Множество машин кинулось на них, еще до того как нападающие смогли приблизиться, они попали под атаку лучей. Результатом оказалась страшная толчея на всех поворотах и перекрестках.

Рил быстро вел машину. Внезапно он чуть свернул в сторону и вмешался в поток рабочих машин, не занятых преследованием. Все они двигались с постоянной скоростью, люди держались с ними наравне. Преследователи не в силах прорваться сквозь общий строй или изменить его, пытались втиснуться в эту движущуюся череду. Рой оглянулся назад и понял, что их машина в безопасности, пока они не достигнут открытого пространства.

Внутри металлической скорлупы Джулиан делал все возможное, чтобы привести Джессику в чувство, и с гневом разглядывал рубцы на ее руках и ногах. Когда они поймали ее похитителя он, очевидно, покрепче сжал свои объятия, решив во что бы то ни стало удержать свою добычу, и от удушья она потеряла сознание. Наконец, глаза ее открылись.

— Что случилось? — спросила она, пытаясь расправить руки и ноги.

Джулиан объяснил.

— А что с Роем?

Услышав ее голос Рой оторвался от своего наблюдательного пункта и побежал вниз. Он взял ее руку в обе свои и посмотрел на ее улыбающееся лицо.

— Слава Богу, Джессика, ты невредима. Пока это чудище тебя не схватило, я и не понимал…

Глаза Джессики блеснули лукавством:

— Чего ты не понимал, Рой?

— Я не понимал, как я…

— Приготовить лучеметы! — прервал их Рил. — Мы почти выбрались наружу.

— О черт! — буркнул Рой, возвращаясь к наблюдательной позиции.

Глава 9

Оказавшись на открытом пространстве, Рил заторопился подальше от муравейника. Через некоторое время показались их преследователи. Рой поражал бегущих тепловыми Вспышками, но каждую секунду из отверстия муравейника вылезали все новые и новые машины и присоединялись к погоне.

Как только они оказались в лесу, преимущества насекомых стали ощутимы. Они лучше людей могли лавировать среди деревьев и хорошо знали местность. Рой, держа в каждой руке по лучемету, благодарил провидение за то, что муравьям неизвестно оружие.

— Вперед! — скомандовал Рил.

Рой обернулся и увидел, что путь им перерезала еще одна машина. Быстрый луч хлестнул по ней и помог расчистить дорогу, но из-за него занялось пламенем множество деревьев. Рой продолжал свое дело, и враги остались в окружении плотного огня.

Что-то упало Рою на плечо, и он едва не свалился с сиденья. Он обернулся и увидел, что сбоку от него бежит муравьиная машина. Он согнул руку, которую уже охватило металлическое щупальце, и отчаянно замахал второй рукой, пытаясь полоснуть лучом.

Хватка щупальца сделалась сильнее, адская боль пронзила его, когда машина еще усилила свою хватку. Чьи-то пальцы выхватили лучемет из его руки. С быстротой молнии пучок щупалец оказался перерезанным у основания. Тогда, опустив лучемет, Джессика расплавила преследователю передние ноги. Преследователь, подергиваясь, проделал предсмертное сальто и затих.

Рой освободился от опутавших его щупалец и бок о бок с Джессикой принялся за работу, расчищая путь.

Но ряды окружающих их машин все время пополнялись, казалось, что беглецов вот-вот одолеют превосходящие силы противника…

— Держитесь! — приказал Рил. — Придется рискнуть. Рой взглянул вперед и увидел, что они снова достигли реки — к несчастью, не к тому узкому месту, через которое перешли в прошлый раз.

Машина соскользнула с берега и погрузилась в воду. Вода поднялась выше сочленений ног, но не протекла внутрь. Вот она стала подниматься еще выше — всего какие-то дюймы оставались до наблюдательных отверстий, после чего они, слава Богу, ощутили, что дно поднимается, русло становится выше. Когда они очутились на противоположном берегу, Рил остановился. Их больше не преследовали машины. Они выстроились в ряд, колеблясь и не желая вымокнуть. Вроде бы беглецы были в безопасности. Но тут, едва Рой успел испустить вздох облегчения, как одна из машин соскользнула в воду.

Секундой позже еще с полдюжины машин кинулись в воду. Рой полоснул по ним лучом. Он надеялся остановить их и предотвратить массовую атаку; ведь невозможно будет уничтожить все те сотни машин, которые толпились по берегу. Но тут случилось то, чего никто не ожидал. Что-то пронеслось над их головами и с шумом приземлилось на противоположном берегу.

— Красные бродяги! — воскликнула Джессика. — Они напали на этих. Живей, Рил, за деревья! Они нас еще не заметили.

Под прикрытием ветвей они остановились и огляделись. По воздуху пронеслась масса сверкающего красного металла и накинулась на белые машины. Очевидно, красные бродяги использовали камни только против отдельных случайных врагов, а когда они шли в атаку, они пускали в ход другое оружие. Один отряд следовал за другим, они накидывали на врага сети, и белые машины с каждым их шагом становились все беспомощнее.

Рой заметил, как стоящее впереди красное двуногое шагнуло в их сторону. С его суставчатых рук свисала красная сеть.

— Пора нам уходить, — сказал он.

Рил повернул рычажок, и они поторопились спрятаться в зеленой чаще леса.

Возле скал их ждало невиданное зрелище. Машина времени Дела, окончательно сконструированная внутри пещеры, была вытащена наружу и расположилась на земле. Остальные пятеро членов группы столпились вокруг, очевидно, обсуждая какие-то сложности. Один из ньюменов вскрикнул, когда они выступили из-за деревьев. Джим Холлис взмахнул пистолетом. Рой громко приветствовал его, лицо Джима расплылось в улыбке. Когда приветствия, закончились, Рой спросил:

— Почему же вы вытащили сюда аппарат? Ведь в любую минуту здесь может появиться муравьиная машина или красный бродяга. Бросят сюда камень — и вся работа пойдет насмарку.

Дел объяснил. Необходимо каким-то образом перебазировать машину времени на вершину скалы. На расстоянии меньше чем миля отсюда есть удобная трещина, по которой всегда смогут подняться люди, но довольно трудно решить проблему — как поднять саму машину.

— Но зачем ее вообще поднимать? — не понимал Рой.

— А ты посмотри на скалы, — коротко ответил Дел.

— Ну и что такое?

— Они образованы из подъемом земной коры — и очень недавно. Если бы мы продолжали работать над машиной здесь, возможно, что это кончилось бы тем, что та часть скал обрушилась бы — предоставляю твоему воображению оценить результат.

— Рой сделался задумчивым:

— А я об этом и не подумал, — признался он.

— Да и никто другой не подумал — по крайней мере, мы рискнули. В прошлом было построено множество машин времени. Интересно, сколько сидящих в них людей, достигших этого года, оказались на дне новообразованного моря, или замурованы навечно в горах, или даже повисли высоко над уровнем земли. Это просто настоящее чудо, что мы, немногие, спаслись.

Рой с сомнением смотрел на клетку, в которой сосредоточились все их надежды. Выражение его лица прояснилось, повернувшись к Рилу, он сказал:

— А наша машина не могла бы ее поднять?

Рил как будто сомневался. Ведь машина времени должна была выдержать всю группу, поэтому она была гораздо массивнее и тяжелее их «бегунка».

— Можно попробовать, — ответил он, наконец, не совсем убежденно.

Закрыв свою муравьиную машину, он вытянул четыре щупальца и обвил их вокруг машины времени, затем осторожно потянул за изменяющий уровень рычажок. Груз слегка накренился, но не приподнялся над землей, вместо того, белая машина качнулась вперед, ее задние ноги поднялись в воздух.

— Нос слишком тяжелый, — констатировал Джим Холлис. — Поглядим, не сможем ли мы ее выпрямить.

Сзади навалились он сам, Рой и два ньюмена, это помогло изменить равновесие. Машину времени оторвали от земли. Очень осторожно и не спеша Рил привел ноги муравьиной машины в движение, и машина вместе с грузом неустойчиво заковыляла вперед.

Медленно прошли они вдоль линии скал и еще медленнее стали взбираться к вершине. Снова и снова приходилось помогать заплетающимся ногам машины и нащупывать опору для скребущих металлических когтей. Тем не менее росло их восхищение способностями этой машины, по мере того как она, преодолевая препятствия, терпеливо и неуклонно лезла вверх. Все девятеро изгнанников бесконечно торжествовали, когда вершина оказалась близка, даже к обоим ньюменам вернулось хорошее настроение, на их физиономиях появились довольные ухмылки.

Рой с торжеством оглянулся назад на пройденный ими путь. Но то, что он увидел, заставило радостное выражение покинуть его лицо. Он громко закричал и показал вниз. Муравьиные машины бежали от деревьев, целым потоком спеша к расщелине.

Еще несколько ярдов — и они уже были на ровной земле, куда можно было бы поместить машину времени. Рой с Джимом соскочили и кинулись к краю пропасти, чтобы достойно встретить атаку. Передние машины уже наполовину вскарабкались по грубой трещине, и тут пущенный из лучеметов веер заставил их упасть назад, на своих товарищей. Джим Холлис скорчил недовольную гримасу:

— Сколько еще нам тут возиться? Они всего-навсего убийцы, хоть и муравьи.

Рой обернулся через плечо. Он увидел, что Дел уже залез в машину времени и целеустремленно перебирает рычажки.

— Теперь уже недолго. Только пока Дел все наладит, — ответил он.

Джессика тревожно вскрикнула. Она протягивала руку к краю скалы, откуда гигантскими шагами приближались пять красных бродяг. У Роя перехватило дыхание, он увидел их суставчатые руки, держащие готовые к употреблению металлические сети. Он услышал, что Рил зовет его, и увидел, что карлик манипулирует захваченной муравьиной машиной, чтобы повернуть ее лицом к новой опасности.

— Лучемет! — крикнул Рил, как только Рой подскочил к нему. — Подними его!

Недоумевая, Рой послушался. Рил обмотал лучемет щупальцем и наладил его так, что оно начало раскачиваться справа налево. Красная металлическая сеть уже летела к ним. Она упала всего за несколько ярдов от них. Рил нажимал тот рычаг, который заставлял машину шагать прямо к красным бродягам. Затем он выпрыгнул из нее. Рой поймал его на лету, и оба они со всех ног пустились к машине времени.

Входной люк захлопнулся за ними, и Рой сквозь решетчатые бока клетки бросил последний взгляд на этот фантастический мир. Впереди целая стая серебристых машин уже достигла вершины и балансировала на краю пропасти. Справа маршировала захваченная ими муравьиная машина, она автоматически стреляла по красным гигантам лучом. Рой увидел сеть, которая летела по воздуху прямо к ним. И тогда Дел нажал переключатель…

Рой и Джессика стояли в темноте. Рядом была машина времени. Из девятерых севших в нее она заключала теперь в себе всего двоих. Рил и Кэл вернулись в 10424 год, и с ними остались оба ньюмена. Джулиан обрел свой мир 3920 года, а они теперь оказались в 2200-м.

— Решил тут не оставаться? — спросил Рой Джима Хол-лиса.

— Решил. Я из двадцатого столетия, даже если для меня оно немного излишне цивилизовано. Послушай, — добавил он, — интересно, а что мне там скажут, когда я им всё расскажу?

— Не поверят тебе.

— Может, и не поверят, но я попробую.

Обменялись последними словами прощания. Дел захлопнул люк и повез своего последнего пассажира, прежде чем самому возвращаться в свое собственное будущее. На глазах у двоих свидетелей клетка сделалась расплывчатой, как в тумане, и тут же исчезла совсем. Небо прорезала зеленая вспышка.

— Это означает, что мы дома, — обрадовалась Джессика. — Это выпустили азиатскую ракету.

— Дома, — эхом откликнулся Рой.

— И мы никогда больше не покинем дом?

— Никогда больше!

Рой произнес эти слова вполне искренне. Но где-то в глубине души он ощущал какое-то беспокойство и знал, что это беспокойство будет усиливаться… Например, какая цивилизация предшествовала муравьиной? Что за существа управляли красными бродягами? И, в конце концов, что же случилось с людьми?

Глава 1

Стоял один из тех вечеров, ради которых и приезжаешь в озерный край. Легкий ветерок поднял едва заметную рябь на воде, и было достаточно тепло, чтобы наслаждаться пребыванием на террасе после захода солнца. Мир понемногу снизошел на долину и окончательно воцарился там после закрытия местного бара. На другом берегу на фоне догорающего заката еще ясно виднелся темный силуэт горы. То и дело по ее подножию проносились огоньки, и рокот моторов, долетавший к нам через озеро, казался не громче жужжания шмеля. Сиди себе, потягивай пиво, кури да болтай.

Мы повстречались случайно, как, должно быть, многие в любой вечер, в любой пивнушке в здешних краях.

Бизнесмен и его сын откуда-то из Ланкашира, два американца — студенты колледжа, лихо колесившие по Англии на велосипедах, купленных в течение часа по прибытии в Саутгемптон, высокий мужчина, говор которого отдавал центральными графствами, но ближе к северу Англии, его жена, Джоан и я сам.

Довольно долго мы болтали о том да о сем. Обсуждали местных жителей и окрестности. Мы подняли испанский вопрос и разрешили его, сделав вывод, что кое-какие социальные реформы жизненно необходимы по всему белому свету, а это, в свою очередь, привело нас к размышлениям о будущем в целом и о будущем человека в частности. Один из американцев весьма красноречиво высказался на данную тему.

— В голове у большинства людей жуткая каша, — сказал он. — Они знают, что ничто по-настоящему не стабильно, все должно изменяться, но вместе с тем убеждены, что современный человек — венец творения Божьего. И опять же здесь новое противоречие. Ведь будь они убеждены в этом столь твердо, как им кажется, они бы постарались исправить всю нашу систему и сделать мир достойным себя как высшего достижения эволюции.

— В действительности же, — подхватил его приятель, — они только кое-как подновляют мир, ибо скорее инстинкт, чем разум подсказывает им бессмысленность создания совершенного социального устройства для нашей породы, коли уж какая-то другая порода людей может нас вытеснить.

— Что вы имеете в виду под другой породой людей? — спросил ланкаширец, покуривая трубку. — Какая такая другая порода?

— Ну, скажем, какой-нибудь человек со сверхмозгом, — предположил его сын. — Нечто вроде Хэмпденширского чуда, о котором писал Бересфорд, или «Загадочный Джон» Степлдона. Ты читал эти книги?

— Нет, не читал, — отрезал отец. — У меня есть дела поважней, чем глотать небылицы о всяких там чудесах и чудовищах.

— Это только форма изложения, — сказал сын. — Но предполагается, что следующим шагом будет мощное развитие мозга.

— О да. Парни с огромными головами и все такое. Не верю я в это.

— Это не единственная возможность, — вмешалась Джоан, сидевшая рядом со мной. — Я думаю, следующий шаг будет связан с психикой. Возможно, телепатия или какой-то род ясновидения, который можно использовать. Или, возможно, люди будущего смогут видеть вещи, которых не видим мы, — говорят, животные это умеют.

— Я воспринял бы это как регресс, — обратился к ней первый американец. — Я считаю, что человек обладал рядом способностей, которые и теперь до некоторой степени присущи животным, но у нас они атрофировались с развитием мозга. Нет, я полагаю, мозг будет развиваться в прежнем направлении. Хотя, возможно, вы были близки к истине, и новые люди смогут видеть то, что недоступно нам. Глаза все еще совершенствуются. Возможно, они научатся воспринимать инфракрасные или ультрафиолетовые лучи. Или какие-то излучения, о которых мы ничего не знаем. Но я думаю, человеческая способность рассуждать постепенно разовьется настолько, что мы просто не сможем понять их размышлений, забот или достижений.

— Почему постепенно? — спросил его приятель. — Кажется, за последние пять тысяч лет не наблюдалось больших перемен. Почему не скачком? Именно так всегда происходят мутации.

— Возможно, но как ты думаешь, сохранится ли внезапная мутация среди таких тупоголовых, как мы? Вероятно, мы безжалостно смели бы с дороги такого умника или заперли бы в больницу, не позволив иметь потомства. Могу себе вообразить, как упорно мы встанем на защиту человечества от любых мутаций.

— Ну и правильно, — сказал ланкаширец. — Кому охота плодить уродов или чудовищ? Или — как бишь их там? Я считаю, что устранить их было бы гуманно.

— Но они же не уроды, отец. Если они — следующий шаг эволюции, то они-то как раз и нормальны.

— Если у них будут огромные головы и они будут думать не так, как другие, значит они — ненормальные. Урод с большой головой — это все равно, что бородатая женщина. Я видел таких в Блэкпуле. Человек не должен сильно отличаться от других. Иначе он выродок. Это очевидно.

Высокий человек из Центральных графств негромко сказал, обращаясь к американцам:

— Думаю, насчет скачка вы правы, но какой скачок — это еще вопрос. Не следует ожидать слишком внезапных и мгновенных физических изменений. Мы, подобно диким зверям, не выносим отклонения от наших норм. И мы, конечно же, постараемся подавить их, исходя из соображений гуманности или любых других. Нет, мы должны достичь новой стадии, предприняв серию маленьких и не особенно заметных скачков, безопасных для нас.

— Но небольшие скачки означают, что скакать придется довольно часто, или у нас не хватило бы времени прийти от амебы к тому, что мы есть, — заметил один из американцев. — Ну, а если бы за последние пять тысяч лет имел место хоть самый крошечный скачок, так я бы о нем слыхал. А пять тысяч лет — немалый срок для передышки. Возможно, мы дошли до конца.

— Или, — заговорил высокий человек, — возможно, они просто скрываются, опасаясь, что мы превратим их в лабораторных мышей.

Его тон вызвал у слушателей ощущение, что он не просто брякнул что-то наобум.

— И как вы думаете, что это может быть за способность? — спросил американец.

— Возможно… Да, обратите внимание, я не утверждаю, что это факт. Единственное, что я собираюсь сказать, — это то, что я видел отклонение от нормы, которое не объяснишь ни одним из гормональных расстройств, обычно вызывающих уродства. Случай, насколько я знаю, уникальный. Но, конечно же, могут быть и другие. И я не вижу причин, почему бы им не сохраниться и не привести к образованию нового вида человека.

— А какого? — полюбопытствовал американец.

— С добавочной системой ощущений. С шестым чувством.

Наступила пауза, кажется слушатели были слегка разочарованы.

— Ну, не думаю, что это серьезно, — сказал ланкаширец. — То есть знать вещи, которых тебе никто не говорил и о которых ты не читал. Это называется — как бишь его — интуиция. Ну да, именно. Она была у одной юной леди, которую я когда-то знал. Леди занялась предсказаниями судьбы. И выходило весьма неплохо.

— Я имею в виду совсем не это, — сказал высокий мужчина немного резко. — Я говорю не о шарлатанах. Я имею в виду реальное чувство и добавочные органы восприятия, столь же реальные, как глаза, уши, нос и язык.

— А я не вижу, чтобы кому-то требовалось больше пяти чувств. Их вполне достаточно, не так ли?

Остальные не обратили на него внимания.

— Органы восприятия чего? — с любопытством спросил американец постарше.

Высокий ответил не сразу. Он поднял сигарету и с минуту рассматривал тлеющий кончик.

— Хорошо, — сказал он. — Я расскажу. Но предупреждаю: все имена и названия я изменю. Если и существует какая-то возможность разобраться в этой истории, я хочу это сделать сам.

Глава 2

Рассказчик снова сделал паузу, словно раздумывая, с чего начать.

— Это довольно загадочная история, и чтобы объяснить вам, откуда я все это узнал, должен открыть, что я — практикующий врач. Как правило, я об этом помалкиваю, когда уезжаю из дому. Если люди что-то такое о вас знают, это меняет их отношение к вам, и они от вас отстраняются почти как от священника. Так или иначе, но это моя профессия, и двадцать лет, пока каких-нибудь два года назад я не переехал к югу, я практиковал в Ирквелле, графство Дербишир. Это — типичное для тех краев поселение, нечто вроде полупромышленной деревни. Большинство мужчин работает в каменоломнях или на фабриках. Кое-кто добывает свинец в шахтах. Женщины тоже работают на фабриках, пока не выходят замуж и не нарожают куда больше детей, чем хотели бы. Частично поселок застроен коттеджами из местного камня, но большей частью — рядами убогих деревянных хибарок, возведенных в прошлом веке, когда открылись фабрики. В целом это нечто вроде полудеревни полутрущобы. Не то место, где бы вы могли рассчитывать на встречу с чем-то новым, и все же у меня нет сомнений, что юный Тэд Филлер был чем-то большим чем обыкновенный уродец.

Его мать Ада рассматривала его появление на свет скорее как волю Божью, нежели как награду, пока не обнаружила, что родила мальчика. Это было открытие, в результате которого их семейная жизнь стала куда интереснее. Три ее предыдущих творения были девочками. И это, равно как и смерть двух младших в младенчестве, способствовало выработке у нее фаталистического отношения к жизни. Но с рождением Тэда она, кажется, почувствовала в себе новые силы, и он начал свое существование под завидной защитой ее привязанности к нему и опыта матери, родившей уже четвертого. Нет, необходимости особого ухода за ним не было. Он был здоровым, хорошо развитым ребенком, крики которого сразу утихали, едва мать давала ему грудь или меняла пеленки. Я не обнаружил у него ни малейшего признака каких-либо отклонений и не думаю, что их заметил бы кто-то другой. Я мог вполне честно уверить отца и мать, что у них прекрасный сын. А это нечасто случалось в моей ирквеллской практике.

Однако, снова заглянув к миссис Филлер, я обнаружил, что радости у нее малость поубавилось.

— Он стал каким-то беспокойным, — пожаловалась Ада. — Конечно, он славный мальчик, мы им во как гордимся, — добавила она, как любой, кто боится показаться неблагодарным. — Но он какой-то не такой как другие. До чего трудно его спать уложить — вы просто не поверите. А иногда уложишь его, укачаешь, а он как проснется и как посмотрит на тебя, словно за жизнь свою перепугался, — и давай выть. И все воет, все воет. Здорово он нас с отцом напугал в первый раз. Мы думали, этому конца не будет. Ну, он так и не умолк, пока не умаялся. И пока мы не умаялись. Посмотрели бы вы его, доктор, ладно? Что-то с ним не в порядке, честное слово.

Я тщательно обследовал ребенка. Насколько я знал Аду Филлер, она была не из тех, кто поднимает тревогу по пустякам, хотя, конечно, никогда нельзя знать заранее. Ребенок лежал в своей колыбельке, голубые глаза широко раскрыты, но лежал-то он совершенно тихо и мирно. Казалось, нет в нем никаких отклонений от нормы. Так я и сказал.

— Ну, я рада, коли так, — сказала его матушка. — И все же… Ну, не знаю… Лежит он себе вот так тихонечко часами, и уже думаешь: все, спит. А затем вдруг ни с того ни с сего как начнет вопить да орать. Ну ничегошеньки нельзя сделать, чтобы успокоился.

Что же, и здесь не о чем было серьезно тревожиться. Некоторые дети именно таковы: они только взглянут на этот мир и сразу же его возненавидят. Думаю, нельзя их слишком осуждать, особенно в такой дыре как Ирквелл. В конце концов они научатся с ним ладить, как и все мы. Однако у юного Тэда Филлера это обучение, кажется, слишком затянулось. Сколько я к ним ни заглядывал в последующие недели — все та же картина. Раз или два я слышал его вытье. И было оно весьма примечательным. Меня не удивляло, что родители выглядят измученными, а вся улица проявляет к ним недовольство.

— Недосыпает он у нас, и здорово недосыпает, — уверял меня его отец. — И это неестественно. И несправедливо. Мне ведь работать надо.

Я только мог клясться своей репутацией, что с ребенком ничего дурного не случилось, и скоро все это пройдет.

Два месяца спустя стряслось нечто такое, что уже тогда могло бы дать мне ключ ко всей истории, если бы только у меня хватило ума догадаться, что это — ключ. Кажется, я заглянул в домик Филлеров по поводу какого-то недомогания их дочери Дорин и, естественно, спросил и о малыше.

— О, я поняла, что с ним делать, — сказала мать.

И показала мне сына. Наследник Филлеров мирно спал с выражением блаженного довольства на личике. Постель его была устроена в обыкновенной гальванической железной ванночке с двумя ручками по краям. Он мог бы сойти за итальянского херувимчика или рекламу детского питания.

— Теперь он у нас почти все время спит. Вроде как упущенное наверстывает, — сказала она.

— Как вы этого добились?

Она объяснила, что это произошло случайно неделю-другую назад. Она гладила, когда Тэд закатил один из своих концертов. Она понесла его к себе на кухню, но едва она спустилась с ребенком по лестнице, явился страховой агент.

Требовалось куда-то положить ребенка, чтобы достать деньги и заплатить, а ближайшим подходящим местом в тот миг оказалась стопка чистого белья в одной из жестяных ванночек. Когда она вернулась на кухню, ребенок не только прекратил реветь, но и крепко спал. И она оставила его там. Когда он в следующий раз завопил, она проделала то же самое — и с тем же результатом. Кажется, это всякий раз действовало.

— Ну вот так и повелось, что я его здесь укладываю, — добавила она. — Вроде бы — чудно, но ему нравится. Да он прямо золотко, когда здесь. А ни в каком другом месте спать ни за что не станет…

Тогда я не обратил на это особого внимания. Предпочтение жестяной ванночки колыбелькам и кроваткам показалось мне просто одной из тех младенческих прихотей, которые мудрые взрослые принимают и благодарно используют. Я изредка заглядывал к Филлерам и время от времени видел юного Тэда. Я им не больно-то интересовался, ведь он был достаточно здоровым ребенком. Я обнаружил, что он по прежнему предпочитает спать исключительно в жестяной ванночке, ну а, кроме этого, ничем не примечателен. И все же позднее, когда я стал это обдумывать, то вспомнил еще одно происшествие, которое могло бы дать мне намек.

В тот раз малыш лежал в ветхой колясочке на улице около задней двери. Он явно не заметил меня. Глаза его, широко раскрытые, смотрели куда-то далеко, но он не был абсолютно молчалив, мне показалось, он мурлычет какую-то мелодию. Я склонился над ним — и могу поклясться, уловил тему из симфонии Нового Мира. Вы и сами помните, как там…

Доктор прервал рассказ и пропел несколько тактов.

— Именно это я и услышал. А напевал это годовалый младенец. Из любопытства я спросил миссис Филлер, не слышала ли она чего-то такого по радио, и узнал, что семейные вкусы распределяются почти исключительно между спортивными новостями и мелодиями из кинофильмов. Помню, я подумал, что если ребенок услышал это в каком-то переложении, у него удивительная музыкальная память, но это опять же трудно назвать заболеванием, а потому, вероятно, я быстро забыл об этом случае.

В последующие два-три года я видел ребенка несколько раз, но признаюсь, не помню, когда и как. Он был слишком здоровым, чтобы меня заинтересовать, но теперь-то я жалею, что не наблюдал за ним как следует. Но однажды, когда мальчику перевалило за четыре, случилось так, что Джим Филлер пришел ко мне как-то вечером в понедельник и выдал нечто столь интересное о ребенке, что с тех пор любопытство мое не ослабевало. Джим счищал и стряхивал с себя каменную пыль. Кажется, он находился в растерянности.

— Неохота мне у вас время отнимать, доктор, — выговорил он, — но я бы вам спасибо сказал, если бы вы зашли как-нибудь и посмотрели нашего Тэда, когда дома я и хозяйка.

— А что с ним неладно? — спросил я.

Джим помял в руках шапку.

— Да я уж и сам не знаю, что, собственно, ладно, а что неладно, — сказал он. — Это… Ну, немного странно. Говорит он как-то не так. Мы с хозяйкой вообще-то здорово беспокоимся. Она не знает, что я сюда пошел. Так если бы вы, вроде как — случайно, знаете ли, к нам завернули…

— Но что же с ним неладно? — снова спросил я. — Вы думаете, он отстает в развитии или что-то вроде того?

— Нет. В этом смысле он — парень что надо. Нет, ничего такого. Признаться честно, он — парень, можно сказать, даже слишком башковитый — и это забавно. Он часто говорит совсем не как маленький, и я слыхал от него словечки, которые он ну никак не мог подхватить от нас с хозяйкой. И когда ему что скажешь — тоже ведь понимает куда лучше, чем любой другой пацан.

Я задал еще несколько вопросов, но Джим, кажется, по каким-то своим причинам стал сдержаннее. Будь это кто-то другой, я бы взял с ним резкий тон, но я знал Джима. Типичное воплощение упорного здравого смысла. В конце концов, я избавился от него, пообещав заглянуть на следующий вечер, хотя и не ожидал, что обнаружу какую-то странность.

Глава 3

Очевидно, Джим Филлер переменил свои намерения и рассказал жене о нашем разговоре, потому что она, похоже, не удивилась, увидев меня. По такому случаю меня повели было в парадную комнату — занятное помещение, где все выглядело, как на сцене. Но я остановил Аду Филлер, когда она протянула спичку к камину, и предложил всем пройти на кухню. Там мы все почувствовали себя естественнее, не столь официально, да и кухонная плита наверняка топилась с самого утра. И все-таки начать было нелегко. Никто из нас не желал напрямик заговорить о проблеме. Пришлось обменяться множеством ничего не значащих фраз, прежде чем Джим по своему обыкновению не высказал все напрямик.

— Я знаю, это похоже на бред, доктор, но это правда. Мы с моей хозяйкой поклясться готовы. Так вы меня выслушаете, а?

— Продолжайте. Рассказывайте все как есть. Вопросы я задам потом, — уверил его я.

— Ну, значит, так. В субботу мы все сидели здесь за аем и ждали, когда по радио будут новости. Я, видите ли, отел проверить номера… — начал он.

Слово за слово Джим поведал мне действительно странную историю.

Миссис Филлер накрывала на стол, а тем временем муж дети ждали, когда заварится чай. У Джима были наготове записи номеров, на которые он поставил, и карандаш, чтобы все отметить. В шесть часов он включил Дройтвич. Это означало, что им придется выслушать прогноз погоды и тьму болтовни о политике, прежде чем начнется самое главное, но никогда нельзя быть уверенным, сколько времени пройдет до спортивного бюллетеня, а пропустить его Джим не хотел ни в коем случае. Ну, он все включил, как положено, и огонек загорелся, но не раздалось ни звука. Некоторое время он щелкал выключателем и так и эдак, затем осмотрел наружные провода. Все в порядке.

— Э-эх. Эта дрянь почему-то неисправна. Вот так-так, — удивился он.

Перевернул приемник и снял заднюю крышку. На вид — все как надо, по крайней мере — никаких серьезных неисправностей. Джим почесал голову. Не так-то и легко найти неполадку в этих современных приемниках, совсем не то, что в добрые старые дни.

И вот тогда-то юный Тэд проявил интерес к ситуации.

— Что с ним случилось, папа? — спросил он, подойдя ближе.

— А я откуда знаю? — с раздражением ответил Джим. Вот тут-то и произошла странная вещь. Джим сказал,

что Тэд поглядел на него «вроде как удивился, что ли», затем всунулся между ним и приемником. Как сказал Джим, мальчик не заглядывал внутрь, а приложил к приемнику голову, как если бы собирался его боднуть. Затем снова поднял голову и посмотрел на отца.

— Это там внутри. Оно вон там останавливается, — сказал мальчик и указал на черную коробочку внутри приемника.

— Это был трансформатор, — сказал Джим. — И ведь пацан оказался прав. Парень, который вчера смотрел приемник, сказал, что в нем одна из обмоток тю-тю.

Позднее Джим вспомнил еще один забавный случай.

За несколько дней до того он взял сына с собой на воскресную прогулку. Они шли по дороге на Дерби, где параллельно шоссе бегут электропровода, когда юный Тэд вдруг безо всяких причин посмотрел на столб и сказал:

— Вот и все.

Джим не мог понять, о чем таком он говорит, да и, вероятно, не шибко этим интересовался, но вспомнил, что по дороге обратно юный Тэд также ни с того ни с сего сказал:

— А вот теперь опять началось.

И не раньше, чем они вернулись домой, Джим узнал, что где-то на линии случился обрыв, из-за которого с полчаса или около того не было тока.

Но об этом он только потом вспомнил. А в тот момент его заботила главным образом перспектива пропустить футбольные новости.

— Придется теперь переться покупать «Футбольное обозрение», когда придут эти чертовы газеты, — проворчал он.

Юный Тэд не ответил ему сразу же. Некоторое время мальчик сидел молча и выглядел, скорее, недоумевающим, чем растроенным ситуацией. И вот он спросил:

— А зачем, папа?

— Как это зачем? — спросил Джим, думая все о том же.

— Ну зачем тебе покупать газету?

— А затем, — терпеливо объяснил ему Джим, — что мы не можем послушать это дурацкое радио, вот зачем.

В течение некоторой паузы юный Тэд переваривал информацию.

— Ты хочешь сказать, тебе не слышно, что оно там говорит? — спросил мальчик.

— Да, это я и хочу сказать. А как ты думаешь, разве кто-то из нас что-то услышит, пока радио не действует? Заткнись и пей чай.

Настала новая пауза.

— А я слышу, — задумчиво сказал юный Тэд.

— Что ты слышишь?

— Слышу, как он там говорит.

Джим перевел взгляд на сына. Несколько секунд он сурово смотрел на него, не произнося ни слова. Он не хотел отчитывать парнишку за вранье, если это всего-навсего какая-то детская фантазия.

— Ну так скажи нам, что говорит этот тип, — предложил он. И юный Тэд ответил:

— Брендфорд — один. Стоун-сити — ноль. Дерби — ноль. Бирмингем — один. Эвертон — два.

— И все было правильно, — продолжал Джим, подавшись вперед. — Я знал, что все правильно. Я проверял по своему списку, когда он говорил, ну а затем вышел и купил газету, чтобы знать наверняка. Черт возьми, да ведь он ни разу не ошибся.

Когда Джим замолчал, заговорила Ада Филлер.

— Я отродясь ни о чем таком не слыхала. Как-то это все неестественно. Вы думаете, это не опасно, доктор?

Я взглянул на них, чувствуя себя здорово ошеломленным. Не было сомнений, что они говорили правду. Джим выглядел чертовски серьезным и несколько обеспокоенным. Ада еще более встревожена. Это была та самая материнская тревога, когда женщина почему-то надеется, что ребенок ее будет необыкновенным — и в то же время абсолютно нормальным, выдающимся — и в то же время ничем не выделяющимся.

Я не смог ответить. Мысленно я искал разумное объяснение, но ничего придумать не смог. И тут я вспомнил о загадочном мурлыканье ребенка, когда он лежал в колясочке более трех лет назад. Любопытство вынудило меня спросить:

— Тэд любит музыку?

— Ну, он у нас ни на чем не играет, — сказала миссис Филлер. — Он еще маленький, так ведь? Но он часто напевает — всякие такие мотивчики, которых я никогда не слышала.

Джим посмотрел на меня.

— Вы этому не верите, доктор? То есть, тому, что он на самом деле слышал радио, которое не работало?

— Ну, видите ли, Джим, это надо немного переварить. А вы бы поверили, окажись вы на моем месте? Должно быть какое-то объяснение.

— Так-то оно так, есть объяснение. Но оно окажется каким-нибудь странным, ведь это вовсе не фокус. Я приведу парнишку сюда, и вы его посмотрите.

Он вышел из комнаты. Мы услышали стук его шагов вверх по лестнице, затем — снова вниз. Он вошел, неся на руках малыша Тэда, и усадил его на стул. Мальчик сидел, сонный и, возможно, чуточку бледный, хотя вообще-то весьма неплохо выглядел.

— Ну, Тэд, малыш, скажи доктору, что сейчас по Национальной программе?

— А что, не работает? — Тэд уставился на радиоприемник на столе.

— Нет, все в порядке, но ты просто скажи, что там по Национальной?

Юный Тэд, похоже, поразмыслив, сказал:

— Музыка. Громкая музыка.

— И какая же? — снова спросил отец. Тэд принялся напевать марш, вполне узнаваемый. Кажется, один из маршей Сузы.

— Так, малыш. Ну а теперь пой дальше, — сказал Джим и включил радио.

Никто ничего не говорил, пока приемник нагревался, единственное, что слышалось — это голосок Тэда, напевавшего марш — и довольно воинственно. Джим наклонился и усилил громкость. Из репродуктора зазвучал марш — в точности та же мелодия, и она сразу же попала в такт с пением Тэда.

Я не знал, что и сказать. Я просто сидел, уставившись на ребенка. Джим опять убавил громкость до нуля и переключил программу.

— А что по местной — спросил он сына.

— А там хлопают, — сказал Тэд после недолгой паузы. — А теперь два дядьки говорят.

— И что говорят?

— Добрый вечер, ребята, — сказал юный Тэд, нарочито растягивая слова.

Джим щелкнул рукояткой, и комнату заполнили блещущие убогим остроумием речи двух комиков.

— Что еще? — опять спросил Джим, убрав звук.

— Много всего. Вон там какой-то дядька громко кричит. — Тэд указал в угол комнаты. Затем изобразил какую-то абракадабру, звучавшую, клянусь, словно пародия на немецкую речь.

— Поймай-ка Берлин, — подсказал я Джиму.

— Ага, точно, — сказал юный Тэд между обрушившимися на нас страстными риторическими пассажами.

Джим выждал несколько моментов, затем выключил радио.

— Ну, в общем, так, доктор, — сказал он.

Видимо, Джим полагал, будто я с этим что-то сделаю.

Я взглянул на мальчика. Он не обращал на нас внимания. На лице его было отрешенное, но ни в коем случае не рассеянное выражение — он выглядел чем-то занятым. Как сказал его отец:

— Неудивительно, что он иногда вроде как спящим кажется, если у него в голове все время эдакое творится.

— Тэд, — спросил я. — И ты это все время слышишь?

Он отвлекся от своих переживаний и взглянул на меня.

— Угу, — сказал он. — Когда оно бывает.

И вот тогда мне впервые пришло в голову, что я все время думал о нем, как если бы он был вдвое старше своих лет, а то и больше.

— Это тебя беспокоит?

— Нет, — ответил он с некоторой неуверенностью, — разве что ночью. И когда это так громко, что приходится на него смотреть.

Он всегда использовал это странное сочетание слов. «Тихо» и «громко» он всегда связывал со «смотреть».

— Всю ночь? — спросил я его.

— Ага. По ночам бывает громко.

— Он всякий раз ночью жестянкой голову накрывает, — вмешалась его матушка. — Я ее пыталась снимать — как-то это неестественно. Но вот он ее все надевает и надевает, и от этого ему спокойней делается. Конечно, я не знала насчет всего этого. Он просто говорил, что ему мешают шум и музыка. А я-то думала: сочиняет.

Я вспомнил, как он в младенчестве спал в ванночке.

— И жестянка помогает? — спросил я его.

— Немножко, — ответил юный Тэд.

— А может, мы сумеем вместе прекратить это однажды ночью, — осторожно сказал я. — Ты бы согласился?

— Угу.

— Ладно, подойди, и давай-ка я тебя посмотрю.

Как я вам говорил, в наружности его не было ничего необычного — самый что ни на есть обыкновенный маленький мальчик. Думая о случае с жестянкой, я вспомнил, как Джим описывал мне Тэда, нагнувшегося к приемнику. Я положил ему руки на голову и принялся ощупывать череп. Прошло некоторое время, прежде чем я наткнулся на что-то определенно необычное.

На каждой стороне черепного свода, где-то дюймах в двух над висками я отыскал два круглых мягких пятнышка размером с полпенса. Волосы над ними росли так же густо, как и на всей остальной голове, но определенно — внизу не было кости, и расположены были эти кружки абсолютно симметрично. Ребенок непроизвольно содрогнулся, когда мои пальцы дотронулись до них.

— Здесь больно? — спросил я его.

— Нет, — неуверенно ответил он.

Я велел ему закрыть глаза, а затем коснулся век кончиками пальцев. Тэд отреагировал так же — вздрогнул. Я ощутил, что во мне нарастает странное волнение. Никогда я не слышал ни о чем подобном. Это было уникально. Я раздвинул волосы над мягкими пятнышками и внимательно осмотрел их. Кожа была нетронута, как и везде, я ничего не увидел. Я снова провел по пятнышкам пальцами. Ребенку это не понравилось. Он увернулся и вырвался от меня.

Я осознавал, что его родители глядят на меня с надеждой, но я не сводил глаз с юного Тэда. Я попытался обуздать собственное волнение. Думаю, астроном, который нашел новую планету, или исследователь, который открыл новый континент, должны чувствовать нечто подобное тому, что испытал я. Неспособность поверить в свою удачу, стремление усмирить воображение разумом, желание придерживаться только фактов. Я решил, что ребенку не стоит пока знать о своей исключительности, кроме того, мне хотелось успокоить родителей. Мотивы мои были сложны. В сущности я так никогда и не смог в них по-настоящему честно разобраться. Было здесь и желание профессионала не устраивать сенсаций, и, несомненно, ревнивая жажда хранить секрет до поры, пока я не узнаю побольше, и, вероятно, многое другое.

Мать снова увела ребенка наверх, и я подождал, пока она вернется. А затем вполне осознанно сказал правду.

— Это необыкновенно, воистину необыкновенно, — объяснял я. — Но здесь, конечно же, нечего бояться. Это — добавочная чувствительность, природу которой, признаюсь, в настоящий момент я не вполне понимаю. Но мы, несомненно, узнаем об этом больше, беседуя с ним и наблюдая его, так как теперь мы знаем, чего искать. Я бы хотел, чтобы вы очень внимательно следили за всем, что он делает или говорит, и что связано с электричеством, и сообщали бы мне об этом настолько подробно, насколько можно. Мальчик вполне здоров, но если хотите, я его завтра тщательно обследую. Меня беспокоит одно — то, что он недосыпает или, возможно, некрепко спит. Думаю, мы преодолеем эту проблему, обеспечив ему лучшую защиту, чем жестянка. Что до остального — до того, что он развит лучше, чем дети его возраста, здесь нет причин для беспокойства. Сейчас еще рано спешить с выводами, но похоже, если он все время слышит музыку и речь, постоянная стимуляция заставляет его мозг развиваться неестественно быстро. Он почти не смеется, не так ли?

— Нет, он у нас серьезный.

— Вероятно, его мозг здорово устал. Видите ли, от этого шума он не отдыхает ни ночью, ни днем. Мы отыщем способ поправить дело. Это может оказаться не так уж и сложно. Я зайду завтра, как обещал, и, возможно, сумею рассказать вам больше.

Я оставил их в растерянности, хотя до некоторой степени и уменьшил их страхи. Но сам я возвратился домой, и мысли мои неустанно вертелись вокруг удивительнейшего открытия. У мальчика было шестое чувство — нечто такое, о чем я не слышал, не читал и не мечтал. С этого момента у меня и тени сомнения не осталось, что юный Тэд (и слово это возникло, казалось, само собой) — электросенс.

Глава 4

Рассказчик умолк. Лицо его вдруг стало различимо во тьме, когда он закурил новую сигарету.

— Наверное, трудно для человека, не занимающегося медициной, оценить, как много это для меня значило, — продолжал он. — Тут имелось столько всего. Чисто профессиональный интерес, удивительный факт сам по себе и то, что больше никто не имеет возможности его изучить. Эволюционный аспект и вопрос о том, а возможно ли стабилизировать подобные вещи — и последствия такой стабилизации. И работа, которую надо проделать, чтобы определить границы и природу явления. Не сомневаюсь, кое-кто сказал бы, что мне следовало в интересах науки объявить о своем открытии. Когда-нибудь я это сделаю, но вы можете себе представить то раздувание сенсации, те страсти, которые захлестнули бы нас и сделали бы спокойное и нормальное наблюдение невозможным. Вообразите, что случилось бы, дорвись до этого газеты. Это было бы куда хуже, чем то дурацкое дело Куинза. Я думал и все еще думаю, что лучшим способом разобраться в ситуации с юным Тэд ом было бы изучить его в естественной обстановке, не окружая тройным кольцом корреспондентов и зевак, так что я решил для себя замять всю эту историю и держать ее, насколько возможно, в секрете. Это было не так сложно, как вы могли бы подумать. Ада Филлер жаждала со мной сотрудничать. Здесь здорово помогал ее страх, как бы люди не подумали, что с ребенком «что-то ненормально». Джим тоже испытывал неловкость. Потеряй он работу — другое дело. Но у него был приличный заработок и достаточно здравого смысла, чтобы понять: хотя здесь и пахнет деньгами, но если обо всем узнают, юный Тэд фактически выйдет из-под контроля родителей.

— Когда-нибудь это все равно случится, — таково было его мнение. — Но чем поздней, тем лучше и для меня, и для его мамочки, по правде сказать.

Больше всего проблем было с самим юным Тэд ом. Наиболее вероятный источник утечки информации — естественное желание ребенка покрасоваться перед другими детьми. К счастью, когда он позднее попытался это проделать, обстоятельства сложились так, что он никого и ни в чем не смог убедить, а лишь приобрел у своих друзей незавидную репутацию врунишки. Неудивительно. Почти все дети хвастаются и ожидают этого друг от друга. Иногда они даже друг другу верят, но чаще все-таки нет.

Первым делом я решил дать ему более эффективное средство защиты от электрических полей, чем то, которое он сам нашел. По его поведению было ясно, что его новые органы чувств всегда открыты, как уши, звукам. Я отрезал полоску медной фольги, сложил ее и обложил с одной стороны бурой ватой, решив, что носить ее следовало наподобие широкой повязки. В процессе эксперимента я добавил еще и провод с зажимом на конце, так как мне показалось, что, экран будет лучше работать, если его заземлить. Я взял это приспособление с собой на следующий вечер и предложил ему примерить. Результат был в точности таким, на какой я надеялся. При заземлении радиоволны удалось почти полностью экранировать. Приспособление, можно сказать, заменило веки его «электрических глаз». Позднее я соорудил разновидность этого устройства для дневного использования. Повязка была спрятана под шапочкой, а провода скрыты под одеждой и присоединены к металлическим пластинам на башмаках. Здесь, как обнаружилось, до некоторой степени сказывался и эффект увлажнения. Если мальчик мог поставить ноги на влажную поверхность, эффект был почти полным. Особенно полезным стало это приспособление позднее, когда он пошел в школу. Я снабдил его справкой, подтверждающей, что из-за повышенной чувствительности черепа ему необходимо носить головной убор в помещении, но все-таки думаю, полностью отвлекаться от шума для него было затруднительно, если не вовсе невозможно.

Засев за изучение всей информации о переживаниях юного Тэда, я вскоре обнаружил, что занимаюсь весьма тяжкой работой. Вообразите, что вы родились слепым и пытаетесь понять, что такое зрение, или вы глухи, а вам рассказывают о звуках и о музыке — и вы более или менее представите себе, с чем я столкнулся. Добавьте сюда факт, что единственный ваш источник информации — ребенок с крайне развитой речью и сообразительностью, но с обычной детской рассеянностью, и что не существует слов, чтобы выразить его ощущения, за исключением терминов, используемых при описаниях других чувств. Соответственно, продвижение было крайне медленным.

Однако я все-таки начал формулировать некоторые безумные гипотезы насчет мира, который открывало ему его шестое чувство. Мне показалось, что его новые органы чувства каким-то образом связаны с центрами зрения и слуха. Не так, как запах и вкус, а скорее наподобие слуха и осязания — ну вроде как мы способны одновременно слышать и осязать низкую ноту.

Например, Тэд старался не подходить слишком близко к столбам линий высокого напряжения. Иногда он жаловался, что они «слишком громкие», иногда — что «слишком яркие». Само его восприятие, казалось, имеет и ту, и другую природу. Здесь не существовало способа отключиться, и, понятно, новые органы чувств, подобно ушам, постоянно работали и, как глаза, имели способность к фокусировке.

Постепенно в моем мозгу возникла следующая картина. Представьте себе человека, стоящего на вершине холма. Вокруг него — а видит он во всех направлениях одновременно — яркий, почти сверкающий пейзаж. Он может сосредоточиться на любой детали этого пейзажа и отчетливо увидеть ее на общем фоне, если пожелает. Вообще не смотреть он не может, потому что глаза не закрываются. Порой я думал о человеке, окруженном всевозможными источниками шума. Звуковая волна непрерывно настигает его, но он может выделить и отдельные источники звука. Однако это убогая аналогия, ибо электросенсорные органы мальчика отличались куда большей способностью к различению, чем человеческие уши.

Боюсь, я могу только весьма приблизительно описать то, о чем и сам довольно-таки смутно догадывался, но надеюсь, вы все-таки уловили смысл. Здесь здорово мешает нехватка слов.

Так или иначе, какова бы ни была Тэдова система восприятия радиоволн, его сознание превращало их для него в музыку и речь, точно так же, как для нас — наша слуховая система. Но если подвести его поближе к радио, как для эксперимента проделывал я, он жаловался, что передача «слишком яркая».

— То есть слишком громкая? — уточнял я.

Нет, отвечал он. Он вовсе не об этом говорил. Для него она была «слишком яркой».

Я не хочу утомлять вас техническими деталями и подробным отчетом о своем исследовании. Это — для экспертов. Пока что у меня лежат тома заметок, которые я однажды опубликую, и пусть тогда профессионалы чешут себе головы. На это у меня ушло куда больше терпения, чем на прочие свои занятия. Приходилось схватывать любой незначительный намек и быть готовым вернуться к этому позднее, когда мальчик подрастет. Ибо нет ничего хорошего в попытках вынудить его объяснить или описать что-либо, прежде чем он достаточно разовьется, чтобы понимать мои вопросы. Подобное обращение приводит — и, полагаю, вы об этом знаете по опыту — только к отчаянной обиде.

Очень часто требовалось устроить целый спектакль и проследить за результатами. Например, я открыл, что телеграфные провода для него были живыми, и электрические послания их, как он выражался, «освещали», но было неблагоразумно задавать вопрос, который тут же возник у меня: «А ты телефонные разговоры подслушивать можешь?»

Он, вероятно, и вовсе не замечал, может или нет. Умней было подвести его к телефонному кабелю и поинтересоваться, что он слышит. Результат оказался положительным. Тэд мог подслушивать с расстояния десяти футов от кабеля, хотя находил, что звук «слабый». Было и множество других открытий. Он сразу определял — «живой» электропровод или нет. Ток он, похоже, воспринимал как некое подобие воды. Тэд с удивительной точностью мог определить напряжение тока до пятисот вольт, если же оно было выше, находил его «слишком ярким».

У него имелась также высокая чувствительность к статическому электричеству — и такая, что в скверную погоду никто не мог его вынудить почистить зубы и причесать волосы. И, возможно, как побочный эффект у него развилась способность довольно точно предсказывать погоду.

Глава 5

Когда юному Тэду минуло десять с половиной, Джим начал строить планы. Он захотел отдать его в лучшую радиомастерскую в Ирквелле, когда мальчик в четырнадцать лет оставит школу.

— Это как раз то, что надо, — говаривал он. — Пусть только проверят его разок — и порядок. Ну, он ведь с ходу может сказать, что там в приемнике забарахлило, — и тут же все поправить. В радиомастерской хорошие деньги можно иметь, если знаешь дело. Большинство-то из них, кажется, не петрит. А у паренька должно пойти. Возможно, через год-другой он и получше работенку найдет — в одном из этих больших заведений в Дерби.

Джим показался заметно разочарованным, когда я покачал головой.

— Что я не так сказал? — спросил он.

— Да не совсем это хорошо, Джим, — ответил я. — Что ему нужно — если это вообще достижимо — это настоящее образование. В радиомастерской он только время потеряет.

— Что-нибудь вроде колледжа? А мне кажется, это пустая трата времени. Кругом хоть пруд пруди ребят, которые забивают себе голову учебой, а потом сидят без работы. Если паренек годится для реальной работы — почему бы и нет?

— С Тэдом ничего такого не случится, — не уступал я. — Вы не понимаете, Джим, этот дар делает его личностью совершенно исключительной. Трудно сказать, к чему это может привести. Вы когда-нибудь замечали, как он рассматривает радиолампу? С каким презрением. Как-то я взял его в больницу, чтобы показать аппаратуру, и он окинул мою радиографическую технику и все прочие электроприборы тем же взглядом. Вы знаете, Джим, все наши самые совершенные электрические устройства кажутся Тэду весьма примитивными, и довольно скоро он начнет вносить в них усовершенствования. Признаюсь, Джим, в этом я уверен так, как ни в чем другом в жизни.

Он должен перевернуть нашу концепцию электричества и ее применение. Как только он этим займется, мы за несколько лет узнаем больше, чем узнали за полтора века с тех пор, как Вольт соорудил свою батарею. Я не могу предвидеть, да и никто не может, к каким переменам это приведет — и не только здесь, Джим, не только в Англии, но и во всем мире. Я знаю, это будет грандиозно. И мы с вами должны позаботиться, чтобы у него был наилучший старт из всех возможных.

Теперь я думаю, что совершил тактическую ошибку, представив Джиму дело таким образом. Следовало подхватить его собственные идеи насчет Тэда и постепенно довести их до более широких взглядов. Если на Джима нажимали, он просто переставал слушать. Вероятно, он счел эту идею безумной и отбросил. Предположение, что мальчик может стать фигурой местного значения, имело бы куда больший вес.

Джим покачал головой.

— Так ведь ясно же, что нет денежек, чтобы отправить нашего Тэда в колледж, доктор.

— Не так уж и трудно раздобыть их для такого мальчика, как он, — возразил я.

— Как, одолжить где-то с тем, чтобы вернуть, когда он устроится на работу? Да кто их ему ссудит? А если и так, он ведь может вообще не найти работы? Подобных случаев сколько угодно. Что тогда?

— А этого не бойтесь.

— Можно что угодно говорить, но нельзя же знать наверняка. Не нравится мне эта затея. Я всегда сам за себя платил и никому не был должен. Очень мило — одолжить для паренька деньги, а потом пусть ломает голову, как отдавать. У него на это годы могут уйти. И ему это стало бы помехой, а не помощью. Нет, уж я для него постараюсь, как могу, но чего не могу, того не сделаю. И это железно.

Это и впрямь оказалось железно. Никакие аргументы и доводы не достигали цели, а только укрепляли Джима в его взглядах на более достойный путь. Когда я наконец понял, что никогда не смогу его переубедить, то сказал себе, что в перспективе разница-то невелика — чуть больше усилий, чуть больше времени в начале пути, но позднее — все то же самое. И все же в глубине души я понимал, что это не вполне так.

Юный Тэд хорошо развивался. Он унаследовал отцовскую твердость, добрую долю местного трезвого взгляда на жизнь и достаточно дружелюбный нрав. Он был удовлетворен своим положением в школе — ведь он все еще был развит не по годам, хотя и не столь заметно, как прежде. У него достаточно хорошо складывались отношения с товарищами, и его часто видели бродящим по городку в компании сверстников или играющим с ними в ирквеллском парке. Можно было порадоваться, что на первый взгляд интересы Тэда кажутся самыми обыкновенными. В одиннадцать и в двенадцать лет, когда я боялся, что теперь он начнет пренебрегать моим обществом из-за переходного возраста, мне все же довольно часто удавалось видеть его — в основном, полагаю, из-за того, что ему нравилось разъезжать в моей машине И вот, когда ему почти стукнуло двенадцать, я уловил намек на нечто поразившее мое воображение.

Мы выехали кататься вечером. Моя машина пробежала порядочный кусок по пустошам, до ближайшего жилья было несколько миль. Мы достигли главной дороги, и нам удалось, наконец, одолеть крутой подъем по пути домой. Но в пяти милях от дома мотор заглох, и нам пришлось топать дальше на своих двоих. Стоял прекрасный летний вечер, почти такой же теплый, как всегда в эту пору в нашем холмистом краю. Мы прошагали где-то минут двадцать, когда Тэд снял шапку, а вместе с ней — и скрытый под подкладкой медный экран.

— Перестало, — сказал он.

Я, не спрашивая, понял, что он имел в виду. Средние и длинноволновые станции Би-би-си кончили работу, да и большинство мощных зарубежных передач прекратилось.

— Значит, за полночь перевалило, — сказал я.

— Угу.

Некоторое время мы плелись молча. Я знал, что Тэд сейчас созерцает свой странный электропейзаж и обнаруживает вещи, о которых я никогда не узнаю. И никогда еще я не был настолько — ну, ревнив, что ли, — к его силе, как в этот момент. Именно тогда я почувствовал, что отдал бы, что угодно, за один только взгляд сквозь его электрические глаза, один-единственный, хотя бы самый беглый, потому что тогда я бы научился это понимать.

Паренек был в хорошем настроении. В те дни он жаловался, что когда включаются крупные станции, они работают слишком громко, и у него случаются головокружения, если только он не защищен своим экраном, и еще он жаловался, что электрические разряды оглушают его, словно очень громкий звук, «только они ярче». Я знал, что это так, я-то видел, как мальчик болезненно дергается, если где-то в отдалении разразится гроза. Я обнаружил вдруг, что без причин сержусь на него за то, что ему открыт новый мир, а он не способен им со мной поделиться.

И вот именно тогда он нарушил молчание и отвлек меня от нелепых мыслей. Он поднял руку и указал вверх.

— Что там такое, доктор?

Я взглянул в усеянное звездами иссиня-черное небо.

— Космос, — сказал я. — Пустота. Или почти пустота. А в ней плывут маленькие солнца, а вокруг них — планеты.

— Угу. Мистер Поли нам это в школе объяснял. Но он нам ничего не сказал о том, что там такое творится.

— Творится?

— Угу. Творится. Он сказал, что там — миры, и некоторые, может быть, вроде нашего, но ни словечка о существах, которые там живут и что они поделывают.

— Так он и не мог. Видишь ли, мы ничего не знаем наверняка. Некоторые считают, что там, где позволяют условия, могут развиваться какие-то формы жизни. Но остальные — большинство — думают, что это ерунда.

— Они чокнутые.

— Кто именно?

— Те, которые в это не верят.

Я взглянул на него. Голова его была запрокинута, и лицо смутно белело в звездном свете. Я с трудом заставил свой голос звучать как обычно, когда спросил:

— Почему? — И стал ждать ответа.

— Как это почему? Потому что если там нет парней, вроде нас, которые все это проделывают, так кто же это?

С мгновение я не осмеливался говорить. Горький опыт научил меня, что если я продемонстрирую свое нетерпение, он замкнется в себе. Юного Тэда нельзя было тащить за уши, а только осторожно направлять.

— А это не может быть Бог, а? — с надеждой предположил он.

Я сказал, что едва ли.

— И что же это? Голоса? — добавил я, как бы вежливо интересуясь.

— Нет. Это похоже… Похоже на цвета и ноты.

— Музыка?

— Нет. И вообще это не вроде чего-то такого обычного. Я бы узнал, если бы это оказалось что-то знакомое, даже если бы оно было так же далеко, как и эти штуки.

Как обычно, потребовалось некоторое время, чтобы понять его объяснения. Но наконец у меня создалось впечатление, что происходит все это где-то на пределе его экстрасенсорного восприятия. Как невозможно видеть звезды при дневном свете, так и он только тогда мог ощущать эти сигналы, когда мощные земные радиостанции не работали. Он говорил, что различает три тона. Какие такие три тона? Нечто, не являющееся ни звуком, ни цветом, и приходили эти сигналы в особой последовательности. Тэд настаивал, что она не может быть случайной, и все же они не повторялись в точности. Они были слабыми и отдаленными. Он знал и ничуть не сомневался, что они что-то означают, и все-таки не мог объяснить, что именно.

— Ну, словно какой-то тип. не по-нашему болтает, — пытался описать он. — И знаешь, что это имеет смысл, но непонятно какой. Вроде этого, только иначе, — добавил он честно.

Я был сбит с толку. Одно время я думал, а не имеет ли Тэд в виду, что кто-то сигнализирует трехтоновым кодом типа точек и тире азбуки Морзе. Затем — что это система связи, которую не в состоянии осмыслить его разум, подобно тому, как мы не в состоянии осмыслить способы общения насекомых.

Но в одном я был уверен, когда шел домой. Здесь открывались возможности, которых я и не ожидал. Мало того, все мои прежние открытия, которые казались такими важными, стали восприниматься как пустяки. Контакт, а возможно, когда-нибудь — и постоянная связь с другими мирами!

Глава 6

Я обдумывал это весь следующий день. Я чувствовал, что теперь один неверный ход может иметь ужасные последствия. Но главным результатом было то, что мое прежнее убеждение становилось все тверже, и все отчетливей воспринималось как необходимость. Юный Тэд должен получить хорошее образование — лучшее, которое ему способны обеспечить. Проблема расшифровки этих сигналов, если это вообще возможно, явно окажется нелегкой. Если опять воспользоваться метафорой, он находился в положении человека, который слышит точки и тире, догадывается, что они несут информацию, но никогда не слыхал о Морзе и понятия не имеет, на каком это языке. Наверно, Тэду придется столкнуться и с проблемой посерьезнее: возможно, за сигналами стоит совершенно не похожий на наш, непостижимый тип разума. Подобные задачи, несомненно, потребуют всего незаурядного интеллекта и всеобъемлющих знаний. Здесь требовался ум, готовый к кропотливой научной работе, восприимчивый, трудолюбивый и целеустремленный.

Приняв окончательное решение, я заглянул на следующий вечер к Джиму Филлеру. Я намеревался снова уговаривать его дать Тэду образование, но не хотел приводить свой новый довод, разве что в крайнем случае. Ибо теперь позиции наши любопытным образом поменялись, по сравнению с тем, какими они были восемь лет назад. Тогда он боялся, что я ему не поверю, теперь же я здорово опасался, что не сумею убедить его в необходимости дать мальчику образование.

День выдался какой-то неясный, темные облака громоздились у горизонта, в воздухе пахло грозой. Когда я к ним пришел, Джим работал в саду, но воткнул вилы в землю, едва увидел меня, и проводил меня в дом.

Ему нетрудно было догадаться, зачем я пришел. К тому времени он привык, что я все твержу о необходимости университетского образования для Тэда, хотя мы далеко не продвинулись, но в тот раз начать разговор оказалось легче, чем обычно. В сущности он сам об этом заговорил.

— Я тут все думал насчет нашего парня. Может, ему и не вредно немножечко поучиться, уж не знаю, даже если в этом и нет особого проку.

— Хорошо, — ответил я, чувствуя, что малость застигнут врасплох этим поворотом на сто восемьдесят градусов. — Я как раз об этом и собирался спросить.

— Да, уж как водится, — сухо ответил он.

— Я в самом деле, очень рад, — продолжал я. — Уверен, вы не пожалеете об этом, и Тэд тоже. Итак, теперь нам следует решить, где достать денег.

Он покачал головой.

— Нет. Не надо. Я уже сказал, я для него в долги влезать не собираюсь — и не влезу.

— Но… Ну, это, знаете ли, будет чего-то стоить, — сказал я ему.

— Знаю. Я уже обо всем подумал.

Я подождал. Люди типа Джима ничего не говорят сразу.

— Он сам раздобудет деньги. Возможно, на это уйдет год-другой, но затем он сможет поступить в колледж и сам за себя платить.

— Как это?

Джим усмехнулся.

— А вот об этом вы и не подозреваете. Рекомендация мистера Поли. И весьма недурная.

Я знал, что рано или поздно что-то всплывет. Было просто удивительно, что я так долго занимался парнем один. И все же я почувствовал жгучую ярость.

— Поли? Он-то здесь причем? — спросил я, хотя к тому моменту прекрасно понимал причем. Было неизбежно, что кто-то рано или поздно раскроет тайну Тэда. И, скорее всего, этим «кто-то» станет его школьный учитель.

— А притом же, причем и вы. Он явился сюда и сказал, ну точь-в-точь, как вы, что нашему Тэду надо поступить в колледж. Ну, а я ему говорю все то же самое, что и вам. Ну, и, значит, говорю ему, что толку капать мне на мозги, вы вот мне, как можете, уже два года на мозги капаете, а я — ни с места. Ну, и он уходит. А назавтра — тут как тут. Я, говорит, подумал, а почему бы, говорит, не устроить Тэда в Мюзикл-холл, и пусть он там сделает немного денег?

— В Мюзик-холл?

— Ага. У него, говорит, есть дружок, который может устроить Тэду номер «Человек-радио». Тут можно зашибать пять фунтов в неделю, а то и больше.

Я подумал о планах, которые сам строил для мальчика: хорошая школа; затем — Кембридж, если удастся. И вот те на — Мюзик-холл!

— Джим, — серьезно заговорил я. — Этого нельзя делать. Он не может себе этого позволить, дружище, он слишком ценный парень. Он не может позволить себе тратить юные годы, когда он наиболее восприимчив, на Мюзик-холл. Для него это обернется гибелью. Как он сможет засесть за учебу после такого рода жизни? А он ведь должен учиться. Ему заниматься надо. И настолько упорно, насколько возможно. Обязательно.

Джим вынул изо рта трубку и посмотрел на меня в упор.

— А с чего вы взяли, что обязательно? Он — мое детище, так ведь? И я имею право сам решать, что для него хорошо, а что — нет, понятно?

— Но вы же не понимаете, Джим, это важно. Это ужасно важно. Вот-вот может произойти решающий поворот в истории, Джим, — и все благодаря Тэду. Это — вроде священного предназначения, и он должен постараться, как может, чтобы подготовиться к этому.