Избранные произведения. Том I

САМОЕ ХОЛОДНОЕ МЕСТО ^{(рассказ)}

В самом холодном месте Солнечной системы я медлил возле корабля, охваченный робостью. Слишком уж темно и стыло было вокруг. Не хотелось ни на шаг отдаляться от уютной металлической глыбы, хранившей внутри земное тепло.

— Что-нибудь видишь? — спросил Эрик.

— Да ни черта! Тут слишком жарко — корабль излучает. Помнишь, как они от зонда кинулись наутек?

— Ага, помню. Слушай, ты чего ждешь, что я тебя за ручку поведу? Вперед!

Я тяжко вздохнул и пошел. Слегка подпрыгивал висящий на плече массивный коллектор. Я и сам подпрыгивал. Шипы на ботинках спасали от скольжения.

Мой маршрут лежал вдоль кромки широкого и мелкого кратера, образовавшегося при посадке корабля, когда тот, проплавив все слои газового льда, добрался до льда водяного. Надо мной вздымались утесы из замерзшего газа — с округлыми очертаниями вершин. Там, куда падал луч моего головного прожектора, они отвечали мягким белым сиянием. Все же прочее было черно, как сама вечность. Над гладкими скалами поблескивали бриллианты звезд, но мглистая твердь поглощала их свет без остатка.

А корабль все меньше, все темнее. И вот он исчез совсем.

Предполагалось, что здесь есть жизнь. Как она выглядит — этого никто даже не пытался себе представить. Два года назад зонд «Мессенджер-6» встал на низкую орбиту, а затем совершил посадку, — в частности, надо было узнать, не воспламенится ли от его дюз покров из замерзших газов. В поле зрения камеры зонда угодили какие-то тени. Они корчились на снегу, спеша убраться от света, но на снимках оказались прекрасно различимы. Само собой, некоторые умники утверждали, что это и есть тени, только и всего.

Я видел те снимки. И у меня нет сомнений: это жизнь. Настоящая.

Существа, что не выносят света. Они где-то рядом, во мраке. И они огромны…

— Эрик, ты здесь?

— А куда ж я денусь? — насмешливо ответил он.

— Вот что, — рассердился я, — раз нужно следить за каждым словом, я лучше вообще замолкну.

Грубо все-таки. Ему и так здорово не повезло — попал в аварию. Если теперь и денется куда-то, то лишь заодно с кораблем.

— Туше, — сказал напарник. — Как скафандр, тепло держит?

— Утечка пустяковая.

Под моими подошвами не таял замерзший воздух.

— Возможно, их пугает даже такое слабое излучение, — предположил Эрик. — Или они боятся твоего фонаря.

Он знал, что я ничего не вижу, поскольку сам смотрел через «глаз», установленный на моем шлеме.

— Ладно, заберусь наверх, — сказал я, повернув голову, чтобы Эрик увидел гору, — и выключу ненадолго прожектор.

Подниматься по склону — приятное физическое упражнение, в малой гравитации совсем не отнимающее сил. Можно прыгать почти как на Луне, не боясь задеть острый камень и продырявить скафандр. Тут везде плотный снег, а между снежинками — вакуум.

Когда я взобрался на макушку кургана, снова разыгралось воображение. Вокруг мгла; мир скован черной стужей. Я погасил прожектор, и все исчезло.

Прикосновение к кнопке сбоку на шлеме — и в рот просовывается чубук. Система воздухообновления исправно откачивает углекислоту и табачный дым. Скафандры теперь делают шикарные.

Я сидел, курил, ждал, дрожал от холода — не осязаемого, но осознаваемого. Вдруг обнаружил, что потею. Пожалуй, скафандр даже слишком хорошо держит тепло.

Над горизонтом появился наш ионный двигатель. Я и глазом моргнуть не успел, как оставленная на орбите часть корабля промчалась яркой звездой и исчезла в тени планеты.

Шло время. Я отправил на перенабивку трубку, в которой выгорел табак.

— Посвети-ка, — подал голос Эрик.

Я встал и включил прожектор на полную мощность. Луч протянулся на милю, оживив белый косматый ландшафт, невероятную зимнюю сказку. Я медленно проделал пируэт, глядя во все глаза, — и увидел!

Даже в такой близи оно походило на тень. А еще на совершенно плоскую, чудовищной величины амебу. А еще на ползущую по льду масляную лужу. Она медленно, натужно взбиралась на азотную гору и всячески старалась увильнуть от моего луча.

— Коллектор! — воскликнул Эрик.

Я поднял прибор над головой и навел его, как телескоп, на вертлявую загадку, давая возможность Эрику увидеть ее через камеру коллектора. Устройство плюнуло в обе стороны огнем, взмыло, унеслось прочь. Теперь им управлял мой напарник.

Через несколько секунд я спросил:

— Возвращаюсь?

— Еще чего! Стой на месте. Я не могу вернуть коллектор на борт. Ты его дождешься и притащишь назад.

Тень-лужа уползла за гребень холма. За ней устремился коллектор. Он набирал высоту, его огненный шлейф уменьшался. Миг — и этот свет тоже скрылся за курганом.

Спустя секунду я услышал тихий возглас Эрика:

— Есть!

Снова появилось яркое пламя, оно стремительно взлетело и по дуге направилось ко мне. Когда коллектор встал рядом на двух реактивных струях, я схватил его за «хвост» и потащил домой.

— Как по маслу, — сообщил Эрик. — Я только черпак задействовал, самую малость отщипнул от бока. Теперь у нас есть десять кубических сантиметров инопланетного мяса.

— Здорово, — отозвался я.

С коллектором под мышкой я по посадочной ноге осторожно поднялся к люку. Эрик впустил меня в шлюзовую камеру.

В блаженном искусственном свете бортового дня я освободился от заиндевелого скафандра.

— Доставь коллектор в лабораторию, — распорядился Эрик. — И не вздумай трогать образец.

Напарник бывает чертовски докучлив.

— У меня мозги имеются, — прорычал я в ответ, — хоть ты их и не видишь.

Мой характер тоже не сахар.

Повисла гулкая тишина; каждый из нас придумывал, как загладить грубость. С этой задачей Эрик справился первым.

— Извини, — сказал он.

— И ты не сердись.

Я покатил коллектор на тележке в лабораторию. Там получил от Эрика дальнейшие инструкции.

— Вот сюда клади, в пустую нишу. «Пастью» вперед. Не спеши закрывать. Поверни коллектор, чтобы встал на направляющие. Вот так. Толкай. Закрывай дверцу. Спасибо, Хоуи, дальше я сам…

За дверцей затарахтело.

— Надо подождать, пока не остынет лаборатория, — сказал Эрик. — Ступай кофейку попей.

— Лучше проверю, все ли у тебя в порядке.

— Кто бы возражал. Давай смажь мои протезы.

Протезы? А что, забавно. Жаль, что не я придумал.

Я нажал кнопку кофеварки, затем открыл большую дверь в передней стене отсека. Эрик смахивал на электрическую сеть, с той лишь разницей, что наверху располагался серый ком мозга. От него и от позвоночника ко всем стенам причудливой формы контейнера из стекла и мягкого пластика тянулись нервы моего напарника — по ним шли сигналы к органам управления кораблем. Что же касается органов управления Эриком (хотя при нем эти слова лучше не произносить), то они были размещены снаружи по бокам контейнера. Размеренно трудится кровяной насос — семьдесят качков в минуту.

— Как я выгляжу? — спросил Эрик.

— Красавчик. На комплимент напрашиваешься?

— Осел! Я еще жив?

— Да, если верить приборам. Но я, пожалуй, немножко тебя остужу.

Сказано — сделано. С тех пор как мы совершили здесь посадку, я постоянно ловил себя на желании поддерживать максимально высокую температуру жидкости Эрика.

— Вроде все остальное в норме, — подытожил я. — Правда, пустеет твой пищевой резервуар.

— Ничего, это последний рейс.

— Да. Прости, Эрик, кофе готов.

Я вышел. Беспокоило меня только одно — «печень» напарника. Слишком уж сложно она устроена, слишком легко может отказать. Если прекратит поставлять сахар в кровь, Эрик умрет. Тогда умру и я, потому что Эрик — это корабль. Если я умру раньше Эрика, он долго не протянет, а перед смертью сойдет с ума от бессонницы. Ему ведь не заснуть, пока я не настрою протезы.

Допивая кофе, я услышал его возглас:

— Обалдеть!

— Что такое? — Я был готов броситься наутек.

— Тут только гелий!

Он был изумлен и возмущен, но не испуган. Я успокоился.

— Хоуи, я определил: это гелий-два. Наш монстр целиком состоит из него. Абсурд!

Сверхтекучая жидкость, способная двигаться вверх по склону? Из гелия-два?

— Абсурд в кубе. Эрик, тормози. Образец не выбрасывай. Проверь на примеси.

— На что проверить?

— На примеси. Мое тело — это оксид водорода с примесями. Если здесь они достаточно сложные, то в совокупности с гелием это может быть живой организм.

— Других веществ тут много, — ответил Эрик, — но мне не определить точно количественный и качественный состав. Надо везти эту тварь на Землю, пока работают наши холодильники.

Я встал:

— Значит, стартуем?

— Стартуем. Было бы неплохо добыть еще один образец, но нет смысла ждать, когда испортится первый.

— Хорошо, пойду пристегнусь. Эрик…

— Да? У нас есть пятнадцать минут, пока не подлетит ионный двигатель. Иди готовься.

— Нет, подожду. Эрик, знаешь, я надеюсь, что оно неживое… что гелий-два именно так и должен себя вести.

— Почему? Неужели не хочешь прославиться, как я?

— Слава — это, конечно, хорошо, но что-то не нравится мне подобная форма жизни. Очень уж она чуждая, холодная. Мыслимое ли дело, чтобы из гелия-два создавались организмы? Такого даже на Плутоне не случилось.

— Вероятно, они кочевники — с первыми проблесками рассвета отползают на ночную сторону. Здешние сутки для этого достаточно длинны. А вообще, ты прав: вряд ли где-нибудь в космосе найдется другая планета с такой же стужей на поверхности. Мое счастье, что у меня не слишком сильное воображение.

Через двадцать минут мы взлетели. Внизу осталась кромешная тьма, и только Эрик, подсоединенный к радару, какое-то время рассматривал купол. Тот сокращался, пока не уместился на экране целиком. Под этой многослойной толщей льда скрывалось самое холодное в Солнечной системе место — там, где полночь пересекала экватор на черной спине Меркурия.

ШТИЛЬ В ПРЕИСПОДНЕЙ ^{(рассказ)}

Я чувствовал, что снаружи все раскалено. В кабине же было светло, сухо и прохладно, даже зябко, как в современном офисном центре в летний зной. За двумя маленькими окошками — непроницаемо темно в просторах Солнечной системы и настолько жарко, что мог расплавиться свинец. Плюс давление, как в океане на глубине трех сотен футов.

— Смотри: рыба, — сказал я, просто чтобы внести какое-то разнообразие.

— Жареная или вареная?

— Не знаю. Кажется, за ней тянется след из хлебных крошек. Наверное, жареная. Эрик, ты только представь! Жареная медуза.

— Это обязательно? — шумно вздохнул он.

— Обязательно. Единственный способ увидеть что-то стоящее в этом… супе? Тумане? Кипящем кленовом сиропе?

— В раскаленном неподвижном мраке.

— Точно.

— Кто-то придумал эту фразу, когда я был ребенком, после новостей о зонде «Маринер-2». Извечный раскаленный неподвижный мрак, горячий, словно печь, под толстым слоем атмосферы, сквозь который не проникает ни луч света, ни дуновение ветерка.

— Сколько снаружи градусов? — спросил я, поежившись.

— Тебе, Хоуи, лучше не знать. У тебя слишком богатое воображение.

— Я это переживу, док.

— Шестьсот двенадцать.

— Я это не переживу, док!

Под нами расстилалась Венера, планета любви. Тридцать лет назад фантасты только о ней и писали. Наш корабль неподвижно висел под брюхом цистерны с водородным горючим «Земля — Венера» на высоте двадцати миль. Цистерна почти опустела, и из нее получился отличный аэростат. Мы будем оставаться на плаву, пока внутреннее давление равно внешнему. Задача Эрика — регулировать давление в цистерне за счет контроля температуры водорода. Мы брали образцы атмосферы через каждые десять миль спуска, начиная с трехсот миль, и снимали показания температурных датчиков через более короткие промежутки. Спустили малый зонд. Данные, полученные с поверхности, лишь подтверждали то, что мы и так уже знали о самом жарком мире Солнечной системы.

— Температура только что поднялась до шестисот тринадцати, — сообщил Эрик. — Все сказал, что хотел?

— Пока да.

— Ну и прекрасно. Пристегнись. Мы снимаемся с якоря.

— Счастливый день! — воскликнул я и принялся распутывать аварийную сетку над кушеткой.

— Мы сделали все, ради чего прилетели. Разве нет?

— Я и не спорю. Смотри, я пристегнулся.

— Угу.

Я знал, почему ему не хочется улетать. Мне тоже не слишком хотелось. Мы четыре месяца тащились до Венеры, чтобы неделю покружить вокруг нее и провести меньше двух дней в верхних слоях атмосферы. Столько времени потрачено впустую!

Напарник почему-то мешкал.

— Эрик, что случилось?

— Тебе лучше не знать.

Он не шутил. Его голос был механическим, монотонным; Эрик не тратил силы на то, чтобы придать живые интонации синтезированной речи. Должно быть, чем-то изрядно потрясен.

— Я это переживу.

— Как скажешь. Я не чувствую органов управления ПВРД. Мне словно вкололи спинальную анестезию.

Холодок в кабине пробрал меня до костей.

— Попробуй запустить двигатели в обратном направлении. Можно и наугад, даже если ты их не чувствуешь.

— Сейчас, — согласился напарник и через долю секунды добавил: — Не выходит. Но спасибо за идею.

Отстегиваясь от кушетки, я пытался придумать, что сказать.

— Эрик, я рад, что мы познакомились. Мне нравилось… нравится работать в команде с тобой.

— Оставим сопли на потом. Проверь-ка мои соединения. Только осторожно.

Я заткнулся и открыл дверь в передней стене кабины. Пол чуть покачивался под ногами.

За дверью высотой четыре фута находился Эрик. Вернее, его центральная нервная система, увенчанная головным мозгом. Спинной мозг был свернут свободной спиралью, чтобы занимать меньше места, в прозрачном контейнере из стекла, пластмассы и губчатого наполнителя. Сотни проводов со всего корабля тянулись к стеклянным стенкам и соединялись с отдельными нервами, которые электрической сетью разбегались от центральной катушки нервной ткани и жировой защитной мембраны.

Калекам не место в космосе; и не называйте Эрика калекой, он этого не любит. В некотором роде он идеальный астронавт. Его система жизнеобеспечения вдвое легче моей и занимает в двенадцать раз меньше места. Зато его протезы — основная начинка корабля. Прямоточные воздушно-реактивные двигатели были подсоединены к последней паре нервных стволов, которая когда-то управляла ногами. Десятки тонких нервов в этих стволах передавали показания датчиков и регулировали подачу топлива, температуру набегающего воздушного потока, разность ускорений, расширение входного отверстия и частоту импульсов. С этими соединениями все оказалось в порядке. Я протестировал их четырьмя разными способами и не нашел никаких отклонений.

— Посмотри остальные, — сказал Эрик.

На проверку всех нервных стволов я потратил не меньше двух часов, но ничего не нашел. Насос для нагнетания крови исправно пыхтел, жидкость была достаточно густой, а значит, нервы двигателей не могли «заснуть» от недостатка питательных веществ или кислорода. Поскольку лаборатория — один из протезов Эрика, я поручил ему проверить уровень глюкозы в крови в надежде, что «печень» отказала и производит какой-нибудь неправильный сахар. Результаты не радовали. Внутри кабины Эрик был в полном порядке.

— Эрик, ты здоровее меня.

— Я так и думал. У тебя встревоженный вид, сынок, и это неудивительно. Придется тебе выйти наружу.

— Знаю. Надо только скафандр раскопать.

Скафандр лежал в аварийном ящике с инструментами. Предполагалось, что его не придется использовать. Он был разработан в НАСА для высадки на поверхность Венеры. Затем в агентстве решили, что корабль не должен спускаться ниже двадцати миль, пока мы не узнаем о планете побольше. Скафандр напоминал средневековые доспехи. Я присутствовал на его испытаниях в Калтехе[1] и знал, что через пять часов суставы скафандра отказали под воздействием температуры и давления. Нужно было остудить их, чтобы продолжить работу. Я открыл ящик, достал этот костюм за плечи и вытянул руки перед собой. Казалось, он глядит на меня.

— Ты по-прежнему не чувствуешь двигателей? — спросил я Эрика.

— Как отрезало.

Я начал по частям натягивать венерианские доспехи. Затем до меня кое-что дошло.

— Мы на высоте двадцати миль. Хочешь, чтобы я отплясывал на корпусе?

— Нет! Конечно нет. Нам придется сесть.

Подъемная сила аэростата должна была оставаться постоянной до отлета. В нужный момент Эрику следовало увеличить тягу, нагреванием поднять давление водорода и через клапан стравить излишек. И при этом следить, чтобы давление в аэростате сохранялось выше, чем снаружи, иначе он наполнился бы воздухом Венеры и корабль стал бы падать, а не подниматься. Это закончилось бы катастрофой.

Эрик снизил температуру в аэростате, приоткрыл клапан, и мы двинулись вниз.

— Разумеется, все не так просто, — сказал он.

— Я в курсе.

— Корабль выдерживал давление на высоте двадцати миль. На поверхности давление в шесть раз выше.

— Я в курсе.

Мы стремительно спускались. Кабина была наклонена вперед из-за тяги стабилизаторов. Температура росла потихоньку, давление — намного быстрее. Я сидел у окна и не видел ничего, кроме мрака, но все равно ждал, когда стекло треснет.

НАСА побоялось спускать корабль ниже двадцати миль…

— Аэростат в порядке, корабль, наверное, тоже, — сказал Эрик. — Но выдержит ли кабина?

— Понятия не имею.

— Десять миль.

В пяти сотнях миль над нами висел недосягаемый атомный ионный двигатель, который должен был доставить нас домой. Добраться до него только на химическом ракетном двигателе мы не могли. Ракету полагалось использовать, когда реактивные двигатели станут бесполезными в слишком разреженном воздухе.

— Четыре мили. Надо снова приоткрыть клапан.

Корабль пошел вниз.

— Вижу землю, — сообщил Эрик.

Я ничего не видел. Напарник заметил, что я всматриваюсь в темноту, и добавил:

— Не трудись. Я даже в инфракрасном диапазоне не могу разглядеть ничего интересного.

— А как же бескрайние туманные болота с невиданными чудищами и растениями-каннибалами?

— Только раскаленные пустоши.

Мы почти приземлились, а трещин в стенке кабины не было. Напряженные мышцы шеи и плеч расслабились. Я отвернулся от окна. Мы не один час падали сквозь ядовитый тягучий воздух. Я уже надел большую часть скафандра, оставалось прикрутить шлем и перчатки с тремя пальцами.

— Пристегнись, — сказал Эрик.

Я повиновался.

Мы легонько стукнулись о поверхность. Корабль чуть наклонился вперед, затем назад и ударился снова и снова. Мои зубы выбивали дробь, закованное в доспехи тело каталось по страховочной сетке.

— Черт, — пробормотал Эрик.

Сверху доносилось шипение.

— Не знаю, сможем ли мы взлететь, — заявил он.

Я тоже не знал. Корабль еще раз хорошенько приложился о грунт и замер. Я встал и направился к переходному шлюзу.

— Удачи. Не задерживайся там, — посоветовал Эрик, и я помахал ему в камеру.

Снаружи было семьсот тридцать градусов.

Внешний люк открылся. Холодильный модуль скафандра жалобно застонал. Я шагнул на правое крыло, держа в руках два пустых ведра. Головной прожектор освещал мне путь сквозь непроглядный мрак.

Скафандр скрипел, сжимаясь под давлением. Ожидая, когда это закончится, я стоял на крыле, но сам словно оказался под водой. Мощный луч проникал не больше чем на сотню футов. Никакая атмосфера не может быть такой непрозрачной, даже самая плотная. Наверное, в ней полно пыли или крошечных капелек какой-нибудь жидкости.

Крыло шло назад навесной подножкой с острым краем, расширялось к хвосту и переходило в стабилизатор. Два стабилизатора соединялись позади фюзеляжа. На конце каждого из них размещался большой рельефный цилиндр с атомным двигателем внутри. Вряд ли от него фонит, поскольку он еще не использовался, но я все равно захватил с собой счетчик.

Закрепив трос на крыле, я соскользнул вниз. Раз уж мы здесь… Под ногами хрустела сухая красноватая земля, пористая, как губка. Изъеденная химикатами лава? При таком давлении и температуре коррозию вызывает практически все. Я набрал ведро грунта, потом еще одно на том же месте, поднялся по тросу и поставил ведра на крыло. Оно было страшно скользким. Если бы не магнитные сандалии, я бы точно упал. Я прошелся по двухсотфутовой длины корпусу судна. С виду крылья и фюзеляж в полном порядке. Странно. Если бы метеор или какая-то другая дрянь перебила связь Эрика с датчиками в двигателях, на поверхности должны были остаться следы.

И тут довольно неожиданно мне пришло в голову, что есть еще один вариант.

Подозрение было совсем смутным и пока не оформилось в слова. К тому же следовало закончить осмотр. Если я прав, сказать об этом Эрику будет непросто.

В крыле размещались четыре контрольные панели с надежной защитой от нагрева при входе в плотные слои атмосферы. Одна — в фюзеляже, на полпути к хвосту, под нижним краем аэростата, который был припаян к корпусу, так что в фас корабль напоминал дельфина. Еще две — в задней кромке стабилизатора, а четвертая — в самом цилиндре с двигателем. Я открутил утопленные винты электрической отверткой и изучил узлы электросхемы корабля.

За панелями не оказалось ничего необычного. Соединяя и разъединяя провода и опрашивая Эрика, я установил, что связь оборвана где-то между второй и третьей панелями. В левом крыле история повторилась. Никаких внешних повреждений, узлы электросхемы в порядке. Я снова спустился на землю и медленно прошелся под каждым крылом, направив на них свет фонаря. Повреждений не было.

Подхватив ведра, я вернулся на корабль.

— Без каких еще обид? — удивился Эрик. — Нашел время для споров. Вот выйдем в космос, тогда и поговорим. Все равно четыре месяца больше нечем будет заняться.

— Это срочно. Во-первых, не заметил ли ты чего-нибудь, что я пропустил?

Он следил за каждым моим шагом через шлемокамеру.

— Нет. Я бы крикнул.

— Ладно. Тогда молчи и слушай. Контакты полетели не внутри, потому что до второй панели все в порядке. И не снаружи, потому что следов повреждений нет. Нет даже пятен коррозии. Остается одно.

— Продолжай.

— Вот что странно: почему парализовало сразу оба двигателя? Почему они отказали одновременно? В корабле есть только одно место, где сходятся две цепи.

— Что? А, дошло. Они соединяются во мне.

— Предположим, что проблема в тебе. Эрик, ты не механизм. Если с тобой что-то неладно, причина не медицинская. Это мы проверили в первую очередь. Но, возможно, дело в психологии.

— Как мило с твоей стороны считать меня человеком. Так, значит, у меня шарики за ролики заехали?

— Немного. Я думаю, у тебя так называемая гипестезия спускового крючка. Иногда в горячке боя у солдата немеет правый указательный палец или даже отнимается рука, как будто она ему больше не принадлежит. Эрик, ты сам сказал насчет человека. Может быть, проблема именно в этом. Ты никогда по-настоящему не считал, что детали корабля — твои органы. И это разумно, ибо правильно. Каждый раз при переделке корабля в нем заменяли ряд устройств на новые — тут поневоле начнешь воспринимать модификацию как серию ампутаций.

Я тщательно подготовил свою речь, стараясь подобрать такие слова, чтобы Эрик не мог не поверить. Теперь-то понимаю, что она прозвучала фальшиво.

— Ты зашел слишком далеко, — заметил я. — Подсознательно перестал верить, что двигатели могут ощущаться как часть твоего тела, то есть как они и должны ощущаться. И ты убедил себя, что ничего не чувствуешь.

Я умолк в ожидании вспышки гнева.

— Интересное рассуждение, — сказал Эрик, удивив меня.

— Ты согласен?

— Я этого не говорил. Ты выдвинул любопытную гипотезу, но мне нужно время, чтобы ее обдумать. Допустим, ты прав. Что дальше?

— Ну… не знаю. Ты просто должен вылечиться.

— Ладно. Тогда вот тебе встречное предположение: ты это выдумал, чтобы снять с себя ответственность за наши шкуры. Переложить ее на мои плечи, фигурально выражаясь.

— Да как ты…

— Прекрати. Я не говорю, что ты не прав. Не будем переходить на личности. Нам нужно как следует поразмыслить об этом.

К беседе Эрик вернулся через четыре часа, после отбоя.

— Хоуи, давай ты будешь считать, что проблема в механике, а я — что в психосоматике.

— Звучит разумно.

— Так и есть. Чем ты можешь помочь, если у меня поехала крыша? Чем я могу помочь, если сломалась деталь? Я же не могу сам себя осмотреть. Лучше каждому заниматься своим делом.

— Договорились.

Я выключил Эрика на ночь и лег на койку.

Сон не шел.

В темноте казалось, будто я снаружи. Я зажег свет. Эрик все равно не проснется. Он не спит в обычном понимании слова, потому что в его крови не накапливаются кенотоксины, и наверняка бы рехнулся от вечного бодрствования, если бы не русская плата электросна рядом с корой головного мозга. Эрик не проснется даже при взрыве корабля. Глупо с моей стороны бояться темноты.

Ладно бы темнота оставалась снаружи, но ей этого мало. Она окутала разум моего напарника. По результатам анализов мы могли не опасаться вызываемых химическим дисбалансом психзаболеваний вроде шизофрении и полагали, что рассудку Эрика ничего не угрожает. Но разве может протез защитить от собственного воображения, искаженного восприятия действительности?

Я не мог выполнить свою часть уговора, ибо знал, что прав. Но что было делать?

Задним умом все крепки. Я прекрасно понимал, где мы ошиблись — мы с Эриком и сотни людей, которые создавали его систему жизнеобеспечения после катастрофы.

От Эрика ничего не осталось, кроме неповрежденной центральной нервной системы. Из желез уцелел только гипофиз.

«Мы отладим регулировку состава крови, — решили они, — и это позволит Эрику всегда быть выдержанным, спокойным и собранным. Он забудет, что такое паника!»

С отцом моей знакомой произошел несчастный случай, когда ему было лет сорок пять. Он отправился на рыбалку со своим братом, дядей этой девушки. Они нализались до зеленых чертей и поехали домой. Отец устроился на капоте, а его брат сел за руль — и в пути внезапно резко затормозил. Наш герой оставил две очень важные железы на фигурке на радиаторе.

Его половая жизнь, однако, не изменилась, за исключением одного: жена перестала опасаться поздней беременности. Привычка — вторая натура.

Эрику не нужны были надпочечные железы, чтобы бояться смерти. Его эмоциональные паттерны стабилизировались задолго до того, как он попытался прилуниться без радара. Он с радостью поверит, что я починил контакты двигателя.

Но он рассчитывает, что я приму меры.

Атмосфера давила на окна. Я невольно коснулся кварцевого стекла пальцами. Давления не чувствовалось, но я знал, что оно рядом, неумолимое, как прибой, растирающий камни в песок. Как долго кабина сможет сдерживать натиск?

Если дело в механическом повреждении, почему я его не обнаружил? Возможно, поломка не оставила следов на поверхности крыльев. Но как это вышло?

Я ухватился за эту мысль.

Две сигареты спустя встал и взял ведра для грунта. Они были пустыми, образцы чужой почвы я уже убрал в надежное место. Я наполнил ведра водой, поставил в холодильник, установил температуру на сорок градусов выше абсолютного нуля, выключил свет и лег спать.

Утро было чернее, чем легкие курильщика. Я лежал на спине и философствовал. Что действительно нужно Венере, так это потерять девяносто девять процентов атмосферы. Останется чуть больше половины атмосферы Земли. Парниковый эффект ослабеет, и температура сделается пригодной для жизни. Надо только снизить силу тяжести на Венере почти до нуля на пару недель, и все получится само собой.

Вся чертова Вселенная только и ждет, когда мы наконец откроем антигравитацию.

— Доброе утро, — произнес Эрик. — Что-нибудь придумал?

— Да. — Я поднялся с кровати и добавил: — Только не доставай меня вопросами. Узнаешь по ходу дела.

— Завтракать не будешь?

— Пока нет.

Я один за другим надел космические доспехи, словно рыцарь короля Артура, и отправился за ведрами, но сперва натянул перчатки. Температура в холодильнике приближалась к абсолютному нулю.

— Это обычный лед, — сообщил я, подняв ведра. — Выпусти меня.

— Не выпущу, пока не объяснишь, — проворчал Эрик.

Тем не менее двери отворились.

Я вышел на крыло и принялся откручивать правую панель номер два.

— Эрик, вспомни об испытаниях пилотируемого космического корабля. Прежде чем запустить в него людей, все детали проверяют по отдельности и в сборе. И все же, если что-то не работает, оно либо сломалось, либо его не протестировали как следует. Так?

— Звучит разумно, — сухо отозвался он.

— В нашем случае поломок нет. Обшивка корабля в полном порядке, и оба двигателя просто не могли одновременно выйти из строя. Следовательно, что-то не протестировали как положено.

Я открыл панель. Лед в ведрах тихонько бурлил, соприкасаясь со стеклянными стенками. Голубоватые ледышки потрескались от внутреннего давления. Я опрокинул одно ведро над лабиринтом проводов, контактов и реле. Лед раскрошился, и я смог закрыть дверцу.

— Прошлой ночью мне пришла в голову мысль. Кое-что действительно не проверили. Все детали корабля побывали на испытательном стенде при венерианских температуре и давлении, но не корабль в целом. Он слишком велик.

Я перешел на левое крыло и открутил панель номер три в задней кромке стабилизатора. В ведре уже наполовину была вода, наполовину мелкие льдинки. Я выплеснул их на корабль и закрыл дверцу.

— Твои контакты закоротило от жары, или от давления, или от их сочетания. С давлением я ничего поделать не могу, зато могу охладить реле льдом. Скажи, какой двигатель оживет первым, и мы будем знать, какая панель нам нужна.

— Хоуи! Ты, вообще, представляешь, что может случиться с раскаленным металлом от холодной воды?

— Он может потрескаться. Тогда ты потеряешь контроль над двигателями… совсем как сейчас.

— Гм… Ты прав, напарник. Но я все равно ничего не чувствую.

Я вернулся к шлюзовой камере, размахивая ведрами. Как бы они не расплавились! Впрочем, я пробыл снаружи не так уж и долго.

Сняв скафандр, я начал наполнять ведра заново, когда Эрик сказал:

— Чувствую правый двигатель.

— Насколько хорошо? Контроль полный?

— Нет. Не улавливаю температуру. Хотя стоп, погоди. Хоуи, все в порядке.

Я с облегчением вздохнул и поставил ведра в холодильник. Нужно взлетать, пока реле не нагрелись.

Вода остывала минут двадцать, как вдруг Эрик сообщил:

— Чувствительность пропадает.

— Что?

— Чувствительность пропадает. Я не ощущаю температуру и теряю контроль над подачей топлива. Все снова нагрелось.

— Черт! И что дальше?

— Не хочу тебе говорить. Подумай сам.

Я подумал.

— Мы поднимемся как можно выше на аэростате, и я выйду на крыло с ведром льда в каждой руке.

Пришлось повысить температуру в аэростате почти до восьмисот градусов, чтобы получить нужное давление, но после этого все пошло как по маслу. Мы поднялись на шестнадцать миль. За три часа.

— Выше не получится, — сказал Эрик. — Ты готов?

Молча я отправился за льдом. Эрик видел меня и не нуждался в ответе. Он открыл шлюзовую камеру.

Я мог бы испытывать страх, панику, решимость или готовность к самопожертвованию, но не испытывал ровным счетом ничего. Вышел на крыло, чувствуя себя измочаленным зомби.

Магниты работали на полную мощность. Я словно шел по луже дегтя. Воздух был густым, хотя и не таким густым, как внизу. При свете головного прожектора я дошел до панели номер два, открыл ее, вывалил лед и отшвырнул ведро. Лед смерзся в один сплошной комок, закрыть дверцу не получалось. Я оставил ее открытой и поспешил на другое крыло. Во втором ведре лежало мелкое крошево. Я засыпал его в корабль, запер левую панель номер два и вернулся к правой со свободными руками. Мир вокруг казался преддверием ада, и только свет налобного фонаря пронзал темноту. У меня уже горели ступни. Я закрыл правую панель, за которой кипела вода, и на цыпочках пошел по корпусу к шлюзу.

— Заходи и пристегивайся, — велел Эрик. — Скорее!

— Мне нужно снять скафандр, — ответил я, безуспешно пытаясь разъять застежки дрожащими руками.

— Нет, не нужно, — возразил напарник. — Если мы взлетим сейчас, у нас есть шанс добраться до дома. Заходи прямо в скафандре.

Я повиновался. Пока натягивал страховочную сетку, двигатели взревели. Корабль вздрогнул, оторвался от аэростата и ринулся вперед. Двигатели набирали рабочую скорость, давление нарастало. Эрик выжимал из корабля все силы. Мне было бы некомфортно даже без металлического облачения, а в нем я испытывал адские муки. От скафандра загорелась койка, но мне так сдавило горло, что я не мог поднять тревогу. Мы взлетали практически вертикально.

Через двадцать минут корабль дернулся, как лягушка от удара током.

— Двигатель сдох, — спокойно сказал Эрик. — Воспользуюсь вторым.

Он сбросил испорченный двигатель, и корабль снова накренился. Двинулся, как раненый пингвин, но все же набирая скорость. Минута… другая… Второй двигатель тоже отказал, мы словно увязли в патоке. Эрик стравил из него воздух, и давление упало. Я снова мог говорить.

— Эрик…

— Что?

— У тебя есть зефирки?

— Что? А, вижу. Скафандр держит?

— Конечно.

— Тогда потерпи. Потом потушим. Я пока буду идти по инерции, но когда запущу ракету, мало не покажется.

— Мы выберемся?

— Думаю, да. На честном слове.

Сначала накатила ледяная волна облегчения. Затем злость.

— Больше ничего не онемеет ни с того ни с сего? — спросил я.

— Нет. А что?

— Ты же мне скажешь, если вдруг?

— К чему ты клонишь?

— Забудь.

Я больше не злился.

— Черта с два я забуду, — возразил напарник. — Ты прекрасно знаешь, что это была механическая поломка, кретин. Сам же починил!

— Нет. Я убедил тебя, что у меня все получится. Ты должен был поверить, что двигатели снова заработают. Эрик, я нашел для тебя чудодейственное средство. Я лишь надеюсь, что мне не придется изобретать новые плацебо всю дорогу домой.

— Ты в это веришь и все равно вышел на крыло на высоте шестнадцати миль? — механически фыркнул Эрик. — У тебя стальные яйца, недомерок, но лучше бы у тебя были мозги.

Я не ответил.

— Ставлю пять штук, что проблема была в механике. Приземлимся и спросим у специалистов.

— Заметано, — согласился я.

— Запускаю ракету. Два, один.

Меня вдавило в металлический скафандр. Коптящие языки пламени лизали мои уши, выписывали черные письмена на зеленом металлическом потолке, но розовый туман в глазах стоял не от огня.

Парень в толстых очках развернул схему венерианского корабля и постучал похожим на обрубок пальцем по задней кромке крыла.

— Здесь, — сообщил он. — Внешнее давление слегка пережало канал электропроводки, и кабелю было некуда гнуться. Он словно стал жестким, понимаешь? А потом металл расширился от нагрева и контакты разошлись.

— Полагаю, оба крыла устроены одинаково?

Он странно посмотрел на меня:

— Ну разумеется.

Я оставил чек на пять тысяч долларов в куче писем для Эрика и сел на самолет до Бразилии. Понятия не имею, как он меня разыскал, но сегодня утром пришла телеграмма.

Куда ж я денусь.

ДОЖДУСЬ! ^{(рассказ)}

На Плутоне ночь. Линия горизонта, резкая и отчетливая, пересекает поле моего зрения. Ниже этой изломанной линии — серовато-белая пелена снега в тусклом свете звезд. Выше — космический мрак и космическая яркость звезд. Из-за неровной цепи зубчатых гор звезды выплывают и поодиночке, и скоплениями, и целыми россыпями холодных белых точек. Движутся они едва-едва, но заметно — настолько, что замерший взгляд может уловить их перемещение.

Что-то здесь не так. Период обращения Плутона велик: 6,39 дня. Течение времени, видимо, замедлилось для меня.

Оно должно было остановиться совсем.

Неужели я ошибся?

Планета мала, и горизонт поэтому близок. Он кажется еще ближе, потому что расстояния здесь не скрадываются дымкой атмосферы. Два пика вонзаются в звездную россыпь, словно клыки хищного зверя. В расщелине между ними сверкает неожиданно яркая точка.

Я узнаю в ней Солнце — хотя оно и без диска, как любая другая тусклая звезда. Солнце сверкает, словно ледяная искорка между замерзшими вершинами; оно выползает из-за скал и слепит мне глаза…

…Солнце исчезло, рисунок звезд изменился. Видимо, я на время потерял сознание.

Нет, тут что-то не так.

Неужели я ошибся? Ошибка не убьет меня. Но может свести с ума…

Я не чувствую, что сошел с ума. Я не чувствую ничего — ни боли, ни утраты, ни раскаяния, ни страха. Даже сожаления. Одна мысль: вот так история!

Серовато-белое на серовато-белом: посадочная ступень, приземистая, широкая, коническая, стоит, наполовину погрузившись в ледяную равнину ниже уровня моих глаз. Я стою, смотрю на восток и жду.

Пусть это послужит вам уроком: вот к чему приводит нежелание умереть.

Плутон не был самой далекой планетой — он перестал ею быть в 1979 году, десять лет назад. Сейчас Плутон в перигелии — настолько близко к Солнцу (и к Земле), насколько это вообще достижимо. Не использовать такой шанс было бы нелепо.

И вот мы полетели — Джером, Сэмми и я — в надувном пластиковом баллоне, с двигателем на ионной тяге. В этом баллоне мы провели полтора года. После такого долгого совместного пребывания без всякой возможности остаться наедине с самими собой мы должны были бы возненавидеть друг друга. Но этого не случилось. Психометристы хорошо подбирают людей.

Только бы уединиться хоть на несколько минут. Только бы иметь хоть какое-то не предусмотренное программой дело. Новый мир мог таить бесчисленное множество неожиданностей. И наша посадочная ступень, эта металлическая рухлядь, тоже могла их таить. Наверное, никто из нас до конца не полагался на нашу «Нерву-К».

Подумайте сами. Для дальних путешествий в космосе мы используем ионную тягу. Ионный двигатель развивает малые ускорения, но зато его хватает надолго — наш, например, проработал уже десятки лет. Там, где тяготение много меньше земного, мы садимся на безотказном химическом топливе; чтобы опуститься на Землю или Венеру, мы используем тепловой барьер и тормозящее действие атмосферы; для посадки на газовых гигантах… Но кому охота там садиться?

На Плутоне нет атмосферы. Химические ракеты были слишком тяжелы, чтобы тащить их с собой. Для посадки на Плутон нужен высокоманевренный атомно-реактивный двигатель. Типа «Нервы» на водородном горючем. И он у нас был. Только мы ему не доверяли.

Джером Гласс и я отправились вниз, оставив Сэмми Кросса на орбите. Он ворчал по этому поводу, да еще как! Он начал ворчать еще на мысе Кеннеди и продолжал в том же духе все полтора года. Но кто-то должен был остаться. Кто-то всегда должен оставаться на борту возвращаемого на Землю аппарата, чтобы отмечать все неполадки, чтобы поддерживать связь с Землей, чтобы сбросить сейсмические бомбы, которые помогут нам разгадать последнюю тайну Плутона.

Этого мы никак не могли понять. Откуда взялась у Плутона его огромная масса? Планета в десятки раз тяжелее, чем ей положено. Мы собирались решить вопрос с помощью бомб — точно так же, как еще в прошлом веке выясняли строение Земли. Тогда создали схему распространения сейсмических волн сквозь толщу нашей планеты. Только эти волны были естественного происхождения, например от извержения Кракатау. На Плутоне больше толку будет от сейсмических бомб.

Между клыками-пиками внезапно сверкнула яркая звезда. Интересно, разгадают ли эту тайну к тому времени, когда закончится моя вахта?..

…Небосвод вздрогнул и замер, и…

Я смотрю на восток, мой взгляд скользит по равнине, где мы опустили посадочную ступень. Равнина и горы за ней тонут, словно Атлантида, — это звезды, поднимаясь, порождают иллюзию, будто мы непрерывно скользим вниз, падая в черное небо, — Джером, и я, и замурованный во льдах корабль…

«Нерва-К» вела себя великолепно. Несколько минут мы висели над равниной, чтобы проложить себе путь сквозь пласты замерзших газов и найти опору для посадки. Летучие соединения испарялись вокруг нас и кипели под нами, и мы опускались в бледном, белесом ореоле тумана, рожденного водородным пламенем.

В просвете посадочной юбки появилась влажная черная поверхность. Я опускал корабль медленно-медленно — и вот мы сели.

Первый час ушел у нас на то, чтобы проверить системы и приготовиться к выходу. Кому выйти первым? Это не праздный вопрос. Еще многие столетия Плутон будет самым дальним форпостом Солнечной системы, и слава первого человека, ступившего на Плутон, не померкнет вовеки.

Монета решила спор: имя Джерома будет стоять в учебниках истории первым. Помню улыбку, которую я выдавил; хотел бы я улыбнуться сейчас. Выбираясь через люк, он смеялся и острил насчет мраморных памятников. Можете видеть в этом иронию судьбы.

Я застегивал шлем, когда Джером начал изрыгать в шлемофон ругательства. Торопливо проделав все положенные процедуры, я вылез наружу.

Все стало ясно с первого взгляда.

Хлюпающая черная жижа под нашей посадочной ступенью прежде была грязным льдом, заледеневшей водой, перемешанной с легкими газами и скальными породами. Огонь, вырвавшийся из двигателя, расплавил этот лед. Скальные обломки, вмерзшие в него, стали тонуть, наша посадочная ступень тоже стала тонуть, а вода снова замерзла и охватила корпус выше средней линии. Посадочная ступень намертво засела во льду.

Мы, конечно, могли бы провести кое-какие исследования, прежде чем приниматься за освобождение корабля. Когда мы позвали Сэмми, он предложил нам именно такой план. Но Сэмми был наверху в аппарате, который мог вернуться на Землю, а мы — внизу, и посадочную ступень сковал лед на чужой планете.

Нас охватил страх. Мы не способны были ничего предпринять, пока не освободимся, — и оба знали это.

Странно, почему я не помню страха.

У нас была возможность. Посадочная ступень рассчитана для передвижения по Плутону, поэтому вместо посадочных опор она снабжена юбкой. Половинная мощность двигателя превращала ступень в корабль на воздушной подушке. Это безопаснее и экономичнее, чем совершать прыжки с помощью реактивной тяги. Под юбкой, как под колоколом, должны были сохраниться остатки испарившихся газов, и, значит, двигатель оставался в газовой полости.

Мы могли расплавить лед нашей «Нервы-К» и открыть себе путь.

Помню, мы были так осторожны, как только могут быть осторожны насмерть перепуганные люди. Мы поднимали температуру двигателя мучительно медленно. Во время полета водородное горючее обтекает реактор и само охлаждает его; здесь этого не было, зато в газовой полости вокруг двигателя стоял ужасающий холод. Он мог скомпенсировать искусственное охлаждение либо… Внезапно стрелки словно взбесились. Под влиянием чудовищной разности температур что-то вышло из строя. Джером вдвинул замедляющие стержни — никакого результата. Быть может, они расплавились. Быть может, проводка вышла из строя или резисторы превратились в сверхпроводники в этом ледяном мире. Быть может, сам реактор… Но это уже не имело значения.

Странно, почему я не помню страха?

Снова сверкнуло Солнце…

Ощущение тяжелой дремоты. Я опять очнулся. Те же звезды восходят роем над теми же мрачными вершинами.

Что-то тяжелое наваливается на меня. Я ощущаю его вес на спине и ногах. Что это? Почему оно не пугает меня?

Оно скользит вокруг, переливаясь, словно чего-то ищет. Оно похоже на огромную амебу, бесформенную и прозрачную, и внутри его видны какие-то черные зерна. На вид оно примерно моего веса.

Жизнь на Плутоне? Сверхтекучая жидкость? Гелий-два с примесью сложных молекул? Тогда этому чудищу лучше убраться подальше: когда взойдет Солнце, ему понадобится тень. На солнечной стороне Плутона температура на целых пятьдесят градусов выше нуля! Выше абсолютного нуля.

Нет, вернись! Но оно удаляется, переливаясь, как капля; уходит к ледяному кратеру. Неужели моя мысль заставила его уйти? Нет, чепуха. Ему, наверное, не понравился мой запах. Как ужасающе медленно оно ползет, если я замечаю его движение! Я вижу его боковым зрением, как расплывчатое пятно, — оно спускается вниз, к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке первого человека, который погиб на Плутоне.

После аварии двигателя один из нас должен был спуститься вниз и взглянуть, насколько велики разрушения. Кто-то должен был струей ранцевого двигателя прожечь тоннель во льду и проползти по нему в полость под посадочной юбкой. Мы старались не думать о возможных осложнениях. Мы все равно уже погибли. Тот, кто вползет под юбку, погибнет наверняка; что ж из этого? Смерть есть смерть.

Я не чувствую себя виноватым: если бы жребий пал на меня, вместо Джерома пошел бы я.

Двигатель выбросил расплавленные обломки реактора прямо на ледяные стенки полости. Мы здорово попались, вернее, попался я. Потому что Джером был уже все равно что мертв. В газовой полости настоящий радиоактивный ад.

Джером, вползая в тоннель, тихо шептал проклятия, а выполз молча — наверное, все подходящие слова израсходовал раньше, на мелкие неприятности.

Помню, что я плакал, отчасти от горя, отчасти от страха. Помню, что старался говорить спокойно, несмотря на слезы. Джером не увидел моих слез. Если он догадывался, это его дело. Он описал мне ситуацию, сказал: «Прощай», а потом шагнул на лед и снял шлем. Туманное белое облако окружило его голову, взорвалось и опустилось на лед крошечными снежинками.

Но все это кажется мне бесконечно далеким. Джером так и стоит там, сжимая в руках шлем: памятник самому себе, первому человеку на Плутоне. Иней лежит на его лице.

Солнце восходит. Надеюсь, эта амеба успела…

…Это дико, невероятно. Солнце на мгновение остановилось — ослепительно-белая точка в просвете между двумя вершинами-близнецами. Потом оно метнулось вверх — и вращающийся небосвод вздрогнул и застыл. Вот почему я не заметил этого раньше! Это происходит так быстро!

Чудовищная догадка… Если повезло мне, то могло повезти и Джерому. Неужели…

Там наверху оставался Сэмми, но он не мог спуститься ко мне. А я не мог подняться к нему. Системы жизнеобеспечения были исправны, но рано или поздно я бы замерз или остался без кислорода.

Я провозился часов тридцать, собирая образцы льда и минералов, анализируя их, сообщая данные Сэмми по лазерному лучу, отправляя ему возвышенные прощальные послания и испытывая жалость к самому себе. Каждый раз, выбираясь наружу, я проходил мимо статуи Джерома. Для трупа, да еще не приукрашенного бальзамировщиком, он выглядел чертовски хорошо. Его промерзшая кожа была совсем как мраморная, а глаза устремлены к звездам в мучительной тоске. Каждый раз, проходя мимо него, я гадал, как буду выглядеть сам, когда придет мой черед.

— Ты должен найти кислородную жилу, — твердил Сэмми.

— Зачем?

— Чтобы выжить! Рано или поздно они вышлют спасательную экспедицию. Ты не должен сдаваться.

Я уже сдался. Кислород я нашел, но не такую жилу, на которую надеялся Сэмми. Всего лишь крохотные прожилки кислорода, смешанного с другими газами, — вроде прожилок золотоносной руды в скале. Они были слишком малы, они пронизывали лед слишком тонкой паутиной.

— Тогда используй воду! Ты можешь добыть кислород электролизом!

Но спасательный корабль прилетит через годы. Придется строить его совершенно заново, да еще переделывать конструкцию посадочной ступени. Для электролиза нужна энергия, для обогрева тоже. А у меня только аккумуляторы.

Рано или поздно мои запасы энергии иссякнут. Сэмми этого не понимал. Он был в еще большем отчаянии, чем я. Я не исчерпал списка своих прощальных сообщений — просто перестал их посылать, потому что они сводили Сэмми с ума.

Очевидно, я слишком много раз проходил мимо статуи Джерома — и вот она появилась, надежда.

В Неваде, в трех миллиардах миль отсюда, в склепах, окруженных жидким азотом, лежит полмиллиона трупов. Полмиллиона замороженных людей ждут своего воскрешения, ждут того дня, когда врачи научатся размораживать их без риска для жизни, научатся устранять те нарушения, что вызваны ледяными кристалликами, пробившими стенки клеток в их мозгах и телах, научатся лечить те болезни, что убивали их.

Полмиллиона кретинов? А что им оставалось делать? Они умирали.

И я умираю.

В полном вакууме человек способен прожить какие-нибудь десятые доли секунды. Если двигаться быстро, за это время можно сбросить скафандр. Без его защиты черная Плутонова ночь за считаные мгновения высосет все тепло из моего тела. И при пятидесяти градусах выше абсолютного нуля я буду стоять замороженный и ждать второго пришествия — врачей или Господа Бога.

…Солнце сверкнуло…

…И снова звезды. Нигде не видно той гигантской амебы, которой я не понравился вчера. А может, я смотрю не в ту сторону.

Мне бы хотелось, чтобы она успела спрятаться.

Я смотрю на восток, мой взгляд скользит по искореженной равнине. Боковым зрением я вижу посадочную ступень — целехонькую и неподвижную.

Скафандр лежит рядом со мной на льду. Я стою в серебристом одеянии на вершине черной скалы, неотрывно и вечно глядя на горизонт. Я успел принять эту героическую позу, прежде чем холод коснулся мозга. Лицом к востоку, молодой человек! Правда, я немного спутал направление. Но пар от моего дыхания заслонял тогда от меня мир, и я все делал в безумной спешке.

Сейчас Сэмми Кросс, должно быть, уже на обратном пути. Он расскажет им, где я.

Звезды выплывают из-за гор. И вершины, и волнистая равнина, и Джером, и я бесконечно погружаемся в черное небо.

Мой труп будет самым холодным за всю историю человечества. Даже исполненных надежды мертвецов на Земле хранят всего лишь при температуре жидкого азота. Это кажется страшной жарой после ночей на Плутоне, когда пятьдесят градусов абсолютного дневного тепла рассеиваются в пространстве.

Сверхпроводник — вот что я такое. Каждое утро лучи Солнца поднимают температуру и выключают меня, словно какую-нибудь обыкновенную машину. Но по ночам сеть моих нервов превращается в сверхпроводник. По ней текут токи, текут мысли, текут ощущения. Медленно, безумно медленно. Стопятидесятитрехчасовые сутки Плутона сжимаются в какие-нибудь пятнадцать минут. При таком темпе я, пожалуй, доищусь.

Я и статуя, и наблюдательный пункт. Ничего удивительного, что у меня нет эмоций. Но кое-что я все-таки ощущаю: тяжесть, навалившуюся на меня, боль в ушах, растягивающее усилие вакуума, приложенное к каждому квадратному миллиметру моего тела. Моя кровь не вскипает в вакууме. Но внутри моего ледяного тела заморожено напряжение, и мои нервы непрестанно говорят мне об этом. Я ощущаю, как ветер скользит по моим губам, словно легкий сигаретный дымок.

Вот к чему приводит нежелание умереть. Занятно будет, если я все-таки дождусь!

Неужели меня не найдут? Плутон — небольшая планета. Правда, для того, чтобы затеряться, даже маленькая планета достаточно велика. Но ведь есть еще посадочная ступень.

Впрочем, она, кажется, скрыта инеем. Испарившиеся газы снова сконденсировались на ее корпусе. Серовато-белое на серовато-белом: сахарная голова на неровном ледяном подносе. Я могу простоять здесь вечность, пока они не отыщут мой корабль среди бесконечной равнины.

Перестань!

Опять Солнце…

…Опять выкатываются на небо звезды. Те же созвездия снова и снова восходят в тех же местах. Теплится ли в теле Джерома такая же полужизнь, как и в моем? Ему следовало бы раздеться. Господи, как бы я хотел смахнуть иней с его глаз!

Хоть бы этот сверхтекучий шар вернулся…

Проклятие! Как же холодно здесь.

ГЛАЗ ОСЬМИНОГА ^{(рассказ)}

Это был колодец.

Генри Бедросян и Кристофер Луден склонились над краем и заглянули в ослепительную черноту. Позабытый мотоцикл стоял в сторонке на мелком, как тальк, песке чудесного розового цвета, что тянулся в бесконечность к плоскому горизонту, постепенно перенимая цвет неба. Небо было кроваво-алым. Так мог бы выглядеть огненный закат в Канзасе, но крошечное солнце все еще стояло в зените. Полупрозрачные граненые блоки, составлявшие устье колодца, казались святотатством на фоне дикой и смертельно-ядовитой пустыни, которой на самом деле и был Марс.

Колодец возвышался на четыре фута над поверхностью пустыни, почти правильный круг с диаметром около трех ярдов. Он был сложен из шершавых, изъеденных временем блоков высотой в один фут, шириной в пять дюймов и толщиной, вероятно, тоже в фут. Из какого бы материала они ни были высечены, в их глубине как будто играло голубое пламя.

— Он такой человеческий! — сказал Генри Бедросян, и в голосе слышалось изумленное разочарование, отразившееся на темном, словно бы тоже высеченном из камня лице.

Крис Луден понял, что он хотел сказать.

— Это естественно. Колодец так же прост, как рычаг или колесо, в нем мало что можно изменить. Ты обратил внимание на форму камней?

— Да, они странные. Но их тоже мог бы создать человек.

— В таких условиях? Вдыхая окись азота и запивая ее красной дымящейся кислотой? Но… — Крис глубоко вздохнул. — К чему жаловаться? Это жизнь, Гарри![2] Мы обнаружили разумную жизнь!

— Нужно рассказать Эйбу.

— Правильно.

Однако они еще долго не двигались с места, стоя над колодцем в своих ярко-зеленых скафандрах на фоне розового песка, уходящего к багровому горизонту, и вглядываясь в манящую темноту на дне. Затем вернулись к марсоходу и забрались в него.

Спускаемый аппарат стоял строго вертикально, как огромная стальная шариковая ручка. Нижняя ступень с тремя расходящимися в стороны посадочными опорами включала твердотопливный ракетный двигатель и грузовой трюм, уже опустевший на две трети. Верхняя предназначалась для возвращения на орбиту. Далеко за изгибом дюны белым пятном маячил отброшенный тормозной парашют.

Марсоход — знаменитый двухместный мотоцикл с большими толстыми шинами и множеством специальных приспособлений — пристроился рядом с посадочной опорой. Генри выскочил из него и поднялся в кабину, чтобы вызвать Эйба Купера, оставшегося в орбитальном корабле. Крис Луден забрался в трюм и долго копался там, пока не отыскал в беспорядочной куче разнообразных полезных предметов моток веревки, металлическое ведро и тяжелый геологический молоток, прошедший антикоррозионную обработку. Крис сбросил все это поближе к марсоходу и спрыгнул сам.

— Посмотрим, посмотрим, — бормотал он под нос.

По трапу из кабины спустился Генри.

— Эйб рвет и мечет, — сообщил он. — Говорит, если не будем докладывать ему каждые пять минут, он сам сюда прилетит. Эйб хочет знать, каков возраст колодца.

— Я тоже, — помахал молотком Крис. — Отколем кусочек и проведем анализ. Идем.

Колодец находился в полутора милях от корабля и сливался по цвету с окружающей пустыней. Они могли бы запросто не найти его, если бы не оставили метку.

— Для начала давай узнаем, какая там глубина, — предложил Луден.

Он привязал конец веревки к ручке ведра, поместил туда молоток и опустил в колодец. Стоя в жуткой сверхъестественной тишине марсианской пустыни, они прислушивались… Веревка почти кончилась, когда ведро ударилось обо что-то. Через мгновение донесся слабый всплеск. Генри заранее разметил веревку, чтобы можно было определить глубину. Получалось около трехсот футов.

Они подняли ведро, до половины заполненное мутной маслянистой жидкостью.

Крис передал его напарнику:

— Гарри, хочешь сам провести анализ?

Смуглокожий Генри вздернул острую бородку и усмехнулся:

— Предоставляю эту честь тебе. Мы оба прекрасно знаем, что это такое.

— Разумеется, но анализ все равно нужен.

Они разыграли на пальцах, кому этим заниматься. Генри проиграл. Он отправился назад к кораблю, раскачивая ведро в руке, так что жидкость выплескивалась через край.

Камень, из которого был сложен колодец, напоминал кварц или даже какой-то особый мрамор без жилок. Сильно выветренный, он был и старательно отполирован мелким марсианским песком. Крис Луден выбрал подходящий блок и ударил по нему молотком в том месте, где, как ему показалось, была трещина.

Он успел ударить еще два раза, прежде чем молоток превратился в бесформенную массу.

Луден повертел молоток в руках, разглядывая смятые и закругленные кромки. В голубых глазах застыло озадаченное выражение. Он понимал, что правительство могло сколько угодно экономить на весе оборудования, но только не на его качестве. Доставка этого молотка на Марс стоила десятки тысяч долларов, и он должен быть изготовлен из самой прочной легированной стали. Значит…

Он приподнял голову, пробуя на вкус безумную идею.

— Гарри!

— Да?

— Как у тебя дела?

— Я как раз захожу в шлюз. Дайте мне пять минут на то, чтобы определить, что это вещество — азотная кислота.

— Хорошо, но у меня к тебе еще одна просьба. Ты не потерял свое кольцо?

— Алмазную подкову? Нет, конечно.

— Тогда прихвати его с собой, но надень поверх скафандра. Не забудь: поверх скафандра.

— Подожди, Крис. Это очень дорогое кольцо. Почему бы тебе не воспользоваться своим?

— Как же я сам не догадался! Сейчас сниму скафандр и… Ох, что-то шлем никак не отстегивается.

— Стой-стой, я все понял.

Послышался щелчок отключаемой рации.

Луден присел, поджидая напарника.

Солнце сползало к горизонту. Они совершили посадку вчера вечером, незадолго до заката, и успели заметить, как быстро пустыня меняет цвет с розового на непроглядно-черный и как мало света дают крохотные луны. Но до заката оставалось еще четыре часа.

Дюны по-прежнему изгибались дугами такой правильной формы, как будто были созданы человеком. По какой-то неведомой причине ветер здесь дул в одном направлении, словно земные пассаты. Казалось, дюны с неторопливостью улитки ползли вслед за ветром.

Сколько лет тем камням за спиной? Если это и в самом деле… Глупая, странная идея, но Крис не вызвался бы лететь на Марс, не будь он хотя бы наполовину романтиком. Если это и в самом деле алмазы, значит они ужасно старые, раз так износились под воздействием обычного песка. Они намного старше пирамид и годятся в отдаленные предки самому Сфинксу. Наверное, раса, создавшая колодцы, давно исчезла. Многие писатели-фантасты предполагали, что марсиане вымерли. Может, когда-то в этих колодцах действительно была вода.

— Алло, Крис?

— Я здесь.

— Это и правда азотная кислота, грязная и не слишком крепкая. В следующий раз можешь поверить мне на слово.

— Гарри, нас сюда послали не для того, чтобы выдвигать гениальные гипотезы. Их было достаточно, пока строили корабль. Мы здесь для того, чтобы установить факты, правильно? Правильно.

— Буду через десять минут, — ответил Генри и со щелчком отключился.

Взгляд Лудена бесцельно бродил по пустыне, но затем что-то привлекло его внимание. Одна из дюн имела неправильную, несимметричную форму — дуга переходила в пологий вытянутый рукав. Она выделялась на фоне других, как груша среди яблонь.

В запасе у Лудена оставалось десять минут, а идти до дюны было не так уж и далеко. Он встал и направился к ней.

Остановившись возле дюны, Луден оглянулся. Колодец был отлично виден, и расстояние оказалось намного меньшим, чем он решил поначалу. Близость горизонта сбила его расчеты.

Покатый склон дюны поднимался вверх на четырнадцать футов.

Что нарушило ее форму? Может, просто скала, не настолько высокая, чтобы ее острая вершина поднималась над песком. Нужно будет потом проверить эхолокатором.

Скала должна находиться под этим рукавом.

— Крис, где тебя черти носят?

Луден подскочил от неожиданности. Он совсем забыл о Генри.

— Посмотри строго на юг от колодца, и увидишь меня.

— Почему ты не остался на месте, придурок? Я уже решил, что тебя занесла песчаная буря.

— Извини, Гарри. Меня тут кое-что заинтересовало.

Луден с озабоченным видом остановился на искривленном рукаве дюны и добавил:

— Попробуй поцарапать какой-нибудь блок колодца своим кольцом.

— Дурацкая затея, — усмехнулся Генри.

— А ты все-таки попробуй.

В тишине Луден ощутил дыхание ветра и посмотрел вниз, на песок, пытаясь представить себе, что за преграда остановила его здесь. Не обязательно что-то большое, и не в глубине, а с наветренной стороны… В начале изгиба… вон там.

— Крис, я поцарапал его. Очень отчетливая царапина. Так что он легко поддается… Упс! А-а-а! Крис, ты обречен! Только смерть спасет тебя от моего гнева!

— Что тебя так расстро…

— Мой бриллиант! Я испортил его!

— Не переживай. Ты можешь получить вместо него миллион других только из одного блока этого колодца.

— Предположим, ты прав. Но нам понадобится лазер, чтобы отрезать его. И они могли использовать алмазную пыль вместо цемента. Сколько понадобится топлива, чтобы перевезти…

— Гарри, у меня к тебе просьба… Подгони…

— Последняя твоя просьба обошлась мне в три тысячи долларов.

— Подгони марсоход сюда. Я хочу устроить небольшие раскопки.

— Жди.

Через минуту марсоход остановился вплотную к зеленому скафандру Криса. Судя по улыбке Генри, царапина на бриллианте не оставила шрама в его душе.

— Где будем копать?

— Прямо тут, где я стою.

Марсоход был оборудован двумя вертикальными пневмореактивными двигателями для преодоления высоких препятствий. Под днищем машины располагался вместительный резервуар, куда воздух закачивался насосом прямо из марсианской атмосферы. Генри включил двигатели и завис над тем местом, где стоял Крис, поерзав немного по сиденью, чтобы уравновесить машину. Крис отошел в сторону, но Генри с усмешкой удвоил напор струи, так что напарника обдало песком. Через полминуты давление ослабло, и Генри пришлось приземлиться. Марсоход задрожал, снова наполняя резервуар сжатым воздухом.

— Не люблю задавать лишних вопросов, — сказал Генри, — но для чего мы это делаем?

— Там, внизу, что-то твердое, и я хочу его выкопать.

— Ну хорошо, если, конечно, ты уверен, что точно определил место. Иначе можем полгода даром потратить.

Они потратили даром три минуты, молча наблюдая за тем, как марсоход закачивает воздух в резервуар.

— Эй, — снова заговорил Генри, — как, по-твоему, мы можем подать заявку на это месторождение алмазов?

Крис Луден, сидевший на крутом склоне дюны, глубокомысленно почесал заднюю часть шлема:

— А почему бы и нет? Мы не встретили здесь ни одного живого марсианина, так что никто, кроме нас, не может претендовать на него. Разумеется, мы имеем право подать заявку; в самом худшем случае нам просто откажут.

— Еще одна деталь. Я не хотел говорить, пока ты сам не увидишь, ну да черт с ним. Один из блоков весь покрыт царапинами.

— Они там все такие.

— Не совсем. Это очень глубокие царапины, и все они проведены под наклоном в сорок пять градусов, если только у меня не разыгралось воображение. Они слишком тонкие, чтобы утверждать наверняка, но я думаю, что это какие-то письмена.

Не дожидаясь ответа, Генри поднялся в воздух на реактивных двигателях. В этом деле он был мастер и напоминал сейчас балетного танцора. Сам он мог шевелиться, ища равновесное положение, но машина висела в воздухе неподвижно.

Что-то появилось из-под песка. Но вовсе не скала.

Это было нечто напоминающее современную скульптуру, бесполезную и бессмысленную, но в то же время по-своему красивую. Нечто, раньше бывшее механизмом, а теперь превратившееся в ничто.

Генри Бедросян завис над конической ямой, которую вырыли его двигатели. Артефакт почти очистился от песка. Следом за ним показалось еще что-то.

Мумия.

Марсоход плавно снизился на последних запасах сжатого воздуха. Когда Генри выпрыгнул из него, Крис уже спускался по коническому склону ямы.

Мумия была гуманоидом, ростом приблизительно в четыре фута, с длинными руками, хрупкими сужающимися пальцами и, в полном соответствии со сложившимися представлениями, непропорционально большим черепом. Подробностей было не разглядеть, до такой степени все ссохлось и истерлось. Крис не смог даже точно определить, сколько пальцев у гуманоида. На одной руке сохранились два, на другой — только один, и вдобавок плоский оттопыренный большой палец. На ногах пальцев вообще не было. Существо лежало лицом вниз.

У артефакта, теперь полностью освобожденного от песка, можно было разглядеть больше деталей. Только эти детали казались бессмысленными. Толстые изогнутые металлические прутья, тонкие закрученные провода, два больших погнутых кольца с какой-то полусгнившей тканью, прицепившейся к ободам.

И тут в голове у Генри что-то переключилось, и он объявил с той же легкостью, с какой разбирался во всевозможных схемах и приборах:

— Это велосипед.

— Ты с ума сошел.

— Нет, ты присмотрись. Колеса очень большие и…

Это был фантастически уродливый велосипед: колеса около восьми футов в диаметре, низкое седло, рассчитанное на карлика, система шестеренок с очень низким передаточным отношением, заменяющая цепь. Седло располагалось почти вплотную к заднему колесу, а искореженный руль крепился к втулке переднего. Какая-то сила смяла механизм, как мужская рука сминает пачку сигарет, а затем азотная кислота разъела металл.

— Хорошо, это велосипед, — согласился Крис. — Велосипед Сальвадора Дали, но все-таки велосипед. Наверное, они во многом были похожи на нас, а? Велосипеды, каменные колодцы, письменность…

— Одежда.

— Где?

— Она наверняка была. Видишь, его торс поврежден меньше. Можно даже разглядеть морщины на коже. Одежда защищала его, пока совсем не сгнила.

— Возможно. И он разрушает все наши теории об исчезнувшей расе. Ему не может быть больше нескольких тысяч лет. Скорее, даже сотен.

— Значит, они все-таки пьют азотную кислоту. Что ж, партнер, мы пролетели с алмазным месторождением. Судя по всему, у него есть живые наследники.

— Не стоит рассчитывать на то, что они в точности похожи на нас. Все, что мы нашли, — одежда, письмена, колодец, — все это разумные существа просто обязаны были изобрести. А двуногое строение тела можно объяснить параллельной эволюцией.

— Параллельной эволюцией? — переспросил Генри.

— Возьми, например, глаз осьминога. Он совпадает по строению с человеческим глазом. Тем не менее осьминог даже отдаленно не похож на человека. Для большинства сумчатых можно найти близнецов среди млекопитающих. Ладно, давай попробуем поднять его.

Любой археолог со спокойным сердцем расстрелял бы их за это.

Мумия оказалась легкой и сухой, как пробка, и, похоже, не собиралась разваливаться на части прямо у них в руках. Они надежно привязали тело к багажному ящику и забрались в марсоход. Крис возвращался назад медленно и очень осторожно.

Крис Луден поставил ногу на первую ступеньку трапа и поправил мумию на левом плече.

— Нужно опрыскать его пластиком перед взлетом, — сказал он. — У нас же должен быть спрей?

— Что-то не припомню. Давай лучше сфотографируем его, пока он не развалился.

— Правильно. В кабине есть камера.

Крис поднялся по трапу, а вслед за ним и Генри. Они без происшествий доставили мумию к воздушному шлюзу.

— Я вот что подумал, — начал Генри. — Та азотная кислота не была разбавленной, но все-таки в ней содержалось немного воды. Может быть, биохимия этого парня устроена так, что он поглощал воду из кислоты.

— Дельная мысль.

Они бережно опустили мумию на груду одеял и принялись искать камеру. После пяти минут безуспешных поисков Крис демонстративно постучал головой об стену.

— Я брал ее вчера, чтобы снять закат. Она в грузовом трюме.

— Ну так принеси ее.

Генри остался в воздушном шлюзе, наблюдая, как Крис спускается по лестнице. Через мгновение он уже выскочил из трюма с висевшей на плече фотокамерой.

— Я тут тоже подумал, — сказал Крис, но голос, казалось, донесся откуда-то со стороны, а не от его поднимающейся фигуры. — Вряд ли алмазы встречаются здесь в таком уж изобилии, и вырезать из них блоки, видимо, было непросто. Почему именно алмазы? И зачем нужна была надпись на колодце?

— Какие-то религиозные причины? Возможно, марсиане поклоняются воде.

— Именно так я и подумал.

— Не сомневаюсь. Эта идея так же стара, как гипотеза Лоуэлла[3].

Крис поднялся наверх. Они зашли в шлюз и подождали, пока закончится цикл санитарной обработки.

Наконец внутренняя дверь шлюза открылась. Оба астронавта уже сняли шлемы и одновременно почувствовали запах. Резкий и приторный. От древнего трупа поднимались клубы густого дыма.

Генри среагировал первым. Он кинулся в кухонный отсек к пароварке. В ней еще оставалось немного воды; Генри схватил ее и плеснул водой на тлеющую марсианскую мумию, свободной рукой открывая кран, чтобы набрать еще.

Мумия вспыхнула, подобно бомбе с напалмом.

Генри отпрыгнул в сторону и протаранил головой что-то твердое и плоское, так что искры из глаз посыпались. Он упал, но тут же попытался встать, смутно осознавая, что нужно сделать что-то срочное, но так и не вспомнив, что именно. Он увидел, как Крис, все еще не снявший скафандр, метнулся навстречу разноцветному пламени, ухватил мумию за лодыжки, зашвырнул в воздушный шлюз и нажал на кнопку «Полный цикл обработки». Внутренняя дверь с шумом захлопнулась.

Крис склонился над Генри:

— Где болит? Гарри, ты можешь говорить? Можешь шевелить руками?

Генри попытался выпрямиться:

— Со мной все в порядке.

Крис облегченно вздохнул и вдруг расхохотался.

Слегка пошатываясь, Генри поднялся на ноги. Голова раскалывалась от боли. Запах в кабине не был совсем уж невыносимым, и кондиционер жужжал, старательно очищая воздух. Красноватый дым вытекал через открытую наружную дверь шлюза.

— Почему он взорвался? — спросил Генри.

— Из-за воды, — ответил Крис Луден. — Ну и диковинная же у него биохимия! Хотел бы я взглянуть на его живого сородича.

— А как же колодец? Они пользовались водой.

— Да, пользовались. Еще как пользовались, черт возьми. Я ведь тебе рассказывал, что глаз осьминога практически не отличается от человеческого?

— Рассказывал. Но колодец остается колодцем, правильно?

— Только, Гарри, если он не служит крематорием. Да и как могло быть иначе? На Марсе нет огня, но вода способна полностью разложить труп. И я бы не отказался узнать, какие прощальные слова здешние гробовщики вырезают на алмазных блоках для своих клиентов. Самое твердое из всех веществ, известных людям и марсианам! Почти вечный памятник дорогим усопшим!

КАК УМИРАЮТ ГЕРОИ ^{(рассказ)}

Только полная беспощадность помогла бы Картеру выбраться с базы живым. Никто из бегущей за ним толпы не остался охранять марсоходы, потому что Картеру понадобилось бы слишком много времени, чтобы пройти через грузовой шлюз. Они прекрасно понимали, что легко перехватят его там. Зато у пешеходного шлюза охрану выставили, надеясь, что Картер сунется именно туда. Возможно, так и нужно было сделать, потому что, если бы Картер успел закрыть у них перед носом первую дверь, автоматическая система безопасности не позволила бы снова открыть ее до тех пор, пока он не окажется во второй камере, и так далее до самого выхода наружу. А сев в марсоход, он сам угодил в ловушку.

Под куполом было достаточно места для маневра. К этому моменту не успели установить и половины сборных домов, так что бо́льшая часть территории базы оставалась свободной. Лишь кое-где на ровном оплавленном песке стояли штабеля пенопластовых стен, полов и перекрытий. Но в конце концов Картера все равно поймали бы. Преследователи уже заводили второй марсоход.

Однако они не ожидали, что Картер рискнет прорываться прямо сквозь купол.

Марсоход покачнулся, но тут же выправился. Вырывающийся наружу воздух ревел вокруг, поднимая облако мелкого песка и отбрасывая его в ядовитую атмосферу. Картер с усмешкой оглянулся. Теперь они умрут, все до единого. Кроме него, все остальные без скафандров. Через час он вернется и заделает разрыв купола. А потом придумает душещипательную историю, чтобы рассказать ее тем, кто прилетит на следующем корабле.

Картер еще раз оглянулся и нахмурился. Что они задумали?

Не меньше десяти человек, с трудом удерживаясь на ногах под напором ветра, подняли пенопластовую стену, развернули вертикально и отпустили. Ветер подхватил ее и с громким хлопком прижал к куполу, закрывая десятифутовый разрыв.

Картер остановил марсоход, решив посмотреть, что произойдет дальше.

Никто не задохнулся. Воздух больше не вырывался с ревом из купола, а тихо шипел, просачиваясь в щели. Обитатели базы спокойно и тщательно упаковались в скафандры и один за другим пошли в переходный шлюз, чтобы починить купол.

Второй марсоход въехал в грузовой шлюз. Третий и последний тоже начал подавать признаки жизни. Картер развернулся и помчался прочь.

Марсоход способен развить скорость двадцать пять миль в час. У него три колеса с широкими шинами, установленные на пятифутовых консолях. Если колеса не смогут преодолеть какое-то препятствие, под днищем расположены два вертикальных двигателя, работающих на сжатом воздухе. Мотор и воздушный компрессор питаются от аккумуляторов «Литтон», дающих десятую часть от энергии той бомбы, что была сброшена на Хиросиму.

Картер подготовился к бегству так тщательно, как только мог за столь короткое время. Он прихватил полный запас кислорода — в багажнике лежали двенадцать баллонов, рассчитанных на четыре часа каждый, и еще один баллон стоял у него в ногах. Аккумуляторы были заряжены почти полностью, так что воздух закончится гораздо раньше, чем энергия. Когда преследователи отстанут, воздуха в дополнительном баллоне как раз хватит, чтобы вернуться к куполу.

Кроме его марсохода и тех двух, что гнались за ним, другого транспорта на Марсе не было. Картер удирал на скорости двадцать пять миль в час, и с такой же скоростью мчались преследователи. Ближайший из них отставал на полмили.

Картер включил рацию.

— …Не могу этого допустить, — услышал он обрывок фразы. — Одному из вас придется вернуться. Мы можем потерять два марсохода, но не все три сразу.

Это говорил Шют, начальник исследовательской экспедиции и единственный военный на базе.

Прозвучавший в ответ густой и ироничный голос принадлежал Руфусу Дулиттлу, биохимику:

— Ну и что нам теперь делать? Бросить монетку?

— Разрешите мне остаться, — послышался напряженный голос третьего. — У меня с ним свои счеты.

Затылок Картера похолодел от тревожного предчувствия.

— Хорошо, Альф. Удачи тебе, — согласился Руфус и добавил зловещим тоном, словно догадываясь, что Картер его слышит: — Счастливой охоты.

— Займитесь починкой купола. Я позабочусь о том, чтобы Картер не вернулся.

Преследующий Картера марсоход резко свернул в сторону и по широкой дуге направился к базе. Второй продолжил погоню. И вел его лингвист Альф Харнесс.

Бо́льшая часть из дюжины обитателей базы восстанавливала купол при помощи пластиковых заплат и нагревательных ламп. Это была длительная работа, но не очень сложная, поскольку Шют приказал выкачать воздух. Прозрачный пластик просел, накрыв собой сборные дома. В результате база превратилась в группу связанных между собой навесов, так что пройти от одного к другому можно было без особого труда.

Старший лейтенант Майкл Шют посмотрел на работающих подчиненных и решил, что они держат ситуацию под контролем. Он прошел под складкой купола, выпрямив спину, как солдат на параде.

Шют остановился возле колдующего над генератором воздуха Гондотом. Тот заметил его и, не оборачиваясь, спросил:

— Старший, почему вы разрешили Альфу в одиночку гоняться за Картером?

Шют пропустил мимо ушей прозвище и сказал:

— Мы не можем потерять обе машины.

— Тогда почему бы нам просто не выставить караулы на ближайшие двое суток?

— А если Картер проберется мимо них? Возможно, он решил любой ценой вывести купол из строя. И он может застать нас со спущенными штанами. Даже если кто-то из нас и успеет надеть скафандр, переживем ли мы еще одно повреждение купола?

Гондот хотел почесать коротко стриженную бороду, но пальцы ударились о пластик шлема.

— Вероятно, нет, — раздраженно ответил он. — Я могу заполнить купол в любой момент, как только он будет готов. Но после этого генератор опустеет. Мы истратим все запасы воздуха, так что еще один разрыв добьет нас.

Шют кивнул и двинулся дальше. Снаружи купола — тонны необходимого для дыхания азота и кислорода, но в виде диоксида азота; генератор перерабатывает этот газ в дыхательную смесь в три раза быстрее, чем обитатели базы способны расходовать воздух. Но если Картер снова прорвет купол, эта скорость может оказаться недостаточной.

У Картера ничего не получится. Альф позаботится об этом. Опасность позади — на этот раз.

И значит, старший лейтенант Шют может вернуться к предшествующим этой опасности событиям.

Шют составил отчет еще месяц назад и с тех пор не единожды перечитывал, всякий раз находя его исчерпывающим и толковым. Но все же оставалось ощущение, что можно было написать лучше. Отчет должен принести максимальную пользу. Но то, что Шют обязан сказать, может быть сказано лишь однажды, после чего его карьера закончится, а самого его принудят к молчанию.

Когда-то давно Казинс для собственного удовольствия сочинил одну книгу. Возможно, он сейчас помог бы Шюту. Но Старший никого не хотел вовлекать в то, что могло быть расценено как бунт.

И все же нужно переписать этот отчет или, по крайней мере, кое-что к нему добавить. Лью Харнесс уже мертв. Картер умрет в ближайшие два дня. И за все это Шют обязан ответить. Во всех смыслах.

Дело не такое уж срочное. Пройдет еще месяц, прежде чем Земля окажется в зоне действия передатчика.

Бо́льшая часть астероидов странствует в промежутке между Марсом и Юпитером, и порой случается, что их орбиты пересекаются не с орбитой планеты, как обычно, а с самой планетой. Вся поверхность Марса усеяна кратерами, образовавшимися от падения астероидов: древними, полуразрушенными, и новыми, с острыми кромками, большими и маленькими, бугристыми и ровными. База располагалась в центре большого и не слишком древнего кратера, диаметром в четыре мили, — гигантской разбитой пепельницы, выброшенной за ненадобностью на красный песок.

Марсоходы мчались по потрескавшемуся оплавленному песку, огибая случайные препятствия в виде торчавших под углом к поверхности скал и постепенно поднимаясь к изломанной кромке кратера. Солнце стояло точно в зените, окруженное кровавыми разводами неба.

Альф неумолимо приближался. Но как только марсоходы перевалят через кромку и начнут спуск, дистанция снова должна увеличиться. Погоня обещала быть долгой.

Настало время для сожалений, если оно вообще когда-либо настает. И в любом случае Картер был не из тех, кто испытывает угрызения совести. Лью Харнесс должен был умереть, поскольку давно на это напрашивался. Картера слегка озадачило, что его смерть вызвала такую бурную реакцию. Неужели все они были такими же, как Лью? Вряд ли. Если бы Картер остановился и попытался все объяснить…

То они разорвали бы его. Эти лисьи морды с раздувающимися ноздрями и оскаленными клыками.

А сейчас за ним гнался всего один человек. Но этот человек был братом Лью.

Вот наконец и кромка, Альф же по-прежнему далеко позади. Картер сбросил скорость, понимая, что спуск будет нелегким, но едва он перевалил через кромку, скала в десяти ярдах от него вспыхнула мерзким белым огнем.

Альф прихватил с собой ракетницу.

Картер с трудом сдержал желание выпрыгнуть и спрятаться за скалами. Марсоход покатил вниз, и Картеру волей-неволей пришлось позабыть о своих страхах и сосредоточиться на дороге, чтобы машина не опрокинулась.

Разбросанные вокруг камни еще больше замедлили движение. Картер развернул марсоход к ближайшему песчаному склону. К этому времени Альф уже показался на кромке кратера, в четверти мили позади. Его силуэт замер на мгновение на фоне кровавого неба, а затем в угрожающей близости от Картера взметнулось пламя еще одной вспышки.

Картер рванул по песчаному склону к абсолютно плоскому горизонту.

— Похоже, Джек, это надолго, — проговорило вдруг радио.

Картер нажал на кнопку ответа:

— Твоя правда. Сколько у тебя осталось зарядов?

— Не беспокойся за меня.

— И не собираюсь. Пока ты тратишь их понапрасну.

Альф не ответил. Картер не стал выключать прием, понимая, что рано или поздно Альф должен заговорить с тем, кого собирается убить.

Кратер, в котором располагалась база, исчез далеко позади. Бесконечная пустыня утекала под широкие колеса. Мягкие изгибы дюн не были серьезными препятствиями для марсоходов. Когда-то здесь находился марсианский колодец. Он стоял в полном одиночестве посреди пустыни — изъеденный временем цилиндр, семи футов в высоту и десяти в окружности, сложенный из алмазных блоков. Именно из-за этого колодца, а также наклонных надписей на «информационном блоке» здесь и появилась база. Поскольку единственный найденный с тех пор марсианин — высохшая мумия умершего много веков назад гуманоида — взорвался при соприкосновении с водой, все решили, что колодец служил крематорием. Но полной уверенности в этом не было. На Марсе ни в чем нельзя быть полностью уверенным.

Радио по-прежнему хранило зловещее молчание. Пролетал час за часом, солнце медленно скользило к багровому горизонту, и Альф больше не промолвил ни слова. Как будто он уже сказал Джеку Картеру все, что хотел. И в этом было что-то неправильное. Альф обязан начать оправдываться!

Наконец Картер вздохнул и сдался:

— Тебе не поймать меня, Альф.

— Может быть, но я буду гнаться за тобой столько, сколько нужно.

— Ты сможешь гнаться за мной только двадцать четыре часа. У тебя запас воздуха на двое суток. Не думаю, что хочешь погибнуть сам, ради того чтобы прикончить меня.

— На это я и не рассчитывал. Да и не нужно. Завтра к полудню ты сам погонишься за мной. Воздух нужен тебе не меньше, чем мне.

— Посмотри вот на это, — сказал Картер.

Баллон с кислородом у него в ногах уже опустел. Картер отбросил его в сторону и проследил, как тот укатывается прочь.

— Вот я и говорю, Альф, — Картер улыбнулся с облегчением, избавившись от тяжести дополнительного баллона, — что смогу прожить на четыре часа больше, чем ты. Не пора ли тебе повернуть назад?

— Нет.

— Он того не стоит. Он просто был голубым.

— И это означает, что он должен был умереть?

— Да, потому что этот сукин сын приставал ко мне. Может быть, ты сам из той же породы?

— Нет. И Лью тоже не был голубым, пока не оказался здесь. Они должны были прислать сюда поровну мужчин и женщин.

— Аминь.

— Знаешь, многих тошнит от гомосексуалистов. Меня тоже. И мне было больно видеть, что творится с Лью. Но только один из нас ожидал от него этого и мог его за это избить, — сказал Альф.

Картер нахмурился.

— Латентные гомосексуалисты, — продолжил Альф. — Парни, которые считают, что могли бы стать голубыми, если бы у них появилась возможность. Они не выносят присутствия голубых, потому что это для них искушение.

— Ты просто пытаешься вернуть мне комплимент.

— Возможно.

— У базы хватает проблем и без таких вещей. Весь проект мог провалиться из-за таких, как твой брат.

— Нам настолько нужен был убийца?

— Ужасно нужен на этот раз.

Картер неожиданно понял, что стал собственным адвокатом. Если он убедит Альфа не убивать его, то убедит и всех остальных. А если не сумеет, то придется либо снова повредить купол, либо умереть. И он продолжал говорить, используя все доводы, какие только мог отыскать.

— Понимаешь, Альф, перед базой поставлены две цели. Во-первых, нужно выяснить, сможем ли мы существовать в настолько неблагоприятной среде. Во-вторых, установить контакт с марсианами. На базе нас всего пятнадцать…

— Двенадцать. А будет тринадцать, когда я вернусь.

— Четырнадцать, если мы оба вернемся. Ну хорошо. Каждый из нас в той или иной степени необходим для нормального функционирования базы. Но я необходим сразу по двум причинам. Я эколог, Альф, и моя задача не только в том, чтобы не дать базе погибнуть при малейших неполадках, но и узнать, как живут марсиане, чем они питаются, как взаимодействуют с другими формами жизни. Понимаешь?

— Конечно. А как насчет Лью? Разве он не был необходим?

— Мы можем обойтись без него. Он был радистом. У нас есть по крайней мере два-три человека, имеющие опыт обращения с приборами связи.

— Не могу передать, как ты меня обрадовал. Но разве с тобой не то же самое?

Картер задумался — крепко, но ненадолго. Да, Гондот управился бы с системой жизнеобеспечения базы, если бы ему немного помогли. Но…

— Нет, марсианскую экологию никто…

— Марсианскую экологию никто в глаза не видел. Джек, мы не нашли на Марсе ничего живого, кроме этой человекоподобной мумии. Ты не сможешь заниматься экологией, не имея никаких данных, ничего, что достойно изучения. Так какая от тебя польза?

Картер продолжал убеждать. Он говорил до тех пор, пока солнце не опустилось в море песка и темнота не накрыла их. Но ему уже давно стало ясно, что все бесполезно. Альфа не трогали никакие доводы.

К закату купол надулся, и режущий уши визг поступающего из генератора воздуха сменился усталыми вздохами. Старший лейтенант Шют отщелкнул зажимы на плечах и поднял шлем, готовый тут же надеть его снова, если воздух окажется слишком разреженным. Но с воздухом все было в порядке. Шют опустил шлем и показал большой палец всем остальным, с тревогой наблюдавшим за ним.

Ритуал. Эти двенадцать парней и так знали, что воздух пригоден для дыхания. Но у людей, работающих в космосе, ритуалы появляются очень быстро, и строже всего соблюдался тот, по которому Старший последним надевал шлем и первым снимал его.

Все вылезли из скафандров и разошлись по своим делам. Несколько человек отправились на кухню, чтобы разобрать устроенный вакуумом хаос и дать Хёрли возможность приготовить ужин.

Шют остановил проходившего мимо Ли Казинса:

— Ли, можно тебя на минутку?

— Конечно, Старший.

Вся база называла Шюта Старшим.

— Мне нужна твоя помощь как писателя, — сказал Шют. — Я собираюсь послать довольно-таки спорный отчет, как только Земля окажется в зоне радиосвязи, и хочу, чтобы ты помог мне сделать его более убедительным.

— Отлично. Давай посмотрим.

Зажглись фонари, разогнавшие так внезапно наступившую темноту. Шют первым зашел в свое бунгало, открыл сейф и протянул Казинсу рукопись. Тот взвесил ее на руке:

— Тяжелая. Неплохо бы сократить.

— Ради бога, если найдешь в ней что-нибудь лишнее.

— Готов поспорить, что найду, — усмехнулся Казинс, сел на койку и принялся за чтение.

Прошло десять минут, прежде чем он задал вопрос:

— Каков процент гомосексуалистов на флоте?

— Понятия не имею.

— В таком случае доказательства нельзя назвать вескими. Можно процитировать какой-нибудь лимерик, чтобы подчеркнуть, что это общеизвестная проблема. У меня есть два-три таких на примете.

— Хорошо.

Чуть позже Казинс снова заговорил:

— В Англии много школ с совместным обучением. И с каждым годом все больше.

— Знаю. Но проблема возникла у мужчин, закончивших мужские школы много лет назад.

— Пропиши этот момент более отчетливо. А ты сам, случайно, обучался не в совместной школе?

— Нет.

— У вас были голубые?

— Несколько человек. По крайней мере по одному в каждом классе. Старшеклассники нередко били палками тех, кого в этом подозревали.

— И как, помогало?

— Нет. Конечно нет.

— Ну ладно. Ты приводишь здесь два набора обстоятельств, при которых повышается вероятность гомосексуализма. Для обоих случаев есть три обязательных условия: достаточное количество свободного времени, отсутствие женщин и строгое подчинение младших старшим. Тебе нужен третий пример.

— Я не смог ничего больше придумать.

— Нацистские организации.

— Да?

— Я могу рассказать подробности.

Казинс продолжил читать. Наконец он закончил и, отложив отчет, заметил:

— Дело может вызвать много шума.

— Знаю.

— Самое плохое здесь — это твоя угроза все рассказать газетчикам. На твоем месте я бы это вычеркнул.

— На моем месте ты поступил бы так же, — ответил Шют. — Все, кто имеет отношение к проекту «Бог войны», понимают, что рискуют всем, если это произойдет. Но они скорее предпочтут, чтобы рисковали мы, лишь бы не связываться с общественным мнением. В Соединенных Штатах сотни лиг нравственности. Или даже тысячи. И все они набросятся на правительство, словно гарпии, если оно захочет послать смешанную команду на Марс или еще куда-нибудь. Единственный способ заставить правительство действовать — это пригрозить им чем-то еще более страшным.

— Убедил. Это действительно серьезная угроза.

— Ты нашел, что можно сократить?

— Ах да, черт возьми! Я пройдусь по тексту еще раз с красным карандашом. Ты слишком подробно объясняешь, слишком много слов, и они слишком длинные. А еще ты увлекаешься обобщениями. Нужно приводить примеры, иначе не добьешься никакого эффекта.

— Это может повредить чьей-нибудь репутации.

— Ничего не поделаешь. Нам на Марсе нужны женщины, и как можно скорее. Риф и Томми уже брызжут друг на друга слюной. Риф считает, что это он виноват в смерти Лью, потому что отшил его. А Томми посмеивается над ним.

— Хорошо, — сказал Шют и поднялся.

Весь разговор он просидел не шелохнувшись и выпрямив спину, словно перед начальством.

— Марсоходы все еще на связи?

— Они нас не слышат, а мы их можем. Томми за приемником.

— Пусть продолжает, пока они не выйдут за пределы слышимости. Мы сегодня дождемся ужина?

В той части неба, куда недавно закатилось солнце, появился Фобос, похожий на скопление мерцающих тусклых звезд. Постепенно поднимаясь, он светил все ярче; за считаные часы тонкий ломтик превратился в полумесяц. Затем он забрался так высоко, что Картер уже не мог его видеть, не решаясь оторвать взгляд от треугольника пустыни, выхватываемого из темноты фарами марсохода. Они имитировали земной солнечный свет, но привыкшим к марсианским условиям глазам Картера все вокруг казалось окрашенным в голубой цвет.

Он удачно выбрал направление. Более чем на семьсот миль вперед расстилалась совершенно плоская пустыня. Никаких пологих холмов, постепенно повышающихся, чтобы в конце концов заманить в ловушку, из которой пришлось бы выпрыгивать на реактивных двигателях или просто ждать, когда тебя догонят. Точка невозврата для Альфа наступит завтра в полдень, и тогда Картер станет хозяином положения.

Когда преследователь повернет к базе, Картер еще какое-то время будет ехать вперед. Убедившись, что Альф исчез из виду, он тоже сделает поворот вправо или влево, проедет так еще час, а затем выйдет на параллельный курс. Он появится возле купола на час позже Альфа, имея в запасе три часа, чтобы выполнить задуманное.

Дальше ему предстояло самое сложное. Разумеется, кто-то будет охранять базу. Картеру придется проскочить мимо охранника, возможно вооруженного ракетницей, разрезать купол и каким-то образом украсть кислородные баллоны. Вероятно, все находящиеся внутри погибнут, но те, кто дежурит в скафандрах снаружи, уцелеют. Картер должен до отказа нагрузить марсоход баллонами и открыть вентили у оставшихся, прежде чем кто-то успеет остановить его.

Больше всего беспокоила мысль о ракетнице. Но возможно, он просто направит марсоход на купол, а выскочит на ходу. На месте будет видно…

Веки тяжелели, руки начало сводить судорогой. Но он не мог позволить себе остановиться и хотя бы немного поспать.

Несколько раз Картер порывался раздавить радиомаяк своего скафандра. Этот прибор непрерывно подавал сигнал, по которому Альф мог отыскать его в любой момент. Правда, он и так может. Его фары все время светили Картеру в спину, не отклоняясь и не угасая ни на секунду. Вот если удастся оторваться, Картер тут же выведет из строя маяк. Но Альфу знать об этом не обязательно. До поры до времени.

Звезды опускались к темному горизонту на западе. Фобос снова показался в зоне видимости, более яркий, чем прежде, и снова пропал с глаз. Затем над отблеском неотвязных фар Альфа появился Демос.

День наступил неожиданно, тонкие темные тени подчеркивали линию горизонта. Впереди возник кратер, стеклянное блюдце, брошенное посреди пустыни, не настолько большое, чтобы его нельзя было объехать. Джек Картер взял левее. Марсоход у него за спиной повернул в ту же сторону. Если так будет продолжаться и дальше, Альф волей-неволей догонит его. Картер попил воды, проглотил немного питательной смеси из трубочки, закрепленной в шлеме, и снова сосредоточил все внимание на дороге. Глаза чесались, словно в них набросали песка, а рот пересох, как у марсианской мумии.

— С добрым утром, — донесся голос Альфа.

— И тебе. Хорошо выспался?

— Не очень. Я проспал всего часов шесть, да и то урывками. Очень волновался, что ты свернешь не туда и потеряешься.

Картер побледнел, но тут же понял, что Альф пытается поддеть его. Наверняка он спал не больше, чем сам Картер.

— Посмотри направо, — сказал Альф.

С правой стороны поднималась стена кратера. И на его кромке — Картер посмотрел еще раз, чтобы убедиться, что не ошибся, — на фоне красного виднелся темный силуэт, тень с человеческими очертаниями. В одной руке он держал что-то длинное и тонкое.

— Марсианин, — прошептал Картер и без раздумий повернул марсоход в сторону кратера.

Перед ним тут же, с интервалом в секунду, полыхнули две вспышки, и он отчаянно крутанул руль влево.

— Черт возьми, Альф! Это же марсианин. Нужно догнать его!

Силуэт исчез. Марсианин, вне всяких сомнений, убежал, увидев вспышки.

Альф не ответил. Ни слова. И Картер проехал мимо кратера, чувствуя, как внутри поднимается убийственная ярость.

Было уже около одиннадцати. Верхушки цепи холмов отодвинулись на запад, к самому горизонту.

— Мне просто интересно, — заговорил Альф, — что ты собирался сказать этому марсианину?

— Есть какая-то разница? — с горечью выдавил из себя Картер.

— Есть. В самом лучшем случае ты бы просто испугал его. Когда мы вступим в контакт с марсианами, то будем действовать по разработанному плану.

Картер стиснул зубы. Даже если не брать в расчет эту историю со смертью Лью Харнесса, все равно трудно сказать, сколько времени заняло бы осуществление плана. Он предусматривал три этапа: отправить на Землю изображение надписи на стене колодца-крематория, а также других собранных артефактов, чтобы с помощью компьютеров расшифровать марсианский язык; подготовить сообщение на этом языке и оставить возле колодца, где марсиане могли бы найти его; а потом дождаться ответных действий со стороны марсиан. Однако нет причин считать, что вся надпись сделана на каком-то одном языке, а если даже и так, то он мог сильно измениться за тысячу лет. Нет оснований предполагать, что марсиане заинтересуются странными существами, живущими под куполом, даже если пришельцы знают их язык. Да и могут ли сами марсиане прочесть письмена своих предков?

— У меня появилась идея… — сказал Картер. — Ты ведь лингвист?

Никакого ответа.

— Альф, мы обсудили, сильно ли был нужен базе Лью и нужен ли ей я. А как насчет тебя? Без твоей помощи нам никогда не перевести эти письмена.

— Сомневаюсь, что это правда. Бо́льшую часть работы проделает компьютер Калифорнийского технологического, и в любом случае я оставил свои заметки. Так что ты хотел сказать?

— Если и дальше будешь гоняться за мной, придется тебя убить. База может себе позволить такую потерю?

— Тебе не удастся убить меня. Но я готов предложить сделку, если желаешь. Сейчас одиннадцать часов. Дай мне два кислородных баллона, и мы вернемся на базу. За два часа до прибытия остановимся, бросим твой марсоход, и дальше ты поедешь в багажнике моего, со связанными руками. А потом тебя будут судить.

— Думаешь, меня простят?

— Только не после того, как ты повредил купол. Это, Джек, была серьезная ошибка.

— Почему бы тебе не взять один баллон?

Если Альф пойдет на это, Картер вернется к базе, имея в запасе два часа. Он понимал теперь, что должен повредить купол. Другого выхода нет. Но у него за спиной будет Альф с ракетницей…

— Не годится, Джек. Я почувствую себя в безопасности лишь тогда, когда буду знать, что у тебя закончится воздух за два часа до возвращения на базу. Ты ведь не хочешь, чтобы я был спокоен за свою жизнь?

Что ж, может, это и к лучшему. Пусть Альф поедет назад через час. Пусть он уже будет на базе, когда Картер вернется, чтобы повредить купол.

— Картер не согласился, — сказал Томми.

Он сгорбился над радиоприемником, прикрыл ладонями наушники и всем телом вслушивался в голоса, едва различимые на таком расстоянии.

— Он что-то задумал, — встревоженно ответил Гондот.

— Разумеется, — отозвался Шют. — Хочет отделаться от Альфа, вернуться на базу и повредить купол. На что еще он может надеяться?

— Но ведь он тоже погибнет, — возразил Томми.

— Необязательно. Если он убьет всех нас, то сможет потом исправить повреждение, воспользовавшись теми баллонами, что у нас остались. Думаю, он сумел бы содержать купол в порядке, по крайней мере настолько, чтобы здесь мог жить один человек.

— Боже мой, что же нам теперь делать?

— Успокойся, Томми, это простая математика. — Беззаботная интонация далась старшему лейтенанту Шюту без особого труда, он не мог допустить, чтобы Томми запаниковал. — Если Альф повернет в полдень, Картер не сможет добраться до базы раньше завтрашнего полудня. А к четырем часам у него закончится воздух. Нам просто придется походить в скафандрах до четырех часов.

В глубине души он сомневался, смогут ли двенадцать человек заделать даже маленькую брешь в куполе до того, как истратят весь запас кислорода. Расходуя по баллону за каждые двадцать минут… Но, возможно, им не придется это проверять.

— Пять минут первого, — напомнил Картер. — Поворачивай, Альф. У тебя останется только десять минут.

Лингвист хмыкнул. Голубая точка в четверти мили позади Картера не исчезла.

— Против математики не попрешь, Альф. Поворачивай.

— Поздно.

— Поздно будет через пять минут.

— Я уехал не с полным запасом кислорода. Мне нужно было повернуть два часа назад.

Картер смочил губы водой через трубочку и только потом ответил:

— Врешь! Ты когда-нибудь перестанешь измываться надо мной? Хватит уже!

— Смотри, я поворачиваю, — рассмеялся Альф.

Его марсоход не изменил курс.

Наступил полдень, но погоня не закончилась. На скорости двадцать пять миль в час два марсохода, разделенные четвертью мили, размеренно двигались по оранжевому песку. Ядовито-зеленые пятна появлялись впереди и исчезали под колесами. Пологие дюны проплывали мимо, словно волны в океане. Призрачные дорожки метеоритов обрывались мгновенной белой вспышкой, касаясь горизонта на севере. Холмы сделались выше — гладкие скальные горбы, похожие на спины огромных животных, уснувших где-то за краем пустыни. Крохотное солнце ярко горело в алом небе, окрашенном диоксидом азота, а ближе к горизонту темнеющем из-за тонкого слоя атмосферы, словно залитое густой кровавой тушью.

Неужели погоня действительно началась в полдень? Ровно в полдень. Была уже половина первого, и Картер не сомневался, что уже поздно что-то менять.

Альф обрек себя на смерть, желая смерти Картеру.

Но Картер не хотел умирать.

— Великие умы часто мыслят в одном направлении, — сказал он в микрофон.

— Серьезно?

Судя по тону, Альф ни о чем не беспокоился.

— Ты прихватил запасной баллон. Так же как и я.

— Нет, Джек.

— Но ты должен был это сделать. Если я в чем-то и уверен, то именно в том, что ты не из тех ребят, которые сами ищут смерти. Хорошо, Альф, я проиграл. Давай возвращаться.

— Давай лучше продолжим.

— У нас будет три часа на то, чтобы выследить того марсианина.

Позади его марсохода снова мелькнула вспышка. Картер раздраженно вздохнул. В два часа им обоим придется повернуть к базе, где Картера, вероятно, ожидает казнь.

«А что, если я поверну прямо сейчас? Проще простого. Альф выстрелит в меня из ракетницы. Но он может и промахнуться. А если он заставит меня ехать туда, куда ему хочется, я умру наверняка».

Обливаясь холодным потом, Картер ругал себя последними словами, но так и не смог решиться. Не смог сознательно подставиться под выстрел Альфа.

К двум часам из-за горизонта показалось подножие цепи холмов. Они были невероятно чистыми, почти как на Луне, но ужасно выветренными, и море песка разлилось вокруг, готовое окончательно разрушить и сгладить их.

Картер обернулся назад. Он то и дело с недоверием подносил к глазам часы, а марсоход Альфа продолжал преследовать его. К половине третьего недоверие пропало. Теперь уже не имело значения, сколько у Альфа осталось кислорода. Картер тоже прошел точку невозврата.

— Ты убьешь меня, — произнес он.

Никакого ответа.

— Я убил Лью в честной драке. То, что делаешь ты, гораздо хуже. Ты заставляешь меня умереть медленно и мучительно. Ты дьявол, Альф.

— Расскажи эту сказку про аленький цветочек моей тетушке! Ты ударил его по горлу, а потом равнодушно наблюдал, как он захлебывается кровью. Не говори мне, будто не сознавал, что делаешь. Всем на базе известно, что ты занимался карате.

— Он умер за считаные минуты. А я буду умирать целые сутки!

— Тебе не нравится? Можешь развернуться и поехать мне навстречу. Ракетница тебя ждет.

— Мы могли бы возвратиться к тому кратеру и найти марсианина. Ради этого я и прилетел на Марс. Изучать то, что мы здесь встретим. И ты тоже, Альф. Давай вернемся.

— Ты первый.

Но Картер не мог этого сделать. Не мог. Карате помогает справиться с любым холодным оружием, кроме боевого посоха. Картера обучали и бою на палках. Но он не мог поехать прямо под выстрел из ракетницы! Даже если бы Альф хотел вернуться. А он не хотел.

Тонкий жалобный вой пробивался под купол. Песчаная буря бушевала снаружи, не более опасная, чем разъяренная гусеница. В самом худшем случае она могла вызвать лишь раздражение. Назойливое завывание давило на нервы, из-за темноты пришлось включить фонари. К завтрашнему утру купол покроется тонким, в одну десятую дюйма, слоем чистой, по-лунному сухой пыли. Внутри будет темней, чем ночью, пока кто-нибудь не сдует эту пыль с помощью кислородного баллона.

На Шюта буря действовала угнетающе. Здесь, на Марсе, старший лейтенант Шют столкнулся с самой ужасной опасностью, грозящей исследователям. Песчаная буря не в состоянии причинить вред даже младенцу. Никто здесь не повстречался ни с единой опасностью, которую они не привезли бы с собой.

Возможно, так было всегда? Люди отправлялись в дальние путешествия, чтобы победить самих себя.

После полудня почти никто не вернулся к работе. Шют смирился с этим. Томми сидел на штабеле пенопластовых стен, чуть ли не прижавшись к переносному радиоприемнику, а его со всех сторон окружали обитатели базы.

Заметив приближение Шюта, Томми поднялся.

— Они пропали, — сообщил он с усталым видом и выключил радио.

Остальные смущенно переглядывались, некоторые собрались уходить.

— Том, как случилось, что ты их потерял?

— Старший, они забрались слишком далеко, — объяснил Томми.

— Значит, так и не повернули?

— Нет, они просто ехали вперед по пустыне. Должно быть, Альф сошел с ума. Картер не стоит того, чтобы из-за него умирать.

«Когда-то стоил», — подумал Шют.

Картер был одним из лучших: крепкий, смелый, сообразительный и полный энтузиазма. Шют видел, как его характер портится под влиянием скуки и тесноты на борту корабля. Но когда они достигли Марса, все, казалось, вернулось в норму, поскольку у них появилась работа. А вчера произошло убийство.

И еще Альф. Очень тяжело терять его. Лью не был такой уж большой потерей, а вот Альф…

Рядом с Шютом присел Казинс:

— Я закончил работать красным карандашом.

— Спасибо, Ли. Я сейчас все перепишу.

— Не нужно переписывать. Просто добавь приложение. Расскажи, как умерли эти трое. Тогда ты сможешь быть уверен, что рассказал все.

— Ты так думаешь?

— Это мое мнение специалиста. Когда состоятся похороны?

— Послезавтра. Это будет воскресенье, и я решил, что так лучше всего.

— Можно прочитать заупокойную молитву сразу по троим. Удачный выбор.

Для всей базы Джек Картер и Альф Харнесс уже были покойниками, но они еще дышали…

Горы приближались — единственные твердые ориентиры в океане песка. Альф подобрался ближе, теперь он ехал всего в четырехстах ярдах позади. К пяти часам Картер достиг подножия гор.

Они оказались слишком высокими, чтобы перескочить их на реактивном двигателе. Картер отметил ровные площадки, куда можно было посадить марсоход, чтобы компрессор наполнил резервуар перед новым прыжком. Но ради чего?

Лучше подождать Альфа.

Картер неожиданно осознал, что только это и нужно Альфу. Поравняться с его марсоходом, заглянуть в лицо Картеру и убедиться, что тот понимает, чем все закончится. А затем выстрелить с расстояния в десять футов и полюбоваться тем, как вспышка магниево-окислительной смеси прожжет сначала скафандр, затем кожу, а потом и внутренние органы.

Предгорья были невысокими и пологими. Даже с близкого расстояния они походили на гладкие бока спящего зверя, с той лишь разницей, что этот зверь не дышал. Картер глубоко вздохнул, отметив, что воздух сделался спертым, хотя очистительная установка функционировала исправно, и включил реактивный двигатель.

Атмосфера на Марсе ужасно разреженная, но воздух можно сжать, а реактивный двигатель будет работать везде, даже если он пневматический. Картер откинулся назад, пытаясь скомпенсировать потерю веса в кислородных баках у себя за спиной и избавить от лишней нагрузки гироскопы, которыми лучше пользоваться только при чрезвычайных обстоятельствах. Марсоход быстро взлетел над песком, и Картер приподнял его нос, чтобы проще было скользить вверх по склону под углом в тридцать градусов. Там попадались и плоские участки, хотя и редко. Картер легко должен добраться до первого из них…

Полыхнуло прямо у него перед носом. Картер стиснул зубы, борясь с желанием обернуться. Он еще сильней задрал нос марсохода, чтобы замедлить скорость. Давление воздуха в резервуаре падало.

Картер приземлился, как пушинка, на высоте в двести футов над пустыней. Когда умолк двигатель, гудение гироскопов сделалось отчетливей. Он отключил стабилизатор, но гироскопы еще крутились по инерции. Теперь Картер слышал лишь пыхтение компрессора, его вибрация ощущалась даже через скафандр.

Альф стоял возле своего марсохода у подножия и смотрел вверх.

— Ну давай же! — крикнул ему Картер. — Чего ты ждешь?

— Продолжай, если тебе это нравится.

— Что случилось? У тебя отказали гироскопы?

— Мозги у тебя отказали, Картер. Продолжай.

Он вытянул руку, что-то вспыхнуло, и Картер инстинктивно пригнулся.

Компрессор приутих, и это означало, что резервуар почти полон. Но Картер совершил бы большую глупость, если бы начал подъем до того, как тот совсем наполнится. Максимальное ускорение достигается в первые секунды прыжка, а дальше реактивная струя только поддерживает тебя в воздухе.

Тем временем Альф сел в марсоход и начал подниматься.

Картер включил реактивный двигатель и тоже взлетел.

Он тяжело приземлился на высоте в триста футов и только после этого смог оглянуться. Снизу послышался издевательский хохот Альфа, по-прежнему стоявшего у подножия. Это был блеф!

Но почему Альф не погнался за ним?

Третий прыжок поднял Картера на вершину. Прыжков вниз он никогда прежде не делал и первой же попыткой едва не угробил себя. Тормозить пришлось на последних остатках воздуха в резервуаре. Картер подождал, когда утихнет дрожь в руках, и продолжил спуск уже на колесах. Он достиг подножия хребта, не обнаружил никаких следов Альфа и направился дальше в пустыню.

Солнце уже садилось. Бледные голубоватые звезды, проступившие на темно-красном небе, осветили оставшуюся позади желтую линию холмов.

Альфа по-прежнему не было видно.

Его голос вдруг возник в наушниках — мягкий, почти доброжелательный:

— Теперь, Джек, ты должен вернуться.

— Не экономь воздух.

— Мне это ни к чему, поэтому я предложил тебе вернуться. Посмотри на часы…

Была почти половина седьмого.

— Посмотрел? Теперь посчитай. Я поехал за тобой с запасом воздуха на сорок четыре часа. У тебя был запас на пятьдесят два. Вместе это дает девяносто шесть часов. Мы израсходовали воздуха на шестьдесят один час. Осталось всего тридцать пять на двоих. Итак, я остановился час назад. От того места, где я нахожусь, до базы почти тридцать часов езды. В ближайшие два с половиной часа ты должен отнять мои баллоны и оставить меня без воздуха. Или я должен забрать воздух у тебя.

В этом был определенный смысл. В конце концов, во всем есть смысл.

— Альф, ты меня слышишь? Вот и послушай.

Картер открыл панель радиопередатчика, ощупью нашел провод, расположение которого определил уже давно, и выдернул его. Радио оглушительно затрещало, а затем умолкло.

— Ты слышал это, Альф? Я только что выдернул радиомаяк. Теперь ты не сможешь меня найти, даже если очень захочешь.

— Я бы в любом случае не стал.

Только теперь Картер понял, что он сделал. Альф не мог его найти. После стольких миль и часов погони роли поменялись, и теперь Картер должен преследовать Альфа. А тому оставалось только ждать.

Темнота тяжелым занавесом опустилась на пустыню с запада.

Картер направился на юг, направился без промедления. Ему потребуется час или чуть больше, чтобы преодолеть хребет. Он должен в несколько прыжков достичь вершины, и выбрать дорогу ему поможет только свет фар. Мотор марсохода не поднимет его по такому крутому склону. На колесах можно будет спуститься, полагаясь только на удачу, потому что проделывать все это придется в полной темноте. Демос еще не взошел, а Фобос светит слишком тускло.

Все шло именно так, как задумал Альф. Загнать Картера к горам. Если он разобьется, забрать его баллоны и вернуться назад. Если же Картер поднимется наверх, объяснить, почему он должен вернуться. Выбрать время так, чтобы ему пришлось возвращаться в темноте. Если он каким-то чудом справится со всем этим, то в запасе еще остается ракетница.

Картер мог преподнести в ответ лишь один сюрприз: пересечь хребет в шести милях к югу от того места, где его ждет Альф, и появиться с юго-востока.

А если Альф предусмотрел и такой маневр?

Это уже не имело значения. У Картера не оставалось другого выхода.

Первый подъем напоминал прыжок с завязанными глазами из шлюза корабля. Картер направил фары строго вниз, и, пока марсоход поднимался, круг света постепенно расширялся и тускнел. Он повернул на восток. Поначалу марсоход не двигался с места, затем склон заскользил навстречу, и заскользил слишком быстро. Картер поехал назад. Казалось, ничего не произошло. Давление в резервуаре падало медленно, но все-таки падало. Склон оставался колеблющимся расплывчатым пятном, окруженным темнотой.

И вдруг возник перед носом с пугающей ясностью.

Удар потряс Картера от головы до самого копчика. Он замер, ожидая, что марсоход кувырком покатится по склону, но машина удержалась, хотя и угрожающе накренилась.

Картер сжался и прикрыл шлем руками. Две огромных капли пота, раздувшиеся при низком тяготении до размеров пушбольного шарика, упали на лицевой щиток и растеклись по нему. В первый раз за все время он пожалел о том, что случилось. Он убил Лью, хотя удара по коленной чашечке хватило бы, чтобы вывести его из строя и преподать урок, который запомнится надолго. Он угнал марсоход, вместо того чтобы сдаться и надеяться на снисхождение суда. Он прорвал купол, превратив каждого обитателя базы в своего заклятого врага. Он задержался, чтобы посмотреть, что случится дальше, хотя мог умчаться за горизонт еще до того, как Альф выберется из грузового шлюза. Картер прислонил сжатые кулаки к лицевому щитку, вспоминая, как самодовольно наблюдал за Альфам, заезжающим в шлюз.

Пора было готовиться ко второму прыжку. Он обещал быть просто ужасным. Требовалось взлететь по склону, наклонив марсоход под углом в тридцать градусов…

Стоп, подожди минуту.

Что-то было не так с марсоходом Альфа, когда он катил к шлюзу, а вокруг суетливо бегали остальные. Определенно что-то там было не так. Но что?

Он должен это понять. Картер сжал рукоятку дросселя реактивного двигателя и приготовился включить гироскопы, как только марсоход поднимется в воздух.

Альф все так тщательно спланировал. Почему же он отправился в погоню, взяв на один кислородный баллон меньше?

И если Альф действительно все продумал, то как он собирается забрать баллоны Картера, если тот разобьется?

Предположим, Картер налетит на склон горы прямо сейчас, на втором прыжке. Как Альф узнает об этом? Никак, пока не наступит девять часов. Если Картер так и не появится, Альф поймет, что он потерпел аварию где-то по дороге. Но будет уже поздно.

Если только Альф не соврал.

Вот оно, вот что было не так, когда Альф заезжал в грузовой шлюз. Положи в багажник один кислородный баллон, и он будет торчать оттуда, как воспаленный большой палец. Загрузи полный багажник, а потом вытащи один баллон, и пустое место в шестиугольной емкости будет заметно так же, как Сэмми Дэвис[4] среди игроков футбольной команды из нацистского Берлина. Но там не было пустого места.

Если Картер разобьется сейчас, Альф узнает об этом и будет иметь в запасе еще четыре часа, чтобы отыскать его марсоход.

Картер выставил фары в нормальное положение, затем самоубийственно развернул марсоход кругом. Машина покачнулась, но не опрокинулась. Теперь он мог спуститься обратно, освещая дорогу фарами…

Девять часов. Если Картер в чем-то ошибся, то он уже покойник. Тогда Альф может прямо сейчас открепить шлем, с отчаянием в глазах гадая, куда подевался противник. Но если Картер все сделал правильно…

Альф кивнул самому себе, без улыбки, просто подтверждая свою догадку. Теперь ему предстояло решить, подождать ли еще пять минут, в надежде на то, что Картер просто задержался, или начинать поиски.

Картер сидел в темной кабине марсохода у подножия хребта, сжимая в левой руке гаечный ключ и не отводя взгляда от сверкающей стрелки пеленгатора.

Этот ключ оказался самым тяжелым в его комплекте инструментов. Там не нашлось ничего более острого, чем отвертка, но ею не проткнуть ткань скафандра.

Стрелка указывала точно на Альфа.

И она не двигалась с места.

Сколько еще он будет ждать?

Картер поймал себя на том, что говорит вслух, но негромко.

«Начинай же, идиот! Тебе нужно обыскать оба склона хребта. Оба склона и вершину. Начинай. Начинай скорей!

О боги! Радио выключено или нет? Да, тумблер опущен вниз.

Начинай».

Стрелка ожила. Чуть дернулась и замерла снова.

Она оставалась на месте еще семь или восемь минут. Затем дернулась в обратную сторону. Альф обыскивал другую сторону хребта.

И тут Картер увидел изъян в своем плане. Альф должен был решить, что Картер уже мертв. А если Картер мертв, то он больше не тратит кислород. У Альфа в запасе всего два часа, но он сам думает, что четыре!

Стрелка дернулась и отклонилась на значительное расстояние. Картер вздохнул и прикрыл глаза. Альф перебирается через хребет. Он разумно решил сначала обыскать этот склон, потому что, если он найдет мертвого Картера на этой стороне, то ему придется преодолеть хребет снова, чтобы вернуться домой.

Стрелка дернулась.

И еще раз. Сейчас он должен быть на вершине.

Затем долгий, медленный, размеренный спуск.

Свет фар. Очень слабый, с северной стороны. Неужели Альф повернул на север?

Он повернул на юг. Отлично. Фары светили все ярче… а Картер ждал в своем марсоходе, засыпанном песком по самое лобовое стекло у подножия хребта.

У Альфа все еще есть ракетница. Несмотря на уверенность в том, что Картер мертв, он мог держать оружие наготове. Но он включил фары и двигался медленно, преодолевая не больше пятнадцати миль в час.

Он должен проехать… ярдах в двадцати к западу.

В глаза ударил свет.

«Не смотри в мою сторону».

Через мгновение Картер выскочил из кабины и спустился по склону. Луч света переместился в сторону, и Картер направился следом, прыгая, как на Луне, отталкиваясь от песка обеими ногами, затем разводя их в секундном полете и снова вытягивая перед приземлением и следующим толчком.

Заключительным сверхдлинным кенгуриным прыжком он вскочил на багажник с кислородными баллонами, опираясь на локти и колени и держа ботинки на весу, чтобы металл не лязгнул по металлу. Одна рука ушла в пустоту на месте использованных и выброшенных баллонов. Неуклюжее тело попыталось скатиться на песок, но Картер не позволил ему это сделать.

Прямо перед ним виднелся прозрачный шлем Альфа. Голова внутри поворачивалась из стороны в сторону, обследуя конус света, выхваченный фарами из темноты.

Картер подкрался, завис над головой Альфа, замахнулся ключом и ударил изо всех сил.

Пластик шлема покрылся паутиной трещин. Альф обернулся с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, в которых читались удивление, ярость и страх. Картер ударил еще раз.

Трещин стало больше. Альф вздрогнул и наконец поднял ракетницу. Картер застыл на мгновение, заглянул в адскую черноту дула, а затем нанес еще один удар, понимая, что он будет последним.

Ключ пробил прозрачный пластик, кожу и череп. Картер замер, опираясь коленями на кислородные баллоны, рассматривая ужасный результат своих действий. Затем поднял безжизненное тело за плечи, отбросил в сторону, забрался в кабину и остановил марсоход.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы отыскать свою машину, присыпанную песком, и еще больше — чтобы отрыть ее. Марсоход был в полном порядке. И времени еще оставалось много. Если он переправится через хребет к половине первого, то сможет добраться до базы на последних запасах воздуха.

У него не будет пространства для хитрых маневров. Но ведь Картер появится там за час до рассвета, и никто его не заметит. Завтра к полудню они перестанут ожидать его или Альфа, даже если не знают о том, что Альф отказался повернуть назад.

Воздух вырвется из купола раньше, чем кто-либо успеет надеть скафандр.

Потом Картер починит купол и снова наполнит его воздухом. Через месяц Земля узнает о случившемся несчастье: как метеорит упал прямо на край купола, а Картер находился в это время снаружи, единственный, на ком был скафандр. Его доставят домой, и остаток жизни он проведет в попытках забыть эту историю.

Картер знал, какие из его баллонов опустели. У каждого на базе был свой способ расставлять их в багажнике. Он выбросил шесть пустых баллонов и остановился. Жаль, что пришлось от них избавиться. Трудно будет найти замену.

Не зная, как расставлял свои баллоны Альф, Картер вынужден был проверить каждый из них.

Альф уже выбросил несколько пустых емкостей. (Чтобы освободить место для баллонов Картера?) Один за другим Картер открывал вентили. Если вентиль начинал шипеть, Картер ставил баллон в свой багажник, если нет — оставлял на месте.

Зашипел один. Всего один.

Пять кислородных баллонов. Он не сможет проехать тридцать часов с пятью баллонами.

Альф где-то спрятал оставшиеся три баллона, чтобы потом подобрать их. На самый крайний случай — если все пройдет не так, как он задумал, — чтобы Картер, даже сумев захватить его марсоход, все равно не добрался бы до базы живым.

Конечно, Альф должен был оставить баллоны в таком месте, где смог бы легко их отыскать. Скорее всего, спрятал где-то неподалеку, потому что все время оставался на виду, пока Картер не перебрался через хребет. Кроме того, у Альфа был только один баллон, чтобы добраться до остальных. Они где-то близко, но у Картера в запасе всего два часа, чтобы найти их.

На самом деле они должны лежать по ту сторону хребта, понял Картер. На этой стороне Альф ни разу не останавливался.

Впрочем, он мог оставить баллоны на склоне, во время паузы между прыжками к вершине…

В безумной спешке Картер вскочил в марсоход и поднял его в воздух, освещая фарами путь.

Первые лучи красного солнца застали Ли Казинса и Руфуса Дулиттла за пределами купола. Они рыли могилу. Казинс стоически молчал, со смесью жалости и отвращения выслушивая непрерывные излияния Руфа.

— …Первым человеком, которого похоронят на другой планете. Думаешь, Лью это понравилось бы? Нет, он ни за что бы не согласился. Он сказал бы, что ради этого не стоило умирать. Он хотел бы вернуться домой. Как и собирался, на следующем корабле…

Требовалась немалая сноровка, чтобы удержать песок на широком совке лопаты. Он стекал, как вязкая жидкость.

— Я пытался объяснить Старшему: Лью предпочел бы, чтобы его похоронили в колодце. Но Старший не захотел ничего слушать. Он сказал, что марсианам может… Эй!

Казинс поднял голову и различил какое-то размеренно движущееся пятно на кромке кратера. «Марсианин!» — первым делом подумал он. Что еще могло здесь двигаться? Затем он понял, что это марсоход.

Для Ли Казинса это было все равно что восставший из могилы покойник. Пока он пребывал в оцепенении, марсоход, словно слепое существо, продолжал двигаться по наклонным глыбам остекленевшей породы, едва касаясь песка на дне кратера. Краем глаза Казинс заметил, как отлетела далеко в сторону лопата Дулиттла, когда тот помчался к куполу.

Марсоход скользнул по песку и снова начал подниматься на кратер. Оцепенение Казинса прошло, и он побежал к последнему оставшемуся на базе марсоходу.

Призрак двигался с небольшой скоростью. Казинс перехватил его в миле от кромки кратера. В кабине сидел Картер, намертво вцепившись в лежавший на коленях шлем.

— Должно быть, направил марсоход по пеленгатору, — сообщил на базу Казинс, — когда почувствовал, что воздух кончается. Нужно отдать Картеру должное, — добавил он и поднял лопату со второй могилы. — Ему это почти удалось. Он вернул нам марсоход.

Сразу после восхода маленькое двуногое существо появилось из-за холма на востоке. Оно подошло к распростертому телу Альфа Харнесса, тонкими руками взяло его за ногу и потащило по песку, словно муравей — тяжелую хлебную крошку. Ему потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до марсохода, но за это время оно ни разу не остановилось отдохнуть.

Отпустив добычу, марсианин взобрался на груду пустых кислородных баллонов и заглянул в багажник, затем снова посмотрел на труп. Маленькое и слабое существо нипочем не смогло бы поднять такую тяжесть.

Марсианин, казалось, вспомнил о чем-то. Он спустился с кучи баллонов и забрался под днище марсохода.

Несколько минут спустя он вылез, таща за собой длинную нейлоновую ленту. Он обвязал концами ленты лодыжки Альфа, а середину накинул петлей на буксировочный крюк марсохода.

Какое-то время он постоял возле разбитого шлема Альфа, раздумывая, что делать дальше. Голова Альфа могла пострадать при такой транспортировке, но она и так не представляла ценности. Там, где диоксид азота соприкасался с жидкостью, образовалась пузырящаяся азотная кислота. Остальная же часть тела оставалась твердой и сухой.

Существо забралось в кабину, повозилось там на удивление недолго, и марсоход тронулся с места. Через двадцать ярдов он резко остановился. Марсианин вылез из кабины и обошел машину сзади. Он встал на колени рядом с тремя кислородными баллонами, привязанными к днищу нейлоновой лентой, открыл один за другим вентили и испуганно отпрыгнул, когда с шипением начал вырываться ядовитый газ.

Через несколько минут марсоход двинулся дальше. Кислородные баллоны пошипели еще какое-то время, а потом затихли.

ЧЕЛОВЕК-ПАЗЛ ^{(рассказ)}

В 1900 году Карл Ландштейнер предложил деление человеческой крови на четыре группы: А, В, АВ и 0, по принципу несовместимости. Впервые появилась возможность провести переливание крови пациенту с определенной надеждой на то, что это его не убьет.

Движение за отмену смертной казни, едва успев возникнуть, уже было обречено.

Vh83uOAGn7 — это был номер и его телефона, и водительской лицензии, и страхового свидетельства, и кредитной карты, и медицинской карты. Страховое свидетельство и кредитная карта были аннулированы, остальное перестало иметь значение, за исключением медицинской карты. Его звали Уоррен Льюис Ноулз. И он должен был умереть.

До суда оставались еще целые сутки, но приговор не становился от этого менее бесспорным. Лью виновен. Если кто-то и сомневался в этом, то у обвинения имелись непробиваемые доказательства. Завтра в восемнадцать ноль-ноль Лью приговорят к смертной казни. Брокстон может подать апелляцию на том или ином основании. Но апелляция будет отклонена.

Небольшая уютная камера была обита мягким пластиком. И вовсе не из-за сомнений во вменяемости заключенного, хотя невменяемость и не могла оправдать нарушение закона. С трех сторон стенами служила решетка. Четвертую — внешнюю — бетонную стену выкрасили в успокаивающий зеленый цвет. Прутья решетки, отделявшей Лью от угрюмого старика слева и здоровенного, но слабоумного на вид подростка справа, были четырех дюймов в толщину и отстояли один от другого на восемь дюймов. Они тоже были покрыты силиконовым пластиком. Уже в четвертый раз за день Лью вцепился пальцами в пластик, пытаясь отодрать его. Материал напоминал пористую резину с твердой сердцевиной, толщиной с карандаш, и не желал рваться. Стоило разжать пальцы, как он снова принимал идеальную цилиндрическую форму.

— Это несправедливо, — сказал Лью.

Подросток никак не отреагировал. Все десять часов, что Лью провел в этой камере, парень просидел на краю койки. Длинные черные волосы закрывали его лицо, изогнутая тень на полу постепенно темнела. Только во время еды он шевелил волосатыми руками, а все остальные части тела оставались в полной неподвижности.

Старик, услышав голос Лью, поднял голову и спросил с горьким сарказмом:

— Тебя оклеветали?

— Нет, я…

— Ну что ж, по крайней мере, ты ответил честно. Так что ты сделал?

Лью рассказал. Но не смог при этом сдержать нотки оскорбленной невинности. Старик насмешливо посмотрел на него и кивнул, словно ожидал чего-то похожего.

— Глупость. Глупость всегда каралась смертной казнью. Если уж тебе так хотелось, чтобы тебя казнили, то почему не сделал что-то действительно серьезное? Видишь этого парня с другой стороны от тебя?

— Конечно, — сказал Лью, не оглядываясь.

— Он органлеггер.

Лью застыл от ужаса. Он собрался с силами и еще раз посмотрел в соседнюю камеру — и вздрогнул каждым нервом своего тела. Тусклые темные глаза под копной волос уставились на него. Взгляд парня был оценивающим, так мясник мог бы смотреть на старую корову.

Лью плотней прижался к решетке, отделявшей его от старика, и спросил хриплым шепотом:

— Сколько человек он убил?

— Ни одного.

— Как это?

— Он был добытчиком. Искал по ночам одиночек, опаивал их наркотой и привозил к хирургу, который заправлял всей бандой. Именно врач совершил все убийства. Если бы Берни доставил мертвого донора, хирург содрал бы шкуру с него самого.

Старик сидел прямо за спиной у Лью и поворачивался чуть ли не кругом, чтобы поговорить с соседом. Но теперь старик как будто утратил всякий интерес к беседе. Он нервно шевелил руками, скрытыми от Лью его костлявой спиной.

— И скольких он добыл?

— Четверых. А потом его поймали. Он не очень сообразителен, этот Берни.

— А ты за что оказался здесь?

Старик не ответил. Он больше не обращал внимания на Лью, его руки продолжали дергаться.

Лью пожал плечами и лег на койку.

Это было в четверг, в семь часов вечера.

В банде орудовали трое добытчиков. Берни пока не вызывали в суд. Второй добытчик был уже мертв, он пытался спрыгнуть с пешеходной дорожки, когда милосердная пуля впилась ему в плечо. Третьего отвезли в клинику рядом со зданием суда.

Юридически он был еще жив. Ему вынесли приговор, отклонили прошение о помиловании, но он был еще жив, когда его доставили в операционную.

Интерны подняли его на операционный стол и вставили мундштук в рот, чтобы он мог дышать, когда его опускали в замораживающую жидкость. Опустили его мягко, без единого всплеска, и, едва температура тела начала понижаться, в вену ввели еще что-то. Приблизительно полпинты препарата. Температура продолжала падать, сердце билось все реже, пока наконец не остановилось. Но оно могло заработать снова. В этот момент человек еще имел возможность получить отсрочку приговора. Юридически органлеггер был еще жив.

Операцию выполнял ряд автоматов, соединенных ленточным конвейером. Когда температура тела опустилась до нужной отметки, конвейер заработал.

Первый аппарат сделал несколько надрезов на груди приговоренного. Механические хирурги умело и методично провели кардиотомию.

После этого органлеггер уже был юридически мертв.

Его сердце немедленно отправили в хранилище. За ним последовала кожа, бо́льшую часть которой сняли одним куском, и при этом она оставалась живой. Механические хирурги расчленяли тело с предельной аккуратностью, словно разбирали огромный хрупкий и эластичный пазл. Мозг выжгли короткой вспышкой, поместили пепел в погребальную урну. Все остальное — большими кусками и крохотными комочками, тонкими, как пергамент, пластинками и длинными трубками — убрали на хранение в банк органов клиники. Каждый орган могли в любой момент упаковать и переправить в любую точку Земли не более чем за час. И если все сложится удачно, если подходящие пациенты с подходящей болезнью обратятся к врачам в нужное время, органлеггер может спасти больше человеческих жизней, чем до этого погубил.

В этом и заключался весь смысл.

Лью лежал на спине и смотрел тюремный телевизор, когда его вдруг заколотил озноб. Ему не хватило сил или желания, чтобы вставить наушники, и теперь беззвучное движение мультяшных героев пугало его. Он выключил телевизор, но это не помогло.

Его разделят на части. Их унесут одну за другой. Он никогда не видел банка органов, но его дядя был хозяином мясной лавки.

— Эй! — закричал Лью.

Парень из соседней камеры поднял глаза — единственную живую часть своего тела. Старик оглянулся через плечо. Надзиратель в конце коридора оторвался на мгновение от книги, а затем продолжил чтение.

Ужас скрутил живот Лью и уже подкатывал к горлу.

— Как вы только это выносите?

Парень опустил глаза, а старик спросил:

— Что выносим?

— Разве ты не знаешь, что с тобой сделают?

— Только не со мной. Меня не получится разделать, как свинью.

В одно мгновение Лью оказался возле решетки:

— Почему?

Старик ответил очень тихо:

— Потому что в моей бедренной кости спрятана бомба. Я сам себя взорву. Тем, что от меня останется, нельзя будет воспользоваться.

Надежда, воспрянувшая было от слов старика, отхлынула, оставив одну горечь.

— Что за бред? Как ты засунул бомбу себе в бедро?

— Удалил кость, просверлил ее продольно, положил внутрь мину, очистил всю кость от органики, чтобы не загноилась, и вернул на место. Мои красные кровяные шарики сами проведут обратный отсчет. Вот о чем я хотел тебя спросить: ты согласен присоединиться ко мне?

— В чем присоединиться?

— Прижмись к решетке, и эта штуковина позаботится о нас обоих.

Лью отшатнулся.

— Ну что ж, твое дело, — сказал старик. — Я ведь так и не объяснил, за что здесь оказался? Я хирург. Тот самый, на которого работал Берни.

Лью попятился к дальней решетке, уперся в нее спиной и оглянулся. Парень стоял всего в двух футах, тупо уставившись ему прямо в глаза. Органлеггеры! Он зажат между убийцами!

— Я знаю, как это выглядит, — продолжил старик. — Но со мной номер не пройдет. Если не хочешь умереть чистой смертью, то спрячься за койку. Она достаточно крепкая.

Койка представляла собой подпружиненный матрас, установленный на бетонном возвышении. Лью свернулся в позе эмбриона и закрыл лицо руками. Он определенно не хотел умирать прямо сейчас.

Ничего не произошло.

Подождав немного, он открыл глаза, опустил руки и огляделся.

Парень смотрел на него. В первый раз за все это время по его лицу расплылась мрачная усмешка. Охранник, обычно сидевший в кресле в конце коридора, теперь стоял возле решетки и обеспокоенно наблюдал за ним.

Кровь прихлынула к лицу Лью. Старик разыграл его. Он начал подниматься с пола…

И тут мир расплющило тяжелым молотом.

Охранника отбросило на решетку по другую сторону коридора, и теперь он лежал на полу без сознания. Длинноволосый парень поднимался из-за своей койки, тряся головой. Кто-то застонал, затем стон перерос в вопль. В воздухе висела цементная пыль.

Лью встал на ноги.

Кровь красным масляным пятном заливала все вокруг. Лью изо всех сил — а сил у него было не много — пытался разыскать хоть какой-нибудь след старика, но так и не смог.

Если не считать дыры в стене.

Должно быть, старик стоял… прямо… здесь.

Дыра была такой большой, что Лью смог бы пробраться в нее, если бы оказался в камере старика. Обивку решетки из силиконового пластика разорвало в клочья, остались лишь толстые металлические прутья.

Лью попытался протиснуться между ними.

Прутья завибрировали, но совершенно беззвучно. Лью внезапно почувствовал сонливость. Он вжимался в пространство между прутьями решетки, борясь с поднимающейся паникой и сигналами звукового парализатора, вероятно включившегося автоматически.

Прутья решетки не поддавались, зато его тело гнулось без труда. К тому же решетка была скользкой от… Лью пробрался в камеру старика. Он высунулся в дыру и посмотрел вниз.

Очень высоко. Так высоко, что закружилась голова.

Здание суда округа Топика было средних размеров небоскребом, а камера Лью, видимо, располагалась на самом верхнем этаже. Он снова посмотрел вниз, на гладкую бетонную стену с встроенными заподлицо оконными рамами. Не было никакой возможности дотянуться до них и открыть или разбить стекло.

Парализатор подавлял волю. Лью давно бы уже потерял сознание, если бы его голова оставалась в камере, как все остальное. Он заставил себя развернуться и посмотреть вверх.

Это действительно был последний этаж. До края крыши всего два-три фута. Но Лью не мог дотянуться до него без…

Он забрался в дыру целиком.

Будь что будет, но банк органов ничего от Лью не получит. Движение внизу было таким оживленным, что размазало бы по асфальту все его ценные внутренности. Он уселся на край дыры, для равновесия вытянув ноги в сторону клетки и прижавшись грудью к стене. Затем поднял руки и потянулся к крыше. Не достать.

Тогда Лью поджал одну ногу под себя, оттолкнулся и прыгнул.

Он уже начал сползать вниз, когда наконец уцепился за край крыши. И взвизгнул от неожиданности, но было уже поздно. Крыша, за которую он держался, медленно двигалась! Прежде чем Лью успел разжать пальцы, его выволокло из дыры. Теперь он раскачивался в воздухе, и его уносило все дальше.

Крыша оказалась самодвижущейся пешеходной дорожкой.

Он не мог забраться наверх, не имея опоры под ногами. У него просто не хватило бы на это сил. Дорожка двигалась к крыше другого здания, находившегося на той же высоте. И она доставит туда Лью, если только он сумеет удержаться.

Окна этого здания также были закрыты из-за смога, но под ними были карнизы. Возможно, у Лью получится разбить стекло.

А возможно, и нет.

Руки растягивала мучительная боль. Так просто разжать пальцы… Но нет. Лью не совершал преступления, которое заслуживало бы смертной казни. Он не хотел умирать.

Первые десятилетия двадцатого века движение продолжало расширяться. Оно приняло международный масштаб и добивалось лишь одной цели — заменить смертную казнь тюремным заключением с последующей реабилитацией во всех странах, где только возможно. Его сторонники утверждали, что убийство человека, совершившего преступление, уже ничему его не научит, что оно не станет средством устрашения для других людей, задумавших такие же преступления. Смертная казнь необратима, в то время как несправедливо осужденный может быть выпущен из тюрьмы, если его невиновность будет доказана. Убийство, по их словам, не имело никакой полезной цели, за исключением мести. А месть — недостойное стремление для цивилизованного общества.

Возможно, они были правы.

В 1940 году Карл Ландштейнер и Александр Винер опубликовали доклад о резус-факторе человеческой крови.

К середине века большинство убийц приговаривались к пожизненному заключению или к еще менее суровому наказанию. Многие потом возвращались к нормальной жизни, кто-то полностью реабилитированный, кто-то — нет. Смертная казнь еще применялась в некоторых штатах за похищение людей, но было все трудней убедить присяжных вынести такой приговор. Точно так же обстояло дело с обвинениями в убийстве. Преступник, объявленный в розыск за ограбление в Канаде и за убийство в Калифорнии, не соглашался на экстрадицию в Канаду; в Калифорнии он мог рассчитывать на большее снисхождение. Многие государства вообще отменили смертную казнь. Но Франция этого не сделала.

Реабилитация преступников превратилась в главную задачу научной и практической психологии.

Но…

Банки крови и плазмы уже распространились по всему миру.

Пациентов с почечной болезнью уже можно было спасти путем пересадки почки, взятой у однояйцевого близнеца. Близнецы были не у всех, и один парижский хирург начал использовать в качестве доноров близких родственников, разработав стобалльную шкалу совместимости, чтобы можно было заранее предсказать, насколько успешно пройдет операция.

Пересадка глаза также была уже широко распространена. После своей смерти донор глаза мог спасти чье-то зрение.

Человеческие кости издавна можно было трансплантировать, если заранее очистить их от остатков органического вещества.

Так обстояли дела в середине столетия.

Но к 1990 году стало возможным сохранить любой человеческий орган в течение любого разумного периода. Трансплантация стала обычной операцией благодаря «скальпелю бесконечно малой толщины» — лазеру. Многие люди завещали свои тела банкам органов. Лобби похоронных агентств ничего не могло с этим поделать. Но такие дары от умерших не всегда можно было использовать.

В 1993 году Вермонт первым принял закон о банках органов. В этом штате всегда действовала смертная казнь. Теперь приговоренный мог знать, что его смерть спасет чью-то жизнь. Утверждение о том, что смертная казнь не приносит никакой пользы, перестало быть истиной. Во всяком случае, в Вермонте.

А потом и в Калифорнии. И в Вашингтоне. И в Джорджии, Пакистане, Англии, Швейцарии, Франции, Родезии…

Пешеходная дорожка двигалась со скоростью десять миль в час. Под ней, не заметный прохожим, возвращающимся вечером с работы, и полуночникам, еще только начинающим прогулку, висел Льюис Ноулз, присматриваясь к проплывающему внизу карнизу. Карниз был не больше двух футов в ширину и проходил в добрых четырех футах ниже вытянутых ног Лью.

Он спрыгнул.

Как только ноги коснулись карниза, Лью уцепился за оконную раму. Инерция полета едва не сбросила его вниз, но он все же устоял. И только спустя долгое мгновение позволил себе с облегчением вздохнуть.

Он не знал, что это за здание, но оно явно не было пустым. В девять часов вечера в нем еще светились все окна. Лью заглянул в одно из них, стараясь держаться как можно дальше от света.

Это был кабинет. Пустой.

Чтобы разбить окно, нужно было чем-нибудь обернуть руку. Но на Лью остались только мягкие тапочки и тюремный джемпер. Впрочем, вряд ли он мог стать более заметным, чем сейчас. Он стащил с себя джемпер, обмотал вокруг кулака и ударил по стеклу.

И едва не сломал руку.

Что ж… к счастью, ему разрешили оставить при себе ценности: наручные часы и кольцо с бриллиантом. Лью прочертил камнем окружность на окне, надавил на него и снова ударил свободной рукой — в надежде, что это все-таки стекло; если это пластик, ему конец.

Стекло вывалилось, оставив почти идеально круглое отверстие.

Лью пришлось проделать эту операцию шесть раз подряд, прежде чем отверстие стало достаточно широким, чтобы он смог пролезть.

Он усмехнулся, все еще держа в руке джемпер. Теперь нужно только найти лифт. Полицейские немедленно задержали бы его, появись он на улице в тюремном джемпере, но если оставить одежду здесь, то ему ничего не будет угрожать. Кто может заподозрить лицензированного нудиста?

Вот только лицензии-то у Лью как раз и не было. И сумочки, в которую ее можно положить.

И бритвы.

Вот это совсем плохо. Таких заросших нудистов не бывает. Не просто легкая щетина, проступившая к вечеру, а настоящая борода по всему телу, если можно так выразиться. Где же взять бритву?

Лью принялся рыться в ящиках стола. Многие офисные работники держат в столе запасную бритву. Он остановился в разгаре поиска. И вовсе не потому, что нашел бритву, а потому, что понял, куда он попал. Документы на столе объясняли слишком хорошо.

Клиника.

Его рука все еще сжимала тюремный джемпер. Лью положил его в мусорную корзину, аккуратно прикрыл бумагами и чуть ли не рухнул в кресло у стола.

Клиника. Он выбрал клинику. Построенную рядом со зданием суда округа Топика по простым и понятным причинам.

Хотя на самом деле он ее не выбирал. Это она его выбрала. Принял ли он хоть одно решение в жизни без подстрекательства со стороны? Друзья занимали у него деньги и не отдавали, мужчины уводили его девушек, и он не получал повышений по службе благодаря своей уникальной способности вызывать всеобщее игнорирование. Ширли угрозами заставила его жениться на себе, а через четыре года сбежала с другом, которого ей не удастся запугать.

Даже сейчас, когда жизнь, возможно, подошла к концу, ничего не изменилось. Стареющий похититель тел подарил ему шанс на спасение. Инженер спроектировал клетку таким образом, чтобы худой человек мог пролезть между прутьями решетки. Другой инженер построил пешеходную дорожку на крышах двух соседних зданий. И вот Лью здесь.

Хуже всего, что здесь не будет ни малейшего шанса выдать себя за нудиста. Как минимум нужно раздобыть белый халат и хирургическую маску. Даже нудистам иногда приходится носить одежду.

Шкаф?

Там не оказалось ничего, кроме элегантной зеленой шляпы и совершенно прозрачной накидки от дождя.

Можно уносить ноги. Если Лью еще раздобудет бритву, то окажется в безопасности, как только выберется на улицу. Он готов был кусать кулаки из-за того, что не знает, где расположен лифт. Придется положиться на удачу. Лью снова принялся обыскивать ящики.

Он уже нащупал кожаный футляр бритвенного прибора, когда распахнулась дверь и в помещение ворвался здоровенный детина в белом халате. Интерн (живых хирургов в таких клиниках не держали) подошел к столу и только тогда заметил склонившегося над ящиком Лью. Детина остановился и раскрыл рот от удивления.

Лью закрыл его ударом кулака, в котором сжимал футляр от бритвы. Челюсти здоровяка со щелчком захлопнулись. Он упал на колени, и Лью проскочил мимо него к двери.

Лифт оказался в холле сразу за кабинетом, двери были открыты. Никто из них не выходил. Лью рванул в кабину и ткнул в клавишу «0». Пока лифт опускался, его пассажир побрился. Бритва срезала волоски быстро и чисто, только немного жужжала. Он как раз выбривал себе грудь, когда двери открылись.

Худущая девушка-лаборантка возникла прямо перед ним с тем бессмысленным выражением лица, с каким обычно ждут лифта. Она проскользнула в кабину, торопливо бормоча извинения и едва взглянув на Лью. Он так же быстро шагнул на выход. И только когда двери захлопнулись, сообразил, что вышел не на том этаже.

Чертова лаборантка! Она остановила лифт, когда тот еще не доехал!

Лью развернулся и ударил кулаком по кнопке «вниз». И тут до него дошло, что́ именно он увидел при беглом осмотре. Лью снова закрутил головой.

Огромная комната была заставлена стеклянными емкостями высотой до потолка, среди них можно было заблудиться, как в лабиринте библиотечных стеллажей. В емкостях было выставлено то, перед чем меркли все ужасы Бельзена[5]. Черт возьми, они же когда-то были людьми! Нет, Лью не хотел смотреть на это. Он уставился на двери лифта. Почему лифт занят так долго?

И тут завыла сирена.

Жесткий кафельный пол завибрировал под босыми ногами. Мышцы онемели, а душу охватила апатия.

Лифт подошел… но слишком поздно. Лью заблокировал стулом двери, чтобы не смогли закрыться. Обычно в таких зданиях нет лестниц, только дополнительный лифт. Им-то и придется воспользоваться охране, чтобы поймать беглеца. Но где этот второй лифт? У Лью не было времени выяснять. Он все сильней ощущал сонливость, должно быть, на эту комнату направлены несколько парализаторов. Попав под луч одного из них, интерны становились немного расслабленными и неуклюжими. Но под воздействием сразу двух излучателей Лью должен потерять сознание. Только не сейчас.

Сначала нужно кое-что сделать.

Когда охранники ворвутся сюда, у них будет причина, чтобы убить его на месте.

Стенки емкостей были не из стекла, а из особого прозрачного пластика. Чтобы не вызвать при соприкосновении со стенкой защитной реакции у хранящихся внутри бесчисленных человеческих органов, пластик должен обладать уникальными свойствами. Но ни один инженер не задумался над тем, чтобы сделать его еще и ударопрочным!

Пластик разбивался очень легко.

Позднее Лью много размышлял над тем, как ему удалось продержаться так долго. Успокаивающий шепот звукового парализатора пригибал его к полу, и с каждым мгновением тот казался все более мягким и удобным. А стул, которым размахивал Лью, становился все тяжелей. Но пока Лью мог его поднять, он продолжал разбивать емкости. Пол был уже по колено залит питательным раствором, в нем плавали умирающие органы, задевая лодыжки Лью. Он не выполнил и трети работы, когда беззвучная песня излучателей пересилила его.

Он упал.

И после всего этого о разбитых хранилищах для органов никто даже не вспомнил!

Сидя в зале суда и слушая монотонный шум разбирательства, Лью наклонился к уху мистера Брокстона и задал вопрос.

— А зачем вспоминать? — улыбнулся в ответ мистер Брокстон. — Они считают, что у них и так достаточно улик против вас. Вот если вам удастся выйти сухим из воды, тогда вас обвинят в злонамеренном уничтожении ценных медицинских ресурсов. Но они уверены, что вам не уйти от наказания.

— А вы?

— Боюсь, что они правы. Но мы попытаемся что-то сделать. Сейчас Хеннеси начнет зачитывать обвинение. Вы сможете принять оскорбленный и негодующий вид?

— Конечно.

— Хорошо.

Прокурор зачитал обвинение, и его голос, пробивающийся из-под тонких светлых усов, звучал как голос самой судьбы. Уоррен Льюис Ноулз выглядел оскорбленным и негодующим, но на самом деле ничего похожего не чувствовал. Он заслуживал смерти за то, что натворил.

Причиной всему были банки органов. При наличии искусных врачей и достаточного поступления новых материалов в банки органов каждый налогоплательщик мог надеяться прожить неопределенно долго. Кто станет голосовать против вечной жизни? Смертная казнь обеспечивала бессмертие, и присяжные требовали ее за любое преступление.

Льюис Ноулз нанес им тяжелый удар.

— Обвинение может доказать, что Уоррен Льюис Ноулз за последние два года шесть раз преднамеренно проехал на красный свет. За тот же период вышеупомянутый Уоррен Ноулз не меньше десяти раз превышал скорость, причем однажды на целых пятнадцать миль в час. У него всегда была неважная репутация. Мы можем предъявить запись о его аресте в 2082 году за вождение в нетрезвом виде, и тогда он был оправдан только с помощью…

— Протестую!

— Протест принят, адвокат. И поскольку он уже был оправдан, суд должен и сейчас признать его невиновным.

МИР ПТАВВОВ ^(роман)

Это всегда был миг — настолько краткий, что его не удавалось измерить, и притом тянувшийся слишком долго. В этот миг казалось, что каждый разум во Вселенной, когда-то существовавший или еще не возникший, обрушивает на тебя свои сильнейшие эмоции.

Потом все закончилось. Звезды снова сменились.

Даже для Кзанола, который был неплохим астрогатором, не имело смысла гадать, где сейчас находится корабль. На скорости 0,93 от световой, скорости, при которой усредненная масса Вселенной становится достаточно большой, чтобы позволить вход в гиперпространство, звезды неузнаваемы. Впереди они сверкают жгучей голубоватой белизной. Позади они тускло-красны, точно россыпь угольков. По сторонам расплющены в крошечные линзы. И поэтому Кзанол посасывал гнал, пока панель корабельного мозга не издала глухой стук, и лишь тогда пошел посмотреть.

Экран бортового мозга показывал: «Новая оценка времени полета до Тринтуна — 1,72 дня».

«Не очень-то удачно», — решил Кзанол.

Он должен был выйти намного ближе к Тринтуну. Но для гиперпространственного корабля время достижения гавани определяется более везением, чем умением. Принцип неопределенности — закон для гиперпространства. Беспокоиться не стоило. Фузор перезарядит батарею только через несколько часов.

Кзанол развернул кресло кругом, чтобы рассмотреть звездную карту на стене. Мерцающая сапфировая булавка, казалось, озаряла всю кабину. Какой-то миг он купался в ее лучах — лучах безграничного богатства. Потом вскочил и начал печатать на панели мозга.

Разумеется, причина для беспокойства была. Возможно, прямо сейчас обладатель такой же карты с булавкой в той же ее точке, где Кзанол водрузил свой сапфировый маркер, спешит подать заявку. Власть над целым миром рабов, причем пожизненная, — законное право Кзанола; но только при условии, что он первым достигнет Тринтуна.

Он напечатал: «Сколько времени будет заряжаться батарея?»

Панель почти сразу стукнула. Но Кзанол не успел получить ответ.

Внезапно сквозь заднее окно хлынул ослепительный свет. Кресло превратилось в кушетку, громко зазвенела музыкальная нота, и навалилась тяжесть. Ужасная тяжесть. Корабль не был рассчитан на столь большое ускорение. Это длилось около пяти секунд. Потом…

Грохот — как будто по кораблю шарахнули створки гигантской свинцовой двери.

Давление ослабло. Кзанол поднялся на ноги и уставился через заднее окно на светящееся облако — раньше оно было фузором. У машины нет сознания, которое можно было бы прочесть. И если машина решила предать тебя, ты нипочем не узнаешь этого заранее.

Панель мозга снова ухнула. Он прочел: «Время для перезарядки батареи…» Далее шел спиральный иероглиф, знак бесконечности.

Прижав лицо к пластине из плавленого алмаза, Кзанол наблюдал, как горящая энергостанция скрывается среди звезд. Мозг, должно быть, сбросил ее в тот момент, когда она стала опасной. Вот почему она летит в полумиле за кораблем: потому что фузоры иногда взрываются. На миг, перед тем как Кзанол окончательно потерял ее из виду, свет снова вспыхнул ярче солнца.

«Бум!» — сказал мозг.

Кзанол прочел: «Новая оценка времени полета до Тринтуна» — и знак спирали.

Ударная волна от удаленного взрыва достигла корабля. Звук напоминал хлопок двери.

Теперь можно не спешить. Кзанол долго стоял перед настенной картой, глазея на сапфировую булавку.

Крошечная звездочка в крошечном самоцвете подмигивала, суля ему два миллиарда рабочих в полностью индустриализованном мире; суля богатство и власть, превосходящие даже то, что было доступно его деду, великому Ракарливу; суля сотни жен и десятки тысяч слуг, которые будут исполнять все его капризы на протяжении долгой праздной жизни. Он ритмично жевал, и пищевые усики по углам рта непроизвольно извивались, точно потревоженные земляные черви. Его сознание было заполнено запоздалыми сожалениями.

Когда тнуктипские рабы Плорна создали антигравитацию, его деду следовало продать плантацию. Плорна можно и нужно было вовремя убить. Кзанолу следовало оставаться на Тринтуне, даже если бы пришлось добывать средства существования, трудясь до изнеможения. Ему следовало приобрести запасной фузор, а не второй скафандр, роскошную противоперегрузочную кушетку, набор ароматизаторов для системы, вырабатывающей воздух, и сапфировую булавку, купленную на последний коммерциал.

Был день, когда он сидел, вцепившись в сине-зеленый шнур, который мог сделать его либо владельцем космического корабля, либо безработным и нищим. Вокруг все мчался и мчался сгорбленный белый скелетоподобный образ: скаковой виприн-мутант, самое быстрое животное в Галактике. Но ради Силы! Его скакун оказался быстрее всех. Если б он только выбросил тогда эту нить…

Еще какое-то время Кзанол вспоминал свою жизнь на обширной плантации, где стал взрослым: «Ракетные бревна Кзатита», с фактической монополией на твердотопливные деревья. Ах, вот бы вернуться туда… Но территория «Ракетных бревен Кзатита» уже десять лет назад превратилась в посадочную площадку космопорта.

Он подошел к шкафу и надел скафандр. Там их было два, включая запасной, купленный на случай отказа первого. Глупо. Если скафандр подведет, все равно умрешь.

Кзанол провел толстым пальцем вокруг аварийной кнопки на груди. Скоро она понадобится; но пока не время. Есть еще другие дела. Нужно обеспечить себе лучшие шансы на выживание.

На панели бортового мозга он напечатал: «Рассчитай курс на любую цивилизованную планету с минимальным временем полета. Сообщи срок прибытия».

Мозг довольно замурлыкал. Иногда Кзанол думал, что тот бывает счастлив, только когда трудится изо всех сил. Он часто старался отгадать мысли машины, лишенные эмоций. Раздражало, что нельзя прочесть ее сознание. Подчас его даже беспокоила неспособность отдавать мозгу команды иначе как через панель управления. Возможно, мозг был слишком чужим; тринты никогда не вступали в контакт с чем-либо, кроме протоплазменной жизни. Дожидаясь ответа, Кзанол в порядке эксперимента попытался дотянуться до спасательного выключателя на спине.

Не получилось; но это и менее всего беспокоило. При нажатии на аварийную кнопку включится стазисное поле скафандра и время внутри его перестанет течь. Только аварийный выключатель будет немного выдаваться из поля. Он специально размещен таким образом, чтобы его мог нажать спаситель Кзанола, а не сам Кзанол.

Бум! «Ответ не найден» — показал экран.

Вздор! Потенциал батареи огромен. Даже после гиперпространственного прыжка она должна содержать достаточно энергии, чтобы направить корабль к какой-либо цивилизованной планете. Почему же мозг?..

И тут Кзанол понял. Корабль, вероятно, имел запас энергии, чтобы достичь нескольких миров, но не так много, чтобы потом замедлиться до скорости любой конкретной планеты. Что ж, все правильно. В стазисном поле Кзанолу будет все равно, с какой скоростью он врежется.

Он напечатал: «Не учитывать торможение по прибытии. Покажи курс на любую цивилизованную планету. Минимизируй время полета».

На ответ потребовалось лишь несколько секунд.

«Время полета до Автпруна — 72 тринтунских года, 100,48 суток».

Автпрун. Что ж, не так важно, куда Кзанол попадет; как только выключат его генератор поля, он запрыгнет в корабль до Тринтуна. Найдет ли Ракарливун какой-либо другой разведчик за семьдесят два года? Вероятно.

О дух Силы! Кзанол поспешно напечатал: «Курс на Автпрун отменить» — и обмяк в кресле, потрясенный ошибкой, от которой его спасло лишь чудо.

Если он врежется в Автпрун на скорости свыше девяти десятых световой, то убьет больше миллиона жителей. И это при условии, что он попадет в океан! Ударная волна обрушит все летающие объекты в радиусе тысячи миль, потопит острова, снесет здания на половине планеты.

За такой просчет его подвергнут смерти после года пыток. Пытки в телепатическом обществе с развитой наукой — нечто ужасное. Студенты-биологи будут наблюдать и лихорадочно записывать, в то время как члены Коллегии наказаний будут тщательно обрабатывать его нервную систему стимуляторами…

Постепенно ему стала ясна общая ситуация. Он не может попасть на цивилизованную планету. Хорошо. Но он не может попасть и на планету рабов, поскольку наверняка обрушит несколько дворцов надсмотрщиков и убьет невольников, сто́ящих миллиарды коммерциалов.

А если лететь сквозь систему в надежде, что увеличенная масса его корабля будет замечена? Нет, он не осмелится. О том, чтобы оставаться в космосе, не может быть и речи, ведь запросто выскочишь из Галактики. Он представил себя навсегда затерянным между островными вселенными: корабль постепенно рассыпается, спасательная кнопка истаивает в блестящее пятнышко под воздействием межзвездной пыли…

Нет!

Он осторожно потер закрытые глаза пищевым усиком. Можно ли совершить посадку на луне? Если удар будет довольно мощным, вспышку могут заметить. Но мозг недостаточно точен, чтобы на таком расстоянии нацелить этот удар. Орбиты лун меняются, а надо будет удариться о луну цивилизованной планеты. Автпрун был из них ближайшей, но тоже слишком далеко.

И в довершение всего Кзанол понял, что дожевывает последний гнал. Он сидел, ощущая жалость к себе, пока гнал не закончился. Но потом встал и начал мерить шагами пол.

Ну конечно!

Он застыл в центре кабины, обдумывая свое озарение, отыскивая в нем недостатки. Найти их не смог. Поспешно напечатал на панели мозга: «Рассчитай курс на пищевую планету, минимизируя время полета. По прибытии кораблю не нужно замедляться. Сообщи все подробности».

Его усики обвисли, расслабившись. Все будет хорошо, подумал он, нисколько в этом не сомневаясь.

В Галактике не так много планет, пригодных для протоплазменных форм жизни. Природа ставит необоснованно много условий. Чтобы гарантированно иметь нужный состав атмосферы, планета должна находиться на определенном расстоянии от солнца типа G[6], соответствовать определенному размеру и иметь огромную до уродливости луну в своем небе. Назначение луны заключается в том, чтобы смести прочь бо́льшую часть планетной атмосферы, обычно около девяноста девяти процентов. Без луны подходящий для обитания мир становится совершенно необитаемым: у его воздуха сокрушающая плотность, а температура — как в раскаленной печи.

Из двухсот девятнадцати подходящих для обитания миров, найденных тринтами, жизнь присутствовала на шестидесяти четырех. Семнадцать имели разумную жизнь; при широком взгляде на проблему, что считать разумом, — восемнадцать. Сто пятьдесят пять пустынных планет оказались бы пригодными для жизни тринтов только после длительного периода засевания. Но они уже приносили пользу.

Их засеивали пищевыми дрожжами, созданными тнуктипами. Спустя несколько веков дрожжи обычно мутировали, но до того мир оставался кормовой планетой, все его океаны были забиты самой дешевой пищей в Галактике. Конечно, есть такое могли только рабы; но рабов было очень много.

Пищевые планеты для прокорма рабских миров были разбросаны по всей Галактике. Дворец надсмотрщика всегда находился на луне. Кто же согласится жить на планете с пустынной сушей и вспененными морями? Не говоря уже о постоянной опасности бактериологического заражения дрожжей. Вот поэтому тщательное наблюдение за пищевыми планетами велось с их естественных спутников.

После того как дрожжи мутировали настолько, что становились несъедобными даже для рабов, мир населяли стадами беломясов. Беломясы пожирали и дрожжи, и все остальное и сами были источником хорошего мяса. Присмотр за планетой продолжался.

При его теперешней скорости Кзанол врежется в планету с такой силой, что образуется ослепительный газовый выброс. Пылая, каменное крошево поднимется в космос — яркое, необычное и недвусмысленно трактуемое событие даже для наблюдателя на спутнике. Оранжевое сияние над кратером не померкнет несколько дней.

Не исключено, что Кзанол застрянет под землей, но не очень глубоко. Воздух и камни, летящие впереди метеорита, обычно вспыхивают и отбрасывают его назад, и его осколки рассеиваются на большой площади. Кзанол, окутанный своим стазисным полем, вынырнет из созданной им ямы и при повторном падении слишком глубоко не зароется. Надсмотрщик сразу же его найдет с помощью любого просвечивающего прибора. Стазисное поле является единственным идеальным отражателем.

Мозг прервал его раздумья: «Ближайшая доступная пищевая планета — F124. Оценочное время полета — 202 года и 91,4 дня».

Кзанол напечатал: «Покажи мне F124 и ее систему».

На экране появились огоньки. Одна за другой увеличивались большие планеты со своими спутниками. F124, быстро крутящийся шар, была окутана паром: типичная пищевая планета, даже ее луна почти не вращалась. Луна выглядела чрезмерно большой, но и находилась довольно далеко.

Одна из внешних планет заставила Кзанола ахнуть от восхищения. Она была окружена кольцом! Роскошным кольцом! Кзанол подождал, когда мозг покажет все крупные миры. Как только, в порядке увеличения размеров, начали появляться астероиды, он напечатал: «Достаточно. Курс на F124».

Он еще не надел шлем, в остальном же был полностью облачен для долгого сна. Корабль уже разгонялся; Кзанол ощутил пульсацию металла в моторах. Но поле кабины подавляло ускорение. Он установил шлем на шейное кольцо, но передумал и снял. Подойдя к стене, сорвал звездную карту, скатал ее и затолкал за пазуху скафандра. Он уже был готов надеть шлем, но опять спохватился.

Его освободитель может затребовать немалую сумму за альтруистический акт спасения. А вдруг награда его не удовлетворит? Если он окажется тринтом, то наверняка постарается присвоить карту. В конце концов, это не запрещено законом. Кзанолу следовало бы накрепко запечатлеть ее в памяти.

Но есть вариант и получше!

Кзанол поспешил к шкафу и вытащил второй скафандр. Карту просунул в рукав — и пришел в восторг от своей затеи. В пустом скафандре полно места. Он метался по кабине, собирая свои сокровища. Шлем-усилитель — повсеместно признанный символ власти и богатства, некогда принадлежавший его деду. Это был легкий, хотя немалого размера инструмент, который мог увеличить природную Силу тринта, позволявшую контролировать двадцать-тридцать не-тринтов, вплоть до возможности управлять целой планетой. Прощальный подарок брата — дезинтегратор с резной рукоятью. (Однако новая мысль заставила Кзанола отложить дезинтегратор в сторону.) Статуэтки его самок Птул и Миксиломат. Вряд ли суждено с ними встретиться, к возвращению Кзанола обе уже будут мертвы, если только кто-нибудь из друзей не поместит их в стазис. А часы с алмазным механизмом, со сверхпрочным корпусом, с криогенными шестеренками, всегда отстающие, сколько бы их ни чинили! На F124 он не мог бы их носить, они предназначались только для официальных церемоний.

Прежде чем разместить все ценности, Кзанол завернул их в свои запасные костюмы.

Оставалось еще место.

По какой-то странной прихоти он вызвал маленького раба-ракарлива из кладовки и велел ему забраться в скафандр. Потом привинтил шлем и нажал аварийную кнопку.

Скафандр теперь выглядел как кривое зеркало. Все складки были на месте, но он стал тверже алмаза или материала для корабельной обшивки. Кзанол перенес его в угол, нежно погладил по голове и оставил там.

«Отменить текущий курс на F124, — напечатал он. — Рассчитай и следуй самым быстрым курсом на F124, используя только половину имеющейся энергии, завершив все необходимые маневры к завтрашнему дню».

День спустя Кзанол заметил первые признаки абстинентного синдрома. Он занимался всякой всячиной, чтобы отвлечься и не думать о том, как сильно ему хочется гнала.

Эксперимент был почти закончен. Кзанол выключил поле второго скафандра, поместил дезинтегратор в его перчатку и включил поле снова. Оно окутало все металлические поверхности. Копательный инструмент попал в стазис вместе со скафандром.

Двигатели отключились. Порядком успокоившись, Кзанол подошел к панели и напечатал: «Рассчитай кратчайший курс на восьмую планету в системе F124. Подожди полсуток, затем следуй этим курсом».

Он надел скафандр и, взяв дезинтегратор и катушку троса, выбрался через воздушный шлюз. Используя трос, тормозил свой дрейф, пока не пришел в неподвижность относительно корабля.

Какие-либо мысли напоследок?

Он сделал для себя все, что мог. Он падает на F124. За несколько лет до того, как Кзанол врежется в третью планету, его корабль достигнет необитаемой и никого не интересующей восьмой планеты. Там появится большой красивый кратер, который легко будет найти. Не то чтобы Кзанола это слишком интересовало.

Существовал риск, что спасательный выключатель сработает от жара при входе в атмосферу. Если такое произойдет, Кзанол пробудится под землей, потому что поле затухает не сразу. Но он сможет пробить себе путь наружу дезинтегратором.

Кзанол приблизил толстый неуклюжий палец к аварийной кнопке.

Последняя мысль?

Увы, она не появилась.

Что ж, аварийная кнопка.

Ларри Гринберг выбрался из контактного поля и выпрямился. Его шаги гулко отдавались в большом зале дельфинария. На этот раз эффекта дезориентации не было, как и затруднений с дыханием или желания помахать несуществующими плавниками или хвостом. Что вполне естественно, поскольку «сообщение» было направлено в другую сторону.

Дельфин по имени Чарли лежал на дне резервуара, выплыв из-под своего контактного шлема специальной конструкции. Ларри встал так, чтобы Чарли мог видеть его через стекло, но глаза дельфина смотрели в никуда, и весь он подергивался. Ларри с беспокойством заметил, что два морских биолога подошли к нему и тоже озабоченно наблюдают. Наконец Чарли перестал вздрагивать и вынырнул на поверхность.

— Этто былло дикко, — проговорил Чарли с акцентом Дональда Дака.

— Ты в порядке? — спросил один из докторов.

— Конешшно, Биллл, я в ппоррядке. Но этто было дико. Я чувсствовал, ссловно у меня должжны былли бытть рруки и ноги и дллинный носс, виссящий над ззубами, вмессто дыррочки в голове. — С каким бы акцентом Чарли ни разговаривал, словарь у него был в порядке. — И у мення былло этто ужжассное жжелание заниматься ллюбовью с жженой Ларрри.

— У меня тоже, — пробормотал доктор Билл Слейтер под нос.

— Ах ты, распутная рыба! — засмеялся Ларри. — Только посмей! Я уведу всех твоих дельфинок!

— Поменяемся жженами?

Чарли зажужжал, как спорткар на старте, и скачками пронесся по резервуару. Дельфиний смех. Закончил представление тем, что выскочил из воды и упал на брюхо.

— Мое произношение улучшилось?

Ларри решил, что воду стряхивать нет смысла, одежда промокла насквозь.

— Если подумать, то да. Намного лучше.

Чарли перешел на дельфиний язык — точнее, на пиджин-дельфиний, то есть урезанный до слышимости человеческого уха. Завершение разговора походило на какофонию писков, похрюкиваний, раздирающих уши свистов и других исключительно резких звуков.

— Когда следующее занятие, приятель по разуму?

Ларри выжимал волосы.

— Я не знаю точно, Чарли. Вероятно, через несколько недель. Меня попросили заняться другим делом. У тебя будет время поговорить с коллегами, сообщить то, что ты узнал о нас, ходячих, читая мои мысли.

— Ты точно хочешь, чтобы я это сделал? Но серьезно, Ларри, мне бы с тобой обсудить кое-что.

— Ну пропищи.

Чарли специально ускорил свою речь. Никто, кроме Ларри Гринберга, не смог уследить за потоком звуков, словно доносящихся со скотного двора.

— Есть ли шансы у дельфина попасть на борт «Ленивой восьмерки-три»?

— Что? На Джинкс? Океан Джинкса покрыт пеной глубиной в фут!

— Да, верно. Ну, тогда на какую-нибудь другую планету.

— Почему дельфина должны интересовать космические путешествия?

— А почему они интересуют ходячих? Нет, Ларри, это нечестный вопрос. Думаю, правда в том, что ты заразил меня космической болезнью.

По мальчишескому лицу Ларри медленно расплылась улыбка. Он удивился тому, что затрудняется с ответом.

— Это очень заразная болезнь, от нее трудно избавиться.

— Похоже на то.

— Я подумаю об этом. Тебе, Чарли, в конце концов надо будет обратиться в ООН, но дай мне время. Как тебе известно, нам придется взять с собой много воды, а она куда тяжелее воздуха.

— Мне об этом говорили.

— Дай срок. А сейчас я должен идти.

— Но…

— Извини, Чарли. Долг зовет. Как выразился доктор Янски, это шанс, выпадающий раз в десять лет. Теперь перевернись.

— Тирран, — прошипел Чарли, что было непросто.

Но он перевернулся на спину, и три человека несколько минут почесывали ему живот. Потом Ларри ушел. В последний миг он подумал, не возникнут ли у Чарли трудности с восприятием его воспоминаний. Но опасности не было: при малой контактной мощности, которую они использовали, Чарли сможет забыть весь эксперимент, если пожелает. Включая освоение космоса.

Что было бы позорным провалом.

Этим вечером Ларри и Джуди ужинали с супружеской четой Янски. Доктор Доркас Янски был огромным западноберлинцем с русой бородой. Его яркая экстравертная индивидуальность всегда несколько смущала Ларри, который вряд ли подозревал, что обладает очень схожим душевным складом. Этому складу досталось куда менее объемистое тело, из-за чего все воспринималось иначе. Миссис Янски была ростом с Джуди и почти такая же хорошенькая. Выглядела тихоней, по крайней мере пока беседа велась на английском.

Разговор по ходу ужина получился весьма бурным. Как Ларри сказал позже: «Приятно встретить собеседника, любящего обсуждать то же, что и ты». Они сравнивали растущий вширь Лос-Анджелес с устремленными ввысь небоскребами Западного Берлина.

— Мечта достичь звезд, — сказал Янски.

— Вы окружены Восточной Германией, — утверждал Ларри. — Вам некуда расти, кроме как вверх.

Они потратили немало времени на обсуждение, какая из одиннадцати форм коммунизма наиболее близка к марксизму, и наконец решили подождать и посмотреть, чье правительство быстрее развалится. Поговорили о смоге: откуда он берется теперь, когда на равнине Большого Лос-Анджелеса нет ни промышленных концернов, ни работающих на углеводородах машин? В основном от приготовления пищи, подумала Джуди. От сигарет, сказал Янски, а Ларри предположил, что к росту загрязнения окружающего воздуха может приводить электростатическое кондиционирование помещений. Они обменялись мнениями о дельфинах. Янски имел смелость усомниться в разумности дельфинов — просто потому, что они ничего не построили за всю историю своего существования. Задетый за живое Ларри вскочил и прочитал экспромтом самую волнующую лекцию в своей жизни. О деле заговорили только за кофе.

— Мистер Гринберг, вы не были первым человеком, научившимся читать мысли дельфинов, — сказал Янски, держа огромную сигару, как профессорскую указку. — Правильно ли я думаю, что контакты с дельфинами послужили лишь своего рода тренировкой?

— Правильно, — с энтузиазмом кивнул Ларри. — Мы с Джуди пытались получить место на «Ленивой восьмерке-три», которая направится к Джинксу. Уже из стандартных тестов я знал, что обладаю некоторой склонностью к телепатии, и, когда услышал первые сообщения о брандашмыгах, стало ясно, что мы полетим. До сих пор никому не удалось понять язык брандашмыгов, и на Джинксе нет ни одного контактера. Я поэтому вызвался работать с дельфинами, а Джуди начала изучать лингвистику, и мы записались в полет как команда супругов. Я еще подумал, что наш маленький рост будет решающим доводом. Работа с дельфинами была лишь практикой для общения с брандашмыгами, — он вздохнул, — но эта дурацкая экономическая война с Поясом рушит все космические исследования. Негодяи!

Джуди взяла его за руку.

— Мы все равно туда попадем, — пообещала она.

— Ну разумеется, — произнес Ларри.

— А может, вам это и не понадобится, — заметил доктор, подчеркивая свои слова жестикуляцией с сигарой. — Если гора не идет к Магомету… — Он сделал выжидательную паузу.

— Не хотите же вы сказать, что у вас здесь есть брандашмыг? — поддразнила его Джуди, у которой было основание для иронии: брандашмыги весили тонн по тридцать.

— Я что, волшебник? Не брандашмыги, но кое-что другое. Я упоминал, что занимаюсь физикой?

— Нет. — Ларри был удивлен: что физику могло понадобиться от контактера?

— Да, я физик. Мы с коллегами уже лет двенадцать работаем над полем, замедляющим время. Мы знали, что такое возможно, математика этого дела хорошо известна, но инженерные методы оказались крайне сложными. Потрачены годы.

— Но вы его получили.

— Да. Мы разработали поле, которое превращает шесть часов наружного времени в одну секунду времени внутри поля. Отношение наружного и внутреннего времени меняется большими… э-э… квантовыми скачками. Отношение двадцать одна тысяча к одному — это все, чего нам удалось добиться, и мы не знаем, каким окажется следующий квант.

Джуди вдруг предложила:

— Так постройте две машины и поместите одну в поле другой.

Физик громогласно расхохотался, так что комната, казалось, сотряслась.

— Простите меня, — сказал он, успокоившись, — но очень забавно, что вы столь быстро пришли к такой идее. Разумеется, это одна из первых вещей, нами испробованных.

Джуди явно подумала что-то нехорошее, и Ларри предостерегающе сжал ее руку. Янски ничего не заметил.

— Дело в том, что поле, замедляющее время, не может существовать внутри другого подобного поля. Я даже доказал это математически.

— Очень жаль, — сказал Ларри.

— А может, и нет. Мистер Гринберг, вы что-нибудь слышали о Морской статуе?

Пока Ларри копался в памяти, ответила Джуди:

— Я слышала! В «Лайфтаймсе» были ее снимки. Эту штуку нашли за пределами бразильского континентального шельфа.

— Да, правильно, — вспомнил Ларри, — ее обнаружили дельфины и продали ООН за разное подводное оборудование. Некоторые антропологи решили, что удалось отыскать Атлантиду.

Он вспомнил фотографии бесформенной фигуры четырех футов в высоту, со странно вытесанными руками и ногами, горбатой спиной и шарообразной головой, отполированной до зеркального блеска.

— Эта статуя похожа на раннее изображение гоблина.

— Да, действительно похоже. Она у меня здесь.

— Здесь?

— Здесь. Выставка сравнительных культур Объединенных Наций одолжила ее нам после объяснения наших целей. — Янски раздавил свою истончившуюся сигару в клочки. — Как вы знаете, ни один социолог не смог связать статую с какой-либо известной культурой. Но я, доктор физических наук, решил загадку. Надеюсь, что решил. Завтра покажу вам, почему я считаю, что статуя является инопланетным существом в поле, замедляющем время. Вы, наверное, догадались, чего я от вас хочу? Я хочу поместить вас вместе со статуей в замедляющее поле, чтобы подавить собственное поле нашего… э-э… гостя и позволить вам прочитать его мысли.

На следующий день к десяти утра они вместе дошли до угла, и Джуди подождала, пока Ларри нажатием кнопки вызвал такси. Через две минуты авиамобиль с черно-желтыми шашечками опустился рядом.

Ларри уже забирался внутрь, когда Джуди задержала его, ухватив за плечо.

— Что случилось? — спросил он, полуобернувшись.

— Я боюсь, — сказала она, да и выглядела испуганной. — Ты уверен, что все будет в порядке? Ты же ничего о нем не знаешь!

— О ком, о Янски? Послушай…

— Об экспонате.

— Уф! — Ларри что-то прикинул в уме. — Давай я сейчас быстро объясню пару моментов. Хорошо?

Джуди кивнула.

— Первое. Контактное устройство не опасно. Я использую его годами. Получаю лишь воспоминания другого человека, небольшое представление о его образе мыслей. И даже они несколько смягчены, так что мне потом приходится усиленно думать, чтобы вспомнить нечто, не происходившее лично со мной. И второе. Моя работа с дельфинами дала мне опыт общения с нечеловеческим сознанием. Так?

— Так. И после сеансов с Чарли ты вечно устраиваешь розыгрыши. Помнишь, как загипнотизировал миссис Графтон и заставил ее…

— Чушь. Я всегда любил розыгрыши. А третий момент заключается в том, что временно́е поле не играет никакой роли. Оно лишь уничтожит поле вокруг статуи. Об этом вообще можешь забыть. Четвертое. Янски ни за что не станет рисковать моей жизнью. Ты же это понимаешь?

— А все эти погружения с аквалангом прошлым летом…

— Так это была твоя идея.

— Да? Может быть. — Джуди заставила себя улыбнуться. — Ну хорошо. Я думала, что дальше ты будешь практиковаться на брандашмыгах, но это, видимо, решающее испытание. И я по-прежнему беспокоюсь. Ты же знаешь, у меня есть дар предвидения.

— Гм… Ну ладно. Я перезвоню тебе, как только смогу.

Он сел в такси и набрал адрес уровня физфака Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе[7].

— Марк вернется через минуту и принесет кофе, — сказал Доркас Янски. — Давайте я покажу вам, как работает замедляющее поле.

Они находились в огромном зале, на потолке которого были установлены два гигантских разрядника из тех, что создают оглушительно трещащие искусственные молнии, изумляя группы студентов. Но генератор молний не интересовал Янски.

— Мы заняли эту часть здания, потому что здесь хороший источник электропитания, да и по размерам она подходит. Видите проволочную конструкцию?

— Конечно.

Это был куб из очень тонкой проволочной сетки, с откидной створкой на одной стороне. Сетка закрывала не только боковые грани, но и верх, и дно. Рабочие деловито проверяли и размещали громоздкое и сложное на вид оборудование, которое, однако, еще не было подключено к проволочной клетке.

— Поле распространяется вдоль поверхности куба. Сетка служит границей между замедленным временем внутри и быстрым снаружи. Скажу вам, сооружать эту штуковину было очень занятно. — Янски огладил бороду, как будто задумавшись о непростой работе, в которую был погружен. — Мы считаем, что поле вокруг инопланетянина должно быть на несколько квантовых чисел выше нашего. Как долго он там пробыл — определить невозможно, разве что с помощью метода, который мы намерены использовать.

— Но он тоже может не знать.

— Да, вполне. Ларри, вы пробудете в поле шесть часов по наружному времени. Для вас это составит секунду. Как я понимаю, передача мыслей мгновенна?

— Не мгновенна, но займет меньше секунды. Подготовьте все и включите контактное приспособление перед тем, как запустите поле, и я получу его мысли, едва он начнет оживать. До этого я ничего не смогу воспринять.

«Словно вступаешь в контакт с турсиопс трункатус»[8], — подумал Ларри.

— Хорошо. Я не был уверен. — Янски отошел показать Марку, куда поставить кофе.

Ларри был рад передышке — он вдруг занервничал. Это было вовсе не так плохо, как в ночь перед первым сеансом с дельфином, но все же неприятно. Он вспомнил, что его жена иногда действительно проявляла пугающую способность к предвидению. Кофе взял с благодарностью.

— Итак, — сказал Янски, осушив свою чашку в несколько глотков и отдышавшись, — Ларри, когда вы в первый раз заподозрили у себя телепатию?

— Когда учился в Уошбернском университете[9], — ответил Гринберг. — Это в Канзасе. Однажды гость высокого ранга устроил всем тест на пси-возможности. Мы занимались этим целый день. Телепатия, экстрасенсорика, телекинез, предвидение, даже малопонятный тест на телепортацию, который все завалили. Джуди показала хорошие, хотя и случайно проявляющиеся способности к предвидению, а я обошел всех по телепатии. Там мы с ней и познакомились. А когда выяснилось, что обоих тянет к звездам…

— Но ведь вы не поэтому поженились?

— Пожалуй. И уж абсолютно точно не из-за этого до сих пор не развелись. — Ларри скорчил хищную усмешку, потом взял себя в руки. — Знаете, телепатия способствует крепким бракам.

— Да откуда мне знать? — улыбнулся Янски.

— Я бы мог стать хорошим психологом, — сказал Ларри, не выказывая сожаления. — Но начинать уже поздно. Надеюсь, что «Ленивую восьмерку-три» все-таки отправят, — проворчал он. — В любом случае нельзя бросить колонии. Так они не поступят.

Янски опять наполнил чашки. Рабочие вкатили через широкий проем нечто покрытое тканью. Ларри, вполне успокоившись, следил за ними и прихлебывал кофе. Янски осушил вторую чашку так же быстро, как первую. Либо обожает кофе, решил Ларри, либо ненавидит его.

Неожиданно Янски спросил:

— Любите дельфинов?

— Конечно. И еще как.

— Почему?

— Они такие веселые, — ответил Ларри невпопад.

— Вы довольны своей профессией?

— О, весьма. Хотя это удивило бы моего отца. Он считал, что я собираюсь стать биржевиком. Понимаете, я родился с… — Ларри вдруг замолк. — Ого! Это она?

— Гм? — Янски повернул голову вслед за ним. — Да, это Морская статуя. Пойдем посмотрим?

— Давайте.

Трое мужчин, несших статую, не обратили на них внимания. Ее втащили внутрь кубической конструкции и установили под одним из колпаков контактной машины, сделанным из кристаллического железа. Пришлось подпереть ее снизу колобашками. Колпак на другом конце контактной цепи, предназначенный для Ларри, был закреплен в изголовье старомодной кушетки психоаналитика. Рабочие гуськом вышли из клетки, и Ларри, стоя у откидной двери, вгляделся в статую.

Ее поверхность была безупречно зеркальной. Кривое зеркало. Это затрудняло рассматривание статуи, поскольку в глаз попадали только искаженные отражения других частей помещения.

Статуя была менее четырех футов в высоту и очень смахивала на безликого гоблина. Треугольный горб на спине выглядел скорее стилизованным, чем натуральным, а шаровидная гладкая голова была совершенно жуткой. Диковинные ноги были полусогнуты, пятки далеко выдавались за щиколотки. Статуя наводила бы на мысль о попытке изобразить гнома, если бы не чужеродного вида ноги, непонятное строение туловища и короткие толстые руки с массивными кистями, как у Микки-Мауса.

— Я заметил, что он вооружен, — сказал наконец Ларри с неуверенностью. — И как будто приседает.

— Приседает? Приглядитесь хорошенько, — предложил Янски добродушно. — И обратите внимание на ноги.

Ларри так и сделал и получил еще менее приятное впечатление. Пригнувшаяся поза была хищной, угрожающей, словно предполагаемый инопланетянин хотел броситься на врага или на добычу. Оружие, похожее на просунутую в массивное кольцо двустволку, было готово убивать. Но…

— Я все еще не понял, к чему вы клоните, но вижу: ноги не прямые и не опираются на пол всей подошвой.

— Вот именно! — Янски излучал энтузиазм, его акцент стал намного заметнее. — Как только я увидел изображение статуи в обсерватории Гриффит-парка[10], сразу подумал: эта штука сделана не для того, чтобы стоять прямо. Но почему? И тут я понял: он в свободном полете!

— О да!

Удивительно, насколько все стало теперь очевидным. Статуя пребывала в позе астронавта в невесомости, полусогнувшегося на манер утробного плода. Разумеется, так оно и было!

— Тогда археологи все еще спорили, как художник добился этого зеркального блеска. Некоторые из них уже было решили, что статую оставили визитеры из космоса. Но я к тому времени закончил работу над замедляющим полем и подумал: допустим, он находился в космосе и что-то пошло не так. В ожидании спасения он мог поместить себя в замедленное время. А помощь не пришла. Я поехал в Бразилиа и убедил Выставку сравнительных культур разрешить проверку моей теории. Направил тонкий луч лазера на палец… Лазер даже не оставил следа на поверхности. Это их убедило. Я привез ее с собой. — Янски сиял от счастья.

Прежде статуя казалась грозной, хищной, вооруженной. Теперь она сделалась просто жалкой.

— И вы не смогли его оттуда вытащить? — спросил Ларри.

— Нет, — затряс головой Янски. — Видите матовый бугорок на спине?

Ларри разглядел что-то ниже вершины треугольного горба. Бугорок был более тусклым, чем окружающая зеркальная поверхность, и слегка красноватым.

— Чуть-чуть выдается из поля. Всего на несколько молекул. Я думаю, это был выключатель поля. Возможно, он сгорел, когда наш друг летел через атмосферу, или же коррозировал на океанском дне. Так что сейчас заставить его сработать невозможно. Плохая конструкция, — добавил Янски с пренебрежением и заметил: — Так, по-моему, мы готовы.

Но Ларри опять испытывал неуверенность. Это они готовы, не он. Вокруг клетки гудела и мигала огнями аппаратура. Стрелки циферблатов на контактной машине застыли неподвижно. От нее к колпакам тянулись два многожильных разноцветных кабеля. Четверо сотрудников в лабораторных халатах стояли рядом, они не работали, но и не бездельничали. Ждали.

Ларри быстро отошел к столу, налил и залпом выпил полчашки кофе, потом вернулся в клетку.

— Я тоже готов, — объявил он.

— Отлично, — улыбнулся Янски и шагнул наружу.

Двое сотрудников немедленно закрыли за ним откидной полог с застежкой-молнией двадцати футов в длину.

— Дайте мне минуты две расслабиться, — крикнул Ларри из клетки.

— Хорошо, — сказал Янски.

Ларри вытянулся на кушетке, погрузив голову и плечи в металлический кокон, который был его контактным колпаком, и закрыл глаза. Попытался ли Янски понять, зачем понадобилось дополнительное время? Пусть гадает. Контакт работал лучше, когда Ларри отдыхал.

Какие чудеса вспомнит он через две минуты без одной секунды?

Джуди Гринберг закончила программировать квартиру и вышла. Ларри вернется только поздним вечером; куча людей будет расспрашивать, как прошел контакт. А пока она может заняться другими делами.

Уличное движение изумляло. Как и в любом большом городе, каждому такси назначалась своя высота полета. Они взмывали и опускались вертикально; если два авто получали один и тот же пункт назначения, за ними следил координатор. Но здесь уровни для такси были разнесены не более чем на десять футов.

За три года, проведенных в Лос-Анджелесе, Джуди так и не привыкла к машинам, пролетающим над самой головой. В Канзасе движение шло быстрее, но и дистанции были побольше.

Такси высадило ее на самой верхней полосе, на прозрачной пешеходной дорожке тридцатью этажами выше транспортного потока, в районе торговых центров.

Она двинулась пешком и по ходу заметила следы широко разрекламированного проекта по расчистке зданий. У многих домов почерневшие бока; там, где грязь, копившаяся десятилетиями, а то и веками, была смыта, камень сиял белизной. Ее удивило, что обработке подвергались только угловые здания.

«Я должна была сказать: что ты имеешь в виду, говоря об опыте чтения чужих разумов? Дельфины еще до твоего рождения были приравнены законом к людям! Вот что я должна была сказать». Такими были мысли Джуди.

Она тихо засмеялась. Это произвело бы на него впечатление! Уж точно.

У входа в магазин женской кожгалантереи с ней кое-что случилось. Где-то в глубине ее сознания что-то зашевелилось, потом исчезло. Джуди невольно остановилась. Движение вокруг нее, казалось, достигло головокружительной скорости. Одни пешеходы мчались, стремительно перебирая ногами, другие — самоубийственно быстро проносились на движущихся тротуарах.

Она осознала: приближается неизбежное. Но даже представить себе не могла, что это будет ощущаться так, словно из нее что-то выдернули.

Джуди вошла в магазин и начала выбирать подарки, твердо решив не поддаваться предчувствию. Через несколько часов они встретятся.

— Zwei minuten[11], — пробормотал доктор Янски и нажал переключатель.

Аппаратура недовольно взвыла. Звук все повышался по частоте и амплитуде, пока не стал таким громким и пронзительным, что даже Янски недовольно поморщился. Внезапно вой оборвался. Каждая грань клетки превратилась в безупречное зеркало.

Таймер находился внутри клетки. Через «одну секунду» он выключит питание.

— Сейчас тринадцать двадцать, — сказал Янски. — Думаю, к девятнадцати часам Гринберг вернется. — И покинул помещение, даже не обернувшись.

Кзанол отпустил трос и нажал кнопку на груди. Поле, должно быть, образовалось почти сразу, потому что Вселенная внезапно ощетинилась летящими полосами света.

Его схватила гравитация. Других изменений в своей личной вселенной Кзанол не заметил. Он ощутил под собой пол, какие-то куски твердого вещества под пятко-шпорами и валящий с ног вес. Времени напрячь ноги или восстановить равновесие не осталось. Он замычал и выбросил вперед руки, чтобы прекратить падение.

Янски пришел последним, точно в девятнадцать часов, толкая тележку с кегом пива. Кто-то забрал у него тележку и покатил к столу. Когда Доркас проходил мимо куба, его отражение подрагивало: проволочные стенки не были абсолютно плоскими.

В здании появился новый посетитель — коренастый человек лет сорока, со светлыми волосами, стриженными на индейский манер.

После того как Янски разобрался с кегом, мужчина подошел и представился:

— Доктор Дэйл Снайдер — психолог-экспериментатор мистера Гринберга. Хочу поговорить с ним, когда он выберется оттуда, убедиться, что все в порядке.

Янски пожал ему руку и предложил пива. По настоянию Снайдера он некоторое время затратил на объяснения, чего именно предполагал добиться.

В девятнадцать часов двадцать минут клетка все еще оставалась зеркальной.

— Может иметь место небольшая задержка, — сказал Янски. — Поле исчезает за несколько минут. Иногда и дольше.

В девятнадцать тридцать он заметил:

— Надеюсь, временно́е поле инопланетянина не усилило мое.

Это он произнес тихо, по-немецки.

В девятнадцать пятьдесят пиво кончилось. Дэйл Снайдер издавал угрожающие звуки; один из техников его успокаивал. Янски, не будучи дипломатом, просто сидел, уставившись на серебряный куб. Через довольно большие промежутки времени он вспоминал о пиве в своем бумажном стакане и делал изрядный глоток. Выражение его лица не внушало особых надежд.

В двадцать часов куб замерцал и сделался прозрачным. Янски и Снайдер с радостными воплями устремились к нему. Вблизи Янски увидел, что статуя лежит лицом вниз, выпав из-под контактного колпака.

Снайдер нахмурился. Янски постарался описать ему эксперимент в деталях. Теперь психолог вдруг засомневался: действительно ли мозг пришельца находился в этой сфере? Если нет, то эксперимент провалился. Даже с дельфинами все было непросто. Их мозг помещался не под выпирающим лбом, а за дыхалом; лоб же представлял собой оружие, прочный таран.

Ларри Гринберг сидел. Даже отсюда он выглядел плохо. Его остекленевшие глаза ни на что не смотрели; он даже не попытался встать.

«Как помешанный», — подумал доктор Янски, надеясь, что Снайдеру не пришла та же мысль.

В любом случае Снайдер был обеспокоен.

Каким-то странным, перекатывающимся движением Ларри наконец поднялся на ноги. Он споткнулся, потом выпрямился и мелкими шажками направился к проволочному занавесу. Он словно шагал по уложенным яйцам, стараясь не раздавить их. Ссутулившись, как штангист, сгибая колени, но не спину, он подобрал что-то с пола около лежащей статуи. В тот миг, когда Янски подбежал к проволочной сетке, Ларри повернулся к нему с этой штукой в руках.

Янски закричал. Он ослеп! И кожа на лице расползалась! Он приложил руки к лицу, ощутил в них ту же боль и побежал обратно. Боль хлестнула в спину. Он бежал, пока не ударился о стену.

За секунду до того она спала глубоким сном. Теперь же, полностью проснувшись, сидела в кровати, глаза искали в темноте — искали что? Она пошарила вокруг, нащупывая выключатель, но его не оказалось; ее метавшаяся рука даже не могла найти пульт кровати. Наконец Джуди поняла, что находится на месте Ларри, обнаружила его пульт справа от себя и включила лампу.

Где он? Она заснула около семнадцати часов, совершенно измочаленная. Должно быть, он все еще в университете. Что-то пошло неправильно, она чувствовала это.

Или просто привиделся кошмар?

Если это и был страшный сон, она не могла вспомнить ни единой подробности. Но давящее ощущение не уходило, преследовало ее. Она попыталась снова заснуть, но безуспешно. Комната казалась чужой, пугающей. В тенях прятались невидимые ползучие чудовища.

Кзанол замычал и выбросил вперед руки, чтобы остановить падение.

И сошел с ума. Впечатления буйным потоком хлынули через все органы чувств. С отчаянием утопающего, на вдохе глотающего воду, он старался разобраться в них до того, как они его прикончат.

Главным и самым зловещим были воспоминания раба незнакомой породы, называвшего себя Ларри Гринберг. Они были куда мощнее, чем все, дотоле поступавшие к нему через чувство Силы. Не имей Кзанол многолетнего опыта по контролю иных форм жизни, привычки ощущать чужие мысли, вся его личность оказалась бы сметена.

Невероятным усилием он смог выбросить бо́льшую часть мыслей Гринберга из своего сознания. Но головокружение не прошло. Его тело ощущалось непривычно: горячее, бесформенное. Он попытался открыть глаз, но мускулы не действовали. Наконец Кзанол наткнулся на правильную комбинацию, и глаз открылся. Два глаза! Он застонал и зажмурился, потом попробовал снова. Глаз открылся дважды — двумя четкими отдельными движениями, — и Кзанол вытаращился на свое тело.

На тело, принадлежавшее Ларри Гринбергу.

Он уже был к этому подготовлен. Шок его не убил.

Кзанол начал осторожно зондировать сознание Гринберга. Чтобы не утонуть в нем, надо было брать информацию небольшими порциями. Это резко отличалось от обычного применения Силы, но немного походило на тренировку со шлемом-усилителем. Кзанол понял достаточно, чтобы не сомневаться: он в самом деле был телепортирован, или телепатирован, или птавв-знает-как перемещен в тело инопланетного раба.

Он сел медленно и осторожно, используя, как мог, рефлексы Гринберга, поскольку не привык к незнакомой мускулатуре. Бинокулярное зрение запутывало его, но он все же смог увидеть, что находится внутри помещения из металлической сетки. Снаружи… Кзанола ждало чудовищной мощи потрясение, и он снова помутился разумом.

Снаружи ограждения находились рабы той же незнакомой породы, что и его нынешнее тело. Двое подходили к нему. Он их вовсе не ощущал — как ни старался.

Бессилен!

Тринт не рождается с Силой. Обычно для развития чувства Силы требуются два тринтских года, и еще год пройдет, прежде чем юный тринт сможет отдавать внятные приказы рабу. Но иногда Сила так и не приходит. Если тринт становится взрослым, не обладая Силой, он называется птаввом. Ему нанесут постоянную розовую татуировку и продадут, как раба, если только собственное семейство не убьет его раньше. Убивают в полной тайне — нет лучшего повода для шантажа, чем факт рождения птавва в богатом семействе.

Судьба взрослого тринта, потерявшего Силу, менее предсказуема. Если он не впадет в кататонию, то может совершить самоубийство; или же им овладеет жажда убийств, и он начнет уничтожать каждого раба и каждого тринта, оказавшегося на пути; или же он заставит себя вообще забыть о существовании Силы. Потеря Силы — это увечье большее, чем слепота или глухота, унижение большее, чем кастрация. Если бы человек утратил разум, но сохранил воспоминания о своей потере, он мог бы понять ощущения Кзанола, ибо Сила есть то, что отличает тринта от животного.

Все еще смея надеяться, Кзанол посмотрел прямо на приближающихся чужаков и приказал им СТОЯТЬ! Чувство не работает, но вдруг?.. Рабы продолжали идти.

Они смотрели на Кзанола! Он беспомощно искал какой-нибудь способ заставить их не смотреть. Они наблюдают позор тринта, эти малорослые мохнатые беломясы, считающие его равным себе! И он увидел дезинтегратор, лежащий около вытянутой руки покинутого тела Кзанола.

Наконец он встал, но, попытавшись прыгнуть, едва не растянулся пластом. Он мог делать шаги подобно перепуганному новичку при пониженной гравитации. Ближайший из рабов подошел к клетке. Кзанол сгибал свои смешные колени, пока не смог поднять дезинтегратор, используя обе руки, поскольку его новые пальцы выглядели хрупкими, вялыми, бессильными. С рычанием, вырвавшимся из глотки, он обратил копательный инструмент против чужаков. Когда они все повалились на пол или прижались к стенам, он развернулся и побежал, налетел на проволочную сеть, подался назад, прорезал дезинтегратором дыру, выскочил и помчался к двери. Ему пришлось использовать Гринберга, чтобы тот открыл для него дверь.

Долгое время он думал только о бегстве.

Внизу горели зеленые огоньки, редко раскиданные по пространству между городами. Чтобы увидеть хотя бы два сразу, надо было подняться высоко. Между городами машины обычно летают как раз высоко, особенно если водитель осторожен. Огоньки были станциями обслуживания. Машина нуждается в обслуживании не более двух раз в год, но, находясь далеко за городом, приятно знать, что ты и здесь можешь получить экстренную помощь. Вынужденное одиночество — очень суровое испытание для горожанина, а большинство людей жили в городах.

Также приятно знать, что можно приземлиться около зеленого огонька, не оказавшись на верхушке дерева или на краю обрыва.

Кзанол обходил города стороной, избегал и зеленых огоньков. Улизнув с физического факультета, он помчался сразу к парковке на крыше, к убежищу своего «фольксвагена»[12], и поднял его прямо вверх. Но тут возникла проблема направления. В сущности, ему было все равно, куда лететь. Достигнув нужной высоты, он устремил машину в Нью-Йорк, зная, что в любой момент сможет развернуться и двинуть обратно в Калифорнию. И он предоставил автомобилю передвигаться самостоятельно, за исключением тех случаев, когда надо было облетать города.

А это приходилось делать часто. Зеленые равнины были скорее островами в море городов, чем наоборот. То и дело он натыкался на узкие перешейки между городами — ряды зданий в полмили каждый, вытянувшиеся вдоль старых автомагистралей, — пересекал их на максимальной скорости и продолжал полет.

К часу ночи пришлось опустить машину. Управление утомило его. Им двигало вперед только безумное желание бегства; и он уже понимал, что бежать некуда. Он ощущал мучительную ломоту, хотя Гринберг и не обращал на нее внимания. Судороги и спазмы сводили его пальцы, которые казались еще более нежными, чем раньше. Впрочем, так оно и было! Из воспоминаний Гринберга он узнал, что мизинец на левой руке постоянно болит: травма при игре в бейсбол. И Гринбергу было все равно! Кзанолу страшно было пользоваться руками. Имелись и другие причины для физических страданий. Его мышцы болели после пяти часов пребывания в неизменном положении. Правая нога затекла от постоянного давления на акселератор. Он испытывал зуд везде, где одежда слишком плотно прилегала к телу.

Кзанол посадил машину посреди низкорослого леса в Аризоне, поспешно вышел и стащил с себя одежду. Намного лучше! Он швырнул ее на правое сиденье — может еще понадобиться, — залез обратно и включил подогрев. Теперь зудело там, где он касался сиденья, но это можно перетерпеть.

Он позволил рефлексам Гринберга вести машину и по ходу привык к присутствию Гринберга в своем сознании. Он мог черпать из его памяти без страха и дискомфорта. Но он не привык к чужому телу, которое носил сейчас, и не имел ни малейшего намерения приспособиться к потере Силы. Кзанол хотел получить свое тело обратно.

Он знал, где оно находится: увидел его, поднимая дезинтегратор. Память Гринберга добавила ему подробностей. Видимо, он уронил дезинтегратор, когда пытался защититься обеими руками. Тело так и будет лежать, пока Кзанол не найдет способ вернуться в него.

Для этого потребуется взять под контроль людей, которые управляли машиной для контакта. Ему понадобится немалая техническая помощь, чтобы вывести тело Кзанола из стазиса; глазами Гринберга он увидел ржавое пятно на своей спине. Для получения всей этой помощи нужна Сила. Но как ее добыть? Его человеческий мозг не содержал в себе Силы.

Оставался один шанс. Людям знакомы космические полеты, вспомнил Кзанол-Гринберг. Весьма жалкие полеты: кораблям требуются десятилетия для перелетов между населенными планетами и многие сутки даже для посещения планет Солнечной системы. Но все же это космические полеты. Вот бы найти систему F124, и вот бы она оказалась достаточно близко, тогда бы он раздобыл шлем-усилитель. А Гринберг обладает зачатками телепатии.

Шлем усилит его небольшой дар до подобия тринтской Силы.

Но где сейчас находится Кзанол? Должно быть, промахнулся мимо F124, решил он, и случайно столкнулся с этой планетой по имени Земля. Сможет ли он добраться до потерянной планеты за время жизни Гринберга?

Тело Гринберга хотело есть (было двадцать минут второго), пить и курить. Кзанол без труда мог игнорировать голод и жажду, потому что тринт убьет себя, если наестся досыта, и разорвет мешок-резервуар, если напьется до утоления жажды. Слабые умом предки тринтов вели жестокие битвы за пищу. Но сигареты у него были. Он закурил и решил, что ему это нравится, хотя и пришлось побороть желание сжевать фильтр.

Где он?

Он позволил воспоминаниям Ларри Гринберга всплыть на поверхность. Средняя школа. Уроки истории, оценки так себе. Космическая гонка; базы на Луне; базы на Марсе. Пояс астероидов. Колонизация Пояса. Экономика Пояса. Родильный астероид. Перенаселение на Земле. Законы о рождаемости; Комиссия по рождаемости; восстание сверхчеловеков. Санкции против Пояса по ходу дискуссии об использовании юпитерианских лун. Просачивалось много лишнего материала, но Кзанол получил хорошее представление о Солнечной системе. Он на третьей планете, и она двойная. Ему чрезвычайно повезло врезаться в нее.

Передатчик энергии ООН на Меркурии. Провал экономических санкций. Пределы автономности Пояса. Промышленная война. Почему Пояс считают врагом? Забыть. Пояс разрабатывает Кольца Сатурна, добывает там воду. Кольца!

— Уй! — Кзанол отшвырнул окурок и засунул в рот обожженные пальцы.

«F124. Это все же F124», — подумал он.

Но эта планета не походила на F124. Его обуяла дрожь, и он включил подогрев.

В час тридцать Джуди встала и вышла наружу. Одной в темноте переносить этот кошмар становилось невозможно. Ларри не позвонил.

На ее вызов прибыло такси, опустилось на углу. Она не знала адрес физфака университета, но в машине был телефон, и, связавшись с информаторием, Джуди напечатала адрес на панели. Такси зажужжало и поднялось.

Джуди откинулась в мягком кресле. Несмотря на усталость, она никак не могла заснуть.

Громадной колонной высилось здание университета, сверкавшее огнями; это было ночное освещение для защиты от летательных аппаратов. Но все же… уровень примерно на половинной высоте здания был втрое ярче. Еще до того, как такси начало снижение, Джуди догадалась, какой это уровень. Когда они проносились над посадочным балконом, она заметила и другие подробности.

Крупный квадратный аппарат был машиной «скорой помощи» большой вместимости, а те маленькие машины с вытянутыми капотами — полицейскими. Вокруг мельтешили крошечные фигурки.

Кзанол машинально зажег последнюю сигарету. Ротовая полость и гортань горели; это нормально? Он вспомнил, что нет, разве что когда он курил слишком много.

…И вот приходит Время созревания. Все вдруг начинают суетиться; отец и дед возвращаются домой очень поздно, совершенно измученные, а рабы вообще никогда не отдыхают. Днем и ночью доносится шум падающих деревьев и басовитое гудение лесопилки.

Будучи слишком юным, чтобы помогать, он обычно сидел под охранными подсолнечниками и наблюдал, как деревья загружают в лесопилку. На входе они выглядели как самые обычные деревья мпул: идеально прямые, с огромным зеленым цветком на вершине и темно-синим стволом, который сужался, переходя в стержневой корень. В лесопилке цветок, мягкая кора и корень удалялись. Бревна выходили наружу, сверкая на солнце; от дерева оставались только твердотопливное ракетное ядро и тонкая оболочка из кристаллического металла, скрытая под корой. Затем стволы отправляли на все ближние цивилизованные миры на кораблях, которые взлетали с помощью других бревен.

Но сначала проводились испытания. Случайным образом выбранное бревно помещалось на стенд. Дед и отец стояли неподалеку с такими лицами, словно насосались кислого гнала. Они напряженно следили, как горит бревно, при малейших признаках сбоя готовые забраковать весь урожай. Кзанол привык копировать их выражения. Маленькие техники-тнуктипы бегали вокруг, устанавливая инструменты. Они выглядели изнуренными и важными, при этом казались слишком маленькими для разумных животных, какими были в действительности. Их изощренная биологическая наука при помощи мутаций сделала из бесполезных деревьев мпул ракетные стволы. Они создали подсолнечники, охранявшие дом: изгородь из двенадцатифутовых столбов, на каждом гибкое серебристое зеркало, чтобы фокусировать свет на фотосинтезирующем наросте — или же сместить этот фокус на атакующего врага. Тнуктипы вывели огромных, безмозглых, питающихся дрожжами беломясов, которые служили кормом как семейству Кзанола, так и самим плотоядным тнуктипам. Доказав ценность своих независимо мыслящих умов, тнуктипы получили больше свободы по сравнению с прочими расами рабов.

И вот тнуктип запускал ствол. Пламя проносилось над долиной — бело-голубое и очень прямое, к концу переходящее в красный дым, а приборы между тем точно измеряли тягу бревна, и дед удовлетворенно улыбался. Пламя сотрясало мир своим ревом, а маленький Кзанол боялся, что тяга деревьев увеличивает скорость вращения планеты…

Кзанол-Гринберг стряхнул пепел с последней сигареты и обнаружил, что предыдущая догорает в пепельнице, выкуренная только на две трети. С ним такого не случалось после окончания школы! Он выругался по-тринтски и чуть не подавился; его гортань явно не была приспособлена для сверхречи.

Сидя тут со своими воспоминаниями, он тоже ничего не выиграет.

Где бы во Вселенной он ни находился, надо добраться до космопорта. Ему нужен шлем-усилитель. Потом он разберется, откуда на F124 взялись чужие и почему они считают, что находятся тут дольше, чем это возможно.

Он завел двигатель и набрал адрес: «Топика[13], Канзас».

Ему так или иначе придется захватить корабль. Лучше всего вооруженный (в этой части космоса по определению царит беззаконие, раз тут нет тринтов), а около Топики есть военный космопорт.

«Погоди-ка, — подумал он. — Это не может быть F124. Слишком много планет! У F124 было восемь планет, а здесь их девять».

Эта мысль навела его и на другие различия. Пояс астероидов у F124 куда более плотный, а луна слегка вращается, вспомнил он. Он не в той системе!

Просто совпадение. Кзанол ухмыльнулся. И какое совпадение! Обитаемая планета, планета с кольцами, миры в похожем порядке… Подумать только, он — единственный тринт, обнаруживший две планеты рабов. Он будет самым богатым существом в Галактике! Его даже перестал беспокоить вопрос, удастся ли найти карту. Но шлем-усилитель нужен ему в любом случае.

Джуди была на грани истерики.

— Они что, вообще не могут ничего сказать? — повторяла она, зная, что ведет себя неразумно.

Терпение шефа полиции Лос-Анджелеса Ллойда Мэсни явно истощалось.

— Миссис Гринберг, — произнес он веско, — вы знаете, что прямо сейчас доктору Янски проводят замену глаз и лица. И широкого куска кожи на спине, ободранной почти до позвоночника. Состояние других немногим лучше. У доктора Снайдера глаза не пострадали, но пришлось заменять ту часть лица, которую он не прикрыл руками, и на ладонях, и на спине. Кнудсен получил открытые раны, доходящие до спинного мозга и нескольких ребер. За исключением мистера Тримонти, автоврач не позволит нам пробудить никого из них, даже по требованию полиции. Его допросили, пока шла замена участков черепа и скальпа на затылке. Он был в глубоком шоке, а сейчас лежит под местным наркозом, его беспокоить нельзя. Вы послушаете запись допроса, когда мы ее получим. Могу я пока предложить кофе?

— Да, спасибо, — сказала Джуди.

Она подумала, что Мэсни предоставляет ей шанс собраться с мыслями, и была за это благодарна. Вскоре он вернулся и протянул чашку. Она несколько секунд прихлебывала напиток, незаметно изучая шефа полиции.

Это был коренастый человек с короткими руками и ногами, прямыми седыми волосами и смуглым лицом; пушистые усы тоже были седыми. Казалось, его снедало такое же нетерпение, как и саму Джуди. В данный момент его ноги были перекинуты через одну ручку вращающегося кресла, а плечи покоились на другой.

— Есть ли у вас представление, где он может сейчас находиться? — не выдержала Джуди.

— Разумеется, — неожиданно ответил Мэсни. — Он только что пересек границу Канзаса и Колорадо на высоте девять тысяч футов. Подозреваю, он не знает, как закоротить опознаватель водительских прав. Может, это его и не беспокоит.

— А может, он просто не любит города, — сказал старик в углу.

Джуди думала, что тот спит. Его представили как Лукаса Гарнера, сотрудника АРМ[14] при ООН. Джуди ждала продолжения, но Гарнер, видимо, решил, что сказал все.

Пояснения за него дал Мэсни:

— Мы не афишируем тот факт, что все наши системы аварийного управления находятся в больших городах. Знай он достаточно, чтобы избегать городов — а он это и делает, — то должен был бы знать и способ закоротить опознаватель, чтобы мы не могли его засечь. Люк, у вас есть основания думать, что ему просто не нравятся города?

Лукас кивнул. По мнению Джуди, он выглядел старейшим человеком в мире. Его лицо — невероятно морщинистым. Он перемещался на кресле с воздушной подушкой, мощном, словно танк.

— Чего-то такого я ждал много лет, — изрек он. — Помнишь ли, Ллойд, когда Законы о рождаемости вступили в силу, я сказал тебе: теперь психи-социопаты начнут убивать холостяков, получивших права на детей? Это и произошло. Сейчас тут нечто схожее. Я думал, подобное может стрястись на Джинксе, но нет, это случилось здесь. Ларри Гринберг думает, что он — инопланетянин.

Джуди оцепенела.

— Но он проводил такие эксперименты раньше, — запротестовала она.

— Нет. — Гарнер вытащил зажженную сигарету из подлокотника своего кресла. — Не проводил. Он работал с людьми и дельфинами. Теперь же нарвался на нечто такое, чего не смог выдержать. У меня есть догадки, что произошло, и я отдал бы свою коляску, — (Джуди не заметила у кресла никаких колес), — чтобы узнать, прав ли я. Миссис Гринберг, вашего мужа когда-нибудь просили прочитать мысли телепата?

Джуди безмолвно замотала головой.

— Вот, — сказал Гарнер.

Было похоже, что он опять собирается заснуть, на этот раз с зажженной сигаретой между пальцами. Его руки были огромны, с мускулами, выпирающими под дряблой пятнистой кожей, с плечами, как у кузнеца. Контраст между массивным торсом Гарнера и его беспомощными, почти лишенными плоти ногами делал его несколько похожим на лысую обезьяну.

Он оживился, как следует затянулся и продолжил разговор:

— Люди Ллойда явились сюда через пятнадцать минут после бегства Ларри Гринберга. Полицию вызвал, конечно, Тримонти; никто другой не мог двигаться. Через десять минут появился и сам Ллойд. Когда увидел раны у людей, в которых выстрелил Гринберг, он позвонил мне в Брюссель. Я состою в АРМ, Технологической полиции ООН. Был повод думать, что раны нанесены каким-то новым оружием, существование которого следует скрыть. В любом случае оно нуждается в изучении. Именно оружие заинтересовало меня в первую очередь. Подозреваю, никто из вас не слышал о Баке Роджерсе?[15] Нет? Очень жаль. Тогда я просто скажу, что никакая из нынешних технологий не могла привести к созданию подобного оружия. Оно не уничтожает материю, что немного успокаивает. Переписать хоть один закон физики — это вам не земляной орех съесть. Оружие это материю рассеивает. Люди Ллойда обнаружили, что следы крови, плоти и костей образовали один жирный слой, повсюду покрывший комнату. Не просто микроскопические следы, а комочки, слишком малые, чтобы различить их взглядом. Свидетельство Тримонти было просто божественным даром. Очевидно, Морская статуя выронила оружие, и Гринберг его использовал. Почему?

— Ближе к делу, Люк, — проворчал Мэсни.

— К делу так к делу. Контактный шлем — сложное псионное устройство. Один из вопросов, которым задавались психологи, таков. Почему контактеры не оказываются полностью сбитыми с толку, когда в их мозг проникают лишние мысли? Обычно после нескольких минут растерянности все выправляется. Говорят, это происходит потому, что поступающие воспоминания слабы и размыты, но это лишь половина ответа. Это даже может быть результатом, а не причиной. Вот представьте себе. Два человека сидят под колпаками из кристаллического железа, и когда один из них встанет, он окажется с двумя полными наборами памяти. Который из них принадлежит ему? Так вот, один из наборов помнит иное тело, чем то, в котором он оказался. Еще важнее, что один из наборов помнит, что он телепат. А другой — нет! Один из них, таким образом, помнит, что садился под контактный колпак, зная заранее, что после сеанса у него будут два набора воспоминаний. Естественно, контактер будет вести себя так, словно именно этот набор — его собственный. Даже с восемью или десятью разными наборами памяти контактер автоматически будет использовать свой собственный. Что ж, а теперь допустим, что Морская статуя — телепат. Не подверженное телепатии существо, как Ларри Гринберг, а полный телепат, способный прочесть любое сознание по своему выбору. Внезапно все запутывается. Гринберг просыпается с двумя наборами памяти, и один из них хранит память о чтении сотен или тысяч других сознаний! Поняли?

— О да, — сказала Джуди. — Я предупреждала его, что могут быть сюрпризы. Но что нам делать?

— Если он в ближайшее время не пролетит над городом, придется выслать перехватчиков. Однако лучше дождемся, когда Снайдер выйдет из автоврача.

Полчаса спустя Кзанол снова посадил машину. Смущала необычная резь в глазах, а когда показалось, что теряет сознание, он испугался. Потом память Гринберга объяснила, в чем проблема. Его клонило в сон.

Он не стал терять время на раздумья. Кзанол уже привык к унижениям, доставляемым телом Гринберга. Приземлившись на вспаханном поле, он заснул.

Проснувшись с первыми лучами солнца, снова поднял машину. И как это ни было невероятно, начал получать удовольствие. Перед мчащимся авиамобилем то и дело возникали городки и мегаполисы, и он осторожно огибал их; но теперь его заинтересовала сельская местность. Поля пшеницы и люцерны выглядели необычно из-за своих небольших размеров и шахматного расположения. Имелась и другая растительность, и он опустился пониже, чтобы рассмотреть деревья. Вместо цветков у них были бесформенные пушистые зеленые кроны. Иногда деревья приникали к земле, словно опасаясь неба. Возможно, на этой планете случались сильные ветры. Деревья почти никогда не вырастали совершенно прямо — причудливые, асимметричные и прекрасные. Но память Гринберга мало что могла подсказать: Ларри был горожанином. Кзанол даже отклонился от своего пути, чтобы разглядеть их. Он низко нырял над старинными домиками с островерхими крышами, восхищенный необычной архитектурой, и снова размышлял о земной погоде. Получив толчок, Гринберг припомнил канзасские торнадо. Эти ураганы произвели на него сильное впечатление.

Он был счастлив, словно турист. Правда, ему все сильнее хотелось есть, пить, курить или жевать гнал. Но он мог не обращать внимания на эти мелкие неудобства. Будучи тринтом, он знал, что гнал окажется смертельным ядом; Гринберг же был твердо уверен, что бросит курить, как только пожелает. Кзанол верил этому и игнорировал позывы. Собственно, он доверял всему, что находил в памяти Гринберга.

И глазел на пейзажи, как любой турист, встретивший нечто новое и необычное.

Часа через два это ему приелось. Снова стала беспокоить проблема собственного местонахождения. Но он уже придумал решение. Надо отправиться в Публичную библиотеку Топики. Если неподалеку была обнаружена солнечная система, почти идентичная этой, он найдет нужную информацию. Телескопы Пояса, не ограничиваемые атмосферными искажениями, могли различать планеты, обращающиеся вокруг иных солнц; межзвездные роботы с прямоточными двигателями почти целый век разыскивали Вселенные, пригодные для обитания. Если система F124 еще не найдена, значит она лежит за пределами досягаемости земных кораблей и он может с чистой совестью покончить с собой.

Но удивительно, насколько схожи системы F124 и Солнечная. Две обитаемые, притом двойные, третьи планеты, гигантские пятые планеты, пояса астероидов, сходные по расположению, если не по плотности; и там и там первые восемь планет имели близкие размеры и компоновку, а у шестых планет были кольца… Почти невероятно!

О потеря Силы! Кзанол-Гринберг вздохнул и хрустнул пальцами, изрядно напугав себя. Слишком трудно поверить! Он и не поверил.

Внезапно навалилась страшная усталость. Тринтун очень далеко, неизвестно где. Шлем-усилитель и вся остальная собственность Кзанола, вероятно, тоже недосягаемы. Его Сила исчезла, и даже его тело похищено с помощью какого-то ужасного рабского колдовства. Но что хуже всего, он не представляет, как действовать дальше!

Вдали показался город. Машина мчалась прямо туда. Кзанол хотел было пролететь мимо, как вдруг сообразил, что это и есть Топика. Он опустил голову на руки, мечтая вновь потерять сознание. Все силы словно вытекли из него.

Это должна быть F124.

Должна — но не может. Эта система имеет лишнюю планету и недостаточное количество астероидов.

Но, вспомнил Кзанол, считалось, что Плутон случайно попал в Солнечную систему — из-за его необычной орбиты и расхождений в математических оценках размеров. Возможно, он был захвачен Солнцем до пробуждения Кзанола.

Всего за триста лет? Совершенно неправдоподобно.

Кзанол поднял лицо, на котором был написан страх. Он ведь отлично знал, что триста лет — нижний предел; бортовой мозг корабля указал, что триста лет будет длиться путь на половинной мощности. Кзанол мог пролежать захороненным намного дольше.

Примем Плутон за данность. А как насчет расы рабов, процветающей там, где могут жить только дрожжи, на фут покрывающие океаны, или в лучшем случае беломясы, большие, как бронтозавры, и ненамного более привлекательные? Те, что бродят по береговой линии, питаясь мутировавшей накипью.

Он не мог найти объяснений и потому оставил эту тему.

Но Пояс астероидов был определенно более разрежен, чем раньше. Правда, со временем он бы действительно истончился, поскольку под давлением света и солнечного ветра пыль и мелкие частицы выбросило бы в далекий космос, а столкновения с большими планетами убрали бы некоторое количество скал, и даже астероиды с наиболее вытянутыми орбитами были бы заторможены и уничтожены трением внутри солнечной атмосферы — которая должна простираться куда дальше орбиты Земли. Только это дело не нескольких сотен лет. Или даже тысяч. Или даже сотен тысяч.

И он понял.

Не сотни лет. Не сотни тысяч. Он был на дне моря, когда Солнечная система захватила новую планету и потеряла почти треть астероидного пояса, пока океаны пищевых дрожжей мутировали, и портились, и мутировали снова и снова… Лежа на дне моря, он ждал, пока дрожжи не превратились в траву и рыбу, пока не стали ходить на двух ногах подобно тринтам.

И миллиарда лет не хватило бы. За два миллиарда — может быть.

Он обвил колени руками, словно хотел спрятать между ними голову. Тринт бы так сделать не смог. Кзанола напугал не просто промежуток времени, а потеря всего, что он знал и любил, даже своей собственной расы. Не только планета Тринтун, но и весь род тринтов должны были исчезнуть в прошлом. Живи сейчас тринты в Галактике, они много веков назад колонизировали бы Землю.

Он последний тринт.

Кзанол медленно поднял голову и без всякого выражения уставился вниз, на обширный город.

Все равно он может вести себя как заправский тринт.

Автомобиль остановился. Должно быть, над центром Топики. Но в какой стороне космопорт? И как туда попасть? Гринберг, увы, не имел опыта в угоне космолетов. Хорошо, для начала найдем, где находится космопорт, а затем…

Машина завибрировала. Он ощутил это смехотворно нежными пальцами. Пришел и звук, слишком высокий, чтобы его услышать, но отдающийся в нервах. Что происходит?

Кзанол заснул. Машина повисела еще секунду, потом стала опускаться.

— Меня вечно запихивают в конец самолета, — проворчал Гарнер.

Ллойд Мэсни не проявил сочувствия:

— Тебе еще везет, что не заставляют кататься в багажном отсеке из-за отказа оставить там твой суперкар.

— А что такого? Я же инвалид!

— Угу. А процедуры Чьена не помогают?

— Ну, в некотором смысле помогают. Мой позвоночник снова восприимчив для кое-каких сигналов. Но десять шагов по комнате дважды в день — это для меня почти убийственно. Еще только через год я смогу выйти в город и вернуться. А пока мое кресло путешествует со мной, а не в багаже. Я к нему привык.

— Этот год ты не забудешь, — пообещал Мэсни. — Сколько тебе сейчас лет, Люк?

— В следующем апреле будет сто семьдесят. Но годы не становятся короче, Ллойд, что бы там ни говорили. Почему меня засовывают в хвост? Я нервничаю, когда вижу раскаленные докрасна крылья, — поежился Гарнер.

Джуди Гринберг вернулась из туалета и села рядом с Ллойдом. Люк находился рядом через проход; два кресла перед вылетом убрали, чтобы создать для него место. Джуди, казалось, вполне пришла в себя; она выглядела и разговаривала так, словно только что явилась из салона красоты. С расстояния ее лицо казалось спокойным. Гарнер отметил некоторое напряжение мышц вокруг глаз, в щеках, вдоль шеи. Но Гарнер был очень стар. Он мог читать мысли своим собственным методом, не связанным с психическими способностями.

— Мы приземлимся через полчаса, — сказал он в пустоту. — Пока не доберемся туда, Гринберг будет спокойно спать.

— Хорошо, — ответила Джуди.

Она наклонилась вперед и включила трехмерный экран на спинке переднего кресла.

Сквозь сон Кзанол почуял нечто совершенно новое и крайне неприятное — и очнулся, отплевываясь. В ноздри бил запах аммиака. Он проснулся, брызгая слюной, задыхаясь, готовый к массовому убийству. Первому же увиденному рабу приказал покончить с собой страшным образом.

Раб неуверенно улыбнулся ему:

— Дорогой, ты в порядке?

Голос был крайне напряженным, а улыбка — лживой.

Все тотчас вернулось. Это Джуди…

— Конечно, любимая, я в полном порядке. Не побудешь ли за дверью, пока эти добрые люди зададут мне несколько вопросов?

— Да, Ларри.

Она встала и поспешно вышла. Кзанол подождал, пока дверь за ней затворится, и обернулся к остальным.

— Ты, — обратился он к человеку в инвалидном кресле.

Увечный раб явно был самым старшим, значит он тут и командует.

— Зачем ты впутал Джуди в это дело?

— Я надеялся, что это подстегнет твою память. Сработало?

— Моя память идеальна. Я даже помню, что Джуди — разумная самка, и новость, что я не Ларри Гринберг, будет для нее серьезным ударом. Вот почему я ее отослал.

— Хороший поступок. Ваши самки не разумны?

— Нет. Иметь разумного партнера — что за нелепость? — Кзанол зарылся на миг в воспоминания Гринберга, мерзко ухмыльнулся и вернулся к насущным делам. — Как вам удалось спустить меня на землю?

— Ничего сложного, — пожал плечами старик. — Мы усыпили тебя звукоизлучателем, потом перехватили управление автопилотом. Единственный риск заключался в том, что машина могла быть на ручном управлении. Кстати, я Гарнер. А он — Мэсни.

Кзанол на это ничего не сказал. Он отметил, что Мэсни — человек коренастый и очень широкий, поэтому кажется куда ниже своих шести футов и двух дюймов, а его волосы и пищевые усики, или что там у него росло, снежно-белые. Мэсни смотрел на Кзанола задумчиво. Так свежеиспеченный студент-биолог разглядывает овечье сердце, перед тем как взяться за скальпель.

— Гринберг, — спросил он, — почему ты это сделал?

Кзанол не ответил.

— Янски потерял оба глаза и бо́льшую часть лица. Кнудсен почти год будет калекой: ты рассек ему позвоночник. Вот этим. — Он вытащил дезинтегратор из ящика стола. — Почему? Ты думал, это поможет тебе стать властителем мира? Глупо. Это всего лишь ручное оружие.

— Это даже не оружие, — сказал Кзанол, обнаружив, что ему несложно говорить по-английски, нужно только расслабиться, — это копательно-режущий или формопридающий инструмент. Всего-навсего.

Мэсни уставился на него.

— Гринберг, — прошептал он, словно боясь ответа, — кем ты себя считаешь?

Кзанол попытался заговорить и едва не подавился. Сверхречь не подходила для человеческих голосовых связок.

— Не Гринбергом, — выдавил он. — Не… э-э-э… рабом. Не человеком.

— Тогда кем?

Он затряс головой, потирая шею.

— Хорошо. Как работает этот безобидный инструмент? — спросил Мэсни.

— Нажимаешь кнопку, и луч срезает вещество с поверхности.

— Я не это имел в виду.

— Ну… он подавляет заряд электронов. Наверное, можно так сказать. Тогда то, что попадает под луч, самораспадается. Большие устройства мы используем для резки гор. — Голос упал до шепота. — Использовали.

Кзанол справился с удушьем. Мэсни нахмурился.

— Как долго ты пробыл под водой? — спросил Гарнер.

— Думаю, от одного до двух миллиардов лет. Ваших или наших, они не слишком различаются.

— Тогда твоя раса, вероятно, вымерла.

— Да. — Кзанол смотрел на свои руки, словно не веря глазам. — Как… — В горле у него булькнуло. — Как, ради Силы, я попал в это тело? Гринберг считал, что это просто машина для телепатии!

— Правильно, — кивнул Гарнер. — И ты все время, если так можно выразиться, пребывал в этом теле. Гринберг, память инопланетянина наложилась на твой мозг. Ты делал годами то же самое с дельфинами, но это никогда на тебя так не влияло. В чем же дело, Гринберг? Выскочи наружу!

Раб в инвалидном кресле не предпринял никаких попыток убить себя.

— Ты… — Кзанол-Гринберг сделал паузу, чтобы перевести слово, — беломяс. Ты презренный, гниющий, искалеченный беломяс с дефектными гениталиями. Перестань говорить мне, кто я! Я знаю, кто я!

Он поглядел на свои руки. Слезинки, появившиеся в уголках глаз, сбежали, раздражая кожу щек, но лицо оставалось невыразительным, как у дебила.

Гарнер смотрел на него с прищуром.

— Ты считаешь себя этим, как его там, инопланетным чудовищем из открытого космоса? Чушь. Инопланетное чудовище валяется на первом этаже этого здания, и оно совершенно безобидно. Если сможем вытащить его обратно в нормальное время, оно назовет тебя самозванцем. Попозже я свожу тебя поглядеть на него. Часть сказанного тобою — правда. Я в самом деле старик. Но что такое… э-э… беломяс? — Он подчеркнул последнее слово.

Кзанол успокоился.

— Это я для вас перевел. Беломяс — искусственно созданное тнуктипами животное, служащее источником мяса. Беломяс огромный, как динозавр, гладкий и белый, как шму. Он весьма похож на шму. Мы используем все части тела, кроме скелета, а беломяс ест легкодоступную пищу, дешевую, почти как воздух. Формой напоминает гусеницу, тянущуюся к листку. Рот находится перед лапой на животе.

— Легкодоступную пищу?

Кзанол-Гринберг его не услышал.

— Это забавно, — сказал он. — Гарнер, помнишь ли ты изображения брандашмыгов, присланные второй экспедицией с Джинкса? Гринберг надеялся когда-нибудь прочитать их мысли.

— Надо же, и в самом деле!

— Брандашмыги — это беломясы, — сказал Кзанол-Гринберг. — У них нет разума.

— Я это подозревал. Однако, сынок, тебе стоит вспомнить, что у них было два миллиарда лет на развитие ума.

— Это им не помогло. Они не могут мутировать. Такими созданы. Беломяс — это одна большая клетка, с хромосомой длиной в твою руку и толщиной в твой мизинец. Радиация никак не может повлиять на них, а при любом вредном воздействии прежде всего страдает аппарат для почкования.

Кзанол-Гринберг растерялся. Что означает это очередное совпадение?

— С чего вообще решили, что они разумны? — спросил он.

— Ну, например, с того, — сказал Гарнер мягко, — что, согласно отчету экспедиции, их мозг огромен. Весом с трехлетнего ребенка.

Кзанол-Гринберг расхохотался:

— Это тоже было задумано! У мозга беломяса чудесный вкус, поэтому тнуктипские инженеры увеличили его размер. И что?

— А то, что он имеет извилины, как человеческий мозг.

Ну да. Как человеческий, и тнуктипский, и тринтский, кстати. Но почему…

Кзанол-Гринберг похрустел суставами пальцев и поспешил раздвинуть руки, чтобы не повторить этого снова. Загадка разумных брандашмыгов беспокоила его, но другие вещи волновали больше. Почему, например, его не спасли через триста лет после нажатия аварийной кнопки? Он должен был врезаться в Землю подобно всеуничтожающему гневу Подателя Силы. Кто-нибудь на Луне непременно увидел бы это.

Неужели наблюдательный пост на луне брошен?

Почему?

— Возможно, — вломился в его мысли Гарнер, — мутации были вызваны чем-то покрупнее космических лучей. Чем-то вроде пулеметной очереди или метеорного потока.

Кзанол-Гринберг покачал головой и уточнил:

— Есть другие свидетельства?

— Да чертова куча. Гринберг, что ты знаешь о Джинксе?

— Немало, — сказал Кзанол-Гринберг.

Познания Ларри о Джинксе были столь же глубоки, как и у любого колониста. Едва прозвучало это слово, явились непрошеные воспоминания. Джинкс…

Естественный спутник Байнари, третьей планеты Сириуса А. Байнари — гигант с оранжевыми полосами, крупнее и намного горячее Юпитера. Джинкс же в шесть раз больше Земли, сила тяжести там превосходит земную в 1,78 раза, период обращения вокруг оси — свыше четырех суток. Из всех факторов, сформировавших Джинкс, важнейший — отсутствие радиоактивных элементов. Джинкс тверд на всей глубине литосферы, доходящей до половины расстояния от железоникелевого ядра.

Очень давно — еще до рождения Кзанола — Джинкс был намного ближе к Байнари. Настолько близко, что приливы остановили вращение спутника и придали ему яйцеобразную форму. Позднее эти же приливы оттолкнули его от Байнари. Вполне обычное дело. Но атмосфера и океаны приобрели более или менее сферическую форму, а сам Джинкс — нет. Он так и остался вытянутым.

Джинкс превратился в пасхальное яйцо, раскрашенное в разные цвета в зависимости от давления на поверхности.

Океан представлял собой широкое кольцо из чрезвычайно соленой воды, проходящее через полюса вращения. Области, названные колонистами Концами, были на шестьсот миль «выше» океана, то есть на шестьсот миль дальше от центра масс луны, завершаясь самой близкой и самой далекой от Байнари точками. Они буквально выпирали из атмосферы. На снимках, переданных первой экспедицией, Концы выглядели белыми, как кости, с пятнами резких черных теней. Дальше от Концов тени скрывались под атмосферой и появлялись облака. Эти облака все уплотнялись, коричнево-серая земля показывалась из-под них все реже, пока не исчезала целиком. Океан был вечно скрыт полосой перистых облаков в тысячи миль шириной. На уровне моря воздух был чрезвычайно плотным, с неизменной температурой в двести семь градусов по Фаренгейту[16].

Колония Сириус Матер находилась на Восточном континенте, в трех тысячах миль к востоку от океана, и представляла собой треугольник обрабатываемой земли с надувными домами у слияния двух рек. Первые колонисты выбрали для посадки место с высоким атмосферным давлением, зная, что плотная атмосфера защитит их и от температурных колебаний в долгие дни и ночи, и от ультрафиолетового жара бело-голубого Сириуса А. Сириус Матер теперь мог похвастаться изрядным населением: почти двести шутников всех возрастов…

— Хорошо, — произнес Гарнер. — Тогда я не буду ничего объяснять. Ллойд, можно воспользоваться телефоном?

— Само собой. — Ллойд ткнул пальцем в стену.

Экран телефона был велик, занимал полстены. Люк набрал номер тринадцатью быстрыми движениями указательного пальца. Экран сразу же осветился; появилась изящная молодая брюнетка с вьющимися волосами.

— Технологическая полиция, архивный отдел.

— Говорит Лукас Гарнер, выездной оперативник. Вот мой код. — Он показал камере пластиковую карту. — Я хочу получить раздел о брандашмыгах из сообщений с Джинкса за две тысячи сто шестой год.

— Да, сэр. — Девушка встала и вышла из поля зрения.

Кзанол-Гринберг наклонился к экрану. Последнее сообщение с Джинкса прибыло только два месяца назад, бо́льшая часть его еще не была обнародована. Он помнил, что видел отдельные кадры с брандашмыгами, но и только. Теперь, обладая новым взглядом на мир, он узнает, действительно ли брандашмыги — это беломясы.

Вообще-то, какая разница? По сути, он должен чувствовать себя как в тот момент, когда прекратилось действие звукового снотворного Мэсни. Лишенным друзей, дома, тела, потерявшим всякую надежду. Но первый долг пленника — бежать. С помощью обмана, измены, воровства или убийства, любым способом. Если удастся убедить этих наглых рабов в том, что он будет сотрудничать, что готов предоставить информацию…

Но сначала надо получить ответ. Позже он решит, почему этот вопрос кажется таким важным. Предположение о том, что беломясы могут быть разумными, поразило его, как смертельное оскорбление. Почему? Не важно почему.

Девушка вернулась, улыбаясь.

— Мистер Гарнер, передаю вас мэру Херкимеру, — сообщила она и коснулась чего-то под краем стола.

Изображение рассеялось и собралось снова, но теперь оно было рваным, усыпанным цветными точками. Луч мазера, перенесший картинку за девять световых лет, на пути пострадал от воздействия пыли, гравитационных полей и накладывающихся световых волн.

У мэра Херкимера было широкое лицо, каштановые волосы и густая борода. Голос прорывался сквозь помехи, но произношение было ясным и аккуратным, хотя и с акцентом.

— …Поскольку все, что не было приварено, давно уже вытащили из «Ленивой восьмерки-два», и поскольку термоядерный реактор «Ленивой восьмерки-один» при посадке не пострадал и будет снабжать нас энергией весь чертов век, и поскольку до весны работы в любом случае мало, начальство проголосовало за то, чтобы рискнуть и послать «Ленивую восьмерку-два» для изучения океанических областей Джинкса. В силу этого решения шестеро наших пылких исследователей, а именно… — Херкимер перечислил фамилии, — взяли корабль и отправились на запад. Кольцевидное летающее крыло — это вам не чертов аэроплан, но корабль был легче, чем при первой посадке, и у нас было достаточно энергии, чтобы летать вечно или сесть вертикально на любую равнину. Проблема заключалась в том, что чертова видимость все снижалась…

— Их жаргон, похоже, несколько изменился с тех пор, как они отправились на Джинкс, — шепнул Гарнер.

— Так ты это заметил?

Кзанол-Гринберг поморщился. Посторонние разговоры его злят, и эта злость легко выдаст в нем инопланетянина, где бы он ни оказался. В 2106 году научись не слышать лишние шумы, иначе спятишь.

— …Вообще ничего не было видно. Даже в свете термоядерного двигателя мы различили землю только на высоте двухсот футов. Мы опустились на твердотопливных двигателях около береговой линии и включили камеры. И немедленно были окружены… вот этими.

Мэр Херкимер умел нагнетать драматизм. После того как он замолк, на экране появился покатый песчаный пляж. На ближнем плане почерневший песок был сметен в дугообразный вал. Далее тянулся океан — без единой волны. Вода выглядела… густой. Густой, серой и живой.

В поле зрения появилось нечто. Нечто белое, похожее на гигантского слизня, но с гладкой поблескивающей кожей. Спереди из туловища выдавалась шея, как у бронтозавра, но без признаков головы. У основания шея была такой же широкой, как и туловище, потом поднималась конусом. Конец был толстым и закругленным, гладким, не считая двух пучков черной щетины.

Камера наблюдала за приближением твари, показав, как та остановилась у обожженного песка. Из тумана появились другие, похожие. Камера описала полный круг: повсюду — огромные белые туши, словно кашалоты-альбиносы, плывущие по песку.

Их круглые верхушки покачивались туда-сюда; щетинистые пучки шевелились без ветра. Разумеется, щетинки — органы чувств; разумеется, рты не видны, потому что закрыты. Необычно для беломясов. Но это самые настоящие беломясы.

Заговорил мэр Херкимер:

— Эта запись сделана в видимом свете, но с большой экспозицией, отчего изображение чертовски размыто. Для наших глаз была почти ночь. Биолог Уинстон Дохени при первом же взгляде на этих чудовищ окрестил их злопастными брандашмыгами[17]. Это видовое название теперь занесено в чертов журнал. Харлоу вышел наружу в бронированном скафандре и застрелил одного брандашмыга для изучения, остальные сбежали. К счастью, скафандр выдержал температуру и давление.

На экране трассирующие пули прочертили шесть линий откуда-то с края до массивной передней части брандашмыга. Беззвучная смерть, о которой свидетельствовала только упавшая шея. Белые фигуры, подобно призракам исчезающие в тумане.

Херкимер продолжал:

— Они двигаются при помощи волнообразных колебаний брюха, и, как вы сами можете видеть, двигаются чертовски быстро. Согласно Дохени, это животное представляет собой одну большую клетку. Нервы по структуре напоминают человеческие, однако нет ни клеточного тела, ни ядер, ничего, что выделило бы их среди прочей специализированной протоплазмы. Мозг — длинный и узкий, упакован в костяную оболочку внутри приподнятой конусообразной верхушки. Этот череп является одним концом цельной, гибкой и очень прочной внутренней костяной клетки. Видимо, в намерения Господа не входила эволюция этой твари. — Гарнер поморщился, поймав себя на богохульстве. — Рот, которого в этом фильме не видно, находится у основания живота и годится только для того, чтобы вычерпывать планктон из океана.

Запись демонстрировала подробности вскрытия брандашмыга. Два копа у двери явно решили не смотреть; но Мэсни и Гарнер, для которых вскрытие было делом привычным, наблюдали с большим интересом. Животное положили на бок, чтобы показать ножки на брюхе; челюсти открыли лебедкой. На слайдах были представлены разрезы тканей. Имелась система кровообращения с шестью сердцами, каждое по одиннадцать фунтов весом; с левой стороны были диковинного вида органы, в которых лишь Кзанол-Гринберг узнал аппарат для почкования. С болезненным вниманием он наблюдал, как вскрывали черепную коробку, чтобы продемонстрировать узкий и длинный мозг, серый и весь в глубоких извилинах, покоящийся в черепной лодочке. Форма была хорошо знакома, хотя он ни разу и не видел сырой мозг. Потом все закончилось, и на экране снова появился мэр Херкимер.

— Океан футовой глубины равномерно покрыт какой-то неизвестной разновидностью дрожжей. Стада брандашмыгов движутся по береговой линии, непрерывно питаясь. Берег чертовски непривлекателен для туризма. Всегда темно, волны сглажены гравитацией и дрожжами, по краю бродят брандашмыги, словно потерянные души разрушенных гор. Мы хотели сразу же улететь, но Дохени не нашел органов размножения и решил провести новое вскрытие. И мы выслали вертолеты на поиски другого экземпляра. Но ни один брандашмыг не приблизился на выстрел. Поначалу они были любопытны и не боялись, зато теперь брандашмыги разбегались при виде вертолета, все без исключения. Они не могли всем скопом узнать о нашем появлении, разве что обладают телепатией или языком. Но по крайней мере один чертов брандашмыг всегда оставался в зоне видимости каждого вертолета. Вероятно, они знали, насколько далеко достает наше оружие. На третий день охоты у Дохени кончилось терпение. Он решил, что брандашмыги боятся техники, и, посадив свой чертов вертолет, пошел охотиться пешком. Как только он оказался за пределами выстрела, брандашмыг набросился и раздавил вертолет, как чертов грузовик давит пешехода. Дохени пришлось тащиться обратно на своих двоих. В нескольких сотнях миль к востоку от берега мы нашли другие формы местной…

Речь мэра Херкимера оборвалась на полуслове.

С пустого экрана донесся голос изящной брюнетки:

— Мистер Гарнер, имеется другая часть сообщения с меткой «Брандашмыги». Хотите посмотреть?

— Да, но подождите минутку. — Гарнер повернулся к Кзанолу-Гринбергу. — Гринберг, это были беломясы?

— Да.

— Они телепаты?

— Нет. И я никогда не слышал, чтобы они убегали от кораблей мясозаготовителей. Они продолжали спокойно есть, пока не умирали.

— Хорошо, мисс, мы готовы.

Снова появилось квадратное бородатое лицо мэра.

— Через пять джинксовских дней после отлета мы вернулись на Сириус Матер и обнаружили, что злопастный брандашмыг опередил нас. Единственная особь. Ему пришлось пройти три тысячи миль без дрожжей и других источников пищи только для того, чтобы навестить наш поселок. Чтобы накопить достаточно жира для такого путешествия, он должен был отъедаться месяцами, если не годами. Колонисты его не тронули, что было чертовски разумно с их стороны, а брандашмыг не подходил слишком близко. К этому времени его кожа или клеточная оболочка приобрела светло-голубой цвет, возможно для защиты от солнечного излучения. Он направился в северо-западную сельскохозяйственную зону, провел там два часа, выписывая по ней борозды движениями, которые вице-мэр Тэйс назвал самым диким танцем на свете, и пополз обратно к океану. Поскольку вертолеты были у нас, мы первыми посмотрели на борозды сверху. Вот их изображения. Я убежден, что это некая форма письма. Дохени утверждает, что такое невозможно. Он считает, разум брандашмыгам не нужен, значит он и не мог развиться. Должен признать, аргументы сукина сына весомы. По сравнению с брандашмыгом дельфин, выброшенный на берег, демонстрирует чудеса проворства. Пожалуйста, проанализируйте все это и сообщите нам, действительно ли мы делим этот мир с разумной расой.

— Машины из этого ничего не выжали, — вставил Гарнер. — Возможно, понятийная база слишком чужда.

На экране появился калейдоскоп помех, затем размытое изображение: кривые линии, словно следы улитки, на коричневой земле. Земля была прежде изрезана математически правильными бороздами, но эти линии были глубже и шире. Их искажали бугры и пни деревьев. Среди волнистых линий приземлился вертолет; он напоминал муху на печатной странице.

Кзанол-Гринберг подавился, откашлялся и произнес:

— «Покиньте нашу планету немедленно, или же будете уничтожены в соответствии с договором…» Остальное я прочесть не могу. Но это научный язык тнуктипов. Можно мне воды?

— Разумеется, — вежливо ответил Мэсни и ткнул пальцем в сторону кулера.

Помедлив, Кзанол-Гринберг поднялся и налил себе воды.

Ллойд подошел к креслу Гарнера и тихо произнес:

— Люк, как все это понимать? Что ты делаешь?

— Удовлетворяю свое любопытство. Расслабься, Ллойд. Через час здесь будет доктор Снайдер, дальнейшее он возьмет на себя. А пока Гринберг расскажет нам еще много интересного. Это, Ллойд, не просто человек с галлюцинациями. Почему инопланетяне считали брандашмыга всего лишь тупым животным? С чего бы такая бурная реакция на наше допущение, что твари эти могут быть разумны? Гринберг думает, что находится в плену у чужих, он считает, что его раса мертва уже миллиарды лет, родина потеряна навсегда, и все же, что его волнует в первую очередь? Злопастный брандашмыг! Ты обратил внимание, как он смотрел, пока шло вскрытие?

— Нет. Мне и самому было интересно.

— Меня пугает мысль о том, что творится в голове Гринберга, какую информацию он хранит. Ты соображаешь, что доктору Снайдеру, возможно, придется навсегда подавить эти воспоминания, чтобы излечить его? Почему столь изощренная раса, как тнуктипы, — он плохо выговорил это слово, как и Кзанол-Гринберг, — трудилась на ту расу, к которой отнес себя Гринберг? Из-за телепатии? Я просто…

— Я могу вам это пояснить, — с горечью сказал Кзанол-Гринберг.

Он единым духом выпил пять чашек воды и теперь старался отдышаться.

— У тебя хороший слух, — заметил Мэсни.

— Нет. У меня есть небольшой дар телепатии; так, едва-едва. Собственно, этот дар принадлежит Гринбергу, но Гринберг в него не верил всерьез, потому и не мог использовать. Я же могу, хотя мне от него мало пользы.

— Так почему тнуктипы работали на вас? — Мэсни исказил слово еще сильнее, чем Гарнер.

Вопрос сам породил ответ.

Все в помещении дернулись, словно рыбы, угодившие на крючок.

Падения не было. Едва выставив руки перед собой, Кзанол оказался опершимся на шесть пальцев, словно ему предстояло отжаться от пола. Секунду он находился в этом положении, потом встал на ноги. Сила тяготения была великовата.

Где все? Где тринт или раб, освободивший его?

Он был в пустом, отвратительно чужом здании, какие встречаются только в свободных рабских мирах до прибытия надсмотрщиков. Но… как же он попал сюда, направляясь на пустынную пищевую планету? Он ожидал увидеть себя где-нибудь во дворце надсмотрщика. И где все? Ему очень нужен кто-нибудь, способный прояснить ситуацию.

Он прислушался.

По какой-то причине ни у людей, ни у тринтов нет заслонок на ушах, подобных тем, что имеются на глазах. Но орган Силы тринтов защищен лучше. Кзанола ничто не заставляло сразу снять свою ментальную защиту. Однако он решил это сделать — и поплатился. Это как смотреть на электросварку с близкого расстояния. Нигде в тринтской вселенной уровень телепатического шума не достигал такой интенсивности. Рабские миры никогда не бывали так перенаселены, а толпы на тринтских мирах теперь принародно держали свои щиты поднятыми.

Кзанол закачался от боли. Его автоматическая реакция была мгновенной.

— ХВАТИТ ДУМАТЬ ВОЗЛЕ МЕНЯ! — проревел он в оголтелых умах города Топика, штат Канзас.

В комплексе психиатрических больниц, все еще именуемом институтом Меннинджера, команду услышали тысячи врачей, медсестер и пациентов. Сотни пациентов охотно восприняли ее буквально, как руководство к действию. Одни отупели и исцелились, другие впали в ступор. Несколько тихих сумасшедших стали буйными. Кое-кто из медперсонала превратился в пациентов — совсем немногие, но эта убыль усугубила ситуацию, когда из центра города потоком хлынули пострадавшие. А институт Меннинджера был в нескольких милях от полицейского управления Топики.

В небольшом помещении все дернулись, словно рыбы, подцепленные рыбаком. Затем они, кроме Кзанола-Гринберга, перестали двигаться. Их лица были пусты. Они превратились в идиотов.

В первое же мгновение ментальной атаки умственный щит Кзанола-Гринберга включился с почти слышимым щелчком. Ревущий шум еще несколько минут отдавался в сознании Кзанола. Даже начав думать снова, он не осмелился сбросить ментальный щит.

На Земле появился тринт.

Охранники у двери опустились на корточки или повалились, как тряпичные куклы. Кзанол-Гринберг вытащил сигареты из кармана темно-голубой рубашки и зажег одну от окурка, тлевшего в губах Мэсни, которого таким образом заодно спас от серьезного ожога. Он сел и, закурив, стал размышлять о другом тринте.

Пункт первый: этот тринт посчитает его рабом.

Пункт второй: он, Кзанол, обладает работающим ментальным щитом. Это может убедить тринта, кем бы он ни был, что Кзанол является тринтом в человеческом теле. Но может и не убедить. А если и так, придет ли другой тринт ему на выручку? Или он посчитает Кзанола-Гринберга просто птаввом, тринтом без Силы?

Ужасный факт заключался в том, что Кзанол-Гринберг и был птаввом. Он должен получить свое тело обратно до того, как второй тринт обнаружит его.

Придя к этой мысли, он, как ни странно, перестал размышлять о втором тринте. Хотя было полно причин как следует поразмыслить. Что делает тринт на Земле? Объявит ли ее своей собственностью? Поможет ли Кзанолу-Гринбергу добраться до Тринтуна (или до какой-то новой планеты, которую теперь считают Тринтуном)? Выглядит ли он все еще по-тринтски, или два миллиарда лет эволюции превратили тринтов в чудовищ?

Кзанол-Гринберг оставил эту тему и начал соображать, как бы добраться до Нептуна. Возможно, он уже догадался, кто этот второй тринт, но не был готов принять сей факт.

Осторожно прислушавшись, он понял, что тринт покинул здание. Больше ничего не удалось обнаружить, поскольку ментальный щит второго тринта был поднят. Кзанол перенес внимание на людей в комнате.

Они приходили в себя, хотя и очень медленно. Из-за ограничений, свойственных мозгу Гринберга, ему пришлось слушать с мучительной концентрацией, но он чувствовал, что их личности восстанавливаются. Лучше всех дела шли у Гарнера, следующим был Мэсни.

Вот-вот должна была пригодиться еще одна часть памяти Гринберга. Ларри не солгал о том, что знает толк в розыгрышах — почти как дельфин. Для их реализации он неделями изучал метод, который великодушно именуют веселой шалостью.

Кзанол-Гринберг склонился над Ллойдом Мэсни.

— Ллойд, — заговорил он четко, спокойно, властно, — сосредоточься на моем голосе. Ты будешь слышать только мой голос. Твои веки тяжелеют. Они очень тяжелые. Твои пальцы устали. Сильно устали. Не напрягай их. Твои глаза хотят закрыться; ты еле удерживаешь их открытыми…

Он чувствовал, что личность Мэсни прекрасно реагирует и не оказывает никакого сопротивления.

Повышенная сила тяготения раздражала. Вначале она едва ощущалась, однако через несколько минут стала изнуряющей. Пройдя менее квартала, Кзанол отказался от мысли идти пешком, хотя идея ехать в рабской телеге ему тоже не нравилась.

Я не гордый, сказал он себе. После чего уселся в припаркованный «кадиллак» и приказал вислогубому водителю везти его в ближайший космопорт. Пошла вибрация, от которой застучали зубы, и машина совершенно ненужным рывком поднялась в воздух.

Эти рабы были куда крупнее, чем типичные разумные обитатели суши. Для Кзанола места хватало с избытком. Спустя секунду он осторожно снял шлем. Воздух был немного разрежен, что казалось странным, учитывая большую гравитацию. В остальном же вполне годился. Кзанол бросил шлем на сиденье и вытянул ноги; кресло было слишком широким и неудобным.

Город изумлял. Огромный, причудливый! Взгляду представали лишь прямоугольные призмы, местами перемежавшиеся желтым прямоугольным полем или низким зданием со странно искривленной крышей. Улицы никак не могли решить, быть ли им прямыми или кривыми. Мимо пролетали машины, жужжа точно гнус. Гудение лопастей его собственной машины пилило нервы, пока он не научился его не замечать.

Но где он? Должно быть, каким-то образом промахнулся мимо F124 и врезался сюда. Водителю известно, что эта планета — Земля? — обладает технологиями космических полетов, и, следовательно, тут могут знать, как найти F124. И восьмую планету в этой системе.

Ибо уже очевидно, что Кзанолу понадобится второй скафандр. Эти рабы превосходят его в соотношении семнадцать миллиардов к одному. Они могут уничтожить его в любой момент. Так и поступят, когда узнают, кем он является. Чтобы обеспечить себе безопасность, нужно раздобыть управляющий шлем. Затем придется найти планету тринтов; и может понадобиться звездолет эффективнее тех, что создали люди. Их надо заставить делать корабли получше.

Здания становились ниже, между ними даже появлялись просветы. Не из-за плохой ли транспортной системы эти рабы собираются в такие кучи? Однажды он не пожалеет времени и разузнает о них побольше. В конце концов, они теперь принадлежат ему.

Какое получится повествование! Как будут слушать и восхищаться внуки! Когда придет время, надо будет приобрести балладопевцев. Прунтакилунских балладопевцев, потому что лишь у них есть настоящий дар красноречия…

Космопорт приближался.

Не было никакой необходимости придумывать что-то сложное. Получив полный контроль над Мэсни, Кзанол-Гринберг приказал тому отвезти его в космопорт. Через пятнадцать минут они уже были у ворот.

Сначала он не мог сообразить, почему Мэсни идет на посадку. Почему просто не перелететь через ограду? Но Мэсни информацией не делился. К этому времени его разум должен был стать почти нормальным, а для загипнотизированного человека — вполне нормальным. Мэсни «знал», что он не загипнотизирован на самом деле, что он ведет себя так шутки ради. В любое время он мог выйти из этого состояния, захватив Гринберга врасплох. Пока что он был спокоен, счастлив и свободен от необходимости принимать решения. Ему сказали отправиться в космопорт. Вот он в космопорту. Его пассажир позволил ему взять инициативу на себя.

Только когда они опустились, Кзанол-Гринберг сообразил: Мэсни ожидает, что их пропустит охрана.

— А нам позволят пройти? — спросил он.

— Нет, — сказал Мэсни.

Кусф! Еще одно препятствие.

— А пропустили бы они меня с… — Кзанол подумал, — с Гарнером?

— Да. Гарнер — из АРМ.

— Так поворачивай, возвращайся за ним.

Машина заурчала.

— Погоди-ка, — сказал Кзанол-Гринберг. — Засни.

Где же охранники?

На громадном плоском бетонном пространстве, разделенном большими красными метками на шестиугольники, он увидел космолеты. Там было двадцать-тридцать прямоточно-ракетных[18] орбитальных кораблей, некоторые с приспособлениями для подъема на орбиту других космических аппаратов. По всей южной стороне поля тянулся линейный ускоритель: четверть мили поставленных в ряд широких металлических обручей. Военные корабли с термоядерными двигателями лежали на боку в ангарах, готовые для установки на плоские треугольные прямоточные ракеты. Но по сравнению с двумя поистине гигантскими кораблями все это смотрелось не круче мотороллеров.

Один из них, смахивающий на чудовищную банку рыбных консервов, представлял собой кольцевидное летающее крыло, покоящееся на нижнем, тупом конце, и был посадочной ступенью, грузовым блоком и системой жизнеобеспечения «Ленивой восьмерки-3». Его бы узнал любой, даже без голубого человеческого знака бесконечности на боку. Он был триста двадцать футов в диаметре и триста шестьдесят в высоту. Другой, далеко справа, являлся пассажирским кораблем, таким же большим, как старинная «Куин Мэри», одним из двух одинаковых роскошных перевозчиков, обслуживающих отель на Титане. Даже на таком расстоянии было очевидно, что все, буквально все сгрудились у его посадочного люка.

Старательно прислушиваясь, Кзанол-Гринберг так и не мог выяснить, что они там делают; но он узнал оттенок слишком спокойных мыслей. Это были укрощенные рабы — рабы, выполняющие приказы.

Второй тринт был недалеко. Но почему он не летит на собственном корабле? А приземлялся ли он здесь? А не проводит ли этот птаввский негодяй неторопливую инспекцию своих новых владений?

Кзанол приказал Мэсни:

— Охрана велела нам двигаться вперед. Едем к этому кораблю для новобрачных.

И они заскользили над бетоном.

Гарнер потряс головой и дал ей снова упасть. Сознание у него было как у спящего ребенка. Сквозь него пролетали мысли, эфемерные, словно сновидения. Они не смели задерживаться. Гарнеру приказали не думать.

«Я выгляжу ужасно дряхлым», — вдруг заключил он.

Мысль ускользнула… и вернулась.

«Дряхлым? Я стар, но не дряхл. Нет? У меня на подбородке слюна».

Он еще раз тряхнул головой, со всей силой. Потом шлепнул по лицу ладонью. Гарнер уже снова думал, но не так быстро, как хотелось. Он повозился с управлением кресла и подкатился к кофейному автомату. Когда он наполнял чашку, рука затряслась, и горячий кофе пролился на кисть и запястье. В ярости Гарнер швырнул чашку в стену.

Его разум снова ушел в белую пустоту.

Несколько минут спустя через дверь, пошатываясь, вошла Джуди Гринберг. Она казалась потрясенной, но ее сознание снова функционировало. Она увидела Гарнера, поникшего в своем кресле, с лицом слабоумного старика, и стала лить ему на голову холодную воду.

— Где он? — ожив, поинтересовался Гарнер.

— Не знаю, — ответила Джуди. — Видела, как он выходил, но тогда меня это не заинтересовало. Шеф Мэсни был с ним. Что с нами произошло?

— Что-то, чего мне следовало ожидать. — Гарнер выглядел теперь не как дряхлый старец, а как разъяренный Саваоф. — Это означает, что дела даже не плохи, а ужасны. Эта инопланетная статуя… Едва увидев ее, я понял, с ней что-то не так, но не сообразил, что именно. К чертям! У пришельца обе руки были вытянуты, словно он собирался прыгнуть ласточкой в воду и в последний момент струсил. И еще я заметил небольшой выступ у него на груди. Смотри. Пришелец поместил себя в замораживающее поле, чтобы избежать какой-то катастрофы. После этого кнопка, включающая поле, оказалась внутри его, и палец, нажавший ее, — тоже. Кнопка не нуждается в фиксаторе для удержания ее в нажатом состоянии; наверное, фиксатора и не было. Но обе руки вытянуты. Когда Янски поместил пришельца в свое собственное поле, тот уронил копательный инструмент Гринберга и отпустил кнопку. Она, должно быть, отжалась. Почему он тогда же не пробудился к жизни, я не знаю; разве что замораживающее поле имеет инерцию наподобие гистерезиса в электрическом токе. Но сейчас он жив, и это его мы услышали.

— Значит, он — сущее чудовище, — сказала Джуди. — И Ларри мнит себя им?

— Именно.

Кресло Гарнера поднялось и описало дугу по комнате, затем выскользнуло за дверь, набирая скорость. Джуди проводила его взглядом.

— И если Ларри поймет, что он не тот, кем себя считает… — начала она с надеждой и осеклась.

Один из полицейских, двигаясь как лунатик, встал на ноги.

Осматривая космопорт, Кзанол взял с собой охранников. Он также забрал всех ремонтников, диспетчеров, астронавтов и даже пассажиров, которые повстречались ему на пути. Владельцу «кадиллака» даже вояж на Марс казался опасным путешествием! Если состояние земных космических технологий таково, лучше иметь под рукой как можно больше специалистов.

Пару диспетчеров он отослал обратно на рабочие места, чтобы поискать на звездных картах F124. Прочая обслуга пошла с Кзанолом, все увеличиваясь в числе. Только у двоих хватило здравого смысла спрятаться при виде приближающейся толпы. К тому моменту, когда Кзанол добрался до пассажирского лайнера, он увлек за собой всех, находившихся в космопорту, кроме Мэсни, Кзанола-Гринберга и этих двоих, проявивших осторожность.

Он уже выбрал «Ленивую восьмерку-3», единственный межзвездный корабль на поле. Пока спасательный выключатель на его спине будут чинить, рабы смогут закончить монтаж двигателя и топливных баков и вывести их на орбиту. По крайней мере через год он будет готов покинуть Землю. Тогда он возьмет с собой большой экипаж и проведет путешествие в стазисе, поручив рабам будить его каждый раз, когда новый ребенок достигнет возраста, при котором можно воспринимать приказы. Их потомки и разбудят его в конце путешествия.

Стоя перед обтекаемым кольцом, представлявшим собой хвостовую часть корабля, Кзанол смотрел в зияющую пасть твердотопливного посадочного двигателя. Сознание одного из инженеров пояснило ему, как вращение корабля заменит искусственную гравитацию. Он прошелся вдоль задней стены центрального коридора и через двери над головой и под ногами рассмотрел Сад, где вместо системы воздухообмена вроде той, что вырастили тнуктипы на его корабле, тянулись рады гидропонных баков. Посетил и огромный пост управления — там три стены были покрыты кошмарной мозаикой из циферблатов, экранов и пультов. Его собственный корабль нуждался только в экране и панели управления бортовым мозгом. Повсюду он видел изобретательность, заменявшую подлинное знание, и сложные импровизации вместо компактных и простых машин, известных ему. Осмелится ли Кзанол доверить свою жизнь этому наспех собранному монстру?

У него не было выбора. Примечательно, что и люди поступили бы так же; они интриговали и боролись, чтобы попасть сюда. Зов космоса был их манией — психической болезнью, требующей быстрого исцеления, пока они не истощили ресурсы этого мира.

«Этот разведывательный полет, — подумал Кзанол, — длится куда дольше, чем я рассчитывал». А потом, вовсе не походя: «Увижу ли я Тринтун снова?»

Что ж, по крайней мере, ему надо убить время. Пока он здесь, можно узнать, что люди считают роскошным лайнером.

Несмотря на свой скепсис, Кзанол был поражен.

Тринтские лайнеры бывали и покрупнее, чем «Золотое кольцо», а некоторые — и гораздо крупнее; но очень немногие несли в себе подобную роскошь; преимущественно те, что перевозили владельцев планет. Прямоточные двигатели под треугольным крылом были почти таких же габаритов, как у нескольких военных кораблей, стоявших на летном поле. Углы «Золотого кольца» конструкторы сделали только там, где их не было заметно. Отделанный золотыми и темно-синими панелями салон казался огромным, намного просторнее, чем был в реальности. Противоперегрузочные кушетки убирались в стену, освобождая место для бара, уютного танцзала, компактного казино. Обеденные столы сами изящно поднимались из покрытого ковром пола и, переворачиваясь, демонстрировали столешницы из темно-зернистого пласто-дуба. Передняя стена представляла собой гигантский трехмерный экран. Когда уровень воды в топливном баке достаточно понизится, бак превратится в плавательный бассейн и туда можно будет войти из салона.

Кзанол не мог понять общей системы, пока не сообразил, что термоядерный двигатель расположен внизу. Прямоточные моторы поднимут корабль на безопасную высоту, а там уже термоядерная тяга будет направлена вверх, а не вперед. Вода вместо жидкого водорода использовалась не потому, что пассажиры нуждались в бассейне, а потому, что вода была безопаснее в транспортировке и давала дополнительный запас кислорода. Каюты представляли собой чудеса миниатюризации.

Здесь воплощены идеи, подумалось Кзанолу, которые он сможет применить, вернувшись к цивилизации. Он присел в противоперегрузочное кресло и достал из кармана на спинке соседнего брошюру. Первым делом наткнулся на изумительное красочное изображение Сатурна, наблюдаемого через купол танцзала отеля «Титан».

Разумеется, он узнал планету. И начал поспешно расспрашивать людей вокруг.

Правда обрушилась на него мгновенно.

Кзанол-Гринберг ахнул — и его ментальный щит с лязгом поднялся. Мэсни не так повезло. Он закричал, обхватил голову и снова закричал. В Топике, в тридцати милях отсюда, все люди с повышенной чувствительностью услышали вопль гнева и отчаяния.

В институте Меннинджера девушка, уже четыре года парализованная, заставила размякшие мышцы ног держать ее вертикально, пока она оглядывалась вокруг. Чей-то голос звал на помощь, кому-то она была необходима.

У Лукаса Гарнера перехватило дыхание, и он рывком остановил свое кресло. Единственный среди окружавших его пешеходов, словно пораженных сильнейшей головной болью, Гарнер прислушивался. В этих эмоциях должна была крыться информация! Но он ничего не смог услышать. Чувство потери стало его собственным, оно высасывало волю к жизни, и казалось, он тонет в черном приливе.

— Это не повредит, — сказал Кзанол-Гринберг спокойным, убедительным и очень громким голосом. Сила голоса, надеялся он, пробьется через вопли Мэсни. — Ты способен это ощущать, но оно не повредит. В любом случае ты храбр, как никогда прежде.

Мэсни перестал кричать, но страдание было написано на его лице.

— Все в порядке, — сказал Кзанол-Гринберг. — Спи.

Он провел пальцами по лицу Мэсни. Тот обмяк. Машина продолжала скользить по бетону на воздушной подушке, нацелившись на цилиндрический корпус «Ленивой восьмерки-3». Кзанол-Гринберг не вмешивался. Он не мог достать до пульта с заднего сиденья, а Мэсни был не в том состоянии, чтобы помочь. Вытянувшись, Кзанол-Гринберг мог бы выключить воздушную подушку. Но это в том случае, если бы он хотел разбиться.

Ментальный крик прервался. Кзанол-Гринберг положил руку на плечо Мэсни и сказал:

— Ллойд, останови машину.

Мэсни принял управление. Его паника исчезла без следа. Машина плавно опустилась на землю в двух метрах от внешнего корпуса огромного транспортного корабля.

— Спи, — сказал Кзанол-Гринберг, и Мэсни заснул.

Вероятно, это пойдет ему на пользу. Он все еще под гипнозом; проснувшись, окажется под еще более глубоким. Сам же Кзанол-Гринберг не знал, чего хочет. Возможно, отдохнуть и подумать. Поесть тоже не помешает, решил он. Он узнал разум, оглушивший своей болью половину Канзаса, и ему нужно было время, чтобы осознать, что сам он — не Кзанол, тринт, повелитель всего сущего.

Раздался нарастающий рев, вдали взорвался фузор. Кзанол-Гринберг увидел, как по бетону расплескалась и постепенно исчезла волна огненного дыма. Он не мог понять, что произошло. Осторожно опустил ментальный экран — и сообразил.

Это ракетные ускорители. Кзанол отправился за вторым скафандром.

Корабли, телескопы и Родильный астероид — вот отличительные черты Пояса.

Столетие назад, когда Пояс начал заселяться, корабли имели ионный двигатель, атомные батареи и вспомогательные химические двигатели ориентации. Теперь же применялись термоядерные трубки, основанные на методе специальной закалки внутренней поверхности кристаллическо-цинковых трубок; они отражали большинство форм энергии и вещества. Компактные конверторы воздуха заменили баллоны и гидропонику, по крайней мере для перелетов месячной длительности, хотя в межзвездных колонизационных кораблях все еще приходилось выращивать съедобные растения. Корабли стали меньше, надежнее, разнообразнее, дешевле, гораздо быстроходнее. Они неудержимо размножались. В Поясе летали десятки тысяч кораблей.

Телескопов же там были миллионы. На каждом корабле имелся хотя бы один. Телескопы на троянских астероидах следили за звездами, а Земля приобретала эти данные в обмен на семена, воду и промышленные изделия, потому что земные телескопы расположены слишком близко к Солнцу, они не защищены от искажений, обусловленных гравитационным искривлением света и солнечным ветром. Телескопы следят за Землей и Луной, но эти записи засекречены. Телескопы наблюдают друг за другом, пересчитывая элементы орбит всех важных астероидов, по мере того как планеты сбивают их с курса.

А Родильный астероид уникален.

Первые исследователи наткнулись на почти цилиндрический кусок твердого железоникеля в две мили длиной и милю толщиной, обращающийся неподалеку от Цереры[19]. Они рассчитали его орбиту и назвали S-2376.

Шестьдесят лет спустя прилетели рабочие с планом действий. Они пробурили отверстие вдоль оси астероида, заполнили его пластиковыми мешками с водой и закрыли оба конца. Твердотопливные ракеты раскрутили S-2376 вокруг оси. Пока он вращался, солнечные зеркала заливали его светом, постепенно расплавляя от поверхности к центру. Когда вода перестала взрываться, а камень остыл, рабочие получили цилиндрический железоникелевый пузырь двенадцати миль в длину и шести в диаметре.

Даже этот простой этап обошелся недешево. А потом пошли еще более дорогие работы. Пузырь раскрутили, чтобы обеспечить половину земной гравитации, заполнили его воздухом и тоннами драгоценной воды, покрыли внутреннюю поверхность смесью размельченных каменных метеоритов и мусора, засеянного специально отобранными бактериями. Вдоль оси была протянута термоядерная трубка, отстоявшая повсюду на три мили от поверхности; эта штуковина обеспечивала пропускание определенного светового диапазона. Плавный выступ в середине астероида создал озеро в форме обручального кольца, которое теперь опоясывает вывернутый наизнанку маленький мир. Были установлены шторы размером в милю для защиты полюсов от света, чтобы снег мог там конденсироваться, падать под воздействием собственной тяжести, таять и речками бежать к озеру.

На этот проект была потрачена четверть века.

Тридцать пять лет назад Родильный астероид избавил Пояс от его наиболее важной связи с Землей. Женщины не могут вынашивать и рожать детей в невесомости. Родильный астероид, со своими двумястами квадратными милями пригодной земли, мог с комфортом приютить сто тысяч человек; однажды его население достигнет этой цифры. Но все население Пояса — восемьсот тысяч. Число жителей Родильного колеблется вокруг двадцати тысяч. В основном это женщины, в основном временно проживающие, в основном беременные.

Ларс держал в одной руке сырую морковку, а в другой — пульт фильмосканера. Он прогонял через машину шестичасовой фильм с такой скоростью, что просмотр мог уложиться в пятнадцать минут. Фильм был снят одной из камер Эроса[20], а все тамошние камеры сейчас были направлены на Землю.

Бо́льшую часть следующей недели Эрос будет самым близким к Земле астероидом. Фильмы пойдут сплошным потоком.

Внезапно Ларс перестал жевать. Его рука дернулась. Фильм вернулся немного назад. Остановился.

Вот оно! Один кадр засвечен почти до краев.

Ларс переместил пленку в более мощный сканер и начал медленно прокручивать ее, отступив еще на несколько кадров. Дважды использовал увеличение.

— Идиоты, — наконец пробормотал он, после чего перешел на другую сторону комнаты и навел мазер на Цереру.

Там дежурный надел наушники, сохраняя обычное устало-терпеливое выражение лица. Он слушал молча, помня, что источник находится в нескольких световых минутах.

Когда пошел повтор сообщения, дежурный нажал кнопку и сказал:

— Джерри, наведись на Эрос и передай следующее. Запись начать. Спасибо, Эрос, ваше сообщение получено полностью, мы с этим разберемся. Теперь, Ларс, я должен передать новости для тебя. — Голос приобрел чуточку эмоций. — От Тани. Док обещает, что через семь месяцев ты станешь отцом здоровых девочек-близняшек. Повторяю, девочек-близняшек…

Осторожно, не снимая пальцев с кнопок управления двигателями ориентации, Лит Шеффер подвел свой корабль к причалу у полюса Родильного астероида. Он видел в тридцати милях под собой Цереру — испещренную кратерами скалу с поблескивающими куполами из гибкого прозрачного пластика. Лит немного отдохнул — стыковка дело непростое, а вращение Родильного даже у оси заставляет нервничать, — потом выбрался из люка и прыгнул. Он оказался на сетке, натянутой над ближайшим из десяти воздушных шлюзов для персонала. Словно паук на паутине, спустился к стальной двери и пробрался внутрь. Через десять минут, пройдя еще через двенадцать дверей, оказался в раздевалке.

За монетку в одну марку он абонировал шкафчик и сложил туда свой скафандр и реактивный ранец, превратившись в сухопарого гиганта с темными вьющимися волосами и коричневым загаром на лице и руках. В автомате купил бумажный комбинезон. Лит и Марда были среди тех нескольких сот поясников, которые в домашней обстановке не обращались к нудизму. Это делало их чудаками, что, однако, в Поясе не осуждалось.

Последняя дверь пропустила Лита за тепловой экран, все еще в зоне невесомости. Пружинный лифт отвез его вниз на четыре мили, где он взял трехколесный мотороллер. Из-за кренящей силы Кориолиса на Родильном даже поясники не могут удерживать прямо двухколесный экипаж. Мотороллер понес Шеффера дальше вниз по крутому склону, постепенно перешедшему в леса, ручьи, вспаханные поля и теплицы, где работали сельскохозяйственные машины и были разбросаны коттеджи. Через десять минут он оказался дома.

Ну, не совсем дома. Коттедж был арендован, скажем так, у правительства Пояса. Дом поясника — внутри его скафандра. Но в доме ожидала Марда, смуглая, крупная и с только что проявившимися признаками беременности, — и это ощущалось как возвращение домой.

Тут Лит вспомнил о предстоящем серьезном разговоре. Немного помедлив и заставив себя расслабиться, он позвонил.

Вжик — и дверь исчезла. Они стояли лицом к лицу.

— Лит, — произнесла Марда невыразительно, — тебя вызывали.

— Тогда я вначале разберусь с этим.

В Поясе, как и на Земле, приватность — вещь редкая и ценная. Телефонная кабина представляла собой прозрачную звукоизолированную призму. Перед тем как ответить на вызов, Лит украдкой взглянул на Марду еще раз. Она казалась обеспокоенной и решительной.

— Привет, Каттер. Что нового?

— Привет, Лит. Я звоню вот почему, — сказал дежурный на Церере.

Голос Каттера, как всегда, звучал тускло. И вид у него был под стать. С таким видом выдают билеты или талоны через зарешеченное окошко.

— Только что пришло сообщение от Ларса Стиллера. Один из тех лайнеров для новобрачных, что летают на Титан, стартовал, не предупредив нас. Какие будут комментарии?

— Комментарии? Эти тупые, пустоголовые…

Проблема управления движением в космосе была куда серьезнее, чем просто недопущение столкновений космолетов. Таких столкновений и не происходило, но смертельные случаи, когда один корабль попадал в выхлоп термоядерного двигателя другого, бывали. Телескопическое слежение за полетами, радиопередачи, спасательные миссии, наблюдение за звездами и астероидами — все могло пойти насмарку из-за какого-нибудь неосторожного гуляки.

— Вот и я так говорю, Лит. Но что будем делать, повернем их назад?

— Ох, Каттер, почему бы тебе не отправиться на Землю и не создать там собственное правительство? — Лит с силой потер виски, чтобы снять напряжение. — Извини. Мне не стоило этого говорить. У Марды проблемы, и я нервничаю. Как мы можем развернуть обратно тридцать плоскоземельцев-мультимиллионеров[21], отправившихся в свадебное путешествие? И так ситуация напряженная. Хочешь начать Последнюю войну?

— Пожалуй, нет. Сожалею насчет Марды. А что не так?

— Она поздновато прибыла сюда. Ребенок развивается слишком быстро.

— Чертовски обидно.

— Да уж.

— Так что насчет свадебной кареты?

Лит снова заставил себя не думать о предстоящем разговоре.

— Поручи кому-нибудь следить за ней и оповещать о ее курсе. Потом составь хороший счет за обслуживание и отошли его на Землю в «Титан энтерпрайзис». Если он не будет оплачен за две недели, мы отправим копию в ООН и потребуем отреагировать.

— Сойдет. Пока, Лит.

Зачатый в невесомости, почти три месяца вынашиваемый в невесомости, ребенок рос слишком быстро.

Сделать аборт сейчас или замедлить развитие ребенка инъекциями гормонов и ждать в надежде, что он не родится монстром? Этот вопрос мог разрушить брак. А надежды не было.

Лит ощущал себя тонущим. Страшным усилием он заставил свой голос звучать спокойно.

— Марда, будут другие дети.

— Будут ли? Это ведь такой риск — надеяться, что я попаду на Родильный до того, как станет слишком поздно. О, Лит, давай подождем, пока не будем уверены.

Она сама три месяца не проходила обследование! Но Лит не мог так ей ответить — ни тогда, ни сейчас. Вместо этого он сказал:

— Марда, автоврач уверен, и доктор Сиропопулос не сомневается. Я скажу тебе, что надумал. Мы можем снимать дом прямо здесь, на Родильном, пока ты опять не забеременеешь. Такое делалось и раньше. Разумеется, это недешево…

Зазвонил телефон.

— Да?! — рявкнул он. — Каттер, теперь что не так?

— Две вещи. Держи себя в руках.

— Ну говори.

— Первое. Свадебный корабль летит не на Титан. Он, похоже, взял направление к Нептуну.

— Но… Лучше договаривай.

— С базы в Топике только что стартовал военный корабль. Он гонится за новобрачными, и нас опять не предупредили!

— Это более чем странно. Сколько времени свадебный корабль находится на курсе?

— Полтора часа. Он еще не прошел точку разворота[22], но, разумеется, может направляться к любому из астероидов.

— Да это просто замечательно. — Лит на секунду закрыл глаза. — Похоже, у свадебного корабля какая-то проблема, а второй корабль пытается помочь. Может, что-то взорвалось в системе жизнеобеспечения?

— Полагаю, нет. На таких кораблях, как «Золотое кольцо», многократно дублированная защита. Но ты еще главного не услышал.

— Валяй.

— Военный корабль стартовал на термоядерном двигателе прямо с космодрома.

— Тогда… — Был только один возможный ответ, и Лит расхохотался. — Его угнали!

— Именно, — улыбнулся Каттер. — И опять: должны ли мы развернуть кого-нибудь из них?

— Конечно нет. Во-первых, если пригрозим открыть огонь, нам, возможно, придется это сделать. Во-вторых, земляне очень чувствительно относятся к своим правам в космосе. В-третьих, это их корабли и их проблема. В-четвертых, я хочу посмотреть, что произойдет. У тебя есть идеи?

— Я так думаю, что похищены оба корабля. — Каттер все еще улыбался.

— Нет-нет. Слишком маловероятно. Военный корабль был угнан, а свадебный, наверное, захвачен. Мы увидим первый случай космического пиратства!

— Ох-ох. Пятнадцать парочек и все их драгоценности, да еще выкуп, — знаешь, мне кажется, ты прав!

И Лит Шеффер оказался первым человеком за много лет, услышавшим смех Каттера.

На исходе августа сельская местность Канзаса напоминала солярий с паровой ванной. Под температурным зонтом города царила прохладная, несколько ветреная осень, но как только Гарнер пересек неощутимый барьер между холодом и жарой, на него обрушилось дыхание ада. Он перевел кресло на полную скорость, стремясь побыстрее попасть в госпиталь с кондиционерами и не думая о возможной аварии.

У пропускного пункта космопорта он сделал остановку и был немедленно пропущен внутрь, где помчался над бетоном, как камень, вылетевший из катапульты. Госпиталь, возвышавшийся на краю обширного посадочного поля, походил на клиновидный кусок швейцарского сыра, острым углом обращенный внутрь. Гарнер успел добраться туда раньше, чем его настиг тепловой удар.

Очередь перед лифтом была обескураживающе длинной, а внушительных размеров кресло заняло бы почти всю кабину. Между тем люди уже не проявляли особого уважения к почтенному возрасту. Слишком много стало престарелых. Гарнер хорошенько вдохнул холодный воздух и выехал наружу.

За дверью он пошарил пальцами около пепельницы, вделанной в левый подлокотник кресла. Урчание мотора перешло в вой, и кресло внезапно полетело вовсе не на воздушной подушке. Видел бы его сейчас Мэсни! Шесть лет назад Мэсни кощунственно приказал ему избавиться от незаконного форсажного блока под страхом ареста по обвинению в использовании летательного аппарата с ручным управлением. Для друга — все, что угодно, рассудил Люк и спрятал панель управления в пепельнице.

Земля уходила вниз. Край шестидесятиэтажного здания пронесся рядом. Отсюда Гарнер смог увидеть отметины, оставленные Гринбергом и Мэсни. Волны термоядерного пламени разбрызгали плавящийся бетон во все стороны, образовав немалые воронки и запутанную сеть канав, похожую на следы земляных червей, и задели вход в тоннель для пассажиров, залив лестницы растопленным металлом. Теперь люди и машины убирали весь этот хаос.

Под Гарнером оказался солярий. Люк опустил свое кресло на крышу и промчался к лифту мимо принимавших солнечные ванны изумленных пациентов.

Спускающийся лифт был совершенно пуст. Гарнер вышел на пятьдесят втором этаже и предъявил сестре документы.

Все они находились в одной палате: Мидэй, Сэндлер, Бузин, Катц — двадцать восемь человек, оказавшихся ближе всего к Кзанолу, выплеснувшему свое отчаяние. Семеро были запакованы в пластиковые коконы. Пришелец забыл приказать им укрыться, и, когда стартовало «Золотое кольцо», они оказались на пути пламени. Прочие были погружены в искусственный сон. Неистовые видения время от времени искажали их лица.

— Джим Скарволд, — представился светловолосый круглолицый человек в форме врача-интерна. — Я слышал о вас, мистер Гарнер. Могу быть чем-то полезен?

— Хорошо бы. — Гарнер глянул на ряд медицинских капсул. — Кто-нибудь из них выдержит дозу скополамина? Они могут обладать информацией, в которой я нуждаюсь.

— Скополамин? Думаю, нет. Мистер Гарнер, что с ними случилось? Я проходил психиатрию в колледже, но не слышал ни о чем подобном. Это не бегство от реальности, не страх — простой или искаженный… Они находятся в отчаянии, не свойственном прочим людям. Мне сказали, что они пришли в такое состояние после контакта с инопланетянином. Если бы вы объяснили подробнее, выросли бы шансы помочь им.

— Вы правы. Вот что мне известно. — И Гарнер изложил доктору все, что произошло после того, как статую извлекли из океана.

Тот молча выслушал рассказ и заключил:

— Значит, он не просто телепат, а может управлять умами. Но что он мог приказать, чтобы получилось вот это? — Врач указал на ряд спящих пациентов.

— Ничего, — ответил Гарнер. — Вряд ли он в тот момент отдавал приказы. Он как раз испытал адский шок и переживал его вслух. — Люк положил огромную руку на плечо доктора. Скарволд удивленно дернулся от тяжести. — Если бы я собирался их лечить, то в первую очередь выяснил бы, кем они себя считают. Самими собой? Или инопланетянами? Пришелец мог наложить на них свою матрицу эмоций, а то и памяти. Но у меня другая задача. И как частное лицо, и как представитель АРМ я хочу выяснить, зачем Гринберг и инопланетянин захватили по космолету и рванули отсюда. Они должны были понимать, что это межпланетные корабли, а не колонизационные. Может ли где-то в Солнечной системе находиться база инопланетян? Что они разыскивают? Возможно, доктор Скарволд, нам удастся вытянуть ответы на обе загадки одновременно.

— Скорее всего, вы правы, — медленно произнес Скарволд. — Дайте мне час, чтобы определить, у кого тут самое здоровое сердце.

Вот почему Люк всегда держал в перчаточном отделении кресла книжку карманного формата. При его профессии ждать приходилось часто.

Артур Т. Катц, опытный пилот прямоточных ракетных ускорителей (типы C, D и H-1), неистово дергался. Руки бесцельно молотили воздух. Он начал издавать какие-то звуки.

— Еще несколько минут, — сказал Скарволд. — Он выведен из искусственного сна, но проснуться должен сам.

Гарнер кивнул. Прищурившись и слегка поджав губы, он изучал пациента. С тем же видом мог бы наблюдать за незнакомой собакой, раздумывая, хочет ли она лизнуть ему лицо или перегрызть глотку.

Катц сначала вытаращил глаза, потом отчаянно зажмурился — и осторожно открыл их снова. Закричал, замахал руками. Он задыхался. Жуткое зрелище. На несколько секунд ему удавалось восстановить дыхание, но он тут же начинал хватать воздух ртом. Он был перепуган и, как подумал Гарнер, боялся не только удушья.

Скарволд нажал кнопку, и автоврач впрыснул успокоительное в легкие Катца. Тот откинулся на спину и стал глубоко дышать. Скарволд снова включил его индуктор сна.

— Есть ли среди этих людей хоть один с какими-либо парапсихическими способностями? — вдруг спросил Гарнер.

Арнольд Диллер, инспектор по термоядерным двигателям (всех моделей), сделал глубокий вдох и начал крутить головой. Не так чтоб осторожно. Казалось, он старается сломать шею.

— Жаль, мы не нашли никого с большей способностью к телепатии, — сказал Гарнер, прокатывая между ладонями размолотую в труху сигарету. — У него было бы больше шансов. Поглядите на этого беднягу!

— Думаю, у него был хороший шанс, — возразил Скарволд.

Гарнер покачал головой:

— У него дар предвидения, что называется, для бедных. Будь он прозорливее, сбежал бы, а не прятался, когда пришельца взорвало. И как это могло защитить его от телепатии? Он…

Скарволд помахал рукой, призывая к молчанию, и властно произнес:

— Диллер!

Тот перестал мотать головой и посмотрел вверх.

— Вы понимаете меня, Диллер?

Инспектор раскрыл рот и стал задыхаться. Потом закрыл и кивнул, дыша через нос.

— Меня зовут Скарволд, я ваш врач. — Интерн сделал паузу, словно засомневавшись. — Вы в самом деле Арнольд Диллер?

— Да.

Голос был скрежещущий, неуверенный, как после долгого молчания. Гарнер несколько расслабился. Он заметил, что держит в руке бумажное и табачное крошево, и выбросил.

— Как вы себя чувствуете?

— Ужасно. Мне все время хочется неправильно дышать, неправильно говорить. Можно сигарету?

Гарнер дал уже зажженную. Голос Диллера зазвучал тверже, уверенней:

— Странно. Я старался заставить вас дать мне сигарету. От того, что вы сидели и не реагировали, я начал сходить с ума. — Он нахмурился. — Кстати, как это я удостоился доктора-человека?

— Произошедшее с вами в автоврачах не запрограммировано, — беспечно произнес Скарволд. — Хорошо, что у вас хватило здравого смысла спрятаться. Остальные оказались ближе. Им пришлось куда хуже. Ваше чувство предвидения действует?

— Оно мне ничего не говорит. Я никогда на него и не рассчитывал. А что?

— Ну, именно поэтому я выбрал вас. Подумал, что если вы его лишились, то, может, свыклись с идеей, что вы — некий пришелец.

— Некий…

Диллера схватил спазм. На несколько секунд он вообще перестал дышать, потом стал медленно втягивать воздух раздутыми ноздрями.

— Я помню, — сказал он. — Увидел эту тварь, идущую по полю, с кучей людей позади, и подумал: что это? Потом с моими мозгами что-то сделалось не так. Я больше не ждал, а побежал как ненормальный и спрятался за зданием. Что-то, творившееся в моей голове, продолжало меня подталкивать, и хотелось подойти поближе, но я понимал, что это неправильно, и еще подумал, не схожу ли с ума, а потом… Кха…

Диллер остановился и сглотнул слюну; его глаза были полны ужаса, пока он не смог снова дышать ровнее.

— Все в порядке, Диллер, все в порядке, — повторял Скарволд.

Дыхание Диллера восстановилось, но он молчал.

Скарволд произнес:

— Позвольте представить вам мистера Гарнера из Технологической полиции Объединенных Наций.

Диллер вежливо кивнул. Было видно, что он заинтригован.

— Мы хотели бы поймать этого пришельца до того, как он нанесет больший ущерб, — сказал Гарнер. — Мне кажется, у вас есть информация, которой мы не располагаем.

Диллер кивнул.

— Через пять минут после того, как этот телепатический взрыв обрушился на вас, пришелец улетел в открытый космос. Час спустя за ним последовал человек, который по ряду причин полагал, что пришелец — это он. У него ложные воспоминания. Оба отправились примерно в одном направлении. Они что-то ищут. Можете ли вы сказать, что именно?

— Нет, — отрезал Диллер.

— Вы что-то могли понять при этом ментальном взрыве. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

— Нет, Гарнер, я ничего не помню.

— Но…

— Вы старый дурак! По-вашему, я хочу задохнуться? Каждый раз, как я начинаю думать о произошедшем, меня душит! И в голову лезут дикие мысли; все выглядит незнакомым. Я чувствую себя окруженным врагами. Но что хуже всего, накатывает такая депрессия! Нет. Я ничего не помню. Убирайтесь!

Гарнер вздохнул и демонстративно положил руки на панель управления креслом:

— Если передумаете…

— Вовсе нет. Так что возвращаться нет необходимости.

— Я и не смогу. Я отправляюсь за ними.

— В космическом корабле? Вы?

— Мне придется, — сказал Гарнер, все же невольно глянув на свои скрещенные ноги — скрещенные утром, руками. — Придется, — повторил он. — Не имею представления, чего они хотят, но это должно быть что-то очень важное. Они готовы здорово рискнуть, чтобы заполучить его. Это может быть оружие или сигнальное устройство для связи с их планетой.

Кресло зажужжало.

— Полминуты, — сказал Диллер.

Гарнер выключил мотор и стал ждать. Диллер откинулся на спину и уставился в потолок. Его лицо менялось; оно больше не отражало его личность, а превратилось в калейдоскоп произвольно подергивающихся мускулов. Дыхание стало неровным.

Наконец он перевел взгляд на собеседников. Заговорил и осекся. Откашлялся и попробовал снова:

— Усилитель. У… этого гада есть усилитель, захороненный на восьмой планете.

— Замечательно! А что он усиливает?

Диллер стал задыхаться.

— Не важно, — произнес Гарнер. — Кажется, я знаю.

И кресло вынесло его из комнаты — пожалуй, слишком быстро.

— Они оба бежали как угорелые, — сказал Люк. — Рванули к Нептуну на одном «же»[23], причем ваш муж на полтора часа позже.

— А вы никого за ним не пошлете? — взмолилась Джуди. — Он не несет ответственности! Он не соображает, что делает!

— Разумеется. Мы посылаем меня. Он же забрал моего партнера.

Увидев реакцию миссис Гринберг, Люк добавил:

— Они оба на одном корабле. Мы не можем защитить Ллойда, не защитив и вашего мужа.

Они сидели в номере Джуди, потягивая «Том Коллинз»[24]. Полыхало августовское утро, было ровно одиннадцать часов.

— А вы знаете, как ему удалось сбежать? — спросила Джуди.

— Угу. Пришелец всех буквально нокаутировал, выплеснув в порту свое отчаяние. Всех, кроме Гринберга. Ваш муж попросту занял дежурный корабль и велел Ллойду поднять его. К несчастью, Ллойд умеет пилотировать военный корабль.

— А почему мистер Мэсни выполняет приказы Ларри?

— Потому что Ларри его загипнотизировал. Я все это отлично помню.

Джуди уставилась на свои колени. Уголки ее рта стали подергиваться. Она захихикала, потом засмеялась в голос. Не позволив смеху перейти в рыдания, стиснула зубы, замерла на миг — и осела в кресле.

— Я уже в порядке, — сказала она.

На ее лице не было улыбки, только изнеможение.

— Что все это означало? — спросил Гарнер.

— Не важно. А почему они отправились к Нептуну?

— Я не знаю. Мы даже не уверены, что они летят именно туда. Нет ли у вас какой-нибудь телепатической связи с мужем?

— Больше нет. С тех пор как он попал во временно́е поле доктора Янски, я ничего не чувствую.

— Ну, в любом случае сейчас вы бы ощутили кого-то другого. Помните ли, что испытали в восемь часов вечера позавчера?

— В восемь? Погодите. — Она закрыла глаза. — Разве я не спала?.. О! Что-то меня разбудило, и я не могла больше заснуть. Было ощущение, что произошло нечто ужасное. Чудища затаились в тени. Я ведь была права?

— Да. Особенно если вы ощущали сознание Ларри.

Гарнер немного подождал, дав ей свыкнуться с этой мыслью, и спросил:

— А с тех пор?

— Ничего, — ответила Джуди; ее маленькая рука ритмично постукивала по подлокотнику. — Ничего! Кроме того, что я хочу его найти. Найти его! Вот все, что я хочу, — с тех пор как он угнал корабль! Найдите его, прежде чем он…

Найти его! «Нет, не просто найти его, — сказал Гарнер себе в сотый раз. — Я должен найти его первым! Я должен найти его раньше, чем это сделает Кзанол, настоящий Кзанол». И в сотый раз засомневался, удастся ли.

Земли не было видно уже несколько часов. Кзанол-Гринберг и Мэсни молча сидели в рубке управления, молча и неподвижно. Рубка занимала три четверти всего жилого пространства корабля. Выпрямиться можно было только в воздушном шлюзе.

Развлечений у Кзанола-Гринберга было мало.

Правда, ему надо было приглядывать за Мэсни. И даже более того — следить, когда Мэсни почувствует неудобство, и понять это заранее. Если Мэсни выйдет из-под гипноза, его будет непросто снова взять под контроль. Вот поэтому Кзанол-Гринберг должен был посылать Мэсни в туалет; давать ему воды еще до того, как он почувствует жажду; заставлять его делать разминку, пока мышцы не затекли от сидения. Мэсни не был обычным рабом, который, когда в нем не нуждались, мог бы сам о себе позаботиться.

Не считая этого, самозваный птавв бездельничал.

Он часами просто сидел и размышлял. Не занимаясь планированием, поскольку планировать было нечего. Либо он доберется до восьмой планеты первым, либо нет. Шлем-усилитель наденет либо он, либо настоящий Кзанол, и тогда вообще никогда ничего не надо будет планировать. Ни одно сознание не способно противостоять усиливающему шлему. Если же повезет, шлем сделает его хозяином Кзанола. Применять усилитель к тринту было незаконно, но он мог не опасаться тринтских законов.

«Увеличит ли усилитель Силу рабского мозга?»

Эту мысль он снова отбросил.

Отдаленное будущее в лучшем случае туманно. Он последний тринт; он даже не сможет размножить Кзанола, чтобы их стало больше. Да, он будет владыкой Пояса астероидов и перенаселенной рабской планеты; да, он будет богаче, чем даже дед Ракарлив. Но у деда были сотни жен, тысяча детей!

Сотни жен Кзанола-Гринберга станут человеческими рабами, как и его тысяча детей. Каждый из них будет по статусу меньше даже птавва.

Найдет ли он «женщин» красивыми? Сможет ли спариться с ними? Вероятно. Ему придется попробовать; но его железы явно не железы Кзанола. В любом случае он будет выбирать своих женщин по стандартам красоты Ларри Гринберга — да, Гринберга, независимо от собственных чувств, ибо бо́льшая часть славы и богатства заключается в том, чтобы его демонстрировать, а ему не на кого производить впечатление, кроме как на рабов.

Мрачная перспектива.

Он бы и хотел полностью затеряться в воспоминаниях, но что-то его удерживало. Одним из препятствий было осознание того, что он никогда больше не посетит ни родной Тринтун, ни Кзатит, где родился, ни Ракарливун — мир, который он нашел и которому дал название. Он никогда не будет видеть окружающее глазом, полученным при рождении; он будет видеть себя только со стороны, если вообще увидит. Это тело стало его собственным, его могилой из плоти.

Было и другое препятствие, казалось бы вполне тривиальное. Несколько раз Кзанол-Гринберг закрывал глаза и старался представить счастливое прошлое; и всегда на ум приходили только беломясы.

Он поверил Гарнеру, поверил безоговорочно. Эти фильмы не могли быть подделаны. Для такого обмана недостаточно скопировать древнюю тнуктипскую надпись. Гарнеру пришлось бы самому сочинить текст по-тнуктипски!

Отсюда следует, что брандашмыги разумны; а брандашмыги — это беломясы, тут не может быть никаких сомнений. Беломясы разумны. И всегда такими были.

Словно некая основа веры разбилась вдребезги. Беломясы присутствовали во всех его воспоминаниях. Беломясы, проносящиеся шестидесятитонными облаками по плантации «Ракетных стволов Кзатита» и по зеленым с серебром полям других имений, куда, нанося визиты, взрослые брали маленького Кзанола. Мясо, приготовленное дюжиной разных способов, на семейном столе и в меню любого ресторана. Скелет беломяса над гостевыми воротами каждой усадьбы, огромная арка из дочиста отполированных белых костей. Да не родился еще тринт, который бы не мечтал о собственном стаде беломясов! Беломяс у ворот означает «землевладелец» — так же неоспоримо, как частокол из подсолнухов.

Кзанол-Гринберг задрал голову, слегка поджал губы, между бровями появились морщинки. Джуди узнала бы эту мимику. Он вдруг понял, что делает разумных беломясов столь ужасными.

Тринт — хозяин над любыми разумными тварями. Таково изначальное повеление Подателя Силы, объявленное еще до того, как он создал звезды. Так утверждали все двенадцать тринтских религий, хотя они нещадно спорили по другим вопросам. Но если беломяс разумен, значит он не подчинялся Силе. Тнуктипы сделали то, что запретил Податель Силы!

Но если тнуктипы были сильнее Подателя Силы, а тринты были сильнее тнуктипов, а Податель Силы был могущественнее тринтов…

Тогда все священнослужители — шарлатаны, а Податель Силы — миф.

Разумный беломяс — это богохульство.

И все это очень странно.

Зачем тнуктипам создавать разумное пищевое животное? Это звучит безобидно, наподобие таких выражений, как «избыточное применение силы» или «эвтаназия», но если задуматься…

Тринты не были щепетильной расой. О Сила, нет! Но…

Разумное пищевое животное! От такого и Гитлера бы стошнило.

Тнуктипы тоже не были особо щепетильны. Восхитительная простота бегового виприна-мутанта — вот пример их деятельности. Животное от природы было быстрейшим; тнуктипы мало что могли изменить в его анатомии. Они сузили его голову, заострили нос, превратив ноздрю в своего рода воздухозаборник реактивного двигателя; они сделали кожу гладкой почти на микроскопическом уровне, чтобы уменьшить сопротивление воздуха. Но все это их не удовлетворило. Тогда они убрали несколько фунтов лишнего веса, заменив его дополнительными мускулами и легочной тканью. Удаленная масса пришлась на пищеварительную систему, от которой ничего не осталось. Мутировавший беговой виприн имел вместо рта обтекаемый хобот, который открывался прямо в кровяной поток, чтобы принимать заранее переваренную кашицу.

Тнуктипы всегда были эффективны, но никогда не бывали жестоки.

Зачем же делать беломясов разумными? Чтобы увеличить согласно заданию размеры мозга? Но зачем делать их невосприимчивыми к Силе?

И он ел их мясо.

Кзанол-Гринберг затряс головой. Мэсни требует внимания, а надо заняться планированием. Разве нет?

Что толку сидеть и тревожиться?

Будет ли усилитель работать с человеческим мозгом?

Удастся ли найти второй скафандр вовремя?

— «Найти его», — процитировал Гарнер. — Подходящая идея. Он ищет что-то, в чем, как полагает, страшно нуждается.

— Но вам это уже известно.

— Миссис Гринберг, я пришел с надеждой узнать все, что вы можете рассказать о вашем муже.

— Вам лучше поговорить с Дэйлом Снайдером. Нынче утром он приехал сюда. Дать его номер?

— Спасибо, у меня уже есть. Он и мне звонил. Вы его хорошо знаете?

— Очень.

— Я также хочу побеседовать с Чарли, дельфином-антропологом. Но давайте сначала с вами.

Джуди выглядела несчастной.

— Я не знаю, с чего начать.

— С чего угодно.

— Хорошо. У него три яичка.

— Чтоб меня разорвало. Это ведь большая редкость?

— И к тому же беспокоящая медиков, но у Ларри никогда не было проблем. Мы привыкли называть это его «лишней деталькой». Вас что, интересуют такие вещи?

— Разумеется.

На самом деле Люк не представлял, что конкретно его интересует. Но он помнил: чем лучше знаешь преследуемого, тем больше шансов его поймать. Это работало, когда он много десятилетий тому назад служил полицейским. Это должно было сработать и сейчас. Он позволил Джуди говорить, прерывая очень редко.

— Я никогда не замечала, как любил розыгрыши Ларри, пока он не начал работать с дельфинами. Но он рассказал мне о некоторых своих студенческих проделках. Должно быть, в колледже он был просто несносен. Ларри не годился для атлетики, но он хорош в сквоше и великолепен в теннисе…

Джуди больше не требовалось подсказок. Ее жизнь летела в потоке слов. Ее жизнь с Ларри Гринбергом.

— …У него, вероятно, было много женщин до меня. И наоборот, могу добавить. Но мы не изменяли друг другу. Понимаете, мы договорились, что можем это делать, но никогда так не поступали.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Люк видел ее уверенность. Ее насмешило, что он переспросил.

— …Его шокирует, когда у меня получаются столь точные предсказания. Думаю, он не особо верит в дар предвидения, поэтому, когда у меня бывает озарение, это его пугает. Он считает это своего рода магией. Помню, однажды — мы тогда были женаты меньше года — я вернулась из магазина. Он увидел, как я вхожу с кучей пакетов, кладу их и иду за оставшимися, и сказал: «Красотка, ты швыряешься деньгами, словно завтра начнется Последняя война!» Я ничего не ответила и только загадочно улыбнулась. Он аж побледнел…

Все выплескивалось наружу — имеющее отношение к делу и не имеющее. Джуди делала именно то, о чем Гарнер просил ее, но со странной поспешностью.

— …Большинство знакомых нам пар оформляло брак не раньше наступления беременности. Пройдя Комиссию по рождаемости, ты ведь не захочешь выбросить на ветер свои права, женившись на стерильном партнере? Это дело слишком серьезное. Но мы решили рискнуть. — Джуди прочистила горло и продолжала хрипловатым голосом: — Кроме того, доктор одобрил нашу идею стать родителями. И еще был Джинкс. Мы хотели твердо знать, что никого из нас не оставят…

— По мне, это было правильное решение. Миссис Гринберг, сейчас я закончу, пока вы еще в состоянии разговаривать. Спасибо, что помогли.

— Надеюсь, что помогла.

Скорость, с какой она выложила все подробности…

Люк отправил лифт на самый верх. Он понял, почему женщина нарисовала столь полный портрет Ларри Гринберга. Сознавала ли Джуди это или нет, но она не надеялась увидеть его снова. Она старалась обессмертить его в своих воспоминаниях.

Отель «Джейхок»[25] был третьим по высоте зданием в Топике, а из бара на крыше открывался потрясающий вид. На выходе из лифта Люка встретил обычный монотонный гул. Гарнер выждал десять секунд, пока уши не привыкли игнорировать шум — важный защитный механизм, которым большинство детей овладевает, еще не достигнув трехлетнего возраста. Распорядительница бара была рослой, рыжей и совершенно голой, не считая туфель на шпильках. С парящей над головой конструкцией из закрученных волос ее рост доходил до восьми футов. Она проводила Люка к крошечному столику около окна.

Сидящий там человек поднялся для приветствия:

— Мистер Гарнер?

— Доктор Снайдер, благодарю вас за помощь.

— Зовите меня Дэйл.

Перед Гарнером предстал коренастый мужчина с полоской вьющихся светлых волос в виде гребня в дюйм шириной. Временная кожа покрывала его лоб, щеки и подбородок, оставляя косой крест неповрежденных участков, проходивший через глаза, нос и уголки рта. Руки тоже были перевязаны.

— Тогда я — Люк. Когда вы последний раз слышали о Морской статуе?

— Вчера вечером, когда люди из АРМ разбудили меня и сказали, что Ларри превратился в инопланетянина. Как он?

Избегая лишних подробностей, Гарнер проинформировал психолога о событиях последних суток.

— Так что теперь я делаю, что могу, на Земле, пока для меня готовят корабль, который обгонит Гринберга и пришельца на пути к Нептуну.

— Что за кутерьма, друг мой! Я так и не увидел статую, а если бы и увидел, ни за что бы не заметил той кнопки. Что будете пить?

— Возьму молочный коктейль; я так и не пообедал. Дэйл, почему вы предложили нам привезти статую сюда?

— Я думал, что, если Ларри увидит ее, это поможет делу. Был случай задолго до моего рождения, когда две пациентки, считавшие себя Марией, Божьей Матерью, оказались в одной больнице, поэтому доктора поместили их в одну палату.

— Надо же. И что произошло?

— Имел место жутко неприятный спор. Наконец одна из женщин сдалась и решила, что она, должно быть, мать Марии. Она-то в конце концов и выздоровела.

— Вы подумали, Гринберг решит, что он — Гринберг, если вы ему покажете, что он не Морская статуя.

— Именно. Как я понимаю, это не сработало. Говорите, моя помощь может понадобиться в институте Меннинджера?

— Вероятно, но сначала помогите мне. Я объяснил, за чем, по-моему, охотятся Гринберг и Морская статуя. Моя задача — опередить их.

— И как же я могу помочь?

— Расскажите все, что знаете о Ларри Гринберге. Человек, который летит к Нептуну, имеет внеземную память, но его рефлексы принадлежат Гринбергу. Он доказал это, управляя машиной. Я хочу понять, чего можно ожидать от его гринберговской половины.

— Очень мало, пожалуй. Рассчитывая на то, что в нем осталось кое-что от прежнего Гринберга, вы, вероятно, в итоге окажетесь раздетым на Луне. Но я понимаю, к чему вы клоните. Давайте допустим, что, э-э… цивилизация Морской статуи имеет закон против карманников. В большинстве стран были такие законы, пока нас не стало так много, что полицейские оказались не в состоянии проводить их в жизнь.

— Я это помню.

Глаза Снайдера широко открылись.

— Помните? О да, полагаю, вы помните. Ладно, давайте представим, как Ларри в своем нынешнем состоянии замечает, что кто-то очищает его карманы. Он постарается остановить этого человека, но не позовет на помощь полицию. Для такого поступка ему надо принять сознательное решение. А это вряд ли произойдет до того, как закончится драка и у него появится время подумать.

— Захватив его врасплох, я мог бы рассчитывать на его человеческие рефлексы.

— Да, но не путайте рефлексы с мотивами. Вы не знаете, каковы его мотивы сейчас.

— Продолжайте.

Снайдер откинулся в кресле и заложил руки за голову. Подкативший официант достал из своего чрева напитки. Гарнер расплатился и отогнал его.

Снайдер заговорил снова:

— Вы знаете, как он выглядит: пять футов семь дюймов, смуглый и довольно красивый. Его родители были ортодоксальными евреями, но не миллионерами; они не могли себе позволить исключительно кошерную диету. Гринберг очень хорошо адаптировался и мыслит в высшей степени гибко. Вот почему ему удались сеансы контактной телепатии. Он немного переживает из-за небольшого роста, но это не должно нас беспокоить. Это частично компенсируется тем, что он называет своей «лишней деталькой».

— Миссис Гринберг рассказала мне.

— Частично он при этом имеет в виду телепатию. Частично — медицинскую аномалию. Полагаю, Джуди о ней упомянула. Но он абсолютно серьезно мнит себя кем-то особенным. Припомните также, что он уже годами читает сознания как людей, так и дельфинов. Это позволило ему набрать немало полезных сведений. Сомневаюсь, что дельфины так уж важны, но среди тех добровольцев, которые позволяли Ларри заглядывать в свои умы, есть профессора физики, студенты-математики и психологи. Можете считать его блестяще образованным…

Снайдер выпрямился.

— Помните все это, когда отправитесь за ним. Вы не знаете, насколько велик интеллект Морской статуи, но Ларри располагает своим собственным интеллектом, и больше ничьим. Он умен, хорошо приспосабливается и чрезвычайно уверен в себе. Он подозрительно относится к суевериям, но искренне религиозен. Его рефлексы превосходны. Я играл с ним в теннис: мы с Джуди против него одного, и Ларри держал целый корт.

— Тогда мне следует держать ухо востро.

— Именно.

— Предположим, его религиозные воззрения окажутся под угрозой. Как он отреагирует?

— Вы имеете в виду ортодоксальный иудаизм?

— Нет, я имею в виду любую религию, которая могла бы им сейчас овладеть. Подождите, я расширю вопрос. Как он будет реагировать на угрозу тому, во что верил всю свою жизнь?

— Это его разозлит, конечно. Но он не фанатик. Бросьте ему вызов, и он охотно примет спор. Но чтобы заставить его сменить мнение относительно чего-то важного, вам понадобятся очень веские доказательства. Недостаточно лишь заронить сомнения; надеюсь, вы поняли, что я имею в виду.

На большом белом экране Центра управления космическим транспортом почти неподвижно висели два темных пятнышка. Хэлли Джонсон развернул камеру телефона так, чтобы Гарнеру тоже было видно.

— Военный корабль движется чуть быстрее свадебного. В какой-то момент нагонит, если оба так и будут лететь к Нептуну.

— А куда еще они могут направляться?

— К некоторым астероидам. У меня есть список.

— Давайте-ка заслушаем.

Джонсон зачитал имена четырнадцати второстепенных греческих божеств.

— Куда больше возможных целей они уже миновали, — добавил он. — Мы их отбрасываем, когда корабль проходит точку разворота и не тормозит.

— Хорошо. Продолжайте слать мне информацию. Как насчет моего корабля?

— Будьте здесь к двадцати часам — и к двадцати одному уже окажетесь на орбите.

Клуб струльдбругов[26] был не единственным сообществом, установившим нижний возрастной предел для своих членов. (Взять хотя бы Сенат.) Но это был единственный клуб, где нижний предел за каждые два истекших года повышался на год. В 2106 году самому младшему его члену исполнился сто сорок один. Естественно, автоврачи в Клубе струльдбругов были лучшими в мире.

Но капсулы для процедур по-прежнему выглядели как увеличенные гробы.

Люк выбрался из капсулы и прочитал отчет по пунктам. Автоврач индуктивным образом подключился к его позвоночнику и несколько раз согнул колени, чтобы повысить мышечный тонус; перезарядил крошечную батарейку в сердце; добавил гормонов и других веществ в кровоток. Локализованными ультразвуковыми импульсами была проведена терапия Чьена; Люк чувствовал боль на всем протяжении позвоночника, от основания черепа до поясницы, где ощущения практически исчезали. За лечебными процедурами последовали маникюр и педикюр.

Используя свое удостоверение АРМ, Люк заказал шестимесячный запас гормонов, антиаллергенов, набор специальных инсектицидов и препараты общего омоложения, которые поддерживали его жизнь и здоровье. Он получил шприц размером с пивную банку и с мелко напечатанными инструкциями со всех сторон. Люк поджал губы при виде иглы; но для внутривенной инъекции впрыскивающим шприцем не воспользуешься. Он указал автоврачу, куда отправить счет.

Еще одно дело, и можно будет вздремнуть.

Из-за дряхлости многих струльдбругов телефонные кабины клуба были сделаны достаточно большими, чтобы вмещать инвалидные кресла — хотя и с трудом. Воздух в кабине Люка уже стал полупрозрачным от сигаретного дыма.

— Как же мне разговаривать с дельфином? — спросил он, охваченный непонятной робостью.

— Так же, как вы говорили бы с Ларри, — ответил Фред Торренс. — Но Чарли будет отвечать на дельфиньем, а я — переводить. По телефону его английский вы не разберете.

— Хорошо. Чарли, меня зовут Лукас Гарнер. Я работаю в АРМ. Знаешь ли ты, что произошло с Ларри?

Хрюканье, хихиканье, свист, визг, писк. Только один раз Люк слышал нечто подобное. Восемнадцать лет назад он был свидетелем по делу об убийстве. Трое других свидетелей — и жертва, которая, разумеется, не присутствовала, — были дельфинами.

Торренс перевел:

— Он знает, что Ларри потерял свое самоощущение. Доктор Янски позвонил и рассказал нам все об этом.

— Так вот, вчера Ларри сбежал от нас и улетел на похищенном корабле. Я отправляюсь за ним. Хочу услышать все, что Чарли сможет о нем рассказать.

Дельфиний язык.

— Чарли в ответ просит об одном одолжении, — перевел Торренс.

— Да ну? О каком?

Люк внутренне сжался. С тех пор как языковой барьер плавающих был сломан, они показали себя очень умелыми торговцами. К добру или к худу, но жесткий и сложный моральный кодекс дельфинов легко приспособился к принципам торговли ходячих.

— Он хочет обсудить с вами возможность участия дельфинов в заселении звезд.

То, что было сказано далее, из всех присутствующих лучше всего понимал Торренс, специалист по морю. Чарли говорил медленно и ясно, держась куда ниже ультразвукового диапазона, но даже при этом у Торренса появлялись проблемы с переводом. Для него двуязычный диалог прозвучал так.

— Будь я проклят в письменной форме, — сказал Гарнер. — Чарли, это новая идея? Я никогда не слышал о дельфине, желающем скакать по звездам.

— Нет… не совсем новая. Вопрос обсуждался в абстрактном смысле, и многие были за, хотя бы из опасений, что плавающие чего-то лишатся. Но я лично почувствовал этот зов только три дня назад.

— Гринберг… Он ведь был просто помешан на космосе?

— Пожалуйста, используйте настоящее время. Да, он помешан на космосе, причем очень серьезно. У меня была пара дней, чтобы привыкнуть к присутствию Ларри в моей голове. Не скажу, что я полностью понимаю это стремление достичь Джинкса, но кое-что могу объяснить. Я не люблю использовать устаревшие термины, но это, — Чарли употребил английские слова, — прредреченная ссудьба. На Джинксе он сможет иметь детей столько, сколько захочет, даже четверых или пятерых, и никто не станет возражать. Частью это то же самое, что иногда мучает меня в бассейне. Нет места, чтобы плавать. Ларри хочет гулять по улице без малейшего опасения, что наступит кому-то на ногу, что его карманы обчистят, что он попадет в пешеходную пробку и будет унесен на шесть кварталов не в ту сторону. Учтите, я посвятил анализу этого значительно больше времени, чем сам Ларри.

— А как ты ощущаешь это? Ты же дельфин. Вероятно, никогда не смотрел на звезды…

— Миссстерр Гаррнрр, уверяю вас, что мы, плавающие, знаем, как выглядят звезды. В иллюстрированных книгах, которые ваши агенты продали нам, много астрономических и астрофизических сведений. И кроме того, мы иногда поднимаемся глотнуть воздуха!

— Извини. Но вопрос остается: тебе никогда не наступали на ногу в давке, и никто, кроме косатки, не заинтересуется содержимым твоих карманов. Так что же это для тебя?

— Возможно, приключение. Возможно, основание новой цивилизации. Знаете ли вы, что на протяжении многих тысяч лет была только одна цивилизация плавающих? Моря не изолированы, подобно континентам. Если какие-то вещи можно делать лучше, мы это выясним, создав много сообществ на многих мирах. Логично?

— Да! — подчеркнул Гарнер своим тоном. — Но это может оказаться сложнее, чем ты думаешь. Нам придется сконструировать для вас совершенно новый корабль, потому что надо будет везти воду для плавания. А вода тяжела, черт возьми. Готов поспорить, что отправить дельфина будет в десять раз дороже, чем человека.

— Вы используете воду как рабочее тело для посадочных двигателей. Вы можете осветить водохранилища?

— Да, а еще можно заполнить резервуары только на две трети и установить фильтры, чтобы рыба, водоросли и все прочее не попадало в двигатели. Можно даже найти место для маленьких емкостей, в которые вы переберетесь, когда основной запас воды будет потрачен на посадку. Но, Чарли, ты хоть представляешь себе, во сколько все это обойдется?

— Да, немного. Деньги — вопрос сложный.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Вы вряд ли купите себе места́ за те товары, что производят дельфины. Да, вам хватит средств, чтобы отправить супружескую пару на Вундерланд[27], но пара — это же так мало! Как двум дельфинам не спятить от тоски? Чем они будут жить? Заселить океан — это не поле засеять пшеницей. У поля хоть есть пахотный слой, пусть и самодельный, а у вас рыбы просто разбегутся! Заселение океана должно производиться сразу на всем его пространстве! Вы даже не можете заявить, что имеете право находиться на звездолете. Дельфины не платят налоги ООН… Гм… — Люк почесал в затылке. — Чарли, а многих ли дельфинов удастся убедить навсегда покинуть океаны?

— Сколько понадобится, столько и убедим. В крайнем случае они будут выбраны по жребию. Закон дозволяет подобный отбор при острой необходимости. Из сотен плавающих, которые приняли участие в ранних экспериментах ходячих, призванных доказать нашу разумность, и двадцать или тридцать из которых в результате умерли, почти все были выбраны таким образом.

— О… в самом деле? Никто и не догадался, — произнес Люк, и странное выражение его лица изумило Торренса.

Гарнер глядел почти с ужасом. Но речь об очень давнем событии. Почему он так шокирован?

— Что было, то было, — сказал Гарнер. — Много ли найдется настоящих добровольцев?

— Они все будут настоящими. Но вы хотите знать, сколько захотят полететь безо всякого жребия? От пятидесяти до ста, не более, из всех океанов.

— Хорошо. Надо развернуть мощную рекламную кампанию. Дельфинам придется внести свою долю в стоимость дельфиньего звездолета — просто для проформы. По сравнению с конечной ценой это чисто символическая сумма, но для вас она велика. Также надо будет внушить ходячим, что на планете, где нет дельфинов, и жить не стоит. Скажу лишь, что я уже в это верю.

— Благодарю вас. Благодарю от имени всех дельфинов. Примут ли плавающие участие в этой рекламе?

— Не прямо. Но нам понадобятся заявления знаменитых плавающих, вроде того, которого газеты называют Законником. Ты знаешь, кого я имею в виду?

— Да.

— Пойми, я просто фантазирую. Надо будет нанять консультанта по общественному мнению, пиар-агента, и поручить работу ему. И все это может оказаться бесполезным.

— Нельзя ли снизить стоимость отправки плавающих с помощью поля, замедляющего время? Поля доктора Янски?

Гарнер выглядел совершенно потрясенным. Торренс ухмыльнулся, обнаружив знакомую реакцию: «И это говорит дельфин?»

— Да, — сказал Гарнер, кивнув своим мыслям. — Правильно. Нам даже резервуары с водой не понадобятся. Экипаж из людей будет работать, а вы полежите замороженными, пока люди не найдут небольшое море для заселения, вроде Средиземного…

Разговор продолжался еще долго.

— …Итак, решено, — сказал Гарнер немало времени спустя. — Обсуди это с дельфинами, особенно с наделенными властью, но ничего не предпринимайте до моего возвращения. Я должен буду выбрать пиарщика. Хорошего пиарщика.

— Не хочется вам напоминать, но ведь есть вероятность, что вы не вернетесь?

— Проклятие! Я совершенно забыл. — Гарнер глянул на запястье. — Пропал мой отдых. Быстрее, Чарли, начинай о Гринберге. Каково твое мнение о нем?

— Боюсь, я предубежден. Он мне нравится, и я завидую его рукам. Он для меня совсем чужой. И в то же время не совсем, — ответил дельфин и нырнул на дно резервуара.

Торренс использовал паузу, чтобы прочистить горло. Он чувствовал себя так, словно наелся бритвенных лезвий.

— Он не чужой. Неправильно! — всплыв, выпустил пар Чарли. — Он думает очень похоже и несколько раз вступал в контакт со мной до того, как мы попробовали сделать это в обратную сторону. Он любит розыгрыши… Это очень приблизительно сказано, но другого слова мне не подобрать. Ларрри любит розыгрыши в дельфиньем стиле. Когда-то он выбрал несколько наших наиболее известных шуток, старых розыгрышей, которые мы считаем классическими, переделал их во что-то применимое для ходячего, а потом решил от них отказаться, поскольку мог угодить за это в тюрьму. Если он больше не боится тюрьмы, у него может появиться искушение их попробовать.

— Н-да.

— Вроде того, что я с плавающими еще не пробовал. По-английски это называется «гипнотизм».

— Я не понял, — произнес Торренс.

— Определяется как наведенное состояние мономании.

— А-а…

— Ларрри изучал его подробно и даже применял, у него получалось. На плавающего может не подействовать.

— Он это уже попробовал, — сказал Гарнер. — Еще что-нибудь?

— Гаррннрр, вы должны понять, что дельфиний буль-взз-и-и-и — не просто розыгрыш. Это способ взглянуть на мир. Подбрасывание разводного ключа в аппарат — иногда единственный способ добиться, чтобы его починили, заменили или изменили. Особенно если это правовой или социальный аппарат. Укусив дельфина за плавник в нужное время, можно добиться, чтобы этот дельфин изменил свое отношение к жизни, подчас в лучшую сторону. Ларри это понимает.

— И я хотел бы понять. Спасибо, Чарли, что уделили время.

— Неправильно! Неправильно! Это вам спасибо за ваше время!

Час до отлета. У Люка горло пересохло от разговоров. Минут пятнадцать он мог подремать, но вряд ли бы это помогло.

Он сидел в библиотеке Клуба струльдбругов и думал о Гринберге.

Почему Ларри превратился в пришельца? Ну, это просто. Имея два набора воспоминаний, он, естественно, предпочел ту личность, которая максимально выделяла его среди других. Но почему продолжает ее держаться? Он уже должен был уяснить, что Морской статуей не является и что прежде счастливо жил как Ларри Гринберг.

У него завидная жена, и она его любит. Если верить доктору Снайдеру, он был стрессоустойчив и хорошо адаптирован. Любил свою работу. Считал себя особенным.

А Морская статуя одна во всей Вселенной, последняя из своего рода, затерянная среди врагов. Гринберг-статуя также потерял свою способность к… — скажем, к телепатическому гипнозу.

Любой нормальный человек предпочел бы оказаться Гринбергом.

«Я должен признать, — подумал Гарнер, — что Гринберг не в состоянии думать как Гринберг, пока его сознание захвачено памятью Морской статуи. Он должен оставаться Морской статуей, чтобы вообще функционировать. Иначе он хотя бы попробовал перемениться обратно».

А загадочное презрение, проявленное им на допросе? «Не… э-э-э… рабом. Не человеком».

Возле уха звякнул робот. Гарнер повернулся и прочитал на груди официанта бегущую световую строку: «Вас просят немедленно позвонить мистеру Чарльзу Уотсону».

Чик Уотсон был толстяком с вислыми губами и расплющенным мясистым носом. Волосы у него были черные, жесткие, подстриженные ежиком; щеки и подбородок покрыты седеющей вечерней щетиной. Выглядел он совершенно безобидно. На его столе стоял большой экран, с огромной скоростью прокручивающий видеозапись. Даже среди тысячи людей вряд ли нашелся бы способный понять изображение.

Зазвучал зуммер. Чик погасил видео и переключился на телефон. Для толстяка он двигался быстро и точно.

— Слушаю.

— Сэр, звонит Лукас Гарнер. Хотите его увидеть?

— Сгораю от нетерпения.

Голос Чика Уотсона не соответствовал облику. Он был начальственный: низкий звучный бас.

Люк выглядел уставшим.

— Чик, ты искал меня?

— Да, Гарнер. Подумал, ты способен мне помочь в кое-каких вопросах.

— Прекрасно, но время поджимает.

— Я все изложу быстро. Во-первых, вот сообщение с Цереры для «Титан энтерпрайзис». «Золотое кольцо» стартовало вчера с базы в Топике в режиме радиомолчания, и Пояс намерен предоставить счет за его отслеживание. Из компании сообщение переслали сюда. Утверждают, что их корабль похищен.

— Это так. Канзас-Сити располагает всеми подробностями. Очень запутанная история.

— Час спустя военный корабль «Иводзима»…

— Тоже угнан.

— Есть какая-нибудь связь с инцидентом в Лос-Анджелесском университете?

— Самая прямая. Послушай, Чик…

— Знаю-знаю, выясни в Канзас-Сити. И наконец… — Чик покопался в кассетах с записями и сказал подозрительно мягким голосом: — Вот твое извещение: ты покидаешь Топику на реквизированном военном корабле «Хайнлайн»; отбытие — база в Топике, двадцать один ноль-ноль; направление — неизвестно; вероятно, Нептун; цель — официальное задание. Гарнер, я всегда говорил, что такое произойдет, но никогда по-настоящему не верил.

— Чик, я еще не впал в маразм. Это неотложное дело.

— Самый стремительный приступ старческого маразма, о котором я слышал. Какое событие могло произойти, чтобы ты, в твоем-то возрасте, так спешно отправился в космос?

— Это в самом деле срочно.

— Ты не можешь объяснить?

— Нет времени.

— Предположим, я прикажу тебе не лететь.

— Я думаю, это будет стоить человеческих жизней. Многих жизней. Это может также положить конец человеческой цивилизации.

— Мелодраматично.

— Это правда, в самом буквальном смысле.

— Гарнер, ты просишь меня расписаться в собственном невежестве и позволить тебе отправиться самому, поскольку ты единственный эксперт в данной ситуации. Правильно?

— Подозреваю, что так и есть, — согласился Гарнер после небольшого колебания.

— Отлично. Терпеть не могу сам принимать решения. Вот поэтому меня и усадили за стол. Но, Гарнер, ты можешь знать вещи, о которых не имеют представления в Канзас-Сити. Перезвони мне после старта, хорошо? А пока я изучу ситуацию.

— На случай если я откину копыта? Неплохая идея.

— Так вот, не забывай об этом.

— Не забуду.

— И принимай свои витамины.

Словно оперенная стрела, корабль «Золотое кольцо» уходил от Солнца. Сравнение банальное, но точное, поскольку огромное треугольное крыло располагалось точно в кормовой части корабля, а изящное древко фюзеляжа простиралось далеко вперед. Небольшие передние крылья вскоре после старта сложились по бокам. Большой киль представлял собой лабиринт из труб. Пар под давлением, разогретый двигателем, проходил через генератор и радиатор охлаждения, чтобы вернуться и начать путешествие снова. Бо́льшая часть мощности шла на питание экрана термоядерного двигателя; остальное снабжало систему жизнеобеспечения.

И все же уподобление стреле было неточным. Эта «стрела» летела боком, оседлав жаркий, как солнце, факел в своем чреве.

Кзанол взревел от раздражения. Карты опять не сложились! Он сгреб их толстенными пальцами, постучал ими по столу, собрав в колоду, а потом разорвал ее. Затем осторожно поднялся на ноги. Двигатель развивал ускорение, равное земной гравитации, а у Кзанола не было времени привыкнуть к дополнительному весу. Он уселся перед столом в казино и пошарил в ящике. Вытащил и распечатал новую колоду, дал тасующему автомату повозиться с ней, потом забрал и начал раскладывать пасьянс. Пол вокруг него был усеян клочками намагниченных карт из пластика.

Пожалуй, надо придумать подходящее наказание для пилота, научившего его этой игре.

Пилот и его помощница сидели неподвижно в рубке управления. Время от времени пилот вручную корректировал курс. Примерно каждые четырнадцать часов помощница приносила Кзанолу чашку воды и возвращалась на свое место. Актиничный газ струился из чрева корабля, все больше и больше увеличивая его скорость.

Ночь была прекрасна. С тех пор как Гарнер последний раз видел звезды, прошли годы; в городах звездный свет не мог пробиться через смог и сияние неона, а даже американские континенты почти сплошь превратились в города. Вскоре он увидит Галактику куда яснее, чем видел в последние полвека.

Воздух был горячим, как дыхание Сатаны. Гарнер обливался потом, Андерсон и Ноймут — тоже.

— Я опять скажу: мы бы и сами справились, — проворчал Андерсон.

— Ты бы не знал, что искать, — парировал Гарнер. — Я же готовился к такому специально. Десятилетиями читал научную фантастику. Нет, столетиями! Ноймут, куда ты?

Темнокожий коротышка Ноймут уходил вбок.

— Время пристегиваться, — отозвался он. — Бон вояж!

— Он идет вперед, в кабину ракетного ускорителя, — сказал Андерсон. — А мы этим эскалатором поднимемся в корабль.

— О! Жаль, я не успел его рассмотреть получше. Просто одна большая тень.

Тень выглядела горбатой, словно бумажный самолетик, к которому прицепилась громадная ящерица. Бумажным самолетиком был прямоточный ракетоплан, работающий на водородном топливе и использующий жидкий водород для производства жидкого кислорода прямо в полете. Узкий цилиндр, закрепленный на его верхней плоскости, представлял собой катер с термоядерным двигателем, с некоторыми дополнениями для спасательных работ. Он был рассчитан на двух человек.

Включение термоядерного мотора в атмосфере Земли было бы преступлением, караемым смертной казнью. Взлетев прямо с поверхности восемнадцатью часами ранее, Мэсни и Кзанол-Гринберг нарушили двенадцать различных местных законов, пять наднациональных правил и договор с Поясом.

Стартовал другой корабль, его двигатели ревели, как разгневанные боги. Гарнер зажмурился от сияния.

— Этот корабль встретит нас на орбите, — как нечто само собой разумеющееся сказал Андерсон.

Люк устал задавать глупые вопросы. Андерсон нравился ему все больше. Если парень пожелает объяснить, для чего нужен второй корабль, то объяснит.

Они достигли подножия эскалатора.

— Встретимся наверху, — произнес Гарнер и потянулся к пепельнице.

Андерсон потрясенно наблюдал, как инвалидное кресло превращается в летающую тарелку. Представитель АРМ использует незаконный летательный аппарат? АРМ?

Насвистывая, Андерсон ступил на бегущие вверх ступеньки. Этот полет может оказаться очень занятным.

— Кресло оставьте на платформе эскалатора, — сказал он наверху. — Мы договорились, чтобы его отвезли в местный Клуб струльдбругов. Там о нем позаботятся. А я вас внесу, сэр.

— Ты лучше возьми мой медицинский набор, — ответил Гарнер, — а я пойду сам.

И он пошел, покачиваясь и помогая себе руками. До своего противоперегрузочного кресла добрался с трудом. Андерсон нашел медицинский набор и последовал за ним. Он проверил ремни безопасности Гарнера и пристегнулся сам.

— Ноймут? Мы готовы, — произнес Андерсон в пустоту и продолжил объяснение: — Вторая прямоточная ракета несет связку твердотопливных ускорителей размером с этот корабль. Они прицепные. Энерговооруженность нашего корабля не больше «Золотого кольца», и мы отстаем на полтора дня, поэтому для начального разгона используем дополнительные двигатели. Неэффективно, но если сработает…

— То это хорошо, — закончил за него Гарнер.

Тяга линейного ускорителя приглушила его голос. Пять секунд продолжалось беззвучное давление — две единицы ускорения. Потом заработали прямоточные двигатели, и корабль взлетел.

Потребуется два дня малоприятного разгона на двух «же», чтобы успеть первыми, подумал Гарнер, придавленный к своему креслу. Его старым костям придется нелегко. Ему уже не хватало собственного кресла с полезными приспособлениями. Это путешествие веселым не будет.

Когда зазвучал зуммер, Ларс ел очень неаккуратно приготовленный сэндвич с сардинами и яйцом. Он осторожно, двумя руками отложил сэндвич (чтобы при почти нулевой гравитации тот не отлетел куда-нибудь), потом обтер ладони о комбинезон, который часто приходилось стирать, и подошел к передатчику.

Луч мазера пересек бездну одним мгновенным импульсом. Радио превратило его в звук, потом тщательно снизило частоту, компенсируя небольшой доплеровский сдвиг. Раздался бесцветный голос Каттера, дежурного на Церере:

— Благодарим, Эрос, ваше сообщение получено полностью. На этот раз, Ларс, никаких неожиданностей. База Топики вызвала нас восемь часов назад, сообщив время старта и предполагаемый курс. Согласно вашему рапорту старт запоздал на четыре минуты, но это обычное дело. Продолжайте информировать нас. Благодарим, Эрос, ваше…

Ларс отключил приемник и вернулся к сэндвичу. Заметил ли Каттер, что военный корабль следует за теми двумя, которые он отследил восемнадцать часов назад? Наверняка заметил.

— Ты воспринимаешь это слишком тяжело, — сказал Дэйл Снайдер.

Джуди пожала плечами.

Дэйл снова обратил внимание на опухшие веки, которые не мог скрыть макияж, на незнакомые морщинки на красивом двадцативосьмилетнем лице, на мертвую хватку, которой Джуди держала кофейную чашку, на ее напряженную позу во вроде бы удобном кресле.

— Послушай, — сказал он, — на тебя обрушилось слишком много. Не рассматривала ли ты… Я хочу сказать, не вспоминала ли вообще о вашем соглашении с Ларри насчет супружеской измены? По крайней мере, можно снять одно из нервирующих обстоятельств. Сколько бы ты ни беспокоилась, это ему не поможет.

— Знаю. Я думала об этом. Но, — она улыбнулась, — не с другом, Дэйл.

— О, я не это имел в виду, — сказал поспешно Дэйл Снайдер и покраснел.

К счастью, повязки это скрыли.

— Как насчет поездки в Лас-Вегас? Город полон разведенных обоего пола, бо́льшая часть из них пока что страшится даже идеи о новом браке. Отличная ситуация для кратковременной интрижки. И ты всегда сможешь ее оборвать, когда Ларри вернется.

Возможно, он вложил слишком много уверенности в последние слова, потому что Джуди сжала свою чашку еще сильнее. Но сразу же расслабилась.

— Я так не думаю, — сказала она безучастно.

— Поразмысли над этим еще. Ты даже можешь немного поиграть в азартные игры.

Двойная гравитация! Двенадцать часов назад он бы посмеялся над собой. Двойное ускорение, лежа на спине? Люк бы справился с этим, стоя на голове. Но это было двенадцать часов назад — двенадцать часов удвоенного веса, подрагивающего металла, шума, отсутствия сна. Пара дополнительных ядерных двигателей ревела снаружи. Два из них уже были сброшены. Оставались десять, предназначенные для работы по два вместе. Только через полтора дня вес корабля вернется к нормальному.

Никогда небо не было таким черным; никогда звезды не были столь яркими. Люку казалось, что, если пристально разглядывать, они прожгут крошечные дыры в сетчатке глаз. Получатся многоцветные слепые пятнышки, дополнение к его завидной коллекции шрамов. Млечный Путь был туманной рекой света, сквозь которую просвечивали огоньки, резкие, жгучие, словно лазерные лучи.

Вот куда он попал.

Ему было семьдесят два, когда на орбиту запустили первый пассажирский корабль: неуклюжий, аскетичный, излишне громоздкий по нынешним меркам; в сущности, просто планер. Тогда ему сказали, что он слишком стар, чтобы купить билет. А сейчас? Он и хотел бы рассмеяться, но мешало давление на грудь.

Сделав усилие, он повернул голову. Поверх части сложного пульта управления, окружавшего людей со всех сторон, Андерсон крепил полосу прозрачного пластика. Бо́льшая часть пульта уже была скрыта пластиковыми крышками.

Заметив взгляд Люка, он пояснил:

— Теперь делать больше нечего, только смотреть на камни. Я поднял нас над плоскостью Пояса.

— А мы можем позволить себе эту задержку?

— Разумеется. Если они отправились на Нептун.

Голос Андерсона звучал бодро и энергично, хотя и невнятно из-за давящей на щеки перегрузки.

— А если не так, то они нас уже обогнали, куда бы ни направлялись. И мы этого не узнаем, пока они не произведут маневр переворота.

— Нам придется рискнуть.

Лишний вес Андерсона вообще не беспокоил.

Одна единица ускорения для пилотируемого космолета вещь стандартная. Но некоторые спасательные корабли и некоторые экспрессы Пояса имеют точки крепления для связок ядерных двигателей, чтобы сократить время полета. Часто это оказывается важным. Чаще большого значения не имеет: при постоянном ускорении время полета уменьшается пропорционально квадратному корню мощности тяги. Однако и Гринберг, и пришелец ожидали бы, что их преследователи, подозревай они о таковых, будут отставать на полтора дня на протяжении всего пути к Нептуну.

Прицепной двигатель можно использовать один-единственный раз. Гладкая цилиндрическая оболочка содержит только водород под давлением и ядро из уранового сплава. Термоядерный генератор поля находится снаружи; он остается на корабле после отделения двигателя. В тот момент, когда внутри оболочки образуется поле, нейтроны начинают отражаться обратно в урановую массу, и все распадается в цепной реакции. Со временем давление внутри пойманной в ловушку звезды уменьшается, но крошечное выходное отверстие специально спроектировано так, чтобы понемногу изнашиваться, сохраняя ускорение постоянным.

На этот раз добавочные двигатели были жизненно необходимы. «Хайнлайн» обгонит остальных на шесть часов при полете к Нептуну…

Если преследуемые направляются к Нептуну!

Но если Диллер ошибся или солгал — подумав, как и Гринберг, что он сам пришелец, — если убегающие корабли находятся на пути к какому-то астероиду, то «Хайнлайн» проскочит мимо. К моменту, когда остальные начнут маневр торможения, окажется слишком поздно. «Хайнлайн» будет двигаться слишком быстро.

Разумеется, всегда можно применить ракетное оружие. Если «Золотое кольцо» или «Иводзима» совершат посадку где-нибудь в Поясе, Пояс сочтет это нарушением договора. Можно будет убедить его власти, чтобы атаковали.

Но имеется еще Ллойд Мэсни.

Дискуссия с Чиком Уотсоном оказалась утомительной и малопродуктивной, учитывая минуты задержки после каждого сообщения. Теперь Чик знал все то же, что и Гарнер, не считая исчерпывающих подробностей, собранных им о жизни Гринберга. Они пришли к очевидному решению. Дополнительные корабли с Земли не будут посланы: они наверняка прибыли бы слишком поздно. Если любой из объектов погони куда-то долетит и начнет обратный путь, Земля откроет огонь без предупреждения. Чик обещает поддерживать связь с Гарнером и искать любую информацию, которая ему понадобится. И еще одно решение…

— Нет, мы не можем просить о помощи, — сказал Чик, и выражение его лица четко демонстрировало презрение к подобной идее. — Только не при нынешних отношениях с Поясом. Они знают, чем нам грозит эмбарго на уран, а мы знаем, чем грозит им прекращение поставок витаминов, и обе стороны аж трясутся от желания увидеть, кто сдастся первым. Полагаешь, они поверят в нашу историю? Все доказательства, которые мы можем предоставить, с их точки зрения, косвенные. Они решат, что мы проводим нашу собственную операцию по горноразработке или же пытаемся заявить права на какую-либо луну. Они могут подумать все, что им угодно, ибо точно знают только одно: три корабля с Земли находятся на пути к Нептуну. И что еще хуже, они могут посчитать, что этот телепатический усилитель не будет действовать дальше Земли. В этом случае они смогут заключить более выгодную сделку с королем Земли Гринбергом, чем с нами.

— Я бы никогда на такое не купился, — ответил Гарнер. — Но ты прав, кричать «помогите» смысла нет. Может найтись и лучшее решение.

И поэтому они ждали. Если догадка верна, если похищенные корабли направляются к восьмой планете, они совершат маневр разворота через шесть дней. Люку и Андерсону нечего делать, пока пришелец не отдаст приказание.

Гарнер наконец заснул, улыбаясь. Улыбался он потому, что ускорение оттягивало его щеки. Андерсон тоже заснул, предоставив всю работу автопилоту.

На следующий день в двадцать один ноль-ноль последняя пара ускорителей догорела и была отстрелена. Теперь шесть пар кувыркающихся толстостенных металлических цилиндров следовали за «Хайнлайном» по орбите в миллионы миль длиной. Лет через сто они вылетят в межзвездное пространство. Некоторые в итоге пройдут между галактиками.

Корабль продолжал путь на комфортном ускорении, равном земному. Люк неистово кривился, упражняя лицевые мышцы, а Андерсон вошел в воздушный шлюз для изометрической гимнастики.

Внизу пролетали скалы Пояса, с каждой секундой все быстрее[28].

Человек, назвавший себя «Базой на Церере», смахивал на мелкого чиновника, и голос у него был занудный. Судя по внешности, у него вообще могло не быть собственного имени. Он пожелал узнать, что военный корабль Земли делает в Поясе.

— Мы имеем разрешение на пролет, — коротко ответил Андерсон.

— Да, — сказала Церера, — но какова цель «Хайнлайна»?

— Дай-ка микрофон, — прошептал Гарнер.

— Говорите, он и так вас слышит.

— Церера, это Лукас Гарнер, от АРМ ООН. Что за внезапная смена отношения?

— Мистер Гарнер, ваши полномочия здесь не имеют си…

— Я не об этом спрашиваю.

— Извините?

— Вы же уже догадались, что мы преследуем «Золотое кольцо»?

— В самом деле? С какой целью?

— Это вас не касается. Но одному из ваших начальников я могу рассказать, если вы выберете правильного начальника. Свяжитесь с ним поскорее, мы каждую минуту улетаем все дальше.

— Пояс не пропустит вас, пока вы не ответите, что тут делаете.

— Пояс нас не тронет. Всего хорошего.

Услышав звонок, Марда перекатилась с кушетки и быстро вошла в телефонную кабину. Внизу живота чувствовалось только стягивание от хирургического клея, хотя операция закончилась всего двенадцать часов назад. Дискомфорт возникал лишь при ходьбе, но напоминал о потере.

— Лит! — позвала она. — Церера. Это тебя.

Лит прошагал из сада в дом.

На этот раз Каттер выглядел встревоженно.

— Помнишь два бандитских корабля с базы Топика? К кортежу присоединился кое-кто еще.

— Что-то долго собирались. Мы их еще несколько дней назад предупредили. И когда он стартовал?

— Два дня назад.

— Два дня, Каттер?

— Лит, «Хайнлайн» заранее прислал нам кучу предупреждений и точную проекцию курса. Он также использовал прицепные ускорители. Пространственно-временная кривая полностью отличается от траекторий бандитов, поэтому столько времени ушло у меня на выяснение того, что на самом деле все движутся в одном и том же направлении.

— Черт возьми, Каттер… Хотя не важно. Еще что?

— «Хайнлайн» сейчас пролетает Цереру. Хочешь ли ты поговорить с Лукасом Гарнером, представителем АРМ ООН?

— АРМ? Что здесь делает АРМ?

— Он не сказал. Но может сказать тебе.

— Почему вы настолько уверены, что Пояс нас не остановит?

— Ну, догнать нас и состыковаться они не могут. Все, что им остается, — обстрелять ракетами.

— Вы меня просто осчастливили.

— Андерсон, поясники не глупы. Ага!

С экрана на них смотрел мужчина, белый, но с космическим загаром, черными волосами и морщинками вокруг глаз.

— Имею ли я честь обращаться к Лукасу Гарнеру, находящемуся на борту «Хайнлайна»? — спросил он.

— Имеете. Кто вы?

— Чарльз Мартин Шеффер. Первый спикер Политической секции Пояса. Могу ли я спросить…

— Малыш Шеффер?

Коричнево-красное лицо человека на миг застыло, потом чуть улыбнулось.

— Меня называют Лит. Гарнер, какова ваша цель?

— Вам, Шеффер, я скажу. Однако не перебивайте, потому что это долгая история…

На рассказ ушло пятнадцать минут. Шеффер слушал без комментариев. Затем последовали вопросы. Первый спикер хотел подробностей и разъяснений. Некоторые вопросы повторялись. Некоторые содержали скрытые обвинения, потом и менее скрытые. Андерсон поддерживал наведение луча, разумно предоставив переговоры Гарнеру.

Через час вопросов и ответов Люк оборвал:

— Шеффер, на сегодня с меня хватит допроса с пристрастием.

— А вы ожидали от меня, что я с готовностью проглочу вашу версию? Ваше мнение о поясниках требует пересмотра.

— Нет, Шеффер, не требует. Я никогда не ожидал, что мне поверят. Вы не можете позволить себе такую роскошь. В пропагандистском смысле значение того факта, что Земля провела вас на столь дикой истории, было бы огромным.

— Естественно. Но с другой стороны, вы стараетесь убедить меня в том, что инопланетное чудовище угрожает всей человеческой цивилизации. Исходя из этого кажется странным, что вы не хотите ответить на несколько вопросов.

— Чушь. Шеффер, сделайте вот что. Пошлите несколько вооруженных…

— Я не выполняю приказов…

— Не прерывайте меня, Шеффер. Пошлите за мной к Нептуну несколько вооруженных кораблей. Я уверен, что беглецы направляются именно туда; они уже миновали точку разворота для большей части астероидов. Вашим кораблям потребуется время, чтобы догнать нас. Они могут помочь нам, а могут и не успеть. Если считаете меня лжецом, то отправьте корабли хотя бы для того, чтобы убедиться, что мы не занимаемся браконьерством. Независимо от того, в чем вы меня подозреваете, вам ведь понадобятся корабли, чтобы меня остановить? Ведь так, Шеффер? Но вооружите их. Вооружите как следует. Единственный альтернативный вариант для вас — начать войну, так? Так. Если хотите получить подтверждение моей истории, позвоните в офис АРМ в Лос-Анджелесе, потом на Выставку сравнительных культур ООН в Бразилиа-Сьюдад и спросите, находится ли у них еще Морская статуя. Это все, что вы можете сделать. А потом свяжитесь со мной снова и сообщите, сколько кораблей посылаете.

Люк дал знак Андерсону, и тот отключил связь.

— Придурок, — с чувством сказал Андерсон.

— Вовсе нет. Он поступил правильно. И дальше будет поступать правильно. Первым делом он пошлет за нами корабли, включая один с антирадаром, который из-за лишнего веса попадет туда позже прочих. Он свяжется с Землей и получит хоть какое-то подтверждение моей истории. Худшее, что он может обо мне подумать, — что я слишком дотошен. Наконец он вызовет нас и сообщит, что послал корабли — на один меньше, чем на самом деле, не упоминая об антирадаре. Этот корабль позволит властям Пояса застукать меня на месте за тем, что, по их мнению, является нарушением договора, особенно если допустить, что я не знаю, что в Поясе изобрели антирадар…

— Однако!

— Но если они не поймают меня ни на чем, то будут сотрудничать.

— Угу. Просто отлично. Но смогут ли они справиться с этим делом, когда выяснится, что мы говорим правду?

— Разумеется. Они будут вооружены против нас, а оружие есть оружие. Кроме того, кое-кто из них мне поверит. Поясники все время ждут первого контакта с инопланетянами. В любом случае они будут вооружены до зубов. — Гарнер почесал в затылке. — Интересно, против чего вооружена Морская статуя?

Когда от вырванного зуба остается воспаленный нерв, боль не очень страшная, но долго не проходит. Неутихающая боль может довести несчастную жертву до мыслей о самоубийстве. Спасения нет.

При каждом движении Марда ощущала слабое натяжение в животе.

Многие женщины Пояса были бездетны. Одних окатили солнечные бури. Другие были фригидны, что помогало им переносить одиночество в одноместном корабле. У третьих имелись нежелательные рецессивные гены; и кстати, вопреки распространенному мнению землян, в Поясе имелись Законы о рождаемости. Некоторые не могли зачать в невесомости или при малой гравитации. Они составляли особый класс изгнанников с Родильного.

Что Лит делает в телефонной кабине больше часа?

Он был разъярен, Марда это заметила. Никогда раньше не видела его в таком состоянии. Даже по окончании разговора он остался сидеть, уставившись в пустой экран.

Что-то побудило ее встать и открыть звуконепроницаемую дверь. Лит обернулся и сказал:

— Этот тип из АРМ! Этот плоскоземелец! Марда, можешь представить, чтобы человек из АРМ вел себя со мной столь надменно?

— Вижу, он и впрямь вывел тебя из равновесия. Лит, что произошло?

— О!.. — Лит стукнул ребрами ладоней друг о друга. — Помнишь те два корабля, которые взлетели с базы Топика без…

— Я ничего такого не слышала.

— Правильно. Я и забыл.

Тогда она вряд ли была в настроении слушать.

— Так вот, два дня назад…

Завершая рассказ, он почти успокоился, и Марда без опаски заметила:

— Но ты устроил часовой допрос. Ему оставалось либо прервать разговор, либо признать, что он лжет.

— Хорошая мысль. Меня больше всего бесит сама его сказка.

— Ты уверен, что он лгал? Это звучит слишком фантастично.

— Да, дорогуша. Это слишком фантастично.

— Так забудь.

— Дело не в этом. Что ему нужно на Нептуне? Зачем ему три корабля? И почему, во имя здравого смысла, он реквизировал «Золотое кольцо» у «Титан энтерпрайзис»?

— Чтобы подкрепить свою историю?

— Нет. Я думаю, дело обстоит как раз наоборот. Его история была подогнана к фактам.

Он медленно повернулся к пустому экрану. Посидев какое-то время (Марда не отводила от него глаз), произнес:

— Я намерен поступить именно так, как предложил он. И это меня здорово бесит. Будет время, напомни, чтобы я рассказал тебе, почему ненавижу парней из АРМ.

— Ладно. Сегодня, попозже.

— Умница, — обронил он, тут же забыв о ней.

Неподвижно глядя в пустой экран, Лит не желал отдавать Церере приказы, пока полностью их не продумает.

— Я могу опередить его, — наконец пробормотал он. — Отправлю корабли с ведущих троянских астероидов[29]; он как раз будет пролетать над ними. Мы его догоним быстрее, чем он рассчитывает. — Его рука метнулась вперед. — И… хм… я могу послать корабль с противорадарной защитой. Оператор? Быстро, организуйте мне мазерную связь с Ахиллесом[30].

«Конечно, вся затея может быть отвлекающим маневром, — размышлял он в ожидании ответа оператора. — Чтобы отвлечь от чего-то, происходящего в Поясе прямо сейчас. Что ж, это у них тоже не пройдет. Каждый корабль, покидающий Землю или Луну, будет опрошен. Мы подвергнем некоторые из них досмотру, а за теми, которые откажутся, будем следить. Земля тоже свое получит. Я заставлю нашу шпионскую сеть поверить, что близится конец света».

Прошло четверо с половиной суток, однако ни Кзанол, ни Кзанол-Гринберг не развернули корабль. Похоже, они и в самом деле направлялись на Нептун. Если так, они проведут маневр через восемнадцать часов.

Андерсону было уже пора проделать разворот, чем он и занялся.

— Мы попадем туда за шесть часов до них, — пояснил он Гарнеру.

— Хорошо.

— Конечно, они могут направляться в открытый космос. То, что они летят в сторону Нептуна, может быть совпадением. Тогда они удерут.

— На этих кораблях? Вообще-то, я ни минуты не сомневался, что они отправились на Нептун. Просто не хотел оставлять им ни одного шанса.

— Угу. Я всего лишь строю гипотезы. Как насчет обеда?

— Неплохо бы.

Был полдень. В жилом отсеке нельзя было прогуляться, но зато там имелась механизированная кухня; а покорители космоса давно выяснили, помимо прочего, что икра дешевле кукурузных хлопьев. Икра имеет куда большую пищевую ценность на единицу веса. Так что Гарнер и Андерсон ели предварительно замороженные блины по-французски и раздумывали, как долго им придется сбрасывать лишний вес.

Когда они запихивали тарелки обратно в кухонный аппарат, Гарнер вспомнил кое о чем:

— Можем ли мы повернуть телескоп?

— Разумеется. А для чего?

— Чтобы следить за другими кораблями. Они все еще впереди нас, а мы движемся задом наперед.

— Сейчас мы не увидим их — мешает свечение наших дюз. Однако через шесть часов нагоним и тогда сможем следить постоянно.

— Мы их никогда не догоним, — сказал в головном корабле высокий и худой негр, обладатель преждевременной седины и непроницаемого лица. — Они будут на три дня впереди нас всю дорогу. Браконьеры!

Кто-то — по говору, похоже, Курилка — заметил:

— Были бы на четыре, не стартуй мы с Ахиллеса.

— Что-то вижу в телескоп, — сообщил еще один корабль.

Все пять кораблей были одноместными. Их сняли с добычи руд в главном скоплении троянских астероидов Юпитера и спешно переоборудовали в военные.

— И что там?

— Вспышки водородного излучения. Судя по красному смещению, идет почти так же быстро, как корабль АРМ. И заметно его опережает.

— Цереру вызывать поздно?

— Напрямую — да. Она долго будет за троянцами.

— Тартов! Вызови Фебу[31] и сообщи, что три корабля миновали Уран, все на пути к Нептуну и идут примерно на одной скорости. Я хочу получить расчетное время прибытия каждого из них.

— Понял, Лью.

Флотилия из пяти кораблей выглядела как рой светлячков. Их разделяли только тысячи миль; они держались так близко друг к другу, чтобы избежать досадных задержек связи. Если бы они использовали химическое топливо или ионные двигатели, то не могли бы заметить друг друга, но слепящий свет термоядерных двигателей был ярче окружающих звезд.

— Лью?

— Здесь.

— Я уверен, что один из них — специальный свадебный лайнер. В его спектре заметна сильная линия кислорода.

— Ага! Армовцы готовились тщательно, надо отдать им должное.

— Их цель, вероятно, что-то большое, — сказал Тартов. — Что-то грандиозное.

Остальные молчали. Возможно, держали свое мнение при себе. Позади роя, отставая с каждой секундой, летел одинокий светлячок.

Пронеслось что-то наподобие падающей кометы — если бы таковые существовали.

— А вот и Гринберг, — с усмешкой сказал Андерсон.

Бело-голубой фонарик медленно скрылся среди звезд.

— Через несколько минут будет и «Золотое кольцо», — добавил он. — Корабль Гринберга чуть быстрее.

Гарнер не ответил.

Андерсон оглянулся и вежливо спросил:

— Вас что-то нервирует?

Гарнер кивнул:

— Я уже несколько дней об этом думаю. И только сейчас понял, что подходящего ответа вообще нет. Искать его — все равно что держать в тюрьме человека, умеющего телепортироваться.

— О чем вы?

— О попытке помешать одной из этих птичек подобрать усилитель.

Задумавшись, Гарнер похлопал по креслу в поисках кнопки для сигареты, поймал себя на этом и нахмурился.

— Смотри, — сказал он, — нам не добраться туда первыми. Мы не знаем, как они планируют его найти. Вероятно, просто помнят, куда поместили. Мы даже не знаем, насколько он велик! Мы не можем их арестовать; по крайней мере, не можем арестовать пришельца, он запросто превратит нас в запасных лакеев, а с Гринбергом тоже будут проблемы, потому что его корабль вооружен и Мэсни знает, как этим оружием пользоваться. Наверное, он в этом деле даже лучше тебя, сынок.

Гарнер выглядел ужасно, его лицо походило на маску из греческой трагедии, но голос звучал всего лишь обеспокоенно.

— Похоже, нам остается только стрелять на поражение, — добавил он.

— Этого делать нельзя! — запротестовал Андерсон. — Вы убьете и Гринберга, и Мэсни!

— Я не хочу никого убивать. Предложи другой выбор.

— Так дайте мне шанс! Я об этом еще даже не думал! — наморщил лоб Андерсон, словно подражая Гарнеру. — Ага! — воскликнул он. — Я кое-что понял. Вам не придется стрелять без предупреждения. Вы можете подождать, пока не выяснится, на Нептуне ли находится то, что они ищут.

— А какая от этого польза?

— Они могли оставить что-то на одном из спутников или на орбите. Но если это на Нептуне, они до него не доберутся! Тяга их кораблей не превосходит одного «же». Притяжение Нептуна сильнее. Им не совершить посадку.

— Разве? У инопланетянина корабль с крыльями. Но мысль все равно интересная, сынок.

— Ручаюсь, — сердито сказал Андерсон. — А как, черт побери, он потом взлетит?

Люк Гарнер выглядел так, словно увидел призрак. Через секунду он спросил:

— Сынок, ты никогда не думал вступить в АРМ?

— Почему вы… — скромно начал Андерсон.

Кто вы?

Двое уставились друг на друга.

КТО ВЫ?!

— Лукас Ланселот Гарнер. АРМ.

— Лерой. Сын Джорджа Андерсона. Астронавт.

Я не желаю, чтобы вы меня преследовали.

В голосе Разума звучала смертельная угроза. Даже его простая «мысль вслух» ввергла Гарнера и Андерсона в психический шок. Потом Разум пришел к решению. Андерсон потянулся к пульту. Стуча ногтями по пластику, завозился с креплениями защитной панели.

Гарнер отпихнул его одной рукой от пульта.

Тогда Разум набросился на него. Гарнер почувствовал, как его сердце замерло, и стал задыхаться.

«Прямо сейчас?» — подумал он.

В глазах все стало красным, потом померкло.

Когда он очнулся, в голове гудело. Андерсон выглядел изможденным. В руке у него был впрыскивающий шприц.

— Слава богу, — выдавил он. — Я думал, с вами все.

— Сердце остановилось, — прохрипел Гарнер и подумал: «Все-таки не в этот раз». — Такое случилось впервые. Что ты использовал?

— Адреналин в сердце. Вы в порядке?

— Конечно. Думаю, как быть дальше.

Лицо молодого пилота было по-прежнему бледным.

— Знаете, что он мне приказал? Я должен был отключить защиту термоядерного двигателя. Это бы увидели на Земле. — Он содрогнулся. — Даже при свете дня! Как повезло, что вы меня остановили? Но как узнали?

— Я понял, чего он добивался. Не важно. А ты как узнал о моем сердце?

— Почувствовал, что он сделал. Ладно, до Нептуна мы можем не беспокоиться. Он ушел из досягаемости сразу после того, как остановил ваше сердце.

— В эту птичку нам придется стрелять первыми.

— С превеликим удовольствием, — зло сказал Андерсон.

Кзанол напрягся, чтобы удержать контроль над вражескими сознаниями, но это не помогло. Ему мешало не только расстояние; еще большим препятствием служила разница в скоростях. Небольшое релятивистское расхождение в ходе времени могло сделать общение невозможным даже для двух тринтов.

Он вернулся к игре в карты. Пилот-англичанин называл ее пасьянсом, что значит «терпение». Название точное. Кзанолу было непросто приучиться к терпению — пол салона покрылся обрывками пластика, — но эта колода выдержала уже десять проигрышей. Это была последняя колода на борту.

Утробно рыча, словно плотоядный зверь, каковым он и был, Кзанол сгреб карты и перетасовал их. Он научился координировать движения и сам себя дисциплинировал: он больше не позволит рабу увидеть, как мухлюет в карты. Один раз он это сделал, и пилот каким-то образом заметил. Жульничества больше не будет.

Кзанол вскочил. Еще один! Этот слишком далеко, чтобы взять его под контроль, но достаточно близко, чтобы ощутить. Однако… образ размыт, что не имеет никакой связи с расстоянием. Словно раб спит. Но… как-то по-другому.

Ощущал его Кзанол примерно полчаса. За это время он успокоился, выяснив, что на борту нет иных рабов. О других тринтах не подумал. Он бы распознал команды тринта.

В шесть ноль-ноль следующего утра корабль Гринберга совершил разворот. Три минуты спустя то же сделало «Золотое кольцо». Проснувшись, Андерсон увидел распечатки с камеры телескопа: два огонька медленно растянулись в яркие линии, затем с такой же неторопливостью сжались в чуть более яркие точки.

Время тянулось. Гарнер и Андерсон углубились в игру, которую разыгрывали на обзорном экране: точки, составлявшие прямоугольную матрицу, следовало соединять прямыми линиями, причем победу одерживал игрок, построивший как можно больше квадратов. Почти каждый день они повышали ставки.

Утром последнего дня Гарнер сравнял счет. Он уже был должен без малого одиннадцать тысяч долларов.

— Вот видишь? — сказал он. — Старость не означает отказ от всех удовольствий.

— Только от одного, — не подумав, произнес Андерсон.

— Не только, — возразил Гарнер. — Мои вкусовые рецепторы за все эти годы износились. Но, уверен, однажды кто-нибудь найдет способ их заменить. Как и мой спинной мозг. Он тоже изношен.

— Изношен? Вы хотите сказать, это не был несчастный случай? Нервы просто… отмерли?

— Точнее, впали в коматозное состояние.

Они часто меняли тему разговора.

— А вы придумали, что нам делать, добравшись до Нептуна? Спрятаться на одном из спутников и ждать?

— Именно, — сказал Гарнер.

Но полчаса спустя он спросил:

— Можем мы отсюда дотянуться до Земли?

— Только мазером, — сказал Андерсон с сомнением. — И на Земле это услышат все: луч сильно расширится. У вас есть секреты от пешеходов?

— Об этом не беспокойся. Наводи мазер на Землю.

На то, чтобы направить луч и поставить его на сопровождение, у Андерсона ушло полчаса.

— Если собираетесь передать привет любимой мамочке, я вас убью, — предупредил он Гарнера.

— Моя мать скончалась почти век назад. И она еще считала себя старушкой! Привет штаб-квартире АРМ. Лукас Гарнер вызывает Технологическую полицию Объединенных Наций.

— Никак вы ждете ответа, бедолага? — ткнул его локтем Андерсон.

— Конечно нет! Но старые привычки трудно менять… Это Гарнер, вызываю штаб-квартиру АРМ, Земля. Пожалуйста, направьте ответ на Нептун. Мы срочно нуждаемся в консультации Доркаса Янски. Блокирует ли его замедляющее поле радарное излучение полностью? Повторяю: полностью. Будет ли то же происходить со скафандром инопланетянина?

Он отложил микрофон и обратился к Андерсону:

— Все, сынок, повтори это несколько раз.

— Уже стоит на повторе. Но о чем это вы?

— Сам не знаю, почему я додумался так поздно, — самодовольно сказал Гарнер. — Если верить Гринбергу, инопланетянин пробыл в заморозке два миллиарда лет. Думаю, он говорил правду. Он не мог знать, что на Нептуне что-то есть, если сам два миллиарда лет назад не положил это туда. А как он может быть уверен, что эта вещь не развалилась, или не проржавела полностью, или еще как-нибудь не испортилась за такой огромный срок?

— Она находится в замедляющем поле.

— Верно.

Андерсон посмотрел на хронометр и сказал:

— Вы получите ответ через восемь часов с лишним, и еще понадобится время, чтобы связаться с как-его-там. Допустим, час; они ответят примерно в девятнадцать тридцать. Давайте немного поспим. Мы прибываем завтра утром к трем.

— Ладно. Снотворные таблетки?

— Угу. — Андерсон нажимал на кнопки аптечки. — Люк, я все еще подозреваю, что вы ждете немедленного ответа с Земли.

— Ты не сможешь этого доказать, сынок.

Двадцать один сорок пять. Гарнер несколько секунд изучал игровое поле, потом провел короткую линию между двумя светящимися точками. Сканер, заранее настроенный следить за движением его пера, воспроизвел линию на поле.

Тут радио пробудилось к жизни.

— Штаб-квартира АРМ вызывает космолет «Хайнлайн». Штаб-квартира АРМ вызывает Лукаса Гарнера, космолет «Хайнлайн». Гарнер, это Чик. Утром я связался с Янски, и он потратил три часа на эксперименты в нашей лаборатории. Говорит, что замедляющее поле отражает, повторяю, отражает сто процентов энергии любой частоты, включая радиодиапазон и все, что пришло ему в голову. Видимый свет, ультрафиолет, инфракрасное излучение, радио, рентген. Если тебе интересно, он полагает, что есть математическая связь между замедляющим полем и защитным полем, используемым в термоядерном реакторе. Сообщать ли тебе, если он найдет таковую? Чем еще мы можем помочь?

— Можете помочь с игрой, — пробормотал Люк.

Но Андерсон уже стер ее вместе с шестидюймовой кривой, нарисованной Люком, когда его рука дернулась при звуках радио.

Человек в головном корабле, крайне удивленный, провел пальцами по своим пушистым волосам. В рубке управления для этого едва хватило места.

— Всем кораблям, — сказал он. — Какого дьявола он имел в виду?

— Это шифрованное сообщение, — предположил кто-то спустя несколько секунд.

Остальные дружно согласились.

— Лью, — спросил Тартов, — есть ли на Земле что-либо, что называют замедляющим полем?

— Не знаю. А наше мазерное сообщение наверняка перехватит какой-нибудь корабль с Земли. — Он вздохнул, ведь мазеры всегда было хлопотно использовать. — Что поделаешь… Кто-нибудь, сделайте запрос у Политической секции насчет замедляющих полей.

— Замедляющие поля?

— Замедляющие поля. И они переслали нам полный текст ответа Гарнеру.

Лит улыбнулся уголками губ:

— В рассказе Гарнера замедляющие поля упоминались. Я знал, что он основательно подготовится, но это уже смешно.

Он подумал о тысячах кораблей Пояса, которым велел быть в готовности, просто на случай, если флот Гарнера должен отвлечь внимание от событий, которые начнут разворачиваться поближе к дому; и он подумал о пяти горнопромышленных кораблях и о бесценной радарной защите, которые сейчас, вполне возможно, летели в открытый космос. Хлопоты, созданные Гарнером, заняли немалое время в его распорядке.

— Хорошо, я поучаствую в его дурацкой игре. Наведитесь на штаб-квартиру АРМ и поинтересуйтесь, что они знают о замедляющих полях.

Каттер был озадачен:

— Спросить у АРМ?

Потом он понял шутку, и его лицо застыло в улыбке. Улыбка Каттера всегда выглядела фальшиво.

И только когда штаб-квартира АРМ осмотрительно заявила, что не имеет представления о замедляющих полях, Лит Шеффер начал сомневаться.

Гарнер проснулся при первом же звуке сигнального устройства. Он увидел, как Андерсон со стоном открыл глаза, еще до конца не придя в себя.

— Метеорная атака! — заорал Гарнер.

Взгляд Андерсона стал осмысленным.

— Не смешно, — заметил он.

— Нет?

— Нет. Вы, случайно, не из тех, кто вопит «караул! спасайся кто может!» на переполненном пешеходами эскалаторе? Который час?

— Ноль три ноль четыре. — Гарнер вгляделся в звезды. — Нептуна нет. Почему?

— Секундочку.

Андерсон повозился с двигателями ориентации. Корабль развернулся. Нептун был зеленовато-голубым шаром, тусклым в слабом свете Солнца. На близком расстоянии сияние планет часто внушает трепет, а то и вообще ослепляет. Этот мир выглядел лишь невыносимо холодным.

— Вот он. И что мне с ним делать?

— Выведи нас на поисковую орбиту и начни радарное сканирование. Можешь ли ты настроить радар так, чтобы он искал что-то столь же плотное, как вещество белого карлика?

— Вы хотите сказать, настроить его на поиск вглубь планеты? Есть, капитан.

— Андерсон?

— Ага? — Тот уже работал на пульте.

— Ты помнишь, что у нас мало времени?

Андерсон ухмыльнулся:

— Я могу вывести эту штуку на форсированную орбиту[32] и закончить поиск в пять часов. Хорошо?

— Замечательно, — ответил Люк и стал набирать заказ для завтрака.

— Только вот что. Какое-то время мы будем в невесомости. Выдержите?

— Разумеется.

Андерсон принялся за дело. Когда он закончил, корабль балансировал носом к планете, в тысяче миль над поверхностью, подталкиваемый силой примерно в одну единицу земного тяготения. Примерно — потому что Андерсон постоянно вносил поправки.

— И можете не беспокоиться, — пояснил он. — Я стараюсь висеть над атмосферой, но если начнем опускаться в суп, достаточно будет отключить двигатель. На этой тесной орбите нас удерживает только он. Мы тут же улетим во внешний космос.

— Так вот что такое форсированная орбита. А как ты ведешь поиск?

— На карте это будет выглядеть так, будто я следую линиям долготы. При каждом пересечении полюса буду на несколько минут сдвигать корабль в сторону, чтобы мы могли менять траекторию поиска. Нельзя просто позволить планете вращаться под нами. Это заняло бы почти шестнадцать часов.

Примерно в тысяче миль внизу проплывала планета. В атмосфере присутствовали слабые полосы, но основным цветом был бело-голубой[33]. Андерсон продолжал раскачивать радар над и под надвигающимся горизонтом, который на экране выглядел как сильно разреженный воздух. На самом деле это был твердый камень[34].

— Понимаете, все делается для того, чтобы выяснить, там ли это, — сказал Андерсон часом позже. — Если мы увидим пятно, то зафиксируем его с точностью до пятисот миль. Это все.

— Нам только это и нужно.

Через девять часов Андерсон развернул корабль и начал подъем. Его руки болели от плеч до кончиков пальцев.

— То, что мы ищем, там, — сказал он устало. — Что теперь?

— Теперь мы подготовимся к схватке. Направь нас к Нереиде[35] и выключи двигатель.

Яркие звезды, которыми выглядели два космолета на термоядерном ходу, находились слишком близко к крошечному Солнцу, и их было нелегко заметить. «Золотое кольцо» Андерсон даже не смог найти. Но корабль Гринберга оказался четко различим — голубая, постепенно разгорающаяся точка на краю золотой короны Солнца. Гарнер и Андерсон летели по десятичасовой трассе к Нереиде, внешней луне Нептуна. Они видели, что свет корабля Гринберга становится все ярче.

В девять тридцать огонек начал подрагивать. Гринберг маневрировал.

— Будем стрелять? — поинтересовался Андерсон.

— Думаю, нет. Посмотрим, куда он направляется.

Они находились на ночной стороне планеты. Гринберг нырнул к Нептуну около линии терминатора. Его было хорошо видно.

— К Нереиде он не движется, — заметил Андерсон.

Оба почему-то говорили шепотом.

— Да. Либо он оставил это на Тритоне[36], либо на орбите. Неужели спустя столько лет оно еще может быть на орбите?

— Ракеты поставлены на самонаведение, — прошептал Андерсон.

Гринберг миновал Тритон и начал торможение.

— На орбите? — изумился Гарнер. — Да он рехнулся.

Двадцать минут спустя корабль Гринберга выглядел как покачивающийся огонек между рогами холодно-голубого серпа Нептуна. Они наблюдали за его медленным движением к одному из рогов. Корабль перешел на форсированную орбиту, чтобы вести поиск на поверхности.

— Что теперь? — спросил Андерсон.

— Мы подождем и посмотрим. Я сдаюсь, Андерсон. Ничего не понимаю.

— Готов поклясться, что оно не на Нептуне.

— Ага! — Гарнер указал пальцем. — Ура! Ура! Вся банда в сборе.

Вблизи освещенного края планеты показалось крошечное световое копье.

Зелено-голубой шар был больше, чем ожидал Кзанол. Впервые он пожалел, что по своей беспечности не попытался собрать больше сведений о восьмой планете, когда имел на то шанс два миллиарда лет назад. Отвечая на его вопрос, пилот и второй пилот вспомнили, что тяготение Нептуна на поверхности составляет 1,23 единицы[37]. Земные, разумеется. Для Кзанола это будет около двух с половиной.

Кзанол стоял у одного из малых окон, упершись челюстью в его нижний край, втянув кожистые губы в нервном оскале. Теперь уже скоро! Пилот подталкивал корабль к поисковой орбите.

Кто-то уже там.

Тот наполовину спящий свободный раб, которого Кзанол миновал на полпути. Он почти на другой стороне планеты, но через восемнадцать дилтунов или около того объявится снова. Кзанол велел пилоту вывести «Золотое кольцо» на орбиту и отключить двигатель. Пусть поисками занимается раб.

Корабль шел низом, выплевывая пламя к звездам. Раб в самом деле обрисовывал поисковый маршрут. Кзанол спросил себя: а как спуститься на двигателе, у которого не хватает мощности?

Он позволил пилоту подумать над этим, и пилот предложил использовать разом ракеты, крылья и прямоточные двигатели. Но даже пилот не придумал, как потом подняться[38].

Кзанол-Гринберг, разумеется, ничего не подозревал. При текущей настройке для его радара корабль Кзанола был бы прозрачнее воздуха. Даже планета выглядела на экране просвечивающейся. Кзанол-Гринберг продолжал следить за экраном, уверенный, что если Мэсни пропустит скафандр, то сам он его заметит.

— А почему второй корабль не ведет разведки? — удивился Андерсон. — Он просто парит.

— При обычных обстоятельствах, — рассуждал вслух Гарнер, — я бы подумал, что они соучастники. Им нет необходимости вести поиск обоим. Но как… О, я понял. Инопланетянин захватил контроль над Мэсни и Гринбергом. Или же он позволяет им поработать на него, а они об этом и не догадываются.

— А если бы они вели поиск вдвоем, не быстрее достигли бы результата?

— У меня свербит мыслишка, что этот инопланетянин — аристократ из аристократов. Может, он считает, что любой работающий — раб. Поскольку хозяин-то он… Но вопрос на самом деле в том, что они ищут и где оно. Послушай, сынок, почему бы тебе не прогреть радио и не развернуть луч мазера на флот наших поясников. Пора ввести их в курс дела.

Одна из особенностей кораблей Пояса заключалась в том, что их система воздухообмена могла справляться с курительным табаком. Человек в корабле номер три был единственным из всего флота, который воспользовался этим обстоятельством, и вообще одним из шести заядлых курильщиков во всем Поясе. Его без особо нежных чувств так и звали: Старый Курилка.

Когда-то он был плоскоземельцем. Почти тридцать лет пилотировал сменявшие друг друга туристские окололунные суда. Ночи проводил в маленькой дешевой квартире в Лос-Анджелесе, всего несколькими этажами выше транспортного потока. По выходным отправлялся на пляж и бывал счастлив, если отыскивал кусочек пляжа, достаточный, чтобы усесться. Отпуск проводил за границей, в чужих городах — незнакомых, необычных и бесспорно очаровательных, но, как правило, столь же забитых людьми, что и Лос-Анджелес. Как-то он две недели прожил в остатках амазонских джунглей. Рискуя двумя годами тюрьмы, пронес туда несколько сигарет и израсходовал их за пять дней. Заметив, что начал говорить друзьям и незнакомцам о том, как ему тяжко без курева, вернулся в города.

С Гарнером он встретился по службе — службе Гарнера. Тогда была массовая сидячая забастовка против имевшей место, по слухам, коррупции в Комиссии по рождаемости. Полиция вытащила Курилку из первых рядов, и он встретил Гарнера в мундире шефа полиции. Каким-то образом они подружились. Их взгляды на жизнь были близки, что приводило к яростным, аргументированным, веселым спорам. На протяжении многих лет они время от времени встречались, чтобы поговорить о политике. Потом Люк перешел в АРМ. Курилка этого ему не простил.

Как-то в очередной раз Курилка облетал Луну носом вниз, с кучей туристов на борту, и вдруг ощутил непреодолимый позыв развернуть корабль и разогнать его так, чтобы все звезды остались позади. Он поборол это чувство и приземлился тем же вечером в Долине Смерти, как делал уже семь с лишним тысяч раз. В тот вечер, пробиваясь сквозь обычную бурлящую толпу к своему жилью, Курилка понял, что возненавидел все города на свете.

Он скопил достаточно, чтобы приобрести собственный корабль для горных разработок. В тогдашних обстоятельствах Пояс был рад заполучить такого специалиста. Он успел научиться осторожности, а потому не погиб в суровых условиях. И зарабатывал достаточно — хватало на пищу, табак и ремонт корабля.

Сейчас Курилка был единственным человеком на флоте, который мог узнать Гарнера по голосу. Когда радио пробудилось к жизни, он внимательно прослушал сообщение, потом вызвал Лью и доложил, что это действительно Гарнер.

Передача развеяла все сомнения Курилки. Это Гарнер собственной персоной. Старик не гнушается лжи во благо, но не склонен зря рисковать жизнью. Раз он оказался возле Нептуна на дырявом земном военном корыте, значит у него должна быть для этого исключительно важная причина.

Старый Курилка в задумчивости проверил свой арсенал: две ракеты с радарами, одна с теплонаведением, лазерная «пушка» ближнего боя. Наконец-то грянула война миров!

Кзанол был озадачен. В ходе шестичасового поиска раб Мэсни осмотрел всю планету. Скафандра там не было!

Он позволил рабу повторить поиск, чтобы убедиться окончательно. Свой собственный корабль направил к Тритону. Мозг не в состоянии учесть перемещения спутников; один из них может очутиться на пути корабля, устремлявшегося к Нептуну. Велика вероятность, что это будет Тритон. Он не только ближе, чем Нереида, но и намного крупнее: две с половиной тысячи миль в поперечнике[39] против двухсот.

Спустя выматывающий нервы час полета вверх ногами над поверхностью Тритона, с направленной наружу тягой двигателя и проплывающим над головой крапчатым пейзажем луны, Кзанол признал поражение. На экране радара так и не появилась белая вспышка, хотя через просвечивающее изображение Тритона можно было различить даже сам Нептун. Он перенес свое внимание на маленькую луну.

— Вот оно! — просиял Андерсон. — Они думали, что это на поверхности, а его там не оказалось. Теперь они не знают, где оно! — Он нахмурился. — Не пора ли нам отсюда сматываться? Свадебная карета нацелилась на Нереиду, и мы окажемся слишком близко, чтобы быть в безопасности.

— Правильно, — сказал Гарнер. — Но сначала запустим ракету. Направленную на пришельца. Насчет Гринберга побеспокоимся позже.

— Мне очень не хочется этого делать. На борту «Золотого кольца» есть еще двое.

Прошло несколько секунд. Еще несколько.

— Я не могу двинуться, — сказал Андерсон. — Вот эта третья кнопка под голубым индикатором.

Но и Люк не мог пошевелиться.

— Кто бы подумал, что он способен достать так далеко? — спросил он с горечью.

Андерсону оставалось лишь согласиться. Корабль продолжал падать к Нереиде.

Для Силы расстояние не столь важно. Важны числа.

Возле Нереиды они потерпели полное фиаско. Луч радара дальнего обнаружения прошел сквозь нее как сквозь неровное оконное стекло и ничего не показал. Кзанол сдался и какое-то время наблюдал за полуспящим рабом. Крошечный огонек его корабля отважно горел в Нептуновой ночи.

Кзанол был в дурном настроении. Видимо, его корабль промахнулся не только мимо Нептуна, но и мимо обеих его спутников. Что произошло с бортовым мозгом? Возможно, он не был рассчитан на работу в течение трехсот лет.

Но где-то в глубине сознания Кзанол догадывался, в чем дело. Мозг промахнулся намеренно. Кзанол, не вполне отдавая себе в этом отчет, приказал ему совершить самоубийство. Мозг не раб, а машина, неподвластная Силе, — и он не подчинился. Должно быть, его корабль промчался сквозь Солнечную систему и на скорости 0,97 от световой ушел в межзвездное пространство. Сейчас он уже где-то у пределов Вселенной.

Кзанол почувствовал, как у его рта напрягаются мышцы, распластывая пищевые усики по щекам, раздвигая челюсти насколько возможно и даже больше, оттягивая губы от клыков, готовых вгрызться во врага. То была непроизвольная реакция страха и ярости, автоматически готовящая тринта к смертельной схватке. Но биться было не с кем. Вскоре челюсти закрылись, а голова поникла между массивными плечами.

Так или иначе, он с удовольствием наблюдал, как второй корабль в третий раз обследовал Нептун. И вдруг его яркое пламя удлинилось, потом сократилось снова. Сонный раб сдался.

Потом Кзанол понял: тот тоже отправляется к Тритону. Его охватила благородная жалость, и он вспомнил традицию, согласно которой семейство Ракарлив никогда не помыкало рабами. Кзанол отправился встретить спящего у Тритона.

— Один… два… Не могу найти корабль Гарнера. Должно быть, он где-то сел или выключил двигатель. Остальные просто болтаются вокруг.

— Странно, что он не вызвал нас. Надеюсь, с ним ничего не случилось.

— Курилка, мы бы увидели взрыв. Как бы то ни было, когда его двигатель отключился, он направлялся к Нереиде. Если это авария, мы найдем его позже.

Приблизившись на достаточное расстояние, Кзанол приказал спящему повернуть корабль и присоединиться к нему. Уже через час военный корабль и «Золотое кольцо» летели рядом.

Оба пилота Кзанола были обеспокоены ситуацией с топливом, поэтому, как только корабль спящего приблизился, Кзанол велел ему перекачать топливо на «Золотое кольцо». Пока разнообразные лязгающие и громыхающие звуки разносились по обоим кораблям, он ждал. К счастью, карты были намагничены, и специальная сетка удерживала его в кресле. Краем сознания он следил за перемещениями своих трех личных рабов: спящий был ближе к хвосту, а оба пилота неподвижно сидели в рубке. Он не разрешил пилотам помогать спящему, чтобы не рисковать их жизнью.

И естественно, он вскочил подобно перепуганной газели, когда его воздухонепроницаемая дверь открылась и вошел раб.

Раб с ментальным щитом.

— Привет, — сказал он по-английски и потому непонятно для тринта. — Полагаю, нам понадобится переводчик. — И хладнокровно направился в кабину управления.

У двери он остановился и помахал рукой, в которой был дезинтегратор Кзанола.

Человеку с талантом и образованием Лимана не следовало поручать столь скучную работу. Лиман знал, что в Поясе такого не случилось бы никогда. Однажды он переберется в Пояс, где его оценят по достоинству.

А пока что Джоффри Лиман был бригадиром команды обслуживания «Ленивой восьмерки-3».

Лиман завидовал команде другой, двигательной секции, собиравшейся в Гамбурге. Там хлопотуны, имевшие самые лучшие намерения, в ожидании, когда политики разрешат запуск, постоянно приказывали вносить небольшие изменения в двигательную установку. А жилой отсек «Ленивой восьмерки-3» не менялся уже два года.

До сегодняшнего дня.

Теперь Лиман и его трое помощников наблюдали, как орда техников вытворяет что-то странное с «каютой номер три». Емкость из тонкой проволочной сетки была прикреплена к стенам, полу и потолку. Массивную аппаратуру приварили к будущему полу корабля, ныне представлявшему собой внешнюю стену. Были установлены шины для подключения к энергосистеме. Лиману и его людям оставалось лишь бегать с разными поручениями по кольцеобразному коридору, приносить кофе и бутерброды, а также схемы, инструменты, контрольные приборы и сигареты. Происходящее оставалось для них тайной. Новоприбывшие охотно отвечали на вопросы, но ответы были бредовыми. Например.

— Мы сможем утроить количество пассажиров! — сказал человек с головой, похожей на пятнистое коричневое яйцо, и для убедительности помахал амперметром. — Утроить!

— Как?

Яйцеголовый обвел амперметром помещение и доверительно заявил:

— Мы запихаем их сюда стоя, как пассажиров в лифте в час пик.

Лиман обвинил его в легкомыслии, тот смертельно обиделся и отказался давать какие-либо комментарии.

К концу дня Лиман ощущал себя плоским червем в четырехмерном лабиринте.

Все же ему удалось организовать ужин для бригады в полном составе, дабы обсудить вместе ряд проблем. За ужином кое-что более или менее прояснилось. Услышав словосочетание «замедляющее поле», Лиман навострил уши.

Ужин перешел в вечеринку. Было уже почти два часа ночи, когда Лиману удалось позвонить по телефону. На том конце едва не разорвали соединение, но Лиман знал, какие слова привлекут внимание.

Свой первый медовый месяц, тридцать лет назад, чета Лин провела в Рино, штат Невада. С тех пор Лин Ву разбогател на оптовой торговле лекарствами. Недавно Комиссия по рождаемости даровала паре редкую привилегию иметь больше двух детей. И вот они здесь.

Здесь, перед хрустальной стеной главного танцевального купола, глядят наружу и вниз, на окольцованный полосатый мир. Они не слышат музыки, играющей позади. Пред ними музыка волшебства, звучащее впечатление, воплощение дикой, пустынной красоты. Мягкие ледяные очертания края близлежащего обрыва уходят к горизонту, а над обрывом висит безделушка, украшение, эстетическое чудо, равного которому не знает ни один из обитаемых миров.

Спросите о Сатурне у астронома-любителя. Он не ограничится простым рассказом, а притащит свой телескоп и продемонстрирует планету. Он непременно заставит вас взглянуть на нее.

Лин Дороти, жительница Сан-Франциско в четвертом поколении, прижала ладони к хрустальной стене, словно стараясь протолкнуть их наружу.

— О, надеюсь, как же я надеюсь! — сказала она. — Я надеюсь, что оно никогда не прилетит за нами!

— Ты о чем, Дот? — улыбнулся Лин Ву, глядя на нее снизу вверх, потому что был на дюйм ниже ростом.

— О «Золотом кольце».

— Корабль опаздывает уже на пять дней. Мне здесь тоже очень нравится, но я был бы шокирован, узнав, что погибли люди и поэтому мы все еще на Титане.

— Так ты не слышал, Ву? Миссис Уиллинг только что рассказала мне: «Золотое кольцо» кто-то угнал прямо с космодрома!

— Миссис Уиллинг очень романтична.

— Ддай ммне вррмя, ддай ммне вррмя, — передразнил Чарли. — Сперва Ларрри, потом Гаррнрр. Мы только и слышим о времени. Они хотят заполучить все звезды себе?

— Думаю, ты их недооцениваешь, — сказал дельфин постарше.

— Без сомнения, и для нас, и для них найдется место на любой планете, — не слушал его Чарли. — Еще недавно они практически и не знали, что мы здесь. Мы можем принести пользу, я уверен, что можем.

— А почему не дать им время? Ты знаешь, сколько времени понадобилось им самим?

— Что ты имеешь в виду?

— Первому рассказу ходячих о путешествии на Луну — тысячи лет. Но на самом деле они попали туда всего полтора века назад. Наберись терпения, — сказал дельфин со сточенными зубами и со шрамами на челюсти.

— У меня нет тысяч лет. Должен ли я провести всю жизнь, глядя на небо, пока мои глаза не высохнут?

— Ты не будешь первым. Даже не будешь первым из плавающих.

Дэйл Снайдер шагал по коридору с видом победителя, планирующего новые победы. Проходя мимо пациентов, он улыбался и кивал, но его оживленная поступь не давала им завести разговор. Добравшись до двери в комнату медперсонала, он вошел.

Он потратил пятнадцать секунд, чтобы подойти к кофейному автомату. За это время Дэйл Снайдер состарился на сорок лет. Его тело осело: плечи ссутулились, щеки отвисли на полдюйма, опухли глаза; лицо превратилось в маску разочарования. Он налил черного кофе в пластиковую чашку, взглянул на нее, поджав губы, и вылил кофе в раковину. Секунду помедлив, наполнил чашку из другого краника. Парагвайский чай. По крайней мере, иной вкус.

Вкус и вправду был иной. Снайдер плюхнулся в кресло и уставился в окно. Чашка согревала ладонь. Снаружи были деревья, трава и нечто похожее на дорожки из кирпича. Институт Меннинджера представлял собой комплекс зданий, каждое не более четырех этажей. Небоскреб в милю высотой сэкономил бы миллионы, даже если бы пришлось потратиться на жизненно необходимое в данном случае окружение. Но одиноко вздымающаяся башня перепугала бы множество пациенток с сексуальными проблемами.

Дэйл встряхнулся и глотнул чая. На десять минут можно забыть о пациентах.

Пациенты. Пациенты с «шоком пришельца». Вначале их сходное поведение обмануло как его, так и других. Только теперь стало явным, что их проблемы разнятся, подобно отпечаткам пальцев. Каждый претерпел некий шок, когда пришелец дал волю чувствам. Дэйл и его коллеги старались лечить их как группу. Но это было совершенно неправильно.

Из истерики инопланетянина, сочетавшей ярость, потрясение, горе и страх, каждый позаимствовал именно то, в чем нуждался. Каждый нашел то, что искал или чего боялся. Одиночество, синдром кастрации, страх перед насилием, ксенофобия, клаустрофобия — не было смысла даже составлять список.

Медперсонала не хватало. Для необходимого количества врачей в больнице даже не было места. Дэйл был измотан — как и все остальные. Но они обязаны были это скрывать.

Чашка опустела.

— Вставай, солдат, — произнес Дэйл.

У двери он посторонился, чтобы пропустить Гарриет как-ее-там, жизнерадостную полную женщину, воплощение материнской заботы обо всех встречных: как ей это удается? Он не увидел, как улыбка погасла за его спиной.

— Дело в деталях, — произнес Лит. — В дважды проклятых деталях. Как им удалось предусмотреть столько деталей?

— А я думаю, он сказал тебе правду, — твердо заявила Марда.

Лит изумленно взглянул на жену. Марда никогда не блистала быстротой принятия решений.

— Пойми меня правильно, — вздохнул он. — АРМ могла об этом позаботиться — обо всех мелочах. Меня больше беспокоят затраченные усилия. Спрятать Гринберга. Подготовить его жену. Радикально изменить систему жизнеобеспечения звездолета. Конечно, потом они все могут вернуть на свои места, но представь, сколько возни! А переполох у Меннинджера? Боже, как они это организовали? Подготовить всех этих пациентов! И они явно не могли бы позаимствовать «Золотое кольцо». Девяносто миллионеров в отеле на Титане беснуются, потому что не могут вовремя попасть домой. Еще тридцать находящихся на Земле пропустят свои свадебные путешествия. Титан никогда бы не позволил случиться такому! АРМ должна была так или иначе угнать этот корабль.

— Бритва Оккама, — напомнила Марда.

— Оккама?.. О нет. В любом случае я вынужден делать слишком много предположений.

— Лит, как ты можешь так рисковать? Если Гарнер не обманывает, под угрозой вся Солнечная система. А если обманывает, то для чего?

— Ты в самом деле убеждена?

Марда решительно кивнула.

— Что ж, ты права. Рисковать мы не можем.

Выйдя из телефонной кабины, он сказал:

— Я только что отправил флоту запись моей беседы с Гарнером. Весь чертов час разговора. Я бы сделал и больше, но Гарнер услышит все, что я скажу. На таком расстоянии он точно попадет в луч мазера.

— Теперь они будут готовы.

— Хотелось бы верить. Хотелось бы предупредить их насчет шлема. Самое худшее, что я могу себе представить, — что проклятая штука попадет в лапы к Гарнеру. Но Лью умен, он и сам об этом подумает.

Позднее он снова вызвал Цереру, чтобы выяснить, как идет проверка в другом направлении. Уже более двух недель корабли Пояса останавливали и досматривали земные космолеты, выбранные произвольным образом. Если бы затеянная Гарнером охота на призраков была попыткой прикрытия чего-то другого, она бы не сработала! Но сообщения с Цереры пока не содержали каких-либо результатов.

Церера ошибалась. Тактика захвата и осмотра дала по крайней мере один результат. Напряженность между Землей и Поясом еще никогда не достигала такого уровня.

Второй пилот[40] сидела неподвижно, слушая, что говорил Кзанол-Гринберг. Сверхречи она не понимала, но ее понимал Кзанол-Гринберг; а Кзанол прислушивался к рабу с защитой через разум второго пилота.

— Мне надо бы избавиться от тебя немедленно, — раздумывал Кзанол. — Неуправляемому рабу нельзя доверять.

— Это еще вернее, чем тебе кажется. — В голосе Кзанола-Гринберга прозвучала горечь. — Но ты пока не можешь меня убить. У меня есть информация, в которой ты чрезвычайно нуждаешься.

— В самом деле? Что за информация?

— Я знаю, где находится второй скафандр. Я также знаю, почему нас не нашли, и я сообразил, где ргррх… где сейчас наша раса.

— Думаю, мне тоже известно, где второй скафандр, — сказал Кзанол. — Но ради того, что ты еще можешь знать, я тебя не убью.

— Как благородно. — Кзанол-Гринберг небрежно помахал дезинтегратором. — Чтобы доказать, что я обладаю важными сведениями, открою для начала то, что тебе не пригодится. Знал ли ты, что беломясы разумны?

— Дерьмо беломясное!

— Люди нашли их на Сириусе А-III-1. Это точно беломясы. И они точно разумны. Можешь ли ты придумать хоть один вариант, при котором они смогли бы стать разумными?

— Нет.

— Разумеется, нет. Если хоть какая-то форма жизни и была защищена от мутаций, так это беломясы. И вдобавок, что будет делать с разумом травоядное, не имеющее манипулятивных придатков и природной защиты, не считая разумных пастухов, убивающих всех естественных врагов? Нет, тнуктипы с самого начала сделали их разумными, с большим мозгом. Превращение этих мозгов в деликатес было лишь прикрытием.

Кзанол уселся. Его ротовые усики топорщились, словно он принюхивался.

— Для чего им это понадобилось? — спросил он с явной заинтересованностью.

— Расскажу-ка я тебе все разом, — решил Кзанол-Гринберг.

Он снял шлем, сел, нашел и зажег сигарету — не спеша, пока Кзанол, молча, но не скрывая этого, приходил в ярость.

«Почему бы и не подразнить тринта? — подумал Кзанол-Гринберг. — Но так, чтобы он не слишком разозлился».

— Ну хорошо, — начал он. — Во-первых, беломясы разумны. Во-вторых… помнишь ли ты кризис, наступивший, когда тнуктипы Плорна придумали антигравитацию?

— Да, до потери Силы! — сказал Кзанол пылко и не думая о такте. — Его прямо тогда следовало убить!

— Не его. Его тнуктипов. Разве ты не видишь? Они уже тогда вели необъявленную войну. За происходящими событиями все время стояли свободные тнуктипы: ведь тнуктипский флот скрылся в космосе, когда тринты нашли их систему. Они не пытались достичь Андромеды. Они, должно быть, прятались среди звезд, куда никто даже и не направляется… не направлялся. Некоторые цивилизованные тнуктипы должны были получать от них приказы. Беломясы были их шпионами; каждый аристократ в Галактике, любой, кто мог это себе позволить, имел обыкновение содержать беломясов на своей земле.

— Ты дурак и птавв. Ты строишь все эти предположения на идиотском допущении о разумности беломясов. Полная чушь! Мы бы заметили их разумность.

— Нет. Проверь через Мэсни, если не веришь мне. Тнуктипы каким-то образом сделали мозг беломясов нечувствительным к Силе. И один этот факт доказывает наличие умысла. Шпионы-беломясы. Антигравитация; открытие, которое привело к кризису. Возможно, были и другие идеи. За несколько лет до антигравитации появились мутантные беговые виприны. С этого начался упадок всех ранчо по разведению законных випринов. Антигравитация только усугубила экономическую депрессию. Подсолнечники обычно служили единственной защитой плантаций; у всех землевладельцев были межи из подсолнечников. Это приучало их к уединенности и независимости, чтобы в военное время они не могли друг с другом сотрудничать. Готов спорить, что у тнуктипов имелись распылители, чтобы уничтожать подсолнечники. И когда кризис был в полном разгаре, они нанесли удар.

Кзанол молчал. Выражение его лица трудно было понять.

— Это не одни только предположения. У меня есть четкие факты. Первое: брандашмыги, а для нас беломясы, разумны. Люди не глупы. Они бы так не ошиблись. Второе: тебя не подобрали, когда ты врезался в F124. Почему?

— Хороший, просто пожирающий вопрос. Почему?

Это и была точка отсчета. Боль терзала грудь Кзанола-Гринберга шестнадцать дней, занятых размышлениями о прошлом и самоанализом, — шестнадцать дней, когда ему только и оставалось, что присматривать за Мэсни и думать о своих несчастьях. Его сознание проделало путь от разумных молчаливых брандашмыгов до войны, случившейся целые эры назад. Но он был бы избавлен от всех этих мучений и опасностей, если бы остолоп-надсмотрщик заметил вспышку. Но он не заметил — по одной-единственной причине.

— Потому что на Луне никого не было. Надсмотрщик либо погиб во время восстания, либо сражался где-то еще. Вероятнее всего, он был уже мертв. Тнуктипы первым делом отрезали бы нас от поставок пищи.

— От чего?

Кзанол явно запутался. Тринты воевали только с другими тринтами, и Последняя война произошла еще до эпохи космических полетов. Кзанол ничего не знал о войне.

Тринт попытался вернуться к основной теме:

— По твоим словам, ты знаешь, где сейчас тринты.

— Там же, где и тнуктипы. Их нет, вымерли. Иначе уже достигли бы Земли. Это относится также к тнуктипам и почти ко всем другим служившим нам расам. Все они должны были погибнуть в войне.

— Но это же безумие. Кто-то обязан был выиграть войну!

Кзанол говорил столь искренне, что Кзанол-Гринберг расхохотался:

— Вовсе нет. Спроси у любого человека. Спроси у русского или китайца. Они примут тебя за дурака, коль скоро ты задаешь такие вопросы, но расскажут о пирровой победе. Хочешь узнать, что могло произойти?

Он не стал ждать ответа.

— Это чистое предположение, но, на мой взгляд, в нем есть смысл, а у меня было две недели на размышления. Мы проигрывали войну. И если так, то некоторые фргрхх… Извини. Некоторые представители нашей расы, видимо, решили забрать всех рабов с собой. Как на похоронной церемонии деда, только с бо́льшим размахом. Они сделали усилительный шлем огромной мощности — достаточной, чтобы накрыть всю Галактику. Затем приказали всем в зоне досягаемости совершить самоубийство.

— Но это просто ужасно! — Кзанол рассвирепел от такого надругательства над моралью. — Зачем тринту поступать подобным образом?

— Спроси у человека. Он знает, на что способны разумные, когда кто-то угрожает им смертью. Сначала заявляют, что все это невероятно аморально, немыслимо, подобная угроза никогда не будет исполнена. Потом раскрывается, что они планировали то же самое, даже эффективнее во всех отношениях, планировали годами, десятилетиями, веками. Ты признаешь, что всегалактический усилитель технически возможен?

— Разумеется.

— Сомневаешься ли ты, что раса рабов, поднявшая восстание, будет стремиться к чему-то меньшему, чем наше полное истребление?

Усики в уголках рта Кзанола дергались, точно сражаясь сами с собой. В конце концов он произнес:

— Я в этом не сомневаюсь.

— Тогда…

— Наверняка мы бы забрали их с собой в небытие! Подлые, бесчестные, хуже беломясов, использующие наши уступки их свободе, чтобы уничтожить нас! Я бы только обрадовался, узнав, что мы их всех изничтожили.

— Должно быть, мы так и сделали, — усмехнулся Кзанол-Гринберг. — Как иначе объяснить, что никого из наших рабов нет в наличии, за исключением беломясов? Вспомни: беломясы нечувствительны к Силе. Ну а теперь о другом. Ты занимался поисками своего второго скафандра?

— Да. — Кзанол вернулся к реальности. — На спутниках. А ты обследовал Нептун. Я бы узнал, если бы Мэсни нашел его. Но есть еще одно место, которое мне хотелось бы осмотреть.

— Валяй. Скажи мне, когда закончишь.

Гироскопы тихо зажужжали, разворачивая «Золотое кольцо». Кзанол смотрел прямо перед собой, его внимание сосредоточилось на рубке управления. Кзанол-Гринберг зажег сигарету и приготовился ждать.

Если Кзанол научился терпению, то его человеческое подобие — тем более. Иначе оно сделало бы что-нибудь глупое, когда тринт беспечно захватил контроль над Мэсни, его личным рабом. Можно было бы убить тринта только за использование его собственного тела — похищенного тела, до мельчайших крупиц памяти принадлежавшего Кзанолу-Гринбергу. А как тяжело было общаться с Кзанолом, глядя в свое собственное лицо!

Но у него не было выбора.

Самое примечательное — у него получалось. Он противостоял взрослому тринту на его собственной территории. Он постепенно заставил Кзанола воспринимать его как сознание другого тринта, хотя бы и птавва. Кзанол все еще мог убить его; он хотел бы, чтобы тринт больше внимания обратил на дезинтегратор. Но пока что он справлялся неплохо. И был этим горд, что тоже к лучшему. Самооценка Кзанола-Гринберга до того была очень низкой.

Срочных дел больше не было, и Кзанол-Гринберг решил, что лучше какое-то время держаться от Кзанола подальше.

Прежде всего Кзанол просветил корабль Кзанола-Гринберга. Когда это не помогло, он снова взял контроль над Мэсни и велел поискать следы выхлопа, проверяя предположение, что раб с защитой каким-то образом протащил скафандр на борт и выключил стазисное поле. Он ничего не нашел.

Но этот второй был так уверен в себе! Почему, если он не стал обладателем скафандра?

Они снова обследовали Тритон. Кзанол-Гринберг видел, как по ходу поисков растет неуверенность Кзанола. Скафандра не было на Нептуне, не было на обеих лунах, уж точно не было на втором корабле, и на орбите он тоже не мог оставаться так долго. Где же он?

Двигатель отключился. Кзанол повернулся к своему мучителю, у которого внезапно возникло ощущение, что его мозг пытаются расплющить. Кзанол вложил в свое обращение все: вопли, чувства, бормотания, приказы, гнев, откровенную ненависть и вопрос, вопрос, вопрос. Пилот застонал и прикрыл голову руками. Второй пилот завизжала, вскочила и умерла с пеной на губах. Она так и осталась за карточным столом, удерживаемая от парения магнитными сандалиями. Кзанол-Гринберг в упор смотрел на тринта, как смотрел бы на торнадо.

Ментальный ураган утих.

— Где он? — спросил Кзанол.

— Давай заключим сделку.

Кзанол-Гринберг говорил громко, чтобы пилот мог слышать. Краем глаза он заметил, что до тринта дошла его идея: пилот покинул рубку управления, чтобы занять место второго пилота в качестве переводчика.

Кзанол вытащил вариабельный нож. На дезинтегратор он не обращал ни малейшего внимания. Возможно, вообще не думал о нем как об оружии. Никто не применит оружие против тринта, за исключением другого тринта. Он выдвинул вариабельный нож на восемь футов и приготовился взмахом тонкого до невидимости лезвия разрубить тело мятежного раба.

— Я вызываю тебя, — сказал Кзанол-Гринберг, даже не позаботившись поднять дезинтегратор.

Убирайся, — приказал Кзанол пилоту.

Кзанол-Гринберг с трудом удержался от крика. Он выиграл! Рабы не могут присутствовать при поединке или ссоре тринтов.

Пилот медленно прошел к воздушному шлюзу. Слишком медленно. Либо при поединке сознаний что-то перегорело в области его мозга, управляющее движениями, либо раб не хотел уходить. Кзанол усилил давление.

Хорошо, но побыстрее.

Прежде чем уйти, пилот быстро облачился в скафандр. Семейство Ракарлив никогда не обращалось с рабами плохо…

Дверь шлюза захлопнулась.

— О чем договоримся? — спросил Кзанол.

И понял ответ. Испытывая отвращение к себе, сказал:

— Нам придется включить радио. А, вот оно.

Он приблизил лицо к стене, чтобы пара пищевых усиков попала в углубление и переключила тумблер. Теперь пилот мог слышать речь Кзанола-Гринберга через рацию в своем скафандре.

Оба так и не сообразили, что ходят вокруг да около. Раб не мог присутствовать лично — и все.

— Повторяю, — сказал Кзанол. — О чем договоримся?

— Я хочу партнерскую долю в управлении Землей. Наше соглашение не потеряет силу, если мы обнаружим другие… э-э… существа, подобные тебе, или их правительство. Половину тебе, половину мне и полную помощь с твоей стороны для изготовления моего усилителя. Первый шлем ты лучше возьми себе; он может не подойти к моему мозгу. Я хочу, чтобы ты поклялся… Подожди, я не могу это произнести.

Кзанол-Гринберг взял бланк для игры в бридж и написал точками и завитушками сверхречи пртуувл:

— Поклянись этой клятвой, что будешь защищать мою половину собственности всеми силами и что никогда сознательно не поставишь под угрозу мою жизнь или здоровье, если я доставлю тебя туда, где ты сможешь найти второй скафандр. Поклянись также, что мы вынудим людей изготовить для меня второй усилитель, как только вернемся.

Кзанол размышлял целую минуту. Его ментальный щит был прочен, как дверь лунной базы, но Кзанол-Гринберг мог достаточно хорошо угадывать его мысли. Он медлил для большего эффекта. Разумеется, он решил поклясться, ибо клятва пртуувл действительна только между тринтом и тринтом. Кзанолу достаточно посчитать его рабом…

— Хорошо, — сказал Кзанол и дал клятву пртуувл, не пропустив ни одного слога.

— Отлично, — одобрил Кзанол-Гринберг. — Теперь поклянись на тех же условиях вот этой клятвой.

Он вынул из нагрудного кармана и протянул еще один бланк для бриджа. Кзанол взглянул и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я поклялся еще и клятвой кпитлифтулм?

— Да.

Не было нужды растолковывать ее Кзанолу или хотя бы подавлять свою дельфинью ухмылку. Клятва кпитлифтулм употреблялась между тринтом и рабом. Принеся клятву кпитлифтулм и клятву пртуувл, он будет принужден их держаться, если только не решит считать Кзанола-Гринберга растением или безмозглым животным. А это было бы бесчестьем.

Кзанол бросил бумажку. Его ментальный щит едва не искрился от напряжения. Затем челюсти широко раскрылись, а губы оттянулись от игольчатых клыков в усмешке более жуткой, чем у тираннозавра, гоняющегося за палеонтологом, или у Лукаса Гарнера, услышавшего хорошую шутку. Кто бы сомневался при взгляде на Кзанола, что он плотояден? Голодный хищник, в любой момент готовый подкрепиться. Не важно, что вес Кзанола был в половину человеческого. Важно, что он больше, чем у сотни скорпионов, или у трех диких кошек, или у орды муравьев-солдат на марше, или у косяка пираний.

Но Кзанол-Гринберг узнал усмешку горестного восхищения, веселую капитуляцию перед превосходящим противником, улыбку проигравшего с достоинством. Вдобавок память тринта позволила ему заглянуть и поглубже. Улыбка Кзанола была коварной, как медный транзистор.

Кзанол клялся четыре раза, каждый раз делая технические ошибки, обесценивающие данное слово. На пятый раз он сдался и принес клятву согласно протоколу.

— Все в порядке, — сказал Кзанол-Гринберг. — Прикажи пилоту доставить нас на Плутон.

— О-о-отлично! Всем развернуть корабли и следовать курсом три, восемьдесят четыре, двадцать один. — Голос человека в ведущем корабле звучал устало и терпеливо. — Не знаю, что тут за игра, но мы можем сыграть в нее не хуже любого новичка.

— Плутон, — сказал кто-то таким тоном, словно воспринял это как личное оскорбление. — Он летит на Плутон!

Старый Курилка Петропулос постучал по микрофону:

— Лью, не следует ли одному из нас остаться и посмотреть, что там с двумя другими кораблями?

— Гм… Хорошо, Курилка, вот ты этим и займись. Сможешь найти нас потом мазером?

— Конечно, босс. А секретность?

— К чертям! Они знают, что мы за ними следим. Сообщишь нам все, что представляет интерес. И выясни, где Гарнер! Если он на свадебном корабле, я должен об этом знать. А лучше свяжись еще и с Вуди, он на шестом корабле, и вели ему идти за Гарнером.

— Разумеется, Плутон. Ты еще не понял?

Уже не в первый раз Кзанол-Гринберг сомневался в достаточной разумности своего прежнего «я». Эти сомнения уже трудно было игнорировать. Он опасался, что Кзанол и сам догадается. Но…

— Нет, — сердито ответил Кзанол.

— Корабль врезался в одну из лун Нептуна, — терпеливо пояснил Кзанол-Гринберг, — с такой силой, что выбил ее с орбиты. Он двигался с почти световой скоростью. Луна набрала столько энергии, что превратилась в планету, но осталась на орбите с большим эксцентриситетом, которая делает ее временами ближе Нептуна[41]. Это и помогло ее заметить.

— А мне сказали, что Плутон прибыл из другой солнечной системы.

— Мне тоже так объясняли. Но это не имеет смысла. Если подобная масса снаружи нырнула бы в нашу систему, то почему снова не улетела по гиперболе обратно? Что могло ее остановить? Я готов рискнуть. Меня беспокоит только одно. Плутон невелик. Не думаешь ли ты, что скафандр могло отбросить взрывом обратно в космос?

— Если так, я убью тебя, — сказал Кзанол.

— Не говори, сам угадаю, — взмолился Гарнер. — Ага, понял. Курилка Петропулос. Ну как твои дела?

— Хуже, чем твоя память. Но это были хорошие двадцать два года. — Курилка стоял за двумя креслами в воздушном шлюзе и ухмылялся отражению двух человек в лобовом экране; ни на что большее места не хватало. — Какого дьявола, Гарнер? Почему ты не повернешься и не пожмешь руку старому приятелю?

— Не могу, Курилка. Один жукоглазый монстр[42], не принимающий отрицательных ответов, запретил нам шевелиться. Может быть, хороший гипнотерапевт сможет вывести нас из этого состояния, но нам придется подождать. Кстати, познакомься с Лероем Андерсоном.

— Привет.

— Теперь дай нам пару сигарет, Курилка, и засунь их в рот с краю, чтобы мы могли говорить. Ваши ребята гонятся за Гринбергом и жукоглазым?

— Да. — Курилка возился с сигаретами и зажигалкой. — А что это за салочки у вас?

— Ты о чем?

Старый Курилка разместил сигареты и сказал:

— Специальный свадебный отправился на Плутон. Почему?

— Плутон!

— Удивлен?

— Здесь этой штуки нет, — сказал Андерсон.

— Верно, — заметил Гарнер. — Мы знаем, за чем они гонятся, и мы знаем теперь, что здесь они эту вещь не нашли. Но не могу вообразить, с чего они решили, что она на Плутоне. Ух ты! Погодите.

Гарнер яростно пыхтел сигаретой: старый добрый табак, еще содержащий смолу и никотин. С лицевыми мускулами у него проблем вроде не было.

— Плутон когда-то мог быть луной Нептуна. Может, это как-то связано с происходящим. А что насчет корабля Гринберга? Он движется в том же направлении?

— Э-хе-хе! Где бы он ни находился, двигатель выключен. Мы потеряли его из виду четыре часа назад.

— Если ваш друг еще там, — вмешался Андерсон, — он может попасть в беду.

— Правильно, — сказал Гарнер. — Курилка, этот корабль с Ллойдом Мэсни на борту может падать на Нептун. Ты помнишь Ллойда? Большой, грузный, с усами.

— Вроде бы. Он тоже парализован?

— Он загипнотизирован. Старый салонный гипноз. Если ему не приказали спасти себя, он и не будет этого делать. Может, ты?

— Разумеется, я доставлю его сюда, — пообещал Курилка и повернулся к шлюзу.

— Эй! — гаркнул Гарнер. — Вытащи окурки из наших ртов, пока лица не загорелись!

Из своего собственного корабля Курилка вызвал Вуди Этвуда, летевшего на корабле номер шесть, с противорадаром, и рассказал о происходящем.

— Вуди, это похоже на правду, — закончил он. — Но нет смысла рисковать. Ты подойди поближе и последи за Гарнером; если он двинется с места, то окажется гнусным лжецом, так что не спускай с него глаз. Он известен своими фокусами. А я посмотрю, действительно ли Мэсни в опасности. Его несложно будет найти.

— Плутон в полутора неделях отсюда при тяге в одну земную, — сказал Андерсон, способный делать в уме простые расчеты. — Но мы не сможем последовать за всей шайкой, даже если бы могли шевелиться. У нас нет топлива.

— Что мешает дозаправиться на Титане? Куда, черт возьми, делся Курилка?

— Сегодня на его возвращение лучше не рассчитывать.

Гарнер что-то проворчал. Космос, невесомость, паралич, чувство поражения — все это его угнетало.

— Эй, — вдруг тихо позвал он.

— Что? — театральным шепотом откликнулся Андерсон.

— Я могу шевелить указательными пальцами! — рявкнул Гарнер. — Чары, похоже, рассеиваются. И следи за своими манерами.

Курилка вернулся к концу следующего дня. Толкать корабль Мэсни ему пришлось заостренным носом своего корабля, погрузив его в реакторную трубу. Когда он выключил привод, оба корабля стали свободно кувыркаться. Курилка перемещался между ними с помощью ракетного ранца. К этому времени к маленькой группе подоспел Этвуд и стал помогать Курилке, поскольку после обнаружения Мэсни нелепо было подозревать какую-то скрытую игру.

И не потому, что Мэсни был еще под гипнозом. Как раз не был. Когда Кзанол взял его под контроль, то освободил от гипноза и то ли из жалости, то ли по недомыслию оставил без приказов, улетая на Плутон. Но Мэсни едва не умер от голода. Кожа на его лице сморщилась, а на теле обвисла складками, как палатка вокруг центрального шеста. Кзанол-Гринберг то и дело забывал кормить его, спохватываясь, только когда голод грозил вывести Мэсни из-под гипноза. Кзанол никогда не обращался так с рабами, но настоящий Кзанол был куда сильнее в телепатии, чем поддельный. И Кзанол-Гринберг так и не научился считать ежедневный прием пищи необходимостью. Такое количество калорий было для него роскошью, притом бессмысленной.

Мэсни набросился на свою порцию, как только отбыло «Золотое кольцо», но к былым габаритам ему предстояло возвращаться еще долго. Топливо с его корабля исчезло, а сам корабль был найден дрейфующим по сильно вытянутой орбите вокруг Тритона, причем эта орбита постепенно уменьшалась.

— Вряд ли такое можно было сымитировать, — сказал Курилка, связавшись с флотом Пояса. — Еще чуть-чуть, и Мэсни был бы мертв. А так он лишь весьма плох.

Теперь все четыре корабля сошлись у Нереиды.

— Нам следует дозаправить их все, — сказал Гарнер. — Способ есть. — И он приступил к пояснениям.

— Я не оставлю свой корабль! — взревел Курилка.

— Извини, Курилка. Посуди сам. У нас три пилота: ты, Вуди и Мэсни. Я и Андерсон двигаться не можем. Но у нас четыре корабля, нуждающиеся в пилотировании. Один придется оставить.

— Разумеется, но почему мой?

— В трех кораблях должны поместиться пять человек. Это означает, что оба двухместных мы возьмем. Правильно?

— Правильно.

— Нам придется оставить либо твой корабль, либо противорадарный. Какой предпочтешь?

— Но ты же не думаешь, что мы успеем на Плутон к началу войны?

— Мы можем хотя бы попытаться. Или хочешь домой?

— Ну ладно, проехали.

Флот двинулся к Тритону без корабля под номером четыре. Половина топлива была перемещена в «Иводзиму» Мэсни. Гарнер стал пассажиром Мэсни, а Курилка был в «Хайнлайне» с Андерсоном. Три корабля зависли над ледяной поверхностью большой луны; их двигатели слой за слоем проплавляли замерзшие газы — азот, кислород, углекислоту, пока не достигли толстого слоя водяного льда. Они совершили посадку на лед, каждый в своем пологом кратере. После этого Вуди и Курилка отправились за номером четыре.

Курилка посадил свой одноместный корабль уже с почти пустыми баками. Вместе перекачали то, что оставалось, в «Иводзиму» и добавили из запасов «Хайнлайна». Вуди выключил систему охлаждения в водородном баке одноместного корабля, разобрал подогреватель в кабине и переставил его в бак. Для этого ему пришлось прорезать дыру в стенке.

Следующие несколько часов были посвящены вырезанию блоков водяного льда. Мэсни еще не пришел в себя, так что всю работу были вынуждены делать поясники. Когда они свалились в полном изнеможении, оба лазерных резака были разряжены почти до конца; зато топливный бак номера четыре заполнился теплой и не слишком чистой водой.

Они подключили батарею из корабля под номером шесть, чтобы подвергнуть расплавленный лед электролизу. Смесь водорода и кислорода потекла в бак «Хайнлайна». Термостат был установлен выше точки конденсации водорода; кислород падал хлопьями, и Курилка и Вуди, сменяя друг друга на днище бака, лопатами выгребали этот снег наружу. В какой-то момент им пришлось поднять номер шесть и полетать вокруг, чтобы зарядить его батареи. И все время они ощущали, что время уходит, что с каждой истекшей минутой они все дальше от «войны», возможно уже начавшейся.

За три дня они заправили все три корабля. Даже не полностью загруженных баков хватало, чтобы доставить их небольшой вспомогательный флот к Плутону на полной тяге, не жалея топлива. Номер четыре остался непригодным, его топливный бак был забит грязью.

— Мы на три дня опоздаем к происходящему, — мрачно сказал Вуди. — Зачем вообще отправляться?

— Мы подойдем на дистанцию радиоконтакта, — возразил Курилка. — Пусть лучше Гарнер будет поблизости, чтобы говорить флоту, что делать. Он больше всех нас знает об этих жукоглазых монстрах.

А Люк сказал:

— Основной довод заключается в том, что флот может продержаться три дня, прежде чем проиграет. Тут появимся мы и спасем положение. Или не спасем. Давайте полетим.

Вуди Этвуд тут же послал мазерное сообщение флоту, зная, что прочие корабли в их группе его не перехватят. Если кто-то сунется в мазерный луч, радиостанции просто взорвутся.

— Игра на спички! — Голос Кзанола прямо-таки сочился презрением по-тринтски. — С тем же успехом мы могли бы раскладывать пасьянс.

Это прозвучало странно — ведь он проигрывал.

— Тогда вот что, — предложил Кзанол-Гринберг. — Поделим Землю и будем играть на людей. Каждый получит для игры примерно восемь миллиардов, и еще немного останется. В сущности, мы можем договориться прямо сейчас и разделить Землю пополам двумя дугами большого круга с севера на юг, оставить так, пока не вернемся с усилителем, и потом играть, имея по восемь миллиардов каждый.

— Звучит неплохо. А почему север — юг?

— Чтобы каждый получил все климатические зоны. Почему бы и нет?

— Я согласен. — Кзанол сдал две карты рубашкой вверх и одну — вниз.

— Семикарточный стад[43], — объявил пилот.

— Сбрасываю, — сказал Кзанол-Гринберг, наблюдая, как Кзанол, урча, сгребает ставки. — Нам надо было захватить Мэсни, — добавил он. — Рискуем остаться без пилота.

— И что? Предположим, я бы доставил сюда Мэсни. Как бы ты себя чувствовал, наблюдая, как я управляю твоим бывшим рабом?

— Паршиво.

По сути, теперь Кзанол-Гринберг понимал, что Кзанол проявил редкую тактичность, оставив Мэсни позади. Ллойд был использованным рабом, принадлежавшим кому-то другому. По традиции его следовало умертвить либо подарить нищему, но ни в коем случае не порядочному тринту.

— Пятикарточный стад, — сказал пилот.

Он сидел так, что не видел ничьих карт, готовый заплетающимся языком произносить человеческий непереводимый покерный сленг, когда говорил Кзанол, и переводить для Кзанола-Гринберга. Кзанол сдал по одной закрытой и по одной открытой карте.

— Забавно, — сказал Кзанол-Гринберг. — Я почти вспомнил что-то, но потом оно ускользнуло.

— Открой свое сознание, и я скажу, что это было.

— Нет. И в любом случае это по-английски. Из воспоминаний Гринберга. — Он схватился за голову. — О чем это? Что-то подходящее насчет Мэсни.

— Играй.

— Ставлю девять человек.

— Поднимаю на пять.

— И еще на десять.

— Открываемся. Гринберг, как это ты выигрываешь больше меня, хотя пасуешь чаще?

— Вспомнил! — щелкнул пальцами Кзанол-Гринберг. — «Когда я вырасту большим, / Я стану гордым и крутым. / Скажу, чтоб парни и девчушки / Не цапали мои игрушки»[44]. Стивенсон.

Он рассмеялся и добавил:

— Но что заставило меня…

— У тебя двойка, у меня дама, — сказал пилот.

Кзанол продолжал по-тринтски:

— Если бы у людей были телепатические регистраторы, им не приходилось бы вот так возиться со звуками. Хотя ритм довольно приятный.

— Разумеется, — произнес Кзанол-Гринберг с отсутствующим видом.

Он проиграл эту раздачу, поставив почти две сотни на пару четверок.

Несколько позже Кзанол оторвал взгляд от стола.

— Коммуникатор, — сказал он и пошел в рубку пилота.

Кзанол-Гринберг последовал за ним. Они уселись около двери в рубку, и пилот увеличил громкость.

— …Этвуд, номер шесть. Лью, надеюсь, ты меня слышишь. На свадебном корабле точно находится инопланетянин, и у него определенно необычайные способности. Все это не шутка. Пришелец парализовал человека из АРМ и его водителя с расстояния почти в миллион миль. Он совершенно бессердечен. После того как человек со второго корабля стал не нужен пришельцу, его бросили дрейфовать около Тритона умирающим от голода и без топлива. Гарнер говорит, что в этом виноват Гринберг. Гринберг — тот, кто решил, что он тоже инопланетянин. Он также находится на свадебном. Там есть еще двое — пилот и второй пилот. Гарнер говорит, что надо стрелять без предупреждения и не пытаться приблизиться к кораблю. Решать предоставляю вам. Мы отстаем от вас на три дня, но все равно появимся. Номер четыре остался на Тритоне, без топлива. Его можно будет использовать только после очистки баков от грязи. Из нас вести корабль могут только трое. Гарнер и его шофер все еще парализованы, хотя это понемногу проходит. Для этих плоскоземельцев нам понадобится гипнотерапевт, иначе они вряд ли смогут когда-нибудь станцевать. На мой взгляд, вашей основной целью должен быть усилитель, его необходимо найти. Он куда более опасен, чем один инопланетянин. Поясу такая штука нужна разве что для исследований, и я знаю некоторых ученых, которые нас возненавидят за отказ от подобной возможности, но представьте, что сможет сделать Земля, располагая усилителем для телепатического гипноза. Ставлю на повтор. Лью, это Этвуд, номер шесть. Повторяю, Этвуд, но…

Кзанол-Гринберг зажег сигарету. На свадебном корабле имелся богатый выбор; эта сигарета была изготовлена из безникотинового табака, с ментолом и двойным фильтром. Запахом она напоминала тлеющие листья, вкусом — таблетки от кашля.

— Стрелять без предупреждения, — повторил он. — Ничего хорошего.

Тринт посмотрел на него с нескрываемым презрением. Опасаться раба!.. Но ведь и сам он только птавв.

Кзанол-Гринберг явно злился. В конце концов, он знал о людях больше, чем Кзанол!

— Всем кораблям, — объявил человек в ведущем космолете. — Я бы предложил сейчас стрелять. Комментарии?

Комментарии последовали. Лью переждал их и заговорил снова:

— Тартов, гуманистические порывы делают тебе честь. Я не шучу. Но дела обстоят слишком серьезно, чтобы переживать о двух плоскоземельцах в специальном свадебном. Что до поисков усилителя, думаю, это не повод для беспокойства. Земля не найдет его раньше нас. Земля не знает о Плутоне того, что знаем мы. Мы можем установить охрану планеты, пока Пояс не пришлет автоматический орбитальный сторожевик. Есть шанс найти усилитель радаром; тогда сбросим на него бомбу и пошлем к дьяволу все возможности его изучения. Я что-то пропустил?

Отозвался женский голос:

— Отправим одну ракету с камерой. Вряд ли стоит использовать всю нашу огневую мощь сразу.

— Хорошо, Мэйб. У тебя есть ракета с камерой?

— Да.

— Отправляй.

Когда «Иводзима» была уже в неделе полета от Земли, Кзанол-Гринберг грезил, как обычно. Почему-то он вспомнил свои часы: официальные налокотные часы с криогенными шестеренками, ныне запакованные во втором скафандре. Придется сделать для них новый ремешок.

Но какой смысл? Они всегда отставали. Ему приходилось подправлять часы после возвращения из каждого визита… визита на другую плантацию. После космического путешествия.

Но разумеется! Его часы сбивала относительность времени. Почему он не сообразил раньше?

«Потому что был тринтом?»

— Поднимаю на тридцать, — сказал Кзанол.

У него была пятерка, дополняющая уже открытую пару, и он вовсе не думал, что Кзанол-Гринберг, у которого был раскрыт стрит из четырех карт, блефует. Он просто не заметил, что их номера возрастают по порядку.

Глупы. Тринты глупы. Кзанол не способен играть в покер, даже пользуясь знаниями пилота. Он не сообразил, что его корабль мог врезаться в Плутон. Мозги ему без надобности, у него есть Сила.

Тринты перестали нуждаться в уме с тех пор, как нашли первую расу рабов. До того Сила не играла роли; ее не на ком было использовать. Удивительно ли, что при неограниченном количестве думающих за них слуг они выродились?

— Поднимаю на пятьдесят, — сказал Кзанол-Гринберг.

Тринт усмехнулся.

— Концепция АРМ мне никогда особенно не нравилась, — сказал Люк. — Но я уверен, что эта организация необходима. Абсолютно необходима. Я вступил в нее, считая, что могу быть полезен.

— Люк, если плоскоземельцы нуждаются в полиции мыслей, чтобы выжить, значит им не стоит выживать. Вы пытаетесь затормозить эволюцию.

— Мы не полиция мыслей! Мы следим за технологией. Если кто-либо построит нечто, способное уничтожить цивилизацию, тогда, и только тогда, мы прибегаем к запрету. Но ты будешь удивлен, как часто это происходит.

— Буду ли? — презрительно заметил Курилка. — А почему бы не запретить, коли так, термоядерные трубки? Нет, не прерывай меня, Люк, это важно. Термоядерную реакцию используют не только на кораблях. Половина питьевой воды на Земле происходит из опреснителей, работающих на термоядерном нагреве. На термоядерной энергии вырабатывается бо́льшая часть электричества на Земле, а в Поясе — все сто процентов. Даже в крематориях и мусоросжигательных заводах используется ядерное пламя. Вспомни, какое количество урана вам приходится импортировать, чтобы впрыскивать его как затравку в термоядерные трубки! А еще есть сотни тысяч термоядерных кораблей, каждый из которых…

— …Превращается нажатием кнопки в водородную бомбу.

— Вот именно. Так почему АРМ не запретит термоядерную энергию?

— Во-первых, потому, что АРМ была создана слишком поздно. Термоядерная энергия была уже в наличии. Во-вторых, потому, что мы в ней нуждаемся. Термоядерная трубка — основа человеческой цивилизации, такая же, как в свое время электрогенератор. В-третьих, мы не вмешиваемся в то, что содействует космическим полетам. Но я рад…

— Ты хочешь добиться…

— Моя очередь, Курилка. Я рад, что ты поднял тему термояда, потому что вся суть в этом. Задача АРМ — удержать в равновесии колесо цивилизации. Выведи его из равновесия — и сразу же начнется война. Так было всегда. Но на этот раз она будет последней. Можешь ли ты представить полномасштабную войну с таким количеством водородных бомб, готовых к применению? Не ты ли сказал, что достаточно всего лишь нажать на кнопку?

— Ты сказал. И неужели для удержания колеса в равновесии приходится подавлять человеческую изобретательность? Если это правда, то Земля катится в тартарары.

— Курилка, если б это не было совершенно секретно, я бы показал тебе запрещенный излучатель, подавляющий термоядерную защиту с расстояния десять миль. А Чик Уотсон стал моим боссом после того, как обнаружил изобретение, которое заставило бы нас узаконить убийство. Это было…

— Не рассказывай мне о доказательствах, ты все равно не можешь их предъявить.

— Ну хорошо, черт возьми, а как насчет усилителя, за которым мы все гоняемся? Представь, что какой-нибудь остроумный субъект соорудит усилитель для телепатического гипноза? Ты бы его запретил?

— Ты его сначала представь нам, тогда я отвечу.

— Ради бога, заткнитесь оба!.. — вскричал Мэсни.

— В точку, — ответил ему Андерсон. — Дайте нам, невинным зрителям, хоть час покоя.

Человек в ведущем корабле открыл глаза. В них плавали амебы пастельного цвета; экран же был пуст и темен.

— Всем кораблям, — сказал он. — Мы еще не можем стрелять. Нам придется ждать, когда они сделают разворот.

Никто не возразил. Когда пробная ракета Мэйб Дулин приблизилась к «Золотому кольцу», они все следили за происходящим через камеру, расположенную в ее носовой части. Они видели, как сияние двигателя свадебного корабля стало ослепляющим, даже при максимальном затемнении изображения. Затем экраны опустели. Термоядерное пламя превратило ракету в расплавленный шлак еще до того, как она смогла приблизиться.

Свадебный корабль еще сутки будет в безопасности.

Кзанол-Гринберг пришел к решению.

— Принимай командование, — сказал он. — Я скоро вернусь.

Кзанол смотрел, как он встает и надевает скафандр.

— Что ты делаешь?

— Если повезет, задержу неприятеля.

Полуптавв поднялся по трапу в воздушный шлюз.

Кзанол вздохнул, сунул в карман спички вступительной ставки (каждая ценой в одного человека) и стал тасовать карты для пасьянса. Он знал, что раб с сознанием птавва устраивает ажиотаж на пустом месте. Возможно, он слишком долго размышлял о гипотетическом восстании тнуктипов, и теперь все рабы кажутся ему опасными.

Кзанол-Гринберг вышел наружу, на верхнюю часть фюзеляжа. Имелось немало причин для такого расположения воздушного шлюза, главная из них — возможность ходить по корпусу при включенном двигателе. Он надел магнитные сандалии, потому что поскользнись он — и падение будет очень долгим. Затем быстро зашагал по направлению к корме. Переключатель, установленный в киле, открыл доступ к ступенькам, ведущим вдоль закругления корпуса к крылу. Он полез вниз. Водородный свет был чрезвычайно ярким; даже с закрытыми глазами Кзанол-Гринберг ощущал жар на лице. Он встал на колени около заднего края, и крыло защитило его от света.

Он заглянул за край. Если высунуться слишком далеко, ослепнешь, но надо наклониться так, чтобы видеть… Да, вот и они. Пять светлых точек одинаковой яркости и цвета. Кзанол-Гринберг выставил дуло дезинтегратора за край и нажал на спуск.

Если бы дезинтегратор имел луч типа мазерного, он мог бы причинить реальный ущерб. Но шанс попасть в эти крошечные цели, орудуя таким узким лучом, был бы невелик. И все же конус расширялся слишком быстро. Кзанол-Гринберг не заметил никаких результатов. Да он, в общем-то, и не ожидал их. Он, как мог, держал копательный инструмент наведенным на пять близких звездочек. Шли минуты.

— Какого черта… Лью! Мы что, в пылевом облаке?

— Нет. — Человек в головном корабле обеспокоенно рассматривал ставший матовым кварц лобового стекла. — Наши инструменты ничего такого не показывают. Это может быть оружие, о котором говорил Гарнер. У всех испортились лобовые стекла?

Все в один голос ответили утвердительно.

— Гм! Хорошо. Мы не знаем, какова мощность этой машинки, но у нее должен быть предел. Вот что мы сделаем. Во-первых, сначала будем лететь по приборам. Во-вторых, придется в конце концов разбить лобовые стекла, чтобы видеть, так что оставшийся путь одолеем в застегнутых скафандрах. Но пока этого делать нельзя! Иначе и лицевые щитки шлемов тоже станут матовыми. И третье, — он поглядел вокруг, как бы подчеркивая свои слова, хотя видеть его никто не мог, — никому не выходить из корабля ни по какой причине! Насколько нам известно, эта штука может содрать с нас скафандр за десять секунд. Есть ли другие предложения?

— Свяжемся с Гарнером и спросим его мнение, — сказала Мэйб Дулин на корабле номер два.

— Втянем на несколько часов радарные антенны, а не то лишимся их.

Так и поступили. Корабли продолжали полет вслепую.

— Надо бы выяснить, насколько сильно это оружие зацепило наши корабли.

Реакция была вялой.

Каждую минуту кто-нибудь проверял кусочком кварца, продолжается ли заградительное излучение. Оно прекратилось минут через пятнадцать. Две минуты спустя возобновилось, и Тартов, который вышел наружу проверить повреждения, быстро втиснулся в свой корабль; правая сторона его лицевого щитка стала непрозрачной.

Кзанол поднял голову, чтобы посмотреть, как его «партнер» устало слезает по трапу воздушного шлюза.

— Отлично, — сказал он. — А тебе не пришло в голову, что дезинтегратор может понадобиться нам, чтобы выкопать запасной скафандр?

— Да, пришло. Вот почему я не использовал его дольше.

На самом деле он закончил, потому что устал, но он знал, что Кзанол был прав. Двадцать пять минут почти непрерывной работы изрядно разрядили батарею.

— Я думал, что смогу нанести им некоторый ущерб. Но не знаю, что у меня получилось.

— Расслабься. Если они подберутся слишком близко, я захвачу их и добуду нам корабли и слуг.

— В этом я уверен. Но они не подойдут настолько близко.

Расстояние между «Золотым кольцом» и флотом Пояса медленно сокращалось. Плутона они достигнут примерно в одно и то же время, через одиннадцать суток после отлета с Нептуна.

— Вот он, — сказал кто-то.

— Правильно, — произнес Лью. — Все готовы открыть огонь?

Никто не ответил. Пламя двигателя свадебного корабля простиралось в космос на много миль — длинная тонкая голубоватая линия внутри слабой конической оболочки. Она медленно сокращалась в размерах.

— Огонь! — Лью нажал красную кнопку.

На ней была маленькая защитная решетка, теперь сдвинутая с помощью ключа.

Пять ракет унеслись вдаль, их огни померкли. Пламя свадебного корабля сжалось в точку.

Прошли минуты. Час. Два.

Включилось радио.

— Вызывает Гарнер. Вы молчите. Пока ничего не произошло?

— Нет, — сказал Лью в отдельный микрофон мазерной связи. — Они уже должны были попасть.

Тянулись минуты. Безмятежно горела белая звезда специального свадебного.

— Значит, что-то не так, — пересек голос Гарнера дистанцию в световые минуты. — Возможно, дезинтегратор сжег радарные антенны ваших ракет.

— Сукин сын! Наверняка именно это и произошло. Что теперь?

Минуты.

— Наши ракеты в порядке. Если мы подойдем достаточно близко, сможем их использовать. Но это даст им три дня на поиски усилителя. Можете ли задержать их на три дня?

— Да. — Лью был мрачен. — Полагаю, они не будут садиться на Плутон.

Он кусал губу, не решаясь выдать информацию Гарнеру. Что ж, она не совершенно секретная, и АРМ, вероятно, так или иначе узнает.

— Поясники бывали на Плутоне, но мы не пробовали там сесть. Ни разу с тех пор, как первый корабль провел спектроскопические исследования с близкого расстояния…

Они передвинули стол к двери в кабину пилота. На этом настоял Кзанол-Гринберг. Он играл, одним ухом прислушиваясь к радио. И это вполне устраивало Кзанола, поскольку влияло на качество игры соперника.

Спустя несколько минут послышался голос Гарнера, искаженный расстоянием:

— Похоже, все будет зависеть от их места посадки. Этого мы проконтролировать не можем. На всякий случай надо придумать что-то еще. Что у вас есть, кроме ракет?

В приемнике скрипели помехи.

— Хотелось бы услышать обе стороны, — проворчал Кзанол. — Ты что-нибудь понял?

Кзанол-Гринберг покачал головой:

— Не получится. Они должны понимать, что мы попадаем в мазерный луч Гарнера. Но похоже, они знают нечто, нам неизвестное.

— Четыре.

— Меняю две. В любом случае приятно осознавать, что они не могут в нас выстрелить.

— Да. Хорошая работа. — Кзанол говорил властно и рассеянно, используя клише сверхречи, которым поздравляют раба, проявившего должную инициативу.

Его глаз был направлен в карты. Он так и не увидел выражение ярости на лице своего партнера. Он так и не ощутил битву, бушевавшую за столом, когда разум Кзанола-Гринберга старался подавить собственное бешенство. В тот день Кзанол мог умереть. Он завывал бы под лучом дезинтегратора, сносящим его скафандр, кожу и мышцы, и даже не понял бы, за что его убивают.

Десять суток и двадцать один час после отлета. Над головой висела ледяная планета, огромная, грязно-белая, с ослепительными бликами, обманывавшими астрономов прошлого. С Земли был виден только этот блик, свидетельствовавший о гладкой, почти отполированной поверхности Плутона и заставлявший планету казаться очень маленькой и очень плотной[45].

— Совсем даже небольшая, — сказал Кзанол.

— А чего ты ожидал от спутника?

— Была, например, F28. Слишком массивная даже для беломясов.

— Правда. Гм… Погляди на этот большой круг. Ведь похоже на гигантский метеорный кратер?

— Где? А, вижу. — Кзанол прислушался. — Вот он! Радар его засек. Да чтоб мне потерять Силу! — добавил он, глядя на радарный телескоп глазами пилота. — Даже его форма угадывается. Но посадку придется отложить до следующего витка.

Большой корабль медленно развернулся двигателем вперед.

Флот Пояса оставался вдали на почтительном расстоянии — очень почтительном, в четыре миллиона миль. Без телескопов диск Плутона едва можно было различить.

— Обращаюсь ко всем: задумайте число от единицы до ста, — сказал Лью. — Получив ваши числа, я назову мое. Потом мы вызовем Гарнера и попросим его выбрать. Тот, чье число окажется самым близким к гарнеровскому, проигрывает.

— Три.

— Двадцать восемь.

— Семьдесят.

— Пятьдесят. Хорошо, я вызываю Гарнера. — Лью переключился на мазер. — Первый вызывает Гарнера. Первый вызывает Гарнера. Гарнер, мы уже почти решили, что делать, если он не пойдет на посадку. Все корабельные радары целы, поэтому мы просто запрограммируем один корабль идти к свадебному на полной скорости. Следить будем с помощью телескопов. Когда корабль окажется достаточно близко, мы взорвем двигатель. Просим вас выбрать число от единицы до ста.

Шли секунды. Флот Гарнера был уже неподалеку, приближаясь к концу путешествия.

— Говорит Тартов, номер три. Он идет на посадку.

— Говорит Гарнер. Я предлагаю подождать и, если получится, воспользоваться противорадарным кораблем. Как я понял, вы планируете, чтобы один человек дальше путешествовал в чьем-нибудь воздушном шлюзе, пока не доберется до Пояса. Если так, подождите нас; в одном из земных кораблей найдется место для лишнего пассажира. Вам еще нужно число? Пятьдесят пять.

Лью сглотнул слюну.

— Спасибо, Гарнер. — Он отключил мазер.

— Это снова третий. Тебя спас гонг, Лью. Он идет на посадку на ночной стороне. В предрассветную зону. Лучше и не быть могло. Он даже может сесть в Полумесяце!

Побледневший Лью следил за крошечным огоньком над тусклой белой поверхностью Плутона. Гарнер, должно быть, забыл, что на одноместном корабле рубка управления одновременно является воздушным шлюзом и, если пилот хочет выйти наружу, воздух приходится откачивать. Лью был рад, что приблизился флот плоскоземельца. Ему не нравилась перспектива провести несколько недель, сидя снаружи космического корабля.

Кзанол-Гринберг сглотнул. Потом сглотнул еще раз. Слабое ускорение раздражало его. Он обвинял в этом свое человеческое тело. Он сидел в кресле у окна, туго пристегнувшись и глядя наружу, вниз.

Там почти ничего не было видно. Корабль облетел половину планеты, опускаясь все ниже, но на неизменно гладкой, как бильярдный шар, поверхности можно было разглядеть лишь медленно ползущую планетную тень. Теперь корабль летел над ночной стороной, освещаемый только собственным двигателем, освещаемый слабо, потому что это был отраженный планетой свет, прошедший двойное расстояние. Больше ничего нельзя было различить.

Но вдруг…

Что-то поднималось над восточным горизонтом, и оно было чуть светлее черной равнины. Зазубренная линия на фоне звезд. Кзанол-Гринберг подался вперед, дивясь величине хребта, ибо это не могло быть не чем иным, как горным хребтом.

— Что это? — спросил он громко.

— Одна сотая дилтуна.

Кзанол прозондировал сознание пилота. Тот сказал:

— Полумесяц Котта. Замерзший водород накапливается вдоль рассветной полосы. По мере вращения планеты он попадает на дневную сторону, испаряется и снова замерзает на ночной стороне. В конце концов попадает на прежнее место.

— О, спасибо.

Эфемерные горы водородного снега были гладкими и пологими, словно снежки разного размера, упавшие с высоты. Они плавно поднимались перед замедляющимся кораблем, цепь за цепью, выявляя колоссальную ширину хребта. Но они не могли показать его длины. Кзанол-Гринберг видел только, что горы простираются на половину горизонта; но мог представить, как они лежат от полюса до полюса.

Корабль уже почти опустился, зависнув без движения в нескольких милях к западу от подножий Полумесяца. Столб огня протянулся на милю вниз, к поверхности. Там, где он ее коснулся, поверхность исчезла. За кораблем оставался желоб, похожий на русло реки, исчезающей во тьме за пределами светового круга.

Корабль двигался с высоко поднятым носом; ядерное пламя было чуть наклонено вперед. Плавно, медленно, на высоте в одну милю «Золотое кольцо» затормозило и остановилось.

Под опускающимся кораблем возник широкий кратер. Он быстро углублялся. Образовалось кольцо тумана, мягкого, белого и непрозрачного. В холоде и тьме оно утолщалось, смыкаясь над кораблем. Затем не осталось ничего, кроме освещенного тумана, кратера и языка термоядерного пламени.

Это было совершенно чуждое место. Гринберг зря тратил жизнь на поиски обитаемых миров в Галактике; ни один из них не имел подобной ауры необычности, которая окружала этот ледяной мир, более холодный, чем… глубины дантовского ада.

— Слои газа нас не удержат, — объяснил пилот, как будто его спрашивали. — Мы сядем на слой водяного льда. Но сначала нужно до него докопаться.

Разве Кзанол-Гринберг искал необычности? Или мысли Гринберга проскользнули в его сознание?.. Да. Эта неудовлетворенность души — старая гринберговская жажда звезд; сам он искал богатства, только богатства.

Кратер теперь выглядел как открытый карьер, с наклонной кольцевой стеной и почти плоским ободком, а далее был еще один, более глубокий кольцевой вал, и… Кзанол-Гринберг смотрел вниз, усмехаясь и щурясь от сияния, стараясь угадать, какому газу соответствует тот или иной слой. Они пробились через оболочку льда в сотни, если не тысячи футов толщиной. Возможно, это азот? Тогда следующий слой, выходящий сейчас наружу, будет кислородом.

Равнина и космос над ней взорвались огнем.

— Он взорвался! — воскликнул Лью, обрадованный, как помилованный преступник.

Восходящая закрученная колонна желто-голубого пламени пронеслась вверх, за поле зрения, за пределы бледной равнины, где до того мерцала белая звездочка «Золотого кольца». Какую-то секунду звезда еще ярко сияла посреди пламени. Потом она утонула в огне, залившем все поле зрения. Лью снизил масштаб десятикратно, чтобы наблюдать за распространением пламени. Потом ему пришлось сделать это еще раз. И еще.

Плутон был объят огнем. Миллиарды лет толстый покров относительно инертного азотного льда укрывал нижние слои, куда более склонные к реакциям. Метеоры, столь же редкие здесь, как кашалоты в аквариуме с золотыми рыбками, просто зарывались в азотный слой. С тех пор как корабль Кзанола свалился со звезд, на Плутоне ничего не горело. Но теперь водородный пар смешался с кислородным, и газы загорелись. Вспыхнули и другие элементы[46].

Огонь распространялся по кругу. Сильный горячий ветер дул из корабля в вакуум, разбрасывая огромные языки пламени поверх кипящих льдов, пока наружу не выходил чистый кислород. После этого огонь зарывался глубже. Под тонким слоем водяного льда лежали чистые металлы. Лед был тонок и местами вообще отсутствовал потому, что весь образовался при ударе космического корабля в немыслимо далекую эпоху, когда Землей еще правили пищевые дрожжи. Жилы натрия и кальция и даже железо неистово горели в присутствии достаточного количества кислорода и достаточного жара. И хлор, и фтор, оба галогена были в наличии, снося верхнюю часть замерзшей атмосферы Плутона, частью сгорая вместе с водородом в первых же языках пламени. При достаточной температуре начнут соединяться даже азот с кислородом.

Лью зачарованно смотрел на экран. Он думал о своих будущих праправнуках и размышлял о том, как описать им происходящее сейчас. Старый, сморщенный, лысый, прикованный к коляске, он скажет детям: «Когда я был молод, у меня на глазах горел целый мир…» Впредь ему уже не увидеть чего-нибудь столь же грандиозного.

Плутон был черным диском, почти закрывающим весь экран, с холодным отблеском у стороны, обращенной к солнцу. Расширяющееся по этому диску кольцо огня уже почти превратилось в большой круг, одна дуга которого уходила за край мира. Когда оно сожмется на другой стороне планеты, последует взрыв, силу которого трудно представить. Но в центре кольцо темнело и становилось черным, его топливо выгорело целиком.

Самым холодным местом внутри кольца была точка, где начался пожар.

«Золотое кольцо» поднималось прямо вверх, качаясь и содрогаясь от взрывов. Языки пламени с ревом проносились мимо крыла и корпуса. Кзанол-Гринберг потерял сознание. Кзанол только-только стал приходить в себя. Корабль еще не был поврежден. Уж точно ему не мог повредить жар от горения. Нижняя часть обшивки была рассчитана на то, чтобы неделями противостоять ядерному нагреву.

Но из-под контроля вышел пилот. В тот момент, когда ударила взрывная волна, его рефлексы взяли верх и разум освободился. Впервые за эти недели пилот стал хозяином самому себе — и принял решение. Он выключил подачу топлива. Двигатель, возможно, уже не удастся запустить снова. В ярости Кзанол приказал пилоту умереть, и он умер, но было поздно. Корабль, лишенный энергии, дернулся и рухнул в огненный вихрь.

Кзанол-Гринберг смачно выругался на древнем английском. Под ним уходила к горизонту пламенная стена в мили высотой. Корабль не опрокинулся: гироскопы, видимо, еще работали.

Удары снизу постепенно ослабли, когда пожар утих. Корабль начал падать.

Неохотно, сделав над собой усилие, Лью отвел глаза от экрана и тряхнул головой. Потом включил радио.

— Всем кораблям, — сказал он. — Идем к Плутону на полном ходу. Фейерверк посмотрим по дороге. Тартов, рассчитай нам курс, чтобы сесть на утренней стороне того, что осталось от Полумесяца Котта. Хекстер, ты в последнее время не делал ничего полезного. Найди мазером Цереру, чтобы я мог проинформировать ее, как идут дела. Комментарии?

— Это Тартов. Лью, ради всего святого! Планета в огне! Как мы сядем?

— Нам еще лететь четыре миллиона миль. Пока доберемся, огонь должен погаснуть. Ну хорошо, выведи нас на орбиту, но посадку все равно запрограммируй.

— Думаю, надо оставить один корабль на орбите. На всякий случай.

— Хорошо, Мэйб. Мы бросим жребий, кому остаться. Еще комментарии?

Трое мужчин и женщина нажали кнопки, которые впрыснули в термоядерные трубки сначала газообразный уран, потом водород. Нарастающий ураган нейтронов вызвал расщепление, которое вызвало нагрев, который вызвал термоядерную реакцию. Появились четыре голубоватые звезды — очень длинные и очень тонкие. Яркими концами звезды были обращены к Плутону. Они начали движение.

— Вот так-то лучше, — устало сказал Мэсни. — Думаешь, телепатический усилитель вообще существовал?

— Я уверен, что он и сейчас существует. И дело еще не закончено. — Люк с обеспокоенным видом разминал пальцы.

На экране перед ним показался Плутон. Пожар имел вид прямой линии, ползущей с запада на восток.

— Ллойд, как считаешь, почему я надеялся, что Пояс не обгонит нас у Плутона? Почему мы вообще за ними последовали? Этот усилитель — новое оружие! Если Пояс разберет его и сделает вариант, который смогут использовать люди, мы увидим наихудшую и самую незыблемую диктатуру в истории. Она может вообще никогда не закончиться.

Обрисованное Люком будущее Мэсни, судя по выражению лица, нашел весьма зловещим. Но затем ухмыльнулся:

— Они не смогут сесть. Все в порядке, Люк. Пожар не даст им спуститься к шлему.

— Там, где опустился свадебный корабль, огонь уже не горит.

Мэсни посмотрел на экран:

— Да, это так. А Плутон еще взрывоопасен?

— Не знаю. Могут оставаться карманы несгоревшего вещества. Но спуститься, в принципе, можно. Надо высадиться на дневной стороне, где нет водорода, и сделать это быстро, чтобы не прожечь слой азота. Из-за утечки тепла сквозь корпус они, разумеется, погрузятся в этот слой, так что им потом придется прокапывать себе путь наружу. Но это все мелочи. В расчет идет только водород. Если обойти его, пожар, скорее всего, не начнется. Так вот, как только угаснет пожар, они почти наверняка спустятся за усилителем. Нам придется уничтожить его прежде. Или после.

— Погляди, — сказал Ллойд.

Четыре яркие точки образовали на экране группу. За считаные секунды они выросли в линии милю длиной, нацеленные в одном и том же направлении.

— У нас есть немного времени, — заметил Мэсни. — Они в миллионах миль от Плутона.

— Недостаточно далеко. — Потянувшись, Люк включил межкорабельную связь. — Вызываю «Хайнлайн». Андерсон, флот Пояса только что направился к Плутону с расстояния четыре миллиона миль. Сколько это займет?

— Они стартовали с нулевой скоростью?

— Почти.

— Посмотрим… ммм… Примерно пять часов десять минут. Не меньше, а может, и больше, в зависимости от их страха перед огнем.

— А сколько для нас?

— В данный момент пятьдесят девять часов.

— Благодарю, Андерсон. — Люк выключил радио.

Странно, что Курилка сидел там, не произнеся ни слова. В последнее время он мало говорил.

Люк вздрогнул, осознав, что мысли Курилки должны были течь в том же направлении. После того как инопланетяне выбыли из игры, вопрос свелся к тому, кто завладеет шлемом: Пояс или Земля? А Курилка не склонен доверять Земле.

Ларри Гринберг открыл глаза и увидел тьму. Было холодно.

— Освещение не работает, — сказал голос в его сознании.

— Мы разбились?

— Именно. Не представляю, почему мы еще живы. Вставай.

Ларри Гринберг встал и двинулся по проходу между пассажирскими креслами. Мышцы ныли от ушибов, но действовали, казалось, сами по себе. Он приблизился к креслу пилота, вытащил из него труп и уселся сам. Руки машинально пристегнули его, потом сложились на коленях. Так он и сидел. Кзанол стоял рядом, почти вне поля зрения.

— Удобно?

— Не совсем, — признался Ларри. — Не можешь ли оставить одну руку свободной, чтобы курить?

— Конечно.

Ларри обнаружил, что левая рука снова ему подчиняется. Но он все еще не мог двигать глазами, только моргать. Он достал сигарету и зажег ее на ощупь. Подумал: «Хорошо, что я из тех, кто умеет бриться без зеркала».

— Какое это имеет отношение к чему-либо? — спросил Кзанол.

— Это означает, что я не теряю координацию, не пользуясь зрением.

Кзанол стоял, рассматривая его, — какая-то расплывчатая масса, видимая только краем глаза. Понятно, чего он хочет. Но он этого не сделает, не спросит.

Интересно узнать, как выглядит Кзанол.

Разумеется, он выглядит как тринт. Ларри помнил, как был Кзанолом-Гринбергом, и тогда он видел перед собой невысокого, красивого, но неухоженного тринта. Когда же он шел мимо Кзанола по пути в пилотскую рубку, его мимолетному взгляду открылось нечто пугающее, одноглазое, чешуйчатое, перламутрово-зеленое, с огромными серыми червями, извивающимися в углах рта, похожего на прорезь в детском резиновом мяче, с заостренными металлическими зубами, с непомерными ручищами и трехпалыми кистями, смахивающими на грейферные захваты.

Голос тринта звучал холодно.

— Ты раздумываешь над моей клятвой?

— Над клятвами. Да, раз уж ты об этом упомянул.

— Ты больше не можешь утверждать, что являешься тринтом в человеческом теле. Ты не то существо, которому я дал клятву.

— Клятвы.

— Я все еще хочу, чтобы ты помог мне управлять Землей.

Ларри без труда понимал все интонации сверхречи, а Кзанол, разумеется, теперь мог читать в его сознании.

— Но ты будешь управлять мной, — сказал Ларри.

— Да, разумеется.

Ларри поднял сигарету и указательным пальцем постучал по ней. Пепел, словно туман, медленно поплыл и исчез из поля зрения.

— Я должен тебе кое-что сказать, — произнес он.

— Будь краток. У меня мало времени; предстоит поиск.

— Я больше не думаю, что ты должен владеть Землей. Я остановлю тебя, если смогу.

Пищевые усики Кзанола вытворяли что-то непонятное. Ларри не мог разглядеть, что именно.

— Ты стал думать, как раб. Не птавв, а раб. У тебя нет разумной причины предупреждать меня.

— Это уже моя проблема.

— Хватит. НЕ ДВИГАЙСЯ ДО МОЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ.

Приказ был отдан презрительным тоном. Темное пятно, бывшее Кзанолом, сдвинулось и исчезло.

Оставшись один в пилотской рубке, Ларри прислушивался к лязгу, скрипу и мысленным проклятиям, означавшим, что Кзанол что-то ищет. Он услышал, как тринт резко приказал пилоту ожить и немедленно показать, где он спрятал этот поганый портативный радар… Приказ — сущий взрыв разочарования — прервался. Как и доносившиеся звуки.

Вскоре Ларри услышал, как с гудением закрылся шлюзовой люк.

Служащий был посредником. Его работа состояла в присваивании приоритетов сообщениям для далекого космоса, как отправляемым, так и принимаемым. В три часа утра он ответил на звонок с внешнего телефона.

— Привет, это станция мазерной связи АРМ, — произнес он сонно.

Ночь выдалась скучной. Теперь же она перестала быть таковой. Невысокая брюнетка, глядевшая с экрана, была поразительно красива, особенно в восприятии человека, неожиданно увидевшего ее в самый глухой час.

— Привет. У меня есть сообщение для Лукаса Гарнера. Думаю, он на пути к Нептуну.

— Лукас Гарнер? Какого… Я хочу сказать, какого рода сообщение?

— Скажите, что мой муж снова стал нормален и ему следует это принять во внимание. Это очень важно.

— А кто ваш муж?

— Ларри Гринберг. Г-р-и…

— Да, я знаю. Но он же сейчас за Нептуном. Может, Гарнер уже знает о Гринберге все то же, что и вы?

— Нет, если он не телепат.

— О!

Для служащего это было непростое решение. Мазерные сообщения обходились в цену урана, и не столько из-за требуемой энергии и износа сверхточного оборудования, сколько из-за трудности наведения на цель. Но только Гарнер мог решить, насколько важно для него ненадежное «предчувствие». Служащий рискнул и отправил сообщение.

Пожар начал стихать. Бо́льшая часть несгоревшего водорода была сдута еще до прихода огня, пока он не собрался в облачную массу на стороне Плутона, противоположной месту посадки «Золотого кольца». Вокруг этого скопища облаков бушевал ураган устрашающих размеров. Ледяной дождь сыпался с небес огромными чечевицеобразными каплями, с шипением уходившими в азотный снег. Вышележащие слои исчезли, испарились; газы разбавляли водород, все еще сочившийся наружу. Вдоль края водород урывками вспыхивал вместе с галогенами и даже с азотом, образуя аммиак, но снаружи огромного круга пожар в основном затух. Относительно небольшие, изолированные очаги медленно выедали путь к новому центру. «Горячий» водяной лед продолжал падать. Выпарив весь азот, он возьмется за кислород. И тогда пожар возобновится.

В центре урагана лед возвышался скалой, подобной крутым холмам в аризонской долине Монументов[47], но грандиозных размеров. На ее плоской вершине даже галогены еще оставались в замерзшем виде, тысячи квадратных миль фторного льда в почти полном вакууме. Силы Кориолиса пока еще сдерживали пылающий ветер.

На другой стороне мира Кзанол вышел наружу из «Золотого кольца».

Один раз он обернулся. Свадебный корабль лежал на днище. Посадочные опоры остались втянутыми, в зоне конуса выхлопа образовался широкий гладкий кратер. Даже после отключения подачи топлива нагретый до звездных температур водород какое-то время еще вытекал из термоядерной трубки. Фюзеляж был хотя и погнут, но цел. Передние крылья оторвались и теперь, поломанные, свисали из своих гнезд. Один конец главного треугольного крыла загнулся вверх, коснувшись твердого как камень льда.

Корабль был обречен, бесполезен. Кзанол пошел дальше.

Скафандр тринтов представлял собой изумительный набор инструментов. Никаких изменений в него не вносилось уже за столетия до времен Кзанола, поскольку конструкция давно была безупречной, не считая непредвиденного недостатка в аварийной системе, а наивные тринты так и не достигли того уровня изощренности, который включает понятие морального износа. Температура внутри скафандра была идеальной, даже теплее, чем в корабле.

Но скафандр никак не мог повлиять на воображение его носителя. По мере того как корабль исчезал позади, Кзанол все явственнее ощущал внешнюю стужу. Здесь испарились покровы азотного и кислородного снега в мили толщиной, оставив пузырчатую вечную мерзлоту, в свете его фонаря казавшуюся темно-зеленой. Был и туман, не плотный, но очень протяженный, единым облаком простиравшийся вокруг половины мира. Туман суживал его вселенную до округлого пятна пузырчатого льда.

Двигаясь большими легкими прыжками, Кзанол за сорок минут достиг начала склона Полумесяца, в шести милях от корабля. Полумесяц теперь представлял собой несколько выступающий вал мерзлоты, в рубцах и ямах от прошедшего по нему пожара. Портативный радар Кзанола, позаимствованный на складе «Золотого кольца», показывал цель прямо впереди, почти на пределе радиуса действия. Примерно в миле отсюда и почти на тысячу футов в глубине льда.

Кзанол двинулся вверх по склону.

— У нас кончились стрелы, — мрачно произнес человек в корабле номер два, имея в виду ракеты. — Как мы защитим себя?

— Мы уже будем лететь домой, когда Гарнер подберется к Плутону, — сказал Лью. — Его стрелы не настолько хороши, чтобы попасть на таком быстром ходу, разве что случайно. Он даже не будет пытаться, поскольку это может спровоцировать Последнюю войну.

— Вдруг он решит, что ставки достаточно высоки?

— Черт возьми, Тартов, а какой у нас выбор? Нельзя допустить, чтобы Гарнер улетел отсюда с усилителем! Иначе мы увидим такую эпоху рабства, какая никому даже не снилась. — Лью шумно выдохнул через ноздри. — Нам придется спуститься и уничтожить эту штуку вручную. Высадиться на рассветной стороне и организовать экспедицию. Хекстер, ты сможешь вытащить корабельный радар так, чтобы он после этого работал?

— Разумеется, Лью. Но его придется нести вдвоем.

— Ты не понял, что я имел в виду, — сказал Тартов. — Конечно, мы должны разломать проклятый усилитель. Но как мы докажем Гарнеру, что усилителя больше нет? Почему он должен нам доверять?

Лью провел толстыми пальцами по спутанным плотным волосам.

— Мои извинения, Тартов. Это чертовски хороший вопрос. Комментарии?

Кзанол нацелил дезинтегратор под углом тридцать градусов к горизонту и нажал переключатель.

Тоннель образовался быстро. Кзанол не мог оценить, насколько быстро, потому что после первой же секунды внутри не осталось ничего, кроме тьмы. Из тоннеля задул небольшой ураган. Кзанол оперся на ветер, словно на стену. В узком конусе луча дезинтегратора ветер был чист, но за его краем несся пылевой шторм. Ветер тоже представлял собой пыль, ледяную пыль, материю, разорванную на частицы по две-три молекулы силами взаимного отталкивания ядер.

Через десять минут Кзанол решил, что тоннель становится слишком широким. Однако входное отверстие было менее фута в поперечнике; он расширил его дезинтегратором. Но даже выключив устройство, не смог заглянуть достаточно глубоко.

Через секунду он шагнул во тьму.

Ларри протянул левую руку и потряс пилота за плечо. Никакой реакции. Словно это восковая фигура. Он, вероятно, чувствовал бы себя так же. Но щека человека была холодной. Пилот был не парализован, а мертв.

Где-то в глубинах сознания всплывала Джуди. Теперь это было не так, как раньше. Теперь Ларри в это верил. Даже разделенные более чем тремя миллиардами миль, он и Джуди каким-то образом чувствовали друг друга. Но не более того.

Он ничего не мог ей сообщить. Не мог предупредить ее, что через считаные часы, если не минуты, жукоглазое чудище захватит Землю.

Пилот не мог ему помочь. У него был миг на принятие решения, у этого профессионального извозчика миллионеров, и он сначала сделал правильный выбор, а потом — неправильный. Он решил умереть, убив всех на корабле, и это было правильно. Но ему надо было выключить термоядерную защиту, а не подачу топлива! Теперь он мертв, а Кзанол — на свободе.

Его вина. Без Ларри Гринберга в точке разворота при полете к Плутону Кзанола разнесли бы в газ. И вообще, он мог так и не сообразить, что скафандр находится на Плутоне. Сознавать это было неприятно.

Куда делся его ментальный щит? Два часа назад он выстроил непроницаемую телепатическую стену, противостоявшую самым яростным усилиям Кзанола. Теперь он не мог вспомнить, как это делалось. Он знал, что способен на это, что может ее удерживать.

Нет, все пропало. Какие-то воспоминания, тринтские воспоминания.

Но посмотрим. Когда тринт бросил всем приказ отключить их мысли, Ларри находился в кабинете Мэсни. Его ментальная защита… но ведь она уже имелась. Он откуда-то уже знал, как ее использовать. Знал еще тогда.

Подсолнечники восемь футов в поперечнике. Они поворачивались и поворачивались, следуя за солнцем, обходившим плантацию на полюсе Кзатита. Огромные серебряные параболические блюда, посылавшие концентрированный солнечный свет на свои темно-зеленые фотосинтезирующие наросты. Гибкие зеркала, водруженные на толстые узловатые стебли, зеркала, которые легкой рябью могли сместить смертоносный фокус куда угодно: на мятежного раба, на дикое животное или на нападающего тринта-врага. Этот фокус убивал не хуже лазерной пушки, и подсолнечники не промахивались. По какой-то причине они никогда не нападали на жильцов дома, который защищали.

Сидя в разбитом роскошном лайнере, Ларри Гринберг вздрогнул. Вот оно! Подсолнечниками, должно быть, управляли домашние рабы-тнуктипы! У него не было ни малейших доказательств, но он знал. В один прекрасный день все подсолнечники в Галактике повернулись к своим владельцам… И он подумал: «Мы, тринты… нет, те тринты ухитрились сами себя подставить. Остолопы!»

Снова погрузившись в воспоминания, он понял, что подсолнечники были не так велики, как казалось. Он видел их глазами Кзанола, Кзанола полутора футов высотой, ребенка восьми тринтских лет, Кзанола, еще не выросшего.

Мазерный пучок достиг Плутона, широко рассеявшись и чуть сместившись по частоте, пока выбирался из гравитационной ямы Солнца. К тому времени, когда он достиг цели, прошло более пяти часов, и волновой фронт составлял уже четверть миллиона миль в поперечнике.

Плутон его не остановил. Плутон создал еле заметную дыру. В пучок была вложена огромная энергия. Пучок ушел в бездну, двигаясь почти прямо к галактическому центру, ослабленный пылевыми облаками и расстоянием. Века спустя его уловили существа, ни в коей мере не напоминавшие людей. Они смогли определить форму конического пучка и засечь его вершину. Но точности не хватило.

По пути же…

— Лью, ты был прав, — заметил Тартов. — Там, куда мы направляемся, огня нет.

— Тогда ничего не поделаешь. Вы трое, спускайтесь. Я сверну на орбиту.

— Нам обязательно надо еще раз бросить жребий, понимаешь?

— Ерунда, Мэйб. Подумай, сколько я выиграю в покер после того, как использую здесь все свое невезение. Тартов, моя орбита готова?

— Подключи свой тупой компьютер, и я закачаю все данные прямо в него.

— Автопилот включен.

БИП-БИП.

Когда попискивающий сигнал прекратился, Лью почувствовал, что его корабль поворачивает. Копья ядерного пламени по сторонам начали уменьшаться. Справятся ли без него? Конечно, ведь они поясники. Если и появится опасность, то она придет сюда, на орбиту.

— Всем кораблям, — сказал он. — Удачи. Попусту не рискуйте.

— Говорит Хекстер. Лью, что-то на канале Земли.

Лью покрутил настройку частоты:

— Не могу найти.

— Частота чуть ниже.

— О! Естественно… Проклятие, оно зашифровано. Почему зашифровано?

— Может быть, у них появились маленькие секреты, — предположил Тартов. — Что бы там ни содержалось, теперь есть хорошая причина быстро покончить со всем этим.

— Да. Вы идите вперед и высаживайтесь. А я отошлю это на Цереру для декодирования. На получение ответа уйдет двенадцать часов, но какого черта?

Почему сообщение оказалось закодированным?

Лит Шеффер мог бы ответить на этот вопрос.

Даже сейчас, сидя в своем кабинете в каменных глубинах Цереры, в то время как пузырь Родильного описывал со скоростью улитки свою орбиту в тридцати милях над головой, Лит готовил ноту с извинениями в адрес ООН. Это была труднейшая из всех работ, которые ему приходилось делать! Но иного выхода не было.

Полторы недели назад с Нептуна пришло мазерное сообщение. История Гарнера подтвердилась: он отправился на Нептун в погоне за чрезвычайно опасным инопланетянином. Лит нахмурился и приказал немедленно прекратить домогательства в отношении земных перевозок.

Однако ущерб уже был нанесен. Две недели Пояс гонениями реагировал на скудные поставки с Земли. Это были настоящие гонения: он шифровал мазерные передачи, даже прогнозы солнечной погоды, в нарушение вековых традиций; использовал свою шпионскую сеть столь активно, что само ее существование стало оскорбительно очевидным. Секретность и подозрительность вошли в обиход, чего не бывало еще никогда. Земля отвечала в том же духе.

Теперь Пояс перестал использовать шифры, но Земля продолжала.

Содержали ли шифровки жизненно важную информацию? Почти наверняка нет, полагал Лит. Некоторые раскодированные сообщения, выбранные случайным образом, вызывали у него только скуку. Но Пояс не мог быть уверен до конца, в чем, конечно, и заключалась вся идея.

А корабли Пояса досматривались в портах Земли с оскорбительной дотошностью.

Настало время покончить с недоверием. Лит заскрежетал зубами и продолжил писать.

Сообщение начало повторяться, и Ллойд выключил его решительным движением.

— Она почувствовала его смерть, — сказал Люк. — Она об этом не знала, но ощутила, что он умер.

Его мысли неслись сами по себе… Она почувствовала его смерть. Каким образом некоторые люди узнают то, о чем узнать никак невозможно? В последнее время таких случаев было все больше. Люк никогда не обладал даже задатками пси-возможностей и завидовал немногим счастливцам, умевшим находить потерянные кольца или спрятавшихся преступников без малейших усилий, скупо поясняя: «Я подумал, что вы могли уронить его в майонез» или «Меня озарило, что он прячется в подземке и питается арахисом из торговых автоматов». Парапсихологи с их специальными картами доказали, что пси-силы существуют, но почти за двести лет дальше этого не продвинулись, если не считать псионных устройств вроде машины для контактов. Слово «псионика» же, по мнению Люка, означало «не знаю, как работает проклятая штука».

Как Джуди поняла, что «Золотое кольцо» разбилось? Ответ узнать невозможно, поэтому остается повесить на загадку табличку «ТЕЛЕПАТИЯ».

— И даже тогда, — сказал Люк, не заметив, что разговаривает вслух, — она ухитрилась обмануть себя. Потрясающе!

— В самом деле?

Люк резко повернул голову. Ллойд был напуган и даже не пытался этого скрыть. Он сказал:

— «Золотое кольцо» было очень прочным кораблем. Его двигатель находился в днище, помнишь? Днище было сделано так, чтобы выдерживать ядерный нагрев. А взрыв произошел под ним.

Люк почувствовал, как его захлестывает такой же страх.

— Мы это выясним прямо сейчас. — Он коснулся пульта. — Слушать всем кораблям. Андерсон, что ты знаешь о «Золотом кольце»?

— Да, я слышал ваш разговор. Такое могло случиться. Строители свадебного корабля отлично знали, что один несчастный случай, одна поломка способны разрушить бизнес на миллиарды марок. Они строили корабли, которые не ломаются. Жилой отсек «Золотого кольца» относительно меньше, чем у любого другого корабля из находящихся здесь, просто потому, что конструкторы добавили так много лишнего веса в стенки и в системы аварийной защиты.

Курилка произнес унылым тоном:

— А мы остались вне игры.

— Черта с два. Это сообщение было зашифровано. Ллойд, наведи мазер на Плутон. Надо предупредить поясников. Курилка, есть ли у вас сигнал типа SOS, который мы могли бы использовать?

— Нет необходимости. Они вас услышат. Но в любом случае уже поздно.

— Что ты имеешь в виду?

— Они спускаются.

Кзанол медленно шел сквозь тоннель. Там, куда падал свет, стенки отсвечивали тускло-белым. Постепенно Кзанол научился сохранять правильное расстояние от исчезающей дальней стены, следуя за лучом дезинтегратора, так что он двигался в наклонном цилиндре шести футов в диаметре. Ветер с ревом проносился мимо него и переставал быть ветром; это были летящие в вакууме и малой гравитации частицы пыли и льда, плотно забивающие тоннель позади.

Второй скафандр находился в двухстах футах, за концом наклонной трубы.

Кзанол посмотрел вверх. Отключив дезинтегратор, он стоял в ожидании, охваченный яростью. Они осмелились! Они как раз за зоной контроля, слишком далеко. Двигаются быстро, но сбрасывают скорость по мере приближения. Он ждал, готовый убивать.

Однако, поразмыслив, остановился. Ему нужен корабль, чтобы улететь с Плутона; его собственный корабль погиб в огне. Над ним одноместные суда, бесполезные для него, но он знает, что приближаются и другие. Нельзя их спугнуть.

Он позволит этим кораблям совершить посадку.

Одноместный корабль Лью висел носом вниз над поверхностью Плутона. Лью сам настроил гироскопы. Корабль останется в этом положении долго, возможно, до их износа. Но Лью ничего не мог разглядеть. Поверхность планеты была скрыта пеленой кипящих штормовых облаков.

Лью знал, что несколько минут назад миновал Полумесяц Котта. Он слышал слабое гудение включенной рации. Теперь, возвышаясь над искривленным горизонтом, к нему приближался шторм внутри шторма: титанический вихрь, над которым он пролетал уже дважды. Плутон совершает один оборот вокруг оси месяцами[48]. Только могучий поток воздуха, возникший внезапно и примчавшийся с другой стороны планеты, мог набрать достаточную боковую скорость, чтобы создать такой небесный водоворот лишь на основе эффекта Кориолиса. Вдоль бурлящего края мерцали языки пламени, но центр представлял собой широкий круг спокойной, чистой, близкой к вакууму пустоты, простиравшейся до поверхности ледяного плато.

По радио донесся голос Гарнера:

— …Пожалуйста, ответьте немедленно, чтобы мы знали, все ли в порядке. Есть реальная возможность того, что инопланетянин выжил при аварии, а в этом случае…

«Теперь ты мне об этом рассказываешь, все знающий заранее сукин сын!»

Лью не мог говорить. Его язык и губы застыли так же, как и остальные мышцы. Он прослушал все сообщение; оно повторялось и повторялось. Голос Гарнера звучал теперь беспокойнее, чем десять минут назад.

Ураган был почти под ним, и он смотрел прямо в глаз урагана.

От одного из темных пожаров на краю глаза язык пламени протянулся внутрь.

Это было похоже на первый взрыв, тот, который он наблюдал через телескоп. Но теперь-то Лью находился рядом! Все плато внизу исчезло в многоцветном пламени за первые же двадцать секунд. С неторопливым безразличием сонного гигантского ленивца в холодное утро огонь поднялся и дотянулся до корабля. То был огонь и лед, куски льда, достаточно большие, чтобы различать их глазами; горящий лед, вздымающийся и набирающий высоту и мощь; огненная тварь, тянущаяся, чтобы поглотить Лью.

Бега випринов. Горбатые скелетоподобные твари, похожие на огромных гончих-альбиносов, казалось, скользили над грязной поверхностью дорожки. Ноздри-воздухозаборники раздувались, кожа масляно блестела. Они мчались и мчались вокруг зрителей, стоявших, затаив дыхание, в центре круга. Воздух был полон Силы: тысячи тринтов отчаянно метали команды своим фаворитам, прекрасно зная, что у мутантного виприна нет мозгов, чтобы их воспринять. И Кзанол, сидящий на одном из самых дорогих мест, сжимающий бледно-лиловую пластиковую веревочку, знающий, что от этой гонки зависит, будет ли он вести жизнь изыскателя или же смотрителя машин-уборщиков. Он уйдет отсюда или с коммерциалами в количестве, достаточном для приобретения корабля, или вообще без ничего.

Ларри отбросил воспоминания. Это был слишком поздний период жизни Кзанола. Он хотел вспомнить куда более раннее время. Но его мозг был словно затуманен, воспоминания тринта — размыты и трудноуловимы. Будучи Кзанолом-Гринбергом, он не имел проблем с памятью, а будучи Ларри, он нервничал из-за ускользающих воспоминаний.

Самым ранним из воспоминаний Кзанола, которое Ларри смог вызвать, была сцена с подсолнечниками.

У него кончились сигареты. Они могли лежать у пилота в кармане, но Ларри был не в состоянии до него дотянуться. И он был голоден — не ел уже десять часов. Гнал бы помог. Определенно помог бы, поскольку убил бы его за секунды. Ларри оторвал пуговицу от рубашки и положил в рот. Она была круглая и гладкая, очень похожая на гнал.

Посасывая ее, он позволил своему сознанию раствориться.

Три корабля опустились на обратной стороне того, что оставалось от Полумесяца Котта. Пилоты в кабинах неподвижно сидели и ждали инструкций, охваченные яростью и сознающие свое бессилие. В четвертом корабле… Пищевые усики Кзанола встали торчком, стоило ему приглядеться.

Как будто он зондировал собственные впечатления от крушения. Ярко горящий ветер, Вселенная, заполненная ревущим, терзающим пламенем и сокрушительными ударами.

Ладно, в Лью он вроде уже не нуждается. Кзанол включил дезинтегратор и зашагал дальше. Что-то ярко заблестело сквозь темную стену льда.

— Они не отвечают, — сказал Ллойд.

Постоянное торможение в один «же» заставляло Люка сутулиться. Слишком мало, слишком поздно… Пояс потерпел поражение.

Но потом Гарнер сказал, прищурившись:

— Они блефуют.

Мэсни обернулся к нему с немым вопросом.

— Точно. Они блефуют, Ллойд, — повторил Гарнер. — Глупо было бы поступить иначе. Мы дали им такой идеальный шанс! Как открыть четыре пики в пятикарточном стад-покере. Превосходная возможность заставить нас сражаться не с тем врагом.

— Но если бы они были захвачены, мы тоже получили бы в ответ только молчание.

Люк говорил отрывистыми фразами, находя объяснения.

— Правильно. В любом случае радио бы молчало. Но и наш ответ в любом случае был бы один: стрелять на поражение. Либо флот возвращается с усилителем, либо усилитель оказывается в руках инопланетянина, летящего завоевывать Землю. Так и так нам придется атаковать.

— Ты ведь знаешь, что это означает?

— Скажи мне.

— Нам придется первыми убить Этвуда и Курилку. И Андерсона.

— Ох-ох. Насчет Этвуда — правильно. Он никогда не позволит нам стрелять в своих друзей, даже если они превратились в рабов. Но мы можем надеяться, что Андерсон возьмет Курилку под контроль.

— Как у тебя с координацией движений?

— У меня?

Люк призадумался. Неуверенные, трясущиеся руки, неуклюжие пальцы, плохой контроль сфинктерных мышц. Последствия паралича.

— Ты снова прав. Курилка сделает из Андерсона фарш. — Гарнер шумно вздохнул. — Нам придется разнести оба корабля.

— Люк, обещай мне… — Мэсни выглядел как сама смерть. Он и так был пожилым человеком и какое-то время умирал с голоду. — Я хочу, чтобы ты дал клятву: как только мы разнюхаем, где усилитель мыслей, так сразу уничтожим его. Не захватим, Люк. Уничтожим!

— Хорошо, Ллойд. Я клянусь.

— Если попытаешься доставить его домой, я тебя убью. Я не шучу.

Его палец, слишком большой палец в слишком большом рту с маленькими игольчатыми зубами. Кзанол лежал на боку, просто комок плоти, и сосал свой палец, потому что был голоден. Он всегда будет голоден.

Вошел кто-то огромный, заслонив свет. Мать? Отец? Его рука дернулась, презрительно выдернув палец изо рта и больно оцарапав его о новые зубы. Он попытался поместить палец обратно, но тот больше не двигался. Кто-то могучий и массивный велел ему никогда так больше не делать. Он никогда больше так не делал.

Ментальной защиты тогда еще не было. Забавно, как врезалась в память эта картина раннего разочарования.

Еще что-то…

Комната полна гостей. Ему четыре тринтских года, и ему впервые позволили выйти в общество. Отец с гордостью показал его гостям. Но шум, телепатический шум, был слишком громким. Он сразу же стал стараться думать как все. Это его напугало. Произошло что-то ужасное. Струя темно-коричневого полужидкого вещества вырвалась из его рта и растеклась по стене. Он публично испражнился.

Гнев, режуще-красный гнев. Он вдруг потерял контроль над конечностями; он побежал, спотыкаясь, к двери. Гнев отца и собственный стыд — или стыд отца? Он не мог понять. Но это было больно, и он боролся с этим, закрыл для него свое сознание. Подобно задутому пламени исчез отец, исчезли гости, исчезло все. Он оказался один в пустом мире. Он остановился, перепуганный. Другие сознания вернулись.

Его отец был горд, горд! Маленький четырехлетний Кзанол уже обладал Силой!

Ларри состроил хищную ухмылку и встал. Его скафандр… в салоне, на одном из кресел. Он поднял скафандр, натянул и вышел наружу.

Кзанол дергал огромный блестящий предмет, пока не высвободил его изо льда. Штуковина напоминала уродливого великана, лежащего на боку.

Позади лед плотно забил тоннель, и тот, в сущности, стал воздухонепроницаемым. Тем лучше. Используя сжатый воздух собственного скафандра, Кзанол заполнил свою ледяную комнату. Он нахмурился, взглянув на указатели у себя на груди, и снял гермошлем.

Воздух был холодным и разреженным. Но зато не придется тащить шлем-усилитель до корабля. Можно надеть его здесь.

Кзанол глянул на лежащий скафандр и сообразил, что потребуется помощь, чтобы доставить его обратно. Кзанол направил свое Внимание к Ларри Гринбергу. И обнаружил пустоту.

Гринберг исчез.

Умер? Нет, Кзанол бы точно это почувствовал.

Нехорошо, просто очень нехорошо. Гринберг предупредил, что попытается ему помешать. Раб уже, наверное, в пути, и его ментальная защита в полном порядке. К счастью, усилитель его остановит. Он взял бы под контроль даже взрослого тринта.

Кзанол наклонился, чтобы перевернуть скафандр на лицо. Тот был не тяжелым, однако массивным. Но сдвинулся.

Шел снег. В разреженном воздухе снежинки сыпались, словно щебень, подброшенный взрывом. Снег падал с такой силой, что мог убить незащищенного человека. Упав, он слипался в плотный слой, приятно хрустевший под ногами.

К счастью, Гринбергу не нужно было смотреть по сторонам. Он ощущал, где находится Кзанол, и уверенно шел в том направлении. Его скафандр уступал кзаноловскому. Холод потихоньку просачивался в перчатки и сапоги. Но Ларри терпел и худшее в лыжных походах; тогда это ему нравилось.

Потом его мозг захлестнуло Силой. Тут же взметнулась ментальная защита. Волна мгновенно исчезла. Но теперь он не мог найти Кзанола. Тринт тоже установил ментальный щит. Ларри постоял в растерянности, потом зашагал дальше. При нем компас, так что кругами ходить не придется. Но Кзанол теперь знает о его приближении.

Постепенно в сознании всплыло остаточное изображение. Всеми своими чувствами: зрением, слухом, осязанием — и кинестетическими нервами он ощутил, что делал Кзанол в момент выброса Силы.

Он склонился над вторым скафандром.

Слишком поздно.

Ларри не мог бежать, скафандр для этого не был приспособлен. В приливе отчаяния он осмотрелся, потом, поскольку это никак не могло помочь, пошел дальше.

Идти. Стряхнуть лед с лицевого щитка и идти.

Идти, пока тебе не прикажут остановиться.

Полчаса спустя, через час после того, как Ларри покинул корабль, он заметил порошкообразный снег — легкий и пушистый, совсем не похожий на падающие ледяные пули. Следы раскопок Кзанола. Это послужит указателем.

Порошкообразный снежный покров все утолщался, пока вдруг не вырос в снежную гору. Попытавшись забраться на нее, Ларри съехал обратно в белом вихре. Но ему надо попасть туда! Когда Кзанол откроет скафандр, все будет кончено.

Он продолжал взбираться.

Ларри был уже на полпути к вершине, он почти изнемог, но тут склон зашевелился. Снег густо вылетал наружу и падал медленным фонтаном. Ларри поспешно съехал обратно, чтобы его не похоронило заживо.

Снег продолжал вылетать. Кзанол прокапывал себе лаз… Но почему он не надел шлем?

Фонтан стал выше. Частицы льда, замерзшие на высоте многих миль в сгоревшей и теперь остывающей атмосфере Плутона, пролетали насквозь и прилипали к скафандру Ларри. Ему приходилось двигаться, чтобы не очутиться в сплошном ледяном коконе. Теперь он весь был покрыт коркой полупрозрачного льда, растрескавшейся на сочленениях скафандра.

Внезапно он понял ответ. Губы растянулись в счастливой улыбке, и дельфинье чувство юмора весело всплыло на поверхность.

Кзанол выбрался из тоннеля и вытащил бесполезный запасной скафандр. Ему пришлось расчищать дорогу дезинтегратором, и взбираться на тридцатиградусный уклон, и волочить груз, равный собственному весу, находясь в скафандре, весившем почти столько же. Кзанол очень устал. Будь он человеком, заплакал бы.

Вид уходящего вниз склона его почти доконал. Пробираться через все это?.. Но он вздохнул и сбросил второй скафандр с холма. Посмотрел, как тот скатился к подножию и застыл, полузасыпанный. Затем Кзанол последовал за ним.

Снег падал все сильнее, сотни тысяч тонн свежеобразованной воды замерзали и сыпались; планета старалась восстановить равновесие при сорока градусах выше абсолютного нуля. Кзанол продвигался вслепую, ставя одну большую куриную ногу перед другой, при каждом шаге вздрагивая от сотрясения, держа сознание закрытым, потому что он помнил: Гринберг где-то поблизости. Разум отупел от усталости и чуждого холода.

Он уже был на полпути вниз, когда снег вздыбился перед ним наподобие гигантского тринта. У Кзанола перехватило дыхание, и он остановился. Фигура похлопала рукавицей по лицевому щитку, толстый лед раскололся и осыпался.

Гринберг! Кзанол поднял дезинтегратор.

Почти небрежно, с истинно дельфиньей улыбкой, Гринберг протянул руку и ткнул застывшим указательным пальцем в грудь Кзанола.

Одноместный корабль облетал Плутон слишком долго — целых тридцать четыре часа. Гарнер и Мэсни спали по очереди, чтобы следить за экраном телескопа и не прозевать актиническую полосу улетающего корабля. Переговоры между кораблями их флота почти не велись. Каждый разговор был серьезным испытанием, ибо все знали, что сражение очень близко, но никто не хотел даже намекнуть на такую возможность. Но вот одноместный корабль Лью даже при выключенном двигателе стал виден на экране телескопа. И Люк, наблюдая, хотя это была не его вахта, наблюдая, хотя он знал, что должен спать, наблюдая сквозь веки, уподобившиеся наждачной бумаге, наконец произнес магические слова:

— Они не блефуют.

— Откуда такой внезапный вывод?

— Никакого смысла, Ллойд. Тут хоть блефуй, хоть не блефуй, но флот должен был бы сняться с места, как только они нашли бы усилитель. Чем дольше они ждут, тем более уравниваются наши скорости, тем точнее будут наши стрелы. Они находятся внизу слишком долго. Их захватил инопланетянин.

— Я все время так и считал. Но почему он сам не улетел?

— На чем? На Плутоне только одноместные корабли. Он не может улететь. Он поджидает нас.

Проведенное совещание не только принесло облегчение, но и дало практические результаты. Одним из которых явилось то, что Вуди Этвуд провел тридцать часов, стоя в воздушном шлюзе «Иводзимы».

Почтительного расстояния в четыре миллиона миль вполне хватало для флота поясников. Гарнер решил, что оно достаточно и для них. Его корабль и еще один сделали остановку в космическом пространстве, сохраняя удобную тягу в один «же». Третий отправился своим путем и был теперь в нескольких сотнях миль над все еще покрытой облаками поверхностью.

— Странно, — сказал Курилка. — Как только ты решаешь, что одним из наших кораблей можно пожертвовать, это оказывается корабль Пояса.

— Ну, Старый Курилка, а каким кораблем воспользовался бы ты?

— Не путай меня своей логикой.

— Слушай, — произнес Мэсни.

По радио хотя и слабо, но вполне четко донесся то нарастающий, то затухающий вопль, словно от воздушной сирены.

— Это сигнал бедствия «Ленивой восьмерки», — сказал Андерсон.

Корабль номер шесть теперь стал роботом. Привод одноместного корабля управлялся с пульта «Хайнлайна». Андерсон включил двигатели ориентации и общий разгон, наблюдая на экране «Хайнлайна» сигнал от телескопа номера шесть. Разумеется, они должны были использовать одноместный корабль. Корабль Земли, рассчитанный на двоих, был бы как раз тем, в чем отчаянно нуждался инопланетянин.

— Ну что, опустим его?

— Давайте посмотрим, как там Лью, — сказал Вуди.

Андерсон направил одноместный корабль туда, где флагман обращался вокруг Плутона, выключил тягу и подогнал его поближе вспомогательными двигателями. Наконец он и четверо остальных увидели замерзшие, зазубренные края колпака над рубкой Лью. На металлическом крае виднелись следы жара. Лью был там — фигура в высоком тонком металлическом скафандре, — но он не двигался. Он был мертв или парализован.

— Сейчас мы ничего не сможем для него сделать, — сказал Курилка.

— Правильно, — согласился Люк. — Нет смысла откладывать самый страшный момент. Опускайте корабль.

Сигнал бедствия шел с поля, засыпанного нетронутым снегом.

Андерсон за всю свою жизнь так не трудился. Что-то постоянно бормоча под нос, он удерживал корабль неподвижно, в миле над местом, откуда шел сигнал, пока снег не вскипел, дав дорогу. На экране «Хайнлайна» появилась сначала мгла, потом густой туман. Он включил инфракрасный прожектор. Это помогло мало. Молодой Андерсон несколько раз выразился так, что даже Курилка поморщился. Внезапно Андерсон замолчал, и все пятеро наклонились, чтобы лучше видеть.

Изо льда появилось «Золотое кольцо».

Андерсон опустил одноместный корабль с предельной осторожностью. В момент посадки корабль загремел, как медный колокол. Картинка на экране затряслась.

В наступившем молчании через верхний шлюз «Золотого кольца» с трудом выбралась двуногая фигура. Она спустилась и двинулась к ним сквозь снег.

Свадебный корабль больше не был космолетом, но послужил хорошим местом для собраний и лазаретом. Особенно лазаретом, поскольку из десяти человек, сидевших вокруг стола для игры в кости, лишь двое были здоровы.

Ларри Гринберг, тащивший на каждом плече по тринтскому скафандру, вернулся к «Золотому кольцу» и обнаружил его почти захороненным во льду. Блестящая корка, покрывавшая верх корабля, была двадцати футов в толщину. Он смог проложить себе путь с помощью сварочного аппарата из комплекта инструментов скафандра, но к тому времени, как открыл шлюз, пальцы его рук и ног оказались обморожены. Почти три дня он ждал помощи. И был крайне разочарован, найдя номер шесть пустым, но смог передать сообщение, просто показав его наблюдателям через телескоп: «Все спокойно, спускайтесь».

Курилка Петропулос и Вуди Этвуд — только они пока были работоспособны — переместили парализованных поясников к «Золотому кольцу» на двухместных кораблях. Четверо пока могли только двигать глазами и разговаривать. Там, где из-под волдырей проглядывала кожа, руки, ноги и шея Лью казались поджаренными. Система охлаждения его скафандра не выдержала нескольких секунд погружения в раскаленный газ. Не будь газ столь разреженным, пластиковые соединители в системах охлаждения и подачи воздуха точно бы расплавились — о чем он будет снова и снова рассказывать годы спустя любознательным слушателям. Но это годы спустя. Потом остальные вспомнят, что все были одеты в скафандры, когда получили приказ разбить свои лобовые стекла, и что, если бы Курилка и Вуди не нашли их в таком виде, они бы все умерли от голода в своих кораблях.

А сейчас они в безопасности.

Гарнер и Андерсон уже почти вышли из искусственного паралича, который теперь проявлялся только в нарушениях координации.

— Итак, мы это сделали, — сказал Люк, с сияющей улыбкой глядя на всю компанию. — А я боялся, что Последняя война начнется на Плутоне.

— Я тоже, — произнес Лью, чуть невнятно выговаривая слова. — Мы боялись, что вы не поймете намека, когда мы были не в состоянии ответить. Вы могли решить, что это какая-то глупая уловка. — Он зажмурился, отбрасывая воспоминания. — Так что же делать с запасным скафандром?

Всеобщее внимание обратилось к нему. Собственно, с целью обсудить этот вопрос они тут и собрались.

— Нельзя допустить, чтобы его захватили земляне, — сказал Курилка. — Они могут его открыть. А у нас нет их замедлителя времени.

Не глядя на Люка, он добавил:

— Некоторые изобретения должны быть запрещены.

— Вы сможете соорудить замедлитель, проведя небольшое исследование, — сказал Гарнер, — так что…

— Сбросить скафандр на Юпитер, — посоветовал Мэсни. — Пристегнуть к корпусу «Хайнлайна», на котором полетим я и Вуди. Если мы оба вернемся живыми, вы будете знать, что он сброшен. Правильно?

— Правильно, — сказал Лью.

Гарнер кивнул. Остальные обдумали эту идею и нашли ее хорошей, несмотря на утрату знаний, которые будут захоронены вместе со скафандром. У Ларри Гринберга были и другие возражения, но он оставил их при себе.

— Все согласны? — Лью окинул взглядом салон. — Хорошо. Так в каком же из них усилитель?

Последовали две-три секунды растерянного молчания.

— В том сморщенном, с пустыми руками, — показал Гринберг.

Теперь все стало очевидным. Второй скафандр имел складки и выступы; конечности были искривлены; он выглядел просто как мешок. Но скафандр, который был Кзанолом…

Он лежал в углу салона, с согнутыми ногами и наполовину поднятым дезинтегратором. Даже в необычной форме рук и ног и в ничего не выражающем зеркале лица читались удивление и страх — вероятно, последние эмоции тринта. Еще должна быть ярость, ярость разочарования, которая овладела Кзанолом, когда он впервые увидел выцветшее пятно там, где ранее находился спасательный выключатель второго скафандра.

Гарнер выпил залпом порцию шампанского из запасов свадебного корабля.

— Итак, решено. Морская статуя отправится обратно на Выставку сравнительных культур ООН. Скафандр с сокровищами будет скинут на Юпитер. Полагаю, что на Солнце было бы надежнее, ну да черт с ним. Гринберг, а куда полетишь ты?

— Домой. А потом, думаю, на Джинкс.

На лице Ларри Гринберга появилась улыбка, какая-то кисло-сладкая, по мнению Гарнера, но он так и не догадался о ее значении.

— Теперь они не смогут отказать мне и Джуди. Я единственный человек во Вселенной, способный читать письменность брандашмыгов.

Мэсни тряхнул головой и расхохотался. Смех у него был рокочущий, неудержимый, заразительный, как болезнь.

— Только, Гринберг, лучше не читай их мысли. Если не будешь осторожен, в конце концов превратишься в целый космический зверинец.

Остальные тоже рассмеялись, и Ларри улыбался вместе с ними, хотя он один знал, насколько справедливы слова Мэсни.

Или Гарнер догадался? Старик смотрел на него очень странным взглядом. А ну как и правда Гарнер догадался, что два миллиарда лет назад Кзанол захватил с собой раба-ракарлива в качестве сувенира и игрушки?..

Глупости.

Так что только Ларри будет об этом знать. Скафандр мог бы спровоцировать войну. Сейчас управляемый термояд столь же обычен, как электрогенераторы полтора века назад, и любая война может стать самой последней. Скафандр полетит на Юпитер. С ним обречен отправиться и раб-ракарлив, на целую вечность похороненный в мертвом безмолвии стазиса.

Смог бы Ларри Гринберг пожертвовать невиновным разумным существом даже для такой цели? Ларри, плюс дельфин, плюс тринт вообще не сомневался.

«Просто раб, — прошептал Кзанол. — Маленький, глупый, уродливый, стоит от силы полкоммерциала».

«Не может защитить себя, — подумал Чарли. — У него и прав-то нет».

Ларри подумал, что Джуди не должна узнать об этом даже случайно, и перешел к более приятным мыслям.

«О чем он размышлял? — спросил себя Гарнер. — Впрочем, он уже оставил эту мысль; я могу больше не следить за ним. Но я бы душу отдал за умение читать сознание в течение часа. При условии, что я сам мог бы выбрать этот час».

НА ДНЕ ЯМЫ ^{(рассказ)}

Двенадцатью этажами ниже сада, разбитого на крыше отеля, виднелись цитрусовые плантации, пастбища и фермерские хозяйства. Их ровные прямоугольники расходились во все стороны, загибаясь все выше и выше. В пяти милях сверху сияла ядерная солнечная установка, вытянувшаяся по оси слегка выпуклого цилиндра Фермерского астероида. Еще пятью милями выше находилось небо — лоскутное одеяло из небольших полей, разделенное кольцом озер и вытекающих из них рек. Небо, усыпанное крошечными красными вспышками тракторов с автоматическим управлением.

Лукас Гарнер рассеянно блуждал взглядом по твердому небесному своду. По приглашению правительства Пояса он впервые оказался в полом мире, объединив отдых от напряженной работы в Объединенных Нациях с возможностью получить новые впечатления, — редкая удача для человека в стосемидесятилетнем возрасте. Он чувствовал приятное волнение, рассматривая закругленное небо, состоявшее из расплавленных скальных пород и привозной почвы.

— В контрабанде нет ничего предосудительного, — заявил Лит Шеффер.

Небосвод над головой был усеян отелями, словно фермерский мир превращался в город. Гарнер знал, что это не так. Эти отели, как и отели в других полых мирах, служили для тех редких случаев, когда требовалась обстановка, напоминающая Землю. Самим поясникам дома не нужны. Дом поясника — его скафандр.

— Вы хотите сказать, — вернулся Гарнер к разговору с хозяином отеля, — что контрабанда ничем не отличается от карманной кражи?

— Как раз это я не хотел сказать.

Шеффер достал из кармана комбинезона что-то черное и плоское и положил на стол.

— Я собираюсь послушать это чуть позже. На Земле, Гарнер, карманная кража не считается преступлением. Должно быть, из-за того, что вы вечно собираетесь в кучу. Вы так и заставили работать закон, запрещающий потрошить карманы. В Поясе же контрабанда противозаконна, но не предосудительна. Это похоже на ситуацию, когда плоскоземелец не заплатил за парковку. Вы не роняете при этом своего достоинства. Если вас поймали, вы просто платите штраф и забываете об этом.

— Ах вот как.

— Если кто-то захочет переслать свое добро через Цереру — это его дело. Такая пересылка обойдется ему ровно в пятьдесят процентов. Если же он решит, что сможет ускользнуть от золотокожих, — это опять же его собственный выбор. Но если мы поймаем его, то конфискуем весь груз и все будут смеяться над ним. Никто не станет жалеть неудавшегося контрабандиста.

— Именно это и хотел сделать Мюллер?

— Ха! Он вез очень ценный груз — двадцать килограммов чистейших монополей[49] северной полярности. Искушение было слишком сильным. Он пытался прошмыгнуть мимо нас, но наш радар засек его. И тогда он сделал глупость. Попробовал пройти по краю ямы. Должно быть, он направлялся к Луне, когда мы его обнаружили. Церера с ее радаром уже была позади. Но наши корабли преградили ему дорогу и двинулись навстречу с ускорением в два «же». Его старательский корабль не мог выдать больше половины «же», поэтому мы рано или поздно подтянули бы его к борту, как он ни рыпайся. И тут он заметил, что Марс прямо у него по курсу.

— Яма, — уточнил Гарнер; ему приходилось иметь дело со многими поясниками, и он успел ознакомиться с их сленгом.

— Она самая. Первым побуждением любого поясника было бы изменить курс. Нас учили избегать гравитационных колодцев. Приблизившись к яме, человек может погибнуть полудюжиной разных способов. Хороший автопилот сумел бы благополучно провести его по краю ямы, или рассчитать выход из штопора, или даже, упаси меня боже, посадить на поверхность. Но у старателей не бывает хороших автопилотов. А с плохими никто не рискует приближаться к яме.

— Вы к чему-то клоните, — печально сказал Гарнер. — Сделка?

— Вы слишком стары, чтобы вас можно было одурачить.

Иногда Гарнер и сам в это верил. В какой-то момент, между окончанием Первой мировой войны и созданием второго полого мира, он научился читать выражение лиц точно так же, как другие читают следы. Нередко это помогало сэкономить время — и Гарнер считал, что его время стоит экономить.

— Продолжайте, — попросил он.

— Второе, что пришло в голову Мюллеру, — это попытаться использовать яму. Выход из штопора обеспечивал ему более резкое изменение курса, чем то, чего он добился бы, понадеявшись на двигатель. Был как раз подходящий момент, Марс закрыл бы его маневр от Цереры. Он мог бы к тому же пройти чертовски близко к поверхности. Атмосфера Марса такая же жидкая, как мечты плоскоземельца.

— Покорно благодарю, Лит. Но разве Марс принадлежит не Объединенным Нациям?

— Только потому, что мы никогда не претендовали на него.

Значит, Мюллер нарушил границу.

— Продолжайте. Что с ним произошло дальше?

— Пусть он сам расскажет. Это его бортовой журнал.

Лит Шеффер произвел какую-то манипуляцию с черной плоской коробочкой, и из нее послышался мужской голос.

Небо плоское, земля плоская, и они сливаются где-то в бесконечности. Звезд не видно, кроме одной большой, которая выглядит немного крупней, чем если смотреть из Пояса, и цвет ее меняется к тускло-красному, как и цвет самого неба.

Это дно ямы, и я, должно быть, сошел с ума, когда рискнул сюда сунуться. И вот я здесь. Я спустился и остался в живых. Вот уж не ожидал, что такое возможно.

Это была безумная посадка.

Вообразите себе вселенную, половину которой заменили некоей бурой абстракцией, слишком далекой и слишком большой, чтобы различить какие-то значимые детали, когда она пролетает мимо вас в адской свистопляске. Причудливый звон, не похожий ни на что когда-либо слышанное вами, проникает сквозь стены, словно это захлопал крыльями ангел смерти. Стены перегрелись. Охладительная система скулит даже громче, чем свистит бьющийся о корпус воздух. Затем, будто бы вам недостаточно других проблем, сам корабль начинает дрожать, как смертельно раненный динозавр.

Это оторвались топливные баки. Все четыре внезапно и одновременно срезали стыковочные болты и закружились перед моими глазами, вишнево-красные от перегрева.

Теперь мне оставалось только выбирать из двух зол. И выбирать очень быстро. Если я продолжу двигаться по параболе, то вылечу в открытый космос в неизвестном направлении и с тем топливом, что еще осталось во внутреннем охладительном баке. Система жизнеобеспечения позволит мне протянуть не больше двух недель. Не так уж много шансов добраться куда-нибудь за это время с ограниченным запасом топлива, и при этом еще придется следить, не догоняют ли меня золотокожие.

Зато топлива в охладительном баке хватит, чтобы совершить посадку. Даже возле Земли корабль расходует совсем немного топлива на вход и выход из «домашнего» гравитационного колодца. Бо́льшая его часть сгорает при быстром маневрировании. А Марс меньше Земли.

Ну и что дальше? Я все равно не продержусь больше двух недель.

И тут я вспомнил про старую базу «Лакус Солис»[50], заброшенную семьдесят лет назад. Безусловно, я смог бы оживить их систему жизнеобеспечения настолько, чтобы хватило на одного человека. И даже с помощью электролиза получить из воды водород. Это не так рискованно, как выныривать в неизвестность.

Правильное это было решение или нет, но я пошел на посадку.

Звезды исчезли, и земля вокруг выглядела нелепо. Теперь я понимаю, почему обитателей планет называют плоскоземельцами. Я чувствую себя, как комар на столе.

Сижу здесь и вздрагиваю от испуга при одной только мысли о выходе наружу.

Под темно-красным небом раскинулось пыльное море с разбросанными по нему как попало стеклянными пепельницами. Самые маленькие, прямо напротив входа, имеют не больше двух-трех дюймов в диаметре. Самые большие в поперечнике достигают мили. Когда я снижался, радар показал фрагменты более крупных кратеров, скрытых в глубине под пылью. Пыль рыхлая и мелкая, почти как песок. Я сел легко, словно перышко, но корабль погрузился в нее до середины высоты жилого модуля.

Я очутился возле кромки кратера, того самого, что приютил старую базу плоскоземельцев. Сверху база похожа на огромный прозрачный плащ, сброшенный на потрескавшийся пол.

Жутковатое место. Но рано или поздно я должен отправиться туда; как еще можно включить систему жизнеобеспечения базы?

Дядя Бэт частенько говорил мне, что глупость карается смертью.

Завтра я выйду наружу.

Часы подсказывают, что сейчас утро. Солнце огибает другую сторону планеты, и без него небо уже не кажется таким кровавым. Оно почти похоже на открытый космос, если вы помните, как он выглядит в стороне от гравитационных колодцев, хотя звезды светят тускло, словно сквозь матовый пластик. Из-за горизонта показалась большая звезда, вспыхивая и угасая, как вращающийся бриллиант. Должно быть, это Фобос, потому что он появился со стороны заката.

Я выхожу. Продолжу позже.

Корабль окружен чем-то вроде вогнутой стеклянной раковины, образовавшейся из расплавленной пыли на том месте, где ее обожгло пламя при посадке. Жилой отсек, та его часть, что не погрузилась в пыль, покоится в самом ее центре, словно лягушка на кувшинке в Родильном астероиде. Раковина покрылась паутиной трещин, но она достаточно прочная и по ней можно ходить.

Не то что по пыли.

Пыль напоминает густое масло. Как только я ступил на нее, меня тут же начало засасывать. Пришлось чуть ли не вплавь добираться до края кратера, как до берега. Это было нелегким делом. К счастью, раковина с одного края примыкает к скалистой кромке кратера, так что мне не понадобится снова повторять это упражнение.

Странная она, эта пыль. Не думаю, что ее можно найти где-то в другом месте. Это остатки сгоревших в атмосфере метеоритов, осевшие на поверхность планеты. На Земле такую мелкую пыль смыло бы дождями в море, и она превратилась бы в осадочные породы, в натуральный цемент. На Луне она подверглась бы вакуумной цементации, этому проклятию для микротехнологий Пояса. Но здесь как раз хватает «воздуха», чтобы пыль поглощала его — препятствуя вакуумной цементации, но не настолько, чтобы остановить метеориты. В результате эта пыль совсем не похожа на цемент. Она ведет себя как вязкая жидкость. Вероятно, единственные твердые поверхности на планете — это метеоритные кратеры и горные хребты.

С высотой склоны кратера становятся все более неровными. Это изломанные, торчащие под углом глыбы вулканического стекла. Края у них острые, почти как бритва. Должно быть, этот кратер образовался сравнительно недавно. У его подножия лежал полупогружённый в неглубокое пыльное озеро купольный город. При такой силе тяжести двигаться довольно легко — она чуть меньше, чем дает максимальное ускорение моего корабля. Тем не менее я едва не сломал лодыжку, спускаясь по скользким, покрытым пылью глыбам. Как и все прочие, этот кратер тоже напоминал разбитую пепельницу, кое-как сложенную заново, словно пазл.

Купол накрывал базу, как палатка, из которой выкачали воздух. Генератор воздуха стоял снаружи — огромный металлический куб, почерневший за семьдесят лет под воздействием марсианской атмосферы. Должно быть, его чертовски тяжело поднять. Не понимаю, как они сумели доставить его сюда с Земли на ракете с химическим или ионным топливом. А главное, зачем? Что им понадобилось на Марсе?

Если и существует где-нибудь бесполезный мир, то это он и есть. Он намного дальше от Земли, чем Луна. Сила тяжести здесь слишком большая. Никаких природных ресурсов. Стоит упасть давлению в скафандре, и весь вопрос сведется к тому, что случится быстрей: тебя разорвет декомпрессия или ядовитый диоксид азота разъест твои легкие?

Колодцы?

Где-то на Марсе спрятаны колодцы. Один из них нашла первая экспедиция в девяностых годах двадцатого века. Неподалеку лежало чье-то мумифицированное тело. Его разорвало от соприкосновения с водой, поэтому никто так ничего и не узнал о нем, включая его возраст.

Они надеялись отыскать живых марсиан? Если даже и так, чего добились?

Рядом с куполом стояли два двухместных марсохода. У них далеко разнесенные и очень широкие колеса, вероятно способные удержать марсоход на поверхности при езде по пыльному морю. Но нужно тщательно выбирать место для остановки. В любом случае я не собираюсь ими пользоваться.

Думаю, генератор воздуха сможет заработать, если я подсоединю его к энергосистеме корабля. Ее батареи истощены, и теперь главную роль будет играть ядерная установка. К моим услугам тысячи тонн нужного для дыхания кислорода. Генератор выделит его из двуокиси азота, а также высвободит незначительное количество водяного пара. Затем я получу из воды водородное топливо. Но где взять энергию? На базе должны быть силовые кабели.

Вне всякого сомнения, я не смогу позвать на помощь. Антенны корабля расплавились при посадке.

Я взглянул на купол и увидел труп мужчины, распростертый всего в нескольких футах передо мной. Он умер от разрыва легких. Вероятно, я отыскал бы разрез в куполе, если бы у меня было время обойти его кругом и осмотреть.

Что же здесь произошло?

Я заснул на рассвете. Период вращения Марса на самую малость длинней суток по корабельному времени, что очень удобно. Я могу работать, когда светят звезды и не видно пыли, это помогает сохранить рассудок. Но вот я уже позавтракал и сделал уборку на корабле, а до заката осталось еще два часа. Может быть, я просто трус? Я не могу выйти наружу днем.

Со стороны солнца небо, окрашенное двуокисью азота, напоминает свежую кровь. С другой стороны оно почти черное. И без единой звезды. Однообразие пустынной равнины нарушают лишь кратеры и повторяющийся узор пыльных дюн, настолько пологих, что заметны они лишь у горизонта. Что-то напоминающее прямую линию лунных гор уходит далеко в пустыню, но они разрушены, как скелет давным-давно умершего гиганта. Или это просто край древнего кратера? Должно быть, боги возненавидели Марс и потому поместили в самом сердце Пояса. Эта потрескавшаяся и покрытая пылью планета кажется символом старости и упадка. Такая эрозия может существовать только на дне ямы. Продолжу позже.

Почти рассвело. На звездном небе появились красноватые разводы.

После заката я вошел на базу через воздушный шлюз, который до сих пор действует. На ровном участке, напоминающем городскую площадь, лежали десять трупов. Еще один, не успевший натянуть скафандр, оказался в административном здании, а двенадцатого я еще вчера разглядел сквозь прозрачную стену купола. Двенадцать человек, и все они погибли от разрыва легких. Или от взрывной декомпрессии, если выражаться по-научному.

Лишь половину круглой по форме базы занимали дома. На остальной части не было ничего, кроме ровного пола из расплавленного песка. Детали сборных домов лежали на нем аккуратными штабелями: стены, потолки, перекрытия, готовые к монтажу. Думаю, обитатели базы ожидали пополнения с Земли.

В одном из домов нашлась электропроводка. Один конец кабеля я прикрепил к аккумулятору воздушного генератора, а другой подсоединил к своей ядерной установке. Пусть наполнит кислородные баллоны, которые я отыскал возле штабелей. Генератор начал засасывать двуокись азота под купол.

Теперь я знаю, что произошло с базой плоскоземельцев.

Купольный город опустел из-за убийства. В этом нет никаких сомнений. Когда я включил генератор, то сразу заметил струйки пыли, выдуваемой наружу. Купол был разрезан. Ножом, если судить по острой кромке прорехи. Его можно заделать, если я найду ремонтный комплект. Должны же они где-нибудь храниться.

Тем временем я получу кислород и воду. По мере заполнения баллонов кислород можно будет переливать в систему жизнеобеспечения. Там он преобразуется в обычный воздух, который я закачаю в резервуары. А воду можно просто слить в туалетный бачок, если только я найду способ перенести ее на корабль. Может быть, в кислородных баллонах?

Рассвет.

Административное здание служило также хранилищем записей. Они фиксировали все события в жизни базы, очень тщательно и ужасно скучно. Что-то наподобие корабельного журнала, но слишком многословно и утомительно. Как-нибудь потом я дочитаю его до конца.

Я нашел куски пластика, из которого изготовлен купол, и немного контактного клея. С их помощью я заделал разрез. Но купол так и не надулся. Я вышел наружу и нашел еще два разреза, точно таких же, как первый. Залатав их, я отправился на поиски новых. И нашел еще три. Когда их заклеил, уже приближался рассвет.

Кислородные баллоны держат воду, но их придется нагревать, чтобы вода испарилась и вышла наружу. Это нелегкая работа. Спрашивается, что лучше: так и поступить или починить купол и провести электролиз внутри его? Сколько там еще разрезов?

Я нашел еще шесть. Сколько же тогда было убийц? Не больше трех. Я насчитал в куполе двенадцать трупов, а в составе экспедиции, согласно записям, было пятнадцать человек.

Золотокожие так и не объявились. Если бы они решили, что я здесь, то давно уже сели бы поблизости. С запасом кислорода на несколько месяцев я без труда доберусь до цели, как только выкарабкаюсь из этой ямы.

Еще два разреза в куполе, итого восемь. Они располагаются равномерно на расстоянии приблизительно в двадцать футов один от другого. Похоже, кто-то бежал вокруг купола и разрезал пластиковую оболочку, пока она еще была туго натянута. Я заклеил повреждения, и к моменту моего выхода из купола он заполнился воздухом.

Я дошел до середины журнала, и пока никто еще не видел марсиан. Однако я был прав, люди прилетели сюда именно ради этого. С тех пор нашли еще три колодца. Как и первый, они были сложены из шлифованных алмазных блоков, очень старых — вероятно, в десятки или сотни тысяч лет. На дне двух из них скопился грязноватый диоксид азота. Два других совершенно сухие. Каждый имел «информационный блок», покрытый непонятными полустертыми письменами. Согласно расшифрованным фрагментам, эти колодцы служили своего рода крематориями. Труп умершего марсианина взрывался, коснувшись поверхности жидкого диоксида азота. Это вполне объяснимо. Марсиане не были знакомы с огнем.

Я все еще не могу понять, зачем эти люди прилетели сюда. Что им могли дать марсиане? Если они хотели общения с негуманоидами, то в их родных океанах обитали дельфины и косатки. Столько трудов! Столько опасностей! И все лишь для того, чтобы перебраться из одной ямы в другую!

Странно. В первый раз с момента посадки я не вернулся на корабль к тому времени, когда небо начало светлеть. Я только тронулся в обратный путь, только поднялся на кромку кратера, а солнце уже взошло. Стоя между двух остроконечных обсидиановых скал, я смотрел на свой корабль.

Он был похож на вход в Родильный астероид, куда направляют беременных женщин: полый мир длиной в десять миль и диаметром в пять, вращающийся вокруг продольной оси, создавая силу тяготения в один «же». Дети проводят там первый год жизни, и закон разрешает им до пятнадцатилетнего возраста ежегодно гостить на астероиде в течение одного месяца. Моя жена Летти сейчас находится там, дожидаясь, когда нашей дочке Дженис исполнится год и они смогут вернуться ко мне. Большинство старателей просто выплачивают налог на отцовство — приблизительно шестьдесят тысяч коммерциалов — либо единовременно, если могут себе это позволить, либо частями, а потом забывают о своих детях, перекладывая на матерей всю заботу о них. Впрочем, иногда налог платят и матери. Но я постоянно думаю о Летти. И о Дженис. У меня в трюме хватит монополей и на подарки для Летти, и на воспитание Дженис, и на следующее путешествие, да еще останется на то, чтобы завести других детей. Если, конечно, Летти согласится, а я думаю, что так и будет.

На чем я остановился? Ах да, как я уже сказал, до того как отвлекся, мой корабль был похож на Родильный астероид, или на Фермерский, или на какой-нибудь подземный город. После потери топливных баков от него остался только двигатель, жилой модуль и грузовой трюм с магнитным экранированием. Над пыльным морем поднималась лишь верхняя половина жилого модуля — стальной цилиндр с массивным шлюзом, без остроконечного обтекателя, обычного для земных кораблей. Тяжелый двигатель ударился о скальное основание глубоко под слоем пыли. Даже не представляю, насколько глубоко.

Жилой модуль окружает раковина из расплавленной пыли. Интересно, не помешает ли она при взлете?

Как бы там ни было, но я перестал бояться дневного света.

Вчера я решил, что заполнил купол воздухом. Но это не так. Вероятно, под слоем пыли скрывались и другие разрезы, и, когда давление возросло, пыль сдуло, и купол опять просел. Я успел заделать еще четыре прорехи, прежде чем восход солнца остановил меня.

Один человек никак не мог сделать столько разрезов.

Оболочка купола очень прочная. Справится ли с ней обычный нож? Может быть, тут нужно что-то другое, например электрический резак или лазер?

Бо́льшую часть дня я потратил на чтение журнала базы.

Там произошло убийство. Напряжение между пятнадцатью мужчинами, без единой женщины вокруг, может привести к вспышкам агрессии. В конце концов человек по имени Картер убил человека по имени Харнесс и, спасая свою жизнь, сбежал в пустыню на одном из марсоходов. За ним в погоню отправился брат убитого. Ни тот ни другой не вернулись назад. Должно быть, у них закончился воздух.

Трое из пятнадцати погибли, двенадцать еще оставались живы.

Если я насчитал на базе двенадцать трупов, кто же тогда разрезал купол?

Марсиане?

Во всем журнале ни разу не сказано, чтобы кто-то видел марсиан. Обитатели базы не сталкивались ни с какими артефактами, за исключением колодцев. Если марсиане действительно существуют, то где же они? Где их города? В прежние времена Марс тщательно обследовали с орбиты и сразу заметили бы любое поселение, даже размером с базу.

Возможно, никаких городов у них не было. Но откуда они взяли эти алмазные блоки? Алмазы такой величины и качества не встречаются в природе. Чтобы вырастить их, необходим определенный уровень технологии, который подразумевает существование городов, как мне кажется.

И эта мумия. Не могло же ей быть сто тысяч лет? Труп не сохранился бы на поверхности Марса так долго, потому что вода, содержавшаяся в организме, непременно вступила бы в реакцию с диоксидом азота в атмосфере. Вот на Луне он мог пролежать хоть миллион лет. Биохимия марсианских мумий до сих пор остается тайной, поскольку они взрываются, подобно напалму, при малейшем контакте с водой. Возможно, они действительно настолько долговечны, а купол разрезал кто-то из двоих пропавших. Или, возможно, мне просто мерещатся гоблины. Место для этого самое подходящее. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, ничто в мире не заставит меня и близко подойти к еще одной яме.

Солнце, чистое и яркое, показалось над неровным краем горизонта. Я стою возле шлюза и осматриваюсь. Ничто больше не кажется мне странным. Мои кости привыкли к силе тяжести. Я словно бы провел здесь всю свою жизнь; теперь я уже не спотыкаюсь, поднимаясь на кромку кратера.

Кислорода в баках достаточно, чтобы домчать меня куда угодно. Дайте мне водород, и вскоре вы сможете встретить меня на Луне, продающим мои монополи без посредников. Но запасы водорода увеличиваются медленно. Нужно сначала принести с базы воду в кислородных баллонах, затем перелить ее в бак системы охлаждения и уже там электролизом получить жидкий водород.

Вокруг все та же однообразная пустыня, только одну сторону горизонта закрывает странное розоватое облако. Пыль? Вероятно. Когда я возвращался к кораблю, то слышал через шлем слабый свист ветра. Сквозь корпус корабля звуки не проникают.

Вокруг только пустыня.

Купол восстановить не получится. Сегодня я нашел еще четыре разреза и отказался от этой затеи. Должно быть, они идут вокруг всего купола. Один человек не мог это сделать. Даже двое не могли.

Похоже, это работа марсиан. Но где же они?

Если у них широкие перепончатые ступни, то они могут ходить прямо по пыли… и не оставлять следов. Пыль занесет все. Если здесь были города, то их, должно быть, давным-давно засыпало. У мумии перепонок на ногах не было, но они могли стереться от времени.

Снаружи черная беззвездная ночь. Слабый ветер с легкостью поднимает тучи пыли. Сомневаюсь, что она занесет меня целиком. И в любом случае часть корабля будет подниматься над поверхностью.

Пора спать.

Уже четыре часа дня, а я еще совсем не спал. Солнце стоит прямо над головой, ослепительно сияя в чистом красном небе. И ни следа песчаной бури.

Марсиане существуют. Теперь я в этом уверен. Никто другой не мог перебить обитателей базы.

Но почему они не показываются?

Я возвращаюсь на базу и забираю с собой журнал.

И вот я стою на центральной площади. Это довольно странно, но при солнечном свете передвигаться проще. Ты видишь, куда ставишь ногу, даже если находишься в тени, потому что атмосфера рассеивает свет — немного похоже на отраженное освещение купольного города.

Со всех сторон надо мной возвышаются края кратера, с выступающими осколками вулканического стекла. Удивительно, что я не распорол свой скафандр, проходя мимо по два раза в день.

Зачем я пришел сюда? Не знаю. С глазами совсем плохо, солнце светит слишком ярко. Меня окружают мумии с перекошенными от боли и отчаяния лицами, с засохшей на губах пеной. Смерть от разрыва легких — жуткое зрелище. Десять мумий здесь, одна лежит возле купола и еще одна — в административном здании.

Отсюда хорошо виден край кратера. На базе нет других построек, кроме невысоких бунгало, к тому же площадь достаточно большая. Правда, сдувшийся купол искажает картину, но не очень сильно.

Допустим, орда марсиан перевалила через кратер, размахивая своим острым оружием. С яростными воплями или молча — не важно, никто все равно не услышал бы, как они кричали.

Но каждый из этих десяти мог их заметить.

Или одиннадцати. Тот парень, что лежит возле купола… Хотя нет, они могли прийти с другой стороны. Но все равно десять человек. Неужели они просто стояли и ждали? Не верю.

Есть еще двенадцатый. Он наполовину надел скафандр. Что он мог видеть такого, чего не заметили остальные?

Нужно осмотреть его.

Богом клянусь, я был прав. Он держался двумя пальцами за застежку, но тянул ее вниз, а не вверх. Он вовсе не надевал, а снимал скафандр!

Значит, никаких гоблинов не было.

Кто же тогда разрезал купол?

Ну и черт с ним со всем, я хочу спать.

За день я прочитал вторую половину дневника.

Бак системы охлаждения заполнен или почти заполнен. Я готов еще раз проверить бдительность золотокожих. У меня достаточно кислорода, чтобы никуда не спешить, и на малой скорости меньше шансов попасть в луч радара. Прощай, Марс, райское местечко для маниакально-депрессивных психозов!

А вообще-то, это не смешно. Если не забывать о тех парнях на базе.

Во-первых, нужно несколько ножей, чтобы сделать такое количество разрезов.

Во-вторых, все они оставались внутри.

В-третьих, не было никаких марсиан, иначе бы кто-нибудь их заметил.

Значит, разрезы сделали изнутри. Если кто-то один бежал вдоль купола с ножом, то почему другие не остановили его?

Похоже на массовое самоубийство. Факты остаются фактами. Должно быть, они расположились по окружности купола, продырявили его, а потом направились на площадь, навстречу поднявшемуся ветру, когда пригодный для дыхания воздух с ревом вырывался из-под купола у них за спиной. Зачем? Спросите у них самих. Те двое, которых не было на площади, вероятно, не согласились с остальными; если так, то это им не помогло.

Долго торчать на дне ямы вредно для человеческой психики. Достаточно заглянуть в статистику душевнобольных на Земле.

Возвращаюсь к поминутной регистрации в бортовом журнале.

11:20. Готовлюсь к разогреву двигателя. Пыль не может повредить ядерной установке, ничто не может ей повредить, но отраженная струя пламени способна выжечь остальную часть корабля. Придется рискнуть.

11:24. Первая порция плутония не запустила реакцию. Готовлю вторую.

11:30. Двигатель не подает признаков жизни. Не понимаю, в чем дело. Все приборы уверяют, что экранирование работает на полную мощность, и когда я нажимаю на нужную кнопку, горячий газообразный уран поступает в камеру. Что же не так с двигателем?

Возможно, повреждена система подачи. Но как это проверить? Трубопровод утоплен под слой пыли.

12:45. Я уже впрыснул в двигатель столько урана, что его хватило бы для имплозивного взрыва. Пыль сейчас должна быть горяче́й, чем в Вашингтоне.

Как мне починить трубопровод? Поднять корабль на своих могучих руках? Нырнуть в пыль и на ощупь заделать повреждение? У меня нет при себе ничего, необходимого для сварки под слоем пыли толщиной в десять футов.

Думаю, я понял, в чем дело.

Возможно, у меня получится подать сигнал золотокожим. Выложить в пыли SOS крупными черными буквами… если только я найду достаточное количество какого-нибудь материала черного цвета. Придется еще раз осмотреть базу.

19:00. В купольном городе ничего подходящего не нашлось. Сигнальных устройств там хватает и для скафандров, и для марсоходов, и для орбитальных кораблей. Но в свободный космос может дотянуться только лазер. Я не могу просто так дунуть, плюнуть и починить связной лазер, бездействовавший семьдесят лет.

Прекращаю поминутную регистрацию. Никакого старта не будет.

Какой же я был дурак!

Те десять самоубийц. Куда они дели свои ножи, после того как разрезали купол? И где они их взяли для начала? Кухонному ножу не справиться с пластиком купола. Лазер подошел бы, но на базе не могло оказаться больше двух-трех портативных лазеров. Я не нашел ни одного.

А батареи генератора воздуха приказали долго жить.

Возможно, марсиане убили их, чтобы украсть источники энергии. Они ведь не знакомы с огнем. Тогда и мой уран они украли по той же причине, повредив трубопровод и переправив топливо в свой резервуар.

Но как они добрались до него. Погрузились в пыль?

Ох, нужно уходить отсюда.

Я добрался до края кратера. Одному Богу известно, почему они не остановили меня. Может быть, им все равно? Они ведь уже раздобыли топливо.

Они находятся внизу, под пылью. Живут там, не опасаясь ни метеоритов, ни резких перепадов температуры, и города свои строят там же. Вероятно, они тяжелее пыли и могут спокойно перемещаться по дну.

Но тогда там должна развиться целая экологическая система! Какие-нибудь одноклеточные растения на поверхности получают энергию от солнца, потом под действием течений или пыльных бурь опускаются ниже и питают промежуточные формы жизни. Почему никто их не заметил? О, как жаль, что я не смогу об этом рассказать!

Мне не хватит времени. Кислородные баллоны с базы не подходят моему скафандру, а на корабль я вернуться не могу. Либо я за двадцать четыре часа восстановлю герметичность купола, либо умру от недостатка воздуха. Продолжу позже.

Готово. Я снял скафандр и работал как сумасшедший. Там было еще три разреза, неподалеку от того места, где мне попалась на глаза первая мумия. Когда я залатал прорехи, купол раздулся над всей базой.

Как только наберется больше воды, я приму ванну. Но сделаю это на центральной площади, откуда виден весь кратер.

Интересно, сколько времени понадобится марсианину, чтобы выскочить из-за кромки и добежать до купола.

Гадать бесполезно. Может быть, я все еще охочусь за гоблинами.

Вода — это прекрасно. По крайней мере, эти туристы догадались прихватить с собой кое-какие удобства.

У меня замечательный обзор во все стороны. Пластик купола помутнел от времени, и это немного раздражает, но не более того. Угольно-черное небо грубо разрезано острой кромкой кратера. Я включил наружные фонари базы. Их мощности не хватит, чтобы осветить весь кратер, но теперь я, во всяком случае, увижу, если кто-то будет ко мне подкрадываться. К сожалению, из-за фонарей плохо видны звезды.

Гоблинам не взять меня, пока я в сознании.

Но мне все сильней хочется спать.

Что это было, корабль? Нет, просто метеор. Все небо усыпано метеорами. Мне нечем заняться, кроме как разговаривать с самим собой, пока ничего не случилось. Продолжу позже.

Я прогулялся до кромки кратера, чтобы проверить, на месте ли еще мой корабль. Марсиане могли утащить его в глубину. Но они этого не сделали, никаких признаков их присутствия.

Значит, гоблины мне все-таки померещились? Это можно проверить. Достаточно лишь осмотреть ядерную установку базы. Либо реактор все еще на месте, хотя и покрылся за это время свинцовым налетом… либо его украли еще семьдесят лет назад. Так или иначе, остаточная радиация накажет меня за любопытство.

Я любуюсь тем, как солнце поднимается над горизонтом. Странная, не похожая ни на что из виденного мной в космосе красота. Я наблюдал за Сатурном под разными углами зрения, когда отлавливал монополи в его кольцах, но и он не выдерживает сравнения с этим зрелищем.

Теперь я уже не сомневаюсь, что сошел с ума. Это все из-за ямы! Я застрял на дне мерзкой ямы!

Солнце проводит неровную белую линию над кромкой кратера. Со своего места я вижу весь кратер целиком, и там нет ничего угрожающего. С какой бы скоростью они ни передвигались, я успею надеть скафандр до встречи с ними.

Я был бы рад увидеть своих врагов.

Зачем прилетели те пятнадцать человек, что жили и умерли здесь? Я знаю, почему сам здесь оказался: из-за жадности. Они тоже? Сто лет назад люди не умели синтезировать алмазы крупней песчинки. Вероятно, они прилетели сюда за алмазами, из которых сложены колодцы. Но такой полет был чертовски дорогим. Удалось ли им окупить расходы?

Или они собирались колонизировать Марс, как другие заселили астероиды? Смешно! Но мне легко так рассуждать, зная, чем все кончилось. К тому же ямы могут приносить пользу… взять хотя бы запасы свинца на теневой стороне Меркурия. Чистый свинец, конденсирующийся из разогретой солнцем атмосферы, уже готовый к транспортировке. Мы могли бы так же вывозить и марсианские алмазы, если бы синтезировать их не выходило дешевле.

Вот солнце и взошло. Какое разочарование: я не могу смотреть на него, хотя оно не ярче старательских солнечных установок. Не будет никаких живописных пейзажей, пока…

Упс…

Я не успею добраться до скафандра. Одно движение — и купол превратится в решето. Пока они стоят неподвижно, повернув ко мне безглазые лица. Интересно, как они меня учуяли? Их копья готовы к бою. Неужели ими действительно можно продырявить купол? Но марсиане уверены в своих силах, они ведь уже проделывали это раньше.

Я ждал, что они появятся из-за края кратера. Но они вышли из пыльного озера на дне кратера. Я мог бы и догадаться, что обсидиан здесь должен был потрескаться так же, как и в любом другом месте.

Они и в самом деле напоминают гоблинов…

Повисшую тишину одновременно прервали жужжание пролетающего мимо шмеля и отдаленное гудение трактора.

Лит выключил запись и сказал:

— Мы спасли бы его, если бы он продержался еще немного.

— Так вы знали, что он там?

— Да. Приборы Деймоса зафиксировали его посадку. Мы послали стандартный запрос на разрешение пересечь границы Объединенных Наций. К сожалению, плоскоземельцы принимают решение со скоростью пьяной улитки, а у нас не было оснований поторопить их. Приборы засекли бы Мюллера, если бы он попытался удрать.

— Он действительно сошел с ума?

— О нет, марсиане были самые настоящие. Но мы узнали о них слишком поздно. Мы заметили, как купол раздулся, продержался какое-то время и снова опал. Выглядело это так, будто бы с Мюллером случилось что-то неладное. Мы нарушили закон и послали корабль на планету, чтобы забрать его, если он еще жив. Вот почему я рассказал вам все это. Гарнер, как первый спикер Политической секции в правительстве Пояса, я признаю, что два наших корабля нарушили границу Объединенных Наций.

— У вас были на это серьезные причины. Продолжайте.

— Им можно гордиться, Гарнер. Он не побежал за скафандром, прекрасно понимая, что не успеет. Он бросился к кислородным баллонам, заполненным водой. Должно быть, марсиане напали на него, но он добрался до баллона, открыл вентиль и развернул патрубок в сторону марсиан. При низком давлении баллон сработал как пожарный шланг. Мюллер расправился с шестью из них, прежде чем его самого убили.

— Они сгорели?

— Да, но не полностью. Кое-что осталось. Мы забрали три тела, вместе с копьями, а остальных оставили на месте. Вам нужны эти трупы?

— Разумеется, черт возьми.

— Но зачем?

— Лит, что вы хотите этим сказать?

— Зачем они вам? Мы забрали три мумии и три копья на память. Для вас они не будут памятью. Погибший был поясником.

— Сожалею, Лит, но эти тела очень нужны нам. Мы сможем изучить строение марсиан до того, как спустимся на планету. Это может иметь большое значение.

— Спуститесь, — пренебрежительно фыркнул Лит. — Люк, зачем вам туда спускаться? Что вы хотите получить от Марса? Реванш? Или миллионы тонн пыли?

— Абстрактное знание.

— Для чего?

— Лит, вы меня удивляете. Зачем еще земляне когда-то вышли в космос, если не ради абстрактного знания?

Слова наперегонки помчались к губам Лита. Они стучались ему в нёбо, но он оставался безмолвен. Затем в отчаянии развел руки, два раза сглотнул и проговорил:

— Это же очевидно!

— Объясните мне, только без спешки, — попросил Гарнер. — Я немного тугодум.

— В космосе есть все. Монополи. Металлы. Вакуум для вакуумных технологий. Возможность производить дешевые товары без всяких там ребер жесткости. Невесомость для людей со слабым сердцем. Лаборатории для работы со взрывоопасными веществами. Место, где можно изучать физику в действии. Контроль окружающей среды.

— Думаете, все это было настолько очевидно в то время, когда мы оказались здесь?

— Конечно было!

Лит внимательно посмотрел на освещенного ярким светом гостя — на его парализованные ноги, на обвисшую, покрытую возрастными пятнами и начисто лишенную волос кожу, на отражавшуюся в его глазах память десятилетий — и вспомнил о возрасте Гарнера.

— А что, разве нет?

НАМЕРЕНИЕ ВВЕСТИ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ ^{(рассказ)}

Официант вышел им навстречу, когда они приземлились. Пересек ресторан, словно ожившая шахматная пешка, изящно замер на подвесной парковке, помедлил ровно столько, чтобы привлечь их внимание, и плавно вернулся в зал на прогулочной скорости.

Во время движения из-под края его юбки на воздушной подушке чуть слышно шелестел ветерок. Официант провел их по залу «Красной планеты», лавируя между занятыми столиками, свободными столиками, столиками с тарелками мясного ассорти и вазами цветов, а также другими шелестящими роботами-официантами. Подъехав к столику на двоих в дальнем конце зала, он ловко убрал один стул, чтобы освободить место для инвалидного кресла Лукаса Гарнера. Каким-то образом он понял, что у Люка парализованы ноги. Затем официант выдвинул второй стул для Ллойда Мэсни.

Стены ресторана были расписаны тусклой красной краской и ярким серебром: Марс Рэя Брэдбери, серебряные шпили древнего марсианского города среди красных песков. Прямой канал пересекал пол ресторана и таял вдали. Через его серебристые воды было перекинуто несколько мостиков. По улицам настенной росписи бродили хрупкие изможденные марсиане. Время от времени они с любопытством поглядывали на посетителей — незваных гостей их иллюзорного мира.

— Какое странное место, — заметил Мэсни, крепко сбитый здоровяк с седыми волосами и кустистыми седыми усами.

Люк не ответил. Мэсни поднял взгляд и удивился при виде злой гримасы друга:

— В чем дело?

Он обернулся, чтобы проследить за взглядом Люка. Тот с выражением крайнего отвращения смотрел на робота-официанта.

Официант был стандартной модели. Круглая гладкая голова и цилиндрическое туловище. Руки, которыми он выдвинул стул для Мэсни, уже скрылись за панелями в корпусе. Там же находились другие специализированные руки и кисти, а также полки для блюд. Как и остальные официанты, этот был расписан в абстрактном стиле тусклой красной краской и ярким серебром в тон стенам. Последние тридцать сантиметров цилиндрического туловища робота расширялись короткой юбочкой. Как и инвалидное кресло Лукаса, официант скользил на воздушной подушке.

— В чем дело? — повторил Мэсни.

— Ни в чем.

Люк взял меню.

Робот ждал заказ. Неподвижный, с убранными руками, он напоминал парикмахерский столб[51] в стиле поп-арт.

— Да ладно, Люк. Чего ты так уставился на официанта?

— Я не люблю роботов-официантов.

— Что? Почему?

— Ты привык к ним с детства. Я был уже взрослым, когда они появились.

— Да к чему тут привыкать? Это просто официанты. Они приносят еду.

— Как скажешь.

Люк уткнулся в меню.

Он был стар. Последние десять лет он не мог ходить не из-за травмы позвоночника. Слишком много спинномозговых нервов износилось с годами. Когда-то у него была эспаньолка, но теперь его подбородок был таким же гладким, как надбровные дуги и темя. Изборожденное морщинами лицо мгновенно привлекало внимание. Любая случайная мысль искажала его до неузнаваемости и придавала ему сатанинское выражение. Обвисшая кожа на руках и плечах наполовину скрывала мышцы борца — единственное, что еще оставалось неподвластным возрасту.

— Стоит мне решить, что я тебя раскусил, — сказал Мэсни, — как ты вновь меня удивляешь. Если не ошибаюсь, тебе сто семьдесят четыре?

— Ты прислал мне открытку на день рождения.

— Я умею считать, но это же уму непостижимо! Ты почти вдвое меня старше. Как давно изобрели роботов-официантов?

— Их не изобретали. Они появились постепенно, как компьютеры.

— Когда?

— Ты еще учил буквы, когда в Нью-Йорке открылся первый полностью автоматизированный ресторан.

Мэсни улыбнулся и слегка покачал головой:

— Столько лет прошло, а ты к ним так и не привык. Консерватор!

Люк отложил меню:

— Если тебе действительно интересно, был у меня один случай с роботами-официантами. Я тогда работал на твоем месте.

— Вот как?

Ллойд Мэсни был шефом полиции Большого Лос-Анджелеса. Сорок лет назад он сменил на этом посту Люка, когда тот перешел на работу в ООН.

— Я провел на нем всего пару лет и еще до конца не освоился. Когда это было? Толком не помню, наверное, около две тысячи двадцать пятого. Автоматизированные рестораны еще только входили в обиход. Тогда много чего входило в обиход.

— По-моему, они были всегда.

— Ну конечно. Хватит перебивать. Около десяти часов утра я отправился на перекур. Я тогда курил каждые десять минут. И как раз собирался вернуться к работе, когда вошел Фантазер Гласс. Старина Фантазер! Я засадил его на десять лет за недобросовестную рекламу. Он только что вышел и навещал старых друзей.

— С пистолетом?

— Вовсе нет, — улыбнулся Люк, сверкнув новыми белыми зубами. — Фантазер был славным парнем. Просто немного фантазером. Мы посадили его за решетку, потому что он рассказывал по телевизору, будто его средство для мытья посуды полезно для кожи. При проверке оказалось, что нет. Я всегда считал, что мы слишком сурово с ним обошлись, но… тогда законы о намерении ввести в заблуждение только что приняли, и надо было примерно наказать первых подсудимых, дать понять, что с нами шутки плохи.

— Сегодня он бы оказался в банке органов.

— В те дни мы не отправляли преступников в банки органов. Лучше бы и не начинали. Итак, я засадил Фантазера за решетку. Через пять лет меня повысили до шефа полиции. Еще через два Фантазер вышел по условно-досрочному. Дел у меня в тот день было не больше обычного, поэтому я достал бутылку, припрятанную для гостей, и мы разговорились за кофе с коньяком. Фантазер расспрашивал про последние десять лет. Он уже потолковал с некоторыми друзьями, поэтому был в курсе дела, но пробелы в знаниях могли дорого ему обойтись. Например, он знал об отправке зонда к Юпитеру, но никогда не слышал про твердый и мягкий плит. Напрасно я упомянул роботизированные рестораны. Поначалу он решил, что я говорю об усовершенствованных торговых автоматах, но когда уловил суть, пришел в полный восторг. Я вынужденно отправился с ним на обед в «Герр обер»[52], это в паре кварталов от старого здания главного полицейского управления. «Герр обер» был первым полностью автоматизированным рестораном в Эллае. Из людей в нем работали только техники, да и те заглядывали раз в неделю. Все прочие были роботами, от поваров до гардеробщицы. Я никогда раньше там не ел…

— Тогда откуда ты столько о нем знал?

— Мы ловили там одного парня месяцем раньше. Он украл маленькую девочку ради выкупа и удерживал ее в качестве заложницы. По крайней мере, мы так считали. Это другая история. Мне пришлось изучить «Герр обер» как свои пять пальцев, чтобы придумать, как подобраться к похитителю. — Люк фыркнул. — Ты только посмотри на этого металлического болвана! До сих пор ждет нашего заказа. Эй, ты! Принеси нам два мартини «Вургууз».

Парикмахерский столб в стиле поп-арт приподнялся на дюйм над полом и заскользил прочь.

— На чем я остановился? Ах да! Нам повезло, в ресторане было малолюдно. Мы выбрали столик, и я показал Фантазеру кнопку для вызова официанта. Мы уже называли их официантами, хотя они были совсем не похожи на современных. Обычные сервировочные столики на колесах с датчиками, двигателем и пишущей машинкой на одном конце.

— Наверняка механической.

— Именно. Ужасно шумной. Но в те дни это производило впечатление. Фантазер сидел с отвисшей челюстью. Когда к нам прикатил столик, он язык проглотил от удивления. Я сделал заказ на двоих. Мы выпили по бокалу и заказали по второму. Фантазер рассказал о клубе рекламщиков, который сложился в их тюремном корпусе. В клубе заправляли табачники, их было видимо-невидимо, но они ни о чем не могли договориться. А собирались создать лобби из бывших каторжников в Вашингтоне.

Официант принес мартини.

— В общем, мы выпили и заказали поесть. Одно и то же, потому что Фантазер по-прежнему не мог ничего выбрать, лишь с ухмылкой таращился по сторонам. Официант принес нам по салату-коктейлю с креветками. Пока мы ели, Фантазер расспрашивал, кому принадлежит концессия на рекламу роботов. Не только ресторанных, а любого автоматизированного оборудования. В этом был весь Фантазер. Он ничего не знал о компьютерах, но рвался продавать их. Я пытался намекнуть ему, что это верный способ снова загреметь в тюрьму Сан-Квентин, но он не слушал. Мы доели креветки, и официант принес еще две порции.

Фантазер спросил: «Это еще что?»

«Наверное, я опечатался, — ответил я. — Хотел заказать два обеда, но чертова штука принесла нам по два обеда каждому».

Фантазер засмеялся и пообещал: «Я съем оба». Так и сделал.

«Соскучился за десять лет по креветкам», — пояснил он.

Официант унес пустые вазочки и принес еще два салата-коктейля.

«Хорошего понемножку, — заявил Фантазер. — Где тут у них управляющий?»

«Я же говорил, это полностью автоматизированный ресторан. Им управляет компьютер в подвале».

«У него есть речевой блок для жалоб?»

«Наверное».

«Где он?»

Я огляделся, припоминая: «Вон там. За кассой. Но я бы…»

Фантазер встал. «Сейчас вернусь», — сказал он.

И действительно вскоре вернулся. Его трясло.

«Я не смог выйти из зала, — сообщил он. — Касса не пропускает. Там барьер. Я попытался заплатить, но не вышло. Тогда я полез через барьер, и меня ударило током!»

«Защита от любителей халявы. Тебя не выпустят, пока мы не заплатим за обед, а для этого официант должен принести счет».

«Тогда давай заплатим и уйдем. Жутковатое место».

Я нажал кнопку вызова, но официант выдал нам еще два салата-коктейля и уехал, прежде чем я успел дотянуться до пишущей машинки.

«Идиотизм какой-то, — возмутился Фантазер. — Давай попробуем еще раз. Я встану с другой стороны стола и задержу его, пока ты не напечатаешь».

Мы попытались. Официант не приближался к столу, пока Фантазер не сел. Возможно, не узнавал его в положении стоя. Мы получили еще два салата-коктейля. Фантазер вскочил и зашел за спину роботу. Я потянулся к пишущей машинке. Столик поехал назад и сбил Фантазера с ног. Фантазер взбеленился, вскочил и пнул первого попавшегося официанта. Официант хорошенько приложил его током, и пока Фантазер собирался с мыслями, напечатал и швырнул ему записку о том, что роботы-официанты — дорогие и чувствительные приборы, с которыми нельзя так обращаться.

— Но ведь и правда нельзя, — с каменным лицом заметил Мэсни.

— Я бы помог ему, но не знал, что еще придет на ум проклятым машинам. И поэтому я просто сидел за столом и прикидывал, что сделаю с изобретателем роботов-официантов, если смогу выбраться из этой ловушки и отыскать его.

Фантазер встал, мотая головой. Затем попытался обратиться за помощью к другим посетителям. Мне было ясно, что у него не выгорит. Никто не хотел вмешиваться. Обычное дело в больших городах. В конце концов один официант сунул ему записку с требованием не приставать к посетителям. Записка была сформулирована чуть более вежливо, но суть та же.

Фантазер вернулся за наш столик, но садиться не стал. Он выглядел испуганным: «Гарнер, я попробую пробиться на кухню. Оставайся здесь. Я схожу за помощью». Он повернулся и пошел к кухонной двери.

«Стой! — крикнул я. — Вернись! Что такого, посидим…»

Но он был уже далеко. Я знаю, что он слышал мои крики. Просто не хотел останавливаться.

Рассчитанная на роботов дверь была всего четыре фута в высоту. Фантазер наклонился — и был таков. Я не осмелился пойти за ним. Если у него получится, он приведет помощь. Но я сомневался, что у него получится. Я хотел попробовать еще один вариант. Нажал кнопку вызова и, когда явился официант с очередными салатами-коктейлями, напечатал «телефон», пока он не успел уйти.

— Чтобы позвонить в главное управление? Мог бы и раньше догадаться.

— Конечно. Но ничего не вышло. Официант укатил и принес мне еще один салат-коктейль.

Я ждал. Мало-помалу народ рассосался, и я остался в «Герре обере» один. Проголодавшись, я ел крекеры или салаты-коктейли. Официант регулярно приносил мне воду и закуски, так что я прекрасно себя чувствовал.

На некоторых столах я оставил записки, чтобы предупредить посетителей, которые придут на ужин, но официанты мгновенно убирали эти бумажки. Порядок превыше всего. Я бросил попытки и настроился ждать помощи.

Никто за мной так и не пришел. Фантазер не вернулся.

В шесть часов вечера ресторан снова был полон. Около девяти часов трем парочкам за соседним столиком стали раз за разом приносить канапе «Лоренцо». Я наблюдал за ними. В конце концов они так разозлились, что окружили официанта и подняли в воздух. Официант бешено вращал колесами. Он ударил их током, и они уронили его на ногу одному парню. В ресторане поднялась паника. Когда все улеглось, нас осталось только семеро.

Парочки пытались решить, что делать с парнем, на ногу которому упал официант. Разумеется, они боялись трогать робота. Этот официант не взял бы у меня заказ, потому что не обслуживал мой столик, но я попросил одного из ребят заказать у него аспирин, и официант укатил.

Я усадил их обратно за столик и велел не двигаться. У одной девушки нашлось в сумочке снотворное. Я дал три таблетки парню с размозженной ногой. И мы принялись ждать.

— Я все-таки спрошу, — сказал Мэсни. — Ждать чего?

— Закрытия ресторана!

— Ну конечно. И что дальше?

— В два часа ночи официанты прекратили приносить салаты-коктейли и канапе «Лоренцо» и выдали нам счета. Ты не поверишь, во сколько мне обошлись все эти креветки… Мы заплатили, подхватили парня с размозженной ногой и отправились восвояси.

Мы отвезли пострадавшего в больницу, а затем обзвонили всех, кого только можно. На следующий день «Герр обер» закрылся на ремонт. Как оказалось, навсегда.

— А что случилось с Фантазером?

— Это одна из причин закрытия ресторана. Фантазер исчез.

— Он не мог пропасть без следа.

— Разве?

— Но как?

— Иногда мне кажется, что он воспользовался шумихой, чтобы начать жизнь заново в другом месте без судимости за плечами. А потом вспоминаю, что он отправился на полностью автоматизированную кухню через дверь, не предназначенную для людей. Кухонные механизмы легко справлялись с говяжьими полутушами. Фантазер явно не был роботом. За что его могли принять?

Мэсни задумался.

Они доедали десерт, когда до Мэсни дошло.

— Ммм! — промычал он. — Мгммм!

Он поспешно проглотил то, что у него было во рту.

— Ах ты ж плут! Ты работал в убойном отделе, когда тебя повысили до шефа полиции! Ты никогда не имел дела с аферистами, мошенниками и подозреваемыми в намерении ввести в заблуждение!

— Я думал, ты сразу понял.

— Но зачем ты соврал?

— Ты донимал меня вопросами о том, почему я ненавижу роботов-официантов. Надо было что-то ответить.

— Ладно. Ты меня надул. Так почему ненавидишь роботов-официантов?

— Я их не ненавижу. Ты просто поднял взгляд в неудачный момент. Я размышлял о том, что официант смотрится на редкость глупо в своей юбке для воздушной подушки.

РУКА ЗАКОНА ^{(сборник)}