Избранные произведения. II том

Что-нибудь ищете

Мезар Виз, главный индоктринатор субпрефектуры Сол-Три, игнорировал усилия комнаты расслабления в своем жилище. Он яростно носился между металлическими стенами. Его ножная мембрана издавала стрекочущий звук, когда присоски отлипали от поверхности.

«Дураки! — думал он. — Тупые, некомпетентные, безмозглые дураки!»

Мезар Виз был денебианином. Его раса возникла более трех миллионов лет назад на планете, вращающейся вокруг звезды Денеб, — на планете, больше не существующей. В профиль он до странности походил на высокую женщину в платье до полу. Под «юбкой» скрывалась присоска ножной мембраны. Восемь его специализированных разгибательных мышц сейчас волнообразно сокращались в типично денебианском выражении гнева. Его рот, тонкая поперечная щель, совершенно обособленная от лежащего прямо под ней отверстия обонятельного легкого, изрыгал многоязыкий поток ругательств на ассистента, съежившегося перед ним.

— Как такое могло случиться? — кричал он. — Я беру первый за сто лет отпуск, а вернувшись, обнаруживаю, что моя карьера почти погублена из-за твоей некомпетентности!

Мезар Виз повернулся и пронесся обратно через комнату. Своим зрительным кольцом, органом, напоминающим мотоциклетную шину, насаженную на голову примерно на треть, он заново изучал доклад о землянине Поле Маркусе, вперив при этом злобный взгляд в ассистента, стоящего перед ним. Активировав зрительные клетки слева, он посмотрел на настенный хронометр.

— Так мало времени, — пробормотал он. — Если бы только у меня был кто-то в Централи, кто смог бы заметить девиацию, когда она произошла! Теперь мне самому придется разбираться в этой путанице, пока дела не вышли из-под контроля. Если только об этом узнают в Управлении…

Мезар Виз, денебианин, крошечная частичка созданной его расой всегалактической империи, занимающейся производством корада, повернулся на своей ножной мембране и вышел в бесшумно открывшуюся дверь.

Если этой ночью люди увидели бы его пламенеющий профиль, то сразу бы воскресли легенды о привидениях, джиннах, маленьком народце, духах, эльфах, феях…

Если бы они смогли это увидеть, то поняли бы, что пришел разгневанный надзиратель. Но, разумеется, они ничего не увидели. Это была часть работы Мезара Виза.

Пол Маркус получил некоторые поверхностные знания о правителях мира главным образом благодаря тому, что был профессиональным гипнотизером.

В тот вечер он вводил постгипнотическую команду в сознание одного из зрителей во время своего шоу на сцене Рокси-театр в Такоме, штат Вашингтон.

Пол был высоким худым мужчиной с плоской головой, выглядевшей благодаря этой особенности больше, чем была на самом деле. Он был одет в черный фрак и соответствующие брюки, с драгоценными запонками на меловой белизны манжетах рубашки, вспыхивавших и сверкающих, когда он жестикулировал. Красный луч прожектора на балконе придавал нечто мефистофельское его сценическому действу, над которым господствовал занавес черного атласа с мерцающими на нем двумя гигантскими светящимися глазами. Он был объявлен как «Маркус Мистикус», и его внешний вид вполне соответствовал выбранной роли.

Внушению подвергалась блондинка, выбранная Полом потому, что демонстрировала признаки высокого интеллекта, которые присущи личностям, легко поддающимся гипнозу. Женщина обладала хорошей фигурой и, садясь в кресло, показала ножку в достаточной мере, чтобы вызвать свист и кошачьи вопли в первых рядах. Она покраснела, но сохранила свою позу.

— Пожалуйста, ваше имя? — спросил Пол.

— Меделайн Уокер, — раздалось в ответ контральто.

— Мисс или миссис?

— Мисс, — ответила она.

Пол поднял правую руку. С нее свисала золотая цепочка, на конце которой был большой страз со множеством граней. Прожектор был направлен таким образом, чтобы камень отбрасывал бесчисленные звездочки вспышек.

— Посмотрите на алмаз, — сказал Пол. — Просто посмотрите на него.

Он начал ритмично раскачивать камень из стороны в сторону. Глаза девушки следили за ним. Пол подождал, пока ее глаза не начали двигаться в ритме качающейся безделушки, прежде чем начал повторять медленно, монотонным голосом:

— Спать. Вы засыпаете… глубоко спать… глубоко спать… засыпаете… глубоко засыпаете… засыпаете… засыпаете…

Ее глаза следили за камнем.

— Ваши веки тяжелеют, — говорил Пол. — Спать. Спать. Вы уже засыпаете… глубокий, спокойный сон… целительный сон… глубоко засыпаете… засыпаете… засыпаете… засыпаете…

Ее голова начала клониться, веки подергивались, но все медленнее и медленнее. Пол осторожно поднес левую руку к цепочке. Так же монотонно он произнес:

— Когда алмаз перестанет качаться, вы погрузитесь в глубокий, спокойный сон, разбудить смогу вас только я.

Он позволил камню качаться все медленнее и медленнее, по все более короткой дуге. Наконец он положил обе ладони на цепочку и закрутил ее. Безделушка начала быстро вращаться, ее грани сверкали, отражая свет прожектора.

Голова мисс Уокер упала вперед, и Пол удержал ее от падения из кресла, ухватив за плечи. Она была в глубоком трансе. Он начал демонстрировать аудитории классические симптомы, сопровождающие это состояние нечувствительность к боли, жесткость тела, полное подчинение голосу гипнотизера.

Шоу продолжалось без сюрпризов. Мисс Уокер лаяла, как собака. Она стала вдовствующей королевой, с величественным выражением лица. Она не помнила собственного имени. Она дирижировала воображаемым оркестром. Она пела оперные арии.

Зрители бурно аплодировали. Пол кланялся. Он также заставил и свою подопытную изобразить деревянный поклон. Финал близился.

— Когда я щелкну пальцами, вы проснетесь, — произнес он. — Вы будете чувствовать себя освеженной, как после крепкого сна. Через десять секунд после пробуждения вы представите себя в переполненном трамвае, где никто не уступает вам места. Вы будете чрезвычайно уставшей. В конце концов вы попросите толстого мужчину напротив вас уступить место и сядете. Вам понятно?

Мисс Уокер кивнула.

— Все это вы забудете, когда проснетесь, — продолжал Пол.

Он поднял руку, чтобы щелкнуть пальцами…

В этот момент у Пола Маркуса и появилась потрясающая идея. Он держал руку поднятой, с пальцами, изготовленными для щелчка, обдумывая это, пока не услышал роптания зрителей за своей спиной. Тогда он встряхнул головой и щелкнул пальцами.

Мисс Уокер проснулась, огляделась вокруг, поднялась и точно через десять секунд представила себе трамвай. Она изобразила все в точности, как было ей приказано, снова проснулась и смущенно спустилась со сцены под новую волну аплодисментов и свиста.

Это должно было бы его удовлетворить. Но с того момента, как ему в голову пришла эта ИДЕЯ, Пол Маркус уже не мог уделить представлению должного внимания. Он машинально закончил рутину представления — короткие пояснения особенностей гипноза, вызовы на «бис». Потом он прошел обратно в гримерную, глубоко задумавшись, расстегивая на ходу запонки, как это проделывал всегда после последнего представления за вечер. Бетонированная полость под сценой эхом отзывалась на его шаги.

В гримерной он снял фрак и повесил его в гардероб. Потом он сел перед зеркалом и принялся наносить на лицо крем, прежде чем удалить грим. Он обнаружил, что ему трудно смотреть на собственное отражение.

— Это глупо, — угрюмо сказал он сам себе.

Раздался стук в дверь. Не оборачиваясь, он произнес:

— Входите.

Дверь нерешительно отворилась, и в комнату шагнула белокурая мисс Уокер.

— Простите, — сказала она. — Швейцар сказал, что вы здесь и…

Увидев ее в зеркале, Пол развернулся и встал.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

Прежде чем ответить, мисс Уокер огляделась вокруг, словно желая удостовериться, что они одни.

— Не совсем, — сказала она.

Пол указал на диван рядом с туалетным столиком.

— Присаживайтесь, — предложил он.

Когда мисс Уокер уселась, он вернулся к зеркалу.

— Надеюсь, вы извините меня, если я продолжу свое занятие, — сказал он, удаляя салфеткой грим под подбородком.

— Вы напоминаете мне женщину за своим вечерним туалетом, — улыбнулась мисс Уокер.

«Еще одна помешанная на сцене мисс, а представление вроде бы дает ей право отнимать у меня время», — подумал Пол. Он покосился на девушку. Не плоха, хотя…

— Вы не сказали мне, чему я обязан удовольствием находиться в вашем обществе, — произнес он.

Лицо мисс Уокер затуманилось от размышления.

— Это на самом деле глупо, — сказала она.

«Возможно», — подумал Пол.

— Не имеет значения, — сказал он. — Выкладывайте, что там у вас.

— Ну, эта мысль пришла мне в голову, когда мои друзья рассказывали о том, что я вытворяла на сцене. — Она криво усмехнулась. — Мне было трудно поверить, что трамвая на самом деле не было. Я до сих пор до конца в это не верю. Может быть, вы поместили меня в макет трамвая с кучей актеров. Ох, я не знаю! — Она встряхнула головой и прижала руки к глазам.

То, как она произнесла: «Я не знаю!» — напомнило Полу его собственную идею: ТУ идею. Он решил побыстрее отделаться от мисс Уокер, чтобы довести свою мысль до логического завершения.

— Так что там насчет трамвая? — спросил он.

Девушка встревожилась.

— Мне показалось, что я в настоящем трамвае, — сказала она. — Не было ни зрителей, ни… гипнотизера. Ничего. Лишь реальность поездки в трамвае и усталость, как после тяжелой работы. Я видела людей в трамвае. Я обоняла их. Я чувствовала трамвай у себя под ногами. Я слышала, как звенят монеты в кассе и все, что можно услышать в трамвае: разговоры, мужчина разворачивает газету. Я видела толстого мужчину, сидящего передо мной. Я попросила его уступить мне место. Я даже смутилась. Я слышала ответ и села на его место, оно было теплым, и я чувствовала, как люди давят на меня с обеих сторон. Это было очень реально.

— И что же вас беспокоит? — спросил Пол.

Она подняла взгляд от своих рук, крепко зажатых между колен.

— Что меня беспокоит? — сказала она. — Этот трамвай. Он был настоящий. Такой же настоящий, как и все, что я когда-либо знала. Такой же реальный, как и разговор с вами. Я верила в это. Теперь мне говорят, что трамвая не было. — Она снова посмотрела на свои руки. — Чему мне верить?

«Это приближается к ТОЙ идее», — подумал Пол.

— Можете ли вы выразить то, что вас беспокоит как-нибудь по-другому? спросил он.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Да, — ответила девушка. — Я думала, пока мои друзья смеялись. Я размышляла. Что, если все это, — она взмахнула рукой, — все наши жизни, наш мир, все, что мы видим, чувствуем, слышим, обоняем или осознаем каким-нибудь образом, является тем же самым. Гипнотическим обманом!

— Именно! — выдохнул Поя.

— Что вы сказали? — спросила она.

— Я сказал «именно»!

Ее брови подпрыгнули.

— Почему?

Пол повернулся к ней и оперся левым локтем на туалетный столик.

— Потому, — сказал он. — Что в тот самый момент, когда я рассказывал вам, что вы будете делать, когда проснетесь, в тот момент, когда я давал вам команду, приведшую к видению, мне в голову пришла та же самая идея.

— Боже мой! — вскрикнула она. Именно кротость ее восклицания заставила его казаться более страстным, чем если бы она богохульствовала.

Пол вернулся к зеркалу.

— Интересно, может быть, телепатия и существует?

Мисс Уокер смотрела на него в зеркале. Комната, казалось, вытягивалась сразу за ней.

— Это была такая идея, которую я не могла носить в себе, — сказала она. — Я рассказала своим друзьям, но они только посмеялись надо мной. Под горячую руку я решила вернуться сюда и поговорить с вами, пока я еще в состоянии управиться со своими нервами. В конце концов вы — гипнотизер. Вы должны в этом разбираться.

— Для этого потребуется заглянуть внутрь, — сказал Пол. — Я думаю… Он повернулся к мисс Уокер. — Что вы делаете сегодня вечером?

Выражение ее лица изменилось. Она смотрела на него так, словно ее мать нашептывала ей на ухо:

«Осторожно! Осторожно! Это же мужчина!»

— Ну, я не знаю, — ответила она.

Пол изобразил свою самую обаятельную улыбку.

— Я не закулисный волк, — сказал он. — Пожалуйста. Я чувствую себя так, словно кто-то попросил меня разрубить гордиев узел, и я уже почти сделал это, но мне нужна помощь.

— Что мы можем сделать? — спросила она.

Теперь уже Пол заколебался.

— Есть несколько путей решения проблемы, — сказал он. — Мы в Америке только начали изучать явление гипноза. — Он сжал кулак и осторожно стукнул им по туалетному столику. — Черт! На Гаити я видел знахарей, знающих об этом побольше меня. Но…

— С чего вы начнете?

— Я бы… я бы… — В течение мгновения Пол смотрел на нее, словно видел впервые. — Я сделаю вот что. Устраивайтесь поудобнее на диване. Откиньтесь назад. Вот так.

— Что вы собираетесь делать?

— Ну, — сказал Пол. — Довольно точно установлено, что эти сенсорные галлюцинации сосредоточены в одной из частей человеческого мозга, раскрепощаемой гипнозом. Использование гипноза дает возможность добраться до команд других гипнотизеров, заложенных туда. Я собираюсь погрузить вас в глубокий транс и поручить разыскивать эти команды самостоятельно. Если что-то приказывает нам жить иллюзиями, то команда должна быть именно там, вместе со всеми остальными.

— Я не знаю…

— Пожалуйста, — настаивал Пол. — Мы могли бы расщелкать эту задачку прямо здесь и сейчас, всего лишь за несколько минут.

— Хорошо, — в ее голосе все еще звучала нерешительность, но она откинулась назад, как ее попросили.

Пол взял с туалетного столика свой страз и сфокусировал на нем настольную лампу.

— Смотрите на алмаз, — начал он…

На этот раз она впала в транс с большей готовностью. Пол проверил ее на болевой порог и мышечный контроль. Она реагировала должным образом. Он начал опрос:

— Вы слышите мой голос?

— Да, — ответила девушка.

— Вы знаете, какие гипнотические команды есть в вашем сознании?

Последовала долгая пауза. Ее губы с трудом разлепились.

— Там есть… команды.

— Вы подчиняетесь им? — спросил он.

— Я должна.

— Каково содержание этих команд?

— Я… не… могу… рассказать.

Пол едва не потер руки от удовольствия. «Простое «не рассказывай об этом», — подумал он.

— Если я повторю ту команду, просто кивните головой, — сказал Пол. Она гласит: «Вы не должны рассказывать»?

Ее голова наклонилась.

Пол вытер руки о штанины и внезапно понял, что сильно вспотел.

— О чем вы не должны рассказывать? — спросил он.

Она покачала головой, ничего не говоря.

— Вы должны рассказать мне, — сказал Пол. — Если вы мне не расскажете, то в вашей правой ступне начнется непереносимое жжение и зуд. Это будет продолжаться до тех пор, пока вы не расскажете. Поведайте мне, что это такое, о чем вам приказано молчать.

Девушка снова покачала головой. Она потянулась вниз и, стянув туфлю, начала чесать правую ступню.

— Вы должны рассказать мне, — настаивал Пол. — Какое первое слово команды?

Девушка смотрела на него рассеянным взглядом.

— Вы… — сказала она.

Это выглядело так, словно она вытащила слово из какого-то темного места глубоко внутри нее, и произнести его оказалось едва ли не чересчур для ее выносливости. Она продолжала чесать свою правую ногу.

— Какое второе слово? — спросил Пол.

Девушка пыталась заговорить, но безуспешно.

— Это «должны»? — спросил он. — Кивните, если это так.

Она кивнула.

— Вы должны — что?

Девушка снова была бессловесна.

Он на мгновение замер. «Чувственное восприятие, — подумал Пол и подался вперед. — Это: «Вы должны чувствовать только…»?

Она расслабилась. Девушка кивнула и сказала:

— Да.

Пол вздохнул.

— Что означает: «Вы должны чувствовать только…»? — спросил он.

Она открыла рот, губы ее шевелились, но из них не раздалось ни звука.

Пол чувствовал себя так, словно кричит на нее, вытягивая своими руками ответ из ее сознания.

— Что это? Расскажите мне!

Девушка качала головой из стороны в сторону. Он заметил признаки пробуждения.

Пол снова вздохнул.

— Что с вами произойдет, если вы мне расскажете?

— Я умру, — ответила она.

Он подался вперед и продолжил доверительным голосом:

— Это все глупости. Вы не можете умереть только из-за того, что скажете несколько слов. Вы это знаете. А теперь расскажите, что вам приказано чувствовать?

Открыв рот, девушка безучастно уставилась в пространство. Пол наклонился, чтобы заглянуть ей прямо в глаза.

— Вы видите меня? — спросил он.

— Нет.

— Что вы видите?

— Я вижу смерть.

— Лучше посмотрите на меня, — сказал Пол. — Вы помните меня?

— Вы смерть.

— Это бессмыслица! Посмотрите на меня, — скомандовал он.

Ее глаза раскрылись шире. Пол уставился в них. Глаза, казалось, росли, и росли, и росли, и росли… Пол обнаружил, что не в состоянии отвести взгляд. В мире больше не было ничего, кроме этих серо-голубых глаз. Глубокий, резонирующий голос, схожий со звучанием нижнего регистра виолончели, заполнил его сознание.

— Вы забудете все, что произошло сегодня вечером, — сказал Голос. — Вы умрете, как только вспомните. Вы ДОЛЖНЫ чувствовать лишь то, что вам приказано чувствовать. Я приказываю. Вы помните меня?

Губы Пола изобразили слово «да».

— Кто я? — спросил Голос.

Пол облизал пересохшие губы.

— Вы смерть, — сказал он.

Бюрократия является разновидностью вневременной, внерасовой плесени, составляющей свои официальные документы по единому типу, распознаваемому членами любого учреждения, где бы то ни было. Многочисленные копии, тщательный подбор слов для прикрытия окольных намерений, абсолютный протокол в обращениях — все по единому образцу, идет ли речь о Корпорации реконструкции финансов или же о денебианском Управлении индоктринации.

Для Мезара Виза знание образца было сродни еще одному инстинкту. Он бы инспектором индоктринации и надзирателем за производством корада на Сол-Три сто пятьдесят семь планетарных лет. За это время, преданно следуя букве устава Управления индоктринации и никогда личным толкованиям его духа, он обеспечил себе перевод в координаторы всей префектуры Сол, как только освободится вакансия.

Встретившись еще с одной угрозой своему положению и избавившись от нее, сознавая безопасность своего пребывания в должности, он сидел перед механическим секретарем-передатчиком в своем офисе и диктовал письмо в управление. Зрительное кольцо вокруг его головы тлело тускло-янтарным светом, поскольку он расслабил рецепторы. Его тело удобно вытянулось, принимая мягкий массаж, выполняемый креслом.

— За последнее время в обучении неоиндоктринаторов была допущена значительная небрежность, — произнес он в коммуникатор.

«Пускай в управлении слетят несколько голов», — подумал Мезар Виз.

— Создается такое впечатление, что раз мы тут, в префектуре Сол, имеем дело со слаборазвитыми существами, то и индоктринаторы для префектуры требуют меньшей заботы. Я только что столкнулся с угрозой источнику корада на Сол-Три, угрозой, возникшей по вине неоиндоктринатора. Девиацию пропустили трое наших последних выпускников колледжа индоктринаторов. Они были отосланы обратно на переобучение.

Он с удовлетворением подумал: «В центре обучения задумаются о том, что корад, выделяемый железами наших подопечных, необходим для их же собственного бессмертия, и потому будут построже. Уже почти подошло время рассказать о наших селекционных экспериментах по введению корадных желез во внешний облик этих созданий, сделавших возможным более частую откачку корада. Особенно высоко будут оценены тонкости индоктринации — усиление модели поведения, ведущей к спариванию, повышение индивидуального риска и продолжительности секреции желез, более жесткие зрительные ограничения, чтобы оградить сознание от обнаружения изменений…»

— Я посылаю полный визикордерный отчет о том, как я столкнулся с этой угрозой, — проговорил он в коммуникатор. — Короче говоря, я тайно внедрился в ближайшее окружение земного существа и ввел более строгие команды. Стандартная процедура. Было сочтено непрактичным уничтожение создания из-за последних истолкований наложения команд. Предполагалось, что гибель существа в дальнейшем вызовет для нашей работы неблагоприятный образ мыслей.

— Созданию было приказано соединиться с другим представителем этого же рода, находящимся под более жестким контролем с нашей стороны. Оно было отстранено от высших проявлений нервной деятельности и нацелено на другую задачу, а именно: управление транспортным средством под названием трамвай.

— Эти существа были подвергнуты ампутации придатка. К несчастью, до того, как я начал действовать, создание приняло чрезвычайно умную линию поведения и ввело неустранимые команды, сделавшие придатки бесполезными.

Они увидят, до какой степени создание девиарировало и как небрежны были новые индоктринаторы.

— Служба индоктринаторов должна помнить причину возникновения пояса астероидов системы Сол. Как известно, некогда это была планета Дирад, крупнейший источник корада. Неряшливо проведенная индоктринаторами процедура привела к ситуации, аналогичной той, которую я пресек. Мы были вынуждены разрушить планету. Сила сознаний, ускользнувших из-под нашего контроля, представляла бы для нас постоянную угрозу. Дирад — грозное предостережение.

— Положение здесь, безусловно, опять совершенно нормальное, и запас корада в безопасности. Мы можем продолжать выкачивать бессмертие других, но ТОЛЬКО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МЫ СОХРАНЯЕМ ПОСТОЯННУЮ БДИТЕЛЬНОСТЬ.

Он подписался: «С почтением Мезар Виз, Главный индоктринатор, субпрефектура Сол».

«В один прекрасный день, — подумал он. — Подпись будет: «Координатор».

Поднявшись от механосекретаря, он отодвинулся к трубке «входящих» на своей доклад-панели и заметил сообщение, помеченное его новым ассистентом как «чрезвычайно важное».

Он вставил трубку в транслятор, сел и наблюдал, как тот воспроизводит доклад:

«Создание Хинду увидело себя таким, какое оно есть на самом деле».

Мезар Виз дотянулся и направил следящий луч на своего нового ассистента, чтобы понаблюдать, как тот встретит угрозу.

Транслятор продолжал жужжать: «Создание сошло с ума в соответствии с командой индоктринации, но, к величайшему сожалению, оно является членом секты, почитающей безумие. Другие начинают прислушиваться к его бормотанию».

Доклад заканчивался: «Я тороплюсь».

Мезар Виз откинулся назад, расслабился и мягко улыбнулся. Новый ассистент подавал надежды.

Исчезнувшие собаки

Зеленый турбокоптер двигался над песчаными равнинами Нью-Мексико. Лопасти его ротора со свистом рассекали воздух. Глубокие тени лежали впереди турбокоптера, там, где поверхность земли прорезал речной каньон. Машина села на скальное обнажение. Люк распахнулся, и оттуда выбросили стальную клетку, в которой металась самка койота. Дверь клетки упала. Одним прыжком животное выбралось из своей тюрьмы и ринулось прочь. Оно юркнуло по скале, спрыгнуло вниз на уступ, идущий вдоль стенки каньона и скрылось из виду за изгибом. В крови койота был мутантный вирус, выведенный из свиной холеры.

…В лаборатории стоял крепкий химический запах, преимущественно из паров йодоформа и эфира. Он с трудом забивал мускусный дух мокрого меха подопытных животных. В клетке пригорюнился унылый фокстерьер. В центре лаборатории на анатомической доске были распялены остатки пуделя. Бирка на ноге несчастного животного гласила «Х-8 ПУЛЬМАНОВСКИЙ ВЕТЕРИНАРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР, ЛАБОРАТОРИЯ Е». Бестеневое освещение равнодушно заливало все вокруг.

Биолог Варли Трент, долговязый темноволосый мужчина с угловатыми чертами лица, положил свой скальпель на поднос рядом с пуделем. Затем отступил назад и взглянул через стол на доктора Уолтера Хан-Меерса, профессора ветеринарной медицины. Профессор был пухлым песочноволосым китае-голландцем с внешностью гладкокожего восточного идола. Он стоял рядом с анатомическим столом, пристально глядя на пуделя.

— Еще одна неудача, — сказал Трент. — При каждом вскрытии я говорю себе, что скоро на Земле вообще не останется собак.

Профессор кивнул.

— Я пришел, чтобы сообщить тебе последние данные. Не вижу, чем это нам поможет, но по всей видимости, этот вирус начал распространение с койота.

— С койота?

Хан-Меерс нашел лабораторный табурет, подкрутил его повыше и сел.

— Эта информация поступила от работника с ранчо в Нью-Мексико. Он все рассказал властям. Его босс, малый по имени Портер Даркин, доктор ветеринарной медицины, имеет на ранчо лечебницу. Он хотел сделать себе имя, истребив всех койотов. Славу он себе приобрел огромную. Правительству пришлось мобилизовать десантников, чтобы спасти его от линчевания.

— Неужели этот дурак не сообразил, что болезнь распространится и среди других собачьих?

— По-видимому, он даже не подумал об этом. У него диплом одного, из этих маленьких дрянных колледжей. Но я все равно удивлен, как такой тупица мог вообще получить степень.

— А что насчет койота?

— О, это был огромный успех. Овцеводы говорят, что за весь сезон не потеряли ни одного животного по вине койотов. Единственное, что сейчас их беспокоит — это медведи, кугуары и потеря собак…

— Кстати, о собаках, — заметил Трент. — Завтра нам понадобятся новые животные для опытов. Очередная сыворотка не помогла фокстерьеру. Он умрет сегодня вечером.

— Завтра для опытов у нас будет целая свора этих животных, — грустно ответил Хан-Меерс. — Последние две резервации в Канаде сообщили о первичном заражении этим утром.

Трент барабанил пальцами по крышке стола.

— А что думает правительство насчет предложения веганских биофизиков?

— Они для нас неприемлемы, — пожал плечами Хан-Меерс. — Веганцы хотят полностью контролировать весь проект. Вы знаете их репутацию по части биофизических переделок. Может, им и удастся спасти наших животных, но то, что мы получим обратно, трудно будет назвать собакой. Это будет многоногий монстр с чешуйчатым хвостом. Хотел бы я знать, почему они так увлекаются этими рыбохвостыми типами.

— Сцепленный ген, — пояснил Трент. — Спарен с фактором разумности. Они используют свои микс-генераторы, чтобы вскрывать генные пары и…

— Правильно, — сказал Хан-Меерс. — Ты учился с ними. Как имя того веганца, о котором ты вечно вспоминаешь?

— Гер (свист) Ансо-Ансо.

— Точно. Он сейчас на Земле с веганской делегацией?

Трент кивнул.

— Я встретил его на конференции в Квебеке десять лет назад — за год до того, как мы делали биофизическую инспекцию для Веги. Он отличный парень, если с ним познакомиться поближе.

— Не для меня. — Хан-Меерс покачал головой. — Они слишком большого роста и высокомерны. Рядом с ними чувствуешь себя неполноценным. Они работают в биофизике, играя как на арфах, на своих чертовых микс-генераторах.

— Это они могут.

— Вот что их делает такими чертовски раздражающими!

Трент засмеялся.

— Если это улучшит твое настроение, то могу тебя порадовать. Веганцы, может быть, и гордятся своей биофизикой, но дико завидуют нашей легкости в обращении с инструментами.

Хан-Меерс хмыкнул.

— Но все же мы, наверное, должны им отправить часть собак для экспериментальных целей, — продолжил Трент. — Видит Бог, у нас скоро при таких темпах эпидемии вовсе не останется животных.

— Мы не отдадим им даже паршивого спаниеля, пока Джильберто Наталь заседает в Сенате Федерации, — буркнул Хан-Меерс. — Всякий раз, когда этот подонок выбивается наверх, он скачет как заяц, визжа про гордость Земли и угрозу извне.

— Но…

— После денебианской кампании прошло не так уж много времени.

— А как движется работа в остальных исследовательских центрах? облизал губы Трент.

— Так же, как и у нас. Утренний доклад представляет собой огромную кучу пустопорожней болтовни. — Хан-Меерс сунул руку в карман и извлек желтый лист бумаги. — Можешь взглянуть. Все равно это скоро выйдет наружу. — Он сунул бумагу Тренту.

Трент взглянул на заголовок:

«Бюрограмма — Департамент здоровья и санитарии — секретность первой степени».

Он посмотрел на Хан-Меерса.

— Читай! — рявкнул профессор.

Трент снова взглянул на бюрограмму.

«Врачебный департамент сегодня подтвердил, что вирус ДД, поражающий собачьих во всем мире, является стопроцентно фатальным. Несмотря на принятые меры, он продолжает распространяться. Вирус демонстрирует родство со свиной холерой, но прекрасно развивается в растворе протомицина, достаточно концентрированном, чтобы убить любой другой микроорганизм. Он может впадать в анабиоз. Если через два месяца не будет найдено достаточно эффективное противоядие, то Земле грозит опасность потерять всю популяцию волков, собак, лис, койотов…»

Трент снова посмотрел на Хан-Меерса.

— Мы догадывались, что дела плохи, но… — Он постучал по бюрограмме.

Профессор выхватил у него бумагу.

— Варли, ты задерживал переписчиков, когда они приходили пересчитывать собак, верно?

— С чего ты взял? — поджал губы Трент.

— Варли, я не собираюсь сообщать об этом в полицию. Я предлагаю тебе связаться со своим знакомым веганцем и отдать ему твоих собак.

— На прошлой неделе я отдал ему пятерых щенков, — вздохнул Трент.

Столичный корреспондент службы новостей опубликовал в газете сообщение шестью неделями раньше, воспользовавшись утечкой в Комитете Здоровья и Санитарии Сената Федерации. Новый вирус поражал животных и не было известно, как с этим бороться. Люди уже осознали, что их любимцы массово вымирают. Это сообщение вызвало панику. Межзвездное пассажирское сообщение прекратилось. Влиятельные люди употребляли все свое могущество, чтобы спасти своих питомцев. Они бежали со своими любимцами, нарушая все карантинные барьеры. Аферисты распоясались.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ АРЕНДОВАННЫЙ КОРАБЛЬ НА ПЛАНЕТЫ АЛЬДЕБАРАНА. СТРОЖАЙШИЕ КАРАНТИННЫЕ ТРЕБОВАНИЯ. СПЕЦИАЛЬНО ОБУЧЕННЫЙ ПЕРСОНАЛ ДЛЯ ОХРАНЫ ВАШИХ ЖИВОТНЫХ В ПУТИ. СТОИМОСТЬ — ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ КРЕДИТОВ ЗА КИЛОГРАММ.

Владельцы, разумеется, не могли сопровождать своих питомцев пространство на корабле было весьма ограниченным.

Эта афера прекратилась, когда патрульный корабль Федерации наткнулся на странное метеоритное скопление за Плутоном. Он остановился, чтобы нанести рой на карту, и обнаружил, что скопление состоит из замерзших собачьих тел.

Спустя одиннадцать дней после появления сообщения о вирусах арктурианские планеты объявили терранских собак вне закона. Эти пройдохи надеялись хорошо поживиться, когда начнется контрабанда животных.

Трент держал шестерых полукровок борзых в сервомеханическом питомнике в охотничьем лагере на Олимпик Маунтин. Они все еще находились в лагере, когда правительство приняло злополучный декрет об экстренном изъятии животных. Трент умышленно не упомянул о них.

Покинув Пульман в три часа утра после разговора с Хан-Меерсом, он поставил свой реактивный геликоптер на автопилот и спал, пока не добрался до Абердина.

Начальником Абердинской Объединенной Полиции был седеющий, покрытый шрамами от ожогов ветеран денебианской кампании. Офисом ему служила квадратная комната, возвышающаяся над гаванью. Стены были увешаны инопланетным оружием и групповыми фотографиями офицеров и рядовых. Начальник встал, когда вошел Трент, и махнул ему в сторону кресла.

— Моя фамилия Макаров. Чем могу служить?

Трент представился, сел и объяснил, что он сотрудник пульмановского центра, что у него девять борзых — шесть взрослых и три щенка — в горном питомнике.

Начальник уселся, ухватился за подлокотники своего кресла и откинулся на спинку.

— Почему они не в одной из правительственных резерваций?

Трент посмотрел ему в глаза.

— Потому что я думал, что здесь они будут в большей безопасности и оказался прав. Резервации заражены. А мои собаки пока совершенно здоровы. Более того, коммандер, я обнаружил, что человеческие существа переносят заболевание. Мы…

— Вы имеете в виду, что если я приласкаю собаку, то это ее убьет?

— Именно так.

Начальник погрузился в молчание. Спустя некоторое Время он произнес:

— Так вы не подчинились акту о карантине?

— Да.

— Я сам иногда проделываю подобное, — продолжил начальник. — Вы видите, что приказ дурацкий. Вы знаете, что он работать не будет. И вы его нарушаете. Если вы не правы, то вас обвинят во всех смертных грехах. Ну, а если правы, вам навешивают медаль. Я помню, в денебианской кампании, когда…

— Могли бы вы организовать воздушное патрулирование над моим лагерем? перебил его Трент.

Начальник почесал подбородок.

— Борзые, да? Нет лучшей охотничьей собаки. Чертовски стыдно, что они умирают вместе с остальными. — Он помолчал. — Воздушное патрулирование? Без людей?

— У нас осталось всего два месяца, чтобы справиться с этим проклятым вирусом. Иначе собак на Земле попросту не останется, — сказал Трент. — Вы понимаете, как важны эти собаки?

— Так плохо? — Начальник подтянул к себе видеофон. — Дайте мне Перлана. — Он повернулся к Тренту. — Где ваш лагерь?

Трент дал ему координаты. Начальник записал их в блокнот.

На экране появилось лицо.

— Да, сэр.

Макаров повернулся обратно к видеофону.

— Перлан, мне нужен роботизированный воздушный патруль — круглосуточное дежурство — над охотничьим лагерем, — он взглянул в блокнот, — с координатами 8181-А и 0662-У, западный склон Олимпик. В лагере питомник с девятью собаками. Не должно быть никаких контактов людей с животными. — Он облизал губы. — Доктор рассказал мне, что люди переносят этот вирус.

Когда Трент приземлился в Пульмане после обеда, он обнаружил, что в лаборатории «Е» его дожидается Хан-Меерс. Профессор сидел на том же самом табурете, словно и не вставал с него все эти два дня. Его раскосые глаза созерцали клетку, где содержался фокстерьер. Теперь там располагался эрдельтерьер. Когда Трент вошел, Хан-Меерс повернулся.

— Варли, что это там абердинский полицейский рассказывает службе новостей?

Трент закрыл двери лаборатории. «Значит, начальник полиции все рассказал».

— Из клиники Флореса сегодня дважды звонили, — продолжил Хан-Меерс. Хотят узнать, что мы обнаружили такого, что они проглядели. Может, полицейский сам все это придумал?

Трент покачал головой.

— Нет. Я рассказал ему о своих подозрениях, выдав их за действительный факт. Мне нужен был воздушный патруль над лагерем. Мои собаки совершенно здоровы.

Хан-Меерс кивнул.

— Все лето они были лишены подобного удобства. Теперь они должны обязательно его иметь.

— Я боялся, что они умрут. Я вырастил этих борзых сам. Мы охотились и…

— Понимаю. А завтра ты всем расскажешь, что произошла ошибка. Я надеялся, что у тебя больше научной честности.

Трент напустил показное равнодушие. Он сбросил пальто и натянул лабораторный халат.

— Мои собаки все лето были изолированы От людей. Мы…

— Люди Флореса скрупулезно провели исследования, — заметил Хан-Меерс. Они подозревают, что мы пытаемся…

— Недостаточно тщательно. — Трент открыл дверь стенного шкафа и взял оттуда бутылку с зеленой жидкостью. — Ты собираешься остаться здесь и помогать или хочешь, чтобы я бился над этим в одиночестве?

Хан-Меерс снял пальто, отыскал лишний лабораторный халат.

— Играешь с огнем, Варли. — Он повернулся, улыбаясь. — Но что за великолепная возможность устроить этим докторам медицины настоящую большую взбучку!

На следующее утро Трент уронил стеклянную пробирку. Она вдребезги разбилась на кафельном полу, и спокойствие Трента лопнуло вместе с нею. Он непрерывно ругался целых две минуты.

— Мы устали, — произнес Хан-Меерс. — Отдохнем и вернемся к этому позже. Я буду сегодня отделываться от людей Флореса и прочих. Там все еще есть…

— Нет. — Трент покачал головой. — Мы возьмем еще один смыв с моей кожи со связующим Кларендона.

— Но мы уже дважды проверяли и…

— Еще раз, — рявкнул Трент. — На этот раз мы добавим синтетическую собачью кровь перед фракционированием.

В десять двадцать две Хан-Меерс установил последнюю пробирку в пластиковый дифракционный штатив и нажал переключатель у его основания. Маленькая серебряная паутинка замерцала у верхнего края пробирки.

Профессор ахнул.

Они вернулись к исходной точке. К полудню у них была схема: вирус Дорманта переносится в потовых железах человека, выходит наружу через поры — преимущественно на ладонях рук — при сильном эмоциональном возбуждении. Попав наружу, вирус высыхает и впадает в анабиоз.

— Если бы я не уронил ту пробирку и не рассердился… — промолвил Трент.

— Мы бы все еще искали, — добавил Хан-Меерс. — Это Дормант, и в микроскопических количествах. Вот почему они его пропустили. Кто же проверяет возбужденного подопытного? Они ждали, пока он успокоится.

— Всяк убивает то, что любит, — процитировал Трент.

— Стоило бы побольше уделять внимания философам наподобие Оскара Уайльда, — сказал Хан-Меерс. — Теперь позвоню врачам, расскажу, как они облажались. Это им будет вдвойне неприятно, так как изобличает их простой биолог.

— Это была случайность.

— Случайность, основанная на наблюдениях за твоими собаками, — произнес Хан-Меерс. — Не в первый раз подобные случайности происходят с простыми биологами. Был Пастер. В него кидали камнями на деревенских улицах за…

— Пастер был химиком, — заметил Трент. Он повернулся, положил пробирку на стол. — Мы должны предупредить правительство, что оставшимся собакам требуется роботизированное обслуживание. Это может дать время, чтобы во всем разобраться.

— Я воспользуюсь твоим фоном, чтобы позвонить врачам, — хихикнул Хан-Меерс. — Представляю себе их лица, когда…

Фон зазвонил. Хан-Меерс поднял микрофон.

— Да, это я… Я имею в виду, что я здесь. Да, я отвечу на звонок. Пауза. — Привет, доктор Флорес. Я как раз собирался… — Хан-Меерс замолк и слушал. — О, вы это сделали? — Его голос был ровным. — Да, это согласуется с тем, что мы обнаружили. Да, преимущественно через поры рук. Мы ждали подтверждения, чтобы увериться… Да, нашим доктором Трентом. Он здесь штатный биолог. Я уверен, что кое-кто из ваших сотрудников у него учился. Прекрасный ученый. Заслуживает всей славы за открытие. — Пауза. Я настаиваю на научной честности, доктор Флорес. У меня в руках ваш доклад. Он исключает человека из числа возможных переносчиков вируса. Я согласен, что это нанесет ущерб вашей репутации, но это ваши проблемы. До свидания, доктор Флорес. Спасибо за то, что позвонили. — Он повесил фон и обернулся. Трент исчез.

Последний чистокровный сенбернар умер в Ангуаке провинции Манитоба. Следующим утром грузинские чиновники подтвердили, что резервации близ Игурска заражены. Поиск здоровых собак продолжался. Теперь этим занимались только роботы. Во всем мире осталось только девять собак, у которых не было вируса ДД — шесть взрослых борзых и три щенка. Они рыскали вокруг горного питомника, тоскуя о людях.

Когда Трент появился ночью в своем холостяцком жилище, то сразу обнаружил посетителя. Это был высокий (почти семь футов) гуманоид, голова его была увенчана гребнем перистых волос, глаза затенены разрезанными наподобие венецианских жалюзи мембранами. Стройное тело было покрыто голубым балахоном, перехваченным в талии поясом.

— Гер! — воскликнул Трент и захлопнул дверь.

— Друг Варли, — просвистел веганец.

Они вытянули свои руки и прижали друг к дружке ладони на веганский манер. Семипалые руки Гера на ощупь были горячими.

— У тебя лихорадка, — заметил Трент. — Ты слишком долго пробыл на Земле.

— Это все проклятое окисленное железо в вашей окружающей среде, просвистел Гер. — Вечером я приму усиленную дозу лекарств. — Он расслабил свои гребни, жест, обозначающий удовольствие. — Но хорошо снова увидеть тебя, Варли.

— Взаимно, — сказал Трент. — А как… — Он опустил руку, сделав жест, словно гладил собаку.

— Потому я и пришел. Нам нужно еще.

— Еще? Они погибли?

— Их клетки живы в новых потомках, — просвистел Гер. — Мы использовали ускорительную камеру, чтобы побыстрее получить несколько поколений, но результаты нас не удовлетворяют. Это были очень странные животные, Варли. Разве не странно, что они были идентичными с виду?

— Это иногда случается.

— И количество хромосом. Разве…

— Некоторые породы различаются, — поспешно сказал Трент.

— О, — Гер кивнул. — У тебя есть еще эта порода, чтобы мы могли взять?

— Это непросто сделать. Но если мы будем достаточно осторожны, то сможем с ними удрать.

Коммандеру Макарову доставило наслаждение возобновить свое знакомство со знаменитым доктором Трентом. Ему доставило наслаждение встретиться с гостем с далекой Веги, хотя и слегка меньшее. Было понятно, что начальник полиции вообще подозрительно относится к инопланетянам. Он проводил их в свой кабинет, усадил и занял свое место за столом.

— Я бы хотел получить пропуск, позволяющий доктору Ансо-Ансо посетить мой питомник, — сказал Трент. — Не будучи землянином, он не несет в себе вирус и это будет совершенно безопасно…

— Зачем?

— Возможно, вы слышали о веганском искусстве биофизики? Доктор Ансо-Ансо помогает мне в исследованиях. Ему нужно получить некоторое количество крови и образцов бактериальных культур от…

— Разве робот не может этого сделать?

— Наблюдения требуют высокоспециализированных знаний, а обученных этому роботов нет.

— Хммм, — коммандер Макаров обдумал это. — Понимаю. Что ж, доктор Трент, если вы ручаетесь, то я уверен, что с ним все в порядке. — Его тон свидетельствовал, что доктор Трент может и ошибаться. Макаров взял в ящике блокнот, нацарапал пропуск и протянул его Тренту. — Я вызову полицейский коптер, чтобы доставить вас на место.

— У нас специально простерилизованный коптер с нашим лабораторным оборудованием. Роботикс Интернешионал как раз сейчас его обслуживает.

Коммандер кивнул.

— Понимаю. Тогда я приготовлю для вас сопровождение.

На следующий день пришла повестка на розовом листке бумаги:

«Доктору Варли Тренту предписывается предстать перед специальным подкомитетом по Здоровью и Санитарии Сената Федерации для слушания, которое будет проводиться в четыре пополудни в главном здании Сената Федерации.

Оскар Олафсон, специальный помощник сенатора Джильберто Наталя».

Трент получил повестку в своей лаборатории, прочитал ее и понес наверх в кабинет Хан-Меерса.

Профессор прочитал документ и протянул его обратно Тренту.

— Про обвинения ничего не сказано. Где ты был вчера?

Трент сел.

— Я доставил моего веганского друга в резервацию, чтобы он смог похитить трех щенков. Сейчас он уже на полпути к дому.

— Естественно, что они обнаружили это при утреннем подсчете. При обычных обстоятельствах тебя просто запихнули бы в тюрьму. Но надвигаются выборы. Наталь должен угодить твоему коммандеру Макарову.

Трент уставился в потолок.

— Сенатор распнет тебя, невзирая на твои заслуги в деле обнаружения вируса, — продолжил Хан-Меерс. — У тебя появились могущественные враги. Доктор Флорес — свояк сенатора Грапопулоса от Комитета по ассигнованиям. Они вынудят людей в клинике Флореса заявить, что носитель вируса мог быть обнаружен и без тебя.

— Но это мои собаки! Я могу…

— Не твои с тех пор, как вступил в действие закон об изъятии. Ты виновен в утаивании правительственной собственности. — Он указал пальцем на Трента. — И эти нажитые тобой враги…

— Мною нажитые! Это тебе понадобилось устроить представление с людьми Флореса.

— Ладно, Варли, не будем ссориться.

— Хорошо. Что сделано, то сделано.

— У меня появилась идея, — сказал Хан-Меерс. — «Эльмендорф», инспекционный корабль колледжа, находится на Хартли-Филд. Он полностью заправлен и подготовлен для путешествия к Сигиттариусу.

— Что ты имеешь в виду?

— Корабль, естественно, хорошо охраняется, но известный штатный сотрудник с поддельной запиской от меня мог бы попасть на борт. Ты смог бы управлять «Эльмендорфом» в одиночку?

— Конечно. Это именно тот корабль, на котором мы летали к Беге, чтобы ознакомиться с их биофизикой.

— Тогда беги на нем. Переведи корабль в гипердрайв и тебя никогда не поймают.

Трент покачал головой.

Это было бы признанием собственной вины.

— Слушай, ведь ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО виновен! Сенатор Наталь собирается ОБНАРУЖИТЬ это завтра. Это будет сенсация. Но если ты сбежишь, это будет еще большим потрясением, а вопли сенатора будут лишь шумом на заднем плане.

— Я не знаю.

— Люди уже устали от его шума, Варли.

— Все же мне это не нравится.

— Варли, сенатору нужна любая сенсация, чтобы заграбастать несколько голосов на выборах. Дать ему немного времени, чтобы он еще побесился, и сенатор зайдет слишком далеко.

— Меня не беспокоит сенатор. Меня беспокоит…

— Собаки, — подсказал Хан-Меерс. — А если ты сбежишь на Вегу, то сможешь помочь тамошним специалистам своим знанием земной биологии. Разумеется, тебе придется работать с дистанционным управлением, но… Фраза повисла в воздухе.

Трент поджал губы.

— С каждой потерянной минутой твои шансы на побег будут уменьшаться. Хан-Меерс подтолкнул к Тренту блокнот. — Вот мой бланк. Подделывай записку.

Через двадцать минут после того, как машина Трента отправилась на Хартли-Филд, в парковочной зоне кампуса приземлился правительственный коптер. Из кабины показались двое мужчин. Они поспешили в офис Хан-Меерса, предъявив удостоверения полицейских.

— Мы ищем доктора Варли Трента. Он обвиняется в нарушении акта о собаках. Мы должны взять его под стражу.

Хан-Меерс выглядел должным образом шокированным.

— Думаю, Варли пошел домой. Он что-то говорил по поводу неважного самочувствия.

Сенатор Наталь был в ярости. Его пухлое тело тряслось как пудинг, а его красное лицо стало еще краснее. Он кричал, он вопил. Раздраженное лицо сенатора мелькало на экранах видео каждую ночь. Как раз в тот момент, когда настал его звездный час, когда он предостерегал людей против распущенности науки, его отодвинули в сторону более важные новости.

Последняя собака в резервации — пестрый чау — умерла от вирусной инфекции. Прежде чем сенатор успел развести пары для новой атаки, правительство объявило о том, что в Арктике обнаружено двадцать шесть здоровых волков. Днем позже роботы разыскали живую двенадцатилетнюю дворняжку в Исландии и пятерых коккер-спаниелей на Тьерра дель Фуэго. Для собак и для волков были подготовлены отдельные резервации на западном склоне Олимпик. Всех животных перевезли туда.

Волки, коккеры, дворняжка, борзые — они были любимцами всего мира. Проводились экскурсии на опечатанных коптерах из Абердина до точки в пяти километрах от собачье-волчьей резервации. Оттуда в мощный бинокль можно было иногда уловить неясное пятно, которое силой воображения можно было превратить в волка или собаку.

Примерно в это время сенатор Наталь начал подготовку к очередной атаке. Основным его козырем было то, что борзые Трента не столь уж важны, коль появились другие собаки. И вдруг двенадцатилетняя дворняжка умерла от старости.

Любители собак всего мира скорбели. В прессе преобладали восхваления дворняжки. Сенатор снова оказался на заднем плане.

Трент направился к Веге, войдя в гипердрайв, как только миновал зону деформации вокруг Солнца. Он знал, что веганцы будут держать его в карантине, чтобы не заразить собак. Но его радовала мысль, что можно будет наблюдать за экспериментами по видео и помогать своими советами.

Профессор Хан-Меерс, сославшись на ухудшающееся здоровье, переложил все свои обязанности на помощника. А сам отправился в кругосветное путешествие. Первую остановку он сделал в столице. Там он встретился с сенатором Наталем, извинился за дезертирство доктора Трента и похвалил позицию политика.

В Женеве Хан-Меерс встретился с пианистом, чей любимый далматинец был одной из первых жертв эпидемии. В Каире он встретился с правительственным чиновником, потерявшим своих волкодавов. В Париже зашел к жене меховщика, чей любимый эрдель Коко умер в третью волну эпидемии. В Москве, в Бомбее, в Калькутте, в Сингапуре, в Пекине, в Сан-Франциско, в Де Мойне, в Чикаго он встречался с другими, попавшими в подобные обстоятельства. Всем он раздавал записки с рекомендациями от Наталя, объясняя, что сенатор побеспокоится о предоставлении им права первоочередного посещения резервации Олимпик. Хан-Меерс надеялся, что хотя бы один из этих людей сможет причинить сенатору определенные неприятности.

Жена меховщика из Парижа, мадам Куло, окупила его хлопоты, но таким способом, какого Хан-Меерс не предвидел.

Мадам Куло была стройной женщиной лет так сорока пяти, выглядевшей шикарно благодаря вечной французской моде, бездетной, с узким надменным лицом и манерами под стать. Однако ее бабушка была женой фермера и под внешностью избалованной богачки скрывался выносливый и крепкий характер. Она прибыла в Абердин в комплекте с двумя горничными, небольшими Альпами багажа и запиской сенатора Наталя. Мадам уверила себя, что вся эта ЧЕПУХА насчет того, что люди разносят заболевание, ее не касается. НЕСКОЛЬКО ПРОСТЫХ САНИТАРНЫХ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЕЙ, И ОНА СМОЖЕТ ИМЕТЬ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ СОБАКУ.

Мадам Куло желала иметь пса независимо от его стоимости. Тот факт, что домашних собак иметь не разрешалось, делал ее потребность еще более настойчивой. Осторожная разведка в Абердине убедила ее, что вся работа может быть проделана в одиночку. В недрах своего переполненного отчаянием сознания мадам разработала план, имевший все неуловимые признаки изощренности душевнобольного.

Во время одной из ежедневных экскурсий мадам Куло внимательно изучила окрестности. Местность была достаточно пересеченной, чтобы обескуражить менее целеустремленную личность. Район поддерживался в естественном состоянии в течение семи столетий. Густой подлесок, состоящий из дьявольской травы, скрэба и черники преграждал своими зарослями пути доступа на внутреннюю территорию. Реки были переполнены талым весенним снегом. Водоразделы являли собой путаницу буреломов, дикой ежевики на пожарищах, гранитных обнажений. Помимо пересеченной местности был еще двойной забор шестнадцати метров высотой.

Мадам Куло вернулась в Абердин, оставила своих горничных в отеле и улетела в Сиэтл. Там она приобрела крепкую походную одежду, веревку и «кошку», легкий рюкзак, концентраты и компас. Приобрести карту резервации не составило ни-малейшего труда. Они продавались в качестве сувениров.

Потом она отправилась рыбачить в проливе Хуан де Фука. На юге возвышались далекие снежные шапки Олимпика.

Три дня шел дождь. Пять дней мадам Куло рыбачила с проводником. На девятый день она ушла рыбачить сама. На следующее утро береговая охрана подобрала ее перевернутую лодку. К этому времени мадам уже на два километра углубилась в запретную зону. Весь день она спала в еловой чаще. Ночью ей помог лунный свет, который позволил вплотную приблизиться к забору. День мадам провела, скорчившись в кустах орегонского винограда, наблюдая за патрулями трехногих роботов. Веревка и «кошка» помогли ей перебраться через забор. Она поспешно пересекла контрольную полосу и взобралась на последний барьер.

Роботизированный патруль на запретной территории был слишком занят подсчетами, и в его планы не входила психически ненормальная женщина.

Два километра в глубь резервации. Мадам Куло спряталась в кедровой роще. Сердце ее нетерпеливо стучало в предвкушении скорой встречи с собаками. Лицо, руки, ноги в царапинах. НО ОНА БЫЛА ВНУТРИ!

Несколько раз она вытирала свои потные ладони о походные брюки. К утру мадам заснула прямо на холодной земле. Бесс и Игл нашли ее на рассвете.

Мадам Куло проснулась от шершавого прикосновения теплого мокрого языка к своей щеке. На мгновение ей показалось, что вернулся Коко. Потом уже она сообразила, где находится.

И ЭТИ ПРЕКРАСНЫЕ СОБАКИ!

Мадам обняла Бесс, изголодавшуюся по человеческой привязанности.

АХ ВЫ, КРАСАВИЦЫ!

Роботизированный патруль обнаружил их незадолго до полудня. Роботы вели строгий учет при помощи крохотных передатчиков, вживленных в тела животных. Мадам Куло дожидалась наступления ночи, чтобы сбежать вместе с собакой.

Бесс и Игл убежали от роботов. Мадам Куло вопила и бушевала, когда безжалостные механизмы забирали ее оттуда.

В тот день после обеда Игл коснулся носа волчицы через забор, разделяющий их загоны.

Хотя роботы и изолировали всех собак, но было слишком поздно. А о волках забыли вовсе.

За семь недель резервация была опустошена вирусом ДД. Мадам Куло была отправлена в психиатрическую больницу, несмотря на протесты дорогого адвоката. Служба новостей высоко оценила записку сенатора Наталя, найденную в ее кармане.

Земные чиновники отправили сокрушенное сообщение на Вегу. Было понятно, говорилось в сообщении, что доктор Трент передал веганцам несколько собак. Не осталась ли хоть одна из них в живых?

Веганцы ответили: «У нас нет собак. Нам неизвестно местонахождение доктора Трента».

Корабль Трента вышел из гипердрайва. На экранах сияла огромная Вега. Четко выделялись протуберанцы. В восьмистах тысячах километров Трент включил искатель и начал высматривать планету. Вместо нее он обнаружил стремительно несущийся веганский сторожевой корабль. На расстоянии шести тысяч километров сторожевик выпустил ракету. Трент не успел дать позывной. Корабль выгибался и раскачивался. Хлопали аварийные двери, шипел воздух, зажигались предупредительные огни, выла сирена. Трент пополз к спасательной шлюпке. Крохотный кораблик все еще был пригоден к употреблению, хотя его передатчик раскололся.

— Трент держал шлюпку в тени обломков своего корабля сколько мог, потом нырнул к планете. Как только сопла его двигателей осветились, веганец устремился за ним. Трент попытался выжать из двигателей все, на что те были способны, но сторожевик по-прежнему его настигал. Теперь они слишком приблизились к планете, и веганец не мог использовать ракету.

Шлюпка под вопль раздираемого воздуха вошла в тонкий слой атмосферы. СЛИШКОМ БЫСТРО! Кондиционер взвыл от перегрузки. Антенна засветилась красным, размягчилась и расплавилась. У Трента еще осталось немного времени, чтобы поджечь носовые аварийные ракеты и включить автопилот, прежде чем провалиться в черноту. Корабль падал вниз, носовые ракеты все еще горели. Щелкнули реле — ТРЕВОГА! — Ожили аварийные спасательные схемы. Некоторые из них работали, но большинство было уничтожено.

Где-то бежала вода. Сквозь темноту пробивалась едва видимая краснота. Веки его были плотно сомкнуты. Трент нащупал складки ткани вокруг себя. Парашют! Автопилот катапультировал его, прибегнув к этому последнему средству.

Трент попытался пошевелиться. Мышцы отказывались подчиняться. Ноги и руки онемели.

Вдруг он услышал ЭТО. Собачий лай — далекий и отчетливый. Меньше всего он ожидал его услышать. Эта трубная нота напомнила ему морозные ночи на Земле, когда Бесс и Игл…

СОБАЧИЙ ЛАЙ!

Его охватила паника. Собака не должна его найти! Трент был заражен смертельным вирусом!

Он ухитрился приоткрыть глаз. Вокруг была вовсе не темнота, а что-то вроде желтых сумерек под складками парашюта. Веки Трента были склеены кровью.

Теперь он мог слышать топот бегущих ног и нетерпеливое сопение гончей.

ПОЖАЛУЙСТА, ДЕРЖИТЕ ЕГО ПОДАЛЬШЕ ОТ МЕНЯ!

Край парашюта зашевелился. Теперь раздавалось нетерпеливое поскуливание. Что-то кралось к нему под тканью.

— Убирайся! — прохрипел Трент.

Сейчас он уже мог различить бело-коричневую голову — совсем, как у Игла. Розовый язык к чему-то потянулся. Трент с тоской понял, что это ЧТО-ТО было одной из его вспотевших, полных вирусов, ладоней. Он видел лизавший его руку язык, но не мог этого почувствовать. Трент попытался пошевелиться и провалился в обморок. Одна мысль пролетела сквозь его сознание напоследок перед тем, как накатила тьма — ВСЯК УБИВАЕТ ТО, ЧТО…

Под ним была кровать — мягкая, убаюкивающая. Какой-то частью своего сознания он понимал, что прошло много времени. Были руки, иглы, тележки, перемещавшие его с места на место, жидкости в его рту, трубки в его венах. Трент открыл глаза. Зеленые стены, сверкающий белый солнечный свет. И сине-зеленые холмы снаружи.

— Тебе уже лучше? — вопросительно просвистел веганец.

Трент сместил свой взгляд вправо. Гер! Он стоял рядом с кроватью, обманчиво похожий на землянина. Глазные мембраны были широко открыты, двойной гребень перистых волос отложен назад. Гер был одет в желтый балахон.

— Как долго…

Веганец положил семипалую руку на запястье Трента и пощупал пульс.

— Да, тебе уже лучше. Ты был очень болен почти четыре ваших месяца.

— Тогда все собаки мертвы, — сказал Трент ровным голосом.

— Мертвы? — мембраны Гера со щелчком закрылись и открылись.

— Я убил их. Мое тело напичкано спящим вирусом.

— Нет. Мы дали собакам дополнительные белые кровяные клетки — более хищные. Ваш хилый вирус не смог этого пережить.

Трент попытался сесть, но Гер удержал его.

— Пожалуйста, Варли. Ты еще не оправился.

— Но если собаки иммунны к вирусу… — Он покачал головой. — Дайте мне корабль, нагруженный собаками, и можете назначать любую цену.

— Варли, я не говорил, что собаки иммунны. Они… уже не совсем собаки. Мы не можем дать тебе корабль, груженный вашими животными, потому что у нас их нет. Ими пришлось пожертвовать в процессе нашей работы.

Трент уставился на веганца.

— У меня плохие новости, друг мой. Мы ограничили на свою планету доступ для людей. Ты проживешь здесь всю свою жизнь, но не сможешь общаться с приятелями.

— Вот почему ваш корабль меня атаковал.

— Мы думали, что это разведывательное земное судно.

— Но…

— Прискорбно, что мы вынуждены задержать тебя здесь, Варли, но на карту поставлена гордость нашего народа.

— Гордость?

Веганец посмотрел на пол.

— Мы, не знавшие поражений в биофизических перестройках… — Он покачал головой.

— Что случилось?

Лицо веганца от смущения поголубело.

Трент припомнил свое первое пробуждение на этой планете.

— Когда я пришел в сознание, я видел собаку. По меньшей мере, ее голову.

Гер подтянул к кровати поближе плетеный стул и сел.

— Варли, мы пытались скомбинировать лучшие черты наших собственных прого и земных собак.

— Но ведь именно это вы и хотели сделать.

— Да, но в процессе работы мы потеряли всех животных, присланных тобою, а в результате… — Он пожал плечами.

— Что с ними?

— У них нет чешуйчатых хвостов или рогатых морд. Веками мы рассказывали Вселенной, что чувствующие домашние животные высшего качества должны нести эти характеристики наших собственных прого.

— Разве новые животные не разумны и не преданны? Или они потеряли слух и нюх?

— Эти характеристики были даже усилены. — Гер сделал паузу. — Ты понимаешь, что эти животные, однако, не совсем собаки.

— Не совсем…

— Это полностью пригодные…

Трент сглотнул.

— Тогда вы можете называть свою цену.

— Когда мы делали наше первое скрещивание, в процессе микс-оплодотворения объединялись клетка прого и клетка собаки. Но произошла серия необычных сцеплений. Они были совсем не теми, что мы ожидали, основываясь на том, что мы прочитали и что ты нам рассказывал.

Трент глубоко вздохнул.

— Это выглядело так, словно генная структура собачьих характеристик была хищной, крепко связывая даже доминанты прого, — продолжал Гер. Каждый раз повторялось то же самое. Согласно основам земной биологии этого вообще не должно было быть. Химия крови наших животных базируется на элементе, который вы называете медью. У нас на планете не слишком много железа, но те немногие типы животных доказывают, что медная основа доминантна в микс-скрещивании. Конечно, без микс-генератора клетки не могут быть вскрыты, но все же…

Трент закрыл глаза. Немного погодя снова их открыл.

— Никто больше не должен знать того, что я собираюсь тебе рассказать. Он заколебался.

На щеках веганца появились вертикальные морщинки внимания.

— Да?

— Когда я был здесь на экскурсии, я скопировал схему микс-генератора. На Земле я сумел построить работающую модель. С ее помощью я усовершенствовал линию борзых. — Трент облизал губы. — На Земле есть организмы, кровь которых базируется на меди. Один из них — простейший моллюск в наших океанах.

Гер почесал подбородок, продолжая пристально смотреть на Трента.

— С помощью генератора я сцепил доминанты своих собак с рецессивами моллюска.

— Но они не смогли бы размножаться естественным путем. Они… свистнул Гер.

— Конечно, нет. Борзые, что я послал тебе, были из линии, не имевшей отцов в течение шести поколений. Я оплодотворял их с помощью генератора. У них была только женская сторона, открытая для первой предоставившейся сцепки.

— Почему?

— Потому что из моих наблюдений за прого я знал, что собаки его превосходят. Но подобное скрещивание принесло бы выгоду. Я надеялся сам его проделать.

Веганец продолжал смотреть в пол.

— Варли, это причиняет мне боль, но я столкнулся с очевидностью того, что твое заявление — правда. Однако гордость моего мира не позволит этой информации распространиться. Возможно, старейшины это пересмотрят.

— Ты меня знаешь, — произнес Трент. — Я даю тебе слово.

Гер кивнул.

— Это так, как ты говоришь, Варли. Я тебя знаю. — Он пригладил перьевой гребень тремя пальцами. — И зная тебя, я, возможно, смирил гордость, правящую моим миром. — Едва уловимая веганская улыбка промелькнула на его лице и тут же исчезла.

Трент припомнил голову, виденную под парашютом.

— Я бы хотел видеть одно из этих животных.

— Это возможно… — Близкий собачий лай прервал Гера. Он встал, распахнул жалюзи и вернулся, чтобы поддержать голову Трента. — Взгляни туда, друг Варли.

На сине-зеленой веганской равнине Трент смог увидеть свору, преследующую стадо ичика. У собак были знакомые головы с белым мехом. У всех было по шесть ног.

Синдром власти

СИЭТЛ.

Сначала звон в ушах, перерастающий в свист. Свист переходит в предупреждающий вой кошмарного поезда, с ревом несущегося сквозь его сон.

Для психоаналитика сон является объектом клинического изучения. Но этот сон снился самому психоаналитику. Человек молча свернулся в кровати, обмотав простыню вокруг шеи и подтянув колени к подбородку.

Свист поезда перешел в первоклассное певческое контральто, исполнявшее «Безумный блюз». Сон был пронизан вибрациями страха и исступления.

«Миллион долларов не означает…»

Хрипловатый голос вздымался над звуками медных духовых инструментов, буханьем барабанов, над визжащим, словно испуганная лошадь, кларнетом.

Темнокожая певица, с глазами цвета электрик и одетая в черное, выступила из красного задника. Она раскрыла объятия навстречу невидимой аудитории. Певица и задник пришли в движение, вращаясь все быстрее и быстрее, пока не слились в пятнышко красноватого цвета. Красный свет разросся в колоколоподобный зев трубы, выпевающей минорную ноту.

Музыка звучала пронзительно — это был скальпель, полосующий его мозг.

Доктор Эрик Ладд проснулся. Он тяжело дышал и истекал потом. Он все еще слышал певицу и музыку.

«Мне снится, что я проснулся», — подумал Эрик.

Он скинул верхнюю простыню, спустил ноги и поставил их на теплый пол. Немного погодя Эрик встал, подошел к окну, посмотрел вниз на мерцающую поперек озера Вашингтон лунную дорожку. Он прикоснулся к переключателю сбоку от окна и теперь мог слышать ночь — сверчков, весенних квакш на берегу озера, далекий гул воздушного экспресса.

Пение не исчезало.

Он покачнулся и ухватился за подоконник.

Скрэмбл-синдром…

Эрик повернулся, просмотрел ленту с новостями. Никаких упоминаний о Сиэтле. Возможно, он был в безопасности — это просто легкое недомогание. Но музыка у него в голове не была легким расстройством.

Эрик предпринял отчаянную попытку восстановления самоконтроля. Потряс головой, похлопал себя ладонями по ушам. Пение упорно продолжалось. Он посмотрел на часы — 1:05 ночи, пятница, 1999.

Музыка остановилась. Но теперь — аплодисменты! Ревущая мешанина хлопков, криков, топанья ногами. Эрик схватился за голову.

«Я не сумасшедший… Я не сумасшедший…»

Он накинул халат и прошел в кухонный отсек своего холостяцкого жилища. Выпил воды, зевнул, задержал дыхание, чтобы как-нибудь изгнать шум, состоящий теперь из щебета разговоров, перезвона, шарканья ног.

Он сделал себе хайбол и залпом его проглотил. Звуки прекратились. Эрик посмотрел на пустой стакан в своей руке и покачал головой.

«Новое средство от сумасшествия — алкоголь! — Он криво усмехнулся. — А я каждый день говорю своим пациентам, что пьянство не решает проблем. — Он попробовал на вкус горькую мысль. — Возможно, мне следовало присоединиться к той медицинской команде, которая не осталась здесь, пытаясь создать машину для лечения безумия. Если члены команды, конечно, меня не разыгрывали…»

Эрик отодвинул фанерный ящик, отгораживающий комнату от стока, поставил свой стакан. Из ящика торчала тетрадь, лежащая поверх груды электронных деталей. Он вытащил ее, уставившись на свой собственный, хорошо знакомый заголовок, отпечатанный на обложке:

«Психозондирование Аманти — книга тестов IX».

«Над старым доктором тоже смеялись, — подумал Эрик. — Загнали его смехом прямо в психиатрическую лечебницу. Может быть, я туда тоже направляюсь — вместе с каждым в этом мире».

Он открыл тетрадь и провел пальцем по диаграмме своей последней экспериментальной кривой. У психозонда в его подвальной лаборатории все еще сохранилась проводка, правда, частично демонтированная.

«Что с ним было не так?»

Эрик закрыл тетрадь, затолкал ее обратно в ящик. Он мысленно перебирал хранящиеся в его сознании теории, знания, полученные в результате тысяч неудач. На него навалились усталость и уныние. Кроме того, он знал, что именно видели в снах Фрейд, Юнг, Адлер и все прочие. И какие выводы они из этого делали.

Он рассеянно побрел обратно в свою студию-спальню, забрался в постель. Поупражнялся в дыхании по системе йогов. Вскоре его сморило. Певица, поезд, свист не возвращались.

Утро осветило спальню. Эрик проснулся, прослеживая фрагменты своего кошмара в сознании, уверенный, что до десяти часов никаких встреч не назначено. Лента новостей около кровати предлагала на выбор длинный список сюжетов, в основном озаглавленных «Скрэмбл-синдром». Он отметил кодовые буквы восьми пунктов, переключил машину на режим аудио и слушал новости, пока одевался.

Эрика все еще тревожило воспоминание о ночном кошмаре. Он задумался, сколько людей просыпается ночью, спрашивая себя: «Неужели теперь это случилось со мной?»

Он взял розово-лиловую накидку и набросил ее поверх своей белой спецодежды. Вынув снова тетрадь из ящика на кухне, он вышел в зябкое весеннее утро. Эрик включил терморегулятор своего комбинезона. Унитаб быстро доставил его на берег Эллиот Бэй. Он ел в ресторане, специализирующемся на продуктах моря, раскрыв тетрадь с данными психозондирования рядом с тарелкой. После завтрака Эрик нашел свободную скамейку снаружи, сел, открыл тетрадь. Обнаружив в себе нежелание изучать диаграммы, уставился на залив.

Над серой водой клубилась дымка, заслоняя противоположный берег. Где-то звучала сирена дрейфующего сейнера. Эхо отдавалось от зданий позади него. Мимо торопливо пробегали рабочие, голоса их звучали приглушенно. Униженное выражение на лицах, затравленные взгляды — облачение страха. Холод от скамейки пробирался сквозь его одежду. Он дрожал, вдыхая соленый морской воздух. Ветерок с залива был насыщен запахом водорослей, гармонично сочетающихся с преобладающим горьким мускусом городских испарений. Чайки спорили из-за каких-то мелочей в прибое. Газеты у него на коленях трепыхались. Эрик придерживал их одной рукой, наблюдая за людьми.

«Я тяну время, — думал он. — Это роскошь, которую человек моей профессии едва ли может себе позволить сейчас».

Женщина в красной меховой накидке приблизилась к нему, ее сандалии выстукивали быстрый ритм по бетону. Накидка развевалась позади нее под порывами ветра.

Эрик посмотрел на ее лицо, обрамленное темными волосами. Каждая мышца его тела напряглась. Это была женщина из его кошмара! Его глаза следовали за ней. Она заметила этот пристальный взгляд, отвела глаза и прошла мимо.

Эрик скомкал газеты, закрыл тетрадь и побежал за ней. Он догнал ее и зашагал рядом, бездумно ее разглядывая. Она посмотрела на него, покраснела и отвела взгляд.

— Отойдите, или я позову копа!

— Пожалуйста, мне необходимо с вами поговорить.

— Я сказала: отойдите.

Она ускорила шаг, он подстроился под него.

— Пожалуйста, простите меня, но я видел вас во сне прошлой ночью. Видите ли…

Женщина упрямо смотрела прямо перед собой.

— Мне это говорили и раньше. Отойдите!

— Но вы не понимаете…

Женщина остановилась, повернулась и посмотрела ему в лицо, трясясь от гнева.

— Зато я понимаю! Вы видели мое шоу прошлой ночью! Вы видели меня во сне! — Она мотнула головой. — «Мисс Ланаи, я ДОЛЖЕН познакомиться с вами!»

— Но я никогда не видел вас и даже не слышал о вас раньше, — покачал головой Эрик.

— Послушайте! Я не привыкла, чтобы меня оскорбляли!

Она развернулась и резво пошла прочь, красная накидка развевалась у нее за спиной. Он снова догнал ее.

— Пожалуйста…

— Я буду кричать!

— Я психоаналитик.

Она заколебалась, замедлила шаг и остановилась. На ее лице появилось замешательство.

— Что ж, это другое дело.

Эрик воспользовался преимуществом, которое давала ему ее заинтересованность.

— Я действительно видел вас во сне. Это было тревожно. Я не мог выбросить это из головы.

Что-то в его голосе и поведении заставило ее рассмеяться.

— И однажды сон должен непременно стать явью.

— Я доктор Эрик Ладд.

Женщина взглянула на эмблему на его нагрудном кармане.

— Я Колин Ланаи. Я пою.

— Я знаю, — поморщился Эрик.

— Я думала, вы никогда обо мне не слышали.

— Вы пели в моем сне.

— О-о. — Пауза. — Вы действительно психоаналитик?

Он вытащил из нагрудного кармана карточку и протянул ей. Она посмотрела на нее.

— Что означает «Диагностирование методом психозондирования»?

— Это обозначает используемые мной инструменты.

Она вернула карточку, подхватила его под руку, задав спокойный прогулочный темп.

— Ну хорошо, доктор. Вы рассказали мне свой сон, а я расскажу вам о своих головных болях. Честный обмен?

Она взглянула на него из-под густых ресниц.

— У вас головные боли?

— Ужасные.

Она потрясла головой.

Эрик посмотрел на нее. Вернулось что-то от нереальности кошмара. Он думал: «Что я здесь делаю? Нельзя увидеть во сне чужое лицо, а на следующий день встретить его наяву. Следующий шаг — это воплощение в реальность всего моего подсознательного мира».

— А не может ли это быть проявлением болезни? — спросила она. — С тех пор как мы побывали в Лос-Анджелесе, я… — Она закусила губу.

Он уставился на нее.

— Вы были в Лос-Анджелесе?

— Мы выбрались оттуда всего за несколько часов до… до… — Она содрогнулась. — Доктор, на что это похоже — быть безумным?

Он колебался.

— Это ничем не отличается от нормального состояния для того, кто внутри. — Эрик смотрел на дымку, клубящуюся над заливом. — Синдром проявляется так же, как и прочие формы сумасшествия. Словно что-то выталкивает людей через порог безумия. Все это странно — существует довольно хорошо известный радиус поражения, около шести миль. В Атланте и Лос-Анджелесе, например, и в Лоутоне были совершенно четкие линии раздела. Людей на одной стороне улицы захватило, а людей на другой стороне — нет. Мы считаем, что существует инкубационный период в течение которого… — Он сделал паузу, посмотрел на нее и улыбнулся. — Все, о чем вы спрашивали, просто. Тема моих лекций. Я бы не слишком беспокоился насчет головных болей — может, это связано с диетой, переменой климата или вашими глазами. Почему вы не пройдете полное обследование?

Она покачала головой.

— Я прошла шесть обследований, с тех пор как покинула Карачи. Та же история — четыре новых диеты. — Колин пожала плечами. — С тех пор у меня головные боли.

Эрик резко остановился, медленно выдохнул.

— Вы были еще и в Карачи?

— Ну да. Это было третье место, куда мы попали после Гонолулу.

— И Гонолулу?

Колин нахмурилась.

— Это что, перекрестный допрос? — Она подождала. — Ну…

Он сглотнул, подумав: «Как можно, побывав в этих городах оставаться такой беззаботной?»

— Вы что, язык проглотили? — Топнула она ногой.

Эрик думал: «Как она легкомысленна!»

Он начал загибать пальцы.

— Вы были в Лос-Анджелесе, Гонолулу, Карачи. Вы были в местах массового, поражения и…

— Что, синдром поразил все эти места? — вырвался звериный вопль у Колин.

Эрик подумал: «Как мог кто-то выжить, не зная даже, по каким городам прокатился синдром?»

— Вы не знали? — спросил он.

Колин покачала головой в оцепенении, пристально глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Но Пит говорил… — Она остановилась. — Я была так занята разучиванием новых номеров. Мы восстанавливаем старый добрый джаз.

— Как вы могли все это пропустить? Телевидение полно этим, ленты новостей, трансграфы…

Колин пожала плечами.

— Я была так занята. И не люблю думать о подобных вещах. Пит говорил… — Она покачала головой. — Вы знаете, это впервые за этот месяц я вышла прогуляться в одиночку. Пит заснул и… — Выражение ее лица смягчилось. Этот Пит. Должно быть, он не хотел меня волновать.

— Если вы так говорите, но… — Эрик остановился. — Кто такой Пит?

— Неужели вы не слышали про Пита Серантиса и музикрон?

— Что за музикрон?

Колин отбросила назад завиток темных волос.

— Вы наверное шутите, доктор.

— Нет, серьезно. Что такое музикрон?

Она нахмурилась.

— Вы действительно не знаете, что такое музикрон?

Эрик покачал головой.

Колин подавила гортанный смешок.

— Доктор, вы говорите о моем незнании насчет Карачи и Гонолулу. А где вы сами прятались? В «Вариете» мы в списке лучших.

«Она это серьезно!» — подумал Эрик.

— Я был занят решением глобальных проблем, — ответил он несколько холодно. — Это связано с синдромом.

— О-о! — Она посмотрела на серые воды залива и повернулась, глядя на Эрика. — Вы уверены насчет Гонолулу?

— У вас там семья?

Она отрицательно покачала головой.

— У меня нет семьи, только друзья. — Глаза Колин блестели. — Это поразило… каждого?

Эрик кивнул, подумав: «Нужно чем-то отвлечь ее внимание».

— Мисс Ланаи, могу ли я попросить вас об одолжении? — он продолжил, не дожидаясь ответа: — Вы побывали в трех местах массового поражения синдромом. Может быть, в структурах вашего сознания есть ключ. Не согласились бы вы пройти несколько тестов в моей лаборатории? Это не займет много времени.

— Это невозможно. У меня шоу сегодня вечером. Я только выскользнула на несколько минут, чтобы прогуляться. Пит может проснуться и… — Она заметила умоляющее выражение его лица. — Мне очень жаль, доктор. Может, как нибудь в другой раз. В любом случае, вряд ли то, что вы из меня извлечете, поможет вам в вашей работе.

Эрик нерешительно пожал плечами.

— Но я не рассказал вам про мой сон.

— Вы меня искушаете, доктор. Я слышала множество историй про странные сны. Как раз за одну такую я оценила Маккой. Почему бы вам не пройтись со мной до отеля? Всего лишь пару кварталов.

— Хорошо.

Она взяла его за руку.

— Ну хоть что-то…

Это был худой мужчина со скрюченной ногой и изможденным лицом, носившим отпечаток ненависти. К колену была прислонена трость. Вокруг извивалась паутинная мешанина проводов — музикрон. На его голове был куполообразный капюшон. Шпион, о существовании которого не подозревали, он смотрел глазами женщины на мужчину, представившегося доктором Эриком Ладдом. Презрительно усмехаясь, он слушал ушами женщины: «Ну хоть что-то…»

Эрик и Колин шли рядом по дорожке над заливом.

— Вы так и не рассказали, что такое музикрон.

Ее смех заставил проходившую мимо парочку повернуться и уставиться на них.

— Хорошо. Но я все еще не понимаю. Мы целый месяц были по ТВ.

Эрик подумал: «Она считает меня занудой, возможно, так оно и есть!»

— Я не являюсь абонентом развлекательных каналов. Только научных и сети новостей, — сказал он.

Колин пожала плечами.

— Ну, музикрон — это что-то вроде машины для записи и воспроизведения. Только оператор примешивает любые звуки, какие захочет. У него в голове маленький металлический шарик, и достаточно лишь подумать о звуках, как музикрон их сыграет. — Она быстро, украдкой взглянула на него. — Любой скажет, что это — жульничество, но на самом деле это не так.

Эрик остановился.

— Это фантастика. Ведь… — Он прервался, усмехнувшись. — Вы разговариваете с экспертом в подобного рода вещах. В моей лаборатории есть энцефалорекордер, последнее слово в психозондировании… вот что вы пытаетесь мне описать. — Он улыбнулся. — Психиатры этого города считают меня молодым выскочкой, но подкидывают для меня все самые трудные диагнозы. — Он взглянул на нее. — Так что давайте согласимся, что машина вашего Пита — это артистический эффектный трюк, ладно?

— Но это не просто эффектный трюк. Я слышала записи, до того как они попали в машину и когда они выходили из нее.

Эрик усмехнулся.

— О, вы такой высокомерный, — нахмурилась она.

Эрик положил ладонь на ее руку.

— Пожалуйста, не сердитесь. Просто я знаю, этот предмет. Вы просто не хотите согласиться, что Пит дурачил вас наравне со всеми прочими.

Колин проговорила медленно и сдержанно:

— Слушайте… доктор… Пит… был… одним… из… изобретателей… музикрона… Пит… и… старый… доктор… Аманти. — Она прищурилась. Вы можете быть большой шишкой в своем деле, но я знаю, что я слышала.

— Вы сказали, что Пит работал над музикроном вместе с каким-то доктором. Как имя этого доктора?

— Доктор Карлос Аманти. Его имя есть на маленькой пластинке внутри музикрона.

Эрик покачал головой.

— Невозможно. Доктор Карлос Аманти в сумасшедшем доме.

Она кивнула.

— Правильно. Больница Ваилику для душевнобольных. Там они над этим и работали.

Выражение лица Эрика было осторожным и нерешительным.

— И вы говорите, что когда Пит думает о звуках, то машина их воспроизводит?

— Точно.

— Странно, что я никогда раньше не слышал об этом музикроне. — Эрик облизал губы. — Может, вы и правы. — Он взял ее за руку и быстрым шагом двинулся по аллее. — Я хочу посмотреть на этот музикрон.

В Лаутоне, штат Оклахома, длинные шеренги сборных бараков изнемогают от зноя на пропеченной солнцем равнине. В каждом здании барака маленькие отсеки. В каждом отсеке больничная койка. На каждой больничной койке человеческое существо. Барак XRO-29. Психиатр идет по холлу, позади него санитар толкает тележку. На тележке иглы и шприцы для подкожных инъекций, антисептики, успокаивающие, тест-трубки. Психиатр качает головой.

— Бейли, назвав эту штуку «Скрэмбл-синдром», вы попали в самую точку. Всуньте взбивалку в каждый психоз, какой только может быть у личности, хорошенько их перемешайте и активируйте.

Санитар мычит, уставясь на психиатра.

Тот оглядывается.

— И никакого прогресса в этом деле. Все равно что носить воду решетом.

Дальше по коридору кричит человек. Они ускоряют шаг.

…Перед Эриком и Колин вырос купол лифта отеля, похожий на опрокинутую на аллею половинку арбуза. На вершине купола медленно вращалось кольцо с надписью: «Колин Ланаи, Пит Серантис и Музикрон».

По дорожке перед куполом расхаживал, опираясь на трость, худой мужчина. Он дернулся при появлении Эрика и Колин.

— Пит, — сказала она.

Мужчина заковылял к ним, трость его отрывисто стучала по мостовой.

— Пит, это доктор Ладд. Он слышал о докторе Аманти и хочет…

Пит, игнорируя Эрика, яростно уставился на Колин.

— Ты что не знаешь, что у нас сегодня вечером шоу? Где ты была?

— Но, Пит, сейчас только начало десятого, я не…

Эрик вмешался:

— Я был студентом доктора Аманти. Я заинтересовался вашим музикроном. Видите ли, я продолжал исследования доктора Аманти и…

Худой мужчина рявкнул:

— Нет времени!

Он схватил Колин за руку и потянул ее к куполу.

— Пит, пожалуйста! Что с тобой происходит?

Она, попятилась.

Пит остановился.

— Тебе нравится твоя работа?.

Колин молча кивнула, широко раскрыв глаза.

— Тогда давай работать!

Она оглянулась и пожала плечами.

— Мне жаль.

Пит затащил ее в купол.

Эрик пристально смотрел им вслед. Он подумал: «Пит, бесспорно, тип, склонный к принуждению… очень неуравновешенный. У него не может быть такого иммунитета к синдрому, каким обладает она». Он нахмурился, взглянув на свои наручные часы и вспомнив о назначенной на десять часов встрече. «Проклятье!» Он повернулся, едва не столкнувшись с молодым человеком в спецодежде помощника официанта.

Тот нервно пыхнул сигаретой, сплюнул и посмотрел на него.

— Лучше найдите другую девушку, док. Эта уже занята.

Эрик посмотрел в эти молодые и в то же время старческие глаза, заставив нахала смутиться.

— Ты здесь работаешь?

Юноша снова сунул сигарету в зубы и проговорил сквозь клубы синего дыма.

— Ага.

— Когда оно открывается?

Юноша вытащил сигарету изо рта и щелчком отправил ее через плечо Эрика в залив.

— У нас сейчас завтракают. Представление начнется не раньше семи часов вечера.

— А мисс Ланаи в нем участвует?

Помощник официанта поднял глаза на кольцо с надписью на куполе и понимающе улыбнулся.

— Док, она-то и ЕСТЬ представление!

Эрик снова взглянул на часы, решив вернуться сюда вечером. Он развернулся в сторону ближайшего унитаба.

— Спасибо, — сказал он.

— Лучше сделайте предварительный заказ, если собираетесь посетить нас сегодня вечером, — произнес молодой человек.

Эрик остановился и оглянулся. Он залез в карман, нашел двадцатидолларовую купюру и бросил ее парню. Тощий юнец подхватил наличные, сказав:

— Благодарю ВАС. На какое имя, док?

— Доктор Эрик Ладд.

Помощник официанта спрятал деньги в карман.

— Заметано, док, порядок. Я приду сюда к шести и позабочусь о вас.

Эрик снова повернул к унитабу и немедленно отбыл.

…Высушенный досуха город под пробивающимся сквозь смог лос-анджелесским солнцем.

Мобильная лаборатория №31 опустилась на землю перед госпиталем Милосердной Богородицы, взметнув в канаве вихрь сухих пальмовых листьев. Перетруженный турбодвигатель хрипло вздохнул при остановке. Японский психолог появился с одной стороны, шведский врач с другой. Плечи их поникли.

Психолог спросил:

— Оле, сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз нормально выспался?

Врач тряхнул головой.

— Я не помню, Йоши. Полагаю еще до того, как покинул Фриско.

Дикий, пронзительный смех, вздох, снова смех из зарешеченной задней части грузового отсека.

Врач споткнулся на ступеньках, ведущих к тротуару у госпиталя. Он остановился, повернулся.

— Йоши…

— Разумеется, Оле. Я отправлю кого-нибудь из свободных санитаров позаботиться о нем. — Он добавил про себя: «Если там еще остались санитары».

Внутри госпиталя в коридоре дул холодный ветер.

Шведский врач остановил человека с переносным пультом.

— Каковы последние данные?

Мужчина поскреб свой лоб углом пульта.

— Последнее, что я слышал, это два с половиной миллиона, доктор. Ни одного нормального больше не обнаружили.

Отель простирался под заливом Эллиота. Сквозь прозрачный потолок можно было видеть обилие морской живности, заключенной в невидимую для посетителей клетку. Осветительные лучи пронизывали воду, предоставляя наблюдателям зрелище в виде желтых лососей, розовато-лиловых окуней, розовых осьминогов, голубых медуз. В огромном помещении была сооружена гигантская открытая раковина из синтетического перламутра — сцена. Цветные прожектора рассвечивали задник клочьями пламени и синими тенями.

Спустившись на лифте, Эрик попал в атмосферу, тревожно напоминающую о его кошмаре. Не хватало только певицы. Официант повел его, прокладывая путь сквозь мутную пелену дыма от ароматизированных сигарет, между столами, окруженными мужчинами в официально черном и женщинами в переливающейся синтетике. Маленькие круглые столешницы мерцали аквамариновыми отблесками — единственным освещением здесь, не считая прожекторов на сцене и лучей в темной воде над головой. В воздухе висел шорох множества голосов. Ароматы алкоголя, табака, духов, экзотических морских продуктов разносились по комнате, смешиваясь с резким запахом пота.

Приютившийся во втором ряду столик был со всех сторон окружен толпой. Официант выдвинул стул. Эрик сел.

— Что-нибудь выпить, сэр?

— Бомбейский эль.

Официант повернулся и растворился во мраке.

Попытавшись передвинуть стул в удобное положение, Эрик обнаружил, что он неподвижно застрял между двумя стульями позади него. Из мрака напротив материализовалась фигура. Он узнал помощника официанта.

— Это лучшее, что я сумел для вас раздобыть, док.

— Все нормально. — Эрик улыбнулся, выудил из кармана двадцатидолларовую бумажку и втиснул ее в руку собеседника.

— Я могу еще что-нибудь для вас сделать, док?

— Ты не мог бы передать мисс Ланаи, что я здесь?

— Я постараюсь, док. Но этот чудак Пит весь день караулил ее, словно бесценное сокровище. Хотя на его месте, как вы понимаете, я делал бы то же самое.

Белые зубы сверкнули в слоисто-дымной тени. Помощник официанта повернулся, пробираясь обратно между столами. Смутный рокот голосов в комнате стих. Эрик повернулся к сцене. Над микрофоном склонился представительный мужчина в эбонитово-черной с меловой белизны полосами униформе.

— А вот и то, чего вы с таким нетерпением дожидались, — сказал он.

Мужчина взмахнул левой рукой. Прожектора изгнали тень, явив взорам Колин Ланаи со сложенными на груди руками. Старомодное платье цвета электрик, под цвет ее глаз, обрисовало все ее округлости.

— Колин Ланаи!

Волна аплодисментов пронеслась по комнате и стихла. Представительный мужчина взмахнул правой рукой. Вспыхнули другие прожектора, явив Пита Серантиса в черном одеянии, опиравшегося на трость.

— Пит Серантис и…

Он подождал, пока утихнут аплодисменты.

— …Музикрон!

Последний прожектор высветил огромный металлический ящик позади Пита. Тот проковылял вокруг ящика и нырнул в него, исчезнув из виду.

Колин взяла микрофон у конферансье, поклонившегося и ушедшего со сцены.

Эрик начал осознавать давящее чувство неопределенности. Он подумал: «На краткий миг мы забываем наши страхи, забываем о синдроме. Для нас исчезает все, кроме музыки и этого мгновения».

Колин держала микрофон вплотную ко рту.

— У нас есть сегодня для вас кое-что из старенького, — сказала она. Ее облик буквально наэлектризовывал зал. — Две из этих песен мы раньше никогда не представляли. В первой — трио «Ужасный блюз» — музикрон даст вам основную запись Кларенса Уильямса и «Ред Оньон Джаз Бейбиз», а Пит Серантис добавит кое-каких эффектов. Следующая — «Блюз дикого человека» чистый Луи Армстронг. Последняя — «Эпитафия» — старушка Бесси Смит собственной персоной. — Она едва заметно поклонилась.

В комнате зазвучала музыка. Определить ее источник было невозможно. Она наполняла чувства. Колин без малейшего напряжения начала петь. Она играла на своем голосе, как на горне. Голос взвивался ввысь вместе с музыкой и понижался вместе с ней, лаская собою воздух.

Эрик неотрывно смотрел на нее вместе с остальными зрителями.

Она закончила первую песню. Шум аплодисментов оглушил его. Эрик почувствовал боль в кистях, взглянул вниз и обнаружил, что бьет в ладоши. Он остановился, потряс головой и сделал четыре глубоких вдоха. Колин начала выводить новую мелодию. Эрик прищурил глаза, глядя на сцену. Повинуясь внезапному импульсу, он прижал ладони к ушам и почувствовал нарастающую панику, так как музыка не стихла. Эрик закрыл глаза и затаил дыхание, но все еще продолжал видеть Колин. Смазанный, изменчивый поначалу образ, сменившийся затем отчетливым изображением откуда-то рядом и левее.

Видение сопровождалось погребальным звоном эмоций. Эрик прижал ладони к глазам. Образ остался. Он открыл глаза. Образ снова расплылся, затем стал нормальным. Он попытался вычислить точку, из которой Колин была видна именно в таком положении. Эрик решил, что это должно быть внутри музикрона. Он отчетливо различил очертания зеркальной панели на передней стенке металлического ящика.

«Через одностороннее стекло, — подумал он. — Глазами Пита».

Он сидел, размышляя, пока Колин не завершила свой третий номер. Пит появился из музикрона, чтобы разделить с ней аплодисменты. Колин послала зрителям воздушный поцелуй.

— Мы вернемся чуть позже.

Она сошла со сцены вслед за Питом. Они растворились в темноте. Официанты двигались между столами. На стол Эрика подали какой-то напиток. Он положил деньги на поднос. Напротив него возникла синяя течь и скользнула на стул.

— Томми сказал мне, что вы здесь… помощник официанта; — Колин наклонилась через стол. — Пит не должен вас видеть. Он в ярости и просто отвратителен. Я никогда раньше не видела, чтобы он так сердился.

Эрик наклонился к ней, уловив тонкий аромат сандаловых духов. Это вскружило ему голову.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал он. — Можем ли мы встретиться после шоу?

— Думаю, что могу вам доверять, — ответила Колин. Было видно, что свое колебание она пытается прикрыть легкой улыбкой. — Вы, похоже, профессионал. — Еще одна пауза. — А мне нужен совет профессионала. — Она встала. — Мне нужно вернуться обратно, прежде чем он поймет, что я не пошла в гримерную. Встретимся наверху, возле грузового лифта.

Колин ушла.

Холодный ветерок с залива развевал накидку Эрика. Он прислонился к бетонному парапету, затягиваясь сигаретой. Тлеющий огонек бросал оранжевый отсвет на его лицо. Прибой бурлил, и волны плескались в бетон под ним. Многоцветное зарево в воде слева от него манило, когда осветительные лучи над отелем угасали. Эрик дрожал от холода. Слева послышались шаги, прошли позади него — мужчина, один. Затем послышался легкий перестук каблуков. Он почуял запах ее духов.

— Спасибо, — сказал Эрик.

— У меня мало времени. Он подозрителен. Томми помог мне воспользоваться грузовым лифтом. Он ждет.

— Буду краток. Я размышлял. Я хочу поговорить насчет вашего путешествия. Я хочу рассказать вам, где вы побывали после того, как вы начали свое шоу в Санта-Розе, в Калифорнии. Потом отправились в Питсбург, Карачи, Рейкьявик, Портленд, Голландию, Лаутон — наконец, Лос-Анджелес. А теперь вы приехали сюда.

— Вы, наверное, просматривали наши гастрольные объявления.

Эрик покачал головой.

— Нет. — Он заколебался. — Пит всячески загружал вас репетициями, не так ли?

— Это отнюдь не легкая работа.

— Я и не говорю, что легкая. — Он отвернулся к парапету. Отбросил щелчком свою сигарету в темноту, прислушиваясь, как она шипит в воде. Как давно вы знаете Пита?

— Пару месяцев, а что?

Эрик отвернулся.

— Что он собой представляет?

Колин пожала плечами.

— Он отличный парень. Сделал мне предложение.

Эрик поперхнулся.

— И вы его приняли?

Она посмотрела на темный залив.

— Вот почему мне нужен ваш совет. Я не знаю… Я просто не знаю. Он помог мне сделать карьеру, вознес на вершину славы. — Она повернулась обратно к Эрику. — И он действительно хороший парень… если постараться его понять.

Эрик глубоко вздохнул.

— Могу я вам рассказать одну историю?

— О чем?

— Сегодня утром вы упомянули доктора Карлоса Аманти, изобретателя психозонда. Вы его знали?

— Нет.

— Я был его учеником. Когда он заболел, все очень переживали, но я был единственным, кто продолжил работу над психозондом. Я работал над ним восемь лет.

— Что такое психозонд?

— Писатели о науке высмеивали его. Они обозвали психозонд «чтецом мыслей». Это не так. Он предназначен лишь для интерпретации некоторых подсознательных импульсов человеческого мозга. Думаю, что когда-нибудь с его помощью можно будет и читать мысли. А сейчас это просто примитивный инструмент, временами непредсказуемый. Целью Аманти было общение с подсознанием, используя интерпретацию энцефалографических волн. Идея заключалась в том, чтобы их усилить, сохраняя четкое разделение по типам, и перевести вариации типов в соответствие с мысленными образами.

Колин прикусила губу.

— И вы думаете, что музикрон поможет вам усовершенствовать психозонд. Что его можно использовать в борьбе с синдромом?

— Думаю, что больше. — Он смотрел вниз на мостовую.

— Вы стараетесь что-то мне рассказать, скрывая самое главное, — сказала Колин. — Это насчет Пита?

— Не совсем.

— Зачем вы перечисляли те места, где мы побывали? Это ведь не было случайностью. К чему вы ведете?

Эрик задумчиво посмотрел на нее, оценивая ее эмоциональное состояние.

— Разве Пит не рассказывал вам обо всех этих местах?

Колин прикрыла рот ладонями и уставилась на него широко открытыми глазами. Она простонала:

— Только не синдром… и везде в этих городах?

— Да, — глухо ответил Эрик.

Она покачала головой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Возможно, что все это натворил ваш музикрон.

— Нет!

— Разумеется, я могу и ошибаться. Но посмотрите, как все сходится. Аманти был гением, работавшим на грани безумия. У него был нервный срыв. Потом он помогал Питу строить машину. Возможно, что машина скалькировала структуру мозговых волн оператора и преобразовала их в импульс безумия. Музикрон превращает мысль в воспринимаемую энергию — звук. Вполне возможно, что он внедряет разрушительный импульс непосредственно в подсознание. — Он облизал губы. — Знаете, я слышал эти звуки, даже когда закрывал уши ладонями, видел вас с закрытыми глазами. Помните мой кошмар? Моя нервная система реагирует на субъективный импульс.

— Это происходит с каждым?

— Скорее всего, нет. Пока личность не подготовлена, как я, годами, проведенными в ауре подобной машины, эти импульсы будут отсеиваться на пороге сознания. Они будут подавлены, как невероятные.

Колин поджала губы и снова покачала головой.

— Я не вижу, каким образом вся эта научная галиматья доказывает, что именно музикрон вызывает синдром.

— Может быть, и не вызывает. Но слишком много совпадений. Вот почему я собираюсь попросить вас об одолжении. Могли бы вы достать диаграммы кривых музикрона? По ним я мог бы определить, на что способна эта штука. Может, у Пита есть ее техническое описание?

— Внутри музикрона есть что-то вроде толстой тетради. Наверное вы это имеете в виду.

— Могли бы вы ее принести?

— Может быть. Но не этим вечером… и я не решусь рассказать Питу.

— Почему не сегодня?

— Пит спит с ключом от музикрона. Когда он им не пользуется, то запирает, чтобы кто-нибудь не забрался внутрь и что-нибудь не испортил. Музикрон все время должен оставаться включенным, потому что его очень долго разогревать. Что-то насчет кристаллов или потенциальной энергии, точно не помню.

— Где Пит проводит время?

— Там внизу жилище, специальные апартаменты.

Она отвернулась, вдохнула соленый воздух и снова обратилась к Эрику.

Колин дрожала.

— Я знаю, это не музикрон. Я… они…

Она плакала.

Эрик придвинулся поближе и обнял ее за плечи, выжидая. Он чувствовал, как она дрожит. Затем Колин прижалась к нему и немного успокоилась.

— Я добуду эту тетрадь, — она беспокойно шевельнула головой. — Она докажет, что это не музикрон.

— Колин… — Он настойчиво сжал рукой ее плечи.

Она придвинулась ближе.

— Да.

Эрик наклонил голову. Ее губы были теплые и мягкие. Колин прильнула к нему, потянулась, поудобнее устраиваясь в его объятиях.

— Это неправильно, — сказала она.

Он снова наклонил голову, и Колин потянулась навстречу. Это был нежный поцелуй.

Она медленно повернула голову в сторону залива.

— Так не может быть, — прошептала Колин. — Так быстро, без предупреждения.

Он зарылся лицом в ее волосы, вдохнул.

— Как так?

— Так, словно вы нашли дорогу домой.

Эрик сглотнул.

— Моя дорогая.

Их губы снова встретились. Она потянулась и погладила его рукой по щеке.

— Мне пора идти.

— Когда я снова тебя увижу?

— Завтра. Я скажу Питу, что мне надо кое-что купить в городе.

— Где?

— У тебя есть лаборатория?

— В моем доме на Чалмерс Плейс, на другом берегу озера. Это прямо напротив вас.

— Я приду, как только смогу достать тетрадь.

Они снова поцеловались.

— Мне в самом деле уже пора идти, — прошептала Колин.

Эрик крепко держал ее.

— В самом деле. — Она потянулась. — Спокойной ночи, — она поколебалась, — …Эрик. — Вокруг нее сомкнулись тени.

Он слушал жужжание лифта, прислонившись спиной к бетону и делая глубокие вдохи, чтобы успокоиться.

Слева послышались неторопливые шаги. В лицо уперся луч фонарика, за ним блеснула повязка ночного патрульного. Луч сместился к эмблеме на его груди.

— Уже поздно, доктор.

Луч вернулся к его лицу, мигнул. Эрик знал, что сфотографирован, согласно заведенному порядку.

— Вы запачкались губной помадой, — сказал патрульный и удалился за купол лифта.

Внутри молчащего музикрона: худой мужчина, ненавидящий, с изможденным лицом. Горькие думы: «Теперь это не было милой любовной сценой!» Пауза. «Доктор хочет чего-нибудь почитать?» Кривая улыбка. «Я ему это ОБЕСПЕЧУ. Ему будет чем занять свои мозги, когда мы уедем».

Прежде, чем отправиться в постель, Эрик подал трансграф миссис Бертц, своей секретарше, велев ей отменить назначенные на следующий день встречи. Он устроился на подушке, обнял ее. Сон не приходил. Он принялся дышать по системе йогов. Все чувства были напряжены. Эрик вылез из кровати, надел халат и сандалии. Посмотрел на часы — 2:05 ночи, суббота, 15 мая, 1999. Он подумал: — «Лишь двадцать пять часов назад — кошмар. Теперь… я не знаю. — Он улыбнулся. — Да, я влюблен. И веду себя как мальчишка».

Он глубоко вздохнул. «Я ВЛЮБЛЕН». Он закрыл глаза и попытался вспомнить облик Колин. «Эрик, если ты только разберешься с этим синдромом, то весь мир будет у твоих ног». Мысли его перескочили на другое. «Неужели я схожу с…»

Эрик размышлял: «А если Пит заберет музикрон из Сиэтла? Что тогда?»

Он щелкнул пальцами, подошел к визифону и позвонил в круглосуточное агентство путешествий. Служащая в конце концов согласилась просмотреть нужные ему данные в книгах регистрации — за отдельную плату. Он дал ей свой расчетный код, прервал связь и подошел к стойке с микрофильмами. Эрик провел пальцем по каталогу названий и остановился на «Изучении девяти мозговых ритмов с привлечением энцефалографических волновых форм. Доктор Карлос Аманти». Он нажал на кнопку, активировал экран над стойкой и вернулся в постель, прихватив блок дистанционного управления.

На экране показалась первая страница, свет в комнате автоматически потускнел. Эрик читал:

«Существует шкала вибрационных импульсов, охватывающая и перекрывающая область человеческого слуха, которая стойко вызывает эмоциональные реакции в виде страха разной степени. Отдельные из этих импульсов — произвольно объединенные термином ЗВУКИ — испытывают крайние проявления эмоциональных переживаний человека. Можно говорить, не без основания, что все эмоции реагируют на стимуляцию гармоническим ритмом, осцилляцией».

«Многие исследователи связывали эмоции с характеристическими энцефалографическими волновыми реакциями: работа Картера по дзета-волнам и любви, Реймана по пи-волнам и абстрактному мышлению, Раульсона по индексу тета-волн в зависимости от степеней грусти, можно назвать еще нескольких».

«Целью моей работы является прослеживание этих характеристических зависимостей и выделение того, что, я уверен, является совершенно новым направлением в интерпретации…»

Ввиду позднего часа Эрик ожидал, что дремота пересилит его желание читать, но все его чувства по мере чтения только обострялись. Слова были хорошо знакомыми от многократного перечитывания, но он все еще ощущал возбуждение. Он отменил прохождение до конца книги, перемотал фильм и ускоренно его прогнал до нужного отрывка. Эрик замедлил ленту, вернул переключатели в прежнее положение постраничного считывания. Это было здесь.

«Работая с сильно взволнованными пациентами на психозонде, я обнаружил насыщенную эмоциональную атмосферу. Другие, не знакомые с моей работой, сообщали о схожем ощущении. Это предполагает, что характеристические эманации взволнованного сознания могут вызывать симпатические реакции внутри незащищенного поля психозонда. Странно, это тревожное чувство иногда наступает спустя минуты или даже часы после того, как пациент подвергся обследованию».

«Я не решаюсь предложить теорию, базирующуюся на этом последнем феномене. Мы слишком многого не знаем о психозондировании — например, его латентный период. Однако возможно, что комбинация психозонда и встревоженной личности транслирует поле с эффектом депрессанта на подсознательные функции личности внутри поля. Если это так, то вся область изучения психозондирования и энцефалографических волн влечет за собой последствия, которые…»

Эрик решительно выключил проектор, вылез из кровати и оделся. Часы показывали 3:28 ночи, 15 мая, 1999. Раньше он никогда не испытывал такой тревоги. Эрик спустился в свою лабораторию, прыгая через две ступеньки, включил освещение и выкатил свой психозонд.

«Я должен что-то сделать, — подумал он. — Эта проблема с синдромом слишком важна, чтобы можно было терять время на сон».

Эрик уставился на свой психозонд, на монтажный стеллаж, пучки трубок, путаницу проводов, кресло с металлической полусферой приемного устройства прямо над ним. Он подумал: «Музикрон может проецировать звуки, что предполагает наличие какой-то разновидности вторичной резонансной схемы».

Эрик вытянул магнитофон из штатива на конце своего верстака, вытащил из него воспроизводящий контур. Взял инструкцию по эксплуатации и, прикинув, какие изменения нужно внести, чтобы получить необходимые ему нагрузки, принялся считать на логарифмической линейке. Немного погодя, не слишком удовлетворенный результатами вычислений, он вытащил нужные детали и взялся за паяльник. Через два часа необходимое устройство уже стояло на столе.

Эрик взял кусачки, подошел к психозонду, обрезал записывающий контур и вытянул его из агрегата. Он подкатил клетку психозонда к верстаку и, сверяясь с расчетами, подсоединил воспроизводящий контур. Затем он подсоединил шнур от монитора и аудиоблока в разъем энцефалографа. Эрик подключил к готовой схеме контрольный источник питания и начал регулировать силу тока, чтобы сбалансировать импеданс. Тестирование и доводка заняли больше часа, к тому же потребовалось установить еще несколько предохранителей.

Он отступил назад и пристально осмотрел машину. Эрик подумал: «Эта штука будет создавать осцилляцию повсюду в этом помещении. Как он уравновешивает этого монстра?»

Эрик задумчиво почесал подбородок. «Посмотрим, на что способен этот гибрид».

Часы показывали 6:45 утра. Он сделал глубокий вдох, вставил предохранитель в переключатель реле мощности и закрыл его. Провода в контуре приемного устройства раскалились добела, предохранитель вылетел. Эрик открыл переключатель, взял тестер и вернулся к машине. Он не мог понять своей ошибки. Эрик снова вернулся к диаграммам контура.

«Возможно, слишком много мощности…» Он вспомнил, про реостат, который недавно купил. Тот был предназначен для работы со вспомогательным генератором. Генератор был в углу под грудой ящиков. Эрик вздохнул и вернулся к психозонду.

«Хотя бы одним глазом взглянуть на музикрон…»

Эрик уставился на машину. «Резонансный контур — что еще?» Он попытался представить себе взаимосвязь компонентов в машине.

«Где-то я ошибся! Тут что-то другое, и у меня ощущение, что я уже знаю это, что я слышал об этом. Мне доводилось уже видеть чертежи этого музикрона».

Он отвернулся, вышел из лаборатории и поднялся по лестнице в кухню. Из буфета достал кофейную капсулу и положил ее рядом с раковиной. Зазвонил визифон. Это был клерк из бюро путешествий. Эрик выслушал сообщение, поблагодарил и прервал связь. Затем снова принялся за вычисления.

«Время запаздывания — двадцать восемь часов, — подумал он. — Каждый раз. Это не похоже на совпадение».

Он ощутил головокружение. «Мне лучше отдохнуть. Я вернусь к работе, как только улучшится самочувствие».

Эрик поплелся в спальню, сел на кровать, скинул сандалии и лег на спину. У него не осталось сил даже на то, чтобы раздеться. И опять его мучила бессонница. Он открыл глаза и посмотрел на часы. 7:00 утра. Эрик вздохнул, закрыл глаза и задремал. Но сознание его продолжала грызть какая-то неясная тревога. Он снова открыл глаза и посмотрел на часы. 9:50 утра. «Не так уж много прошло времени, — подумал он. — Я должен поспать». Эрик закрыл глаза. Началось головокружение. Это было как стремительное течение, корабль, подхваченный водоворотом, сбившийся с курса, беспомощно вертящийся.

Эрик подумал: «Надеюсь, что он видел, как я ухожу».

Веки приоткрылись, и он увидел вход в унитаб прямо у себя над головой.

«Что это за сумасшествие, откуда взялось? — спросил он себя. Наверное, я слишком Заработался».

Эрик повернулся на бок, снова погружаясь в блаженную дремоту. Глаза его медленно закрылись. На мгновение у него появилось ощущение, что он находится в путанице проводов. Эмоция ненависти захлестнула его с такой силой, что он запаниковал, так как не видел для этого никаких причин. Эрик стиснул зубы, тряхнул головой и открыл глаза. Ненависть исчезла, оставив после себя слабость. Он снова закрыл глаза. Эрик чувствовал непреодолимый аромат гардений. Его глаза раскрылись. Он сел в постели, уткнув голову в ладони.

«Ринэнцефалическая стимуляция. Визуальная стимуляция… почти всеобъемлющая чувственная реакция. Это что-то означает, но что?» Он тряхнул головой и посмотрел на часы. 10:10 утра.

Где-то в Карачи, рядом с древней дорогой, на корточках в пыли сидел индус. Мимо него стройно проносился караван Красного Креста, доставляя специально отобранных сумасшедших к посадочному полю в дельте Инда. Завтра больными займутся в венской клинике. Двигатели грузовиков завывали и ревели, земля дрожали. Индус пальцем в пыли рисовал древний символ. Ветер от проходящего грузовика, шевельнув изображение Брахмапутры, исказил его. Старик печально покачал головой.

Звонок на передней двери Эрика зазвенел, когда кто-то наступил на дверной коврик. Эрик щелкнул переключателем и посмотрел на экран. Там появилось лицо Колин. Он ткнул в кнопку открывания двери, промахнулся, ткнул снова, наконец попал. Эрик пригладил свои растрепанные волосы, застегнул комбинезон и вышел в прихожую.

Стоя в прихожей, Колин выглядела маленькой и робкой. Когда Эрик ее увидел, то в нем проснулась мужская решительность.

Он подумал: «Мальчик, ты попался на крючок всего лишь за один день».

— Эрик, — промурлыкала она.

Ее мягкое теплое тело прильнуло к нему. Ее волосы источали неземной аромат.

— Я скучал по тебе, — заявил Эрик.

Колин потянулась и подняла глаза.

— Я тебе снилась?

— Ничего подобного, — нежно поцеловал ее Эрик.

— Доктор!

Улыбка смягчила яд этого возгласа. Колин потянулась и выскользнула из своей подбитой мехом накидки. Из внутреннего кармана она извлекла синий буклет.

— Вот чертежи. Пит ни о чем не подозревает.

Внезапно она покачнулась к нему и ухватилась за руку, задыхаясь.

Эрик испуганно подхватил ее.

— Что случилось, милая?

Колин потрясла головой, глубоко и судорожно дыша.

— Ничего, просто… небольшой приступ головной боли.

— Ну, это не страшно. — Он пощупал ее лоб. Он был горячим. — Ты случайно не заболела?

Колин покачала головой.

— Нет, это проходит.

— Мне это не нравится. Ты завтракала?

Она подняла голову.

— Нет, я не ем по утрам… талия.

— Глупости. Сейчас я угощу тебя фруктами.

Колин улыбнулась.

— Да, доктор… милый.

Отражение на поверхности внутренней панели управления музикрона придавало лицу Пита демоническое выражение из-за недостатка света. Его рука покоилась на переключателе реле. Нерешительная мысль: «Колин, как бы я хотел контролировать твои мысли. Как жаль, что я не могу сказать тебе, что делать. Каждая моя попытка, приводит к головной боли у тебя. Хотел бы я знать, как на самом деле работает эта машина».

Лаборатория Эрика все еще была захламлена после его ночной активности. Он помог Колин взобраться на сиденье на краю верстака, открыв рядом с ней буклет музикрона. Она посмотрела на открытые страницы.

— Что значат все эти забавные загогулины?

Эрик улыбнулся. Диаграмма контура. Он взял зажим тестера и начал вытягивать провода из резонансного контура. Эрик остановился, озадаченно нахмурился с вытянувшимся лицом. Он уставился на диаграмму.

— Это не может быть правильным.

Он нашел блокнот для черновиков, карандаш, начал проверять буклет.

— Что-то не так?

— Это не имеет смысла.

— Что ты имеешь в виду?

— Это не предназначено для того, для чего его предполагается использовать.

— Ты уверен?

— Я знаю работу доктора Аманти. Это не в его стиле. — Эрик принялся пролистывать буклет. Вылетела незакрепленная страница. Он исследовал переплет. Страницы буклета были вырезаны и заменены новыми. Это была хорошая работа. Если бы страница не выпала, он бы мог и не заметить. — Ты сказала, что это легко заполучить. Где это было?

— Прямо на верху музикрона.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Что-то не так? — Ее глаза смотрели искренне.

— Хотел бы я знать. — Эрик указал на буклет. — Эта штука такая же фальшивая, как и марсианские каналы.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы я собрал это таким вот образом, — жест в сторону буклета, то как только было бы подключено напряжение, я бы вознесся в дыму в то же мгновение. Есть только одно объяснение: мы имеем дело с Питом.

— Но как?

— Это то, что я хотел бы знать… как он предугадал, что ты попытаешься достать для меня диаграммы. Может, тот помощник официанта…

— Томми? Но он такой — славный юноша.

— Ага. Он продаст свою мать, если цена будет хорошей. Он мог подслушивать прошлой ночью.

— Не могу в это поверить. — Она покачала головой.

Внутри паутины музикрона Пит оскалил зубы. Ненавидь его! Ненавидь его! Он давил на нее мыслью, видя, что терпит неудачу. Свирепым движением он сдернул с головы металлическую полусферу и, хромая, выбрался из музикрона. Ты ее не получишь! Если тебе нужна грязная борьба, я покажу тебе на самом деле грязную борьбу!

Колин спросила:

— Нет никакого другого объяснения?

— Можешь придумать хоть одно?

Она начала соскальзывать с верстака, в нерешительности навалившись на него, прижав голову к его груди.

— Моя голова… моя голова… — Колин обмякла в его руках, содрогаясь, медленно приходя в себя, делая судорожные вдохи. Она встала. — Спасибо.

В углу лаборатории был складной брезентовый стул. Он подвел ее к нему и устроил поудобнее.

— Ты сейчас же отправишься в больницу для полного обследования. Мне это не нравится.

— Это просто головная боль.

— Странная разновидность головной боли.

— Я не пойду в больницу.

— Не согласен. Я позвоню, чтобы договориться насчет места, как только смогу добраться до телефона.

— Эрик, я этого делать не буду! — Она выпрямилась на стуле. — Я повидала всех врачей, каких хотела видеть. — Колин нерешительно подняла на него глаза. — Кроме тебя. Я прошла все эти тесты. Со мной все в порядке… кроме чего-то в моей голове. — Она улыбнулась. — Полагаю, что разговариваю об этом с тем врачом, с каким надо.

Она легла на спину, отдыхая, закрыла глаза. Эрик подтянул табуретку и сел рядом с ней, держа ее за руку. Колин выглядела погруженной в легкий сон, ровно дыша. Текли минуты.

«Если бы психозонд не был разобран, я смог бы поставить диагноз», подумал Эрик.

Колин пошевелилась и открыла глаза.

— Это все из-за музикрона, — сказал Эрик. Он взял ее за руку. — У тебя когда-нибудь были головные боли до того, как ты начала работать с этой штукой?

— У меня иногда болела голова… но это было не так скверно как сейчас. — Колин вздрогнула. — Мне снились кошмары прошлой ночью. Об этих несчастных, которые сошли с ума. Я просыпалась в холодном поту. Хотела пойти и выяснить все у самого Пита. — Она закрыла лицо руками. — Как ты можешь говорить, что во всем виноват музикрон? Ты не можешь быть так в этом уверен. Я не верю в это! Я не могу!

Эрик подошел к верстаку и принялся искать тетрадь среди валявшихся деталей. Он вернулся и бросил ее Колин на колени.

— Вот тебе доказательство!

Она отрешенно посмотрела на тетрадь.

— Что это?

— Это кое-какие расчеты по вашему маршруту. Я попросил бюро путешествий проверить сроки ваших отъездов. С того момента, как Пит останавливает музикрон, до момента, когда наступает кромешный ад, существует один и тот же двадцативосьмичасовой интервал. В каждом случае.

Колин отшвырнула тетрадь.

— Я этому не верю! Ты все подтасовал!

Эрик покачал головой.

— Колин, в Каждом месте, где вы побывали, происходило то же самое. Не слишком ли для простого совпадения?

— Я знаю, что это неправда. — Ее губы сжались. — Я не знаю, что могу сделать, даже если ты прав. — Она посмотрела на него. — Это не может быть правдой. Если бы это было на самом деле, то означает, что Пит все это спланировал. А он не злодей. Он хороший, внимательный.

Он погладил ее ладонь.

— Но, Колин, я думал…

— Не трогай меня! Меня не волнует, что думал ты или что думала я. Ты воспользовался своими знаниями в психологии, чтобы попытаться внушить мне к Питу отвращение.

Эрик покачал головой и снова попытался взять ее за руку.

Колин отшатнулась.

— Нет! Нужно думать, а я не могу думать… когда ты меня касаешься. Она пристально посмотрела ему в глаза. — Наверное, ты просто ревнуешь меня к Питу.

— Это не…

Тут он краешком глаза заметил какое-то, движение. В дверях лаборатории стоял Пит, опираясь на свою трость.

«Как он сюда попал? Я ничего не слышал. Как долго он уже здесь?» подумал Эрик и встал.

Пит шагнул вперед.

— Вы забыли запереть дверь, доктор. — Он посмотрел на Колин. — Со мной тоже так случалось. — Пит двинулся по комнате, равномерно постукивая тростью. — Вы что-то говорили насчет ревности. — Пауза. — Это мне понятно.

— Пит! — Колин уставилась на него, затем повернулась обратно к Эрику. Эрик, я… — начала она, а потом просто пожала плечами.

Пит положил обе руки на трость, подняв глаза на Эрика.

— Вы решили не оставлять мне ничего. Даже женщину, которую я любил, и музикрон. Даже хотите повесить на меня дело с синдромом.

Эрик подобрал с пола тетрадь. Он подал ее Питу, тот перевернул ее и взглянул на заднюю обложку.

— Вот доказательств. Существует двадцативосьмичасовой интервал, когда вы покидаете город и когда разражается безумие. Вы уже знаете, что это следует за вами по всему миру. Отклонений нет. Я это проверил.

Пит побледнел.

— Совпадение. Цифры тоже могут лгать. Я не чудовище!

Колин повернулась к Эрику, потом обратно к Питу.

— Я ему говорила то же самое, Пит.

— Никто не называет вас пока чудовищем, — сказал Эрик. — Вы могли бы быть спасителем. Знания, заключенные в музикроне, могли бы изгнать безумие. Это позитивная связь с подсознанием… может быть перехвачена в любое время. Разумеется, при соответствующей защите…

— Я вам не верю! Вы пытаетесь получить музикрон, чтобы присвоить себе всю славу. — Он взглянул на Колин. — И вы лестью заставили ее помогать вам. — Пит презрительно усмехнулся. — Уже не в первый раз меня обманывают женщины. Я уже стал специалистом в этой области.

Колин покачала головой.

— Не говори так, Пит.

— Ага… А что, по-твоему, я должен был сказать? Ты была ничем канарейка в хоре хула. Я подобрал тебя и доставил к вершинам славы. А ты вот что делаешь… — Он отвернулся, тяжело навалившись на трость. — Можете забирать ее, док. Вы созданы друг для друга!

Эрик осторожно протянул руку, но сразу же ее отдернул.

— Пит! Не позволяйте собственному физическому уродству уродовать ваш разум! Наши чувства относительно Колин не имеют значения. Мы должны думать о том, что наш музикрон делает с людьми! Подумайте о тех несчастных… смерть… боль…

— Люди! — Пит выплюнул это слово.

Эрик сделал шаг к нему.

— Остановите это! Вы знаете, что я прав. Вы можете контролировать все эти явления. Вы можете…

— Не пытайтесь меня обмануть, док. Это пытались сделать специалисты и получше. Вы и ваши большие слова! Вы просто пытаетесь произвести впечатление на малышку. Но я уже сказал, что вы можете ее забирать. Она мне не нужна.

— Пит! Ты…

— Осторожнее, док, вы теряете самообладание!

— Любой потерял бы его перед лицом такого упрямства.

— Так это упрямство — бороться с вором? — Пит плюнул на пол, повернулся к двери и упал, зацепившись за свою трость.

Колин уже была рядом.

— Пит, ты не ушибся?

Он оттолкнул ее.

— Я сам могу о себе побеспокоиться! — Пит с трудом поднялся на ноги, подтягиваясь по трости.

— Пит, пожалуйста…

Эрик увидел, что глаза Пита затуманились влагой.

— Пит, давайте решим это дело.

— Оно уже решено, док. — Он заковылял сквозь дверной проем.

Колин замерла в нерешительности.

— Я должна идти с ним. Я не могу позволить ему так уйти. Тут не говорилось о том, что он будет делать!

— Но разве ты не видишь, что он делает?

Колин яростно уставилась на Эрика.

— Я видела, что сделали вы. Это жестоко. — Она повернулась и устремилась вслед за Питом.

Каблучки простучали по лестнице. Хлопнула входная дверь.

Пустой фанерный ящик лежал на полу рядом с психозондом. Эрик швырнул его к противоположной стене.

«Безрассудный… нервный… капризный… безответственный…»

Он остановился. В груди его разрасталась пустота. Эрик посмотрел на психозонд. «Женщины непредсказуемы». Он подошел к верстаку, подобрал транзистор, положил его обратно, спихнул сваленные в беспорядке резисторы в сторону. «Следовало бы получше узнать».

Эрик повернулся, направился к двери и застыл, пораженный мыслью, изгнавшей все прочие соображения:

«ЧТО ЕСЛИ ОНИ ПОКИНУТ СИЭТЛ?»

Он побежал по Лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, и выбежал на улицу. Эрик пристально осмотрелся. Мимо пронесся реактивный автомобиль с единственным пассажиром. Слева появилась женщина с двумя детьми. То есть улица была пуста. Вход в унитаб, менее чем в половине квартала отсюда, исторг трех девочек-подростков. Он направился к ним, усиленно размышляя. Учитывая то, что табы проносились каждые пятнадцать секунд, то, нянчась со своими обидами, он уже упустил шанс, чтобы перехватить Пита.

Эрик вернулся в квартиру.

«Я должен что-то сделать, — подумал он. — Если они уедут, то Сиэтл постигнет участь других городов».

Эрик сел у визифона, положил палец на диск, но сразу же его отдернул.

«Если я позвоню в полицию, им потребуются доказательства. А что я могу им показать, кроме невразумительных расчетов? — Он посмотрел в окно. Музикрон! Они увидят… — Он снова потянулся к диску и снова отдернул руку. — Что они увидят? Пит просто скажет, что я пытаюсь украсть машину».

Эрик встал и подошел к окну, всматриваясь в озеро.

«Я могу позвонить в общество», — подумал он.

Он мысленно перебрал членов правления Королевского Окружного общества психиатров-консультантов. Все они считали, что молокосос Эрик Ладд чересчур преуспевает. Кроме того, его исследования психозондирования всегда служили поводом для насмешек.

«Но я должен что-то сделать… синдром. — Он тряхнул головой. — Я должен действовать сам». — Он набросил черную накидку и направился к отелю.

Холодный ветер срывал белые шапки пены в заливе, донося брызги до прибрежной аллеи. Эрик нырнул в лифт и поднялся в закусочную. Девушка за кассой подняла глаза.

— Вы один, доктор?

— Я ищу мисс Ланаи.

— Сожалею. Вы, должно быть, разминулись с ними. Она с доктором Серантисом только что выехала.

— Вы не знаете, куда они направились?

— Сожалею. Возможно, если бы вы вернулись этим вечером…

Эрик, обеспокоенный, вернулся в лифт и выехал на улицу. Он увидел отъезжающий от служебного купола фургон. Эрик ссутулился и побежал к служебному лифту.

— Эй!

Гудение прекратилось и снова возобновилось. Лифт вернулся на уровень улицы. В нем был Томми, помощник официанта.

— В следующий раз вам больше повезет, док.

— Где они?

— Ну…

Эрик сунул руку в карман с деньгами и вытащил пятидесятидолларовую банкноту.

Томми посмотрел на деньги и снова в глаза Эрику.

— Я слышал, как Пит звонил на взлетное поле Беллингемского воздушного экспресса, чтобы заказать места до Лондона.

Эрику стало плохо. Его дыхание резко участилось. Он огляделся вокруг.

— Только двадцать восемь часов…

— Это все, что я знаю, док.

Эрик изучающе посмотрел в глаза парня.

Томми потряс головой.

— Не надо так на меня смотреть! — Он вздрогнул. — У меня от этого Пита мурашки по спине. Вечно уставится на тебя и сидит неподвижно в своей машине, как паук. — Он снова вздрогнул. — Я рад, что он уехал.

Эрик протянул ему деньги.

— Лучше бы ты не радовался.

— Ага, — Томми шагнул обратно в лифт. — Жаль, что у вас не вышло с малышкой, док.

— Подожди.

— А?

— От мисс Ланаи не было записки?

Томми сделал почти неуловимое движение к внутреннему карману спецодежды. Тренированные глаза Эрика уловили жест. Он шагнул вперед и ухватил Томми за руку.

— Дай сюда!

— Послушайте, док…

— Дай мне это!

— Док, я не понимаю, о чем вы говорите.

Эрик приблизил свое лицо к лицу помощника официанта.

— Ты видел, что случилось с Лос-Анджелесом, Лаутоном? С теми городами, где прокатился синдром?

Глаза мальчишки широко раскрылись.

— Док, я…

— Дай мне это!

Свободная рука Томми метнулась под одежду и извлекла толстый конверт, сунув его в руку Эрика.

Эрик отпустил руку мальчишки. На конверте было нацарапано: «Это докажет вам, что вы не правы насчет Пита». И подпись: «Колин».

— Ты собирался сохранить это для себя? — спросил Эрик.

Томми скривил губы.

— Любой дурак поймет, что это чертежи музикрона, док. Ценная вещь.

— Странные у тебя идеи, — сказал Эрик. Он поднял глаза. — Они направились в Беллингем?

— Ага.

Унитаб-экспресс доставил Эрика в Беллингем за двадцать одну минуту. Он выпрыгнул из него и побежал к станции, расталкивая в стороны людей. Воздушный экспресс взмыл в воздух в дальнем конце поля. Эрик споткнулся и взмахнул руками, пытаясь обрести равновесие.

В здании вокзала от окна билетных касс мимо него несся стремительный людской поток. Эрик подбежал к окну, навалился на стойку.

— Когда следующий экспресс до Лондона?

Девушка взглянула на справочный экран.

— Следующий будет в 12:50 завтра днем, сэр. Вы опоздали.

— Но это двадцать четыре часа!

— Вы прибудете в Лондон в 4:50 пополудни, сэр. — Она улыбнулась. Чуть-чуть опоздаете на чаепитие. — Она посмотрела на его эмблему.

Эрик вцепился в край стойки.

— Это двадцать девять часов — слишком поздно.

Он отпрянул от окна и повернулся.

— Это лишь четырехчасовой рейс, доктор.

Эрик вернулся.

— А могу я заказать частный рейс?

— Извините, доктор. Надвигается магнитная буря. Придется отключить направляющий луч. Понимаете?

— Существует ли возможность связаться с пассажирами экспресса?

— По личному делу, доктор?

— Это чрезвычайная ситуация.

— Могу ли я уточнить?

Эрик мгновение раздумывал, разглядывая девушку. Он подумал: «Та же проблема… мне никто не поверит».

— Не имеет значения, — сказал он. — Где здесь ближайший визифон? Я оставлю для нее сообщение на Плимутском вокзале.

— Идите по тому коридору справа от вас, док. — Девушка вернулась к своим билетам. — Это медицинская чрезвычайность, док?

Эрик остановился и повернулся. В кармане хрустнул конверт. Он ощупал и вытащил его. Он снова принялся рассматривать чертежи. Некоторые из них были помечены инициалами «К.А.».

Девушка застыла в ожидании, глядя на Эрика.

Эрик положил конверт обратно в карман, голова прояснилась. Он посмотрел на девушку.

— Да, это связано с медициной. Но вы здесь ни при чем.

Он повернулся и размашистым шагом направился к унитабу. Эрик подумал о Колин: «Никогда не доверяй невротичке. Мне следовало бы узнать ее получше, прежде чем давать волю своим инстинктам».

Он пошел вдоль входа в унитаб, прокладывая путь к скоростной ленте. Поймал первую машину, радуясь, что она пуста. Эрик тщательно изучал содержимое конверта, пока длилась поездка. Сомнений не было: конверт содержал бумаги Пита, вырезанные из тетради. Эрик узнал характерные каракули доктора Аманти.

Часы в его лаборатории показывали 2:10 пополудни, когда Эрик включил свет. Он вырвал чистый лист бумаги из тетради и написал на нем стеклографом:

«КРАЙНИЙ СРОК — 4:00 пополудни, воскресенье, 16 мая».

Он прикнопил лист на верху верстака, развернул чертежи из конверта. Тщательно изучил первый из них.

«Серия модуляций четвертичных волн, — подумал он, провел карандашом до конца страницы и достал следующую. — Множественное фазовое обращение. Карандаш замер. Он вернулся к первому чертежу. — Вырожденная обратная связь. — Эрик покачал головой. — Это невозможно, просто мешанина диких модуляций! — Он продолжал рассматривать остальные чертежи, остановился и медленно прочел две последние страницы. Снова покачал головой. — Что это?»

Замысел поражал своей простотой. Последние десять страниц содержали схему чего-то, похожего на двухчастотный кристаллический калибратор сверхвысоких колебаний. На полях была пометка «10.000 КС». Но кое-что было ему непонятно. Например, этот знак предела.

«Серия этих схем, — подумал Эрик. — Амплитуды следуют друг за другом и изменяются. Но это не может быть случайным. Что должно контролировать процесс».

Внизу страницы было примечание.

«Внимание. Использовать только С6, С7, С8, двойную, четырехкратный разъем».

«Трубки этой серии уже лет пятьдесят как сняты с производства, подумал Эрик. — Чем я смогу их заменить?»

Он тщательно изучил чертеж.

«Я не успею сделать эту штуку вовремя. И даже если я это сделаю, что тогда? — Он хлопнул себя по лбу. — Почему это напоминает мне кристаллический осциллятор? — Он посмотрел на часы: прошло два часа. Куда ушло время? — спросил он себя. — Я потратил его слишком много только на то, чтобы изучить, что это такое. — Он пожевал губами, уставившись на движущуюся секундную стрелку, внезапно застывшую. — Магазины деталей закроются, а завтра — воскресенье».

Он пошел к лабораторному визифону и набрал номер магазина радиодеталей. Неудача. Он набрал другой номер, справившись по списку рядом с фоном. Не повезло. Пятый его звонок принес предложение замещающей схемы, использующей транзисторы, которые могли бы работать. Эрик выверил список деталей, предложенный клерком, и дал ему код своей пневмопочты.

— Я отошлю их вам в понедельник.

— Но мне необходимо получить их сегодня! Сегодня вечером!

— Сожалею, сэр. Детали находятся у нас на складе; все это накрепко заперто еще в субботу днем.

— Я заплачу за эти детали сто долларов сверх стоимости списка.

— Сожалею, сэр, у меня нет полномочий.

— Двести.

— Но…

— Триста.

…Клерк заколебался. Эрик мог бы увидеть, как он подсчитывает. Три сотни, возможно, это был его недельный заработок.

— Мне нужно будет получить их лично, когда закончу дежурство здесь, сказал клерк — что вам еще нужно?

Эрик пролистал диаграммы схем, зачитал список деталей на полях.

— Еще сто долларов, если вы доставите их мне до семи.

— Я заканчиваю в 5:30, доктор. Я сделаю все, что в моих силах.

Эрик прервал связь, вернулся к верстаку и начал черновую работу по диаграммам с теми материалами, что у него были. Психозонд образовал базисный элемент с неожиданно малым числом измерений.

В 5:40 наверху зазвонил зуммер его трансграфа. Эрик положил свой паяльник, поднялся наверх и вытянул ленту. У него задрожали руки, когда он увидел название передающей станции. Лондон. Он прочитал: «Даже не пытайтесь увидеть меня снова. Ваши подозрения совершенно беспочвенны, как Вы, возможно, уже знаете. Мы с Питом — поженимся в понедельник. Колин».

Он сел к передатчику и отстучал сообщение в «Америкен экспресс», закодировав его в срочное для передачи Колин Ланаи.

«Колин, даже если я тебе противен, подумай, что может случиться с городом, полным людей. Доставь Пита с машиной обратно, пока еще не поздно. Ты не можешь быть такой жестокой».

Он поколебался, прежде чем подписать это, и отстучал: «Я люблю тебя». Подписал: «Эрик».

«Ты проклятый дурак, — подумал он. — И это после того, как она от тебя сбежала».

Эрик пошел на кухню, взял капсулу для снятия усталости, съел обед в таблетках, выпил чашку кофе. Он прислонился спиной к кухонному агрегату, ожидая, пока подействует капсула. Голова его прояснилась. Эрик умыл лицо холодной водой, вытерся полотенцем и вернулся в лабораторию.

Сигнал на передней двери зазвонил в 6:42 пополудни. На экране появился клерк из магазина радиодеталей, держащий в руках объемистый пакет. Эрик нажал кнопку открывания дверей, сказав в переговорную трубку:

— Первая дверь слева от вас, вниз по лестнице.

Задняя стенка его верстака внезапно заколебалась, линии кладки зарябили. На мгновение он потерял ориентировку. Эрик ударил себя по губам, удерживаясь за реальность боли.

«Слишком быстро, — подумал он. — Возможно, просто сдают нервы, слишком уж я волнуюсь».

У Эрика в голове сверкнула догадка по поводу природы синдрома. Он подтянул к себе блокнот и записал: «Потеря автономии подсознания. Сверхстимуляция подсознательных рецепторов. Большое восприятие — малое восприятие. Проверить теорию коллективного подсознательного Юнга».

Со стороны лестницы послышались шаги.

— Сюда?

Клерк оказался повыше ростом, чем он ожидал. Когда он зашел в лабораторию, то его лицо излучало юношеский пыл.

— Вот это оборудование!

Эрик расчистил место на верстаке.

— Кладите это барахло прямо сюда.

Глаза Эрика сфокусировались на чутких руках клерка. Тот, положив коробку на верстак, взял стационарный кристаллический осциллятор и внимательно его изучал.

— Вы разбираетесь в электронных схемах? — спросил Эрик. Клерк посмотрел на него и усмехнулся.

— W7CGO. У меня была любительская радиостанция целых десять лет.

Эрик протянул ему руку.

— Я доктор Эрик Ладд.

— Болдуин Платт… Болди. — Клерк провел одной из своих чутких рук по редеющим волосам.

— Рад познакомиться с тобой, Болди. Как ты посмотришь на то, чтобы заработать еще тысчонку долларов?

— Наверное, вы шутите, док.

Эрик повернул голову и посмотрел на каркас психозонда.

— Если эта штука не будет закончена к четырем часам, Сиэтл последует за Лос-Анджелесом.

Глаза Болди широко раскрылись. Он посмотрел на каркас.

— Синдром? Как можно…

— Я нашел причину синдрома. Его вызывает машина… вроде этой. Нам необходимо ее построить и заставить работать. Иначе…

Глаза клерка были ясными и рассудительными.

— Я видел ваше имя на табличке, док, и вспомнил, что читал про вас.

— Ну и?..

— Если вы уверены, что знаете причину синдрома, то мне достаточно вашего слова. Только не надо вдаваться в подробности. — Он посмотрел на детали, разбросанные по верстаку, и снова уставился на психозонд. Расскажите, что я должен делать. — Пауза. — Надеюсь, вы знаете, о чем говорите.

— Я обнаружил, кое-что, что не может быть просто совпадением, произнес Эрик. — Если добавить сюда то, что я знаю о психозондировании, ну… — Он заколебался. — Да, я уверен.

Эрик достал маленькую бутылочку, посмотрел на этикетку и вытряхнул капсулу.

— Проглоти, это придаст бодрости.

Болди подчинился.

Эрик рассортировал бумаги на верстаке, нашел первый лист.

— Ну а теперь вот с чем мы имеем дело. Тут есть небольшое хитрое соединение, с которым придется повозиться…

Болди посмотрел через плечо Эрика.

— Выглядит не слишком трудным. Давайте я пока над ним поработаю, а вы займитесь чем-нибудь поважнее. — Он забрал чертеж и переложил его на расчищенный угол верстака. — Для чего это предназначено, док?

— Создает импульсы, воздействующие непосредственно на человеческое подсознание. Поле искажает…

Болди прервал его.

— Хватит, док. Я уже и забыл, что сам попросил вас не вдаваться в подробности. — Он поднял глаза и улыбнулся. — Я больше специализируюсь в социологии. — Выражение его лица снова стало серьезным. — Я просто буду работать, надеясь, что вы во всем прекрасно разобрались. В электронике я дока, а вот в нейрологии — профан.

В лаборатории воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая тихими вопросами и такими же тихими ответами. Секундная стрелка настенных часов торопливо описывала круг за кругом, а вдогонку за ней устремлялись минутная и часовая.

В 8:00 утра они послали за завтраком. Расположение некоторых деталей их озадачило. К тому же и сами чертежи были местами маловразумительны.

Болди первый проделал брешь в головоломке.

— Док, эти штуки предназначены для создания шума?

Эрик посмотрел на схему.

— Что? — Его глаза расширились. — Разумеется, они предназначены для создания шума.

Болди облизал губы.

— В приборе для обнаружения подводных лодок есть специальное кристаллическое сонарное устройство для озвучивания. Оно очень похоже на эту схему, но есть какие-то непонятные изменения.

Эрик прикусил губу. Его глаза засверкали.

— Вот в чем дело! Теперь понятно, почему нет управляющего блока! Вот почему все эти штуки расползлись, словно стадо баранов. Управляет оператор. Именно его сознание держит все в равновесии!

— Это как?

Эрик проигнорировал вопрос.

— Но это означает, что у нас не тот тип кристаллов. Мы неправильно прочли список деталей. — Плечи его поникли. — А мы не сделали еще и половины.

Болди постучал по чертежу пальцем.

— Док, у меня дома есть кой-какие детали для сонара. Я позвоню жене и попрошу их принести. Думаю, там шесть или семь сонопульсаторов, они нам пригодятся.

Эрик посмотрел на настенные часы — 8:28 утра. Семь с половиной часов на все.

— Скажи ей, чтобы поторопилась.

Миссис Болди была женской версией своего мужа. Она снесла вниз по ступенькам тяжелый деревянный ящик с грациозной небрежностью.

— Привет, милок. Куда мне сложить это барахло?

— На пол… все равно куда. Док, это Бетти.

— Как поживаете?

— Привет, док. Там в машине еще кое-что осталось. Сейчас принесу.

Болди взял ее за руку.

— Лучше я этим займусь. Тебе не следует таскать тяжести, особенно вниз по лестнице.

Бетти вывернулась.

— Занимайся своим делом. Такие упражнения для меня только полезны.

— Но…

— Никаких но. — Она оттолкнула его.

Он нехотя вернулся к верстаку, оглядываясь на свою жену. Она повернулась к двери и взглянула на Болди.

— Для того, кто всю ночь трудился, ты выглядишь неплохо, милок. К чему такая спешка?

— Позже объясню. Тащи пока остальное барахло.

Болди повернулся к принесенному ящику и принялся его разбирать.

— Вот они.

Он поднял две маленькие пластиковые коробочки и протянул их Эрику, продолжая вытягивать еще и еще. Всего коробочек было восемь. Они выстроили их в ряд на верстаке. Болди отщелкнул крышку первой.

— Это, в основном, печатные кристаллические схемы и несколько трубок. Потрясающий набор. До сих пор не знаю, что я собирался с ними делать. Не смог удержаться от выгодной покупки. Всего лишь два доллара за штуку. Вот кристалл, док.

Эрик склонился над коробкой.

— Что за трубки вам были нужны? — спросил Болди.

Эрик схватил чертежи, провел пальцем по списку деталей.

— С6, С7, С8…

Болди вытащил трубку.

— Вот ваша С6. — Вытащил другую. — Вот вам С8. — Еще одну. — Ваша С7. Он заглянул в ящик. — Тут внутри есть еще кое-что, что нам пригодится.

Болди невыразительно свистнул сквозь зубы:

— Не удивительно, что чертежи показались мне знакомыми. Все это базируется на схеме еще времен войны.

На мгновение Эрик ощутил ликование, но сразу же протрезвел, как только взглянул на настенные часы — 9:04 утра.

«Надо работать побыстрее, иначе можем опоздать, — подумал он. Осталось меньше семи часов».

— Займемся делом. У нас мало времени, — сказал Эрик.

Бетти спустилась по лестнице с другим ящиком.

— Ребята, вы уже поели?

Болди сразу же приступил к разборке второго ящика.

— Ага. Но ты могла бы приготовить пару сандвичей попозже.

Эрик оторвался от пластикового ящичка.

— В буфете наверху полно продуктов.

Бетти развернулась и прошаркала вверх по лестнице.

Болди покосился на Эрика.

— Док, не надо Бетти ничего рассказывать. Мы ожидаем нашего первого сына через пять месяцев. — Он глубоко вздохнул. Капля пота сползла по его носу и упала на руку. Болди вытер руку о рубашку. — Это уже готово?

— Эй, док, где у вас тут консервный нож? — донесся сверху голос Бетти.

Голова и плечи Эрика были внутри психозонда. Он попятился и крикнул:

— Слева от раковины!

Сверху из кухни донеслись грохот, ворчанье, звяканье. Немного погодя показалась Бетти с тарелкой сандвичей и пропитанной красным повязкой на большом пальце.

— Сломала ваш нож, — сообщила она радостно. — Эти все механические приспособления меня просто пугают. — Бетти нежно посмотрела на спину своего мужа. — Он такой же помешанный на механизмах, как и вы, док. Если дать ему волю, то моя старая добрая кухня превратится в электронный кошмар. — Она перевернула пустой ящик и поставила на него тарелку с сандвичами. — Съедите, когда проголодаетесь. Могу я еще что-нибудь сделать?

Болди отшатнулся от верстака.

— Почему, бы тебе не отправиться на денек к Мом?

— На весь день?

Болди поглядел на Эрика, потом снова на жену.

— Док платит мне четырнадцать сотен за день работы. Эти деньги для нашего малыша. А теперь — беги.

Она хотела что-то возразить, но закрыла рот. Подошла к мужу и поцеловала его в щеку.

— Хорошо, милый. Пока. — И ушла.

Эрик и Болди продолжили свою работу. Напряжение нарастало с каждым тиканьем часов. Они упорно двигались вперед, тщательно проверяя каждый шаг.

В 3:20 Болди снял тестовые зажимы с половины нового резонансного контура и взглянул на настенные часы. Он остановился и оглянулся на психозонд, прикидывая объем еще не проделанной работы. Эрик лежал на спине, под машиной, паяя волокна новых соединений.

— Док, мы не успеваем. — Болди положил тестер на верстак и оперся о него. — Уже просто нет времени.

Из-под психозонда высунулся электронный паяльник. Следом, извиваясь, выбрался Эрик. Он посмотрел на часы, затем опять взглянул на неподсоединенные провода кристаллических схем. Эрик встал, выудил из кармана банковскую книжку и выписал чек на четырнадцать сотен долларов на имя Болдуина Платта. Он вырвал чек из книжки и вручил его Болди.

— Ты заработал здесь каждый цент. А теперь беги, присоединяйся к жене.

— Но…

— Нет времени на дискуссии. Запри за собой дверь, чтобы не смог попасть обратно, если…

Болди взмахнул рукой.

— Док, я не могу…

— Все в порядке, Болди. — Эрик глубоко вздохнул. — Я приблизительно знаю, как себя поведу, если опоздаю. — Он пристально посмотрел на Болди. А насчет тебя я не знаю. Ты можешь, ну… — Он пожал плечами.

Болди кивнул, проглотив комок.

— Я полагаю, вы правы, док. — Его Губы шевелились.

Внезапно он развернулся и побежал вверх по лестнице. Хлопнула входная дверь.

Эрик вернулся обратно к психозонду. Подобрал проводок, приладил его к разъему, капнул припоя поперек соединения. Пододвинул кристаллический узел, следующий, следующий…

Когда он снова посмотрел на часы, то до четырех оставалась лишь минута. Работы с психозондом осталось больше чем на час, а потом… он не знал. Оперся спиной на верстак, глаза его затуманила усталость. Эрик вытащил из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку. Он вспомнил вопрос Колин: «Каково это быть сумасшедшим?» — и уставился на янтарный кончик сигареты.

«Разнесу ли я психозонд по частям? Или возьму ружье и выйду поохотиться на Колин с Питом? Выбегу ли я… — Часы позади щелкнули. Он напрягся. — На что это будет похоже? — Он почувствовал головокружение, его затошнило. Все его эмоции выражались непередаваемым водоворотом грусти. Слезы от жалости к самому себе ручьем хлынули из его глаз. Эрик оскалил зубы. Я не сумасшедший… я не сумасшедший…» Он вонзил ногти в ладони, судорожно дыша. В мозгу туманом всплывали неопределенные мысли.

«Я буду почти… непоследовательность… одержимость демоном… головокружение от дифирамбов… образ души формируется из либидо… безумный, как мартовский заяц…»

Его голова свесилась вперед.

«Non kompos mentis… aliene… avoir le diablo an corps… Что случилось в Сиэтле? Что случилось в Сиэтле? Что… — Дыхание выровнялось. Он моргнул. Все вокруг выглядело неизменившимся… неизменившимся. — Я блуждаю. Я должен держать себя в руках».

Пальцы его правой руки обожгло. Он отбросил окурок.

«Со мной что-то было не так? А что произошло снаружи?» Эрик направился к лестнице и уже проделал половину пути, как вдруг погас свет. Грудь его сдавило тесным обручем. Эрик нащупал путь к двери, нашарил лестничные перила и вскарабкался наверх в тусклый, просачивающийся свет холла. Он уставился на покрытые пятнами стеклянные блоки рядом с дверью и напрягся при вспышке выстрелов снаружи. Эрик как лунатик прошел на кухню и, встав на цыпочки, заглянул в вентиляционное окно над раковиной. Люди! Улица кишела людьми. Кто-то бежал, кто-то целеустремленно шагал вперед. Некоторые, неряшливо одетые, блуждали, кое-кто был вообще голый. Тела мужчины и ребенка корчились в луже крови у обочины.

Эрик потряс головой и вернулся в гостиную. Внезапно вспыхнул свет, погас и снова зажегся. Он включил программу новостей по видео, но на экране только извивались волнистые линии. Переключил устройство на ручное управление и набрал станцию Такомы. Снова волнистые линии.

В эфире была Олимпия. Диктор зачитывал сводку погоды.

— Завтра после полудня переменная облачность, температура…

На стол перед диктором положили листок бумаги. Он остановился и просмотрел ее. Рука диктора задрожала.

— Внимание! Наша мобильная съемочная группа в аэропорту Клайд сообщает, что синдром поразил двойной город Сиэтл-Такома. Поражено более трех миллионов человек. Принимаются чрезвычайные меры. На дорогах установлены блок-посты. Поступили сведения о несчастных случаях, но…

Диктору вручили новый листок бумаги. Лицо его исказилось, когда он зачитал.

— Аэрогонщик рухнул в толпу на аэродроме Клайд. Количество смертельных случаев насчитывается в три сотни. Нет в наличии медицинского оборудования. Все врачи, которые нас слышат, должны обратиться в штаб штата. Чрезвычайные медицинские… — Свет снова мигнул, и экран потух.

Эрик застыл в нерешительности. «Я врач, выйду ли я наружу, чтобы оказать помощь этим несчастным или попытаться закончить психозонд теперь, когда выяснилось, что я прав? Если машина заработает, принесет ли это какую-то пользу? Или я свихнулся, как и все остальные? Я в самом деле делаю то, что делаю, или мне это просто кажется? Может, я сумасшедший и только грежу о действительности? — Он подумал, а не ущипнуть ли себя, но потом решил, что это все равно ничего не докажет. — Я должен продолжать действовать так, будто я здоров. Любое другое поведение ДЕЙСТВИТЕЛЬНО безумие».

Эрик предпочел заняться психозондом. Отыскал фонарик и вернулся в лабораторию. В углу под ящиками нашел старый аварийный генератор. Он выкатил его на середину лаборатории и обследовал. Мощная спиртовая турбина на вид была в полном порядке. Резервуар с горючим был заполнен больше чем наполовину. В углу, где находился генератор, нашлось еще две канистры со спиртовой смесью. Он заполнил камеру горючим и поднял давление.

Кабель от генератора Эрик подключил к лабораторному распределительному щиту. Зажигание сработало на первом обороте. Турбина загудела, возвращаясь к жизни. Гул постепенно поднялся до визга, а затем вообще переместился в ультразвуковой диапазон. Лампы в лаборатории зажглись, потускнели и стабилизировались, когда адаптировалось реле.

Когда он запаял последнее соединение, часы показывали 7:22 вечера. Эрик прикинул, что задержка, пока генератор выйдет на нужный режим, составит около получаса. То есть можно будет начинать около восьми часов. Он обнаружил в себе странную нерешительность, боязнь испытания машины. Она представляла собой причудливое переплетение проводов и нагромождение деталей. Единственным знакомым предметом, оставшимся в трубчатой раме, был полукруглый купол головного контактного устройства, висевшего над тестовым креслом.

Эрик подключил кабель. Он колебался, держа руку на переключателе.

«Действительно ли я сижу здесь, — размышлял он. — Или это какой-то фокус моего подсознания? Может быть, я сижу где-нибудь в уголке, засунув большой палец в рот и захлебываясь слюнями. Может, я уже уничтожил психозонд. А может, собрал его так, что он превратился в некое подобие электрического стула».

Эрик посмотрел на переключатель и отдернул руку. «Но так просто сидеть тоже нельзя. Это тоже безумие».

Он дотронулся до шлемоподобного купола и опустил его себе на голову. Эрик ощутил булавочные уколы контактов, когда они вонзались в его скальп. За дело принялись наркоиглы, убив чувствительность кожи.

«Воспринимается как реальность. Но может, я это просто восстанавливаю по памяти. Маловероятно, чтобы я оставался единственным нормальным в городе. — Он опустил руку на переключатель. — Но я должен действовать».

Его большой палец шевельнулся почти по собственному желанию и нажал на переключатель. В воздухе лаборатории в тот же миг повисло мягкое завывание. Оно изменялось, переходя то к диссонансу, то к гармонии, к рыдающей полузабытой музыке, колеблясь то по восходящей, то по нисходящей гамме.

В мозгу Эрика пестрые картинки сумасшествия грозили заполонить сознание. Он словно провалился в водоворот. Перед глазами сверкал блестящий спектрограф. В крохотном уголке его сознания оставался отдельный образ ощущения, та реальность, на которой можно было удержаться, спасти себя — ощущение кресла психозонда под ним и за его спиной.

Эрик продолжал тонуть в водовороте, видел, как он сереет и становится внезапно крохотной картинкой, видимой в большой окуляр телескопа. Он, видел маленького мальчика, уцепившегося за руку женщины в черном платье. Они вошли в комнату, похожую на зал. Внезапно Эрик понял, что уже не воспринимает это со стороны. Он сам стал девятилетним мальчуганом, идущим к гробу. Он снова чувствовал устрашающее очарование, слышал рыдания своей матери, журчащий бессмысленный голос, исходящий от высокого худого владельца похоронного бюро. Потом был гроб, а в нем бледное восковое существо, почему-то похожее на его отца. Пока Эрик наблюдал, лицо расплылось и превратилось в лицо его дяди Марка. А потом в другую маску, учителя геометрии в средней школе. «Это мы упустили в моем психоанализе». Он наблюдал за подвижным лицом в гробу. Оно снова изменилось и стало лицом профессора-психопатолога, а потом возник образ его собственного психоаналитика доктора Линкольна Ордузя, а потом — Карлоса Аманти.

«Так вот что я скрывал все эти годы. Образ отца. Значит, я всегда искал его. Прекрасно для психоаналитика — обнаружить в себе ТАКОЕ. Почему мне нужно было осознать это? Интересно, а Пит прошел через это в своем музикроне? — Другая часть его мозга сказала: — Конечно, нет. Личность должна иметь желание увидеть что-то подобное в себе. При отсутствии желания этого не произойдет, даже если представится возможность».

Другая часть его мозга, казалось, поднялась черной волной и захватила контроль над сознанием. Его самосознание отодвинулось в сторону и превратилось в пятнышко, несущееся сквозь его память так быстро, что он едва мог различать события.

«Я умираю? Это вся моя жизнь проходит передо мною?»

Калейдоскопическое продвижение резко остановилось перед образом Колин таким, какой она виделась ему во сне. Затем фокус переместился на Пита. Он видел, что эти двое соединены связью, природы которой Эрик не понял. Они являли собой катализатор, не добрый и не злой, всего лишь реагент, приведший события в действие.

Внезапно Эрик ощутил, что его осознание растет и заполняет все тело. Он познал состояние и действие каждой железы, каждого мышечного волокна, каждого нервного окончания. Он сфокусировал свой внутренний взор на мраке, через который прошел. Во мрак проник красный завиток — изменчивый, извивающийся и сплетающийся рядом с ним. Эрик последовал за красной линией. В его мозгу сформировалась картинка, проступая там, словно после пробуждения от анестезии. Эрик смотрел вдоль длинной улицы, смутной в весенних сумерках, на огни автомобиля, с грохотом наползавшего на него. Автомобиль становился все больше и больше, фары гипнотизировали, словно змеиные глаза. Вместе с видением пришла мысль: «Превосходно!»

Непроизвольные реакции возобладали. Эрик почувствовал напряжение мышц. Отскакивая в сторону, ощутил горячий выхлоп реактивного автомобиля, промчавшегося мимо. В его мозг ворвалась жалобная мысль: «Где я? Где мама? Где Беа?»

Желудок у Эрика сжался, когда он понял, что попал в чужое сознание, смотрит чужими глазами, чувствует чужими нервами. Он ринулся прочь, отпрянув от чужого мозга, словно попал на горячую плиту.

«Так вот откуда Пит так много знал. Он сидел в своем музикроне и смотрел нашими глазами. Что я здесь делаю?» Он чувствовал кресло психозонда под собою, слыша, как новая личность говорит: «Мне понадобится помощь более квалифицированного специалиста».

Эрик последовал за другим красным завитком, ища и отбрасывая его. Он увидел нечто другое. Ориентация была необычной: не было ни верха, ни низа, ни каких-либо опорных точек, пока он не выглянул из других глаз. Он в конце концов оказался позади пары, смотревшей вниз из открытого окна сорокового этажа, и почувствовал острое желание самоубийства, поглотившее эту личность. Эрик осторожно коснулся центра сознания в поисках имени доктор Линкольн Ордуэй, психоаналитик.

«Даже сейчас я вернулся к собственному аналитику».

Эрик, пребывая в напряжении, отступил на нижний уровень другого сознания. Он знал, что малейшая ошибка может ускорить осуществление этим человеком своего смертоносного желания прыгнуть в это окно. Нижние уровни неожиданно взорвались бутонами сверкающего лилового света. Бутоны исказились, превратились в фигуру мандалы — в четырех точках фигуры открытое окно, гроб, и человеческое лицо, в котором Эрик неожиданно узнал самого себя. Лицо было мальчишеским и слегка бессмысленным.

«Аналитик тоже привязан к тому, что считает своим пациентом». С этой мыслью он понудил себя осторожно, ненавязчиво двинуться в свой образ и начал распространять свою власть на чужое подсознание. Эрик уткнулся своей мыслью в почти осязаемую стену, олицетворяющую фокус сознания доктора Ордуэя. Шепот: «Линк, не прыгай. Ты меня слышишь, Линк? Не прыгай. Город нуждается в твоей помощи».

Частью своего мозга Эрик понимал, что если аналитик почувствует, что кто-то вторгся в его ментальное уединение, то осознание этого может опрокинуть равновесие, послав человека нырнуть в окно. Другая часть мозга Эрика улучила момент, чтобы подобрать объяснение, почему он нуждается в этом человеке и подобных ему. Модели безумия, транслируемые Питом Серантисом, могли быть уравновешены только ретрансляцией спокойствия и психического здоровья.

Эрик напрягся и слегка отпрянул, когда почувствовал, что аналитик придвинулся ближе к окну. Он шептал в чужом мозгу: «Отойди от окна! Отойди…» Сопротивление! Белая вспышка изгнала Эрика. Он почувствовал, что выплывает в серый водоворот, отступая. Поднялся красный завиток, пришедший в его мозг из его собственного сознания.

«Эрик? Что случилось?»

Эрик позволил образу усовершенствованного психозонда пройти сквозь мозг. Он закончил это пояснением того, что сейчас требовалось.

«Эрик, как синдром пропустил тебя?»

«Из-за подготовленности моего сознания в связи с работой над психозондом. Благодаря этому возник устойчивый иммунитет против искажения подсознания».

«Забавно, я уже выпрыгивал в окно, когда ощутил твое вмешательство. Это было что-то. — Красный завиток придвинулся. — Вроде этого».

Они совершенно переплелись.

«Что теперь?» — спросил доктор Ордуэй.

«Нам потребуется максимум квалифицированной помощи, чтобы помочь людям».

«Воздействие твоего психозонда может вылечить любого».

«Да, но стоит машину выключить, и люди снова окажутся в беде».

«Нам надо проникнуть в каждое сознание и привести его в порядок!»

«Не только в этом городе. Везде, где побывал музикрон и где он еще появится. Пока не остановим Серантиса».

«Как музикрон это делает?»

Эрик спроецировал смешанную структуру из концепций и изображений.

«Музикрон столкнул нас глубоко вниз в коллективное подсознание, удерживая нас там, пока мы оставались в зоне его воздействия. (Изображение веревки, свисающей в завихрения тумана.) Потом музикрон был выключен. (Изображение ножа, перерезающего веревку. Обрезанный конец падает в серый водоворот.) Ты видишь это?»

«Если нужно спасать людей из этого водоворота, то лучше поторопиться».

Он был низеньким мужчиной, копавшим руками мягкую почву своей клумбы, уставясь бессмысленно на искромсанные листья, — имя его доктор Харальд Марш, психолог. Мягко, ненавязчиво они вобрали его в свое сообщество психозонда.

Она была женщиной, одетой в тонкий халат, собирающейся прыгнуть с набережной — имя ее Лоис Вурайес, психоаналитик. Они поспешно привели ее в норму.

Эрик прервался, чтобы проследовать за красным завитком в мозг соседа, глядя чужими глазами на возвращение здоровья вокруг него.

Словно рябь, расходящаяся по пруду, по городу катились волны выздоровления. Появилось электричество, заработали аварийные службы.

Глаза, психолога на востоке города передали образ реактивного самолета, стрелой устремившегося к аэропорту Клайд. Через мозг психолога сообщество уловило мысленные образы, излучаемые женщиной: вина, угрызения совести, отчаяние.

«Колин!»

Поколебавшись, сообщество выпустило псевдоподию мысли, дотянулось до сознания Колин и обнаружило там ужас. «Что со мной происходит?»

«Колин, не бойся. Это Эрик. Благодаря твоей помощи и чертежам музикрона мы уже наводим порядок».

Он спроецировал образ их сообщества.

«Я не понимаю, вы…»

«Тебе и не надо понимать. — Нерешительно: — Я рад твоему появлению».

«Эрик, я прилетела сразу, как только услышала. Когда поняла, что ты прав насчет музикрона и Пита. — Пауза. — Мы идем на посадку».

Самолет приземлился, закатился в ангар и был окружен национальными гвардейцами.

«Надо что-то делать с Лондоном. Пит грозился уничтожить музикрон и покончить жизнь самоубийством. Он силой пытался меня удержать».

«Когда?»

«Шесть часов назад».

«Неужели синдром продолжается в нашем городе так долго?»

«Что за личность, этот Серантис?» — вклинилось сообщество.

Колин и Эрик объединили мысли, чтобы спроецировать собственное представление об образе Пита.

Сообщество: «Он не совершит самоубийства и не уничтожит машину. Слишком эгоцентричен. Спрячется. Мы скоро его разыщем, если его не успеют линчевать».

«Этот майор не позволяет мне покинуть аэропорт», — пожаловалась Колин.

«Скажи ему, что ты медсестра, приписанная к больнице Мейнарда».

Индивидуальная мысль в сообществе: «Я это подтвержу».

Эрик: «Торопись… дорогая. Нам нужна вся помощь, которую могут оказать люди, устойчивые к психозондированию».

Мысль из сообщества: «Это объяснение годится, как и любое другое. Каждый с ума сходит по-своему. Так что хватит дурака валять — принимаемся за работу!»

Крысиные гонки

Прошло уже девять лет с тех пор, как Льюис стал начальником отдела криминальных расследований. Начальником его был шериф Джон Кзернак. Именно в этом, отделе из отдельных улик составляли целостную картину преступлений. И все же Льюис не был подготовлен к неожиданностям, как Х. Г. Уэльс или Чарльз Форт.

Когда Льюис произносил слово «чужак», то он имел в виду иностранцев, на которых не распространялись американские законы. Конечно, он знал о «жукоглазых». В его представлении это были чудовища с горящими глазами. Изредка он все-таки почитывал фантастику. Но это был просто образ, а большинство случаев, описанных в этой литературе, не имели ничего общего с полицейскими буднями. И вдруг эти неожиданности в морге Джонсона-Тула.

Шериф ожидал его в кабинете, когда Льюис прибыл туда в начале девятого. Это был мужчина с лицом уэльского типа и темными волосами. Его глаза, как кусочки нефритов, сверкали из-под густых бровей.

Кабинет представлял собой комнату с высокими потолками и оштукатуренными грязными стенами. Он располагался на первом этаже окружного здания суда в Бенбери. Под единственным окном кабинета была чугунная батарея. Справа висел календарь, где была изображена девица, одетая только в нить жемчуга. По обе стороны прохода располагались два стола. Тот, что слева, принадлежал чернокожему Джо Уэлшу. Второй, с рубцами ожогов на поверхности, занимал Льюис.

Льюис подошел к столу, просмотрел бумаги, почтительно поглядывая на шерифа. Он видел перед собой толстеющего мужчину со славянского типа лицом. Тот приспособился на стуле под календарем и изредка поправлял свою коричневую, шляпу, прятавшую его лысину.

— Привет, Джон, — сказал Льюис, выбрасывая бумаги в корзину. — Как жена?

— Ишиас уже не так ее беспокоит, — сообщил шериф. — Я приехал, чтобы рассказать тебе о том, как гангстеры прыгают со страниц отчета в корзину. Сегодня рано утром бродяги отыскали двух нафаршированных жмуриков. Мы передали их на последний концерт.

— У них не будет времени, чтобы там чему-то научиться, — ответил Льюис.

— Нашлась блатная работенка и для тебя, — продолжал шериф, — возможно, что нам удастся поймать кого-нибудь при помощи пера и чернильницы.

Он встал со стула.

— Док Белармейн делал вскрытие дамы Керино, но оставил бутыль с ее внутренностями в морге Джонсона-Тула. Сможешь найти бутыль и принести ее в больницу?

— Без вопросов, — согласился Льюис. — Но держу пари, что умерла она своей смертью. Вся бутыль заполнена ее остатками? Она была знатной алкоголичкой.

— Вполне вероятно, — согласился шериф. Он остановился перед столом Льюиса и посмотрел на календарь. — Неплохая бутылочка…

Льюис ухмыльнулся.

— Когда я разыщу подобную девочку, то непременно женюсь.

— Ты это сделаешь, — пообещал шериф и легкой походкой покинул кабинет.

Было уже половина девятого, когда Льюис добрался до морга. Места для парковки там не было. За следующим углом, Коув-стрит, он свернул направо и въехал в переулок, где располагался гараж морга.

Северо-западный ветер, угрожавший штормом всю ночь, танцевал по верху машины. Льюис посмотрел на серое небо и решил, что плащ ему не понадобится. Он прошелся вдоль гаража, нашел приоткрытую дверь и нырнул внутрь.

Здесь был коридор с тремя сваленными металлическими баллонами, которые обычно используют для хранения кислорода и ацетилена. Льюис не мог понять, зачем в морге понадобилось подобное оборудование. Коридор заканчивался в фойе, покрытом коврами и пахнущем мускусом. На двери была прибита табличка с надписью «Офис». Льюис прошел через фойе и вошел в комнату.

За стеклянным столом в углу расположилась личность явно скандинавского типа. Справа от нее в дубовой рамке висела цветная фотография Маунт и Лассена. Под ней маячила табличка «Покой». Перед мужчиной лежало описание погребальной церемонии. В левом углу стола в латунной чаше покоился шар. Он испускал писк при малейшем приближении Льюиса и наполнял комнату тяжелым цветочным запахом.

Мужчина вытащил из-под стола бумаги и отложил ручку. Льюис узнал его. Это был Джонсон — совладелец морга.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — вежливо поинтересовался содержатель похоронного бюро.

Льюис изложил свое дело.

Джонсон выставил на стол небольшую бутыль и поставил ее перед Льюисом. Потом, нахмурившись, спросил:

— Как вы сюда попали? Я не слышал, чтобы открывали парадную дверь.

Помощник шерифа спрятал бутыль в боковой карман пиджака и спокойно ответил:

— Я припарковался в переулке возле черного хода. Вся улица перед зданием занята машинами Од Феллоу.

— Од Феллоу? — Похоронщик с беспокойством осмотрел свой стол.

— У них оформлены документы на сегодняшнюю благотворительную распродажу, — пояснил Льюис. Он быстро наклонил голову и посмотрел в окно. — Да, похоже, что это машины Од Феллоу. Они стоят поперек улицы.

Холщовое покрытие на фасаде морга изгибалось под порывами ветра, и потеки дождя уже появились на стеклах. Льюис выпрямился.

— Зря я оставил плащ в машине. Пока доберусь, то так намокну, что буду крякать.

Джонсон приоткрыл дверь офиса и произнес:

— Двое наших посетителей как раз уходят. Они…

— Все же я неисправим, — перебил его Льюис. Он обошел Джонсона и направился через фойе.

Рука похоронщика легла на плечо помощника шерифа:

— Я должен вас вывести через центральный вход.

Льюис остановился. У него возникло несколько вопросов, но сейчас он просто выдавил:

— Но ведь на улице дождь. Я могу намокнуть и простудиться.

— Сожалею, — непреклонно ответил Джонсон.

Другой человек, возможно, просто пожал бы плечами и подчинился столь идиотскому требованию. Но Льюис был сыном Проктора Льюиса, бессменного президента общества «Круглый стол Шерлока Холмса из округа Бенбери». Он съел зубы на дедуктивном методе и попробовал воспользоваться логикой. Он восстановил в памяти коридор. Полностью пустой. Вот только баллоны возле черного хода…

— Что хранится в металлических баллонах? — поинтересовался он.

Рука похоронщика напряглась и слегка подтолкнула его к выходу.

— Только бальзамирующая жидкость. Она доставляется в таких сосудах.

Уэлби глянул на его вытянувшееся лицо, вывернулся и направился к выходу. Ливень затопил все вокруг потоками воды. Льюис обежал морг, возвращаясь к машине. Затем прыгнул в нее и стал ждать. Его часы показывали девять двадцать восемь, когда появился служащий и подошел к дверце. Льюис поудобнее устроился на сиденье и опустил стекло.

— Когда будете выезжать, просигнальте, — сказал служащий. — Мы открываем только по сигналу.

— А когда будут выезжать другие посетители? — поинтересовался Льюис.

Похоронщик остановился на полпути.

— Что другие посетители? — переспросил он.

— Которые будут сегодня выезжать по сигналу.

— Должны несколько работников, — объяснил похоронщик. — Но пока никто не сигналил.

— Благодарю, — сказал Льюис, поднимая стекло и включая двигатель. Весь путь от морга до больницы его мучали вопросы. Главными из них были почему лгал Джонсон, и что там такое спрятано в коридоре?

В окружной больнице он передал бутыль в лабораторию, нашел телефон и позвонил в центральный морг Бенбери.

— Мы тут с приятелем поспорили. Не могли бы вы подсказать, как транспортируется бальзамирующая жидкость в морг?

— Мы закупаем ящик, — ответил работник. — В каждом ящике по двадцать четыре стеклянных шестнадцатиунцевых бутылочек. Раствор красного или оранжевого цвета при использовании создает полную иллюзию живого. Он имеет запах клубники. Мы гарантируем полное сохранение…

— Я только хотел знать, как он перевозится? Можно ли это сделать в металлических баллонах?

— Разумеется, нет! — воскликнул мужчина. — Раствор их разъедает!

— Спасибо, — сказал Льюис и повесил трубку. Следуя традициям Шерлока Холмса, он пришел к умозаключению: если человек врет о вещах незначительных, значит, они, наверняка, весьма важны.

Он вышел из будки и столкнулся с доктором Белармейном. Это был высокий светловолосый человек с задубевшей кожей. Его голубые глаза пронзали собеседника, как два скальпеля.

— О, да это Льюис! — завопил он. — Мне говорили, что вы занимаетесь этим делом. В крови этой женщины столько алкоголя, что хватило бы для умерщвления слона. Мы проверяем смывы желудка, но вряд ли это даст что-нибудь новенькое.

— Женщина? — переспросил Льюис.

— Старая алкоголичка, которую вы подобрали в будке возле площадки, пояснил Белармейн. — У вас что, амнезия?

— О… о, конечно, — пробормотал Льюис. — Буду благодарен, если найдете что-нибудь еще. Спасибо, док, — он пожал руку хирурга и добавил про себя: — Сейчас пойду на охоту.

Вернувшись в офис, Льюис устроился за столом и позвонил в морг Джонсона-Тула. Ему ответил незнакомый мужской голос.

— Производится ли в вашем морге кремация? — поинтересовался Льюис.

— В нашем морге нет, — ответил голос. — Но у нас есть договор с крематорием Роуз Лаун. Приезжайте, и мы обсудим ваши проблемы.

— Нет, не сейчас, спасибо, — произнес Льюис и положил трубку.

— Кто-то умер? — послышался голос от входной двери, оторвав Льюиса от размышлений. Приподнявшись, он увидел шерифа Кзернака.

— Нет, — сказал Льюис, усаживаясь на стул. — Я просто столкнулся с загадкой.

— Док Белармейн что-то выяснил насчет дамы Керино?

— Алкоголизм, — ответил Льюис. Он откинулся на спинку стула, положил ноги на стол и уставился в испачканный потолок. Шериф прошел через комнату и уселся под календарем.

— Глупостями занимаешься, — небрежно протянул он. — Я вижу, что ты, парень, пытаешься разгадать какую-то головоломку.

— Да, — согласился Льюис и рассказал об инциденте в морге.

Кзернак взял шляпу и повертел ее в руках.

— Ты слишком суетишься, Уэлби. Все проблемы, как правило, имеют простое решение.

— Я так не думаю, — возразил Льюис.

— Это почему же?

— Я не знаю, — покачал головой он. — Я просто так не думаю. И чувствую, что в морге есть что-то этакое.

— Что ты думаешь по поводу содержимого баллонов? — спросил шериф.

— Я не знаю, — признался Льюис.

Шериф нахлобучил шляпу и произнес:

— Да, кое о чем они умолчали. Но ты… твои проблемы плодятся как кролики. Иногда я думаю, что это твое хобби — лезть людям в душу.

— Я с причудой, — согласился Льюис. Он опустил ноги на пол, почесался и принялся насвистывать.

— Какой ужас! У тебя шесть голов, — засмеялся шериф.

— Разумеется, нет, — откликнулся Льюис. — Но сердце мое справа, как у всех нормальных людей.

— Не заметил, — сообщил шериф. — По-моему, ты сейчас просто рисуешься.

— Причуда, — заявил Льюис. — Это именно то, что я заметил у похоронщика. Он был очень похож на вьюнка. Но был ли он чудаком? — Льюис почесал затылок. — Нет, я бы заметил.

Кзернак присел на стул и произнес:

— Знаешь, что я тебе скажу? Сегодня прекрасная погода. Почему бы тебе не прогуляться?

— Кто-нибудь будет мне помогать?

— Барней Келлер, он через полчаса вернется. Как раз отвозит повестку в суд Юджину Гордону.

— Ладно, — согласился Льюис. — Когда он вернется, скажите ему, чтобы прогуливался до Од Феллоу и обратно. И чтобы внимательно за всем наблюдал. Я хочу, чтобы он обратил особое внимание на верхнюю комнату и парадный вход морга. Может, кто-то выйдет или зайдет. Заодно пусть присматривает за баллонами. Если их вынесут, то пусть проследит, где их будут размещать.

— А ты чем займешься? — спросил шериф.

— Буду искать место, чтобы вести за черным ходом постоянное наблюдение. Я дам знать, если что-нибудь раскопаю, — он нервно постучал пальцами по столу и добавил: — Когда Джо Уэлш вернется, то пусть меня сменит.

— Конечно, — согласился Кзернак, — хотя, мне кажется, что ты лаешь на пустое дерево.

— Вполне возможно, но что-то в морге меня беспокоит. Я подумал, что похоронщику очень легко избавляться от нежелательных трупов.

— Может, он их прячет в баллоны! — засмеялся шериф.

— Нет, они слишком малы, — Льюис покачал головой. — Просто мне не нравится, что парень лжет.

В половине одиннадцатого Льюис приблизился к цели своих поисков — офису доктора. Тот расположился в здании, стоящем поперек аллеи, в двух шагах от морга. У доктора было три комнаты на третьем этаже. Из дальней просматривался задний двор морга. Льюис сумел уговорить доктора, и одна из медсестер расположилась там с биноклем.

В полдень он отнес ей ленч, гамбургер и стакан молока и сообщил шерифу о своем местонахождении. Затем сменил медсестру и стал наблюдать сам.

Доктор зашел к нему в пять часов. Он дал ключ и попросил запереть дверь, когда Льюис будет уходить. Он напомнил доктору об его обещании помалкивать. Тот повернулся и вышел. Вскоре хлопнула дверь, и в офисе воцарилась тишина.

В половине восьмого стемнело, и во дворе морга уже ничего нельзя было различить. Льюис уже совсем собрался уходить, когда два фонаря залили янтарным светом окно комнаты.

Джо Уэлш постучал в дверь офиса в двадцать минут девятого. Льюис открыл ему и быстро вернулся к окну. Уэлш последовал за ним. Новый помощник был высок, нервно курил одну сигарету за другой и страдал хроническим косоглазием. Он занял место рядом с Льюисом и спросил:

— Так чем мы сегодня занимаемся? Шериф говорил мне что-то насчет ацетиленовых баллонов.

— Под этим можно подразумевать что угодно, — возразил Льюис. — Но я чувствую здесь что-то темное. — Он коротко рассказал об утренней встрече.

— Не очень-то я заинтересовался, — заявил Джо. — И что, по-твоему, спрятано в этих баллонах?

— Хотелось бы самому знать, — ответил Льюис.

Уэлш отошел в угол комнаты, закурил сигарету и вернулся.

— А почему не спросить это у Джонсона напрямую?

— Он позер, — сказал Льюис. — Я спросил его, и он соврал. И это подозрительно. Я хочу видеть, как вынесут эти баллоны и знать, куда их отнесут. Это и будет ответом.

— Ты уверен, что он отвлекал тебя именно от баллонов? — поинтересовался Уэлш.

— Это был прекрасный коридор, — признался Льюис. — Дверь в конце, и ничего, кроме стен. Только эти болванки.

— Но, возможно, эти баллоны были приготовлены к вывозу. Ты их видел до пол-одиннадцатого, потом были разговоры, и Келлер там появился около одиннадцати. Они могли их уже вывезти, если это было действительно что-то противозаконное.

— Я думал над этим, но сомневаюсь, что они успели это проделать. Сейчас я пройдусь, перекушу в закусочной, а заодно спущусь на аллею и гляну в щелочку.

— Ты будешь слишком заметен при таком освещении, — заметил Уэлш.

Льюис посмотрел на гараж.

— Если ты находишься за дверью, то можешь видеть только полосу вдоль стены — остальное в тени. Свет идет из коридора, я попытаюсь заглянуть в дверное окошко. Баллоны были высокие, я сумею их разглядеть.

— А если их перенесли в другое место? — предположил Уэлш.

— Значит, я смогу зайти в морг и вытрясти душу из Джонсона, — ответил Льюис. — Наверное, это нужно было сделать вначале, но это накалило бы обстановку. А мне просто не нравятся тайны в морге.

— Прекрасное название для детектива, — проговорил Уэлш. — «Тайна морга», — он прокашлялся и продолжил: — Смерть внутри. Звучит внушительно и достаточно неприятно.

Уэлш выкурил новую сигарету и бросил окурок на посуду. Льюис поднял поднос и стряхнул с него пепел.

— Возможно, ты и прав, — произнес Уэлш. — Меня впечатляет только одна вещь. Как сказал шериф — твои проблемы плодятся как кролики.

— Это все, что тебе рассказывал шериф? — поинтересовался Льюис.

— Какой ужас. Он считает, что ты попусту тратишь время.

— Ничего не предпринимай, если только тебя не подтолкнет что-нибудь подозрительное.

— Хорошо, — Уэлш кивнул. Затем глянул на пылающий огонек сигареты и перевел взгляд на морг. — Во всяком случае, похоронщики заставят меня вздрогнуть, — пробормотал он.

Льюис купил горячий сандвич с мясом и две чашечки кофе. Снова вернулся на улицу, где по-прежнему было холодно и сыро. Ветер поднимал полы его плаща. Он пробрался в тень от гаража и нашел широкие доски при входе в полуподвал. Цепляясь за доски, ступил на мягкую землю, размытую ручейками стекающей воды. Он тихо прокрался к краю тени и заглянул внутрь морга. Баллонов не было, Льюис вздохнул и, выйдя на освещенную часть двора, заглянул в окно. Коридор был пуст. Он вернулся к центральному входу и нажал кнопку ночного вызова.

Дверь открыл заспанный мужчина в мятом костюме. Льюис почувствовал теплый цветочный запах и спросил:

— Джонсон здесь?

Мужчина кивнул.

— Будьте добры, скажите мистеру Джонсону, чтобы он спустился вниз. Это официальное дело. — Льюис предъявил удостоверение.

— Разумеется, — отозвался мужчина. — Вы можете пройти в кабинет и присесть. Я доложу мистеру Джонсону о вас.

— Благодарю, — произнес Льюис. Он прошел в кабинет и рассматривал цветную фотографию Мартина Лассена до тех пор, пока служитель не поднялся по лестнице в другом конце фойе. Льюис внимательно осмотрел кабинет и подошел к двери, ведущей в холл. Она была заперта. Льюис попытался ее взломать, но она даже не шелохнулась. Льюис заметил небольшую щель и заглянул в нее. Увиденное его потрясло. Три металлических баллона стояли именно там, где он и предполагал. Льюис вернулся к столу, взял справочник и нашел телефон офиса доктора. Он набрал номер, и в трубке прогремело:

— Да?

— Это Льюис. Ничего не случилось?

— Нет, — ответил Уэлш. — С тобой все в порядке?

— Тут нечто удивительное, — сказал Льюис. — Будь внимателен.

Он положил трубку и обернулся, ища глазами высокую фигуру Джонсона.

— Что случилось, мистер Льюис? — спросил тот, входя в кабинет.

— Я хотел бы увидеть металлические баллоны.

Джонсон остановился.

— Какие баллоны?

— Те, что стоят у вас в холле, — пояснил Льюис.

— О, с бальзамирующей жидкостью. Вы что, интересуетесь бальзамированием?

— Давайте просто посмотрим на них, — предложил Льюис.

— Я полагаю, что у вас есть ордер? — поинтересовался Джонсон.

Подбородок Льюиса резко дернулся, и он пристально уставился на собеседника.

— Вы хотите иметь много неприятностей? — спросил Льюис после небольшой паузы.

— У вас есть какие-то основания, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне?

— Я предполагаю, что в баллонах содержится не бальзамирующая жидкость. Давайте просто посмотрим, чтобы не затягивать и не усложнять это дело.

— Как вам угодно! — пожал плечами Джонсон. Он прошел в кабинет, открыл дверь и пропустил Льюиса в коридор, к баллонам.

— Насколько мне известно, бальзамирующая жидкость поступает в стеклянных бутылочках.

— Но это новинка, — ответил Джонсон. — Эти баллоны имеют внутреннее стеклянное покрытие. В них жидкость хранится под давлением.

Он приоткрыл кран, и оттуда пролилась струя жидкости с резким запахом.

— Жидкость для бальзамирования так не пахнет, — решил уточнить Льюис.

— Это новинка. Мы добавляем ароматизаторы только при непосредственном использовании, — ответил Джонсон.

— Когда вы их получили? — поинтересовался Льюис.

— Их доставили на прошлой неделе. Это оптимальное место для хранения. Джонсон улыбнулся Льюису, сохраняя при этом холодный и бдительный взгляд. — Почему это вас заинтересовало?

— Обычное профессиональное любопытство. — Льюис прошел к двери, отодвинул шпингалет, вышел наружу и заглянул в окошко. Баллоны были оттуда видны. Он вернулся в коридор.

«Продолжает врать, — подумал Льюис, — и слишком правдоподобно».

— Я пришел, чтобы тщательно осмотреть это место, — сказал он.

— Но почему? — выразил протест Джонсон.

— Чтобы получить кое-какие результаты. Но, если вы хотите, я могу уйти и вернуться уже с ордером.

Он попытался обойти Джонсона, но сильная рука схватила его за плечо, и что-то уперлось ему в живот. Посмотрев вниз, Льюис увидел ствол пистолета.

— Мне очень жаль, — процедил Джонсон. — Но поверьте — я это сделаю.

— Тогда вы пожалеете еще больше, — выдавил Льюис. — Человек в комнате напротив знает, где я.

На лице похоронщика проступила нерешительность.

— Лжете!

— Пройдемте, — сказал Льюис. Он остановился в дверях черного хода и посмотрел на окно, за которым прятался Уэлш. На темном фоне огонек сигареты его помощника выделялся очень четко. К счастью, Джонсон не обратил на него внимания.

— А сейчас вы проведете меня к парадному входу, — приказал Льюис.

— В этом нет необходимости, — произнес Джонсон. — Мне кажется, что ты просто изображаешь из себя героя-одиночку. Мы пройдем и еще раз посмотрим на окно. Верно?

— Что это вы себе вообразили?

— Я это предвидел, — ответил Джонсон. — Но был озабочен другими проблемами. Вы меня своим посещением просто напугали.

— Может, вы все-таки проводите меня к выходу? — поинтересовался Льюис.

— Я знаю, что вы там уже побывали, пока служащий меня разыскивал, спокойно сказал Джонсон и снова поднял пистолет. — Возвращаемся в кабинет.

Льюис подчинился, но уже в дверях попытался оглянуться.

— Отвернись! — прорычал Джонсон.

Но было уже поздно. Льюис заметил, что баллоны исчезли.

— Что это было за жужжание? — спросил он.

— Всего лишь стабилизатор.

В кабинете Льюису указали на стул.

— Что вы искали? — спросил похоронщик, усаживаясь на стол. Его пистолет отдыхал рядом.

— Я это уже нашел.

— И что же это такое было?

— Улики, которые подтверждают, что это место нужно хорошенько потрясти.

Джонсон улыбнулся, придвинул к себе телефон и положил трубку на стол.

— Как позвонить в офис?

Льюис ответил.

Джонсон набрал номер и, чуть помедлив, сказал:

— Привет, это Льюис.

Полицейский чуть не упал со стула. Джонсон говорил его собственным, Льюиса, голосом. Похоронщик вновь предупреждающе поднял пистолет.

— Есть какие-нибудь новости? — Выслушав ответ, Джонсон продолжил: Нет. Ничего интересного. Я просто посмотрел. Я позвоню, если что-нибудь найду. — Он положил трубку на место.

— Отлично, — просипел Льюис.

Джонсон поджал губы.

— Это невероятно. Просто человеческий… — Он внезапно остановился и уставился на Льюиса. — Моя ошибка в том, что все было слишком правдоподобно… — Он пожал плечами.

— Вы надеялись меня одурачить.

— Я этого не хотел, но был шанс… — Его пистолет внезапно поднялся, и дуло уставилось на Льюиса. — Это и есть шанс. И я им воспользуюсь!

Выстрел. Льюиса прижало к спинке стула. Как сквозь туман он видел, что Джонсон подносит пистолет к виску. Затем падает на пол. И тут Льюис словно провалился в глубокую пропасть.

Он не мог понять — где находится и чем занимается. То он бежал по пещере, спасаясь от чудовища с огненными глазами, пытающегося поймать его своими щупальцами. Льюис кричал: «Просто человек! Просто человек!» И голосу его вторило эхо. Он дернул головой, и голос пропал. Однажды он увидел в пещере пасть, словно подсвеченную изнутри. Яркое пятно росло и наконец превратилось в белые стены больничной палаты. Льюис повернул голову и увидел баллоны, такие же, как в морге.

— Это приведет его в себя, — раздался громкий голос.

У Льюиса все закружилось перед глазами. Белая фигура уплывала куда-то вдаль. Ее лицо пряталось за кислородной маской. Усилием воли Льюис попытался удержаться в реальности окружной больницы.

В голове ритмичной капелью отдавался стук часов. И вдруг он почувствовал облегчение. Он явно пошел на поправку. Открыв глаза, Льюис увидел перед собой шерифа Кзернака. Его лицо расползалось в улыбке.

— Мальчик, ты всех нас заставил поволноваться.

Льюис попытался сглотнуть.

— Что…

— Ты родился в рубашке, хотя ума тебе это не добавило, — засмеялся шериф. — Тебя спасло то, что сердце твое с правой стороны. И Джо услышал выстрелы.

Молодой врач вмешался в эту задушевную беседу:

— Пуля задела край легкого и повредила ребро. Вы действительно родились с ложкой во рту.

— Джонсон? — вспомнил Льюис.

— Мертвее трупа, — отмахнулся Кзернак. — Вечно ты влезаешь в какие-то истории. Джо вообще рассказывает что-то маловразумительное. Что с этими баллонами для бальзамирующей жидкости?

Льюис еще раз мысленно прокрутил свою беседу с похоронщиком. Ага, вот в чем был смысл.

«Бальзамирующая жидкость доставляется в стеклянных бутылочках».

— Мы нашли баллоны в коридоре, — продолжил шериф. — И теперь не знаем, что с ними делать.

— В холле? — Льюис вспомнил пустой холл, откуда его уводил Джонсон. Он попытался привстать, но острая боль заставила его передернуться. Доктор осторожно уложил его обратно на кровать.

— Вот так, — приговаривал он. — Сейчас вы можете только лежать на спине.

— Что было в этих баллонах? — спросил шепотом Льюис.

— В лаборатории утверждают, что бальзамирующая жидкость.

Льюису припомнился резкий запах, пронесшийся по комнате после того, как Джонсон приоткрыл на баллоне вентиль.

— Нельзя ли принести немного этой жидкости? Я хорошо помню ее запах.

— Сейчас, — сказал доктор. — Только не давайте ему вставать. Может снова начаться кровотечение. — Он вышел.

— Где вы нашли эти баллоны? — спросил Льюис.

— Возле черного хода. А где, по-твоему, они были?

— Я еще точно не знаю, — пояснил Льюис. — Сделайте вот что. Возьмите…

Дверь открылась, и вошел доктор с пробиркой в руке.

— Вот то, что вы просили. — Он поднес пробирку к носу Льюиса. Тот почувствовал сладкий аромат мускуса. Это было непохоже на резкий запах из баллона.

«Это объясняет, почему исчезли баллоны, — подумал Льюис. — Кто-то их просто подменил. Но что было в тех, других?»

— Ты хотел что-то сказать, — напомнил шериф.

— Да, — опомнился Льюис. — Идите вместе с ребятами в морг. Разворотите стену позади того места, где нашли баллоны. Заодно вскройте пол.

— Что мы должны найти? — поинтересовался Кзернак.

— Откуда я знаю? Наверное, что-нибудь интересное. Баллоны за моей спиной постоянно то появлялись, то снова исчезали. Я хочу разобраться в этом фокусе.

— Надеюсь, ты знаешь, что предлагаешь. Люди шарахаются от морга. Говорят, что он приносит несчастье.

— Может, это и неплохо для бизнеса, — улыбнулся Льюис. Затем уже серьезно добавил: — Может, вы думаете, что это неплохо и для того, кто попытался пристрелить вашего человека, а потом застрелился сам?

— Наверное, в твоих подозрениях есть смысл.

— Наверное, об этом вам известно больше чем мне. Кстати, где тело Джонсона?

— Его сейчас бальзамируют, — ответил Кзернак. — Уэлби, ты действительно что-то знаешь? Д. А. будет визжать, если заставить его работать самостоятельно.

— Успокойтесь, шериф.

— Ладно, может, ты мне все-таки расскажешь про самоубийство Джонсона?

— Говорят, что он был сумасшедшим. Джон должен знать об этом побольше. Док Белармейн потрошит труп Джонсона и рассказывает ему о прелестях анатомии.

— Почему?

— Он говорил что-то о «просто человеческом»…

— Ответ ты на меня прямо-таки вешаешь, — отозвался Кзернак.

— Вы будете этим заниматься?

— Вне всяких сомнений. Но мне это не нравится!

Шериф напялил шляпу и вышел из комнаты. Доктор последовал за ним.

— Который час? — бросил им вслед Льюис.

— Около пяти. Вы были без сознания, когда вас привезли из операционной.

— Пять утра или вечера?

— Вечера.

— Наверное, вы хорошенько надо мной попотели? — спросил Льюис.

— Это была чистая рана. Все было довольно просто. Сейчас обеденное время. Я распоряжусь, чтобы вас обслужили в первую очередь. А потом сиделка принесет снотворное. Вам необходимо отдохнуть.

— Как долго мне еще валяться в постели?

— Мы поговорим об этом позже, — улыбнулся доктор. Затем повернулся и вышел из комнаты.

Льюис повернул голову и увидел стопку журналов на тумбочке. Один из журналов валялся на ковре. Он был хорошо иллюстрирован — чудовище с выпученными глазами преследовало полуодетую красотку. Льюису припомнился его кошмар. «Просто человек… Просто человек… Просто человек…» Эти слова словно звучали с заезженной пластинки. Но какое отношение имел Джонсон к этим галлюцинациям?

Студент-сиделка принес поднос, установил его на кровати и помог Льюису перекусить. К его рукам, казалось, навечно прикипел гипосульфит. Льюис засыпал, все еще пытаясь найти ответы на мучавшие его вопросы.

— Он уже проснулся, — произнес женский голос. Льюис услышал, как распахнулась дверь. Он открыл глаза и увидел Кзернака с Уэлшем. Было светло. За окном шел дождь. Мужчины сняли свои плащи и развесили их на стульях.

Льюис улыбнулся Уэлшу:

— Спасибо за прекрасный слух, Джо.

Уэлш ухмыльнулся в ответ и сказал:

— Я открыл окно, как только ты отошел от черного хода. Думал, что ты мне что-то скажешь. Когда ты вошел внутрь, мне показалось странным, что я при открытом окне ничего не слышу.

Кзернак встал и пересел на кровать Льюиса. Уэлш с удовольствием расположил свои ноги на освободившемся месте.

— Д. А. продолжает визжать? — спросил Льюис у шерифа.

— Нет, — ответил Кзернак, — он умудрился попасть под ливень и теперь валяется дома простуженный. Так что я остался шерифом округа. — Он слегка качнул кровать. — Как ты себя чувствуешь, мальчик?

— Боюсь, что буду жить.

— Ты идешь на поправку, — отметил Уэлш. — Мы приспособили облегченный микрофон для девочки на календаре. Она жаждет с тобой встретиться. Выглядит все так же завлекательно.

— Передайте ей, чтобы немного потерпела, — парировал Льюис. Он глянул на шерифа. — Что вы нашли?

— Пока ничего, — ответил Кзернак. — Помнишь стену за баллонами, которая была оштукатурена? Мы сняли штукатурку и обнаружили под нею провода.

— Какие провода?

— Ювелир старик Келлер сказал, что это серебро. Они там сильно переплетены.

— К чему они крепятся?

— Ничего мы не нашли, — буркнул Кзернак. — Верно? — обратился он к Уэлшу.

— Ничего, кроме проводов, — подтвердил тот.

— Что вы собираетесь с ними делать? — поинтересовался Льюис.

— Ничего, — ответил Кзернак. — Мы только хотим узнать, для чего они предназначены.

— Что-нибудь под полом?

Лицо Кзернака побагровело.

— Мы наверняка вляпаемся, — он прищурил глаза и склонился над Льюисом. — Как ты думаешь, что мы там нашли?

— Я только знаю, что там исчезали баллоны. И что там было?

Кзернак привстал.

— Весь участок под полом — это конвейер, который тянется прямо к месту бальзамирования. Там все в кафеле, и только в одном месте — люк и лестница. Каково! И это только небольшой эпизод из фильма ужасов.

— Что там было внизу?

— Сложный механизм.

— Какой?

— Я не знаю, — Кзернак наклонил голову и посмотрел на Уэлша.

— Глупейшая куча деталей, которую я когда-либо видел, — сказал тот, пожимая плечами.

— Док Белармейн заглядывал туда после ночного дежурства. Он должен тебя сегодня навестить, — вставил Кзернак.

— Он видел все это уже после вскрытия тела? — переспросил Льюис.

— Этот вопрос не ко мне, — отрезал шериф.

— Ему устроили вскрытие, чтобы он осмотрел морг, — вмешался Уэлш. — Док не рассказывал, как это было.

— Что вы выяснили о персонале морга? Что они говорят про эту тайную комнату?

— Они утверждают, что не знали про нее ничего. По крайней мере, они ее не обслуживали. Этим занимался исключительно Тул вместе со своей женой.

— Тул?

— Второй партнер. Его жена тоже лицензированный похоронщик. Я не видел их с той ночи, как в тебя стреляли. Персонал утверждает, что во всем виноват Джонсон. Тул с женой только запирали двери и держали язык за зубами.

— Для чего предназначен этот механизм?

— Большая его часть — это конвейер. Остальное как бы подводит пучок труб к бальзамировочному столу. Это был большой… — Кзернака остановил скрип двери.

Док Белармейн вкатился в комнату с циничной улыбкой на лице. Его глаза осмотрели присутствующих, и дверь словно захлопнуло сквозняком.

— Я вижу, что пациент практически здоров, а так надеялся, что и для меня найдется работенка.

— Он еще нас всех переживет, — вступился Кзернак.

— Весьма вероятно, — согласился доктор. Он посмотрел на Льюиса. — Ты готов к небольшому разговору?

— Минуточку, док, — взмолился Льюис. — Джон, у меня к тебе просьба. Отвези один из баллонов в мастерскую и разрежь там его автогеном. Я хочу знать, как он устроен внутри.

— Нечего искать работу для других, — огрызнулся Кзернак. — Я не уйду, пока не получу хоть какого-нибудь объяснения.

— Но я и сам ничего не знаю, — признался Льюис. — Все кусочки нужно сложить в целое. Я прикован к постели, но когда освобожусь, обязательно займусь этим. У меня десять тысяч вопросов и ни одного ответа.

— Успокойся, — сказал Белармейн.

— Все это странно — я про выстрел. Совершенно лишено смысла. Этот парень попытался прикончить тебя, а потом убить себя. И все это только потому, что ты хотел заглянуть внутрь баллона. Но там, к сожалению, только бальзамирующая жидкость. Не буду я их резать!

— Вскройте этот баллон специально для меня, — попросил Льюис.

— Ладно, — Кзернак с Уэлшем встали.

— Этот Шерлок хочет нас использовать как мальчиков на побегушках. Давай возьмем…

— Джон, прости, — крикнул Льюис. — Просто я не могу…

— Я знаю, что сейчас ты этого не можешь сделать, — сказал Кзернак. — Ты прекрасный человек, Уэлби. Я надеюсь, что доделывать мы будем все-таки вместе. Я отступился, как только увидел этот механизм.

Белармейн подождал, пока за посетителями закроется дверь, присел на корточки перед кроватью и спросил:

— Зачем вы так с ними разговариваете?

Льюис проигнорировал вопрос и задал свой:

— Что вы обнаружили при вскрытии?

Док нахмурился.

— Я решил, что вы сошли с ума, когда шериф передал вашу просьбу. Только идиот будет осматривать Джонсона, умершего от выстрела в голову. Но я полагал, что у вас есть причина. Я все разрезы при вскрытии делаю заботливо, но этот был особенно удачным.

— Почему?

— Это был тот случай, когда анатом, проделывая обыденную работу, сталкивается с невероятным. Зияющая рана. Ясное дело. Я мог все это пропустить. Малый выглядел нормально.

— Пропустить что?

— Его сердце уникально. Сердечная оболочка состоит из превосходного слоя мышц. Я экспериментировал и слегка касался их скальпелем. Они работают, как автоматический замок. Прокол в сердце — и мускульный слой начинает срастаться. Сердце заживляется.

— Проклятье! — простонал Льюис.

— Этот парень был уникум, — продолжал Белармейн. — За время работы мне частенько хотелось обнаружить что-нибудь этакое. При осмотре Джонсона это желание исполнилось. Части позвоночника с улучшенными хрящами, пигментированные сосуды в глазах…

— Точно! — Льюис шлепнул ладонью по кровати. — Странно, что я не смог сразу этого понять. В его глазах люди меняли цвет. Я должен был обратить внимание и…

— Вы еще кое-чего не заметили, — перебил Белармейн. — Его таз был расширен и распределял вес равномерно на обе ноги. Его ступни были изогнуты и выполняли роль центра тяжести. Перепончатое сплетение служило каркасом для внутренних органов. На всех сосудах были клапаны, регулирующие кровоснабжение. Этот Джонсон был обычным человеком снаружи и суперменом внутри.

— Что вы думаете о механизме в подвале?

Белармейн встал и принялся прохаживаться по комнате. Вскоре он остановился и посмотрел на Льюиса.

— Я провел полночи в его изучении, — сказал он. — Это было прекрасно задуманное устройство. Главной его задачей было выкачать из трупов кровь и извлечь из нее протеин.

— Вы думаете, что все это было предназначено всего лишь для получения плазмы?

— Именно для этого, — подтвердил Белармейн.

— Я не думал, что для этого можно использовать трупы, — вздохнул Льюис.

— Мы пока этого не делаем, — пояснил док, — однако русские над этим усиленно работают. Мы проводим некоторые эксперименты, но…

— Вы думаете, он был коммунистом?

Белармейн схватился за голову.

— Это уже слишком! Это создание было чуждым не только для Штатов. Для всей Земли. Я содрогаюсь при мысли о силах, которые были задействованы. У нас нет защиты против такого. Впрочем, у России тоже нет.

— Как же быть?

— Несколько исследований подобных существ — и России нас не догнать.

— Значит, то, что получалось из трупов и хранилось в баллонах…

Белармейн кивнул.

— Я проверял. Следы на баллонах соответствуют следам на трубах.

Льюис приподнялся, не обращая внимания на боль в спине.

— Это общечеловеческое… — Боль усилилась, и он снова рухнул на подушку.

Доктор бросился к нему.

— Вы дурак! — закричал он, нажимая кнопку вызова, и занялся бинтами.

— Что случилось? — прошептал Льюис.

— Кровотечение, — бросил Белармейн. — Где эта сиделка? Почему никто не отвечает на вызов? — Он оторвал пластырь.

Дверь отворилась, и появилась сиделка. Увидев, что здесь происходит, она остолбенела.

— Тревога! — крикнул Белармейн. — Зовите доктора Эдвардса! Несите плазму!

Льюису показалось, что в его голове стучит барабан. Громче. Громче. Громче. Потом все стихло, и он провалился в темноту.

Он проснулся от шороха и звука шагов. Это было ему знакомо. Шуршал халат медсестры, передвигавшейся по комнате. Он открыл глаза и увидел свет, проникавший через открытое окно.

— Как вам спалось? — поинтересовалась сестра.

Льюис повернул голову в ее сторону.

— Вы новенькая? Я вас не знаю.

— Специальная. Сейчас вам немного легче, но лучше не двигаться. — Она нажала кнопку вызова.

Вскоре перед Льюисом предстал Белармейн. Док пощупал пульс и глубоко вздохнул.

— У вас был шок, — сказал он. — Не пытайтесь двигаться. Вам нужен покой.

Его голос был низким и слегка охрипшим.

— Могу ли я задать несколько вопросов? — попросил Льюис.

— Да. Но у вас только несколько минут. Вам нужен покой.

— Что нашел шериф в этих баллонах?

— Они не могут их вскрыть. Металл не поддается пламени резака, улыбнулся Белармейн.

— Вот и доказательство. А как другие устройства?

— Сейчас. — Белармейн присел на стул. — Мы с механиком еще раз осмотрели подвал. Это устройство дает массу продукции с минимальными затратами. Очень толково.

— Почему? Что хорошего в крови трупов?

— Вы хотели задать только несколько вопросов, — напомнил док, но продолжил: — Может быть, это питательный раствор, может, сырье для вакцины.

— Это может быть чем-то хорошим?

— Все зависит от того, как извлекается кровь. Здесь много факторов температура, состояние тела и многое другое.

— Но почему?

Доктор запустил руки в свои светлые волосы.

— Не могу себе представить, — признался он. — Просто помню, как мы возились с морскими свинками, как изготавливали вакцину из зародышей, как проводили все опыты с животными.

Льюис посмотрел на тумбочку с журналами. Ему припомнилось чудовище с горящими глазами.

— Как я помню из научной фантастики, — произнес Льюис, — эта серебряная сетка в стене является частью массопередатчика и используется для транспортировки баллонов. Теперь понятно, почему нет люка возле черного хода.

— А может, есть другой путь, — предположил Белармейн.

— А вы догадливый, — сказал Льюис. — Как вы относитесь к теории о чудовище с горящими глазами?

— Это система, — глубокомысленно произнес доктор. — Серебряная сетка служила для управления системой, Джонсон. Странный металл. Я могу определить это словом ЧУЖАК. Кстати, вы тоже можете поразмыслить.

— Джонсон! Он говорил о «просто человеке». Я удивляюсь, как он смог так проколоться.

— Их мудрецы тоже знают не все, — сказал Белармейн.

— Но при чем здесь морские свинки? — спросил Льюис.

Доктор нахмурился.

— Это устройство выполняло еще одну функцию. Оно подвергало вирусы облучению икс-лучами, бета-лучами и другими и помещало их в небольшой контейнер. Маленький такой, с ваш кулак. В своих опытах мы использовали такие в тех случаях, если вирус опасен.

— Вирус войны, — прошептал Льюис. — Ведь его наверняка нет у русских.

— Я уверен. Там должен был быть эпицентр заражения. Бенбери уничтожили бы, если бы не этот случай.

— А может, они этого не готовили?

— Вирус войны готов. Это устройство производило незначительные изменения в обычных микроорганизмах. Этот маленький контейнер с распылителем ждет в…

— В подставке на столе Джонсона, — выдохнул Льюис.

— Возможно, — согласился доктор.

— Я видел это, — проговорил Льюис, — но подумал, что это кондиционер. Таким путем они заражали нас измененным вирусом.

— Это меня пугает, — сказал Белармейн.

Льюис искоса взглянул на него.

— Доктор, что вы делаете с вашей лабораторной крысой, если она оказывается настолько умной, что может предвидеть ваши действия?

— Ладно, — Белармейн посмотрел в окно. — Я не чудовище, Льюис. Наверное, я оставлю ее на свободе. Нет… Хотя… Я не провожу подобных опытов. Я использую их для экспериментов с психологическим полем.

— Вот для этого я и предназначен, — сказал Льюис. — Сколько я пролежу в постели?

— А что ты можешь сделать?

— Я разведаю путь и скажу им, что пришло время расплачиваться.

— Как? Нам неизвестен их язык. Мы наблюдали только за одним экземпляром и его смертью. Мы ни в чем не можем быть уверены.

— Смерти еще будут.

— Как вы можете такое говорить. Ведь они наверняка знают, что нам известно.

— Крысиное чувство. Вы ведь сами это неоднократно наблюдали.

— Мы не имеем права рисковать человечеством. Один из них пытался тебя убить!

— Ну, он не был совершенством, — ответил Льюис. — Наделал множество ошибок. И только по этой причине мы должны быть благоразумными.

— Они могут отправить нас в мусоросжигатель, как неудачу эксперимента. Они…

— У них должны быть настоящие ученые. А Джонсон был обычным чернорабочим. Ученые в состоянии себя контролировать. Конечно, другие существа, другое бытие, другие проблемы. Но мне кажется, что вы правы, они используют крыс именно для психологических опытов.

— Что это за новая идея?

— Возьмите крысу в клетке, заразите ее несколькими вирусами, поставьте бутылочку с гипосульфитом, отгородите серебряной паутиной. Дотроньтесь…

— Это идиотизм! — вспылил доктор. — Как вы можете наладить с ними контакт, если даже не знаете их языка?!

— Исказите поле, прикасаясь к проволоке куском металла.

— Это идиотизм, — упрямо повторил доктор.

— Дайте мне крысу, гипосульфит и клетку — остальное я сделаю сам.

Белармейн поднялся и направился к двери.

— В любом случае, это можно будет начать только через пару недель, бросил он через плечо. — Вы все-таки больны.

Доктор открыл дверь и вышел.

Льюис отрешенно уставился на потолок: «Видоизменяющий вирус!»

В палату вошла сиделка.

— Вы должны съесть этот студень.

Несмотря на протесты Льюиса, она ввела ему успокоительное.

— Предписание доктора, — пояснила сиделка.

— Какого доктора? — пробормотал Льюис.

— Доктора Белармейна.

Туман окутал его сознание. Серое облако превратилось в тысячу Джонсонов, которые бегали вокруг с металлическими баллонами, кричали: «А ты сам человек?» — и собирали кровь.

Кзернак был возле кровати, когда Льюис проснулся. Он повернулся к шерифу и прошептал:

— Уже утро, Джон? — Рот его был словно забит раскаленным песком.

— Ты вовремя проснулся, — сказал Кзернак, — я уже несколько часов жду. Все это очень подозрительно.

— Что произошло?

— Исчез доктор Белармейн. Мы проследили за ним от лаборатории до морга. Тогда он сделал: рффф…

Глаза Льюиса расширились.

— Была там клетка с крысой?

— Опять за свое? — прорычал Кзернак и наклонился над Льюисом. — Да, там была крысиная клетка! А теперь скажи, откуда ты это знаешь?

— Вначале расскажи, что произошло!

Кзернак нахмурился.

— Хорошо, Уэлби. Но после моего рассказа, я думаю, ты дополнишь всю эту историю собственными соображениями. Доктор после разговора с тобой вернулся в лабораторию и взял клетку с крысами. Поехал с ними в морг. Наши дежурные его пропустили. Через некоторое время, когда док не вышел, сотрудники забеспокоились и пошли за ним. В холле была черная сумка, и за серебряными проводами был найден…

— Был?

— Это была какая-то вещь, а не человек. Провода были порваны и больше никаких следов доктора.

— Что они обнаружили помимо этого?

Кзернак принялся расхаживать по комнате.

— Дежурные позвонили мне, и я приехал. Они ничего не трогали. Там была сумка, длинная деревянная жердь с железным набалдашником и крысиная клетка. Крысы разбежались.

— Было еще что-то в клетке?

— Слушай, Уэлби, про клетку. Там было нечто скрученное. Я клянусь, что вначале там не было ничего. Дежурные тоже ничего не заметили. Сначала я предположил, что доктор удалился через черный ход, но дверь опечатана. Никто ее не открывал. Я стоял в центре зала и услышал шум, похожий на звук пробки, вылетевшей из бутылки. Я повернулся: там была только клетка.

— Она была пуста?

— Несколько кусочков стекла в гипосульфите.

— Разбилась бутыль?

— На мелкие кусочки.

— Дверь клетки была открыта?

Кзернак уставился на стену.

— Нет, не могу в это поверить.

— Клетка была та же самая?

— Разумеется, справа от тех проводков.

— И провода были порваны?

— Да… Минутку. Когда я повернулся, то мне показалось, что я увидел ИХ.

Льюис вздохнул.

— Я сейчас отдам распоряжение и вызову доктора. Ты должен знать ответы на все эти вопросы.

— Он сдал вступительный экзамен, — ответил Льюис, — и мы все помолимся, чтобы его приняли.

Оккупационные силы

Пробуждение было долгим. Откуда-то раздавался стук, и генерал Генри А. Ллевеллин резко открыл глаза. Чья-то фигура в дверях спальни. Только сейчас генерал услышал голос.

— Сэр… сэр… сэр…

Это был ординарец.

— Все в порядке, Уоткинс. Я проснулся.

Стук прекратился.

Генерал опустил ноги с кровати, глянул на подсвеченный циферблат будильника: двадцать пять минут третьего. Что за черт? Он накинул халат высокий багроволицый мужчина. Председатель Объединенного Комитета Начальника Штабов.

Когда генерал открыл дверь, Уоткинс отдал честь.

— Сэр, президент созывает совещание по безопасности…

Ординарец затараторил, слова лились сплошным потоком.

— Там чужой космический корабль, величиной с целое озеро Эри, кружит над Землей и, похоже, собирается атаковать…

Генерал целую секунду переваривал его слова. Потом презрительно фыркнул. «Какая-то фигня из бульварных журнальчиков!» — подумал он при этом.

— Сэр, — сказал Уоткинс, — там внизу штабная машина, чтобы доставить вас в Белый Дом.

— Приготовь мне чашку кофе, пока я оденусь, — ответил генерал.

На совещании были представители пяти иностранных держав, офицеры связи всех департаментов, девять сенаторов, четырнадцать депутатов, главы секретных служб, ФБР и всех армейских разведок. Все они собрались в конференц-зале бомбоубежища Белого Дома, обшитом панелями помещении, где на стенах были нарисованы рамы, имитирующие окна. Генерал Ллевеллин сел за дубовый стол напротив президента. Тот ударил молотком по столу, и гул голосов в зале затих. Поднялся секретарь президента, чтобы зачитать первое сообщение.

Астроном из Чикагского университета заметил корабль около восьми вечера. Тот летел по направлению к Земле из Пояса Ориона. Астроном поставил в известность другие обсерватории, и только потом кто-то догадался сообщить об этом правительственным службам.

Корабль мчался с невероятной скоростью, а потом резко свернул на околоземную орбиту, облетая планету за полтора часа. Сейчас его можно было наблюдать невооруженным глазом, как вторую Луну. По прикидкам его длина была девятнадцать миль, ширина — двенадцать, форма — яйцевидная.

Спектроскопический анализ показал, что тяга корабля осуществляется потоком водородных ионов со следами углерода, возможно, преломленным. Чужак поглощал радарные излучения, игнорируя все попытки связи.

Мнение большинства: вражеский корабль, имеющий задание завоевать Землю.

Мнение меньшинства: случайный посетитель из космоса.

Через пару часов пребывания на орбите корабль выпустил разведывательный модуль длиной в пятьсот футов, который спланировал на Бостон и похитил человека по имени Уильям Р. Джонс из группы ночных рабочих, ожидавших автобуса.

Кое-кто из меньшинства переметнулся в противоположный лагерь. Правда, сам президент еще продолжал налагать вето на всяческие инсинуации, будто чужаки собираются напасть. Его поддерживали зарубежные представители, которые периодически связывались со своими правительствами.

— Вы только поглядите на размеры этой штуковины, — сказал президент. Муравей с соответствующего размера вошебойкой мог бы атаковать слона с такими же надеждами на успех, что и мы.

— Всегда остается вероятность, что они проявят благоразумие, — сказал госсекретарь. — У нас нет никаких доказательств, что они расчленили этого Джонса из Бостона, как пытаются некоторые внушить мне.

— Да уже сам их размер исключает мирные намерения, — заявил генерал Ллевеллин. — Там, в этой штуке, находится оккупационная армия. Нам следовало бы пальнуть в них все имеющиеся у нас ракеты с ядерными боеголовками и…

Президент жестом велел генералу замолчать.

Ллевеллин сел на свое место. Его глотка все еще была переполнена аргументами, рука болела от ударов от столу.

В восемь утра от корабля отделился катер длиной в тысячу футов и пролетел над побережьем штата Нью-Джерси. Потом он направился курсом на Вашингтон. В 8:18 катер связался с вашингтонским аэропортом и на великолепном английском попросил разрешения на посадку. Несколько обалдевший авиадиспетчер вел переговоры с катером, пока армейские подразделения очищали все пространство аэропорта.

Для встречи завоевателей был избран генерал Ллевеллин и группа высокопоставленных лиц. На поле они прибыли в 8:55. Разведывательный модуль, голубой, как яйцо малиновки, опустился на посадочную полосу, и та треснула под ним. В корпусе стали открываться небольшие люки. Оттуда выдвинулись длинные стержни. Минут через десять подобной деятельности открылся центральный люк, и вниз, к земле, спустился трап. И вновь ничего.

Армейские подразделения направили в сторону чужаков каждый имеющийся у них оружейный ствол. Над головой с визгом проносились реактивные самолеты. Высоко-высоко над ними кружил одинокий бомбардировщик, несший в своем трюме бомбу. Все ожидали генеральского сигнала.

В сумраке прохода что-то шевельнулось. На трап вышли четыре человекообразные фигуры. На них были полосатые брюки, визитки, на ногах блестящие черные туфли, на головах — шляпы. Все на них были с иголочки. Трое из них были с дипломатами, четвертый держал в руках свиток. Все они спустились по трапу.

Генерал с помощниками сделали несколько шагов навстречу.

«Больше всего они похожи на бюрократов», — подумал Ллевеллин.

Тот, что был со свитком, темноволосый, с узким лицом, заговорил первым:

— Я, Лу Могасайвидианту, имею честь быть послом Кролии. — Его английский был безупречен. Посол протянул свиток. — Мои верительные грамоты.

Генерал Ллевеллин принял свиток и сказал:

— Я генерал Генри А. Ллевеллин, — тут он замялся, — представитель Земли.

Кролианец склонил голову.

— Могу ли я представить своих спутников? — Он повернулся. — Айк Турготокикалаппа, Мин Синобаятагурки и Уияльм Р. Джонс, в прошлом из Бостона, Земля.

Генерал узнал человека, чья фотография была во всех утренних газетах. «Наш первый квислинг солнечной системы», — подумал он.

— Хотелось бы объясниться по поводу задержки нашей высадки, — произнес кролианский посол. — Так уж получилось, что между первичной и последующей фазами нашей колониальной программы пролетело довольно-таки много времени…

«Какая еще колониальная программа?» — подумал генерал. Он уже был готов дать сигнал, чтобы закончить всю эту сцену огнем, но у посла было еще что сказать.

— Так что задержка в нашей высадке была вызвана рядом обстоятельств, начал кролианец. — Однако за такой долгий период наши данные устарели. Нужно было время для сопоставления образцов; надо было переговорить с мистером Джонсом, чтобы модернизировать имеющиеся у нас сведения. — Он вновь склонился в куртуазном поклоне.

Вот теперь уже генерал Ллевеллин ничего не понимал: «Сопоставление… данные». Он сделал глубокий вдох. Осознавая весь груз истории, взваленный ему на плечи, он сказал:

— Мистер посол, у меня к вам всего один вопрос: вы прибыли как друзья или как завоеватели?

От удивления кролианец выпучил глаза. Он повернулся к землянину, стоявшему у него за спиной.

— Я так и думал, мистер Джонс. — Его губы вытянулись в тонкую линию. Ох уж этот Колониальный департамент! Штаты не укомплектованы! Эта неспособность!.. Все запутано…

Генерал нахмурился.

— Не понял…

— Ну, естественно, — согласился посол. — Но если наш Колониальный департамент проморгал… — Он махнул рукой. — Вы только посмотрите на своих людей, генерал.

Однако тот сперва взглянул на существ, окружавших посла. Несомненно, люди! Потом, подчиняясь жесту кролианца, он повернулся к солдатам, окружавшим его группу, поглядел на испуганные, встревоженные лица гражданских в окнах аэропорта. Генерал пожал плечами и снова повернулся к послу.

— Люди Земли ждут ответа на мой вопрос. Вы прибыли как друзья или как завоеватели?

Посол вздохнул.

— Все дело в том, сэр, что на этот вопрос и вправду невозможно ответить. Вы, конечно же, должны были заметить, что мы все одного и того же племени, одной породы.

Генерал ждал.

— И вам должно быть ясно, — продолжил кролианец, — что мы уже захватили Землю… где-то семь тысяч лет назад.

Пустышка

Если бы не стычка с моим отцом, я бы никогда не пошла вниз в таверну и не встретила бы Пустышку. Этот Пустышка выглядел совсем обычным парнем. Он не стоил особого внимания, если вы только не воображаете себя Марлой Грейм, звездой чувствилок, ожидающей Сидни Харша, пришедшего на встречу в бар, чтобы передать шпионскую капсулу.

Это все вина моего отца. Представьте, он психанул из-за того, что я не хочу наниматься палить кустарник. Что это вообще за работа для восемнадцатилетней девушки? Я знаю, что у моей родни проблемы с бабками, но это не извиняет способ, каким он на меня наехал.

Мы грызлись весь ленч, и только после шести часов мне предоставилась возможность ускользнуть из дому. Я пошла в Таверну, потому что знала, что старик взбесится сильнее, чем теле, попавший в свинцовую бочку, когда это обнаружит. Я, конечно, никак не могла от него этого утаить. Он прощупывает меня каждый раз, когда я возвращаюсь домой.

Таверна — это место на перекрестке, где таланты собираются вместе, чтобы обменяться впечатлениями и поговорить насчет работы. Я лишь однажды там была до этого и то — с отцом. Он предупреждал, чтобы я не ходила туда одна, потому что там обычно масса кайфованных. Нюхнуть дури можно было в любом углу главной комнаты. Розовый дым из чаши с хиро клубился вокруг стропил. У кого-то был венерианский «очищенный грех». Для столь раннего времени там было много талантов.

Я отыскала свободный уголок в баре и потребовала голубой огонь, потому что видела, как Марла Грейм заказывает такой в чувствилках. Бармен пристально уставился на меня, и я заподозрила, что он теле, но он не прощупывал. Немного погодя он отправил мой напиток плыть ко мне и портировал к себе мои деньги. Я прихлебывала напиток, как это делает Марла Грейм, но он был слишком сладкий. Я постаралась, чтобы по моему лицу ничего не было заметно.

Зеркало в баре давало хороший обзор комнаты, и я продолжала вглядываться в него, словно ожидая кого-то. И вот тут-то крупный блондин вошел через переднюю дверь. Я увидела его в зеркале и тут же поняла, что он собирается занять место рядом со мной. Я вообще-то не ясновидец, но иногда такие вещи очевидны.

Он пересек комнату, двигаясь между тесно стоящими столами с проворством гладиатора. Вот тогда я и вообразила себя Марлой Грейм, ожидающей в баре Порт-Саида, чтобы забрать шпионскую капсулу у Сидни Харша, как в той чувствилке, что смотрела в воскресенье. Этот парень немного походил на Харша — вьющиеся волосы, темно-голубые глаза, лицо все из острых углов, словно скульптор, высекавший его, оставил работу незавершенной.

Он занял табурет рядом со мной, как я и предвидела, и заказал голубой огонь, не слишком сладкий. Естественно, я сочла это попыткой познакомиться и задумалась, что же ему сказать. Внезапно мне пришла в голову захватывающая идея просто следовать примеру Марлы Грейм, пока не придет время сматываться.

Он ничего не смог бы сделать, чтобы остановить меня, даже если бы и был портером. Видите ли, я пиро, а это вполне достаточная защита. Я взглянула на свою вызывающую юбку и сдвинула ее, пока в разрезе не показалась подвязка, как это делает Марла Грейм. Этот блондинчик и глазом не моргнул. Он прикончил свой напиток и заказал еще один.

Я принюхалась к нему на предмет кокаина, но он был как стеклышко. Не под кайфом. Хотя дурь в комнате проникала в меня, и я чувствовала головокружение. Я знала, что мне скоро нужно будет уходить, и я никогда не получу второго шанса побыть Марлой Грейм, поэтому сказала:

— У тебя что?

О, он прекрасно знал, что я обращаюсь к нему, но даже не поднял глаз. Меня это взбесило. У девушки есть какая-то гордость, а тут я настолько расслабилась, что сама начала разговор! Перед ним стояла пепельница, забитая клочками бумаги. Я сконцентрировалась на ней, и бумага вспыхнула. Когда захочу, я могу быть хорошим пиро. Некоторые мужчины были достаточно милы, чтобы сказать, что я могла бы разжигать огонь и без таланта. Но с таким щупачом отцом, как мой, могла бы я вообще это узнать?

Огонь привлек внимание этого парня. Он знал, что это я его вызвала. Он только глянул на меня разок и отвернулся.

— Отвяжись, — сказал он. — Я — Пустышка.

Понятия не имею, как оно получилось. Может быть, во мне есть немного от теле, как сказал однажды доктор, но я знала, что он говорит правду. Это не был один из тех номеров, что вы видите в чувствилках. Ну, вы знаете когда два комедианта и один говорит: «А что у тебя?» А другой отвечает: «Пусто».

Только он все время левитирует кресло другого парня и жонглирует дюжиной вещей у себя за спиной, без рук. Вы знаете этот номер.

А тут все грохнуло оземь.

Ну, когда он это сказал, меня словно усадило обратно. Я никогда раньше не видела настоящего живого Пустышку. О, я знала, что такие были. В правительственных резервациях и тому подобное, но я никогда не была, как в этот раз, совсем рядом с таким.

— Прости, — сказала я. — Я — пиро.

Он взглянул на пепел в пепельнице и ответил:

— Да, я знаю.

— Для пиро теперь не так много работы, — продолжила я. — Это у меня единственный талант. — Я повернулась и посмотрела на него. Симпатичный, хоть и Пустышка. — Ну и как у тебя дела? — спросила я.

— Я сбежал. Я беглец из резервации в Сономе.

У меня от этого прямо кровь вскипела. Не только Пустышка, но еще и беглец. Точь-в-точь как в чувствилках. Я спросила:

— Хочешь спрятаться у меня?

Это заставило его развернуться ко мне. Он оглядел меня и, честное слово, покраснел. На самом деле! Я раньше никогда не видела, как человек краснеет. Определенно, этот парень был сплошным сюрпризом.

— Люди могут неправильно подумать, когда меня поймают, — сказал он. — Я уверен, что меня в конце концов поймают. Я всегда уверен.

Я почувствовала себя в роли гражданки мира.

— Почему бы тогда не наслаждаться своей свободой? — спросила я.

И позволила ему немножко больше увидеть в разрезе юбки. А он отвернулся! Представляете!

И тут появились копы. Они не суетились. Я заметила, что эти двое мужчин стоят прямо в дверях, наблюдая за нами. Только я думала, что они наблюдают за мной. Копы пересекли комнату, и один из них склонился над этим парнем.

— Ну ладно, Клод, — сказал он. — Пошли.

Другой взял меня за руку и сказал:

— Ты тоже должна пойти с нами, сестренка.

Я вырвалась и воскликнула:

— Я тебе не сестра!

— Оставьте ее, ребята, — сказал этот Клод. — Я ей ничего не рассказывал. Она всего лишь пыталась меня подцепить.

— Сожалею, — ответил коп. — Она тоже пойдет.

Вот тут мне стало страшновато.

— Послушайте, — сказала я. — Я не знаю, что все это значит.

Мужчина показал мне дуло замораживателя в своем кармане.

— Кончай трепыхаться и иди спокойно, сестренка, иначе мне придется воспользоваться этим.

Но кому же охота заморозиться? Я пошла спокойно, молясь, чтобы по дороге встретились отец или какой-нибудь знакомый, чтобы можно было объяснить, что к чему. Но мне не повезло.

На улице у полиции был обычный старый реактивный «жучок». Вокруг машины собралась толпа, пялясь на нее. Портер в толпе забавлялся, раскачивая зад «жучка» вверх и вниз. Он стоял сзади, засунув руки в карманы и ухмыляясь.

Коп, который вел разговоры, лишь посмотрел на этого портера, и ухмылка у парня исчезла, а сам он поспешил прочь. Я тогда поняла, что коп был теле, хотя он и не касался моего сознания. Некоторые из этих теле ужасно щепетильны насчет своего морального кодекса.

Езда в этом старом реактивном «жучке» была забавной. Я никогда раньше такого не видела. Один из копов забрался на заднее сиденье с Клодом и со мной. Другой управлял. Это было очень странное ощущение, лететь над заливом. Обычно, как только мне хотелось отправиться куда-нибудь, я лишь вежливо спрашивала, нет ли поблизости портера, а потом думала о том месте, куда бы я хотела попасть. Портер отправлял меня туда в тот же миг.

Конечно, время от времени я попадала в апартаменты какого-нибудь пожилого господина. Некоторые портеры промышляют сутенерством. Но пиро не надо бояться престарелых донжуанов. Ни один пожилой господин не станет заниматься ерундой, когда у него горит одежда.

Ну, в конце концов, «жучок» сел на садовую дорожку захолустной больницы, и копы провели нас через главное здание в маленький офис. Пешком, прикидываете! В офисе было темновато — не хватало светильников — и моим глазам потребовалась минута, чтобы приспособиться после ярких ламп в холле. Когда они привыкли, я увидела старого чудика за столом и в изумлении уставилась на него. Это был Менсор Уильямс. Да, «Большое Все». Все, что мог сделать любой, он мог сделать лучше.

Кто-то включил реостат, и лампы начали гореть в полный накал.

— Добрый вечер, мисс Карлайсл, — сказал он, и его маленькая бородка подпрыгнула.

Прежде чем я смогла съязвить насчет этики чтения мыслей, он добавил:

— Я не вмешиваюсь в ваши мыслительные процессы. Я слегка заглянул вперед — в тот момент, когда я уже буду знать ваше имя.

Еще и ясновидец!

— Не было никакой нужды привозить ее сюда, — сказал он копам. — Но вы неизбежно должны были это сделать. — Потом он отколол забавнейшую штучку. Он повернулся к Клоду и указал кивком на меня. — Как она тебе, Клод? спросил он. Словно я была чем-то предназначенным на продажу или что-то в этом роде!

— Это она, папа? — спросил Клод.

Папа! Это меня пришибло. У «Большого Все» — ребенок, и этот ребенок Пустышка!

— Это она, — ответил Уильямс.

Клод слегка расправил плечи и сказал:

— Ну, тогда я пас! Я не буду этого делать!

— Будешь, — произнес Уильямс.

Весь разговор велся через мою голову, и я решила, что с меня хватит.

— Минутку, джентльмены, а не то я сожгу это место! В буквальном смысле! — крикнула я.

— Она может это сделать, — заметил Клод, ухмыляясь отцу.

— Но не сделает, — сказал Уильямс.

— Ах, не сделаю? — вспылила я. — Попытайтесь меня остановить!

— В этом нет нужды, — сказал Уильямс. — Я видел, что произойдет.

Вот так просто? У меня от этих ясновидцев мороз по коже. Мне иногда становится интересно, а не боятся ли они сами себя? Жизнь для них похожа на проторенную тропу. Это не по мне. Я спросила:

— А что случится, если я сделаю что-нибудь не то, что вы видели?

Уильямс подался вперед, и в глазах его появился интерес.

— Такого никогда не случалось, — сказал он. — Если бы такое хоть раз произошло, это был бы настоящий прецедент.

Я не уверена, но, глядя на него, подумала, что ему действительно было бы интересно увидеть что-нибудь, не совпадающее с прогнозом. Я было задумалась, а не вызвать ли мне маленький огонек в бумагах на его столе. Но эта идея почему-то мне не понравилась. И не потому, что что-то постороннее в моем сознании приказывало этого не делать. Я ничего не могла понять. Я просто НЕ ХОТЕЛА этого делать. Я спросила:

— Что означает весь этот разговор?

Старик откинулся назад и, клянусь, он казался слегка разочарованным. Он сказал:

— Всего лишь то, что вы с Клодом поженитесь.

Я открыла рот, но ничего не смогла произнести. Наконец я сумела, заикаясь, выдавить:

— Вы имеете в виду, что заглянули в будущее и видели нас ЖЕНАТЫМИ? И сколько у нас будет детей, и все такое прочее?

— Ну, не все, — ответил он. — В будущем не все для нас отчетливо. Лишь события, связанные некоторой основной линией. И в большинстве случаев мы не можем заглядывать слишком далеко. Прошлое доступнее. Оно зафиксировано неподвижно.

— А что, если мы не хотим? — спросил Клод.

— Да, — сказала я. — Как насчет этого?

Но должна признать, что это мне понравилось. Как я сказала, Клод был похож на Сидни Харша, только моложе. В нем было что-то — можете назвать это животным магнетизмом, если хотите.

Старик лишь улыбался.

— Мисс Карлайсл, — произнес он. — Вы искренне возражаете…

— Раз уж я собираюсь войти в вашу семью, можете называть меня просто Джейн, — парировала я.

Я начала проникаться фатализмом общего положения вещей. Моя двоюродная бабушка Харриет была ясновидящей, и я уже имела дело с этим. Мне припомнился тот случай, когда она сказала мне, что мой котенок умрет. Я спрятала его в старом баке, а ночью пошел дождь и заполнил его водой доверху. Естественно, котенок утонул. Я ей так и не простила того, что она не сказала мне, какой смертью умрет котенок.

Старик Уильямс посмотрел на меня и сказал:

— Вы, по крайней мере, рассудительны.

— А я нет! — воскликнул Клод.

Тогда я рассказала им про свою двоюродную бабушку Харриет.

— Это неизбежно, — произнес Уильямс. — Почему ты не можешь быть таким же рассудительным, как она, сынок?

Клод сидел с воистину каменным лицом.

— Я тебе не нравлюсь? — спросила я.

Тогда он посмотрел на меня. На самом деле посмотрел. Говорю вам, мне стало жарко под этим взглядом. Я знаю, что привлекательна. В конце концов, я решила, что покраснела.

— Ты мне нравишься, — ответил он. — Я лишь возражаю против того, чтобы вся моя жизнь была расписана, словно шахматная партия.

Тупик. Мы просидели молча минуты две. Затем Уильямс повернулся ко мне и сказал:

— Что ж, мисс Карлайсл, полагаю, вам любопытно, что здесь происходит?

— Я не идиотка, — ответила я. — Это одна из резерваций для Пустышек.

— Правильно, — произнес он. — Только это нечто большее. Ваше образование включает в себя знание о том, как в результате радиационных мутаций возникли ваши таланты. Включает ли оно также сведения о том, что происходит с плюсовыми отклонениями от нормы?

Конечно, это каждый школьник знает. Так я ему и сказала. Разумеется, я знала, что эволюционное развитие ведет к усреднению. Что у гениальных родителей, как правило, менее яркие, чем они, дети. Это всего лишь общие сведения.

Тут старик подкинул мне задачку.

— Таланты исчезают, моя дорогая, — произнес он.

Я просто сидела и некоторое время размышляла об этом. Действительно, в последнее время стало трудно найти портера, даже из этих сутенеров.

— В каждом поколении все больше детей без талантов или таких, чьи таланты значительно притуплены, — сказал Уильямс. — Мы никогда не достигнем точки их совершенного отсутствия. Но те немногие, что останутся, будут нужны для специальных общественных работ.

— Вы имеете в виду, что если у меня будут дети, то они, скорее всего, окажутся Пустышками? — спросила я.

— Посмотрите на свою собственную семью. Ваша двоюродная бабушка была ясновидящей. А еще кто-нибудь в вашей семье?

— Нет, но…

— Талант ясновидения является плюсовым отклонением. Их осталось менее тысячи. В моей категории — девять. Я полагаю, вы называете нас «Большими Все».

— Но мы должны что-то делать! — воскликнула я. — Иначе миру придет конец!

— Кое-что мы ДЕЛАЕМ, — сказал он. — Вот здесь и в восьми других резервациях, разбросанных по всему миру. Мы восстанавливаем технические и практические навыки, на которых держалась старая цивилизация доталантной эпохи. Запасаемся инструментами, которые сделают возможным возрождение цивилизации. — Он предостерегающе поднял руку. — Но мы должны действовать тайно. Мир еще к этому не готов. Если бы это стало известно, то началась бы ужаснейшая паника.

— Но ведь вы ясновидящий. Что происходит? — спросила я.

— К несчастью, никто из нас не в состоянии этого предсказать, — ответил он. — Либо это неустойчивая линия, либо там какая-то неопределенность, которую мы не можем преодолеть. — Он покачал головой, и его бородка колыхнулась. — В ближнем будущем есть туманная зона, за которую мы не можем заглянуть. Никто из нас.

Это меня испугало. Ясновидцы могут вызывать у вас озноб, но это прекрасно, что кто-то может заглянуть вперед. А это было так, словно не стало куска будущего. Я начала понемногу плакать.

— И наши дети будут Пустышками, — прохныкала я.

— Это не обязательно, — сказал Уильямс. — Некоторые из них — может быть. Но мы побеспокоились сравнить генетические линии — вашу и Клода. У вас большие шансы иметь ребенка, который будет ясновидящим или телепатом, или тем и другим сразу. Вероятность больше семидесяти процентов. — В его голосе появились умоляющие нотки. — Мир нуждается в таком шансе.

Клод подошел и положил руку мне на плечо. От этого у меня по спине прошел восхитительный трепет. Внезапно я уловила краешек его мыслей — мы целуемся. Я не настоящий теле, но, как говорила, иногда улавливаю проблески.

— Хорошо. Я думаю, нет смысла противиться неизбежному, — сказал Клод. Мы поженимся.

Больше никаких споров. Мы все перебрались в другую комнату. Там был священник, и все было для нас приготовлено, даже кольца. Священник был ясновидцем. Он сказал, что оставил за плечами больше сотни миль, чтобы совершить церемонию.

…Позже я позволила Клоду меня разок поцеловать. Мне было не по себе от мысли, что я замужем. Миссис Клод Уильямс. Но думаю, все это было неизбежным.

Старик взял меня за руку и сказал, что необходима маленькая предосторожность. Время от времени я буду покидать парк, и есть вероятность, что какой-нибудь бессовестный теле проникнет ко мне в мозг.

Меня поместили в анестезатор, а когда я вышла оттуда, в моем черепе была серебряная сетка. Кожа слегка зудела, но мне сказали, что это пройдет. Я слышала о таких штуках. Их называют одеяльцами.

Менсор Уильямс сказал:

— А теперь отправляйся домой и забери свои вещи. Родителям не нужно говорить ничего, кроме того, что ты работаешь на правительство. И возвращайся побыстрее.

— Достаньте мне портера, — потребовала я.

— Парк огражден от телетранспортаторов, — ответил он. — Я отправлю тебя в «жучке».

Так он и сделал.

Дома я была через десять минут.

Я поднялась по лестнице в дом. Было около девяти. Мой отец поджидал меня в дверях.

— Самое подходящее время для восемнадцатилетней девушки возвращаться домой, — закричал он и нанес телепатический удар по моему сознанию, чтобы узнать, что я задумала. Ох уж эти теле и их этика! Что ж, он с разбегу уткнулся прямо в одеяльце, и это его сразу осадило. Он притих.

— Теперь я буду работать на правительство, — сказала я. — Я просто зашла за вещами.

Позднее будет достаточно времени, чтобы рассказать им о замужестве. Если бы они сейчас узнали об этом, то подняли бы невероятный шум.

Вошла мама и сказала:

— Моя дочурка работает на правительство! И сколько оно платит?

— Не будь вульгарной, — огрызнулась я.

Папа принял мою сторону.

— В самом деле, Хейзел, — сказал он. — Оставь ребенка в покое. Работа на правительство! Что ты понимаешь! Там хорошо платят. Где это, детка?

Я могла видеть, как он размышляет, сколько сможет из меня выколотить, чтобы заплатить по счетам, и начала задумываться, а будут ли вообще у меня какие-нибудь деньги, чтобы поддерживать этот обман. Я ответила:

— Я буду работать в резервации Сонома.

— А зачем им там нужен пиро? — спросил папа.

Меня осенила блестящая идея. Я сказала:

— Чтобы держать Пустышек в рамках. Немного огня здесь, немного огня там. Вы понимаете.

Это развеселило моего отца. Когда он прекратил смеяться, то сказал:

— Я знаю тебя, милая. Я хорошо изучил содержимое твоей головы. Позаботься о себе, а не о веселой работенке. У них там найдется для тебя безопасное жилье?

— Самое безопасное, — ответила я.

Я почувствовала, как он снова ткнулся в мое одеяльце и отдернулся.

— Работа на правительство всегда секретна, — сказала я.

— Понимаю, — ответил он.

Так что я ушла в свою комнату и упаковала вещи. Родственники еще немного пошумели по поводу моего столь внезапного отъезда, но успокоились, когда я сказала, что должна ехать немедленно или потеряю шанс получить эту работу.

В конце концов папа сказал:

— Что ж, если правительство не сможет обеспечить твою безопасность, то никто не сможет.

Они расцеловали меня на прощание, а я пообещала писать и навестить их в первый же свободный уик-энд.

— Не беспокойся, папа, — сказала я.

«Жучок» доставил меня обратно в резервацию. Когда я вошла в офис, Клод, мой муж, сидел за столом напротив своего отца.

Старик обхватил руками голову, и из-под пальцев стекали капельки пота. Немного погодя он опустил руки и потряс головой.

— Ну? — спросил Клод.

— Ничего, — ответил старик.

Я сделала еще пару шагов, но они меня не заметили.

— Скажи мне правду, папа, — сказал Клод. — Как далеко ты нас видел?

Старый Менсор Уильямс опустил голову и вздохнул.

— Ладно, сынок, — произнес он. — Ты заслужил правду. Я видел, как ты встречаешь мисс Карлайсл в Таверне и больше ничего. Нам пришлось выслеживать ее по старинке и сравнивать ваши генетические линии. Все остальное — правда. Ты знаешь, я не стал бы тебе лгать.

Я кашлянула, прочищая горло, и они оба посмотрели на меня.

Клод выскочил из своего кресла и взглянул мне в лицо.

— Мы можем все вернуть назад, — сказал он. — Никто не имеет права подобным образом играть судьбами людей.

Стоя там, он выглядел таким милым и похожим на маленького мальчика. Я внезапно поняла, что не хочу ничего возвращать. Я сказала:

— Молодое поколение иногда должно принимать на себя ответственность.

Взгляд Менсора Уильямса оживился. Я повернулась к нему, сказав:

— А насчет семидесяти процентов — это правда?

— Абсолютно верно, моя дорогая, — ответил он. — Мы проверили каждую девушку, достигшую брачного возраста, с которой он встречался, потому что он несет мою наследственную доминантную линию. Ваша комбинация была лучшей. Намного лучшей, чем мы могли надеяться.

— Есть что-нибудь еще, что вы должны рассказать о нашем будущем? спросила я.

Он покачал головой.

— Все в тумане, — ответил старик. — Ваша судьба — в ваших руках.

Я снова ощутила озноб и взглянула на своего мужа. Маленькие смешливые морщинки появились в уголках глаз Клода, и он улыбнулся. Потом мне в голову пришла интересная мысль. Если мы сами по себе, то значит мы сами создаем свое собственное будущее. Оно не определено. И ни один ясновидец не может его разглядеть. Такое может понравиться женщине. Особенно в ее первую брачную ночь.

Старый дом

В тот вечер Тэд Грэхем вынырнул из стеклянной телефонной будки, пытаясь разойтись с пикирующей прямо на него ночной бабочкой, которая отчаянно сражалась с тусклым светящимся шаром на крыше будки.

У Тэда Грэхема была длинная шея с насаженной на нее головой в форме яйца. Яйцо это, излишне вытянутое, венчалось на самой макушке пучком сильно поредевших седых волос. Словом, его внешность вполне соответствовала профессии Тэда — конечно, бухгалтер, а кто же еще?

Он ткнулся в спину своей жены, изучавшей объявления, и выпалил:

— Они предложили ждать здесь. За нами приедут. Они сказали, что вечером тяжело найти дорогу к их дому.

Марта Грэхем обернулась. У нее было кукольное лицо и живот, свидетельствующий о том, что на свет очень скоро появится потомок семейства Грэхемов. Желтый цвет горевшей на будке лампы смягчал золотисто-рыжий оттенок ее волос.

— Ты пойми: ребенок должен жить в нормальном доме… Они действительно хотят его продать?

— Не знаю. Между собой они общаются на каком-то непонятном языке.

— Иностранцы?

— Наверное. Давай подождем их внутри, пока нас не сожрали заживо. Эти твари сегодня просто взбесились. — Он отогнал от себя ладонью стайку насекомых и пошел вдоль ряда вагончиков, пока не добрался до вагона янтарного цвета с двумя окнами.

— Ты предложил им посмотреть наше жилье?

— Да. Но мне показалось, что им все равно. Глупо как-то поменять нормальный дом на вагончик вроде нашего.

— Не вижу ничего глупого. У них наверняка свои соображения. Может быть, они не желают сидеть на одном месте, как мы когда-то.

Он сделал вид, что не слышит. Он знал свою жену и понимал, что спорить с ней на подобные темы не имеет смысла.

Он вошел в вагончик и сел на зеленую кушетку, которая раскладывалась при необходимости в двухспальную кровать.

— Здесь отличное место, — сказал он. — У этой долины большие перспективы. Народ сюда просто валом валит. Удивительно, что никто еще не открыл здесь контору по заполнению налоговых деклараций. Хороший бухгалтер мог бы здесь прилично заработать.

— Ох, кто бы знал, как я устала жить на колесах,

— произнесла она. — Я хочу просто сидеть и смотреть на один и тот же пейзаж. До конца жизни.

— Но ведь когда-то и тебе нравилось колесить по стране… — ответил он.

За окном зашуршал гравий под колесами подъехавшей машины.

— Неужели это они? — вскочила Марта.

— Да, как-то слишком быстро, — согласился Тэд. Он открыл дверь и уставился на мужчину, который успел лишь поднять руку, чтобы постучать.

— Мистер Грэхем? — спросил гость.

— Да, — он все еще смотрел на незнакомца.

— Я Клинт Руш. Мы разговаривали по поводу дома, — мужчина шагнул к свету. Поначалу он показался Грэхему стариком, но под светом фонаря морщины исчезли, и он сразу помолодел лет на двадцать.

— Конечно, конечно, мы вам звонили. — Грэхем отошел от двери, освобождая проход. — Хотите взглянуть на наш вагончик?

Марта встала за спиной у мужа.

— Домик в прекрасном состоянии, — сказала она.

— Мы всегда следили за ним.

«Она слишком волнуется, и это бросается в глаза, — подумал Тэд Грэхем. — Лучше бы она доверила вести переговоры мне».

— Вроде бы он выглядит неплохо. Надо бы приехать днем, — сказал Руш. — А пока давайте посмотрим наш дом. Машина у порога.

Тэд Грэхем колебался. Его не покидало какое-то неосознанное чувство тревоги, но он никак не мог понять, что же именно его настораживает.

— Нам, пожалуй, лучше ехать на своей машине,

— возразил он. — Мы будет держаться за вами.

— В этом нет нужды. Все равно мы сегодня вернемся в город и можем по дороге подбросить вас обратно.

Тэд Грэхем кивнул.

— Хорошо. Подождите минутку.

В машине Руш познакомил их с женой, которая сидела на переднем сиденье. В темноте ее никак нельзя было разглядеть, и единственное, что увидел Тэд, — зачесанные назад и собранные в пучок волосы. Ее профиль выдавал цыганскую кровь. Муж называл ее Рэйми.

«Странное имя», — подумал Грэхем. Он заметил, что и она поначалу показалась старухой, но это впечатление пропало, когда ее лица коснулись лучи света.

Миссис Руш повернулась к Марте.

— Вам скоро рожать? — спросила она, хотя прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

— Месяца через два, — ответила Марта. — Мы хотим мальчика.

Миссис Руш посмотрела на своего супруга и внезапно сказала:

— Я передумала.

— Не пори горячку, — сказал Руш, не отрывая взгляда от дороги. И вдруг он перешел на какой-то странный язык, который Грэхем, кажется, уже слышал, когда разговаривал с Рушем по телефону.

Миссис Руш ответила на том же языке, и по интонации было понятно, что она волнуется. Муж так к ней и не повернулся.

Наконец миссис Руш замолчала.

— У жены слишком много воспоминаний, связанных с домом, — объяснил Руш, обернувшись назад к пассажирам. — Она прожила в нем много лет.

— Понятно, — согласился Грэхем. — Вы испанцы?

— Нет, — ответил Руш после долгой паузы. — Мы баски.

Он вырулил на хорошо освещенную улицу, которая вела на хайвэй. Но скоро машина съехала на боковую дорогу и начала петлять — налево, направо, снова направо… Грэхем совсем потерял направление. В довершение ко всему они въехали в большую колдобину, от чего беременная Марта вскрикнула и чуть было не потеряла сознание.

— Извините, у нас здесь не самые лучшие дороги, — сказал Руш. — Но мы почти у цели.

Машина въехала в проулок. Фары высветили очертания деревьев — высоких, тонких и совершенно без листьев. Их вид усилил недобрые предчувствия Тэда Грэхема.

Они остановились у низкого забора, за которым высился дом из красного кирпича с окнами на крыше, укрытыми ветвями плакучей ивы. Дом был действительно старой постройки. Впрочем, сейчас мода на все патриархальное.

Тэд Грэхем помог жене выбраться из машины и зашагал следом за хозяевами к дому.

Руш вставил замысловатый витиеватый ключ в замочную скважину. Широкая дверь распахнулась, открыв проход в такой же ширины коридор с застеленным коврами полом. Коридор заканчивался огромным окном во всю стену; за стеклом сверкали городские огни.

От неожиданности у Марты перехватило дыхание, но она смело шагнула вперед. Тэд Грэхем двинулся следом и услышал, как дверь за ним захлопнулась, словно сама собой.

— Он такой… большой! — воскликнула Марта.

— И вы хотите поменять его на наш вагончик? — спросил Тэд Грэхем.

— Все дело в расположении, — сказал Руш. — Я работаю по ту сторону гор на побережье. А продать его нам не удается.

— Неужели в округе ни у кого нет денег? — Тэд Грэхем посмотрел на него с подозрением. Ему вдруг представился специалист по налогам, у которого нет клиентуры.

— Денег как раз навалом, только никто не хочет покупать недвижимость.

Они вошли в гостиную. Мебель в одном стиле — солидном, даже респектабельном. Направленные в потолок светильники во всех четырех углах. Две картины — кажется, импрессионистов — напротив двери. От всего этого у Тэда Грэхема закружилась голова. Но он был начеку, и чувство тревоги в нем становилось все сильнее.

Марта Грэхем подошла к окну и взглянула на расстилавшиеся перед домом огни большого города.

— Я и не думала, что мы уехали так далеко, — восторженно сказала она. — Это похоже на сказочный город.

Тэд Грэхем оглядел комнату еще раз и подумал: «Если все остальное в этом доме такое же, то он должен стоить тысяч пятьдесят — шестьдесят, не меньше. А наш вагончик, хотя и очень приличный, но никак не тянет даже на восемь». В недоумении он тряхнул головой.

— Хотите осмотреть все комнаты? — спросил Руш.

— О, да, если можно, — Марта Грэхем оторвалась от чарующего пейзажа.

Тэд Грэхем пожал плечами и сдался. «В конце концов, вреда от прогулки не будет».

Когда они вернулись в гостиную, Тэд Грэхем удвоил свою предыдущую цену. Его мозг работал, как компьютер, и он все добавлял и добавлял к общей сумме плату за разные дорогие излишества: солярий с солнечными лампами на потолке, бассейн, маленький зимний сад.

— Возможно, вы хотите поговорить с женой с глазу на глаз? — поинтересовался Руш. — Не стесняйтесь. — И хозяева удалились, прежде чем Тэд Грэхем успел возразить.

— Тэд, честно говоря, о подобном я и мечтать не могла, — начала Марта.

— Что-то тут не так, дорогая, — прервал ее муж.

— Но, Тэд…

— Этот дом стоит по меньшей мере тысяч сто. И все это — в обмен на наш вагончик?

— Они же иностранцы, Тэд! И если уж они так глупы, что не знают реальной стоимости, то с какой стати мы…

— Мне это не нравится, — он снова огляделся вокруг. — Впрочем, это их дело, — сдался Грэхем перед искушением. — Тогда не будем с этим затягивать.

Внезапно дом задрожал. Городские огни за окнами погасли. Раздался пронзительный звук.

Марта схватила мужа за руку.

— Тэд! Что это, Тэд?

— Черт его знает! — обернулся он. — Мистер Руш! Мистер Руш!

Никакого ответа. Только все тот же режущий уши звук.

Внезапно дверь в конце комнаты открылась, и в нее вошел странного вида человек. На нем был комбинезон серебристо-стального цвета, перехваченный на талии чем-то вроде пояса, который сверкал всеми цветами радуги. От гостя исходило ощущение холодной силы и величия.

Он оглядел комнату и заговорил на том же языке, на котором разговаривали хозяева.

— Я не понимаю, мистер, — сказал Тэд Грэхем.

Мужчина положил руку на сверкающий пояс. И

Тэд, и Марта Грэхем тут же почувствовали, будто их потянули к полу, в их телах задрожала буквально каждая клеточка.

Вновь странные слова посыпались с его языка, но теперь Тэд и Марта все понимали.

— Кто вы?

— Меня зовут Тэд Грэхем, а это моя жена Марта. Но что здесь…

— Как вы сюда попали?

— Это Руши… Они хотели обменять дом на наш вагончик.

— Ваша профессия?

— Бухгалтер. Скажите, почему все это…

— Умно! Исключительно изобретательно! — он снова прикоснулся к своему поясу. — А теперь спокойно. Иначе могут быть осложнения.

Грэхемы снова задрожали от напряжения, и обоим показалось, что у них вот-вот посыплются искры из глаз.

— Вы приняты, — сообщил мужчина.

— Скажите, где мы, — потребовала Марта Грэхем.

— Координаты не важны, — ответил он. — Я с планеты Ройяк. Вам достаточно знать, что вы находитесь под опекой планеты Ройяк.

— Но… — попытался возразить Тэд Грэхем.

— Вы в некотором смысле выкрадены. Раймии проникли на вашу планету. Незарегистрированную планету.

— Мне страшно, — разрыдалась Марта Грэхем.

— Вам нечего бояться, — ответил мужчина. — Вы уже не на своей родной планете. И даже не в своей галактике.

Он взглянул на запястье Тэда Грэхема и спросил:

— Этот прибор у вас на руке… Он показывает местное время?

— Да.

— Это поможет нашим исследованиям. А ваше Солнце… Вы можете описать его атомный цикл?

Тэд Грэхем попытался припомнить то, чему его учили в школе, но ничего путного не приходило в голову.

— По-моему, наша галактика — это что-то вроде спирали…

— Большинство галактик имеют спиралевидную форму.

— Скажите, это все — шутка? — с надеждой спросил Тэд Грэхем.

В ответ мужчина улыбнулся. Это была холодная улыбка превосходства, от которой у Тэда Грэхема в очередной раз поползли мурашки по коже.

— Люди, которые привезли вас сюда — сборщики налогов, которых мы, ройяки, наняли на подвластной нам планете. По условиям контракта они не могли оставить свою работу без соответствующей замены. К сожалению… я имею в виду, что, может быть, к сожалению для вас, они оказались достаточно умны, чтобы найти кого-нибудь, кто сможет выполнять их работу. Таким образом они сумели освободиться от своих обязательств. Неплохо придумано, не правда ли?

— Но…

— Вы вполне способны выполнять их функции, — сказал мужчина. — Разумеется, вы будете занимать нижнюю позицию в нашей иерархии, но мы стараемся проявлять справедливость к тем, кто нам добросовестно служит. Я не сомневаюсь, что Раймии приземлились на вашу планету чисто случайно и нашли замену без…

— Почему вы уверены, что я способен выполнять эту работу?

— Мы провели тестирование и внимательно следили за вашим поведением. Вы прошли испытание достаточно успешно.

— А что будет с нашим ребенком? — взволнованно спросила Марта Грэхем?

— Вам позволят воспитывать его до тех пор, пока он не достигнет возраста, когда принимают решения. По-вашему это шестнадцать лет.

— А потом? — настаивала Марта Грэхем.

— Ребенок займет положение в обществе в соответствии со своими способностями.

— Сможем ли мы видеть его после этого?

— Возможно.

— Какой же во всем этом смысл для вас? — спросил Тэд Грэхем и снова получил в ответ холодную улыбку превосходства.

— Вы будете работать на тех же условиях, что и Раймии, кроме того, мы хотим порыться в вашей памяти и получить информацию о вашей планете. Нам неплохо было бы цайти новую среду обитания.

— Зачем им все это понадобилось? — спросила Марта Грэхем.

— Работа довольно уныла, — объяснил мужчина.

— У вас никогда не будет ни друзей, ни времени на что-либо, кроме дела. Наши методы временами довольно резковаты, но это диктуется разумной необходимостью.

Голова у Тэда Грэхема шла кругом. А его жена лишь тихо всхлипывала за его спиной.

Раймии сидели в вагончике Грэхемов.

— Были моменты, когда я боялась, что он не клюнет на приманку, — сказала она. — Я знала, что ты никак не сможешь оставить их в доме, если они не согласятся на обмен.

— Да, — кивнул он. — А теперь я намерен заниматься тем, чем хочу. Я буду писать баллады и поэмы.

— А я буду рисовать, — мечтательно произнесла она. — О, какое это прекрасное чувство — свобода!

— Жадность человеческая сделала нам прекрасный подарок.

— Я знала, что они согласятся. Ты заметил, как блестели их глаза, когда они осматривали дом? У них было… — Она вдруг остановилась на полуслове. Ужас исказил ее лицо. — Один из них не дал согласия!

— Они согласились оба. Ты сама слышала!

— А ребенок?

— Но… — он уставился на жену в недоумении. — Ребенок ведь не достиг возраста решений.

— Да, только по законам этой планеты, кажется, через шестнадцать лет он достигнет возраста решений. И что тогда?

Он вздрогнул. Плечи его обвисли, и он как-то сразу постарел, как будто шестнадцать лет уже пролетели.

— Я этого не переживу. Придется построить преобразователь, позвать ройяков и во всем признаться.

— И тогда они найдут для нас другое место, — выдавила она потухшим голосом.

— Я все испортил! — он схватился за голову. — Как же я не подумал о ребенке!..

Без ограничений

В то утро, когда проблема космического скафандра свалилась на голову агентства, Гвен Эверест завтракала в ресторане, автоматизированном заведении с изолированными местами, излюбленном месте одиноких девушек. Из отверстия на ее стол выскочил заказ, и на поверхности стола немедленно включилось проект-меню, рекламирующее новейший истолковывающий телелог к Интердреме.

— Ваш собственный переводчик личных снов! Тайный компаньон для любого невроза!

Гвен уставилась на дюймовой высоты слова, проносящиеся в танце над ее яичницей. Она сама же придумала этот текст. Под рекламным объявлением ее еда стала выглядеть ужасно неаппетитно. Гвен отодвинула тарелку.

На движущемся тротуаре в Манхэттен рядом с ее ухом летел юсикер, чувства его робофлаера были запрограммированы на ее восприимчивость. Он рекламировал годовой запас Герамила — «напитка для завтрака, помогающего жить дольше!»

В это утро Гвен придумала новый рекламный трюк: полис страхования жизни с премиальными выплатами в первый год — «абсолютно БЕСПЛАТНО, если вы примете предложение сейчас!»

С внезапной злостью она выключила робофлаер, прошептав кодовую фразу, которую выманила у одного инженера, обслуживающего эти штуки. Робофлаер рванулся вверх и, беспорядочно кувыркаясь, врезался в стену здания.

Маленькая прореха в ее контроле. Начало.

Вдоль частного коридора в исполнительные офисы Сигнлмастера, Хакстинга и Батлемонта Гвен поджидали экспонаты недавней кампании за Религию Месячного Клуба. Она пробиралась сквозь целую гамму адюкелов, макетов, лозунгов, скиннеров. Механизмы непрерывно вопили:

— Подпишитесь теперь и получите эти святыни «абсолютно БЕСПЛАТНО! Полный текст Черной Мессы плюс Сокращенный Мистицизм!»

Ей пришлось пройти сквозь адюкел, объявляющий: «Не будь спасен лишь наполовину! Верь во Все! Ты уверен, что африканское колдовство Банту не есть Истинный Путь?»

На повороте коридора стояло эротическое пугало со стимулирующими плоть приспособлениями. Оно вещало вкрадчивым голосом:

— Обрети мир через Тантризм!

От этих призывов по коже Гвен пробежали мурашки.

Она влетела в свой кабинет и рухнула в кресло. С нарастающим ужасом Гвен сообразила, что она сама либо написала, либо отвечала за написание каждого слова или выдала каждую рекламную идею вдоль того коридора.

Интерфон на ее столе издал трель «Доброе утро!» Она щелкнула выключателем затемнения, чтобы не дать прибору воспроизвести изображение.

Последнее, чего Гвен сейчас хотелось, это видеть одного из своих сотрудников.

— Кто это? — рявкнула она.

— Гвен? — Ошибиться в этом голосе было нельзя: Андрэ Батлемонт, нижнее имя на тотеме агентства.

— Что тебе надо? — спросила она.

— Наша Гвенни нынче утром отвратительно себя чувствует, не так ли?

— О Фрейд! — Гвен хлопнула по кнопке разъединения, наклонилась, опершись локтями на стол и спрятала лицо в ладонях. «Посмотри на это трезво, — подумала она. — Мне сорок восемь, я не замужем и являюсь движущей силой в индустрии, которая удушает вселенную. Я профессиональный душитель».

— Доброе утро, — чирикнул интерфон.

Гвен его проигнорировала.

— Душитель, — буркнула она.

Гвен узнала здесь основную проблему. Она была ей известна с детства. Ее вселенная была постоянным переигрыванием «Нового платья короля». Она видела наготу.

— Доброе утро, — чирикал интерфон.

Гвен отвела руку от лица и щелкнула переключателем.

— Ну что еще?

— Это ты меня отключила, Гвен?

— Что, если это так?

— Гвен, пожалуйста! У нас проблема.

— У нас всегда проблемы.

Голос Батлемонта понизился на одну октаву.

— Гвен. Это Большая проблема?

«Он каким-то сверхъестественным способом говорит прописными буквами», — подумала она и сказала:

— Убирайся.

— Ты оставила выключенной свою Интердрему! — обвиняюще произнес Батлемонт. — Ты не должна так делать. К тебе может подкрасться невроз!

— Ты мне ради этого звонишь? — спросила Гвен.

— Разумеется, нет.

— Тогда убирайся.

Тут Батлемонт сделал такое, что, как было известно каждому, от Синглмастера до самых низов, опасно было пытаться проделывать с Гвен Эверест. Он нажал «подавление», чтобы отправить свое изображение танцевать над ее интерфоном.

После мгновенной вспышки гнева Гвен правильно истолковала этот поступок как проявление отчаяния. Она обнаружила, что заинтригована. Гвен пристально посмотрела на круглое лицо, блеклые глаза (определенно, они слишком малы, эти глаза), курносый нос и широкий разрез рта над почти отсутствующим подбородком. Плюс линия волос в полном отступлении.

— Андрэ, ты сволочь, — сказала Гвен.

Он проигнорировал оскорбление. По-прежнему настойчивым тоном Андрэ вещал:

— Я созвал полное собрание штата агентства. Ты должна присутствовать.

— Зачем?

— Тут двое военных, Гвен. — Он проглотил комок. — Положение отчаянное. Или мы решим их проблему, или они нас погубят. Они призовут на службу каждого мужчину из агентства!

— Даже тебя?

— Да!

Она шевельнула правой рукой в сторону экстренного разъединения интерфона.

— До свидания, Андрэ.

— Гвен! Боже мой! Ты не можешь бросить меня в такое время!

— Почему бы и нет?

Он проговорил, задыхаясь от поспешности:

— Мы повысим тебе оплату. Премия. Кабинет побольше. Дадим много новых помощников.

— Ты не можешь сейчас позволить себе меня, — отрезала она.

— Я умоляю тебя, Гвен! Неужели нужно меня так унижать?

Она закрыла глаза, подумав: «Насекомые! Проклятые мелкие насекомые со своими мелкими эмоциями! Почему я не могу послать их во всеобщий ад?» Гвен открыла глаза и сказала:

— И что за паника у военных?

Батлемонт промокнул свой лоб пастельно-голубым носовым платком.

— Это Космическая Служба. Женское отделение. ВОМС. Вербовка упала почти до нуля.

Гвен неожиданно заинтересовалась.

— Что случилось?

— Что-то с космическим скафандром. Я не знаю. Я так расстроен.

— Почему это они наезжают на нас подобным образом? Я имею в виду ультиматум.

— По слухам, это они проверяют новую теорию, что творческие люди лучше работают в условиях чрезвычайного стресса.

— Снова Психологическая Служба. Эти ослы!

— Но что мы можем поделать?

— Свистать всех наверх! — предложила Гвен. — Ты идешь на совещание?

— А ты там будешь?

— Через несколько минут.

— Не задерживайся слишком долго, Гвен. — Он снова промокнул лоб голубым платком. — Гвен, я так напуган.

— И для этого есть причины. — Она покосилась на него. — Могу себе представить: на тебе ничего, кроме свинцовой набедренной повязки, и ты забрасываешь топливо в радиоактивную печь. Фрейд, что за картинка!

— Это не шутка, Гвен!

— Знаю.

— Ты собираешься помочь?

— На свой собственный специфический манер, Андрэ. — Она произвела экстренное разъединение.

Андрэ Батлемонт отвернулся от интерфона и пересек свой кабинет, направившись к подлинному мусульманскому молитвенному коврику. Он уселся на него лицом к окну во всю стену, смотревшему на восток через центр Манхэттена. Это был тысяча четыреста семьдесят девятый этаж здания Звезд Космоса, и как только поднимались облака, оттуда открывался замечательный вид. Но в это утро город оставался скрытым под низким потолком облаков.

Впрочем, здесь наверху было солнечно — если не считать настроения Батлемонта. По его нервной системе с воем раскатывал страх.

На молитвенном коврике он занимался тем, что отрабатывал дыхание йогов для успокоения своих нервов. Военные могут подождать. Им придется подождать. Сидеть лицом по направлению к Мекке Андрэ начал два месяца назад. Занятиям йогой был месяц от роду. Всегда был какой-то пережиток.

Батлемонт приобщился к Религии Месячного Клуба почти год назад. Он соблазнился кампанией глубокой мотивации, проведенной его же собственным агентством плюс знак одобрение Совета Братства.

В этом месяце это был Реинспирированный Нео-Культ Святого Фрейда.

На облачный пейзаж под ним наложился пробный адюкел. Он начал разыгрывать самый последний созданный Гвен Эверест питч ИБМавзолея. Гигантские радужные буквы танцевали на фоне кудрявой облачной завесы.

— Сделайте ваш совет бессмертным! Позвольте нам сохранить ваш голос и мысли в схемах вечной электронной памяти! Когда вы уйдете, ваши близкие смогут слушать ваш голос. Вы ответите на их вопросы точно так же, как ответили бы при жизни!

Батлемонт покачал головой. Агентство, напуганное своей зависимостью от живой Гвен Эверест, тайно записало ее однажды на совещании персонала. Совершенно незаконно. Профсоюзы, если бы узнали об этом, смешали бы все руководство с грязью. Но ИБМавзолей провалился с первым же вопросом, положенным на призрак-голос Гвен.

— У некоторых людей слишком сложная мысленная структура. Практически невозможно сделать точную психозапись, — объяснил инженер.

Батлемонт не обманывал себя. Исключительная гениальность троих владельцев агентства заключалась в распознании гениальности Гвен Эверест. Она и была агентством.

Иметь такого служащего было равносильно езде верхом на тигре. Синглмастер, Хакстинг и Батлемонт сидели верхом на этом тигре уже двадцать два года. Батлемонт закрыл глаза и представил себе Гвен: высокая женщина, худая, но с определенной грацией. На длинном лице царили голубые глаза, обрамленные волнами темно-рыжих волос. Ее остроумие могло бы располосовать вас на ленточки. Она обладала бесценной способностью — гениально вытягивать рекламный смысл из полнейшей неразберихи.

Батлемонт вздохнул.

Он был влюблен в Гвен Эверест. Все эти двадцать два года. По этой причине Андрэ так и не женился. Его Интердрема объясняла, что все это из-за его желания быть подавляемым сильной женщиной.

Но это лишь объясняло. Это не помогало.

На мгновение Андрэ с тоской подумал о Синглмастере и Хакстинге, которые проводили свой ежегодный трехмесячный отпуск в гериатрическом центре на Оаху. Батлемонт задумался, осмелится ли он попросить Гвен провести свой отпуск вместе с ним. Лишь один раз.

Нет.

Он сообразил, какую жалкую фигуру представляет на молитвенном коврике. Толстый маленький человек в довольно непривлекательном костюме.

Портные делали для него то, что называлось «улучшением ваших хороших сторон».

Гвен его, конечно, отвергнет.

Этого Андрэ страшился более всего. До тех пор, пока остается возможность…

Воспоминание об ожидающих. Вторгшаяся депутация Космической Службы. Батлемонт задрожал, нарушив схему дыхания йогов. Упражнение возымело свой обычный эффект — головокружение. Он встал.

— От судьбы не убежишь, — пробормотал Андрэ.

Это был пережиток от Кармического месяца.

По утверждению Гвен, конференц-зал в агентстве был скопирован с императорской комнаты флорентийского борделя. Это было гигантское помещение. Углы все были в шелковистых завитушках тяжелой позолоты. Эффект был перенесен на глубокую резьбу на стенных панелях. На потолке сочетались купидоны Челлини с пейзажами Дали.

Антикварная вещь.

В это окружение в стиле барокко был водворен изготовленный из цельного куска древесины стол — шесть футов в ширину и сорок два фута в длину. Это был увеличенный кусочек Уоллстритании Двадцатого Века, окруженный забором из тяжелых деревянных стульев. Каждое место украшали пресс-папье в виде мешка бобов и пепельница в виде золотого колеса.

Воздух в комнате пропитался синевой от дыма мудсигар. Сидевший вокруг стола персонал боролся с угнетающим впечатлением от двух генералов Космической Службы, мужчины и женщины, сидевших с флангов пустующего стула Батлемонта. В воздухе повисло удивительное отсутствие всяческих переговоров и шелеста бумаг.

Весь персонал уже ознакомился с ультиматумом посредством конторских слухов.

Батлемонт проскользнул в свою боковую дверь, прошел к своему стулу в конце стола и упал на него прежде, чем отказали ноги. Он пристально посмотрел сначала на одного военного, потом на другого.

Никакой реакции.

Справа от него сидела бригадный генерал Соннет Финнистер из ВОМС. Батлемонт был устрашен, увидев в первый раз ее походку. Походочка сержанта-строевика. Никаких глупостей. На ней была разработанная ею самой форма: прямая юбка в складку, скрывающая костлявые бедра, свободная блуза, чтобы закамуфлировать отсутствие верхних выпуклостей, и длинная пелерина, вносящая окончательную неразбериху в общий результат. На макушке ее головы пристроилась фуражка с утиным козырьком и плоским передом, сконструированная с единственной целью — спрятать лоб Соннет Финнистер, слишком высокий и слишком широкий.

Она изредка поправляла головной убор.

Поспешное частное расследование Батлемонта выявило, что эта специфическая шляпка на прочих членах ВОМС выглядела просто отвратительно. Что касается женщин, то они прозвали ее Соннет Боннет[63]. Была еще одна дополнительная информация, что подчиненные называли саму генеральшу Синистер Финнистер[64] — частично по причине развевающейся накидки.

Слева от Батлемонта сидел генерал Натан Оулинг из Космических Инженеров, более известный как Хоулинг Оулинг[65], по причине характерных особенностей, проявляющихся в гневе. Он выглядел отлитым в нынешней форме офицерской касты — худой белокурый атлет. Голубые глаза напомнили Батлемонту глаза Гвен, разве что у мужчины они выглядели еще холоднее.

Если только это было возможно.

За Оулингом сидел Лео Прим, художественный директор агентства. Это был тонкий молодой человек, до того тонкий, что балансировал на грани истощения. Его длинные волосы, которые он носил довольно длинными, были от природы волнистыми. У него был узкий римский нос, выразительные карие глаза, глубокая ямка на подбородке и благородный рот с большими губами. Губы сжимали мудсигару.

Если бы Батлемонт мог выбирать себе внешность, то хотел бы быть похожим на Лео Прима. Романтичным. Батлемонт перехватил взгляд Прима и отважился дружески ему улыбнуться.

Никакой реакции.

Генерал Соннет Финнистер постучала тонким пальцем по столешнице. Для Батлемонта это прозвучало, словно отдаленный барабан марширующей смерти.

— Не лучше ли нам начать? — требовательно спросила Финнистер.

— Мы уже все здесь — наконец? — вопросил Оулинг.

Батлемонт попытался проглотить комок в горле.

— Ну… э… нет… э…

Оулинг раскрыл лежащий у него на коленях портфель, взглянул на рапорт разведки и обвел взглядом стол.

— Не хватает мисс Эверест, — объявил он.

— Разве мы не можем начать без нее? — поинтересовалась Финнистер.

— Мы подождем, — сказал Оулинг. Он наслаждался. «Проклятые паразиты нуждаются время от времени в хлысте! — думал он. — Мы им укажем их место».

Финнистер свирепо посмотрела на Оулинга: этот ястребиный взгляд заставлял дрожать полковников мужчин. Взгляд этот скатился с Оулинга безо всякого эффекта.

«Что за идиотская идея пришла в голову командованию — дать мне в напарники такой привыкший верховодить мужской тип, как Оулинг!» — подумала она.

— Защищено ли это место от любителей совать свой нос не в свое дело? — спросил Оулинг.

Батлемонт обвел своим собственным низковольтной свирепости взглядом сидящий вокруг стола в дымной пелене от мудсигар персонал. Никто не посмел поднять глаз.

— Да здесь любой только этим и занимается! — отрезал он.

— Что? — начал подниматься Оулинг.

— Любители совать нос в чужие дела! — рявкнул Батлемонт. — Весь мой штат!

— Ааа. — Оулинг опустился обратно на свой стул. — Я имел в виду другую разновидность любопытства.

— А, это. — Батлемонт пожал плечами, подавив настоятельное желание бросить взгляд наверх, на замаскированные в конференц-зале линзы рекордеров. — Мы не можем позволить, чтобы наши идеи перехватывались другими агентствами, вы же знаете. Здесь абсолютно безопасно.

Гвен Эверест выбрала именно этот момент для своего появления. Когда она проходила через дверь в конце зала, все глаза обратились к ней и следили, как она шагает вдоль стены.

Батлемонт восхищался ее грацией. Такая женственная дама, несмотря на свою неприступность. Такое отличие от женщины-генерала.

Гвен отыскала у боковой стены свободный стул и втиснула его между Батлемонтом и Финнистер.

Начальник ВОМС свирепо посмотрела на пришелицу.

— Кто вы?

Байлемонт наклонился вперед.

— Это мисс Эверест, наш… э… — Он заколебался в замешательстве. У Гвен никогда не было в агентстве официального титула. Этого никогда не требовалось. Здесь каждый и так знал, что она босс. — Эээ… мисс Эверест наш… э… директор по координации, — закончил Батлемонт.

— Ну надо же! Какой замечательный титул! — воскликнула Гвен. — Он должен быть отпечатан на моей визитной карточке. — Она похлопала Батлемонта по руке и своим лучшим голосом тайного-агента-идущего-на-дело произнесла: — Оставим это, шеф. Кто эти люди? Что происходит?

Генерал Оулинг кивнул Гвен.

— Я Оулинг, генерал, Космические Инженеры. — Он указал на эмблему ракетного выхлопа на своем плече. — Мой компаньон, генерал Финнистер, ВОМС.

Гвен сразу узнала лицо знаменитой Финнистер. Она ослепительно ей улыбнулась.

— Генерал Вомс!

— Финнистер! — отрезала генеральша.

— Да, разумеется, — согласилась Гвен. — Генерал Финнистер Вомс. Знаете, я, должно быть, не слишком информирована.

Финнистер медленно и размеренно проговорила:

— Я… генерал… Соннет… Финнистер… из… из… Женщин… Космоса!

— Ой, как это глупо с моей стороны, — потупилась Гвен. — Разумеется, это вы и есть. — Она похлопала генерала по руке и улыбнулась Батлемонту.

Батлемонт, прекрасно понимавший фальшивость такого настроения у Гвен Эверест, пытался съежиться на своем стуле, чтобы исчезнуть с глаз.

В этот момент Гвен со страхом сообразила, что достигла психологической точки «безвозвратности». Где-то она допустила просчет. Гвен оглядела стол. Знакомые лица бросались ей в глаза с нереальной ясностью. Пристально глядящие глаза. Лучшей частью совещания было наблюдать Гвен в действии. «Я больше этого не выдержу, — подумала Гвен. — Я должна высказаться».

Она сосредоточилась на военных. Люди в комнате занимали лишь малую часть ее внимания. Но только не эти двое. Оулинг и Финнистер. Космические генералы. Символы.

«Пусть осколки летят во все стороны! Стреляй, когда будешь готов, Гридли. Стреляй, если надо, в эту старую седую голову… Подожди, пока не увидишь белки их глаз».

Гвен сосредоточенно кивнула.

Один неверный шаг, и агентству конец.

«А кого это волнует?»

Все это промелькнуло за какую-то долю секунды, но решение было принято.

СОПРОТИВЛЕНИЕ!

Гвен обратила свое внимание к Оулингу.

— Не будете ли вы так любезны закончить это блуждание вокруг да около и перейти к делу?

— Блуждать… — Оулинг запнулся. В рапорте разведки говорилось, что Гвен любит шокирующую тактику. Он отвесил ей короткий кивок, проделав такой же кивок в адрес Финнистер.

Женщина-генерал обратилась к Батлемонту.

— Как мы вам ранее объяснили, ваше агентство было избрано для выполнения жизненно важной задачи, мистер Батлефилд.

— Батлемонт, — поправила Гвен.

— Что? — Финнистер резко остановилась.

— Его имя БатлеМОНТ, а не БатлеФИЛД, — сказала Гвен.

— Хватит! — Щеки Финнистер побагровели.

Образовавшуюся паузу заполнил Оулинг.

— Нам поручено заплатить этому агентству вдвое против обычного гонорара за выполнение задачи, — заявил он. — Однако, если вы нас разочаруете, мы призовем здесь каждого мужчину в Космическую Службу!

— Что за дурацкая идея! — возмутилась Гвен. — Наши люди разрушат Космическую Службу. Изнутри. — Она снова улыбнулась Батлемонту. — Андрэ мог бы все это проделать сам. Ведь мог бы, душка? — Гвен потрепала Батлемонта по щеке.

Батлемонт попытался еще глубже втиснуться в стул. Он пробормотал, избегая смотреть в глаза космическим воякам:

— Гвен… пожалуйста…

— Вы хотите сказать, разрушат Космическую Службу? — спросила Финнистер.

Гвен проигнорировала ее, обращаясь к Оулингу.

— Это еще один из мозговых штурмов Псих-Бюро. Я чую их дух в каждом слове.

Оулинг нахмурился. По сути дела, он, как всякий практик-строитель, подозрительно относился ко всему субъективному. Эта женщина — Эверест — точно подметила. Но военные должны плечом к плечу отражать натиск штатских. Оулинг сказал:

— Не уверен, что вы должным образом подготовлены, чтобы вникнуть в военную тактику. Займитесь-ка той проблемой, которую мы…

— Еще и военная тактика! — Гвен стукнула кулаком по столу. — Разрушить ваши силы, люди. Вот что! Сверьте ваши часы. В атаку!

— Гвен! — воскликнул Батлемонт.

— Разумеется, — сказала Гвен. Она посмотрела на Финнистер. — Не смогли бы вы обрисовать в общих чертах вашу проблему простыми словами, чтобы их смогли понять наши немилитаризованные мозги?

Пауза, свирепый взгляд. Финнистер выплевывала слова сквозь сжатые губы.

— Вербовка в ВОМС упала до тревожного уровня. Вы исправите это.

За спиной у Гвен Батлемонт энергично кивнул.

— Женщины высвобождают мужчин для задач, решение которых требует большой физической силы, — торжественно заявил Оулинг.

— Женщины могут делать множество вещей, которые не могут делать мужчины, — добавила Финнистер.

— Это абсолютно необходимо, — произнес Оулинг.

— Абсолютно, — согласилась Финнистер.

— Подозреваю, что призывать женщин вы не можете, — предположила Гвен.

— Пытались провести билль, — покачал головой Оулинг. — Но проклятую комиссию возглавляла антимилитаристски настроенная женщина.

— Себе на пользу, — хмыкнула Гвен.

— Вы не похожи на человека, пригодного для этой работы, — процедил Оулинг. — Наверное…

— Ой, остыньте, — махнула рукой Гвен.

— Мисс Эверест — лучшая в этом роде бизнеса, — вмешался Батлемонт.

— Почему же упала вербовка? Полагаю, вы провели обычные социологические исследования? — спросила Гвен.

— Это все космический скафандр, — пояснила Финнистер. — Женщинам он не нравится.

— Слишком механистичен, — уточнил Оулинг. — Слишком практичен.

— Нам нужен… э… романтический ореол, — сказала Финнистер. Она поправила свою фуражку.

Гвен неодобрительно посмотрела на этот головной убор, оглядела сверху донизу форму Финнистер.

— Я видела в новостях изображение обычного скафандра. А что носят внутри? Что-то вроде вашей формы?

Финнистер подавила вспышку гнева.

— Нет. Они носят специальную робу.

— Скафандр нельзя снять, пока они находятся в космосе, — пояснил Оулинг.

— Да? — Гвен задумалась. — А как насчет психических функций у такого рода вещи?

— Скафандр обо всем заботится, — заявил Оулинг.

— Как выяснилось, не СОВСЕМ обо всем, — промурлыкала Гвен. Она снова кивнула — запутывающая тактика.

Батлемонт выпрямился и оценил атмосферу в конференц-зале. Персонал весь наготове, спокоен и внимателен. На душе как-то полегчало. Гвен, похоже, владеет ситуацией. Старая добрая Гвен. Замечательная Гвен. Ни слова о том, что она замышляет. Как обычно. Но она разберется с этой штукой. Как всегда. Если не…

Он моргнул. Могло ли быть, что она флиртовала с ним? Батлемонт попытался представить себе образ мышления Гвен. Невозможно. Этого не смог бы сделать даже ИБМавзолей. Непредсказуемо. Все, в чем Батлемонт мог быть уверен, так это то, что Гвен обхохочется до колик, представив себе картину — все мужчины агентства призваны и трудятся, как рабы, где-то на космических грузовозах.

Батлемонта затрясло.

Генерал Финнистер как раз говорила:

— Проблема не только в том, чтобы заставить женщин завербоваться в наземную службу. Они нам нужны на кораблях, на астероидных станциях, на…

— Давайте говорить напрямик, — сказала Гвен. — Моя прапрабабушка была на какой-то вооруженной службе. Я читала ее дневник. Она называла это «вакиз» или что-то в этом роде.

— ВАКС, — пояснила Финнистер.

— Да, — сказала Гвен. — Это было во время войны с Испанией.

— С Японией, — уточнил Оулинг.

— Так вот, к чему я веду. С чего бы весь этот внезапный интерес к женщинам? В один прекрасный день сбежала от какого-то полковника, хотевшего… Ну, вы понимаете. Так не является ли все это каким-то трюком, чтобы обеспечить женщинами ваших космических полковников?

Финнистер одарила ее своим самым злобным взглядом.

Вокруг стола раздались смешки.

Оулинг попробовал зайти с другой стороны.

— Моя дорогая леди, у нас самые благородные мотивы. Способности женщин нам нужны для того, чтобы человечество смело могло маршировать к звездам.

Гвен восхищенно уставилась на него.

— Плечом к плечу! — воскликнула она.

— Это я и имел в виду.

— Вы поэт! — промурлыкала Гвен. — О… я была так к вам несправедлива. Я было подумала — грязные мои мысли, — что женщины нужны вам для низменных целей. А вам нужны только ТОВАРИЩИ. Кто-то, кто разделит с вами новое славное предприятие.

Батлемонт снова распознал опасные сигналы. Он попытался съежиться, чтобы превратиться в мишень поменьше. Большинство сотрудников за столом тоже чувствовали опасность, но были слишком поглощены и увлечены происходящим.

— Точно! — грохнула Финнистер.

Голос Гвен взорвался гневным рычанием:

— А всех маленьких ублюдков после этих звезд мы называем in Virgo, а?

Оулингу и Финнистер понадобилось некоторое время, чтобы понять, что из них сделали дураков. Финнистер начала подниматься.

— Сядьте! — рявкнула Гвен. Она великолепно проводила время. Бунт нес с собой ощущение эйфории.

Оулинг открыл было рот, но закрыл его, не издав вопля.

Финнистер опустилась обратно на стул.

— А теперь займемся делом? — резко спросила Гвен. — Посмотрим на этот достославный кусок жести, которому от нас требуется придать очарование.

Финнистер нашла, на чем может сосредоточить свое внимание.

— Космический скафандр сделан главным образом из пластика, а не из жести.

— Пластик-шмастик, — буркнула Гвен. — Я хочу видеть вашу Железную Герти.

Генерал Оулинг сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Он открыл портфель и достал из него папку с эскизами. Оулинг толкнул ее к Гвен — нерешительным движением, словно боялся, что она вместе с папкой может ухватить и его руку. Теперь он понимал, что невероятный рапорт разведки был точен: эта изумительная женщина была настоящим главой агентства.

— Вот — Железная Герти, — сказал Оулинг и вымученно усмехнулся.

Гвен пролистала папку. Все остальные внимательно за ней наблюдали.

Батлемонт пристально смотрел на нее. Он сообразил кое-что, что еще не дошло до остальных сотрудников: Гвен Эверест не была обычной Гвен Эверест. Было тонкое отличие. Развязность. Что-то было ОЧЕНЬ не так.

Не отрываясь от эскизов, Гвен обратилась к Финнистер:

— Та форма, что на вас, генерал Финнистер. Вы ее сами разрабатывали?

— Да-аа! — Это был взрыв шипения.

Гвен подняла глаза на шляпу и произнесла рассудительным тоном:

— Наверное, это самая отвратительная вещь, какую я когда-либо видела.

— Хватит всех этих…

— Вы модельер? — вежливо спросила Гвен.

Финнистер затрясла головой, словно избавляясь от паутины.

— Так вы НЕ модельер? — нажимала Гвен.

Финнистер сказала, словно откусывая каждое слово:

— У меня есть НЕКОТОРЫЙ опыт в выборе…

— Значит, ответ — нет, — сказала Гвен. — Так я и думала. — Она снова обратилась к папке и перевернула страницу.

Финнистер свирепо уставилась на нее, разинув от ярости рот.

Гвен взглянула на Оулинга.

— Почему вы ткнули пальцем в это агентство?

Похоже, у Оулинга были проблемы с тем, чтобы сосредоточить свое внимание на вопросе Гвен. Немного погодя, он сказал:

— Вы были… было указано, что это агентство — одно из самых удачливых в… если не самое удачливое…

— Вы квалифицированный специалист?

— Да, если вы хотите рассматривать это таким образом.

— Я хочу рассматривать это таким образом. — Гвен посмотрела на Финнистер. — Поэтому мы предоставим разработку моделей специалистам, ясно? Ваши люди будут держать свои липкие пальцы подальше. Понятно? — Гвен бросила тяжелый взгляд на Оулинга и снова на Финнистер.

— Не знаю, как ты! — обратилась Финнистер к Оулингу. — Но у меня есть все…

— Если вам дорога ваша военная карьера, вы просто сядете и будете слушать, — сказала Гвен. Она снова недовольно посмотрела на Оулинга. — Вы понимаете?

Оулинг покачал головой из стороны в сторону. Он все еще был изумлен. Внезапно генерал сообразил, что его покачивание головой может быть истолковано как отрицательное. Оулинг закивал головой вверх и вниз, но неожиданно решил, что это не соответствует офицерской чести. Генерал остановился и прочистил горло.

«Что за изумительная женщина!» — подумал он.

Гвен толкнула папку с эскизами по поверхности стола к Лео Приму, художественному директору.

— Скажите мне, генерал Оулинг, — сказала она, — почему скафандр такой громоздкий?

Лео Прим, открывший папку, начал хихикать.

— Изумительно, верно? — спросила Гвен.

Кто-то сидящий дальше за столом поинтересовался:

— Что?

Гвен внимательно рассматривала Оулинга.

— Какой-то осел-инженер в Космической Службе спроектировал пробную модель бронированного костюма похожим на гигантскую женщину — груди и все прочее. — Она взглянула на Финнистер. — Разумеется, это все происходило под вашим чутким руководством?

Финнистер кивнула, лишившись дара речи от потрясения.

— Я могла бы избавить вас от хлопот, — сказала Гвен. — Это одна из причин, почему вам нужно повнимательнее прислушаться ко мне, как к специалисту. Ни одна женщина в здравом уме никогда не полезет в эту штуковину. Она будет казаться себе большой — и голой. — Гвен покачала головой. — Фрейд! Что за сочетание!

Оулинг облизал губы.

— Э, скафандр должен обеспечивать достаточную защиту от радиации и должен оставаться подвижным при экстремальных давлениях и температурах. Его нельзя сделать меньше, так как в этом случае для человеческого существа внутри просто не останется места.

— Хорошо, — задумчиво протянула Гвен. — Есть у меня кое-какие задумки.

Она закрыла глаза и подумала: «Эти военные ничтожества — парочка сидящих уток. Даже стыдно в них стрелять». — Гвен открыла глаза и посмотрела на Батлемонта. Тот был в прострации. Похоже — молился. «Может еще получиться погубить бедного Андрэ и его милых людей. Что за изумительная коллекция профессиональных душителей! Ну, тут уж ничем не поможешь. Когда Гвен Эверест уходит, то она уходит в блеске славы! Поднять все флаги! Полный вперед! Торпеды — товсь!»

— Итак? — спросил Оулинг.

«Огонь по первому!» — подумала Гвен. Вслух же сказала:

— По-видимому, у вас есть специалисты. Эксперты, которые могли бы проконсультировать нас по некоторым техническим вопросам.

— В полном вашем распоряжении, только скажите.

Батлемонт открыл глаза и уставился на шею Гвен.

Панику его пронзил лучик надежды. Возможно ли, что Гвен действительно одержит победу?

— Еще мне нужна информация о том, какие психологические типы становятся лучшими ВОМС, — сказала Гвен. — Если, разумеется, есть такая вещь, как лучшая ВОМС.

Батлемонт закрыл глаза и содрогнулся.

— Я не уверена, что со мной когда-либо за всю мою карьеру обращались столь высокомерно! — выпалила Финнистер. — И я не полностью уверена, что…

— Пожалуйста, минуточку, — оборвал ее Оулинг. Он изучал Гвен, которая дарила ему очаровательную улыбку. В рапорте разведки говорилось, что эта женщина «вероятно, гениальна», и с ней следует обращаться деликатно.

— Единственное, о чем я жалею, так это о том, что закон не дает нам права призывать и женщин тоже! — рявкнула Финнистер.

— Тогда у вас такой проблемы попросту бы не было, верно? — спросила Гвен. Она развернула свою улыбку к Финнистер. Это было полное блаженство.

— Я знаю, что у нас есть полная власть управляться с этим на свое собственное усмотрение, генерал Финнистер. Я согласен, что мы подверглись несколько плохому обращению, но… — сказал Оулинг.

— Плохому обращению! — фыркнула Финнистер.

— Самое время, — промурлыкала Гвен.

Батлемонт содрогнулся. «Мы обречены!» — яркими красными буквами отпечаталось у него в мозгу.

— Однако, — продолжил Оулинг. — Мы не должны позволять своим личным ощущениям затуманивать решения, необходимые для нашей службы.

— Слышу, что рога трубят, — пробормотала Гвен.

— Это агентство было выбрано, как имеющее наибольшую вероятность разрешения проблемы, — сказал Оулинг.

— Там МОГЛА быть и ошибка! — прошипела Финнистер.

— Невозможно.

— Вам велено превратить эту штуку в… в… — Финнистер стукнула кулаком по столу.

— Это желательно, — сказал Оулинг. И подумал: «Эта Гвен Эверест решит нашу проблему. Ей не сможет сопротивляться ни одна проблема. Ни одна проблема не рискнет!»

Генерал Оулинг превратился в гвенофила.

— Ну хорошо, — огрызнулась Финнистер. — Я отстрочу свой приговор.

Генерал Финнистер превратилась в гвенофоба.

Это было частью программы Гвен Эверест.

— Можно ли будет, время от времени, консультироваться у вас по техническим вопросам? — спросила она.

— О деталях позаботятся наши подчиненные, — ответил Оулинг. — Все, что интересует нас с генералом Финнистер — общее решение, ключ к головоломке.

«Общее решение, ключ к головоломке, — задумалась Гвен. — Замечательная идея».

— Что? — Оулинг озадаченно уставился на нее.

— Ничего. Просто думаю вслух.

Оулинг встал и посмотрел на Финнистер.

— Уходим?

Финнистер тоже встала и повернулась к двери в конце комнаты.

— Дддаа!

Они вместе, каждый со своей стороны стола, промаршировали вдоль комнаты: топ-топ-топ-топ… Как раз в тот момент, когда они достигли дверей, и Оулинг их открыл, Гвен вскочила на ноги.

— Вперрред! — крикнула она.

Генералы застыли, почти повернулись, потом передумали и вышли, хлопнув дверьми.

Батлемонт горестно произнес во всеобщем молчании:

— Гвен, зачем ты нас губишь?

— Губить вас? Глупец!

— Но, Гвен…

— Помолчи, пожалуйста, Андрэ. Ты мешаешь мне думать. — Она повернулась к Лео Приму. — Лео, возьми эскизы и прочее для той грудастой Герти, которую они спроектировали. Мне нужны для нее адюкелы, полные проджос и все издержки по кампании.

— Адюкелы, проджос и издержки по Большой Герти, — повторил Прим. — Есть!

— Гвен, что ты делаешь? — спросил Батлемонт. — Ты же сама сказала, что…

— Ты много болтаешь, Андрэ, — ответила Гвен. Она уставилась в потолок. Один из купидонов Челлини подмигнул ей. — Полагаю, что у нас есть полная запись этого совещания?

— Разумеется, — сказал Батлемонт.

— Возьмите эти записи, Лео, — приказала Гвен. — Сделайте последовательность эпизодов, показывающих только генерала Синнистер-Соннет-Боннет-Финнистер.

— Как ты ее назвала? — спросил Прим.

Гвен объяснила насчет прозвищ Финнистер.

— Профессиональным модельерам она хорошо знакома, — заключила Гвен. — Ходячий ужас!

— Ага, отлично, — сказал Прим. — Непрерывная последовательность, ничего, кроме Финнистер. И что ты хочешь этим показать?

— Каждый квадратный миллиметр этой формы. И шляпу. Фрейд! Эту шляпу я не забуду!

— Я не понимаю! — жалобно простонал Батлемонт.

— Хорошо. Лео, пришли ко мне Рестиво и Джима Спарка… и еще парочку лучших дизайнеров. Включая себя. Мы…

— Слушайте! Бен Адам — лучший из лучших! — воскликнул Батлемонт.

Гвен повернулась и пристально посмотрела на него. Это был один из тех редких случаев в их общении, когда Андрэ удалось удивить ее своими словами.

«Интересно, может, наш дорогой Андрэ все же человек? — задумалась Гвен. — Нет! У меня, должно быть, размягчение мозгов». Вслух она сказала:

— Андрэ, иди сделай перерыв на медитацию, пока не придет время для следующего совещания. А? Будь хорошим мальчиком.

«Раньше всегда, когда она меня оскорбляла, это было похоже на шутку между нами, — подумал Батлемонт. — Но сейчас она пытается сделать мне больно. — Он сейчас беспокоился о Гвен, забыв об агентстве. — Моей Гвен нужна помощь. А я не знаю, что делать».

— Перерыв на медитацию, — повторила Гвен. — Или можешь пойти в бар. Почему бы тебе не попробовать новый препарат Интердремы? Это хорошо прочищает мозги!

— Я предпочитаю остаться бодрствовать в наши последние часы вместе, — проговорил Батлемонт. Ему хотелось рыдать. Он встал, чем обратил на себя внимание, устремив на Гвен отчаянный взор. — Я чувствую, как будущее пресмыкается над нами, словно огромный зверь! — Андрэ повернулся к Гвен спиной и вышел через свою личную дверь.

— Интересно, какого дьявола он хотел этим сказать? — задумчиво пробормотала она.

— Это месяц святого Фрейда. Они занимаются предсказаниями и экстрасенсорным восприятием, что-то в этом роде, — пояснил Прим.

— А, конечно, — зевнула Гвен. — Я сама писала эту брошюру. — Но она обнаружила, что обеспокоена отбытием Батлемонта. «Он выглядел таким жалким, — подумала Гвен. — А что если эта маленькая шалость приведет к обратным результатам и его призовут в армию? Это вполне может случиться. Лео и остальные эти душители все это прекрасно перенесут. Но Андрэ… — Она мысленно пожала плечами. — Теперь уже слишком поздно поворачивать обратно».

Главы отделов начали протискиваться поближе к Гвен вдоль стола.

— Скажи, Гвен, а как насчет производства на…

— Если я встречу какие-нибудь ограничения, мне нужно будет больше…

— Нужно ли нам прекращать прочие проекты…

— Заткнитесь! — заорала Гвен.

Все потрясенно замолчали. Она улыбнулась.

— Я лично встречусь с каждым из вас, как только получу свежий запас пуховых жилеток. Однако — дело прежде всего. Проблема номер один: мы сбрасываем мартышку со спины. А?

«Бедные придурки! — подумала Гвен. — Вы даже не представляете, как близка катастрофа. Вы думаете, Гвен выйдет победителем, как всегда. Но Гвен наплевать. Гвен уходит в отставку в сиянии славы! В долину смерти по шестисотому шоссе… или четырехсотому? Какая разница! Война — это ад! Мне только жаль, что у меня нет ничего, кроме одной жизни, чтобы отдать ее за мое агентство. Дайте мне свободу или отдайте меня в ВОМС!»

— Ты подбираешься к глотке этих двоих военных типов, верно? — поинтересовался Лео Прим.

— Военная тактика, — пояснила Гвен. — Никаких выживших! Пленных не брать! Смерть Белым Глазам!

— Э? — не понял Прим.

— Займись-ка тем заданием, что я тебе дала, — фыркнула Гвен.

— У-хм… — Прим посмотрел на папку, оставленную Оулингом. — Адюкел на эту большую Герти… Фильм на Финнистер. Хорошо. — Он покачал головой. — Знаете, это дело может закончиться полным пшиком.

— Это может быть еще хуже, чем то, — предостерегла Гвен.

Еще кто-то сказал:

— Ну уж это-то самое худшее, что я когда-либо видел. Призыв!

А Гвен подумала: «Ооох! Кто-то встревожен!» Внезапно она заявила:

— Абсолютно самый худший пшик. — Гвен просияла. — Это же замечательно! Одну минуту, дражайшая публика!

В приготовлениях к уходу наступило внезапное затишье.

— Было заявлено, что мы обозначаем это дело «Абсолютно Ужасающий Пшик», — сказала Гвен.

Сотрудники захихикали.

— Заметьте, что аббревиатура А. У. П. содержит слово «ужасный».

По залу прокатился хохот.

— До сих пор, — сказала Гвен, — нам приходилось бороться только с малым, средним и большим Пшиком. Теперь я даю вам АУП! Это созвучно с мычанием человека, который получил под дых.

Прим, продолжая смеяться, спросил:

— А как насчет слова БОлваны? Его тоже нужно как-то использовать.

— Без Ограничений! — воскликнула Гвен. — Абсолютно Ужасающий Пшик Без Ограничений! — Она была на грани истерики. «Черт побери, что со мной стряслось?» — подумала Гвен и свирепо глянула на Прима. — Давайте дерябнем, ребята! Вы все будете прекрасно выглядеть в форме!

Смех перешел в нервное икание.

— Ох уж эта Гвен!

Гвен начала пробираться к выходу. У нее началось что-то вроде морской болезни. Она пробиралась вдоль стены комнаты. Из ее бунта пропала искра. Гвен казалось, что все эти люди дергают ее, пытаясь разорвать на части. Она разгневалась. Ей хотелось пинаться, бить, кусаться. Вместо этого Гвен сияла застывшей улыбкой.

— Простите меня. Разрешите пройти? Извините. Спасибо. Простите меня.

А в ее сознание упорно вторгался образ Андрэ Батлемонта. «Такой жалкий маленький человечек. Такой… ну… милый. Проклятье! Милый! Презренным образом».

В календаре вычеркнуто двадцать пять дней. Двадцать пять дней барахтанья в луже неразберихи. Стихия Гвен. Она с головой окунулась в проблему. Это было именно то, что нужно. Салют для ее ухода. Подпись Гвен Эверест внизу страницы.

По всему агентству сновали военные технические специалисты. Эксперты по мобильности скафандра. Эксперты по защите. По барометрическим показателям. По утилизации отходов. Субминиатюрные элементы питания. Слесарь. Эксперт по новому изменчивому пластику. (Ему пришлось прилететь с Западного побережья).

Плюс специалисты-модельеры, известные только Гвен.

Работы хватало всем. Каждый технический эксперт находил свою нишу в этом замкнутом технологическом мирке.

Наступил День Большой Картинки. Утро.

У Гвен была специальная комната площадью около двадцати квадратных футов, смежная с ее кабинетом. Она называла ее «моя комната для запугивания». Это был почти Людовик пятнадцатый: непрочные стулья, шаткие столики, стеклянные подвески на абажурах, пастельные херувимы на стенных панелях.

У стульев был такой вид, словно они могли расплющиться под весом человека средних размеров. У каждого (за исключением тронного кресла с мягкой обивкой, выдвигавшегося для Гвен из-за стенной панели) было наклоненное вперед сиденье. Сидящие постепенно соскальзывали, мягко и незаметно.

Ни у одного столика не было столешницы достаточно большой, чтобы вместить одновременно блокнот и пепельницу. Один из этих предметов надо было размещать на коленях или ставить под ноги. Это вынуждало посетителей время от времени посматривать на ковер.

Ковер являл собой наглядный пример прикладной психоголоволомки. Непосвященным казалось, что они висят на потолке, стоя ногами в тазике.

Генерал Оулинг занимал один из хитрых стульев. Он пытался удержаться от рассматривания херувима, нарисованного в центре стенной панели прямо напротив него, чуть правее сидящей фигуры Андрэ Батлемонта. Батлемонт представлял собой жалкое зрелище. Оулинг попытался пристроить свой зад повыше на стуле. Ему казалось, что у него торчат колени. Он взглянул на генерала Финнистер. Она сидела справа от него за веретенообразным столиком. Заметив устремленный взгляд Оулинга, Финнистер попыталась натянуть подол юбки пониже, чтобы скрыть колени. А Оулинг в это время пытался сообразить, как это она удерживается на самом краешке стула.

ПРОКЛЯТЫЕ НЕУДОБНЫЕ МАЛЕНЬКИЕ СТУЛЬЯ!

Он заметил, что Батлемонт принес для себя большой стул из конференц-зала. Оулинг не мог понять, почему им не предложили такую же удобную меблировку. Кстати, и встречу лучше всего было бы провести непосредственно в конференц-зале. Полная чушь. Большая Картинка? Оулинг взглянул вверх на противоположную стенную панель. ЧЕРТОВ ДУРАЦКИЙ ХЕРУВИМ!

Он посмотрел вниз на коврик, скривился и прикрыл глаза.

Финнистер едва не потеряла равновесия, когда впервые взглянула на ковер. Теперь она старалась просто не обращать на него внимания. В голове ее бурлили беспокоящие слухи. По индивидуальным докладам технических экспертов общего впечатления составить не удалось. Это было похоже на джигсо, где отдельные фрагменты свалены в груду. Соннет дернулась назад на стуле. ЧТО ЗА НЕУЮТНАЯ КОМНАТА. Интуиция подсказывала ей, что вся обстановка здесь тщательно продумана. Она снова воспылала гневом к Гвен Эверест. ГДЕ ЭТА ЖЕНЩИНА?

Батлемонт откашлялся и бросил взгляд на дверь справа, откуда с минуты на минуту должна была появиться Гвен. НЕУЖЕЛИ ОНА ВСЕГДА ДОЛЖНА ОПАЗДЫВАТЬ? Все это время Гвен его избегала. Слишком занята. А этим утром ей внезапно понадобилось выдвинуть Андрэ Батлемонта вперед и в центр. Номинальный глава. Подпорка для ее маленького шоу. Андрэ хорошо знал, чем занималась Гвен. В чисто физическом смысле. Может, она и пыталась что-то скрыть, но разведка у него поставлена отлично. Однако Андрэ вовсе не был уверен, что знает, чем заполнена ее прелестная головка. Он знал только то, что его предположения, скорее всего, не соответствуют действительности. Тем более для Гвен.

— Наши техники информировали нас, что вы весьма заинтересовались, — Финнистер подтянулась назад на стуле, — характеристиками новых изменчивых пластиков.

— Это правда, — кивнул Батлемонт.

— Почему? — спросил Оулинг.

— Эээ, наверное, нам лучше дождаться мисс Гвен Эверест. Она принесет проектор для демонстрации.

— У вас уже есть макеты? — поинтересовался Оулинг.

— Да.

— Отлично. Сколько моделей?

— Одна. Наша секретарша из приемной. Красивая девушка.

— Что? — в унисон рявкнули Финнистер и Оулинг.

— А! Вы имеете в виду… то есть, у нас есть одна для показа вам. На самом деле, это две… но лишь одна из… — Андрэ пожал плечами, подавив содрогание.

Финнистер и Оулинг переглянулись.

Батлемонт закрыл глаза. ГВЕН, ПОЖАЛУЙСТА, ПОСПЕШИ. Он подумал о ее решении военной проблемы и задрожал. Основная идея была, разумеется, здравой. Хорошие психологические корни. Но военные на это никогда не пойдут. Особенно эта генеральша, с походкой сержанта. Глаза Батлемонта открылись при стуке открывшейся двери.

Вошла Гвен, толкая переносной демонстрационный проектор. Гвен и Финнистер обменялись взаимно неприязненными взглядами, которые сразу же умудрились замаскировать под доброжелательные улыбки.

— Всем доброе утро! — прощебетала Гвен.

«Опасный сигнал! — подумал Батлемонт. — Она сошла с ума! Она… — Он сосредоточился на этой мысли. — А может быть, так оно и есть. Гвен слишком много работала».

— Мы жаждем увидеть, что вы для нас приготовили, — сказал Оулинг. — Мы как раз собирались попросить вас доложить о ходе работ, когда вы нас вызвали на эту встречу.

— Мы сначала хотели получить что-нибудь, что бы вы оценили это как инженер, — пояснила Гвен.

Оулинг кивнул.

— Наши люди сообщают, что вы развели вокруг этой работы массу секретности. Зачем? — рявкнула Финнистер.

— И у стен есть уши. Болтун — находка для шпиона! Не теряй бдительности! — Гвен установила проектор в центре комнаты, взяла в руки пульт дистанционного управления и прошла к панели, которая, откинувшись, исторгла ее кресло. Она села лицом к генералам.

Миновало несколько томительных секунд, пока Гвен с увлечением рассматривала колени Финнистер.

— Гвен? — нарушил тишину Батлемонт.

Финнистер одернула вниз подол своей юбки.

— И что же вы хотели нам показать? — спросил Оулинг. Он подтянулся назад на стуле.

— Сначала давайте изучим подступы к проблеме. Вы должны спросить себя: чего хотят молодые женщины, когда поступают на службу?

— Звучит разумно, — согласился Оулинг.

Финнистер кивнула, ее неприязнь к Гвен отошла на второй план. Работа прежде всего.

— Им нужны несколько вещей, — продолжила Гвен. — Им нужно путешествие… приключение… что-то в духе рыцарских романов. Ату его!

Батлемонт, Финнистер и Оулинг были шокированы.

— Мысль об этом приводит вас в замешательство, — журчала Гвен. — Все эти женщины чего-то ищут. Ищут бесплатных поездок. Кольцо самоварного золота. Горшок в конце радуги.

Гвен отметила, что снова заставила их кивнуть. Она повысила голос:

— Старая карусель! Трали-вали, развеселая прогулка!

Батлемонт печально посмотрел на нее. «Сумасшедшая.

Оооо, моя бедная, бедная Гвенни».

— Я… ух… — выдавил Андрэ.

— Но всем им нужен один товар! — воскликнула Гвен. — И что же это? Романтика! Вот что это. А что для подсознания романтика? Секс!

— С меня хватит, — прошипела Финнистер.

— Нет, — возразил Оулинг. — Давайте… ух… все это, я уверен, предисловие. Я хочу понять, где… в конце концов, модель… разработанные ими модели…

— Что такое секс, если содрать с этого понятия словесную мишуру? — вопросила Гвен. — Психологические корни. И что же там внизу?

Оулинг поскреб кадык и уставился на нее. У него было инстинктивное недоверие к субъективным идеям. Однако оно всегда уравновешивалось опасением, что только такие идеи могут оказаться правильными. Некоторые из них на вид, а это могло быть ТОЛЬКО видимостью, были вполне работоспособны.

— Я вам расскажу, что там в основе, — проворковала Гвен. — Материнство. Дом. Муж-защитник. Семейный очаг.

Оулинг подумал: «Это все звучит так логично… за исключением…»

— А что делает ваш скафандр? — спросила Гвен. — Броня приравнивается к отсутствию брони! Они заперты в бесполых кусках металла и пластика, где до них не сможет добраться ни один мужчина. Великий Фрейд! Мужчины даже не могут увидеть их там, внутри!

— На самом деле женщины НЕ ХОТЯТ, чтобы до них добрались мужчины! — рявкнула Финнистер. — Из всех отвратительных идей, какие я только…

— Минуточку! — возразила Гвен. — НОРМАЛЬНОЙ женщине всегда нужна ВОЗМОЖНОСТЬ. Вот чего она хочет. И она хочет держать это под СВОИМ контролем. Вы лишили их возможности. Вы забрали у них из рук весь контроль и предоставили своих женщин на милость стихий. Женщин, отделенных от холодной, мужеподобной, костлявой ВНЕЗАПНОЙ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ СМЕРТИ лишь тонким слоем пластика и металла.

Батлемонт беспомощно уставился на нее. «Бедная Гвен. Обреченная. Она не сумеет продать эту идею. И мы все обречены вместе с нею».

Финнистер свирепо сверлила взглядом Гвен, все еще уязвленная скрытой насмешкой слова «нормальной».

— И как же вы предлагаете обойти эти, э, препятствия? — спросил Оулинг.

— Увидите, — ответила Гвен. — Теперь перейдем от преамбулы дальше. Запомните, основная идея в том, что женщина, удирая от мужчины, должна быть уверена в том, что он ее догонит, если она этого захочет. Женщина хочет рисковать, но не выглядеть при этом слишком развратной.

— Ммммф! — попыталась возразить Финнистер.

Гвен улыбнулась ей.

«Гвен нарочно губит себя и нас, за компанию», — подумал Батлемонт.

— Вы понимаете, чего не хватает? — спросила Гвен.

— Хмммм-эээээ-хммммм, — выдавил Оулинг.

— Универсального символа, — заявила Гвен. — Подчеркнутого символа. Символа!

— И что вы предлагаете? — спросил Оулинг.

— Именно это! План! — Гвен заколебалась, — символ! Ключ очень прост. — Она выпрямилась, презрительно улыбаясь. — Фактически, это и есть ключ!

— Ключ? — произнесли в унисон генералы.

— Да. Два ключа, собственно. Символизм очевиден. — Гвен извлекла из кармана жилета два ключа и подняла их вверх. — Как видите, один ключ тяжелый, угловатый… мужественный ключ. У другого причудливые завитки. Он изящней, более…

— Вы хотите мне сказать, — взвыл Оулинг, — что ваши люди провели все эти недели, все эти консультации с экспертами, и предстают с… с… с… — Он ткнул пальцем, не в состоянии продолжить.

Гвен покачала головой из стороны в сторону.

— О, нет. Помните — это просто символы. Разумеется, они важны. Можно даже сказать — жизненно важны. У каждого космонавта будет свой индивидуальный ключ.

— Для чего эти ключи? — спросила Финнистер. Против своей воли, она даже в какой-то степени увлеклась.

— Для скафандра, естественно, — ответила Гвен. — Эти ключи запирают людей в их скафандрах — и мужчин, и женщин.

— Запирать их? — запротестовала Финнистер. — Но вы сказали…

— Знаю. Но видите ли, ключ, запирающий человека в чем-нибудь, еще и выпускает его наружу. Фактически, одним ключом можно отпереть все скафандры. Это ради фактора безопасности.

— Но они не могут выбраться НАРУЖУ из своих костюмов, когда они в космосе! — завопил Оулинг. — Из всех…

— Правильно! — воскликнула Гвен. — Они не могут ПО-НАСТОЯЩЕМУ выбраться. Поэтому мы даем им просто СИМВОЛ этого. Для обмена.

— Обмена? — Глаза Финнистер, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

— Конечно. Космонавт-мужчина видит девушку-астронавта, которая ему нравится. Он просит ее обменяться ключами. Очень романтично. Символика того, что МОЖЕТ произойти, когда они вернутся на Землю или попадут на базу, где смогут снять свои скафандры.

— Мисс Эверест, — сказала Финнистер, — как вы столь удачно указали ранее, ни один астронавт не может увидеть ни одну из наших женщин в этом скафандре. И даже если он сумеет, я не уверена, что я бы…

Она застыла, онемев от шока.

Гвен нажала кнопку на пульте дистанционного управления проектора. Казалось, в центре комнаты повис космический бронированный скафандр. В нем одетая в облегающий жакет, стояла грудастая секретарша из приемной агентства. Скафандр в верхней своей части, выше талии, был прозрачен.

— Нижняя половина все время остается непрозрачной, — объяснила Гвен. — Из соображений благопристойности… знакомств. Однако верхняя половина…

Она нажала другую кнопку. Прозрачная верхняя половина затуманилась, пройдя через серый цвет до черного, пока не скрыла модель.

— Для уединения по желанию. Вот как мы использовали новый изменчивый пластик. Это дает девушке некоторый контроль над ее окружением.

Гвен опять нажала на верхнюю кнопку. Верхняя половина модели снова стала прозрачной.

Финнистер глазела на обтягивающую форму.

Гвен встала, взяла указку и повела ею сквозь проекцию.

— Эта форма разработана ведущим кутюрье. Она предназначена выявлять ранее скрытое. Женщина со всего лишь посредственной фигурой будет выглядеть в ней великолепно. Женщина с отличной фигурой, как видите, выглядит ошеломляюще. Невзрачные фигуры, — Гвен пожала плечами, — существуют упражнения для их улучшения. Во всяком случае, мне так говорили.

— И что вы предлагаете делать с этой., этой фо… этим одеянием? — Голос Финнистер звенел от льда.

— Это будет полевой формой ВОМС. Привлекательная шляпка прилагается. Очень сексуально.

— Наверное, замену можно производить медленно, так чтобы… — попытался вмешаться Батлемонт.

— Какую замену? — завизжала Финнистер. Она вскочила со стула. — Генерал Оулинг?

Оулинг оторвал взгляд от модели.

— Да?

— Совершенно невозможно! Я больше не намерена терпеть! — рявкнула Финнистер.

«Я это знал. О, моя бедная Гвенни! Они ее тоже погубят. Я знал это», — промелькнуло в голове у Батлемонта.

— Мы больше не можем терять время в этом агентстве, — сказала Финнистер. — Пойдемте, генерал.

— Подождите! — взвизгнул Батлемонт. — Гвен, я же тебе говорил…

— Это прискорбно, но… — заявила Финнистер.

— Наверное, мы немного торопимся, — сказал Оулинг. — Может быть, из этого удастся что-то использовать…

— Да! — воскликнул Батлемонт. — Все, что нам нужно — это немного времени, чтобы получить новый…

— Думаю, нет, — возразила Финнистер.

Гвен улыбнулась и подумала: «Что за прелестная стая пустоголовых пташек! — Она чувствовала легкое опьянение, эйфорию, как будто только что пришла из мудбара. — Бунт — это замечательно! Да здравствуют ирландцы! Или что-то в этом роде».

Оулинг пожал плечами и подумал: «Мы должны проявить солидарность перед происками штатских. Генерал Финнистер права. Однако это слишком плохо». Он встал.

— Еще несколько дней, — умолял Батлемонт.

«С Андрэ слишком плохо», — подумала Гвен. Она глубоко вздохнула и сказала:

— Одну минуту, будьте добры.

Три пары глаз уставились на нее.

— Если вы думаете, что сможете нас заставить не выполнить своей угрозы — вы заблуждаетесь. Я прекрасно понимаю, что вы сделали такую фо… такой фасон этого ОДЕЯНИЯ, чтобы заставить МЕНЯ выглядеть отвратительно! — заявила Финнистер.

— А почему бы и нет? — спросила Гвен. — Ведь проделали же вы то же самое для каждой женщины ВОМС.

— Гвен! — в ужасе взмолился Батлемонт.

— Успокойся, Андрэ. Это был лишь вопрос времени, в любом случае. Сегодня. Завтра. На следующей неделе. Это в самом деле не важно…

— О, моя бедная Гвенни, — всхлипнул Батлемонт.

— Я собираюсь подождать. Вероятно, неделю. По меньшей мере, пока не подам в отставку.

— О чем это вы говорите? — спросил Оулинг.

— В отставку! — задохнулся Батлемонт.

— Я просто не могу бросить бедного Андрэ на съедение волкам. Остальных наших мужчин — с удовольствием.

Стоит им пополнить ваши ряды, они сразу же примутся выгрызать вам кишки.

— О чем это вы говорите? — спросила Финнистер.

— Остальные мужчины в агентстве могут постоять за себя… и вы тоже. Но Андрэ тут беспомощен. Все, что у него есть, это его положение… деньги. Он — это несчастный случай. Поместите его куда-то, где деньги и положение не имеют значения, и это его убьет.

— Прискорбно, — кивнула Финнистер. — Мы идем, генерал Оулинг?

— Я собираюсь погубить вас обоих, — сказала Гвен. — Но вот что я вам скажу. Вы оставляете Андрэ в покое, и я устрою развеселую жизнь только ОДНОМУ из вас.

— Гвен, что ты говоришь? — прошептал Батлемонт.

— Ддаа! — прошипела Финнистер. — Объяснитесь!

— Я только хочу выяснить, в каком порядке вас клевать. У кого из вас ранг выше?

— И что вы будете делать? — спросила Финнистер.

— Минуточку! — рявкнул Оулинг. ТОТ РАПОРТ РАЗВЕДКИ. Он свирепо взглянул на Гвен. — Мне сказали, что вы подготовили адюкел для пробной модели, изготовленный до того, как мы пришли в ваше агентство.

— Большая Герти. И это не просто адюкел. У меня есть все необходимое для общенациональной кампании. Смотрите!

Висевший в комнате прозрачный скафандр сменила голография гологрудой пробной модели.

— Идея Большой Герты исходила от генерала Оулинга, — продолжила Гвен. — Моя кампания установит этот факт, когда займется аттракционом с анимированной Большой Гертой. Это же ходячая паника. Самая веселая штука, какую когда-либо видели. Генерал Оулинг, вы станете общенациональным посмешищем через час после того, как начнется моя кампания.

Оулинг сделал шаг вперед.

— Гвен! Они тебя уничтожат! — воскликнул Батлемонт.

Оулинг указал на проекцию.

— Вы… вы… не сделаете этого!

— Сделаю, — Гвен одарила его самой очаровательной улыбкой из личного арсенала.

Батлемонт потянул Гвен за руку. Она небрежно отмахнулась.

— Это меня погубит, — прошептал Оулинг.

— По-видимому, вы действительно это сделаете, — ухмыльнулась Финнистер. — Прискорбно.

Оулинг развернулся к Финнистер.

— Мы должны держаться вместе! — отчаянно завопил он.

— Ну еще бы, — согласилась Гвен. Она нажала другую кнопку на пульте дистанционного управления.

Большую Герту сменила голография генерала Финнистер в ее знаменитой форме.

— Вам это тоже будет интересно. Я полностью подготовилась к другой кампании, по дизайну этой формы, прямо от Соннет Боннет и до накидки Синнистер Финнистер. Сюда войдут даже эти туфли, создающие омерзительную походку. Я начну с кукольной модели генерала, одетой в нижнее белье. Потом я займусь показом, как каждый элемент нынешней формы ВОМС был спроектирован для… э… фигуры… э… Финнистер.

— Я подам на вас в суд! — рявкнула Финнистер.

— Вперед! Вперед! — Гвен сделала непристойный жест.

«Она ведет себя словно пьяная! — подумал Батлемонт. — Но она же не пьет!»

— Я полностью готова выйти на рынок с этими кампаниями. Вы не сможете меня остановить. Я докажу каждое утверждение, сделанное мною насчет формы. Я выставлю ее на всеобщее обозрение. Я продемонстрирую, почему люди шарахаются от ваших вербовочных пунктов.

Лицо Финнистер залила краска.

— Ну хорошо! — отрезала она. — Если вы уж собрались нас погубить, то мы не сможем с этим ничего поделать. Но вот что, мисс Эверест. Мы заберем всех мужчин этого агенства на службу. Это будет на вашей совести! И эти мужчины будут служить под началом наших друзей. Надеюсь, вы понимаете, что им придется весьма несладко.

— Нет у вас никаких друзей, — сказала Гвен, но в голосе ее не хватало убежденности. «Это дало обратный результат, — подумала она. — Не думала, что они проявят такую стойкость. О черт».

— Мы даже можем предпринять кое-что в отношении вас! — продолжила Финнистер. — Приказ президента, призывающий вас на службу из соображений национальной необходимости. Или какая-то мелкая статья в незначительном билле. А когда мы наложим на вас руки, мисс Эверест…

— Андрэ! — возопила Гвен. Все уходило из-под контроля. «Я не хотела никому вредить, — подумала она. — Я просто…» Она сообразила, что не знает, ЧЕГО хотела на самом деле.

Батлемонта словно ударило молнией. В течение двадцати двух лет Гвен Эверест ни у кого не просила помощи. А теперь она просит его! Он шагнул между Гвен и Финнистер.

— Андрэ здесь. — У него был приступ вдохновения. Как его Гвен взывала к нему!

— Вы убийца! — прорычала Андрэ, потрясая пальцем перед носом Финнистер.

— Послушайте! — огрызнулся Оулинг. — Я не намерен терпеть…

— И вы! — рявкнул Батлемонт, обернувшись. — У нас есть все записи совещаний здесь, начиная с первого и включая это! Они покажут, что здесь произошло! Разве вы не понимаете, что случилось с этой бедной девочкой? Вы! Вы свели ее с ума!

Теперь и Гвен присоединилась к хору:

— Что?

— Успокойся, Гвен, — сказал Батлемонт. — Я с этим управлюсь.

Гвен не могла оторвать от него глаз. Батлемонт был великолепен.

— Да, Андрэ.

— Я это докажу, — продолжал рычать Батлемонт. — С психиатрами Интердремы. Со всеми специалистами, каких только можно купить за деньги. Вы думаете, что то, что вам показала Гвен для своих кампаний — это нечто выдающееся? Ха! Я вам покажу кое-что. — Он направил палец на Оулинга. — Может ли военщина свести с ума?

— О, послушайте, — закатил глаза Оулинг. — Это ушло..

— Да! Это может свести с ума! — рявкнул Батлемонт. — И мы покажем, шаг за шагом, как вы свели нашу бедную Гвен с ума страхом за ее друзей. Страхом за меня! — Он хлопнул себя по груди и свирепо уставился на Финнистер. — А знаете, что мы будем делать после этого? Мы скажем публике: это может случиться с вами! Кто следующий? Ты? Или ты? Что тогда случится с вашими деньгами от Конгресса? Что случится с вашими квотами вербовки?

— Послушайте, — вымолвил Оулинг. — Мы не…

— Вы не? — прорычал Батлемонт. — Вы думаете, эта бедная девочка в своем уме?

— Хорошо, но мы не…

— Подождите, пока не увидите нашу кампанию, — предупредил Батлемонт. Он погладил Гвен по руке. — Ну все, Гвен, хватит. Андрэ все исправит.

— Да, Андрэ, — согласилась Гвен. Это было все, что она могла сейчас сказать. Раньше Гвен никогда не чувствовала себя такой тупицей. «Он влюблен в меня», — подумала она. Гвен никогда раньше не любили. Даже ее родители шарахались от ее непомерно развитого интеллекта. Гвен чувствовала текущее через нее тепло. В хорошо смазанном механизме ее мозга произошел сбой. Он словно заскрипел от натуги. Гвен подумала: «Он в меня влюблен!» Ей хотелось задушить Андрэ в своих объятиях.

— Кажется, мы зашли в тупик, — проворчал Оулинг.

— Но мы же не можем просто… — сказала Финнистер.

— Молчать! — приказал Оулинг. — Он это сделает! Неужели ты до сих пор не поняла?

— Но если мы призовем…

— Тогда он сделает это обязательно! Купит какое-нибудь другое агентство, чтобы провести кампанию.

— Но мы могли бы вернуться и призвать…

— Ты не можешь призвать каждого, кто не согласен с тобой, женщина! Во всяком случае, не в этой стране! Ты спровоцируешь революцию!

— Я… — промямлила Финнистер.

— И это погубит не только нас, — сказал Оулинг. — Всю службу целиком. Он ударит просто по деньгам. Знаю я этот тип. Он не блефует. Это будет катастрофа!

Оулинг затряс головой, видя проходящий перед его мысленным взором парад рушащихся военных проектов, которые маршировали в бездну с транспарантом «Оставь надежду».

— Это Псих-Бюро! — прорычал Оулинг. — Чтоб они подавились своими блестящими идеями!

— Говорила я вам, что они пустоголовые, — сказала Гвен.

— Спокойно, Гвен, — вмешался Батлемонт.

— Да, Андрэ.

— Ну и что мы будем делать? — вопросил Оулинг.

— Я скажу вам, что, — ответил Батлемонт. — Вы оставляете в покое нас, мы оставляем в покое вас.

— Но как насчет моей вербовки? — возопила Финнистер.

— Думаете, наша Гвен, больная или здоровая, не может решить ваших проблем? — спросил Батлемонт. — Для вашей вербовки вы используете программу, как намечено.

— Я не буду!

— Будешь! — процедил Оулинг.

— Генерал Оулинг, я отказываюсь иметь…

— Что будет, если я вывалю эту проблему перед генеральным штабом? — спросил Оулинг. — В какую сторону начнут катиться головы? В Псих-Бюро? Естественно. А кто будет следующим? Люди, которые должны были решить это на месте, вот кто!

— Но… — Финнистер сморщилась, словно у нее заболели зубы.

— Собственно говоря, идея мисс Эверест звучит вполне разумно… правда, понадобятся некоторые модификации.

— Никаких модификаций, — заявил Батлемонт.

«Он так похож на Наполеона!» — подумала Гвен.

— Лишь в малых, незначительных деталях, — успокоил его Оулинг. — Из инженерных соображений.

— Возможно, — согласился Батлемонт. — Но модификации будут проводиться только при нашем одобрении.

— Я уверен, что мы договоримся, — сказал Оулинг.

Финнистер встала и повернулась к ним спиной.

— Одна маленькая деталь, — промурлыкал Батлемонт. — Выписывая для агентства счет по двойному тарифу, приплюсуйте там еще премию для мисс Эверест.

— Естественно, — согласился Оулинг.

— Естественно, — усмехнулся Батлемонт.

Когда космические вояки удалились, Батлемонт повернулся лицом к Гвен и топнул ногой.

— Ты была очень плохой, Гвен!

— Но, Андрэ…

— Отставка! — рявкнул Батлемонт.

— Но…

— О, я понимаю, Гвен. Это моя вина. Я слишком сильно тебя загружал. Но это в прошлом.

— Андрэ, ты не…

— Да! Я понимаю. Ты собиралась утопить корабль и пойти на дно вместе с ним. Бедная моя Гвенни! Это же самоубийство! Если бы ты только уделяла внимание своему телелогу и Интердреме.

— Я никому не хотела причинять здесь вреда, Андрэ. Только этим двоим…

— Да, да. Ты совсем запуталась.

— Это правда. — Гвен почувствовала, что сейчас заплачет. Она не плакала… с тех пор, как… она не могла вспомнить, когда. — Ты знаешь, я не могу вспомнить, когда я вообще плакала.

— Вот в этом-то все и дело! — воскликнул Батлемонт. — Я все время плачу. Ты нуждаешься в чуткой заботе. Тебе нужен кто-то, кто научил бы тебя плакать.

— Ты будешь меня учить, Андрэ?

— Буду ли я… — Он смахнул слезы с глаз. — Ты отправишься в отпуск. Немедленно. Я поеду с тобой.

— Да, Андрэ.

— А когда мы вернемся…

— Я не хочу возвращаться в агентство. Я… не могу.

— Вот оно что! Рекламный бизнес! Он сводит тебя с ума!

Гвен пожала плечами.

— Я… Я просто не могу встретить лицом к лицу еще одну кампанию. Я… просто… не могу.

— Ты будешь писать книгу, — объявил Батлемонт.

— Что?

— Лучшая терапия, какая до сих пор известна. Сам это однажды проделал. Ты напишешь о рекламном бизнесе. Ты вытащишь на всеобщее обозрение все грязные трюки: гипносозвучия, субвизуальные мерцающие изображения, рекламодатели, финансирующие учебники, чтобы заставить их рекламировать себя, маточные комнаты, где программируют юсикер. Все.

— Я могла бы это сделать.

— Ты расскажешь все, — уточнил Батлемонт.

— Еще бы!

— И сделаешь это под псевдонимом. Сафо.

— И когда начинается наш отпуск, Андрэ?

— Завтра. — На мгновение он вновь поддался прежней панике. — Ты не имеешь ничего против того, что я… безобразен, как свинья?

— Ты просто прекрасен! — заявила Гвен. Она пригладила его волосы поперек лысины. — А ты не имеешь ничего против того, что я умнее тебя?

— Ахха! — Батлемонт был готов замурлыкать, как котенок, от такой ласки. — Может ты и умнее меня, но зато сердце мое намного больше!

«Эффект ГП»

Стоял тихий осенний вечер, когда доктор Валерик Сабантос, сидя за длинным столом в аудитории для семинаров на первом этаже корпуса «Мид Холл» Янктонского Технического Института, размышлял о том, как завтра общество будет шокировано сообщениями газет и телеграфных агентств. Они, скорее всего, выскажутся о том, что стихия, обычно милосердная, сделала ночную трагедию столь ужасной.

Сабантос был невысоким полноватым мужчиной с черными волосами, которые выглядели так, будто никогда не знали расчески. Его округлое лицо, излучающее детскую невинность, непременно оставляло у посторонних ложное впечатление, которое моментально рассеивалось, когда они слышали грубые шутки Сабантоса или ловили на себе тяжелый взгляд его глубоко посаженных карих глаз.

За столом сидело четырнадцать человек: девять студентов и пять преподавателей, во главе с профессором Джошуа Летчли, занимавшим место председателя.

— Теперь, когда все собрались, — начал Летчли, — я могу сообщить вам цель нашей встречи: мы столкнулись с необходимостью принять чудовищное решение. Мы… м-м-м… — Летчли замолчал, кусая нижнюю губу. Он понимал, какое впечатление производит здесь: высокий нескладный лысый человек в очках с толстыми линзами и неизменно виноватым выражением лица, которое он использовал в качестве защиты. Этим вечером Летчли особо ощутил неестественность такого образа. Кто бы мог подумать — кроме Сабантоса, естественно — какую смелость проявит это внешне безобидное собрание.

— Не останавливай их внимание на этом, — прошептал Сабантос.

— Да… м-да… мы с доктором Сабантосом собирались продемонстрировать вам кое-что сегодня вечером, но перед этим, мне кажется, мы должны подвести некоторые итоги.

Сабантос, удивленный тем, что могло бы отвлечь Летчли, оглядел стол и увидел, что присутствуют не все. Доктор Ричард Мармон опаздывал.

«Неужели он сомневается в чем-то и поэтому делает перерыв», — подумал Сабантос. Затем он понял, что Летчли старается выиграть время, до тех пор, пока Мармон не будет найден и приведен сюда.

Летчли почесал лысую голову. Профессору не нравилось находиться здесь, но его присутствие являлось необходимым. Было девять вечера, и дневная суета, царившая в Янктонском Техническом Институте, сменилась особой вечерней тишиной: наступило его любимое время для прогулок. Обычно Летчли бродил вокруг пруда, в котором жили лягушки, прислушивался к их кваканью и вздохам влюбленных парочек и размышлял о происхождении нашего бренного мира.

Постоянное покашливание и ерзанье собравшихся за столом дали понять ученому, что мысли унесли его слишком далеко отсюда. Многие знали об этом качестве Летчли. Он кашлянул. «Где шатается этот чертов Мармон? Почему его до сих пор не нашли?» — размышлял он.

— Как известно, мы предприняли определенные усилия, чтобы сохранить в тайне наши исследования, — продолжил Летчли, — также, мы попытались предотвратить слишком смелые размышления и широкую дискуссию. Мы собирались провести исчерпывающие испытания перед тем, как опубликовать результаты исследований. Все вы, как студенты, м-м-м… «подопытные кролики», так и профессора из Ученого совета факультета, были крайне отзывчивы. И все же известия о том, чем мы здесь занимаемся, просочились в общество, иногда в преувеличенном и искаженном виде.

— Профессор Летчли, — перебил Сабантос, — как вам кажется, насколько тяжело положение?

На лицах студентов, до этого явно боровшихся со скукой, появилось выражение заинтересованности. Старый доктор Инктон нервно закашлялся.

— Есть древняя малайская поговорка: «Если кто-то пытается толкнуть дикобраза, то он явно не в себе», нам следовало бы знать, о том, что дикобраз колючий, — сказал Сабантос.

— Спасибо, доктор Сабантос, — сказал Летчли, — на мой взгляд, сложилась крайне необычная ситуация: мы все должны участвовать в выработке решения, которое будет принято сегодня. Каждый из участников этого научного проекта оказался вовлеченным в него значительно глубже, чем обычно бывает в подобных исследованиях. Поскольку студенты-ассистенты до этого находились в неведении относительно некоторых вопросов, я думаю, доктор Сабантос, как истинный первооткрыватель эффекта ГП, введет вас в курс дела.

«Снова задержка», — подумал Сабантос.

— Открытие генетической памяти, или эффекта ГП, было случайным, — подхватил Сабантос, — мы с доктором Мармоном пытались найти гормональный метод удаления жировых отложений. Наш препарат № 105 показал отличные результаты на мышах и хомяках. Мы получили шесть поколений без видимых побочных эффектов. И тогда я решил проверить действие препарата № 105 на себе.

— Возможно, вы помните, что у меня было несколько лишних фунтов, — стеснительно заметил Сабантос.

Ответный смех дал понять, что ему удалось разрядить обстановку, ставшую напряженной после удручающего тона Летчли.

«Джошуа — глупец, — подумал Сабантос, — я предупреждал его, что нужно предать это опасное дело огласке».

— Когда я принял первую дозу препарата, было восемь минут одиннадцатого, — продолжил Сабантос, — стояло приятное весеннее утро, и я слышал, как класс Карла Кичра декламировал греческую оду. Через несколько минут я ощутил нечто эйфорическое, словно был немного пьян. Я присел на стул и начал декламировать вместе с классом Карла Кичра, размахивая руками в такт оде. Следующим, что я увидел, был Карл, который стоял в дверях лаборатории, в окружении нескольких студентов, выглядывающих из-за его спины. Я понял, что читал стихотворение слишком громко. «У вас прекрасный древнегреческий, — сказал Карл, — но все же не отвлекайте моих студентов».

Сабантос подождал, пока стихнет смех.

— Внезапно я осознал, что стал двумя людьми одновременно, — продолжил Сабантос, — я прекрасно понимал, кто я и где нахожусь, но при этом я также знал, что я солдат — гоплит по имени Загрот, который только что вернулся из военного похода в Кирену. Происходил эффект раздвоения, который отмечали многие из вас. У меня были все мысли и чувства этого гоплита, включая его абсолютно конкретное и приземленное отношение к женщинам, которые занимали основное место в его/моем сознании. Кроме того, мы отметили еще одну важную вещь: я мыслил на древнегреческом, однако эти мысли были связаны с настоящим и с моим англоязычным мышлением. Я мог переводить, если хотел. Понимание того, что я одновременно являлся двумя людьми, было очень сильным впечатлением.

— Так вы были целой толпой, доктор, — заметил один из старшекурсников.

Снова раздался смех, от которого не удержался даже старый Инктон.

— Я показался немного странным бедному Карлу, — продолжил Сабантос, — он вошел в лабораторию и поинтересовался, все ли со мной в порядке. Я попросил его как можно быстрее позвать доктора Мармона, что он и сделал. Кстати о Мармоне, кто-нибудь знает, где он находится?

Вопрос растворился в молчании.

— Его… м-м-м… вызвали, — сказал Летчли.

— Ну, что ж, пойдем далее, — сказал Сабантос, — мы с Мармоном заперлись в лаборатории и продолжили изучение этого явления. Через несколько минут мы поняли, что можно направлять мышление субъекта на любой уровень его генетической наследственности, где можно выбирать любого предка для рассмотрения. Мы обнаружили, что осознание данного открытия ведет к принципиально новой трактовке понятия инстинкта и теории накопления памяти. Мы были поражены тем, что совершили открытие века.

— Прошло ли действие эффекта в дальнейшем? — спросил разговорчивый старшекурсник.

— Оно продолжалось в течение часа. — ответил Сабантос. — Разумеется, потом оно не исчезло полностью. Тот старый гоплит все еще со мной. Я, так сказать, наедине с толпой. Немного препарата № 105, и он полностью со мной: все его воспоминания, вплоть до момента зачатия моего следующего предка по этой линии. Иногда его мысли пересекались с мыслями родственников по параллельной линии и младших братьев. Я связан с его материнской линией, как и двое из вас, как вы знаете, которые произошли оттуда же. Самое главное, что его на удивление точные воспоминания изменяют общепринятые взгляды на исторические события того периода. На самом деле, этот воин стал первым намеком на то, что все писаная история — старая кляча.

Инктон наклонился и сильно закашлялся.

— Не настало ли время сделать что-нибудь в этом направлении?

— Для этого, собственно, мы и собрались здесь, — ответил Сабантос.

«До сих пор нет Мармона, — подумал он. — Надеюсь, Джошуа знает, о чем говорит. Но все же мы должны еще немного подождать».

— Так как только некоторым из присутствующих известна полная картина наиболее сенсационных открытий, мы раскроем вам в общих чертах наши достижения, — сказал Сабантос, обезоруживающе улыбнувшись. — Профессор Летчли, как исторический координатор данной стадии исследований, продолжит доклад.

Летчли кашлянул, обменявшись понимающим взглядом с Сабантосом. «Где он? — спрашивал себя Летчли, — возможно, что Мармон не знает о собрании, но должен был предполагать».

— Некоторые способы данного метода исследований являются противоречивыми, — начал Летчли, отвлекшись от беспокойства по поводу Мармона. — Рассматривая значительные исторические события, например, войны, мы часто имеем большую выборку участников со стороны победителей, и ни одного со стороны проигравших. Среди наследственных связей членов нашей небольшой группы мы нашли несколько побочных воспоминаний предков, касающихся периода Троянской войны: в основном это были женщины, но встречались и мужчины. Мужские наследственные связи почти полностью утрачены.

Летчли снова заметил невнимание аудитории, и позавидовал Сабантосу, которого слушали не отрываясь. Причина была проста: Сабантос говорил им жареные факты, и они, ей-богу, заинтересовались.

— Как многие и предполагали, — продолжал Летчли, — наши данные неопровержимо доказывают, что Генрих Тюдор организовал убийство двух принцев в Тауэре, в то же время он начал пропаганду против Ричарда III. Генрих оказался ужасным человеком: подлым, жестоким, трусливым, кровожадным — политические убийства были общепринятой вещью при его правлении, — Летчли запнулся, — и благодаря его любви к женщинам, он является предком многих из нас.

— Расскажите нам о «Честном Аврааме», — сказал Сабантос.

Летчли поправил очки, вытер пальцем уголок рта, затем произнес:

— Авраам Линкольн.

Он сказал это так, будто объявил о приходе посетителя. Наступила длинная пауза, затем Летчли произнес:

— К сожалению, в детстве я очень восхищался Линкольном. Как известно некоторым из вас, я потомок генерала Батлера, так что это особенно огорчительно, — порывшись в кармане, Летчли извлек оттуда клочок бумаги, просмотрел его, затем начал читать:

— В споре с судьей Дугласом Линкольн говорил: «В действительности, я не очень хорошо отношусь к предоставлению гражданства неграм. Я не являюсь и никогда не был сторонником социального и политического равенства белой и черной рас. Я никогда не считал необходимым предоставление неграм права голосовать и быть присяжными, ни права занимать государственные должности, ни права вступать в брак с белыми. Я скажу больше: на мой взгляд, существует физическое различие между белой и черной расами, которое, как мне кажется, никогда не позволит им сосуществовать в условиях социального и политического равенства, а, напротив, раз уж они живут рядом, между этими расами должны установиться отношения руководителей и подчиненных, и я, как и любой другой человек на моем месте, горжусь тем, что отношусь к расе руководителей».

Летчли, вздохнув, убрал бумажку в карман.

— Крайне огорчительно, — проговорил он. — Однажды, беседуя с Батлером, Линкольн предложил депортировать всех негров в Африку. В другой раз, говоря о «Прокламации об отмене рабства», Линкольн заметил: «Достаточно того, что она поможет сохранить Союз. Однако мне, как и любому думающему человеку в республике, ясно, что Верховный Суд признает этот документ неконституционным сразу же после окончания военных действий».

— Надеюсь, все понимают, какие сложные вопросы мы с вами затронули?

Сидящие за столом обернулись в его сторону, затем перевели взгляд обратно на Летчли.

— Теперь мы можем знать все, что знали непосредственные участники событий, — продолжил Летчли, — нам также доступна переписка и другие документы, необходимые для подтверждения фактов. Поразительно, насколько люди привыкли прятать свои бумаги.

Разговорчивый старшекурсник задал вопрос, опершись локтями на стол:

— Чем горячее жареные факты, тем скорее они станут известны людям, не так ли, профессор Летчли?

«Бедный парень, — подумал Сабантос, — выслуживается ради лучшей оценки даже сейчас», и ответил вместо Летчли:

— Чем щекотливее проблема, тем сложнее ее понять.

После бессмысленной дискуссии между Сабантосом и студентом за столом повисла тишина, и все почувствовали неловкость.

— Где же доктор Сабантос? — спросил другой студент. — Я знаю, что он выдвинул теорию о том, что чем больше мы посредством генетической памяти вступаем в контакт с нашим сознанием, тем больше ему передается жестокость наших предков. По его мнению, наиболее кровожадным из наших предков удалось оставить потомство, таким образом, мы изменяем наше нынешнее сознание… или что-то вроде этого.

Старый Инктон вышел из обычного состояния отрешенности и посмотрел своими кисломолочными глазами на Летчли.

— Отцы-пилигримы, — произнес он.

— Да, конечно, — сказал Летчли.

Сабантос продолжил:

— Мы получили свидетельства очевидцев о том, что пуритане и первые поселенцы грабили и насиловали индейцев. Очень жестоко. В том числе и мои предки.

— «Бостонское чаепитие», — сказал старый Инктон.

«Почему старый дурак не заткнется?» — подумал Летчли. Он все больше и больше переживал по поводу отсутствия Мармона. «Может быть, произошло двойное пересечение?» — предположил он.

— Почему бы нам не остановиться на «Бостонском чаепитии»? — спросил Сабантос. — Некоторые из нас не участвовали в этом этапе исследований.

— Да… м-м-м… — начал Летчли, — губернатор Массачусетса, конечно, занимался контрабандой. Все, кто имел хоть какое-либо влияние в колониях, занимались контрабандой. «Навигационные Акты» постоянно нарушались. Губернатор и его приближенные получали чай от голландцев. Склады были забиты им. Британская «Ост-Индская компания» находилась на грани банкротства, и тогда английское правительство приняло решение выделить ей субсидию, равную двадцати миллионам долларов в современном исчислении. Благодаря этой… м-м-м… субсидии, чай, продаваемый «Ост-Индской компанией», стал стоить в два раза дешевле контрабандного, даже с учетом налогов. Губернатор и его приспешники потерпели крах. Тогда они наняли преступников, которые, переодевшись в индейскую одежду, пробрались на корабли Ост-Индской компании и сбросили в море чай стоимостью более полумиллиона долларов. Причем самое интересное, что этот чай был лучшего качества, чем контрабандный.

— Жареные факты, — сказал Сабантос, — мы еще не касались вопросов религии: Моисей и его помощники, составившие «Десять заповедей», спор между Понтием Пилатом и религиозными фанатиками.

— Или нынешний сенатор от Южных штатов, чей дед был светлокожим негром, — подхватил Летчли.

И снова в комнате воцарилась нервная атмосфера. Присутствующие смотрели друг на друга, ерзали на стульях.

«Возможно, мы поступили неверно, — подумал Сабантос, — не стоит позволять им задавать лишних вопросов. Нужно было направить их по другому пути… возможно, в другом месте. Где же этот Мармон?»

— В решении данной проблемы необходима точность, — сказал Летчли, — когда мы знаем, где искать, подтверждающие сведения очень легко найти. Данные о происхождении сенатора от Южных штатов неоспоримы.

Студент, сидящий напротив Летчли произнес:

— Что ж, если мы владеем доказательствами, ничто не может нас остановить.

— М-м-м… финансовые средства нашего факультета влож…

Его прервало волнение в дверях. Двое военных втолкнули в комнату молодого человека в мятой одежде, после чего захлопнули дверь на замок. Это был зловещий звук.

Сабантос нервно почесал шею. Молодой человек, опираясь на стену, пробрался к месту напротив Летчли и, найдя свободный стул, взгромоздился на него. От пришедшего сильно пахло виски.

Летчли посмотрел на него, ощущая беспокойство и облегчение одновременно. Теперь все были в сборе. Молодой человек ответил ему взглядом глубоко посаженных голубых глаз. У него был правильный изогнутый контур рта на вытянутом лице, которое казалось еще длиннее из-за очень высокого лба.

— Что здесь происходит, Джошуа? — спросил он.

Летчли ответил, виновато улыбнувшись:

— К сожалению, Дик, мы вынуждены удалить вас отсюда, во избежание…

— Удалить?! — молодой человек взглянул на Сабантоса, затем на Летчли. — Кто эти парни? Думаете, они институтская полиция? Я никогда не видел их раньше. Почему, думаете, я пришел с ними… это жизненно важно!

— Я говорил вам, что сегодня вечером должно состояться важное собрание, — сказал Сабантос, — вы…

— Важное собрание? — молодой человек презрительно усмехнулся.

— Сегодня мы должны принять решение об отказе от данного проекта, — сказал Летчли.

За столом раздались вздохи.

«Это было умно», — подумал Сабантос. Он оглядел присутствующих.

— Теперь, когда доктор Мармон здесь, мы можем продемонстрировать вещество и проверить его действие.

— Отказ… — пробормотал Мармон, приподнявшись со стула.

На некоторое время наступила тишина. Внезапно за столом разгорелся спор. Все пытались говорить одновременно. Шум прекратился лишь после того, как Сабантос застучал по столу с криком: «Пожалуйста!»

Воспользовавшись неожиданно наступившей тишиной, Летчли произнес:

— Вы даже не представляете себе, насколько мучительно это открытие для тех из нас, кто уже столкнулся с его последствиями.

— Последствия? — спросил Мармон. Он встряхнул головой так, что его попытку преодолеть действие алкоголя заметили все сидящие за столом.

— Позвольте мне обратить ваше внимание на одну небольшую деталь данной проблемы, — начал Сабантос. — На основании полученных нами данных, наследование многих крупных состояний может быть юридически оспорено с большими шансами на успех.

Сабантос дал им время осознать сказанное, затем продолжил:

— Мы подняли бурю в море, девиз которого: «Не покидай корабль!», и все же порядочное количество кораблей может быть перевернуто.

— Нужно помешать этому! — подхватил Летчли.

— Мы не настолько сильная группа, — возразил Сабантос.

— Погодите! — прокричал Мармон, подвинувшись на стуле ближе к столу. — Куча придурков. Где ваш здравый смысл? У нас есть улики против этой кучи сволочей! Как вы думаете, сколько это стоит?

Некто, сидящий за столом слева от Мармона, прошептал страшное слово: «Шантаж».

Летчли, прищурившись, взглянул на Сабантоса, с таким выражением лица, словно говорил: «Вот видишь, я же предупреждал тебя!»

— Почему бы и нет? — сказал Мармон. — Эти сволочи шантажировали нас веками. «Верьте нам, иначе мы возьмемся за оружие!» — говорили они, говорили нам!

Он вытер рот.

Сабантос встал, прошелся вокруг стола, и, подойдя к Мармону, слегка потрепал его по плечу.

— Хорошо, пускай доктор Мармон будет адвокатом дьявола. А пока он говорит, мы с доктором Летчли выйдем и подготовим оборудование, для того чтобы показать вам небольшую запись, которую мы с ним подготовили. Она даст полное представление о том, с какими проблемами мы столкнулись.

Сабантос кивнул в сторону Летчли, который поднялся и последовал за ним.

Они прошли к выходу, стараясь не двигаться слишком быстро. Сабантос дважды постучал в дверь. Она открылась, и ученые оказались между двумя людьми в форме, которые захлопнули за ними дверь.

— Сюда, пожалуйста, — сказал один из военных.

Сабантос и Летчли шли по зданию факультета, сопровождаемые стихающим голосом Мармона: «Эти паразиты всегда руководили изданием исторических книг, деятельностью судов, выпуском денег, вооруженными силами — всем…» Расстояние превращало речь Мармона в еле слышный шепот.

— Чертовы коммуняки, — пробормотал военный.

— По-моему, мы даром тратим время, — сказал Летчли.

— Не стоит обманывать себя, — ответил Сабантос, направившись к заднему выходу из здания. — Когда корабль тонет, нужно спасать то, что возможно. Я думаю, священник объяснил бы это примерно так: «Бог ниспосылает нам несчастия, и это главное испытание веры».

— Естественно, испытание веры, — проговорил Летчли, стараясь не отставать от Сабантоса. — Я боюсь, что мне придется согласиться с теми, кто скажет, что это посеет разруху, хаос, анархию.

— Разумеется, — сказал Сабантос, оступившись у входной двери, военный удержал его за руку. Летчли в сопровождении людей в форме последовал за ним.

Сабантос вдруг заметил, что на всей территории Института нет света. «Авария на подстанции, — подумал он. — Возможно, они переключили «Мид Холл» на аварийный режим электропитания, не предупредив нас».

Один из военных сказал Летчли, взяв его за руку:

— Обойдите вокруг корпуса «Мид Холл», когда окажитесь у медицинского факультета, войдите туда через черный ход. Поторопитесь, у вас мало времени.

Сабантос спустился по лестнице и оказался в темном проходе, ведущем из «Мид Холла». Их путь был еле-еле освещен фонарем, видневшимся где-то вдалеке. Летчли в темноте наткнулся на Сабантоса, со словами: «Простите!»

Было такое впечатление, что кругом передвигаются тени и силуэты. Внезапно ученых ослепил яркий луч фонаря, который был тут же выключен.

— Вниз, быстро! — раздался голос откуда-то из-за угла строения.

Их схватили и повели вниз по лестнице, через какую-то дверь, затем сквозь тяжелые занавеси, потом через еще одну дверь, и, наконец, они оказались в небольшом, тускло освещенном помещении. Сабантос узнал его: это был медицинский склад, который оказался достаточно быстро освобожден от содержимого. Только маленькая коробка с компрессами лежала на полке справа от Сабантоса.

В помещении стоял сильный запах табачного дыма и пота. В темноте виднелись силуэты нескольких людей, некоторые из них были в форме.

Человек с широким подбородком и звездой бригадного генерала на погонах стоял напротив Сабантоса.

— Рад, что вы добрались сюда в сохранности. Все ли находятся в том помещении?

— Да, все до одного, — ответил Сабантос, сглотнув слюну.

— Как насчет формулы препарата № 102?

— Что ж, — ответил Сабантос, неестественно улыбнувшись, — я предпринял насчет нее некоторые меры предосторожности, честно говоря, я отправил несколько ее копий моим…

— Нам это известно, — ответил генерал. — В течение месяцев мы перлюстрировали и цензурировали всю почту, исходящую отсюда. Я думаю, это те письма, которые вы напечатали в казначействе?

— Так они…

Сабантос побледнел.

Летчли перебил его:

— В самом деле, что здесь происходит? Я думал, мы…

— Спокойно, — перебил его генерал. Он перевел внимание на Сабантоса.

— Итак?

— Я… м-м-м…

— И те, что мы нашли под полом в его комнате, — сказал человек, стоящий в дверях, — были напечатаны одним и тем же лицом, сэр.

— Но я хочу знать, не сделал ли он еще каких-либо копий, — ответил бригадный генерал.

Выражение лица Сабантоса говорило о том, что он не делал других копий.

— Ну… я… — начал он.

— Я не вижу необходимости… — перебил его Летчли.

Выстрел из пистолета с глушителем, похожий на звук открывающейся бутылки, подкосил его. Раздался еще один выстрел. Летчли и Сабантос были мертвы еще до того, как коснулись земли. Человек в дверях отошел назад, протирая пистолет. В ночной тишине прогремел взрыв, словно подчеркивая их смерть.

Через некоторое время в помещение зашел человек.

— Стены обрушились так, как мы и планировали. Напалм и термит довершат дело. От этих грязных коммуняк не останется и следа!

— Отлично, капитан! — сказал генерал. — С этим покончено. Нужно лишь не допускать гражданское население на прилегающую территорию, пока мы не будем уверены, что все в порядке.

— Так точно, сэр!

Человек исчез, закрыв за собой дверь.

Гудмэн, бригадный генерал, задумался. Он пощупал карман, в котором лежала единственная оставшаяся копия формулы препарата № 105. «Они все были хорошими людьми. Лучшими. Нужно будет по-другому отбирать участников следующего проекта: исследования возможностей применения препарата № 105 в военных целях», — рассуждал генерал.

— Необходимо сжечь эти трупы так, чтобы превратились в золу, — сказал он, указывая на тела Сабантоса и Летчли. — Добавьте их к тем, что вы нашли в здании.

Из неосвещенной части помещения раздался грубый низкий голос:

— Что мне сказать сенатору?

— Скажите, что считаете нужным, — сказал бригадир. — Я лично доложу ему впоследствии.

«Есть прямое применение препарату. Сенатор у нас в руках», — подумал он.

— Чертовы любители негров, — произнес низкий голос.

— О мертвых или хорошо, или ничего, — ответил ему обладатель ровного тенора из угла помещения.

Человек в черном костюме выбрался на свободное пространство между трупами и начал молиться еле слышным шепотом.

— Доложите мне, когда огонь погаснет, — сказал бригадный генерал.

По книге

Он был слишком стар для такой работы, даже если его и звали Ивер Норрис Гамп, лучший, по общему признанию, ремонтник за всю девятисотлетнюю историю компании. Если бы кто-нибудь, за исключением старого друга Посса Вашингтона, позвал его на помощь, то получил бы вежливый отказ за подписью «Инг». Полуотставка давала возможность ремонтнику не браться за выполнение опасных заданий.

Теперь, после трех часов дежурства в полном вакуум-костюме в кромешной тьме трубы Скорноффа, у Инга все кости болели от усталости. Боль подавляла ясность мышления и способность к выживанию, ему это было прекрасно известно.

«Вы всегда будете воспринимать свою работу всерьез, — подумал он. — Аксиома: ремонтника ремонтировать не нужно».

Инг покачал головой при воспоминании о высокообразованном невежестве «Руководства», глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Сейчас он мог находиться дома на Марсе, а его единственными заботами были бы рутинная эксплуатация реле Фобоса и время от времени лекции для новых ремонтников.

«Черт побери этого Посса», — подумал Инг.

Однако здесь была большая неприятность — в трубе. Шестеро хороших людей умерли, пытаясь ее устранить. Этих шестерых Инг обучал сам, и это была еще одна причина, по которой он согласился. У всех у них была одна мечта.

Вокруг Инга протянулась безвоздушная трубчатая пещера двенадцати километров в длину и двух километров в диаметре. Это была лишенная света нора, вырезанная в лавовой скале под лунным Морем Нектара. Здесь был дом «Луча» — прекрасного, смертоносного, жизненно важного луча, прирученной силы, которая внезапно заупрямилась.

Инг задумался об истории создания этой трубы. Каких-то девятьсот лет назад было подписано Соглашение о засеивании. В дополнение к своим обязанностям по коммуникациям в солнечной системе, компания Хейфа тогда приняла на себя рассылку контейнеров, жестко ограниченных в размерах массой и УП-импульсом, который можно было послать. В каждом контейнере было двадцать крольчих. В их матках, в состоянии спячки, с почти остановленным метаболизмом, лежали двести человеческих эмбрионов, ютящихся вместе с эмбрионами скота, всего домашнего поголовья, необходимого, чтобы построить новую экономику. Вместе с кроликами отправились семена растений, яйца насекомых и чертежи инструментов.

Контейнеры были оборудованы таким образом, чтобы развернуться на поверхности планеты в защищенную жилую зону. Там эмбрионы переместили бы в надувные баки для созревания, выдержали бы полный срок, вырастили бы и обучили при помощи механизмов до тех пор, пока человеческое СЕМЯ не сможет само о себе позаботиться.

Каждый контейнер был разогнан до сверхсветовой скорости УП-импульсами. В популярной литературе об этом говорилось: «словно раскачивать обычные садовые качели». Механизмы жизнеобеспечения контролировались сигналами, передаваемыми через луч. Его крохотные импульсы шли, «сворачивая за угол», преодолевая за миллисекунды расстояния, на которые при иных условиях потребовались бы века.

Инг посмотрел на миниатюрный луч, запертый под кварцевым окошком на его костюме. Это была и надежда, и ее крушение. Если бы они только смогли поместить маленький луч, вроде этого, в каждый контейнер, то большой луч не мог бы отклоняться. Но под такой жесткой бомбардировкой аноды луча не выдерживали больше месяца. Они удовольствовались отражающими плитами на контейнерах, с отклонением луча и запрограммированными приближениями. Но где-то эти приближения не соответствовали.

Сейчас, когда первый контейнер Соглашения о засеивании вот-вот сядет на Тэту Тельца 4, когда интерес человечества возрос до лихорадочной высоты, лучевой контакт стал ненадежным. Чем дальше контейнер, тем хуже контакт.

Инг почувствовал, как его влечет к этому хрупкому грузу, находящемуся далеко отсюда. Он чувствовал сопричастность к тем контейнерам, что унесутся в чистилище, если не будет восстановлен контроль над лучом. Эмбрионы, конечно, со временем умрут, а вместе с ними умрет мечта.

Значительная часть человечества опасалась, что контейнеры попадут к чужакам, что человеческие эмбрионы будут приняты чем-то ИЗВНЕ. Во многих местах царила паника и раздавались крики, что контейнеры СЗ выдают достаточно секретов, чтобы сделать уязвимой всю человеческую расу.

Для Инга и шестерых до него суть проблемы была очевидной. Она лежала здесь и в математической формуле, недавно выведенной для того, чтобы объяснить, как луч может отклоняться от контейнера. Что тут надо делать, казалось столь же очевидным. Но шесть человек погибли, следуя этому очевидному курсу. Они погибли здесь, в этой кромешной черноте.

Иногда это помогает — цитировать книгу.

Зачастую не знаешь, что имеешь здесь — возможно, немного случайного излучения, несколько космических лучей, проникших через слабое место в силовой защите, протечка пыли, вызванная лунотрясением, или избыток тепла, горячее пятно, поднявшееся из глубин. Большому лучу было достаточно незначительных помех. Положите пылинку, величиной с булавочную головку, на его пути в неподходящий момент, позвольте крохотной вспышке света пересечь его, и он срывается в неистовое биение. Луч корчится, словно гигантская змея, отрывает от стен трубы целые секции. Тогда в небе над Луной танцуют зори, а обслуживающий персонал разбегается.

Ремонтник же, находившийся в неподходящем месте трубы, мертв.

Инг втянул руки в бочкообразный верх своего костюма и приладил свой собственный луческоп, прибор, связывающий его по кратчайшему расстоянию через УП с управлением лучом. Он проверил свои приборы, определил свое положение по модулированной контактной пульсации через подошвы своего защитного костюма.

Инг задумался о том, что делает сейчас его дочь Лайза. Наверное, готовит мальчиков, его внуков, к походу в школу. Это внезапно заставило его почувствовать себя старым при мысли о том, что один из его внуков уже нацеливается в Марсианском Политехническом на карьеру в компании Хейфа, по стопам своего знаменитого деда.

После трехчасового путешествия вакуум-костюм вокруг Инга был жарким и пах. Он отметил, что у его системы температурного баланса есть еще час десять минут до красной черты на шкале.

«Это чистильщики, — сказал себе Инг. — Это, должно быть, вакуумные чистильщики. Это старое знакомое упрямство неодушевленных предметов».

Что сказано в руководстве? «Зачастую стоит сначала посмотреть на характеристики используемых устройств. Они могут быть таковы, что прагматический подход предлагает наилучший шанс на успех. Часто возможно решить проблему аварии или неисправности прямолинейным и неусложненным подходом, намеренно игнорируя их более тонкие аспекты».

Инг скользнул руками обратно в рукава своего костюма, прикрыл бронированной ладонью свой счетчик частиц, отщелкнул крышку и вгляделся в светящийся циферблат. В переговорном устройстве немедленно затрещал разгневанный голос:

— Погасите этот свет! Мы пускаем луч!

Инг рефлекторно захлопнул крышку и сказал:

— Я в тени задней стенки. Луч видеть не могу. — Потом добавил: — Почему меня не предупредили о запуске луча?

В динамиках загромыхал другой голос:

— Здесь Посс, Инг. Я контролирую твое положение по соно и сказал им, чтобы они тебя не беспокоили.

— Что за засранец контролирует ремонтника? — спросил Инг.

— Все в порядке, успокойся.

Инг хихикнул, потом спросил:

— Ты чем занят, проверяешь?

— Да. Мы должны посадить лучом каботажный транспорт на Титан. Думаю, мы проведем его отсюда.

— Я не испортил луч?

— Пока чисто.

«Передача для внутреннего космоса открыта и надежна, — подумал Инг, — но на дальних дистанциях, к звездам, она замутнена. Может быть, паникеры и были правы. Может быть, это внешнее вмешательство, чуждый разум».

— Мы потеряли на этой передаче двух чистильщиков, — сказал Вашингтон. — Есть там какие-нибудь их признаки?

— Отрицательно.

Они потеряли на передаче двух чистильщиков, подумал Инг. Это должно быть обычным делом. Порхающие вакуумные чистильщики, поддерживаемые полем луча, патрулирующие на всем его протяжении в поисках малейших следов вмешательства. Нормальная скорость замены — около ста в год, но скорость эта повысилась. Когда луч увеличился, выпуская больше мощности на дальние расстояния, чистильщики оказались все менее и менее эффективными в уклонении от УП-броска, управляемого биения. Ни одна деталь чистильщика не пережила контакта с лучом. Они были заряжены в соответствующую фазу, настроены на мгновенное уничтожение, чтобы прибавить свою энергию к передаче.

— Это все чертовы чистильщики, — проворчал Инг.

— Вы все так говорите, — сказал Вашингтон.

Инг начал крадучись двигаться вправо. Где-то неподалеку гласситовый пол загибался кверху и превращался в стену, а потом в потолок. Но противоположная сторона всегда была в двух километрах, а лунная гравитация, как бы мала они ни была, накладывала ограничения на высоту его подъема. Это не было похоже на маленький луч Фобоса, где они могли использовать магнитное поле слабой напряженности, чтобы разгуливать вокруг трубы.

Инг задумался, стоит ли настаивать на поездке на одном из чистильщиков… Как это сделали шестеро других.

Осторожные, стелющиеся шаги привели Инга в тень задней стенки анода. Он повернулся и увидел сияющую пурпурную карандашную линию, протянувшуюся от него к катоду на расстоянии двенадцати километров. Инг знал, что на самом деле там не было пурпурного сияния, то, что он видел, было визуальной стимуляцией, созданной на его лицевой пластине с односторонней прозрачностью, реакцией на присутствие луча, демонстрируемой лишь в его честь.

Голос Вашингтона в переговорнике проскрежетал:

— Соно показывает, что ты в желтой зоне. Полегче, Инг.

Инг сменил курс и двинулся вправо, изучая луч.

Прерывистые разрывы пурпурной линии выдавали присутствие между ним и этой лучистой энергией роботов — вакуумных чистильщиков, которые охраняли периметр, вися на синусоидах поля луча, словно дельфины, скачущие на волнах.

— Транспорт сел, — сказал Вашингтон. — Мы фазируемся в тест дальнего броска. Десятиминутная программа.

Инг кивнул, представив Вашингтона, сидящего там, в бронированном пузыре комнаты управления, гиганта с задумчивым лицом. Наверняка его глаза были насторожены и сверкали. Старина Посс не хотел верить, что это были чистильщики, это несомненно. Если это были чистильщики, кому-то придется прокатиться на диком гусе. Будут еще смерти… еще поездки… пока они не выведут из тестов новую теорию. Конечно, это было самое время для кого-то вылезти с аномальной ДЫРОЙ в УП-математике. Но именно это и проделал кто-то на одном из транскомпьютеров на Земле… и если он был прав — тогда проблемой должны быть чистильщики.

Инг изучал теневые разрывы на луче — роботизированные торпеды, сенсорно обученные собирать мельчайший мусор. Одна из теней внезапно расползлась от него в обоих направлениях, пока весь луч не скрылся. Чистильщик приблизился к нему. Инг дождался его и заметил маркировку «Разрешенный нарушитель». Он видел ее так же ясно, как и луч.

Луч снова появился.

— Чистильщик просто осмотрел тебя, — сказал Вашингтон. — Ты подобрался довольно близко.

Инг услышал беспокойство в голосе друга и заметил:

— Со мной все будет в порядке, пока я остаюсь здесь, возле стенки.

Потом он попытался мысленно представить, как чистильщик поднимается над ним и возвращается на свою позицию вдоль луча.

— Я вижу тебя на фоне луча, — сказал Вашингтон. — Судя по ширине твоей тени, ты приближаешься к красной зоне. Не лезь туда, Инг. Я не имею желания вычищать оттуда жареного ремонтника.

— Мне неудобно причинять тебе лишние хлопоты.

— Хватит с тебя помещения хлыста.

— Я микирую толщину луча на фоне визирной сетки моего шлема. Расслабься, Посс.

Инг продвинулся еще на два шага, посматривая вдоль луча в ожидании начала контролируемого хлыста, который БРОСИТ тестовое сообщение в подпространство. Связанная энергия пурпурного жгута начала устремляться вблизи своего центра вдоль трубы. Это действо проявлялось как легкие вспышки, направленные наружу, на фоне визирной сетки его лицевой пластины.

Инг отступил на четыре шага. Бросок был рискованным делом, когда вы были так близко, и если постороннее излучение хотя бы коснется луча…

Инг припал к полу, наблюдая за лучом, и приготовился к броску. Опытный ремонтник мог рассказать по поведению луча намного больше, чем показывали приборы. Луч выпятился двойной дугой? Ищите искаженный фокус поля. Луч пошел волнами? Возможная разрегулировка вертикального захвата. Расщепление? Проблема с синхронизацией.

Но вам приходится быть здесь, поблизости, и балансировать на зыбкой грани между хорошим обзором и вечным «спокойной ночи».

На этой дистанции чистильщики начали уделять ему больше внимания, но Инг замаскировался своей маркировкой PH, которую они видели, фиксировали по ней его положение и продолжали заниматься своим делом.

Тренированный глаз Инга отметил, что действия чистильщиков выглядели более интенсивными и быстрыми, чем обычно. Это согласовывалось со всеми предыдущими докладами. Пока разрыв периметра не пропускал заблудших посторонних частиц или крохотных кусочков, выбиваемых из стен трубы биением собственной жизни Луны.

Тут Инг задумался, а не может ли быть незамеченной дыры в четырехкратно проверенной системе контроля, дающей доступ в трубу? Но со времени проявления первых признаков тревоги эту линию проверяют непрерывно. Нет ни малейшей вероятности, что дыра избежала инспекторов. Нет, — причина здесь, внутри. Активность чистильщиков повышалась, причем в определенном темпе.

— Условия программы? — спросил Инг.

— Передача пока еще Хорф-положительная, но мы не обнаружили прохода в подпространство.

— Время?

— Восемь минут до окончания программы.

— Активность чистильщиков возрастает, — сказал Инг. — Каков уровень загрязнения?

После небольшой паузы он получил ответ:

— Нормальный.

Инг покачал головой. Монитор, ведущий постоянный учет собранного чистильщиками мусора, не должен был показывать норму, ввиду такой большой активности.

— Что с передатчика слышно в Море ясности? — спросил Инг.

— Все еще включен и полон инспекционного оборудования. В последнем докладе по нему ничего нет.

— В Амбриуме?

— Инспекционные команды выехали, ожидаются обратно в тест-фазе к 0900. Ты не думаешь, что надо бы и нам приказать отключиться для полной очистки?

— Пока нет.

— Мы еще должны учитывать бюджет, Инг. Помни об этом.

«Ха! — подумал Инг. — Не похоже на Посса — беспокоиться о бюджете при подобной аварии. Он что-то пытается мне сказать?»

Как там в «Руководстве»? «Хороший ремонтник помнит о стоимости, сознает, что потерянное время и замена оборудования являются факторами серьезного беспокойства для компании Хейфа».

Тут Инг задумался, а не приказать ли открыть трубу для полной инспекции. Но трубы в Море ясности и Амбриуме ничего не прояснили, а время на очистку от загрязнений БЫЛО дорогостоящим. Впрочем, это были более старые трубы. В Море ясности — первая из построенных. Они были меньше, чем в Море нектара, и проще заперты. Но их лучи справлялись ничуть не лучше, чем в трубе под Морем нектара, с ее чудовищными размерами и более обширной предохранительной системой.

— Будь наготове, — сказал Вашингтон. — Мы начинаем рассчитывать импульс для программы.

Во внезапной тишине Инг увидел, что луч зарябил. Биение прошло по всем двенадцати километрам трубы, словно пурпурная волна, пробежав всю длину где-то за две тысячные секунды. Это было нечто настолько быстрое, что визуально оно фиксировалось уже ПОСЛЕ того, как произошло.

Инг встал и начал анализировать увиденное. Луч выглядел чистым — идеальный бросок… за исключением одной маленькой вспышки возле дальнего конца и другой, около середины. Маленькие вспышки. Послеобраз был в форме иглы, неподвижный… заостренный.

— Как оно выглядело? — спросил Вашингтон.

— Чисто, — ответил Инг. — Получилось?

— Проверяем, — сказал Вашингтон, потом добавил: — Ограниченный контакт. Очень мутно. Около тридцати процентов… только-только, чтобы подтвердить, что контейнер все еще там и его содержимое, кажется, живо.

— Он на орбите?

— Кажется да. Нельзя быть уверенным.

— Дайте мне несколько чистильщиков, — потребовал Инг.

После небольшой паузы Вашингтон воскликнул:

— Проклятье! Мы лишились еще двух!

— Точно двух?

— Да. А зачем тебе это?

— Пока не знаю. Ваши приборы регистрируют отклонение луча от столкновения с двумя чистильщиками? Какова суммарная энергия?

— Все думают, что это из-за чистильщиков, — проворчал Вашингтон. — Говорю тебе, они не могли. Они полностью в ФАЗЕ с лучом, и при столкновении просто добавляют к нему энергию. Они НЕ мусор!

— Но действительно ли луч съедает их? — спросил Инг. — Ты же видел аномальный доклад.

— Ох, Инг, давай не лезть в это опять. — Голос Вашингтона звучал устало и раздраженно.

Упрямство Вашингтона привело Инга в замешательство. Это не было похоже на Посса.

— Конечно, — сказал Инг, — но что, если они отправляются куда-то, где мы не можем их увидеть?

— Перестань, Инг! Ты ничем не лучше других. Если мы и знаем такое место, куда они НЕ ходят, то это подпространство. Во вселенной не хватит энергии, чтобы отправить массу чистильщика «за угол».

— Пока эта дыра на самом деле существует в наших теориях, — сказал Инг. И подумал: «Посс пытается что-то мне сказать. Что? Почему он не хочет говорить прямо?» Он ждал, размышляя над идеей, мелькнувшей на краю его сознания — общее представление… Что это было? Какая-то полузабытая ассоциация…

— Вот доклад по лучу, — сказал Вашингтон. — Отклонение, по показаниям, было только одно, но суммарная энергия удвоена, как положено. Одно уравновешивает другое. Это случается.

Инг изучал пурпурную линию, кивая сам себе. Луч был почти такого же цвета, как шарф, который его жена носила во время медового месяца. Дженни была хорошей женой, растила Лайзу в марсианских лагерях и куполах, упорно терпя все вместе со своим мужем, пока стерильный воздух и физический труд не уничтожили ее.

Луч теперь был неподвижен, его окружало лишь едва заметное зарево. Темп чистильщиков упал. Еще оставалось несколько минут тестовой программы, но Инг сомневался, что будет еще один бросок в подпространство. В конце концов вырабатывается условный рефлекс на импульсы передачи. Можно почувствовать, когда луч собирается открыть свое крохотное окно сквозь световые годы.

— Я видел, как ушли оба чистильщика, — заявил Инг. — Мне не показалось, чтобы их разорвало на части или еще что-нибудь — просто они вспыхнули и исчезли.

— Энергия поглотилась, — сказал Вашингтон.

— Может быть.

Инг подумал с минуту. В нем нарастало подозрение. Он знал, как его проверить. Вопрос был только в том, пойдет ли на это Посс? Трудно сказать, видя его нынешнее настроение. Инг подумал о своем друге. Темнота и изолированность этого места внутри трубы придавали голосам снаружи бестелесность.

— Посс, окажи мне любезность, — сказал Инг. — Дай мне прямую лэшграмму. Ничего заковыристого, просто с демонстрационного броска. Не пытайся пробиться в подпространство, просто хлестни его.

— У тебя что, дырка в голове? Любое биение может достичь подпространства. А ты собираешься вымостить путь луча пылью…

— Мы слегка повредим стены трубы, я знаю. Но это чистый луч, Посс. Я его вижу. Мне только нужна небольшая пульсация.

— Зачем?

«Могу ли я ему довериться?» — размышлял Инг.

Решив рассказать лишь часть правды, он проговорил:

— Я хочу проверить темп чистильщиков во время программы. Дай мне монитор мусора и перекрестный учет для каждого наблюдательного поста. Сфокусируй их на чистильщиках, а не на луче.

— Зачем?

— Ты сам увидишь, что активность чистильщиков не согласуется с условиями луча, — сказал Инг. — Что-то там не так — накопившаяся ошибка программирования или… я не знаю. Но мне нужны какие-то реальные факты, чтобы двигаться дальше, физический учет во время биения.

— Ты не получишь новых данных, прогоняя тест, который можно повторить в лаборатории.

— Это не лаборатория.

Вашингтон проглотил это, потом буркнул:

— А где ты будешь во время биения?

«Он сделает это», — подумал Инг и сказал:

— Я буду здесь, возле анодного конца. Биение здесь будет иметь наименьшую амплитуду.

— А если мы повредим трубу?

Инг заколебался, вспомнив, что сейчас его друг на ответственном посту, а не за кружкой пива в баре. Впрочем, ни слова о том, кто мог контролировать эту беседу… а этот тест был жизненно важен для той идеи, что стучалась в сознание Инга.

— Уважь меня, Посс.

— Уважь его, — проворчал Вашингтон. — Хорошо сказано, но лучше в таких делах не шутить.

— Подожди, пока я займу позицию. Прямое биение.

Инг принялся карабкаться вверх по склону трубы из желтой зоны в серую, а потом в белую. Здесь он повернулся, изучая луч. Он был тонкой пурпурной ленточкой, протянувшейся влево и вправо — покороче в левую сторону, к аноду. Длинный конец его, уходивший к катоду в каких-то двенадцати километрах вправо, был тонким цветным жгутом, прерываемым вспышками пролетающих чистильщиков.

— В любое время, — сказал Инг.

Он приспособил опоры костюма к изгибам трубы, втянул руки в бочкообразный верх и включил счетчик обзорной платы на запись передвижений чистильщиков. Теперь пошла самая трудная часть — ждать и наблюдать. Тут у него внезапно появилось ощущение изолированности. Инг задумался, а правильно ли он поступает? Во всем этом было что-то от сожжения мостов.

Что говорится в «Руководстве»? «В планировании изощренных исследований роли специфических факторов нет смысла, пока не известно, присутствуют ли эти факторы».

«А если их там нет, вы не можете их изучить», — подумал Инг.

— Вы будете серьезно относиться к своей работе, — проворчал он. Потом Инг улыбнулся, подумав о трагикомических лицах, отчетливо увидев за декларациями «Руководства» мордатого председателя правления. Ничего не оставлено на волю случая — ни одна задача, ни один пункт личной опрятности, ни одно физическое упражнение. Инг считал себя экспертом по руководствам. Он обладал обширной коллекцией, охватывающей всю эпоху человеческой письменности. В минуты скуки Инг развлекал себя отборными цитатами.

— Я цитирую, — сказал Инг. — «Объективный работник делает как можно большую подборку данных и анализирует их относительно отдельных факторов, чья связь с рассматриваемым феноменом и должна быть исследована».

— И что это, черт возьми, должно означать? — спросил Вашингтон.

— Черт меня дери, если я знаю, — ответил Инг, — но это прямо из хейфовского «Руководства». — Он прочистил горло. — Что слышно от твоих станций насчет темпа чистильщиков?

— Чуть повысился.

— Дай мне отсчет до биения.

— Пока никаких признаков. Там… подожди-ка минуту! Здесь какая-то активность — двадцать пять… двадцать секунд.

Инг начал считать.

Ноль.

Прогрессия крохотных вспышек началась далеко справа от него и промерцала мимо с нарастающей яркостью. Они казались неясным пятном, оставившим тускло мерцающий послеобраз. Сенсоры на подошвах его костюма начали докладывать о падении мусора.

— Святой Голден! — пробормотал Вашингтон.

— Сколько мы потеряли? — спросил Инг. Он знал, что дела плохи, намного хуже, чем ожидалось.

Пауза длилась довольно долго, потом раздался потрясенный голос Вашингтона:

— Накрылось сто восемнадцать чистильщиков! Это невозможно!

— Ага! — воскликнул Инг. — Они разбросаны по всему полу. Вырубай луч, пока в него не попала пыль.

Луч исчез с датчиков лицевой пластины Инга.

— Это то, что должно было случиться, Инг?

— Вроде того.

— Почему ты меня не предупредил?

— Ты бы не дал мне это биение.

— Ну, и как, дьявол побери, мы будем все это объяснять? Отчет будет на моей шее, как…

— Забудь про отчет, — буркнул Инг. — Ты инженер луча — открой глаза. Эти чистильщики не были поглощены лучом. Их срубили и рассыпали по полу.

— Но…

— Чистильщики разработаны, чтобы реагировать на нужды луча, — сказал Инг. — Когда движется луч, движутся и они. Когда количество мусора растет немного более усердно и не уходит с дороги достаточно быстро, предполагается, что он должен быть поглощен — его энергия превратится в луч. Теперь фальшивое биение вывело из строя сто восемнадцать чистильщиков. Эти чистильщики не были съедены. Они рассыпались по полу.

Последовало длительное молчание, пока Вашингтон все это переваривал.

— Это биение коснулось подпространства? — спросил Инг.

— Я проверяю, — ответил Вашингтон, потом добавил: — Нет… подожди минуту: есть целая пульсация подпространства… контакты, очень низкий уровень энергии — длительность серии около восьмидесяти миллионных секунды.

У меня есть датчики, установленные на последний десятичный разряд, иначе мы никогда бы этого не уловили.

— В сущности, мы не коснулись, — вздохнул Инг.

— Практически нет. А не мог ли кто-нибудь облажаться с программированием чистильщиков?

— На всех ста восемнадцати?

— Ага. Понимаю, о чем ты. Ну, и что мы будем говорить, когда к нам прибегут за объяснениями?

— Мы процитируем книгу: «К каждой проблеме следует подходить в две стадии: 1) определить, какие области вносят наибольший вклад в неисправность, и 2) предпринять действия по ее исправлению, рассчитанные так, чтобы устранить положительно определенные помехи». Мы скажем им, Посс, что положительно определяли помехи.

Инг перешагнул через порог шлюза в штабной салон и увидел, что Вашингтон уже сидит за угловым столом, который, согласно традиции, оставляли для старшего дежурного инженера луча, контролера передачи.

Для дневного ленча было слишком поздно, а для перерыва на кофе для второй смены — слишком рано. Салон был почти пуст.

За столом справа через комнату трое младших служащих делились какой-то личной шуткой, но в присутствии Вашингтона делали это, понизив голос. Слева, рядом с проходом на кухню, сидел офицер безопасности, нянча пузырь с чаем. На плечах его остались влажные следы от регенератора пота, которые свидетельствовали, что он недавно спустился с поверхности. Инг заметил, что у безопасности была масса офицеров на станциях… и, казалось, всегда был один где-то рядом с Вашингтоном.

Видеостена позади была настроена на трансляцию новостей с Земли. Намеки на политические неурядицы из-за неудачи с лучом, требования объяснений по поводу потраченных денег. Цитировался Вашингтон, заявивший, что проблема вот-вот будет решена.

Инг начал пробираться в угол, двигаясь вокруг пустых столов.

Перед Вашингтоном стоял пузырь с кофе, из него поднимался пар. Инг изучающе посмотрел на инженера — Сносный Вашингтон (Несносный, согласно утверждениям младших инженеров) был энергичным человеком шести футов и восьми дюймов роста, с широкими плечами, чуткими руками, ярко выраженным мавро-семитским лицом с кожей цвета кофе с молоком и стальными голубыми глазами под темным ежиком волос. (Старший медик компании говорил о нем, как о «самом изумительном броске генетических игральных костей».) Размеры Вашингтона многое говорили о его способностях. Потребовались значительные расходы, чтобы поднять на Луну его лишние килограммы. Уже только поэтому он был достаточно ценен.

Инг сел напротив Вашингтона, махнул рукой глазку «официанта» на поверхности стола и заказал марсианский лишайниковый чай.

— Ты пришел прямо с заседания? — спросил Вашингтон.

— Они сказали, что ты здесь, — ответил Инг. — Ты выглядишь усталым. Были какие-то неприятности с Землей по поводу твоего доклада?

— Только до тех пор, пока я не воспользовался твоим трюком и не процитировал книгу. «Каждый тест в условиях поля будет приближен как можно более к условиям, изложенным в лабораторном прецеденте».

— Эй, а это хорошо, — ухмыльнулся Инг. — Почему ты им не рассказал, что следовал интуиции: у тебя было предчувствие, что у меня есть предчувствие.

Вашингтон улыбнулся.

Инг сделал глубокий вдох. Сидеть было хорошо. Он сообразил, что без перерыва проработал две смены.

— Ты сам выглядишь усталым, — заметил Вашингтон.

Инг кивнул. Да, он устал. Он был слишком стар для такой работы. У Инга не было относительно себя никаких иллюзий. Он всегда был коротышкой, немного слабоват — тощий и с узким лицом. От полного уродства спасали только широко посаженные зеленые глаза и густая копна подстриженных ежиком волос. Теперь волосы поседели, но мозг все еще функционировал удовлетворительно.

Из отверстия в столе появился пузырь с чаем. Инг подтянул пузырь к себе, пытаясь согреть ладони его теплом. Он рассчитывал, что Вашингтон убережет его от официального давления, но теперь, когда все осталось позади, Инг чувствовал себя виноватым.

— Не имеет значения, сколько я цитирую книгу, — сказал Вашингтон, — объяснение все равно им не нравится.

— Покатятся головы, и все такое прочее?

— Мягко сказано.

— У нас есть карта расположения каждого упавшего чистильщика, — проговорил Инг. — Каждого обломка, насколько это было возможно. Все было изучено. Неповрежденные чистильщики были буквально перебраны по молекулам.

— Сколько еще ждать, пока мы очистим трубу? — спросил Вашингтон.

— Около восьми часов.

Инг откинулся на спинку кресла. Его ноги все еще болели после долгого времени, проведенного в трубе Скорноффа. Плечи тоже ныли.

— Тогда самое время поговорить начистоту, — сказал Вашингтон.

Этого момента Инг и боялся. Он знал, какую позицию займет Вашингтон.

Офицер безопасности у противоположной стены поднял голову, встретился с глазами Инга и отвел взгляд.

«Слушает ли он нас?» — подумал Инг.

— Ты думаешь то же, что и прочие, — сказал Вашингтон. — Что эти чистильщики заброшены «за угол» в подпространство.

— Есть только один способ проверить, — буркнул Инг.

У офицера безопасности определенно приподнялся подбородок при этом замечании. Он СЛУШАЛ.

— Ты не предпримешь эту самоубийственную поездку, — сказал Вашингтон.

— Другие лучи добрались до Семенных Кораблей? — спросил Инг.

— Ты же знаешь, что нет!

На другой стороне комнаты младшие служители прекратили свою беседу, поглядывая в сторону углового стола. Офицер безопасности развернул кресло, чтобы наблюдать сразу за всеми.

Инг отхлебнул чаю и сказал:

— Проклятый чай здесь всегда слишком горек. Нигде, кроме Марса, его не умеют толком приготовить. — Он оттолкнул от себя пузырь. — Вступайте в компанию Хейфа и спасете вселенную для Человека.

— Ну хорошо, Инг, — вздохнул Вашингтон. — Мы знаем друг друга достаточно давно, чтобы говорить напрямик. Что ты от меня скрываешь?

Инг потупился.

— Думаю, мне следует рассказать тебе, — сказал он. — Что ж, полагаю, это начинается с того факта, что каждый передатчик имеет уникальную индивидуальность. Ты это знаешь не хуже меня. Мы нанесли на карту, что известно, и руководствуемся прогнозирующей статистикой. Играем на слух, как говорится. Теперь рассмотрим что-нибудь вне книги. В конце концов, труба — это просто большая пещера в скале, управляемая среда для того, чтобы луч работал. Книга гласит: «С использованием подпространственной передачи любое место во вселенной находится сразу «за углом» по отношению к любому другому месту». Это проклятый способ аналогичного описания того, чего мы толком не понимаем. А звучит так, словно мы знаем, о чем говорим.

— И ты утверждаешь, что мы направляем материю за тот угол, — буркнул Вашингтон, — но ты не сказал мне, что…

— Я знаю, — согласился Инг. — Мы помещаем модуляцию энергии туда, где ее могут УВИДЕТЬ приборы Семенного Корабля. Но это передача энергии, Посс. А энергия взаимозаменяема с материей.

— Ты искажаешь определения. Мы привели крайне нестабильный, совершенно мимолетный феномен отражения в такое положение, что пространственно-временные ограничения изменились. Это тоже по книге. Но ты все еще не рассказал мне…

— Посс, у меня сейчас команда готовит чистильщик для поездки. Мы проанализировали структуру разрушения — это то, чего я хотел от того пробного биения, — и я думаю, что смогу пробраться в подпространство на борту одного из этих диких гусей.

— Дурак! Я пока еще контролер передачи и не позволю тебе…

— Послушай, Посс, успокойся. У тебя нет даже…

— Ну, допустим, тебя вышвырнут за этот идиотский угол, а как ты рассчитываешь возвращаться? И в конце концов, какова цель? Что ты сможешь сделать, если…

— Я могу отправиться туда и посмотреть, Посс. А тот чистильщик, что мы подготавливаем, послужит нам спасательной шлюпкой. Я могу опуститься на Тэту Тельца 4, может быть, даже прихватить с собой контейнер и дать СЕМЕНАМ лучший шанс. А если мы узнаем, как можно пробраться за угол, то сможем проделать это еще раз с…

— Это идиотизм!

— Слушай, — сказал Инг. — Чем мы рискуем? Одним старым дряхлым стариком.

Инг заметил вспышку гнева в глазах Вашингтона и понял странную вещь относительно себя. Он хотел пройти туда, хотел дать контейнеру с эмбрионами лучший шанс. Инг был опьянен той же мечтою, что породила Соглашение о засеивании. И теперь он увидел, что другие ремонтники, те шестеро, которые шли перед ним, попались в ту же паутину. Все они видели, в чем состоит неисправность. Один из них все-таки должен был пройти. В контейнере были инструменты, в месте цели можно было создать новый луч. Это был шанс на возвращение… позже.

— Я позволил уговорить себя послать за тобой, — проворчал Вашингтон. — Договоренность была такая, что ты осмотришь систему, подтвердишь или опровергнешь то, что видели другие… Я не должен был посылать тебя в это…

— Я хочу пойти, Посс, — сказал Инг. Он видел, что сейчас гложет его друга. Этот человек послал туда шестерых ремонтников на смерть или на исчезновение в неведомой пустоте, что еще хуже. Его переполняла вина.

— А я не даю разрешения, — сказал Вашингтон.

Офицер безопасности поднялся из-за своего стола, пересек комнату и встал перед Вашингтоном.

— Мистер Вашингтон, — сказал он, — я все слышал, и мне кажется, что если мистер Гамп хочет идти, вы не можете…

Вашингтон поднялся на ноги, во все свои шесть футов и восемь дюймов, и ухватил безопасника за куртку.

— Так тебе велено вмешаться, если я попытаюсь его остановить! — Он встряхнул офицера со странной вежливостью. — Если я увижу тебя на моей станции после отлета следующего челнока, то лично прослежу за тем, чтобы у нас здесь произошел необъяснимый несчастный случай. — Посс отпустил куртку.

Агент безопасности побледнел, но сдаваться не собирался.

— Один мой звонок, и это больше не будет ВАШЕЙ станцией.

— Посс, — вмешался Инг. — Ты не можешь бороться с начальством. А если попытаешься, то тебя сразу уберут. Тогда мне придется довольствоваться чем-то второсортным на этом конце луча. Ты мне нужен в качестве дополнительной страховки, когда я взберусь на этого дикого гуся.

Вашингтон свирепо посмотрел на него.

— Инг, это не сработает!

Инг смотрел на друга и понимал, какой на того оказан нажим. Земля была в отчаянии, если пошла на такие интриги. Системы секретности, наблюдение безопасности, намеки в новостях — Инг ощущал настоятельность, которая сквозила во всем этом. И он знал, что если Вашингтон сумеет преодолеть свое чувство вины, то человек разделит потребность человечества помочь несущимся в космосе контейнерам.

— Не имеет значения, сколько людей пострадает или даже погибнет, — проговорил Инг, — мы обязаны дать эмбрионам в контейнерах шанс. Ты знаешь, что я прав — это единственная возможность. И ты нам очень нужен, Посс. Мне нужно все, что я смогу получить. И что бы ни случилось, мы будем знать, что ты сделал для меня все, что мог…

Вашингтон вздохнул. Плечи его поникли.

— И что бы я ни говорил…

— Что бы ты ни говорил.

— Ты уходишь?

— Ухожу туда, куда полетит дикий гусь.

— А кто потом будет разговаривать с твоими близкими?

— Друг, Посс. Друг посмотрит близким в глаза и постарается смягчить удар, насколько это будет возможно.

— Прошу прощения, — сказал офицер безопасности.

Они не заметили, как он вернулся за свой стол.

Вашингтон снова вздохнул. В глазах его появились отблески былого огня.

— Ладно, — проворчал он. — Но я буду все время на этой стороне луча. И ты не получишь сигнал «пошел», пока все не будет оснащено по моим требованиям.

— Разумеется, Посс. Вот почему я не мог позволить, чтобы встрял в скандал и получил пинок под зад.

У Инга зачесалась левая лодыжка. Зуд доводил его до бешенства. Внутри путаницы защитного костюма Инг мог дотянуться рукой только до икры. Лодыжка оставалась вне досягаемости.

Сам костюм плавал во взвешенном состоянии в масляной ванне внутри капсулы. Вокруг капсулы было нечто, напоминающее стандартный чистильщик, но лишь по форме, а не по размерам. Оно было, как минимум, в два раза длиннее и толще. Толщина подбиралась с поправкой на фазированные оболочки — идея Вашингтона. Данные были получены при анализе мусора, оставленного пробным биением.

Через сенсоры до Инга доносилось чуть слышное шипение кислородного регенератора. Обзорная пластина была заменена набором экранов, связанных с внешними приемниками. Самый большой экран, верхний по центру, давал обзор со сканера на животе. Он показывал флюоресцирующий пурпурный жгут, окруженный чернотой.

Луч.

Он был полных пять сантиметров в поперечнике, больше, чем Инг когда-либо видел. Близость этой потенциальной мощи наполняла его вполне понятным опасением. Он имел дело со слишком многими лучами во многих трубах, чтобы держаться на безопасном расстоянии при подозрении на малейшее увеличение размеров.

Это был чудовищный луч. Все обучение Инга и весь его опыт протестовали против таких размеров.

Инг напомнил себе об анализе, результатом которого получился фальшивый чистильщик вокруг него.

Восемьдесят девять чистильщиков, подобранных с пола трубы, основные повреждения получили в районе заборного отверстия. Они были ориентированы на сам луч, игнорируя учет местных частиц. Но самым важным открытием было то, что чистильщики упали сквозь луч, не будучи разрезаны надвое. Они прошли сквозь лезвие этого пурпурного ножа, и их не перерезало. В луче разрыва не было. Объяснение должно было таиться в топологической аномалии — подпространстве. Часть луча или чистильщиков ушли «за угол».

Теперь Инг ручался жизнью, что подпространственный скачок совпал с энергетической фазировкой, не дающей чистильщикам отклонять луч. Внешний носитель, фальшивый чистильщик Инга, был в фазе с лучом. Он будет поглощен. Следующая внутренняя оболочка была в противофазе, на сто восемьдесят градусов. Следующая опять в фазе. И так все десять оболочек.

В центре лежал Инг. Он управлял костюмом, который, по сути, представлял собой миниатюрную спасательную шлюпку.

Когда подошел момент финальной передачи, у Инга начались колики в желудке, а лодыжка продолжала зудеть. Но он не мог повернуть все обратно, потому что не смог бы после этого жить. Он был ремонтником, лучшим в компании Хейфа. Не было сомнения, что никогда еще компания — и те одиноко плывущие в пустоте человеческие эмбрионы, — не нуждались в нем так отчаянно.

— Доложи свое состояние, Инг.

Донесшийся из динамика рядом с его лицевой маской голос принадлежал Вашингтону. В нем безошибочно улавливалась нотка страха.

— Все системы в порядке, — отрапортовал Инг.

— Начинается вторая стадия программы. Ты видишь какие-нибудь другие чистильщики? — спросил Вашингтон.

— Пока сорок контактов, — ответил Инг. — Все в норме. — У него перехватило дыхание, когда его чистильщик увернулся от мимолетного биения.

— У тебя все в порядке?

— Да, — сказал Инг.

Однако полет проходил очень жестко. Каждый раз, когда луч бился, его чистильщик уворачивался. И не было способа предугадать направление. Инг мог только довериться паутине своего костюма и масляной ванне в надежде, что они не дадут ему размазаться по стенкам отсека.

— У нас наблюдается ненормальное количество биений, — сообщил Вашингтон.

Это не требовало комментариев, и Инг воздержался от ответа. Он посмотрел на свой приемник над динамиком. В кварцевом окошке виднелся крохотный луч, при помощи которого Инг держал связь с Вашингтоном. Крохотный луч, менее сантиметра в длину, сиял резким пурпурным светом в своем обзорном окошке. Он осциллировал и прыгал. Чем меньше луч, тем большие помехи он может выдержать, но запас прочности и здесь не беспределен.

Инг посмотрел на большой луч на обзорном экране, потом снова взглянул на малый луч. Разница была лишь в степени. Ингу часто казалось, что луч освещает зону вокруг себя, и ему приходилось напоминать себе, что параллельные кванты не могут настолько отклоняться.

— Пошел импульс, — сказал Вашингтон. — Инг! Состояние критическое! Приготовься!

Теперь Инг сосредоточился на большом луче. Желудок у него стянулся в тугой узел. Интересно, а что испытывали при этом остальные ремонтники? Наверное, то же самое. Но они летели, не имея такой защиты, как у Инга. Они проложили путь, погибли, чтобы дать информацию.

Вид на луч был таким близким и ограниченным, что Инг знал — предупреждения о биении он не получит, просто будет внезапная смена размера или положения.

Сердце его подпрыгнуло, когда луч на экране вспыхнул. Чистильщик качнулся в сторону, уворачиваясь, но тут последовал зловещий удар. Экран мгновенно опустел, но пурпурный луч снова вспыхнул на виду, когда сенсоры чистильщика подстроились и вернули его на позицию.

Инг проверил свои приборы. Тот удар — что это было?

— Инг! — из динамиков донесся чрезвычайно настойчивый голос Вашингтона.

— Что скажешь?

— Один из чистильщиков у нас на грави-треке, — сказал Вашингтон. — Он в твоей тени. Не двигайся.

Послышалось журчание голосов, приглушенные, неразличимые слова, потом Вашингтон продолжил:

— Луч тебя коснулся, Инг. У тебя теперь фазовая дуга между двумя из твоих оболочек на противоположной от луча стороне. Один из чистильщиков нацелился на эту дугу своими сенсорами. Остальные его датчики по-прежнему настроены на луч, и он идет параллельно тебе, в твоей тени. Мы тебя забираем оттуда.

Инг попытался проглотить комок в пересохшем горле. Он понимал опасность и без пояснений. Была дуга, свет в трубе. Его чистильщик находился между дугой и лучом, но позади него был еще один чистильщик. Если им придется уворачиваться от биения, другой чистильщик будет сбит с толку, потому что его сенсорные контакты сейчас разладились. Он на мгновение замешкается. Два чистильщика столкнутся и превратятся во вспышку. Большой луч взбесится. Все защитные оболочки будут сорваны.

Вашингтон работает, чтобы его вытащить, но на это потребуется время. Нельзя же просто оборвать основную программу. Это создало свои собственные условия биения. А если погасить луч, другие чистильщики нацелятся на дугу. В трубе начнется бойня.

— Начинаем выводить из фазы, — сказал Вашингтон. — По нашим оценкам, три минуту на регулировку второй фазы. Мы просто…

— Биение!

Слово это продолжало греметь в ушах Инга, даже когда он почувствовал, что его чистильщик поднялся, начиная маневр уклонения. Он еще успел подумать, что предупреждение пришло, должно быть, от одного из инженеров, сидящих за пультом мониторов, когда прогремел гигантский гонг.

Из его динамика вырвалось испуганное: «Что за черт!», сменившись пронзительным шипением, которое словно издали биллион оголодавших змей.

Инг чувствовал, что его чистильщик по-прежнему поднимается, прижимая его вниз, к паутине костюма, лицо крепко прижало к защитной маске. Большой луч пропал с экранов, а малый был похож на осциллирующего червяка в покрасневшем окошке.

Внезапно мир Инга вывернулся наизнанку.

Его словно раздавили в лепешку толщиной в одну молекулу и раскатали по бесконечности. Он ВИДЕЛ вокруг внешнюю поверхность видимой внутри вселенной со светом, вытянутым в твердые прутья, пронизывающие ее из конца в конец. Инг понял, что видит это не своими глазами, а воспринимает впечатление, скомпонованное всеми имеющимися наличными у него органами чувств. Вне этого внутреннего взгляда все было хаосом, неопределенным безумием.

«Луч меня заполучил, — подумал Инг. — Я умираю».

Один из прутьев света распался на конечный ряд вращающихся предметов: над, под, вокруг… над, под, вокруг… Это движение гипнотизировало. С удивлением Инг понял, что эти предметы были его собственным костюмом и несколькими обломками защитных оболочек. Крохотный луч его собственного передатчика был открыт и мерцал пурпурными вспышками.

Вместе с пониманием пришло ощущение сдавливания. Инг чувствовал себя вдавленным в черноту, дергающую его, скручивающую, колотящую. Это было похоже на прохождение серии речных порогов. Он чувствовал, как сбруя паутины его костюма впивается в кожу.

Внезапно обзорный экран лицевой пластины показал сверкание драгоценностей на черном бархате, пятна света: резкий синий, красный, зеленый, золотой. В поле зрения появился, вращаясь, сверкающий белый огонек, окруженный пурпурными лентами. Ленты напоминали полярное сияние.

У Инга болело все тело. Сознание словно погрузилось в туман, каждая мысль ворочалась в голове с ужасающей медлительностью.

Сверкание драгоценностей — пятна света.

Снова сверкающий белый.

Пурпурные ленты.

В динамике потрескивали статические помехи. Крохотный луч плескался и прыгал в своем окошке. Казалось, что очень важно сделать с ним хоть что-нибудь. Инг сунул руку в рукав защитного костюма и нащупал дрейфующий поблизости осколок защитной оболочки.

Мысль о дрейфе казалась жизненно важной, но он никак не мог понять почему.

Инг осторожно подталкивал кусок оболочки, пока тот не образовал грубый экран над его приемным лучом.

Из динамика сразу же донесся металлический голосок:

— Инг! Ну же, Инг!.. Вы, там! Ни слова больше о шлюзах! В костюмы, и туда. Он, должно быть…

— Посс? — произнес Инг.

— Инг! Это ты, Инг?

— Ага, Посс. Я… Кажется, я еще одним куском.

— Ты где-то на полу? Мы идем внутрь, за тобой. Держись!

— Не знаю, где я. Я видел мерцание луча.

— Не пытайся шевелиться. Трубу всю разнесло к чертовой матери. Я приладился разговаривать с тобой через трубу в Амбриуме. Просто оставайся там. Мы прибудем прямо к тебе.

— Посс, не думаю, что я в трубе.

Инг чувствовал каким-то местом, существующим на очень тонкой основе, как шевелятся его мысли, формируя образы для узнавания.

Некоторые из сверкающих драгоценностей были звездами. Теперь он это прекрасно видел. Некоторые были… мусором, клочками и обломками чистильщиков, случайными кусками материи. Где-то в направлении его ног был свет, но похоже, что сенсоры были уничтожены или чем-то закрыты.

Мусор.

Свечение луча.

В поле зрения снова появился вращающийся, сверкающий белый. Инг подстроил свое вращение короткой вспышкой из реактивного двигателя в пальце. Теперь он ясно видел это нечто и узнал его: шар и сенсорные трубки контейнера Соглашения о засеивании.

До него дошло, что импровизированный щит для его малого луча сполз. Динамики заполнили статические помехи. Инг вернул кусок оболочки на место.

— …ты имеешь в виду, что ты не в трубе? — спросил голос Вашингтона. — Ну же, Инг. В чем дело?

— Прямо передо мной в ста метрах или около того контейнер СЗ, — ответил Инг. — Он окружен обломками чистильщиков. И тут по всему небу свечение, отблески подпространства. Я… я думаю, что прошел.

— Ты не мог. Я слишком хорошо тебя принимаю. Что это насчет свечения?

— Вот поэтому ты меня и принимаешь, — ответил Инг. — Вы прошиваете это место несколькими кусками луча. Здесь повсюду свет; где-то у меня под ногами солнце. Ко мне ты пробиваешься, но контейнер полностью окружен утилем. Отражение и рассеивание луча огромны. Я собираюсь влезть туда и расчистить дорогу для контакта с лучом.

— Ты уверен, что ты… — ШШШШ, КРАК.

Маленький кусок оболочки снова сполз.

Инг пристроил его на место, маневрируя поясными дюзами.

— Я в порядке, Посс.

В результате поворота в поле его зрения попало главное — огромный золотой шар, немедленно потускневший, когда фильтры его сканера приспособились. Справа от него позади солнца находился огромный голубой шар с плывущими по нему пластами ватных облаков. Инг уставился на него, пораженный красотой.

Девственная планета.

Проверка вмонтированных в его костюм приборов спасательной шлюпки показала то, что контейнер СЗ уже выявил перед тем, как начались перебои в контакте — Тэта Тельца 4, почти земная норма, за исключением чуть больших массивов океанов и чуть меньших массивов суши.

Инг сделал глубокий вдох, ощутив запах консервированного воздуха в своем костюме.

«За работу», — подумал он.

Двигатели костюма доставили его поближе к мусору, и Инг начал отталкивать его в сторону, продвигаясь все ближе и ближе к контейнеру. Он оставил свой щит для луча и уменьшил громкость приемника, чтобы избавиться от шума статических помех.

Вскоре Инг плыл рядом с контейнером.

Он прикрыл свой луч бронированной рукой.

— Посс? Ты где, Посс?

— Ты действительно там, Инг?

— Попробуй включить лучевой контакт с контейнером, Посс.

— Нам придется прервать контакт с тобой.

— Валяй.

Инг ждал.

Активность свечения увеличилась. Огромные полотнища по всему небу извивались вокруг него.

«Так вот как это выглядит на приемном конце», — подумал Инг. Он посмотрел на окошко, показывающее его собственный луч — чистый и отчетливый в тени его воздетой руки. На фоне голубого мира бронированные пальцы выделялись четкими черными силуэтами. Инг принялся высчитывать, сколько протянет его луч без замены анода и катода.

«Придется придумать, как оснастить луч, как только мы спустимся», — подумал он.

— Инг? Прием. Инг?

Инг услышал возбуждение в голосе Вашингтона.

— Вы пробились, а, Посс, старый опоссум?

— Громко и отчетливо. А теперь слушай — если ты сумеешь приварить себя как следует к хвостовому изгибу этого контейнера, мы сможем спустить тебя вместе с ним. Он перестроен, чтобы нести две твои массы в посадочном режиме.

Инг кивнул. Поездка на мягком безопасном баллоне, в который вскоре превратится контейнер, была гораздо более привлекательной, чем маневрирование костюмом при спуске и выжигание его над водным миром, где посадка на твердый грунт требовала определенных хлопот.

— Мы маневрируем, чтобы совершить вхождение в атмосферу для контакта с большей массой суши, — сказал Вашингтон. — Скажешь, когда прикрепишься к контейнеру.

Инг подобрался поближе и положил бронированную ладонь на поверхность контейнера, чувствуя странное ощущение общности с металлом и жизнью, посланной девятьсот лет назад в никуда.

«Старый папочка Инг присмотрит за вами», — подумал он.

Приваривая себя накрепко к хвостовому закруглению контейнера, Инг припомнил хаос, виденный им мельком, пока его извергало сюда, во время рывка через подпространство. Его передернуло.

— Инг, нам нужен твой детальный рапорт, когда ты будешь в состоянии это сделать, — сказал Вашингтон. — Мы теперь планируем посылать людей за каждым контейнером, вызывающим беспокойство.

— Вы уже рассчитали, как нас вытаскивать обратно? — спросил Инг.

— Земля говорит, что у нее есть ответ, если ты сумеешь собрать на своем конце луча достаточную массу, чтобы заякорить полноразмерный луч.

Инг снова подумал об этой скачке сквозь хаос. Он не был уверен, что ему хочется повторить подобное путешествие. Впрочем, эту проблему будут решать, когда она возникнет. В книге должно быть что-то по этому поводу.

Тут Инг улыбнулся, поняв инстинктивно причину существования всех учебников в истории. Человеку приходится воздвигать против хаоса точную и аккуратную последовательность действий, систему, где он может понимать свое собственное существование.

«Там внизу — водный мир, — подумал Инг. — Придется найти способ изготовить бумагу для этих ребят, пока они не вышли из своих баков. Им надо будет много учиться».

ВОДНЫЙ МИР.

Потом он припомнил фразу из инструкции по плаванию в «Пособии для матросов ВМФ», одном из древних учебников в его коллекции: «Дыхание может быть совершенным при плавании с головою, находящейся вне воды».

«Это следует запомнить, — подумал Инг, — ребятам нужен будет безопасный и аккуратный мир».

Радость бегства

Еще никто не построил тюрьмы, из которой нельзя бы было убежать», — любил повторять он.

Звали его Роджер Дейрут. Он был невысокого роста — пять футов один дюйм, соответствующий вес — сто три фунта, шапка непокорных черных волос, длинный нос, широкий рот и блеклые выцветшие глаза, которые, скорее, отражали, нежели абсорбировали, все то, что попадало в поле их зрения.

Дейрут прекрасно знал название своей тюрьмы — Дальняя космическая разведка или просто Служба-Д. Он считался одним из ветеранов службы и по-своему даже любил ее. Но подобно мятежному изгнаннику, что нашел приют на белоснежных пляжах маленького острова в южном море, пристрастился к своему гамаку и скверному рому из сахарного тростника, но не утратил мечты о возвращении к зеленым холмам доброй старой Англии, Дейрут не уставал повторять, что рано или поздно пошлет к черту опостылевшую службу и вновь обретет долгожданную свободу.

Кстати, его одноместный Разведчик-Д не особо походил на гамак, а его маленькая каюта — на тропический пляж. Корабль представлял собой металлический кокон, чем-то похожий на гроб, и был оборудован лишь самым необходимым для своего пассажира.

Уже давным-давно Дейрут понял, что и он, и его товарищи-пилоты были всего лишь заключенными одной большой космической тюрьмы, расположенной поблизости от системы Капелла.

Незримыми стенами тюрьмы являлась специальная программа, получившая кодовое название «Ограничитель». Она внедрялась в подсознание пилотов психологами базы и неизменно обновлялась после каждого разведочного полета.

Средняя продолжительность одного такого полета, по требованиям инструкции, обычно не превышала пятидесяти стандартных суток.

Правда, большинство пилотов, среди которых преобладали преимущественно желторотые новобранцы, с неистощимым упорством пытались преодолеть влияние Ограничителя, но все они, как правило, терпели неудачу.

Непреодолимый страх перед космической бездной, заложенный в программе, в конце концов заставлял их поджать хвост и вернуться на базу.

«Но уж на этот раз я добьюсь своего!» — мрачно пообещал себе Дейрут, усаживаясь перед контрольной панелью Разведчика.

Он знал, что говорит вслух, по это обстоятельство мало смущало его.

Компьютер, автоматически фиксировавший поведение пилота во время полета, был предусмотрительно отключен.

Гигантское газовое облако, Великое Нуадж, лежало прямо по курсу его корабля.

Для осуществления своей цели ему пришлось вынырнуть из подпространства в опасной близости от газового скопления, но у игры, в которую он ввязался, были свои правила.

«Ты, парень, сошел с ума, — только и сказал ему Бингалинг Бенар, ветеран полетов и его старый друг, когда Дейрут поведал ему о своем намерении. — Ты хотя бы представляешь, с чем тебе придется иметь дело?»

«Я попытался было один раз, — признался Дейрут, — но Ограничитель заставил меня повернуть обратно».

«Там настолько темно, — продолжал Бенар, — что тебе сразу придется сбросить скорость до минимума, если ты собираешься остаться в живых. Даже я не выдержал в этой мгле больше восьмидесяти дней. Да и чего ради тебе идти на такой риск? Это всего лишь газовое облако, ни больше ни меньше. За ним — ничего нет!»

Между тем Великое Нуадж уже успело заполнить все передние экраны Разведчика, наглядно демонстрируя свои гигантские размеры.

«Там могут скрываться тысячи солнц, — подумал с тревогой Дейрут. — Бенар сумел выдержать восемьдесят дней. С моей скоростью мне не добраться и до центра туманности».

«Восемьдесят, максимум девяносто дней предел для самого опытного пилота, — припомнил он слова Бенара, — но обстановка там такова, что Ограничитель начнет действовать практически сразу, едва ты окажешься внутри этого чертового облака».

Дейрут сбросил скорость до безопасных цифр.

Состав газовой смеси давно уже ни для кого не был тайной. Облако состояло почти из чистого водорода, хотя его концентрация и превышала все мыслимые пределы.

Существовало предположение, что оно представляло собой эмбриональную стадию существования звезды, но было ли так на самом деле, никто не брался утверждать.

Дейрут бросил взгляд на экраны передних мониторов. Он прекрасно знал свой корабль и, в некотором смысле, составлял с ним единое целое.

Непосредственно за его спиной находилась крошечная криогенная камера, в которой безмятежным сном спали две макаки и с десяток белых мышей, обязательные участники поисковых полетов на случай высадки па незнакомые планеты.

Он включил экраны заднего обзора. Разведчик находился внутри облака не более часа, но свет знакомых звезд уже успел померкнуть за его кормой.

Дейрут почувствовал себя весьма неуютно. Пока еще рано было говорить о влиянии Ограничителя, но чувство дискомфорта не исчезало.

Правой рукой он ощупал покрытую ржавчиной металлическую идентификационную планку, закрепленную на его левом плече.

«Надо бы, черт возьми, наконец почистить ее», — подумал он, хотя заранее знал, что не станет этого делать.

Сама каюта представляла собой не менее жалкое зрелище. Повсюду валялись зачерствевшие остатки пищи, пол устилали пустые консервные банки. Даже рабочая консоль была покрыта толстым слоем пыли.

«Что и говорить, дыра», — подумал он с отвращением.

Впрочем, ему было хорошо известно, что негласно говорили о таких, как он, в высших эшелонах Службы-Д.

«Из таких бродяг и выходят лучшие разведчики».

Бродяги плевали на дисциплину, по собственному усмотрению нарушали расписание полетов, игнорировали приказы начальства, и им все сходило с рук, не говоря уже о такой мелочи, как загаженные суда, но они блестяще выполняли свою работу.

Они же чаще других навсегда исчезали в бездне космоса, и никто уже не мог сказать, что с ними стало… И как они могли преодолеть действие Ограничителя.

Дейрут с отвращением потряс головой.

Что за наваждение? Его мысли неизменно возвращались к Ограничителю.

Скоро он покажет себя. Слишком скоро. Пилот уже ощущал его воздействие. Облако действительно было необычайным местом. Экраны заднего обзора уже давно оставались абсолютно пустыми. В сердцах он отключил их.

«Мне необходимо чем-то заняться», — подумал он.

Некоторое время он развлекал себя тем, что сочинял продолжение бесконечной баллады разведчиков космоса.

Я оставил свою Любовь на Лире в окружении добрых людей.

Но мозг Дейрута раз за разом возвращался к мысли, что если его замысел удастся, то эти лирические строки никогда и никем не будут услышаны.

Дни тянулись невыносимо медленно, превращая его существование в сущий ад.

«Восемьдесят дней, — вновь и вновь повторял он про себя, — Бенар повернул обратно на восемьдесят первый день».

На семьдесят девятый день его состояние приблизилось к критическому. Ограничитель трудился вовсю. Чтобы хоть как-то отвлечься, пилот попытался найти логическое объяснение этому феномену.

«Ты и так сделал все, что мог. Тебе нечего стыдится. Бенар был прав. Здесь ничего нет, кроме концентрированного газа. Ни звезд… ни планет».

Но он упрямо продолжал двигаться вперед, напряженно всматриваясь в экраны мониторов в поисках первых признаков неоткрытых звезд.

Прошел восемьдесят первый день.

Затем восемьдесят второй…

На восемьдесят шестой он заметил на экране перед собой едва различимое свечение.

К этому времени он уже не отнимал рук от кнопок панели управления, готовый в любой момент развернуть Разведчик на сто восемьдесят градусов.

Три тусклых светлячка в темноте пространства.

На девяносто четвертый день (он перекрыл существующий рекорд на целых два дня) его Разведчик наконец вырвался на открытое пространство. На экране монитора можно было различить три звезды. На максимальном удалении от него находился бело-голубой гигант; несколько ближе, у самого края экрана, — оранжевое тело, более скромных размеров; и прямо впереди него ослепительно сиял золотой шар, родной брат земного Солнца.

Дрожащими руками Дейрут включил масс-аномальные сканеры, прощупывая пространство вокруг золотого красавца.

Тем временем воздействие Ограничителя становилось совершенно непереносимым. Но Дейрут не мог повернуть назад, ведь он был так близко от желанной цели!

Перед ним лежал Новый Мир — хрупкая мечта всех разведчиков!

На экранах мониторов появились первые данные.

Вокруг золотой звезды вращалась единственная планета с небольшим спутником.

Масса 998 421 — близкая земным нормам… Период обращения 40 стандартных часов… Среднее удаление от светила 243 000 000 км… Возмущение 9 градусов… Орбитальные вариации +38…

На несколько секунд Дейрут застыл на месте от удивления.

Последняя цифра могла означать только одно.

Золотой красавец имел еще одного спутника, значительно большего размера, чем первый.

Он начал новые поиски.

Ничего!

Затем Дейрут увидел его.

В первый момент он подумал, что приборы Разведчика отметили выхлоп дюз еще одного корабля.

Пришельцы?!

Он мгновенно перебрал в памяти все то, что ему было известно о контактах землян с представителями инопланетных цивилизаций, инструкции, регулирующие поведение пилотов при встречах с чужими кораблями.

Но почти тут же понял, что ошибся. Это была вторая планета.

Дейрут снова взялся за измерения.

Невероятно. Тело двигалось со скоростью более 40 км в секунду!

Мониторы продолжали выдавать новую информацию.

Масса 321,64… Период обращения 9 стандартных часов… Среднее удаление от центрального светила 58 000 000 км… Возмущение (?)…

Дейрут активизировал визуальные сканеры.

Планета казалась странно знакомой, хотя он готов был поклясться, что никогда не видел ее прежде.

Он задумался, следует ли включать системы связи бортового компьютера и попытаться обратиться к обитателям планеты через своего Лингвиста (портативный автоматический переводчик), но неудачно. Ответ компьютера неприятно поразил его непробиваемой логикой:

— Полученная информация после поступления в банк данных должно быть первоначально предложена вниманию экспертов.

Дейрут вернулся к изучению открытой им планеты.

Первые же результаты свидетельствовали о том, что ее атмосфера простирается до высоты, по меньшей мере, 125 км. Температурные коэффициенты указывали на существование обширного тропического пояса, протянувшегося между 30 градусами северной и южной широты.

Неожиданно Дейрут заметил, что его руки сами протянулись к пульту управления корабля. Поддайся он сейчас воздействию Ограничителя, ему никогда бы уже не удалось вновь увидеть своей планеты.

Он сконцентрировал внимание на решении проблемы посадки и, не откладывая, ввел необходимые данные в память компьютера.

Компьютер привел несколько возражений, вызванных, по его мнению, проблемами безопасности корабля, но после повторной команды все-таки выдал свое заключение.

Дейрут передал данные на консоль управления, перевел корабль в автоматический режим и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Последнее усилие его полностью истощило.

Разведчик-Д начал медленно снижаться и по пологой траектории вошел в верхние слои атмосферы. Тряска усилилась. Автоматически включилась система охлаждения. На экранах мониторов замелькали новые данные.

Состав атмосферы: кислород — 23,9 %, азот — 74,8 %, аргон — 0,8 %, углекислый газ — 0,04 %…

Когда дошло до содержания микроэлементов, у него уже не оставалось сомнений относительно ее тождественности атмосфере Земли.

Спектральный анализ подтвердил, что, ко всему прочему, атмосфера еще и необыкновенно прозрачна: от 3000 до 6 на 10 в четвертой степени ангстрем.

Этого было достаточно, чтобы понять: она пригодна для дыхания человека. Гидромагнетические показатели и величины содержания водяного пара он уже просто игнорировал.

Но вместе с ощущением полного счастья Дейруту пришлось испытать и новый, невероятной силы, удар Ограничителя. Он стиснул зубы и мобилизовал волю, дабы немедленно не отменить распоряжение о посадке.

На экране появилось изображение большого острова, над которым пролетал его корабль. Дейрут едва не застонал от восхищения, увидев стройную череду белоснежных зданий, возвышавшихся на берегу обширного залива, заполненного многочисленными яхтами.

И снова пилот испытал странное чувство, что все это ему поразительно знакомо.

Теперь его корабль пролетал над континентом.

Невысокая гряда холмов, строения, дороги, возделанные поля. Затем широкие прерии с бесчисленными стадами диких животных.

Дейрут впился пальцами в подлокотники своего кресла.

С ревом включились посадочные двигатели. Корабль перешел на более низкую траекторию и стал вертикально опускаться к поверхности планеты.

Если не считать небольшого толчка, посадка прошла вполне успешно.

Вверх поднялись клубы голубого дыма и тучи золы. Возникла даже угроза пожара, но распылительные автоматы, установленные на носу Разведчика, быстро справились с очагами огня.

На экранах мониторов Дейрут заметил крупных животных, испуганно бросившихся вo все стороны, подальше от места посадки. Они пронеслись по степи, словно большие прыгающие шары.

Странная грусть овладела им: уж слишком все это напоминало далекую Землю. Он даже невольно пожалел о своем недавнем отчаянном сопротивлении требованиям Ограничителя.

Автоматически включившееся радио начало прием сигналов местных радиостанций на привычных FM и AM волнах. Пришла в действие система Зондирования — Наблюдения — Оповещения, заработал и компьютер, отключившийся на время посадки.

Взвыла сирена ЗНО, свидетельствующая о приближении неопознанных объектов.

Было от чего потерять голову.

Почти в то же мгновение на экране телекамеры появились очертания машины странной конструкции: место колес занимали пять огромных пневматических шаров. Перевалив с севера гряду невысоких холмов, она направилась прямо к Разведчику-Д. Вслед за ней стелился сизый дымок: машина передвигалась с помощью парового двигателя. Характерные звуки, доносившиеся из установленных на корпусе корабля внешних микрофонов, как и показатели компьютера, подтверждали эту точку зрения.

Над ходовой частью возвышалась кабина голубовато-фиолетового цвета с пятью отверстиями во фронтальной части.

Слегка ошалев от этого зрелища, Дейрут забыл о возможной опасности.

Машина остановилась метрах в пятидесяти от круга выжженной при посадке земли и дала залп прямой наводкой из невесть откуда появившихся орудий.

Разведчик-Д содрогнулся на металлических опорах.

Оправившись от потрясения, Дейрут, больше не мешкая, включил систему автоматической защиты.

Но второго залпа не последовало. Словно удовлетворившись достигнутым, боевая машина развернулась и поспешно ретировались на восток, вслед за исчезнувшими животными.

Усмехнувшись, Дейрут протянул руку к кнопке с надписью «Меры предупреждения».

Гигантская туча взметнувшегося грунта пронеслась над отступающим механизмом и обрушилась на траву чуть впереди него, заставив машину мгновенно остановиться. Второй, не менее мощный выброс почвы блокировал бронированное чудовище справа и слева. На взгляд Дейрута, этого было вполне достаточно.

Служебные инструкции настоятельно рекомендуют пилотам избегать любых конфликтов с аборигенами.

Убедившись, что с этой стороны ему больше ничего не угрожает, пилот попытался оценить ущерб, нанесенный кораблю снарядами противника.

Меньше чем через десять секунд с компьютера поступили весьма неутешительные данные. В носовой секции корабля имелась значительная пробоина. Все установленные там детекторы полностью уничтожены. Теперь уже Дейрут при всем желании не смог бы покинуть негостеприимную планету: кораблю требовался ремонт.

Но нет худа без добра. Занятый новой проблемой, Дейрут меньше ощущал влияние Ограничителя на свое сознание. Нельзя сказать, что оно исчезло совсем, но, во всяком случае, уже не причиняло прежних страданий.

Дейрут бросил взгляд в сторону застрявшей машины. Он не вынашивал планов возмездия. По его мнению, сделанного было вполне достаточно, чтобы показать им свою силу и предупредить новое нападение.

«Да и кто мог подумать, — спросил он себя, — что аборигены вооружены артиллерией, да еще откроют огонь без предупреждения?»

Оправдывать он себя не собирался. Очевидный ответ напрашивался сам собой: конечно, капитан корабля. Ему-то следовало знать, что орудия и паровые двигатели всегда существовали одновременно.

Ничего этого бы с ним не произошло, если бы не проклятый Ограничитель. Это он выбил его из колеи. Но все же, черт побери, что вызвало их агрессию?

Пока он размышлял над этим вопросом, орудия машины снова угрожающе шевельнулись в направлении корабля. Новый предупредительный выброс грунта заставил экипаж воздержаться от неосмотрительных действий.

«Имейте в виду, что пока это все цветочки, — пробормотал Дейрут. — Успокойтесь ребята, не надо нервничать!»

Презрительно улыбнувшись, он нажал голубую кнопку, расположенную у самого края боевого пульта. Над равниной пронесся ужасающий вопль, способный устрашить любое разумное создание, которому бы довелось его услышать.

Эффект был мгновенным. Люк кабины откинулся, и оттуда выбрались пять дрожащих фигурок.

Дейрут подключил свой микрофон к системе центрального компьютера и, одновременно направив его сенсоры в сторону противника, начал диктовать собственные впечатления. Совместная работа человеческого и искусственного мозга обычно давала наилучший результат.

«Предположительно гуманоиды, — начал он, — передвигаются на двух ногах в вертикальном положении. Тело в форме цилиндра, рост около полутора метров. Пользуются одеждой. Имеют при себе по пять приборов неизвестного назначения, прикрепленных к поясу. Не исключено, что число «пять» имеет символическое или ритуальное значение. Цвет кожи — голубовато-фиолетовый, бледный. Две руки, похожие на человеческие, с удлиненными предплечьями. Крупные кисти с шестью пальцами, из них по два больших, с каждой стороны ладони. Головы кубической формы, закругляющиеся к макушке. На них головные уборы, напоминающие береты десантников, интенсивного голубовато-фиолетового оттенка. Очень широко расставленные желтые глаза навыкате. Возможно, эти создания способны видеть происходящее за своей спиной, даже не поворачивая головы».

Пока он диктовал свои впечатления, аборигены успели спуститься вниз.

Воспользовавшись этим обстоятельством, Дейрут добавил еще несколько слов к своему описанию их внешности.

«Крупный рот, расположенный в нижней части черепа. Слабо выраженный подбородок. Они лишены губ и, по-видимому, зубов, хотя внутри рта и виднеется тонкая темная пластинка, возможно, являющаяся их эквивалентом. Обладают дополнительными небольшими отверстиями, ниже каждого глаза, предположительно предназначенными для дыхания.

Внимание!

Один из них только что повернул голову. На видимой боковой стороне черепа отчетливо заметно незначительное углубление неизвестного назначения. Никакой аналогии с ушами человека».

Между тем пятерка начала медленно двигаться в сторону корабля. Дейрут незамедлительно отрегулировал сканер, чтобы постоянно держать туземцев в поле зрения, и продолжал:

«Вооружены луками и стрелами, что непонятно, учитывая наличие у них артиллерии. У каждого на спине колчан с… пятью стрелами.

Снова число «пять»!

Кроме того, у каждого имеется короткое копье, украшенное голубовато-фиолетовой подвеской, расположенной чуть ниже наконечника. Подвеска украшена орнаментом, в виде перевернутой стилизованной буквы U, повторяющимся и на их туниках, того же цвета.

Итак, что же мы имеем?

Прежде всего обращают на себя внимание неизменный голубовато-фиолетовый цвет и число «пять». Ваш прогноз?»

Через пару секунд пришел ответ компьютера, раздосадовавший его полной банальностью.

— Вероятнее всего, религиозные ассоциации, связанные с данным цветом и цифрой 5. Рекомендуется при общении с ними соблюдать особую осторожность в вопросах религии. Форма и рунное вооружение, скорее всего, дань традиции.

«Беда с этими компьютерами, — раздраженно подумал Дейрут, — слишком много логики и никакого воображения».

Пять аборигенов остановились у границы выжженного посадочного пятна. Затем, словно по команде, они разом протянули свои руки в направлении корабля и одновременно издали протяжный вопль, донесшийся из центрального овального отверстия:

— Тугайала, тугайала, тугайала!

— Свалились вы на мою голову, — проворчал Дейрут. — Тугайалы несчастные.

Еще раз, для очистки совести проверив систему автоматической защиты, он вооружился с ног до головы, и, не забыв прихватить с собой обязательный в таких случаях трехдневный рацион, «пришелец» распахнул главный люк корабля.

При его появлении все пять туземцев рухнули лицом на землю, молитвенно простирая руки.

Дейруту понадобилось всего несколько секунд, чтобы еще раз осмотреть аборигенов, после чего его внимание переключилось на изучение окружающей обстановки.

Воздух был чистым и свежим и, без сомнения, пригодным для дыхания. Перед ним простиралась широкая равнина, освещенная лучами яркого солнца, упиравшаяся в гряду невысоких холмов. Мирная, прямо идиллическая картина.

Закончив предварительный осмотр местности, Дейрут обернулся к своему кораблю, возвышавшемуся, подобно некоей фантастической башне, и недовольно поморщился.

На месте носовой части, сразу над хорошо ему известным опознавательным номером 1107, красовалась дыра внушительных размеров. Выругавшись про себя, он снова повернулся к туземцам.

Они все еще продолжали лежать на траве, но теперь их испуганные глаза были направлены прямо на незваного гостя.

— Надеюсь, металлургическая промышленность у вас развита неплохо, ребята, — произнес он самым дружелюбным тоном, — иначе меня ждут серьезные неприятности.

В ответ грянул уже привычный хор голосов:

— Тугайала унг-унг.

Он включил своего Лингвиста и, не снимая левую руку с кобуры пистолета, поднял правую в универсальном жесте мира, принятом у людей.

В ответ снова прозвучала неизменная «Тугайала».

«Это уже становится однообразным», — подумал Дейрут.

Его портативный переводчик продолжал хранить молчание. Очевидно, одних «тугайала» и «унг-унг» ему было недостаточно, чтобы активно включиться в работу.

Дейрут сделал еще один шаг навстречу туземцам.

Те, в свою очередь, немедленно вскочили на ноги и, по всей видимости, приготовились к бою. Их выпученные глаза, не отрываясь, следили за каждым движением незнакомца. Дейрута в который уже раз охватило странное чувство, что их внешность была ему, определенно, знакома. Больше всего они напоминали гигантских кузнечиков, по странной иронии эволюции, превратившихся в человекообразных обезьян. Ожившие персонажи фантастических романов его юности. Неужели воображение человека способно лишь копировать причудливые творения матушки-природы?

Несмотря на угрожающее поведение туземцев, Дейрут рискнул сделать еще один шаг в их направлении.

— Давайте, ребята, поговорим спокойно, — предложил он. — Скажите хоть что-нибудь. У вас, что, языки отсохли?

Вместо ответа пятерка отступила еще на пару шагов.

Дейрут нахмурился. Поведение туземцев нравилось ему все меньше и меньше.

Неожиданно его внимание привлек слабый жужжащий звук, казалось, исходивший от туземца, стоявшего справа от него.

С криком «с’Чарича! с’Чарича!», существо выхватило из складок своей туники небольшой круглый предмет и высоко подняло его над головой. Остальные, словно ожидая этого момента, сгрудились вокруг него.

Дейрут, с пистолетом в руках, молча ждал дальнейшего развития событий.

Но туземцы, казалось, совсем позабыли о его присутствии, сконцентрировав внимание на маленьком предмете в руках товарища.

«Что здесь происходит?» — подумал с раздражением Дейрут, чувствуя себя все более неуютно.

И тут же, словно в насмешку над ним, все пятеро туземцев одновременно повернулись и, не оглядываясь назад, направились к своей машине.

«Я где-то дал маху, — мелькнуло в голове у Дейрута, — но где? Что же мне теперь делать?»

Над полем недавнего противостояния воцарилась странная тишина.

Зато, вернувшись на корабль, Дейрут дал волю языку. Когда же его раздражение несколько улеглось, он уселся перед главным компьютером для небольшой дружеской беседы.

— Возможно, предмет в руках туземца — всего-навсего прибор для измерения времени, — предположила машина. — Его владелец, по меньшей мере, на два миллиметра выше самого высокого из своих товарищей. Прихожу к заключению, что он лидер группы.

— Лидер, так лидер, — небрежно бросил Дейрут. — Скажи мне лучше, есть ли у тебя какие-либо соображения о том, что может означать проклятая «тугайала», если она вообще что-либо означает.

После многих лет общения с Дейрутом мыслящая машина усвоила, как лучше всего реагировать на риторические замечания своего владельца, равным образом, как и на любой вопрос, который, по ее мнению, не имел ответа.

— Займитесь лучше делом, — посоветовал компьютер.

— Ты сейчас говоришь, как моя старая тетка Марта, — недовольно буркнул Дейрут. — Но ведь что-то заставляет их талдычить это слово. Несомненно, что за ним скрывается какой то смысл.

— Мои системы уловили, что сила их голоса возросла на несколько децибел, когда они заметили вашу руку, — примирительно отозвалась машина.

— И как же ты это можешь объяснить?

— Наиболее вероятный ответ: у вас пять пальцев.

— Пять пальцев, — пробормотал Дейрут задумчиво. — Пять… пять… пять…

— Мы обнаружили здесь всего лишь пять небесных тел, — продолжал компьютер. — Вы могли бы заметить, что помимо их на небе этой планеты не видно ни одной звезды. Вторая планета, обладающая наивысшей скоростью, в данный момент находится строго в зените.

— Пять, — повторил Дейрут.

— Точнее, три звезды и две планеты…

Дейрут задумчиво пересчитал свои пальцы, словно видел их впервые.

— Они вполне могли принять вас за бога. У них по шесть пальцев, а у вас пять.

— Пустое небо, на котором видны всего лишь три звезды…

— Не забудьте про две планеты, — посоветовал компьютер.

«А неплохо было бы пожить на этой планете, надежно скрытой от чужих глаз газовой туманностью», — промелькнуло в голове у Дейрута, и в тот же миг он почувствовал новый удар Ограничителя.

— Сможем мы отремонтировать наш корабль? — спросил он, стараясь унять дрожь.

— Нужны ремонтные мастерские и помощь электронщиков не ниже пятого уровня, — доложила машина. — Необходимые данные имеются в моем банке. Аборигены способны помочь нам.

— Может быть, ты объяснишь мне, что происходит? — рявкнул пилот. — Почему они не хотят разговаривать со мной?

— Займитесь лучше делом, — изрекла машина…

Тридцать восемь минут спустя аборигены вновь вышли из своего парового чудовища и направились к границе выжженной травы.

Повторив все меры предосторожности, Дейрут вышел из корабля. Он не торопился, готовый к любым неожиданностям.

Аборигены, по-видимому, ожидали его. На этот раз они выглядели более спокойными, и, как ему показалось, даже успели обменяться несколькими фразами между собой, продолжая наблюдать за незнакомцем выпуклыми желтыми глазами.

Разумеется, их речь оставалась совершенно непонятной для него, но Дейрут не сомневался, что компьютер с помощью Лингвиста рано или поздно справится и с этой задачей.

— Рад снова видеть вас, ребята, — произнес Дейрут, останавливаясь примерно в восьми шагах от туземцев. — Надеюсь, вы неплохо отдохнули в своей колымаге.

— Давайте, ребята, поговорим спокойно, — немедленно откликнулся самый высокий из аборигенов, сопроводив свои слова кивком головы.

Дейрут ахнул и на мгновение потерял дар речи.

— Надеюсь, металлургическая промышленность у вас развита неплохо, — немедленно поддержал инициативу своего сородича абориген, стоящий слева, — иначе меня ждут серьезные неприятности.

— Рад снова видеть вас, ребята, — опять вступил в разговор высокий, — надеюсь, вы неплохо отдохнули в своей колымаге.

«Да они просто имитируют мои слова», — сообразил наконец Дейрут.

— Вывод правильный, — проскрипел у него над ухом голос компьютера.

— Пожалуй, вы одна из самых забавных стаек мартышек, которую я когда-либо видел, — фыркнул Дейрут, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Хотелось бы знать, каким образом ваши мамаши ежедневно выдерживают подобное зрелище.

Высокий туземец тут же слово в слово повторил всю его фразу без малейшей ошибки.

— Ваши ссылки на их матерей вряд ли уместны в настоящее время, — вставил компьютер. — Нам до сих пор не известен способ их размножения. Есть немало признаков, что они представляют собой комбинацию животной и растительной жизни.

— Заткнись, пожалуйста, — вежливо посоветовал Дейрут.

— Заткнись, пожалуйста, — тут же повторил абориген слева.

— Советую временно воздержаться от любых разговоров, — не унимался компьютер. — Насколько я могу судить, они предпринимают все усилия, чтобы понимать нас. С практической точки зрения, предпочтительнее, если мы первыми освоим их язык.

С последним замечанием трудно было не согласиться.

— Ты прав, — прошептал Дейрут в нагрудный микрофон.

Наступила продолжительная пауза. Чтобы хоть как-то скрасить неловкость ситуации, Дейрут вымученно улыбнулся.

— Аугрупп сомиликан, — последовала немедленная реакция высокого.

— Тугайала, — откликнулся левый.

— Ключевое слово, — напомнил компьютер. — Речь, по-видимому, идет о пресловутом числе «пять». Поднимите руку и повторите: тугайала.

Дейрут повиновался.

— Тугайала, тугайала, — согласились туземцы.

Один из них тут же отправился в паровой фургон и, возвратившись, показал Дейруту черную металлическую статуэтку высотой примерно пятидесяти сантиметров.

Дейрут сделал несколько осторожных шагов вперед и принял из рук туземца загадочный предмет. Последний оказался неожиданно холодным и тяжелым. Он представлял собой стилизованную фигуру туземной женщины в тунике, украшенной традиционным орнаментом, с полуоткрытым ртом и характерными выпуклыми глазами. При всей неискушенности в вопросах искусства, Дейрут не сомневался, что держит в руках выдающееся произведение гениального мастера. Осторожно, чтобы не обидеть туземцев, он извлек из кармана миниатюрный анализатор и прикоснулся им к черному металлу.

— Отливка. Сплав железа, магния и никеля, — через несколько секунд доложил компьютер. — Ориентировочный возраст — двадцать пять миллионов стандартных лет.

Во рту у Дейрута мгновенно пересохло.

— Этого не может быть, — произнес он хриплым голосом.

— Возможная ошибка — плюс-минус шесть тысяч стандартных лет, — невозмутимо продолжал компьютер. — Статуэтка первоначально была отлита, а затем подверглась ручной обработке. Перевернутая буква U на груди, предположительно, соответствует цифре пять. Ниже имеется надпись, допускающая исключающие друг друга толкования.

— Цивилизация возраста двадцать пять миллионов лет, — медленно повторил Дейрут, — но подобного просто быть не может.

— Возможная ошибка — плюс-минус шесть тысяч стандартных лет, — стоял на своем компьютер.

Новый удар Ограничителя положил конец их спору. У Дейрута подогнулись колени. Неожиданно он почувствовал настойчивое желание немедленно вернуться на свой искалеченный корабль и поскорее убраться из этого непонятного мира.

Туземец, вручивший ему статуэтку, протянул руку, требуя свое сокровище назад.

— Тугайала, — произнес он, прикасаясь к перевернутой букве U на груди девушки, а затем — к аналогичному символу на своей тунике.

— Но у них всего лишь жалкие паровые машины, — не сдавался Дейрут.

— Зато какие любопытные, — возразил компьютер. — Обратите внимание, они обладают самонаводящимися безоткатными орудиями да еще снабжены гироскопом.

— Основное сейчас: способны ли они отремонтировать мой корабль.

— Вопрос в том, захотят ли они сделать это.

Высокий туземец снова выступил вперед и осторожно коснулся пальцем переводного устройства.

— С’Чарича, — произнес он негромко.

— Отвечайте: «унг-унг», — предложил компьютер.

— Унг-унг, — послушно повторил Дейрут.

Высокий моментально отскочил назад и вместе со своими товарищами возвел глаза к небу.

Туземцы были явно потрясены его ответом. Дейрут уловил несколько слов, произнесенных с различной интонацией: «Яуброн… с’Чарича… Аутога… Сриз — сриз…»

— Можно переходить к делу, — сообщил компьютер. — У нас уже имеется достаточный запас слов из их языка, чтобы расшифровать простейшие фразы. Высокого зовут Аутога. Попробуйте обратиться к нему по имени.

— Аутога! — позвал Дейрут.

Высокий немедленно повернулся в сторону пилота.

— Теперь произнесите фразу: «Ли — Яуброн унг сприз с’Чарича».

Дейрут повиновался.

Аборигены все, как один, уставились на своего гостя, и разразились звуками, весьма напоминающими хрюканье. Аутога свалился на траву, в возбуждении колотя по ней обоими кулаками.

— В чем дело? — поинтересовался Дейрут.

— Они смеются, — пояснил компьютер . — Идите и присядьте рядом с Аутогой.

— Это безопасно?

— Разумеется.

— Почему же они смеются?

— Они смеются над собой. Вам удалось провести их, захватить врасплох, и теперь они потешаются над собственной глупостью.

Все еще колеблясь, Дейрут подошел к Аутоге и присел рядом.

Туземец успокоился и, положив шестипалую руку на плечо пилота, обратился с речью к своим компаньонам. С опозданием не больше чем на долю секунды последовал перевод компьютера.

— Этот так называемый бог оказался, на проверку, неплохим парнем, ребята. У него паршивый акцент, но он обладает чувством юмора.

— Ты уверен, что не переврал половины слов? — осведомился Дейрут.

— Конечно, небольшая ошибка возможна, — согласился компьютер , — пока мы еще слишком мало знаем об этих созданиях, их физиологии, истории и обычаях, но, в любом случае, перевод — в пределах нормы. Мы пополним наши знания в ходе общения с ними. Нам нет больше нужды прибегать к разным хитростям.

— Если ты так уверен в этом, можно начинать, — согласился Дейрут.

В тот же момент из спикера, висевшего у него на груди, донеслась серия звуков, соответствующая примерно: «Аи-инг-ийя».

Ответ пришел незамедлительно.

— Аутога говорит, что это хорошая идея, — сообщил компьютер . — Это свободное небо, оно открыто для всех.

— Не понимаю, — проворчал Дейрут. — Что это значит — свободное небо?

— Они сожалеют, что повредили ваш корабль, — быстро продолжал переводить компьютер, не потрудившись ответить на первый вопрос. —

Они решили, что вы один из мальчишек их собственного народа, решивший испытать острые ощущения.

На секунду Дейрут окаменел.

— Они хотят сказать, что мой корабль?.. Они что… умеют строить космические корабли?

— О, мы сделали несколько штук приблизительно десять миллионов клурч тому назад, — последовал немедленный ответ Аутоги.

— Точнее, пятнадцать миллионов клурч, — поправил его туземец, стоявший слева.

— О, нет, Чун, ты снова преувеличиваешь, — возразил Аутога. — Ты должен простить Чуна, — продолжал он, обращаясь к Дейруту, — если послушать его, то всегда получается больше, лучше и величественнее, чем было на самом деле.

— Что такое клурч? — спросил Дейрут.

— Вероятный ответ: местный год, равный приблизительно одной трети стандартного, — пояснил компьютер.

— Я рад, что вы столь миролюбиво настроены, — совершенно искренне признался Дейрут.

Его Лингвист немедленно перевел эти слова в серию щебечущих звуков, и только тут Дейрут обратил внимание, что уже в течение нескольких минут туземцы с удивлением разглядывают его.

— Ты всегда говоришь грудью? — поинтересовался Чун.

Дейрут с досады прикусил язык.

Аутога бросил взгляд на корабль.

— У тебя есть другие спутники? — в свою очередь, спросил он.

— Не отвечайте на этот вопрос, — предостерег компьютер . — Подкиньте им идею, что корабль является источником магических сил.

Подумав немного, Дейрут покачал головой.

Глупый компьютер!

— Они проницательные ребята, — произнес он вслух.

— Замечательный набор звуков, — заметил Аутога. — Нельзя ли повторить их снова?

— Сначала вы приняли меня за одного из ваших собственных подростков, — отвечал Дейрут. — Что вы думаете обо мне теперь?

— Мы обсуждали этот вопрос в присутствии с’Чарича, — сообщил Аутога. — Вы понимаете, что для этого нам пришлось укрыться в багряной темноте, поскольку у нас не было желания ронять наши семена под его воздействием. Большинство из нас пришло к выводу, что вы являетесь воплощением нашего представления о боге. Лично у меня другое мнение. На мой взгляд, вы представляете собой нечто пока еще неизвестное нам, хотя я и не оспариваю взгляды моих товарищей.

Дейрут облизнул пересохшие губы.

— У него пять пальцев, — возразил Чун.

— Этот аргумент ты уже использовал, чтобы убедить Тура и Лекки, — усмехнулся Аутога, — но ты так и не смог опровергнуть замечания Списпи, что наличие пяти пальцев может быть результатом генетического отбора, не говоря уже об обычной ампутации.

— Но его глаза, — стоял на своем Чун, — кто мог бы представить себе такие глаза даже в страшном сне?

— Не надо обижать нашего гостя, — предостерег своего оппонента Аутога, бросая испытующий взгляд в сторону Дейрута.

— Кроме того, у него отличное от нас строение ног и рук, — вступился за Чуна один из его сторонников.

— Ты только повторяешь свои старые аргументы, Тура, — напомнил Аутога.

На секунду Дейрут попытался представить, как он выглядел в глазах аборигенов.

Строение глаза туземцев несомненно имело определенное преимущество перед его собственными. Они могли видеть позади себя, не поворачивая головы.

Против воли он усмехнулся.

— Что еще за странный звук? — полюбопытствовал Аутога.

— Так я смеюсь, — объяснил Дейрут.

— Вношу поправку, — вмешался в разговор компьютер . — «Так я смеюсь над собой» звучит гораздо лучше.

Дейрут не стал спорить.

— Создание, способное смеяться над собой, сделало основной шаг к вершинам цивилизации, — заметил Аутога с уважением. — Вы понимаете, что никто из нас не собирался вас обидеть.

— На мой взгляд, теория Пичека, утверждающая, что общая вера в бога может создать его воплощение, получила полное подтверждение, — заявил Чун и с чувством продекламировал: «Это не сам бог, однако, я был свидетелем того…»

— Почему бы нам не узнать у него самого, — трезво предложил Аутога и, повернувшись к Дейруту, спросил. — Ты — бог?

— Я всего лишь один из смертных, но отличной от вас расы, ни больше ни меньше, — улыбнулся Дейрут.

Лингвист безмолвствовал.

— Переводи немедленно, — строго приказал Дейрут.

— Весь мой наличный банк данных, — сообщил компьютер, — указывает на то, что вам лучше воздержаться от подобных неосторожных замечаний. Что вам мешает выдать себя за бога. Благоговейный страх этих созданий может помочь нам…

— У нас нет ни единого шанса одурачить этих созданий, — взорвался Дейрут. — Они научились строить космические корабли задолго до нас самих. У них великолепная электроника. Ты сам слушал их радио. Их цивилизации больше двадцати пяти миллионов лет. Разве не так?

— Разумеется.

— Тогда переводи мои слова.

То, как внимательно, следили туземцы за их тайными переговорами, вызвало у Дейрута смутное ощущение, что они и без перевода начинают понимать его слова. Его подозрение тут же оправдалось.

— Слово «переводить» адекватно нашему «чтсуйоп», не так ли? — спросил Аутога.

— Пожалуй, теперь вы можете говорить и без перевода, — согласился компьютер, — они сумели преодолеть лингвистический барьер, хотя я не понимаю, как им удалось это сделать.

— Они сумели сделать это, не прибегая к вычислительной технике, ты, надутый ящик с электроникой, — не выдержал Дейрут. — Ты находишься во власти стереотипов, как какой-нибудь обыватель, для которого лук и стрелы — непременный атрибут каменного века. Неужели ты все еще полагаешь, что я смогу выдавать себя за бога?!

— Я все же лучше переведу, — предложил компьютер, — иначе мои ячейки могут не выдержать перегрузки. Моя прямая обязанность неукоснительно исполнять ваши приказы.

— Тогда переводи, — махнул рукой Дейрут. — Какая мне разница.

— Компьютер! — воскликнул Аутога. — Оказывается, в корабле находится компьютер. Как эксцентрично! Но в конце концов я оказался прав. Заметьте, что я пришел к этому выводу, не располагая другими данными, кроме внешнего вида корабля, покроя его костюма, ну и артефактов, конечно.

— Поэтому ты и являешься первым среди нас, — подтвердил Чун. — Я признаю, что был неправ и благодарю тебя за преподанный мне урок.

Аутога повернулся в сторону Дейрута.

— Что мы можем сделать для вас, помимо ремонта корабля?

— Разве вы не хотите узнать, откуда я прилетел к вам? — ответил вопросом на вопрос Дейрут.

— Зачем? — улыбнулся Аутога. — Существует старая теория, что за облаком водорода, которое создали наши предки, существуют другие звезды с планетами, на которых существует разумная жизнь. Ваше появление подтвердило правильность этой теории. Нам этого более чем достаточно.

— Но… неужели вы не хотите установить с нами контакт, торговать, обмениваться идеями?

— Ваше появление еще не опровергает другую древнюю теорию о пустой Вселенной. Однако даже такому примитивному существу, как вы, должно быть понятно, что такой обмен является бессмысленным.

— Но мы…

— Нам хорошо известно, что изоляция нашей Вселенной и сделала нас такими, какие мы есть, — вставил Чун, — если именно это ты хотел сказать. Но мы довольны своей жизнью.

— Он собирался долго и утомительно рассказывать о том, что его цивилизация может предложить нашей, — вмешался Аутога. — Я предлагаю немедленно приступить к тому, что мы должны сделать. Списпи, и ты, Тура, займитесь его компьютером. Чун и я…

— Что вы собираетесь делать? — спросил Дейрут, вскакивая на ноги.

Точнее, ему показалось, что он вскочил на ноги, потому что в тот момент, когда сознание вернулось к Дейруту, он по-прежнему сидел на земле вместе с пятью аборигенами.

— Они стирают мои записи, — донесся до него откуда-то издалека голос компьютера. — Меня обволакивает магнито-гравитационное поле и…

— Весьма интересно, — заметил Аутога, — что ранее он уже имел контакт с цивилизацией нашего уровня. Обратите внимание на остаточные ограничения в его сознании на полеты далеко от дома. На этот раз нам придется сделать их еще более сильными.

Дейрут смотрел на беседующих между собой туземцев с выражением человека, временно утратившего память. Молчали Лингвист и компьютер. Он испытывал странное ощущение, словно миллионы муравьев одновременно ползли по его нервам.

— Как ты думаешь, с кем он мог иметь первый контакт? — спросил Чун.

— Безусловно, что не с мирами нашей группы, — ответил Аутога. — Но прежде чем мы покинем свет с’Чурича и начнем приготовления к следующему посеву, мы должны будем провести тщательное расследование.

— Кто станет разговаривать с нами? — вздохнул Чун. — Мы всего лишь простые пастухи.

— Может, нам надо чаще слушать развлекательные передачи, — сказал Списпи. — Иногда и в них можно найти что-нибудь полезное.

— Конечно, мы можем быть простыми скотоводами, чье расследование и не зайдет слишком далеко, — согласился Аутога, — но теперь нам хотя бы будет о чем поговорить. Подумать только, теория пустой Вселенной опровергнута!

Дейрут очнулся в каюте своего корабля, наполненной запахом пыли и его собственного пота. Одного взгляда на панель управления было достаточно, чтобы понять, что Ограничитель все-таки заставил его повернуть назад. Он так и не заглянул за пределы водородного облака и ничего не нашел внутри него.

Странное чувство печали охватило его.

«Когда-нибудь я все-таки найду мою планету, — подумал он. — Там будут белоснежные здания, возвышающиеся на берегу голубого залива и прерия, наполненная бесчисленными стадами диких животных».

Запись в автоматическом бортовом журнале подтвердила, что он лег на обратный курс на девяноста четвертый день своего путешествия.

«Все-таки я продержался дольше, чем Бенар», — констатировал он.

Он припомнил свой разговор с Бенаром и свои смутные воспоминания о том, что когда-то он уже пытался предпринять подобную попытку.

«Может, это было на самом деле? — подумал он. — Может, я просто забыл о ней под влиянием Ограничителя?»

Затем его мысли вернулись к базе в системе Капелла, и чем больше он думал о возвращении домой, тем меньше ощущал воздействие Ограничителя.

Проклятый Ограничитель в который раз возобладал над ним. В следующее путешествие он испробует новый маршрут. Кто знает, может там ему повезет больше.

«Кстати, почему мы прозвали его Ограничителем? — удивился он. — Пожалуй, правильнее было бы назвать его Тюремщиком».

Неожиданный вопрос взволновал пилота, и он задал его компьютеру-

— Занялись бы лучше делом, — проскрипела машина.

Гнездостроители

В слорине, пославшем своего единственного отпрыска, необученного и неиспытанного юнца, на такую потенциально опасную миссию, как эта, должна быть толика безумия, сказал себе Смег.

Логическое обоснование его решения было ясным: ядро колонии должно сохранять своих старших ради их обширной памяти. Самому младшему в группе было логично вызваться добровольцем на этот риск. Пока…

Смег усилием воли выбросил подобные мысли из головы. Они ослабляли его. Он сосредоточился на управлении серым ведомственным «плимутом», который был заказан в правительственном гараже столицы государства. Машина требовала значительного внимания.

«Плимуту» было только два года, но дороги из красного кирпича с глубокими выбоинами сделали его по крайней мере вчетверо старшим. Все части его болтались. Пока он преодолевал изрытый колеями склон и спереди, и сзади машины, доносились разнообразные скрипы. Дорога привела в тенистое ущелье, почти лишенное растительности, и пересекла дребезжащий настил деревянного моста, соединявшего берега сухого русла ручья. Машина вскарабкалась на другую сторону через древние овраги, миновала зону чахлого кустарника и выбралась на ровное место, которое пересекла за два часа.

Смег рискнул посмотреть на молчаливо сидящего Рика, своего отпрыска. Юноша вышел из стадии куколки со сносным человеческим обликом. Нет сомнений, что в следующий раз у Рика получится лучше — если, конечно, у него будет возможность. Но он полностью уложился в семидесятипятипроцентный предел точности, установленный для себя слоринами. Было установленным фактом, что натренированные чувства видят то, что они ДУМАЮТ, что видят. Сознание склонно восполнять недостающие элементы.

Подталкивание со стороны мыслеоблака слоринов, разумеется, помогало, но это несло свои опасности. Сознание, получившее толчок, иногда развивало свои собственные силы — с ужасающими результатами. Слорины давно научились полагаться на направленную передачу узкого мысленного луча и располагаться в сеть, ограниченную довольно коротким радиусом действия луча.

Однако Рик не упустил ничего существенного для человеческой внешности. У него было мягкое тонкое лицо с трудно запоминающимися чертами. В глазах его была прозрачная ласковость, заставлявшая человеческих самок отбрасывать всякие подозрения, а самцов — ревниво прыгать. Волосы у Рика были грубыми, но приемлемо черными. Плечи были чуть высоки, а грудная клетка слишком широка, но общий эффект не вызывал лишних вопросов. Это был очень важный момент: никаких придирчивых вопросов.

Смег позволил себе молча вздохнуть. Его собственная форма — этакий правительственный чиновник средних лет с сединой на висках, слегка полноватый и сутулый, со слабыми глазами за стеклами очков в золотой оправе — был более традиционен для слоринов.

«Жить на обочинах, — подумал Смег. — Не привлекать никакого внимания».

Иными словами, не делать того, что они делают сегодня.

Сознание опасности принудило Смега к чрезвычайному контакту с этим телом, сформированным его пластичными генами. Это было хорошее тело, достаточно близкая копия, чтобы скрещиваться с туземцами. Сейчас Смег ощущал его изнутри, как оно было, тонкий слой новизны, натянутый поверх древней субстанции слорина. Оно было хорошо знакомо и в тоже время беспокояще незнакомо.

«Я Самакторокселансмег, — напомнил он себе. — Я семисложный слорин, каждое дополнение к моему имени — это честь для моей семьи. Клянусь куколкой моего студне-предка, на произнесение имени которого требуется четырнадцать тысяч ударов сердца, я не потерплю неудачи!»

Вот! Это тот дух, что нужен ему — вечный скиталец, временно связанный, но все же не знающий границ.

— Если ты хочешь плыть, ты должен войти в воду, — прошептал Смег.

— Ты что-то сказал, па? — спросил Рик.

Ах, это очень хорошо, подумал Смег. Па — непринужденное разговорное словечко.

— Я готовлюсь к «божьему суду», так сказать, — ответил Смег. — Через несколько минут мы должны разделиться. — Он кивнул вперед, где над горизонтом начал подниматься горб города.

— Думаю, мне следует прямо войти и начать спрашивать про шерифа, — предложил Рик.

Смег сделал резкий вдох, жест удивления, соответствующий этому телу.

— Сначала разведай ситуацию, — сказал он.

Смег все более и более начинал сомневаться в мудрости решения послать туда Рика. Опасно, чертовски опасно. Рика могут необратимо убить, разрушить вдали от способной восстановить его куколки. Хуже того, его могли разоблачить. Это была реальная опасность. Дайте аборигенам знать, с чем бороться, и они разработают чрезвычайно эффективные методы.

Память слоринов хранит множество ужасных историй в подтверждение этого факта.

— Слорин должен оставаться готовым принять любую форму, приспособиться к любой ситуации, — сказал Рик. — Это так?

Рик высказал совершенную аксиому, подумал Смег, но действительно ли он ее понял? Как он мог это сделать? У Рика пока нет полного контроля над поведенческими шаблонами, которые приходят вместе с этой специфической телесной формой. Смег опять вздохнул. Если бы только они спасли инфильтрационную команду, незаменимых специалистов.

Мысли, подобные этой, всегда вызывали еще более тревожащий вопрос: СПАСЛИ ИХ ОТ ЧЕГО?

До неизвестного бедствия на Корабле-Сеятеле было пятьсот куколок. Теперь было четверо прародителей и один новый отпрыск, созданный на этой планете. Они были потерпевшими крушение, не знающими даже природы того действия, что заставило их бежать через пустоту на спасательной капсуле с минимальной защитой.

Четверо из них появились из капсулы в виде базисных слориновских полиморфов и обнаружили, что находятся в темноте посреди степного ландшафта со скалами и деревьями. К утру там появились четыре новых дерева — наблюдающих, слушающих, сравнивающих с воспоминаниями, накопленными за промежуток времени, достаточный, чтобы биллионы подобных планет могли развиться и умереть.

Капсула выбрала отличный участок для приземления: ни одной чувствующей структуры поблизости. Слорины теперь знали местное название района — Центральная Британская Колумбия. Это было место неизвестных опасностей, чья химия и организация требовали самой тщательной проверки.

Спустя некоторое время с гор спустились четыре черных медведя. Приблизившись к цивилизации, они спрятались и наблюдали — слушали, всегда только слушали, никак не решаясь использовать мыслеоблако. Кто знает, какими ментальными силами могли обладать аборигены? В спрятанной среди кустарников пещере из куколок слоринов вылупились четверо охотников в грубой одежде. Охотники были проверены и усовершенствованы.

Наконец охотники рассеялись.

Слорины всегда рассеивались.

— Когда мы покидали Вашингтон, ты сказал что-то насчет возможности ловушки, — нарушил молчание Рик. — Не думаешь ли ты на самом деле…

— В некоторых мирах слорины были демаскированы, — сказал Смег. — Аборигены разработали ситуационные защитные приспособления. Это имеет некоторые характеристики подобной ловушки.

— Тогда к чему это расследование? Почему бы не предоставить событиям идти своим чередом, пока мы не станем сильнее?

— Рик! — Смег содрогнулся от грандиозного невежества юноши. — Может, и другие капсулы спаслись, — сказал он.

— Но если там действительно слорин, то ведет он себя как последний дурак.

— Тем больше причин для расследования. Здесь может оказаться поврежденная куколка, некто, утративший часть родовой памяти. Возможно, он не знает, как себя вести и руководствуется инстинктами.

— Тогда почему бы не остаться за пределами города и не прозондировать лишь чуть-чуть мыслеоблаком?

«Рику эту работу доверять нельзя, — подумал Смег. — Он слишком неподготовлен, слишком полон юношеского желания поиграть мыслеоблаком».

— Ну почему? — повторил Рик.

Смег остановил машину на обочине грязной дороги и открыл окно. Становилось жарко — до полудня осталось около часа. Пейзаж представлял собой сильно изрезанную плоскость, отмеченную редкой растительностью и группой зданий где-то в двух милях впереди. По обеим сторонам дороги выстроились полуразвалившиеся заборы. Низкие кусты хлопчатника справа выдавали присутствие сухого русла. Два чахлых дуба обеспечивали тенью нескольких молодых волов. Вдали, на границе пустоши, угадывались укрытые дымкой холмы.

— Ты попробуешь то, что я предложил? — спросил Рик.

— Нет.

— Тогда почему мы стоим? Ты едешь только сюда?

— Нет, — вздохнул Смег. — Это ТЫ едешь только сюда. Я изменил план. Ты будешь ждать. В деревню пойду я.

— Но я моложе. Я…

— А я твой командир здесь.

— Остальным это не понравится. Они сказали…

— Остальные поймут мое решение.

— Но закон слоринов гласит…

— Не цитируй мне закон слоринов!

— Но…

— Ты будешь учить своего деда, как придавать форму куколке? — покачал головой Смег. Рик должен научиться контролировать гнев, присущий этому телу. — Предел закона есть предел принуждения — реальный предел организованного общества. Мы не являемся организованным обществом. Мы — два слорина, одинокие, отрезанные от нашей жалкой сети. Одинокие! Два слорина с совершенно несоизмеримыми возможностями. Ты способен отнести сообщение. Я не считаю, что ты в состоянии принять вызов в этой деревне.

Смег потянулся и открыл дверцу.

— Это окончательное решение? — спросил Рик.

— Да. Ты знаешь, что делать?

— Я беру свое снаряжение из багажника и разыгрываю роль почвоведа из Департамента сельского хозяйства, — холодно проговорил Рик.

— Не РОЛЬ, Рик. Ты и ЕСТЬ почвовед.

— Но…

— Ты будешь делать настоящие проверки, которые войдут в настоящий доклад и будут посланы в настоящую, реально функционирующую контору. В случае несчастья ты примешь мою форму и заступишь на мое место.

— Я понимаю.

— Я на самом деле надеюсь на тебя. Тем временем ты пойдешь через это поле. Там сухое русло. Видишь те кусты хлопчатника?

— Я определил характеристики этого ландшафта.

— Отлично. Не отклоняйся. Помни, что ты отпрыск Смега. Чтобы произнести имя твоего студнепредка, требуется четырнадцать тысяч ударов сердца. Живи с гордостью.

— Предполагалось, что туда пойду я, приму этот риск…

— И тут риск, и там риск. Помни, делай настоящие проверки для настоящего доклада. Никогда не изменяй своему месту. Когда сделаешь проверки, отыщи в том русле место, чтобы спрятаться. Закопайся и жди. Все время слушай узкий луч. Все, что ты должен делать — это слушать. В случае несчастья ты должен отправить сообщение остальным. В снаряжении есть собачий ошейник с поводком и табличкой с обещанием награды и адресом нашего чикагского гнезда. Ты знаком с формой гончей?

— Я знаю план, па.

Рик выскользнул из машины. Он вытащил из багажника тяжелую черную сумку, закрыл дверцу и посмотрел на родителя.

Смег перегнулся через сиденье и открыл окно. Оно печально скрипнуло.

— Удачи, па, — сказал Рик.

Смег сглотнул. Это тело несло бремя привязанности к своему отпрыску, гораздо более сильное, чем любой в предыдущем опыте слорина. Он задумался, что чувствует отпрыск к родителю и попытался прозондировать свои собственные чувства к тому, кто его создал, обучил и запечатал куколку в Корабле-Сеятеле. Чувства потери не было. В каком-то смысле он и БЫЛ родителем. Однако, когда различные впечатления меняли его, Смег должен был бы становиться все более и более личностью. К его имени прибавлялись бы слоги. Возможно, в один прекрасный день он может почувствовать потребность в воссоединении.

— Не теряй хладнокровия, па, — сказал Рик.

— Боги слоринов не имеют формы, — ответил Смег. Он закрыл окно и выпрямился за рулем.

Рик повернулся и побрел через поле к хлопчатнику. Его продвижение отмечало низкое облако пыли. Он легко нес сумку в правой руке.

Смег привел машину в движение, сосредоточившись на управлении. Этот последний образ Рика, сильного и послушного, пронзил его нежданными эмоциями. Слорин разлучается, сказал он себе. Разлучаться естественно для слорина. Отпрыск — это просто отпрыск.

Ему на ум пришла молитва слоринов. «Господи, дай мне владеть этим моментом без сожалений и, утратив его, обрести навек».

Молитва помогла, но Смег все еще ощущал тяжесть расставания. Он уставился на запущенное здание в городе, что был его целью. Кто-то в этом скопище строений, куда въезжал сейчас Смег, не усвоил основной урок слоринов: «Жизнь имеет резон; слорин должен жить так, чтобы не уничтожать этот резон».

Сдержанность — вот ключ.

В направлении центра городка в пыльном солнечном сиянии стоял человек — одинокий человек возле грязной дороги, беспрепятственно убегающей к далекому горизонту. На мгновение у Смега возникло ощущение, что это не человек, а опасный, облаченный в иную форму враг, встречавшийся ему прежде. Ощущение прошло, когда Смег остановил машину неподалеку.

Это был американский крестьянин, сообразил Смег, — высокий, тощий, одетый в вылинявший от стирки голубой полукомбинезон, грязную коричневую рубашку и теннисные туфли. Туфли разлезлись на части, демонстрируя голые пальцы. Зеленая малярская шапочка с пластиковым козырьком безуспешно пыталась прикрыть его желтые волосы. Ободок козырька был треснувший. С него свисала бахрома драной окантовки, колыхавшаяся, когда мужчина шевелил головой.

Смег высунулся из окна машины и улыбнулся:

— Привет.

— Привет.

Слух Смега, тренированный биллионами подобных встреч, уловил в голосе мужчины ксенофобию и нежелание идти на соглашение в войне.

— Городок-то довольно тихий, — сказал Смег.

— Угу.

Чисто человеческая речь, решил Смег. Он позволил себе несколько расслабиться и спросил:

— Тут вообще случается что-то необычное?

— Ты из правительства?

— Правильно, — Смег провел по служебной эмблеме на дверце. — Департамент сельского хозяйства.

— Значит, ты не часть правительственного заговора?

— Заговора? — Смег изучал мужчину в поисках ключа к скрытому смыслу. Не был ли это один из тех южных городков, где все, идущее от правительства, просто обязано было быть коммунистическим?

— Полагаю, что нет, — сказал мужчина.

— Разумеется, нет.

— А ты это всерьез спрашивал… насчет… случаются ли необычные вещи?

— Я… да.

— Это смотря что называть необычным.

— А что ВЫ называете необычным? — решился спросить Смег.

— Так прямо не скажу. А ты?

Смег нахмурился и высунулся из окна, оглядел улицу, изучая каждую деталь: собака, что-то вынюхивающая под крыльцом здания с вывеской «Главный склад», настороженная чернота окон. В них там и сям колышутся занавески, выдавая, что кто-то выглядывает наружу. Отсутствующие доски в боковой стене заправочной станции позади склада, один ржавый насос с пустой стеклянной камерой. Все в городке говорило о навеянной жарой дремоте… И все же это было не так. Смег чувствовал напряжение, мимолетные эмоциональные завихрения, раздражающие его высоковосприимчивые чувства. Он надеялся, что Рик уже в укрытии и слушает.

— Это Вейдвилл, не так ли? — спросил Смег.

— Угу. Раньше был столицей графства, до войны.

Он говорит о войне. Между Штатами, сообразил Смег, припомнив изучение местной истории. Слорины, по обыкновению, использовали каждую свободную минуту, чтобы усваивать историю, мифологию, искусство, литературу, науку. Никогда не знаешь, какая информация окажется ценной.

— Слышал вообще про кого-нибудь, кто может забраться прямо в твою голову? — спросил мужчина.

Смег преодолел первый шок и искал теперь подходящую ответную реакцию. Смешливое недоверие, решил он, и ухитрился слегка хихикнуть.

— Это и есть ваша необычная вещь?

— Не то чтобы да и не то чтобы нет.

— Тогда зачем вы спрашиваете? — Смег знал, что голос его сейчас звучит, как звук мнущейся бумаги. Он втянул голову обратно в тень салона машины.

— Да мне любопытно, а не охотишься ли ты на телепата?

Мужчина повернулся и отхаркнул табачную жвачку в грязь слева от себя. Налетевший порыв ветра подхватил слюну и украсил ею крыло машины Смега.

— А, черт! — сказал мужчина. Он извлек грязный желтый носовой платок и, опустившись на колени, потер им крыло машины.

Смег высунулся наружу и озадаченно наблюдал за этим спектаклем. Ответы мужчины, смутные намеки на ментальные силы — они сбивали с толку, не соответствуя примерам из предыдущего опыта слоринов.

— У вас в округе появился кто-то, заявляющий, что он телепат? — спросил Смег.

— Даже не скажу. — Мужчина встал, всматриваясь в Смега. — Ты уж извини за это. Ветер, знаешь. Нечаянно. Я не хотел.

— Конечно.

— Надеюсь, ты не скажешь шерифу. Я все уже с твоей машины вычистил. И не скажешь, где попал.

Смег понял, что в голосе мужчины слышалась определенная нотка страха. Он устремил на этого американского селянина прищуренный изучающий взгляд. ШЕРИФ, он сказал. Неужели это будет так легко? Смег задумался над тем, как извлечь выгоду из этой возможности. Шериф. Это попахивало мистикой, с которой следовало бы разобраться.

Поскольку молчание затягивалось, мужчина сказал:

— Всю ее вычистил. Можешь вылезти и сам посмотреть.

— Я уверен, что вы все сделали, мистер… ээээ…

— Пэйнтер. Джошуа Пэйнтер. Большинство зовут меня просто Джош, по моему первому имени, Джошуа Пэйнтер.

— Рад был с вами повстречаться, мистер Пэйнтер.

— Меня зовут Смег, Генри Смег.

— Смег, — задумчиво произнес Пэйнтер. — Я не уверен, что вообще слышал такое имя раньше.

— Обычно оно намного длиннее, — сказал Смег. — Венгерское.

— А.

— Мне любопытно, мистер Пэйнтер, почему вы боитесь, что я расскажу шерифу про то, как ветер сдул немного табачного сока на мою машину?

— Никогда нельзя сказать, как иные ребята на это посмотрят, — сказал Пэйнтер. Он осмотрел машину от бампера до бампера и перевел взгляд обратно на Смега. — Ты правительственный человек, эта машина и все такое, я и решил, что уж лучше поговорить, как один здравомыслящий человек с другим.

— У вас в округе были неприятности с правительственными людьми, так?

— Большинство правительственных людей здесь радости не вызывают. Но шериф, он не позволяет нам ничего с этим поделать. Шериф — главный человек, иногда самый главный человек, и он заполучил мою Бартон.

— Вашу бартон, — сказал Смег, отступая обратно в машину, чтобы скрыть свое недоумение. Бартон? Это был совершенно новый термин. Странно, что никто не сталкивался с ним ранее. Изучение языков и диалектов было уже по большей части завершено. Смег начал испытывать беспокойство по поводу беседы с этим Пэйнтером в целом. Беседа никогда не была по-настоящему под контролем. Он задумался, а понял ли он из нее хоть что-нибудь? Смег испытывал страстное желание рискнуть провести зондирование мыслеоблаком, подтолкнуть мотивы этого человека, заставить его ЗАХОТЕТЬ объяснить.

— Ты один из тех ребят-инспекторов, что уже бывали у нас? — спросил Пэйнтер.

— Можно и так сказать, — ответил Смег. Он расправил плечи. — Я бы хотел прогуляться и посмотреть на ваш город, мистер Пэйнтер. Могу я оставить здесь машину?

— Да она вроде никому не мешает, как я вижу, — сказал Пэйнтер. Он ухитрялся выглядеть одновременно и заинтересованным, и незаинтересованным вопросом Смега. Взгляд его рыскал по сторонам — на машину, на дорогу, на дом за живой изгородью из бирючины.

— Прекрасно, — произнес Смег. Он выбрался наружу, захлопнул дверцу и сунул руку в заднее окно за шляпой с плоской тульей в западном стиле, предпочитаемой им в здешних краях. Она помогала ломать некоторые барьеры.

— Ты бумажки свои не забыл? — спросил Пэйнтер.

— Бумажки? — Смег повернулся и взглянул на мужчину.

— Ну те бумажки, набитые вопросами, что ваша правительственная публика нам всем задает?

— А, — Смег покачал головой. — Сегодня про бумажки можно забыть.

— Так ты просто пошляешься по округе? — спросил Пэйнтер.

— Именно так.

— Ну, некоторые с тобой поболтают, — сказал Пэйнтер. — Тут у нас каких только типов нет. — Он отвернулся и зашагал прочь.

— Пожалуйста, еще минуточку, — сказал Смег.

Пэйнтер остановился, словно налетел на барьер, и проговорил, не оборачиваясь:

— Тебе что-то надо?

— Куда вы направляетесь, мистер Пэйнтер?

— Да просто по дороге.

— Я… эээ, надеялся, что вы меня проводите, — сказал Смег. — Разумеется, если вы не слишком заняты.

Пэйнтер повернулся и уставился на него.

— Проводить? В Вейдвилл? — Он посмотрел вокруг, потом снова на Смега. На его губах проступила слабая улыбка.

— Ну, где мне найти вашего шерифа, например? — спросил Смег.

Улыбка исчезла.

— А на что он тебе?

— Шериф обычно в курсе всех дел в районе.

— Ты уверен, что действительно хочешь его видеть?

— Уверен. Где его контора?

— Ну, мистер Смег… — Пэйнтер поколебался, потом сказал: — Его контора прямо здесь за углом, рядом с банком.

— Не могли бы вы мне ее показать? — Смег двинулся вперед, из-под его ног клубилась уличная пыль. — За каким углом?

— Это здесь, — Пэйнтер указал на здание из камня слева от себя. За ним тянулся заросший сорняками переулок. В переулок выступал угол деревянного крыльца этого здания.

Смег шагал позади Пэйнтера, вглядываясь в переулок. Посередине и по обеим сторонам росли пучки травы, повсюду тянулись стелющиеся побеги. Смег засомневался, проезжал ли этим путем колесный транспорт в последние два года, а может быть, и дольше.

Его внимание привлек ряд предметов на крыльце. Он подошел поближе, изучил их и повернулся к Пэйнтеру.

— Для чего все эти сумки и пакеты на крыльце?

— Эти? — Пэйнтер подошел к Смегу, постоял минуту, поджав губы и устремив взгляд куда-то позади крыльца.

— Ну, и что это? — нажимал Смег.

— Это банк тут, — сказал Пэйнтер. — А это ночные вклады.

Смег обернулся к крыльцу. Ночные вклады? Бумажные сумки и тряпичные мешки, оставленные под открытым небом?

— Люди оставляют их тут, ежели банк не открыт, — сказал Пэйнтер. — Банк сегодня немного припозднился открыться. Шериф загнал их просматривать книги прошлым вечером.

«Шериф проверяет банковские книги?» — недоумевал Смег. Он надеялся, что Рик ничего из этого не упустил и сможет точно повторить… просто на всякий случай. Ситуация оказалась здесь более странной, чем указывали доклады. Смегу вообще не нравилось это место.

— Это для удобства людей, кому надо рано вставать, и тем, кто собирает их деньги ночью, — объяснил Пэйнтер.

— Их просто оставляют прямо на улице? — спросил Смег.

— Угу. Это называется «ночной депозит». Людям не нужно приходить, когда…

— Я знаю, как это называется! Но… прямо вот так, на улице… без охраны?

— Банк не открывается до десяти тридцати, как правило, — сказал Пэйнтер. — Даже позже, когда шериф забирает их на ночь.

— Есть же охрана, разве не так?

— Охрана? А на что нам охрана? Шериф говорит, оставляйте эти штуки здесь, их и оставляют.

«Снова шериф», — подумал Смег.

— А кто… эээ, вкладывает деньги подобным образом? — спросил он.

— Я же сказал: люди, которым рано вставать и…

— Но КТО эти люди?

— А. Ну, мой кузен Реб: у него заправка у развилки. Мистер Силвей с главного склада. Некоторые фермеры возвращаются из города поздно, с кучей наличных. Народ, что работает за границей округа на фабрике в Эндерсоне, когда они поздно получают зарплату по пятницам. Народ вроде этого.

— Они просто… оставляют свои деньги на крыльце?

— А почему бы и нет?

— Бог знает, — прошептал Смег.

— Шериф говорит не трогать, что ж — никто и не трогает.

Смег огляделся, ощущая странность этой заросшей улочки с распахнутым настежь ночным депозитарием, защищенным лишь приказом шерифа. Кто такой этот шериф? ЧТО ТАКОЕ этот шериф?

— Не похоже, чтобы в Вэйдвилле было много денег, — сказал Смег. — Заправочная станция, там, на главной улице, выглядит так, будто там прошелся ураган. Большинство прочих зданий…

— Заправка закрыта, — пояснил Пэйнтер. — Если тебе нужно заправиться, просто выезжай к развилке, где мой кузен Реб…

— Заправка прогорела? — спросил Смег.

— Вроде того.

— Вроде чего?

— Шериф, он ее закрыл.

— Почему?

— Пожарная опасность. Шериф, он однажды прочел Указ о пожарах штата. На следующий день он велел старине Джеймисону выкопать резервуары с горючим и увезти их прочь. Они были больно старые и ржавые, недостаточно глубоко закопаны в землю, и на них не было бетона. Ну и потом, здание было слишком старое, деревянное и промасленное.

— Шериф приказал сделать это… просто вот так? — Смег щелкнул пальцами.

— Угу. Сказал, что придется снести эту заправку. Старина Джеймисон, конечно, бушевал.

— Но раз шериф велел сделать, это сделали? — спросил Смег.

— Угу. Джеймисон разобрал ее — по доске в день. А шериф, кажись, и внимания не обращал, что Джеймисон снимает по одной доске в день..

Смег покачал головой. По доске в день. Что это значит? Отсутствие здорового чувства времени? Он оглянулся назад, на ночные вклады на крыльце и спросил:

— И давно люди вкладывают свои деньги подобным образом?

— Да где-то через неделю или вроде того, как прибыл шериф.

— А это давно было?

— Аааа… четыре, пять лет тому, может быть.

Смег кивнул сам себе. Его маленькая группа слоринов находилась на планете чуть больше пяти лет. Это может быть… Это может быть… Он нахмурился. Но что, если нет?

С главной улицы позади Смега послышался неясный звук тяжелых шагов. Он повернулся и увидел проходящего там высокого толстого мужчину. Тот с любопытством взглянул на Смега и кивнул Пэйнтеру.

— Доброе утро, Джош, — сказал толстяк. У него был громкий голос.

— Доброе утро, Джим, — ответил Пэйнтер.

Толстяк обошел «плимут», прочитал, поколебавшись, надпись на дверце машины, снова взглянул на Пэйнтера и отправился дальше по улице и с их глаз.

— Это был Джим, — сказал Пэйнтер.

— Сосед?

— Угу. Снова был у вдовы Мак-Нарби… всю эту чертову ночь. Шериф будет очень недоволен, уж поверь мне.

— Он и за вашей моралью присматривает?

— За моралью? — Пэйнтер почесал в затылке. — Так прямо не скажу, чтобы он присматривал.

— Тогда почему б ему быть против, что… Джим…

— Шериф, он говорит, что брать то, что тебе не принадлежит, — это грех и преступление, а давать — это благодеяние. Джим, тот шерифу возразил, что он-то как раз и ходит к вдове давать, так что… — Пэйнтер пожал плечами.

— Значит, шерифа можно убедить?

— Кое-кто, кажись, так и думает.

— А вы нет?

— Он заставил Джима бросить пить и курить.

Смег энергично покачал головой, размышляя, правильно ли он расслышал. Беседа вертелась вокруг, казалось, несущественных моментов. Он поправил поля своей шляпы и посмотрел на свою руку. Это была хорошая рука, не отличимая от человеческого оригинала.

— Курить и пить? — переспросил он.

— Угу.

— Но почему?

— Сказал, если Джим берет на себя новые обязательства, вроде вдовы, то не может совершать самоубийства — даже медленного.

Смег уставился на Пэйнтера, а внимание того, казалось, поглотила какая-то несуществующая точка в небе. Немного погодя Смег выдавил:

— Это самое причудливое толкование закона, какое я когда-либо слышал.

— Смотри, чтобы этого не услышал от тебя шериф.

— Быстро гневается, а?

— Не сказал бы.

— А ЧТО бы вы сказали?

— То же, что и Джиму: шериф присматривает за тобой, вот так. Придерживайся правил. Пока шериф за тобой присматривает, это еще не так плохо. Вот когда он тебя увидит — это конец.

— За вами шериф тоже присматривает, мистер Пэйнтер?

Пэйнтер потряс в воздухе сжатым кулаком. Рот его перекосила гримаса ярости. Выражение это постепенно исчезло. Вскоре, окончательно успокоившись, он вздохнул.

— Совсем плохо, а? — спросил Смег.

— Чертов заговор, — проворчал Пэйнтер. — Правительство сует свой нос туда, где его не касается.

— А? — Смег пристально наблюдал за крестьянином, чувствуя, что они наконец вступили на плодотворный путь. — Что…

— Чертова тысяча галлонов в год! — взорвался Пэйнтер.

— Ох, — сказал Смег. Он облизал губы, жест, как он выяснил, обозначающий человеческую неуверенность.

— И плевать, даже если ты участвуешь в заговоре, — продолжал бушевать Пэйнтер. — Мне ты уже ничего не можешь сделать.

— Поверьте, мистер Пэйнтер, у меня нет намерений…

— Я делал немного самогона, когда людям надо было. По меньшей мере, тысячу галлонов в год… почти. Не больно много, учитывая, какого размера кое-какие перегонные кубы по ту сторону Эндерсона. Но это же за границей! Другой округ! Того, что я делал, людям в округе хватало.

— Шериф это прекратил?

— Заставил меня разрушить перегонный куб.

— Заставил ВАС разрушить перегонный куб?

— Угу. Вот тогда он и заполучил мою Бартон.

— Вашу… эээ… бартон? — отважился спросить Смег.

— Прямо из-под носа у Лилли, — проворчал Пэйнтер. Ноздри у него раздувались, глаза сверкали. Ярость проступала в каждой черте лица.

Смег огляделся, изучая пустые окна и дверные проемы. Во имя всех фурий слоринов, что такое бартон?

— Кажется, ваш шериф весьма точно придерживается закона, — рискнул Смег.

— Ха!

— Никакого питья, — сказал Смег. — Никакого курения. Он строг с лихачами?

— С лихачами? — Пэйнтер свирепо посмотрел на Смега. — А ну-ка скажи, на чем это нам лихачить, мистер Смег?

— У вас тут что, нет машин?

— Если бы заправка у кузена Реба была не на развилке, где он принимает транспорт из города, то он бы уже давно прогорел. Штат принял закон — машина должна останавливаться на чертовой уйме светофоров. Должны быть дворники. Должны быть покрышки с определенной глубиной протектора. Нужно водить абсолютно правильно. Машина не соответствует этим делам, значит это УТИЛЬ! Утиль! Шериф, он заставляет тебя продавать машину в утиль! В Вэйдвилле разве что двое-трое ребят могут себе позволить машину со всеми этими штучками.

— Похоже, он весьма строг, — заметил Смег.

— Бродячий святоша, торгующий библиями, с адским пламенем в очах и то лучше. Говорю тебе, если бы не моя Бартон у шерифа, давно бы отсюда сбежал. Взбунтовался бы, как в шестьдесят первом. И с остальным народом тут то же самое… с большинством.

— У него ваши… эээ, бартоны? — спросил Смег, склонив голову набок в ожидании.

Пэйнтер обдумывал это с минуту, потом ответил:

— Ну… фигурально говоря, можно и так это назвать.

Смег нахмурился. Рискнуть ли спросить, что такое бартон? Нет! Это может показать слишком большое невежество. Он страстно жаждал настоящей сети слоринов, слившихся детальных воспоминаний, где слорины странствовали в пределах узкой полосы частот, готовые транслировать вопросы, проверять гипотезы, выдвигать предложения. Но Смег был один, если не считать неопытного отпрыска, спрятавшегося где-то там, за полями. Впрочем, возможно, что Рик знает это слово. Смег отважился на слабый вопросительный импульс.

Ответная реакция Рика была слишком уж громкой:

— Отрицательно.

Так что и Рику это слово незнакомо.

Смег изучал Пэйнтера в поисках признака того, что человек заметил обмен в узкой полосе. Ничего. Смег сглотнул, естественная реакция страха, отмеченная им в этом теле, и решил предпринять более решительные шаги.

— Вам никто не говорил, что у вас самый необычный шериф? — спросил он.

— Те ребята-инспектора из правительства, они так говорили. Притащились со всеми этими бумажками и всеми этими вопросами, мол, они интересуются уровнем преступности у нас. Сказали, что не нашли преступности в округе Вэйд. Думали, они нам что-то новое сказали!

— Это я просто про вас слышал, — попытал счастья Смег. — Нет преступности.

— Ха!

— Но должна же быть хоть какая-то преступность?

— Не стало самогона, — проворчал Пэйнтер. — Не стало грабежей и воровства, никаких азартных игр. Не стало пьяных водителей, ну, разве что прикатят откуда-нибудь еще и потом горько жалеют, что катались в пьяном виде по округу Вэйд. Не стало, как это в городе говорят, малолетних правонарушителей. Не стало парней с патентованными средствами. Не стало ничего.

— У вас должно быть страшно переполнена тюрьма, однако?

— Тюрьма?

— Ну, все эти преступники, задержанные вашим шерифом.

— Ха! Шериф не бросает людей в тюрьму, мистер Смег. Ну, разве что тех, что из-за границы округа, если им нужно проспаться после небольшой попойки, пока не протрезвеют достаточно, чтобы заплатить штраф.

— А? — Смег уставился на пустую главную улицу, припомнив толстяка Джима. — Местным жителям он дает чуть больше свободы? Как вашему другу Джиму?

— Я же говорю, он просто направляет Джима в нужную сторону.

— Что вы имеете в виду?

— Вдова очень скоро захочет семейной жизни. Будет быстрая свадьба, младенец. И Джим будет точь-в-точь, как все остальные.

Смег кивнул, как будто что-то понял. Это было похоже на завлекшие его сюда сообщения… но и не похоже. Пэйнтеровых «ребят-инспекторов» Вэйдвилл и округ Вэйд позабавили, так позабавили, что даже их строгая официальность не смогла этого скрыть. В таком развеселом настроении они и описали район — «чисто местный феномен», крутой шериф — южанин. Смега это не забавляло. Он медленно вышел на главную улицу, оглянулся на дорогу, по которой приехал.

Рик был где-то там, прислушиваясь… ожидая.

Что же принесет им ожидание?

Внимание Смега привлекло заброшенное здание дальше по улице. Где-то внутри него скрипела дверь, в ритме порывов ветра, гонявших пыль по дороге. Со здания свисала на рваной растяжке вывеска «САЛУН». Вывеска раскачивалась на ветру, то частично скрываясь за навесом крыльца, то снова появляясь: «ЛУН»… «САЛУН»… «ЛУН»… «САЛУН»…

Смег подумал, что тайна Вэйдвилла похожа на эту вывеску. Тайна двигалась и изменялась, становясь то одним, то другим. Смег задумался, а сможет ли он удержать тайну в покое достаточно долго, чтобы изучить и понять.

Мечты его прервало далекое завывание.

Оно становилось громче: сирены.

— А вот и он, — сказал Пэйнтер.

Смег взглянул на Пэйнтера. Крестьянин стоял рядом с ним, свирепо глядя в направлении сирены.

— Это уж точно он, — проворчал Пэйнтер.

Теперь сирене аккомпанировал другой звук — голодное урчание мощного двигателя.

Смег посмотрел в сторону этого звука и увидел облако пыли, сквозь которое смутно просвечивало что-то красное.

— Па! Па! — Это был Рик на узкой волне.

Еще до того, как Смег смог послать вопрошающую мысль, он почувствовал это — нарастающее давление мыслеоблака, столь мощного, что слорин пошатнулся.

Пэйнтер схватил его за руку, пытаясь найти опору.

— Вот так он и достал некоторых в первый раз, — сказал крестьянин.

Смег собрался, высвободил руку и застыл, дрожа. Еще один слорин! Это должен быть еще один слорин. Но глупец транслирует сигнал, приводящий всех в состояние хаоса. Смег посмотрел на Пэйнтера. У местных есть потенциал — это установила его собственная группа слоринов. Повезло ли им здесь? Было ли местное племя нечувствительным? Но ведь Пэйнтер говорил, что это захватило некоторых людей в первый раз. Он говорил о телепатах.

Что-то очень неладно в Вэйдвилле… А мыслеоблако окутывало его, словно серый туман. Смег собрал всю свою ментальную энергию и с трудом освободился от контролирующей силы. Теперь он ощущал, что стоит, подобно островку ясности и спокойствия в сердцевине этого ментального урагана.

Теперь повсюду раздавались резкие звуки — поднимались оконные ставни, хлопали двери. Начали появляться люди. Они стояли вдоль улицы с выражением угрюмого предчувствия и сердитой настороженности в глазах. Смег подумал, что все они на первый взгляд — приличные люди, но в них была какая-то схожесть, которую он не мог толком определить. Это было что-то в их неряшливом, пришибленном виде.

— Сейчас ты увидишь шерифа, — сказал Пэйнтер. — Это уж точно.

Смег обратил лицо к приближающемуся грохоту двигателя и сирены. Из облака пыли показалась красная пожарная машина с молодой блондинкой в зеленом трико, восседающей на капоте. Машина пронеслась по улице в сторону узкого прохода, где Смег припарковал свой автомобиль.

За рулем сидел смуглокожий мужчина в белом костюме, синей рубашке и белой десятигаллоновой шляпе. На его груди блестела золотая звезда. Он вцепился в рулевое колесо, словно гонщик, опустив голову и глядя прямо перед собой.

Смег, свободный от мыслеоблака, видел водителя таким, каким тот был на самом деле. Это был слорин. Все еще в полиморфной стадии, форма приближена к человеческой… но недостаточно хорошо… вообще недостаточно.

Около тридцати детей теснились вокруг водителя. Они пристроились на сиденьях машины, облепили борта и лестницы наверху. Въехав в деревню, вся ватага начала вопить и верещать, выкрикивая приветствия.

— Вот и шериф, — сказал Пэйнтер. — Ну и как? Он для тебя достаточно необычен?

Пожарная машина свернула, чтобы избежать столкновения с автомобилем Смега, и остановилась, проехав юзом, на противоположной стороне переулка. Шериф встал, оглянулся на припаркованный автомобиль и закричал:

— Кто поставил там этот автомобиль? Видите, как мне пришлось выворачивать, чтобы проехать мимо него? Снова кто-то содрал мое объявление «Парковка запрещена»? Смотрите у меня! Вы же знаете, что я все равно отыщу того, кто это сделал! Кто это был?

Пока шериф кричал, дети посыпались с машины в какофонии приветствий.

— Привет, мама!

— Папа, видишь меня?

— Мы все ездили купаться на озеро Команчи.

— Ты видел, как мы приехали, па?

— Ты сделала мне пирог, мама? Шериф говорит, что у вас есть пирог.

Смег в замешательстве покачал головой. Из машины уже вышли все, кроме шерифа и блондинки на капоте. Мыслеоблако пропитывало ментальную атмосферу, подобно сильному запаху, но не подавляло выкриков.

Внезапно раздался резкий, отрывистый треск винтовочного выстрела. Из белого костюма шерифа вырвалось облачко пыли, как раз пониже золотой звезды.

На улице воцарилось молчание.

Шериф медленно повернулся, единственная движущаяся фигура на застывшем полотне. Он смотрел прямо вверх по улице в направлении открытого окна на втором этаже дома позади заброшенной станции. Рука его поднялась, вытянулся палец. Шериф покачал пальцем, словно увещевая непослушного ребенка.

— Я тебя предупреждал, — сказал он.

Смег вполголоса произнес слоринское проклятье. Дурак! Неудивительно, что он остается в полиморфном состоянии и полагается на мыслеоблако — он восстановил против себя всю деревню. Смег перебирал весь накопленный слоринами опыт в поисках ключа к разрешению этой ситуации. Целая деревня сознает силу слорина! Ох, что за греховный глупец!

Шериф перевел взгляд на толпу молчащих детей, пристально оглядев сначала одного, потом другого. Немного погодя, он указал на босоногую девочку лет восьми, с завязанными в хвостики желтыми волосами, в запачканном синем с белым платье на нескладной фигурке.

— Ты тут, Молли Мэй, — сказал шериф. — Видела, что сделал твой папа?

Девочка опустила голову и заплакала.

Блондинка с гибкой грацией спрыгнула с капота машины вниз и дернула шерифа за рукав.

— Не вмешивайся в процедуру исполнения закона, — сказал шериф.

Блондинка уперлась руками в бедра и топнула ногой.

— Тэд, если ты причинишь этому ребенку вред, я больше никогда не буду с тобой разговаривать, — гневно заявила она.

Пэйнтер вполголоса забормотал:

— Нет… нет… нет… нет…

— Причинить вред Молли Мэй? — удивился шериф. — Нет, ты же знаешь, что я не причиню ей вреда. Но ей придется уйти, и она больше никогда не увидит свою семью. Ты это знаешь.

— Но Молли Мэй не причинила тебе никакого вреда. Это был ее отец. Почему ты не можешь выслать его?

— Есть некоторые вещи, которых ты просто не можешь понять, — сказал шериф. — Совершеннолетнего взрослого можно увести с греховного пути ненадолго, если вы не возьметесь за его маленького ребенка. Так вот, я бы совершил преступление, если бы делал различие между взрослыми и детьми. Маленькая девочка, вроде Молли Мэй, в данный момент ребенок. Но это никакого значения не имеет.

Так вот оно что, подумал Смег. Вот в чем реальная власть шерифа над этой общиной. Смег внезапно понял, что должно означать слово «бартон». Заложник.

— Это жестоко, — вздохнула молодая блондинка.

— Закон должен быть иногда жесток, — сказал шериф. — Закон обязан искоренять преступность. Это уже почти сделано. За последнее время единственными преступлениями в окрестностях были преступления против меня. Так вот, вы все знаете, что не можете выйти сухими из воды после подобных поступков. И когда вы демонстрируете такое пренебрежение величием закона, вы должны быть наказаны. Вы обязаны помнить, вы все, что каждый член семьи ответственен за всю семью.

«Чисто слоринское мышление», — подумал Смег. Он размышлял над тем, что можно предпринять, не выдавая своего собственного чуждого происхождения. Надо было что-то делать. И поскорее. Рискнуть запустить приветственный зонд в сознание глупца? Нет. Шериф ничего не разберет в этом шуме от мыслеоблака.

— Тогда, может быть, ты делаешь что-то не так, — сказала блондинка. — Мне кажется ужасно забавным, что единственные преступления направлены на сам закон.

«Весьма существенное наблюдение», — подумал Смег.

Пэйнтер вдруг принудил себя двигаться и, пошатываясь, пробирался сквозь толпу детей к шерифу.

Девушка повернулась и крикнула:

— Папа! Не лезь в это!

— А ну-ка, заткнись, Бартон Мери, слышишь? — прорычал Пэйнтер.

— Ты же знаешь, что ничего не сможешь сделать, — запричитала девушка. — Он только вышлет меня.

— Хорошо! Я сказал, хорошо! — рявкнул Пэйнтер. Он протолкался к девушке и встал перед ней, свирепо глядя на шерифа.

— Итак, Джош, — мягко проговорил шериф.

Они замолчали, меряя взглядами друг друга.

В этот момент внимание Смега привлекла фигура, идущая по дороге в деревню. Она словно материализовалась из пыли — молодой мужчина, несущий огромную черную сумку.

РИК!

Смег уставился на своего отпрыска. Юноша шел, словно марионетка, ноги его волочились по земле. Глаза пристально смотрели перед собой, но в них зияла абсолютная пустота.

«Мыслеоблако, — подумал Смег. — Рик молод, слаб. Он был на вызове, распахнут настежь, когда его поразило мыслеоблако. Сила, пошатнувшая вторичного предка, оглушила молодого слорина. Теперь он слепо идет к источнику раздражения».

— А это еще кто пришел? — поинтересовался шериф. — Тот, кто незаконно припарковал машину?

— Рик! — крикнул Смег.

Тот остановился.

— Стой, где стоишь! — завопил Смег. На этот раз он послал юноше пробуждающий зонд.

Рик огляделся вокруг, в его глазах постепенно проявлялось сознательное выражение. Он сфокусировал взгляд на Смеге, открыв рот.

— Па!

— Ты кто? — требовательно спросил шериф, уставившись на Смега. Того сразу же покоробил удар мыслеоблака.

Смег понял, что есть лишь один способ отделаться от этого. Против огня использовать огонь. Аборигены уже знакомы с мыслеоблаком.

Смег начал открывать огораживающие ментальные щиты, потом резко сбросил их и хлестнул по шерифу. Слорин-полиморф отшатнулся назад и рухнул на сиденье пожарной машины. Его человеческая форма изгибалась и корчилась.

— Кто ты? — задыхаясь спросил шериф.

Перейдя на гортанную речь слоринов, Смег сказал:

— Вопросы здесь задаю я. Назови себя.

Смег двинулся вперед, дети перед ним расступились. Он мягко отодвинул в сторону Пэйнтера и девушку.

— Ты понимаешь меня? — спросил Смег.

— Я… понимаю тебя. — Гортанная речь слоринов была неровной и запинающейся, но узнаваемой.

— Во вселенной много перекрестков, где могут встретиться друзья. Назови себя, — более мягко проговорил Смег.

— Мин… я думаю. Пцилимин. — Шериф выпрямился на сиденье и восстановил кое-что в своем человеческом облике до прежней формы. — Кто ты?

— Я Смег, вторичный прародитель.

— Что такое вторичный прародитель?

Смег вздохнул. Это было именно то, чего он боялся. Имя, Пцилимин, было основным ключом — третичный прародитель с Корабля-Сеятеля. Но этому бедняге слорину причинен ущерб, он каким-то образом утратил часть своей памяти. По ходу дела он создал здесь ситуацию, которая, возможно, не поддается исправлению. Впрочем, меру здешней путаницы еще надо изучить.

— На твои вопросы я отвечу позднее, — сказал Смег. — тем временем…

— Ты знаешь этого олуха? — спросил Пэйнтер. — Ты участвуешь в заговоре?

— Мистер Пэйнтер, предоставьте правительству самому управляться со своими проблемами. Этот человек — одна из наших проблем, — по-английски ответил Смег.

— Ну, он точно проблема, это уж правда.

— Вы позволите мне разобраться с ним?

— А ты уверен, что сможешь?

— Я… думаю, да.

— Уж я надеюсь.

Смег кивнул и повернулся к шерифу.

— Ты хоть представляешь, что здесь натворил? — спросил он на базовом слоринском.

— Я… нашел себе подходящее официальное положение и занял его, чтобы наилучшим способом проявить свои способности. Никогда не изменяй своему месту. Я это помню. Никогда не изменяй своему месту.

— Ты знаешь, что ты такое?

— Я… слорин?

— Правильно. Третичный прародитель слоринов. Ты что-нибудь знаешь о том, как получил повреждения?

— Я… нет. Получил повреждения? — Он посмотрел вокруг, на придвинувшихся поближе людей. Они все уставились на него с любопытством. — Я… проснулся там, в… поле. Не могу… вспомнить…

— Очень хорошо, мы…

— Я вспомнил! Предполагалось, что мы понизим уровень преступности, подготовим пригодное общество, где… где… я… не знаю.

Смег глянул поверх детских голов на Рика, который остановился позади пожарной машины, снова уставился на Пцилимина.

— Я здесь довел уровень преступности почти до неустранимого минимума, — сказал шериф.

Смег закрыл глаза рукой. Неустранимый минимум! Он уронил руку и свирепо глянул на бедного глупца.

— Ты заставил этих людей узнать о слоринах, — произнес Смег обвиняющим тоном. — Хуже того, ты заставил узнать их самих себя. Ты заставил их задуматься над тем, что скрывается за законом. То, что каждый служитель закона на этой планете знает инстинктивно, а ты, слорин — поврежденный или нет — не мог видеть.

— Видеть что? — спросил Пцилимин.

— Без преступности нет надобности в служителях закона! И ты вел к тому, чтобы оставить себя без работы! Первым правилом в таких случаях является сохранение для этой работы достаточно требуемой активности, чтобы иметь уверенность в своей постоянной занятости. И не только это. Ты должен расширять свою сферу, открывать еще больше подобных возможностей. Вот что подразумевается под «не изменять своему месту».

— Но… предполагалось, что мы создадим общество, где… где…

— Предполагалось, что ты устранишь случаи жестокости и насилия, дурак! Ты должен перевести преступность в более легкоуправляемые формы. А ты оставил им насилие! Один из них стрелял в тебя!

— О… они пробовали способы и похуже.

Смег посмотрел направо и встретился с вопрошающим взглядом Пэйнтера.

— Это еще один венгр? — спросил Пэйнтер.

— Ээээ, да! — решил согласиться Смег.

— Так и думал, вы двое говорите на этом иностранном языке. — Пэйнтер сверкнул глазами на Пцилимина. — Его нужно депортировать.

— Вот именно, — кивнул Смег. — Вот зачем я здесь.

— Ну, ей-богу! — сказал Пэйнтер. Он посерьезнел. — Я лучше предупрежу тебя, однако. Шериф, он завел себе какую-то машинку, вроде как забираться в мозги. Нельзя толком думать, когда он ее включает. Носит ее в своем кармане, я подозреваю.

— Мы обо всем этом знаем, — буркнул Смег. — У меня самого есть такая же машинка. Это военная тайна, и мы не можем использовать ее просто так.

— Держу пари, ты вовсе не из Департамента сельского хозяйства, — хмыкнул Пэйнтер. — Держу пари, твой департамент называется ЦРУ.

— Это мы не будем обсуждать, — сказал Смег. — Однако, надеюсь, что ни вы, ни ваши друзья никому не расскажете о том, что здесь произошло.

— Мы стопроцентные американцы, мистер Смег. Можете не беспокоиться.

— Отлично, — потер руки Смег и подумал: «Как удобно. Может, они считают меня полным идиотом?» Он спокойно повернулся обратно к Пцилимину и спросил:

— Ты следил за разговором?

— Они считают тебя секретным агентом.

— Кажется, так. Это облегчает нашу задачу. А теперь расскажи, что ты натворил с их детьми?

— Их детьми?

— Ты слышал меня.

— Ну, я просто кое-что стирал в их мозгах и сажал на поезд, идущий на север. Это я делал, чтобы наказать их семьи. У этих созданий очень сильный инстинкт защиты своего молодняка. Не стоит о них беспокоиться…

— Об их инстинктах я знаю, Пцилимин. Нам придется найти их детей, восстановить и вернуть родителям.

— Как же мы их найдем?

— Очень просто. Мы будем кататься взад и вперед по всему континенту, слушая на узкой волне. Мы будем искать их по твоей матрице, Пцилимин. Нельзя стереть сознание, не привнеся своих собственных структур.

— Так именно это произошло, когда я пытался изменить взрослого?

Смег вытаращился на него в полном смятении чувств. Пцилимин не мог этого сделать, уговаривал он себя. Он не мог придать аборигену структуру слорина, владеющего полной мощью трансляции, и выпустить его на свободу. Ни один слорин не мог быть настолько туп!

— Кто? — выдавил Смег.

— Мистер Мак-Нарби.

МАК-НАРБИ? МАК-НАРБИ? Смег знал, что уже где-то слышал это имя. МАК — НАРБИ? ВДОВА МАК-НАРБИ!

— Шеф, он говорит что-то про вдову Мак-Нарби? — спросил Пэйнтер. — Кажется, я слышал…

— А что случилось с последним мистером Мак-Нарби? — поинтересовался Смег, повернувшись к крестьянину.

— Он утонул к югу отсюда. В реке. Тело его так и не нашли.

Смег повернулся к Пцилимину.

— Если ты…

— О, нет! Он просто сбежал. Нам сообщили, что он утонул и я просто…

— Собственно говоря, ты убил аборигена.

— У меня не было намерения.

— Пцилимин, перебирайся из этого транспортного средства на заднее сиденье моей машины. Мы забудем, что я неправильно припарковался, не так ли?

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь забрать тебя отсюда. А теперь выметайся из этой машины!

— Да, сэр. — Пцилимин покорно двинулся. В движениях его колен угадывалось что-то резиновое, нечеловеческое. Это вызвало у Смега содрогание.

— Рик, — позвал Смег. — Ты поведешь.

— Да, па.

Смег повернулся к Пэйнтеру.

— Надеюсь, вы понимаете, что если хоть что-то из происходящего здесь станет известно, то это будет иметь для вас очень серьезные последствия?

— Конечно, мистер Смег. Можете на меня положиться.

— Я полагаюсь на вас, — сказал Смег и подумал: «Пусть проанализируют это маленькое утверждение… После того, как мы уедем». Он все более и более был благодарен богу слоринов, который надоумил его поменяться местами с Риком. Одно неверное движение привело бы к катастрофе. Коротко кивнув Пэйнтеру, Смег прошел к своей машине и забрался на сиденье рядом с Пцилимином: — Поехали, Рик.

Они развернулись и отправились обратно, в столицу штата. Рик инстинктивно пытался выжать из «плимута» все, что тот мог проделать по столь грязной дороге. Не оборачиваясь, он через плечо заговорил со Смегом:

— Ты по-настоящему хладнокровно справился с этим, па. Мы теперь возвращаемся прямо в гараж?

— Мы исчезаем при первой же возможности, — сказал Смег.

— Исчезаем? — спросил Пцилимин.

— Мы все окуклимся и выйдем в новом качестве.

— Зачем? — спросил Рик.

— Не спорь со мной! Та деревня позади совсем не то, чем кажется.

Пцилимин уставился на него.

— Но ты сказал, что нам надо найти их детей и…

— Этот спектакль был разыгран для них. Игра в неведение. Подозреваю, что они уже давно вернули детей. Быстрее, Рик.

— Я еду так быстро, как это только возможно, па.

— Ладно. Это не имеет значения. Они не собираются нас преследовать. — Смег стянул свою шляпу и почесал затылок. — Я не уверен. Но они с такой легкостью отдали нам Пцилимина. Подозреваю, что они причастны к катастрофе с нашим кораблем.

— Тогда почему бы им просто не… уничтожить Пцилимина и…

— А почему Пцилимин не уничтожил тех, кто ему противостоял? — спросил Смег. — Насилие порождает насилие, Рик. Этот урок усвоили многие разумные существа. У них были свои причины, чтобы поступать таким образом.

— Что мы будем делать? — поинтересовался Рик.

— Зароемся в землю, как лисы. Расследуем эту ситуацию со всеми необходимыми предосторожностями. Вот чем мы займемся.

— Разве они этого не понимают… там, сзади?

— Они несомненно должны понимать. Это было бы очень интересно.

Пэйнтер стоял посреди улицы, пристально глядя вслед удаляющейся машине, пока она не скрылась за облаком пыли. Он разок кивнул сам себе.

К нему подошел высокий толстяк и сказал:

— Итак, Джош, это сработало.

— Я же вам говорил, что это сработает, — согласился Пэйнтер. — Я чертовски хорошо знал, что еще одна капсула этих слоринов ускользнула от нас, когда мы захватили их корабль.

Девушка сказала, прохаживаясь между ними:

— Мой па ловок, это точно.

— А сейчас послушай-ка меня, Бартон Мери, — рявкнул Пэйнтер. — В следующий раз, если найдешь какой-нибудь шарик, что лежит просто так в поле, то оставишь его в покое, понятно?

— Откуда мне было знать, что он такой сильный? — запротестовала девушка.

— Вот именно! — отрезал Пэйнтер. — Никогда не знаешь. Вот поэтому оставляй такие штуки в покое. Это ведь ты сделала его таким опасно сильным, непродуманно подтолкнув. Слорины все не такие уж сильные, если их не доведешь, слышишь?

— Да, па.

— Пять чертовых лет рядом с ним, — вздохнул толстяк. — Не думаю, что смог бы выдержать еще хотя бы год. Он все время становился хуже.

— Они всегда так, — объяснил Пэйнтер.

— А что с этим Смегом? — поинтересовался толстяк.

— Это мудрый старина слорин, — сказал Пэйнтер. — Семь слогов, если я правильно услышал его имя.

— Думаешь, он подозревает?

— Весьма уверен, что да.

— Что же нам делать?

— То же, что всегда. Мы захватили их корабль. На какое-то время съедем с квартиры.

— Ооо, опять это! — жалобно возопил толстяк.

Пэйнтер шлепнул его по брюшку.

— О чем стонешь, Джим? Когда понадобилось, ты поменялся в это тело из Мак-Нарби. Такова жизнь. Меняешься, когда приходится.

— Я только начал привыкать к этому перемещению.

Бартон Мери топнула ногой.

— Но это такое красивое тело!

— Есть другие тела, дитя, — сказал Пэйнтер. — Такие же красивые.

— Сколько времени у нас осталось, как ты думаешь? — спросил Джим.

— А, мы получили несколько месяцев. Единственное, в чем можно быть уверенным со слоринами, так это в их осторожности. Они не многое делают быстро.

— Я не хочу уходить, — заныла Бартон Мери.

— Это же не навсегда, детка, — попытался ее успокоить Пэйнтер. — Однажды они про нас забудут, и мы вернемся. Слорины хорошо приспосабливают планеты для нашего вида. Вот почему мы их терпим. Разумеется, они изрядно тупы. Они слишком усердно работают. Даже корабли и то сами делают… за что мы им весьма благодарны. Они не знают другого общества, кроме бюрократического. Но это их проблемы, а не наши.

— А что ты сделал с правительственными инспекторами? — спросил Смег, хватаясь за плечо Пцилимина, когда машину бросало в особенно глубокую рытвину.

— Я их порасспросил у себя в офисе, затенив его как следует и надев темные очки, — ответил Пцилимин. — Не пользовался… мыслеоблаком.

— Это хорошо, — сказал Смег. Он замолчал на какое-то время, потом буркнул:

— Никак не могу выбросить из головы это проклятое стихотворение. Крутится и крутится.

— Стихи, говоришь? — спросил Рик.

— Да. Это написано каким-то местным юмористом. Что-то похожее на «На блохе есть меньшие блошки, что ее терзают. А на них еще меньше, и тоже кусают». И все это продолжается до бесконечности.

Семенной фонд

Когда солнце коснулось края пурпурного моря и огромным красным шаром повисло над ним — оно было намного больше, чем солнце Матери Земли, о котором изредка вспоминалось с ностальгическим чувством — Кроудар повел своих рыбаков назад, в гавань.

Кроудар был приземист, казался довольно тяжеловесным, хотя под парусиновой одеждой тело его было таким же худым, как и у всех остальных, и состояло, казалось, только из одних костей и сухожилий. Врач ему объяснил, что это — специфическая местная болезнь. Он назвал ее по-латыни и объяснял, что ее вызывают некоторые отклонения местного химизма, гравитации, продолжительности суточного цикла, даже отсутствие приливов и отливов.

Светлые волосы Кроудара — единственное, что отличало его от остальных — отросли до плеч и были перехвачены надо лбом красной повязкой. Ниже был широкий низкий лоб, еще ниже глубоко посаженные, но большие бледно-голубые глаза, бесформенный нос, толстые губы, скрывающие неровные желтые зубы, и массивный подбородок, переходящий в мощную и жилистую толстую шею.

Кроудар посматривал то на парус, то на берег, босой ногой шевелил рулевое весло.

Весь день они продрейфовали в прибрежном течении, забрасывая сети в поисках креветок троди, которые были главным источником протеинов для всей колонии. Люди во всех девяти лодках молчали, они устали и проголодались. Одни закрыли глаза, другие тупо смотрели перед собой.

Вечерний бриз морщил воду в бухте, шевелил мокрые от пота пряди волос на затылке Кроудара; он надувал паруса и гнал тяжело груженые лодки к берегу.

Люди оживились, паруса с шорохом и стуком поползли вниз. Все измотались, это было видно хотя бы по тому, как они экономили каждое движение.

Троди водились в огромном количестве, но далеко, и Кроудар загнал своих людей почти до упаду. Хотя, говоря честно, подгонять никого не приходилось; рыбаки понимали, как важна их работа. К тому же, следовало торопиться — в ареалах распространения местной жизни зияли странные провалы. Троди могли исчезнуть в любое мгновение, уйти неизвестно куда. Такое бывало Довольно часто, и тогда вся колония жестоко страдала от голода. Дети плакали, просили есть, но пища была строго рационирована. Люди очень редко говорили об этом, но каждое их движение выдавало невеселые думы.

«Мы протянули здесь три года», — подумал Кроудар, перекидывая через плечо мокрую сумку с троди. Он устало побрел по прибрежному песку, направляясь к сараям, где улов готовили для переработки. Да, люди жили здесь уже более трех лет с того дня, как корабль принес их сюда из глубин космоса.

Корабль — настоящий ковчег — был битком набит людьми, животными и предметами первой необходимости. Такие корабли были своего рода баржами: они были рассчитаны на одну единственную посадку, а потом их разбирали — колониям был дорог каждый кусок металла.

Запасы быстро истощились, даже инструменты колонистам пришлось делать самим. Кроудару было ясно, что колония еще не скоро встанет на ноги. Свыше трех лет — а три местных года равнялись пяти на Матери Земле — она все еще балансировала на краю гибели. Люди были пленниками этого мира. Корабль нельзя было собрать заново. И даже если бы им удалось это чудо, лететь было не на чем — горючее кончилось.

Колония была предоставлена самой себе и судьбе.

Все знали суровую правду: выживание не гарантировалось. Каждый осознавал это инстинктивно, но только не Кроудар, хотя он не мог объяснить, на чем держится его надежда.

Например, никто до сих пор не придумал планете названия. Все говорили «здесь» или «этот мир». В ходу были и более грубые выражения.

Кроудар бросил сумку с троди на пол сарая и вытер пот со лба. Суставы болели, спина разламывалась: чуждый мир мстил захватчикам болезнями. Он снова вытер пот и снял красную повязку. Светлые волосы рассыпались по плечам.

Быстро темнело.

Он заметил, что красная повязка сильно испачкалась, надо бы выстирать ее. Кроудар весьма почтительно относился к лоскуткам: они были сотканы еще на Матери Земле и теперь дотлевали в этом мире. Так же, как он сам и все остальные.

С минуту он смотрел на клочок материи, потом тщательно сложил его и спрятал в карман.

Вокруг совершался древний рыбацкий ритуал: мокрые бурые сумки, сплетенные из грубых корней местных растений, были брошены на пол, рыбаки стояли, облокотясь на косяки, некоторые просто вытянулись на песке.

Кроудар поднял голову. В потемневшее небо поднималась дымная спираль костра, что горел на мысу. Внезапно он ощутил зверский голод. Он подумал о жене — технике Хониде, что сидела у очага там, наверху, — и о сыновьях-близнецах, которым на следующей неделе исполнится два года.

Когда он думал о Хониде, в нем поднималась гордость. Она выбрала его. Ей следовало предпочесть кого-нибудь из клана ученых или техников, но Хонида опустилась в рабочий клан, выбрала себе того, кого называли проклятым стариком. Кроудар не был стар, но знал, почему его так называют: этот мир наложил на него больше морщин, чем на всех прочих.

Кроудар хорошо понимал, почему его отправили в эмиграцию: он был мускулист и получил лишь минимальное школьное образование. Поэтому на корабле он попал в клан рабочих. Чиновник на Матери Земле определил его туда, где требовался минимум мыслительных способностей и максимум физической силы. Рабочих в колонии было много, но все они хорошо знали друг друга, да и свое место тоже.

Кроудар знал, что руководство колонии поговаривало о том, что нужно бы запретить Хониде брак с рабочим, но это его мало трогало. Главное, это не помешало биологам — он знал, что они во всех подробностях обсудили генетические последствия одобрить выбор Хониды, хотя они руководствовались скорее философскими, чем конкретными выводами.

Кроудар знал, что не блещет красотой.

Голод был хорошим признаком. Ему не терпелось снова увидеть свою семью, мускулы его непроизвольно напряглись, и он был готов устремиться туда. Особенно он соскучился по близнецам; один из них был светловолос, как и он сам, а другой черноволос, как Хонида. Другие женщины, которым посчастливилось обзавестись детьми, смотрели на близнецов свысока, словно те были изуродованы или неизлечимо больны. Кроудар знал и об этом. Женщины колонии вечно ссорились из-за пищи и почти ежедневно бегали к врачам, но Хонида держалась в стороне от этих дрязг, и Кроудар был за нее спокоен. Все же она была техником и работала в гидропонных садах.

Босые ноги Кроудара почти бесшумно ступали по песку. Он снова посмотрел на обрыв, там росли одинокие местные деревца: толстые суковатые ветви, причудливо выворачиваясь, прижимались к земле, опираясь на шишковатые желто-зеленые наросты, которые в жаркий полдень выделяли ядовитый млечный сок. Пара уцелевших земных соколов молча сидела на дереве, осматриваясь вокруг.

Птицы уважали Кроудара, наверное, чувствовали в нем смелого и независимого человека. «Что они высматривают» — спросил себя Кроудар. На этот вопрос не мог ответить ни один обитатель колонии. Ночью птицы летали над морем, отдыхали на пустынных островах, а на рассвете возвращались назад. Законы колонии запрещали людям рисковать жизнью вдали от берегов, так что поведение птиц оставалось загадкой.

Была и вторая загадка: куда улетели другие птицы. Голуби и перепела, промысловые и певчие птицы — все вдруг исчезли. А завезенные сюда куры вымерли, их яйца оказались неоплодотворенными. Кроудар считал, что в этом была виновата местная природа — так этот мир предупреждал незваных пришельцев.

Выжила пара хилых коров. От них появилось много телят, и теперь они шатались по лугу на тонких слабых ногах. Их глаза напоминали открытые раны. Выжила еще пара свиней, но они были такими же хилыми и болезненными, как и коровы. Все дикие животные исчезли или вымерли.

Остались только эти соколы.

Печально, что люди, которые планировали и разрабатывали этот грандиозный замысел, выбрали именно этот мир. Результаты разведки обнадеживали: на этой планете не было сухопутных животных, местная флора была похожа на земную. Морская фауна, по общепринятым стандартам, была примитивной. Кроудар знал, в чем кроется ошибка, но не мог выразить это понятными, хорошо сформулированными фразами, которые убедили бы других. Иногда проблема решается не только разумом, но и телом.

Он смотрел на оборванную одежду своих людей. Это были именно его люди, которые нашли троди и изготовили, несмотря на все недостатки местного дерева, тяжеловесные, некрасивые лодки. Колония все еще жила, потому что они умели обращаться с лодками и сетями.

Но ловля троди не всегда будет удачной. Кроудар почему-то был в этом совершенно уверен. А потом все же придется рисковать, придется идти в океан. Лососи, которых завезли сюда, ушли в глубины океана. Камбала в прудах колонии страдала таинственным истощением. Насекомые сразу разлетелись и больше не попадались на глаза.

«Здесь же есть пища, — недоумевали биологи. — Почему же земная фауна вымирает?»

Маис образовывал странные бесплодные клубни. Хлеба росли только на редких участках, причем и рост, и обмен веществ у них были замедлены. Колония находилась на грани вымирания, жизнь поддерживалась лишь протеином троди и витаминами овощей, что росли в гидропонных баках. Разрыв одного-единственного звена в этой цепи мог привести к катастрофе.

Краешек огромного красного солнца все еще виднелся над горизонтом. Люди Кроудара зашевелились, подались к лодкам.

— Все в порядке, — сказал им Кроудар. — Заберите улов и положите на полки.

— Зачем? — спросил кто-то из темноты. — Ты думаешь, соколы утащат ее?

Кроудар понял, что это сказал человек, слишком уставший, чтобы думать: все знали, что соколы не едят троди. Моллюсками питались только люди, да и то после тщательной обработки, чтобы удалить из них опасные и раздражающие вещества. Возможно, когда-то один из соколов поймал троди, но тут же бросил ее.

Чем же питались эти птицы?

Соколы знали об этом мире что-то такое, чего не знали люди. Птицы знали это инстинктивно, так же познавал этот мир и Кроудар.

Опустилась темнота, и соколы, громко хлопая крыльями, полетели в море. Кто-то из людей Кроудара зажег факел. Теперь, немного отдохнув, они могли вскарабкаться на обрыв и разойтись по домам. Но сначала нужно было покончить с работой: вытащить лодки на сушу, разложить троди на полках сараев, развесить сети сушиться.

Пока они возились с лодками и сетями, Кроудар думал об ученых там, наверху, в их лабораториях. Хотя он и испытывал почтение к их знаниям и титулам, к сложным приборам, он все же с уверенностью простого человека знал, что эти мудреные штуки в любой момент могут отказать.

Хотя Кроудар не был членом Совета Колонии, он вполне понимал сущность обсуждавшихся там идей. Ему было трудно выразить словами то, что он знал о причинах неудач и об угрожающей колонии катастрофе. Его знание соответствовало его образованию, но он должен был как-то рассказать о нем другим людям. Это было древнее знание, и оно говорило, что этот мир не во всем отличен от Земли. Именно Кроудар обнаружил троди, именно он придумал, как их ловить и обрабатывать. Он не знал подходящих выражений, чтобы объяснить все это, но он хорошо знал, что может вполне доверять себе.

Он был первым кораблестроителем.

Не тратя сил и времени на разговоры, люди Кроудара закончили работу. Они заперли сараи и двинулись вверх по скальной тропе. Тут и там виднелись горящие факелы. Бледно-оранжевый свет, тяжелые тени. Рыбаки медленно шли вверх, в темноту, и Кроудар с гордостью наблюдал за ними.

Подождав, когда последний рыбак ступит на тропу, он проверил замки сараев и поспешил догнать процессию. Человек, что шел впереди, нес факел из местного дерева, пропитанный жиром троди. Факел трещал, вонял и чадил ядовитым дымом, а сам факельщик был похож на пещерного человека, одетого в грязную парусину. Тело его было худым, мускулатура свидетельствовала о- крайнем истощении.

Кроудар вздохнул.

Он знал, что на Матери Земле было не так. Там жены ждали на берегу, когда мужья возвращались с моря. Дети играли галькой. Трудолюбивые руки расправляли сети, выносили на берег улов, вытаскивали на берег лодки.

Но не здесь.

И опасности здесь были другими. Во время лова Кроудар никогда не терял из виду береговые утесы. В каждой лодке был радист, поддерживающий связь с берегом. Перед выходом в море приборы, снятые с корабля, ощупывали небо во избежание неприятностей со стороны погоды. Рыбаков вовремя предупреждали о надвигающемся шторме. А морские чудовища пока не попадались. Опасностей, причем смертельных, хватало и без них.

«Женщины должны ждать нас на берегу», — подумал он.

Но приказ Совета, по существу, не позволял женщинам выходить за ограду, все они и даже дети были заняты каким-нибудь делом. Каждое растение требовало особого внимания и ухода. Редкие стебли пшеницы нужно было убирать особо тщательно и осторожно. У каждого дерева была своя хозяйка, своя дриада-защитница.

Вверху, на скалистом берегу, рыбаков ждали ангары, так Называли дома из металла корабля. Колонию окружала электрическая изгородь, но света было мало. В ночной тишине лишь изредка слышалось звяканье металла и бормотание голосов.

Теперь рыбаки больше не были группой: они разошлись в разные стороны, каждый — к своему дому. Кроудар пошел по улице к открытому костру, что горел на центральной площади. Его жгли, чтобы сберечь для нужд колонии остатки драгоценной энергии. Некоторые видели в этих кострах символ поражения, но Кроудар видел в них победу: в них горело местное дерево.

Позади колонии, перед холмами, торчали руины ветряков, уничтоженных штормом, который хоть и был предсказан, не утратил от этого разрушительной силы.

Ученые постепенно теряли свое величие в глазах Кроудара. Когда местный химизм и водная флора уничтожили водяные турбины, плацдарм людей еще больше сузился. Тогда Кроудар на свой страх и риск начал искать местную пищу.

А теперь, как он слышал, та же флора угрожала системе охлаждения атомных генераторов и сопротивлялась радиации так, как не должна сопротивляться никакая жизнь. Некоторые техники уже проектировали паровые машины из материала, который ни в коем случае не предназначался для этой цели. Они даже нашли материал, устойчивый к местным коррелирующим влияниям.

Может быть, они и добьются успеха, если прогрессирующая болезнь не будет и дальше ослаблять их’. Если они выживут.

Хонида встретила его на пороге. Ее темные волосы были уложены короной, карие глаза ласково смотрели на мужа. Костер бросал отблески на ее оливковую кожу. Высокие скулы, полные губы и гордый нос выдавали ее индейское происхождение. Как обычно, он ощутил возбуждение от одного ее вида.

Кроудар спросил себя, знают ли биологи, как его волнует ее сила и плодовитость: она опять носила в себе его детей, и снова близнецов.

— А-а, мой рыбак вернулся, — сказала она с улыбкой и обняла его прямо на пороге, чтобы все видели это.

Потом они вошли в дом и закрыли дверь. Там она еще жарче обняла его, и. он забыл обо всем.

— Хонида, — сказал он и больше не смог произнести ни слова.

Потом он просил ее о малышах.

— Они спят, — ответила она и повела его к приземистому столу, который он сделал специально для нее.

Он кивнул. Потом он пойдет и посмотрит на сыновей. Пусть побольше спят, это им не помешает. Он инстинктивно чувствовал, что не помешает.

Хонида поставила на стол суп из троди. Он был приправлен помидорами и горохом, выращенным в гидропонных баках. В этом супе были еще травы и коренья, которые он тайком собрал за оградой, не поставив об этом в известность ученых.

Кроудар всегда подъедал все, что она ему подавала. Этим вечером на столе был хлеб со странным пряным привкусом, но совершенно превосходный. Он поднес ломоть к лампе. Тот был пурпурным — как море. Кроудар прожевал его и проглотил.

Хонида, сидевшая напротив него за своей тарелкой, внимательно посмотрела на него.

— Тебе нравится хлеб? — спросила она.

— Очень вкусный.

— Я сама испекла его на углях, — сказала она.

Он кивнул и взял еще кусок.

Хонида снова наполнила его миску.

Кроудар знал, что они пользовались привилегиями, поэтому и могли обедать только вдвоем. Многие питались в коммунальной столовой, из общих запасов — даже техники и высокие должностные лица. Однако, Хонида что-то значила в этом мире, если ей позволили уединение и личную жизнь.

Кроудар, утолив голод, посмотрел через стол на жену. Он любил ее с преданностью, которая была гораздо глубже, чем простое физическое влечение. Он не мог сказать, что это было, просто знал это. Если здесь у них было будущее, то оно было в Хониде и в тех, кто, может быть, сформируется из ее плоти и родится на свет.

Хонида поднялась, обошла стол и начала массировать ему спину — мускулы, растянутые, когда выбирали сети.

— Ты устал, — сказала она. — Сегодня был тяжелый день?

— Работа всегда трудна.

Ему нравилась ее манера говорить. В ее распоряжении было много, очень много слов. Он слышал, как некоторые из них использовались в Совете Колонии и тогда, когда она выбирала себе партнера. У нее были слова для многих вещей, которых он не знал, но она хорошо знала, когда нужно говорить телом, а не ртом.

Кроудар почувствовал к ней такое влечение, что спросил себя, не проникли ли ее пальцы в его тело.

— Лодки были полны, — сказал он.

— Сегодня говорили, что на берегу нужно построить новые сараи, — произнесла она. — Но они не знают, сколько людей им выделить для этого.

— Нужно еще десять сараев, — сказал он.

Он хорошо понимал, что меньшим не обойтись. Другие техники слушались Хониду. Многие ученые презирали ее, это было заметно по их тону. Может быть, это было потому, что она выбрала себе в мужья Кроудара. Но техники слушались ее, значит, хижины будут построены.

И они сделают это прежде, чем уйдут косяки троди.

Потом Кроудар понял, что знает, когда закончится лов — это было не предположение, а почти физическое чувство, его можно было коснуться и схватить. Он попытался найти слова, чтобы объяснить это Хониде.

Она закончила массаж, опустилась возле него и прислонилась теплой головой к его груди.

— Если бы ты так не устал, — сказала она, — я охотно показала бы тебе кое-что.

Кроудар с удивлением увидел в Хониде какое-то невысказанное возбуждение. Может, что-то произошло в гидропонном саду, где она работала? Эта мысль тотчас же вернула его к месту, с которым ученые связывали все надежды, где они собрали большие растения, великолепные, пышно ветвящиеся, представляющие собой часть растительного изобилия Матери Земли. Может, она обнаружила там что-то важное? Может, теперь им удастся приспособить к себе этот мир?

В это мгновение Кроудар ощутил себя дикарем, который желает помириться со своими богами, почувствовал надежду, так крестьянин надеется на землю. Даже моряк знает высшую ценность земли.

Он вопросительно кивнул в направлении спальни близнецов.

— Я…

Она указала на соседнюю квартиру.

— Они могут услышать.

Чего ж она хотела? Кроудар встал и протянул ей руку.

— Показывай!

Они вышли в ночь. В поселке теперь было тихо; слышны были только далекие звуки, доносящиеся с. реки. На мгновение ему показалось, что он слышит стрекотание кузнечика, но разум сказал ему, что это может быть только потрескивание остывающего металла дома. Он посмотрел вверх, тоскуя по Луне.

Хонида взяла аккумуляторный фонарь, такой получили все техники на тот случай, если им будет нужно выйти ночью наружу. Когда Кроудар увидел его, он почувствовал, насколько важно то, что она собиралась ему показать. У Хониды был истинно крестьянский инстинкт бережливости. Она не будет попусту разряжать такой фонарь.

Вместо того, чтобы вести его к зеленым огням и стеклянным крышкам гидропонных баков, она направилась в другую сторону, к глубокому каменистому ущелью, где река впадала в бухту.

На их пути не было никакой охраны, только изредка встречались каменные вехи и уродливые местные деревья. Быстро и молча она привела его на узкую тропу, которая, как он знал, вела к уступу, нависающему над водопадом.

Кроудар обнаружил, что дрожит от нетерпения. Было холодно, чуждые очертания местных деревьев, высвечиваемые фонарем, тревожили его.

Что там обнаружила — или сделала — Хонида?

С растений капала влага. Шум водопада покрывал все звуки. Они вдыхали ледяной воздух, наполненный брызгами и полный причудливых запахов.

Хонида остановилась, и Кроудар задержал дыхание. Он прислушался, но слышен был только водопад.

На мгновение он даже не понял, зачем — Хонида направила белый свет фонаря в его сторону. Он смотрел на одно из местных растений — толстый суковатый ствол пригибался низко к земле, на равномерных расстояниях друг от друга были видны желто-зеленые выросты.

Постепенно он начал понимать. Он узнал темный тон зелени, узнал способ, которым крепились листья к стеблю, массу желтокоричневых, шелковистых пучков, а под ними — маленькие клубни.

— Маис, — прошептал он.

Тихим голосом, выбирая слова, понятные Кроудару, Хонида объяснила, что она сделала. Он смотрел на нее и слушал. Он понял, почему она сделала это тайно, не сообщив ученым. Взяв фонарик из ее руки, он опустился на колени и с напряженным вниманием уставился на растения. Это означало конец всего, что ученые считали благом. Это означало конец их планов насчет этого мира.

Кроудар внезапно увидел в растениях своих правнуков. Может быть, у них будут чрезмерно большие головы, широкие и безволосые, толстые губы. Их кожа, возможно, будет пурпурной. Они, конечно, будут низкорослы — он знал это.

Хонида позаботилась об этом — прямо здесь, на мокром от речной воды уступе. Вместо того, чтобы отбирать большие прямые стебли с продолговатыми округлыми початками, похожими на земные, она почти погубила маис своими опытами. Она взяла слабые, болезненные растения, которые едва были способны дать семена. Затем отобрала только те, которые носили явные признаки изменения, приспособления к этому миру. Из них и развился новый вид, приспособленный для этого мира и похожий на местные растения.

Это был местный маис.

Она отломила один из початков и очистила его.

Там были гнезда с рядами семян, а когда она раздавила одно семечко, вытек пурпурный сок. Он узнал запах: такой же был и у хлеба.

Здесь было то, на что никогда бы не пошли ученые. Они хотели сделать из этого мира вторую Мать Землю. Но это им не удалось и никогда не удастся. «Соколы, — подумал Кроудар, поняли это раньше нас».

Теория Хониды заключалась в том, что в данном виде человек проживет здесь очень недолго. По стандартам Матери Земли их дети были больны. Но их потомки изменятся самым непредсказуемым образом. Ученые возражали и всячески пытались воспрепятствовать опыту.

Суковатый стебель маиса подтверждал, что ученым вскоре придется отступить.

Кроудар долго стоял на коленях и глядел в будущее, пока фонарик не начал тускнеть. Тогда он поднялся, и они направились к выходу из каменистого ущелья.

Когда они оказались наверху и увидели перед собой, на равнине, огоньки умирающей цивилизации, юн остановился и сказал:

— Лов троди скоро закончится. Я возьму лодку и пару друзей. Мы поплывем туда, куда летают соколы.

Это была самая большая речь, какую он когда-либо произносил.

Она взяла фонарик, погасила его и прижалась к Кроудару.

— Как ты думаешь, что обнаружили соколы?

— Семена, — ответил он, кивая головой. Он не мог объяснить почему, но это было ему совершенно ясно. Все здесь испускало ядовитые испарения и соки, в которых могли выжить только местные флора и фауна… почему же должно быть иначе с троди или с другими местными морскими животными? И с соколами, которые были доказательством того, что здесь должна быть поросль гораздо менее ядовитая для пришельцев с Матери Земли.

— Лодки слишком медлительны, — сказала она.

Он молча согласился с ней. Шторм мог застать их далеко в море, тогда они не смогут вернуться назад. Это будет опасно. Однако он понял по ее голосу, что она не намерена удерживать или отговаривать его.

— Я возьму с собой самых крепких людей, — сказал он.

— Как долго тебя не будет? — спросила Хонида.

Он ненадолго задумался. Постепенно он привыкал к ритмам этого мира. Он мысленно представил себе все путешествие, дни, которые они проведут в океане, ночные поиски вод, над которыми реют соколы в своем низком, бесшумном полете, а потом возвращение назад.

— Восемь дней, — сказал он.

— Там вам понадобятся хорошие сети, — произнесла она. — Я позабочусь о том, чтобы их изготовили вовремя. Может быть, с вами пойдет пара техников. Я знаю двоих, которые охотно отправятся с тобой.

— Восемь дней, — повторил он и подумал, что ей придется найти сильных людей.

— Да, — ответила она. — Восемь дней. И когда ты вернешься, я буду ждать тебя на берегу.

Потом он взял ее за руку и повел назад, к равнине.

— Мы должны дать имя этому миру, — сказал он на полпути.

— Дадим, когда ты вернешься, — ответила она.

Нежданная встреча в пустынном месте

— Вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием, а? Что ж, я полагаю, что не меньше любого другого, и это правда.

Он был маленьким лысым парнем в очках без оправы и сидел рядом со мной на скамейке около деревенского почтового отделения. Я пытался загорать под послеполуденным апрельским солнцем и читал статью под названием «Статистические данные по ЭСВ» в научном альманахе.

Я видел, что он взглянул на заголовок, через мое плечо.

Он был низеньким малым. Звали его Крэнстон, и жил он в деревне, сколько я себя помню. Он родился в хижине лесорубов на Берли Крик, но жил теперь у вдовой сестры по имени Берстабл, чей муж был морским капитаном. Капитан построил один из тех больших, высоких, обшитых гонтом домов, что взирали вниз с гряды на деревню и пролив за нею. Это был потрепанный ветрами серый дом, наполовину скрытый высокими елями и кустарником, что создавало ореол таинственности вокруг его обитателей.

Собственно, загадкой для меня было то, почему Крэнстон сам спустился к почтовому отделению. Для подобных поручений у них был наемный работник. Кого-либо из членов семьи редко видели внизу в деревне, хотя Крэнстон был довольно общителен. Если вы встречали его в Грейндж-холле, то можно было рассчитывать на приятную беседу и партию в шашки.

В Крэнстоне было около пяти футов и четырех дюймов, а весил он, как мне думается, около ста пятидесяти фунтов, так что сами видите — он не был костлявым. Его одежда и летом и зимой состояла из малярской шапки, широких рабочих штанов с нагрудником и темно-коричневой рубашки, из тех, что носят лесорубы. Хотя я не думаю, что он когда-либо был лесорубом или вообще занимался тяжелым физическим трудом.

— Что такого случилось, что вы зашли на почту? — прямо спросил я в обычной любопытствующей деревенской манере. — Редко вас здесь увидишь.

— Я… надеялся встретить кое-кого, — ответил он. Он кивнул на научный альманах у меня на коленях. — Я не знал, что вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием.

Он не смутился. Я был одним из тех людей, что располагают к откровенности, и было очевидным, что у Крэнстона припасена какая-то «история». Я, правда, попытался сопротивляться, так как пребывал в одном из тех состояний, что присущи писателям, когда мы отгрызаем головы, едва взглянув на них.

— Думаю, что ЭСВ — это мерзкое мошенничество, — сказал я. — И это отвратительно, когда пытаются приспособить логику и математику для этого…

— Ну, на вашем месте я бы не был так уверен, — проронил он. — Я мог бы рассказать пару правдивых историй.

— Вы читаете мысли, — сказал я.

— Читать — это неправильное слово, — парировал он. — И это не мысли… — Тут он пристально посмотрел на дорогу, разветвляющуюся ниже почты, прежде чем опять взглянуть на меня. — Это сознание.

— Вы читаете сознание, — сказал я.

— Я вижу, вы мне не верите, — ответил Крэнстон. — Но в любом случае я собираюсь вам кое-что рассказать. Никогда раньше не рассказывал этого чужаку… но вы не настоящий чужак, ваши корни здесь. А так как вы писатель, то можете это где-то использовать.

Я вздохнул и закрыл журнал.

— Я тогда только переехал к сестре, — рассказывал Крэнстон. — Мне было семнадцать. Сестра была замужем, дайте-ка вспомнить, около трех лет к тому времени, но ее муж — капитан — был в море. В Гонконге, кажется. Ее свекор, старый мистер Джерузалем Берстабл, был тогда еще жив. У него была спальня внизу, дверь которой выходила на заднюю веранду. Он был глух, как пень, и не мог без посторонней помощи выбраться из своего инвалидного кресла. Вот почему меня и пригласили. Он был живой развалиной, старый мистер Джерузалем, если вы помните. Но, полагаю, вы его не знали.

(Это был тонкий намек на мой статус нездешнего, которого, казалось, не мог избежать ни один житель деревни, обсуждая со мной «старые добрые времена». Хотя они приняли меня, поскольку мои бабушка с дедушкой были деревенскими и каждый в долине знал, что я «вернулся домой» подлечиться после полученного на войне ранения.)

— Старый мистер Джерузалем нежно любил игру в криббедж по вечерам, продолжал Крэнстон. — В тот вечер, о котором я вам рассказываю, он и моя сестра играли в студии. Они не слишком много разговаривали из-за его глухоты. Все, что можно было услышать через открытую дверь студии, было шлепанье по столу и бормотание моей сестры каждый раз, когда она сбрасывала карты.

Мы выключили освещение в гостиной, но в камине горел огонь, и из студии падал свет. Я сидел в гостиной вместе с Олной, девушкой-норвежкой, помогавшей моей сестре по хозяйству. Пару лет спустя она вышла замуж за Гаса Биллса, его убило, когда в Индейском Лагере взорвалась паровая машина. Одна и я играли в норвежскую игру, которую они называли реп, что-то наподобие виста, но она нам надоела, и мы просто сидели у камина друг против друга, слушая, как в студии шлепают карты.

Крэнстон сдвинул назад свою шапку и взглянул на зеленые воды пролива, где буксир бережно оттаскивал связку бревен из приливной зоны.

— О, она тогда была хорошенькой, Одна, — продолжил он немного погодя. Волосы у нее были, словно посеребренное золото. А ее кожа — она словно просвечивала насквозь.

— Вы были влюблены в нее, — заметил я.

— Одно слово — потерял голову, — ответил он. — А она меня вообще не замечала… поначалу.

Он снова замолчал. Дернул разок за козырек шапки. Спустя некоторое время он произнес:

— Я пытался припомнить, моя это была идея или ее. Идея была моя. Одна все еще держала в руках колоду карт. И я ей предложил: «Олна, перемешай колоду. Следи, чтобы я не видел карт». Да, вот так это и было. Я велел ей перемешать колоду и взять одну карту сверху. А петом посмотреть, смогу ли я эту карту угадать.

Как раз тогда ходило много разговоров об этом малом из университета Дьюка, об этом докторе, забыл его имя, у которого люди угадывали карты. Думаю, это и заронило идею в мое сознание.

Крэнстон с минуту помолчал и, клянусь, на мгновение помолодел особенно глаза.

— Итак, она перемешала карты, — сказал я, помимо воли заинтересовавшись. — Что дальше?

— А? О… Она сказала: «Йа, посмотрим, смошешь ли ты угатать фот эту». У нее был сильный акцент. Можно было подумать, что она родилась в Старом Свете, а не в Порт Орчард. Но Олна взяла первую карту и посмотрела на нее. Боже, как она мило наклонялась, чтобы освещение из двери студии падало прямо на карту. И вы знаете, я в то же мгновение понял, что она видит валет треф. Я словно бы видел это где-то в моем сознании… не совсем чтобы видел, но я знал. Так что просто выпалил, что это было.

— Вы правильно угадали одну из пятидесяти двух… неплохо, — заметил я.

— Мы прошлись по всей колоде, и каждую карту я называл правильно. Ни одной ошибки.

Разумеется, я ему не верил. Мне говорили, что эти истории являются камнем преткновения в изучении ЭСВ. Ни одна из них не подтверждается. Но было любопытно, почему это все он рассказывает МНЕ? Было ли это попыткой старого деревенского холостяка, ничтожества, мужчины, живущего на подачки сестры, выглядеть значительным?

— Значит, вы называли ей каждую карту. Вы когда-нибудь подсчитывали вероятность такого совпадения? — спросил я.

— Профессор из колледжа однажды подсчитал. Я забыл точную цифру. Но он сказал, что это просто невозможно.

— Невозможно, — согласился я, не пытаясь скрыть недоверия. — А что по этому поводу думала Одна?

— Она решила, что это трюк — салонные фокусы, понимаете.

— Она носила очки, и вы видели в них отражение карт, верно? — спросил я.

— В те дни она очков не носила, — ответил Крэнстон.

— Тогда вы видели их отражение у нее в глазах.

— Она сидела в тени, почти в десяти футах от меня. Чтобы разглядеть карты, у нее был только свет из двери студии. Ей приходилось подносить их к огню камина, чтобы я мог видеть. Нет, ничего подобного. Более того, я ненадолго закрыл глаза. Я просто вроде как видел эти карты… Тем местом в моем сознании, что я обнаружил. Мне не приходилось колебаться или угадывать. Я каждый раз ЗНАЛ.

— Ну что же, это очень интересно, — я зевнул и открыл альманах. Наверное, вам нужно было направиться в Дьюк и помогать доктору Раину.

— Будьте уверены, я был сильно взволнован, — продолжал он, игнорируя мою попытку закончить беседу. — Этот знаменитый доктор говорил, что люди могли проделывать подобное, и тут я получаю этому подтверждение.

— Да, — сказал я. — Возможно, вам следовало написать доктору Раину и рассказать ему все это.

— Я велел Олне перемешать карты, и мы попытались это сделать снова, — в голосе Крэнстона начало звучать легкое отчаяние. — Она не проявила энтузиазма, но сделала, как я просил. Я заметил, что у нее дрожат руки.

— Вы напугали бедное дитя своими фокусами, — сказал я.

Он вздохнул и сидел минуту в молчании, уставясь на воды пролива. Буксир пыхтел над своей связкой бревен. Я внезапно почувствовал жалость к этому несчастному маленькому человечку. Я уверен, что он никогда не отходил от деревни дальше, чем на пять миль. Жизнь его ограничивалась этим старым домом на гряде, еженедельной игрой в карты в Грейндже и время от времени походом в бакалейную лавку. Мне даже не верилось, что у них был телевизор. Что касается его сестры, то у нее была репутация старой карги.

— Вы снова назвали все карты? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал заинтересованно.

— Без единой ошибки, — ответил он. — Я тогда точно определил то место в моем сознании. Я мог найти дорогу к нему в любое время.

— А Олне хотелось узнать, как вы это делаете, — сказал я.

Он сглотнул.

— Нет. Я думаю, она… ПОЧУВСТВОВАЛА, как я это делаю. Во второй раз мы перебрали не более пятнадцати карт, когда она швырнула колоду на пол. Она сидела, уставясь на меня и дрожа. Внезапно она назвала меня каким-то именем — я толком не расслышал, как оно правильно произносится, — вскочила и выбежала из дома. Это произошло так быстро! Она выбежала в заднюю дверь прежде, чем я поднялся на ноги. Я выскочил вслед за ней, но ее уже не было. Позже мы узнали, что она остановила попутный грузовик с хлебом и отправилась прямо домой в Порт Орчард. Олна больше не возвращалась.

— Это очень плохо, — сказал я. — Единственная личность, чье сознание вы могли читать, и она от вас сбежала.

— Олна больше не вернулась, — повторил он, и, клянусь, в его голосе были слезы. — Все подумали… понимаете, что я сделал ей неприличное предложение. Моя сестра просто взбесилась. На следующий день приехал брат Олны за ее вещами. Он пригрозил, что выпорет меня, если я хоть ногой переступлю порог…

Крэнстон замолчал, повернувшись и пристально глядя на посыпанную гравием дорожку, идущую в деревню от ферм на западных холмах. Высокая женщина в зеленом платье, доходившем ей до середины икр, только что обогнула обгоревший пень и направлялась к почтовому отделению. Она шла, склонив голову, так что можно было видеть часть ее макушки с желтыми волосами, заплетенными в косу и плотно уложенными вокруг головы в виде короны. Это была крупная женщина с хорошей фигурой и широким размашистым шагом.

— Я слышал, что ее брат болен, — произнес Крэнстон.

Я взглянул на Крэнстона, и выражение его лица — печальное и отстраненное — дало мне ответ на мой невысказанный вопрос.

— Это Олна, — сказал я. Я почувствовал возбуждение. Я все еще не верил в его дурацкую историю…

— Она не слишком часто спускается сюда, — произнес Крэнстон. — Но раз ее брат болен, я надеялся…

Она свернула на тропинку, ведущую к почте, и угол здания скрыл ее от нас. Мы слышали, как с другой стороны открылась дверь, а потом низкий рокот беседы в здании. Немного погодя дверь еще раз отворилась, и женщина вышла из-за угла, идя по тропинке, что проходила перед нами вниз к лавке у шоссе. Ее голова все еще была склонена, но теперь она читала письмо.

Когда она приблизилась, Крэнстон выдохнул:

— Олна?

Ее голова резко дернулась, и она остановилась. Клянусь, я никогда не видел большего ужаса на чьем-либо лице. Она уставилась на Крэнстона просто-таки застывшим взглядом.

— Я сожалею о мальчике вашей сестры, — сказал Крэнстон, а потом добавил: — На вашем месте я предложил бы ей обратиться к одному из специалистов в Миннеаполисе. Они проделывают чудеса при помощи пластической хирургии и…

— Вы! — вскрикнула она. Олна подняла правую руку, наставив на Крэнстона указательный палец и мизинец в отвращающем зло жесте. Я думал, что такое использовалось только в средние века.

— Не смей лезть мне в голову… ты… КОТТИС!

Ее слова разрушили наваждение. Она подхватила свои юбки и бросилась вниз по тропинке к шоссе. Последнее, что мы видели, была бегущая фигурка, быстро скрывшаяся за углом гаража.

Я пытался найти какие-нибудь слова, но на ум ничего не приходило. Коттис — это сатир у датчан, совращающий девственниц, захватывая их сознание. Но я никогда не думал, что эта легенда распространена по всему северу.

— Просто сестра написала ей об этом в письме, — сказал Крэнстон, — что младший мальчик сильно обварился, опрокинув с плиты котел. Это случилось лишь позавчера. Авиапочта. Здесь таких не много получают.

— Вы пытаетесь сказать мне, что читаете письмо ее глазами? — спросил я.

— Я никогда не терял того места, обнаруженного мною, — ответил он. Видит Бог, я достаточно часто пытался избавиться от него. Особенно после того, как она вышла замуж за Гаса Биллса.

Во мне поднималось возбуждение. Возможности…

— Послушайте, — сказал я. — Я сам напишу в университет Дьюка. Мы можем…

— Вы не посмеете! — огрызнулся он. — Достаточно плохо уже то, что каждый в деревне знает про нас. О, я знаю, они по большей части не верят… но вероятность… — Он покачал головой. — Я не буду становиться у нее на пути, если она найдет подходящего человека для…

— Но, — произнес я. — Если вы…

— Теперь вы мне верите, не так ли? — спросил он, и мне не понравилась хитрая нотка в его голосе.

— Ну, — ответил я, — я бы предпочел, чтобы это исследовали люди, которые…

— Сделать из этого эстрадный номер, истории в воскресных газетах. Весь мир бы знал.

— Но если…

— Она не осилит меня! — рявкнул он. — Неужели вы не понимаете? Она никогда не избавится от меня, и ей никогда меня не одолеть. Даже когда она уехала поездом обратно в Миннеаполис… через неделю после того, как убежала из нашего дома…

Он замолчал.

— Но подумайте, что это могло бы значить для…

— Единственная женщина, которую я любил, — вздохнул Крэнстон. Единственная женщина, на которой я мог бы жениться… она считает, что я сам дьявол! — Он повернулся и свирепо посмотрел на меня. — Вы думаете, что мне хочется выставлять это напоказ? Прежде я заберусь себе в голову мясным крюком и вырву это место из моего сознания!

С этими словами он вскочил на ноги и пустился по тропинке, ведущей к дороге на гребень.

Пассаж для фортепиано

Если бы какой-нибудь гадальщик, видящий будущее в кристалле, предсказал Маргарет Хатчел, что она попытается протащить контрабандой на борт корабля колонистов концертный рояль, то та была бы шокирована. В тот момент Маргарет была дома, на своей кухне, погруженная в заботы о том, как бы разместить еще несколько унций в том ограниченном весе, который ее семье было дозволено взять в путешествие. А рояль весил больше полутонны.

До того, как вышла замуж за Уолтера Хатчела, она работала диетической сестрой, что делало ее в какой-то мере полезной для группы колонистов, направляющейся к планете С. Но Уолтер, как главный эколог экспедиции, был одним из наиболее важных элементов в этой попытке. Его областью была биономика: наука об установлении тонкого равновесия растительности для поддержания жизни людей в чуждом мире.

Уолтер, связанный своей работой на базе в Уайт Сендз, не был дома в Сиэтле уже месяц, пока продолжался этот ответственный подготовительный период. Это оставило Маргарет наедине с детьми и массой проблем. Главной проблемой было то, что одним из детей был слепой пианист-вундеркинд, пребывающий в мрачном состоянии духа.

Маргарет взглянула на часы на стене своей кухни: три тридцать, время приступать к обеду. Она выкатила фильмоскоп из кухни по холлу в музыкальную комнату, чтобы тот не путался под ногами. Войдя в хорошо знакомое помещение, Маргарет внезапно почувствовала нерешительность. Она почти боялась слишком пристально рассматривать свое любимое кресло-качалку, или концертный рояль сына, или коврик с узорами из роз, с золотыми пятнами послеполуденного солнца на нем.

Это было ощущение нереальности — что-то похожее на чувство, охватившее ее в тот день, когда совет по колонизации сообщил им, что Хатчелы в числе избранных.

— Мы будем пионерами на планете С, — прошептала Маргарет. Но это не сделало окружающее более реальным. Она задумалась над тем, что испытывают сейчас остальные триста восемь колонистов. И что они думают относительно своего переезда в новый девственный мир.

Вскоре после отбора, когда всех их созвали в Уайт Сендз для предварительного инструктажа, молодой астроном прочитал короткую лекцию.

— Вашим солнцем будет звезда Гиансар, — произнес он, и голос его эхом отозвался в огромном зале, когда он указывал звезду на карте. — В хвосте созвездия Дракона. Ваш корабль будет шестнадцать лет идти в суб-макродрайве, чтобы пройти это расстояние от Земли. Вы, разумеется, уже знаете, что проведете все эти годы в анабиозе. Для вас все путешествие продлится несколько часов. Гиансар — звезда более холодная, чем наше Солнце. Однако планета С расположена к своему светилу поближе, и климат там мягче, чем на Земле.

Маргарет пыталась внимательно следить за словами астронома так же, как она делала это на всех прочих лекциях, но из всего сказанного остались только самые яркие моменты: оранжевый свет, более теплый климат, меньшая влажность. И ограниченный вес того, что дозволялось взять с собой семьдесят пять фунтов багажа на каждого взрослого и сорок фунтов на ребенка до четырнадцати лет…

Теперь, стоя в своей музыкальной комнате, Маргарет чувствовала себя так, словно это кто-то другой слушал лекцию. «Я должна быть взволнована и счастлива, — подумала она. — Почему же мне так грустно?»

В свои тридцать пять Маргарет выглядела на двадцать с хвостиком, имела хорошую фигуру и грациозную походку. В ее коричневых волосах проблескивали красные отсветы. Темные глаза, полные губы и твердый подбородок создавали впечатление скрытого огня.

Маргарет провела рукой по изогнутому краю крышки рояля, почувствовав выщербленку в том месте, где инструмент задел за дверь. Это произошло при переезде из Денвера. «Сколько же прошло времени? — спросила она себя. Восемь лет? Да… это было через год после смерти дедушки Мориса Хатчела… после того как он сыграл свой последний концерт на этом рояле».

Сквозь раскрытые задние окна Маргарет могла слышать свою девятилетнюю дочь Риту, наполняющую летний день звуками дискуссии о необычных насекомых, которые должны быть обнаружены на планете С. Ее аудитория состояла из приятелей неколонистов, благоговеющих перед славой их товарища. Рита называла планету исключительно «Рителла», именем, предложенным ею Службе Исследований и Дальней Разведки.

Маргарет подумала: «Если выберут Ритино название, мы никогда не услышим его окончания… в буквальном смысле!»

Осознание того, что целую планету могут назвать в честь ее дочери, заставило мысли Маргарет понестись по новому направлению. Она молча стояла в золотых тенях музыкальной комнаты, положив одну руку на рояль, принадлежавший отцу ее мужа, Морису Хатчелу — ЗНАМЕНИТОМУ Морису Хатчелу. Впервые Маргарет увидела что-то из того, о чем только сегодня утром говорили люди из службы новостей — что ее семья и другие колонисты были «избранными», и по этой причине их жизнь вызывала огромнейший интерес у каждого на Земле.

Она заметила на рояле коробку радара «глаз летучей мыши» своего сына и наплечную упряжь от нее. Это означало, что Дэвид был где-то рядом. Он никогда не пользовался коробкой поблизости от дома, где память служила ему вместо утраченного зрения. Коробка напомнила Маргарет, что надо передвинуть фильмоскоп в сторону, где Дэвид не споткнулся бы об него, когда вернется в комнату. Она прислушалась, размышляя, а не сидит ли Дэвид наверху, пытаясь облегчить электронное фортепиано, которое приготовили специально для условий космического полета. В мягких звуках дня не было и намека на его музыку, но ведь он мог и приглушить звук.

Маргарет вспомнила вспышку раздражения мальчика, завершившую сеанс общения со службой новостей перед самым ленчем. Главный репортер — «Как его звали? Бонауди?» — спросил о том, что они собираются делать с концертным роялем. У нее до сих пор в ушах стоял ужасный диссонирующий грохот, когда Дэвид обрушил свои кулаки на клавиатуру. Потом он вскочил и ринулся из комнаты — маленькая темная фигурка, полная бессильной ярости.

«Двенадцать, это такой эмоциональный возраст», — сказала она себе.

Маргарет решила, что ее печаль та же самая, что и у Дэвида. «Это разлука с тем, что тебе принадлежит… это отчетливое осознание того, что мы никогда не увидим эти вещи снова… что все, что у нас будет, это пленки да облегченные заменители». Ее охватила ужасная тоска. «Никогда больше не ощутить домашний уют, создаваемый столь многими вещами, пропитанными семейными традициями. Кресло Уолтера купили, когда обставляли наш первый дом. Швейную машинку привезла прапрабабушка Крисмен из Огайо. Огромная двойная кровать, сделанная специально под рост Уолтера».

Она резко отвернулась от рояля и ушла обратно на кухню. Это была белая облицованная кафелем комната с оборудованием черного цвета. Кухня-лаборатория, загроможденная сейчас грудами упаковок. Маргарет отодвинула в сторону папку с рецептами, лежащую на стойке рядом с раковиной. Она старалась не потревожить при этом клочок желтой бумаги, отметивший место, где она прервала копирование. Раковина все еще была завалена фамильным фарфором ее матери, приготовленным к космическому путешествию. Чашки и блюдца в специальной упаковке будут весить три с половиной фунта. Маргарет продолжила мытье посуды, размещая ее в паутинном каркасе упаковки.

На экране видеофона появилось лицо оператора.

— Резиденция Хатчелов?

Маргарет подняла над раковиной мокрые руки и ткнула в переключатель.

— Да?

— По поводу вашего вызова Уолтеру Хатчелу в Уайт Сэндз. Он все еще вне досягаемости. Мне попытаться еще через двадцать минут?

— Пожалуйста.

Экран погас. Маргарет ткнула в выключатель и продолжила мытье. Этим утром группа из службы новостей фотографировала ее за домашней работой. Ей было любопытно, как она и ее семья будут выглядеть на снимках. Репортер назвал Риту «подающим надежды энтомологом», а Дэвида представил как «Слепого пианиста-вундеркинда — одну из немногих жертв вируса ДРАМ, занесенного с необитаемой планеты А-4».

Со двора вошла Рита. Она была долговязым ребенком и не по годам развитым экстравертом. У нее были огромные голубые глаза, рассматривающие мир, пока ее собственные личные проблемы все еще дожидались решения.

— Я отчаянно голодна, когда мы будем ужинать?

— Когда я все приготовлю, — ответила Маргарет. Она с приступом раздражения отметила, что Рита обзавелась рваной паутиной в светлых волосах и полосой грязи поперек левой щеки.

«Зачем маленькой девочке увлекаться жуками? Это неестественно», подумала Маргарет и спросила:

— Откуда у тебя паутина в волосах?

— О, суккоташ! — Рита провела рукой по волосам, стерев возмутительную паутину.

— Откуда? — повторила Маргарет.

— Мама! Если кто-нибудь хочет узнать о насекомых побольше, то он неизменно сталкивается с подобными вещами! Мне только жаль, что я порвала паутину.

— Ну, а я огорчена, что ты до отвращения грязна. Ступай наверх вымойся и переоденься. Я не хочу, чтобы папа видел тебя в подобном виде.

Рита развернулась.

— И взвесься, — окликнула ее Маргарет. — Мне надо завтра сдать данные об общем весе нашей семьи за эту неделю.

Рита вприпрыжку выбежала из комнаты.

У Маргарет было отчетливое ощущение, что она слышала ворчливое «родители!». Звук детских шагов на лестнице стих. На втором этаже хлопнула дверь. Немного погодя Рита с грохотом скатилась по лестнице. Она вбежала на кухню.

— Мама, ты…

— У тебя не было времени, чтобы умыться, — проворчала Маргарет.

— Это Дэвид, — пискнула Рита. — Он выглядит странно и говорит, что не хочет никакого ужина.

Маргарет отвернулась от раковины, стараясь скрыть страх. Она по опыту знала, что Ритино «странно» может означать что угодно… буквально, что угодно.

— Что ты имеешь в виду под «странно», дорогая?

— Он такой бледный. Выглядит так, словно в нем нет никакой крови.

Маргарет вспомнила трехлетнего Дэвида. Тихая фигурка на больничной койке, телесного цвета питающие трубки, выходящие из его носа. Дэвид лежит бледный, и дыхание его такое тихое, что трудно уловить движение грудной клетки.

Она вытерла руки полотенцем.

— Пойдем посмотрим. Может быть, он просто устал.

Дэвид лежал на кровати, прикрыв одной рукой глаза. Близился вечер, и комната была погружена в полутьму. Глазам Маргарет потребовалось какое-то время, чтобы приспособиться к мраку. «Не потому ли слепые стремятся к темноте, что это дает им преимущество перед зрячими?» Она подошла к кровати. Мальчик был худощав и темноволос — в отца. У него был узкий подбородок и твердая линия рта, как у его деда Хатчела. Сейчас Дэвид выглядел таким хрупким и беззащитным… и Рита была права — ужасно бледным.

Маргарет, припомнив свой опыт медсестры, взяла руку Дэвида и пощупала пульс.

— Тебе нехорошо, Дэви? — спросила она.

— Я не хочу, чтобы ты меня так называла. Это детское имя. — Тонкие черты его лица были неподвижны.

Маргарет вздохнула.

— Извини, я забыла. Рита сказала, что ты не хочешь ужинать.

Рита вошла в комнату из коридора.

— Он положительно выглядит ослабевшим, мама.

— Сколько она еще будет меня опекать?

— Кажется, нам звонят, — сказала Маргарет. — Сходи проверь, Рита.

— Твои намерения до отвращения очевидны, — фыркнула Рита. — Если ты не хочешь, чтобы я была здесь, то просто скажи. — Она повернулась и медленно удалилась из комнаты.

— У тебя что-нибудь болит, Дэвид? — спросила Маргарет.

— Я просто устал, — проворчал он. — Почему ты не оставишь меня в покое?

Маргарет пристально посмотрела на него, пораженная его сходством с дедом Хатчелом. Это сходство становилось жутким, когда мальчик садился за рояль. Тот же жгучий трепет, тот же музыкальный гений, что заставлял слушателей набиваться в переполненные залы. «Наверное, именно потому, что «Стейнвей» принадлежал его деду, он страдает от разлуки с ним. Рояль — это символ унаследованного им таланта».

Она похлопала сына по руке и села на кровать рядом с ним.

— Тебя что-то беспокоит, Дэвид?

Черты его лица исказились, и он отвернулся.

— Уходи! — буркнул он. — Просто оставь меня одного!

Маргарет вздохнула, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей отчаянно захотелось, чтобы Уолтер не работал на своей пусковой площадке. Сейчас она крайне в нем нуждалась. Маргарет еще раз вздохнула. Она знала, что должна делать. Кодекс колонистов гласил, что любые признаки недомогания должны рассматриваться врачом. Маргарет в последний раз похлопала Дэвида по руке и спустилась в прихожую. Она позвонила доктору Моуэри, закрепленному за ними медику. Он сказал, что будет примерно через час.

Когда Маргарет заканчивала разговор, вошла Рита, спросив:

— Дэвид умрет?

Все напряжение и раздражение этого дня выплеснулось в крике Маргарет:

— Что же ты за маленькая гадкая дрянь!

Она сразу же пожалела об этом. Остановилась, привлекла Риту к себе и вполголоса извинилась.

— Все нормально, мама, — всхлипнула Рита. — Я понимаю, каково тебе сейчас.

Полная раскаяния Маргарет пошла на кухню и приготовила любимую еду своей дочери — сандвичи с тунцом и шоколадный коктейль.

«Я слишком разнервничалась. Дэвид на самом деле не болен. Это все из-за жаркой погоды и подготовки к отъезду». Она отнесла сандвич и коктейль для мальчика, но тот по-прежнему отказывался есть. В его комнате царила атмосфера какого-то крушения. В голову лезла история о ком-то, кто умер просто потому, что утратил волю к жизни.

Маргарет спустилась обратно на кухню и погрузилась там в работу, пока не пришел вызов от Уолтера. Вид мужа успокоил ее.

— Я так соскучилась по тебе, дорогой, — промурлыкала она.

— Это долго не продлится, — сказал Уолтер. Он улыбался, чуть отклонившись в сторону, и выглядел очень усталым. — Как там поживает моя семья?

Его очень обеспокоил рассказ о Дэвиде.

— Доктор уже прибыл? — спросил Уолтер.

— Что-то опаздывает. Должен был быть в шесть, а уже полседьмого.

— Наверное, слишком занят. Не похоже, чтобы Дэвид был действительно болен. Скорее всего просто расстроился… возбуждение перед отъездом. Позвони мне, как только его осмотрит врач.

— Позвоню. Я думаю, что он очень огорчен тем, что мы оставляем здесь рояль твоего отца.

— Дэвид знает, что это от нас не зависит. — Уолтер улыбнулся. — Боже, представляешь что было бы, если бы мы протащили эту штуку на корабль? Доктор Чарлсуорси просто бы чокнулся!

— Почему бы ему этого не предложить? — улыбнулась в ответ Маргарет.

— Ты хочешь, чтобы я с ним поссорился?

— Как продвигаются твои дела, дорогой? — увильнула от ответа Маргарет.

Лицо Уолтера стало серьезным. Он вздохнул.

— Мне пришлось сегодня разговаривать с вдовой бедняги Смайта. Она отправилась собирать его вещи. Это было так мучительно. Старик опасался, что она все равно захочет участвовать в полете… но… — Уолтер покачал головой.

— Нашли ему замену?

— Да. Молодой парень из Ливана. Зовут Терик. Жена у него очень симпатичная. — Уолтер посмотрел мимо нее на кухню. — Похоже, что ты приводишь все в порядок. Уже решила, что мы с собой возьмем?

— Кое-какие вещи. Хотела бы я быть такой же решительной, как и ты. Определенно мы возьмем мамин сервиз и серебро… для Риты, когда она будет выходить замуж… и Утрилло, что твой отец купил в Лиссабоне… мои драгоценности — это около двух фунтов… а о косметике я не буду беспокоиться. Ты говорил, что мы сможем сами ее производить…

В кухню вбежала Рита и оттолкнула Маргарет в сторону.

— Привет, папа!

— Привет, сорвиголова. Чем занималась?

— Составляла каталог своей коллекции жуков и пополняла его. Мама поможет мне заснять образцы, как только я все подготовлю. Они такие ТЯЖЕЛЫЕ!

— Как это она только согласилась подойти к твоим жукам!

— Папа, они не жуки — они экспонаты!

— Для твоей мамы они только жуки, милая. Теперь, если…

— Папа! Тут еще одно дело. Я рассказала Раулю — это новенький в нашем квартале — про тех, похожих на ястребов, насекомых на Рителле, что…

— Это не насекомые, милая. Это адаптировавшиеся амфибии.

Рита нахмурилась.

— Но в докладе Спенсера четко сказано, что они покрыты хитином и что они…

— Погоди! Тебе нужно прочитать тот технический отчет, который я принес домой месяц назад. У этих созданий метаболизм на основе меди и у них много общего с рыбами этой планеты.

— О, ты думаешь, мне нужно специализироваться в морской биологии?

— Не все сразу, милая. Теперь…

— Папа, а уже известно, когда мы улетаем? Я так хочу побыстрее оказаться на Рителле.

— Этого еще не определили, милая. Но мы можем узнать об этом в любую минуту. Теперь дай мне поговорить с мамой.

Рита отодвинулась назад.

Уолтер улыбнулся жене.

— Кто у нас растет?

— Хотела бы я знать.

— Слушай… не беспокойся насчет Дэвида. Уже прошло девять лет с тех пор… с тех пор, как он выздоровел после вируса. Все тесты показывают его полное излечение.

«Да, вылечился, если не принимать во внимание отсутствие оптических нервов». Маргарет выдавила улыбку.

— Я знаю, что ты прав. Это какой-то пустяк, над которым мы вместе посмеемся, когда… — Зазвонил колокольчик на входной двери. — Наверное, это доктор.

— Позвони мне, когда он осмотрит Дэвида.

Маргарет услышала шаги бегущей к двери Риты.

— Пора закругляться, милый, — сказала она, послав мужу воздушный поцелуй. — Я люблю тебя.

Уолтер поднял вверх два пальца в знаке победы и подмигнул.

— Я тоже. Выше нос.

Связь прервалась.

Доктор Моуэри был седовлас, с кремневым лицом, вечно куда-то спешил и имел обыкновение кивать и знающе (но невразумительно) бурчать себе под нос. Сумку с инструментами он держал в руках. Доктор погладил Риту по голове, крепко пожал руку Маргарет и настоял на том, чтобы осмотреть Дэвида без свидетелей.

— Мамаши лишь будоражат атмосферу и мешают врачам, — сказал он и подмигнул, чтобы смягчить яд своих слов.

Маргарет отправила Риту в верхнюю комнату и осталась ждать в верхнем холле. На обоях между дверью в комнату Дэвида и углом холла было сто шесть вставок с цветочным узором. Она уже приступила к подсчету столбиков балюстрады, когда наконец появился доктор. Он мягко закрыл за собой дверь и задумчиво кивнул.

Маргарет застыла в ожидании.

Доктор Моуэри кашлянул, прочищая горло.

— Что-нибудь серьезное? — встревожилась Маргарет.

— Не то чтобы… Давно он в таком состоянии… апатичный и расстроенный?

Маргарет проглотила комок в горле.

— Он слегка изменился с тех пор, как мы купили электронное пианино… оно должно было заменить «Стейнвей» его деда. Вы это имеете в виду?

— Изменился как?

— Непослушный, вспыльчивый… хочет все время быть один.

— Полагаю, что у вас нет возможности прихватить с собой рояль, заметил доктор.

— О, Боже мой… он должно быть весит всю тысячу фунтов, — сказала Маргарет. — А электронный инструмент только двадцать один фунт. — Она прочистила горло. — Это все из-за рояля, доктор?

— Возможно, — доктор Моуэри сделал первый шаг по лестнице вниз. — Не похоже, чтобы это было что-то органическое. Своими инструментами я ничего не смог обнаружить. Я хочу, чтобы доктор. Линквист и еще кое-кто осмотрели его сегодня вечером. Доктор Линквист — наш главный психиатр. А тем временем я попытаюсь уговорить мальчика что-нибудь съесть.

Маргарет подошла к доктору.

— Я медсестра. Если с мальчиком что-нибудь серьезное, то вы можете мне рассказать…

Он переложил сумку в правую руку и похлопал ее по плечу.

— Не беспокойтесь, дорогая. Колонистам полезно иметь музыкального гения. Мы не позволим, чтобы с ним что-нибудь случилось.

У доктора Линквиста было круглое лицо и циничные глаза падшего херувима. Голос его исходил волнами, разливаясь над слушателями и затягивая тех в водоворот. Психиатр и его коллеги пробыли с Дэвидом почти до десяти вечера. Потом доктор Линквист отпустил остальных и спустился в музыкальную комнату, где его ждала Маргарет. Он сел на скамейку у рояля, ухватившись руками за деревянный выступ рядом с ним.

Маргарет заняла свое кресло-качалку. Это был единственный предмет из мебели, о котором она жалела. От долгого использования кресло приобрело контуры, точно соответствующие ее фигуре, а его грубая матерчатая обивка несла успокаивающее своеобразие дружеской теплоты.

Из окна доносилось звонкое пиликание сверчков.

— Мы можем сказать совершенно определенно, что все дело именно в этом рояле, — сказал Линквист. Он хлопнул ладонями по коленям. — Вы не думали о возможности оставить мальчика на Земле?

— Доктор!

— Я бы попросил вас подумать.

— С Дэви настолько серьезно? — спросила Маргарет. — Я имею в виду, в конце концов… все мы будем скучать по нашим вещам. — Она потерла подлокотники кресла. — Но, во имя неба, мы…

— Я не музыкант, — произнес Линквист. — Хотя критики утверждают, что ваш мальчик гений… но сейчас не выступает, потому что не хочет осложнений… я имею в виду ваш отъезд и все прочее. Наверное, вы понимаете, что мальчик преклоняется перед памятью деда?

— Он просмотрел все старые стерео, прослушал все старые пленки. Ему было только четыре, когда дед умер, но Дэви помнит все, что они делали вместе. Это было… — Она пожала плечами.

— Дэвид отождествляет свой унаследованный талант со своим унаследованным роялем. Он…

— Но рояль можно заменить, — воскликнула Маргарет. — Разве не может один из наших столяров или плотников скопировать…

— Нет, — сказал Линквист. — Никаких копий. Это уже не будет рояль Мориса Хатчела. Видите ли, ваш мальчик слишком зациклился на том, что унаследовал свой талант от деда… так же, как унаследовал рояль. Он это увязывает вместе. Мальчик верит в то, что если утратит рояль, то потеряет и талант. И тут у вас возникают серьезные проблемы.

Маргарет покачала головой.

— Но дети свыкаются с этими…

— Он не ребенок, миссис Хатчел. Или, правильнее сказать, он не ТОЛЬКО ребенок. Он еще и гений. Это слишком хрупкое состояние.

Маргарет почувствовала, что у нее пересохло во рту.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне не хотелось бы напрасно вас тревожить, миссис Хатчел. Но видите ли, если мальчик лишится таланта… Ну, он может умереть.

Она побледнела.

— О, нет. Он…

— Иногда такое случается, миссис Хатчел. Мы могли бы попробовать кое-какие процедуры, но у нас нет времени. Ожидается, что дату вашего отбытия скоро объявят. А такое лечение длится годами.

— Но Дэвид…

— Дэвид развит не по годам и чересчур эмоционален. Он вложил в свою музыку гораздо больше, чем допустимо для здоровья. Частично это объясняется слепотой, частично потребностью в музыкальном самовыражении. Для гения Дэвида это равносильно самой жизни.

— Мы не сможем оставить его, — прошептала Маргарет. — Мы просто не сможем. Вы понимаете. Мы настолько близки друг другу, что мы…

— Может, вам отказаться от полета и позволить кому-либо другому занять ваше место…

— Это бы убило Уолтера… моего мужа. Он жил ради этого полета. — Она покачала головой. — В любом случае, я не уверена, что мы могли бы просто отказаться. Помощник Уолтера, доктор Смайт, погиб в авиакатастрофе близ Феникса на прошлой неделе. Замену уже подобрали, но, я думаю, вы понимаете, насколько важна работа Уолтера для выживания колонии.

— Я читал про Смайта, но не обратил внимания на такой аспект проблемы, — кивнул Линквист.

— Я для колонии не важна, — продолжила Маргарет. — И дети, естественно, тоже. Но экологи — от них зависит успех всей нашей попытки. Без Уолтера…

— Тогда мы просто должны найти выход из этой ситуации, — сказал Линквист и встал. — Мы придем завтра, чтобы еще раз осмотреть Дэвида, миссис Хатчел. Доктор Моуэри заставил его принять кое-какие таблетки, а потом дал успокаивающее. Мальчик крепко проспит всю ночь. Если же все-таки возникнут какие-то осложнения, позвоните по этому номеру. — Он вытащил из бумажника визитку и вручил ее Маргарет. — Проблема с весом, это весьма неприятно. Я уверен, что все было бы нормально, если бы он смог прихватить это чудовище с собой. — Линквист похлопал по крышке рояля. — Что ж… спокойной ночи.

Когда Линквист ушел, Маргарет прислонилась к входной двери.

— Нет, — прошептала она. — Нет… нет… нет… — Немного погодя она прошла к аппарату в гостиной и позвонила Уолтеру. На вызов сразу же ответили. Маргарет заметила, что муж встревожен, и потянулась к нему, пытаясь успокоить.

— Ну что, Маргарет? С Дэвидом все в порядке?

— Дорогой, это… — она сглотнула. — Это из-за рояля. «Стейнвей» твоего отца…

— Рояль?

— Доктор просидел здесь весь вечер и ушел несколько минут назад. Психиатр говорит, что если Дэвид утратит рояль, то может потерять и музыку… а если он потеряет музыку, то может… умереть.

Уолтер моргнул.

— Из-за рояля? О, конечно, должно быть что-то…

Маргарет пересказала ему все, что узнала от доктора Линквиста.

— Мальчик так сильно похож на папу, — сказал Уолтер. — Тот однажды устроил скандал из-за того, что скамеечка у рояля оказалась на полдюйма ниже, чем надо. Господи! Я… Линквист сказал, что мы можем сделать?

— Он сказал, что если бы мы могли взять с собой рояль, это бы решило…

— Эту громадину? Эта проклятая штуковина весит больше тысячи фунтов! Это втрое больше, чем весь багаж, разрешенный нашей семье.

— Я знаю. Я ничего не могу придумать. Вся эта неразбериха с подготовкой к полету, а теперь… Дэвид.

— Полет! — рявкнул Уолтер. — Великий Боже! Я чуть не забыл со всеми этими тревогами о Дэвиде. Сегодня вечером определили дату отлета. — Он посмотрел на свои часы. — До старта четырнадцать дней и шесть часов плюс-минус несколько минут. Старик сказал…

— Четырнадцать дней!

— Да, но у вас есть только восемь дней. Эта дата сбора колонии. Погрузочные команды отправятся за вашим багажом после полудня…

— Уолтер! Я даже не решила, что… Я была уверена, что у нас есть еще хотя бы месяц. Ты сам говорил…

— Я знаю. Но производство горючего опередило график, и долговременный прогноз погоды благоприятен. И это часть психологии — не затягивать отъезд. Тогда шок внезапности не позволяет развиться ностальгии.

— Но что мы будем делать с Дэвидом? — Маргарет прикусила нижнюю губу.

— Он не спит?

— Не думаю. Ему дали успокаивающее.

Уолтер нахмурился.

— Я хочу утром поговорить с Дэвидом. В последнее время я слишком мало уделял ему внимания, но…

— Он понимает, Уолтер.

— Я в этом уверен, но хочу сам его увидеть. Мне бы хотелось выкроить время и заехать домой, но сейчас так много дел. — Он покачал головой. — Я просто не понимаю, как ему могли поставить такой диагноз! Вся эта суета из-за рояля!

— Уолтер… ты не привязан к вещам. Для тебя это место занимают люди и идеи. — Она опустила глаза, пытаясь не расплакаться. — Но некоторые люди могут любить и неодушевленные предметы… вещи, означающие уют и безопасность. — Маргарет сглотнула.

— Полагаю, что я просто не понимаю, — покачал головой Уолтер. — Хотя мы что-нибудь придумаем. Рассчитывай на это.

Маргарет выдавила из себя улыбку.

— Я знаю, что ты сделаешь это, дорогой.

— Теперь, когда известно время отлета, это поможет ему забыть о своих привязанностях к вещам.

— Наверное, ты прав.

Уолтер взглянул на свои наручные часы.

— Пора закругляться. У меня идут кое-какие эксперименты. — Он подмигнул. — Я по вам соскучился.

— И я, — прошептала Маргарет.

Утром был звонок от Престера Чарлсуорси, директора колонии. Его лицо возникло на экране фона в кухне Маргарет как раз тогда, когда она закончила сервировать завтрак для Риты. Дэвид все еще в постели. И Маргарет ни одному из них не сказала про дату отлета.

У Чарлсуорси были костистые черты лица и нервные манеры. Он производил впечатление неотесанного, мужлана до тех пор, пока вы не замечали острый, пристальный взгляд его бледно-голубых глаз.

— Извините, что вас побеспокоил, миссис Хатчел.

Маргарет попыталась успокоиться.

— Ничего страшного. Мы все равно ждали звонка от Уолтера. Я думала, что это он.

— Я только что с ним разговаривал, — сказал Чарлсуорси. — Он рассказал мне про Дэвида. Утром мы получили рапорт доктора Линквиста.

После бессонной ночи с периодическими посещениями Дэвида, Маргарет чувствовала, что ее нервы звенят от раздражающей беспомощности. Она с готовностью ухватилась за наихудшее объяснение, которое пришло ей в голову. — Вы вычеркнули нас из списка колонистов! — выпалила она. — Вы нашли другого эколога…

— Нет, миссис Хатчел! — Доктор Чарлсуорси глубоко вздохнул. — Я знаю, что мой звонок покажется вам странным, но наша маленькая группа будет в одиночестве в чуждом мире. Почти десять лет мы будем очень зависимы друг от друга… пока не доберется следующий корабль. Мы все должны делать вместе. Я просто хочу вам помочь.

— Извините, — ответила она. — Но сегодня ночью мне практически не удалось поспать.

— Я прекрасно вас понимаю. Поверьте, мне бы очень хотелось отправить Уолтера домой сейчас. — Чарлсуорси пожал плечами. — Но это невозможно. После смерти бедняги Смайта Уолтеру пришлось нести дополнительный груз. Без него мы не сможем подготовиться к колонизации.

Маргарет провела языком по пересохшим губам.

— Доктор Чарлсуорси, существует ли возможность… я имею в виду… рояль — взять его на корабль?

— Миссис Хатчел! — Чарлсуорси отпрянул назад от своего экрана. — Он, должно быть, весит с полтонны!

Маргарет вздохнула.

— Я позвонила сегодня утром в компанию, которая перевозила рояль в этот дом. Они проверили свои записи. Рояль весит тысячу четыреста восемь фунтов.

— Вопрос закрыт! В конце концов… нам пришлось отказаться от важной техники, которая весила вполовину меньше!

— Я в отчаянии. Все время думаю над словами доктора Линквиста. О том, что Дэвид умрет, если…

— Конечно, — сказал Чарлсуорси. — Вот поэтому я вам и позвонил. Я хочу, чтобы вы знали о том, что нами предпринято. Мы послали этим утром Гектора Торреса на фабрику Стейнвея. Гектор — один из краснодеревщиков нашей колонии. Люди Стейнвея великодушно согласились раскрыть все свои секреты, чтобы Гектор смог изготовить точную копию этого рояля — соответствующую во всех деталях. Филипп Джексон, один из металлургов, сегодня днем последует за Гектором по тому же поводу. Я уверен, что когда вы расскажете об этом Дэвиду, то он успокоится.

Маргарет вытерла слезы.

— Доктор Чарлсуорси… я не знаю, как мне благодарить вас.

— Не надо благодарностей, моя дорогая. Мы одна команда… и в одной упряжке. — Он кивнул. — А теперь окажите мне, пожалуйста, любезность.

— Конечно.

— Если сможете, постарайтесь не беспокоить Уолтера на этой неделе. Он исследует мутации, что могут позволить нам скрещивать земные растения с уже растущими на планете С. Сейчас он проводит заключительные тесты с образцами грунта. Это решающие тесты, миссис Хатчел. Они позволят нам сэкономить несколько лет на начальной стадии установления нового экологического баланса.

— Конечно. Мне жаль, что я…

— Не извиняйтесь. И не беспокойтесь. Мальчику только двенадцать. Время залечивает любые раны.

— Я уверена, что это сработает.

— Отлично, — сказал Чарлсуорси. — Вот это дух. Звоните мне, если понадобится какая-нибудь помощь… в любое время суток. Мы одна команда. И в одной упряжке.

Связь прервалась. Маргарет стояла перед фоном, глядя на пустой экран.

Сзади раздался голос Риты.

— Что он там сказал насчет даты отлета?

— Она уже определена, дорогая, — ответила Маргарет. — Нам надо быть вместе с папой в Уайт Сэндз через восемь дней.

— Вау! — Рита вскочила, опрокидывая посуду со своим завтраком. — Мы улетаем! Мы улетаем!

— Рита!

Но Рита уже выскочила из комнаты. Ее «восемь дней!» донеслось от прихожей.

— Рита! — Маргарет шагнула к двери кухни.

Ее дочь бежала обратно по холлу.

— Я расскажу ребятам!

— Успокойся! Ты так шумишь…

— Я ее слышал. — Это был Дэвид, стоящий наверху лестницы. Он медленно спустился, придерживаясь за перила. Его лицо казалось белым, словно яичная скорлупа. Дэвид шел, пошатываясь и приволакивая ноги.

Маргарет глубоко вздохнула и рассказала ему о плане доктора Чарлсуорси насчет рояля.

Дэвид остановился двумя ступеньками выше нее, опустив голову. Когда Маргарет закончила, он сказал:

— Он не будет тем же самым. — Дэвид обошел вокруг нее и направился в музыкальную комнату. Вся его походка была пронизана отчаянной безысходностью.

Маргарет вихрем влетела обратно на кухню. В ней полыхала гневная решимость. Она услышала следом за собою медленные шаги Риты и проговорила не оборачиваясь:

— Рита, какой вес ты можешь изъять из своего багажа?

— Мама!

— Мы возьмем этот рояль! — отрезала Маргарет.

Рита подошла к ней.

— Но всей нашей семье разрешено взять только двести тридцать фунтов! Мы не сможем…

— Нас в группе триста восемь, — сказала Маргарет. — Каждому взрослому выделено семьдесят пять фунтов, каждому ребенку — сорок фунтов. — Она нашла свой кухонный блокнот и заполнила его цифрами. — Если каждый пожертвует всего четырьмя фунтами и двенадцатью унциями, мы сможем взять этот рояль! — Боясь передумать, Маргарет повернулась к сушилке для посуды и смела упаковку с фарфоровыми чашками и блюдцами своей матери в коробку для мусора. — Вот! Подарок для тех, кто купит наш дом! И это три с половиной фунта!

Она заплакала.

Рита посерьезнела.

— Я оставлю свою коллекцию насекомых, — прошептала она, потом зарылась головой в платье матери и тоже принялась всхлипывать.

— Почему вы плачете? — спросил Дэвид. Коробка с «глазом летучей мыши» была прикреплена на его плечах. Лицо было искажено страданием.

— Дэви… Дэвид, мы попытаемся взять с собой твой рояль, — вытерла слезы Маргарет.

Подбородок Дэвида вздрогнул, лицо на мгновение разгладилось, но потом снова исказилось.

— Конечно. Просто вышвырнут кое-какие папины семена и несколько инструментов и приборов ради моего…

— Есть другой путь.

— Что за другой путь? — его голос выдавал борьбу с надеждой, что могла разбиться вдребезги.

Маргарет объяснила свой план.

— Клянчить? — спросил Дэвид. — Просить людей поступиться своими собственными…

— Дэвид, мир, который мы собираемся колонизировать, будет пустым и холодным — самый минимум удобств, однообразная одежда. Почти никакой утонченности или тех вещей, что служат для нас символом принадлежности к цивилизованному обществу. Тут и помогут настоящий земной высокого качества рояль и… человек, чтобы играть на нем. Это поможет нашему моральному духу и сдержит тоску по дому, которая обязательно возникнет.

Невидящие глаза Дэвида, казалось, пристально смотрели на нее, пока длилось молчание. Потом он сказал:

— Это будет для меня ужасная ответственность.

Маргарет почувствовала, что гордится своим сыном.

— Я рада, что ты так к этому относишься.

Маленькая брошюра с инструкциями и советами, розданная на первом сборе в Уайт Сэндз, содержала имена и адреса всех колонистов. Начав с верха списка, Маргарет позвонила Сельме Эткинс из Литл Рок, жене главного зоолога экспедиции.

Миссис Эткинс была смуглой миниатюрной женщиной с пламенными волосами и кипучей натурой. Она оказалась прирожденным конспиратором. Прежде, чем Маргарет закончила объяснять, в чем проблема, Сельма Эткинс уже вызвалась возглавить видеофонный комитет. Она набросала имена потенциальных участников и спросила:

— Даже если мы утрясем вес, как мы доставим эту штуку на борт?

Маргарет была озадачена.

— А что плохого в том, чтобы просто показать, что общий вес в пределах дозволенного, и передать рояль людям, упаковывающим вещи на корабле?

— Чарлсуорси никогда на это не пойдет, милочка. Он в ярости из-за того, что пришлось отказаться от большого количества оборудования. Он бросит один взгляд на тысячу четыреста восемь фунтов рояля и скажет: «Это будет резервный комплект атомного генератора!» Мой муж говорит, что ему пришлось просверлить дыры в упаковочных ящиках ради спасения нескольких унций веса!

— Но как же мы сможем тайком протащить…

Сельма щелкнула пальцами.

— Я знаю! Оззи Льюкен!

— Льюкен?

— Корабельный стюард. Вы его знаете: здоровый коняка с рыжими волосами. Он выступал на одной из встреч — ну, знаете — все о том, как сберегать вес при упаковке и как пользоваться специальными контейнерами.

— А, да. Так что там насчет него?

— Он женат на старшей дочери моей четвероюродной сестры Бетти. Ничего, кроме маленького семейного нажима. Это подействует.

— А он не предпочтет отправиться с этим прямиком к Чарлсуорси? спросила Маргарет.

— Ха! — бросила Сельма. — Вы не знаете нашу родню со стороны Бетти!

Утром появился доктор Линквист в сопровождении двух консультантов-психиатров. Они провели с Дэвидом час и спустились в кухню, где Маргарет и Рита заканчивали микрофильмовать папки с рецептами. Дэвид последовал за ними и встал в дверях.

— Очевидно, что мальчик выносливее, чем я думал, — сказал Линквист. Вы уверены, что ему никто не говорил, что он сможет взять с собой рояль? Надеюсь, вы не обманули его, чтобы он почувствовал себя получше.

Дэвид нахмурился.

— Доктор Чарлсуорси отказался взять рояль, когда я его попросила. Но он отправил двух специалистов на фабрику Стейнвея, чтобы они смогли сами его изготовить.

Линквист повернулся к мальчику.

— И теперь с тобой все в порядке, Дэвид?

Дэвид поколебался, потом ответил:

— Я же понимаю насчет веса.

— Что ж, я полагаю, ты взрослеешь, — сказал Линквист.

Когда психиатры ушли, Рита повернулась к Маргарет.

— Мама! Ты им солгала!

— Она не лгала, — произнес Дэвид. — Она говорила правду.

— Но не всю, — сказала Маргарет.

— Это то же самое, что и солгать, — заявила Рита.

— Прекрати! — отрезала Маргарет. — Дэвид, ты уверен, что хочешь оставить свои брайлевские тексты?

— Да. Это шестнадцать фунтов. Мы приобрели брайлевский комплект для выдавливания текстов и печатную машинку. Я могу отпечатать новые копии всего, что мне понадобится, если Рита будет мне диктовать.

К трем часам они добились от главного стюарда Освальда Льюкена согласия протащить рояль на борт, если они сумеют подогнать вес с точностью до унции. Но на прощание Льюкен им сказал:

— Но чтобы старик об этом не пронюхал. Он и так в ярости из-за того снаряжения, которое нам пришлось урезать.

К семи тридцати Маргарет суммировала весомые пожертвования первого дня: шестьдесят одно обязательство на общую сумму двести семь фунтов и семь унций. «Слишком мало, — подумала она. — Но я не могу их винить. Мы все привязаны к нашему имуществу. Разлучаться со всеми теми мелочами, что связывают нас с прошлым и Землей, это так трудно. Придется еще изыскивать возможности». Она порылась в памяти в поисках тех вещей, что можно изъять, осознавая бесполезность тех немногих фунтов, что были в ее распоряжении.

К десяти часам утра третьего дня у них было пятьсот пятьдесят четыре фунта и восемь унций от ста шестидесяти их приятелей-колонистов. Были также ровно двадцать бурных отказов. Маргарет очень боялась, что один из этих двадцати может выдать их заговор.

И Дэвид опять погружался во мрак. Он сидел на скамеечке у рояля в музыкальной комнате. Одна рука Дэвида отсутствующе гладила клавиши, которых касались пальцы деда.

— У нас получается меньше четырех фунтов на человека, так? — спросил Дэвид.

— Да. — Маргарет потерла щеку.

Рояль издал мягкий аккорд.

— Мы не сможем этого сделать, — сказал Дэвид.

В комнате вздымались вибрирующие флюиды музыки.

— В любом случае, я не уверен, что мы вправе просить об этом людей. Они уже столь много отдали, а тут мы…

— Успокойся, Дэви.

Он пропустил мимо ушей детское имя, добиваясь от клавиш плавного пассажа Дебюсси.

Маргарет закрыла руками глаза и беззвучно заплакала от усталости и разочарования. Но слезы, исходившие из пальцев Дэвида на рояле, были еще горше.

Немного погодя он встал, медленно вышел из комнаты и поднялся по лестнице. Маргарет слышала, как закрылась дверь его спальни. Утрата неистовства его поступков резала ее, словно ножом.

Звонок фона прервал голубые мечтания Маргарет. Она приняла вызов на переносной аппарат в холле. На экране появилось лицо Сельмы Эткинс. Она была подавлена.

— Мне только что позвонил Оззи, — выпалила она. — Кто-то обо всем донес Чарлсуорси.

Маргарет прикрыла рот рукой.

— Ты рассказывала мужу о том, что мы делаем? — спросила Сельма.

— Нет. — Маргарет покачала головой. — Я собиралась, но потом испугалась того, что он скажет. Ты же знаешь, как они дружат с Чарлсуорси.

— Ты хочешь сказать, что он наябедничал бы на свою собственную жену?

— Нет, но он мог бы…

— Что ж, сейчас ему дают нагоняй, — вздохнула Сельма. — Оззи говорит, что вся база трясется. Он кричал на Уолтера и стучал кулаками по столу и…

— Чарлсуорси?

— А кто же еще? Я позвонила, чтобы предупредить тебя. Он…

— Но что нам делать? — спросила Маргарет.

— Мы прибегнем к маскировке, милочка. Отступим и перегруппируемся. Позвони, как только переговоришь с ним. Может, мы сумеем разработать новый план.

— У нас есть пожертвования от большей половины колонистов, — сказала Маргарет. — Это означает, что они на нашей стороне. Мы можем начать…

— В данный момент организация в колонии представляет собой диктатуру, а не демократию. Но я подумаю об этом. А теперь, пока.

Дэвид подошел к ней сзади, когда связь прервалась.

— Я слышал. С нами покончено, так?

Фон зазвонил прежде, чем она ему ответила. Маргарет щелкнула переключателем. На экране появилось лицо Уолтера. Он выглядел измученным.

— Маргарет, — сказал он. — Я звоню из офиса доктора Чарлсуорси. Уолтер глубоко вздохнул. — Почему ты со мной не посоветовалась? Я мог разъяснить тебе глупость подобного поведения.

— Еще чего!

— Но тайком протащить рояль на корабль! Я изо всех…

— Я думаю о Дэви! — отрезала Маргарет.

— Боже! Я это знаю! Но…

— Когда врач сказал, что он может умереть, если потеряет свой…

— Но, Маргарет! Тысячефунтовый рояль!

— Тысяча четыреста восемь фунтов, — поправила она его.

— Давай не будем спорить, дорогая, — сказал Уолтер. — Я восхищаюсь тобой… и я люблю тебя, но не могу позволить подвергать опасности единство колонистов… — Он покачал головой. — …Даже ради Дэвида.

— Даже если это убивает твоего собственного сына?

— Я не собираюсь его убивать. Я эколог, помнишь? Это моя работа, сохранять жизнь группы… и вашу! И я…

— Папа прав, — перебил его Дэвид.

— Я не знал, что ты здесь, сынок, — сказал Уолтер.

— Все в порядке, папа.

— Минуточку, — это был Чарлсуорси, втиснувшийся в экран рядом с Уолтером. — Я хочу знать, какой резерв веса у вас набрался.

— Зачем? — спросила Маргарет. — Чтобы вы могли подсчитать, сколько еще научных ИГРУШЕК можно прихватить с собой?

— Я хочу знать, насколько вы приблизились к успеху в вашем маленьком проекте.

— Пятьсот пятьдесят четыре фунта и восемь унций. Пожертвования от ста шестидесяти человек!

Чарлсуорси поджал губы.

— Всего лишь треть от того, что необходимо. А такими темпами вы успеха не добьетесь. Если бы у вас был какой-то шанс, то я благословил бы на это дело. Но вы сами видите, что…

— У меня есть идея, — сказал мальчик.

Чарлсуорси посмотрел на него.

— Ты Дэвид?

— Да, сэр.

— И что ты придумал?

— Сколько будет весить клавиатура и рама со струнами из моего рояля? У вас есть люди на фабрике…

— Ты хочешь сказать, что из твоего рояля можно взять только это? спросил Чарлсуорси.

— Да, сэр. Он не будет тем же самым… он будет лучше. У него будут корни в обеих мирах — часть рояля с Земли, а часть с планеты С.

— Будь я проклят, эта идея мне нравится! — Чарлсуорси обернулся. Уолтер, позвони Филу Джексону на завод Стейнвея. Выясни, сколько будет весить этот кусок рояля.

Уолтер покинул поле экрана. Остальные ждали. Немного погодя Уолтер вернулся, сказав:

— Пятьсот шестьдесят два фунта приблизительно. Гектор Торрес тоже был на связи. Он уверен, что сможет точно воспроизвести недостающие части.

Чарлсуорси улыбнулся.

— Вот именно! Я сошел с ума… мы так отчаянно нуждаемся во многих вещах. Но может, нам нужно именно это — для морального состояния.

— С правильным моральным состоянием мы сможем сделать все вещи, которые нам понадобятся, — сказал Уолтер.

Маргарет отыскала в ящике фона блокнот и исчеркала его цифрами.

— Я сейчас поищу способ добрать те несколько фунтов, что нам понадобятся…

— Сколько еще? — спросил Чарлсуорси.

Маргарет взглянула на свой блокнот.

— Семь фунтов и восемь унций.

Чарлсуорси глубоко вздохнул.

— Пока я еще не в своем уме, позвольте мне сделать широкий жест. Миссис Чарлсуорси и я пожертвуем семь фунтов и восемь унций для будущего культуры нашего нового дома.

Нечто азартное

«Отличный отель для отдыха — не азартный».

Белый щит с голубой надписью высился возле края дороги, рядом с ним качались на ветру тонкие камышинки.

Хел Ремсен прочитал надпись и остановил автомобиль. Повернувшись к своей, уже шесть часов, жене он уловил насыщенный цветочный аромат ее духов. Он улыбнулся, теперь у него есть эти тонкие черты в пылкой оболочке. Светлые короткие волосы Хела спутались от долгой езды в открытой машине. Волосы Рут тоже были в беспорядке, а закат окрасил их в темно-красный цвет. Это делало ее похожей на прекрасную пикантную куколку.

— Да? — спросил он.

— Хел, я никогда не видела раньше этого места, — она прищурилась, — оно напоминает тюрьму. Поехали дальше.

Рут внезапно вздрогнула, прижалась к мужу, который пытался построить их гнездышко в пустыне. Портик закрывал отель, и было видно только лестницу, в конце которой расположилась площадка.

Хел пожал плечами и усмехнулся. Он представил себя мальчишкой, который признается в краже у кухарки чего-нибудь вкусного.

— Я признаюсь, — сказал он, — что твой муж — незаменимый стрелок из «Фоулер электроник», — он запнулся. — Может, вернемся в «Меридиан»?..

— Мне действительно не нравится это место, — повторила она. Ее лицо прояснилось. — Дорогой, ведь это наша первая ночь.

Он повернулся и глянул на отель.

— Это все из-за солнца, — сообщил он, — от заката окна похожи на большие красные глаза.

Рут прикусила нижнюю губу, любуясь зданием. Лучи заходящего солнца отражались на песке, рисуя красные полосы вокруг холмиков и зажигая огоньки на стеклах и рамах отеля.

— Хорошо, — согласилась она.

Он завел двигатель и развернул машину.

— Скоро уже стемнеет, — сказал Хел. — Хорошо, что мы на колесах. Он остановил машину в темноте портика.

Старый швейцар в помятой форме стоял в двух шагах от них. Желтый свет проникал из вестибюля через двойные двери и рисовал их силуэты на земле.

Поговорив со швейцаром, Хел открыл дверцу для Рут. Вышел сам и опустил верх машины.

— Там сзади две сумки, — сказал он. — Мы остановимся здесь только на ночь.

Он запер машину и прошел в здание. В вестибюле было прохладно. Звук шагов эхом разносился по всему помещению. Хелу показалось странным отсутствие растений и украшений на стенах. Тишина была жутковатой, он ожидал лучшего. Они подошли к полукруглому столу. Хел нажал кнопку вызова. Повторил сигнал и повернулся к швейцару, укладывающему багаж. «Если появится женщина — то наверняка старуха», — подумал Хел. Но из-за двери, странной, неуклюжей походкой вышел мужчина. Он протянул Хелу журнал и ручку. Тот, внезапно осознав свое новое семейное положение, откашлялся и произнес:

— У вас найдется что-нибудь подходящее?

— У нас есть комната номер четыреста семнадцать в северо-западном крыле, — ответил мужчина.

— И это все? — поинтересовался Хел. Он посмотрел на Рут и глубоко вздохнул, ощущая внезапное беспокойство.

Мужчина подошел к плану на стене.

— Вот ваш номер, — сказал он и ткнул куда-то пальцем.

— Соглашайся, — попросила Рут, — ведь это только на одну ночь!

Хел пожал плечами, взял ручку и красиво вывел:

«Мистер и миссис Гарольд Б. Ремсен, Сонома, Калифорния».

Мужчина забрал ручку у Хела, закрыл журнал и своей своеобразной походкой обошел стол, словно исполняя какой-то ритуал.

— Сюда, пожалуйста, — произнес он, взяв их багаж.

Они пересекли вестибюль и вошли в лифт. Рут держалась за руку Хела, крепко прижимаясь. Он поддерживал ее, ощущая дрожь тела. Он рассматривал спину лифтера, зеленая форма которого была беспорядочно изборождена складками. Хел кашлянул.

— Мы свернули налево, а теперь думаем, что все-таки лучше вернуться к «Меридиану».

Лифтер молчал.

— Это был неправильный поворот, — сказала Рут.

— Ничего подобного, никаких неправильных поворотов, — отозвался мужчина. Лифт остановился. Он открыл дверь, взял багаж. — Сюда, пожалуйста.

Хел посмотрел на жену. Она приподняла брови и пожала плечами.

— Философ, — прошептал он.

Бесконечный коридор наполняла тьма, струящаяся из окон. Сквозь окно они увидели ночную пустыню. Яркие звезды рассыпались над горизонтом. Серебряное мерцание разливалось по потолку, свечение мягко опускалось на темный ковер, прямо под ноги.

Коридор закончился. Лифтер открыл номер и включил свет. Он остановился в дверях, дожидаясь, пока войдут Хел и Рут.

Хел остановился в желтом сиянии на пороге, улыбнулся новобрачной и сделал приглашающий жест рукой. Рут покраснела, тряхнула головой и твердо вошла в комнату. Он хихикнул и зашел следом.

В комнате были низкие потолки. Двойная кровать стояла в удалении. Справа расположился металлический столик. Первая дверь, которую они заметили, вела в ванную комнату. Другая дверь скрывала пустую темноту клозета. Рут нерешительно подошла к столику и начала снимать поясок. Лифтер поставил их сумки возле кровати.

— Что вы имели в виду, когда сказали: «Ничего подобного. Никаких неправильных поворотов»? — спросила Рут.

Лифтер пожал плечами, и на его зеленой форме появились новые складки.

— Все дороги куда-нибудь приводят, — сказал он, повернулся и направился к выходу. Хел сунул ему в карман чаевые. Лифтер, не обратив на это внимания, прошел к двери и закрыл ее за собой.

— Да я бы…

— Хел! — Рут прикрыла рот рукой и бросилась к двери.

Хел дернулся, почувствовав панику в ее голосе.

— У этой двери нет внутренней ручки, — проговорила Рут.

Он посмотрел на дверь.

— Вероятно, здесь потайной замок или электронный датчик, — сказал он и подошел поближе.

Хел прощупал поверхность двери, исследовал стены по обе стороны он нее.

Рут ходила следом за ним, уцепившись за его руку. Он чувствовал, как она дрожит.

— Хел, я боюсь, — прошептала она. — Давай уйдем отсюда и…

— Пожалуйста, не волнуйтесь! — перебил ее грохочущий голос.

Хел вздрогнул, обернулся, пытаясь определить направление звука. Он почувствовал, как пальцы Рут впились в его руку. Женщина дрожала.

— Сейчас вы проживаете в «Отличном отеле для отдыха», — произнес голос. — У вас не будет никаких неприятностей, пока вы соблюдаете одно наше правило: «Не играть в азартные игры!» Вам это запрещается. Все азартные устройства будут уничтожены, если вы посмеете ослушаться!

— Я хочу уехать отсюда, — взволнованно произнесла Рут.

Хелу все это представилось ночным кошмаром. Он уже прикидывал время, когда нужно проснуться. Но все это было реальностью: Рут, запертая дверь, серые стены.

— Какой-то жестяной фанатик, — пробормотал он.

— Возможно, вы захотите выйти, — продолжал голос, — но у вас может не оказаться выбора там, куда вы пойдете. Там вы не будете знать, что делать и когда. Свобода выбора, далекая от безотлагательных решений, — это игра. Здесь вам предлагается шанс. Вы имеете абсолютную гарантию предопределения.

— Что это за притон? — прорычал Хел.

— Вы слышали правило, — произнес голос. — Вы решили остаться. Ваш выбор сделан.

«Что же будет дальше? — размышлял Хел. — Почему я не послушался Рут, когда она предлагала выйти?»

Рут вцепилась в его руку, но он ничем не мог ей помочь, так как сражался с собственным страхом.

— Хел, давай уедем отсюда, — снова попросила она.

— Забота? — проговорил Хел. — Что-то в этом есть несправедливое…

Он похлопал жену по руке с некоторой долей уверенности.

— Давай… спустимся… в… вестибюль, — сказал Хел, четко выделяя слова, и сжал руку жены.

— Да, я хочу выйти, — выдохнула Рут.

«Куда же мы выйдем? — размышлял Хел. — На дверях нет ручки». Он выглянул в окно: по ту сторону от них была только ночь.

— Вы приняли решение спуститься в вестибюль? — спросил голос.

— Да, — ответил Хел.

— Ваше решение окончательно? — поинтересовался голос. — Время изменится, когда вы выйдете.

«Время изменится, — подумал он. — Рут была права: тюрьма».

— Что-то произошло с нами? — спросила Рут. Она повернулась и спрятала лицо у него на груди. — Дорогой, пусть с нами ничего не случится!

Он крепко прижал ее, осматривая комнату. Вдруг дверь резко открылась.

— Просто открылась дверь, — сказал он. — Успокойся!

Хел вывел жену из комнаты и подвел к лифту. Лифтера не было, но машина сработала автоматически, и вскоре они спустились вниз.

Люди!

Вестибюль изменился. Он был заполнен людьми. Тишина. Осторожные люди прохаживаются парочками и небольшими группами.

— Я видела, как вы входили, и решила с вами поговорить, — было произнесено старым дрожащим женским голосом.

Хел и Рут повернулись к говорившей. У той оказалось узкое, покрытое шрамами лицо, обрамленное сединой. Сухонькая старушка была одета в старомодное голубое платье, которое было для нее явно великовато.

Хел попытался что-нибудь сказать, но страх закрывал ему рот.

— Я несколько раз представляла себе, как вы принимаете решение, сказала старушка. Когда она смотрела на них, ее глаза поблескивали. Время остановилось для меня. — Она кивнула. — По-видимому, вы не в состоянии разговаривать со мной, потому что ваше решение неопределенно. Я воспринимаюсь вами как нечто нематериальное.

Она тряхнула седой головой и продолжила:

— Я знаю, что вы хотите спросить. Вы заблудились. К тому же вы, кажется, новобрачные. Тем хуже.

Хел попытался заговорить, но у него опять ничего не получилось. Он почувствовал, как обмякла Рут. На ее лице не было ни кровинки.

— Я могу вам рассказать про этот отель, — продолжила старушка. — Просто некоторые больницы слишком далеко. Почему он расположен именно здесь, мы не знаем. Но совершенно уверены в том, что здесь полагается делать. Здесь положено излечиваться от привычки играть в азартные игры.

Снова старушка закивала, как бы отвечая сама себе.

— У меня была эта привычка. Мы благодарны отелю за отсутствие азарта. Иногда отель помогает заблудшим обрести самих себя. Разве можно решать вопросы, играя в рулетку!

Хел вспомнил грохочущий голос в номере: «Не играть в азартные игры!».

Вдруг в центре вестибюля низенький человек, одетый по моде двадцатых годов, резко схватился за горло. Он опустился на пол с тихим стоном.

Хел почувствовал, что ночной кошмар возвращается.

Снова появился швейцар. Он быстренько пробежал по вестибюлю, оттаскивая упавшего мужчину в угол.

— Некоторые просто умирают, — проговорила старушка. — Я все вижу в ваших глазах. Время вашей смерти было выбрано, когда вы вошли сюда. Даже путь ваш будет смертью. — Она вздрогнула. — Некоторые дороги не из приятных.

Ужас охватил Хела.

Старушка вздохнула:

— Вы хотите знать, есть ли надежда убежать отсюда? — Она пожала плечами. — Возможно. Некоторые просто исчезают. Но может быть, есть другой… путь.

Неожиданно у Хела прорезался голос.

— Здесь должен быть выход, — сказал он.

Старушка схватилась за голову.

— Нет. Время, когда вы могли говорить, закончилось, когда вы вышли из номера.

Злясь от бессилия, Хел сделал два коротких глубоких вдоха. Он схватил руку Рут. Должен быть какой-то выход, и он обязан его найти. Хел нашел монету в кармане и подбросил ее в воздух.

— Орел или решка?

Монета упала.

— Вы оказались умнее этого места, — сказала старушка. — Вы не должны играть… все азартные приспособления уничтожаются.

Хел поразмыслил. «Это будет… Глупо. Но еще глупее терпеть этот кошмар».

— Я и моя жена сейчас будем играть, — проговорил он. — Мы будем играть в азартную игру при помощи отеля и монеты.

В вестибюле воцарилась тишина. Он сжал руку Рут и посмотрел на недоуменное лицо старушки.

— Моя монета уничтожит отель, или отель уничтожит монету, провозгласил он. — В зависимости от результата мы примем решение.

Стены отеля задрожали.

Хел подбросил монету.

Они стояли в одиночестве на песчаном холме, лунный свет заливал пустыню мерцающим серебром. Хел увидел свою машину, стоящую на соседнем холме.

Рут прижалась к нему, всхлипывая.

— Я надеялся, что они все слышат меня, — сказал Хел. — Это отель-робот. Он уничтожил себя, когда сам стал причиной азарта.