Иванус Двуликий

Глава 10.

Металлическая дверь при касании отдает морозом и заперта, другая ведёт в миниатюрное помещение, выкрашенное изнутри зелёной краской. В нём темно и одиноко, квадратное оконце, ведущее наружу, заперто на амбарный замок. На окошке висит табличка – «Закрыто. Ушла на склад». Странно, мы только что оттуда. Чтобы выбраться на улицу, приходится вернуться в кладовку – металлическая дверь закрыта изнутри на простой засов. На глаза попадается документ, который почему-то кажется мне важным. На мятой бумажке корявым почерком выведено: бутылка водочная, винная или пивная: 0, 5 литра – 12 копеек. Бутылка винная: 0,7 литра – 17 копеек. Далее написаны цены на молочную, майонезную и сметанную бутылки – видимо, мы попали в магазин, торгующий пустой посудой: у нас такого точно нет. Первая странность параллельного мира: зачем покупать пустую бутылку, если можно купить полную и запросто сделать её пустой? Я решаю прихватить бумагу с собой и на досуге поразмыслить над этим парадоксом: если мы собираем информацию об этом мире, то документ может иметь отношение к нашим поискам – просто никогда не знаешь, что может пригодится.

Разница между мирами видна мгновенно – в параллельной Москве ночью выпал снег. Он продолжает понемножку падать, покрывая белой наледью тротуары с уже проложенными тропами, мокрую мостовую, плечи и макушки одиноких прохожих и не до конца упавшую пожухлую листву деревьев. Я жалею, что не надел шапку – в нашем мире осень ещё не закончилась. Пестиримус семенит рядом, оставляя на снегу полоску следов.

Оборачиваюсь, то, откуда мы выбрались – кирпичный сарай, пристроенный к глухому торцу трёхэтажного дома. Прохожие выглядят, как обычные люди; у них одна голова, и по паре рук и ног. Никто задом наперёд не ходит, хотя я на это надеялся.

– На твой взгляд, есть отличия?

– Кроме выпавшего снега, – ворчит мой спутник, шлёпая мокрыми лапами по раскисшей слякоти, – пока особой разницы не вижу.

Впрочем, при более тщательном изучении нового мира, отличий обнаруживается всё больше: здесь никто не улыбается. В нашем мире улыбка – это норма. После кризиса тридцатых всё было так плохо, что всё решили – хватит! И сибирское движение «Вы что такие хмурые?» заставило всю страну сначала улыбнуться, а потом захохотать: тебе плохо не потому, что всё плохо, а потому что ты так себя чувствуешь – вот мы друг другу с той поры и улыбаемся. Не похоже, что до такой простой мысли здесь кто-то додумался – прохожие ходят понуро, у них короткие и настороженные взгляды. Вокруг всё серое: дома, люди, даже погода. В одежде – ни оранжевого, ни красного: про то, что существуют яркие цвета, они что, ничего не знают? Обитатели параллельной Москвы одеты удивительно одинаково, на всех что-то вроде униформы: кажется, что всё, что на них нахлобучено, от пальто до ботинок, произведено поточным методом на конвейере в одном очень унылом месте. У мужчин по-армейски короткие причёски – они, что вчера с войны вернулись? Джинсы, в нашем мире всеобщая униформа, здесь ещё не изобрели, как и расклешённые брюки, у нас в них пол-Москвы ходит. Писк сезона, высоченные каблуки в мужской обуви, здесь не известны.

Впрочем, я излишне критичен – это из-за неважного завтрака: не так-уж здесь всё плохо. На улицах – тишина, автомобильные пробки отсутствуют, нам-бы такое движение транспорта! Может, потому что, они на таких рыдванах ездят – ни одной знакомой модели автомобиля!

Из Троицкого переулка мы сворачиваем на Четвёртую Мещанскую – я знаю это место! Впереди просматривается Садовое кольцо, школа находится за поворотом к Цветному бульвару.

– А я могу здесь встретить самого себя? – столь простая и очевидная мысль посещает меня только сейчас. – Ну, вдруг?

Здорово! я вышел из подземки, иду по своей улице. Навстречу саму себе – из арки нашего дома выхожу тоже я: «Привет-привет!» Общаемся, рассказываем друг другу, что у нас нового, – это чтобы не путаться самому и не нервировать окружающих многократными вопросами: «А куда делся торт из холодильника?» А как это было бы удобно – один из нас в университете дремлет на лекции, а другой – на подмосковную дачу уехал, тётушку проведать. Везде и всюду успеть можно!

– Что, во второй раз?

Стоп! И что это означает?

– Не понял? – возможно, песик в курсе? – Я что, уже сам с собой встречался?

И, когда это случилось? Может, напившись, я раздваиваюсь? Кроме доктора Джекила появляется ещё один мистер Хайд? Эти безобразия он творит? Пока один «я» веселится и танцует, а второй «я» в это время блюёт в унитаз? Не помню такого!

На Садовом кольце слышится далёкий рокот, дальний перекрёсток пересекает военный тягач, за собой он волочит огромную зелёного цветы трубу, похожую на цистерну. Наконец-то появляется что-то яркое: это колонна людей, а красный цвет – у флагов и транспарантов, которые они несут в руках. Мы опоздали – колонна превращается в отдельных пешеходов, лозунги сворачиваются, шествие заканчивается у грузовиков, в которые складывают красные знамёна, в их кузовах исчезают портреты каких-то немолодых людей с серьёзными лицами. Остаются только красные флажки вдоль улицы, назначение которых мне не понятно. Может, они на волков охотятся?

И тут я обнаруживаю ещё одно принципиальное отличие двух миров – здесь нет ни единой рекламы! Нигде! Никаких «Зарядись энергией сбитня!», «Диетических Кока-Кол» или «Боярских квасов»! Единственное, что отдалённо похоже на наше безудержное раздолье слоганов: «Партия – наш рулевой», это загадочная надпись на парапете дома, где у нас обычно размещают светящиеся рекламные лозунги. Но это сооружение на рекламу не очень-то похоже! Объёмные буквы из металла, размером в человеческий рост, выкрашены в красный цвет – я пытаюсь понять, чтобы это значило. Работает-ли в этом мире логика из мира нашего, мне не известно, однако всё равно попробуем: слово «партия» имеет несколько значений. Во-первых, это партия товара. Ну, выходит совсем-уж бессмыслица, – партия товара не может рулить его обладателем! Хорошо: рассмотрим термин «партия» в значении политической ассоциации. Вероятно, такая партия объединяет людей, имеющих отношение к перевозкам – тех, кто чем-то рулит. Я – гений! это политическая реклама партии владельцев большегрузного транспорта! В нашем мире такого нет, здесь – пожалуйста: есть такая партия!

– Не отвлекайся. Давай поищем школу с книжками.

Это несложно. Она должна находиться на том же месте, где школа, в которой я когда-то учился. Мы огибаем угол, и я останавливаюсь – моя школа исчезла! Старый особняк, начала девятнадцатого века постройки, бесследно испарился. На его месте расположился девятиэтажный параллелепипед, эдакая машина для жилья, его балконы увешаны постиранным бельём и всё теми же красными флажками.

Спрашиваю у прохожего про местонахождение ближайшей школы. Может, у меня что-то с лицом не так: в его взгляде проскальзывает лёгкое недоумение, однако мне подробно и вежливо объясняют, как до неё добраться. Это трёхэтажное здание недавней постройки, жёлтый кирпич его стен ещё не покрылся слоем московской копоти. Странно, в школе никого нет, хотя сегодняшнее утро было субботой, и нынешний день теоретически должен быть в обоих мирах учебным. Добро пожаловать, входная дверь не заперта, в вестибюле пахнет краской и не по-школьному тихо: пустая школа – самое сиротливое здание на свете. Место сторожа вакантно, его нигде не видно, а на мой призывный клич: «Алло! Люди! Ау-у-у!» никто не отвечает. Я решаю проявить инициативу и самостоятельность: на стене расположен шкаф со стеклянной дверцей, на крючках рядами висят ключи. Всё просто – нахожу нужный с биркой «Библиотека».

В моём мире школьные библиотеки размещаются на вторых этажах. Мы поднимаемся по лестнице – в этом мире они находятся там-же. Интерьер и его содержимое такие-же: барная стойка, за которой не наливают, столы с настольными лампами, художественная литература на стеллажах, журналы на столике. Нахожу полку с учебниками, нас интересуют история, литература, география. Математика, химия и физика нам не понадобятся – отличия наших физических законов от местных мне кажутся не принципиальными. Складываю добычу стопкой, извлекаю ремень из джинсов – всё перетягиваю ремнём: надеюсь, штаны из-за этого по дороге домой не потеряются.

Спускаемся по лестнице: в вестибюле школы нас ждёт сюрприз! Люди, которых я надеялся встретить несколько минут назад, отыскались: у выхода нас ожидает троица, все – с очень серьёзными лицами. На двоих униформа: серые шинели, очень похожие на военные, на плечах погоны, на головах – фуражки с красным околышем. Третий – ну вылитый сторож! Дедушка, родной – где-же ты был раньше?

– Вот он! Вяжи его! – скорее всего, именно старик и вызвал полицию, он возмущён и кипит, как самовар, только пар из ушей не идёт. – Книжки у деток украл, бандит!

Пестиримус испаряется. Вот только что крутился под ногами, спрашивал, почему писатели Горькими бывают: всё, нету! Это какой-то народной приметой сделалось – как только в атмосфере планеты запахнет жаренным, мой четвероногий спутник мгновенно исчезает! Проходится отдуваться за двоих: я пытаюсь объяснить уважаемым стражам порядка и законности, что книги мне крайне необходимы и что я непременно их верну. Мои аргументы никого не убеждают.

– Пройдёмте в отделение, гражданин! Вещественные улики заберите с собой. А вы, товарищ, будете свидетелем.

Сторож счастлив служить родине и отечеству, или это – одно и тоже? Он натягивает на себя потёртое пальтишко и кепку, на его пиджаке я замечаю медаль с удивительной надписью – «За победу над Японией». Это что, Цусима? Оборона Порт-Артура? За сражение под Мукденом? На улице раскисло, снег неспешно продолжает превращаться в лужи и слякоть, сторож запирает школьную дверь, и наша процессия цепочкой двигается по улице, заставляя прохожих оборачиваться. Отделение полиции оказывается рядом, оно имеет неприметный вход и вывеску красного цвета – в этом мире обожают красное! Я совершаю очередное открытие – вывеска сообщает, что полиция в их мире именуется милицией, это значит полисмен будет называться милицменом? В предбаннике околотка нас встречает гражданин с мутным взором, он одиноко сидит на длинной скамье перед остеклённой стойкой, при нашем появлении он громко затягивает:

– Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут…

За стойкой находится ещё один милицмен в серой форме, ему не до песен – он одновременно разговаривает по телефону и по рации. Мы толпой следуем по тёмному коридору, отпертая дверь ведёт в прокуренный кабинет с громоздким сейфом и столом, заваленным картонными папками, нижняя часть стен помещения выкрашена в красивый тёмно-коричневый цвет. На стене – фотография в рамке: бровастый мужчина, с жёлтыми звёздами на груди. Улики самой ужасной кражи века, как и самого задержанного, то есть меня, размещают на деревянную скамью, сторож опасливо садиться рядом, над столом загорается настольная лампа, похожая на огромную консервную банку. Полицейские-милиционеры вешают свои шинели на колченогую вешалку, старший из них садиться напротив, а тот, что помоложе, приоткрывает форточку и втыкает в розетку электрический чайник. Становится шумно.

Старший извлекает из стола типографски отпечатанные листы коричневой бумаги, своими номерованными пунктами и пустыми графами те походят на опросные анкеты.

– Ну-с, приступим. Состав преступления: задержанный проник в школьную библиотеку с целью хищения детской литературы, – милиционер макает перо в чернильницу и пишет крупными буквами. – Ваши фамилия, имя, отчество? Молодой человек, у вас документики при себе имеются?

– Но мы поднимем, гордо и смело, знамя борьбы на рабочее дело… – Из-за сквозняка дверь приоткрывается, из-за неё доносится пение. Полисмен набирает короткий номер и говорит у трубку:

– Это лейтенант Сергеенко. Слышь, Петро! Отпусти ты певца этого, с ним только одна морока. Сам подумай – человек какие песни поёт? Революционные! И что ты в протоколе напишешь? Задержан за пение «Варшавянки»? Кем? Нами, царскими жандармами? На пятьдесят третью годовщину октябрьской революции? Спроси только, он сам до дому дойдёт? А лучше, приедет УАЗик, пускай патруль его отвезёт!

У моего собеседника маленькие глазки небесно-голубого цвета, белесые ресницы, пухлые и розовые от уличного холода щеки. Фуражка полицейскому явно великовата, она съезжает ему на уши, отчего те оттопыриваются, а их владелец начинает походить на игрушечного клоуна – у меня в детстве была такая игрушка. Я нахожу его действия по отношению к нетрезвым певцам революционного фольклора вполне гуманными, а его самого – вполне симпатичным и вызывающим доверие.

– Увы, не имею привычки носить с собой.

– Что, и паспорта нет? Трудовой книжки?

Я не понимаю вопроса, о чём и чистосердечно информирую представителя органов власти: паспорт у меня только заграничный, а что, бывают другие? Теоретически имеются права на вождение автомобиля, социальная страховка, но о трудовой книжке я даже не слышал: я почему-то решаю говорить правду, сдуру решив, что честность – лучшая политика.

– Что и трудовой книжки нет? Да вы тунеядец!

На окне кабинета, стыдливо прикрытом никогда нестиранными шторами, я замечаю решётки. Вот надо-же было так влипнуть!

– Господа! – я обращаюсь к полицейским, стараясь быть максимально корректным. – Это недоразумение! У вас нет веских оснований меня задерживать! Я требую адвоката!

Видимо, я говорю что-то не то – двое в серой форме недоумённо смотрят друг на друга, потом на меня. В несвежем воздухе полицейского околотка виснет долгая и томительная пауза.

– Вот я как печёнкой чуял! – произносит сторож злобно, отодвигаясь на самый край скамьи. – Контра белогвардейская!

– Слушай! – обращается один коп к другому так, словно я неожиданно испарился и более не существую. – Придётся майору звонить. Пусть он сам с КГБ связывается, не нашего ума это дело!

– Верно! Мне этот парнишка с самого начала показался подозрительным. Ну не наш человек! Одет не по-нашенски, говорит странно, учебники ворует. Только майору ты сам звони. Сегодня – седьмое, праздничный день. Он уже за стол уселся и на грудь принял. А ты сам знаешь, что в таком виде его лучше звонками с работы не нервировать. Помнишь, что на прошлый Первомай было? Когда драчунов в Делегатском сквере повязали и сюда, в отделение доставили?

– Нет, я звонить не стану, – говорит тот, что помоложе. – Мне ещё пожить хочется!

– Шпрехен зи дойч? – спрашивает меня ветеран Цусимской победы. – Я-я-а?

– Тогда давай запрём этого волосатика в обезьянник, до утра понедельника посидит – может поумнеет! И говорить научится по-человечески.

Новое словечко – «обезьянник» мне не известно, но о его точном значении догадаться несложно: похоже, что туда, куда меня отправят – это не зоопарк. Лица полицейских перестают казаться милыми, а сама ситуация, в которую я умудрился вляпаться из беззаботно-комичной становится мрачноватой: мне только за решётку на пару суток не хватало угодить! И где только Пестиримуса носит!

– Точно! Майор в понедельник придёт злой, с бодуна. А мы ему – этого хиппи. Вот, товарищ майор, шпиёна словили! И нам с тобой – по медали!

Ветеран обороны Порт-Артура затравленно зыркает со скамейки, копы по-детски веселятся, они стукают друг друга ладошками:

– По ордену! Боевого красного знамени! Служу Советскому Союзу!

Когда я начинаю понимать, что участь моя незавидна, а впереди – кандалы и Сибирь, в стене из ниоткуда возникает временной проём. Почему-то на этот раз он выглядит иначе – это не футбольные ворота и не арка готического собора, а ржавая металлическая дверь с круглым иллюминатором посередине. Такую дверь я видел в фильме про подводников, она запирается колесом, похожим на штурвал. Дальше – всё, как в кино: «Погружение! Убрать перископ!» Колесо со скрежетом начинает вращаться, дверь тяжело открывается, в её проёме я вижу болонку с разноцветными ушами – нам только тельняшки не хватает. Двое в серой форме замирают с раскрытыми ртами, у того, что сидит напротив, хорошо видны гланды – спасибо, но я не врач: пациент, рот закройте! Прошу прощения, господа! Мы у вас засиделись! Au revoir3! Нас ждут неотложные дела, я же вам объяснял – нам мир нужно спасать! Я смотрю, который нынче час: пятнадцать тридцать семь, и выдёргиваю головку часов: время – стоп! И тут я допускаю непростительную ошибку – полицейский напротив сидит слишком близко, в радиусе действия волшебных часов: всё вокруг замирает, кроме его физиономии – его рот наконец-то захлопывается, зато голубые глазки округляются и начинают часто моргать. Дожидаться, когда он моргать перестанет, мне не хочется, поэтому я нагло хватаю со скамьи вещественные доказательства своих тяжких и многочисленных преступлений и с разбегу ныряю в портал.

– Кто пустил сюда собаку!

Вот он – сладкое ощущение свободы! Возникает знакомое чувство невесомости, моё зрение мгновенно меняется на панорамное, хотя смотреть особо не на что – кругом темно, как у афроамериканца в вигваме. Впрочем, когда мои глаза адаптируются к темноте, я понимаю, что заблуждался – вокруг небосвод, полный звёзд. Я и мой верный лохматый друг – вечные скитальцы в этом холодном мире, Млечный Путь своим скопищем светил опоясывает нас, одиноких странников, Полярная звезда – вот наш компас во мраке и неизменный ориентир. Словом, вид, как в планетарии.

Увы, идеальную гармонию Вселенной нарушает пронзительная трель свистка. Мы с пёсиком недоумением смотрим друг на друга, потом – по сторонам. Это – не закипевший чайник, а свистит точно не в голове – нам приходится ложиться на обратный курс. По возвращении в исходную точку нашего неудачно начатого путешествия мы наблюдаем сцену, достойную кисти художника с талантом Гойи – уж очень она живописна: в межзвёздном пространстве одиноко висит полицейский, надув щёки, он дует в свисток во всю силу лёгких.

– Это невозможно! – сообщает мне Пестиримус о том, что я и сам прекрасно вижу. – Как он сюда попал?

Я беру продолжающего свистеть копа за шиворот и волоку обратно к порталу. Дверь ещё существует, я пытаюсь протиснуть в неё свистуна головой вперёд, однако та скрипит, но пропускать того не желает.

– Может, ногами вперёд? – советует пёсик.

Несмотря на то, что я пытаюсь со всей силой впихнуть его обратно, портал заупрямился и впускать полисмена обратно не желает – может, ему свист не нравиться?

– Ногами вперёд выносят покойников – может, нам этого свистуна прикокнуть?

Ясно сформулированные намерения приносят нужный результат – свисток издаёт заключительную руладу, а сам свистун недоумённо смотрит то на меня, то на болонку: я могу только предполагать, о чём бедолага может сейчас думать! Ему точно не позавидуешь – из уюта привычного кабинета оказаться в компании подозреваемого, у которого внезапно обнаружилось второе лицо, тщательно скрываемое от органов, и его говорящего пса, парящих в открытом космосе: увы, сегодня стенки временного тоннеля ничего, кроме звёздного неба, не показывают.

– Первый раз такое наблюдаю! – Пестиримус хлопает глазами, его уши стоят торчком. – Чума собачья!

– И что с ним делать?

– Придётся забрать с собой. Не бросать же его здесь. Своим свистом он все секунды распугает.

Втроём перемещаемся к входу в наш мир. Полицейский ведёт себя смирно, больше не свистит и перестаёт говорить «Ва-ва-ва-ва!» По дороге с его головы едва не слетает фуражка, тот едва успевает её поймать и, пристроив ремешок под подбородок, поглубже водружает себе на голову.

– Нам тут чужие фуражки без надобности, – ворчит Пест по-стариковски. – Без того все временные тоннели всякой дрянью замусорили. Не пройти, не проехать!

Удивительно – в наш мир милиционер без проблем пролезает. Порталом оказывается дверца телефонной будки, мы втроём едва помещаемся внутри, из неё открывается прекрасный вид на Садовое Кольцо. Пестиримус сердито тявкает и отчётливо произносит неприличное слово – растяпа-полисмен умудряется наступить ему на лапу, а мы этого очень не любим.

– И куда его девать? – спрашиваю я у пса-сквернослова. – Не ко мне же домой?

– На Божедомке есть православный приют, сдадим туда. Завтра я его заберу, попробую переправить обратно.