История Рунного посоха

Глава первая Граф Брасс

Однажды утром граф Брасс, лорд-хранитель Камарга, заседлал рогатую лошадь, намереваясь осмотреть свои земли. Он ехал, пока не достиг небольшого холма, на вершине которого высились руины, оставшиеся с незапамятных времен. То были развалины готической церкви с толстыми каменными стенами, отполированными ветрами и ливнями и по большей части скрытыми плющом. Плющ принадлежал к цветущему виду, и в это время года лиловые и янтарно-желтые цветки заполняли темные проемы окон вместо некогда украшавших их витражей.

Все конные прогулки графа Брасса неизменно заканчивались на этих руинах. Он ощущал свою схожесть с ними: они были старыми, как и он; они пережили немало потрясений, как и он; и еще, как и он, они как будто закалились под разрушительным воздействием времени, вместо того чтобы сдаться. Холм, на котором стояли руины, порос высокой жесткой травой, морскими волнами колыхавшейся на ветру. Холм был окружен обширными, казавшимися нескончаемыми болотами Камарга – пустынный ландшафт населяли белые дикие быки, рогатые лошади и гигантские алые фламинго, такие огромные, что с легкостью могли унести взрослого человека.

Светло-серое небо дышало дождем; солнце расточало зыбкий водянистый свет, играя на полировке тяжелого медного доспеха: от панциря и гладкого, без украшений, шлема до ярких кольчужных звеньев, нашитых на кожу перчаток и сапог. У бедра графа покачивался в такт движению тяжелый широкий меч. Граф Брасс был высоким и кряжистым мужчиной. Он горделиво нес на своих широких плечах довольно-таки крупную голову, а внимательный взгляд золотисто-карих глаз, загорелая кожа и рыжие, как и густые усы, волосы делали его и вовсе похожим на легендарного титана, на ожившую медную статую, неуязвимую, неуничтожимую и бессмертную. По крайней мере, слухи о том ходили и в Камарге, и за его пределами.

Однако те, кто были знакомы с графом Брассом лично, прекрасно знали: он человек. Самый что ни на есть настоящий: верный друг и опасный враг, чей гнев мог заставить содрогаться от ужаса. Любитель повеселиться, выпить и вкусно поесть, фехтовальщик и наездник, не знающий себе равных. Знаток истории и человеческой природы. Нежный и неукротимый любовник. Граф Брасс с его раскатистым, звучным голосом, с его бьющей через край жизненной силой просто не мог не стать легендой, ведь если сам он был личностью исключительной, таковы же были и его дела.

Глядя вдаль, на юг, где море сливалось с небом, граф Брасс похлопал лошадь по голове, почесал затянутой в кольчужную перчатку рукой меж ее острыми, закрученными спиралью рогами. Лошадь зафыркала от удовольствия, а всадник улыбнулся и, откинувшись в седле, тряхнул поводьями. Теперь их путь лежал вниз по склону холма, а потом тайной тропинкой через топи – к северным башням, скрытым за горизонтом.

Небо еще больше потемнело, когда граф добрался до первой башни и увидел ее охранника – силуэт вооруженного воина вырисовывался на фоне небосклона. Хотя на Камарг ни разу не нападали с тех пор, как граф Брасс занял место своего продажного и преступного предшественника, прежнего лорда-хранителя, существовала некоторая опасность, что остатки армий, разбитых на западе Темной Империей, могут забрести в эти земли в поисках поживы. Стражник, как и все воины графа, был вооружен огненным копьем диковинной формы и мечом в четыре фута длиной, дрессированный ездовой фламинго стоял рядом, привязанный к зубчатой стене, здесь же помещался гелиограф – прибор, передающий сообщения соседним башням.

В башнях имелось и другое оружие – оружие, которое создал и установил сам граф, однако часовые знали о том, как оно работает, лишь в теории – они ни разу не видели его в действии. Граф Брасс говорил им, что это оружие мощнее любого вооружения, каким когда-либо владела Темная Империя Гранбретань. Солдаты верили ему и слегка побаивались странных машин.

Когда граф Брасс приблизился, часовой обернулся к нему и высоко вскинул руку, салютуя господину. Лицо воина было почти полностью скрыто черным железным шлемом, очертания тела скрадывал тяжелый кожаный плащ.

Граф Брасс тоже взмахнул рукой.

– Как обстановка?

– Все хорошо, мой господин. – Часовой поудобнее перехватил огненное копье и накинул капюшон плаща, защищаясь от первых капель дождя. – Кроме погоды.

Тот засмеялся.

– Подожди, пока задует мистраль, прежде чем сетовать.

Он развернул лошадь прочь от башни, направляясь к следующей.

Мистраль, холодный, бешеный ветер, сек Камарг своими незримыми плетьми месяцами напролет, его неистовые завывания звучали в ушах до самой весны. Граф Брасс любил на прогулке пускать лошадь в галоп, когда мистраль достигал пика своей силы и хлестал по лицу, превращая загорелую кожу в красную, словно ошпаренную.

А сейчас по медным доспехам стекал дождь. Лорд-хранитель Камарга протянул руку за седло, взял плащ и, набросив его на плечи, поднял капюшон. В сгустившихся сумерках гнулся под ветром и дождем камыш, в болотных бочагах слышался плеск тяжелых капель, от которых по воде расходилась непрекращающаяся рябь. Тучи над головой еще больше почернели, угрожая выплеснуть весь немалый запас воды, и граф Брасс решил отложить проверку постов до завтрашнего дня, а сейчас вернуться в свой замок Эг-Морт, который находился в добрых четырех часах езды по извилистым болотным тропкам.

Он ехал, позволяя лошади самостоятельно отыскивать обратную дорогу, а дождь лил все сильнее и уже насквозь промочил его плащ. Ночь стремительно надвигалась, наконец вокруг осталась лишь стена непроницаемой тьмы, испещренная серебристыми штрихами дождя. Лошадь пошла медленнее, но не остановилась. Граф Брасс чувствовал запах мокрой шерсти, исходивший от ее спины, и мысленно обещал, что конюхи Эг-Морта как следует позаботятся о животном. Затянутой в перчатку рукой он смахивал с конской гривы воду, силясь хоть что-нибудь рассмотреть впереди, но мог различить только камыш рядом с собой и время от времени слышал испуганные крики какой-нибудь дикой утки, шумно удиравшей по болоту от водяной лисицы или выдры. Несколько раз ему казалось, что над головой мелькает темная тень и слышится хлопанье крыльев одинокого фламинго, спускающегося к стае, позже до него донеслось кудахтанье болотной курочки, сражающейся с совой за свою жизнь. Один раз граф заметил промельк чего-то светлого в темноте и тут же услышал, как где-то рядом неуклюже топочут белые быки, бредущие на ночлег на твердую почву, а чуть позже он догадался, что стадо преследует болотный медведь – зверь дышал едва слышно, его лапы почти не производили шума, когда он осторожно ступал по тряской грязной жиже. Все эти звуки были привычны графу Брассу и нисколько не тревожили его.

Даже когда он услышал пронзительное ржание напуганных лошадей и стук копыт вдалеке, то нисколько не насторожился, пока его собственная лошадь не встала как вкопанная, а затем неуверенно затопталась на месте. Табун несся прямо на них, в панике запрудив всю узкую гать. Граф Брасс уже видел вожака: глаза жеребца закатывались от страха, ноздри с храпом раздувались.

Граф Брасс закричал и замахал руками в надежде, что жеребец свернет в сторону, но конь был в таком ужасе, что не обратил внимания на человека. Деваться было некуда. Граф Брасс дернул поводья своей лошади, направляя ее в болото, в отчаянии уповая на то, что почва окажется достаточно плотной и они смогут продержаться, пока табун проносится мимо. Лошадь неловко шагнула в заросли камыша, выискивая копытами опору в мягкой грязи, а затем бросилась в бочаг: взметнулись брызги, вода плеснула всаднику в лицо, и лошадь, как могла, поплыла по холодному болоту, вынося своего закованного в доспехи седока.

Табун шумно пронесся мимо. Граф Брасс с недоумением размышлял, что же могло так напугать животных, ведь дикие рогатые кони Камарга вовсе не робкого десятка. А потом, когда он уже направлял лошадь обратно на тропу, послышался звук, мгновенно объяснивший причину суматохи и заставивший его положить руку на рукоять меча.

Послышался какой-то шорох и влажное чавканье – такие звуки издает барагун, или болотный балабол. Этих тварей осталось не так уж много. Они были порождением бывшего лорда-хранителя, который создал их, чтобы терроризировать население Камарга, до того как пришел граф Брасс. Граф со своими воинами почти полностью истребил племя монстров, однако те, что уцелели, научились охотиться по ночам, всеми способами избегая скопления людей.

Барагуны когда-то сами были людьми – до того, как попали в магические лаборатории бывшего лорда-хранителя. Оттуда они вышли монстрами восьми футов ростом. Невероятно крепкие, с кожей цвета желчи, они ползали по болоту на брюхе, поднимаясь только для того, чтобы наброситься на добычу и растерзать ее прочными, как сталь, когтями. А если им по счастливой случайности удавалось застигнуть врасплох одинокого путника, тут уж они обстоятельно наслаждались местью, отъедая конечности у живого еще человека.

Когда лошадь выбралась на гать, граф Брасс увидел впереди барагуна и закашлялся, ощутив его вонь. Широкий меч уже был у графа в руке.

Барагун услышал кашель и замер.

Граф Брасс спешился и встал между лошадью и монстром. Он взялся за широкий меч обеими руками и на негнущихся из-за медного доспеха ногах шагнул к чудовищу.

Барагун тут же приподнялся и замолотил по воздуху когтями, пытаясь напугать врага, и заверещал пронзительным, противным голосом. Графу Брассу это представление не показалось особенно впечатляющим – он в свое время повидал кое-что пострашнее. Однако он понимал, что его шансы выстоять в поединке с тварью невелики, ведь барагун видит в темноте, к тому же болота для него родной дом. Придется пойти на хитрость.

– Ты, вонючий комок грязи! – бросил он с насмешкой. – Я граф Брасс, враг вашего племени. Это я истребил ваш поганый род, это благодаря мне у тебя почти не осталось братьев и сестер. Скучаешь по ним? Хочешь отправиться за ними?

В переполненном яростью вопле барагуна, однако же, угадывалось некоторое сомнение. Монстр задергался всем телом, но к графу не двинулся.

Граф Брасс засмеялся.

– Ты, трусливое порождение магии, что скажешь?

Монстр разинул рот, пытаясь произнести бесформенными губами какие-то слова, однако ничего похожего на человеческую речь у него не получилось. Теперь он избегал встречаться взглядом со своим противником.

Граф Брасс нарочито беспечно воткнул большой меч в землю, опустив руки в кольчужных перчатках на рукоять.

– Вижу, тебе стыдно, что ты напугал лошадей, которые находятся под моей защитой, но я сегодня добрый и пощажу тебя. Уходи, и проживешь еще несколько дней. Если останешься, умрешь сейчас же.

Он говорил с такой уверенностью, что тварь шлепнулась брюхом обратно в грязь, однако не ушла. Граф выдернул меч и нетерпеливо шагнул вперед. Он сморщил нос от вони, исходящей от монстра, остановился и махнул рукой, приказывая тому убираться.

– Ступай в болото, в грязи тебе самое место! Сегодня я милостив.

Барагун ощерил слюнявую пасть, но все еще медлил.

Граф Брасс слегка нахмурился, оценивая ситуацию; знал – так запросто барагун не сдастся.

– Это выбираешь? – Он поднял меч.

Барагун начал было подниматься на задние лапы, однако момент был выбран идеально: тяжелый клинок глубоко вошел в шею монстра.

Тварь взмахнула обеими когтистыми руками, в невнятном вопле слились ненависть и страх. С металлическим скрежетом когти прочертили глубокие борозды по медному доспеху, заставив графа покачнуться. Пасть монстра раскрылась и захлопнулась в дюйме от человеческого лица; огромные черные глаза пылали злобой и, казалось, силились испепелить графа на месте. Тот шагнул назад, выдергивая меч из раны, встал поудобнее и ударил еще раз.

Хлынула черная кровь, и тварь снова испустила жуткий вопль, обхватив голову руками, словно бы в отчаянной попытке удержать ее на плечах. Но наполовину отсеченная голова запрокинулась набок, кровь хлынула вновь, и тело осело наземь.

Граф Брасс так и остался стоять, тяжело дыша и с угрюмым удовлетворением глядя на мертвое тело. Брезгливо отер с себя кровь чудовища, разгладил пышные усы тыльной стороной ладони и поздравил себя с тем, что, по-видимому, не утратил ни капли своей хитрости и боевых умений. Он изначально рассчитал все ходы этой битвы, сразу решив уничтожить барагуна. И отвлекал внимание твари до тех пор, пока не представился момент для удара. Ничего дурного в подобном обмане граф не видел. Если бы он дрался с монстром по-честному, скорее всего, сейчас не барагун, а он сам валялся бы без головы в грязи.

Граф Брасс глубоко вдохнул холодный воздух и шагнул вперед. Не без труда столкнув тело барагуна с дороги в трясину, он успокоил лошадь и вернулся в седло. Дальнейшая дорога в Эг-Морт прошла без лишних приключений.

Глава вторая Иссельда и Боженталь

В свое время граф Брасс стоял во главе армий почти во всех знаменитых сражениях, он был той силой, что таилась за престолами половины правителей Европы. Он и приводил к власти, и уничтожал королей и принцев. Он был мастером интриги, человеком, чьего совета искали в любом деле, связанном с политической борьбой. Откровенно говоря, он был наемником, однако наемником с высокими идеалами, и в его мечтах на европейском континенте царили сплоченность и мир. Исходя из своих устремлений, он вступал в союз с любой силой, которую считал способной помочь ему в достижении цели. Не единожды он отказывался править империями, понимая, что живет в эпоху, когда империю можно собрать за пять лет и потерять за полгода, ибо история все еще пребывает в движении и при жизни графа едва ли успокоится. Он лишь желал немного направить историю в то русло, какое казалось ему самым правильным.

Устав от войн, от интриг и даже в некоторой степени от идеалов, престарелый герой в конце концов принял предложение народа Камарга и сделался их лордом-хранителем.

Эта древняя земля болот и озер лежала недалеко от побережья Срединного моря. Некогда она была частью такого государства, как Франция, однако теперь Франция превратилась в две дюжины герцогств с громкими названиями. Камарг с его просторными блеклыми небесами, расцвеченными оранжевым, желтым, алым и сиреневым, с его диковинками из туманного прошлого, с его неизменными традициями и обрядами чем-то тронул старого графа, и он возложил на себя задачу защищать принявшую его землю.

В своих путешествиях по всем дворам Европы он узнал множество тайн, и потому огромные угрюмые башни на границах Камарга теперь были оснащены куда более мощным и куда менее известным оружием, чем широкие мечи и огненные копья.

На южных границах болота постепенно переходили во взморье, и в маленькие порты иногда заходили корабли. Еще реже с них высаживались пассажиры – всё из-за особенностей камаргской почвы. Эти земли таили немало опасностей для неподготовленного человека: отыскать в болотах дорогу было непросто. Вдобавок сушу с трех сторон окружали горные цепи, поэтому те, кому хотелось попасть в Камарг, высаживались восточнее и нанимали лодку, чтобы подняться по Роне. Из-за всего этого сюда редко доходили вести из внешнего мира, а те, что доходили, обычно успевали изрядно устареть.

Собственно, отчасти именно по этой причине граф Брасс и обосновался здесь. Ему слишком долго пришлось вращаться в самом центре событий, затрагивавших многие страны и народы, и теперь он от души наслаждался своей изоляцией. Даже самые громкие потрясения большого мира не особенно его волновали. Когда он был молод, а Европу сотрясали войны, он водил в поход армии. Но теперь он ощущал только усталость от этих конфликтов и неизменно отказывал в помощи и совете всем тем, кто пытался привлечь его на свою сторону, – о чем бы его ни просили и что бы ни сулили взамен.

К западу от Камарга лежала островная империя Гранбретань, единственная стабильная в политическом отношении страна, где процветала полубезумная наука и вынашивались мечты о завоевании мира. Империя выстроила высокий, выгнутый дугой серебряный мост, вознесшийся над тридцатью милями моря, создавала боевые машины вроде металлических орнитоптеров, способных пролетать более сотни миль, и, казалось, помешалась на расширении своих территорий любыми средствами, включая черную магию. Но даже продвижение Темной Империи вглубь Европы не особенно беспокоило графа – он верил, что таков закон истории: нечто подобное должно время от времени случаться в мире, и лорд-хранитель Камарга видел немалые выгоды, какие можно извлечь из силы, пусть самой жестокой, если та способна объединить все противоборствующие стороны в единую нацию.

Подобный подход был философией практика, а не ученого мужа, философией жизненного опыта, и граф не видел причин для сомнений, пока Камарг, единственный предмет его забот, остается достаточно сильным, чтобы противостоять всей мощи Гранбретани.

Нисколько не опасаясь Империи, граф Брасс даже с некоторым отстраненным восхищением наблюдал, с какой жестокой неотвратимостью тень этого государства с каждым годом все больше и больше наползает на Европу.

Через Скандию и все северные страны тень протянулась, упав на многие известные города: Пари, Мунхейн, Вьен, Крахов, Кёнинсбург (плацдарм загадочной земли Московии). Огромный полукруг силы на основной части континента, полукруг, который становился все шире с каждым днем и должен был вскоре коснуться самых северных пределов княжеств Итальи, Мадьярии и Славии. Уже скоро, подозревал граф Брасс, владения Темной Империи протянутся от Норвежского моря до Срединного, и только Камарг не склонится перед ее властью. Он опирался на этот расчет еще тогда, когда вступал в должность лорда-хранителя Камарга вместо предыдущего хранителя, погрязшего в преступлениях мага с сомнительной репутацией, явившегося из земель булгар и разорванного в клочья своими же собственными стражниками.

Граф Брасс сделал Камарг неуязвимым как для нападения извне, так и для внутренних угроз. Хотя последние уцелевшие барагуны еще терроризировали жителей маленьких деревень, с прочими ужасами было покончено.

Теперь граф жил в теплом замке Эг-Морт, наслаждаясь простыми сельскими радостями, а народ впервые за много лет смог вздохнуть спокойно.

Замок, прозванный теперь замком Брасс, был выстроен несколькими веками раньше на рукотворной пирамиде, высоко возносившейся над центром древнего города. Сейчас пирамида была засыпана землей, а на ее террасах разбиты лужайки и сады, полные цветов, созревающих овощей и виноградных лоз. На прекрасно ухоженной траве резвились дети и прогуливались взрослые обитатели замка, здесь рос виноград, из которого делали лучшее в Камарге вино, а ярусом ниже произрастали фасоль, картофель, цветная капуста, морковь, латук и множество прочих привычных овощей, хотя были и более экзотические, например гигантские тыквенные помидоры, сельдерейные деревья и сладкие амброзины. Фруктовые деревья и кустарники почти круглый год снабжали замок плодами.

Замок был построен из того же белого камня, что и городские дома. Ввысь возносились резные башенки и зубчатые стены, возведенные настоящими мастерами, а с самых высоких башен можно было окинуть взглядом почти все земли, находящиеся под защитой лорда-хранителя. Толстое стекло на многих окнах покрывала причудливая роспись. Кроме того, замок был снабжен особой системой отдушин, подъемных блоков и задвижек; когда задувал мистраль, всё величественное здание начинало петь, и его музыка, подобная музыке органа, разносилась ветром на многие мили вокруг.

Замок смотрел сверху вниз на красные городские крыши и на арену для боя быков, которая, как говорили, была построена много тысяч лет назад еще ромеями.

Граф Брасс направил усталую лошадь по дороге, спиралью поднимающейся ко входу в замок, и крикнул стражникам, чтобы открывали ворота. Дождь ослаб, однако ночь была холодная, и граф с нетерпением ждал возможности согреться у очага. Спешившись во дворе и препоручив лошадь конюху, он тяжело протопал по ступеням, спустился по короткому коридору и оказался в главном зале.

Здесь в камине ревело высокое пламя, а перед ним в глубоких мягких креслах сидели дочь графа Иссельда и его старинный друг Боженталь. При появлении хозяина дома они поднялись ему навстречу, и Иссельда встала на цыпочки, чтобы поцеловать отца в щеку.

– Судя по всему, – улыбнулся Боженталь, дергая за веревку колокольчика, – тебе не повредит горячая еда. И одежда потеплее доспехов. Я распоряжусь.

Граф Брасс с благодарностью кивнул. Подойдя к огню, он стянул с себя шлем и с грохотом положил его на каминную полку, в то время как Иссельда уже опускалась на колени у его ног, чтобы распустить доспешные ремни и отдать поножи слуге. Эта девятнадцатилетняя красавица, в светлых волосах которой играли оттенки рыжего и золотого, походила на фею огня, стремительную и грациозную. Струящееся платье, словно сотканное из языков пламени, удивительно подходило к ее нежно-персиковой коже.

Второй слуга помог графу снять прочие части доспеха, и вскоре тот уже натягивал мягкие просторные штаны и рубаху из белой шерсти, поверх которой накинул льняной шлафрок.

Небольшой стол пододвинули к очагу, и он ломился от съестного: здесь были и бифштексы из местной говядины, к которым подали вкуснейший густой соус, и картофель, и салат. Над этим изобилием возвышался кувшин с глинтвейном. Граф Брасс, счастливо вздохнув, сел за стол и принялся за еду.

Боженталь стоял у огня, наблюдая за графом, а Иссельда свернулась клубочком в кресле напротив, дожидаясь, когда отец утолит первый голод.

– Милорд, – наконец с улыбкой проговорила она, – как прошел день? Все ли ладно в наших землях?

Граф Брасс кивнул с напускной серьезностью.

– Похоже на то, моя госпожа. Хотя из всех северных башен мне удалось посетить лишь одну. Пошел дождь, и я решил вернуться домой.

Он рассказал им о стычке с болотным балаболом. Иссельда слушала с округлившимися от страха глазами, а Боженталь как-то посерьезнел и поджал губы, его добродушное аскетичное лицо помрачнело. Знаменитый философ и поэт не всегда одобрял подвиги своего друга, вероятно, полагая, что граф Брасс сам ищет приключений на свою голову.

– Помнишь, – сказал Боженталь, когда граф завершил рассказ, – как сегодня утром я советовал тебе ехать вместе с фон Виллахом или с кем-нибудь еще.

Фон Виллах, старший офицер графа, был верным старым солдатом, участвовавшим с ним вместе почти во всех прежних переделках.

Граф Брасс рассмеялся, заметив кислую мину друга.

– С фон Виллахом? Он стал старым и медлительным, к тому же было бы жестоко тащить его с собой в такую погоду!

Боженталь натянуто улыбнулся.

– Он на пару лет моложе тебя…

– Возможно, но разве он смог бы в одиночку побороть барагуна?

– Дело не в этом, – твердо гнул свое Боженталь. – Если бы ты поехал с ним и с отрядом солдат, ты бы вообще не встретил барагуна.

Граф Брасс взмахнул рукой, обозначая окончание спора.

– Я должен поддерживать себя в форме, а не то превращусь в такую же развалину, как фон Виллах.

– Но у тебя имеются обязательства перед людьми, отец, – мягко вставила Иссельда. – Если тебя убьют…

– Меня не убьют! – Граф презрительно улыбнулся, словно смерть могла касаться кого угодно, но только не его.

В свете пламени его лицо напоминало отлитую из металла военную маску какого-то древнего варварского племени, в нем действительно было что-то, не подверженное течению времени.

Иссельда пожала плечами. Она унаследовала от отца многие черты, а также уверенность, что спорить с такими упрямцами, как граф Брасс, нет смысла. Боженталь однажды написал о ней в поэме, не предназначенной для широкой публики: «Она как шелк, что нежен, но не рвется…» – и сейчас, наблюдая за дочерью и отцом, с теплотой отмечал схожесть их черт и характеров.

Он и сменил тему:

– Я сегодня слышал, что всего полгода назад Гранбретань захватила провинцию Кёльн. Они распространяются как зараза.

– Довольно полезная для здоровья зараза, – отозвался граф Брасс, откидываясь в кресле. – Они хотя бы приносят с собой порядок.

– Порядок в политическом смысле – наверное, – с некоторым жаром возразил Боженталь. – Но едва ли это порядок нравственный или духовный. Их жестокость не знает предела. Они безумны. Их души больны пристрастием ко всему дурному и ненавистью ко всему благородному.

Граф Брасс пригладил усы.

– Подобное зло существовало и раньше. Да взять хотя бы того булгарского колдуна, моего предшественника. Он был точно таким же злодеем, как они.

– Булгарец был одиночкой. Так же, как и маркиз Пешт, Рольдар Николаефф и прочие. И они были исключениями; почти во всех случаях те люди, которых они увлекали за собой, в итоге восставали против них и уничтожали их. А вот Темная Империя – это целый народ, состоящий из подобных личностей, и то, что они творят, считается там нормальным. В Кёльне они развлекались тем, что распяли всех девочек в городе, оскопили всех мальчиков, а взрослых, желавших спасти свои жизни, заставили совокупляться друг с другом прямо на улицах. Это неестественная жестокость, граф, и это еще не самое худшее, на что они способны. Такие развлечения подрывают самые основы человечности.

– Подобные слухи сильно преувеличены, друг мой. И ты должен это понимать. Да что далеко ходить, меня самого обвиняли…

– Из того, что я слышал, – перебил Боженталь, – можно заключить, что слухи не преувеличены, а упрощены. Если их публичные деяния настолько ужасны, то чем они наслаждаются втайне от всех?

Иссельда вздрогнула:

– Страшно подумать…

– Вот именно, – сказал Боженталь, поворачиваясь к ней. – А тем, кто видел, страшно даже говорить об этом. Порядок, который они устанавливают, – лишь внешний, а хаос, приносимый ими, уничтожает души людей.

Граф Брасс пожал широкими плечами.

– Что бы они ни делали, всё это временно. А вот мир, объединенный их усилиями, это надолго, попомни мои слова.

Боженталь скрестил руки на обтянутой черной тканью груди.

– Цена слишком высока, граф Брасс.

– Не бывает слишком высокой цены! Что иначе мы получим? Княжества Европы, которые дробятся на всё более мелкие клочки? Война как постоянное явление в жизни простых людей? В наши дни лишь единицам удается прожить в мире с собой от колыбели до могилы. Всё меняется, и меняется непрестанно. Гранбретань по крайней мере предлагает стабильность!

– А страх? Не могу согласиться с тобой, дружище.

Граф Брасс, подавив зевок, налил себе бокал вина и осушил его.

– Ты слишком уж серьезно принимаешь последние события, Боженталь. Будь у тебя мой опыт, ты понимал бы, что подобное зло скоро проходит. Лет через сто мы увидим в Гранбретани самую справедливую и высокоморальную нацию.

Граф Брасс подмигнул дочери, однако она не улыбнулась в ответ, видимо, соглашаясь с доводами Боженталя.

– Они настолько погрязли во зле, что не хватит и ста лет, чтобы их исцелить. И судить об этом можно по одному лишь их виду. Эти украшенные драгоценностями звериные маски, которые они никогда не снимают. Эти нелепые одеяния, в которых они расхаживают даже в жару. Их позы, их походка – все выдает их сущность. Безумие они унаследовали от предков, безумие они передадут по наследству потомкам. – Боженталь хлопнул ладонью по стенке камина. – И наше бездействие лишь поощряет их. Нам нужно…

Граф Брасс поднялся со своего кресла.

– Нам нужно лечь в постель и поспать, друг мой. Завтра нас ждет бой быков – начинаются праздники.

Он кивнул Боженталю, легонько поцеловал дочь в лоб и вышел из зала.

Глава третья Барон Мелиадус

В это время года, когда с летней страдой уже покончено, у жителей Камарга начинался сезон больших праздников. Дома украшали цветами, люди одевались в богато расшитые шелка и лен, молодые бычки свободно разгуливали по улицам, а стража маршировала в боевой выкладке. По вечерам в старинном каменном амфитеатре на краю города проводили бой быков.

Ряды сидений в амфитеатре были из гранита. Рядом с самой ареной, на южной стороне постройки, под крышей из красноватого сланца, возвышались резные колонны. Проемы между ними закрывали темно-коричневые и темно-красные занавеси, образуя ложу. Тут сидели граф Брасс, его дочь Иссельда, Боженталь и старый фон Виллах. По амфитеатру, уже заполнявшемуся народом, разносились оживленные разговоры, а также топот и сопенье быков в загоне.

Вскоре на дальней стороне амфитеатра шесть стражников в шлемах с плюмажами и в небесно-голубых плащах протрубили в фанфары. Звук медных труб эхом вторил топоту быков и радостным возгласам толпы. Граф Брасс вышел вперед.

При его появлении шум сделался громче, жители Камарга улыбались и вскидывали руки в знак приветствия. Когда гул поутих, граф произнес традиционную речь, знаменующую начало праздников:

– Древний народ Камарга, хранимый Судьбой от невзгод Трагического Тысячелетия, – тебе была дарована жизнь, так радуйся этой жизни сегодня! Все вы, чьих предков спас неистовый мистраль, очистивший небеса от ядов, принесших остальным смерть и страдания, восславьте сегодняшним празднеством приход Ветра Жизни!

И снова раздались ликующие крики, и фанфары протрубили во второй раз. Затем на арену вырвались двенадцать огромных быков. Высоко задрав хвосты, они носились по арене кругами, рога их блестели, ноздри раздувались, налитые кровью глаза сверкали. Это были лучшие боевые быки Камарга. Несколько лет их тренировали ради сегодняшнего представления, ради того часа, когда грозных животных выпустят против безоружных людей, и те попытаются сорвать гирлянды с их шей и рогов.

Вслед за быками галопом выехали конные стражники, помахали толпе и начали загонять стадо обратно под амфитеатр.

Когда им не без труда удалось вернуть каждого быка в его стойло, на арену выехал церемониймейстер, облаченный в радужный плащ и небесно-голубую широкополую шляпу, с золотым рупором в руках: ему предстояло объявить первый бой.

Усиленный и рупором, и стенами амфитеатра, голос человека походил на рев разъяренного буйвола. Церемониймейстер объявил кличку первого быка: Краснорог из Эг-Морта, владелец Понс Яшар, знаменитый заводчик, – а затем назвал имя старшего тореадора, Махтана Жюста из Арля. И почти в тот же миг, когда человек в радужном плаще покинул арену, из-под амфитеатра появился Краснорог – украшавшие его алые ленточки разлетались в стороны от могучего дыхания, а огромные рога вспарывали воздух.

Краснорог был гигантским животным, более пяти футов в холке. Он дергал хвостом из стороны в сторону, словно лев, и бросал злобные взгляды налитых кровью глаз на шумную толпу, приветствующую его. На арену полетели цветы, которые попали и на широкую белую спину быка. Он резко развернулся, выбивая пыль из арены и топча лепестки.

Затем легко и незаметно появился стройный, невысокий мужчина, одетый в черный плащ, подбитый алым шелком. Черный дублет тореадора был туго затянут, брюки расшиты золотом, а высокие сапоги из черной же кожи украшены серебром. У него было загорелое лицо, юное и нервное. Он сорвал с головы широкополую шляпу, кинул ее в амфитеатр и, изящно развернувшись, пошел к Краснорогу. Хотя Махтану Жюсту не было еще и двадцати, он уже успел обратить на себя внимание на предыдущих трех празднествах. И теперь дамы бросали ему цветы, а он галантно благодарил их за внимание, посылая в ответ воздушные поцелуи. Наконец он достаточно приблизился к сопящему быку; в следующий момент тореадор одним плавным движением сдернул свой плащ, демонстрируя алую подкладку, бык сделал несколько танцевальных па ему навстречу, снова засопел, нагнул голову.

И ринулся вперед.

Махтан Жюст отступил в сторону и вскинул руку, сорвав одну из лент с рогов быка. Толпа радостно зашумела и затопала. Краснорог стремительно развернулся и снова атаковал. И снова Жюст отступил в сторону в самый, как казалось, последний момент и снова сдернул ленту. Он зажал оба трофея белоснежными зубами, улыбнувшись сначала быку, а затем публике.

Снять первые две ленты, повязанные высоко на рогах, было сравнительно легко, и Жюст, зная об этом, схватил их как будто мимоходом. Теперь предстояло сдернуть те, что украшали основания рогов, а вот это уже куда опаснее.

Граф Брасс подался вперед в своей ложе, с восхищением наблюдая за тореадором. Иссельда улыбнулась:

– Правда, папа, он великолепен? Прямо танцор!

– Угу, танцует со смертью, – отозвался Боженталь с наигранной серьезностью.

Старик фон Виллах откинулся на спинку кресла, как будто заскучав от представления. Скорее всего, причина заключалась в том, что глаза его были уже не так остры, как когда-то, но он не хотел этого признавать.

Бык теперь шагал прямо на Махтана Жюста, который стоял у него на пути, уперев руки в бока и уронив плащ в пыль. Когда тот приблизился почти вплотную, Жюст высоко подпрыгнул, едва не коснувшись телом рогов, и, сделав сальто, перелетел через Краснорога. Тот зарылся копытами в пыль и с недоумением фыркнул, прежде чем повернуть голову на насмешливый голос тореадора, раздавшийся у него из-за спины.

Не дожидаясь, пока бык развернется, Жюст снова подпрыгнул, на этот раз вскочив на спину животному, и повис на одном роге, снимая ленту с другого. Миг спустя яростно брыкающийся бык сбросил его, швырнул на землю, однако Жюст перекатился и, помахав зрителям новым трофеем, успел подняться на ноги раньше, чем бык подскочил к нему.

Публика разразилась оглушительным гомоном: все хлопали и кричали, забрасывая арену яркими цветами так, что они казались сплошным покрывалом. Жюст теперь легко бежал по песку, и Краснорог гнался за ним.

Тореадор помедлил, как будто в сомнении, неторопливо развернулся на каблуках и изобразил удивление, увидев быка в шаге от себя. А в следующий миг снова прыгнул. Удача, однако, оставила его: Жюст зацепился за рог, разорвав дублет и потеряв равновесие. Опершись рукой о спину быка, он приземлился на арену.

Сознавая, что происходит, но не имея возможности подняться, тореадор снова перекатился, уходя от удара копытами. Недостаточно быстро: бык нагнул голову, ударил рогом в тело человека, и ярко-алые капли заблестели в солнечном свете, а толпа взвыла от жалости, смешанной с жаждой крови.

– Папа! – Иссельда схватила графа Брасса за руку. – Он же его убьет! Помоги ему!

Граф Брасс качнул головой, хотя невольно подался к арене всем телом.

– Это только его битва. Он рискует осознанно.

Тело Жюста взлетело высоко в воздух с раскинутыми в стороны, словно у тряпичной куклы, руками и ногами. На арену выскочили конники с длинными пиками, чтобы отогнать быка от его жертвы, но Краснорог отказывался сдвинуться с места – он возвышался над неподвижным телом тореадора, как хищный зверь, стоящий над добычей.

Граф Брасс перепрыгнул через борт арены раньше, чем успел осознать, что делает. В своем медном доспехе он бежал на быка, подобно металлическому великану.

Всадники посторонились, когда лорд-хранитель подскочил к зверю и, ухватившись за рога, начал теснить его, понемногу вынуждая отступать. На красном лице графа вздулись вены.

В следующий миг бык дернул головой, и ноги человека оторвались от земли, но хватки он не ослабил. То, как граф перенес вес своего тела на одну сторону, вынудило быка выгнуть шею и повернуть голову.

Над амфитеатром висела тишина. Иссельда, Боженталь и фон Виллах, бледные, перегнулись через край ложи. Напряжение разливалось в воздухе, пока лорд-хранитель Камарга, вновь обретя опору, постепенно усиливал нажим.

У Краснорога затряслись колени. Он зафыркал и заревел, дергаясь всем телом, но граф Брасс, дрожа от напряжения, давил на рога с неослабевающей силой. Мышцы у него на шее взбугрились, кожа покраснела еще сильнее, и даже усы и волосы, казалось, встали дыбом. Но бык постепенно слабел и наконец медленно опустился на колени.

Помощники подбежали, чтобы вынести раненого Жюста с арены, публика же по-прежнему хранила молчание.

Одним мощным рывком граф Брасс завалил Краснорога набок.

Бык, смирившись с поражением, лежал неподвижно, признавая в человеке своего повелителя, и не шевельнулся, даже когда тот отошел, – лишь поднял на графа затуманенный, недоуменный взгляд. Хвост слабо подергивался в пыли, широкая грудь вздымалась и опадала.

И зазвучали ликующие вопли.

И рев толпы достиг такой мощи, что, казалось, его слышит весь мир.

И люди вскочили на ноги, восхваляя своего лорда-хранителя неистовыми криками, а Махтан Жюст, пошатываясь и зажимая рану, подошел и благодарно пожал графу Брассу руку.

Иссельда в ложе плакала от гордости и облегчения, и даже невозмутимый Боженталь утирал скупую слезу. Лишь фон Виллах не прослезился, а только сурово кивал, одобряя подвиг своего командира.

Граф Брасс, улыбаясь дочери и друзьям, подошел к ложе, перемахнул через бортик и, радостно засмеявшись, помахал приветствовавшей его публике.

Затем он вскинул руки и, когда шум затих, обратился к народу:

– Я не заслуживаю оваций – аплодируйте лучше Махтану Жюсту. Это он добыл трофеи. Смотрите… – Он показал им пустые ладони. – У меня ни одной ленты!

Раздался смех.

– Так продолжим же праздник!

Боженталь успел взять себя в руки.

– Значит, друг мой, – наклонился он к графу, – ты по-прежнему будешь утверждать, что не участвуешь в чужих сражениях?

Тот улыбнулся.

– Как ты настойчив. Это же была всего-навсего мелкая стычка.

– Если ты по-прежнему мечтаешь увидеть объединенный континент, то для тебя все стычки в Европе мелкие. – Боженталь потер подбородок. – Разве не так?

Граф Брасс на мгновение посерьезнел.

– Возможно… – начал он, но потом покачал головой и рассмеялся: – До чего же ты коварен, Боженталь, вечно ставишь меня в тупик!

Но позже, когда они уже возвращались в замок, граф задумчиво хмурился.

Когда граф Брасс со свитой въехал во двор замка, к ним подбежал воин в тяжелых доспехах и указал на пышный экипаж; конюхи только-только начали распрягать черных жеребцов, щеголявших высокими плюмажами и попонами с незнакомым узором.

– Сир, – выдохнул воин, – пока вы были на празднике, в замок пожаловали гости. Высокие гости, хотя я и не уверен, что вы захотите их принять.

Граф неприязненно оглядел экипаж. Тот был выкован из темного золота, стали и меди, инкрустирован перламутром, серебром и ониксами. И походил на фантастического змея с рубиновыми глазами, когтистые лапы которого цеплялись за оси колес. Место для кучера было устроено в голове рептилии. Двери кареты украшали пышные гербы с изображением загадочных животных, оружия и символов, непонятных большинству людей, но одним видом вселяющих тревогу. Лорд-хранитель Камарга узнал и карету, и герб. Первая была творением рук безумных кузнецов Гранбретани, а второй вышивали на своих знаменах представители одного из наиболее влиятельных и снискавших чрезвычайно дурную славу семейств этого острова.

– Это барон Мелиадус из Кройдена, – проговорил граф Брасс, спешиваясь. – Что же за дела привели столь блистательного лорда в нашу маленькую провинцию?

В его голосе звучала ирония, не скрывавшая обеспокоенности.

– Боженталь, мы будем вежливы с ним, – предостерег граф поэта и философа, когда тот подошел и остановился рядом. – Мы покажем ему гостеприимство замка Брасс. И не станем затевать ссор с лордом из Гранбретани.

– Пока что, наверное, не станем, – неохотно, с видимым трудом смиряясь с необходимостью, отозвался Боженталь и вслед за другом поднялся по ступеням.

Иссельда и фон Виллах шли за ними.

Барон Мелиадус, в одиночестве дожидавшийся их в зале, был почти таким же рослым, как граф Брасс. Голову незваного гостя, подобно шлему, закрывала маска, изготовленная из неведомого темного металла и украшенная драгоценными камнями. На месте глаз блестели темно-синие сапфиры, а волчья пасть скалилась острыми, как иглы, зубами. В своих блестящих черных доспехах, полускрытых черным же плащом, барон вполне мог бы сойти за какое-нибудь из мифических звериных божеств, которым поклоняются народы за Срединным морем.

Когда хозяева замка вошли, он снял маску, явив миру бледное мясистое лицо с аккуратно подстриженной черной бородкой и усами. Волосы у него также оказались темными и густыми, а вот глаза – блеклыми, странного голубого оттенка. Оружия при бароне не было – вероятно, это означало мирные намерения гостя, как и его низкий приветственный поклон.

– Приветствую тебя, славный граф Брасс. – Его низкий голос звучал, однако же, довольно мелодично. – И прошу простить мое внезапное вторжение. Я высылал вперед гонцов, однако они опоздали – тебя уже не было в замке. Я барон Мелиадус Кройденский, глава ордена Волка, главнокомандующий армиями нашего великого короля-императора Хуона.

Граф склонил голову.

– Я наслышан о твоих великих подвигах, барон Мелиадус, и я узнал твой герб на дверцах экипажа. Добро пожаловать в замок Брасс. Жизнь у нас здесь самая простая, не сравнить с тем великолепием, какое, как я слышал, может позволить себе даже самый скромный житель вашей могущественной империи.

Барон Мелиадус улыбнулся.

– Твоя учтивость и гостеприимство, благородный герой, посрамили бы любого из этих гранбретанцев. Благодарю тебя.

Граф Брасс представил ему свою дочь; барон, явно потрясенный ее красотой, низко поклонился девушке и поцеловал руку. С Боженталем он держался уважительно, дав понять, что знаком с его трудами, зато голос поэта и философа подрагивал от напряжения – такие усилия он прилагал, чтобы не выйти за рамки приличий. Фон Виллаху барон напомнил о некоторых знаменитых баталиях, в которых отличился престарелый воин, и тот был заметно польщен.

Несмотря на безукоризненные манеры и изобилующие любезностями фразы, атмосфера в зале была напряженная. Боженталь первым извинился и вышел, вслед за ним потихоньку выскользнула Иссельда – барон проводил ее долгом взглядом – в сопровождении фон Виллаха, чтобы граф с гостем могли наедине обсудить дела.

Принесли вино и закуски, и мужчины устроились в тяжелых резных креслах.

Барон Мелиадус поглядел на графа поверх кубка с вином.

– Милорд, ты человек бывалый, – начал он. – Это видно по всему. И потому ты понимаешь, что мой визит вызван не одним только желанием полюбоваться красотами местной природы.

– Совершенно верно, – улыбнулся граф, – хотя для меня большая честь лично познакомиться с прославленным слугой великого короля Хуона.

– Для меня знакомство с тобой не меньшая честь, – отозвался барон Мелиадус. – Ты, без сомнения, самый прославленный в Европе герой, возможно, самый известный за всю ее историю. Даже удивительно, что ты все-таки оказался человеком из плоти и крови, а не статуей из металла.

Он рассмеялся, и граф Брасс рассмеялся вместе с ним.

– Мне везло. Судьба просто была ко мне благосклонна. Кому судить, хороша ли для меня эпоха, в которой мы живем, и хорош ли я для этой эпохи?

– Да ты философ не меньше своего друга сэра Боженталя, – заметил барон Мелиадус. – Я вижу, слухи о твоей мудрости и рассудительности, дошедшие до меня, совершенно справедливы. Мы в Гранбретани гордимся своей склонностью к философии, однако нам есть чему поучиться у тебя.

– Я лишь замечаю частности, – ответил на это граф Брасс, – а вот ты наделен талантом видеть целое.

По лицу Мелиадуса он старался угадать, к чему клонит его гость, однако лицо того оставалось непроницаемым.

– Частности-то нам и нужны. Если мы хотим, чтобы наши общие мечты осуществились как можно быстрее.

Теперь граф Брасс понял, зачем явился барон Мелиадус, однако не спешил об этом сообщать, лишь одарил гостя недоуменным взглядом и вежливо подлил ему вина.

– Наша судьба – править всей Европой, – сказал тот.

– Ваша судьба уже сбылась. И, как я предполагаю, в этом и состояли ваши мечты.

– Я рад, граф Брасс. О нас часто говорят неправду. Врагов у нас много, клеветнические слухи распространяются по всему миру.

– Меня не интересует, правдивы или лживы подобные слухи. Лично я верю лишь в ваши деяния.

– Так значит, ты не против расширения влияния нашей империи? – Барон Мелиадус посмотрел на графа с некоторой настороженностью.

– За одним только исключением, – улыбнулся граф Брасс. – За исключением земли, которую я защищаю, – Камарга.

– В таком случае, ты будешь рад обеспечить свою безопасность, заключив между нами договор о ненападении?

– Не вижу необходимости. Безопасность обеспечивают мои башни.

– Гм… – Барон Мелиадус уставился себе под ноги.

– Так ты ради этого прибыл, милорд? Предложить договор о ненападении? Даже альянс?

– В некотором роде, – кивнул тот. – В некотором роде альянс.

– Я, по большому счету, не стал бы ни препятствовать вам, ни поддерживать вас. Препятствовать я буду только в том случае, если вы нападете на мои земли. А поддержу я вас только в том, что Европе сейчас необходима объединяющая сила.

Барон Мелиадус задумался на минуту, прежде чем ответить.

– А если этой объединяющей силе угрожают?

Граф Брасс засмеялся.

– Не верю, что подобное возможно. Нет сейчас такой силы, какая была бы способна противостоять Гранбретани.

Барон Мелиадус поджал губы.

– Твоя уверенность справедлива. Нас самих уже несколько утомляет список наших побед. Но чем больше мы завоевываем, тем сильнее мы распыляем свои силы. Если бы мы знали дворы европейских монархов так же хорошо, как знаешь их, например, ты, мы бы лучше понимали, кому верить, а кому нет, и могли бы сосредоточить свое внимание на их слабостях. Например, в Нормандии у нас наместником великий герцог Зиминон. – Барон Мелиадус настороженно поглядел на графа Брасса. – Как по-твоему, это удачный выбор? Он добивался трона Нормандии, когда там еще сидел его кузен Джевелард. Доволен ли он своим положением?

– Зиминон, говоришь? – Граф Брасс улыбнулся. – Я помогал разбить его под Руаном.

– Знаю. Но что ты думаешь о нем самом?

Улыбка хозяина дома становилась все шире по мере того, как барон Мелиадус делался все настойчивее. Теперь граф точно знал, чего хотят от него гранбретанцы.

– Он отменный наездник и обожает женщин, – сказал он.

– Ну, это не поможет нам понять, до какой степени ему можно верить. – Барон поставил на стол кубок едва ли не с раздражением.

– Верно, – согласился граф Брасс.

Он взглянул на большие настенные часы над каминной полкой: золотые стрелки показывали одиннадцать, большой маятник размеренно покачивался из стороны в сторону, отбрасывая на стену подвижную тень. В следующий миг часы начали бить.

– Мы в замке Брасс рано ложимся, – произнес граф как будто невзначай. – Боюсь, у нас тут всё по-деревенски. – Он поднялся с кресла. – Слуга покажет отведенные тебе покои. Твою свиту разместят в смежной комнате.

Легкая тень пробежала по лицу барона Мелиадуса.

– Граф Брасс, мы знаем, что ты искушенный политик, ты мудр, тебе известны сильные и слабые стороны европейских дворов. Нам бы хотелось извлечь пользу из твоих знаний. Взамен мы предлагаем богатство, власть, безопасность…

– Первого и второго у меня достаточно, а в третьем я уверен, – мягко проговорил лорд-хранитель Камарга, дернув за шнур звонка. – Прошу прощения, я устал и хочу спать. У меня выдался насыщенный день.

– Прислушайся к доводу разума, мой дорогой граф, умоляю тебя. – Барону Мелиадусу явно приходилось делать над собой усилие, чтобы не выказать негодования.

– Надеюсь, ты погостишь у нас, барон, и расскажешь, что творится в мире.

Вошел слуга.

– Проводи нашего гостя в его комнаты, – велел граф Брасс слуге. И поклонился своему гостю: – Доброй ночи, барон Мелиадус. Завтрак в восемь. С нетерпением жду возможности продолжить утром нашу беседу.

Когда барон вышел из зала вслед за слугой, граф Брасс позволил себе улыбнуться открыто. Было приятно сознавать, что Гранбретань ищет его помощи – только он не собирался ее предоставлять. Он вовсе не стремился поссориться с Темной Империей и потому надеялся, что сумеет вежливо отклонить предложение ее посла. Барон ему в общем-то пришелся по душе. Похоже, их убеждения были во многом сходны.

Глава четвертая Стычка в замке Брасс

Барон Мелиадус задержался в замке Брасс на неделю. После первого вечера ему удалось взять себя в руки, и больше он ничем не выказывал своего нетерпения, когда хозяин дома упорно отказывался выслушивать его речи о нуждах Гранбретани и связанных с ними выгодах.

Возможно, барон задержался в замке не только из-за своей миссии: он, не скрываясь, уделял много внимания Иссельде. С ней он становился бесконечно покладистым и куртуазным, и было очевидно, что Иссельда, не знакомая с интригами больших дворов, ему небезразлична.

Граф Брасс как будто не замечал этого. Как-то утром, прогуливаясь по верхней террасе замкового сада, Боженталь обратился к своему другу.

– Похоже, барону Мелиадусу мало склонить тебя на сторону Гранбретани, – заметил он. – Если я не ошибаюсь, у него на уме соблазн иного рода.

– А? – Граф Брасс отвлекся от созерцания ползучих лоз на нижней террасе. – Чего еще ему надо?

– Твою дочь, – негромко ответил Боженталь.

– Да ты что, Боженталь! – Граф засмеялся. – Тебе мерещится злой умысел и преступные намерения во всех поступках этого человека. Он же джентльмен, знатный дворянин. Которому, заметь, кое-что от меня нужно. Он не позволит себе променять честолюбивые устремления на какой-то флирт. Мне кажется, ты несправедлив к барону. Лично мне он нравится всё больше.

– В таком случае, милорд, сейчас самый подходящий момент, чтобы снова заняться политикой, – проговорил Боженталь с некоторым нажимом, хотя и не повышая голоса. – Ведь, похоже, твои суждения не так верны, как прежде.

Граф Брасс пожал плечами.

– Пусть так. А ты превращаешься в истеричную старуху. Пока что барон ведет себя безукоризненно. Я допускаю, что он впустую тратит здесь время, и хочу, чтобы он поскорее уехал, но, если у него имеются какие-то виды на мою дочь, он ничем себя не выдает. Конечно, он может желать брака с нею, чтобы связать меня с Гранбретанью кровными узами, однако Иссельда вряд ли согласится, да и я тоже.

– А вдруг Иссельда влюбилась в барона и он воспылал к ней страстью?

– Как она может влюбиться в барона Мелиадуса?

– В Камарге она редко видит мужчин столь утонченных и привлекательных внешне.

– Гм… – презрительно хмыкнул граф. – Если бы она влюбилась в барона, то сказала бы мне, разве не так? Я поверю в твои домыслы, когда услышу подтверждение из уст Иссельды!

Боженталь про себя недоумевал – то ли подобный отказ видеть правду продиктован глубоким нежеланием вникать в характер правителей Гранбретани, то ли это обычная неспособность отца заметить в своем чаде то, что совершенно очевидно для остальных. Боженталь решил впредь не спускать глаз с Иссельды и барона Мелиадуса. Он не верил, что граф в полной мере постиг суть человека, устроившего Льежскую резню и отдавшего приказ о разграблении Сабрука, человека, чьи извращенные вкусы вселяли ужас во всех сплетников от Нордкапа до Туниса. Как он уже говорил, его друг слишком долго прожил в провинции, вдыхая чистый деревенский воздух. И вот теперь не учуял вони порока, даже когда им повеяло более чем отчетливо.

Хотя граф Брасс с бароном Мелиадусом держался с отстраненной вежливостью, гранбретанец, кажется, хотел о многом ему рассказать. Судя по его словам, даже в тех землях, где еще не правила Гранбретань, находились недовольные дворяне и крестьяне, готовые пойти на тайную сделку с агентами Темной Империи: они обещали посодействовать падению противников Гранбретани с тем, чтобы получить свою долю власти из рук короля-императора. А амбиции гранбретанцев, похоже, простирались даже на Азию. За Срединным морем существовали хорошо организованные группы, готовые поддержать Темную Империю, когда настанет время для вторжения. Граф Брасс с каждым днем всё больше восхищался тактическими приемами Империи.

– Через двадцать лет, – говорил барон Мелиадус, – вся Европа будет наша. А через тридцать – вся Аравия и сопредельные страны. Через пятьдесят же у нас будет довольно сил, чтобы бросить вызов таинственной стране, которая на наших картах обозначена как Коммуназия…

– Старинное романтическое название, – улыбнулся граф Брасс, – говорят, это страна великой магии. Уж не там ли хранится Рунный посох?

– Да, так сказано в легенде: посох стоит на самой высокой в мире горе, где постоянно метут метели и воет ветер, и его оберегают древние волосатые люди неслыханной мудрости, росту в них десять футов, а лица у них обезьяньи. – Барон Мелиадус усмехнулся. – Но если верить слухам, то где только Рунный посох ни хранится – даже в Амарехе.

Граф покивал.

– Кстати об Амарехе; эти земли Империя тоже мечтает включить в свой состав?

Амарех был огромным континентом, который, как утверждали, лежит за морем на западе, и правили там существа, почти равные по силе богам. Они вели жизнь уединенную, умиротворенную, полную размышлений. Их цивилизацию тоже, по слухам, не затронули последствия Трагического Тысячелетия, в то время как остальной мир превратился в руины разной степени сохранности. Говоря об Амарехе, граф шутил, однако барон Мелиадус покосился на него, и его блеклые глаза загорелись.

– Почему нет? Я штурмовал бы и небесные врата, если бы нашел их.

Встревоженный, граф Брасс вскоре покинул его, впервые задумавшись, точно ли его решение сохранять нейтралитет так верно, как казалось ему до сих пор.

Иссельда, пусть и была так же умна, как ее отец, не обладала ни его жизненным опытом, ни способностью верно судить о людях. Даже дурная слава барона казалась ей притягательной, вдобавок девушка не могла поверить, что все слухи о нем правдивы. Ведь когда он мягко, благожелательно разговаривал с ней, превознося ее красоту и изящество, ей казалось, что перед ней человек самого кроткого нрава, лишь вынужденный казаться мрачным и безжалостным, чтобы соответствовать своему посту и своей роли в истории.

И вот теперь, уже третий раз со дня его прибытия, она выскользнула ночью из спальни, отправившись на свидание в западную башню, заброшенную после кровавой кончины предыдущего лорда-хранителя.

Свидания проходили вполне невинно: пожатие руки, легкий поцелуй, сказанные шепотом слова любви, разговоры о женитьбе. Не вполне уверенная, хочет ли на самом деле свадьбы, – Иссельда любила отца и чувствовала, что его глубоко огорчит подобное замужество, – она при этом не могла противиться знакам внимания, какие оказывал ей гость. Она даже не была уверена, что чувства, которые она испытывает к барону, и есть любовь, но ей нравилось волнующее чувство приключения, которое эти свидания дарили.

В эту ночь она легко и стремительно пронеслась по мрачным переходам, не зная, что за ней кто-то идет. Вслед за ней двигался человек в черном плаще и с длинным кинжалом в кожаных ножнах, зажатых в правой руке.

Иссельда взбежала по ступенькам винтовой лестницы, чувствуя, как сильно бьется сердце. Нежная полуулыбка тронула алые губы, и девушка вошла в маленькую каморку на башне, где ее уже ждал барон.

Он низко поклонился, а потом заключил ее в объятия, лаская нежное тело сквозь тонкий шелк ночной рубашки. На этот раз его поцелуи были настойчивее, настолько, что казались почти грубыми, и, отвечая на них, она вдыхала глубже, в то время как пальцы ее впивались в его широкую, затянутую в кожу спину. Его рука в этот раз опустилась ей на талию, затем на бедро, и на какой-то миг она прижалась к нему всем телом, а в следующий миг попыталась отстраниться, ощутив вдруг нахлынувший непривычный испуг.

Он обнимал ее, тяжело дыша. Луч лунного света упал в узкое окно и пробежал по его лицу, осветив нахмуренные брови и горящие страстью глаза.

– Иссельда, ты должна выйти за меня. Сегодня же ночью мы сбежим из замка, а уже завтра минуем пограничные башни. Твой отец не осмелится преследовать нас до Гранбретани.

– Мой отец осмелится на что угодно, – возразила она со спокойной убежденностью. – Но я чувствую, мой господин, что не желаю доставлять ему огорчения.

– О чем это ты?

– Я о том, что не выйду замуж без его благословения.

– А он его даст?

– Думаю, что не даст.

– В таком случае…

Она снова попыталась отстраниться, но его сильные руки крепко взяли ее за плечи. Вот теперь она по-настоящему испугалась, удивляясь, как недавняя страсть могла так быстро смениться страхом.

– Мне надо идти.

– Нет! Иссельда, я не привык, чтобы моим требованиям противились. Сначала твой упрямый отец отказывает мне в просьбе, теперь ты! Да я лучше убью тебя, чем позволю уйти без клятвы, что ты уедешь со мной в Гранбретань! – Он притянул ее к себе, силой вырывая поцелуй.

Она застонала, силясь высвободиться.

И в следующий миг темная фигура в плаще шагнула в каморку, выдергивая из ножен длинный кинжал. Сталь сверкнула в лунном свете; барон со злобой посмотрел на незваного гостя, однако не ослабил хватки.

– Отпусти ее, – приказал человек в черном. – Или я наплюю на свои принципы и убью тебя на месте.

– Боженталь! – зарыдала Иссельда. – Беги за отцом, тебе не хватит сил, чтобы сражаться с бароном!

Мелиадус засмеялся и отшвырнул Иссельду к стене башни.

– Сражаться? Да для тебя, философ, это будет не сражение, а бойня. Посторонись, и я уйду, но девушку я заберу с собой.

– Уходи один, – ответил Боженталь. – Уходи, я не желаю, чтобы твоя смерть была на моей совести. Но Иссельда останется здесь, со мной.

– Она уедет со мной сегодня же ночью, хочет она того или нет! – Мелиадус откинул полу плаща, показав короткий меч на бедре. – Посторонись, сэр Боженталь, иначе, клянусь, ты никогда не напишешь сонета об этом приключении!

Боженталь стоял, не шелохнувшись, нацелив кинжал в грудь барона.

Гранбретанец схватился за рукоять меча и выдернул его из ножен почти неуловимым движением.

– Последний шанс, философ!

Боженталь ничего не ответил, затуманенным взглядом следя за противником. Лишь рука, сжимавшая кинжал, едва заметно подрагивала.

Иссельда закричала. Высокий и пронзительный крик эхом разнесся по замку, а барон развернулся, зарычав от ярости, и поднял меч.

Философ прыгнул вперед, но клинок, направленный непривычной к оружию рукой, лишь соскользнул по тугой коже доспеха его противника. Презрительно рассмеявшись, Мелиадус нанес два быстрых удара, метя в голову и грудь, и Боженталь распластался на плитах пола, заливая их кровью. Иссельда снова закричала, на этот раз от ужаса и жалости, и попыталась воспротивиться барону, но тот вывернул ей руку так, что девушка задохнулась от боли, и перебросил через плечо. Он вышел из каморки в башне и принялся спешно спускаться по ступеням.

Чтобы добраться до отведенных ему покоев, барону предстояло миновать главный зал. Но стоило ему лишь войти, как от дальней стены послышался рык, и свет, что давали догорающие в камине поленья, обрисовал фигуру графа: одетый лишь в домашнее свободное платье, с широким мечом в руках, он преградил барону дорогу.

– Папа!

Гранбретанец оттолкнул Иссельду к стене и обнажил меч, готовясь к поединку с графом.

– Значит, Боженталь был прав, – проворчал тот. – Ты ответил на мое гостеприимство подлостью, барон.

– Я хочу твою дочь. Она меня любит.

– Это тебе только кажется. – Граф Брасс покосился на Иссельду, которая с плачем поднималась на ноги. – Защищайся, барон.

Тот нахмурился.

– У тебя широкий меч, а у меня клинок больше похож на шило. Кроме того, я не хотел бы биться с человеком твоего возраста. Мы наверняка можем договориться…

– Папа, он убил Боженталя!

Услышав это, граф Брасс затрясся от ярости. Шагнув к стене, возле которой была стойка с оружием, он выбрал самый длинный и самый ладный меч и бросил его барону. Сталь зазвенела о каменные плиты. Мелиадус отбросил свой клинок и подхватил с пола тот, что ему дали, теперь у него было преимущество: его защищала толстая выдубленная кожа, тогда как на графе была лишь льняная одежда.

Граф Брасс наступал, а барон парировал его удары. Словно лесорубы, намеренные свалить большое дерево, они пытались пробить защиту друг друга то с одной, то с другой стороны, тяжелые клинки взлетали в воздух, звон железа разносился по всему залу. На шум прибежали слуги и стражники, но никто из них не знал, что предпринять. К тому времени, как появился фон Виллах со своим отрядом, гранбретанцы поняли, что сильно уступают в численности, и решили не делать ничего.

Искры сверкали в темноте зала, пока двое могучих мужчин вели свою дуэль; широкие мечи поднимались и падали, разворачиваясь в разные стороны, ловкость встречалась с не меньшей ловкостью, сила – с силой. Лица бойцов блестели от пота, тяжелое дыхание заставляло ходить ходуном грудь.

В какой-то миг барону удалось зацепить противника, однако он всего лишь оцарапал кожу на плече. И тотчас же меч графа полоснул гранбретанца по боку – того спасла толстая кожа дублета. Бойцы наносили и парировали удары, клинки звенели, то и дело сталкиваясь. Казалось, это противостояние должно было оставить от обоих противников не больше, чем окровавленные лоскуты, однако стоило им отпрянуть друг от друга и изготовиться к продолжению схватки, как оказалось, что граф отделался лишь легким порезом на лбу и попорченной одеждой, из которой меч противника выхватил клок. А у барона сильнее всего пострадала распоротая на груди куртка, вдобавок один рукав теперь болтался на нитках.

Тяжелое дыхание бойцов и их топот смешивались с оглушительным лязгом клинков. Внезапно граф Брасс споткнулся о небольшой столик и упал на спину, широко раскинув ноги и выпустив из руки оружие, а барон, ухмыльнувшись, поднял меч. В тот же миг граф, перекатившись, схватил барона за ноги и свалил на пол.

Об оружии было забыто. Сцепившись врукопашную и скалясь от ярости, они катались по каменным плитам. Потом барон все же отпрянул и вскочил на ноги, однако граф Брасс, тоже успевший подняться и схватить оружие, неожиданно крутанул мечом. Его удар был такой силы, что клинок, которым барон пытался парировать, вырвался у того из руки и пролетел по всему залу, воткнулся в деревянную колонну и задрожал в ней, дребезжа, как струна.

– Ты убил моего лучшего и самого верного друга, – прорычал граф, занося широкий меч.

Барон медленно скрестил руки на груди, ожидая удара. Он не смотрел на противника, разглядывая пол под ногами, и в выражении его лица читалась скука.

– Ты убил его, и за это я уничтожу тебя.

– Граф Брасс!

Граф замер с вскинутым над головой мечом.

– Граф Брасс, он не убил меня. – Голос принадлежал Боженталю. – Он оглушил меня, ударив плашмя. Моя рана не опасна.

Боженталь пробился через толпу слуг, рукой зажимая рану на груди. На лбу у него красовался лиловый синяк.

Граф Брасс вздохнул.

– Благодари за это судьбу, Боженталь. И тем не менее… – Он развернулся и внимательно посмотрел на барона. – Этот подлец воспользовался моим гостеприимством, оскорбил мою дочь, ранил моего друга…

Барон Мелиадус поднял глаза на хозяина дома.

– Прости меня, граф Брасс. Признаю, мною двигала страсть к Иссельде, она затуманила мне разум, я был одержим ею, словно демоном. Я не просил о пощаде, когда ты собирался лишить меня жизни, но сейчас я прошу тебя понять, что одни только искренние человеческие чувства толкнули меня на то, что сделал.

Граф покачал головой.

– Я не могу простить тебя, барон. Я больше не стану слушать твои лживые слова. Ты покинешь замок Брасс в течение часа и к утру выедешь за пределы моих земель, иначе и тебя, и твоих слуг уничтожат.

– И ты рискнешь нанести оскорбление Гранбретани?

Граф пожал плечами.

– Я ничем не оскорблю Темную Империю. Если там узнают, как всё было на самом деле этой ночью, это тебя накажут за допущенные ошибки, а не меня – за желание восстановить справедливость. Ты провалил свою миссию. Это ты оскорбил меня, а не я – Гранбретань.

Барон Мелиадус больше ничего не сказал – кипя от бешенства, он отправился собираться в дорогу. Вскоре, униженный и разозленный, он сел в свой диковинный экипаж, и не прошло и получаса, как карета выехала из замковых ворот. Прощаться с хозяевами барон не стал.

Граф Брасс, Иссельда, Боженталь и фон Виллах стояли во дворе, провожая взглядом неудавшееся посольство.

– Ты был прав, Боженталь, – пробормотал граф. – Этот человек провел нас с Иссельдой. Я больше не стану принимать эмиссаров Гранбретани в замке Брасс.

– Ты осознал, что с Темной Империей надо бороться, разрушить ее? – с надеждой спросил философ.

– Этого я не говорил. Пусть творят, что хотят. Нас больше не побеспокоит ни Гранбретань, ни барон Мелиадус.

– Ты ошибаешься, – с твердой уверенностью отозвался Боженталь.

А в темноте своего экипажа, несясь сквозь ночь к северным границам Камарга, барон Мелиадус клялся сам себе самой таинственной и сакральной реликвией, какую только знал: Рунным посохом. Считалось, что этот утраченный артефакт хранит в себе все тайны судьбы. Барон клялся, что любыми средствами подчинит себе графа Брасса, будет обладать Иссельдой, а Камарг для всех его обитателей превратится в один большой костер.

Он поклялся Рунным посохом, и таким образом судьба барона Мелиадуса, графа Брасса, Иссельды и Темной Империи, а также всех, кто был сейчас и будет потом связан с событиями в замке, решилась раз и навсегда.

Пьеса была написана, сцена подготовлена, занавес поднят.

Лицедеям предстояло лишь разыграть свою судьбу.

Глава первая Дориан Хоукмун

Барон Мелиадус вернулся под угрюмые башни Лондры, столицы Темной Империи, и почти год взвешивал все «за» и «против», прежде чем составить план. О своих обязанностях перед Гранбретанью он, разумеется, тоже не забывал. Все эти мятежи, которые необходимо подавить, и завоеванные города, которым надлежит дать урок. Грядущие битвы, которые требуется подготовить и выиграть, и марионеточные правительства, которым нужно объяснить, чего от них ждут.

Барон Мелиадус исполнял свой долг усердно и с долей изобретательности, однако его страсть к Иссельде и его ненависть к графу Брассу постоянно были с ним. Его карьера не пострадала от неудачной попытки склонить графа к союзничеству с Гранбретанью, но он все равно считал, что его планы грубо нарушены. Кроме того, он постоянно сталкивался с трудностями, какие с легкостью смог бы разрешить граф Брасс, согласись тот помочь. Каждый раз, когда возникала подобная проблема, у барона Мелиадуса тут же рождалась дюжина разных планов мести, однако ни один из них, кажется, не соответствовал полностью его упованиям. Он должен заполучить Иссельду, он должен заручиться помощью графа в европейских делах, он должен снести с лица земли Камарг, как и поклялся. Все эти желания противоречили друг другу.

В высокой обсидиановой башне над кроваво-красной рекой Тейм, по которой ходили, перевозя грузы с побережья, баржи из бронзы и черного дерева, метался по кабинету барон Мелиадус. Его окружали многочисленные вещи: выцветшие гобелены в коричневых, черных и синих тонах, модель Солнечной системы из драгоценных металлов и каменьев, глобусы и астролябии из чеканного железа, меди и серебра, мебель из темного полированного дерева, ковры с длинным ворсом цвета осенней листвы.

И вокруг, на всех стенах, на всех полках – повсюду стояли и висели часовые механизмы. Все они были безукоризненно синхронизированы, отбивали четверти, половины и полные часы, многие исполняли еще и музыку. Разных форм и размеров, из металла, дерева и каких-то иных, не столь привычных материалов, они были покрыты резьбой и порой настолько перегружены деталями, что определить по ним время становилось невозможным. Их привезли сюда из множества уголков Европы и Ближнего Востока – трофеи из десятков завоеванных провинций. Из всех своих сокровищ барон Мелиадус больше всего любил именно их – вся огромная башня, не говоря уже о кабинете, была занята часами. А на самой вершине башни красовался механизм с четырьмя циферблатами из бронзы, оникса, золота, серебра и платины, и, когда обнаженные женские фигуры в натуральную величину принимались отбивать время, ударяя молотками по огромным колоколам, гул разносился по всей Лондре. Коллекция барона не уступала по разнообразию такой же коллекции его зятя, Тарагорма, распорядителя во Дворце Времени, которого Мелиадус ненавидел до дрожи и которого по какой-то извращенной прихоти обожала его сестра.

Перестав метаться по кабинету, барон схватил со стола лист пергамента с последним донесением из провинции Кёльн – провинции, которой Мелиадус давал урок почти два года назад. Теперь казалось, что он несколько перестарался, потому что сын старого герцога Кёльнского (барон собственноручно выпустил тому кишки на главной площади столицы) возглавил армию мятежников и почти преуспел. Если бы не спешно присланная подмога в виде орнитоптеров, груженных длинными огненными копьями, Кёльн мог бы и вырваться на какое-то время из-под власти Темной Империи.

Однако орнитоптеры разметали войска юного герцога, а сам он был захвачен в плен. Вскоре его должны доставить в Лондру, чтобы знать Империи смогла насладиться его казнью. Очередная ситуация, где мог бы помочь совет графа Брасса. Ведь прежде чем решиться на открытый мятеж, герцог Кёльнский добровольно поступил на службу Темной Империи, был принят – и хорошо дрался во славу Гранбретани в Нюрнберге и в Ульме. Завоевав доверие Империи, он получил в свое распоряжение войско, состоявшее в основном из бывших солдат его отца, а потом вернулся в Кёльн и напал на провинцию.

Барон хмурился, потому что юный герцог подал пример, которому могли последовать другие. Он уже, как сообщалось в донесениях, считался героем в германских провинциях. Немногие отваживались противостоять Темной Империи так, как сделал он.

Вот если бы граф Брасс согласился…

Вдруг барон Мелиадус заулыбался – готовый план как будто сам собой возник в голове. Вероятно, молодого герцога Кёльнского можно использовать и в ином качестве, не делая из него развлечение для знати.

Он отложил пергамент и дернул за шнурок колокольчика. Обнаженная девушка-рабыня, с головы до ног покрытая красной краской, вошла и упала на колени, готовая выслушать приказ господина. Здесь, в башне, ему прислуживали только женщины: барон опасался предательства и не допускал к себе мужчин.

– Передашь сообщение главному надсмотрщику тюремных катакомб. Скажешь ему, что барон Мелиадус желает лично допросить заключенного Дориана Хоукмуна фон Кёльна, как только тот будет доставлен.

– Да, господин. – Девушка поднялась и попятилась к двери, а барон остался стоять, внимательно глядя в окно на реку, и тень улыбки блуждала на его пухлых губах.

Дориан Хоукмун, закованный в цепи из позолоченного железа, подобающие его положению – традиции Империи! – пошатываясь, спустился по сходням на набережную. Он моргал от вечернего света и с изумлением оглядывал гигантские, зловеще нависающие над Лондрой башни. Если бы ему были нужны доказательства врожденного безумия обитателей Темного острова, то сейчас он получил бы их в полной мере. В очертаниях зданий, даже в мазках краски и в резных украшениях ощущалось что-то противоестественное. И тем не менее всё вокруг свидетельствовало о великой силе, решительности и продуманности. Неудивительно, размышлял он, что постичь сущность народа Темной Империи так трудно: в немалой степени она являет собой парадокс.

Стражник, одетый в доспех белой кожи и шлем-маску из белого металла в виде голого черепа – форма ордена, к которому он принадлежал, – слегка подтолкнул узника. Толчок был совсем слабый, но Хоукмун всё же пошатнулся: он почти неделю ничего не ел. Разум его был затуманен, мысли витали где-то далеко, и молодой герцог с трудом сознавал важность происходящего. С того момента, как его захватили в плен в битве за Кёльн, никто не разговаривал с ним. Почти всё время он пролежал в темноте корабельного трюма, иногда черпая грязную воду из корыта, поставленного рядом. Он зарос щетиной, взгляд потускнел, длинные светлые волосы свалялись, разорванная кольчуга и штаны покрылись грязью. Кандалы докрасна натерли кожу на шее и запястьях, но боли он не чувствовал. На самом деле он вообще ничего не чувствовал, двигаясь как сомнамбула и глядя вокруг себя так, словно ему всё это снилось.

Он сделал два шага по кварцевой набережной, споткнулся и упал на одно колено. Стражники – теперь их было двое – подхватили его под руки и повели, поддерживая, к черной стене, которая возвышалась над набережной. В стене оказалась маленькая, забранная решеткой дверь, по бокам от которой стояли двое солдат в ярко-красных кабаньих масках. В ведении ордена Кабана находились все тюрьмы Лондры. Стражники обменялись несколькими словами на хрюкающем тайном языке своего ордена, один из них засмеялся, схватил Хоукмуна за руку и дернул узника вперед, пока второй стражник распахивал зарешеченную дверь.

Внутри было темно. Дверь за Хоукмуном закрылась, и на какой-то миг он остался в одиночестве. Потом в тусклом свете, исходившем от двери, появилась маска кабана, выполненная с куда большим мастерством, чем маски солдат. Вслед за ней возникло еще несколько таких же – и Хоукмуна поволокли в затхлую тьму, вниз, в тюремные катакомбы Темной Империи. Жизнь его, как он с безучастностью отметил, была, судя по всему, окончена.

Наконец впереди снова скрипнули дверные петли. Его втолкнули в маленькую комнату, захлопнули за ним дверь, и засов упал на место.

Воздух в подземелье был зловонный, пленка грязи покрывала каменные плиты. Хоукмун привалился к стене и мало-помалу сполз на пол. Он сам не понял, потерял ли сознание или заснул, но глаза его закрылись, и пришло забвение.

Еще неделю назад он был героем Кёльна – воином, бросившим вызов захватчикам, человеком тонкого, насмешливого ума, умелым бойцом. А гранбретанцы, не прилагая к тому особенных усилий, за какие-то семь дней превратили его в животное. Животное, у которого почти не осталось сил жить. Человек попроще стал бы угрюмо цепляться за остатки человеческого в себе, питался бы своей ненавистью, строил бы планы побега, но Хоукмун, лишившись всего, ничего уже не желал и ни к чему не стремился.

Быть может, он еще придет в себя; но если такое случится, это будет совсем не тот человек, что сражался в битве за Кёльн со столь дерзкой отвагой.

Глава вторая Сделка

Свет факелов и блестящие звериные маски: ухмыляющийся кабан и оскалившийся волк, красный металл и черный, насмешливые глаза из белого алмаза и синего сапфира. Шорох тяжелых плащей и шепот голосов.

Хоукмун слабо вздохнул и закрыл глаза, затем снова открыл, когда шаги приблизились и Волк наклонился над ним, поднеся факел к лицу. Полыхнуло жаром, однако Хоукмун даже не попытался отстраниться.

Волк убрал факел.

– Сейчас нет смысла разговаривать с ним. Надо покормить, отмыть. Немного привести в порядок его рассудок.

Кабан с Волком ушли. Хоукмун закрыл глаза.

Когда он очнулся в следующий раз, его волокли по коридору, скупо освещенному факелами. В комнате, куда его привели, стояла кровать, застланная шелками и пышными мехами, на резном столике ждала своего часа еда. Ванна из какого-то переливающегося металла была полна горячей воды, и возле нее замерли в ожидании две рабыни.

С Хоукмуна сняли цепи и одежду, потом погрузили в воду, и рабыни принялись его купать, а какой-то человек с бритвой сбрил его бороду и остриг грязные волосы. Кожу защипало. Все это бывший герцог Кёльнский принимал равнодушно, пустой взгляд безучастно скользил по мозаичному потолку. Узник позволил надеть на себя тонкое, мягкое белье, шелковую рубаху и бархатные штаны, и понемногу его затопило смутное ощущение благодати. Но когда его попытались покормить – усадили за стол и запихнули в рот кусочек какого-то фрукта, – желудок сжался, и его вырвало. Наконец его напоили молоком, в которое было подмешано какое-то снадобье, и уложили в кровать.

Прошло несколько дней. Понемногу Хоукмун начал есть, следом пришло осознание редкой роскоши чувствовать себя живым. Он обнаружил в своем узилище оставленные для него книги; женщины, что приходили в его комнату, были готовы лечь с ним, стоило лишь пожелать. Но ничто из этого не влекло его.

Его разум, погрузившийся в спячку вскоре после пленения, долго и тягостно просыпался, а когда это все-таки случилось, прежняя жизнь показалась Хоукмуну сном. Как-то раз он открыл книгу, и буквы показались ему какими-то странными, хотя читались легко. Он не видел в них смысла, как не было его и в словах или предложениях, в которые они складывались, хотя трактат написал некогда ценимый им философ. Хоукмун пожал плечами и бросил книгу на стол. Одна из девушек-рабынь, заметив его жест, прижалась к нему всем телом и погладила по щеке. Он мягко отстранил ее и лег, заложив руки за голову.

После долгой паузы он спросил:

– Зачем я здесь?

То были первые произнесенные им слова.

– О, милорд, это мне неизвестно. – Судя по акценту, девушка была уроженкой Скандии. – Знаю лишь, что ты особенный пленник.

– Точнее, дичь, на которую хотят поохотиться лорды Гранбретани? – Его глубокий голос звучал сейчас совершенно безучастно.

Даже слова, которые он выговаривал, казались ему не более чем странными звуками. Он перевел взгляд, до того обращенный внутрь себя, на девушку, без особенного интереса отметив красоту ее сложения и длинные светлые волосы. И то, как она вздрогнула под его взглядом.

– Я ничего не знаю, милорд, – только то, что должна исполнять все твои желания.

Хоукмун вяло кивнул, оглядывая комнату.

– Наверное, меня готовят к какой-то пытке или публичной казни, – сказал он сам себе.

Здесь не было окон, но по затхлости воздуха Хоукмун определил, что по-прежнему находится под землей, вероятно, где-то в тюремных катакомбах. Время он отсчитывал по лампам – кажется, их заправляли раз в день. Прошло примерно две недели, прежде чем в его темнице снова появился Волк.

Дверь распахнули без всяких церемоний, и вошел рослый человек, затянутый с ног до головы в черную кожу, с длинным мечом в черных кожаных ножнах (и с черной рукоятью). Черная маска волка закрывала его голову целиком. Из-под нее зазвучал глубокий мелодичный голос, который узник едва расслышал тогда сквозь забытье:

– Что ж, похоже, наш пленник снова здоров духом и телом.

Рабыни поклонились и отступили. Хоукмун одним махом вскочил с кровати, с которой почти не вставал всё это время с самого первого дня.

– Прекрасно. Ты здоров, герцог Кёльнский?

– Да, – без выражения отозвался тот.

Он непринужденно зевнул и, решив, что в ногах правды нет, снова лег.

– Полагаю, ты узнал меня, – проговорил Волк с ноткой нетерпения в голосе.

– Нет.

– И даже не догадался?

Хоукмун не ответил.

Волк прошелся по комнате и остановился у стола, на котором возвышалась хрустальная ваза с фруктами. Затянутой в перчатку рукой он взял гранат и поднес к маске, словно изучая плод.

– А ты точно здоров, милорд?

– Мне кажется, да, – ответил Хоукмун. – Меня не покидает ощущение благополучия. Все мои потребности удовлетворяются по твоему, как я понимаю, приказу. И теперь, я полагаю, ты намерен отправить меня на казнь?

– И это нисколько тебя не тревожит?

Хоукмун пожал плечами.

– Рано или поздно всё закончится.

– Это может растянуться на целую жизнь. Мы, гранбретанцы, изобретательны.

– Жизнь – это не так уж и долго.

– В этот раз, как иногда бывает, – Волк перебросил гранат из руки в руку, – мы думали, не избавить ли тебя от неудобств.

На лице Хоукмуна не отразилось никаких чувств.

– Ты поразительно владеешь собой, милорд, – продолжал Волк. – И это странно, ведь ты до сих пор жив только из прихоти твоих врагов, тех самых, что казнили твоего отца столь позорной казнью.

Хоукмун чуть нахмурился, словно что-то припоминая.

– Это я помню, – проговорил он отстраненно. – Мой отец. Старый герцог.

Волк швырнул гранат на пол и поднял маску. Под ней оказалось красивое лицо с черной бородкой.

– Так это я, барон Мелиадус Кройденский, убил его. – На полных губах барона играла выжидательная улыбка.

– Барон Мелиадус?.. А… Убил его?

– Мужество совершенно покинуло тебя, милорд, – пробормотал барон Мелиадус. – Или же ты пытаешься провести нас в надежде, что тебе выпадет еще один шанс нас предать?

– Я устал. – Хоукмун поджал губы.

В глазах Мелиадуса читалось недоумение и почти что гнев.

– Я убил твоего отца!

– Да, ты говорил.

– Ладно! – Мелиадус в негодовании шагнул к двери, затем снова повернулся лицом к пленнику. – Я пришел сюда не для этого. Хотя весьма странно, что ты не выказываешь ни ненависти, ни желания отомстить.

Хоукмун уже порядочно заскучал и желал лишь, чтобы Мелиадус оставил его в покое. Исходившее от барона напряжение и эти реплики, без малого истеричные, раздражали его, как жужжанье комара раздражает человека, который хочет спать.

– Я ничего не чувствую, – ответил узник в надежде, что это вполне удовлетворит незваного гостя.

– В тебе не осталось силы духа! – сердито воскликнул Мелиадус. – Ни капли! Поражение и плен лишили тебя всего!

– Может быть. А сейчас я устал…

– Я хочу предложить тебе вернуть твои земли, – продолжал барон. – Совершенно самостоятельное правление в границах нашей Империи. Больше, чем мы когда-либо предлагали завоеванным территориям.

Вот теперь некоторое подобие заинтересованности отразилось на лице Хоукмуна.

– С чего бы?

– Мы хотим заключить с тобой сделку – к нашей обоюдной выгоде. Нам нужен человек ловкий и разбирающийся в искусстве войны – такой, как ты… – Барон Мелиадус с сомнением нахмурился. – Каким ты казался. И еще нам нужен человек, которому поверят те, кто не доверяет Гранбретани.

Он вовсе не так собирался предложить это соглашение, однако непонятное равнодушие Хоукмуна привело его в замешательство.

– Мы хотим дать тебе поручение. В награду – твои земли.

– Я бы хотел вернуться домой, – кивнул Хоукмун. – Луга моего детства…

Он улыбнулся каким-то своим воспоминаниям.

Потрясенный тем, что он ошибочно принял за проявление сентиментальности, барон Мелиадус отрезал:

– Что ты будешь делать там по возвращении, плести венки из маргариток или строить замки, нас не касается. Но вернешься ты только в том случае, если в точности выполнишь задание.

Обращенный внутрь себя взгляд Хоукмуна остановился на Мелиадусе.

– Милорд, ты, должно быть, думаешь, что я лишился ума?

– Не знаю. Но у нас есть способ выяснить это. Наши маги-ученые проведут проверку…

– Я совершенно нормален, барон. Возможно, нормальнее даже, чем когда-либо. Тебе не стоит опасаться меня.

Мелиадус возвел глаза к потолку.

– Во имя Рунного посоха, неужели никто не желает настоять на своем? – Он распахнул дверь. – Мы всё узнаем о тебе, герцог Кёльнский. Сегодня же за тобой придут!

После ухода незваного гостя Хоукмун так и остался лежать на кровати. Допрос быстро улетучился из его памяти, и он лишь смутно вспомнил о нем часа через два-три, когда стражники в масках кабанов вошли в комнату и велели ему идти за ними.

Хоукмуна вели через многочисленные коридоры, поднимавшиеся все выше и выше, пока путь им не преградила большая железная дверь. Один из стражников заколотил по ней древком огненного копья, и створка со скрипом отворилась, впуская свежий воздух и дневной свет. Снаружи уже ожидал отряд в пурпурных доспехах и плащах и в таких же пурпурных масках ордена Быка, скрывавших лица. Хоукмуна передали под их опеку, он огляделся по сторонам и увидел, что стоит посреди широкого двора, полностью покрытого, за исключением посыпанной гравием дорожки, прекрасным газоном. Газон был обнесен высокой стеной с узкими воротами, по стене вышагивали часовые из ордена Кабана. А дальше возвышались мрачные городские башни.

Миновав ворота, Хоукмун вместе со своим сопровождением вышел на узкую улицу, где уже ждал экипаж в форме двуглавой лошади из покрытого позолотой эбенового дерева. Когда герцог Кёльнский вместе с двумя безмолвными стражниками занял свое место внутри, экипаж тронулся. Сквозь щель в занавесках было видно башни, мимо которых они проезжали. Солнце садилось, и зловещий свет затопил город.

Наконец экипаж остановился. Хоукмун безучастно позволил стражникам вывести себя наружу и сразу же понял, что они прибыли во дворец короля-императора Хуона.

Дворец возносился ярус за ярусом, почти исчезая из виду в вышине. По углам его защищали четыре высокие башни, и эти башни светились темно-золотым. Стены императорской резиденции украшали барельефы, изображающие непонятные обряды, баталии, знаменитые эпизоды из долгой истории Гранбретани; тут же – горгульи, статуи, абстрактные орнаменты. Это гротескное, фантастическое сооружение возводилось не один век. В процессе создания использовались все мыслимые строительные материалы и краски, и потому строение сверкало смесью оттенков, охватывающих весь спектр. Никакой системы в выборе красок не было, не ощущалось даже попыток подобрать их в тон или по контрасту. Один цвет перетекал в другой, цепляя взгляд, оскорбляя разум. Дворец безумца, затмевающий в своем сумасшествии весь остальной город.

В воротах Хоукмуна ждали очередные стражники. Эти были в масках и доспехах ордена Богомола – ордена, к которому принадлежал сам король Хуон. Их замысловатые маски насекомых были усыпаны драгоценными камнями, блестели усики из платиновой проволоки, фасеточные глаза масок сверкали десятками разных самоцветов. Сами солдаты отличались долговязостью, тонкими ногами и руками, и их стройные тела защищали доспехи, похожие на черно-зеленый, отливающий золотом панцирь насекомого. Когда стражники заговорили друг с другом на своем тайном языке, послышались щелчки и шорох.

Первый раз за все это время Хоукмун заволновался, когда его повели его по длинным дворцовым переходам. Стены коридоров были отделаны листами темно-малинового металла, в котором отражались искаженные силуэты идущих.

Наконец они добрались до просторного зала с высоким потолком. Темные стены были пронизаны белыми, зелеными и розовыми прожилками. Словно мрамор. Но эти прожилки постоянно перемещались и поблескивали, меняя размер стен и потолка.

Пространство зала, протянувшегося на добрую четверть мили в длину и почти на столько же в ширину, было через равные промежутки заставлено какими-то устройствами, внешне похожими на машины, назначения которых Хоукмун не понимал. Как и всё, увиденное им с момента прибытия в Лондру, эти механизмы были изготовлены из драгоценных металлов и полудрагоценных камней и богато украшены, а в их инструментах Хоукмун не смог различить ничего хотя бы отдаленно знакомого.

Многие детали этих устройств двигались – отмечали, считали, измеряли, – управляемые людьми в масках ордена Змеи. Ордена, состоявшего исключительно из магов и ученых на службе короля-императора. Они кутались в пятнистые плащи с надвинутыми на лица капюшонами.

По главному проходу к пленнику пошел, жестом отослав стражников, человек в богато украшенной маске. Судя по ней, а также по его выправке и манере держаться, этот гранбретанец занимал высокое положение. Возможно, высшее в своем ордене.

– Господин герцог, приветствую тебя.

Они обменялись неглубокими поклонами.

– Я барон Калан Витальский, Верховный ученый короля-императора. Ты будешь моим гостем день или два. Добро пожаловать в мои покои и мои лаборатории.

– Благодарю тебя. Что я должен делать? – рассеянно отозвался Хоукмун.

– Прежде всего я приглашаю тебя отобедать со мной.

Барон Калан изящным жестом предложил Хоукмуну идти вперед. Они миновали длинный зал, проходя мимо любопытнейших конструкций, пока не оказались перед дверью, за которой, очевидно, находились личные покои барона.

Стол был уже накрыт. По сравнению с тем, чем питался Хоукмун последние две недели, еда оказалась простая, но умело приготовленная и вкусная. Когда с обедом было покончено, барон Калан, уже снявший шлем-маску и показавший бледное лицо человека средних лет с жидкой белой бородой и редеющей шевелюрой, налил им вина.

Превосходного вина – не мог не признать Хоукмун, едва пригубив.

– Мое собственное изобретение, – усмехнулся барон Калан.

– Я ничего подобного не пробовал, – сказал Хоукмун. – Что за виноград?

– Не виноград – зерно. И совершенно другой процесс производства.

– Крепкое.

– Крепче большинства вин, – согласился барон. – Итак, герцог, мне поручили выяснить состояние твоего здоровья, оценить характер и решить, сможешь ли ты сослужить службу его величеству королю-императору Хуону.

– Именно это и сказал мне барон Мелиадус. – Хоукмун слабо улыбнулся. – Мне будет интересно узнать твои выводы.

– Гм… – Барон Калан внимательно посмотрел на Хоукмуна. – Мне ясно, почему тебя поручили мне. Должен признать, ты кажешься рациональным.

– Благодарю покорно. – Под влиянием странного вина к Хоукмуну вернулась часть его прежней ироничности.

Барон Калан потер лоб и зашелся едва слышным сухим кашлем. Он вообще сделался каким-то нервозным, стоило ему снять маску. Молодой герцог и раньше замечал, что подданные Гранбретани предпочитают по возможности не открывать лиц – вот и Калан все же потянулся за вычурной змеиной головой своего орденского облачения. Хотя, как слышал Хоукмун, гранбретанцы считают подобное нарушением этикета, он сделал вид, что нисколько не удивлен жестом барона. По крайней мере, тот сразу же перестал кашлять и заметно расслабился.

– Мой дорогой герцог, – послышался шепот из-под маски, – кто я такой, чтобы судить, что есть здравый ум? Есть и такие, кому Гранбретань кажется безумной…

– Не может быть.

– Но так и есть. Люди с притупленным восприятием не в силах увидеть весь грандиозный план, они сомневаются в величии нашего высокого похода. И даже говорят, что это мы безумны, ха-ха! – Барон Калан поднялся. – Ну а теперь, если ты не против, начнем предварительные исследования.

Они вновь прошли через машинный зал и оказались в следующем, что был лишь немногим меньше. Стены – такие же темные – пульсировали энергией, постепенно меняя цвет с фиолетового на черный и обратно. Здесь стояла всего одна машина: сложное сооружение из светящегося сине-красного металла со множеством выступов, рукоятей и деталей. На той части конструкции, что напоминала строительные леса, висело что-то вроде огромного колокола. За панелью управления сидело человек десять в форме ордена Змеи, и в их металлических масках смутно отражалось пульсирующее свечение стен. Гул, исходящий от машины, заполнял зал: едва слышное позвякивание, стон, шипение… машина дышала, как живое существо.

– Вот наша интеллектуальная машина, – с гордостью сказал барон Калан. – Она и будет тебя проверять.

– Какая большая, – произнес Хоукмун, подходя ближе.

– Одна из самых больших. Но так нужно. Она предназначена для сложной работы. Результат научной магии, мой дорогой герцог, а вовсе не произнесенных наудачу заклинаний, как это принято на Континенте. Именно наша наука дает нам главное преимущество перед более слабыми народами.

Хмель выветривался, и Хоукмун постепенно вновь превращался в того человека, каким стал в тюремных катакомбах. Он делался все более отстраненным и, когда его подвели и поставили под колоколом, который сразу же начал опускаться, почти не испытывал ни тревоги, ни любопытства.

Наконец колокол полностью скрыл его, а мясистые стенки задвигались, облегая тело подобием непристойного объятия. Дориан Хоукмун, сражавшийся в битве за Кёльн, пришел бы в ужас, но человек, переродившийся в подземельях Лондры, ощущал лишь смутное нетерпение и дискомфорт. Ему показалось, что в голову что-то заползает – словно невероятно тонкие провода проникли в череп и ощупью скользнули по его мозгу. Следом на него обрушились галлюцинации: яркие океаны красок, искаженные лица, неестественно изогнутые здания и растения. Дождь из драгоценных камней шел целую вечность, а потом черные ветра ударили его по глазам, но их разметал бурный океан – и в тот же миг замерз прямо в движении. Бесконечно ласковые и добрые животные. И невыносимо нежные женщины. Между этими видениями всплывали отчетливые воспоминания из его детства и последующей жизни вплоть до того мига, как он вошел в машину. Кусочек за кусочком воспоминания соединялись друг с другом, пока всё его прошлое не развернулось перед ним, но он по-прежнему не ощущал ничего, о былых чувствах вспоминая разумом, но не сердцем. Когда в конце концов стены колокола отпустили его, а сам механизм поехал вверх, Хоукмун, по-прежнему бесстрастный, остался стоять. Ему казалось, будто он видел чью-то чужую жизнь.

Калан взял его за руку и отвел в сторону.

– Предварительные исследования показывают, что ты более чем нормален, дорогой герцог, если я, конечно, правильно прочел данные. Все подробности интеллектуальная машина выдаст через несколько часов. Теперь тебе нужно отдохнуть, а завтра утром мы продолжим наши исследования.

На следующий день Хоукмуна снова заключили в объятия интеллектуальной машины, только на этот раз он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, и глядел в потолок, пока перед глазами сменялись разные картины. Затем эти картины появлялись на экране.

На лице Хоукмуна не отражалось никаких чувств. Он пережил серию галлюцинаций, оказываясь в самых опасных ситуациях: ему приходилось спасаться от океанского упыря, от лавины, от трех вооруженных мечами противников. Он делал вынужденный выбор между прыжком с третьего этажа и смертью в пожаре. И каждый раз спасался, проявляя храбрость и смекалку, хотя его реакции были механическими, а не подсказанными страхом. Множество подобных тестов было проделано, он прошел все, ни разу не выказав ни одной сильной эмоции. Даже когда интеллектуальная машина заставляла его смеяться, плакать, ненавидеть или любить, это было не чем иным, кроме как физиологией.

Наконец Хоукмуна выпустили из машины, и он увидел перед собой змеиную маску барона Калана.

– Складывается впечатление, что ты каким-то странным образом слишком уж нормален, дорогой герцог, – зашептал барон. – Парадокс, верно? Да-да, слишком нормален. Как будто какая-то часть твоего разума вовсе исчезла, отсоединилась от тебя. Однако мне остается лишь доложить барону Мелиадусу, что ты представляешься мне в высшей степени подходящим для его целей – конечно, если будут предприняты некоторые предосторожности.

– Что у него за цели? – спросил Хоукмун без особого интереса.

– Об этом он расскажет сам.

Вскоре после этого барон Калан ушел, а два стражника из ордена Богомола повели Хоукмуна через лабиринт коридоров. Наконец они дошли до серебряной, отполированной до блеска двери, за которой оказалась беспорядочно заставленная мебелью комната. Стены, пол и потолок сплошь состояли из зеркал, и только одинокое окно в человеческий рост было лишено чужих отражений. Оно вело на балкон, с которого можно было бы любоваться городом, а рядом с проемом стоял человек в черной волчьей маске. Барон Мелиадус.

Барон обернулся и, жестом отпустив стражников, потянул за шнурок – на зеркальные стены опустились гобелены. Впрочем, Хоукмун по-прежнему мог увидеть свое отражение в потолке. Или в гладких полах, если бы он того пожелал. Но смотреть в окно было интереснее.

Густой туман заволакивал город, охватывая башни черно-зелеными завитками и заслоняя реку. Был вечер, солнце почти село, и башни походили на диковинные рукотворные скалы, торчавшие из доисторического моря. Если бы оттуда вынырнула гигантская рептилия и уставилась своим глазом в покрытое грязными потеками окно, он и тогда не нашел бы ничего удивительного.

Когда зеркальные стены закрылись, в комнате сделалось еще мрачнее, потому что здесь не было источников света. Барон, стоя в раме окна, бормотал что-то самому себе, не обращая на Хоукмуна внимания.

Откуда-то из недр города донесся разнесенный туманом и сразу же оборвавшийся искаженный крик. Барон Мелиадус снял волчью маску и внимательно посмотрел на Хоукмуна, которого уже почти не было видно в сумеречных тенях.

– Подойди к окну, милорд.

Хоукмун шагнул к нему, пару раз поскользнувшись на коврах, которые частично закрывали зеркальный пол.

– Итак, – начал Мелиадус, – я переговорил с бароном Каланом, и он сообщил мне о загадке, о психическом состоянии, какое он не в силах объяснить. Он сказал, что часть тебя как будто умерла. Отчего она умерла, хотелось бы мне знать? От горя? От унижения? От страха? Я не ожидал, что возникнут подобные осложнения. Я надеялся заключить соглашение, как мужчина с мужчиной, обменять кое-что ценное для тебя на услугу, которую ты окажешь мне. Хотя я не вижу причин, почему бы мне не получить эту услугу, я теперь не вполне уверен, как подойти к вопросу. Ты согласишься на сделку, дорогой герцог?

– Что тебе нужно? – Хоукмун смотрел мимо барона, на темнеющее небо за окном.

– Ты слышал о графе Брассе, старом вояке?

– Да.

– Он теперь лорд-хранитель, защитник провинции Камарг.

– Это я тоже слышал.

– Он проявил упрямство, противясь воле короля-императора, нанес оскорбление Гранбретани. Мы хотим вернуть ему здравомыслие. Чтобы это сделать, необходимо похитить его дочь, которую он обожает, и привезти ее в Гранбретань в качестве заложницы. Он не поверит ни одному нашему посланцу и даже просто чужаку, зато он наверняка слышал, как ты проявил себя в битве за Кёльн, и, несомненно, сочувствует тебе. Если бы ты появился в Камарге, спасаясь от Империи, он, скорее всего, принял бы тебя. А для человека твоих способностей не составит труда подгадать верный момент, схватить девчонку и доставить ее к нам. За пределами Камарга мы, само собой, сможем оказать тебе всяческую поддержку. Камарг маленький. Ты с легкостью ускользнешь.

– Это всё, чего вы от меня хотите?

– Именно так. И взамен мы вернем тебе твои земли, чтобы ты правил ими как тебе будет угодно, до тех пор пока ты ни словом, ни делом не выступаешь против Темной Империи.

– Мой народ страдает под властью Гранбретани, – неожиданно проговорил Хоукмун, словно его осенило. Он говорил без жара, но как человек, принявший некое моральное решение. – Людям будет лучше, если править стану я.

– Ага! – улыбнулся барон Мелиадус. – Значит, сделка кажется тебе разумной!

– Да, хоть я и не верю, что ты выполнишь свою часть.

– Почему же нет? Нам только на руку, если страной, доставляющей беспокойство, будет править человек, которому доверяет народ – и которому мы тоже можем доверять.

– Я поеду в Камарг. Я расскажу им твою легенду. Я украду девушку и привезу в Гранбретань. – Хоукмун вздохнул и посмотрел на барона. – Почему бы и нет?

Сбитый с толку странными манерами Хоукмуна и не привыкший иметь дело с подобными личностями, Мелиадус нахмурился:

– Мы не можем быть до конца уверены, что ты не ведешь какую-то сложную игру, пытаясь сбежать. Хотя интеллектуальная машина до сих пор была безукоризненно точна, не исключено, что ты владеешь некой тайной магией, обманувшей ее.

– Я ничего не знаю о магии.

– И я тебе верю – почти. – Голос барона немного повеселел. – Но нам нет нужды опасаться – существует прекрасное средство от любого предательства с твоей стороны. Средство, которое либо приведет тебя обратно, либо убьет, если мы поймем, что тебе больше нельзя доверять. Это устройство было недавно открыто бароном Каланом, хотя, насколько я понимаю, изобрел его не он сам. Называется оно Черный Камень. Завтра ты получишь его. А сегодня переночуешь во дворце – тебе отведены комнаты. Перед отъездом ты удостоишься чести предстать перед его величеством королем-императором. Немногим чужестранцам так повезло.

После этих слов Мелиадус вызвал стражников в масках насекомых и приказал им отвести Хоукмуна в его покои.

Глава третья Черный Камень

На следующее утро Дориана Хоукмуна снова отвели к барону Калану. Змеиная маска как будто цинично усмехалась, глядя на него, но сам барон почти ничего не сказал. Лишь провел его через анфиладу комнат и залов до помещения с простой стальной дверью – первой из тех трех, что отделяли от остального мира маленькую, ослепительно яркую комнату со стенами из белого металла. Середину комнаты занимала машина поразительной красоты. Она почти целиком состояла из нежных паутинок, красных, золотых и серебряных, которые принялись гладить лицо Хоукмуна, даря ощущение человеческого тепла и жизненной силы. Нити, двигавшиеся как будто от дуновения легкого ветерка, издавали едва слышную музыку.

– Она как будто живая, – сказал Хоукмун.

– Она и есть живая, – с гордостью прошептал барон Калан. – Она живая.

– Это какое-то животное?

– Нет, это порождение магии. Даже я не вполне понимаю, что это на самом деле такое. Я построил ее по описанию из гримуара, который много лет назад купил у одного восточного человека. Это машина Черного Камня. И очень скоро ты сведешь с нею близкое знакомство, дорогой герцог.

Где-то в глубине души Хоукмун ощутил слабую волну страха, но она даже не докатилась до поверхности его сознания. Он позволил красным, золотым и серебряным нитям гладить себя.

– Это еще не всё, – сказал Калан. – Она должна раскрутить Камень. Подойди ближе, милорд. Войди внутрь. Боли ты не почувствуешь, обещаю. Она должна раскрутить Черный Камень.

Хоукмун повиновался барону, паутинки зашелестели и начали петь. Он был оглушен, ослеплен мельтешением красного, золотого и серебряного.

Машина Черного Камня ласкала Хоукмуна, вроде бы оказавшись внутри него: она стала им, а он – ею. Он пел, и это его голос был музыкой паутинок; он двигался, и это его конечности превращались в тонкие нити.

Внутри головы возникло какое-то давление, и его тело затопило чувство бесконечного тепла и мягкости. Он плыл куда-то, лишившийся ощущения телесности и времени, но знал, что машина творит что-то из своей собственной субстанции, раскручивает это и оно становится все тверже и плотнее. Потом машина поместила это в центр его лба, отчего ему показалось, будто он внезапно обрел третий глаз и увидел мир совершенно иначе. Постепенно ощущение померкло, и Хоукмун взглянул на барона Калана, а тот даже снял маску, чтобы не упустить ни единой детали.

Внезапно резкая боль пронзила голову Хоукмуна и в то же мгновение отступила. Он посмотрел на машину: краски ее поблекли, а паутинки как будто съежились. Поднеся руку ко лбу, он с содроганием ощутил, что там появилось что-то новое, доселе ему незнакомое. Твердое и гладкое, теперь оно было частью его самого.

Барон Калан смотрел озабоченно.

– Ну? Ты ведь не сошел с ума? Я был уверен в успехе! Ты ведь не сумасшедший?

– Я не сумасшедший, – ответил Хоукмун. – Но мне кажется, что я боюсь.

– Ты постепенно привыкнешь к Камню.

– Так это Камень у меня в голове?

– Да-да. Черный Камень. Погоди-ка. – Калан развернулся и отдернул в сторону занавес из алого бархата, за которым оказалась плоская овальная пластина из кварца фута два в высоту. На молочной поверхности начало сгущаться какое-то изображение, и спустя мгновение Хоукмун уже смотрел, как Калан-из-видения вглядывается в картину, возникшую на полированном кварце. Это походило на какую-то бесконечность.

Стоило пленнику чуть повернуть голову, как видение тоже немного изменилось.

Калан был в восторге:

– Смотри, он работает. Что видишь ты, то видит и Камень. Куда бы ты ни отправился, мы увидим всё и всех, кто встретится тебе на пути.

Хоукмун попытался заговорить, но не смог: горло сжалось, как будто какая-то сила выдавила воздух из легких. Он снова коснулся теплого камня, на ощупь так похожего на живую плоть.

– Что вы со мной сделали? – наконец проговорил он своим обычным, безразличным тоном.

– Мы всего лишь обеспечили твою верность, – захихикал Калан. – Ты забрал у машины частицу жизни. И если мы пожелаем, то сможем перелить всю жизнь из машины в Камень, и тогда…

Хоукмун поднял занемевшую руку и коснулся руки барона.

– Что будет тогда?

– Он сожрет твой разум, герцог Кёльнский.

Барон Мелиадус поторапливал Дориана Хоукмуна, пока они шли по сверкающим коридорам дворца. Теперь на поясе у герцога висел меч, а одежда и доспехи весьма походили на прежние, времен битвы за Кёльн. Хоукмун сознавал присутствие камня у себя в голове, зато мало различал то, что его окружало. Постепенно коридоры становились всё шире, пока не достигли ширины городских улиц, а вдоль стен стояли часовые в масках ордена Богомола. Впереди показались массивные двери, сплошь покрытые мозаикой из драгоценных каменьев.

– Сейчас ты предстанешь перед королем-императором, – бросил барон.

Двери медленно отворились, открывая взгляду всё великолепие тронного зала, едва не ослепившего Хоукмуна своей роскошью. Свет и музыка наполняли десятки галерей, уступами возносившихся до самого выгнутого куполом потолка; на них были закреплены блистающие знамена пятисот самых славных фамилий Гранбретани. Вдоль стен и на галереях, вскинув в приветственном салюте огненные копья, застыли солдаты ордена Богомола: в масках насекомых, в черно-зеленых панцирях с золотой искрой. Позади них, в самых разных обличьях и в неизменно роскошных одеяниях, толпились придворные. Когда Мелиадус с Хоукмуном вошли, все с любопытством уставились на них.

Ряды солдат уходили куда-то в бесконечность. Там, в конце зала, почти неразличимый отсюда, висел какой-то предмет – Хоукмун поначалу не узнал его и недоуменно нахмурился.

– Тронная Сфера, – прошептал Мелиадус. – А теперь делай всё, как я.

И он стремительно пошел вперед.

Стены тронного зала блестели зеленью и пурпуром, зато знамена были всех цветов радуги, так же как ткани, металлы и драгоценные камни, украшавшие придворных. Но взгляд Хоукмуна был прикован к шару.

Казавшиеся карликами в огромном зале, Хоукмун и Мелиадус ровно вышагивали, приближаясь к Тронной Сфере, а с галерей справа и слева их продвижение обозначали фанфары.

Постепенно шар становилось видно всё лучше, и зрелище потрясло Хоукмуна. Сфера была наполнена молочно-белой жидкостью, которая лениво клубилась, приковывая взгляд. Время от времени в ее глубине вспыхивали радужные искры, которые затем медленно меркли и угасали, а в центре шара, словно зародыш в материнской утробе, висел старик со сморщенной кожей, явно бесполезными уже конечностями и с гигантской головой.

Во всем копируя Мелиадуса, Хоукмун склонился перед существом в шаре в низком поклоне, ощущая на себе пристальный и недобрый взгляд.

– Встаньте, – прозвучал голос.

Изумленный Хоукмун понял, что голос исходит из сферы. Голос человека молодого, в полном расцвете сил – золотистый голос, мелодичный голос. Голос, полный жизни. У Хоукмуна мелькнула мысль, что его забрали из чьего-то юного горла.

– Король-император, я привел Дориана Хоукмуна, герцога Кёльнского, который был избран, чтобы сослужить нам службу. Вы помните, сир, я рассказывал о своем плане. – Мелиадус поклонился.

– Мы тратим слишком много усилий и проявляем немалую изобретательность, чтобы заручиться поддержкой этого графа Брасса, – проговорил золотистый голос. – Мы верим, что ты верно понимаешь суть дела, барон Мелиадус.

– Вы можете верить мне, ваше величество, – ответил тот, снова кланяясь. – Мои прошлые дела тому порукой.

– А герцога Кёльнского предупредили о неизбежном наказании, какое последует, если он не будет служить нам верой и правдой? – продолжил молодой насмешливый голос. – Ему объяснили, что мы можем мгновенно уничтожить его с любого расстояния?

Мелиадус провел рукой по своему рукаву.

– Да, могущественный король, он знает.

– Значит, ему сообщили, что камень в его черепе, – продолжал голос, смакуя каждое слово, – видит всё, что доступно его глазам, и показывает нам?

– Да, благородный монарх.

– И вы разъяснили ему, что стоит герцогу выказать хотя бы намек на предательство – любой незначительный знак, который мы с легкостью заметим, взглянув его глазами в лицо его собеседника, – как мы оживим Черный Камень? Мы выпустим энергию машины в ее порождение. Ему сказали, что камень, обретя всю полноту жизни, вгрызется в его мозг, пожрет его разум и герцог превратится в слюнявого идиота?

– Да, великий император, ему рассказали, в общих чертах.

Создание в Тронной Сфере хихикнуло.

– Судя по его виду, барон, угроза безумия для него вовсе и не угроза. Ты уверен, что камень еще не обрел всю полноту жизни?

– Просто таков уж его характер, Бессмертный Правитель.

Теперь взгляд существа из шара впился в глаза Дориана Хоукмуна, а насмешливый золотистый голос зазвучал так, словно исходил из бесконечно старого горла:

– Ты заключил соглашение, герцог Кёльнский, с самим бессмертным королем-императором Гранбретани. Мы проявляем щедрость, идя на подобное с тем, кто по сути наш раб. И в ответ ты обязан служить нам со всем усердием, сознавая, что твоя судьба связана с судьбой величайшей расы, когда-либо существовавшей на этой планете. Это наше право – править Землей, мы заслужили его своим всеобъемлющим разумом и необоримой силой, и вскоре мы окончательно подтвердим его. Все, кто послужит нашей благородной цели, получат наше одобрение. Отправляйся, герцог, и сумей снискать это одобрение.

Морщинистая голова развернулась, изо рта высунулся проворный язык и коснулся крошечного драгоценного камешка, который дрейфовал у стенки Тронной Сферы. Шар начал мутнеть, и похожий на зародыш король-император, последний и бессмертный потомок династии, основанной почти три тысячи лет назад, превратился на несколько мгновений в темный силуэт.

– И помни о силе Черного Камня, – проговорил юношеский голос, прежде чем сфера обратилась в непроницаемо-черный плотный шар.

Аудиенция была окончена. Низко поклонившись, Мелиадус с Хоукмуном попятились на несколько шагов, а затем развернулись, чтобы выйти из тронного зала. Эта аудиенция привела к результату, какого вовсе не предвидели ни барон, ни его хозяин. В странном разуме Хоукмуна, в самых укромных его недрах, зародилось крошечное раздражение, и это раздражение исходило вовсе не от Черного Камня, который уютно покоился у него во лбу, но из куда менее осязаемого источника.

Вероятно, это знаменовало возврат к Хоукмуну человечности. Или выдавало появление и развитие какого-то нового, необычного качества. А возможно, это и было влияние Рунного посоха.

Глава четвертая Дорога к замку Брасс

Дориан Хоукмун вернулся в свое первое обиталище в тюремных катакомбах и провел там два дня, пока не появился барон Мелиадус. Тот принес с собой костюм из черной кожи, а к нему сапоги и кольчужные перчатки, тяжелый плащ с капюшоном, широкий, с посеребренной рукоятью меч в ножнах с простым серебряным узором. Шлем-маска в виде оскаленного волка довершал сходство снаряжения с тем, что Мелиадус обычно носил сам.

– Когда доберешься до замка Брасс, – начал барон, – расскажешь им прекрасную легенду о том, как я взял тебя в плен, но ты с помощью рабыни сумел опоить меня наркотиками и выдать себя за меня. В этом облачении ты пересек Гранбретань и все провинции под ее управлением раньше, чем Мелиадус пришел в себя. Чем проще история, тем лучше, а эта не только отвечает на все вопросы, как тебе удалось бежать, но также возвышает тебя в глазах тех, кто меня ненавидит.

– Это понятно, – сказал Хоукмун, пробуя на ощупь тяжелую черную куртку. – Но как всё это объясняет Черный Камень у меня во лбу?

– Ты стал жертвой каких-то моих экспериментов, но успел сбежать раньше, чем произошли серьезные изменения. Расскажи свою историю убедительно, Хоукмун, от этого зависит твое спасение. Мы будем следить за реакцией графа Брасса и в особенности за реакцией его хитроумного рифмача, Боженталя. Хотя мы не услышим того, что ты говоришь, мы достаточно хорошо читаем по губам. Любой намек на предательство с твоей стороны, и мы оживим Черный Камень.

– Я понимаю, – повторил Хоукмун всё с тем же безразличием. Мелиадус нахмурился.

– Они, несомненно, отметят твои странные манеры, но, если повезет, отнесут это на счет перенесенных тобой страданий. Наверное, даже будут лучше о тебе заботиться.

Хоукмун отстраненно кивнул.

Мелиадус пристально посмотрел на него.

– Ты по-прежнему меня беспокоишь, Хоукмун. Я все еще не уверен, что ты не обманываешь нас с помощью какой-то магии или хитрости, но тем не менее я не сомневаюсь в твоей верности. И гарантией тому Черный Камень. – Он улыбнулся. – Ладно, орнитоптер ждет, чтобы доставить тебя в До-Вер и на побережье. Собирайся, мой дорогой герцог, и послужи Гранбретани верой и правдой. Если ты преуспеешь, то уже скоро снова станешь хозяином своих земель.

Потрясающей красоты орнитоптер стоял на лужайке перед входом в тюремные катакомбы. Сработанный в виде гигантского грифона из меди, латуни, серебра и вороненой стали, он замер, присев на мощные львиные лапы и сложив за спиной сорок футов крыльев. Пониже Трифоновой головы в небольшой кабине сидел пилот в птичьей маске своего ордена – ордена Ворона, к которому принадлежали все воздухоплаватели, – и ждал, положив руки в перчатках на украшенные самоцветами рычаги управления.

Хоукмун с некоторой опаской уселся позади пилота и поначалу никак не мог пристроить свой новый меч, пытаясь угнездиться на вытянутом узком сиденье. Наконец он устроился более-менее удобно и схватился за ребристые металлические стенки летучей машины. Пилот опустил рычаг, крылья с клацаньем раскрылись, забив по воздуху с непривычным раскатистым хлопаньем, весь орнитоптер задрожал и даже в какой-то миг накренился на сторону, прежде чем пилот, чертыхаясь, сумел его выровнять. Хоукмун слышал, что летать на подобных машинах небезопасно, и видел, как некоторые из числа атаковавших Кёльн внезапно складывали крылья и с грохотом врезались в землю. Но, несмотря на некоторую ненадежность, орнитоптеры Темной Империи были ее главным военным преимуществом, позволившим так стремительно завоевать Европу: ни один другой народ вовсе не обладал никакими летучими машинами.

Металлический грифон, опасно подергиваясь, начал неспешно подниматься. Крылья били по воздуху в пародии на естественный полет, и машина забиралась всё выше и выше, пока не взлетела над самыми высокими башнями Лондры, после чего заложила вираж на юго-восток. Хоукмун тяжело дышал, отмечая, что ему совсем не нравятся новые ощущения.

Уже скоро летучее чудовище поднялось выше плотной завесы темных облаков, и солнце заиграло на его металлической чешуе. Лицо и уши Хоукмуна защищала маска, он смотрел сквозь ее глазницы, закрытые драгоценными камнями, и видел, как солнечный свет дробится на миллионы радужных искр. Он закрыл глаза.

Спустя какое-то время орнитоптер начал ощутимо снижаться. Открыв глаза, Хоукмун увидел, что они снова опустились в толщу облаков, а когда птицелет прорвался сквозь них, внизу открылись пепельно-серые поля и очертания городских башен, за которыми дышало и перекатывалось море.

Машина, неуклюже махая крыльями, приближалась к широкой, ровно срезанной скале, возвышающейся в центре города. Металлический грифон, тяжело подпрыгнув, приземлился, бешено забил крыльями и в опасной близости от края этого рукотворного плато остановился.

Пилот жестом предложил Хоукмуну выходить. Тот так и сделал, разминая затекшие, трясущиеся ноги, пока пилот блокировал рычаги управления, прежде чем спрыгнуть на землю рядом с ним. Орнитоптеры были здесь повсюду. Пока пилот и его пассажир шли по скале под нависшими облаками, один как раз начал взлетать, и Хоукмун ощутил на лице дуновение ветра, поднятого крыльями машины, пронесшейся прямо под головой.

– До-Вер, – проговорил человек в маске ворона. – Порт, почти полностью отданный под наши воздушные суда, хотя военные корабли по-прежнему используют здешнюю гавань.

Вскоре Хоукмун увидел впереди круглую стальную крышку люка, вделанного прямо в скалу. Пилот остановился рядом с люком и простучал подметкой сапога сложный ритм. Наконец крышка сдвинулась. Стоило им начать спуск по открывшейся им каменной лестнице, как люк у них над головой повернулся, вставая на место. Внутри скалы было мрачно, стены украшали горгульи из светящегося камня и какие-то скверные барельефы.

В конце концов они вышли через охраняемые ворота на мощеную улицу между квадратными зубчатыми башнями, которых в городе было великое множество. На улицах оказалось полно гранбретанских солдат: воздухоплаватели в вороньих масках болтали с воинами в масках рыб и морских змей – моряками с военных кораблей. Здесь были пехотинцы и кавалеристы самых разных орденов: Кабана, Волка, Черепа, Богомола, Быка, Гончей, Козла и многих других. Мечи хлопали по доспехам, огненные копья стукались друг о друга, со всех сторон слышалось зловещее бряцанье военной амуниции.

Проталкиваясь через толпу, Хоукмун удивлялся тому, с какой готовностью она расступалась, пока не вспомнил, насколько он сейчас похож на барона Мелиадуса.

У городских ворот Хоукмуна ждала лошадь с туго набитыми седельными сумками. Дорога, по которой следует ехать, была известна заранее, так что молодой человек поднялся в седло и направился в сторону моря.

Облака скоро разошлись, сквозь них прорвалось солнце, и Дориан Хоукмун впервые увидел Серебряный мост, на тридцать миль уходивший в море. Мост сверкал в солнечном свете, прекрасный и, казалось, слишком изящный, чтобы устоять даже под легким бризом, однако выдерживал все армии Гранбретани. Он выгибался над океаном, скрываясь за горизонтом. Проезжая часть была почти четверть мили шириной, огороженная дрожащей паутиной серебряных тросов. Поверхность арочных пилонов, к которым они крепились, покрывало хитросплетение рельефных изображений на военные темы.

В обе стороны по мосту тек яркий транспортный поток. Хоукмун видел экипажи знати, такие вычурные, что трудно поверить в их практичность; отряды кавалеристов, лошади которых были закованы в такие же великолепные доспехи, как и всадники; батальоны пехоты, маршировавшие безукоризненно ровными четверками.

Он наблюдал за движением военных машин – творений из меди и железа с хищными клювами, чтобы таранить стены; высоких осадных башен; катапульт для метания зажигательных снарядов и булыжников. Рядом с ними вышагивали инженеры Темной Империи, скрывающие лица под масками кротов, барсуков и хорьков; все они были приземистые, плотные, с крупными сильными руками. Все эти живые и неживые существа в сравнении с громадой Серебряного моста походили на муравьев. Удивительный мост, подобно орнитоптерам, в немалой степени обеспечивал ту легкость, с какой Гранбретань совершала свои завоевания.

Здесь были и торговые караваны, и вереницы вьючных животных с тюками, набитыми всеми мыслимыми товарами: от меха и шелка до мясных туш, фруктов и овощей. В пестром потоке попадались не только сундуки – с драгоценностями, как предположил Хоукмун, – но даже подсвечники, кровати и стулья. Большая часть этого добра была, судя по всему, трофеями из государств, подобных Кёльну, недавно завоеванных и разграбленных.

Часовым при въезде на мост было приказано пропустить Хоукмуна, и ворота открылись, не успел он приблизиться. Он выехал на вибрирующий мост, и копыта его лошади застучали по металлу. Вблизи величие грандиозного сооружения несколько меркло: поверхность была во вмятинах и выбоинах, оставленных ногами и колесами. То здесь, то там попадались кучи навоза, солома, обрывки тряпок и прочий, не поддающийся опознанию мусор. Разумеется, содержать в идеальной чистоте столь многолюдное место было просто невозможно, но, замусоренный, мост некоторым образом воплощал сам дух странной цивилизации Гранбретани.

Через некоторое время Хоукмун беспрепятственно оказался в самом сердце Европы и направился в Хрустальный город, недавно завоеванный Темной Империей. В Хрустальный Пари, где ему предстояло немного отдохнуть, а затем продолжить путь на юг.

Но, как бы он ни торопился, на дорогу до Пари ему требовалось не меньше суток. Он не стал задерживаться в Карли, городе у самого моста, намереваясь найти пристанище в каком-нибудь селении. На закате он подъехал к деревне, сады и милые домики которой хранили еще следы недавней войны. Иные дома и вовсе лежали в руинах. В деревне было необычайно тихо, хотя в некоторых окнах виднелся свет. Хоукмун спешился во дворе гостиницы; двери оказались заперты, и он принялся стучать. Спустя несколько минут и ударов кулаком засов отодвинулся, и в щели появилась мальчишеская физиономия.

Мальчик, кажется, перепугался, увидев волчью маску, и открыл дверь без большой охоты. Попав внутрь, Хоукмун поднял маску и попытался улыбнуться парнишке, чтобы немного его подбодрить, однако, как оказалось, он изрядно подзабыл в своем заточении, как это делается, и улыбка вышла натянутой. Мальчик попятился, глядя на гостя так, словно ожидал немедленного наказания: должно быть, принял гримасу Хоукмуна за проявление недовольства.

– Я не причиню тебе зла, – сухо проговорил Хоукмун. – Позаботься о моей лошади, найди мне постель и немного еды. На рассвете я уеду.

– Еда у нас самая простая, хозяин, – пробормотал мальчишка, чуть успокоенный.

Народы Европы в те дни уже успели привыкнуть к тому, что их земли то и дело переходят из рук в руки, поэтому появление очередной армии не показалось жителям чем-то необычным. Зато свирепость людей Темной Империи оказалась внове, и было очевидно, чего именно боится и ненавидит этот мальчик, не надеясь даже на подобие справедливости со стороны знатного гранбретанца.

– Мне все равно, что ты подашь на стол. Сложные блюда и дорогие вина можешь оставить себе, я хочу просто поесть и выспаться.

– Сир, дорогие давно кончились. Если мы…

Хоукмун жестом заставил его умолкнуть.

– Мне все равно. Лучшее, что ты можешь сделать, – это понимать мои слова буквально.

Общая комната была почти пуста, разве что двое стариков сидели в полутемном углу, пили что-то из тяжелых кружек и старательно избегали смотреть в его сторону. Хоукмун уселся за маленький стол в центре комнаты, скинул плащ, снял кольчужные перчатки, стер с лица дорожную пыль. Маску волка он бросил на пол рядом со своим стулом – в высшей степени необычный жест со стороны дворянина Темной Империи. Один из стариков с удивлением покосился на него, а когда вслед за этим в темноте зашептались, он понял, что заметили его Черный Камень. Мальчик вернулся с жидким элем и остатками свинины, и Хоукмун как-то сразу поверил, что это действительно самое лучшее, что у них есть. Он съел мясо, выпил эль, а потом велел показать ему комнату. Оказавшись в жалко обставленной клетушке, он сбросил амуницию, умылся, забрался под жесткую простыню и вскоре заснул.

Ночью что-то встревожило его: он проснулся, не понимая, в чем дело, но ощутив сильное желание подойти к окну. Выглянув наружу, он увидел в лунном свете чей-то силуэт: всадник на массивной боевой лошади, казалось, смотрел на его окно. Он был в полном боевом доспехе, забрало закрывало лицо, но даже в этом освещении Хоукмун различил блеск золота и черного металла. А в следующее мгновенье неизвестный воин развернул лошадь и исчез.

Хоукмун вернулся в постель. В глубине души он был уверен, что в этом явлении скрыто нечто важное, но вскоре вновь крепко уснул, а утром уже сомневался, не привиделось ли ему ночное происшествие. Он с недоумением нахмурился: ему ничего не снилось с тех самых пор, как он попал в плен. Одеваясь, Хоукмун еще обдумывал случившееся, но потом пожал плечами и спустился в общую комнату, чтобы найти какой-нибудь завтрак.

До Хрустального города он добрался к вечеру. Здания из чистого кварца переливались живыми красками, отовсюду доносился звон стеклянных украшений, которыми жители Пари украшали свои дома, общественные здания и памятники. Город был так прекрасен, что даже военачальники Темной Империи оставили город почти нетронутым, взяв его хитростью, на что ушло несколько месяцев.

Однако внутри Пари следы оккупации были повсюду, начиная от испуганных лиц простых горожан и заканчивая воинами в звериных масках, по-хозяйски расхаживавшими по улицам. У домов, некогда принадлежавших знатным горожанам, реяли на ветру флаги Джерека Нанкенсина, военачальника ордена Мухи; Адаза Промпа, старейшины ордена Гончей; Майгеля Хольста, эрцгерцога Лондры; Асровака Микошевара, перебежчика из Московии. Микошевар, наемник из Легиона Стервятников, негодяй и разрушитель, всегда был на передовой, все дальше расширяя границы Империи. Его легион служил Гранбретани еще до того, как король-император двинул войска на завоевание Европы, и уже в те времена Асровак Микошевар стал знаменит как психопат, способный потягаться с худшими представителями гранбретанской знати. Его снискавшее дурную славу знамя с вышитыми алыми нитками словами «Жизни – смерть!» вселяло страх в сердца противников. Должно быть, предположил Хоукмун, московитянин отдыхает в Хрустальном городе. Не в его привычках сильно удаляться от фронта, мертвецы влекут его, как розы – пчел.

На улицах Хрустального города не было детей. Тех, кого не истребили при захвате города, завоеватели забрали в качестве заложников.

Хрустальные дома в свете заходящего солнца, казалось, покрылись кровавыми пятнами, и Хоукмун, слишком уставший с дороги, отправился искать рекомендованную Мелиадусом гостиницу. Он проспал всю ночь и большую часть дня, прежде чем продолжить путь к замку Брасс. Впереди оставалось еще больше половины пути.

Дальше Лиона Империя еще не продвинулась, однако дорога к этому городу являла собой кошмарное зрелище: обочины изобиловали виселицами и деревянными распятиями, на которых болтались мужчины и женщины, молодежь и старики, девочки и мальчики. И даже, словно убитые в каком-то припадке безумия, домашние животные: кошки, собаки, ручные кролики. Тела разлагались возле дороги – целыми семьями и даже семейными кланами, от грудных младенцев до престарелых слуг.

Трупная вонь била в нос, пока лошадь Хоукмуна тащилась скорбным шагом по лионской дороге. Зловоние смерти комом застряло в горле. Огонь зачернил поля и леса, сожрал города и села, даже воздух сделал серым и тяжелым. Все, кому удалось выжить, вне зависимости от прежнего положения превратились в нищих – за исключением некоторых женщин, ставших шлюхами, и тех мужчин, которые принесли клятву верности королю-императору.

Если до того Хоукмуну было интересно смотреть по сторонам, то теперь в груди слабо, почти неразличимо зашевелилось омерзение. Он проехал через Лион, не снимая маски. Никто его не остановил, никто не задал ему ни единого вопроса: все, кто служил ордену Волка, сейчас сражались на севере, и Хоукмун мог не беспокоиться, что кто-нибудь может обратиться к нему на тайном языке.

Дороги патрулировали гранбретанские солдаты, поэтому, миновав Лион, Хоукмун поехал полями. Он засунул волчью маску в одну из опустевших седельных сумок и теперь быстро двигался по свободным землям, где воздух до сих пор был чист, но всё равно пронизан страхом – просто страхом перед будущим, а не перед настоящим.

В городке Балансе, где воины готовились отражать атаку Темной Империи – обсуждали безнадежную стратегию, строили никуда не годные боевые машины, – Хоукмун первый раз рассказал свою легенду.

– Я Дориан Хоукмун фон Кёльн, – сообщил он капитану, солдаты которого остановили его и привели в одну из гостиниц.

Капитан, поставив затянутую в высокий сапог ногу на скамью, внимательно посмотрел на Хоукмуна.

– Герцог Кёльнский, должно быть, уже мертв – его захватили гранбретанцы. Думаю, ты шпион.

Хоукмун не стал возражать. Он просто изложил историю, которую придумал для него Мелиадус, и настолько бесстрастно описал свое пленение и свой побег, что его странная манера речи убедила капитана больше, чем сам рассказ. А потом, выкрикивая имя Хоукмуна, через толпу протолкнулся мечник в видавшей виды кольчуге. Обернувшись, тот узнал на плаще воина свой собственный герб. Этому мечнику, одному из немногих, удалось каким-то образом спастись после битвы за Кёльн, а теперь он во всеуслышание превозносил храбрость своего герцога и его изобретательность. Дориана Хоукмуна провозгласили героем Баланса и тем же вечером устроили праздник в честь его спасения.

Впрочем, когда Хоукмун сказал капитану, что хочет заручиться поддержкой графа Брасса и потому направляется в Камарг, тот покачал головой.

– Граф Брасс не принимает ничью сторону. Хотя, возможно, к тебе он прислушается скорее, чем к кому-то еще. Надеюсь, тебе улыбнется удача, герцог.

На следующее утро Хоукмун выехал из Баланса по дороге на юг. Навстречу ему двигались всадники – все они собирались присоединиться к войскам, чтобы противостоять Темной Империи, и их лица были угрюмы.

Чем ближе Хоукмун подъезжал к Камаргу, тем злее становился ветер. Наконец молодой человек увидел вдали ровные болота, камыш, колыхавшийся под порывами мистраля, и озера, сверкавшие на горизонте, – впереди была пустынная, одинокая земля. Но стоило ему приблизиться к одной из сторожевых башен, как замигал гелиограф, и стало ясно, что графу Брассу сообщат о новом госте задолго до его появления.

Дорога, больше похожая на тропу, вилась через поросшие кустарником болота, то справа, то слева мелькали подернутые рябью бочаги с водой. Изредка в печальные седые небеса вспархивали птицы.

Незадолго до наступления ночи показался замок Брасс, его террасы и изящные башни вырисовывались черно-серым силуэтом на фоне вечернего неба, и совершенно окоченевший от ветра Хоукмун поторопил лошадь.

Глава пятая Пробуждение Хоукмуна

Граф Брасс протянул Дориану Хоукмуну новый кубок с вином, проговорив: «Продолжай, прошу тебя, герцог», – поскольку тот во второй я раз пересказывал свою легенду. В зале, помимо хозяина дома, его рассказ слушали только трое: блистающая красотой Иссельда, Боженталь, погруженный в задумчивое сочувствие, да фон Виллах, поглаживавший усы, глядя в огонь.

– И потому я решил поискать помощи в Камарге. Граф Брасс, я понимаю, что это единственное место, неподвластное Темной Империи.

– Что ж, добро пожаловать, – хмурясь, проговорил граф Брасс, – если убежище – единственное, чего ты ищешь.

– Да, только его.

– И ты приехал не для того, чтобы уговаривать нас выступить против Гранбретани? – с надеждой в голосе спросил Боженталь.

– Я достаточно пострадал за подобное выступление и потому не стану толкать других на такой риск, обрекая их на судьбу, какой сам с трудом избежал.

Иссельда была как будто разочарована. Было видно, что все собравшиеся в зале, за исключением мудрого графа Брасса, хотят войны с Гранбретанью. Скорее всего, по разным причинам: Иссельда – чтобы отомстить Мелиадусу, Боженталь – потому что верил в необходимость остановить зло, а фон Виллах – просто ради того, чтобы снова поупражняться с мечом.

– Прекрасно, – сказал граф Брасс, – а то я уже устал объяснять, почему не помогаю ни той, ни другой стороне. Кстати, дорогой герцог, ты выглядишь усталым. Более того, я давно уже не видел настолько уставшего человека. Из-за нас ты слишком засиделся. Я сам провожу тебя в твою комнату.

Хоукмун не ощущал радости победы от своего удачного обмана. Он солгал, потому что согласился на требование Мелиадуса солгать. Когда придет время похитить Иссельду, он выполнит задуманное с тем же равнодушием.

Граф Брасс привел его в покои, состоявшие из спальни, комнаты для умывания и маленького кабинета.

– Надеюсь, тебе тут понравится, дорогой герцог.

– Несомненно, – ответил Хоукмун.

– А этот камень у тебя во лбу… – Граф Брасс задержался у двери. – Ты говоришь, эксперимент Мелиадуса не удался?

– Именно так, граф.

– Ясно… – Тот опустил было взгляд, словно задумавшись о чем-то, но тут же снова посмотрел на гостя. – А то я, возможно, кое-что знаю о магии, способной его извлечь, если он тебе мешает…

– Он мне не мешает, – заверил Хоукмун.

– Ясно, – повторил граф и вышел из комнаты.

В ту ночь Хоукмун неожиданно проснулся, как просыпался в гостинице несколькими ночами раньше, и ему показалось, он видит кого-то в комнате – силуэт мужчины в блестящих, черных с золотом доспехах. Но его отяжелевшие веки сомкнулись на пару мгновений, а когда он снова открыл глаза, силуэт исчез.

В душе молодого человека постепенно вызревал конфликт. Возможно, это было противостояние между человечностью и ее отсутствием, между совестью и бесчестием.

Но в чем бы ни заключалась суть, ясно, что характер Хоукмуна изменился во второй раз. Этот новый нрав не был тем, что выказывал молодой герцог на поле боя под Кёльном, но также не походил и на странную апатию, охватившую его после битвы. Это было что-то совершенно новое, как будто бы Хоукмуна, расплавив, отлили по совершенно новой форме и он, можно сказать, родился заново.

Признаки этого рождения были пока мало заметны, требовался катализатор, а также условия, при которых оно станет очевидным.

Между тем поутру Хоукмун проснулся, размышляя, как бы ему поскорее похитить Иссельду и вернуться в Гранбретань, чтобы его избавили от Черного Камня и отправили обратно в страну его юности.

Когда он вышел из своей комнаты, его встретил Боженталь.

– Дорогой герцог, не расскажешь ли ты мне о Лондре? – Поэт-философ взял его за руку. – Я никогда не бывал там, хотя в молодости немало попутешествовал.

Хоукмун развернулся, чтобы взглянуть на Боженталя, и не забывая о том, что лицо, которое он видит перед собой, через Черный Камень также видят и лорды Гранбретани. В глазах поэта читался искренний интерес, и Хоукмун решил, что тот его ни в чем не подозревает.

– Город огромный, высокий и темный. То же касается и архитектуры, а еще он полон сложного и разнообразного декора.

– А его дух? Каков дух Лондры, какое у тебя сложилось впечатление?

– Мощь. Самоуверенность…

– А безумие?

– Я понятия не имею, что разумно, а что безумно, сэр Боженталь. Наверное, я кажусь тебе странным? Мои манеры неловки? Мое поведение не похоже на поведение других?

Удивленный таким поворотом разговора, Боженталь взглянул на собеседника с настороженностью.

– Э… ну да, но почему ты спросил об этом?

– Потому что твои вопросы кажутся мне бессмысленными. Я говорю это не из желания тебя обидеть… – Хоукмун потер подбородок. – Я просто не нахожу в них смысла.

Они начали спускаться по лестнице, ведущей в главный зал, где был накрыт завтрак и старый фон Виллах уже перекладывал себе на тарелку большой кусок мяса с серебряного подноса, который держал перед ним слуга.

– Смысл, – бормотал Боженталь. – Ты спрашивал, что есть безумие, а я хотел бы знать, что есть осмысленность.

– Я не знаю. Я знаю только то, что делаю.

– Перенесенные тобою страдания заставили тебя замкнуться в себе, позабыв совесть и мораль? – с сочувствием предположил Боженталь. – Подобные случаи не новость. В старинных текстах немало упоминаний о людях, которые под давлением внешних обстоятельств лишались тех же самых качеств. Хорошая еда и приятное общество помогут тебе их вернуть. Тебе очень повезло, что ты попал в замок Брасс. Наверное, какой-то внутренний голос направил тебя к нам.

Хоукмун слушал без интереса. В это же время по лестнице спустилась Иссельда, улыбаясь ему и Боженталю.

– Хорошо ли ты отдохнул, герцог? – спросила она.

– Он пострадал сильнее, чем нам казалось, – сказал Боженталь, не дав гостю ответить. – По-моему, герцогу потребуется неделя, а то и две, прежде чем он полностью придет в себя.

– Не хочешь ли присоединиться ко мне сегодня утром, дорогой герцог? – любезно предложила Иссельда. – Я покажу тебе сады. Они прекрасны даже зимой.

– Конечно, – отозвался тот, – я с радостью посмотрю.

Боженталь улыбнулся, понимая, что доброе сердце Иссельды тронуто плачевным положением Хоукмуна. Чтобы излечить раненую душу, решил он про себя, нет более подходящего человека, чем эта девушка.

Они прогуливались по террасам замковых садов, глядя сверху вниз на крыши города. Здесь покачивались под ветром растения – и вечнозеленые, и цветущие зимой, – зрели овощи. Небо было ясное, светило солнце.

Закутавшись в теплые плащи, они не обращали особого внимания на холодные порывы ветра. Всё вокруг дышало умиротворением, Хоукмун и Иссельда шли, взявшись за руки. Девушка болтала о пустяках, не ожидая ответа от своего печального спутника. Поначалу ее немного пугал Черный Камень у него во лбу, пока она не решила для себя, что тот не сильно отличается от украшенной каменьями диадемы, которую она иногда надевала, чтобы длинные волосы не падали на глаза.

Ее юное сердце было полно тепла и любви. Именно эта любовь и превратилась в страсть к барону Мелиадусу, потому что искала и не находила себе выхода. И теперь Иссельда была рада подарить ее чужестранцу, окоченевшему душой герою Кёльна, в надежде, что любовь сможет залечить раны его души.

Она скоро заметила, что какое-то подобие чувств отражается у него в глазах, когда разговор заходит о его родных краях.

– Расскажи мне о Кёльне, – попросила Иссельда. – Не о том, какой он сейчас, а о том, какой он был – каким он однажды станет снова.

Ее слова напомнили Хоукмуну об обещании Мелиадуса вернуть ему земли. Он отвернулся от девушки и устремил взгляд в исхлестанные ветром небеса, скрестив руки на груди.

– Кёльн, – повторила она негромко. – Он похож на Камарг?

– Нет… – Он перевел взгляд на крыши домов внизу. – Нет… в Камарге дикая природа, та же самая, что была здесь в начале времен. А в Кёльне повсюду следы человеческих трудов: обнесенные живыми изгородями поля, выпрямленные русла рек, спиральные дороги. Фермы и деревни. У нас была маленькая провинция с тучными коровами и упитанными овцами, с сеновалами и лугами, полными душистой травы, в которой прячутся кролики и полевки. Желтые заборчики, прохладные рощи, дым из труб – какое-нибудь жилье непременно окажется поблизости. Народ был простой и дружелюбный, добрый к детям. Дома старые и простые, как и их хозяева. Ничего темного не было в Кёльне, пока не явилась Гранбретань, пока не хлынул из-за Рейна поток грубого металла и яростного пламени. Да, Империя тоже принесла с собой следы человеческих трудов в наши земли… следы меча и факела…

Он вздохнул, и в его голосе еще прибавилось эмоций.

– Следы меча и факела заменили следы плуга и бороны… – Он обернулся, чтобы посмотреть на Иссельду. – Из желтых заборчиков понастроили виселиц и распятий, мертвые туши коров и овец перегородили каналы и отравили воду, камни, из которых были сложены фермы, пошли на снаряды для катапульт, а жители стали либо покойниками, либо солдатами – другого выбора не осталось.

Она положила нежную руку на его затянутое в кожу предплечье.

– Ты говоришь об этом как о чем-то давно минувшем, – сказала она.

Всякое выражение угасло в его глазах, и взгляд снова сделался холодным.

– Так и есть, так и есть… как будто давний сон. Теперь всё это не много значит для меня.

Иссельда внимательно посмотрела на него, уверенная, что отыскала способ достучаться до него и помочь.

Хоукмун, со своей стороны, вспомнил о том, чего лишится, если не доставит девушку Темным лордам, и ему был на руку ее интерес вовсе не по тем причинам, какие она предполагала.

Закончив прогулку, они спустились во двор, где и встретили графа Брасса. Он пришел осмотреть старую боевую лошадь и сейчас разговаривал с конюхом.

– Отправляй ее на пастбище, ее служба окончена, – велел граф и подошел к Хоукмуну и дочери. – Сэр Боженталь, – обратился он к гостю, – сказал мне, что твое нездоровье сильнее, чем мы думали. Но ты можешь гостить в замке Брасс столько, сколько захочешь. Надеюсь, Иссельда не утомила тебя разговорами.

– Нет. Наоборот… я отдохнул…

– Отлично! Сегодня вечером нас ждет небольшое развлечение. Я попросил Боженталя почитать что-нибудь из последних сочинений. Он обещал подобрать что-нибудь легкое и остроумное. Надеюсь, тебе понравится.

Хоукмун заметил, что граф Брасс очень внимательно смотрит на него, хотя держится всё так же дружелюбно. Неужели граф Брасс догадывается о его задании? Ведь он славится своей мудростью и способностью разбираться в людях. Но раз уж особенности характера Хоукмуна сбили с толку барона Калана, они, наверняка, точно так же ставят в тупик и графа. Так что, вероятно, бояться нечего.

В тот вечер устроили пир, выставив на стол всё лучшее из кладовых замка. За столом сидели почетные граждане Камарга, уважаемые скотоводы, а также несколько тореадоров, в том числе и давно выздоровевший Махтан Жюст, жизнь которого граф Брасс спас годом раньше. Рыба и курятина, красное мясо и белое, самые разные овощи, десятки наименований вина, эль, множество вкуснейших соусов и гарниров стояли на длинном столе. По правую руку от графа Брасса сидел Дориан Хоукмун, а по левую – Махтан Жюст, ставший в этом году победителем соревнований. Жюст относился к графу с такой почтительностью, с таким явным обожанием, что тот, казалось, даже несколько смущался. Иссельда занимала место рядом с Хоукмуном, а напротив нее сидел Боженталь. На другом конце стола с удовольствием отдавал должное еде Жонжак Экар, самый известный из крупных быкозаводчиков. У него была густая копна волос, борода скрывала пол-лица, а тяжелые меха, которые он носил, и громкий смех довершали образ. Рядом с ним посадили фон Виллаха, и эти двое, судя по всему, по-настоящему наслаждались обществом друг друга.

Когда пир уже подходил к концу, а выпечку, сладости и пикантные камаргские сыры унесли, перед каждым гостем выставили по три графина с разными винами, эль и большой кубок. Только у Иссельды стояла одна бутылка и небольшой бокал, но это было сделано не из соблюдения какого-то этикета, а по ее личному желанию, поскольку до того она пила наравне с мужчинами.

Вино уже немного затуманило разум Хоукмуна, отчего его поведение стало похоже на поведение нормального человека. Он даже улыбнулся разок-другой и, хотя не отвечал сотрапезникам шуткой на шутку, по крайней мере не оскорблял их чувства своим кислым видом.

– Боженталь! – прокричал граф Брасс. – Ты обещал нам балладу!

Тот с улыбкой поднялся. Лицо поэта пылало, как и у всех остальных, от вина и вкусной еды.

– Я назвал свою балладу «Император Глаукома». Надеюсь, она вас развлечет.

Граф Брасс внимательно вглядывался в серьезное лицо Боженталя, не скрывая улыбки. Поэт же говорил с жаром, сопровождая слова красноречивыми жестами, чтобы подчеркнуть ритм. Хоукмун оглядел стол. Некоторые улыбались, кто-то, осоловелый от вина, смотрел с недоумением. Сам Хоукмун по-прежнему не улыбался и не хмурился. Иссельда наклонилась к нему и что-то сказала, но он ее не услышал.

– О чем это он толкует? – проворчал фон Виллах.

– О событиях далекой старины, – покивал старый Жонжак Экар, – еще до Трагического Тысячелетия.

– Я бы лучше послушал военную балладу.

Жонжак приложил палец к заросшему бородой рту, призывая друга к молчанию, а Боженталь тем временем продолжал:

Хоукмун едва слышал его слова, однако ритм стиха оказывал на него какое-то странное воздействие. Сначала он было подумал, что это из-за вина, но потом ощутил, что в какой-то момент его разум как будто дрогнул и в грудь хлынули забытые ощущения. Он пошатнулся в своем кресле. Боженталь внимательно посмотрел на Хоукмуна, продолжая чтение и жестикулируя все красноречивее:

– Тебе нездоровится, милорд? – озабоченно спросила Иссельда, подавшись к Хоукмуну.

Тот покачал головой.

– Я вполне здоров, спасибо.

Он пытался понять, не оскорбил ли чем-нибудь лордов Гранбретани и не оживляют ли они прямо сейчас Черный Камень. Голова у него кружилась.

Теперь Хоукмун видел только лицо и фигуру Боженталя, не слыша ничего, кроме ритма, кроме мерного чередования гласных, и в голову ему пришла мысль о заклятии. Но если поэт пытается его заколдовать, то с какой целью?

Хоукмун сделал большой глоток вина и глубоко вздохнул, глядя на Боженталя, а поэт все продолжал:

Хоукмун задохнулся, словно человек, шагнувший в ледяную воду. Рука Иссельды опустилась на его покрытый испариной лоб, в ее прекрасных глазах читалась тревога.

– Милорд?

Хоукмун не сводил с Боженталя пристального взгляда, а поэт продолжал, не зная снисхождения:

Взгляд Хоукмуна был прикован к Боженталю, и оттого молодой герцог мог лишь смутно, словно сквозь туман, отмечать, как Иссельда обеспокоенно касается рукой его лица. Он не слышал ее слов и не чувствовал прикосновений. Внимание его поглотил причудливый ритм поэмы, кубок выпал из ослабевшей руки.

Несмотря на то что гостю было со всей очевидностью дурно, граф Брасс, переводя внимательный взгляд с Хоукмуна на Боженталя, даже не попытался помочь. Лицо графа было наполовину скрыто винным кубком, а глаза весело блестели.

Хоукмун застонал. На другом конце стола фон Виллах громыхнул кубком по столешнице.

– И я того же мнения. Ну почему не «Горная кровь»? Прекрасная же…

Хоукмун попытался встать на ноги, намереваясь окликнуть Боженталя, но упал на стол, расплескав вино во все стороны.

– Он пьян? – спросил фон Виллах с презрением.

– Он болен! – воскликнула Иссельда. – Как же он болен!

– Полагаю, он не пьян, – сказал граф Брасс, перегнувшись через Хоукмуна и приподнимая тому веко. – Но он точно без сознания.

Граф посмотрел на Боженталя и улыбнулся. Поэт улыбнулся в ответ и пожал плечами.

– Надеюсь, граф, ты знаешь, что делаешь, – сказал он.

Хоукмун всю ночь пролежал в глубоком забытьи, он очнулся утром и увидел склонившегося над ним Боженталя, который был еще и замковым доктором. Он терялся в догадках, вызвано ли его нынешнее состояние выпитым вином, Черным Камнем или же поэмой. Но сейчас ощущал жар и слабость.

– Лихорадка, дорогой герцог. – негромко пояснил Боженталь. – Но не беспокойся, мы тебя вылечим.

Вскоре на край его постели присела Иссельда.

– Боженталь говорит, ничего серьезного, – улыбнулась она гостю. – Я буду за тобой ухаживать. Уже скоро ты снова будешь в добром здравии.

При одном лишь взгляде на нее Хоукмун ощутил, как его захлестывает волной чувств.

– Леди Иссельда…

– Да, милорд?

– Я… благодарю тебя…

Он недоуменным взглядом обвел комнату.

– Больше ничего не говори, – донеслось до него из-за спины; голос принадлежал графу Брассу. – Отдыхай. Следи за своими мыслями. Если можешь, поспи.

Хоукмун и не знал, что граф тоже в комнате. В следующий миг Иссельда поднесла стакан к его губам, он отхлебнул прохладной жидкости и скоро снова заснул.

На следующий день лихорадка прошла, но былое эмоциональное бесчувствие сменилось душевным и физическим истощением. Хоукмун, поразмыслив, счел, что накануне ему могли подсыпать наркотик.

Он заканчивал завтрак, когда к нему пришла Иссельда: девушка намеревалась пройтись по садам, пользуясь необычайно хорошей для этого времени года погодой, и заглянула узнать, не желает ли их гость разделить ее прогулку.

Хоукмун потер лоб, ощутив под пальцами странное тепло от Черного Камня, и, встревоженный, сразу же убрал руку.

– Ты все еще болен, милорд? – спросила Иссельда.

– Нет… мне… – Он вздохнул. – Не знаю. У меня какое-то странное чувство, незнакомое…

– Может быть, свежий воздух поможет вернуть ясность мысли.

Хоукмун нехотя поднялся.

Сады благоухали множеством приятных ароматов, солнце светило ярко, отчего кусты и деревья вырисовывались особенно четко в чистом морозном воздухе.

Прикосновение руки Иссельды еще больше взбудоражило и без того смятенные чувства Хоукмуна. Ощущение, следовало признать, было приятное, как и легкий ветер в лицо, как и вид на садовые террасы и домики внизу. К сожалению, под этим нехитрым удовольствием таились также страх и недоверие. Страх перед Черным Камнем – тот убьет его, стоит Хоукмуну чем-нибудь выдать то, что творится с ним сейчас. И недоверие к графу Брассу и остальным обитателям замка: они каким-то образом обманывают его, словно подозревают об истинной цели его приезда. Но ведь он мог бы прямо сейчас схватить девушку, взять коня… даже, наверное, успел бы сбежать.

Молодой герцог внимательно посмотрел на Иссельду.

– Значит, от свежего воздуха тебе стало лучше, дорогой герцог? – Она мило улыбалась ему.

Он смотрел в ее лицо, одолеваемый целой бурей эмоций.

– Лучше? – переспросил он сипло. – Лучше? Я не знаю…

– Ты не устал?

– Нет. – В этот момент у него вновь заболела голова, и в сердце шевельнулся страх, заставивший его сжать плечо Иссельды.

Решив, что гость от слабости нетверд на ногах, девушка подхватила его под локти, стараясь удержать, и Хоукмун безвольно разжал руки.

– Как ты добра, – проговорил он.

– Ты необычный человек, – сказала она, в основном обращаясь к себе. – Ты несчастный человек.

– А… – Он отстранился от нее и прошел по лужайке до края террасы.

Могут ли лорды Гранбретани узнать, что с ним происходит? Это вряд ли. С другой стороны, они все равно подозревают его и могут оживить Черный Камень в любое мгновенье. Он глубоко вдохнул холодный воздух и расправил плечи, вспомнив слова графа Брасса накануне вечером. «Следи за своими мыслями».

Головная боль усиливалась.

Хоукмун обернулся к Иссельде:

– Кажется, нам лучше вернуться в замок.

Девушка кивнула и снова взяла его под руку.

В главном зале их дожидался граф Брасс. На лице его были написаны сочувствие и озабоченность, и ничто не намекало на то волнение, что накануне звучало в его голосе. Хоукмун не был уверен, не приснилось ли ему всё это. Или же граф Брасс догадался о сути Черного Камня и пытается обмануть и его, и Темных Лордов, которые прямо сейчас наблюдают за всем происходящим из дворцовых лабораторий в Лондре?

– Герцог Кёльнский плохо себя чувствует, – сказала Иссельда.

– Грустно это слышать, – ответил граф Брасс. – Мы можем чем-нибудь тебе помочь, милорд?

– Нет, – ответил Хоукмун, едва ворочая языком. – Нет, благодарю вас.

Он направился к лестнице, стараясь идти как можно ровнее. Дочь графа, поддерживая его под руку, проводила его до отведенных ему покоев. Бросив взгляд на ее лицо, Хоукмун замешкался в дверях. Ее глаза, широко распахнутые, были полны сострадания. А когда ее нежная рука на мгновенье коснулась его щеки, по его телу прошла невольная дрожь, и Хоукмун на мгновение задохнулся. Девушка тут же отпрянула и почти бегом удалилась по коридору.

Герцог Кёльнский вошел в комнату и рухнул на кровать. Он с трудом дышал, мышцы ныли от напряжения, и он отчаянно силился понять, что же с ним происходит и откуда эта боль в голове. Через какое-то время он снова заснул.

Проснулся он днем, ощущая слабость во всем теле. Головная боль почти отступила, а возле постели Хоукмуна сидел Боженталь.

– Я ошибся, решив, что лихорадка окончательно прошла, – сказал он, поставив на край стола вазу с фруктами.

– Что со мной такое?

– Насколько я понимаю, это все-таки простая лихорадка, вызванная лишениями, которые ты пережил, и еще, боюсь, нашим гостеприимством. Наверное, тебе было рановато есть такую жирную пищу и пить столько вина. Нам бы следовало догадаться. Но, в любом случае, ты скоро поправишься, милорд.

Хоукмун усомнился про себя в этом диагнозе, однако ничего не сказал. Слева от него кто-то кашлянул, он повернул голову, но увидел лишь открытую дверь в гардеробную. В смежной комнате кто-то был. Он вопросительно посмотрел на Боженталя, однако лицо поэта было непроницаемо, и он делал вид, что его страшно интересует пульс Хоукмуна.

– Не стоит бояться, – донесся из смежной комнаты голос графа Брасса. – Мы хотим тебе помочь. Мы знаем, что за камень у тебя во лбу. Когда ты достаточно отдохнешь, поднимайся и приходи в главный зал, там Боженталь заведет с тобой обычный разговор о пустяках. Но не удивляйся, если какие-то его действия покажутся тебе странными.

Боженталь поджал губы и встал:

– Уже скоро ты выздоровеешь, милорд. А теперь мне пора.

Хоукмун смотрел ему вслед, пока он выходил, а потом он услышал, как закрылась и вторая дверь – граф Брасс тоже ушел. Как же они узнали правду? И как это скажется на его судьбе? Уже сейчас Темные Лорды, должно быть, заинтересовались странным поворотом событий и что-нибудь заподозрили. Они в любой момент могут оживить Черный Камень. Непонятно почему, но теперь это беспокоило больше, чем раньше.

Кажется, ему ничего не остается, кроме как слушаться приказов графа Брасса, хотя весьма вероятно, что тот, узнай он об истинной цели своего гостя, стал бы не менее мстительным, чем лорды Гранбретани. Как ни крути, а положение Хоукмуна крайне плачевно.

Когда в комнате стемнело и наступил вечер, Хоукмун встал и спустился в главный зал. Он оглядел комнату в мерцающем свете огня, гадая, уж не угодил ли в какую-то ловушку.

Но в следующий миг из дальней двери вышел улыбающийся Боженталь. Хоукмун увидел, что губы у Боженталя двигаются, однако слов не звучит. Затем поэт сделал паузу, якобы выслушивая ответ Хоукмуна, и тут Хоукмун догадался, что этот обман придуман для тех, кто наблюдает с помощью Черного Камня.

Услышав шаги за спиной, Хоукмун не обернулся, а вместо того притворился, будто отвечает что-то на реплику Боженталя.

Граф Брасс заговорил у него за спиной:

– Мы знаем, что такое этот Черный Камень, дорогой герцог. Мы понимаем, что тебя заставили приехать сюда правители Гранбретани. Мы, кажется, догадываемся и о цели твоего визита. Я всё объясню…

Хоукмуна ошеломила нелепость ситуации, когда Боженталь кривлялся, изображая разговор, а звучный голос графа доносился из-за спины.

– Когда ты только приехал в замок Брасс, – продолжал граф Брасс, – я понял, что Черный Камень нечто большее, чем ты говоришь, даже если сам ты того не подозреваешь. Боюсь, лорды Темной Империи недооценивают меня, ведь я сведущ и в магии, и в науках не меньше их, и у меня имеется гримуар с описанием машины Черного Камня. Мне лишь требовалось разобраться, насколько добровольна твоя жертва, и сделать это так, чтобы гранбретанцы ничего не заподозрили.

Поэтому я устроил вечером пир, попросив сэра Боженталя замаскировать одну руну в строчках стихов. Эта руна должна была лишить тебя сознания – тем самым лишив сил и Камень, – чтобы мы могли осмотреть тебя, не ставя в известность лордов Темной Империи. Мы надеялись, что они сочтут тебя пьяным и не свяжут прекрасные строчки Боженталя с твоим внезапным приступом слабости.

Чтение руны, все эти особые ритмы и каденции были предназначены для твоих ушей. Всё прошло благополучно, ты провалился в глубокое беспамятство, и за время твоего сна мы с Боженталем сумели добраться до внутренних слоев твоего сознания. Должен сказать, оно спрятано очень глубоко – так испуганный зверек закапывается под землю всё глубже и глубже и в итоге едва может дышать. Определенные события уже подтолкнули твое сознание к поверхности, сейчас оно чуть ближе к внешним слоям, чем это было в Гранбретани, так что мы смогли расспросить тебя. Мы узнали почти всё, что случилось с тобой в Лондре, и, когда я услышал о твоем задании здесь, я едва тебя не прикончил. Но внутри тебя бушует конфликт, о котором даже ты сам едва ли подозреваешь. Если бы не этот конфликт, я убил бы тебя собственными руками или позволил бы сделать это Черному Камню.

Хоукмун, делавший вид, будто отвечает на несуществующие реплики Боженталя, невольно содрогнулся.

– Однако, – продолжал граф Брасс, – я догадался, что тебя нельзя винить в том, что случилось, и, убив тебя, я могу лишить мир могучего противника Гранбретани. До сих пор я сохранял нейтралитет, но Гранбретань слишком сильно меня оскорбила, и я не мог позволить тебе умереть. Мы решили рассказать тебе о том, что узнали, а также о том, что у тебя еще есть надежда. Я знаю средство на время лишить Черный Камень силы. Когда я закончу, ты спустишься вместе с Боженталем в мои покои, и там я сделаю то, что необходимо сделать. У нас осталось мало времени, лорды Гранбретани вот-вот потеряют терпение и оживят Камень.

Хоукмун услышал, как граф Брасс уходит из зала, а потом Боженталь улыбнулся и произнес вслух:

– В общем, если ты не откажешься прогуляться со мной, мой господин, я покажу тебе те части замка, которые ты еще не видел. Немногие гости удостаиваются чести побывать в личных покоях графа Брасса.

Хоукмун понял, что эти слова сказаны для наблюдающих за ним гранбретанцев. Боженталь явно надеялся подогреть их любопытство и таким образом выиграть время.

Из главного зала они вышли в коридор, который заканчивался вроде бы сплошной стеной, прикрытой гобеленами. Отодвинув в стороны драгоценные полотнища, Боженталь коснулся небольшого выступа в каменной кладке, и в тот же миг часть стены вспыхнула, померкла, и в ней открылся портал, куда, пригнувшись, мог пройти человек. Он вел в небольшую комнату, где на стенах висели старые карты и схемы. Здесь Боженталь не стал задерживаться, сразу повел гостя в следующую комнату – просторнее первой. Часть ее занимал массивный алхимический перегонный куб, по стенам поднимались книжные полки, набитые старинными томами по химии, магии и философии.

– Нам сюда, – пробормотал Боженталь, отдергивая занавеску, за которой скрывался темный коридор.

Хоукмун напрягал зрение, пытаясь различить хоть что-нибудь, но тьма стояла непроницаемая. Он с опаской побрел по коридору, а потом его неожиданно ослепил белый свет.

В этом свете возник силуэт графа Брасса, нависший над ним со странного вида оружием, нацеленным на лоб Хоукмуна.

Тот охнул и попытался отскочить, однако коридор был слишком узок. Послышался треск, от которого у него едва не лопнули барабанные перепонки, сменившийся причудливым мелодичным пением, и Хоукмун, лишившись сознания, повалился на спину.

Очнувшись в приглушенном золотистом сиянии, он почувствовал себя на удивление здоровым – по крайней мере, телесно. И тело, и разум были как никогда полны жизненной силы, и Хоукмун улыбнулся, потянувшись. Он лежал на металлической скамье, и никого рядом не было. Черный Камень, как он убедился, ощупав лоб, никуда не делся, но стал теперь обычной драгоценностью, твердой, гладкой и холодной. Камень больше не казался частью человеческой плоти, не излучал неестественное тепло.

Открылась дверь, и вошедший в комнату граф Брасс взглянул на своего гостя с явным удовлетворением.

– Прости, если напугал тебя вчера вечером, – сказал он, – но пришлось действовать быстро, чтобы парализовать Черный Камень и захватить его жизненную силу. Сейчас эта сила у меня, заточенная в тюрьму и магическими, и материальными средствами, однако держать ее там вечно я не смогу. Она слишком могучая. В какой-то момент она вырвется и вернется в камень независимо от разделяющего вас расстояния.

– Значит, казнь отстрочена, но не отменена. И велика ли отсрочка?

– Не могу сказать. За полгода я поручусь. Может быть, год или два. Но потом снова придется решать всё за считаные часы. Я не хочу обманывать тебя, Дориан Хоукмун, но я могу дать тебе надежду. На Востоке живет один чародей, который сможет вынуть Черный Камень у тебя из головы. Он враг Темной Империи, и он сможет тебе помочь, если только ты отыщешь его.

– И как его зовут?

– Малагиги из Хамадана.

– О, так это персидский маг?

– Да, – кивнул граф Брасс. – Это так далеко, что туда почти невозможно добраться.

Хоукмун вздохнул и сел на постели.

– Что ж, в таком случае остается лишь надеяться, что твоя магия протянет достаточно долго. Я покину твои земли, граф Брасс, отправлюсь в Баланс и вступлю там в армию. Они собираются воевать с Гранбретанью. Победить они не смогут, но я успею захватить с собой на тот свет несколько псов короля-императора – хоть какая-то месть за то, что они сделали со мной.

Граф Брасс кривовато усмехнулся.

– Я вернул тебя к жизни, а ты тут же решил пожертвовать ею. Я бы советовал тебе немного подумать, прежде чем что-либо делать. Как ты себя чувствуешь, дорогой герцог?

Дориан Хоукмун свесил ноги со скамьи и снова потянулся.

– Я проснулся новым человеком… – Он нахмурился. – Ну да, новым человеком… – пробормотал он в задумчивости. – И я согласен с тобой, граф Брасс. Месть подождет, пока не появится четкий план.

– Спасая тебя, – проговорил граф Брасс едва ли не с тоской, – я отнял у тебя юность. Она к тебе уже не вернется.

Глава шестая Битва за Камарг

– Они не сворачивают ни на восток, ни на запад, – сказал Боженталь однажды утром два месяца спустя, – а движутся строго на юг. Нет никаких сомнений, граф Брасс, они всё поняли и собираются тебе отомстить.

– Возможно, их месть направлена на меня, – сказал Хоукмун, который сидел в глубоком кресле сбоку от камина. – Если я выеду им навстречу, вероятно, они остановятся. Они, без сомнения, считают меня предателем.

Граф Брасс покачал головой.

– Насколько я знаю барона Мелиадуса, он теперь жаждет крови всех нас. Армию ведет он сам и его Волки. Они не остановятся, пока не достигнут наших границ.

Фон Виллах, смотревший на город, отвернулся от окна:

– Пусть приходят. Мы сметем их, как мистраль сметает палые листья.

– Понадеемся, что так и будет, – с сомнением произнес Боженталь. – Они объединили войска. Впервые они, кажется, наплевали на свою обычную тактику.

– Да, глупцы, – пробормотал граф Брасс. – Я всегда восхищался тем, как они рассыпаются по широкой дуге. Так они всегда обеспечивали безопасность тылов, прежде чем наступать. А теперь у них по флангам незавоеванные территории и вражеские армии, которые могут сомкнуться у них за спиной. Если мы их разобьем, отступать им будет нелегко. Жажда мести лишила барона Мелиадуса здравого смысла.

– Но если победят они, – негромко заметил Хоукмун, – они построят дорогу от океана до океана, и дальнейшие завоевания будут даваться им еще проще.

– Наверное, этим Мелиадус оправдывает свои действия, – согласился Боженталь. – Боюсь, он прав, предвкушая подобный исход.

– Чепуха! – пробурчал фон Виллах. – Наши башни остановят гранбретанцев.

– Они предназначены для того, чтобы отражать атаку с суши, – возразил Боженталь. – Мы не учли воздушных войск Темной Империи.

– У нас у самих имеется воздушный флот, – заметил граф Брасс.

– Наши фламинго сделаны не из металла, – напомнил Боженталь.

Хоукмун поднялся. Он был в черном кожаном дублете и бриджах, выданных ему Мелиадусом. Кожа поскрипывала от каждого движения.

– Самое большее через несколько недель Темная Империя будет у наших ворот. Какие еще приготовления необходимы?

– Прежде всего необходимо изучить карту. – Боженталь постучал пальцем по большому рулону, что держал под мышкой.

Граф Брасс махнул рукой:

– Раскатай на том столе.

Боженталь разложил карту, прижав края винными кубками, и граф Брасс, фон Виллах и Хоукмун столпились вокруг нее, вглядываясь в очертания Камарга и окружающих его земель.

– Они движутся, следуя течению реки, по восточному берегу, – сказал граф Брасс, указывая на Рону. – Из донесения гонца следует, что они будут здесь… – он указал на Севенны, – через неделю. Нам необходимо выслать лазутчиков, чтобы знать обо всех их перемещениях, шаг за шагом. В таком случае, когда они подойдут к нашим границам, мы сможем сгруппировать наши основные силы в нужном месте.

– Они могут выслать вперед свои орнитоптеры, – заметил Хоукмун. – И что тогда?

– У нас есть своя воздушная разведка, они предугадают их маневр, – проворчал фон Виллах. – А если не преуспеют воздушные наездники, с гранбретанцами разделаются башни.

– Наши силы на самом деле малы, – вставил Хоукмун, – поэтому мы будем сильно зависеть от башен, ведя главным образом оборонительную войну.

– Так это всё, что нам нужно, – сказал ему граф Брасс. – Мы будем ждать на своих границах, выстроив пехоту между башнями, а с помощью гелиографов и других средств связи мы узнаем, где именно необходимо сосредоточить силы.

– Мы пытаемся лишь остановить их нападение, – произнес Боженталь с ноткой сарказма. – Мы не собираемся делать ничего большего, только задержать их.

Граф Брасс, хмурясь, посмотрел на него.

– Именно так, Боженталь. С нашей стороны было бы глупостью переходить в наступление – горстка наших людей против множества их.

Наша единственная надежда на выживание связана с башнями, мы покажем королю-императору и его приспешникам, что Камарг способен противостоять любым его силам – и в открытом бою, и в осаде. И неважно, явятся они с суши, с моря или по воздуху. Но выдвигать войска за границы было бы безумием.

– А что скажешь ты, друг Хоукмун? – спросил Боженталь. – Ведь у тебя есть опыт борьбы с Темной Империей.

Хоукмун помолчал, рассматривая карту.

– Тактика графа Брасса представляется мне разумной. Я на своей шкуре узнал, что о простом сражении с Гранбретанью не может быть и речи. Но мне кажется, что мы могли бы еще немного склонить чашу весов в нашу пользу, если бы сами выбрали место битвы. Где линия обороны надежнее всего?

Фон Виллах указал на область юго-восточнее Роны.

– Вот здесь. Башни самые надежные, вдобавок есть возвышенность, на которой мы можем сгруппировать войска. А наши враги в это время года окажутся на болотистой почве, что усложнит им жизнь. – Он пожал плечами. – Но что толку говорить о своих пожеланиях? Место атаки будут выбирать они, а не мы.

– Если только им не придется оказаться в этом месте, – сказал Хоукмун.

– И что же их заставит? Буря из кинжалов? – улыбнулся граф Брасс.

– Я, – просто ответил Хоукмун. – С помощью двух сотен конных воинов. Мы не станем навязывать им открытое сражение, но будем то и дело трепать их фланги, мы, если повезет, загоним их в нужное место, как ваши овчарки загоняют быков. И при этом мы постоянно будем за ними наблюдать, отправляя вам сообщения, чтобы вы каждую минуту знали точно, где они находятся.

Граф Брасс потер усы и с уважением поглядел на Хоукмуна.

– Да, ты тактик не хуже меня. Наверное, я к старости сделался слишком осторожным. А был бы сейчас помоложе, запросто разработал бы похожий план. Хоукмун, всё это выгорит, только если очень повезет.

Фон Виллах кашлянул.

– Вот именно, везение и терпение. Парень, ты понимаешь, во что собираешься ввязаться? У вас почти не будет времени на сон, вам придется постоянно быть начеку. Ведь ты собираешься вести партизанскую войну. Хватит ли у тебя сил? И выдержат ли солдаты, которых вы выберешь? К тому же нельзя упускать из виду летучие машины…

– Нам нужно лишь следить за их разведчиками, – ответил Хоукмун. – Потому что мы будем наносить удары и исчезать раньше, чем они успеют поднять в воздух основные силы. Ваши люди знакомы с местностью, знают, где лучше спрятаться.

Боженталь поджал губы.

– Есть и еще одна забота. Они не удаляются от реки, потому что по воде идут их обозы. По воде они перевозят провизию, запасных лошадей, боевые машины, орнитоптеры – именно поэтому они так стремительно продвигаются. Как заставить их расстаться с баржами?

Хоукмун минуту подумал и усмехнулся.

– На самом деле ответить на этот вопрос нетрудно. Слушайте…

На следующий день Дориан Хоукмун ехал через болото вместе с леди Иссельдой. После его выздоровления они много времени проводили вместе, и его привязанность, которую он старался не выказывать, становилась всё сильнее. Иссельда же, не зная о мечтах Хоукмуна, отчасти досадовала, что тот держится с ней столь ровно, не проявляя ни малейшего оттенка симпатии. Могла ли она хотя бы предположить, что причиной тому – не равнодушие и холодность, а ясное понимание того, что в любой миг дня или ночи он может превратиться в бессмысленное, едва ковыляющее существо, лишенное всего человеческого. Осознание, что если сила Черного Камня разрушит выстроенные графом Брассом преграды, то в следующий миг его разум будет разорван в клочья.

Потому Хоукмун не говорил Иссельде, что полюбил ее, хотя именно любовь вывела из сонного оцепенения его глубинное сознание, а граф Брасс только поэтому сохранил ему жизнь. Девушка же, со своей стороны, была слишком застенчива, чтобы самой заговаривать о любви.

Они вместе скакали через болота, проносясь по едва заметным гатям через топи и заводи и чувствуя, как ветер бьет в лицо и дергает за плащи. Они распугивали куропаток и уток, которые с возмущенными криками поднимались в небо, тревожили белых быков с их коровами, проносились по длинным пустынным пляжам, о которые разбивался с брызгами холодный прибой под тенью сторожевых башен. Они хохотали в лицо низким тучам; и конские копыта выбивали рытвины в песке, пока наконец всадники не остановили скакунов, чтобы поглядеть на море и поговорить, перекрикивая песню мистраля.

– Боженталь сказал, что ты уезжаешь завтра, – прокричала Иссельда, и ветер на мгновенье ослабел.

Вдруг наступила тишина.

– Да, завтра. – Хоукмун поднял на нее печальный взгляд и сразу же отвернулся. – Завтра. Но я скоро вернусь.

– Не позволяй себя убить, Дориан.

Он ободряюще улыбнулся ей.

– Кажется, мне не судьба погибнуть от рук гранбретанцев. Иначе я бы уже несколько раз умер.

Она начала что-то отвечать, но тут ветер снова взревел и, подхватив ее волосы, бросил в лицо. Хоукмун, наклонившись, чтобы убрать пряди, ощутил под рукой нежную кожу. Более чем когда-либо ему хотелось обхватить ладонями ее лицо и коснуться губами губ. Девушка сомкнула пальцы на его запястье, задержав руку в своей, однако он мягко высвободился и развернул лошадь, направив ее прочь от моря в сторону замка Брасс.

Тучи неслись по небу над гнувшимся камышом и подернутыми рябью озерами. Начал накрапывать дождь, но, мелкий, он даже не намочил всадникам плеч. Они медленно ехали обратно, оба погруженные в свои мысли.

Затянутый в кольчугу от горла до ступней, в стальном шлеме, защищающем голову и лицо, с длинным мечом на боку, со щитом без гербов, Дориан Хоукмун вскинул руку, приказывая своим людям остановиться. Его отряд ощетинился оружием: луки, пращи, несколько огненных копий, метательные топоры, простые копья – всё, что можно использовать на расстоянии. Оружие было у воинов за спиной, приторочено к седлам, сжато в руках и заткнуто за пояс. Спешившись, Хоукмун пошел следом за своим лазутчиком, двигаясь с осторожностью и низко пригибаясь.

Оказавшись на гребне, он лег на живот и посмотрел вниз, в долину, по которой извивалась река. Первый раз он мог окинуть взглядом всю мощь Гранбретани.

Нескончаемым легионом из самого пекла, батальон за батальоном, на юг ползли пехотинцы и топали эскадроны кавалерии – все как один в шлемах-масках, как будто само животное царство выступило против Камарга. Над этой ордой реяли знамена на длинных древках, металлические штандарты колыхались на шестах. Здесь было знамя Асровака Микошевара: ухмыляющийся мертвец со стервятником на плече. Мертвец сжимал в руках меч, а под ним была вышита надпись: «Жизни – смерть!» Возможно, крошечная фигура, которая важно гарцевала рядом со знаменем, как раз и была самим Микошеваром. Правая рука барона Мелиадуса, он считался самым безжалостным военачальником Гранбретани.

Рядом покачивался кошачий штандарт герцога Вендела, главы этого ордена. Чуть подальше виднелось знамя с мухой лорда Джерека Нанкенсина и сотни похожих флагов сотен других орденов. Хоукмун заметил даже знамя с богомолом, хотя главы ордена, разумеется, не было – его возглавлял сам король-император Хуон. Зато впереди войска ехал человек в волчьей маске – Мелиадус под собственным штандартом в виде вставшего на задние лапы оскалившегося волка, и даже доспех его лошади был исполнен так, чтобы издалека животное можно было бы перепутать с гигантским хищником.

Даже с такого далекого расстояния ощущалось, как дрожит земля под ногами армии, а воздух наполнен громыханием оружия и вонью человеческого и конского пота.

Хоукмун не стал долго разглядывать армию, его больше интересовала река. Заметив огромный караван тяжело груженных барж, составленных бортами друг к другу так, что они почти закрывали собой воду, он улыбнулся и прошептал своему разведчику:

– Видишь, всё идет по плану. Все их посудины связаны друг с другом. Пошли, надо обогнуть их армию и отъехать подальше.

Они бегом спустились с холма. Хоукмун вскочил в седло и махнул отряду следовать за ним.

Отряд ехал почти весь день, пока армия Гранбретани не превратилась всего лишь в столб пыли на южном горизонте, а река не очистилась от судов Темной Империи. Рона в этом месте сужалась и становилась мелкой, протекая по рукотворному руслу, выложенному старинными камнями, здесь же ее пересекал невысокий каменный мост. Один берег был плоский, а другой плавно понижался, образуя долину.

Пока опускался вечер, Хоукмун бродил по этому отрезку реки, внимательно осматривая каменные берега и мост, оценивая крепость самого речного ложа, а вода с шумом огибала его ноги и холодила кожу, просачиваясь между звеньями кольчужных чулок. Искусственное русло было в плохом состоянии. Камни положили еще до Трагического Тысячелетия и вряд ли с тех пор проводили ремонт. Русло было построено, чтобы по каким-то причинам слегка изменить течение реки. Теперь же Хоукмун собирался использовать его по-новому.

На берегу, дожидаясь его сигнала, сгрудились воины с огненными копьями, держа свое длинное, громоздкое оружие наготове. Хоукмун выбрался на берег и принялся указывать определенные точки на мосту и по берегам. Копейщики отсалютовали и двинулись в указанном им направлении. Хоукмун, показывая на запад, где почва понижалась, прокричал им что-то.

Когда небо уже потемнело, из узких сопл начал с ревом вырываться огонь, вгрызаясь в камень и превращая воду в клубящийся пар, пока всё вокруг не обратилось в кипящий пламенем хаос.

За ночь огненные копья сделали свою работу, послышался чудовищный стон, и мост опрокинулся в реку, подняв тучи брызг, расплескав воду во все стороны. Теперь копейщики сосредоточили свое внимание на западном берегу, откалывая каменные блоки, которые падали в перегороженную реку, а вода уже начала огибать перекрывший течение мост.

К утру вода нашла себе новый путь в долину, а по прежнему руслу струился лишь тонкий ручеек.

Усталые, но довольные, Хоукмун со своими воинами улыбались друг другу, снова садясь на коней и отправляясь в ту сторону, откуда приехали. Они нанесли по Гранбретани свой первый удар. И удар был ощутимый.

Несколько часов отряд Хоукмуна отдыхал в холмах, а затем снова отправился взглянуть на армию Темной Империи.

Хоукмун улыбался, лежа под прикрытием кустов и глядя вниз, в долину, где начиналось смятение.

Река уже успела превратиться в топкую грязь, в которой, словно выброшенные на берег киты, лежали боевые баржи Гранбретани: некоторые высоко задрав носы и увязнув кормой, некоторые завалившись набок, иные зарывшись носом или вовсе вверх дном, – боевые машины были разбросаны, скот метался в панике, провизия уничтожена. Посреди всего этого солдаты пытались перетащить на сушу перепачканный груз, распутать стреноженных лошадей, спасти овец, свиней и коров, которые неистово барахтались в грязной жиже.

Над всем этим стоял оглушительный рев животных и ор людей. Ровные ряды, которые видел Хоукмун накануне, были смяты. Бравым кавалеристам пришлось использовать боевых лошадей как простую тягловую силу, чтобы подтащить баржи поближе к твердой земле. Со всех сторон вырастали биваки: Мелиадус понял, что бессмысленно двигаться дальше, пока не спасен груз. Хотя вокруг лагеря выставили часовых, их внимание было приковано к реке, а не к холмам, где Хоукмун со своим отрядом дожидался подходящего момента.

Уже сгущались сумерки, и, поскольку орнитоптеры не могут летать в темноте, барон Мелиадус до самого утра не узнает, почему вдруг иссякла река. И тогда он скорее всего отправит инженеров вверх по течению, чтобы они попытались всё исправить, но этого Хоукмун и ожидал.

Настало время готовить солдат. Он сполз в низину среди холмов, где разбили лагерь его воины, и посовещался со своими командирами. У него был на уме один трюк, который, как он надеялся, поможет деморализовать солдат Гранбретани.

Наступила ночь, но люди в долине продолжали трудиться при свете факелов, вручную перетаскивая на сушу тяжелые боевые машины, вытягивая ящики с провиантом на крутые речные берега. Мелиадус, стремившийся как можно скорее достигнуть Камарга, не давал отдыха своим уставшим, взмыленным от пота людям, поторапливая их. У него за спиной темнели палатки, выстроенные кольцами вокруг штандартов своих орденов, но далеко не все они были заняты: большинство солдат до сих пор работало.

И никто не заметил, как с холмов беззвучно надвигаются силуэты – всадники в черных плащах.

Хоукмун остановил лошадь, потянулся правой рукой к левому бедру, где висели ножны с прекрасным мечом, который дал ему Мелиадус, и обнажил клинок. На мгновенье вскинул его над головой, а затем указал вперед. Это был сигнал к наступлению.

Без боевых кличей – единственными звуками были топот копыт и позвякивание амуниции – камаргцы рванулись вперед, возглавляемые Хоукмуном, который, припав к шее лошади, несся прямо на ошалевшего часового. В следующий миг клинок вошел часовому в горло, и тот рухнул с булькающим хрипом.

Они пронеслись через первый ряд палаток, рубя растяжки, убивая тех немногих, кто попытался их остановить, и снова гранбретанцы так и не поняли, кто же на них напал. Хоукмун добрался до середины первого палаточного кольца, его меч описал широкую дугу, и стоявший в центре штандарт ордена Гончей хрустнул древком, заскрежетал и упал в походный костер, выбросив сноп искр.

Хоукмун не стал задерживаться, направляясь в самый центр огромного лагеря. Тревоги на берегу никто не поднял: нападавших не услышали за шумом, какой производили сами гранбретанцы.

На него бежали три мечника, успевшие кое-как нацепить доспехи. Он заставил лошадь прянуть в сторону и, парируя широким клинком удары, выбил меч у одного из солдат. Оставшиеся двое наседали, но Хоукмун, рубанув одного по запястью, отсек руку, а второму, что попятился под его напором, вогнал меч в грудь.

Лошадь, испугавшись, поднялась было на дыбы, но он успокоил ее и направил к следующему ряду палаток, из которых уже выбегали воины – в одном исподнем, но с мечами и щитами. Они попытались преградить путь Хоукмуну и его отряду, но его люди по сигналу рассыпались, на полном скаку выстраиваясь полумесяцем, в мгновение ока снесли непрочные порядки противника и вылетели к следующему кольцу походных палаток. Перерезанные ими растяжки взвивались в воздух, ткань то одного, то другого шатра падала на тех, кто оказался внутри.

Наконец мечом, залитым кровью по самую рукоять, Хоукмун прорубил себе путь в самый центр круга, к гордому знамени с богомолом – знамени ордена, возглавляемого самим королем-императором. Вокруг, сомкнув щиты, сгрудились воины. Даже не обернувшись посмотреть, следует ли за ним его отряд, Хоукмун с яростным кличем помчался на них. Когда его меч с грохотом ударил в щит ближайшего солдата, руку пронизала боль, но он замахнулся снова. Его клинок расколол щит и полоснул по скрывавшемуся за ним человеку. Тот пошатнулся, истекая кровью из разорванного рта. Второго Хоукмун ударил в бок, а третьему начисто снес голову. Его клинок вздымался и падал, словно часть некоего безжалостного механизма, а его воины присоединились к нему, тесня врага всё дальше и дальше, заставляя всё плотнее и плотнее сбиваться в кольцо вокруг знамени с богомолом.

Чей-то меч прорвал Хоукмуну кольчугу, тяжелый удар выбил из руки щит, но он яростно сражался. Наконец под знаменем остался один-единственный воин, и герцог Кёльнский, оскалившись, в два взмаха клинка лишил его и шлема, и самой головы, а затем выдернул из земли древко со знаменем и высоко поднял, показывая своим ликующим воинам. Так же стремительно, как появились, они отступили обратно в холмы – конь Хоукмуна с легкостью перепрыгивал мертвые тела и скомканные палатки, – и никто не сумел их остановить. Разве что, уже покидая разоренный лагерь, Хоукмун услышал за спиной чей-то возглас: «Ты видел? У него в башке черный камень!» – и понял, что барон Мелиадус в самом скором времени узнает, кто напал на его лагерь и украл самое дорогое знамя его армии.

Бывший пленник барона развернулся в седле, с торжеством взмахнул трофеем и расхохотался.

– Хоукмун! – проревел он, уже исчезая в ночной тьме. – Хоукмун!

Это был старинный боевой клич его предков. Он сам сейчас сорвался с его губ, так велико было желание поведать Мелиадусу, заклятому врагу и истребителю его рода, кто бросил ему вызов.

У них за спиной, подгоняемые этим издевательским смехом, спешно вскакивали на коней преследователи.

Скоро небольшой отряд снова был в холмах, направляясь в заранее обустроенный, укрытый от лишних глаз лагерь, а на берегу осушенной реки воцарился настоящий хаос.

Вскоре погоня отстала: воины Хоукмуна знали эти каменистые холмы как свои пять пальцев. И сейчас они завели лошадей в присмотренную накануне пещеру, чьи просторные гроты были способны скрыть и больший отряд. В самом дальнем из них струился небольшой ручей, там же был сложен запас провизии на несколько дней. И такие потайные лагеря они устроили на всем пути до Камарга.

Кто-то зажег факелы. Хоукмун спешился, покачал на руке знамя с богомолом и, зашвырнув его в угол, улыбнулся круглолицему Пелэру, своему заместителю.

– Завтра Мелиадус отправит к нашей запруде инженеров, когда орнитоптеры разведают обстановку. Мы должны сделать так, чтобы они не испортили нашу работу.

Пелэр кивнул.

– Да. Но даже если мы уничтожим один отряд, он пришлет еще…

– А потом, несомненно, еще и еще, – пожал плечами Хоукмун, – но я полагаюсь на его нетерпение и стремление побыстрее добраться до Камарга. Он скоро поймет, что нет смысла терять время и людей, пытаясь изменить русло реки. И тогда он двинется дальше, а мы, если останемся в живых и если нам повезет, сможем направить его к нашей юго-восточной границе. Каковы наши потери?

На лице Пелэра отражалась смесь ликованья и недоверия.

– Никаких, командир. Мы не потеряли ни одного человека!

– Доброе знамение, – сказал Хоукмун, хлопнув Пелэра по спине. – Теперь всем отдыхать, утром нас ждет долгий путь.

На рассвете оставленный при входе в пещеру часовой пришел сообщить плохую новость.

– Летучая машина, – доложил он, пока герцог умывался у ручья. – Она кружит тут последние десять минут.

– Как думаешь, пилот что-то заподозрил? Может, заметил наши следы? – забеспокоился бывший здесь же Пелэр.

– Невозможно, – откликнулся Хоукмун, вытирая лицо. – На камнях следов не видно, даже если смотреть с земли. Нам просто нужно выждать, их орнитоптеры не могут подолгу находиться в воздухе, им приходится возвращаться на заправку.

Но еще через час часовой вернулся и сообщил, что прилетел другой орнитоптер и сменил первый. Хоукмун закусил губу, а потом принял решение:

– Время уходит. Мы должны добраться до запруды раньше, чем инженеры приступят к работе. Нам придется использовать более рискованный план, чем тот, которым я надеялся обойтись…

Он быстро отвел в сторонку одного из своих солдат и что-то сказал ему, затем приказал подойти двум воинам с огненными копьями и наконец велел всем остальным седлать коней и готовиться к выходу.

Чуть позже из пещеры выехал одинокий конник и принялся медленно спускаться по пологому каменистому склону.

Наблюдая из пещеры, Хоукмун видел, как солнце отразилось от бока огромной медной машины, когда она, шумно захлопав механическими крыльями, начала снижаться. Хоукмун надеялся, что пилота подведет любопытство. И вот сейчас он махнул рукой, воины с огненными копьями подняли свое длинное и неуклюжее оружие, рубиновые спирали на концах копий уже начали светиться, показывая готовность. Неудобство огненных копий заключалось в том, что их нельзя было использовать сразу, вдобавок они зачастую перегревались, отчего их трудно удержать в руках.

Птицелет уже кружил всё ниже и ниже. Скрытые камнями копейщики подняли оружие. Было видно, как пилот свесился из кабины, опустив клюв своей вороньей маски.

– Пора.

С наконечников обоих копий разом сорвались алые всполохи. Один сгусток пламени ударил в бок орнитоптера и лишь немного подогрел броню. Зато второй попал прямо в пилота, и тот загорелся почти мгновенно. Пилот захлопал руками по горящей одежде, бросив рычаги чуткой машины. Крылья беспорядочно забили по воздуху, орнитоптер развернулся, накренился набок и устремился к земле. Врезавшись в ближайший холм, машина разбилась на куски – крылья хлопнули еще пару раз, изломанное тело пилота отлетело на несколько ярдов, – а потом последовал взрыв, сопровождавшийся странным чавканьем, и обломки разбросало по окрестным холмам. Хоукмун так и не постиг всех особенностей двигателя, какими снабжались орнитоптеры, но одной из них как раз была их манера взрываться.

Уже через несколько минут Хоукмун со своим отрядом несся галопом вниз по каменистому склону, направляясь к запруде, которую они устроили накануне.

Зимний день был ярким, морозный воздух бодрил. Они ехали уверенно, окрыленные успехом прошлой ночи. Приблизившись к запруде, они замедлили ход: полюбовались на реку, текущую по новому руслу, понаблюдали с вершины холма, как отряд солдат и инженеров осматривает сломанный мост, а потом пустили коней вниз по склону. В первых рядах мчались всадники с огненными копьями и, упираясь в стремена, настраивали своенравное оружие.

Десять струй огня хлестнули по ничего не подозревавшим гранбретанцам, обращая людей в живые факелы. Солдаты в масках кротов и барсуков и отряд охраны в масках стервятников – наемники Асровака Микошевара – с истошными криками бросались в воду. Те, кто избежал огня, в следующий же миг оказались лицом к лицу с воинами Хоукмуна, и воздух наполнился яростным звоном металла. Окровавленные топоры взлетали в воздух, мечи вздымались и падали, люди кричали в предсмертной агонии, а лошади храпели и ржали.

Жеребец Хоукмуна, защищенный кольчужным доспехом, пошатнулся под ударом огромного двойного топора какого-то великана и упал, увлекая на землю всадника, не успевшего высвободить стремя. Топор в руках владельца, здоровяка в маске стервятника, снова взмыл – теперь уже над головой Хоукмуна. Тот едва успел, выдернув из-под жеребца руку с мечом, парировать тяжелый удар. В следующий миг конь уже встал, и Хоукмун, одним движением поднявшись на ноги, вновь и вновь встречал своим клинком удары тяжелого топора.

Раз, другой, третий… У Хоукмуна уже ныло правое запястье, когда ему наконец удалось, скользнув мечом по древку, задеть великана по стиснутым на рукояти пальцам. Тот отдернул раненую руку, из-под маски послышалось сдавленное проклятье. Следующим ударом Хоукмун оставил зарубку на металлической маске противника. Здоровяк застонал, пошатнулся, но под клинком Хоукмуна маска стервятника развалилась надвое, и показалось залитое кровью бородатое лицо. Невзирая на вопли о пощаде, герцог Кёльнский снес наемнику – а их он ненавидел, пожалуй, даже больше, чем гранбретанцев, – полчерепа одним взмахом, и его противник, мертвый, завалился на спину, тяжело рухнув на одного из своих людей.

Хоукмун снова вскочил в седло и повел воинов на остатки Легиона Стервятника, рубя и круша всё на своем пути. Инженеры, вооруженные короткими мечами, почти не оказали сопротивления и скоро были перебиты. Мертвые тела камаргцы перебросили через запруду, отправив вниз по реке, и двинулись в обратный путь к холмам.

Пелэр покосился на Хоукмуна.

– А ты не знаешь жалости, капитан.

– Именно, – отстраненно ответил тот, – не знаю. Мужчины, женщины, дети – если они из гранбретанцев или за гранбретанцев, они враги, которых надлежит истребить.

Они потеряли восемь человек. Всего восемь – если учитывать мощь противника, с которым пришлось столкнуться у запруды. Удача по-прежнему была на стороне камаргцев, а солдаты Гранбретани слишком привыкли к отсутствию серьезного сопротивления. Наверное, только этим и объяснялись пока еще небольшие потери среди камаргцев.

Еще четыре раза Мелиадус посылал своих людей восстановить течение реки, и каждый новый отряд был больше предыдущего. Из тех, кого отправили к запруде, не вернулся ни один: конники Камарга, пользуясь преимуществом внезапности, не оставляли в живых никого.

Из двухсот всадников, выехавших с Дорианом Хоукмуном, уцелело почти полторы сотни; этого было достаточно, чтобы осуществить вторую часть плана. Им предстояло раздразнить гранбретанцев и вынудить их постепенно изменить направление, сдвинуться со всеми сухопутными боевыми машинами и обозом к юго-востоку.

Хоукмун уже не нападал днем: в небе кружили орнитоптеры. В ночных вылазках его огненные копья спалили десятки палаток вместе с обитателями, а стрелы сразили многих и многих из тех, кто стоял в дозоре или был отправлен на поиски тайных камаргских стоянок. Мечи не успевали высохнуть от крови, топоры щербились и теряли свою остроту, а тяжелых камаргских копий в отряде уже не хватало. Хоукмун, как и все в его отряде, осунулся и вымотался, временами едва не падая из седла от усталости и недосыпа. То и дело оказываясь на волосок от того, чтобы быть обнаруженными, камаргцы сумели сделать так, чтобы дорога от реки была по обе стороны усеяна телами их мертвых врагов и чтобы эта дорога оставалась единственной, какую могли бы выбрать для себя войска Темной Империи.

Как Хоукмун и предсказывал, Мелиадус не стал тратить время на поиски летучего отряда. Его нетерпеливое желание добраться до Камарга пересиливало даже ненависть к бывшему пленнику. Впрочем, барон наверняка рассудил, что после взятия Камарга у него будет полно времени, чтобы разделаться с Хоукмуном.

Однажды, в предрассветный час, они все же столкнулись лицом к лицу. Герцог Кёльнский со своими всадниками метался между палатками и лагерными кострами, сразив к тому времени многих и уже собираясь уходить, а Мелиадус лично привел на помощь гибнущему лагерю небольшой отряд кавалеристов-Волков. Завидев Хоукмуна – тот как раз прикончил двоих солдат, запутавшихся в ткани рухнувшей палатки, – барон кинулся на него, обнажая меч. Сталь встретила сталь; приняв удар на клинок, Хоукмун надавил, не давая противнику высвободить оружие, и продолжал давить, вынуждая рычащего от напряжения и ненависти Мелиадуса заводить руку все дальше назад.

– Благодарю тебя, барон. Похоже, от твоего угощенья в Лондре я стал сильнее.

– Что ж, Хоукмун, – негромкий голос барона дрожал от ярости, – понятия не имею, как ты вышел из-под власти Черного Камня, но тебя ждет участь в тысячу раз худшая, чем та, какой ты избежал. Я возьму Камарг, и ты снова станешь моим узником.

Хоукмун поддел концом клинка медную крестовину меча Мелиадуса, развернул руку, и оружие противника отлетело в сторону. Он занес было меч для последнего удара, но понял, что к ним бежит слишком много гранбретанских солдат.

– Пора уходить, барон, хоть мне и жаль. Я припомню твое обещание, когда ты будешь моим узником!

Он развернул лошадь и со смехом умчался, выводя свой отряд из охваченного паникой лагеря. Яростно махнув рукой, Мелиадус спешился, чтобы поднять меч.

– Выскочка! Не успеет закончиться месяц, как он будет валяться у меня в ногах!

Настал день, когда Хоукмун со своими всадниками выехал не для того, чтобы атаковать войска Мелиадуса, – он галопом пронесся по болотистой местности, лежавшей ниже подножья холмов, туда, где его отряд дожидались граф Брасс, Леопольд фон Виллах и армия Камарга. Высокие темные башни, почти такие же древние, как сам Камарг, нависали над болотами. Теперь на их стенах было уже не по одному часовому и рыла диковинных орудий торчали почти из всех бойниц.

Лошадь Хоукмуна вскарабкалась на холм, приближаясь к одиноко стоявшей фигуре графа Брасса, который с большой теплотой и облегчением заулыбался, узнав молодого герцога.

– Я рад, что сохранил тебе жизнь, герцог Кёльнский. Ты сделал всё, что было запланировано, и сохранил при этом бо́льшую часть своего отряда. Думаю, я в свои молодые годы не справился бы лучше.

– Благодарю тебя, граф Брасс. Но пора готовиться. Барон Мелиадус следует за нами примерно в полудне пути.

К дальней стороне холма меж тем подтягивались силы камаргцев, в основном пехотинцы.

Их было не больше тысячи, и по сравнению с могучей волной, катившейся им навстречу, это казалось несущественной мелочью. Силы врага превосходили камаргцев по меньшей мере в двадцать раз, а может быть и дважды по двадцать.

Граф Брасс правильно прочитал выражение лица Хоукмуна.

– Не бойся, парень. Чтобы противостоять этому вторжению, у нас есть оружие получше мечей.

Хоукмун ошибся, полагая, что границ Камарга гранбретанцы достигнут за полдня пути. Те решили сделать привал, и только к полудню следующего дня камаргцы увидели приближающееся войско. Противник двигался по плоской равнине широким веером.

Каждое каре пехоты и кавалерии состояло из членов одного ордена, каждый член ордена торжественно клялся защищать других, будь они живые или мертвые. Эта система была одной из составляющих великой силы Гранбретани, поскольку означала, что ни один человек не отступит, если только не получит особый приказ от главы своего ордена.

Граф Брасс наблюдал за приближением врага. По одну руку от него был Дориан Хоукмун, по другую – Леопольд фон Виллах. Все трое восседали верхом. Отдавать приказы будет лорд-хранитель Камарга. Вот сейчас начнется настоящая битва, думал Хоукмун, и пока что трудно понять, как ее выиграть. Уж не слишком ли самонадеян граф?

Могучая орда воинов и боевых машин в итоге остановилась примерно в полумиле от них, затем от основной массы отделилось два человека. Они поскакали к холмам. Когда они приблизились, Хоукмун узнал штандарт Мелиадуса, а миг спустя понял, что это и есть барон и с ним его герольд. Тот вез бронзовый рупор, означавший, что они хотят переговоров.

– Они точно не собираются сдаваться и не ждут этого от нас, – с недовольством проговорил фон Виллах.

– Согласен, – улыбнулся Хоукмун. – Несомненно, это один из их трюков. Они славятся ими.

Верно истолковав его улыбку, граф Брасс посоветовал:

– Опасайся подобной ненависти, Дориан Хоукмун. Не позволяй ей овладеть твоим рассудком, как она овладела рассудком Мелиадуса.

Хоукмун ничего не ответил, уставившись в пространство перед собой. Герольд приложил тяжелый рупор к губам.

– Я говорю от имени барона Мелиадуса, главы ордена Волка, главнокомандующего армий благороднейшего короля-императора Хуона, правителя Гранбретани и будущего правителя всей Европы.

– Передай своему хозяину, чтобы снял маску и говорил сам, – прокричал в ответ граф Брасс.

– Мой хозяин предлагает вам почетный мир. Если вы сдадитесь сейчас, он обещает, что не тронет ни одного человека, а лишь провозгласит себя губернатором вашей провинции от имени короля Хуона, дабы справедливость и порядок пришли в эти неуправляемые земли. Мы предлагаем вам милость. Если откажетесь, весь Камарг будет лежать в руинах, всё будет предано огню и море затопит останки. Барон Мелиадус говорит, вам известно, что всё это в его силах, и ваше сопротивление принесет лишь гибель вашим родным, как и вам самим.

– Передай барону Мелиадусу, который прячется под маской, стесняясь говорить, ибо знает, что он бесчестный ублюдок, воспользовавшийся моим гостеприимством и побежденный мною в честном поединке, – так вот, передай ему, что это мы можем принести смерть ему и всей его родне. Скажи ему, что он жалкий трус и тысячи его соратников не смогут победить хотя бы одного камаргского быка. Скажи, что плевать мы хотели на его лживое обещание мира – подобный обман разглядел бы даже ребенок. Скажи, что нам не нужен губернатор, мы сами правим собой, к нашему удовольствию. Скажи еще…

Граф Брасс разразился насмешливым хохотом, потому что барон Мелиадус в гневе развернул коня и, сопровождаемый герольдом, галопом помчался обратно к своему войску.

Они подождали примерно четверть часа, а потом увидели, как в воздух поднялись орнитоптеры. Хоукмун вздохнул. Его однажды уже победили эти летучие машины. Неужели ему предстоит потерпеть поражение снова?

Граф Брасс вскинул меч, подавая сигнал, и послышалось громкое хлопанье крыльев. Обернувшись, Хоукмун увидел, как в небо взмывают алые фламинго, и их полет был несоизмеримо прекраснее, чем неуклюжие движения металлических орнитоптеров, этих пародий на птиц. Фламинго парили в небе, неся на себе всадников в высоких седлах – каждый вооружен огненным копьем – и постепенно приближаясь к сверкающим медью орнитоптерами.

Набрав высоту, фламинго оказались в более выгодной позиции, но все равно с трудом верилось, что они смогут противостоять машинам из металла, пусть и неуклюжим. Красные струи пламени, едва заметные с такого расстояния, ударили в бока орнитоптеров. Один пилот погиб почти сразу, вывалившись из машины; оставшийся без управления орнитоптер захлопал крыльями, сложил их и совсем по-птичьи, носом вниз, устремился к земле, канув в болото за холмом. Один из орнитоптеров, открыв огонь из своей пушки, сумел попасть во фламинго и его седока – алая птица взметнулась, перевернулась через голову и рухнула на землю в облаке перьев. Воздух сделался горячим, летучие машины шумели, однако внимание графа Брасса было сосредоточено на гранбретанской кавалерии, которая между тем приближалась к холму.

Поначалу граф Брасс ничего не предпринимал, он просто наблюдал, как гигантская лавина всадников подкатывает все ближе и ближе. Затем он снова подал сигнал мечом, прокричав:

– Башни, огонь!

Дула нескольких орудий развернулись к вражеским всадникам, послышался пронзительный вопль – Хоукмуну показалось, что сейчас у него расколется голова, – однако выстрелов не последовало. Зато лошади, как раз достигшие топкой почвы, вздыбились, закатывая глаза и роняя пену с губ, и не многие из всадников сумели удержаться в седле. Вскоре половина кавалеристов оказалась в трясине, предательская почва скользила под ногами.

Граф Брасс повернулся к Хоукмуну.

– Это оружие испускает невидимый луч, по которому движется звук. Ты почти ничего не услышал, а вот лошади ощутили его силу в полной мере.

– Нам атаковать их прямо сейчас?

– Нет, пока не нужно. Подожди, уйми свое нетерпение.

Лошади падали, оглушенные и оцепеневшие, и вскоре все они лежали в грязи без движения.

– К сожалению, в конце концов этот звук их убивает, – пояснил граф Брасс.

Всадники, испуская проклятья, брели обратно на твердую землю, где и остановились в недоумении. А у них над головами фламинго ныряли и кружили над орнитоптерами, беря маневренностью там, где проигрывали в силе и способности держать удар. Многие из гигантских птиц всё же падали – больше, чем было потерь у орнитоптеров с их клацающими крыльями и урчащими моторами.

Рядом с башнями начали рушиться огромные валуны.

– Боевые машины. Они установили катапульты, – проворчал фон Виллах. – Не пора ли нам…

– Терпение, – отозвался граф Брасс, явно нисколько не обескураженный.

Затем их накрыла чудовищная волна жара, и они увидели, как в ближайшую башню ударил огромный сноп огня.

Хоукмун взмахнул рукой:

– Это огненная пушка, такой огромной я еще не видел. Она всех нас испепелит!

Граф Брасс уже скакал к башне, на которую обрушилось пламя. Они увидели, как он соскочил с коня и скрылся в постройке, казавшейся им обреченной. А спустя какие-то мгновения башня начала раскручиваться, все быстрее и быстрее, и Хоукмун с изумлением понял, что она уходит под землю и потоки пламени проносятся над ней, не причиняя вреда. Пушка развернулась к соседней башне, но, пока прицеливалась, та тоже начала вращаться, исчезая в земле, зато первая башня выкрутилась обратно, остановилась и выстрелила в огненную пушку из орудия, размещенного на зубчатой стене. Это орудие переливалось зеленью и пурпуром, а его жерло имело форму колокола; несколько белых круглых снарядов, вылетевших из него, упали на землю рядом с целью. Хоукмун успел заметить, как они мячиками запрыгали между инженерами, составлявшими расчет пушки, но уже в следующий миг ему пришлось разворачивать лошадь и галопом мчаться по гребню холма, чтобы спастись от взрывной волны разбившегося неподалеку орнитоптера. Фон Виллах скакал рядом с ним.

– Что это за штуковины? – крикнул ему Хоукмун, однако фон Виллах лишь помотал головой, озадаченный не меньше.

Когда молодой герцог вновь улучил момент взглянуть в сторону огненной пушки, он обнаружил, что она больше не извергает пламя, а странные белые шары перестали двигаться. Более того, поблизости от них почти сотня человек застыла без движения – и вскоре потрясенный Хоукмун понял, что они обледенели. Из жерла, похожего на колокол, вылетела новая порция белых шаров, рассыпавшихся между катапультами и прочими боевыми машинами Гранбретани. Скоро и их расчеты замерли, замороженные, а каменные снаряды перестали падать на укрепления Камарга.

Граф Брасс, покинув башню, вернулся к Хоукмуну и фон Виллаху, не скрывая улыбки.

– У нас все еще имеется кое-что в запасе, чтобы удивить этих дураков.

– Но достаточно ли, чтобы победить такое огромное войско? – спросил Хоукмун, потому что теперь в наступление пошла пехота и ее было столько, что, казалось, даже самое могучее оружие на свете не в силах остановить эту лавину.

– Посмотрим, – ответил граф Брасс, подавая знак наблюдателю на ближайшей башне. Небо над ними, расчерченное красными полосами огня, было черно от сражающихся птиц и машин, на землю то и дело падали обломки металла и окровавленные комки перьев. Не получалось разобрать, чья сторона берет верх.

Пехота была уже на подступах, когда граф Брасс махнул мечом, и башня развернулась к армиям Гранбретани широкими дулами орудий. Стеклянные шары, сверкая на свету синим, просвистели над рядами и упали под ноги наступающим. Продвижение застопорилось. Пехотинцы, сломав ряды, принялись метаться в безумии, размахивая руками и сдирая с себя маски столь почитаемых орденов.

– Что случилось? – изумился Хоукмун.

– В этих шарах галлюциногенный газ, – пояснил граф. – От него людям мерещатся разные ужасы. – Он развернулся в седле и взмахом меча отправил в наступление отряд, дожидавшийся внизу. – Настала пора поприветствовать гранбретанцев обычным оружием.

Из уцелевших рядов пехоты вылетела плотная туча стрел, огненные копья выплеснули сгустки огня. Лучники и копейщики графа Брасса не остались в долгу. Острая оперенная сталь то и дело била в доспехи, иногда все же находя слабину. На ряды защитников изливались сгустки пламени. Но в этом хаосе из огня и летящих стрел пехотинцы Гранбретани, несмотря на поредевшие ряды, упорно продвигались вперед. Они замешкались, только когда дошли до топкой почвы, усеянной телами мертвых лошадей, но и тогда командиры, яростно выкрикивая приказы, заставили их двигаться дальше.

Граф Брасс подозвал своего знаменосца, над которым реял простой, известный всему Камаргу стяг: красная перчатка на белом поле.

Втроем они дождались, пока пехота нарушит построение, утопая в грязи и перелезая через трупы лошадей, чтобы добраться до холма, где их поджидали отряды защитников.

Хоукмун увидел за рядами пехоты Мелиадуса и узнал варварскую маску Асровака Микошевара, когда московитянин, спешившись, повел свой Легион Стервятников через болото и первым пересек его, добравшись до склона холма.

Дориан Хоукмун позаботился о том, чтобы оказаться точно на пути наемника, и услышал рык из-под блеснувшей рубиновыми глазами маски стервятника, стоило тому приблизиться.

– А! – Облаченный в доспех Микошевар вскинул двуручный боевой топор. – Тот пес, что так долго нас донимал! Посмотрим, каков ты в честном бою, предатель!

– Не смей звать меня предателем, – зло отозвался герцог Кёльнский. – Ты, пожиратель трупов!

Наемник снова рыкнул и ринулся на Хоукмуна, который уже спрыгнул с лошади и изготовился к битве.

Топор с окованной металлом рукоятью с грохотом опустился на щит Хоукмуна, заставив молодого герцога пошатнуться и отступить на шаг, а следующим ударом снес верхушку щита. Герцог Кёльнский, выгадав момент для ответного удара, обрушил меч на плечо Микошевара, вышибая искры; раздался оглушительный звон металла о металл, но наплечник выдержал. Оба противника стояли крепко, гремела сталь, вокруг разгоралось побоище, и ни один не мог одолеть другого. Хоукмун бросил взгляд на фон Виллаха: тот вступил в бой с Майгелем Хольстом, эрцгерцогом Лондры, примерно равным ему и по силе, и по возрасту. А граф Брасс прокладывал себе путь через смешанные ряды чужих солдат, высматривая Мелиадуса, который не спешил принять участие в бою, предпочитая наблюдать за происходящим издалека. И пока что, пользуясь своей выигрышной позицией, камаргцы уверенно выдерживали натиск воинов Темной Империи.

Щит Хоукмуна превратился в металлические лохмотья и сделался бесполезен. Отбросив его, молодой герцог взялся за меч обеими руками и успел парировать удар Микошевара, нацеленный ему в голову. Оба противника кряхтели от напряжения, удерживая баланс на скользкой, глинистой вершине холма: теперь каждый, нанося удары то сверху, то сбоку, пытался сбить другого с ног.

Хоукмун нещадно потел под своим доспехом и рычал от напряжения. Внезапно поскользнувшись, он упал на одно колено и, когда Микошевар неуклюже рванулся вперед, чтобы обезглавить врага, распластался по земле, кинувшись наемнику под ноги. Обхватив его под колени, Хоукмун дернул противника к земле, и они, сцепившись, покатились вниз, к болотной жиже и мертвым лошадям. Там их падение завершилось, и оба, кое-как поднявшись на ноги, были готовы продолжать бой.

Хоукмун оперся спиной о тело мертвой боевой лошади и провел удар, который сломал бы Микошевару шею, если бы тот не успел пригнуться. Лишившись не жизни, но только своего шлема в виде головы стервятника, московитянин со сверкающими безумием глазами, выставив вперед седую косматую бороду, вскинул топор. И снова сталь встретилась со сталью, не причинив какого-либо вреда. Выпустив рукоять меча, Хоукмун обеими руками толкнул Микошевара в грудь – тот с размаха повалился на спину. Пока наемник барахтался, пытаясь подняться, Хоукмун подхватил свой меч и ударил московитянина в лицо. Тот взвыл, но клинок поднялся и вновь опустился, и вой перешел в визг. Этот стенающий, копошащийся в грязи человек уже не мог быть Хоукмуну противником, и, потеряв всякий к нему интерес, молодой герцог обернулся посмотреть, как продвигается битва.

Было трудно разобраться в том, что творится. Повсюду падали люди, в основном – гранбретанцы. Воздушный бой почти завершился, лишь несколько орнитоптеров еще кружили в небе, кажется, оставшемся за фламинго и их всадниками.

Неужели Камарг сможет победить?

Хоукмун заметил, что на него бегут два солдата из Легиона Стервятника, и, не задумываясь, подхватил из болотной грязи окровавленную маску Микошевара. Засмеялся наемникам в лицо.

– Смотрите! Ваш командир убит. Ваш военачальник – труп!

Наемники замешкались, затем попятились от Хоукмуна и наконец ударились в бегство. В Легионе Стервятника не было той железной дисциплины, какой отличались прочие ордена.

Хоукмун устало вскарабкался наверх по тушам мертвых лошадей и грудам мертвых тел. Битва на этом клочке земли почти завершилась. На холме фон Виллах с радостным ревом пинал израненное тело Майгеля Хольста; в следующий миг старик развернулся навстречу нескольким солдатам Хольста, бежавшим на него с копьями наперевес. Судя по всему, помощи фон Виллаху не требовалось.

Хоукмун стряхнул усталость и поторопился подняться на холм. Он трижды обагрял широкий меч кровью, прежде чем достиг своей цели и оглядел поле битвы. Гигантская армия, какую привел сюда Мелиадус, теперь насчитывала едва ли шестую часть от прежнего размера, тогда как ряды камаргских воинов стояли все так же крепко.

Половина знамен военачальников Гранбретани валялась на земле, остальные были жестоко потрепаны. Происходило невиданное: плотные ряды гранбретанской пехоты были сломаны, и ордена смешивались друг с другом, что приводило солдат в смятение, ведь они привыкли сражаться бок о бок со своими братьями по ордену.

Хоукмун нашел взглядом графа Брасса – тот так и не покинул седла и сейчас отбивался от нескольких мечников, поднявшихся по склону холма. Чуть дальше люди из ордена Волка охраняли штандарт Мелиадуса. Теперь Хоукмун разглядел и нескольких командиров – среди них были и Адаз Промп с Джереком Нанкенсином, – через поле боя скакавших к знамени Волка. Они определенно хотели отступить, но для этого им было нужно дозволение барона. И Хоукмун догадывался, что командиры скажут Мелиадусу: цвет их воинства гибнет, подобные потери слишком велики, и какая-то мелкая провинция вовсе их не стоит.

Однако герольды, стоявшие тут же в ожидании, не трубили сигнала к отступлению. Мелиадус явно был глух к доводам своих командиров.

Подъехал фон Виллах на чужой лошади. Он откинул забрало и улыбнулся Хоукмуну.

– Похоже, мы их побьем, – сказал он. – Где граф Брасс?

Хоукмун махнул рукой в направлении лорда-хранителя Камарга и тоже улыбнулся.

– Граф ведет в счете. Нам стоять на позициях или перейти в наступление? Мы бы смогли. Мне кажется, командиры гранбретанцев растеряли уверенность и хотели бы отступить. Если их немного подтолкнуть, они быстрее примут решение.

Фон Виллах кивнул.

– Я отправлю к графу гонца. Пусть он сам решает.

Хоукмун видел, как гонец, выбранный из сопровождения, горячит коня. Вот он подъехал к графу, вот граф Брасс переводит взгляд на холм, успокаивающе машет им рукой и, развернув лошадь, едет вверх.

– Я убил пятерых командиров, – с удовлетворением сообщил граф, поднявшийся на холм минут через десять. – Но вот Мелиадус ускользнул.

Хоукмун повторил то, что говорил фон Виллаху, и граф Брасс признал, что это разумный план. Вскоре пехота Камарга перешла в ровное наступление, оттесняя гранбретанцев вниз по склону.

Хоукмун нашел себе свежую лошадь и повел войско, с бешеным улюлюканьем рубя направо и налево, снимая головы с плеч и отсекая конечности. Он с ног до головы был залит чужой кровью. Кольчужный доспех зиял дырами, угрожая в любой момент свалиться. На груди не осталось живого места от синяков и мелких ран, одна рука кровоточила, ужасно болела нога, но всё это не стоило внимания: его охватила жажда крови, и он убивал и убивал.

Скакавший рядом с ним фон Виллах в миг относительного затишья успел заметить:

– Похоже, ты решил перебить больше псов, чем вся наша армия вместе взятая.

– Я не остановлюсь, даже если кровь гранбретанцев до краев наполнит эту долину, – мрачно отозвался Хоукмун. – Я не остановлюсь, пока всё живое в Гранбретани не будет уничтожено.

– Да ты кровожаден не меньше их, – с иронией отозвался фон Виллах.

– Еще кровожаднее, – выкрикнул Хоукмун, пришпоривая лошадь и уносясь вперед, – потому что они убивают для развлечения.

В конце концов командиры, по-видимому, уговорили Мелиадуса: горны протрубили отступление, и все выжившие развернулись и побежали прочь от камаргцев.

Хоукмун убил нескольких солдат, бросивших оружие в знак того, что они сдаются.

– Живые гранбретанцы мне не нужны! – крикнул он, пронзая мечом юнца, скинувшего маску и молившего о пощаде.

Но наконец даже злоба Хоукмуна немного поутихла, он подъехал к графу Брассу и фон Виллаху, которые наблюдали с возвышенности, как гранбретанцы выстраивают ряды и маршем уходят прочь.

Над отступающей армией разнесся оглушительный яростный крик, и Хоукмуну показалось, что он узнал голос мстительного барона.

– Мы еще увидим Мелиадуса, – улыбнулся он.

Граф Брасс кивнул.

– Он понял, что Камарг неуязвим для прямой атаки его армий, и он знает, что мы слишком умны, чтобы поддаться на его предательские уловки, но он будет искать другой способ. Скоро все земли вокруг Камарга будут принадлежать Темной Империи, и нам придется быть начеку и днем, и ночью.

Когда вечером все вернулись в замок Брасс, Боженталь обратился к графу:

– Теперь-то ты понимаешь, что Гранбретань безумна? Это раковая опухоль, которая пожирает историю, направляя ее на путь, ведущий не только к полному уничтожению всего человечества, но даже к истреблению каждого разумного или хотя бы потенциально разумного существа во вселенной?

Граф Брасс улыбнулся.

– Ты преувеличиваешь, Боженталь. Откуда тебе всё это известно?

– Просто мое призвание в том, чтобы понимать силы, которые, приходя в движение, созидают то, что мы называем судьбой. И я скажу тебе снова, граф Брасс: Темная Империя заразит вселенную, если не приструнить ее на нашей планете – предпочтительнее на этом континенте.

– Я не понимаю философских принципов, на которых основана твоя уверенность, сэр Боженталь, – Хоукмун сидел, вытянув перед собой ноги и стараясь прогнать боль из мышц, – но интуитивно я знаю, что ты прав. Нам кажется, что мы видим всего лишь неумолимого врага, задумавшего править миром, – подобные народы уже появлялись в прошлом, – но с Темной Империей дело обстоит немного иначе. Ты же помнишь, граф Брасс, что я немного пожил в Лондре и видел множество других проявлений их ненормальности. Вы видели только их армии, которые, как и большинство армий, яростно сражаются, чтобы победить, и используют традиционную тактику, потому что она лучшая. Но в самом короле-императоре мало традиционного, в этом бессмертном трупе из Тронной Сферы. Также маловато чего-то обыденного в таинственных способах воздействия на других людей и в общем ощущении ненормальности, которое пронизывает всю атмосферу большого города…

– Так ты считаешь, что мы пока еще не видели худшего, на что они способны? – серьезно поинтересовался граф Брасс.

– Именно так я считаю, – подтвердил Хоукмун. – И когда я так нещадно уничтожал их, я делал это не только из мести: какая-то глубинная часть меня видит в них угрозу для самой Жизни.

Граф Брасс вздохнул.

– Может быть, ты и прав, я не знаю. Только Рунный посох помог бы узнать, прав ты или ошибаешься.

Хоукмун неловко поднялся.

– С момента нашего возвращения я не видел Иссельду.

– Кажется, она рано легла, – припомнил Боженталь.

Хоукмун ощутил легкий укол разочарования. Он очень надеялся, что девушка встретит их по возвращении в замок, хотел сам рассказать ей о своих победах. Странно, что она не вышла поприветствовать его.

Он пожал плечами.

– Что ж, наверное, мне тоже пора. – Хоукмун пожал плечами, стараясь вытряхнуть из головы сожаления. – Доброй ночи, господа.

С момента возвращения они почти не говорили о своем триумфе. И сейчас наступила реакция – всё казалось каким-то нереальным, хотя завтра, несомненно, они как следует отпразднуют.

Когда Хоукмун дошел до своей комнаты, было уже темно, но он почувствовал что-то странное и обнажил меч, прежде чем подойти к столу и зажечь стоявшую там лампу.

Кто-то лежал на его постели и улыбался ему.

Это была Иссельда.

– Я уже слышала о твоих подвигах, – сказала она, – и мне захотелось поприветствовать тебя лично. Ты великий герой, Дориан.

Хоукмун ощутил, как участилось его дыхание, как сердце тяжело забилось в груди.

– Иссельда…

Медленно, шаг за шагом, он приблизился к лежавшей на кровати девушке, и совесть его боролась с желанием.

– Ты же любишь меня, Дориан, я знаю, – сказала она нежно. – Или ты станешь отрицать?

Он не мог отрицать. И проговорил осипшим голосом, силясь улыбнуться:

– А ты… смелая…

– Да, но только потому, что ты чрезмерно застенчив.

– Я… я не застенчив, Иссельда. Просто из всего этого не выйдет ничего доброго. Я обречен, этот Черный Камень…

– Что это за камень?

Поколебавшись, он рассказал ей всё: о колдовских оковах графа Брасса, сдерживающих жизненную силу Черного Камня, о неизвестности. Рассказал, что не знает, сколько еще месяцев ему отведено на здравость рассудка.

– Так что, сама понимаешь, тебе нельзя привязываться ко мне… А то потом будет только хуже.

– Ну а как же этот Малагиги, почему бы тебе не попросить его о помощи?

– Путь до него займет месяцы. Возможно, я впустую потрачу оставшееся мне время.

– Если ты любишь меня, – сказала она, когда он присел рядом с ней на кровать и взял ее за руку, – ты должен рискнуть.

– Верно, – задумчиво отозвался он. – Должен рискнуть. Наверное, ты права…

Она притянула его к себе, поцеловала в губы. Безыскусный, полный прелести жест.

Больше он не мог сдерживаться. Он обнял девушку и ответил на поцелуй со всей страстью.

– Я поеду в Персию. Путь будет нелегок, как только я покину безопасные стены Камарга, все шпионы Мелиадуса кинутся меня искать…

– Ты вернешься, – убежденно сказала она. – Я знаю, что ты вернешься. Моя любовь приведет тебя ко мне.

– А моя – к тебе? – Он нежно погладил ее по лицу. – Да, это возможно.

– Завтра, – улыбнулась Иссельда. – Это всё подождет до завтра. А сегодня…

Она снова поцеловала его, и он отвечал ей с не меньшим пылом.

Глава первая Оладан

Как и обещал граф Брасс, управлять фламинго оказалось на удивление легко. Птица подчинялась командам не хуже лошади. Специальная упряжь, надетая на изогнутый клюв, помогала взаимопониманию, а летел фламинго так плавно, что Хоукмун даже не задумывался о возможном падении. Хотя птица наотрез отказывалась подниматься в небо, если накрапывал дождь, она несла его в десять раз быстрее лошади, останавливаясь лишь на короткий отдых в середине дня и на ночной (как и у самого Хоукмуна) сон.

Высокое мягкое седло с изогнутой лукой было удобным, к нему крепились седельные сумки с припасами. Специальные ремни надежно удерживали Хоукмуна в седле. Алая птица, вытянув длинную шею и медленно взмахивая огромными крыльями, несла его над горами, долинами, равнинами и лесами. Хоукмун всегда позволял фламинго спускаться к рекам и озерам, где птица могла найти свою любимую пищу.

Иногда у Хоукмуна начинала гудеть голова, напоминая о срочности его дела, но по мере того, как крылатый скакун уносил его всё дальше и дальше на восток и становилось всё теплее и теплее, молодой герцог всё больше приободрялся, и скорое возвращение к любимой женщине казалось уже вполне возможным.

Прошла примерно неделя с тех пор, как он покинул Камарг. Он пролетал над скалистой горной грядой, высматривая место для посадки: был уже глубокий вечер, птица устала и спускалась всё ниже, пока вокруг них не поднялись сплошные угрюмые пики без малейших признаков воды. И тут Хоукмун неожиданно увидел на скалистом склоне внизу человека, и почти в ту же секунду фламинго вскрикнул, бешено захлопал крыльями и взметнулся ввысь. Из птичьего бока торчала длинная стрела. Следом за тем вторая стрела вонзилась фламинго в шею, тот сипло вскрикнул и начал стремительно падать. Хоукмун вцепился в луку седла, чувствуя, как ветер дергает за волосы. Он увидел, как перед ним вздымается скала, ощутил сильный толчок и сильный удар по голове и как будто скатился в черный бездонный колодец.

Хоукмун очнулся от ужаса. Ему показалось, что Черный Камень ожил и прямо сейчас прогрызает ему мозг, как крыса – мешок с зерном. Он обхватил голову руками, почувствовал под пальцами ссадины и шишки и с облегчением осознал, что это лишь обычная боль после падения на землю. Кажется, он лежал в какой-то пещере: было темно, но, присмотревшись, Хоукмун увидел мерцающий при входе в пещеру костер.

Кое-как поднявшись, он побрел на свет.

Рядом с выходом из пещеры он споткнулся о кучу собственного снаряжения. Всё было аккуратно разложено: седло, седельные сумки, меч и кинжал. Он протянул руку к мечу, бесшумно вынул его из ножен и вышел из пещеры.

В лицо ударил жар огромного костра, разведенного неподалеку. Над огнем был пристроен немалых размеров вертел, а на вертел нанизана огромная туша фламинго, ощипанная, лишенная головы и лап, с подвязанными крылышками и ножками. Все это при помощи сложной системы ремней вращал коренастый человек ростом Хоукмуну примерно по пояс.

Когда Хоукмун подошел, коротышка обернулся, увидел клинок, закричал и отскочил от огня. Взглянув на лицо человека, герцог Кёльнский был ошеломлен – оно сплошь поросло тонкими рыжеватыми волосками, а пух такого же цвета, только погуще, покрывал тело. Одет охотник был в кожаную куртку и кожаный же килт, подпоясанный широким ремнем. Мягкие сапожки из оленьей кожи и шапка, которую сейчас украшало несколько особенно красивых алых перьев, дополняли его облик.

Он пятился от Хоукмуна, умоляюще воздев руки.

– Прости меня, господин. Уверяю тебя, я глубоко раскаиваюсь. Если б я знал, что птица летит с седоком, я, конечно же, не стал бы стрелять. Но я видел только обед, который нельзя упустить…

Хоукмун опустил меч.

– Ты кто такой? Или нет… что ты такое?

Он поднес руку ко лбу. От жара костра и от усталости у него закружилась голова.

– Я Оладан, из рода горных великанов, – начал коротышка. – Очень известный в этих краях…

– Великанов? Ты великан? – Хоукмун хрипло захохотал, пошатнулся и упал, снова лишившись сознания.

Когда он очнулся в следующий раз, то ощутил вкусный запах жареного мяса. Он наслаждался ароматом, пока до него не дошло, что это значит. На этот раз Хоукмун лежал у самого входа в пещеру, меч его куда-то пропал, но, заметив, что он очнулся, к нему суетливо подскочил волосатый коротышка, протягивая жареную ножку впечатляющих размеров.

– Поешь, господин, тебе станет лучше.

Хоукмун принял огромный кусок мяса.

– Поем, все равно делать нечего, ты почти наверняка лишил меня того, о чем я мечтал.

– Ты так любил эту птицу, господин?

– Нет, просто я в смертельной опасности, и этот фламинго был моей единственной надеждой на спасение. – Хоукмун принялся жевать жесткое мясо.

– Кто-то преследует тебя?

– Что-то преследует меня – весьма необычная и страшная судьба… – И Хоукмун неожиданно для себя рассказал этому созданию, своим поступком приблизившему его судьбу, всю свою историю.

Он говорил, не понимая, с чего вдруг так доверился Оладану. Было в этом не вполне человеческом лице что-то искреннее, располагающее; коротышка так наклонял голову набок и широко распахивал глаза при каждом новом повороте сюжета, что Хоукмун позабыл свою обычную сдержанность.

– И вот теперь я здесь, – завершил он, – ем птицу, обещавшую мне спасение.

– Какая ирония судьбы, мой господин, – вздохнул Оладан, утирая жир с волосатой физиономии. – И мне тяжело сознавать, что это моя ненасытная утроба навлекла на тебя последнее несчастье. Завтра я сделаю всё, что в моих силах, чтобы загладить свою вину, я найду тебе какой-нибудь транспорт, который увезет тебя на восток.

– И он будет летать?

– Как ни грустно, нет. Я имел в виду козла.

И прежде чем Хоукмун успел возразить, Оладан продолжал:

– Я обладаю определенным влиянием в здешних горах, меня тут берегут как диковинку. Я, сказать по правде, полукровка, плод союза между бесшабашным юнцом с необычными вкусами – в некотором роде мага – и горной великанши. Сейчас я, увы, сирота, потому что мамочка съела папочку одной суровой зимой, а мамочку в свою очередь съел дядя Баркиос – наводящий ужас на округу, самый большой и неистовый из горных великанов. И с тех пор я живу один, в компании только лишь книг моего бедного родителя. Я изгой – слишком странный, чтобы меня приняли родичи с любой стороны, – и живу сам по себе. Если бы я не был так мал, меня, без сомнения, уже давно сожрал бы дядюшка Баркиос…

Физиономия Оладана была настолько комично грустна, что Хоукмун больше не мог на него сердиться. Кроме того, его совсем развезло от жара костра и огромного куска мяса.

– Хватит, друг Оладан. Давай забудем о том, что нельзя исправить, и немного поспим. Утром надо будет найти нового скакуна, чтобы я мог отправиться в Персию.

И они уснули, а проснувшись на рассвете, увидели, что костер всё еще мерцает под скелетом птицы, и на остатках фламинго радостно пирует группка людей в шкурах и с оружием.

– Разбойники! – воскликнул Оладан, испуганно вскакивая. – Нельзя было оставлять костер!

– Ты куда задевал мой меч? – спросил Хоукмун, но два человека, от которых основательно разило прогоркшим салом, уже направлялись к ним, доставая на ходу грубые мечи.

Хоукмун медленно поднялся на ноги, готовый драться насмерть, но Оладан уже заговорил с незваными гостями.

– Я тебя знаю, Рекнер, – сказал он, указывая на самого крупного разбойника. – Да и тебе должно быть известно, что я Оладан из горных великанов. Если вы насытились, то убирайтесь, а то придут мои родичи и перебьют вас.

Рекнер ухмыльнулся, нисколько не впечатленный, поковырял в зубах грязным ногтем.

– Я слышал о тебе, маленький великан, только не вижу, чего мне бояться. Да, я слышал, что деревенские тебя опасаются. Но деревенские совсем не то, что храбрые разбойники, верно? Так что заткнись, а не то мы убьем тебя не быстро, а медленно.

Оладан, кажется, смутился, но продолжал сверлить главаря жестким взглядом. Рекнер засмеялся.

– Ладно, что за сокровища у тебя в пещере?

Оладан покачивался из стороны в сторону, как будто в испуге, что-то напевая себе под нос. Хоукмун переводил взгляд с него на разбойника и обратно, прикидывая свои шансы заскочить в пещеру и отыскать меч. Пенье Оладана сделалось громче, Рекнер замер, улыбка застыла у него на губах, а глаза стеклянно заблестели. Вдруг коротышка взмахнул рукой, нацелил на него указательный палец и холодно проговорил:

– Спи, Рекнер!

Рекнер осел на землю. Его люди, загалдев, рванулись было к Оладану, но остановились: тот так и стоял с поднятой рукой.

– Остерегайтесь меня, стервятники, ибо Оладан – сын мага!

Разбойники топтались на месте, поглядывая на своего лежащего навзничь главаря. Хоукмун в изумлении смотрел, как волосатый человечек сдерживает воинственных бандитов, а потом нырнул в пещеру и нашел свой меч, снова убранный в ножны. Он затянул на поясе перевязь с мечом и кинжалом, застегнул пряжку, вынул клинок и вернулся к Оладану. Коротышка проговорил углом рта:

– Забирай свою провизию. Их скакуны стоят стреноженные у подножья горы. Мы уедем на них, потому что Рекнер очнется в любую минуту и после этого я не смогу их удержать.

Хоукмун принес седельные сумки, и они с Оладаном начали отступать вниз по склону, шурша по камням и кустам. Рекнер зашевелился, потом застонал и сел. Его подельники наклонились над ним, помогая подняться на ноги.

– Пора, – сказал Оладан и, развернувшись, бросился бежать. Хоукмун последовал за ним туда, где, к его изумлению, паслось полдюжины козлов размером с пони, каждый под седлом. Оладан вскочил на ближайшего и взял соседнего за уздечку для Хоукмуна. Герцог Кёльнский секунду помешкал, а потом криво усмехнулся и забрался в седло, затем отвесил несколько ударов по крупам оставшихся козлов, и те разбежались. Рекнер со своими разбойничками уже спешил к ним по склону горы.

– За мной! – прокричал Оладан, погоняя своего скакуна вниз, к узкой тропинке.

Самые проворные из людей Рекнера уже нагнали Хоукмуна и набросились на него, яростью восполняя недостаток умения. Он скрестил свой блестящий меч с их тусклыми клинками. Одному пронзил сердце, второго ткнул в бок, успев мимоходом полоснуть Рекнера по макушке, а в следующий миг уже мчался на подскакивающем козле за странным коротышкой, пока разбойники орали им вслед, неуклюже пытаясь догнать.

Козел двигался скачками, сотрясая все кости Хоукмуна, но скоро всадники добрались до тропинки и пустились в опасный путь вокруг горы. Крики разбойников становились все тише и тише, и Оладан обернулся, победно улыбаясь.

– Вот у нас и есть скакуны, лорд Хоукмун! Все оказалось проще, чем я думал. Доброе знамение! Вперед, за мной. Я выведу тебя на дорогу.

Тот невольно улыбнулся. Он был очарован Оладаном, этот коротышка вызывал у него интерес, смешанный с уважением и благодарностью за то, как он спас их жизни, и всё это заставило Хоукмуна окончательно позабыть, что именно этот волосатый родич горных великанов и стал первопричиной его нынешних несчастий.

Оладан настоял на том, чтобы проводить Хоукмуна, и они несколько дней ехали горными тропами, пока не добрались до широкой желтой равнины.

– Вот дорога, по которой тебе нужно ехать, – сказал его проводник, указывая вперед.

– Благодарю тебя, – кивнул Хоукмун, глядя в сторону Азии. – Жаль, что пора расставаться.

– Ага! – заулыбался Оладан, потирая рыжий пух на лице. – И мне тоже жаль. Слушай, я проеду с тобой через равнину, чтобы у тебя была компания.

С этими словами он снова погнал козла вперед.

Хоукмун засмеялся, пожал плечами и последовал за ним.

Глава вторая Караван Агоносвоса

Дождь начался почти сразу, стоило им достичь равнины, и козлы, так ловко пронесшие их по горам, но непривычные к ровной местности, пошли медленнее. Целый месяц ехали они, кутаясь в плащи, дрожа от сырости, пробиравшей до костей, и голова у Хоукмуна часто гудела. Когда начинался приступ, он не отвечал на заботливые причитания Оладана, а лишь закрывал руками голову, стискивал зубы и смотрел страдальческим взглядом в пустоту. Он знал, что в замке Брасс Черный Камень понемногу начинает ломать оковы, наложенные графом, и ему отчаянно хотелось вновь увидеть Иссельду.

Капли дождя лупили по земле, ревел холодный ветер, и сквозь завесу воды Хоукмун видел обширные пространства, заросшие папоротником, кое-где расцвеченные пятнами утесника и черными штрихами усохших деревьев. Он понятия не имел, где они находятся, поскольку почти всё время небо было затянуто тучами. Ориентироваться получалось лишь по кустарнику: в этой части света он неизбежно тянулся ветками к югу. Хоукмун не ожидал так далеко на востоке увидеть подобные пустоши и, подумав, счел, что всё это – результаты какого-то катаклизма, случившегося во время Трагического Тысячелетия.

Он отбросил с глаз намокшие волосы, ощутив под пальцами твердость Черного Камня во лбу, и вздрогнул, заметив страдальческое выражение на лице Оладана. Впереди вырисовывался какой-то темный контур, возможно, лес, где они хотя бы смогут найти защиту от дождя. Заостренные копыта козлов разъезжались на скользкой траве. В голове у Хоукмуна вновь зазвенело, возникло знакомое ощущение, будто что-то гложет мозг, подкатила тошнота. Он охнул, прижав руку к голове.

Наконец они достигли леса с низко нависшими деревьями. Теперь им приходилось двигаться еще медленнее: нужно было огибать лужи с темной водой, стоявшие повсюду. Стволы и ветви деревьев, покрытые черной и темно-коричневой корой, казались какими-то неправильными и росли так, словно стремились к земле, а не от нее. Листвы в это время года не было. Но несмотря на это лес оказался густым и почти не пропускал дождь. По кромке леса поблескивала вода – неглубокая канава защищала деревья.

Копыта скакунов хлюпали по грязной воде, а самим путешественникам приходилось низко пригибаться, спасаясь от изогнутых ветвей. Даже здесь почва была болотистая, у основания стволов стояли лужи, но под этим древесным пологом странники были хоть немного защищены от всепроникающего дождя.

Вечером они разбили лагерь на сравнительно сухой земле. Хоукмун пытался помочь Оладану хотя бы развести костер, но почти сразу ему пришлось сесть, прислонившись спиной к стволу дерева, тяжело дыша и хватаясь за голову, пока коротышка трудился в одиночку.

На следующее утро они двинулись дальше, но герцог Кёльнский еле держался в седле, привалившись к шее животного, и Оладан повел его козла за повод. Затем до них донеслись человеческие голоса.

Это был какой-то караван, который с трудом тащился по грязи и воде между деревьями. Примерно пятнадцать фургонов, накрытых промокшей тканью малинового, желтого, синего и зеленого цветов. Их волокли мулы и волы, скользя копытами по грязи, мышцы животных бугрились от напряжения, погонщики шли рядом, подгоняя их хлыстами и заостренными палками, Другие люди, обливаясь потом, помогали поворачивать колеса или изо всех сил налегали на повозки сзади. И несмотря на эти огромные усилия фургоны едва двигались. Однако двух путников заинтересовало не зрелище, а сами люди из каравана. Хоукмун смотрел на них затуманенными болью глазами и изумлялся.

Все они, без исключения, были гротескны. Карлики и лилипуты, великаны и необъятные толстяки, люди, сплошь поросшие волосами (примерно как Оладан, только шерсть на них выглядела неприятно), люди бледные и безволосые; был здесь человек с тремя руками, был человек с одной; двое с утиными лапами (мужчина и женщина); дети с бородами; гермафродиты с признаками обоих полов; люди с пятнистой, как у змей, кожей и люди с хвостами, с искривленными конечностями и телами; были лица со смазанными чертами и с ненормально крупными; были горбуны, некоторые вовсе без шей, другие с короткими руками и ногами; был один с пурпурными волосами и рогом, торчавшим изо лба. И только в глазах у всех в этой нелепой компании, трудившейся, чтобы продвинуть фургоны на несколько футов по болотистому лесу, было кое-что общее – выражение тусклого отчаяния.

Казалось, что Хоукмун с Оладаном попали в ад и видят перед собой проклятых.

Лесной запах отсыревшей коры и плесени теперь смешивался с другими, которые было трудно определить. Здесь была вонь людей и животных, тяжелый аромат духов и насыщенных специй, но над всем этим угадывался еще один запах, от которого Оладан содрогнулся, Хоукмун оторвался от шеи своего козла и принялся нюхать воздух, словно насторожившийся волк. Он, нахмурившись, поглядел на Оладана. Уродцы как будто не замечали посторонних, продолжая молча трудиться, а единственным звуком в лесу был скрип колес и сопенье животных, хлюпавших по воде.

Оладан тронул поводья, собираясь обогнуть фургоны, однако Хоукмун не спешил следовать за ним, продолжая задумчиво изучать странную процессию.

Поехали, – сказал маленький великан. – Здесь опасно, лорд Хоукмун.

– Нам нужно понять, где мы, узнать, куда мы заехали и сколько еще тянется эта равнина, – ответил Хоукмун сиплым шепотом. – Кроме того, у нас почти кончились припасы…

– В лесу нам, возможно, попадется какая-нибудь дичь.

Хоукмун покачал головой.

– Нет. К тому же я, кажется, знаю, кому принадлежит караван.

– Кому?

– Человеку, о котором я слышал, но ни разу не видел. Одному моему земляку, даже сородичу, который уехал из Кёльна примерно девять столетий назад.

– Девять столетий? Невозможно!

– Возможно. Лорд Агоносвос бессмертен. Или почти бессмертен. И если я прав, он нам поможет, потому что я все еще законный правитель Кёльна и все еще его господин.

– Неужели он все девять веков хранит верность Кёльну?

– А вот и узнаем.

Хоукмун направил своего козла к голове каравана, где покачивался высокий фургон, затянутый золотистым шелком, украшенный замысловатой резьбой и раскрашенный в яркие чистые цвета.

Оладан, не скрывая откровенных сомнений, все-таки последовал за ним. На передке фургона, отодвинувшись подальше от капель дождя и кутаясь в тяжелый, подбитый медвежьим мехом плащ, сидел человек. Его голову, кроме глаз, скрывал простой черный шлем. Он повернулся, заметив, что Дориан Хоукмун смотрит на него, и из-под шлема донесся тонкий, приглушенный возглас.

– Лорд Агоносвос, – со всей возможной учтивостью произнес тот. – Я герцог Кёльнский, последний из рода, который насчитывает тысячу лет.

– Один из Хоукмунов. – У лорда оказался негромкий голос и сдержанная манера речи. – Да, вижу. Остался без земель? Кажется, Гранбретань захватила Кёльн?

– Да, так…

– Значит, мы оба изгнаны, я – твоим предком, ты – завоевателями.

– Как бы то ни было, я все равно последний из рода, а значит, твой господин. – Хоукмун пристально всматривался в человека измученным взглядом.

– Да неужели? Всякая власть надо мной кончилась, когда герцог Дитрих отправил меня в пустыню.

– Ты знаешь, что это не совсем так. Никто из жителей Кёльна не может отказать в просьбе своему герцогу.

– Неужели не может? – негромко засмеялся Агоносвос. – Неужели?

Хоукмун уже собирался развернуться и ехать дальше, но глава каравана вскинул тонкую, мертвенно-бледную руку с изящными пальцами.

– Стой. Я оскорбил тебя и должен загладить неловкость. Чем я могу тебе услужить?

– Значит, ты признаешь мою власть?

– Я признаю свою невежливость. Ты выглядишь усталым. Я остановлю караван и развлеку тебя. Кто твой слуга?

– Он не слуга мне, а друг. Оладан из Булгарских гор.

– Друг? И не твоей расы? Ладно, пусть присоединяется.

Агоносвос свесился с козел и слабым голосом приказал своим людям остановиться. В тот же миг они бросили работу, оставшись стоять, где стояли, тела их обмякли, а в глазах читалось всё то же тупое отчаяние.

– Что скажешь о моей коллекции? – спросил Агоносвос, когда они спешились и забрались в темный фургон. – Когда-то подобные диковинки забавляли меня, но теперь кажутся скучными, и они должны работать, чтобы оправдать свое существование. У меня имеется по крайней мере по одному экземпляру каждого вида. – Он бросил взгляд на Оладана. – В том числе и твоего. Некоторых я вывел сам.

Оладан неловко поерзал на месте. Внутри фургона было неестественно жарко, хотя здесь не было и намека на печку или иной источник тепла. Агоносвос налил им вина из синей бутылочной тыквы. Само вино тоже оказалось глубокого синего цвета. Древний изгнанник из Кёльна так и не снял черный шлем, лишающий лицо всяких черт, и в его черных насмешливых глазах явно читался какой-то расчет.

Хоукмун прилагал немало усилий, чтобы казаться здоровым, но было ясно, что Агоносвос угадал правду.

– Вот это тебе поможет, милорд. – Он протянул герцогу золоченый кубок с вином.

И оно действительно придало ему сил, а боль вскоре покинула его. Агоносовос спросил, как их занесло в эти края, и Хоукмун рассказал ему почти всю свою историю.

– Значит, – сказал хозяин каравана, – ты хочешь, чтобы я помог? Ради нашего старинного родства, да? Что ж, я подумаю. А пока что я найду для тебя фургон, где ты сможешь отдохнуть. О делах поговорим утром.

Хоукмун с Оладаном заснули не сразу. Они сидели среди шелков и мехов, выданных им Агоносвосом, и говорили о странном колдуне.

– Он во многом похож на Темных Лордов, о которых ты рассказывал, – заметил Оладан. – Мне кажется, он желает нам зла. Может, он хочет отомстить тебе за, как он считает, несправедливость со стороны твоего предка. Или хочет включить меня в свою коллекцию.

Он вздрогнул.

– Всё может быть, – задумчиво отозвался Хоукмун. – Но было бы неразумно злить его без причин. Он может оказаться нам полезен. Давай спать.

– Спи, да только вполглаза, – посоветовал Оладан.

Но Хоукмун заснул глубоко, а проснувшись, понял, что весь он с головы до ног обмотан тугими кожаными ремнями, и задергался, пытаясь освободиться. Он боролся, с яростью глядя снизу вверх на непроницаемый шлем, скрывающий лицо его бессмертного родственника. Агоносвос негромко захихикал.

– Ты знаешь обо мне, последний из Хоукмунов, но ты знаешь недостаточно. Неужели ты не слышал, что я много лет провел в Лондре, обучая лордов Гранбретани тайным знаниям? Мы давным-давно заключили союз, Темная Империя и я. Барон Мелиадус говорил о тебе в нашу последнюю встречу. За тебя, живого, он заплатит мне всем, что я пожелаю.

– Где мой товарищ?

– Этот волосатик? Сгинул куда-то ночью, как только услышал наши шаги. Все они одинаковы, эти полузвери – робкие и малодушные друзья.

– Значит, ты хочешь доставить меня к Мелиадусу?

– Ты правильно меня понял. Да, именно так я и сделаю. Я оставлю на время этот неспешный караван, пусть бредут сами, пока я не вернусь. А мы помчимся куда быстрее – на особых скакунах, которых я держу как раз для таких случаев. Я уже отправил вперед гонца, чтобы он рассказал барону о моей добыче. Эй вы, выносите его!

По приказу Агоносвоса два карлика спешно подбежали, чтобы подхватить Хоукмуна непропорционально длинными, мускулистыми руками и вытащить его из фургона на серый свет раннего утра.

Все еще моросило, и сквозь морось Хоукмун увидел двух великолепных лошадей с блестящей синей шкурой, умными глазами и мускулистыми ногами. Никогда раньше он не видел таких прекрасных животных.

– Я сам их вывел, – похвастался Агоносвос, – но не ради диковинной внешности, а ради быстрых ног. Мы с тобой уже скоро окажемся в Лондре.

Он снова захихикал, а Хоукмуна тем временем поднимали в седло и привязывали к стременам.

Сам колдун сел на второго коня, взял скакуна Хоукмуна за уздечку, и они понеслись. Синий жеребец двигался легко, бежал почти с той же скоростью, с какой летел погибший фламинго. Но если птица несла его к спасению, то этот конь приближал к роковой кончине. Хоукмун, связанный по рукам и ногам, размышлял о безнадежности своей участи.

Они долго неслись галопом по слякотному лесу. Лицо Хоукмуна было заляпано грязью, и, чтобы что-то увидеть, приходилось усиленно моргать и вытягивать шею.

Потом, гораздо позже, он услышал, как Агоносвос кричит и сыплет проклятиями:

– Прочь! Прочь с дороги!

Хоукмун попытался разглядеть, что происходит, но видел лишь круп коня Агоносвоса и часть плаща. Зато издалека донесся чей-то голос; к сожалению, слов было не разобрать.

– А-а-а… Чтоб Кальдерин сожрал твои глаза! – Агоносвос как будто завертелся в седле.

Оба коня замедлили ход, а затем и вовсе остановились. Агоносвос перегнулся вперед, а потом упал в грязь и тяжело забарахтался в ней, пытаясь подняться. В боку у него торчала стрела. Хоукмун беспомощно гадал, что это за новая напасть. Неужели его убьют прямо здесь, а не при дворе короля Хуона?

В поле зрения возник небольшой человек, обогнул барахтавшегося в грязи Агоносвоса и перерезал путы Хоукмуна. Хоукмун вывалился из седла, держась за луку, и принялся растирать затекшие руки и ноги. Ему улыбался Оладан.

– Твой меч в поклаже чародея, – сказал он.

Хоукмун облегченно улыбался.

– А я думал, что ты рванул обратно в горы.

Оладан начал что-то отвечать, но Хоукмун предостерегающе воскликнул:

– Агоносвос!

Маг поднялся на ноги, вцепившись в стрелу, торчавшую из бока, и заковылял к маленькому горцу. Хоукмун, позабыв о собственной боли, подбежал к лошади мага и принялся обшаривать его сумки, пока не нашел свой меч. Оладан уже катался по грязи, сцепившись с Агоносвосом.

Герцог Кёльнский подскочил к ним, но не рискнул пустить в ход меч, опасаясь задеть друга. Он наклонился и схватил Агоносвоса за плечо, оттаскивая разъяренного мага. Из-под шлема послышалось рычанье. Родич-ренегат выхватил из ножен свой клинок, и тот со свистом рассек воздух, устремляясь к Хоукмуну. Хоукмун, который едва стоял на ногах, сумел принять удар и отбить его.

Следующую атаку Хоукмун тоже отразил. Он развернул меч, с трудом целясь в голову Агоносвоса, промахнулся, но успел парировать очередной удар. А потом он заметил уязвимое место и ткнул Агоносвоса в живот острием меча. Тот закричал и отпрянул на странно негнущихся ногах, а затем схватился прямо за клинок Хоукмуна и вырвал его у герцога Кёльнского. В следующий миг он широко раскинул руки, начал было что-то говорить и плашмя рухнул в темную воду неглубокого озерца.

Хоукмун, тяжело дыша, привалился к стволу дерева, боль в конечностях усиливалась вместе с восстанавливающимся кровообращением.

Оладана, поднявшегося из грязи, было не узнать. Его колчан со стрелами был сорван с пояса, он подобрал его и принялся внимательно рассматривать оперенье.

– Несколько штук испорчено, но я быстро их починю.

– Где ты их взял?

– Вчера ночью я решил сам осмотреть лагерь Агоносвоса. В одном из фургонов нашел лук и стрелы и подумал, вдруг пригодятся. Вернувшись, я увидел, как колдун входит в наш фургон, и догадался зачем, поэтому решил исчезнуть и проследить за вами.

– Но как же ты обогнал таких быстрых лошадей?

– Я нашел себе союзника, который еще быстрее, – улыбнулся Оладан, указывая в заросли деревьев. Оттуда вышло нелепое существо с невероятно длинными ногами, хотя остальное тело было обычного размера. – Это Влеспин. Он ненавидит Агоносвоса и охотно согласился мне помочь.

Влеспин смотрел на них сверху вниз.

– Ты убил его, – сказал он. – Отлично.

Оладан осмотрел багаж Агоносвоса и вынул рулон пергамента.

– Карта. И провизии столько, что хватит на всех до самого побережья. – Он развернул карту. – Это уже недалеко. Смотрите.

Они склонились над картой, и Хоукмун увидел, что до Мермианского моря осталось не больше сотни миль. Влеспин отошел к тому месту, где упал Агоносвос, вероятно, желая обыскать тело. А миг спустя они услышали его крик и увидели, как тело чародея, держа меч, убивший его, на негнущихся ногах наступает на длинноногого человека. Меч вошел в живот Влеспина снизу вверх, длинные ноги подогнулись, он дернулся как марионетка, а потом затих. Хоукмун был в ужасе. Из-под шлема послышалось сухое хихиканье.

– Дураки! Я живу девятьсот лет. За это время я научился обманывать все виды смерти.

Не успев даже подумать, Хоукмун прыгнул на него, понимая, что в этом его единственный шанс на спасение. Хотя маг выжил после удара, который должен был стать смертельным, он явно ослабел. Они оба забарахтались на краю озерца, а Оладан пританцовывал вокруг них, пока не улучил момент прыгнуть на спину Агоносвоса и сдернуть с его головы тугой шлем. Агоносвос завыл, а Хоукмун ощутил, как к горлу подкатывает тошнота: перед ним предстала белая костяная голова. То было лицо древнего трупа – трупа, чью плоть дочиста обглодали черви. Колдун закрыл лицо руками и отпрянул, а Хоукмун подхватил меч и, взлетев в седло великолепного синего скакуна, направил коня на юг, туда, где на карте было обозначено Мермианское море. Оладан следовал за ним.

– Я не забуду этого, Дориан Хоукмун! – донеслось до них из глубины леса. – Ты еще станешь забавой для барона Мелиадуса, и я буду там и буду смотреть!

Через два дня небо посветлело, яркое солнце засияло в синеве, а впереди на берегу сверкающего моря показался портовый город, где они смогут найти корабль, идущий в Туркию.

Глава третья Воин из гагата-и-золота

Тяжело груженный торговый корабль из Туркии рассекал спокойные воды океана, взбивая носом пену, и его единственный треугольный парус распустился, словно птичье крыло, поймав сильный ветер. Капитан корабля, щеголяющий в камзоле с галуном, в длинных шароварах, подвязанных на лодыжках золотыми лентами, и в шляпе с золотыми кистями, стоял с Хоукмуном и Оладаном на корме.

– Превосходные кони, господа. – Он указал большим пальцем на могучих синих лошадей, стоявших в загоне на нижней палубе. – Никогда не видел таких в наших краях. – Он поскреб заостренную бородку. – Не хотите продать? Я совладелец этого корабля и могу дать хорошую цену.

Хоукмун покачал головой.

– Эти лошади стоят для меня дороже любых богатств.

– Понимаю, – сказал капитан, хотя ничего не понял.

Дозорный на мачте закричал и замахал рукой, указывая на запад: над линией горизонта поднимались три маленьких паруса. Капитан достал подзорную трубу.

– Ракар помилуй! Корабли Темной Империи!

Он передал трубу Хоукмуну, и тот смог ясно рассмотреть черные паруса кораблей. На каждом красовалась эмблема имперского военного флота – акула.

– Им что-то нужно от нас? – спросил он.

– Им что-нибудь да нужно от всех, кто не их племени, – угрюмо ответил капитан. – Остается только молиться, чтобы они нас не заметили. Море кишит их посудинами. Еще год назад…

Он не договорил и принялся отдавать приказы своей команде. Корабль рванулся вперед, когда поставили стаксели.

– Еще год назад их было не так много, и торговля шла более-менее мирно. А теперь они правят на море. Вы увидите их войска в Туркии, Сирии, Персии – везде они устраивают мятежи, поддерживают местных бунтарей. Мне кажется, они подомнут под себя Восток, как уже подмяли Запад, – дайте им еще пару лет.

Скоро имперские корабли снова скрылись за горизонтом, и капитан облегченно выдохнул.

– Не успокоюсь, пока не увижу порт, – сказал он.

Порт Туркии они увидели на закате, и им пришлось стоять на рейде до утра, прежде чем войти в порт с приливом и встать в док.

Чуть позже в гавань вошли три военных корабля Темной Империи, и Хоукмун с Оладаном сочли за лучшее поскорее закупить провизии и, сверившись с картой, двинуться в сторону Персии.

Спустя неделю великолепные кони благополучно пронесли их мимо Анкары на другой берег реки Кызылырмак. Отсюда начиналась холмистая местность, выкрашенная палящим солнцем сплошь в желтый и коричневый. Несколько раз путешественники видели проходившие мимо армии, но удавалось благополучно разминуться. Армии состояли из местных, но зачастую их сопровождали воины в масках Гранбретани. Хоукмуна это встревожило, он не ожидал, что влияние Темной Империи распространяется настолько далеко. Один раз они издали наблюдали за битвой и видели, как вышколенные войска Гранбретани с легкостью разбили армию противника. Теперь Хоукмун отчаянно рвался в Персию.

Прошел месяц, кони Хоукмуна и Оладана шли по берегу широкого озера, когда путь им внезапно преградили человек двадцать солдат, которые появились из-за гребня холма и двинулись в атаку. Свирепости им добавляли сверкавшие на солнце маски – маски ордена Волка.

– Ха! Это те двое, которых ищет наш командир! – прокричал один из передних всадников. – За высокого награда огромная, если доставим живым.

Оладан проговорил спокойно:

– Боюсь, лорд Дориан, мы обречены.

– Сделай так, чтобы они тебя не убили, – мрачно посоветовал Хоукмун, выхватывая меч.

Если бы их лошади не устали так, можно было бы попробовать ускакать, но сейчас, он знал, ничего не получится.

Уже скоро воины-Волки окружили их. У Хоукмуна было незначительное преимущество: он хотел убить врагов, тогда как им требовалось взять его живьем. Он ударил одного в лицо рукоятью меча, снес второму полруки, третьего ткнул в пах, а четвертого выбил из седла. Их кони топтались теперь на мелководье, хлюпая копытами по воде. Хоукмун еще отметил, что Оладан неплохо защищается, но потом коротышка вскрикнул и выпал из седла. Дориан Хоукмун рявкнул проклятье и принялся с удвоенной яростью прорываться к товарищу.

Его обступили так тесно, что он едва мог взмахнуть мечом. Он боролся, он рубил направо и налево, в ушах стоял звон металла, в носу – запах крови, но было очевидно, что от нового плена его отделяют какие-то мгновения.

Но внезапно, вертясь в тесном кольце врагов, он почувствовал, как напор противника ослабел, и увидел сквозь лес мечей нового союзника. Хоукмун уже видел этого человека – сначала во Франции, а потом и в Камарге, – но лишь во снах или же в видениях, очень похожих на сон: всадник, облаченный в полный доспех из гагата и золота. Вытянутый шлем полностью скрывал лицо. Неведомый воин с легкостью размахивал шестифутовым клеймором, сидя на белом боевом коне, таком же огромном, как у Хоукмуна. Ни один из его ударов не пропал втуне, и уже скоро в седлах осталось всего несколько солдат-Волков, да и те галопом уносились прочь по кромке воды, бросив своих раненых и мертвецов.

Один из выбитых из седла солдат еще с кем-то сражался; присмотревшись, Хоукмун понял, что противник гранбретанца – Оладан. Коротышка при падении сохранил меч и сейчас яростно и отчаянно отбивался.

Широко размахнувшись, молодой герцог ударил Волка в спину, разрезав кольчугу, кожаный доспех и глубоко пронзив плоть. Противник со стоном упал, его кровь смешалась с водами озера, уже и без того красными.

Хоукмун развернулся к всаднику из гагата и золота, молчаливо наблюдавшему за ним.

– Благодарю тебя, господин. – Он убрал меч в ножны. – Ты долго следовал за мной.

– Дольше, чем ты думаешь, Дориан Хоукмун. – Голос воина оказался зычным, раскатистым. – Ты направляешься в Хамадан?

– Да, ищу мага по имени Малагиги.

– Прекрасно. Я немного провожу тебя. Это недалеко.

– Но кто ты такой? Кого мне благодарить?

– Я Воин из гагата-и-золота. Не благодари меня за спасение твоей жизни. Ты пока не понимаешь, чего ради я тебя спас. В путь!

И воин повел их прочь от озера.

Немного погодя, когда они отдохнули и перекусили, воин уселся в сторонке от них, подогнув под себя одну ногу. Хоукмун окликнул его:

– А ты знаешь что-нибудь об этом Малагиги? Он захочет мне помочь?

– Я знаком с ним, – ответил Воин из гагата-и-золота. – Возможно, он поможет тебе. Но тебе стоит знать вот что: в Хамадане идет гражданская война. Брат королевы Фробры, Нахак, замыслил свергнуть ее, и ему помогают воины в таких же масках, какие мы оставили в водах озера.

Глава четвертая Малагиги

Еще через неделю они смотрели с холма на белокаменный город Хамадан, сверкавший на солнце, на его шпили, купола и минареты, пока крытые золотом, серебром и перламутром.

– Здесь я вас оставлю, – сказал таинственный всадник, разворачивая коня. – Прощай, Дориан Хоукмун. Мы обязательно встретимся снова.

Хоукмун смотрел ему вслед, пока тот удалялся в холмы, а потом они с Оладаном двинулись к городу.

Приблизившись к воротам, они услышали из-за городских стен оглушительный шум. Грохотала битва, кричали солдаты, ржали лошади. Вдруг из ворот хлынул целый поток воинов – все они были порядочно измотаны, и большинство серьезно ранены. Путники сразу остановили коней, однако уже скоро оказались посреди бегущей армии. Мимо них промчалась небольшая кавалькада, и Хоукмун услышал, как один из всадников прокричал:

– Всё погибло! Нахак победил!

Вслед за всадниками появилась громадная медная колесница, которую везли четыре черные лошади. Колесницей правила женщина в отливавшем синевой пластинчатом доспехе. Она кричала на своих солдат, требуя развернуться и продолжить бой, – молодая, очень красивая. Огромные черные глаза миндалевидной формы сверкали от гнева и неистовства, иссиня-черные волосы вились по ветру. В руке она сжимала кривую восточную саблю.

Заметив ошеломленных Хоукмуна с Оладаном, она придержала лошадей.

– А вы еще кто такие? Очередные наемники Темной Империи?

– Нет! Я враг Темной Империи, – выпалил Хоукмун. – Что здесь творится?

– Восстание. Мой брат Нахак со своими союзниками прокрался по тайному ходу, который начинается в пустыне, и застал нас врасплох. Если вы враги Гранбретани, тогда вам лучше бежать! Они привели с собой боевых зверей…

И она понеслась дальше, ругая своих солдат.

– Нам лучше вернуться в холмы, – пробормотал Оладан, однако Хоукмун помотал головой.

– Я должен отыскать Малагиги. Он где-то в городе. Времени почти не осталось.

Они пробились через бегущую армию и вошли в город. Где-то впереди на улицах еще сражались, и заостренные шлемы местных воинов смешивались с волчьими масками солдат Темной Империи. Повсюду была кровь. Хоукмун с Оладаном выбрали боковую улицу, где в этот момент почти никого не было, и выехали по ней на открытую площадь. На другой стороне площади они увидели громадных крылатых тварей, похожих на чудовищных летучих мышей, только с длинными руками и загнутыми когтями. Монстры рвали отступающее войско, а некоторые уже начали кормиться на трупах. То тут, то там люди Нахака пытались гнать крылатых чудовищ на битву, но было ясно, что гигантские летучие мыши уже выполнили свою задачу.

Одна тварь повернула голову и увидела путников. Хоукмун крикнул Оладану следовать за ним и свернул в узкий проулок, но летучая мышь уже кинулась в погоню. Она то бежала, то чуть вспархивала над землей, издавая омерзительный свист, и от ее тела шла невыносимая вонь. Чудовище даже втиснулось вслед за путешественниками в узкий переулок между домами, продолжая преследовать их. А на другом конце переулка появилось с полдюжины всадников в волчьих масках. Хоукмун выхватил меч и изготовился драться до последнего. Всё равно выбора не было.

Первого всадника он поприветствовал таким ударом, что тот вывалился из седла. Взамен чей-то меч полоснул по плечу, но, несмотря на боль, Хоукмун продолжал бой. Внезапно завизжало чудовище, и солдаты в масках волков в панике развернули лошадей.

Хоукмун с Оладаном протиснулись между ними и оказались на площади больше первой, где не было ни единой живой души. Только мертвые тела повсюду лежали на булыжниках. Какой-то человек в желтом балахоне, выскочив из дверного проема, наклонился над одним из мертвецов и срезал с пояса кошель и кинжал, украшенный драгоценными камнями. Заметив герцога Кёльнского, он в панике дернулся, попытался скрыться в доме, но путь ему преградил Оладан. Хоукмун приставил острие меча к щеке мародера:

– Где дом Малагиги?

Человек указал направление трясущейся рукой и прохрипел:

– Там, господа. Он с серебряным куполом, а на куполе знаки зодиака. Вон там, дальше по улице. Не убивайте меня…

Он облегченно выдохнул, когда Хоукмун развернул своего огромного синего коня и поскакал в указанном направлении.

Вскоре показался дом с куполом вместо крыши и со знаками зодиака. Хоукмун остановился у ворот и постучал рукоятью меча. Голова снова загудела, и он как-то интуитивно понял, что заклинаниям графа Брасса уже недолго сдерживать силы Черного Камня. Он понимал, что в дом мага следовало бы являться с положенными церемониями, но времени почти не осталось, а на улицах города всюду бродили гранбретанские солдаты. Две гигантские летучие мыши хлопали крыльями у него над головой, высматривая добычу.

Наконец ворота распахнулись, но путь во двор ему преградили пиками четыре чернокожих великана, облаченные в пурпурные плащи. Он попытался было проехать, и пики тотчас же угрожающе нацелились на него.

– Что у тебя за дело к нашему хозяину Малагиги? – спросил один из чернокожих.

– Я ищу его помощи. Дело очень важное. Я в смертельной опасности.

На лестнице, ведущей в дом, появился человек, одетый в простую белую тогу. У него были длинные седые волосы и чисто выбритое лицо, морщинистое и старое, но кожа играла юношеским румянцем.

– А с чего бы Малагиги помогать тебе? – спросил человек. – Я вижу, ты с Запада. Люди Запада принесли Хамадану войну и бедствия. Ступай прочь! Я не приму тебя!

– Так это ты господин Малагиги? Я жертва этих же людей. Помоги мне, а я помогу прогнать их. Прошу тебя, умоляю…

– Ступай. Я не участвую в ваших усобицах!

Негры оттеснили двух путников назад, и ворота захлопнулись.

Хоукмун снова заколотил в ворота, но Оладан перехватил его руку и показал куда-то в сторону. В дальнем конце улицы появились шесть всадников-Волков, их возглавлял человек, чью украшенную каменьями маску Хоукмун узнал в тот же миг. Это был Мелиадус.

– Ха! Твой час пробил, Хоукмун! – торжествующе прокричал тот, выхватывая меч и устремляясь вперед.

Хоукмун развернул лошадь и послал в галоп. Какую бы жгучую ненависть он ни питал к барону, было ясно, что сейчас он гранбретанцу не противник. Их с Оладаном могучие кони с легкостью оставили позади отряд Мелиадуса.

Видимо, Агоносвос или его посланец рассказал Мелиадусу, куда направляется молодой герцог, и барон потрудился приехать лично, чтобы помочь войскам взять Хамадан, а заодно и отомстить врагу.

Хоукмун проносился по одной узкой улочке за другой, пока наконец не оторвался от преследователя.

– Нам придется уехать из города, – прокричал он Оладану. – Это наш единственный шанс на спасение. Может быть, позже мы вернемся и попробуем уговорить Малагиги помочь…

Он осекся, потому что одна из гигантских летучих мышей вдруг снизилась, села на землю перед ними и заковыляла вперед, распустив крылья. За спиной у твари были открытые ворота и свобода.

После отказа Малагиги Хоукмун был настолько переполнен отчаянием, что не раздумывая кинулся на чудовище. Летучая мышь свистнула, страшные когти взметнулись, вцепляясь в уже раненное плечо. Молодой герцог вскинул меч над головой и колол и рубил тварь, пока под его клинком не лопнуло сухожилие и не хлынула черная кровь. Летучая мышь яростно вскрикнула, метя в человека острым клювом, но конь встал на дыбы, а Хоукмун выбросил руку с мечом вверх, с размаху пронзив громадный выпученный глаз. Тварь завизжала. Из раны хлынула желтая жижа.

После второго удара чудовище завертелось на месте и начало заваливаться – Хоукмун едва успел заставить коня принять в сторону, прежде чем оно рухнуло. Теперь путь к городским воротам и холмам за ними был открыт, и он вновь пустил жеребца в галоп. Оладан скакал следом, вопя во весь голос:

– Ты убил ее, господин Дориан! Эту дрянь с крыльями! – и коротышка заливался радостным хохотом.

Скоро они оказались в холмах. Здесь нашло приют множество израненных воинов, выживших в битве за город, и Хоукмун с Оладаном теперь ехали медленно, шагом. Наконец им открылась небольшая долина, на жесткой траве которой отдыхали сотни усталых солдат. Королева-воительница ходила меж ними, а рядом с ее медной колесницей, стоящей поодаль, высилась знакомая уже фигура Воина из гагата-и-золота. Он как будто поджидал Хоукмуна.

Молодой герцог спешился и подошел к нему. Королева, завидев новоприбывших, тоже приблизилась и остановилась, опираясь о колесницу; в ее глазах по-прежнему горел гнев.

– Значит, Малагиги не помог тебе? – Воин из гагата-и-золота был лаконичен.

Хоукмун покачал головой, без особенного интереса рассматривая королеву. Его переполняло разочарование, но оно уже начало сменяться злой обреченностью, которая спасла ему жизнь в стычке с гигантской летучей мышью.

– Я уже покойник. Но я хотя бы могу вернуться и как-нибудь прикончить Мелиадуса.

– У нас с тобой общие мечты, – отметила воительница. – Я королева Фробра. Мой вероломный братец жаждет трона и пытается сесть на него с помощью этого Мелиадуса и его солдат. По сути, ему уже это удалось. Не могу сказать наверняка, но, похоже, мы сильно проигрываем в численности, и шансов вернуть город почти нет.

Хоукмун задумчиво посмотрел на нее.

– Если бы у тебя оставался хоть самый призрачный шанс, ты бы ухватилась за него?

– Я не оставила бы попыток, даже если бы шансов не было вообще. Только я сомневаюсь, что мои воины последуют за мной!

В этот момент в лагерь прибыли еще три всадника.

– Вы только что из города? – окликнула их королева Фробра.

– Да, – ответил один. – Они уже мародерствуют. Ни разу не видел таких сумасшедших захватчиков. Их командир – такой, здоровенный – ворвался в дом Малагиги и взял мага в плен!

– Как? – воскликнул Хоукмун. – Мелиадус пленил чародея? Тогда все мои надежды потеряны.

– Глупости. – Голос Воина из гагата-и-золота разносился из-под шлема зычно и отчетливо. – Надежда всегда остается. До тех пор пока Мелиадус сохраняет Малагиги жизнь – а он ее будет беречь, потому что маг владеет множеством заманчивых секретов, – сохраняется и надежда. Ты должен вернуться в Хамадан с армией королевы Фробры, отбить город и спасти Малагиги.

Хоукмун пожал плечами.

– Но разве у меня есть время? Камень уже понемногу теплеет. Это значит, что к нему возвращается жизнь. Уже скоро я превращусь в лишенное разума существо…

– В таком случае тебе нечего терять, лорд Дориан, – вставил Оладан. Он положил волосатую руку на плечо Хоукмуна и дружески пожал. – Совсем нечего.

Хоукмун горько рассмеялся, стряхивая с плеча руку друга.

– Да уж, ты прав. Нечего. Что скажет на это королева Фробра?

Женщина в доспехах ответила:

– Давайте переговорим с теми, кто остался в моей армии.

Чуть позже Хоукмун стоял на колеснице, обращаясь к потрепанным битвой солдатам:

– Жители Хамадана! Я много миль ехал с Запада, где повсеместно правит Гранбретань. Мой отец был до смерти замучен бароном Мелиадусом, который сегодня помогает врагам вашей королевы. Я видел, как страны превращались в пепел, а их жители умирали или становились рабами. Я видел детей, распятых на крестах и вздернутых на виселицы. Я видел храбрых воинов, обратившихся в скулящих псов.

Я знаю – вам кажется, что сопротивление солдатам в масках бесполезно, что Темную Империю невозможно победить. Но я сам еще недавно был в числе командиров армии, обратившей в бегство войско Гранбретани, хотя полки Мелиадуса в двадцать раз превосходили нас по численности. Наша воля к жизни помогла нам; наше понимание того, что, если мы побежим, нас будут преследовать и мы все равно умрем, но бесславной смертью. Сейчас вы хотя бы можете умереть достойно, как подобает мужчинам, и зная, что есть еще шанс разбить армию, взявшую ваш город сегодня…

Он продолжал в том же духе, и понемногу усталые солдаты подтягивались к нему. Некоторые одобрительно гудели. А потом королева Фробра встала рядом с ним на колеснице и призвала своих воинов следовать за Хоукмуном обратно в Хамадан, чтобы ударить, когда враг не будет к этому готов – сейчас гранбретанцы и их подручные празднуют победу, а чуть погодя напьются и начнут ссориться из-за награбленного.

Слова Хоукмуна подбодрили сторонников королевы, а теперь они оценили разумность ее плана. Солдаты принялись приводить в порядок доспехи, точить оружие, готовить лошадей.

– Атакуем в полночь, – постановила Фробра, – пока им не стало известно о нашем плане.

– Наверное, отправлюсь с вами, – проворчал Воин из гагата-и-золота.

И в ту ночь они въехали в Хамадан, где пировали солдаты-захватчики, где ворота стояли открытыми нараспашку и почти без охраны, а боевые летучие мыши крепко спали, до отвала набив животы.

Глава пятая Оживление Черного Камня

Они ворвались в город в грохоте копыт и вступили в бой раньше, чем враги успели понять, что происходит. Вел их Хоукмун. У него отчаянно болела голова, Черный Камень всё отчетливее пульсировал во лбу. В лице герцога, напряженном и побелевшем, угадывалось нечто такое, отчего солдаты разбегались, когда его лошадь поднималась на дыбы, а сам он, воздев меч и выкрикивая: «Хоукмун! Хоукмун!» – исступленно разил врага.

Бок о бок с ним сражался Воин из гагата-и-золота, нанося удары размеренно, легко и несколько отстраненно, В руке королевы Фробры, что правила колесницей, блестела кровью изогнутая сабля, приводя в смятение солдат противника, а Оладан-горец, поднявшись на стременах, выпускал стрелу за стрелой.

Улица за улицей они теснили войска Нахака и наемников в волчьих масках, выдавливая их из города. Завидев купол дома Малагиги, Хоукмун перемахнул на своем коне через головы тех, кто загораживал ему путь, и добрался до окружавшей дом стены. Спрыгнув во двор, он едва не приземлился на распростертое тело одного из негров Малагиги. Дверь во внутренние помещения была выломана, за нею – всё вверх дном.

Спотыкаясь о поломанную мебель, Хоукмун нашел узкую лестницу, ведущую в лаборатории мага. Он поднялся до середины, когда дверь наверху распахнулась и навстречу ему выскочили два стражника в волчьих масках. Хоукмун, усмехаясь, выхватил меч из ножен, глаза блеснули безумием, яростью и отчаянием. Схватка вышла недолгой: два удара мечом – и два мертвых тела скатились по ступенькам. В следующий миг молодой герцог уже распахивал дверь в лабораторию. Войдя, он увидел Малагиги, притянутого ремнями к стене – на руках и ногах мага были явные следы пыток.

Перерезав ремни, Хоукмун мягко опустил чародея на диван в углу комнаты и огляделся. Повсюду здесь были скамьи с алхимическими приборами и небольшими механизмами.

– Ты должен помочь мне, господин, – хрипло проговорил Хоукмун, когда Малагиги пошевелился и открыл глаза. Я пришел, чтобы спасти твою жизнь. Так ты хотя бы попытайся спасти мою.

Малагиги сел на диване, морщась от боли.

– Я же сказал, я не поддерживаю ни одну из сторон. Истязай меня, если хочешь, как это делали твои земляки, но я не…

– Чтоб тебя! – выругался Хоукмун. – У меня голова в огне. Я вряд ли дотяну до рассвета. Ты не имеешь права мне отказать. Я проехал две тысячи миль в надежде на твою помощь. Я сам жертва Гранбретани, как и ты. Даже больше, чем ты. Я…

– Докажи, и тогда я, возможно, тебе помогу, – перебил Малагиги, – Прогони из города завоевателей, а потом возвращайся.

– Но тогда будет уже поздно. Камень пробуждается. В любой момент…

– Докажи, – сказал Малагиги и упал обратно на диван.

В приступе гнева и отчаяния Хоукмун дернул клинок из ножен, готовый уничтожить упрямого старика. Но потом развернулся и сбежал вниз по лестнице. Выскочив во двор, он отпер ворота и снова вскочил в седло.

Вскоре он нашел Оладана.

– Как продвигается битва? – прокричал он над головами сражавшихся мечников.

– Боюсь, не очень. Мелиадус с Нахаком перестроились и удерживают половину города. Их главные войска сосредоточены на центральной площади, где стоит дворец. Королева Фробра и твой приятель в латах уже возглавили наступление, по, мне кажется, оно безнадежно.

– Пока что подумаем о себе, – сказал Хоукмун, прокладывая себе дорогу между сражающимися.

Оладан держался за ним, и в конце концов они добрались до большой центральной площади, где сошлись лицом к лицу две армии. Перед рядами гранбретанцев верхом на коне восседал. Мелиадус, а возле него ждал указаний Нахак, чье глупое лицо не оставляло сомнений: принц не более чем орудие барона. Напротив них на своей помятой боевой колеснице стояла королева Фробра. Воин из гагата-и-золота держался рядом с ней.

Выезжая на площадь, Хоукмун с Оладаном услышали, как барон Мелиадус, перекрывая треск факелов, освещавших площадь, выкрикивает:

– Где этот трусливый предатель Хоукмун? Отсиживается в кустах?

Герцог Кёльнский раздвинул ряды солдат, отметив, что они очень неплотные, и выехал на свободное пространство.

– Я здесь, Мелиадус. Пришел стереть тебя с лица земли!

Тот засмеялся.

– Меня? Неужели ты не понял, что жив до сих пор, потому что такова моя воля? Разве не чувствуешь, что Черный Камень готов пожрать твой разум?

Хоукмун невольно поднес руку к пульсировавшему лбу, ощущая зловещее тепло Черного Камня и понимая, что Мелиадус говорит правду.

– Так чего же ты ждешь? – спросил он мрачно.

– Да вот, хочу предложить тебе сделку. Скажи этим дурням, что их дело безнадежно. Прикажи им бросить оружие, и избегнешь худшего.

Теперь Хоукмун понял, что барон на самом деле сохранил ему разум лишь для собственной пользы. Мелиадус сдержался и не стал мстить сразу в расчете на то, что упрямый враг все же поможет ему уменьшить потери Гранбретани.

Хоукмун замешкался, не в силах ответить и пытаясь оценить последствия. В рядах защитников царило молчание: все напряженно дожидались его решения, от которого, вероятно, зависела сейчас судьба всего Хамадана. Пока он мешкал в смятении, Оладан толкнул его локтем и буркнул:

– Лорд Дориан, возьми.

Хоукмун скосил глаза на то, что предлагал ему горец, и не сразу узнал тот самый шлем, который был сорван с головы Агоносвоса. Следом за узнаванием пришло воспоминание об омерзительном черепе, что скрывался под этим шлемом, и герцог Кёльнский невольно содрогнулся.

– Зачем? Эту гадость…

– Мой отец был чародей, – напомнил ему Оладан. – Он открывал мне разные тайны. Этот шлем непростой. В него вделаны особые кольца, которые на время защитят тебя от полной силы Черного Камня. Надень его, мой господин, я тебя прошу.

– Но откуда мне знать…

– Надень – и узнаешь.

Он с опаской снял собственный шлем и натянул шлем мага. Тот был тесный и, казалось, сильно сжимал голову, но в следующий миг Хоукмун понял, что Камень пульсирует уже не так сильно. Безумное ликованье охватило его.

– Вот мой ответ, барон Мелиадус! – прокричал он и, выхватив меч, ринулся на опешившего лорда Гранбретани.

Тот рявкнул проклятье, рванул клинок из ножен, но Хоукмун оказался быстрее: одним ударом молодой герцог сбил с барона волчью маску, являя миру хмурое, озадаченное лицо. Вслед за Хоукмуном неслись приободрившиеся солдаты Хамадана во главе с Оладаном, королевой Фробой и Воином из гагата-и-золота. Две армии столкнулись, смешались и под лязг мечей начали сдвигаться к воротам дворца.

Краем глаза Хоукмун видел, как королева Фробра, перегнувшись через край колесницы, согнутым локтем обхватила за шею своего брата, выдергивая его из седла. Ее рука дважды взметнулась и упала, затем королева выдернула из груди Нахака окровавленный кинжал, а тело ее недалекого брата упало на землю под копыта королевской конницы.

Подгоняемый бешеным отчаянием Хоукмун понимал, что шлем Агоносвоса не защитит его надолго. Он наносил Мелиадусу удар за ударом, которые тот успешно парировал. Лицо барона исказилось в оскале, похожем на волчью ухмылку его потерянного шлема, а в глазах горела ненависть.

Их мечи ритмично звенели в боевом унисоне, никто не допускал ни единого промаха, и казалось, так будет продолжаться, пока кто-нибудь из них не упадет от усталости. Но потом несколько увлеченных битвой солдат врезались в коня Хоукмуна, тот взвился на дыбы, и молодой герцог запрокинулся назад, потеряв стремя; Мелиадус ухмыльнулся, сумев достать противника выпадом в незащищенную грудь. Удар был почти лишен силы, но его хватило, чтобы выбросить Хоукмуна из седла.

Упав под копыта вражеской лошади, Хоукмун перекатился, не давая возможности себя затоптать, поднялся на ноги и принялся из последних сил защищаться от града ударов, которыми осыпал его торжествующий гранбретанец.

Дважды меч Мелиадуса попадал по магическому шлему, оставляя зазубрины. Хоукмун почувствовал, как Камень снова начал пульсировать, и, прорычав что-то нечленораздельное, бросился на барона.

Не ожидавший такого стремительного движения Мелиадус оказался захвачен врасплох, его попытка отбить этот удар увенчалась успехом лишь частично: меч Хоукмуна, даже пройдя вскользь, оставил глубокий порез, лицо барона словно бы лопнуло, обагрившись кровью, рот искривился от боли и потрясения. Он попытался утереть кровь с глаз, а Хоукмун перехватил его за руку и сдернул на землю. Вывернувшись из хватки герцога, Мелиадус отпрянул, а потом бросился в атаку, и его меч превратился в сверкающий металлом вихрь. Удар стали о сталь был такой силы, что оба клинка треснули.

На какой-то миг противники застыли, тяжело дыша и испепеляя друг друга взглядами, а потом каждый выдернул из-за пояса кинжал, и они вновь принялись кружить, выжидая момент для удара. Красивое лицо Мелиадуса больше не было красивым – если он останется в живых, то будет до конца своих дней носить эту отметину. Кровь обильно текла из раны, капая на нагрудник.

Хоукмун же быстро терял силы. Рана, полученная накануне, начала все сильнее заявлять о себе, голова горела от боли, которую причинял Черный Камень, и зрение подводило. Дважды его вело в сторону, но когда Мелиадус сделал ложный выпад, Хоукмун сумел собраться.

Наконец они сцепились, отчаянно стараясь нанести единственный смертельный удар, который положит конец поединку.

Мелиадус ударил, целясь в глаз противнику, но промахнулся, и кинжал лишь скользнул по накладкам шлема. Кинжал Хоукмуна в это же время рванулся к горлу барона, но тот вскинул руку, перехватил запястье и вывернул его.

Танец смерти продолжался, они боролись, упираясь грудью в грудь, стремясь нанести финальный удар. Дыханье с клекотом вырывалось из их ртов, тела болели от напряжения, но испепеляющая ненависть по-прежнему пылала в глазах обоих – она потухнет только в тот час, когда глаза одного или обоих подернутся смертной пеленой.

Вокруг них продолжала бушевать битва, войска королевы Фробры всё сильнее теснили врага. Теперь вокруг двух бойцов не осталось никого, лишь мертвые тела лежали вокруг.

Свет зари окрасил небосвод.

Рука Мелиадуса дрожала – Хоукмун давил, пытаясь заставить барона разжать хватку у него на запястье. Но другая, раненая его рука слабела под напором Мелиадуса. В отчаянии Хоукмун уперся закованным в металл коленом в защищенный броней пах Мелиадуса. Барон отшатнулся. Споткнувшись о доспех павшего солдата, он упал и, силясь подняться, запутался еще сильнее. Глаза его наполнились страхом: Хоукмун понемногу наступал.

Хоукмун, преодолевая мучительное головокружение, поднял кинжал и замахнулся, но в следующий миг его охватила страшная слабость, и оружие выпало у него из руки.

Он слепо зашарил вокруг, пытаясь его отыскать, но сознание уже покидало его. И даже ярость быстро схлынула, уступив место мимолетной мрачной мысли, что Мелиадус убьет его в миг его торжества.

Глава шестая Слуга Рунного Посоха

Хоукмун пытался увидеть хоть что-нибудь в прорези шлема, моргая от яркого солнца. Голова все еще горела, однако гнев и отчаяние, кажется, покинули его. Он повернул голову и увидел Оладана и Воина из гагата-и-золота, которые смотрели на него сверху вниз. Во взгляде Оладана читалась озабоченность, а вот лицо воина было по-прежнему скрыто загадочным шлемом.

– Я не… не умер? – слабо проговорил Хоукмун.

– Похоже на то, – лаконично подтвердил воин. – Хотя, может быть, и умер.

– Просто обессилел, – спешно вставил Оладан, неодобрительно на него покосившись. – Рана у тебя на руке перевязана и, похоже, быстро заживает.

– А где я? – спросил теперь Хоукмун. – Комната…

– Это комната во дворце королевы Фробры. Город снова принадлежит ей, враг разбит, захвачен в плен или бежал. Мы нашли тебя лежащим поверх этого барона Мелиадуса. Сначала мы решили, что вы оба мертвые.

– Значит, Мелиадус погиб?

– Скорее всего. Когда мы вернулись взглянуть на его труп, его уже не было. Его наверняка унес кто-то из бегущего войска.

– Что ж, наконец-то мертв, – задумчиво протянул Хоукмун.

Оттого, что Мелиадус заплатил за свои преступления, он вдруг почувствовал умиротворение, несмотря на боль, до сих пор пульсировавшую в голове.

– Малагиги. Найдите его. Скажите ему…

– Малагиги уже едет. Услышав о твоих подвигах, он решил прибыть во дворец.

– Он мне поможет?

– Не знаю, – ответил Оладан, снова бросив взгляд на Воина из гагата-и-золота.

Чуть позже пришла королева Фробра, за ней морщинистый маг нес какой-то предмет, завернутый в ткань. Размерами и формой этот предмет напоминал человеческую голову.

– Господин Малагиги, – проговорил Хоукмун, силясь подняться с постели.

– Это ты – тот юноша, который преследовал меня в последние дни? Я не вижу под этим шлемом твоего лица. – Голос мага звучал колко, и Хоукмун снова впал в отчаяние.

– Я Дориан Хоукмун. Я доказал Хамадану свою дружбу. Мелиадус с Нахаком убиты, их войска бежали.

– Гм… – Малагиги нахмурился. – Мне рассказали, что у тебя во лбу драгоценный камень. Я знаю о подобных изобретениях и их свойствах. Но я не могу сказать, возможно ли лишить его жизни…

– Мне говорили, что ты единственный человек в мире, который мог бы это сделать.

– Мог бы – да. Но смогу ли? Не знаю. Я старею. Я не уверен, что мне хватит сил…

Воин из гагата-и-золота вышел вперед и тронул Малагиги за плечо.

– Знаешь меня, чародей?

Малагиги кивнул.

– Да, знаю.

– И ты знаешь, какой Силе я служу?

– Знаю. – Малагиги хмурился, переводя взгляд с одного воина на другого. – Но какое отношение это имеет к нашему молодому человеку?

– Он тоже служит этой Силе, хотя и не знает об этом.

На лице Малагиги мгновенно отразилась решимость.

– В таком случае я ему помогу, – заявил он твердо, – пусть даже мне придется рискнуть своей жизнью.

Хоукмун снова попытался подняться с постели.

– Что всё это значит? Кому это я служу? Я ничего не знаю…

Малагиги снял ткань с предмета, который принес с собой. Это оказалась сфера, испещренная крошечными неровностями, каждая из которых испускала свой цвет. Цвета непрерывно двигались, отчего Хоукмун часто заморгал.

– Прежде всего ты должен сосредоточиться, – велел ему Малагиги, поднося странный шар к самому его лицу. – Смотри на него. Смотри внимательно. Смотри долго. Следи за цветами, Дориан Хоукмун…

Тот отметил про себя, что больше не моргает, и понял, что не в силах отвести взгляд от стремительно меняющего цвета шара. Его захватило непривычное ощущение невесомости. Чувство нескончаемого благоденствия. Он заулыбался, а в следующий миг все вокруг подернулось туманом, и сам он как будто повис в этом мягком и теплом тумане вне времени и вне пространства. Он был в полном сознании и в то же время совершенно не ощущал окружающего мира, и это состояние длилось и длилось, и даже существование собственного тела, которое как будто больше не было его составляющей, казалось каким-то несущественным обстоятельством.

Его переносило с одного места на другое. Нежные краски тумана время от времени меняли тона – от розовых и алых до небесно-голубых и пронзительно-желтых, – но больше он ничего не видел и ничего не чувствовал. Зато пребывал в покое, какого никогда не знал прежде, может быть, только в раннем детстве, на руках у матери.

Затем пастельные тона покрылись сеточками более темных, тревожных цветов; умиротворение постепенно покинуло его, а перед глазами заметались зигзаги черных и кроваво-красных молний. На него навалилась какая-то тяжесть, вспыхнула ужасная боль, и он громко закричал.

В следующий миг он открыл глаза и в ужасе уставился на машину перед собой. Она в точности повторяла ту, которую он давным-давно видел в лабораториях короля Хуона.

Неужели он вернулся в Лондру?

Черные, золотые и серебряные нити нашептывали ему что-то, но уже не ласкали, как раньше, – наоборот, они съеживались, стараясь отпрянуть от него, становились всё короче и короче, пока не превратились лишь в точки в пространстве. Хоукмун огляделся и увидел Малагиги, а у него за спиной – лабораторию, где немногим раньше он спас мага от солдат Темной Империи.

Малагиги казался усталым, но на его старческом лице читалось огромное удовлетворение. Взяв машину Черного Камня, он опустил ее в металлическую коробку, крепко захлопнул крышку и запер на замок.

– Эта машина, – сипло проговорил Хоукмун. – Как она попала к тебе?

– Я ее сделал, – улыбнулся Малагиги. – Да-да, герцог Хоукмун, сделал! Потребовалась неделя упорного труда, пока ты лежал здесь, частично защищенный от другой машины, из Лондры, моими заклинаниями. В какой-то миг мне показалось, что я проиграл битву, но сегодня утром машина была завершена, не хватало лишь одного элемента…

– Какого же?

– Ее жизненной силы. То был критический момент – требовалось вовремя наложить заклинание. Понимаешь, мне пришлось оживить Черный Камень, позволить ему войти в твое сознание и заполнить его, чтобы моя машина поглотила его силу раньше, чем он начал пожирать твой разум.

Хоукмун облегченно улыбнулся.

– И всё получилось!

– Получилось. Теперь ты совершенно свободен от всяких страхов.

– Опасность, исходящую от людей, я готов встретить и с радостью дам отпор, – сказал Хоукмун, поднимаясь с кушетки. – Я твой должник, господин Малагиги. Если я чем-нибудь могу тебе услужить…

– Нет, не стоит, – ответил Малагиги, улыбаясь едва ли не до ушей. – Я счастлив, что заполучил эту машину. – Он похлопал по коробке. – Возможно, однажды она мне пригодится. Кроме того…

Он нахмурился, задумчиво глядя на Хоукмуна.

– Что такое?

– Нет, ничего, – Малагиги пожал плечами.

Хоукмун потрогал лоб. Черный Камень был на прежнем месте, но теперь он стал холодным.

– Так ты не вынул Черный Камень?

– Нет, хотя, если захочешь, это возможно. Он больше тебе не опасен. Вытащить его из головы сможет обычный хирург.

Хоукмун уже хотел было спросить Малагиги, как устроить операцию, но потом передумал.

– Не стоит, – сказал он наконец. – Нет, не нужно, пусть остается – символ моей ненависти к Темной Империи. Надеюсь, уже скоро они начнут бояться этого символа.

– Так, значит, ты всерьез намерен с ними воевать?

– Да, и теперь, когда ты освободил меня, я буду делать это с удвоенной силой!

– Их влиянию пора положить конец, – сказал Малагиги. Он тяжко вздохнул. – Мне нужно поспать. Я ужасно устал. Твои друзья дожидаются тебя во дворе.

Хоукмун спустился по лестнице и вышел в яркий, теплый день, где его ждал Оладан, чья волосатая физиономия тут же расплылась в улыбке до ушей. Рядом с ним стоял высокий Воин из гагата-и-золота.

– Ты уже совсем здоров? – спросил воин.

– Совсем.

– Прекрасно. В таком случае я оставляю тебя. Прощай, Дориан Хоукмун.

– Благодарю тебя за помощь, – произнес он, когда воин двинулся к своему огромному белому жеребцу. Но когда тот уже садился в седло, у Хоукмуна промелькнуло воспоминание, – Погоди.

– Чего тебе? – Голова в шлеме развернулась к нему.

– Это ведь ты уговорил Малагиги спасти меня из-под власти Черного Камня. Ты сказал ему, что я служу той же Силе, какой служишь и ты. Только я не знаю никакой Силы, повелевающей мною.

– Узнаешь в один прекрасный день.

– Какой Силе ты служишь?

– Я служу Рунному посоху, – ответил Воин из гагата-и-золота, тронул уздечку белого коня, разворачивая его к воротам, и умчал прочь раньше, чем Хоукмун успел задать очередной вопрос.

– Рунный посох, вот как… – пробормотал Оладан. – Я думал, это легенда…

– Ну да, легенда. Думаю, воинов забавляют разные тайны. Он наверняка подшутил над нами. – Хоукмун засмеялся, хлопнув Оладана по плечу. – Если встретим его когда-нибудь еще, то вытрясем из него правду. Я есть хочу. Хороший обед…

– …ждет тебя во дворце королевы Фробры, – подмигнул Оладан. – Лучшего я не видел ни разу. И, как мне кажется, чувства королевы к тебе не ограничиваются одной лишь благодарностью.

– Да будет тебе. Мне бы очень не хотелось ее огорчать, дружище, но я связан уговором с девушкой прекраснее королевы.

– Такое возможно?

– Еще как. Пойдем, друг, отведаем королевского угощения и подготовимся к походу обратно на Запад.

– Но отпустят ли нас так быстро? Мы ведь здесь герои, к тому же мы заслужили отдых – скажешь, не так?

Хоукмун улыбнулся.

– Если хочешь, оставайся. Но мне надо поспеть к свадьбе – моей собственной.

– Эх, – вздохнул Оладан в притворной печали. – Такое событие я не могу пропустить. Наверное, придется сократить пребывание в Хамадане.

На следующее утро сама королева Фробра проводила их до ворот Хамадана.

– Ты не передумаешь, Дориан Хоукмун? Ведь я предлагаю тебе престол, тот самый, ради которого умер мой брат.

Хоукмун посмотрел на западный горизонт. В двух тысячах миль и нескольких месяцах пути ждет его Иссельда, гадая, добился ли он победы или же стал жертвой Черного Камня. Граф Брасс тоже ждет и, должно быть, уже знает о новом поражении Гранбретани. А Боженталь наверняка стоит прямо сейчас на зубчатой башне замка Брасс рядом с Иссельдой, глядя на дикие болотистые просторы Камарга, старясь утешить девушку, которая не знает, вернется ли когда-нибудь человек, обручившийся с нею.

Он наклонился с седла и поцеловал руку королевы.

– Благодарю, ваше величество. Я польщен тем, что меня сочли достойным править, однако я связан иными обязательствами, ради которых пожертвовал бы и двадцатью престолами, – я должен ехать. Мой меч нужен в борьбе с Темной Империей.

– Тогда поезжай, – печально сказала она, – но не забывай Хамадан и его королеву.

– Не забуду.

Он тронул поводья, роскошный синий жеребец пустился вскачь по каменистой равнине. Вслед за другом тронулся с места и Оладан, на прощанье подмигнув королеве и послав воздушный поцелуй.

Дориан Хоукмун, герцог Кёльнский, возвращался на запад, чтобы обрести свою любовь и совершить месть.

Конец первой книги