Испытание адом

Глава 1

На Сфинксе этот осенний ветер сочли бы легким прохладным бризом, но здесь, на дальнем юге планеты Мантикора он воспринимался как ледяной. Задувавший со стороны залива Язон, он трепал полотнища приспущенных флагов и волосы тысяч молчаливых людей. Мимо них пролег путь скорбной процессии от Столичного Поля к центру Лэндинга. Не считая свиста ветра да хлопков флагов, слышны были лишь размеренный бой барабана, стук конских копыт да дребезжание анахроничных обитых железом колес.

Впереди, ведя лошадей под уздцы, глядя прямо перед собой, церемониальным шагом шествовал капитан второго ранга Рафаэль Кардонес. По обе стороны бульвара Короля Роджера Первого, держа оружие на караул, стояли линейные всех родов войск с траурными повязками на рукавах. Толпа за их спинами в напряженном молчании следила за барабанщицей в парадном мундире гардемарина острова Саганами. Девушка вышагивала за лафетом, задрапированным черной тканью, и звук ее барабана многократно усиливался укрепленными на каждом флагштоке динамиками. Вся церемония изображение, звук и даже угрюмая тишина, окружавшая и непостижимым образом поглощавшая и то и другое, – транслировалась всеми голографическими каналами двойной системы Мантикоры.

Следом за барабанщицей шел еще один гардемарин: он вел в поводу вороного коня с пустым седлом и со вставленными задом наперед в стремена сапогами. За конем следовала темнокожая женщина в капитанском мундире и белом берете командира звездного корабля; затянутыми в перчатки руками она держала перед собой меч Харрингтон; его усыпанные драгоценными камнями ножны сверкали в лучах неяркого солнца. Женщина не плакала, но в глазах ее стояли так и не пролившиеся слезы. Замыкали шествие восемь адмиралов: командующий флотом метрополии сэр Джеймс Боуи Вебстер и все семь Космос-лордов Адмиралтейства в полной парадной форме. Больше лафет не сопровождал никто. По сравнению с помпой и великолепием шествий, какие проводили в Народной Республике, процессия могла показаться скромной, вот только во всем городе с населением в одиннадцать миллионов человек двигались только эти три лошади и дюжина людей: все остальное движение прекратилось.

Дождавшись траурного кортежа, люди, порой неловко и со смущенным видом, снимали головные уборы. На ступенях королевского собора стояли, глядя на приближающуюся колонну, премьер-министр Звездного Королевства герцог Кромарти и королева Елизавета Третья.

До того как средства массовой информации оповестили население о порядке проведения траурной церемонии, мало кто из собравшихся вообще имел представление о том, что такое «лафет», а еще меньше народу знало, что в древности, на Старой Земле, такие предназначавшиеся для перевозки артиллерийских орудий платформы использовались при похоронах выдающихся полководцев. Сам Кромарти узнал об этом от друга детства, увлекавшегося военной историей.

Зато каждому человеку из многотысячной толпы было известно, что гроб на лафете пуст, а тело женщины, с которой торжественно прощалась сейчас Мантикора, никогда не упокоится в земле родного Королевства. И вовсе не потому, что оно распылено на атомы в яростном межзвездном сражении или навеки затерялось в безбрежных просторах космоса, погребенное в склепе мертвого корабля, как тела многих и многих сынов и дочерей Мантикоры. Неудивительно, что, вопреки тишине и печали, торжественно струившимся на холодном ветру, Кромарти ощущал грозную пульсацию гнева, созвучную размеренному барабанному ритму.

С неба донесся звук, похожий на тысячекратно усиленный треск рвущейся ткани, – над бульваром пронеслись пять «Дротиков» с острова Саганами. Их вели опытнейшие инструкторы Крескин-филд. За каждым самолетом по омытому осенью голубому небу тянулся длинный белый след. Потом один из пятерки вырвался вперед и, резко взмыв вверх, исчез, растворился в солнечном сиянии, подобный отлетевшей душе. Этот символический ритуал прощания с погибшими товарищами пилоты использовали уже более двух тысяч лет.

Остальные четыре самолета пересекли маршрут кортежа и тоже растворились в небе. Герцог проводил их взглядом. Ему очень хотелось оглянуться, посмотреть себе за спину, но, глубоко вздохнув, он сдержал этот порыв. Незачем суетиться: он и так знал, что позади, за спинами королевы, премьера и членов правящей фамилии, собрались политические лидеры всех фракций обеих Палат.

«Другое дело, – с горечью подумал герцог, – что похороны, которые собрали их здесь, далеко не для всех стали таким уж печальным событием. Просто ни один из них не посмел отклонить приглашение королевы». Кромарти с трудом сдержал гримасу отвращения. Хотя долгая политическая карьера во многих отношениях сделала его циником, ему претило, что иные из соотечественников, наделенных огромной властью, втайне радуются злодеянию хевов. Правда, только втайне, поскольку избиратели, узнав об этом, разорвали бы их в клочья.

Когда процессия вышла на площадь перед собором Короля Майкла, герцог снова вздохнул. Конституция Звездного Королевства не допускала установления государственной религии, однако царствующий Дом Винтонов уже в течение четырех столетий принадлежал римско-католической церкви Второй Реформации. Король Майкл начал строительство собора, носившего теперь его имя, в 65 году после Посадки (по общечеловеческому календарю – в 1528 году эры Расселения). С тех пор храм стал родовым святилищем Винтонов и местом последнего упокоения всех членов правящего Дома. Последние государственные похороны – погребение короля Роджера Третьего – состоялись в соборе тридцать девять лет назад. И только одиннадцать могил в храме принадлежали не Винтонам, причем три из этих одиннадцати были пусты.

«Пустой суждено остаться и двенадцатой», – мрачно подумал Кромарти, не питавший особых надежд на то, что даже в случае полной победы над Народной Республикой соотечественникам удастся обнаружить и доставить домой тело Харрингтон. Правда, в этом она не одинока: крипте Хонор суждено хранить ее память меж пустых могил Эдуарда Саганами и Элен д'Орвилль.

Процессия остановилась перед собором, навстречу ей по ступеням четкой поступью спустился траурный караул, составленный из заслуженных старшин флота и сержантов морской пехоты. Командовавшая караулом невысокая черноволосая стройная женщина в мундире полковника морской пехоты, чья легкая хромота ничуть не портила выверенной элегантности движений, отдала честь темнокожей женщине-капитану и обеими руками приняла меч грейсонского лена. Тем временем почетная стража сняла пустой гроб с лафета, и его понесли вверх по ступеням.

Барабанный бой продолжался, все еще задавая медленный, скорбный ритм, до тех пор, пока ее нога не коснулась порога храма. Тогда барабаны умолкли, а из динамиков полилась музыка «Рыданий по утерянной красе» Сальваторе Хаммервелла.

С очередным глубоким вздохом Кромарти, наконец, повернулся к стоявшим у входа в собор людям. Вместе с королевой Елизаветой проводить Хонор Харрингтон в последний путь явились принц-консорт Джастин, кронпринц Роджер с сестрой, принцессой Джоанной, королева-мать Анжелика, тетушка Елизаветы, герцогиня Екатерина Винтон-Хенке с мужем Эдуардом Хенке, графом Золотого Пика, и их сыном Кальвином, дядюшки королевы герцог Эйдан и герцог Япет, жена Эйдана Анна. Капитан Хенке, передав церемониальный меч, присоединилась к родственникам. Теперь в соборе собралась почти вся августейшая фамилия, отсутствовал лишь брат ее величества принц Майкл, офицер флота: его корабль находился сейчас близ звезды Тревора.

Поклонившись государыне, Кромарти церемонным жестом указал на врата собора. Королева склонила голову и, бок о бок с мужем, во главе процессии родственников, придворных и высших государственных деятелей, направилась вслед за гробом ко входу в храм.

– Господи, до чего же я ненавижу похороны! Особенно похороны таких людей, как леди Харрингтон.

Услышав это тихое, горькое замечание, Кромарти вскинул глаза на говорившего – канцлера казначейства, лорда Вильяма Александера. Второй по значению человек в правительстве стоял неподвижно, держа в руках тарелку с закусками, и рассматривал суетящихся вокруг стола людей. Уголок рта герцога непроизвольно дернулся.

«Ну почему, – подумал премьер, – любому значимому событию непременно сопутствует еда? Или ее поглощение должно утешить нас и убедить в том, что жизнь продолжается, что бы ни произошло? Неужели все так просто и объясняется?»

Выбросив эту мысль из головы, герцог огляделся по сторонам, удостоверяясь, что церемония идет своим чередом, в соответствии с разработанным организаторами протоколом. Протокол этот требовал постоянного присутствия премьера на виду у «гостей», и за все время поминок у него и Александера-младшего только сейчас появилась возможность поговорить без посторонних. Кстати, оба понимали, что долго уединение не продержится: кто-нибудь непременно заметит стоящих особняком руководителей государства и поспешит к ним присоединиться, чтобы обсудить какой-нибудь жизненно важный политический или административный вопрос. Пока никто не мог их подслушать, премьер-министр позволил себе усталый вздох.

– Сам этого на дух не переношу, – тихо признался он. – Хотел бы я знать, как прошли похороны на Грейсоне.

– Вероятно, примерно так же, как у нас... только с большим чувством, – отозвался Александер.

Пожалуй, впервые в истории Протекторат Грейсона и Звездное Королевство Мантикора организовали совместные государственные похороны одного и того же человека. Идея одновременного проведения церемонии на планетах, разделенных расстоянием в тридцать световых лет, могла показаться экстравагантной и бессмысленной, однако и королева Елизавета, и Протектор Бенджамин проявили в этом вопросе непреклонность. А факт отсутствия тела упростил дело, ибо устранил сам предмет спора о том, в каком из миров должна упокоиться Хонор Харрингтон.

– Больше всего меня удивило решение Протектора предоставить нам на время церемонии ее меч, – заметил герцог. – Я благодарен, но все равно удивлен.

– Вообще-то решение принимал не он, – пояснил Александер, который, через грейсонского посла на Мантикоре, согласовывал детали церемонии погребения с грейсонскими властями и вник во все подробности гораздо глубже, чем загруженный другими делами герцог Кромарти. – Этот меч является государственным символом лена Харрингтон, а, стало быть, право распоряжаться им Бенджамину не принадлежит. До провозглашения нового землевладельца все решает регент, то бишь лорд Клинкскейлс. Правда, Клинкскейлс не стал бы спорить с Протектором, особенно после того, как родители покойной дали согласие на использование ее меча при совершении церемонии на Мантикоре. С чисто протокольной точки зрения так даже удобней: иначе на Грейсоне пришлось бы нести за гробом два меча.

Кромарти поднял бровь, и Александер, пожав плечами, уточнил:

– Аллен, помимо всего прочего она носила титул Защитника Протектора, а значит, Державный Меч тоже принадлежал ей.

– Об этом я и не подумал, – сказал Кромарти, устало потирая бровь.

Александер тихонько хмыкнул.

– Мне почему-то кажется, что тебе и без того было о чем поразмыслить.

– Что верно, то верно. К сожалению, чертовски верно! А что сообщает Хэмиш насчет настроений грейсонцев? Не помню, говорил я тебе, что присутствовал при вручении послом официального послания с соболезнованиями. К нему прилагалось личное письмо Протектора ее величеству. Так вот, словами Бенджамина впору начинять ракетные боеголовки. Я, когда читал, порадовался, что я не хев.

– Меня это не удивляет, – пробормотал Александер. Он огляделся по сторонам, еще раз удостоверился в том, что их никто не подслушивает, и, взглянув на Кромарти, проворчал: – Этот ублюдок Бордман ловко разыграл карты насчет несправедливого возмездия и недопустимости ответных мер. По мне, так чересчур ловко. Теперь даже нейтралы, обычно осуждающие хевов, будут ждать, что мы притворимся пай-мальчиками и удержимся в «цивилизованных» рамках. При этом, судя по информации Хэмиша, Грейсонский космофлот в полном составе намеревается вылить на пропагандистскую мельницу хевов столько воды, что Рэнсом со своей шайкой сможет устроить круглосуточный фонтан.

– Неужели Хэмиш действительно опасается, что на Грейсоне станут хуже обращаться с пленными? – спросил Кромарти с искренним ужасом в голосе: жестокость никак не вязалась с его представлениями об этике жителей Грейсона.

– Нет, – мрачно откликнулся Александер, – он опасается не того, что с ними станут «хуже обращаться», а того, что грейсонцы вообще перестанут брать пленных.

Брови Кромарти поползли на лоб, и Александер невесело рассмеялся:

– Нас, пусть даже на время, объединило негодование, ибо хевы расправились с гордостью нашего флота. Но для грейсонцев Харрингтон не просто офицер, пусть даже выдающийся. Она для них почти святая... и... вы не представляете, что там сейчас творится.

– Но ведь если мы влезем в этот порочный круг – жизнь за жизнь, око за око, – в результате мы сыграем на руку хевам. Разве не так?

– Черт побери, Аллен, конечно, сыграем! Половина журналистов Лиги и без того играет за хевов. Официально провозглашаемая политика Пьера для заправил Лиги куда привлекательней, чем монархия, пусть и конституционная. Неважно, что у нас на деле воплощен весь комплекс прав и свобод, о которых на Хевене не приходится и мечтать! Неважно, что пропаганда хевов имеет с действительностью меньше общего, чем голографические «мыльные оперы». У них «республика», а у нас «монархия», и этим все сказано! Каждому соларианцу от рождения известно, что в республиках полно свободы и все прекрасно, а в монархиях сплошное угнетение, и все так плохо, что хуже некуда. Я уж не говорю о том, что МСН и «Рейтер» ретранслируют у нас агитки хевов как есть, совершенно нетронутыми.

– Ну, это не совсем... – начал было Кромарти.

Александер оборвал его:

– Чушь собачья, как любит говорить Хэмиш! Им даже в голову не приходит проинформировать своих зрителей о том, что любая передача с любого объекта Республики подвергается строжайшей цензуре со стороны Комитета открытой информации. А какой вой поднимается, стоит нам хоть чуть-чуть подрезать военные репортажи!

– Согласен, согласен! – Кромарти замахал рукой, призывая Александера понизить голос.

Канцлер, слегка смутившись, огляделся по сторонам. Глаза его горели гневом, и герцог, по большому счету, это негодование разделял. Ни «Рейтер», ни МСН действительно никогда не упоминали о существовании цензуры в Народной Республике, и их можно было понять.

Попытка Объединенных галактических новостей затронуть вопрос о цензуре привела к тому, что одиннадцать корреспондентов агентства были обвинены в «шпионаже против народа», арестованы и депортированы, с пожизненным запрещением появляться на территории Народной Республики, а все корреспондентские пункты ОГН были закрыты. Теперь агентству приходилось довольствоваться сведениями из вторичных источников, а остальные соларианские журналисты, опасаясь такой же реакции, не осмелились даже выступить с критическими комментариями.

Разумеется, Звездное Королевство протестовало против этого заговора молчания, и сам Кромарти неоднократно беседовал с шефами мантикорских бюро «Рейтер» и МСН, но безрезультатно. Руководители агентств уперлись на том, что зрители достаточно умны, чтобы догадаться о подцензурном характере предоставляемой информации, а заявить о цензуре в открытую – значит рисковать лишиться даже этой урезанной объективности. Тогда, заявили они, по межзвездным каналам будут распространяться лишь версии событий, предоставляемые Комитетом открытой информации, а независимая журналистика окончательно лишится доступа к первоисточникам. Герцог понимал, что разговоры о «независимой журналистике» являются лишь дымовой завесой, прикрывающей заботу о рейтингах и доходах, однако в данном случае его соображения никакого веса не имели. Власти Звездного Королевства никогда не пошли бы на использование противоречащих их принципам репрессивных способов воздействий на средства массовой информации, а иных рычагов влияния у Кромарти не было.

– На худой конец похороны получат достойное освещение на всех каналах, – указал герцог. – Они не останутся незамеченными, даже у соларианцев.

– Да, – с горечью кивнул канцлер казначейства, – дня два-три эта тема будет занимать умы, а потом ее вытеснят какие-нибудь свежие горячие новости. А мы останемся зализывать раны.

Кромарти ощутил укол тревоги: он знал братьев Александер с детства и неоднократно на себе испытывал проявления знаменитого александеровского норова. Но такой изломанной, с трудом сдерживаемой ненависти он в Вильяме никогда не замечал.

– Я думаю, ты все-таки преувеличиваешь, Вилли, – сказал он, успокаивая разъяренного Александера. Ответом был лишь угрюмый взгляд, и Кромарти продолжил, осторожно подбирая слова: – Не спорю, во многом главные агентства новостей действительно подыгрывают хевам, но у их директоров есть и своя правда. Жители планет Лиги в большинстве своем прекрасно понимают, что хевы зачастую беззастенчиво врут, а потому репортажи из Республики воспринимают с изрядной долей скепсиса.

– Это как сказать, – сухо возразил Вильям Александер. – Согласно только что полученной мной информации, еще два правительства Лиги высказались против эмбарго и призвали поставить на голосование вопрос о его отмене, а по результатам проведенного опроса общественного мнения наш рейтинг поддержки упал на пункт с четвертью. Черт побери, Аллен, чем дольше хевы невозбранно распространяют свою ложь, тем больше людей будут им верить. Правда – она ведь вообще выглядит далеко не столь привлекательной и убедительной, как умело состряпанная дезинформация, и Корделии Рэнсом это прекрасно известно. Ее марионетки из Комитета открытой информации работают по прекрасно продуманным сценариям и преподносят ловко препарированные, полностью искажающие реальность сведения в удобной для восприятия и правдоподобной с виду упаковке. А когда это вранье, без каких-либо критических комментариев, повторяют «объективные и независимые» каналы, оно превращается в прекрасно усваиваемый продукт. Особенно если зрителям не грозит перспектива стать жертвами хевов. До поры до времени. А тот факт, что мы все еще продолжаем одерживать военные победы, в свете сложившейся информационной ситуации лишь вызывает сочувствие к хевам как страдающей стороне. На пропагандистском фронте неприятель наносит нам поражение за поражением.

– Может, ты и прав, Вильям, но в этом ли дело? Правительства наиболее развитых в промышленном отношении миров Лиги с самого начала были настроены против эмбарго. Мы продавили нужное нам решение, но как раз этого давления нам и не простили. Так что если они подыгрывают хевам, то не потому, что позволяют их пропаганде одурачить себя, а руководствуясь соображениями выгоды...

– Разумеется, Аллен, так оно и есть. Однако дело не только в правительствах. Судя по результатам опросов, мы теряем поддержку в широких массах, а политическая элита Лиги прекрасно чувствует настроение избирателей. Да что там говорить о Лиге, наша политика и на родине пользовалась не слишком широкой поддержкой. Во всяком случае, до тех пор, пока хевы не убили Хонор Харрингтон.

При последних словах лицо его исказила гримаса гнева и стыда. Канцлер чуть ли не с вызовом взглянул премьеру в глаза, и Кромарти вздохнул. Разумеется, Вильям прав. Конечно, падение популярности было пока незначительным, но война продолжалась уже восемь стандартных лет, а вначале общественная поддержка была необычайно высока. Она и сейчас твердо держалась на отметке около семидесяти процентов, но, несмотря на одерживаемые Королевским флотом победы, конца войне не предвиделось. Хотя на каждый потерянный корабль и погибшего мантикорского бойца приходилось несколько вражеских, огромные людские ресурсы Народной Республики делали для нее эти потери куда менее чувствительными, а бремя непомерных военных расходов грозило подорвать даже столь мощную экономику, как мантикорская. Население еще сохраняло оптимизм и решимость, однако и то и другое заметно потускнело с течением времени. Именно поэтому (в чем он даже самому себе признавался с неохотой) Кромарти настоял на государственных похоронах Харрингтон. Разумеется, Хонор заслуживала их, да и королева Елизавета горячо поддержала его предложение, но человек, посвятивший борьбе с хевами всю свою жизнь, не мог устоять перед искушением использовать хладнокровное убийство героического капитана, чтобы сплотить народ и вызвать в людях праведный гнев.

«Наверное, – угрюмо размышлял герцог, – все дело в общепринятом обычае размахивать окровавленной рубашкой невинно убиенного. Паршивый метод, но работает».

Вот только буря чувств, все время прорывавшаяся сквозь светскую маску Александера, премьеру была близка и понятна.

– Знаю, – сказал он, наконец, с глубоким вздохом. – Ты прав, совершенно прав. Но, будь оно все проклято, единственная толковая вещь, которую мы можем сделать, это вышибить дух из этих мерзавцев. Раз и навсегда.

– Согласен, – кивнул Александер и, выдавив кислую улыбку, добавил: – А судя по письму Хэмиша, как мне кажется, он и грейсонцы именно это и собираются сделать. Под колокольный звон.

В это самое время приблизительно в тридцати световых годах от Мантикоры Хэмиш Александер, тринадцатый граф Белой Гавани, сидел в своем роскошном кабинете на борту супердредноута Грейсонского космофлота «Бенджамин Великий», не отрывая потемневших голубых глаз от голографического контура. В руке его был зажат забытый бокал с дорогим земным виски, и лед таял, разбавляя напиток. Адмирал просматривал повторение дневной службы в соборе Св. Остина: преподобный Иеремия Салливан лично служил торжественную литургию по убиенным. Воскуряемый ладан, дивно расшитые ритуальные облачения и величественная, скорбная музыка тонкой газовой вуалью окутывали происходящее, не в силах скрыть клубившуюся в душах ненависть.

«Нет, не так, – устало подумал Белая Гавань, вспомнив, наконец, о бокале и пригубив смешавшееся с водой виски. – Ненависть, конечно, никуда не делась, но на время службы им как-то удалось с ней совладать. А вот теперь, оплакав Хонор, они дадут ненависти волю, а это... хорошего в этом мало».

Поставив бокал, он взялся за пульт и принялся переключать каналы: везде передавали одно и то же. В каждом соборе планеты служили заупокойную литургию, ибо на Грейсоне к своим отношениям со Всевышним – и своему долгу перед Ним – относились более чем серьезно. Переходя с канала на канал, Белая Гавань все явственней ощущал в своей душе ледяную, кристально твердую грейсонскую решимость. Он был честен с собой и знал, что жаждет отомстить за убийство Хонор Харрингтон даже сильнее, чем народ Грейсона.

Потому что он знал то, чего не знали ни жители Грейсона, ни его брат, ни его королева – ни одна душа во Вселенной. А сам граф, как ни старался, не мог забыть об этом ни на миг.

Он знал, что это из-за него Хонор отправилась навстречу смерти.

Глава 2

Было очень поздно, и Леонарду Бордману было уже давно пора домой, где его дожидался честно заработанный коктейль перед ужином. А вместо этого он сидел откинувшись в удобном служебном кресле и, наслаждаясь, снова и снова смотрел запись казни Хонор Харрингтон. Все-таки это настоящий шедевр, скромно сказал он себе. Две недели кропотливого труда лучших программистов Комитета открытой информации – да, конечно. Но если техническую сторону обеспечивали специалисты, то идея, сценарий и режиссура принадлежали ему. И у него были все основания гордиться собой.

Еще раз просмотрев запись от начала до конца и выключив проектор, он тонко улыбнулся. Эта не столь уж продолжительная запись являлась для него не только несомненной профессиональной удачей, но и победой над коллегой и соперницей – первым заместителем директора Комитета Элеонорой Янгер.

Янгер настаивала на том, что для подрыва боевого духа манти надо заставить виртуальную Харрингтон валяться в ногах у палачей, умолять о пощаде, бешено вырываться из рук тех, кто волочет ее к эшафоту, однако Бордман сумел настоять на своем – а это было нелегко. В их распоряжении имелось множество голографических записей подлинной Харрингтон, которые Корделия Рэнсом отправила домой на Хевен перед своим злополучным (вот уж воистину злополучным!) отлетом в систему Цербера. Техники уверяли, что им ничего не стоит создать компьютерный фантом, который будет вести себя в полном соответствии со сценарием Элеоноры. При этом возможность обнаружения подделки они отвергали категорически: за последние сто стандартных лет они накопили по части конструирования таких фантомов огромный опыт.

Однако Бордман их уверенности отнюдь не разделял: если до сих пор новостные агентства Лиги не разоблачили ни одной фальсификации, это еще не значит, что разоблачение невозможно в принципе. Это соларианцы никогда не затрудняли себя скрупулезной проверкой получаемой информации, а сюжет с Харрингтон предназначался в первую очередь для манти, и на легковерие манти в данном случае рассчитывать не стоило. Их компьютерные технологии безусловно превосходили имевшиеся в распоряжении Народной Республики, и тщательный анализ записи мог выявить обман. Стало быть, давать им повод для подозрений было в высшей степени неразумно. Сцена трусливой истерики породила бы обоснованные сомнения, тогда как картина достойного поведения, при котором нотка естественного перед лицом неминуемой смерти ужаса не должна была показаться фальшивой, скорее воспринималась бы как достоверная. И тогда манти незачем будет препарировать запись, ведь по их логике Комитет открытой информации, стряпая фальшивку, наверняка постарался бы выставить их знаменитую героиню в самом невыгодном свете. Нет, рассчитывать на успех можно было лишь соблюдая меру и сохраняя максимальное правдоподобие.

Бордман гордился своей творческой победой над Янгер, и то был вопрос не одного только профессионального тщеславия. Нынешний успех мог сыграть решающую роль в определении преемника Корделии Рэнсом на посту Секретаря по открытой информации. Леонард не был склонен строить иллюзии, он прекрасно понимал, что, даже унаследовав ее должность, не сможет претендовать и на малую долю того влияния, каким пользовалась Корделия в Комитете общественного спасения, но, так или иначе, министерский пост прибавит Бордману власти... что означает дополнительные шансы не просто выжить, но даже достичь процветания в гигантской банке с пауками, именуемой Новым Парижем.

Конечно, с дарованными высокой должностью правами и льготами сопряжены и новые опасности, но атмосфера угрозы давно стала естественной для него: как и все чиновники высшей номенклатуры, он привык к постоянному страху. Конечно, у штатских дела обстояли не так плохо, как у военных (во всяком случае до того, как Эстер МакКвин стала Военным секретарем), но и у них то один, то другой исчезал в извилистых коридорах БГБ под предлогом недостаточно ревностного и рьяного служения народу.

И хотя от неприятностей не застрахован никто, чаще всего виноватыми оказываются стрелочники. Скажем; гражданину Секретарю Бордману гораздо проще свалить вину на кого-нибудь рангом пониже, допустим, на гражданку первого заместителя Янгер, чем второму заместителю Бордману отмазаться от обвинений, предъявленных ему той же самой гражданкой.

Он невольно захихикал и решил, что перед уходом домой, пожалуй, стоит посмотреть сцену казни еще раз.

Эстер МакКвин тоже задержалась на работе допоздна. В качестве уступки новому статусу она носила не адмиральский мундир, на который имела право, а строгого покроя гражданский костюм, хотя нагрузка на ее долю выпадала не меньшая, чем при командовании флотом. Откинувшись в кресле, Эстер устало потерла глаза и потянулась к столу за очередным документом. Порой ей казалось, что очередь непросмотренных документов тянется от хевенского Октагона до самой системы Барнетта. От одного только воспоминания о безбрежном бумажном море чувство усталости усилилось, однако оно владело адмиралом МакКвин не безраздельно. Появилось и нечто новое – почти забытая за последние восемь стандартных лет надежда.

Хрупкая, слабая, далеко не очевидная и скрытая от внимательных взоров высших политических руководителей, но все же надежда. Наступательная энергия Мантикорского альянса слабела, и хотя с первого взгляда заметить это было очень трудно, оценка адмирала МакКвин была точной. Создавалось впечатление, будто, собрав все силы для рывка, позволившего им овладеть жизненно важным опорным пунктом Республики – звездой Тревора, – манти если и не выдохлись, то заметно утратили первоначальный порыв. До самого возвращения на Хевен Эстер ожидала, что Белая Гавань вот-вот обрушится на систему Барнетта, но ничего не случилось. Разведывательные службы флота и БГБ докладывали, что Белая Гавань застрял на Ельцине, где пытается сколотить новый флот из подразделений и кораблей разношерстных союзников Звездного Королевства. И теперь, получив в качестве Военного секретаря доступ к огромному массиву данных, Эстер понимала, чем объясняется эта заминка.

Дверь кабинета открылась, и Эстер, криво улыбнувшись, взглянула на возникшего в проеме Ивана Букато. Под мышкой он держал футляр для карт памяти. При старом режиме он именовался бы начальником Главного оперативного штаба НФ [2], но новая власть устранила чересчур громкую должность как «пережиток плутократического прошлого». При этом обязанности у гражданина адмирала Букато остались ровно те же, а вот почета, льгот и привилегий по сравнению с начальником оперативного штаба сильно поубавилось.

Увидев Эстер за письменным столом, он поднял брови, хотя едва ли удивился на самом деле: как и все подчиненные МакКвин, он прекрасно знал о ее привычке засиживаться допоздна, занимаясь делами дольше и усерднее, чем она требовала от своих подчиненных. Однако Иван все же счел нужным укоризненно покачать головой.

– Нельзя так усердствовать, гражданка Секретарь, – мягко сказал он. – Мне кажется, ночью можно было бы и поспать: говорят, это совсем не вредно. Командиру необходима свежая голова.

Эстер буркнула что-то невразумительное, отчасти признав его правоту. Работы у нее и впрямь было выше головы, однако между загруженностью государственного министра и командира передового оперативного соединения обнаружилось существенное различие. Командующий флотом не может предвидеть, в какой момент вражеские корабли, вынырнув из гиперпространства, вторгнутся в зону его ответственности. Соответственно, военачальнику необходимо поддерживать себя в форме и боевой готовности постоянно. Министру требовалась не меньшая работоспособность, однако оперативное реагирование и принятие немедленных решений в его повседневные обязанности не входили. Если уж рассмотрение какой-то проблемы требовало личного участия самой гражданки Секретаря, то, в силу самого масштаба проблемы, немедленного ответа никто не ждал. Несколько минут, часов, а то и дней особой роли не играли. Ведь если вопрос действительно срочный, с ним так или иначе должны разобраться на месте, а уж если не удалось, то к моменту получения ответа те, кто в нем нуждался, будут скорее всего уже мертвы. Из министерского кабинета невозможно осуществлять оперативное руководство базами и флотами, и уж точно невозможно собрать на таком расстоянии грохнувшегося Шалтая-Болтая, но задача МакКвин и заключалась совсем в ином. Наметить стратегию, подобрать и расставить наилучшим образом по местам способных и подготовленных офицеров, довести до них программу действий, дать им возможность осуществлять ее, не оглядываясь непрерывно через плечо на одержимых идиотов из БГБ, обеспечить людей материально-техническими ресурсами, хотя бы минимально необходимыми для выполнения поставленных перед ними задач... Если же ей каким-то чудом удавалось выкроить среди всех этих хлопот минутку-другую и задуматься о том, как поднять боевой дух личного состава, скомпенсировать отставание от противника в технической сфере, заменить неизвестно чем десятки выведенных из строя эскадр, помешать манти отобрать у Комитета общественного спасения остаток звездного пространства Республики... в общем, такие пару-тройку минут лихорадочных размышлений можно было считать чистой прибылью. Или премией за хорошую работу.

Криво улыбнувшись при этой мысли, Эстер вернула кресло в прежнее положение и, закинув руки за голову, устремила ярко-зеленые глаза на Букато. Она все еще присматривалась к нему: Роб Пьер и Сен-Жюст были не настолько глупы, чтобы позволить ей перетряхнуть существующую иерархию и расставить по ключевым командным и административным должностям своих людей. Букато был навязан ей Комитетом, однако она склонялась к мысли, что с ним вполне можно иметь дело. Да и сам он, судя хотя бы по вот этому шутливо-сочувственному замечанию, относился к ней, своему новому начальнику, скорее с симпатией. Правда, в нынешней Народной Республике редко попадались дураки, готовые открыто выразить недовольство начальником, особенно таким, который, пусть на правах младшего члена, входит в состав Комитета общественного спасения.

– Да, пожалуй, мне стоит несколько упорядочить рабочий график, – согласилась она, отведя руку ровно настолько, чтобы пригладить ладонью свои темные волосы. – Но мне все равно придется разгребать авгиевы конюшни, оставленные здесь моими предшественниками.

– При всем моем уважении, гражданка Секретарь, должен заметить, что вы разгребли гораздо больше, чем мне казалось возможным несколько месяцев назад. Это прекрасно, но мне вовсе не хочется, чтобы вы надорвались. Ведь доделывать вашу работу придется мне, а ее осталось достаточно, чтобы сломать хребет еще одному Военному секретарю.

– Постараюсь принять это во внимание, – суховато ответила она, но тут же улыбнулась.

Даже улыбаясь, МакКвин продолжала гадать: кому или чему принадлежит его лояльность и преданность на самом деле. Определить это было настолько же трудно, насколько важно. На первый взгляд Иван производил впечатление человека в высшей степени усердного, лояльного и надежного: лучшего помощника трудно и пожелать.

Именно это и настораживало: Эстер прекрасно знала, что в офицерской среде ее считают карьеристкой с огромными амбициями. Она не обижалась – она действительно делала карьеру и не желала умерять свои амбиции. Как правило, ей, невзирая на репутацию, удавалось завоевывать расположение подчиненных, но обычно это случалось не сразу. И сейчас МакКвин никак не могла решить, насколько искренне дружелюбие Ивана.

– Постараюсь, – повторила она, подавшись вперед и положив руку на заваленный дисками и бумагами стол, – однако прежде мне все же необходимо составить общее представление о ситуации. Признаюсь, меня до сих пор удивляет тот факт, что с передовой эта самая «общая картина» видится совсем не такой, как на самом деле.

– Это верно, – кивнул Букато. – Однако верно и то, что командирам на местах свой участок этой самой «общей картины» виден лучше, чем нам отсюда.

– Ваша правда, – согласилась она, вспомнив, как приводили ее в ярость приказы сверху, когда она дралась за звезду Тревора. – Но вот что долгое время удивляло меня сильнее всего: почему манти не развивают достигнутый успех. Удивляло до тех пор, пока мне не представилась возможность изучить все это, – она похлопала рукой по груде чипов. – Теперь я понимаю, в каком страшном напряжении они находятся.

– Как раз к этому я пытался привлечь внимание гражданина Кляйна перед его, э-э, отбытием, – заметил Букато. – Но он, похоже, так и не понял, о чем я ему говорю.

Он положил футляр на стол и вопросительно посмотрел на стоявший напротив стола стул. МакКвин кивком разрешила ему сесть.

– Спасибо, гражданка Секретарь, – сказал адмирал, устраивая поудобнее свое долговязое тело. Он откинулся на спинку и положил ногу на ногу. – Должен признаться, – продолжил он уже более серьезным тоном, – это одна из причин, по которой я рад увидеть вас на месте гражданина Кляйна. Несомненно, гражданское правительство вправе и даже обязано осуществлять политический контроль над вооруженными силами, однако гражданин Кляйн в собственно военных вопросах не разбирался вообще, так что порой разъяснить ему положение вещей было несколько затруднительно.

МакКвин кивнула. Ее поразило, как охотно и открыто критиковал Букато своего бывшего начальника. Разумеется, смещение Кляйна с поста Военного секретаря являлось явным признаком опалы у высших властей, однако Иван не хуже ее самой знал, что БГБ нашпиговала кабинет подслушивающими устройствами, а выражение офицером пренебрежения или недовольства по отношению к представителю политического руководства могло иметь весьма печальные последствия. Правда, напомнила она себе, он подстраховался, отпустив ханжескую фразу насчет необходимости «политического контроля».

– Хочется надеяться, что со мной таких трудностей у вас не будет, – сказала Эстер.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, гражданка Секретарь. Вы боевой командир и прекрасно представляете себе, как велика Галактика... и насколько глубоко мы еще можем позволить себе отступить.

– Представляю. Кроме того, я знаю, что мы не можем позволить себе отступать вечно, если, конечно, нам не наплевать на боевой дух наших солдат. А есть и невоенный аспект проблемы. В конечном счете без поддержки общества флот не способен добиться окончательной победы в войне, а общество рано или поздно сочтет поддержку безостановочно откатывающегося назад флота бессмысленной.

– Все так, – согласился Букато, – однако не стоит забывать о том, что каждая покинутая нами система отвлекает ресурсы манти на ее оборону и каждый световой год продвижения в глубь нашего пространства означает для них новые расходы, дополнительное напряжение и распыление сил.

– Верно. Однако система системе рознь. Захват звезды Тревора в значительной степени упростил их материально-техническое обеспечение. Что рано или поздно скажется и на общем развертывании, и на военных операциях.

– Хм.

Букато, в свою очередь, поморщился и кивнул. Отбив звезду Тревора, Альянс вернул себе и внутрисистемный терминал Мантикорской туннельной Сети. Теперь их корабли могли перемещаться из системы-метрополии на передовую практически мгновенно... причем перехватить их было невозможно.

– В конечном счете, безусловно, скажется, гражданка Секретарь, – согласился Иван после недолгого молчания, – но в настоящий момент это им мало помогает. Им по-прежнему необходимо прикрывать то же количество захваченных объектов тем же количеством военных кораблей. Пожалуй, еще важнее то, что им необходима уверенность в контроле над звездой Тревора. Эта система стоила им так дорого, что они не могут позволить себе риск потерять ее. Как явствует из донесений разведки, именно по этой причине они и спровадили Белую Гавань на Ельцин для формирования нового флота. Ведь большая часть их нынешних сил сконцентрирована в системе Тревора, на оборонительных позициях.

– Вы правы, – признала МакКвин. – И сейчас, пусть на время, это не позволяет им вести активные наступательные действия. Однако это не статическая, а динамическая ситуация. Удерживая систему Тревора, они снимают угрозу нападения на Мантикору через Сеть, а стало быть, со временем решатся оставить большую часть этих чертовых укреплений, построенных ими для защиты центрального узла. А стало быть, у них высвободится чертова уйма прекрасно обученных специалистов.

– Высвободится, но ведь не сразу же! – с улыбкой указал Букато.

МакКвин в ответ улыбнулась. Ни ему, ни ей пока не пришло в голову ни одной блестящей идеи, но сам по себе мозговой штурм в нынешнем Народном флоте стал большой редкостью.

– Форты они могут позакрывать хоть завтра, а вот чтобы бросить против нас освободившиеся людские ресурсы, им потребуются новые корабли. А корабли еще надо построить.

– Именно! – Глаза МакКвин вспыхнули. – Конечно, они строят корабли быстрее, чем мы, но зато на наших стапелях заложено больше корпусов, и темпы строительства у нас постоянно возрастают. Пусть на постройку отдельно взятого корабля у нас уходит больше времени, но за одно и то же время с наших верфей их все равно сходит больше. Добавьте еще, что мы в состоянии укомплектовать персоналом любое количество бортов, поскольку численность населения у нас несравнимо больше. Таким образом, перевес в тоннаже действующего флота сохраняется за нами... пока. Однако не стоит успокаиваться: они построят корабли и переведут на них людей с законсервированных укреплений. Правда, мы ощутим последствия только через год-два, а значит, кое-какое время в запасе у нас есть. А пока что не помешало бы найти способ использовать их страх потерять звезду Тревора для того, чтобы не дать им использовать против нас преимущества, которые обеспечивает контроль над этой системой.

– Золотые слова, – сказал Букато, склонив голову на бок. – И звучат так, словно этот способ вам уже известен.

– Ну... не исключено, – призналась МакКвин. – Я только что просматривала сводку по линкорам...

Букато, не успев удержаться, скорчил гримасу, и Эстер хохотнула:

– Да знаю я, знаю! Всякий раз, когда кто-то реализует блестящую идею их использования, дело кончается тем, что у нас остается их меньше. Откровенно говоря, мы потеряли слишком много кораблей при обороне звезды Тревора: приходилось бросать их против вражеских дредноутов и супердредноутов. Но как раз поэтому я очень удивилась, узнав, как много их все же осталось. Если раздеть восточные сектора до нитки, мы сумеем сколотить флот, способный, сплотившись вокруг сердцевины из настоящих кораблей стены, стать внушительной силой.

– Вы обдумываете возможность контрнаступления, – тихо сказал Букато.

– Именно так, – подтвердила МакКвин и с удовлетворением увидела, что глубоко посаженные темные глаза собеседника зажглись неподдельным интересом. – Подробности я пока придержу в секрете, однако одна из задач, поставленных передо мной гражданином Председателем Пьером, заключается в том, чтобы поднять боевой дух флота. И если мы способны хоть ненадолго вышибить этих чертовых манти с любой из удерживаемых ими позиций, это надо сделать во что бы то ни стало. Даже локальный и временный успех поднимет боевой настрой, воодушевит штатских на поддержку флота... и заставит манти призадуматься относительно планов наступления.

– Полностью с вами согласен, гражданка Секретарь, – сказал Букато. – Импорт технологии с планет Лиги уже помог кое-кому избавиться от нашего давнего комплекса неполноценности, но в целом личный состав по-прежнему настроен почти исключительно на оборону. Эту тенденцию необходимо переломить. И для этого нам нужны такие адмиралы, как Тейсман и Турвиль, и мы обязаны оказывать им максимальную поддержку и предоставлять, по возможности, свободу действий.

МакКвин кивнула, но невольно нахмурилась: имена Тейсмана и Турвиля напомнили ей эпизод с Хонор Харрингтон. Букато, уловив, как изменилось ее настроение, насторожился, и она, не желая превратных истолкований, поспешно согнала с лица хмурое выражение.

«К тому же, – напомнила она себе, – эта история завершилась далеко не худшим образом. Черт возьми, эта людоедка Рэнсом собиралась уничтожить Турвиля и весь его штаб, а возможно подкапывалась и под Тейсмана, поскольку офицерам не хотелось отдавать Харрингтон на расправу костоломам из БГБ. Слава богу, эта озверевшая стерва сыграла в ящик, не успев окончательно обескровить флот, и теперь мне не приходится из-за каждого моего шага бороться с ней не на жизнь, а на смерть. Но, с другой стороны, Госбезопасность словно подозревает Турвиля и его команду в том, что это они убили Рэнсом! „Граф Тилли“ вернулся с Цербера четыре с лишним месяца назад, а весь экипаж до сих пор изолирован, под предлогом того, что идиоты Сен-Жюста ведут расследование».

– Я понимаю, гражданин адмирал Тейсман придерживается несколько... старомодных воззрений, – продолжил Букато, – зато он прекрасно проявил себя в боях. То же самое можно сказать и о Турвиле. Мне хочется верить, гражданка Секретарь, что вы не позволите предвзятым мнениям...

– Успокойтесь, гражданин адмирал, – оборвала его МакКвин, махнув рукой. – Меня не надо убеждать в том, что Тейсман и Турвиль – прекрасные флотоводцы, и у меня нет ни малейшего намерения делать их козлами отпущения за случившееся с гражданкой Рэнсом. Мне нет дела до слухов и толков. Я знаю, что они невиновны, и сделала все возможное, чтобы убедить в этом гражданина Председателя Пьера и гражданина Секретаря Сен-Жюста.

«Во всяком случае, мне кажется, я их в чем-то убедила, – подумала она про себя. – Правда, Сен-Жюст уверяет, будто команда „Тилли“ изолирована лишь для того, чтобы известия о смерти Корделии не стали достоянием общественности до тех пор, пока не объявлена официальная версия. Но так ли это...»

Бросив взгляд на Букато, она мысленно пожала плечами. В конце концов, больше ничего сделать для Турвиля она не могла, а обсуждать этот вопрос с Иваном явно не стоило. Хотя, возможно, пришло время испытать его другим способом.

– О чем я жалею, – сказала МакКвин, – так это о том, что мне не удалось убедить Комитет отменить решение гражданки Секретаря Рэнсом относительно Харрингтон. Если бы пленницу не отправили в лагерь «Харон» для повешения, а передали на попечение флота, мы избежали бы многих осложнений.

Последняя фраза прозвучала столь язвительно, что глаза Букато расширились. Гражданка Военный секретарь вела опасную игру, посвящая подчиненного в свои тайные мысли, да еще критические по отношению к Комитету общественного спасения и отдельным его членам, неважно, действующим или бывшим. Правда, это могло быть – да скорее всего и было – проверкой. Беда заключалась в том, что Букато не знал, какова цель этой проверки. Что хочет выяснить МакКвин: степень его преданности Комитету или его лояльность по отношению к флоту и к ней лично. В первом случае разумнее выразить несогласие с ее суждениями насчет идеи Рэнсом, во втором – лучше придержать язык за зубами.

– Я был не в курсе упомянутого вами решения, гражданка Секретарь, – произнес он, с особой осторожностью подбирая слова, после чего решился-таки запустить пробный шар. – Но когда узнал о нем, оно показалось мне... спорным.

– А мне нет, – хмыкнула МакКвин и, заметив в его глазах искру тревоги, натянуто ухмыльнулась. – Мне оно показалось чертовски глупым. И я не преминула довести свои взгляды до сведения гражданина Председателя Пьера и гражданина Секретаря Сен-Жюста.

Неприкрытое удивление на лице Букато едва не заставило ее рассмеяться. Судя по всему, адмирал считал подобную откровенность проявлением огромного доверия, а ведь она ни на йоту не отступила от истины. Если Сен-Жюст – в чем она почти не сомневалась – прослушивал ее кабинет, эти слова лишь напомнили бы ему о разговоре, действительно состоявшемся в кабинете Пьера.

– Заметьте, – продолжила она в расчете на то, что запись все же ведется, – эта вздорная идея принадлежала не им, и оба они, в принципе, согласились с моей оценкой ситуации. Однако гражданка Рэнсом была влиятельным членом Комитета и заранее оповестила соларианских журналистов о предстоящей казни Харрингтон. Дезавуировать ее заявление было бы политически неразумно, к тому же после заварушки Уравнителей прошло всего четыре месяца. Совершенно ни к чему было раззвонить на всю Галактику о том, что в Комитете существуют разногласия на самом верху. Вот почему Комитету открытой информации приказали отснять фальшивый репортаж о повешении.

– Должен признаться, что я так и не понял, что привело к этому решению, – сказал Букато. – Надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что мне оно кажется недостаточно мотивированным.

– Недостаточно мотивированным... – хмыкнула МакКвин. – Ну что ж, определение, по-моему, подходящее. И, в результате, как минимум некоторые из манти очень постараются отомстить. Но решение было принято Комитетом ОИ. Должна признать, о пропагандистском воздействии на штатских и нейтралов КОИ способен судить более компетентно, чем мы, офицеры флота.

Эстер говорила убедительно и серьезно, однако скептический изгиб ее губ совершенно не соответствовал словам, и собеседник неожиданно для себя расслышал в голосе глубоко спрятанную издевательскую усмешку. Никакая запись не обнаружила бы даже в интонациях гражданки Секретаря ничего крамольного, и тем не менее она нашла способ выразить свое истинное отношение к этой истории.

«Впрочем, – подумал Иван, – кое-какой смысл в фальсификации казни Харрингтон все же есть. По крайней мере теперь нам не придется публично признавать, что – сколько их там было? тридцать? всего тридцать! – безоружных пленных ухитрились сами, без чьей-либо помощи, уничтожить линейный крейсер с экипажем в две с лишним тысячи человек! Одному богу известно, как сказалось бы такое известие на нашем боевом духе, пусть даже корабль принадлежал ГБ! А что уж говорить после такого о репутации Госбезопасности? Смех один, таким не бунтовщиков подавлять, даже самых плохоньких, а... И потом, повесили мы ее, не повесили – Харрингтон все равно погибла. Вернуть ее к жизни мы не в силах, так почему бы не попробовать извлечь из ее смерти хоть какую-то выгоду? Если, конечно, получится».

Выбросив из головы непрошеные мысли, он снова посмотрел на свою начальницу, пытаясь угадать, что кроется за ее зелеными глазами. Разумеется, репутация МакКвин была ему прекрасно известна. Как и всему флоту. Однако с ее пресловутыми политическими амбициями ему до сих пор сталкиваться почти не приходилось, а вот для флота ей удалось за четыре месяца работы в должности Секретаря сделать гораздо больше, чем Кляйну за четыре с лишним года. Как профессиональный военный Букато восхищался этим и высоко ставил ее заслуги, однако сейчас он отчетливо понимал, что находится на распутье и на карту будет поставлена не только его карьера. Она не случайно показалась сегодня из своей раковины, это действительно была проверка. Встав на ее сторону, поддержав ее в тайных замыслах, он рисковал... нарваться на крупные неприятности. Очень крупные, возможно даже фатальные. И все же...

– Я понял, мэм, – сказал адмирал и увидел, как глаза собеседницы блеснули.

В первый раз вместо уставного обращения «гражданка Секретарь» он использовал старорежимное «мэм». С юридической точки зрения придраться было не к чему, она имела на это право как член Комитета общественного спасения. Однако в данном контексте слово, которое со времени смерти Гарриса старались не употреблять, могло означать лишь одно.

Он понял ее верно.

– Я рада, Иван, – сказала она после недолгого молчания, впервые обратившись к нему по имени, и снова увидела в его глазах понимание.

Первый шаг в их замысловатом танце был сделан: ни он, ни она не могли знать, куда это их заведет, но, так или иначе, первый шаг – всегда самый важный. Однако теперь, достигнув взаимопонимания, следовало позаботиться о страховке и, имея в виду подслушивающие устройства, аккуратно прикрыть задницы. Исходя из этих соображений, МакКвин заговорила вдумчивым и серьезным тоном, не преминув изобразить на лице сардоническую улыбку, адресованную Букато:

– Нам предстоит принять множество решений, однако преимущественно сугубо военного характера. Разумеется, политические и дипломатические факторы не могут не оказывать влияния на деятельность флота, но для нас главное – делать свое дело, и делать как следует. Меня успокаивает и радует, что я не обязана заниматься тем, что входит в компетенцию гражданских властей. Нам, правда, придется побеспокоиться о координации наших усилий с дипломатами, но главная наша задача – поставить на место зарвавшихся ублюдков манти.

– Так точно, мэм, – подтвердил Букато, и они оба едва заметно улыбнулись друг другу.

Глава 3

Благодаря большому опыту старшина первой статьи Скотт Смит успел выдернуть свой обшарпанный сундучок из багажа, сваленного грудой у выходного портала багажного туннеля, включить маленький антиграв и смыться в сторонку, подальше от ринувшейся к багажу толпе. Лишь после этого он поискал глазами информационное табло, пересек зал прибытия, легонько придерживая сундук рядом, и, вчитавшись в бегущие надписи, нашел нужную строчку: корабль ее величества «Кэндис». То же название значилось и в приказе о переводе на новое место службы. Старшина скривился: о самом корабле он по-прежнему не имел ни малейшего представления, но название ему не нравилось.

«Звучит как что-то кондитерское, – мысленно фыркнул он. – Ни дать ни взять – шоколадка „Кэнди“. В самый раз имечко для эскортного вспомогательного крейсера. В лучшем случае для тендера. Или вообще буксира. Кому, черт побери, пришло в голову обозвать так военный корабль? И какого рожна им понадобилось списывать меня с „Лойцена“? Стоило мне три стандартных года рыть носом землю, добиваясь этой вакансии, чтобы потом без всяких объяснений получить перевод на какую-то занюханную шоколадку!»

Смит снова скривился, но это все, что он мог сделать. Приказ есть приказ. Проверив и перепроверив нужный цветовой код, старшина угрюмо поплелся по переходам космической станции ее величества «Вейланд» к месту назначения.

Заметив шагавшего перед ним, руководствуясь теми же цветными стрелками, довольно рослого светловолосого старшину первой статьи, лейтенант Майкл Гирман в задумчивости поднял бровь. С этим парнем они прилетели одним челноком, шли теперь в одном направлении и, вполне возможно, к одному и тому же пункту назначения. Правда, «Вейланд», уступая в размерах «Вулкану» или «Гефесту», все равно оставался гигантским сооружением, достигавшим тридцати пяти километров в длину. Станция считалась периферийной, поскольку находилась на орбите Грифона, известного также под названием Мантикора-Б-5, пятой планеты Мантикоры-Б. Так что кое-кто из приятелей Гирмана по госпиталю, узнав о его новом назначении, не преминул выразить ему сочувствие. Из трех обитаемых планет системы Мантикоры Грифон менее всего походил на Землю. Чтобы хоть как-то приспособить его для жизни, пришлось приложить куда больше усилий, чем на Мантикоре или Сфинксе, а экстремальный угол наклона орбитальной оси способствовал формированию климата, пользовавшегося у обитателей соседних планет совершенно незавидной репутацией. Такие условия проживания сформировали у немногочисленного и рассредоточенного по планете местного населения чувство превосходства по отношению к «изнеженным маменькиным сынкам» из других миров Звездного Королевства. Их снисходительность в равной мере распространялась и на инопланетных военных. Кроме того, к чужакам местные традиционно относились с подозрением, а привычные города с развитой индустрией развлечений на планете практически отсутствовали, так что эти самые инопланетные военные маялись на базах Грифона, не зная, чем занять свободное от службы время.

Но Гирмана такое место службы вполне устраивало. После девятнадцати месяцев восстановительной терапии отдых ему осточертел, больше всего на свете он хотел вернуться к настоящей работе. А в этом аспекте новое назначение на Мантикору-Б, захолустье двойной системы Мантикоры, могло оказаться куда интереснее, чем это виделось сочувствующим друзьями. За последние два-три стандартных десятилетия в Королевском флоте вошло в обычай направлять в подразделения технической поддержки на «Вейланде» опытные образцы разработанного, но еще не запущенного в серию оборудования. Объяснялось это прежде всего отсутствием в данном секторе пространства иностранных торговых судов. Да, массивные астероидные пояса Мантикоры-Б интенсивно разрабатывались, и огромные грузовики беспрерывно доставляли сырье и продукцию орбитальных плавилен на Мантикору-А, однако основные торговые маршруты Звездного Королевства начинались от орбит либо самой Мантикоры, либо Сфинкса, и именно они связывали Королевство с другими звездными государствами. Грифон в мирное время служил отправным пунктом для мантикорских грузовиков среднего тоннажа, осуществлявших перевозки на сравнительно короткие расстояния и исключительно в пределах Звездного Королевства. Ну а когда начались боевые действия, флот наложил полный запрет на появление в окрестностях Мантикоры-Б любых судов немантикорской приписки. По этой причине и кораблестроители и оружейники сочли «Вейланд» подходящим местом для организации полевых испытаний новых образцов техники. Никакая контрразведка не могла гарантировать соблюдение секретности по всему пространству системы, однако размещение на орбите Грифона почти гарантировало, что опытные модели не попадут в поле зрения «нейтральных» торговцев, шпионящих в пользу Народной Республики. Правда, твердой уверенности в том, что его новое назначение связано с осуществлением какого-нибудь экспериментального проекта, у Гирмана не было, но кое-какие основания для того имелись. Получив приказ, Майкл просмотрел список имеющихся в наличии кораблей и никакого «Кэндиса» не обнаружил. Конечно, с начала войны многие вводившиеся в строй тактические единицы строго засекречивались, а он по своему рангу никак не мог иметь доступа к новейшим реестрам, но если «Кэндис» не входил в состав довоенного флота, ему должно быть не больше восьми лет. Конечно, это мог быть бывший торговец, переоборудованный для военных целей уже после начала боевых действий, однако заставляло задуматься и то, что в приказе о новом назначении ни словом не оговаривались его будущие обязанности. Этот, мягко говоря, вызывающий удивление факт в совокупности с перечисленными выше соображениями позволял предположить, что скучать на новом месте не придется.

Майкл Гирман ухмыльнулся собственным мыслям и, увлекаемый воображением, поспешил дальше.

– Скутер!

Услышав свое прозвище, старшина Смит вскинул голову, а спустя мгновение расплылся в улыбке. Он узнал в толпе кряжистого, волосатого, гориллоподобного малого, двигавшегося так, словно суставы ему заменили шарнирами. Как и Смит, этот «красавец» был облачен в рабочий комбинезон с такими же нарукавными шевронами старшины первой статьи, а на идентификационной нашивке над нагрудным карманом значилось «Максвелл, Ричард».

– Ну и ну, да это же Парень, Который Уронил Гаечный Ключ! Ну надо же! – воскликнул Смит, протягивая руку, чтобы пожать здоровенную волосатую лапу.

Максвелл скорчил гримасу.

– Ох, Скутер, имей совесть. Когда это было? С тех пор прошло уже шесть треклятых лет.

– Да ты что? – Серые глаза Смита озорно блеснули. – А мне кажется, все случилось вчера. Может быть, из-за последствий, уж больно они оказались... впечатляющими. И влетели в копеечку. Согласись, такое не каждый день увидишь.

– Издеваешься, да? Ладно, Скутер, придет день, и я еще увижу, как лоханешься ты, дружок. Вот тогда и поквитаемся.

– Мечтай, мечтай, специалист по гаечным ключикам, это не вредно.

– А вот задаваться, приятель, очень даже вредно, – буркнул Максвелл.

– Ха!

Смит отключил антиграв своего сундучка и, позволив ему опуститься на палубу, огляделся по сторонам. Он ожидал, что палубные указатели приведут его к причалу «Кэндиса», однако вместо этого оказался в похожей на пещеру шлюпочной галерее. Из чего следовало, что его новое место службы в настоящий момент с космической станцией не состыковано.

– Слышь, Макси, – обратился он к старому знакомому уже без подначек, – есть у тебя соображения насчет этой посудины? Я тут порасспрашивал ребят, так полный ноль на выходе.

– У меня тот же ноль, – признался Максвелл и, сняв черный берет, почесал макушку. – Один знакомый из Бюро Кораблестроения заикался насчет того, что этот «Кэндис» представляет собой новую, высокоскоростную модификацию ремонтного корабля и предназначается для обслуживания крейсерских эскадр. Вот, собственно, и все, что я слышал. Черт, я даже не знаю, чем буду заниматься на борту!

– И ты тоже не знаешь? – нахмурившись, переспросил Смит.

Как правило, приказ Бюро по кадрам о переводе на новое место службы включал хотя бы краткую должностную инструкцию. На сей раз там значилось только название корабля, без какой-либо дополнительной информации. То, что его приказ оказался урезанным, могло объясняться банальным бюрократическим головотяпством, недосмотром какого-нибудь штабного писаря, но если не повезло и другим... Похоже на особые меры секретности. Однако на кой черт засекречивать ремонтный корабль, пусть даже новейший и скоростной? А если...

Его размышления прервал донесшийся из динамиков голос дежурного офицера: «Вниманию персонала, подлежащего отправке на борт корабля ее величества „Кэндис“. Транспортный шаттл отбывает через пятнадцать минут. Посадка осуществляется через переходной туннель синий-четыре. Повторяю, посадка через переходной туннель синий-четыре. Отправка шаттла через пятнадцать минут».

– Пожалуй, нам пора топать, – заметил Максвелл.

Ведя за собой сундучки, оба направились к указанному пункту. Смит первым подошел к туннелю и, увидев покоившееся на причальных опорах по ту сторону толстенной бронепластовой стены судно, застонал:

– Ну и хреновина! Это же мусоровоз! Они что, не могли послать за нами нормальный шаттл, хотя бы с иллюминаторами?

– Шаттл как шаттл, – пожал плечами Максвелл. – На кой мне сдались эти иллюминаторы? Я что, космической станции не видел? Или, может, ремонтного корабля? Мне бы только лететь подольше, уж больно покемарить охота.

– Макси, ты кретин! – кисло заметил Смит.

– Само собой, – беззлобно согласился Максвелл, но нахмурился и взглянул на Смита с внезапно проснувшимся подозрением. – Слушай, а кретин, он кто такой?

– Сми-и-ирна!

В тот момент, когда громкая команда перекрыла гомон собравшихся на третьем причале «Минотавра» людей, капитан Элис Трумэн наблюдала за шлюпочным отсеком с помощью расположенного в комнате для совещаний монитора. Привычный приказ заставил рядовых и старшин из последней прибывшей для участия в проекте «Анзио» группы бросить разговоры о новом месте службы и рефлекторно принять стойку «смирно». Команду отдала женщина с тремя шевронами и тремя плашками на рукаве безупречной униформы. Вместо обычной для большинства строевых подразделений звезды между нашивками был прикреплен золотой якорь боцмана, а на верхней полоске красовалась вышитая корона – знак различия главного корабельного старшины, высшего звания для старшин Королевского флота.

С каменным лицом оглядев строй вытянувшихся в струнку мужчин и женщин, боцман сложила руки за спиной, прошлась вдоль шеренги, остановилась, недолго постояла, покачиваясь на каблуках, вернулась к середине строя и едва заметно улыбнулась.

– Добро пожаловать на новое место службы, – сказала она с отчетливым грифонским акцентом. – Меня зовут МакБрайд. Боцман МакБрайд.

Слушатели молчали, переваривая полученную информацию: только что она сообщила, что является старшим после офицеров чином корабля, а заодно служит личным и непосредственным представителем Господа Бога.

– Для тех, до кого еще не дошло, объясняю, – продолжила она, снова улыбнувшись, – вы вовсе не на ремонтном корабле. И на ремонтный корабль, уж будьте уверены, не попадете. Ничуть не сомневаюсь: вы, бедные ягнятки, растеряны и обеспокоены. Ломаете свои головенки: куда нас занесло, что мы тут будем делать? Спокойствие, только спокойствие; шкипер, конечно, знает, что нет во всей Вселенной дела важнее, чем поскорее объяснить вам, что к чему. Вот только одна закавыка: у нее тут есть корабль, которым надо управлять. И надо ж такому случиться, прямо сейчас она немного занята. Так что, боюсь, придется вам обойтись моими объяснениями. Есть вопросы?

Ответом ей было гробовое молчание, и ее улыбка превратилась в довольную ухмылку.

– Я почему-то так и думала.

МакБрайд щелкнула пальцами, и перед строем появилось с полдюжины старшин с электронными планшетами.

– Значит, так, ребята, как только кто-то из вас услышит свое имя, он выходит из строя и становится позади того, кто это имя назвал. Старшины разведут вас по кубрикам, поставят на довольствие и внесут в списки вахт. Осматривайтесь, соображайте, что к чему, но не очень-то с этим рассусоливайте. В двадцать один ноль-ноль для новоприбывших состоится ознакомительное собрание, на которое каждый из вас должен явиться как штык, без опоздания. Присутствие буду проверять лично.

Ответом ей снова было молчание. Выждав секунд десять, МакБрайд кивнула. Мускулистый главстаршина вышел вперед, включил планшет и прочел первое имя:

– Абрамович Карла!

– Я! – откликнулась женщина из задней шеренги. Стоявшие впереди расступились, чтобы пропустить ее и ее сундучок.

– Картер, Джонатан!

В этот момент старпом ввел в штабную рубку трех офицеров: лейтенант-коммандера, лейтенанта и младшего лейтенанта. Обернувшись к ним, Трумэн выключила монитор.

– Наши новички, мэм, – доложил коммандер Хотон с не столь сильным, как у боцмана, но все же заметным грифонским акцентом.

Склонив набок увенчанную шапкой золотистых волос голову, капитан Трумэн устремила пристальный взгляд на выстроившихся в шеренгу перед ее столом офицеров. Глаза их лучились столь жгучим любопытством, что она не сумела сдержать улыбку.

– Лейтенант-коммандер Барбара Стахович прибыла для дальнейшего прохождения службы, – отрапортовала первой сероглазая женщина с каштановыми волосами.

Кивнув, Трумэн перевела взгляд на второго.

– Лейтенант Майкл Гирман прибыл для дальнейшего прохождения службы! – доложил темноволосый и темноглазый, худощавый, слегка сутулившийся и, судя по всему, до крайности заинтригованный мужчина.

Кивнув и ему, капитан повернулась к третьему.

– Лейтенант Эрнест Такахаши прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Самый младший из новоприбывших, Такахаши был невысок ростом, жилист и отличался еще более смуглой кожей и темными глазами, чем Гирман. Как и остальных, его одолевало любопытство, однако держался юноша с непринужденной уверенностью человека, привыкшего с ходу вникать в суть любых обстоятельств.

– Вольно, – скомандовала Трумэн и, с улыбкой повернувшись к помощнику, спросила: – Надеюсь, Джон, все сопроводительные документы в порядке?

– Так точно, мэм. Бумаги у вашего йомена.

– Хорошо. Старшина Мэнтут, как обычно, оформит все в лучшем виде.

Капитан снова обернулась к новичкам и указала рукой на стоявшие у дальнего конца стола стулья:

– Присаживайтесь.

Офицеры повиновались. Трумэн откинулась в кресле, рассматривая подчиненных и припоминая их послужные списки, с которыми уже успела познакомиться.

Стахович считалась блестящим специалистом по ракетному бою, она уже успела побывать командиром ЛАКа, что было просто замечательно. Ее предполагалось направить в штаб капитана второго ранга Жаклин Армон, но и Трумэн рассчитывала время от времени эксплуатировать ее опыт. В данный момент Барбара держалась напряженно, почти нервно, но ее можно было понять. Ни она, ни кто-либо из ее товарищей не получили не только разъяснений, но даже сколько-нибудь внятного намека на характер будущих служебных обязанностей. Отсутствие иллюминаторов на транспортном челноке не позволило им увидеть корабль, на борт которого они поднялись, а уж в том, что это не обычный корабль, они уже не сомневались.

Гирман, в отличие от Стахович, выглядел почти не обеспокоенным. Разумеется, он был глубоко и серьезно заинтригован, но тревоги, похоже, это у него не вызывало. Трумэн отметила про себя сосредоточенность молодого офицера и обратила внимание на загар – без сомнения, результат пребывания в физиотерапевтических соляриях Реабилитационного центра. Незаметно присмотревшись к нему, еще когда он входил в кабинет, Элис не заметила никаких признаков хромоты, а ведь в первой битве при Найтингейле, когда огонь хевов вывел из строя супердредноут «Равенспорт», Майкл лишился ноги. На «Равенспорте» Гирман исполнял обязанности третьего инженера, а до того, еще младшим лейтенантом, провел год в качестве бортинженера ЛАКа.

Что касается Такахаши, то младший лейтенант попал сюда потому, что, невзирая на некий, весьма неприятный, инцидент, имевший место во время испытаний на тренажере, закончил летную школу Крескин-филд первым на своем курсе, а по окончании Академии проявлял себя наилучшим образом за рычагами любого легкого летательного аппарата, каким ему выпадало управлять. До последнего времени он занимал должность командира подразделения штурмовых шаттлов, приписанных к десантному транспортнику «Лойцен». Там его способности пилота-виртуоза получили широкое признание. При других обстоятельствах ему пришлось бы отслужить на «Лойцене» еще не меньше года, но запросы Трумэн и проекта «Анзио», нуждавшихся в одаренных офицерах, считались первоочередными.

– Хорошо, – сказала наконец капитан, нарушив молчание прежде, чем оно стало пугающим. – Прежде всего, позвольте мне приветствовать вас на борту «Минотавра».

Стахович моргнула, и Трумэн кривовато улыбнулась.

– Корабль ее величества «Кэндис» действительно существует, – заверила она собеседников, – только я сомневаюсь, что кто-нибудь из вас туда попадет. Он тоже представляет собой опытный образец, но это ремонтный корабль, а не боевой. В настоящее время он придан станции «Вейланд» в качестве учебно-тренировочного судна. На нем готовят персонал для кораблей этого класса, и он почти непрерывно совершает внутрисистемные рейсы: должны же новички практиковаться. Его штатный персонал насчитывает шесть тысяч человек, что, в сочетании с постоянными отлучками с базы, делает эту посудину идеальным прикрытием. Не вызывает лишних вопросов то, что челноки отправляют так много народу на такой большой ремонтный завод. В конце концов, профессиональный состав команды должен подвергаться ротации, хотя бы в связи со сменой специфики ремонтных заказов.

Трумэн умолкла, чтобы дать младшим офицерам возможность осмыслить и осознать услышанное. Они задумчиво переглядывались, а она, наблюдая за ними, сравнивала их поведение с реакцией других новичков. Эти пока ничем не выделялись среди прочих.

– Столь серьезные меры по обеспечению секретности не случайны, – продолжила она после непродолжительного молчания. – Через несколько минут коммандер Хотон, – капитан кивнула русоволосому кареглазому старшему помощнику, севшему по правую руку от нее, – позаботится о том, чтобы всех вас представили командирам соответствующих подразделений, которые более подробно ознакомят каждого с тем, чем мы тут занимаемся, и с кругом его обязанностей. Но у меня есть обыкновение проводить со вновь прибывающими офицерами краткую предварительную беседу, так что устраивайтесь поудобнее.

Офицеры постарались принять непринужденные позы, что вызвало у капитана легкую улыбку. Трумэн подалась вперед, сложила руки на столе и продолжила:

– «Минотавр» представляет собой первый, экспериментальный образец корабля новейшего класса. Я понимаю, что у вас не было возможности увидеть его до того, как вы поднялись на борт, поэтому прошу, полюбуйтесь.

Она нажала клавишу терминала, и над столом возникло идеально четкое голографическое изображение. Все три головы тут же развернулись к нему. Стахович прищурилась от удивления.

Трумэн ее за это не винила: видеть такое сооружение не доводилось никому, кроме участников проекта. «Минотавр», несомненно, являлся военным кораблем – об этом можно было судить по характерным молотовидным носовым и хвостовым оконечностям – и имел массу покоя почти в шесть миллионов тонн. Таким образом, по массе корабль следовало бы отнести к классу дредноутов, однако даже с первого, беглого взгляда становилось ясно, что с обычным дредноутом его роднят только размеры. Вдоль бортов «Минотавра» тянулись ряды расположенных в необычном порядке огромных люков непонятного назначения, никак не походивших на стандартные бортовые орудийные порты.

– Друзья, – тихо произнесла Трумэн, – вы только что стали членами команды первого в Королевском флоте носителя легких атакующих кораблей.

Голова Гирмана дернулась. Оторвав взгляд от дисплея, он ошеломленно уставился на капитана, и Элис ухмыльнулась.

– Совершенно верно, именно это я и имела в виду. Носитель, способный перевозить ЛАКи – легкие атакующие корабли. Ведь до вас, надо думать, доходили слухи о ЛАКах бортового базирования, использованных нашими вспомогательными крейсерами в Силезии?

– Э... да, мэм, – ответил лейтенант, бросив быстрый взгляд на своих новых товарищей. – Но боюсь, вы употребили точное слово: до меня доходили именно «слухи». Но никто даже не упоминал о чем-то подобном... – Он указал подбородком в сторону голографического изображения.

Трумэн усмехнулась, но тут же придала лицу серьезное выражение.

– И неудивительно, мистер Гирман, ведь «упомянувший» об этом разгласил бы государственную тайну, хранителями которой, кстати, с настоящего момента стал каждый из вас. Теперь вы являетесь участниками проекта «Анзио». Наша задача: завершить оснастку «Минотавра», довести корабль – и крыло ЛАКов назначенных ему – до ума и, проведя испытания, доказать эффективность тактической идеи, и ее технического воплощения. Для того что бы сохранить проект в тайне до его осуществления, мы, как только «Минотавр» примет на борт первые две эскадрильи ЛАКов, отправимся на станцию «Ханкок». Там нам окажут всю необходимую поддержку, а поскольку в системе Ханкока сейчас никого, кроме кораблей Альянса, не бывает, можно не опасаться того, что нас углядит какой-нибудь остроглазый «нейтрал» и рванет в Новый Париж посплетничать. Все ясно?

Вся троица дружно кивнула. Трумэн снова качнула кресло назад.

– Как видите, – продолжила она, указывая на голограмму, – «Минотавр»... К слову, надеюсь, никому из вас не придет в голову называть его «Минни»? По крайней мере, в моем присутствии? «Минотавр» имеет необычную конструкцию. Первоначально Бюро Кораблестроения планировало соорудить опытный образец гораздо меньшего размера, но расчеты с самого начала показывали, что по-настоящему раскрыть возможности носителя можно, только если он будет иметь размеры дредноута и вице-адмирал Эдкок, в конце концов, сумел убедить адмирала Данверс построить экспериментальный корабль полноразмерным. Помнится мне, его точные слова были: «Лучший масштаб для действующей модели – десять миллиметров в одном сантиметре». И вот, – Элис снова улыбнулась, – Результат перед вами.

Трумэн встала, взяла в руки допотопную лазерную указку и, поочередно указывая на детали голографического изображения, заговорила тоном лектора с острова Саганами:

– Как вы, вне всякого сомнения, уже заметили, «Минотавр» не имеет никакого бортового вооружения, не считая, разумеется, самих ЛАКов. При массе более шести миллионов тонн его длина два-и-два километра, бимс – триста шестьдесят семь метров. Наши наступательные огневые средства ограничены только погонными установками, которые достаточно впечатляющи: по четыре гразера и девяти пусковых установок. Имеются, разумеется, и средства противоракетной обороны. Ну а ангары ЛАКов в настоящий момент, как вы понимаете, пусты.

Лейтенант-коммандер Стахович нахмурилась, и Трумэн не удержалась от смешка. Тактик болезненно среагировала на этот звук, но капитан встретила ее взгляд с улыбкой.

– Не волнуйтесь, коммандер. Безоружными мы не останемся, и первые наши «батареи» вскоре будут подняты на борт. Однако нашему начальству кажется – и я с ним совершенно согласна, – что «Минотавру» необходимо прогуляться и попробовать свои силы. Последние два месяца мы готовили корабль к полету, а специалисты картелей Гауптмана и Янковского заканчивали тем временем строительство наших ЛАКов на Гауптмановских верфях в поясе Единорога.

В глазах всех трех новичков промелькнуло понимание. Пояс Единорога являлся внутренним – и самым богатым – из трех астероидных колец Мантикоры-Б, а «Грифонская рудная компания», являвшаяся филиалом картеля Гауптмана, владела тридцатью процентами его месторождений и еще столько же использовала на правах долгосрочной аренды. В зоне Единорога картель сосредоточил огромный индустриальный потенциал, а поскольку занимался не только добычей и переработкой сырья, но и его транспортировкой, то, помимо рудников и плавилен, заложил там и верфи. Еще до войны ходили упорные слухи, что Гауптмановские верфи, структурное подразделение могущественной монополии, не ограничиваются строительством огромных танкеров и сухогрузов, а сооружают подальше от любопытных глаз опытные образцы кораблей по заказам военного флота. Картель Янковского значительно уступал Гауптмановскому по масштабам деятельности, но эта компания, специализировавшаяся в области новейших технологий, издавна работала в тесном контакте с исследовательскими и проектно-конструкторскими подразделениями военного ведомства.

Собственно, вспомнилось Гирману, адаптированием инерциальных компенсаторов грейсонской конструкции к техническим параметрам кораблей Королевского флота занимался как раз Янковский, так ведь?

– Штатная численность команды «Минотавра» составляет всего шестьсот пятьдесят человек, – продолжила Трумэн, чем в очередной раз удивила слушателей.

Эта цифра едва достигала семидесяти процентов стандартной довоенной численности команды кораблей такого тоннажа.

– Сокращение достигнуто за счет применения автоматизации в таких масштабах, какие до войны в Бюро Кораблестроения допустимыми не считались, – пояснила Элис. – Ну и конечно же, за счет снятия всего стандартного бортового вооружения. Кроме того, нам придана всего лишь одна рота морской пехоты, тогда как в норме на борту дредноута или супердредноута размещается батальон. Правда, с другой стороны, для обеспечения постоянной инженерной и тактической поддержки ЛАКов нам требуется дополнительно триста специалистов. Коммандер Стахович, вам предстоит войти в состав именно этой группы.

Темноволосая женщина приподняла бровь, и Трумэн ухмыльнулась.

– Коммандер, вы известны как перспективный специалист по тактике ракетного боя, к тому же, насколько я знаю, на протяжении шести месяцев участвовали в работе над проектом «Призрачный всадник». Я не ошиблась?

Стахович поколебалась, но в конце концов кивнула.

– Было дело, мэм, – сказала она. – Но тот проект был обставлен такой секретностью... Я давала подписку о неразглашении и не знаю, вправе ли...

Она умолкла и виновато покосилась на двух других офицеров.

– Ваша осмотрительность делает вам честь, – отозвалась Трумэн с одобрительным кивком, – однако в ближайшие несколько недель эти господа все равно ознакомятся с содержанием проекта «Призрачный всадник», хотят они того или нет. Не иначе как в наказание за наши грехи, – она закатила глаза, – нам выпало стать испытательной площадкой для оценки результатов и этого проекта тоже. Впрочем, это все детали. Сейчас важно то, что вы, коммандер, в силу ваших специальных познаний, были бы ценным приобретением для тактической секции «Минотавра», но, основные обязанности будете выполнять в качестве старшего тактического офицера крыла ЛАКов.

– Понятно, мэм.

– Теперь вы, Гирман, – продолжила Трумэн, повернувшись к загорелому лейтенанту. – Вы назначены инженером Золотой эскадрильи. Это командная секция крыла, и, насколько я себе представляю, служить вы будете, главным образом, на борту Золотого-один, под личным командованием капитана Армон.

– Есть, мэм, – несколько рассеянно отозвался Гирман, размышляя о новом, совершенно неожиданном назначении.

– Ну а вы, Такахаши, – взгляд капитана переместился к младшему лейтенанту, – вы также назначены на Золотой-один, рулевым. Я ознакомилась с вашим послужным списком и полагаю, что вы вполне справитесь с программированием полетных тренажеров. Правда, я настоятельно рекомендую вам не внедрять в программы элементов того неожиданного сценария, которым вы столь основательно удивили командование Крескин-филд.

– Есть, мэм! То есть никак нет, мэм! То есть... я хотел сказать, что ничего такого не повторится, – пылко заверил капитана юный офицер.

Однако при мысли о новой игрушке, которой Королевский флот дает ему поиграть за казенный счет, лицо его осветилось радостью. Трумэн покосилась на своего старпома, и коммандер Хотон пожал плечами: ну что тут скажешь.

– Продолжим, – отрывисто произнесла Трумэн, снова овладевая вниманием слушателей. – Вот так будут выглядеть наши легкие атакующие корабли.

Она нажала несколько клавиш, и «Минотавра» сменило изображение необычного летательного аппарата, чем-то напоминавшего вынырнувшего из неведомых глубин космоса грозного, смертельно опасного хищника.

Прежде всего бросалась в глаза обтекаемая, словно у атмосферных самолетов, форма и отсутствие обычных для всех военных кораблей, оснащенных импеллерным двигателем, молотоподобных кормовых и носовых оконечностей. Кроме того, этот остроносый корабль, выглядевший скорее как сильно увеличенный бот, чем как нормальный ЛАК, и не имел ни бортовых огневых портов, ни противоракетных установок. Но, пожалуй, самая поразительная его особенность чуть было не осталась незамеченной: по голограмме было ясно видно, что он оснащен лишь половиной обычного для кораблей такого типа количества импеллерных узлов. ЛАКи не обладали способностью перемещаться в гиперпространстве, а потому, в отличие от настоящих звездных кораблей, никогда не оснащались альфа-узлами. Тем не менее наличие шестнадцати бета-узлов на каждом двигательном кольце на протяжении последних шести веков являлось обязательным для каждого военного корабля имевшего импеллерный двигатель. А вот у этого ЛАКа на кольце располагалось лишь восемь узлов, хотя каждый из них выглядел крупнее стандартного.

– Здесь, – продолжила Трумэн, указывая световым лучом, – перед вами боевая единица класса «Сорокопут». Масса этой жестянки составляет двадцать тысяч тонн, а ее внешние особенности, – луч переметнулся от носа к корме, – наверняка уже бросились вам в глаза. Стандартные хвостовые и носовые оконечности отсутствуют по той простой причине, что энергетическое вооружение смонтировано главным образом вот здесь.

Луч указки переместился к заостренному корабельному носу.

– Это устройство, имеющее полтора метра в диаметре, оснащено новейшими гравитационными линзами и представляет собой не обычный лазер, а гразер, примерно такой же, какие устанавливаются на линейных крейсерах класса «Гомер».

Трумэн внимательно следила за реакцией слушателей, и когда Гирман приглушенно охнул, ее это ничуть не удивило. Погонное оружие всегда было самым мощным в арсенале любого корабля, но упомянутый ею гразер имел апертуру на сорок шесть процентов больше, чем у погонных установок, какими оснащалось большинство легких крейсеров, превосходивших «Сорокопут» по тоннажу в добрых шесть раз. В каждой группе новичков кто-нибудь непременно выражал свое изумление возгласом или вздохом – которые Элис, само собой, оставляла без внимания.

– Размещение столь мощного оружия, – продолжила она все тем же лекторским тоном, – стало возможным постольку, поскольку энергетические наступательные средства ЛАКа данным гразером и исчерпываются, ракетное вооружение значительно облегчено, масса импеллерных узлов уменьшена на сорок семь процентов, а численность команды, в сравнении с обычными ЛАКами, сокращена. Экипаж насчитывает всего десять человек, что, соответственно, заметно снижает размеры и вес системы жизнеобеспечения. Ну и, наконец, сказывается отсутствие запаса реакторной массы.

Трумэн выдержала паузу и перехватила недоумевающий взгляд Гирмана. Она промолчала. Лейтенант, покачав головой, все же решился спросить:

– Прошу прощения, мэм, мне показалось, будто вы сказали, что реакторная масса отсутствует....

– Именно так. Разумеется, кроме необходимой для реактивных двигателей, – подтвердила она.

– Но... – Гирман заколебался, но все же задал мучивший его вопрос. – Но как же, в таком случае, работает его термоядерная установка?

– А у него ее нет. «Сорокопут» использует ядерный реактор.

Три пары бровей поползли вверх, и Трумэн едва заметно улыбнулась. После создания надежных термоядерных реакторов человечество отказалось от атомных силовых установок. Помимо того, что реакция синтеза таила в себе меньшую радиационную угрозу, водород являлся несравненно более дешевым и безопасным в обращении топливом, чем расщепляющиеся материалы. Трумэн знала, что неолуддиты, яростные противники технического прогресса со Старой Земли, еще до того как человечество овладело энергией термоядерного синтеза, выступали с остервенелыми нападками на атомные электростанции, объявляя их адскими порождениями и предвестницами скорого Апокалипсиса. Конечно, они поносили любые достижения цивилизации, но по большей части их пафос канул в забвение, а вот негативное отношение к атомной энергетике прочно укоренилось в общественном сознании. Для историков и журналистов оно считалось само собой разумеющимся, к тому же пересматривать оценку устаревшей, давно не применяющейся технологии было просто незачем. Таким образом, для человечества сами понятия «атомный реактор» или «радиоактивные материалы» представлялись чем-то вредным, опасным, но, к счастью, давно забытым.

– Да-да, вы не ослышались, – с усмешкой подтвердила Трумэн. – Именно атомный реактор. Это одно из тех нововведений, которые наш флот позаимствовал у грейсонцев. Из всех миров Альянса только на Грейсоне до сих пор используют реакторы на расщепляющихся материалах, хотя за последние тридцать-сорок лет постепенно переходят на более современные источники энергии. Дело в том, что на Грейсоне, не говоря уж об астероидных поясах Ельцина, находятся богатейшие залежи тяжелых металлов и расщепляющихся материалов. Радиоактивное топливо лежит у них буквально под ногами. Неудивительно, что, в то время как другие отказались от атомной энергетики в пользу термоядерной, грейсонцы продолжали совершенствовать реакторы на расщепляющихся материалах. Им удалось достигнуть чрезвычайно высокой эффективности, а с помощью наших новейших композитов, легких и непроницаемых для радиации, мы построили установку гораздо более компактную и мощную, чем любые существовавшие прежде. Конечно, я не думаю, что такие реакторы в обозримом будущем займут видное место в планетарной энергетике. Да и на тяжелых кораблях они вряд ли вытеснят традиционные установки. Однако один такой новый реактор полностью удовлетворяет потребности «Сорокопута» в энергии. И вы можете не вспоминать про злобные призраки ядерных выбросов и кошмары утилизации радиоактивных отходов. Никаких осложнений не предвидится: наш реактор планируется использовать в глубоком космосе, и отработанные материалы мы всегда сможем, не ломая голову, сбросить на любую подвернувшуюся звезду. А вот реакторной массы атомная установка, в отличие от термоядерной, не требует: по нашим расчетам, начального запаса ядерного топлива на каждом «Сорокопуте» должно хватить на восемнадцать стандартных лет. Иными словами, автономность корабля этого класса ограничивается лишь системами жизнеобеспечения.

Гирман поджал губы и присвистнул. Одним из основных недостатков легких атакующих кораблей являлось как раз то, что их малый размер не позволял произвести загрузку необходимой для обычных военных кораблей реакторной массы. Полной загрузки линейному крейсеру Королевского флота хватало на четыре месяца, но такие корабли предназначались для дальних рейдов или сопровождения межзвездных конвоев. ЛАК мог принять на борт лишь трехнедельный запас водорода, что весьма ограничивало возможности применения легких кораблей. Но возможность запастись топливом сразу на восемнадцать лет меняла ситуацию коренным образом.

– Это звучит весьма впечатляюще, мэм, – подал голос Гирман, – однако боюсь, я ничего не смыслю в энергетических установках, работающих на расщепляющихся материалах.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, лейтенант. В них никто ничего не смыслит, кроме, конечно, самих грейсонцев и немногочисленных наших проектировщиков, работающих с ними в тесном контакте. В настоящий момент мы располагаем обученным персоналом только для десяти-двенадцати ЛАКов, а остальным придется осваивать атомную премудрость здесь, на борту «Минотавра», или на базе «Ханкок». К счастью, у нас имеются необходимые тренажеры, а освоить их помогут инструкторы – специалисты из картеля Янковского. Лёту до Ханкока три недели; думаю, толковый инженер способен за это время разобраться в силовой установке. Разумеется, в общих чертах – возможность для детального знакомства с новым оборудованием будет предоставлена на базе. На это вам и вашим коллегам-инженерам отпускается три месяца, потом начнутся летные испытания.

Гирман покачал головой, и Трумэн понимающе кивнула.

– Конечно, мы тоже задним умом крепки и теперь понимаем, что надо было начать подготовку персонала в планетарных условиях еще до закладки «Минотавра». Но хотя проект «Анзио» считался приоритетным, некоторые производители работали... э... не совсем так, как бы нам хотелось. К тому же, честно сказать, службу безопасности только порадовала идея, чтобы все обучение производилось на борту «Минотавра», подальше от любопытных глаз, а не где-нибудь на тренажерах верфи.

На миг она задумалась, не рассказать ли офицерам о существующей среди высших чинов серьезной оппозиции проекту: некоторые полагали, что, пытаясь воплотить в жизнь эту идею, флот лишь попусту растрачивает деньги и отвлекает персонал, вместо того чтобы совершенствовать традиционные, давно доказавшие свою эффективность системы вооружений. Но только на миг: никто из этой троицы не имел достаточно высокого ранга, чтобы оказаться втянутым в подобную дискуссию, а стало быть, беспокоиться на сей счет бессмысленно.

– Но если персонала, умеющего обращаться с этими силовыми установками, практически нет, то как... – начал было Гирман, но спохватился и замолчал, густо покраснев. Осмотрительный лейтенант решил, что капитан и без напоминаний доведет до его сведения необходимую информацию.

– То как ЛАКи попадут к месту назначения? – завершила она его вопрос. – Ну что ж, своим ходом им туда действительно не попасть. Поэтому восемнадцать единиц перед отлетом на Ханкок примем на борт мы, а остальные уже доставлены туда в разобранном виде. В грузовых трюмах доброй полудюжины транспортников. Вас удовлетворяет мой ответ?

– Э... Так точно, мэм.

– Рада слышать. Итак, продолжим, – Трумэн снова указала на голограмму. – Обратите внимание вот на что.

Луч световой указки обежал восемь удлиненных, открытых с одного конца выступов на корпусе, расположенных сразу за передним импеллерным кольцом, причем зев каждого был направлен в пространство межу узлами кольца.

– Это ракетные стволы, – пояснила она. – «Сорокопут» снабжен четырьмя пусковыми установками противокорабельных ракет, каждая с револьверным магазином на пять ракет. Стало быть, он несет всего двадцать ракет, но зато способен выпускать их с интервалом всего в три секунды.

На этот раз Стахович молча поджала губы, а указка переместилась к другим четырем стволам.

– Это стволы оборонительных установок: благодаря уменьшению массы наступательного оружия мы смогли разместить на борту противоракеты. И, наконец, – указка переместилась к носу корабля, – вы видите лазерные кластеры. Всего их шесть, и они расположены кольцом вокруг носового гразера.

– Прошу прощения, капитан. Разрешите вопрос?

Такахаши, видимо воодушевившись тем, с какой готовностью она ответила Гирману, набрался-таки смелости задать собственный вопрос. Трумэн кивнула.

– Спасибо, мэм. – Юноша помолчал, словно подыскивая наилучшую формулировку, и с опаской заговорил: – Судя по вашему описанию, этот тип корабля представляет собой нечто вроде громадного бота или штурмового шаттла, но все его вооружение направлено в одну сторону – вперед.

Трумэн снова кивнула, и он пожал плечами.

– Но, мэм, разве для такого небольшого объекта, как ЛАК, это не... слишком рискованно? Ведь для каждого выстрела по вражескому кораблю ему придется подставлять горловину клина под ответный выстрел?

– Более подробный ответ на этот вопрос вы получите у офицеров своей группы, лейтенант, – сказала она. – Я же скажу только, что согласно тактическим установкам «Сорокопутам» рекомендуется атаковать военные корабли, приближаясь к ним под непрямыми углами, сводя для противника к минимуму возможность прямого попадания «в горловину» или «под юбку». Кроме того, тот факт, что вдоль бортов не размещено никакого вооружения, позволил существенно усилить боковые гравистенки. Ведь наличие оружейных портов заметно их ослабляет. Ну и, наконец, вы, я уверена, обратили внимание на сокращение количества узлов?

Она указала на переднее кольцо двигателя, и все трое синхронно кивнули.

– Эта новая модификация, которую мы называем «бета-квадрат», значительно превосходит по мощности бета-узел старого образца, а наличие сверхсветовых гравитационных передатчиков с повышенной частотой импульсов позволяет использовать аппараты этого класса в качестве пилотируемых разведчиков дальнего радиуса действия. Полагаю, в ближайшем будущем некоторые наши новации найдут применение и при оснащении более крупных кораблей. В настоящий момент первостепенное значение для нас имеет тот факт, что новые узлы, хотя и относятся к категории бета, почти не уступают по мощности старым альфа-узлам. Вдобавок, мы оснастили «Сорокопуты» более мощными генераторами бортовой защиты, которые позволяют создавать защитные стены примерно в пять раз прочнее, чем у обычных ЛАКов. Кроме того, новые ЛАКи оснащены весьма эффективными средствами РЭП [3] и набором имитаторов, стоящим чуть ли не дороже самого корабля. Результаты тактического моделирования говорят о том, что наши пташки малоуязвимы для ракетной атаки даже с близкого расстояния, особенно если используют отвлекающие ложные цели и выстреливающиеся автономные источники активных помех. Последние устанавливаются на ракетах, и в настоящее время обсуждается вопрос о том, что эффективнее: выпускать их с обычных военных кораблей или загрузить в собственные пусковые установки ЛАКа за счет уменьшения количества противокорабельных ракет.

– Ну и наконец, – произнесла Трумэн с акульей ухмылкой, – наши ученые сумели разработать для этих кораблей нечто действительно необычное. Насколько вам известно, прикрыть нос или корму импеллерного корабля считается принципиально невозможным, верно?

Все трое снова кивнули.

– А почему, лейтенант Такахаши? – добродушно осведомилась она.

Лейтенант посмотрел на нее с видом человека, еще не успевшего забыть о семинарах и экзаменах на острове Саганами, а потому помнившего, что в каждом вопросе может таиться подвох. Ему хотелось отмолчаться, но когда капитан спрашивает, лейтенанту приходится отвечать независимо от его желания.

– Потому, что замкнув полосы напряжения, вырезающие карман нормального пространства, мэм, вы лишите себя возможности развивать ускорение, гасить скорость или менять ориентацию. Если вы хотите видеть соответствующую математику...

– Не надо, лейтенант, вы правы. Но, предположим, у вас нет необходимости в ускорении, ни положительном, ни отрицательном? Можно ли, в таком случае, прикрыть нос корабля защитной стенкой?

– Ну, мэм, надо полагать... да, можно. Но ведь в таком случае корабль не сможет изменить...

Такахаши осекся. Лейтенант-коммандер Стахович понимающе закивала.

– Совершенно верно, – сказала Трумэн им обоим. – Расчет строится на том, что ЛАКи массированно атакуют отдельные корабли, и при любом маневре противника большая часть из них будет приближаться к нему под острым углом. Новые пусковые установки в сочетании с последними усовершенствованиями в головках самонаведения, молекулярными схемами выдерживающими высокие ускорения, и более эффективным управлением ракетами, допускающим большие промежутки между стартом и установлением связи между кораблем и ракетой позволяют вести эффективный огонь в секторе до ста двадцати градусов в каждую сторону от оси. Это значит, что приближение к цели под острым углом не помешает «Сорокопуту» вести ракетный обстрел, одновременно отражая вражескую атаку с помощью противоракет. Это означает, что «Сорокопуты» могут вести огонь как ракетами, так и противоракетами, в том числе и под острыми углами. Выйдя же на дистанцию энергетического поражения, «Сорокопут» разворачивается точно на цель и поднимает носовой щит, который имеет всего один орудийный порт, предназначенный для гразера, и в два раза превосходит по прочности бортовую стенку. Иными словами, этот щит по своим характеристикам приближается к гравистенам дредноута. Компьютерное моделирование показывает, что высокая степень защиты при столь малых размерах делает наш ЛАК гораздо менее уязвимым, чем более крупный корабль при обычном сражении борт к борту. Даже без учета средств радиоэлектронного противодействия попасть в него крайне сложно.

Капитан выдержала паузу, после чего уже менее бодрым тоном продолжила:

– Однако абсолютно неуязвимых кораблей не бывает, и если плохие парни все-таки ухитрятся накрыть нашу пташку достаточно мощным залпом, она, скорее всего, погибнет на месте. Можно с уверенностью сказать, что при массированной атаке крупного корабля некоторые ЛАКи непременно будут уничтожены. Однако, даже если мы потеряем дюжину аппаратов, людские потери составят всего сто двадцать человек – треть команды одного эсминца или менее шести процентов штатной численности экипажа линейного крейсера класса «Уверенный». А между тем двенадцать ЛАКов на двадцать один процент перекрывают бортовой залп «Уверенного» по суммарной мощности энергетического оружия. Другое дело, что по запасу ракет им до линейного крейсера далеко, а для того чтобы нанести врагу действительно серьезный урон, ЛАКу придется подойти практически вплотную. Но никто и не утверждает, будто наши малыши волшебным образом заменят тяжелые корабли. Конечно, не заменят, но по всем расчетам ЛАКи обещают серьезно расширить возможности традиционного боевого построения. Кроме того, они пригодны для организации локальной обороны против возможных хевенитских рейдов, и постановка их на вооружение позволит высвободить немало тяжелых кораблей, занятых патрулированием систем. Ну а дальность действия и автономность делают их бесценным средством для вторжений в глубь неприятельского пространства.

Тройка новых подчиненных смотрела на капитана во все глаза, пытаясь переварить вылившийся на них бурный поток информации. И глаза эти уже загорелись – новички начали прокручивать в голове открывающиеся перед ними возможности. Это же сколько всего можно сделать с такими чудесными корабликами!

– Разрешите, капитан? – Стахович подняла руку и, дождавшись кивка Трумэн, задала вопрос: – Я бы хотела знать, мэм, сколько ЛАКов способен нести «Минотавр»?

– Суммарная масса самого «Сорокопута» и причальных систем составляет примерно тридцать две тысячи тонн. Следовательно, носитель нашего класса может принять на борт примерно сотню ЛАКов.

– Сот... – Стахович подавилась словом.

Трумэн улыбнулась.

– Сто ЛАКов. Крыло ЛАКов, по всей видимости, будет разделено на двенадцать эскадрилий по восемь кораблей, еще четыре остаются в резерве. Думаю, теперь вы понимаете, как серьезно повышаются наши наступательные возможности, если один лишь «Минотавр» способен вывести в пространство такое количество атакующих единиц.

– Понимаю... – протянула Стахович, а остальные двое поддержали ее энергичными кивками.

– Вот и прекрасно, – сказала Трумэн. – Потому как ваша задача, ребята, заключается в том, чтобы заставить все это работать в точности так же красиво и замечательно, как задумано нашими проектировщиками и получалось на симуляторах. И, само собой, – она обнажила зубы в широкой улыбке, – так красиво и замечательно, как это требуется мне.

Глава 4

– Лорд Прествик и лорд Клинкскейлс, ваша светлость, – доложил секретарь.

Бенджамин Девятый, Божьей милостью Всепланетный Протектор Грейсона и Защитник Веры, откинулся в удобном кресле за практичным письменным столом, с которого и осуществлялось управление Грейсоном. Секретарь предупредительно распахнул дверь перед канцлером.

– Доброе утро, Генри, – произнес Протектор.

– Доброе утро, ваша светлость, – ответил Генри Прествик и посторонился, чтобы дать дорогу угрюмому седовласому старцу.

В руках второй посетитель держал посох с серебряным набалдашником, на его груди красовался серебряный Ключ Землевладельца.

– Доброе утро, Говард, – гораздо менее формальным тоном поздоровался Бенджамин. – Спасибо, что пришел.

Старик ответил коротким кивком. Со стороны кого-то другого подобный жест был бы непозволительной дерзостью, однако Говард Клинкскейлс из прожитых им восьмидесяти четырех стандартных лет шестьдесят семь провел на службе Грейсону и династии Мэйхью. Ему довелось служить трем Протекторам, а восемь лет назад он ушел в отставку с поста командующего силами планетарной безопасности, осуществлявшими охрану Бенджамина с самого младенчества.

«И даже если бы не это, – печально подумал Бенджамин, – я закрыл бы глаза на нарушение этикета, принимая во внимание старость и нынешнее его состояние. Он выглядит... ужасно».

Скрыв свои мысли за спокойным и приветливым выражением лица, Протектор жестом предложил гостям сесть. Клинкскейлс, покосившись на канцлера, устроился в кресле рядом с кофейным столиком, тогда как Прествик уселся на маленькую кушетку у письменного стола.

– Кофе, Говард? – спросил Бенджамин. Секретарь, застыв у двери, ожидал дальнейших распоряжений.

Клинкскейлс покачал головой. Бенджамин перевел взгляд на Прествика и, поскольку тот тоже отказался, отпустил секретаря:

– В таком случае вы свободны, Джеймс. Но позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили.

– Будет исполнено, ваша светлость.

Быстро, но почтительно поклонившись каждому из гостей по отдельности и отвесив более низкий поклон хозяину кабинета, Джеймс вышел и беззвучно притворил за собой старомодную дверь, сработанную вручную из натурального полированного дерева. Бенджамин, поджав губы, пристально смотрел на Клинкскейлса.

Лицо старика казалось твердыней, готовой выстоять против всей Вселенной, гранитным речным ложем, в котором тысячелетний поток пробороздил глубокие морщины. За каменной маской таились глубочайшая печаль, свирепая, клокочущая ярость и... бесконечная боль. Бенджамин, понимавший и разделявший все эти чувства, был бы рад дать Клинкскейлсу время, чтобы справиться с ними. Но ждать дольше он не мог.

«А хоть бы я и мог, – подумал Протектор, – вряд ли стоит надеяться, что он хоть когда-нибудь сумеет „справиться“ с этим сам».

– Говард, ты, наверное, догадываешься, почему я пригласил тебя? – произнес он, нарушив затянувшееся молчание.

Клинкскейлс, подняв глаза, молча покачал головой, и Бенджамин непроизвольно сжал зубы. Хотя бы приблизительно Говард должен был представлять себе, чего хочет от него Протектор. И он знал это, иначе не явился бы с жезлом, символизирующим сан регента лена Харрингтон. Но ему, видимо, казалось, что, отказываясь признаться себе, в чем дело, он словно делает несуществующей причину, из-за которой его вызвали во дворец.

«Увы, – мысленно вздохнул Бенджамин, – это не в его власти, да и не в моей тоже. На нас обоих возложены обязанности, и выполнять их мы обязаны, несмотря ни на что. Черт побери, меньше всего на свете мне хочется вторгаться в его скорбь, но я именно сейчас не вправе останавливаться».

– Я думаю, ты все знаешь, Говард, – сказал, помолчав, Протектор, и щеки Клинкскейлса побагровели. – Я глубоко сожалею о событиях и причинах, которые побуждают меня поднять этот вопрос, но иного выхода у меня нет. Равно как и у вас, милорд регент.

– Я...

Прозвучавший титул заставил старика дернуться, как от удара. Он встретился с Протектором взглядом, и за тот краткий и бесконечный миг, пока они смотрели друг другу в глаза, ярость Клинкскейлса почти потухла, погребенная под пеплом бесконечной скорби.

– Простите, ваша светлость, – тихо сказал он, – конечно, я знаю. Ваш канцлер... – Клинкскейлс кивнул в сторону старого товарища, и его губы скривились в горькой пародии на улыбку, – тормошит меня уже не первую неделю.

– Мне это известно, – отозвался Бенджамин, не отводя глаз и надеясь, что старик увидит в них боль, равную его собственной.

– Да, конечно...

Клинкскейлс потупил взгляд, поднялся, распрямив плечи, с кресла, взял жезл обеими руками и, держа его на открытых ладонях, шагнул к столу. Зазвучала ритуальная речь, каждое слово которой отзывалось скорбью и болью:

– Ваша светлость, извещаю вас, что землевладелец лена Харрингтон леди Хонор погибла, не оставив наследников. Понеже названный лен был получен ею из ваших рук, а долг и обязанность управлять им в ее отсутствии были возложены ею на меня... – Говард осекся, закрыл глаза, но справился с собой, и продолжил: – В силу того, что землевладелец уже никогда не потребует у меня Ключ лена и мне некому передать его и не для кого хранить, я, согласно обычаю и закону, возвращаю Ключ и все регалии тому, от кого, милостью Божьей, они пришли в этот мир. Да будут они переданы на сбережение Конклаву землевладельцев.

Он протянул посох Протектору, но тот покачал головой. Глаза регента расширились. На Грейсоне почти не случалось такого, чтобы землевладелец не оставил наследника, хотя бы побочного. За всю тысячелетнюю историю планеты (исключая убийство Пятидесяти Трех, положившее начало гражданской войне, завершившейся лишением всех Истинных права наследования) такое случалось лишь трижды. Однако отказ Бенджамина принять посох вовсе не имел прецедентов, что повергло регента лена Харрингтон в полнейшую растерянность.

– Ваша светлость, я... – начал было Клинкскейлс, но, не договорив, вопросительно взглянул на Прествика.

Канцлер промолчал, и Клинкскейлс снова обернулся к Протектору.

– Сядь, Говард, – твердо произнес Бенджамин и, дождавшись, когда старик вновь уселся в кресло, невесело улыбнулся. – Вижу, ты действительно не понял, зачем я тебя позвал.

– Мне казалось, тут и понимать нечего, – отозвался Клинкскейлс. – Конечно, сама мысль об этом причиняла мне боль, но посох необходимо вернуть, это очевидно. А если меня вызвали не для этого, мне остается лишь теряться в догадках.

На этот раз улыбка Бенджамина была окрашена легким оттенком юмора. Нескрываемая досада в голосе старца сделала его похожим на того ворчливого дядюшку, которого Протектор знал с детства.

– Это поправимо, – сказал он и вопросительно взглянул на Прествика. – Генри, вы готовы?

– Безусловно, ваша светлость, – ответил канцлер и повернулся к Клинкскейлсу. – Вот видите, Говард, его светлости снова угодно взвалить на мои плечи неблагодарную обязанность давать объяснения.

– Объяснения?

– Или, если угодно, толкования.

Брови Клинкскейлса поднялись, и Прествик поджал губы.

– Короче говоря, Говард, похоже, сложившаяся ситуация ближе к уникальной, нежели вам казалось, – заявил он после недолгого молчания.

– Ситуация редкая, но исключительной ее не назовешь, – возразил Клинкскейлс – Я обсуждал создавшееся положение с судьей Клейнмюллером...

Воспоминание о разговоре с главным законоведом лена Харрингтон разбередило кровоточащую рану: глаза Говарда совсем помрачнели, он сглотнул и замотал головой, как старый рассерженный медведь.

– Судья вполне удовлетворительно разъяснил мне прецедент с леном Стретсон. Генри, леди Харрингтон, – он ухитрился произнести это имя почти недрогнувшим голосом, – не оставила наследников, вследствие чего ее власть и имущество переходят к Мечу, как произошло с леном Стретсон семьсот лет назад. Разве нет?

– И так, и не так, – ответил Прествик. – Видите ли, все зависит от того, как взглянуть на ситуацию. При определенном толковании мы можем признать, что наследники имеются, и их немало.

– Наследники? Какие наследники? Она не имела детей, и сама была единственным ребенком!

– Все так, но она не единственная, кто носит имя Харрингтон. У нее немало родичей... на Сфинксе.

– То-то и оно, что на Сфинксе! Они не грейсонцы, а Ключ Землевладельца не может быть унаследован иноземцем.

– Не грейсонцы. Что верно, то верно. И это чертовски усложняет ситуацию. Точно так же, как вы обсуждали ее с судьей Клейнмюллером, его светлость и я обсуждали ее с членами Верховного суда. И, согласно мнению судей, вы правы: Конституция однозначно допускает наследование сана и ленного владения лишь гражданином Грейсона. Проблема в том, что творцы Конституции просто не рассматривали возможность того, что среди наследников могут оказаться граждане иных звездных держав. Не говоря уж о том, чтобы землевладельцем оказался иностранец.

– Леди Харрингтон не была иностранкой! – буркнул Клинкскейлс, и глаза его полыхнули гневом. – Вне зависимости от места рождения, она...

– Успокойся, Говард, – мягко укорил его Бенджамин, прежде чем старик успел разбушеваться. Клинкскейлс утих, и Бенджамин с примирительным жестом продолжил: – Я понимаю, о чем ты говоришь, но когда мы предложили ей титул, она, тут уж спорить не приходится, безусловно была иностранкой. Да-да, была! Вот та ситуация уж точно не имела прецедентов, что, как мне помнится, отнюдь не воодушевляло одного старого ретрограда по имени Говард Клинкскейлс.

Помянутый ретроград залился краской и, к собственному изумлению, рассмеялся. Хриплый смех прозвучал жутковато, однако он прозвучал – впервые за два с половиной месяца с тех пор, как показали казнь Харрингтон. Старик покачал головой.

– Тоже правда, ваша светлость. Но она стала гражданкой Грейсона, когда принесла клятву землевладельца.

– Вот именно. И тем самым был создан прецедент. Следуя ему, нам остается только послать за ее ближайшим родственником – это кузен по имени Девон, так ведь, Генри? – и принять его клятву. В конце концов, коль скоро мы приняли в наши ряды леди Хонор, то можем...

– Нет! – выкрикнул Говард, едва не вскочив с кресла.

Протектор склонил голову набок. Под его взглядом старик сник, взял себя в руки и, приведя мысли в порядок, заговорил, тщательно подбирая слова:

– Ваша светлость, леди Харрингтон стала одной из нас еще до принесения клятвы. Тогда, когда сорвала заговор Маккавея, и потом, когда помешала этому мяснику Саймондсу подвергнуть Грейсон бомбардировке. Что же до ее кузена... – Клинкскейлс покачал головой. – Вполне допускаю, что это весьма достойный человек, от родича леди Хонор следует ожидать именно этого. Но он уж точно иностранец, и каким бы замечательным он ни был, сана землевладельца никоим образом не заслужил.

– Можно подумать, будто все, кто носит этот сан, получили его по заслугам. Велика ли заслуга – родиться в семье землевладельца?

– Я не о том. – Клинкскейлс нахмурился, вздохнул и пояснил: – Дело в том, ваша светлость, что наш народ – наш мир! – до сих пор не освободился от помянутых вами «старых ретроградов». И немалое число их заседает в Конклаве Землевладельцев. Одного этого достаточно, чтобы наше предложение вызвало серьезные осложнения. А ведь ретроградов немало и среди рядовых граждан. Вы не хуже меня знаете, что возведение леди Харрингтон в достоинство землевладельца было принято как должное далеко не всеми, но она заслужила и свой титул, и доверие народа. Боже мой, Бенджамин ты же сам вручал ей мечи к Звезде Грейсона!

– Я помню, Говард, – терпеливо сказал Бенджамин.

– Тогда как же, во имя Господа испытующего, будет этот... как его, Девон? – Протектор кивнул, и старик раздраженно пожал плечами. – Вот-вот, Девон, как он собирается заработать такое доверие? На него и сторонники леди Харрингтон будут посматривать искоса, а что уж говорить о настоящих ретроградах?

Клинкскейлс воздел руки, и Бенджамин кивнул, втайне радуясь тому, что сумел пробудить в старике былую энергию и неравнодушие. Мозг Клинкскейлса работал четко: в своих рассуждениях он шел тем же путем, каким прежде прошли Протектор с канцлером.

– Другое дело, – продолжил Клинкскейлс, увидев одобрительный взмах руки Бенджамина, – будь у нее сын, пусть даже не рожденный на Грейсоне. В таком случае прямое право наследования не вызывало бы сомнения. Но мне даже думать не хочется, к чему может привести попытка добиться от Ключей признания наследником родича по боковой линии. «Реставрация Мэйхью» – это, конечно, хорошо, только никакая реставрация не поможет вам, если вы попытаетесь действовать в обход Конклава.

– Ты безусловно прав, но...

– Да какие тут «но», Бенджамин! – взревел Клинкскейлс – Если ты вбил себе в голову, что сумеешь в чем-то переубедить нашу фракцию матерых мракобесов, значит, твое дурацкое иностранное образование начисто отбило тебе чутье! Ты же сам признал, что в тот раз тебе пришлось продавить совершенно невероятный конституционный прецедент. И ведь что бы ни заявляли Мюллер и его банда вслух, в ее присутствии, они так никогда и не простили ей того, что она – иностранка, женщина и острие твоих реформ. И ты думаешь, они просто так проглотят, если ты навяжешь им нового иностранца – да еще иностранца, у которого нет Звезды Грейсона!

– Если бы ты позволил мне закончить фразу, Говард, – на редкость терпеливо произнес Бенджамин (глаза его, однако, заблестели: наконец-то вернулся прежний Клинкскейлс, ворчливый, желчный и совершенно невыносимый), – то именно этот пункт наших рассуждений я бы тебе и разъяснил.

– Ну давай, разъясняй, – буркнул Клинкскейлс, воззрившись на него с прищуром, и откинулся в кресле.

– Благодарю. Так вот, ты совершенно прав насчет реакции Ключей на любое мое решение, если в результате Ключ Харрингтон перейдет иностранцу. О Девоне Харрингтоне я практически ничего не знаю, а потому не могу судить, выйдет ли из него землевладелец. Насколько мне известно, он профессор истории, так что, не исключено, справится с делом лучше, чем можно ожидать от иностранца. Но с тем же успехом он может оказаться кабинетным теоретиком, совершенно не подготовленным к тому, чтобы принять на себя бремя и ответственность управления ленным владением.

– Да-да, а леди Харрингтон, безусловно, была к этому прекрасно подготовлена, – промурлыкал Прествик.

Бенджамин невольно фыркнул, но ответил без промедления:

– Именно так, Генри. Прекрасно подготовлена, и вел ее Господь-утешитель. – Он умолк на несколько мгновений, и глаза его потеплели от нахлынувших воспоминаний, уже не омраченных горем. Затем он встряхнулся. – Но вернемся к профессору Харрингтону. Я вообще сомневаюсь, что ему когда-либо приходило в голову, что он станет наследником леди Хонор. Имеем ли мы право перевернуть его сложившуюся жизнь вверх тормашками? И даже если мы решим обратиться к нему с таким предложением, примет ли он Ключ?

– А ведь если мы не предложим ему Ключ, – веско сказал Прествик, – мы лишь откроем соседний ящик Пандоры.

Клинкскейлс уставился на него с недоумением. Канцлер пожал плечами.

– По договору с Мантикорой Протекторат и Звездное Королевство взаимно признают внутренние законы обоих государств, включая брачные, имущественные и наследственные. По законам Мантикоры Девон Харрингтон является наследником леди Хонор: именно к нему переходит ее мантикорский титул. Он станет графом Харрингтон, и...

– Что – и? – нетерпеливо подстегнул Клинкскейлс, поскольку Прествик вдруг замолчал.

– И если он не получит от нас предложения вступить во владение леном, но пожелает этого, ничто не помешает ему обратиться в суд, дабы потребовать Ключ Землевладельца на основании межгосударственного договора.

– Подать всуд на Протектора и Конклав? – изумился Клинкскейлс.

– А почему нет? – пожал плечами канцлер. – У него была бы очень сильная позиция даже перед нашим Верховным судом, и уж совершенно непробиваемая – перед Судом королевской скамьи. Я бы с интересом выслушал его аргументы и наблюдал за слушаньем процесса. Вот уж будет прецедент так прецедент! Хотел бы я посмотреть на вас тогда.

– Но... – Говард, возмущенный и растерянный, обернулся к Протектору. – Ты же Протектор!

– Ну да. Но я, между прочим, еще и реформатор, помнишь? Я если я настаиваю на том, что землевладельцы должны поступиться своей властью и ограничить автономию в пользу Конституции, я обязан подчиняться ей и сам. А Конституция ясно провозглашает приоритет межгосударственных соглашений перед внутренним законодательством. Конечно, Верховный суд, учитывая особенности наших законов о наследовании, может замурыжить это дело на долгие годы – что, замечу, не лучшим образом скажется на ходе реформ, а возможно, и военных действий. Но ведь никто не помешает Девону обратиться в суд на Мантикоре, где моментально, на абсолютно законных основаниях вынесут решение в его пользу. Это породит юридическую коллизию, которая, в разгар войны с хевами, не нужна ни нам, ни Звездному Королевству. Скверно получается, Говард. На редкость скверно.

– Согласен, – буркнул Клинкскейлс.

Он вдруг прищурился, оперся обеими руками о посох, подался вперед, с подозрением глядя на Протектора, и повторил:

– Я согласен, ваша светлость. Только ведь я вас знаю с пеленок. Вы что-то задумали. Вы все обдумали и решили заранее, еще до того, как вызвали меня, верно?

– Ну... в общем, да, – признался Бенджамин.

– Ну колитесь, ваша светлость, – мрачно буркнул старик.

– На самом деле все очень просто, Говард, – начал Протектор.

– Может, хватит уже меня подготавливать, а? Переходи уже к делу, наконец! – прорычал Клинкскейлс. – Ваша светлость, – добавил он, немного подумав.

– Ладно, колюсь. Решение состоит в том, чтобы передать Ключ Харрингтон грейсонцу, который имеет на него больше всего прав... и наибольший опыт в управлении леном, пусть и по доверенности.

Клинкскейлс оторопело уставился на Бенджамина. Секунд пятнадцать он сидел, вытаращив глаза, и лишь потом вскочил на ноги.

– Ни за что! Я был ее регентом, Бенджамин, только ее регентом! Я никогда... Слышишь? Будь оно все проклято! Она доверяла мне! Я никогда, никогда не узурпирую ее Ключ! Это же...

– Сядь, Говард!

Впервые за время разговора в голосе Бенджамина прозвучала интонация приказа, и пламенный монолог Клинкскейлса оборвался. Он закрыл рот, постоял, не сводя глаз с Протектора, и тяжело опустился в кресло. Воцарилась тишина.

– Так-то лучше, – сказал через некоторое время Протектор с почти шокирующим спокойствием. – Я понимаю твои сомнения, Говард. Собственно, именно такой реакции я и ожидал. Именно поэтому я и пытался тебя, как ты выразился, «подготовить». Но о какой «узурпации» ты говоришь? Господь испытующий, Говард, опомнись! Многие ли на Грейсоне имеют перед Мечом хотя бы половину – да хотя бы десятую часть твоих заслуг? Выбрать тебя – это лучшее решение, как ни посмотри. Ты достоин любой награды, какую я сумею тебе предложить. Ты был регентом леди Харрингтон. De facto ты и был землевладельцем всегда, когда служебный долг удерживал ее вдали от планеты. Она доверяла тебе. Ты, как никто другой, знал все ее планы и надежды, ты воплощал их в жизнь. Что еще можно добавить к этому? И ведь она любила тебя, Говард!

Голос Бенджамина смягчился. В глазах Клинкскейлса, прежде чем старик успел отвести взгляд, Протектор успел заметить подозрительный блеск.

– На Грейсоне нет человека, которого она предпочла бы тебе. Только тебя она пожелала бы видеть своим преемником. Она ждала бы, что ты позаботишься о ее людях. Ради нее.

– Я... – начал было Клинкскейлс, но умолк и глубоко вздохнул.

Несколько секунд он смотрел в сторону, потом снова встретился взглядом с Протектором.

– Возможно, ты и прав, – тихо сказал он. – Во всяком случае, насчет того, как решила бы она сама. Ради нее я был бы счастлив заботиться о ее людях до своего смертного часа. Но прошу тебя, Бен, не проси меня занять ее место! Ради Бога!

– Но, Говард, – попытался возразить Прествик. Клинкскейлс жестом заставил его замолчать и с непередаваемым достоинством посмотрел прямо в глаза Бенджамину.

– Ты мой Протектор, Бенджамин, – сказал он – Я чту и уважаю тебя, я готов повиноваться тебе во всем, что не противоречит закону, это мой долг. Но умоляю, не проси меня об этом. Ты сказал, что она меня любила, и, надеюсь, оно так и было, ибо я, Господь Испытующий свидетель, тоже ее любил. Она была мне как дочь. Я никогда не займу ее место, не приму ее Ключ, ибо отец не должен наследовать лен от своего сына. Это было бы... неправильно.

Снова воцарилась тишина. Наконец Бенджамин прокашлялся.

– По крайней мере, ты согласишься сохранить за собой регентство?

– Сохраню, если ты не станешь принуждать меня к чему-то иному.

– Генри, – Бенджамин повернулся к канцлеру, – это сработает?

– На первое время, ваша светлость? – Канцлер скорчил гримасу. – Пожалуй, да. Но в конечном счете... – Он покачал головой и повернулся к Клинкскейлсу. – Если вы официально не примете Ключ, Говард, мы лишь отстрочим кризис Конечно, такой вариант тоже не лишен смысла: если продержаться лет десять, то проблема, возможно, утратит остроту. Возможно, закончится война, над головой не будет висеть Хевен, все намного упростится... Но у нас все равно не будет законного, всеми признанного наследника, и рано или поздно гроза все же разразится. К тому же, уж простите за резкость, Говард, но человек вы немолодой, и десять лет...

Он пожал плечами, и Клинкскейлс нахмурился.

– Знаю, – буркнул он. – Для своих лет я в приличной форме, но даже под наблюдением прибывших к нам мантикорских врачей...

Внезапно старик осекся, и глаза его расширились. Протектор переглянулся с канцлером. Прествик собрался что-то сказать, но Клинкскейлс предостерегающе поднял руку. Собеседники выжидающе смотрели на него. Ждать им пришлось больше двух минут; наконец Клинкскейлс виновато улыбнулся Бенджамину и сказал:

– Прошу прощения, ваша светлость, но у меня появилась одна идея.

– Это мы заметили, – отозвался Бенджамин так сухо, что старик хихикнул. – Узнать бы еще, в чем она заключается.

– Видите ли, ваша светлость, у нашей проблемы имеется еще одно решение. Оно не противоречит закону, ни нашему, ни, надеюсь, мантикорскому, и при этом, благодарение Испытующему, не требует от меня принять Ключ в свои руки.

– В самом деле? – Протектор переглянулся с канцлером и, подняв бровь, с подчеркнутой любезностью осведомился: – И что же это за волшебное решение, которое не пришло в голову ни нам с Генри, ни Верховному суду, ни преподобному Салливану?

– Мать леди Харрингтон находится на Грейсоне.

– Я знаю, Говард, – терпеливо ответил Бенджамин, однако нахмурился, недовольный этой очевидной непоследовательностью. – Только позавчера я беседовал с ней о ее генетическом проекте и о клинике леди Харрингтон.

– Вот как? Мне она об этом не сказала. Но зато сказала, что она и отец леди Харрингтон решили остаться на Грейсоне по крайней мере на несколько лет. Она сказала, – старик слабо улыбнулся, – что лучшим памятником для их дочери будет улучшение медицинского обслуживания в лене Харрингтон до стандартов Звездного Королевства. Поэтому она и ее супруг намерены перевести практику на нашу планету. Я уж не говорю о том, что леди Алисон очень увлечена своим генетическим проектом.

– Вот об этом я не знал, – сказал, немного помолчав, Бенджамин, – однако не вижу, как это меняет ситуацию. Ведь ты же не предлагаешь передать Ключ родителям леди Харрингтон? Во-первых, они тоже не грейсонцы, а, во-вторых, наш закон, тут разночтений нет, допускает наследование титула родителями лишь в одном случае: если титул принадлежал им, был передан детям и возвращается назад в связи с кончиной потомков. Это явно не наш случай, а во всех остальных наследование должно идти не по восходящей, а по нисходящей линии. В первую очередь при отсутствии детей наследниками выступают братья и сестры, затем кузены с кузинами... ну и так далее. Что возвращает нас к Девону Харрингтону и прочей неразберихе, с которой мы и начали.

– Вовсе не обязательно, ваша светлость, – заявил Клинкскейлс с плохо скрытым торжеством в голосе.

– Извини, не понял? – Бенджамин моргнул.

– Бен, ты совершенно зациклился на своих реформах, но при этом ухитрился проглядеть одно из очевидных последствий нашего вступления в Альянс. Оно и неудивительно. Я-то ведь тоже проморгал. Но у меня есть оправдание: я вырос и успел состариться на планете, где о пролонге даже не слышали. Я с большим трудом сумел уложить в голове мысль, что леди Харрингтон идет пятый десяток. А ее родители, надо полагать, примерно мои ровесники.

– Пролонг? – Бенджамин резко выпрямился.

– Именно. Ее Ключ мог бы перейти к ее младшему брату или сестре. Просто у нее их нет. На данный момент.

– Господи Испытующий! – восторженно пробормотал Прествик. – Я такой вариант даже не рассматривал!

– Я тоже, – признался Бенджамин.

Глаза его сузились, он лихорадочно размышлял: «Говард прав. Мне это просто в голову не приходило – а должно было! Что из того, что доктору Харрингтон, – обоим докторам Харрингтон! – уже далеко за восемьдесят? С биологической точки зрения леди Алисон едва перевалила за тридцатилетний рубеж. А хоть бы они были и старше: в законе не сказано, что ребенок непременно должен быть выношен „естественным“ способом, и тут к нашим услугам все достижения медицины Звездного Королевства! Ребенка можно получить и в пробирке, только бы Харрингтоны согласились! А младенец, родившийся на Грейсоне, получает наше гражданство вне зависимости от подданства родителей».

– Да, это и в самом деле безукоризненно решает все наши проблемы, – задумчиво сказал он наконец.

– Кстати, здесь открывается еще одна возможность, – указал Прествик. Оба собеседника недоуменно посмотрели на него, и он, пожав плечами, пояснил: – Бьюсь об заклад, у леди Алисон хранятся образцы генетического материала леди Хонор. Таким образом, существует теоретическая возможность получить генетического наследника землевладельца. Или клонировать ее саму!

– В эту область нам лучше не вступать, – покачал головой Бенджамин. – Во всяком случае, не проконсультировавшись предварительно с преподобным Салливаном и Ризницей. – Только представив себе возможную реакцию религиозных фундаменталистов, – он содрогнулся. – Клонирование только все осложнит. Если мне не изменяет память, Кодекс Звездного Королевства, точно так же, как и Солнечной Лиги, включает в себя Кодекс биологии и медицины Беовульфа.

– Ну и что? – спросил Клинкскейлс, явно заинтригованный.

– Да то, что, во-первых, он запрещает использовать генетический материал мертвого человека, если это не оговорено в завещании. А во-вторых, клон считается ребенком своего донора или родителей донора, и в этом качестве пользуется всеми правами и юридической защитой, однако он является совершенно самостоятельной личностью, а не двойником покойного, и посмертное клонирование не может быть использовано в целях нарушения обычного порядка наследования.

– Иными словами, если бы леди Харрингтон клонировала себя при жизни, в глазах закона ее клон считался бы ее ребенком и законным наследником титула, но если мы клонируем ее сейчас, ребенок таких прав не получит? – спросил Прествик.

Бенджамин кивнул:

– Вот именно. Закон предусматривает для каждого возможность оговорить в завещании, чтобы после смерти его клонировали и этот клон стал его наследником. Однако никто не вправе принять такое решение за другого, то есть так, как предложили вы: клонировать леди Харрингтон, чтобы выпутаться из наших осложнений. И, если подумать, это ограничение не лишено разумных оснований. Предположим, что беспринципный родственник подстраивает гибель состоятельного лица, скажем, Клауса Гауптмана или той же леди Харрингтон, так, чтобы его не разоблачили, а потом клонирует свою жертву и становится ее опекуном. Таким образом огромное состояние, картель Гауптман или лен Харрингтон, оказывается в полном его распоряжении до совершеннолетия наследника. Это лишь одна возможная коллизия; я уж не говорю о вероятности того, что посмертный клон или его опекун могут попытаться оспорить завещание покойного, если таковое имелось, и потребовать передачи клону собственности, уже полученной родственниками на основе обычного наследственного права. Ведь если признать клон воспроизведением оригинала, то завещание становится как бы его собственным, и он вправе внести в него любые изменения в свою пользу. И так далее, до бесконечности.

– Понятно. – Прествик почесал кончик носа. – Да, очень разумное ограничение. Пожалуй, ваша светлость, нам не помешало бы ратифицировать Кодекс Беовульфа и включить его основные положения в наш гражданский кодекс: мы теперь получили доступ к достижениям современной науки и должны привести законодательство в соответствие с новыми медицинскими возможностями. А каково юридическое положение ребенка, рожденного родителями землевладельца уже после смерти леди Хонор?

– Тут все безупречно, – уверенно заявил Клинкскейлс. – По этому вопросу, Генри, имеются прецеденты, восходящие чуть ли не к самому Основанию. Не скажу, чтобы такое случалось часто, но, при всей непривычности, ситуация абсолютно законна. Девон Харрингтон может владеть Ключом до рождения ребенка родителями леди Хонор, но с появлением такового на свет лен должен быть возвращен единокровному брату или сестре. К слову, мне припомнился пример такою рода из истории вашей семьи. Томас Второй, ваша светлость.

– Испытующий! – вскричал Бенджамин, хлопнув себя по лбу. – Как я мог об этом забыть?

– Забыть случившееся пятьсот лет назад не так уж трудно, – заметил Клинкскейлс.

– Да уж, – подтвердил Бенджамин. – Особенно принимая во внимание тот факт, что мы, Мэйхью, вообще не любим вспоминать про Томаса.

– В любой семье найдется паршивая овца, – указал Прествик.

– Наверное, – отозвался Бенджамин. – Но далеко не каждая может похвастаться человеком, убившим родного брата, чтобы унаследовать трон Протектора.

– Это так и не было доказано, ваша светлость! – возразил Клинкскейлс.

– Ага! Конечно! – фыркнул Бенджамин.

– Не доказано! – стоял на своем Говард. – Но главное не это. Томас был провозглашен Протектором и правил планетой... пока не родился его племянник.

– Точно, – подтвердил Бенджамин, – Добавлю только: знай Томас о беременности одной из жен своего брата и не сумей Дитмар Янаков тайком вывезти ее из Дворца, этот племянник так никогда бы и не родился.

– Вполне возможно, ваша светлость, – строго сказал Прествик. – Однако он родился, и это дает нам железный прецедент, на который и ссылается Говард.

– Да уж, – усмехнулся Бенджамин. – Трудно спорить с тем, что шестилетняя династическая война является серьезным основанием для установления прецедента.

– Возможно, вашу светлость и забавляют некоторые деяния ваших предков, однако нам, прошу прощения, сейчас не до смеха. Обсуждаемый вопрос более чем серьезен, – укоризненно сказал Прествик.

– Ладно, ладно, я исправлюсь, – пообещал Бенджамин. Помолчав с минуту – при этом он в задумчивости барабанил пальцами по столу, – Протектор заговорил:

– Конечно, невестка Томаса к моменту обретения им престола уже была на сносях, но ведь что-то подобное произошло и с леном Гарт, верно?

– Этот случай вспомнился мне в первую очередь, – сказал Клинкскейлс, – хотя обстоятельства в том и другом случае различны. Голова у меня, старика, уже дырявая, и я начал забывать историю: запамятовал, как звали первого землевладельца Гарта. Вроде бы Джоном, а, Генри?

Прествик равнодушно махнул рукой, и Клинкскейлс, пожав плечами, продолжил:

– Как бы то ни было, именно при нем был создан этот лен, он являлся его первым землевладельцем, а наследников после его смерти не осталось, ибо ни детей, ни братьев у него не имелось. По его смерти Ключ Гарта не мог «вернуться» к его родителям, ибо они саном не обладали. Никто не знал, что предпринять, и на протяжении двух лет проблема казалась неразрешимой. Но едва стало известно о беременности младшей жены отца усопшего землевладельца, Ризница и Конклав пришли к единодушному решению: если она родит мальчика, этот ребенок вправе унаследовать лен. Что и произошло.

Хмыкнув, Бенджамин потер подбородок.

– Да, теперь я припоминаю эту историю, и мне понятны тогдашние обстоятельства. Все это произошло более чем за двести лет до принятия Конституции, и тогдашнее решение было принято по соображениям политической целесообразности, с тем чтобы избежать возможной войны за Гартское наследство. Политическая обстановка сейчас иная, однако мы и вправду могли бы сослаться на данный прецедент. Разумеется, нам надо согласовать наши позиции с преподобным Салливаном и, само собой, договориться с родителями леди Харрингтон. Согласятся ли они принять участие в исполнении нашего замысла?

– У меня есть основания предполагать, что согласятся, – с ноткой осторожности сказал Клинкскейлс – Их физическое состояние нисколько этому не препятствует, и леди Алисон, в беседах с моими женами, не раз обсуждала возможность завести еще одного ребенка. Конечно, то были лишь разговоры, но ведь если им покажется обременительным естественное вынашивание, дитя можно выносить и искусственно. Этот ребенок все равно не будет считаться клоном, так что юридических проблем не возникнет.

– Если, не приведи Испытующий, кто-то из них тоже умрет, мы опять попадем в затруднительное положение, – задумчиво сказал Бенджамин. – Но не будем о грустном. Они живы, здоровы, способны родить и выносить ребенка и находятся на Грейсоне.

Протектор умолк и после недолгого раздумья решительно кивнул.

– Да, Говард, как ни крути, ты придумал наилучший выход. Если мы заручимся их согласием, ребенок родится на Грейсоне и будет обладать всеми правами нашего гражданина. Надеюсь, Говард, в этом случае ты останешься регентом?

– Вы предлагаете мне присмотреть за леном до рождения наследника?

– Да, и управлять им, пока наследник не войдет в возраст.

– Ну что ж, если я протяну так долго, то почему бы и нет, – сказал Клинкскейлс после краткого раздумья. – Правда не думаю, что даже при медицинской поддержке наших друзей с Мантикоры мне удастся увидеть этого наследника совершеннолетним.

Он произнес эти слова совершенно спокойно, с невозмутимостью человека, чья жизнь прошла куда насыщенней, чем выпадает большинству. Глядя на него, Бенджамин поневоле задумался о том, сможет ли он сам сохранить такое же спокойствие, когда придет его черед? Или осознание того, что люди, появившиеся на свет всего на пять-шесть лет позже, чем он, смогут прожить на свете на два-три столетия дольше, отравит его горечью и завистью? Хотелось верить, что нет, но...

Отмахнувшись от этой мысли, Протектор подытожил:

– Хорошо, джентльмены, во всяком случае у нас есть план действий. Правда, остался один пунктик, который все еще меня беспокоит.

– Вот как, ваша светлость? – удивился Прествик. – А вот я, признаюсь, никаких подводных камней не вижу. По-моему, Говард мастерски разобрался с нашей проблемой.

– С ней-то он разобрался и вправду мастерски, – признал Бенджамин, – только вот в процессе ее решения создал новую.

– В самом деле?

– В самом деле! – передразнил он.

Собеседники Протектора недоуменно переглянулись, и он злорадно ухмыльнулся:

– Вы как хотите, джентльмены, но я не собираюсь рассказывать матери леди Харрингтон про птичек, пчелок и цветочки!

Глава 5

– Вы хотите, чтобы я... что?

Алисон Харрингтон откинулась в кресле, ее миндалевидные глаза расширились от изумления. Говард Клинкскейлс залился краской – такого с ним не случалось уже много лет. Впервые после того, как МСН показала сцену казни, он увидел, как что-то вытеснило из взгляда Алисон неизбывную печаль, однако Клинкскейлс чувствовал бы себя гораздо лучше, не испытывай он такой неловкости. Ни одному воспитанному грейсонцу никогда не пришло бы в голову заговорить на подобную тему с чужой женой, и он всеми силами отбивался от этой обязанности. Но ничего не вышло, Бенджамин уперся: кто придумал, тот и отдувается – то бишь проводит переговоры с Харрингтонами.

– Я понимаю, миледи, с моей стороны даже затевать такого рода разговор – верх неприличия, – сказал он хриплым от волнения голосом, – но боюсь, это единственный способ избежать политического кризиса. Кроме того, таким образом можно передать Ключ по прямой линии.

– Но...

Достав из кармана ручку, Алисон сунула ее в рот и принялась грызть своими мелкими белыми зубами. Эта дурная привычка, приобретенная ею во время работы в госпитале на Беовульфе, помогала успокоиться и сосредоточиться, что сейчас и требовалось. Она старалась осмыслить неожиданную просьбу объективно и непредвзято.

Ее реакция, по собственной же оценке, оказалась на удивление сложной. Им с Альфредом в конце концов удалось смириться с фактом гибели дочери. Ему, как она догадывалась, это далось труднее, чем ей, но, так или иначе, они смирились. Правда, Алисон не раз жалела о том, что они так и не завели второго ребенка. Причиной тому во многом было ее происхождение. Она родилась на космополитическом (то бишь перенаселенном, самодовольном, разобщенном множеством условностей и каст, застойно благополучном) Беовульфе, где всячески поощрялось ограничение рождаемости. На многодетные семьи там всегда смотрели косо, и хотя на относительно молодом Сфинксе, население которого не достигло и двух миллиардов, дело обстояло иначе, ей трудно было избавиться от привитых в юности предрассудков. А ведь ей всегда хотелось иметь много детей, разве не так? Это было одной из причин, побудивших ее принять предложение Альфреда и перебраться на Сфинкс. Там вроде бы никаких препятствий не осталось, но... То одно мешало, то другое. Все время казалось, что спешить некуда, ведь ее «биологические часы» не остановятся еще лет сто, если не больше.

А ведь будь у них другие дети, им, возможно, удалось бы легче пережить утрату...

Она отбросила эту мысль как пустую и вздорную: дети – это дети, а не полис эмоциональной страховки. Да и вообще, ерунда все это!

Однако сейчас, когда этот вопрос затронул Клинкскейлс, она ощутила... неловкость. Отчасти потому, что глубоко заложенные инстинкты заставляли ее встречать в штыки любую попытку заявить, будто она что-то кому-то «должна». Порой она ставила перед собой очень трудные задачи, какие уж точно не предложил бы ей ни один посторонний, но она не допускала и мысли о том, чтобы подчинить свои решения чужим требованиям. Надо полагать, это тоже пришло из детства: она росла с подсознательным убеждением в том, что весь Беовульф давит на нее, навязывая свои представления, и этому нажиму надо противостоять во что бы то ни стало. Разумом Алисон понимала вздорность инстинктивного протеста, однако старый рефлекс укоренился слишком глубоко и сейчас всколыхнулся с новой силой.

Однако куда сильнее была убежденность в том, что, если они с Альфредом решат завести ребенка именно сейчас, ради разрешения грейсонской политической коллизии и сохранения в роду лена Харрингтон, это станет своего рода предательством по отношению к памяти погибшей дочери. Как будто... как будто она была продуктом серийного производства, который можно легко заменить другим изделием, сошедшим с того же конвейера.

Ощущение было нелепым и нелогичным, но она ничего не могла с ним поделать.

«Кроме того, – подумала Алисон, кисло усмехнувшись и сжав зубами ручку, – стоит принять во внимание и мое отношение к наследственным титулам».

Представление большинства обитателей других планет о Беовульфе сводилось к своеобразию сексуальных обычаев этой планеты – и никому даже в голову не приходило, насколько конформистской является она почти во всех остальных сферах. Свобода выбора, разумеется, существовала, но она была строго ограничена существующими шаблонами. Человек мог стать кем угодно... если только его устремления вписывались в общепринятый список, согласующийся с экономическими и социальными требованиями общества. Проклятием Беовульфа была самодовольная снисходительность, с которой его жители относились ко всем остальным, «отсталым» мирам.

Однако, несмотря на консерватизм и приверженность стабильности, родовой аристократии на Беовульфе не существовало. Общественный строй планеты можно было назвать выборной олигархией или цеховой республикой. Верховная власть принадлежала совету директоров, членов которого избирали советы низшего уровня, представлявшие, в отличие от большинства планет, не жителей определенных территорий, а профессиональные гильдии. Система эта существовала, конечно, не без сбоев, но работала уже почти два тысячелетия.

Будучи воспитанной в этой традиции, Алисон – что неудивительно – воспринимала господствовавший на Мантикоре аристократический строй с некоторым недоумением, но испытала огромное облегчение, поняв, что, монархическое не монархическое, но Звездное Королевство нисколько не ограничивает ее личную свободу, никоим образом не посягает на внутренние устои и не предполагает вмешательства в дела семьи. На протяжении семи с лишним десятилетий Алисон развлекалась, шокируя добропорядочных, степенных сфинксиан, и мало кто из них понимал: она делала это потому, что могла. Имела такую возможность и неоспоримое право. Это на Беовульфе существовало общественное мнение, непогрешимо мудрое, бесконечно терпимое, ведущее всех жителей к идеалу и гарантированному счастью. А в Звездном Королевстве, слава богу, ничего подобного не было. Усвоив это, доктор Харрингтон еще больше полюбила новую родину, однако идея наследования власти и привилегий, пусть даже ограниченных Конституцией, по-прежнему представлялась ей, мягко говоря, дурацкой.

«В конце концов, я же генетик! Уж я-то знаю, насколько случайно выпадают комбинации генов».

И вот, в один прекрасный день, забавная нелепость вдруг перестала быть абстрактной и забавной: Хонор, ее Хонор получила сан землевладельца Харрингтон. Усвоить, что ее дочь каким-то образом превратилась в феодальную правительницу, было не так-то просто. Алисон вообще сомневалась в том, что сможет к этому привыкнуть, однако, видя, как меняется дочь, понимала, что изменения напрямую связаны с ее новыми обязанностями. Хонор относилась к ним со всей полнотой ответственности и уж точно не бросила бы на произвол судьбы своих подданных и ставшую родной планету в разгар политического кризиса, да еще такого, какой только что описал Клинкскейлс.

– Не знаю, что и сказать, – сказала она наконец. – Боюсь, лорд Клинкскейлс, ни о чем таком мы с Альфредом раньше как-то не задумывались.

Она опустила ручку, криво ухмыльнулась при виде оставшихся на пластике вмятин от зубов и снова подняла глаза на регента:

– Нам непросто воспринять мысль о том, что мы пытаемся, каким-то образом ее... заменить, – произнесла она гораздо более мягко.

Клинкскейлс кивнул.

– Я понимаю, миледи. Но никто и не предлагает заменить ее: это невозможно, и не под силу даже вам. Взгляните на мою просьбу иначе: как на способ обеспечить линию наследования лена.

– Хм. – Алисон обнаружила, что снова потянула ручку в рот, отложила ее подальше и покачала головой. – Милорд, но это порождает сразу два вопроса. Первый: справедлив ли такой поступок по отношению к моему племяннику Девону? Не то чтобы он изначально рассчитывал на наследование каких бы то ни было титулов, но Геральдическая коллегия Звездного Королевства уже объявила его наследником титула графа Харрингтон, хотя официальное возведение в достоинство пэра состоится лишь через несколько месяцев. Боюсь, что, приняв ваше предложение, мы тем самым оспорим его право на титул, причем оспорим в пользу еще не родившегося, даже не зачатого ребенка!

Она покачала головой и тяжело вздохнула.

– Буду откровенна, милорд, мы с Альфредом, бог свидетель, очень хотели бы не связываться с такими сложностями. Мы хотели бы, чтобы дети, если они у нас будут, появились на свет потому, что мы хотим этого, хотим ради них самих, а не ради политической ниши, которую кто-то из них «должен» заполнить! И, честно говоря, в известном смысле меня даже возмущает, что столь интимный вопрос касается не только нас... и обсуждается множеством посторонних людей.

Она умолкла, задумалась, но спустя несколько мгновений встрепенулась и тяжело вздохнула.

– Видите ли, есть более важная проблема, чем моя реакция или последствия нашего решения для Девона, и тут нам с Альфредом придется серьезно поразмыслить...

– Что вы имеете в виду, миледи? – мягко спросил Клинкскейлс, поскольку она, не договорив, замолчала.

– Справедливо ли это по отношению к ребенку? Имеем ли мы с мужем право дать жизнь человеческому существу, которое не сможет выбрать себе судьбу, ибо какое-то правительство или правитель – да хоть бы и мы сами, помоги нам Боже, – решили все за него, причем еще до зачатия. Моя дочь приняла сан землевладельца, сделав осознанный выбор, но как можем мы с Альфредом навязывать тот же выбор еще не родившемуся человеку? И что скажет этот человек, когда поймет, как мы с ним поступили... и почему? А если он решит, что для нас главным был политический расчет – а не любовь к нему или к ней самой?

Несколько секунд Клинкскейлс молча обдумывал услышанное, после чего тихонько вздохнул.

– Боюсь, миледи, – сказал он, – мне и в голову не приходило взглянуть на проблему с такой точки зрения. Впрочем, по моему глубокому убеждению, ни один грейсонец до такого не додумается. На протяжении многих веков нам приходилось бороться за выживание, что и породило клановую структуру нашего общества. Ту самую, которой определяется наше отношение к вопросам кровного родства, семьи и наследования. Так или иначе, это неотъемлемый элемент нашей самоидентификации, без которой мы не существуем как народ. Я знавал примеры браков, заключавшихся именно с целью произвести на свет наследника того или иного лена, и детей, зачатых и рожденных для того, чтобы воспринять в будущем бремя власти. Замечу, что до не столь уж давнего времени – все изменилось лишь девять лет назад – владеть ленами у нас могли только мужчины. Однако дети всегда оставались для нас драгоценнейшими из даров Утешителя. Грейсонцам, миледи, это ясно, как никому другому. И дети, которых искренне любят и лелеют, вырастают без каких-либо терзаний по поводу того, что их появление на свет было обусловлено политическими и династическими соображениями.

– Да, но... – порывалась возразить Алисон, однако Клинкскейлс остановил ее, мягко покачав головой.

– Миледи, – тихо сказал он, – я знал вашу дочь, и всякий, кому выпало знать ее так же хорошо, как мне, знал также, что за все свою жизнь она ни на мгновение не усомнилась ни в своей любви к вам, ни в вашей любви к ней. И лично для меня это служит убедительным доводом в пользу вашей способности воспитать и другого ребенка, который будет ощущать себя столь же ценимым и нужным. И я прошу, не позволяйте вашей печали и растерянности заставить вас усомниться в себе в этом глубинном смысле.

Алисон моргнула, почувствовав жжение в глазах. Губы ее дрогнули.

«Боже правый, – с изумлением подумала она, – а ведь когда мы познакомились, я считала этого человека живым ископаемым. Реликтом того времени, когда волосатые самцы ходили, опираясь на костяшки передних конечностей, и лупили себя кулачищами в грудь, издавая торжествующий рев».

Теперь она увидела его совсем по-другому и ощутила укол стыда за недавнее пренебрежение, однако гораздо сильнее ее изумили деликатность и проницательность старика. В немногих словах он исчерпывающе раскрыл перед ней вздорность ее же собственных опасений. Она все еще сомневалась в том, что им с Альфредом следует согласиться с обязательством произвести на свет наследника Ключа Харрингтон, но вот в том, что они смогут взрастить и воспитать его с такой же любовью и радостью, как и Хонор, сомнений не осталось ни малейших.

«Правда, остается еще одна маленькая деталь, – подумала Алисон, – фактор, на который я натолкнулась, работая с генным проектом, и о котором Клинкскейлс знать не может. Интересно, что скажут он и Протектор Бенджамин, когда – если – я сообщу им эту новость!»

Отбросив эту мысль, доктор Харрингтон встряхнулась и поднялась из-за письменного стола. Тут же встал и Клинкскейлс.

– Я обдумаю вашу просьбу, милорд, – с улыбкой сказала она. – Вы, разумеется, понимаете, что нам с Альфредом потребуется некоторое время на размышление, но мы, обещаю, отнесемся к этому со всей серьезностью.

Она протянула руку, и Клинкскейлс, следуя грейсонской традиции, поцеловал ее.

– Спасибо, миледи, – тихо сказал он. – Это все, о чем я осмелился бы просить вас и вашего мужа. Да поможет вам Испытующий принять верное решение.

– Элли, я прямо не знаю...

Альфред Харрингтон возвышался над своей крошечной супругой, как гора. Он был на четыре сантиметра выше своей отнюдь не маленькой дочери, а мощный скелет и могучие мускулы как раз приличествовали человеку, который родился и вырос на планете с тяготением на десять процентов выше беовульфского. Однако известие о смерти дочери оказало на него воздействие более сокрушительное, нежели на его внешне хрупкую супругу. Он сильно сдал. Лишь в последнее время он начал приходить в себя, процесс был мучительным и обещал затянуться надолго. Сейчас Альфред опустился рядом с женой на изысканную дворцовую кушетку и обнял Алисон правой рукой.

– Я обещала Клинкскейлсу, что мы с тобой об этом подумаем, – сказала она мужу, поднимая лицо и подставляя губы для поцелуя.

«Больше – не обязательно значит лучше, – мимолетно подумал Алисон, прижимаясь щекой к его широкой груди, – но коль речь заходит об объятиях, с этим можно и поспорить». Древесные коты Нельсон и Саманта тут же запрыгнули на кушетку поближе к супругам. За Самантой немедля последовал Язон, самый бесстрашный и любопытный из ее детей. Еще по-детски неуклюжий, он вспрыгнул на свободную руку Алисон и принялся топтаться, устраиваясь поудобнее. Саманта, усевшись на четыре задние лапы и обернув хвост вокруг них, оглаживала передними лапами свои великолепные бакенбарды, не отводя глаз от котенка. Нельсон бесцеремонно развалился на коленях у Альфреда.

Хмыкнув, Альфред откинулся назад. Его рассеянный взгляд был обращен к Язону, рука ласково трепала Нельсона за уши, губы в задумчивости сжались. Кот распластался на коленях, издавая низкое, умиротворенное урчание. Спустя несколько секунд Альфред покачал головой.

– Знаешь, а ведь если мы захотим когда бы то ни было заиметь еще детей, от этого нам все равно не уйти, Элли.

Жена подняла голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, и он пожал плечами.

– Эти дети, они ведь будут братьями или сестрами Хонор. – Впервые за долгое время ему удалось выговорить имя умершей дочери почти без дрожи в голосе. – А стало быть, проблема наследования рано или поздно возникнет снова. Вне зависимости от нашего желания.

– Знаю, – вздохнула Алисон.

Язон тем временем полностью завладел рукой женщины, обхватив ее всеми тремя парами конечностей и обвив, вдобавок, цепким хвостом запястье. Она покатала его по кушетке на спинке, и он заурчал от удовольствия.

– Знаю, просто раньше я об этом не задумывалась.

Альфред покивал головой, и она снова вздохнула.

– Собственно, династическое наследование – это вовсе не то, над чем следует ломать голову порядочной девушке с Беовульфа.

– К худу ли, к добру ли, но я верю в то, что ты мне сказала, – сказал он, проведя пальцем по кончику ее носа, и в груди его громыхнул слишком редкий в последнее время басовитый смешок.

– И я сказала именно то, что думала – тогда! – задорно воскликнула она. – И ты, между прочим, обещал мне ровно то же самое.

– И тоже от всего сердца, – со вздохом сказал он, медленно гладя левой рукой пушистую спину Нельсона. – Ну что ж, так или иначе жизнь продолжается, если это настоящая жизнь, а не дурная книга или скверная пьеса для голотеатра. Мы с тобой всегда мечтали нарожать много детей, так что настоящая проблема не в том, позволим ли мы династическим соображениям диктовать нам поступки, а как раз наоборот: не заставят ли нас эти высокие соображения отказаться от того, чего мы хотели задолго до всяких просьб и независимо от всякой политики.

– Верно.

Правой рукой Альфред погладил ее шелковистые черные волосы. Она выгнула спину, мурлыкнула, как могла бы мурлыкнуть довольная древесная кошка, и он снова коротко рассмеялся. Но тут ее улыбка вдруг поблекла.

– Ты ведь понимаешь, что результаты моего генетического исследования существенно усложнят ситуацию?

– Не вижу, с какой бы стати, – возразил муж. – Ты лично не имела к этому никакого отношения: тебе лишь удалось обнаружить то, что уже существовало.

– Любимый, у некоторых народов в ходу скверный обычай – казнить гонца, доставившего дурную весть. Напомню тебе, на Грейсоне очень сильны позиции религии, и я, учитывая изначальное отношение Церкви Освобожденного Человечества к науке как таковой, серьезно опасаюсь, что местные жители воспримут мое открытие отнюдь не так спокойно, как мы с тобой.

– Ну что ж, это будет не первый случай, когда представитель семейства Харрингтон поставит их на уши, – парировал он. – Пора бы им к этому привыкнуть. А не успели так пусть, черт возьми, привыкают, если уж им так хочется повесить ключ землевладельца на шею еще одного нашего ребенка.

– Бог мой, до чего ты грозен! – фыркнула Алисон.

Муж шутливо оскалил зубы, и она рассмеялась. Это было счастье – видеть, что он снова может шутить, что окаменевший от горя безумец вновь превращается в того сильного, ироничного и остроумного человека, которого она любила более шестидесяти стандартных лет. Ей даже захотелось поделиться с ним своей радостью, но это, пожалуй, было бы преждевременно. Поэтому Алисон ограничилась тем, что с легким вздохом уткнулась в его широкую грудь и сосредоточилась на возне с Язоном.

– Знаешь, – сказал, помолчав, Альфред, – что тебе действительно следует сделать? Обсудить реальное положение дел с кем-нибудь из местных. С человеком, которого ты находишь здравомыслящим и заслуживающим доверия и который мог бы дать тебе объективный и непредвзятый прогноз, как отнесутся грейсонцы к твоему открытию.

– Мысль, конечно, интересная, – не без иронии откликнулась она, – только вот кого именно ты имеешь в виду? У лорда Клинкскейлса и без того голова идет кругом, а Миранда... – Алисон покачала головой. – Миранда – славная девушка, но она была слишком близка с Хонор, а теперь слишком сблизилась с нами. Ее ответ, пусть совершенно непроизвольно, даже вопреки желанию, будет продиктован ее отношением ко мне. В том случае, разумеется, если она не отвергнет мои слова целиком по религиозным соображениям.

– Тем не менее ты считаешь, что этого не случится, – уверенно заявил Альфред.

– Верно, – согласилась Алисон. – С другой стороны, в жизни своей я ошибалась крайне редко и вовсе не хочу, чтобы этот случай стал исключением из правила.

– Понимаю.

Альфред стал тормошить Нельсона и вдруг рассмеялся: Саманта, не иначе как решив, что мужчинам уделяется слишком много внимания, вклинилась в крохотную щель между супругами Харрингтон, расширила ее с помощью когтей и забарабанила лапой по бедру Алисон. Кошка угомонилась только тогда, когда рука, которую не успел заграбастать котенок, принялась ласкать его маму.

А тем временем смех Альфреда превратился в задумчивое молчание. Алисон подняла на него вопросительный взгляд, и он пояснил:

– Знаешь, похоже, у меня появилась идея.

– Какая?

– Тебя ведь больше всего беспокоит религиозный аспект? Точнее, как отреагируют наиболее консервативные церковные круги?

Она кивнула, и он пожал плечами.

– В таком случае не стоит ли обратиться сразу на самый верх? Со слов Мака я понял, что на следующей неделе к нам в Харрингтон пожалует сам преподобный Салливан.

– Преп...

Алисон задумалась, нахмурила брови.

– Я и сама об этом подумывала, так, мельком, – призналась она чуть погодя. – Но... струсила. Мне кажется, Салливан... он такой суровый и непреклонный, совсем не такой, как преподобный Хэнкс. А вдруг он окажется узколобым тираном? Что, если он попытается заставить меня прекратить исследования?

– А что, если все твои опасения высосаны из пальца? – возразил Альфред. – Согласен, Салливан совсем не такой, каким описывала нам Хонор преподобного Хэнкса, во всяком случае в публичных проявлениях. Но, насколько мой скромный опыт знакомства с этой планетой позволяет судить о ее жителях, Ризница не избрала бы Первым старейшиной дурака или фанатика. К тому же разве Хонор не рассказывала нам, что именно Хэнкс способствовал избранию Салливана Вторым старейшиной и готовил его себе в преемники?

Алисон снова согласилась. Альфред повел плечами.

– Следовательно, я уверен, он, скорее всего, поймет тебя правильно и отреагирует как разумный человек. А если этого все же не произойдет, тебе в любом случае придется пройти по этому мостику. Я имею в виду вот что: допустим, произойдет маловероятное и он попытается прикрыть твои исследования. Разве ты подчинишься и не станешь публиковать результаты?

Алисон покачала головой.

– Ну так в чем же дело? Почему бы не выяснить его позицию заранее? И потом, если ты обратишься к нему первому, у тебя появится возможность заручиться его активной поддержкой в, мягко говоря, двусмысленной ситуации. Каждый грейсонец по отдельности вправе трактовать ее по-своему, но решающее значение будет иметь официальная позиция Церкви. И уж едва ли кто-нибудь на всей планете может знать, какую позицию займет Церковь, лучше, чем он.

– Как ни крути, ты прав, – согласилась Алисон. Она задумалась, затем решительно кивнула, коснувшись лбом груди мужа. – Наверное, прав. Ты всегда лучше меня разбирался в иерархических структурах.

– После стольких лет на службе в Королевском флоте – немудрено, любовь моя, – наставительно сказал он, улыбнувшись. – Одно из двух: или ты усваиваешь, как работает система, или заканчиваешь карьеру не врачом, а пациентом.

– Да-а? Вот оно что! А я-то думала, все дело в том, что ты вырос в отсталом авторитарном аристократическом феодальном обществе.

– Полностью противоположном стратифицированному, конформистскому, распутному и похотливому социуму сенсуалистов, который вскормил тебя, не так ли? – самым нежным тоном осведомился он.

– Именно так! – с энтузиазмом подтвердила Алисон. В этот момент прозвучал мелодичный гонг, и она со вздохом отстранилась. – Сигнал к обеду. А я, наверное, похожа черт знает на кого.

– Ну, вряд ли черт это знает, – заверил Альфред жену после придирчивого осмотра.

– Теперь Марк с Мирандой наверняка догадаются, что прервали нас в самый неподходящий момент. В следующий раз, Альфред, ты просто обязан проявить больше инициативы. У меня, знаешь ли, есть определенная репутация, которую надо поддерживать.

Когда спустя пару минут они вошли в столовую, ее муж все еще тихонько посмеивался.

Глава 6

– Благодарю вас, преподобный, за то, что вы согласились принять меня без промедления.

– Поверьте, леди Харрингтон, ваша просьба о встрече меня очень обрадовала. Мы, служители Церкви, полностью осознаем важность вашей работы и необходимость сотрудничества.

Лысый мужчина, чью физиономию украшал крючковатый нос (преподобный отец, Первый старейшина Церкви Освобожденного Человечества), деловито продел маленькую ручку Алисон себе под локоть и повел гостью через просторный кабинет. Они находились на третьем этаже собора Харрингтон, в котором, как и в любом другом соборе Грейсона, имелись помещения, специально предназначавшиеся для работы и отдыха преподобного во время его пастырских посещений лена. Усадив гостью в одно из кресел, стоявших по обе стороны полированного кофейного столика, расположенного неподалеку от огромного письменного стола, Салливан собственноручно налил ей чаю. Над серебряным чайником, поблескивающим в свете падавших через огромные, в стену размером, окна лучей, поднимался пар, и Алисон с удивлением раздула ноздри, узнав неповторимый аромат «Солнечной плантации № 7». Удивляться было чему: Салливан не только заранее выяснил, что она предпочитает зеленый чай, но еще и раздобыл ее любимый сорт, считавшийся дорогим даже в Звездном Королевстве и, как она с сожалением успела выяснить, очень редко завозившийся на Грейсон.

– Вам с сахаром, леди Харрингтон? – осведомился Салливан.

Алисон позволила себе улыбнуться. Раз уж он (или кто-то из его сотрудников) не пожалел усилий, чтобы выяснить, какой чай она любит, то и про сахар он, несомненно, знал в точности.

– Да, преподобный, спасибо. Два кусочка.

– Прошу, миледи.

– Он опустил сахар в горячую жидкость, аккуратно размешал и подал ей чашку на блюдце.

– Заверяю вас, миледи: концентрация тяжелых металлов в чае и сахаре не выше той, к какой вы привыкли у себя в Звездном Королевстве.

– Благодарю вас, – ответила гостья.

Она подождала, пока он нальет чашку и себе, и только после этого отпила глоток.

– М-м-м... Восхитительно!

При виде ее искреннего восторга священнослужитель расплылся в широкой улыбке.

Доктор Харрингтон эту улыбку хорошо знала, поскольку постоянно видела ее на самых разных лицах в течение всей своей долгой жизни. Очень многие мужчины получали удовольствие, доставляя удовольствие ей (черт побери, попробовали бы они его не получить!), и все же реакция Салливана ее слегка удивила. Она давно уяснила, что по части галантности мужчины Грейсона могут дать фору обитателям всех миров Альянса, и это не мешало многим из них оставаться чопорными и держаться по отношению к собеседницам покровительственно и снисходительно. Алисон с легкостью ставила на место любого воображалу, и до сих пор ей не приходилось давать окорот кому-либо из местных уроженцев более одного раза. С другой стороны, большую часть проведенного на Грейсоне времени она не покидала лен Харрингтон, считавшийся оплотом «современных и прогрессивных» общественных взглядов. Ну а с духовным вождем планеты, за вычетом его официального участия в церемонии погребения Хонор, ей довелось встретиться впервые.

Таким образом, Алисон не имела возможности составить собственное представление об этом человеке, однако рассказы Миранды (и письма Хонор) характеризовали его как сторонника более консервативных воззрений, по сравнению с его предшественником, преподобным Хэнксом. Разумеется, никто не дерзнул бы утверждать, будто он в качестве главы Церкви не оказывает должной поддержки реформам Протектора, однако на личном уровне он считался куда менее ревностным их приверженцем, чем, например, Говард Клинкскейлс. Доктор Харрингтон полагала, что его консерватизм должен выражаться если не в неприязненном, то, во всяком случае, в прохладном отношении к женщинам, добившимся выдающихся профессиональных успехов и высокого общественного положения. Даже грейсонские врачи, из тех, кто придерживался более консервативных взглядов, как правило, чувствовали себя в ее обществе неуютно. А преподобный, как оказалось, вовсе не был упертым и вел себя вполне непринужденно. И тем не менее она ожидала, что духовный глава Церкви Освобожденного Человечества окажется более... аскетом?

Алисон задумалась, подходит ли это определение. Пожалуй, оно было не совсем точным, но лучшего на ум не пришло.

Так или иначе, Салливан предстал перед ней совсем не таким, каким она его вообразила. Преподобный явно оценил ее привлекательность по достоинству, причем нисколько этого не скрывал. Алисон знала, что он женат – трижды, по обычаю Грейсона – и даже не помыслит о том, чтобы зайти дальше добродушного флирта, однако она никак не ожидала встретить в его лице человека столь жизнелюбивого и «земного».

«Возможно, все объясняется очень просто, – подумала она. – Хонор, – вспомнив о дочери, Алисон ощутила укол боли, однако не прервала ход размышлений, – просто этого не заметила. Бог, конечно, любил мою девочку, но Вселенной пришлось заехать ей кирпичом между глаз, чтобы она осознала наличие в мире существ противоположного пола». В отличие от дочери, доктор Харрингтон прекрасно понимала, что, при всей своей церемонной учтивости и приверженности многочисленным условностям, твердо диктовавшим рамки обращения с чужими женами, здешние скромники – люди ничуть не менее «земные» (удачное определение вызвало у нее смешок), чем ее университетский секс-советник на Беовульфе. Чтобы убедиться в этом, достаточно сунуть нос в ближайший первоклассный магазин дамского белья. Воспитание воспитанием, но мужчина всегда остается мужчиной.

Кстати, это вполне объясняло, почему Салливан проявляет откровенную симпатию к ней. Женщины, похожие на Хонор, наверняка вызывали в нем чувство неловкости, не столько потому, что узурпировали традиционно «мужскую» роль, сколько потому, что сама излучаемая ими аура воспринималась как нечто абсолютно чуждое. Грейсонцам еще только предстояло освоить новый комплекс социальных раздражителей и ответов на них, и, возможно, многие так и не научатся правильным ответам, даже если привыкнут распознавать новые сигналы. А вот блеск в глазах Алисон преподобный распознал безошибочно. И в этой ситуации он чувствовал себя как рыба в воде – до тех пор, пока они придерживались грейсонских правил поведения.

«Совсем неплохо», – сказала себе Алисон, отпив еще чаю. Поразмыслив, она решила изменить свою стратегию и преподнести неприятную новость несколько иначе, чем планировала изначально.

Прежняя уверенность в нетерпимости и суровости Преподобного, основанная исключительно на поверхностных впечатлениях, заставила Алисон приписать Салливану и ограниченность, а это было явной ошибкой. Возможно, он и вправду проявлял нетерпимость по отношению к дуракам и невеждам однако в глазах его светился живой ум, а готовность вести непринужденную беседу позволяла надеяться на понимание и тогда, когда разговор приобретет серьезный оборот.

Мысленно покивав, Алисон поставила чашку на блюдце, взяла стоявший у ножки кресла небольшой портфель и положила себе на колени.

– Я понимаю, преподобный, насколько насыщен ваш график и как нелегко было вам выделить время для встречи со мной без предварительной договоренности, поэтому, с вашего позволения, я хотела бы сразу перейти к делу, которое и побудило меня просить вас об аудиенции.

– Да, служба Отеческой Церкви оставляет мало свободного времени, – отозвался Салливан, – однако поверьте мне, ни одна минута, проведенная в вашем обществе, не может считаться потраченной зря.

– Боже мой! – воскликнула Алисон, и на ее щеках появились соблазнительные ямочки. – Как бы я хотела, чтобы Звездное Королевство импортировало хоть чуточку грейсонского умения одарять дам комплиментами.

– О, это едва ли достаточное возмещение за то, что вы находитесь здесь. Ваше Королевство приобрело бы лишь умение восхищаться красотой и очарованием, тогда как мы наслаждаемся счастьем видеть в вашем лице живое воплощение этих качеств.

Алисон польщенно рассмеялась, что, впрочем, не помешало ей перейти к делу. Открыв портфель, она достала портативный проектор и подключила к своему электронному блокноту. Галантная улыбка на лице Салливана уступила место деловой сосредоточенности.

– Должна признаться, преподобный отец, – сказала Алисон абсолютно серьезным тоном, – что я собиралась на эту встречу не без боязни. Как вы знаете, на протяжении последних шести стандартных месяцев я работала над расшифровкой грейсонского генома. В ходе исследований я натолкнулась на факты, способные вызвать у некоторых ваших соотечественников... беспокойство.

Кустистые брови Первого старейшины сдвинулись, и она глубоко вздохнула.

– Могу я полюбопытствовать, преподобный отец, насколько хорошо знакома вам генетическая история вашей планеты?

– Думаю, не больше, чем любому другому обыкновенному человеку, – ответил он после недолгого раздумья. – Конечно, наша наука отстала от вашей на несколько столетий, однако мы с самого Основания прекрасно сознавали опасность близкородственных браков и необходимость ведения медицинских родословных. Но сомневаюсь, чтобы я располагал чем-то большим, нежели соответствующая обычным брачным требованиям генеалогическая информация о здоровье моих предков и предков моих жен.

Он умолк, однако оставшийся невысказанным вопрос повис между ними в воздухе.

– Хорошо, преподобный. Я попробую объяснить все как можно проще, избегая, по возможности, сугубо профессиональных подробностей. Однако сделать это лучше с помощью наглядной демонстрации.

Она нажала кнопку проектора, и в воздухе над столом возникло голографическое изображение хромосомы: не подлинное увеличенное воспроизведение, а ее детальная схема, как в учебнике. Глаза Салливана засверкали от любопытства: он понимал, что видит перед собой чертеж – во всяком случае, черновой чертеж – человеческой жизни. Алисон ввела дополнительную команду и выделила часть хромосомы, существенно увеличив ее.

– Это участок цепи ДНК из так называемой седьмой хромосомы, – пояснила она, нажала несколько клавиш, и курсор замерцал, указывая определенную точку схемы. – Здесь находится ген, давно и не с лучшей стороны известный медицинской науке. Одна-единственная затрагивающая этот участок мутация вызывает болезнь, известную как cystic fibrosis. Болезнь коренным образом изменяет секреторную функцию легких и поджелудочной железы.

Доктор Харрингтон не упомянула о том, что на планетах с развитой медицинской наукой эту патологию искоренили в незапамятные времена, а на Грейсоне, к сожалению, она давала о себе знать и по сей день.

– Это мне понятно, – кивнул Салливан. – Но почему вы мне об этом рассказываете, миледи?

– Причина заключается в том, – ответила доктор Харрингтон, – что проведенные исследования привели меня к определенному выводу. Есть основания предполагать, что этот участок генетического кода вашего народа представляет собой результат сознательного вмешательства, произведенного более тысячи лет назад.

– Вмешательства?

Салливан напряженно выпрямился.

– Именно, ваша светлость. Вмешательства, произведенного методами генной инженерии. Иными словами, вы и ваш народ генетически модифицированы.

Она ожидала взрыва, но его не последовало. Несколько мгновений Салливан молча смотрел на собеседницу, потом откинулся в кресле, взял со стола чашку и сделал большой глоток. Алисон не могла с уверенностью сказать, тянет ли он время, чтобы собраться с мыслями, либо просто старается разрядить напряжение. Через некоторое время он поставил чашку на блюдце и, склонив голову на бок, сказал:

– Прошу вас, продолжайте.

Голос его прозвучал так спокойно, что эта невозмутимость едва не вызвала у доктора Харрингтон приступ раздражения. Выдержав паузу, она пролистала несколько экранов текста, подготовленного специально для того, чтобы успокоить собеседника. Он в этом явно не нуждался.

– Помимо собственных лабораторных исследований, – заговорила она после паузы, – я тщательно ознакомилась вашими базами данных...

«Что, – подумала она, – потребовало бы куда меньших усилий, имей я возможность подключить домашний компьютер к библиотечной сети».

– Мне удалось отыскать истории болезни, относящиеся ко времени Основания колонии, косвенно подтверждающие лабораторные результаты. К сожалению, невзирая на множество ценной информации, включая выписки из индивидуальных историй болезни значительного числа колонистов, никаких сведений по волнующим меня вопросам я обнаружить не смогла.

Она встретилась взглядом с преподобным и откровенно – с большей откровенностью, чем собиралась, – сказала:

– И это является одной из причин моей озабоченности.

– Вы полагаете, эта информация была запрещена? – спросил Салливан и хохотнул, видя ее неприкрытое удивление. – Миледи, при всей вашей откровенности вы были крайне осторожны в выборе слов. Неужели вы и вправду думали, что необходимо быть, как там говорят у вас на Мантикоре: гиперфизиком, чтобы догадаться о причине вашего беспокойства. – Он укоризненно покачал головой. – Могу сказать одно: я нахожу возможным и даже весьма вероятным, что служители Церкви предприняли в прошлом определенные усилия, чтобы скрыть информацию о... неприятных фактах нашей истории, но, если так, они сделали это по собственному суетному умышлению, без одобрения Церкви. И Испытующего.

Брови Алисон невольно поднялись, и ее собеседник снова отреагировал смешком.

– Миледи, мы верим, что Господь призывает нас к испытанию земной жизнью. Он требует от каждого испытывать себя, свою веру и свое видение мира по мере нашего роста и созревания в Его любви. Как можем мы следовать его завету и какую ценность имеют наши испытания, если сама основа их искажена, причем волею Отеческой Церкви?

– Я... не рассматривала проблему в такой плоскости, ваша светлость, – медленно проговорила Алисон.

На сей раз Преподобный громко расхохотался.

– Нет, миледи, в этом отношении вы проявили лучшее понимание нашего менталитета, чем большинство других иностранцев. Но следует учесть, что при всей нашей религиозности и исконной согласованности образа жизни с верой саму веру мы считаем делом глубоко личным и права вмешиваться в индивидуальную духовную жизнь не признаем ни за землевладельцем, ни за Протектором, ни даже за Первым старейшиной вкупе со всей Ризницей. Это становой хребет нашей веры, поддержание каковой никогда не было легким делом. Что и справедливо, ибо Господь никогда не обещал нам сделать испытание легким. Однако в силу признания нами индивидуальной автономности веры мы, при всей фундаментальной общности наших воззрений, вели немало жарких, даже ожесточенных богословских и философских дискуссий. По моему мнению, это лишь укрепило религию, ибо в спорах рождается истина, однако воспоминания о временах разногласий заставляют кое-кого настороженно относиться к любым переменам в жизни как Церкви, так и общества в целом. Скажу откровенно, иные из нынешних преобразований, или, во всяком случае, темпы их проведения, смущают и меня. Однако даже священники Отеческой Церкви – или, возможно, прежде всего священники Отеческой Церкви – не должны подавлять сознание своей паствы. Точно так же нам не пристало скрывать какое-либо знание, как бы ни опасались мы за последствия его распространения. Итак, миледи, прошу вас продолжить рассказ. Возможно, что-то будет понято мною не до конца, а что-то воспринято с огорчением, но как чадо Испытующего и Отеческой Церкви я обязан выслушать любую весть, попытаться постичь ее суть... и не винить ни в чем вестника.

– Да, преподобный отец.

Алисон встряхнулась и вновь вернулась к голограмме.

– Насколько мне удалось установить, преподобный, среди медиков, прибывших сюда с первой группой поселенцев, имелся, по меньшей мере, один выдающийся генетик. Возможно, их было несколько, но исключительные способности и познания, учитывая, сколь скудными техническими возможностями располагала эта группа, не вызывают сомнения. Учитывая тот факт, что для модификации генома им приходилось использовать не нынешнюю нанотехнологию, а грубый с современной точки зрения метод внедрения посредством вирусов, их, или его, достижения следует признать замечательными.

– Должен сказать, миледи, – вставил Салливан, – я удивлен услышанным в меньшей степени, чем вы, наверное, ожидали. Первые последователи святого Остина были противниками многих технических достижений, полагая, что именно техника отвратила людей от образа жизни, предписанного Всевышним. Однако их неприятие не распространялось на науки о жизни: всякие достижения в этой области признаны даром любящего Отца своим чадам, и они всячески стремились к укоренению на Грейсоне как можно большего числа подобных даров. Что, бесспорно, и спасло наших предков, когда выяснилось, в какой мир они попали.

– Однако, преподобный, информация об этих самых «дарах» полностью удалена изо всех файлов, – усмехнулась Алисон. – Взявшись за изучение вашей медицинской истории, мы, признаться, поначалу дивились тому, как вообще смогла выжить ваша колония. При такой концентрации тяжелых металлов полное вырождение должно было наступить через два-три поколения, однако ваши предки непостижимым образом сумели адаптироваться к практически несовместимым с жизнью условиям. Мы терялись в догадках, каким образом приспособление могло осуществиться в столь короткие сроки. Но теперь, мне кажется, я знаю ответ.

Она глотнула чаю, закинула ногу на ногу и, не выпуская из рук тоненькую фарфоровую чашку, продолжила:

– Тяжелые металлы, преподобный, поступают в организм через дыхательные пути и пищеварительный тракт. Именно по этой причине вы ведете постоянную борьбу за очистку воздуха и обеззараживание почвенных субстратов, предназначенных для выращивания сельскохозяйственных культур.

Очевидно, тот, кто задумал это, – она указала подбородком на голографическое изображение, – решил встроить биологические фильтры прямо в ваши тела, модифицировав слизистые оболочки дыхательных и пищеварительных путей. Ваши секреторные белки существенно отличаются, скажем, от моих. Они способны «связывать» металлы, во всяком случае значительную их часть, благодаря чему яд не накапливается в тканях, а удаляется из организма со слюной, мокротами и прочими выделениями. Разумеется, это не устраняет опасность полностью, однако объясняет, почему грейсонцы менее восприимчивы к воздействию тяжелых металлов и радиации, чем жители других миров. До самого недавнего времени мы, учитывая уровень технического развития ваших предков и их, хм, специфическое отношение к прогрессу, рассматривали этот феномен как проявление естественной адаптивной эволюции, хотя никто не понимал, как это могло случиться так быстро.

– Но теперь вам ясно, что процесс не был естественным, – спокойно сказал Салливан.

– Да, преподобный. Мне удалось выявить встроившиеся в хромосому фрагменты риновируса в районе гена ответственного за cystic fibrosis, и я беру на себя смелость утверждать, что они попали туда не случайно. Учитывая, что ваши предки, в силу необходимости фильтровать воздух, жили в тесных, перенаселенных жилищах, для распространения мутации требовалось всего лишь распылить соответствующий штамм. А причина, по которой операция была проведена в тайне, возможно, абсолютно чиста: организаторы не хотели возбуждать в народе тщетные надежды, опасаясь вполне возможной неудачи. И... иных осложнений.

– Не могу не согласиться с тем, что «иные осложнения» были отнюдь не исключены, – тихо произнес Салливан. – Признаюсь, невзирая на высказанное мной в нашей беседе суждение, касающееся неприемлемости для Церкви утаивания истины, не все иерархи в нашей истории придерживались той же позиции, и иные свободолюбивые мыслители прошлого могли с полным правом посетовать на... определенное давление. По правде сказать, среди основателей нашей колонии были самые настоящие фанатики. Да что говорить об основателях: нашлись ведь безумцы, затеявшие гражданскую войну всего четыреста лет назад. А ведь испытания и того времени, и наших дней не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю первых поселенцев. Не исключено, что Старейшины дней Основания опасались, что кое-кто из паствы отвергнет модификацию организмов, их собственных и их потомков.

– Вам виднее, преподобный, – пожала плечами Алисон. – Так или иначе, этот вирус стал своего рода биологическим оружием в войне с враждебной средой: он должен был изменить генетический код вашего народа, чтобы дать ему шанс выжить. Метод, надо признаться, был использован простой и грубый, даже по меркам тогдашней биотехнологии.

Салливан нахмурился, и Алисон торопливо пояснила:

– Я говорю это не в порядке порицания, преподобный. Никоим образом! Организатор этой «вирусной интервенции» работал в крайне сложных обстоятельствах и, учитывая крайнюю ограниченность его ресурсов, справился со своей задачей блестяще. Но я полагаю, что поспешность в сочетании с весьма скромным техническим оснащением привела к тому, что произведенные генетические манипуляции повлекли за собой и другие, незапланированные изменения, которые остались незамеченными.

– Незапланированные? – Салливан задумчиво сдвинул брови.

– Уверена, именно так и было. Видите ли, задумавший произвести мутацию должен был сделать ее наследуемой: простое соматическое изменение не имело смысла, ибо действие риновируса было бы ограничено единственным поколением, подвергнутым обработке, и с его смертью прекратилось бы навсегда. Следовательно, неведомый нам генетик должен был добиться инфильтрации вируса не только в слизистые, но и, главное, в половые клетки: только тогда приобретенные свойства могли передаться следующим поколениям. Нечто подобное происходит, например, с вирусом свинки: он инфицирует слюнные железы, но порой поражает семенники и яичник, чем, к слову, в некоторых случаях объясняется мужское бесплодие.

Салливан понимающе кивнул, и Алисон мысленно улыбнулась. Похоже, тематика беседы священнослужителя ничуть не смущала. Тот факт, что слишком много младенцев мужского пола появлялось на свет мертвыми, заставлял жителей Грейсона относиться к беременности и родам куда более ревностно, чем привыкли уроженцы более благополучных миров.

«Пожалуй, грейсонские мужчины вовлечены в процесс деторождения так же глубоко, как и женщины, – подумала доктор Харрингтон, но тут же поправилась: – За одним исключением».

– Они вынуждены были сделать это, чтобы необходимое адаптивное изменение стало частью планетарного генома, – продолжила она. – Так и произошло, но побочным результатом стала нежелательная мутация. Произведенное вмешательство повлекло за собой закрепление в потомстве тринуклеотидного повторения в одной из икс-хромосом. Ничего страшного могло и не случиться, но это, в свою очередь, оказало воздействие на один из АГГ-кодонов.

Выражение лица Салливана заставило ее вспомнить, что ее собеседник все же не биолог и не врач.

– Я имею в виду последовательность аденин-гуанин-гуанин, – пояснила она. – Она действует как своего рода замок, не допускающий бессмысленного повторения всех остальных нуклеотидных последовательностей.

Салливан кивнул. Не столько в знак понимания, сколько побуждая ее продолжить. Алисон ввела новую команду и голограмма изменилась: теперь она представляла собой объемное изображение цепи нуклеотидов, состоявшей из повторяющихся в различных комбинациях букв «А», «Ц», «Г» и «Т», выделенных каждая своим цветом. Потом на глазах Салливана изображение увеличилось, так что стал виден один-единственный участок: две трехбуквенные группы «ЦГГ» (желтый, зеленый, зеленый), разделенные комбинацией «АГГ» (красный, зеленый, зеленый).

– Изменение, по существу, незначительное, – объяснила Алисон преподобному. – Вот здесь, – она коснулась клавиши, чтобы высветить сочетание «АГГ», – аденин мутировал в цитозин, – (нажатие другой кнопки заставило красную букву А превратиться в желтую Ц, и правая группа из трех букв развернулась в длинную цепь, где эта комбинация многократно повторялась), – что дезактивировало блок и сделало возможным патологическое умножение...

– Прошу прощения, мэм, – прервал ее Салливан. – Не думаю, что нам стоит залезать в такие дебри. Я не уверен, что самый подробный ваш рассказ позволит мне вникнуть в суть существенно глубже, чем сейчас. Лучше скажите мне прямо, каковы последствия этой... дезактивации блока, или как там еще?

Хмыкнув, Алисон отпила чаю и пожала плечами.

– ДНК, преподобный, состоит из последовательности четырех нуклеотидов: аденина, гуанина, цитозина и тимина, соединяющихся друг с другом во множестве комбинаций, если угодно – кодов. Она представляет собой нечто вроде плана строительства наших организмов, который и передается из поколения в поколение. Нуклеотиды соединяются в группы по три, каждая такая группа называется тринуклеотидом. Обычно повторяющиеся участки не превышают тридцати тринуклеотидов, однако при некоторых наследственных заболеваниях происходит упомянутое мною патологическое умножение числа повторений, что искажает основной код. До сих пор понятно?

– Кажется, да, – ответил священнослужитель без особой уверенности.

– Хорошо. На схеме мы видим нуклеотиды – цитозин, аденин и гуанин – из грейсонского генома. Здесь, – она коснулась клавиши, и на голограмме снова высветилось первоначальное сочетание, – находится своего рода «замок» прерывающий звено и не позволяющий комбинациям ЦГГ повторяться до бесконечности. Однако, когда в результате мутации аденин обращается в цитозин, «замок» исчезает и комбинация ЦГГ начинает расползаться по всей цепи.

– Не стану притворяться, будто все понял, – сказал Салливан, – но в общих чертах ход вашей мысли мне, кажется, ясен. Объясните только, чем чревато это «патологическое умножение»?

– Ну, в классическом случае синдрома «хрупкой хромосомы», до того как мы научились его лечить, повреждение икс-хромосомы влекло за собой существенное замедление умственного развития. Но у вас все обернулось хуже – гораздо хуже. Мутация разрушила участок хромосомы, отвечающий за раннюю стадию развития эмбриона.

– Что это значит, миледи? – напряженно спросил Салливан.

– Это значит, что мутация стала летальной для эмбрионов мужского пола, преподобный, – просто сказала Алисон.

Преподобный резко выпрямился в кресле, а она, кивнув на все еще светившуюся над столиком голограмму, сказала:

– Мужской эмбрион не может быть доношен до срока, в отличие от женского, ибо последний имеет две икс-хромосомы, а стало быть, обладает резервной копией соответствующего гена. Вдобавок одна из икс-хромосом женского зародыша становится бездействующей в процессе так называемой лионизации. Как правило, дезактивируется та хромосома, в которой имеются структурные повреждения, и это позволяет младенцам женского пола появляться на свет живыми при наличии той же наследственной аномалии.

– Но в таком случае, – Салливан воззрился на голограмму, однако тут же перевел взгляд на собеседницу, – получается, что ребенок мужского пола вообще не может родиться. Если благотворная антирадиационная мутация была сопряжена с подобным недугом, то как мы вообще до сих пор не вымерли? И откуда, скажите на милость, у нас берутся мужчины?

– Две мутации не сцеплены неразрывно одна с другой, а лишь вызваны одним и тем же фактором. Воздействию вируса подверглись все – ну, почти все ваши предки. Во всяком случае будем считать, что запланированная модификация затронула всех выживших, что же до незапланированной, то она, видимо, оказалась рецессивной. Это означает, что примерно у тридцати процентов эмбрионов мужского пола эта аномалия не проявляется. Они развиваются и рождаются нормально, однако некоторые здоровые мужчины все равно являются носителями летального гена. Вернемся к аналогии с синдромом «хрупкой хромосомы»: далеко не у всех носителей этой генетической аномалии она проявляется в фенотипе.

– Понятно... – медленно произнес Салливан.

– Никто в этом не виноват, преподобный: не будь произведена исходная модификация, ваш народ просто не выжил бы. У ваших предков не было выбора, и даже если бы кто-то из медиков первого поколения дожил до того времени, когда стал очевидным и побочный эффект, исправлять что-либо было уже слишком поздно. Да и технология того времени не позволяла осуществить необходимое вмешательство.

– Господь Испытующий! – пробормотал Салливан так тихо, что Алисон едва его расслышала.

С глубоким вздохом он откинулся в кресле, смерил собеседницу долгим строгим взглядом и, встряхнувшись, сказал:

– Не сомневаюсь, вы явились ко мне с этим сообщением лишь после тщательнейшей проверки результатов своих исследований. Могу ли я быть уверен в том, что вы представите доказательства, способные убедить и более сведущих специалистов, чем я?

– Несомненно, преподобный отец. Одновременно мы получили ответы на два вопроса о вашей планете, до сих пор ставившие в тупик генетиков Звездного Королевства. – Салливан поднял бровь, и она пожала плечами. – Я уже упоминала о невероятной быстроте, с которой вашим предкам удалось «приспособиться» к жизни в мире, перенасыщенном тяжелыми металлами. Это была первая загадка Грейсона. Другая заключалась в странном, противоестественном соотношении полов: конечно, в процессе адаптации к столь сложным условиям мог возникнуть любой дисбаланс, но он не должен был просуществовать так долго.

– Понятно, – повторил Преподобный, отхлебнул чаю и спросил: – Миледи, а можно ли с этим что-то сделать?

– Боюсь, что мне еще рано высказываться, во всяком случае, высказываться определенно. Кое-какие соображения у меня есть, однако дело осложняется тем, что аномальный участок икс-хромосомы расположен в непосредственной близости от гена ответственного за определение пола, возле участка Xp 22.2...

Увидев по выражению лица Салливана, что он опять утерял нить рассуждении, Алисон попробовала упростить объяснение.

– Рядом с измененным геном находится участок, малейшее воздействие на который чревато многими генетическими недугами: некоторые из них смертельны, а другие вызывают серьезные проблемы с развитием половых признаков. О дифференциации полов нам известно гораздо больше, чем неизвестному генетику, обеспечившему выживание вашего народа, однако мы по-прежнему стараемся избегать вмешательства в эту область. Слишком велика вероятность того, что незначительная оплошность повлечет за собой нежелательные последствия. И даже если нам удастся избежать осложнений, мы должны принимать во внимание Кодекс Беовульфа, запрещающий генетические манипуляции, связанные с влиянием на пол будущего ребенка. К сожалению, – Алисон поморщилась, – с этой проблемой было связано несколько позорных эпизодов нашей истории. Правда, они имели место за два столетия до Расселения, но время от времени подобные случаи повторяются в некоторых, не самых развитых, колониях. Однако я склонна думать, что исправить положение можно: другое дело, что на разработку соответствующей методики потребуется время... и первым последствием, вероятно, станет некоторое снижение репродуктивной способности мужского населения вашей планеты.

– Понятно, – уже в который раз произнес преподобный, переводя взгляд на мерцающую над столиком голограмму. – Вы уже обсуждали этот вопрос со специалистами Меча, ответственными за здравоохранение?

– Пока нет, – призналась Алисон. – Я хотела быть абсолютно уверенной в достоверности полученных данных и долго занималась проверкой. Ваш визит в Харрингтон предоставил мне возможность переговорить сначала с вами. Учитывая ту роль, которую играет Церковь в современной жизни Грейсона, я сочла это разумным.

– Да, – кивнул Салливан, – это очевидное дело Отеческой Церкви. Однако мы, ее служители, на собственном горьком опыте убедились в том, что наше вмешательство в сугубо мирские дела желательно свести к минимуму. Я полагаю, миледи, вам следует как можно скорее обратиться к Мечу. Если моя канцелярия может оказать вам какое-либо содействие, только скажите.

– Благодарю за любезное предложение, преподобный, но мне, наверное, удастся обойтись своими каналами.

– Как угодно. Будет ли мне позволено дать вам небольшой совет?

– Разумеется, преподобный, – ответила Алисон.

«Я ведь не обязана следовать этому совету, если он идет вразрез с моим профессиональным долгом», – подумала она, заподозрив, что напоследок преподобный все же попробует настоять на сохранении ее открытия в тайне.

– Информацию следует обнародовать, и чем быстрее, тем лучше, – решительно сказал преподобный, – однако, с моей точки зрения, разумнее, чтобы с заявлением по этому поводу выступил Меч.

Она склонила голову набок, и Старейшина с извиняющейся улыбкой пожал плечами.

– Миледи, вы по-прежнему остаетесь женщиной, иностранкой и... извините за выражение, «неверной». Благодаря вашей дочери мы усвоили, что все эти понятия вовсе не обязательно плохи, однако многие мои соотечественники и по сей день с предубеждением относятся к женщинам, занимающим высокие должности. Признаюсь, порой этим грешу и я. Я молю Утешителя, чтобы он дал мне силу преодолеть это, и чувствую, что делаю небольшие успехи. Я надеялся, что леди Харрингтон...

Салливан осекся, а Алисон ощутила острый укол боли, и к глазам ее подступили слезы. «Я надеялся, что леди Харрингтон проживет достаточно долго, чтобы изменить наше мировоззрение, – мысленно закончила она оборванную преподобным фразу. – Ну что ж, придется другим людям поднять оброненный ею факел, и, будь оно все проклято, придется мне к ним присоединиться». Эта мысль заставила ее вспомнить о просьбе Говарда Клинкскейлса, но она лишь с сочувствием посмотрела на собеседника.

– Я знаю, преподобный отец, – сказала Алисон хрипловатым от волнения голосом. – И я все понимаю. У меня нет возражений, пусть Протектор Бенджамин сам объявит подданным эту новость. Кроме того, причин для особой спешки я не вижу: ваша планета существует с этой проблемой уже тысячу лет, а я пока не могу взять на себя смелость заявить, что располагаю методикой, способной исправить положение. Лучше не торопиться и, может быть, дать Мечу возможность как следует обдумать форму и содержание предстоящего выступления. Когда вопрос начнет обсуждаться в средствах массовой информации, Протектор должен иметь безукоризненно аргументированную позицию.

– Ваши мысли созвучны моим собственным, – отозвался Салливан. – Тем не менее я считаю – и предложу Протектору последовать моему совету, – что вы должны присутствовать при чтении официального заявления в качестве автора открытия.

– Что? – Алисон заморгала от удивления.

– Миледи, открытие сделано вами, да и надеяться на успехи по коррекции наследственного недуга мы можем лишь благодаря существованию вашей клиники, основанной вашей дочерью. Мы не вправе замалчивать ваши заслуги, не говоря уж о том, что, информируя о них население, Меч способствует преодолению пережитков и предрассудков, еще распространенных среди отсталых ретроградов, подобных, – священнослужитель усмехнулся, – вашему покорному слуге. Стоит ли упускать такую возможность?

– Теперь я понимаю, – отозвалась Алисон, задумчиво поглядывая на собеседника, преподносившего ей все новые сюрпризы.

Салливан осваивался с потрясшими Грейсон переменами с большим трудом, чем его предшественник, но он отчетливо это осознавал. Вера и разум побуждали его поддерживать преобразования, однако воспитание и характер требовали стабильности и нерушимости вековых устоев. Ему приходилось бороться с самим собой, что придавало особую ценность сделанному им предложению. Доктор Харрингтон невольно ощутила прилив благодарности.

– Благодарю вас, преподобный отец. И за это предложение, и за ваш образ мыслей.

– Всегда к вашим услугам, миледи, – сказал он, отставив в сторону чашку.

Едва Алисон выключила голографический проектор, уложила его в портфель и поднялась на ноги, он тоже встал из-за стола.

– И благодарить меня не за что, – добавил он, вновь галантно беря Алисон под руку, чтобы проводить к выходу. – Наша планета и ее народ в неоплатном долгу перед семейством Харрингтон, а в особенности перед женщинами, носящими это имя.

Польщенная до крайности, доктор Харрингтон покраснела и издала смущенный смешок. Преподобный с поклоном поцеловал ей руку и распахнул перед гостьей дверь.

– Всего доброго, леди Харрингтон. И да пребудет с вами и вашими близкими мир и благоволение Испытующего, Заступника и Утешителя.

Он поклонился снова, и она, с благодарностью пожав ему руку, покинула покой.

Дверь за ней беззвучно затворилась.

Глава 7

Когда роскошный наземный автомобиль, урча, приблизился к главному въезду в купол Харрингтон-хауса, часовые взяли на караул с большей четкостью, чем обычно. На прикрепленном к крылу машины флагштоке реял, вытянувшись на ветру, темно-бордовый с золотом треугольный штандарт. Его украшало изображение открытой Библии и скрещенных мечей – личная эмблема Протектора. Прямо над автомобилем висели двухместные грависани, а с высоты наблюдение вел невидимый с земли заатмосферный катер. Кроме того, все наблюдательные позиции на крыше дворца были заняты старавшимися не бросаться в глаза стрелками, половина в бордово-золотых мундирах Мэйхью, другая – в зеленой форме лена Харрингтон. И подступы ко дворцу, и каждый закоулок внутри здания контролировались бесчисленными камерами слежения.

Алисон Харрингтон считала, что с мерами безопасности грейсонцы малость перестарались. Разумеется, она знала о том, что Харрингтон-хаус нашпигован охранными системами, она смирилась с постоянным присутствием рядом с ней и мужем неизменных телохранителей. Радовало уже то, что они вели себя менее навязчиво, чем когда охраняли бедную Хонор. К тому же она представляла себе, насколько сложным будет предстоящее мероприятие. А если бы ничего не знала, то догадалась бы, лишь взглянув на лицо Миранды Лафолле. Миранда по-прежнему руководила работой дворцового персонала: именно она отправила приглашение и с немалым волнением готовила Харрингтон-хаус к встрече В том, что приглашение будет принято, Алисон не сомневалась – и оказалась права. Правда, если бы она догадывалась, что обычное приглашение на ужин произведет примерно такое же воздействие, как сигнал общей тревоги в бригаде морской пехоты, она бы не так из-за этого нервничала.

«Не нервничала, а злилась», – поправила она сама себя.

Ирония помогла, улыбка Алисон стала более естественной, и рука об руку Алисон и Альфред вышли к главному портику, где уже находился Говард Клинкскейлс. Супругов Харрингтон сопровождали Миранда с Фаррагутом, державшиеся справа, и Джеймс МакГиннес – слева. Стюард был в гражданском платье: по личной просьбе Бенджамина Девятого Королевский флот предоставил ему бессрочный отпуск для исполнения обязанностей мажордома Харрингтон-хауса. Он беспрерывно стрелял глазами по сторонам, выискивая малейшие изъяны с такой же придирчивостью, с какой телохранители высматривали признаки угрозы.

Изъянов, однако, не обнаружилось. Облаченные в безупречную зеленую униформу люди замерли по стойке «смирно» по обе стороны от остановившегося автомобиля. Антигравитационное поле исчезло, под тяжестью осевшей машины захрустел гравий. Передняя пассажирская дверь распахнулась, и оттуда выпрыгнул атлетически сложенный майор в бордовом с золотом мундире с плетеным аксельбантом дворцовой службы безопасности.

Гвардеец Мэйхью пристально огляделся по сторонам, прислушиваясь к звучавшим в наушнике донесениям подчиненных. Тем временем у портика приземлились гравитационные сани, и еще дюжина гвардейцев в униформе дворцовой гвардии образовала кольцо вокруг машины. Наконец майор кивнул, подскочивший сержант распахнул заднюю дверь и четко отсалютовал вышедшему из машины Бенджамину Девятому.

Помахав рукой спускавшимся ему навстречу Харрингтонам и Клинкскейлсу, Протектор повернулся, чтобы помочь выйти из машины своей старшей жене. Алисон уже доводилось встречаться с Кэтрин Мэйхью на протокольных мероприятиях, связанных с похоронами Хонор, и, хотя тогдашняя обстановка не позволила им узнать друг друга по-настоящему, доктор Харрингтон сразу почувствовала в этой женщине родственную душу. Здесь, пожалуй, помогло то, что ее не воспитывали в аристократических традициях. Алисон признавала их и научилась уважать, однако они так и не стали неотъемлемой частью ее культурного багажа. Для уроженки Беовульфа положение Кэтрин Мэйхью в планетарной иерархии особого значения не имело, а вот симпатию к ней она ощутила с первой же встречи и с нетерпением ждала возможности свести более тесное знакомство. Сближало их и то что обе они были невысокого роста, точнее, просто крошечного.

– Приветствую вас, мадам Мэйхью, – сказала Алисон, обменявшись с супругой Протектора рукопожатием.

– Лучше просто Кэтрин. Или даже Кэт, – попросила она. – «Мадам Мэйхью» в устах женщины, носящей фамилию Харрингтон, звучит чересчур официально.

– Хорошо... Кэтрин, – пробормотала Алисон. Старшая жена Протектора стиснула ее руку и обернулась поздороваться с Альфредом.

Тем временем Бенджамин помог выйти из машины Элейн. По письмам Хонор доктор Харрингтон составила представление о младшей жене Протектора как о женщине робкой и стеснительной, но с тех пор у нее, похоже, заметно прибавилось уверенности в себе.

– Спасибо за приглашение, – сказала Элейн; тем временем Альфред склонился над рукой Кэтрин с прямо-таки грейсонской галантностью. – Нам не часто случается бывать в гостях, если не считать официальных визитов.

– А это что, неофициальный? – Алисон обвела рукой вооруженных до зубов гвардейцев, галантно старавшихся не слишком попадаться на глаза.

– Господи, конечно же, да! – рассмеялась Элейн. – Мы ведь собрались всей семьей – кроме, конечно, Майкла – все вместе, на открытом воздухе. Да за всю мою жизнь это самый маленький эскорт, который я только упомню!

Последнее Алисон приняла было за шутку, но, взглянув на майора, поняла, что ее собеседница говорит абсолютно серьезно. Начальник стражи так остро переживал по поводу недостаточной защищенности своих подопечных, что Алисон стало его жаль. Она чувствовала, что офицеру не терпится упрятать правящее семейство за надежные стены дворца, а Бенджамин, как назло, медлил.

Следом за Элейн из экипажа гурьбой высыпали отпрыски Мэйхью, и доктор Харрингтон не удержалась от смеха.

Вообще-то их было всего четверо, но, поскольку каждый ухитрялся одновременно находиться в нескольких местах, они производили впечатление целой оравы. Правда, привычные ко всему гвардейцы тут же распределили свое внимание, взяв их, всех вместе и по отдельности, под пристальный присмотр. Алисон подумала, что находиться с малых лет под неусыпным надзором собственных телохранителей не так уж весело, но, с другой стороны, это имело смысл. Коль скоро им предстоит занять высокое положение в обществе, то лучше уж с детства усвоить, что с этим связаны не только привилегии, но и определенные ограничения. Впрочем, детишкам Мэйхью плотная охрана вовсе не мешала расти веселыми и шаловливыми.

Выскочившая первой крепенькая одиннадцатилетняя девчушка личиком удалась в Кэтрин, а ростом уже почти сравнялась с матерью и обещала превзойти ее в самом скором будущем. Рэйчел Мэйхью буквально терроризировала дворцовую детскую и заслужила репутацию ревностной сторонницы реформ. Судя по нескольким оброненным Клинкскейлсом замечаниям, девочка, под несомненным влиянием Хонор, пристрастилась к «неподобающим юной леди» видам спорта, с неплохими результатами сдала экзамен на пилота, увлекалась техническими и точными науками, что на Грейсоне традиционно считалось «мужским» занятием... Хуже того – во всяком случае, для консерваторов, – она уже добилась коричневого пояса по coup de vitesse.

При виде этой девочки, которую легче было представить себе разбирающей гравитационный генератор, чем обучающейся музыке и танцам, Алисон невольно пришло на ум старомодное словечко «сорванец». Вот и сейчас лента в волосах Рэйчел почему-то развязалась, а на щеке, хотя она едва успела выскочить из экипажа, уже красовалось грязное пятно. Поистине выдающееся достижение, поскольку машина доставила семейство непосредственно от одного дворцового портика к другому. «Забавно, – подумала Алисон, – я-то думала, Хонор – единственный ребенок, способный телепортировать грязь сквозь стерильную окружающую среду».

Джанет и Тереза держались чуточку поспокойнее. Темные глаза Джанет, десятилетней дочери Элейн, были точь-в-точь такими же, как у Рэйчел, но ее отличали удивительно яркие каштановые волосы. Девятилетняя же Тереза, вторая дочь Кэтрин, обладала поистине пугающим сходством со старшей сестрой, за одним исключением – аккуратностью. Она всегда была одета с иголочки и явно не владела секретом Рэйчел по добыванию грязи.

Последней Бенджамин извлек из машины свою младшенькую. Четырехлетняя дочь Элейн была довольно крупной для своих лет девочкой и даже в столь нежном возрасте обнаруживала признаки будущей красоты: прежде всего обращали на себя внимание огромные глаза и пышные, примерно того же оттенка, что и у Миранды Лафолле, шелковистые волосы. Поначалу, увидев незнакомых людей, девочка прижалась к отцу, но вскоре осмелела и потребовала поставить ее на землю. Что Бенджамин и сделал. Девочка ухватилась за руку Кэтрин и с любопытством принялась разглядывать Алисон.

– Наша младшенькая, – сказала Кэтрин, проведя ладонью по пышным кудряшкам. – Крестница вашей дочери.

Доктор Харрингтон знала, кто эта маленькая девочка, но взгляд ее все равно на мгновение затуманился. Моргнув, она присела, чтобы сравняться с ребенком ростом, и, откашлявшись, протянула малышке руку.

– Меня зовут Алисон, – сказала она, – а тебя?

– Хонор, – не сразу ответила девочка. Грейсонский акцент смягчил имя, но не помешал ему прозвучать отчетливо. – Хонор Мэйхью.

– Хонор, – повторила Алисон, стараясь, чтобы боль не позволила ее голосу дрогнуть. – По-моему, очень хорошее имя. Ты согласна?

Девочка серьезно кивнула и вложила свою маленькую ладошку в протянутую руку Алисон. Затем маленькая Хонор, как бы в поисках поддержки, оглянулась на Кэтрин и Элейн и после поощрительной улыбки Кэтрин гордо сообщила:

– Мне четыре года.

– Уже четыре?

– Угу. А еще я четвертая сестричка.

– Понятно.

Алисон выпрямилась, но оставила ручонку маленькой Хонор в своей.

Взрослые Мэйхью разобрали старших девочек и за руку повели вверх по ступеням. Доктор Харрингтон не сумела сдержать улыбку: когда правящее семейство скрылось, наконец, во дворце, майор с глубоким облегчением вздохнул.

– ... поэтому ваше приглашение привело нас в восторг, – сказал Бенджамин, откинувшись в кресле с бокалом коллекционного «Делакура» Альфреда Харрингтона.

Алисон устроила прием не в одном из великолепных дворцовых залов, а в библиотеке, где ничто, кроме герба, инкрустированного на полированном деревянном полу, не напоминало о том, что помещение является частью дворца землевладельца. Простота, основательность и удобство организации пространства библиотеки наводили на мысль о том, что проектировалась она при прямом участии Хонор. По мнению Алисон, такая обстановка должна была способствовать созданию непринужденной атмосферы неформального ужина. По этой же причине Клинкскейлс счел за благо удалиться к своим женам, а Харрингтоны развлекали гостей.

Сейчас вся компания удобно устроилась в уютных креслах возле главного библиотечного терминала. Бенджамин, с бокалом вина в руке, развивал свою мысль:

– Не скажу, что мы вовсе никуда не выбираемся, все время происходят всякие дурацкие официальные мероприятия, но чтобы просто приехать к кому-то в гости!

– Вообще-то, – добавила Кэтрин с лукавой улыбкой, – мы очень надеемся, что Ключи решатся последовать вашему примеру, Алисон. Испытующий свидетель, сейчас жены доброй половины землевладельцев изводятся от зависти к вам.

Брови доктора Харрингтон поднялись, и Кэтрин рассмеялась.

– Еще бы им не завидовать. Если не считать членов клана Мэйхью, за последние двести лет ни у кого не хватило духу вот так вот запросто пригласить Протектора с семьей на дружеский ужин.

– Двести... да вы шутите?

– Какие уж тут шутки, – вновь подал голос Бенджамин. – Она проверила дворцовые записи. Кэт, когда это было в последний раз?

– Бернард Восьмой и его жены получили приглашение на прием по случаю дня рождения Джона Маккензи Одиннадцатого. Это было десятого июня три тысячи восемьсот седьмого года... то есть тысяча семьсот четвертого года эры Расселения, – немедленно поправилась Кэтрин. – Причем должна заметить, что на Бернарда, по всей видимости, это событие произвело сильное впечатление. Я нашла в его личном дневнике подробное меню, включая мороженое.

– Двести восемь лет! – покачала головой Алисон. – Трудно себе представить.

– Можно подумать, Алиса, – хмыкнул Альфред, – будто у нас каждый может запросто звякнуть по коммуникатору королеве Елизавете. И пригласить ее на пиво.

– Может, и не каждый. Но бьюсь об заклад: она бывает в гостях чаще, чем раз в двести лет.

– Наверное, вы правы, – согласился Бенджамин. – Но дело в том, что у нас, на Грейсоне, принято, чтобы личные приглашения исходили от Протектора к землевладельцам, а не наоборот.

– Боже! – воскликнула Алисон. – Стало быть, мы допустили непозволительное нарушение этикета?

– Безусловно, допустили, – рассмеялся Бенджамин, – и это чертовски здорово.

Тем временем Элейн, ухитрившись высвободить из цепких ручонок Хонор сдернутую с полки старинную печатную книгу, увела негодующую девчушку к старшим сестрам – те увлеклись настольной игрой с Мирандой Лафолле. Фаррагут с интересом наблюдал за компанией со спинки кресла Миранды.

До прибытия на Грейсон Алисон ни разу не сталкивалась с этой игрой. Страсть к ней – и к странному виду спорта, именуемому «бейсбол», – была, похоже, заложена в местных жителях на генетическом уровне. В чем суть, доктор Харрингтон понимала плохо, но все участники бросали кости, передвигали по доске серебряные фигурки и, согласно правилам, завладевали какой-то условной «собственностью». Как раз сейчас Миранда бросила кубики, и ее фишка, похожая на серебряную туфельку, закончила движение на квадратике с надписью «Вентнор Авеню». Тереза завизжала от восторга.

– Отель мой! Отель мой! – объявила она. – Плати, Ранда.

– Если ты когда-нибудь станешь министром финансов, – пробормотала Миранда, – налоги взлетят до небес.

Все три сестры дружно рассмеялись, а девушка принялась отсчитывать яркие пластиковые прямоугольнички, заменявшие в игре деньги. Элейн усадила вырывающуюся Хонор на табурет у стола. Миранда посмотрела на малышку и улыбнулась.

– Я тут, кажется, немножко запуталась, – доверительно сказала она. – Не поможешь мне и Фаррагуту посчитать, сколько я должна заплатить твоим сестричкам?

Хонор энергично кивнула, и отнятая книжка была забыта в одно мгновение, поскольку Фаррагут соскользнул на ее широкий табурет и прижался к малышке теплым пушистым боком.

Теперь Элейн снова могла вернуться к взрослым. Она села рядом с Кэтрин на кушетку, стоявшую напротив Алисон по другую сторону украшенного медной чеканкой кофейного столика, и вернулась к затронутой мужем теме.

– Делая нам предложение, Бенджамин, естественно, предупредил нас насчет протокольных строгостей, но нам не верилось, что дело обстоит так сурово. Во всяком случае, мне. Что скажешь, Кэт?

– Умом я вроде бы все понимала, – ответила Кэтрин, по-родственному обняв Элейн за плечи, – но прочувствовать это по-настоящему можно, лишь испытав на себе. Мы обе уроженки Грейсона, но даже нам трудно было представить, насколько подробно регламентируется вся дворцовая жизнь.

– Наш этикет имеет долгую историю, – вновь вступил в разговор Бенджамин. – Традиция для нас – все равно что неписаная конституция, нарушить которую не дерзает никто... за исключением, слава богу, не знакомых с ней иноземцев. Вот почему появление Хонор стало для нас глотком свежефильтрованного воздуха. Во время войны она перевернула все протокольные требования вверх тормашками, и хотя потом, как мне казалось, искренне старалась следовать нашим обычаям, получалось у нее, хвала Испытующему, не слишком хорошо.

При упоминании имени дочери Алисон невольно вздрогнула, сжала руку Альфреда и поспешила перевести разговор на другую тему.

– Теперь мне вдвойне неловко заводить разговор о делах, ваша светлость, – сказала она, – но все же хотелось бы спросить, прочли ли вы мой доклад?

– Алисон, умоляю! Ну не в приватной же обстановке! – возмутился Бенджамин.

Алисон покосилась на молчаливых телохранителей у дверей, на вторую пару, внимательными ангелами-хранителями нависающую над игровым столом дочерей Протектора, и, подумав, пожала плечами. Если это «приват»...

– Но все-таки, Бенджамин, вы его прочитали?

– Да, – ответил он неожиданно посерьезневшим голосом. – И, что существенно, дал его на отзыв Кэт. Должен признаться, в биологии она разбирается куда лучше меня.

– Это потому, что мне не пришлось штудировать историю, право и основы управления, – указала Кэтрин с веселым блеском в глазах. – Спасибо вам. Как раз такой встряски и следовало ожидать от Харрингтонов.

– Вы разбираетесь в биологии? – Алисон не смогла скрыть удивления, и Кэтрин рассмеялась.

– Вы, вероятно, наслышаны о том, что грейсонские женщины, как правило, не работают?

– Ну, в общем, да, – призналась Алисон.

– Видите ли, это один из нелепых общественных мифов, – объяснила Кэтрин. – Да, у нас не принято, чтобы женщины выполняли оплачиваемую работу, но ведение домашнего хозяйства на Грейсоне требует особых навыков. Конечно, формального образования в областях, традиционно считающихся мужскими, мы не получаем – Бенджамин ради нас вопиюще пренебрег традициями. Тем не менее хозяйке приходиться следить и за фильтрацией воздуха, и за химическим составом воды, и за концентрацией металла в купленных к обеду продуктах. Утилизация бытовых отходов, контроль токсичности... короче говоря, на женские плечи ложится множество разнообразных обязанностей, справиться с которыми без знаний и практических навыков в области биологии, химии, гидравлики и еще невесть чего попросту невозможно!

Вся эта небольшая речь была произнесена с горделивым задором.

– У нас с Элейн имеются дипломы, подтверждающие уровень профессиональной подготовки. Большинство грейсонских женщин таких документов не имеет, однако из этого отнюдь не следует, что они невежественны. Кроме того, я и Элейн принадлежим к верхушке общества и действительно можем не работать. Многие женщины из народа, если им не удается найти мужа, обращаются к своим кланам, которые предоставляют им возможность заниматься домашним хозяйством, но даже при этом в нашем обществе находятся женщины, которые вынуждены обеспечивать себя самостоятельно. Социум пытается игнорировать их существование, но проблема не исчезнет от того, что вы закроете на нее глаза. К слову, это послужило одной из причин, по которой мы втроем, – она указала на мужа и старшую жену, – очень рады появлению таких женщин, как ваша дочь и вы. Всякий, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, и раньше понимал, что в трудолюбии и усердии женщины нашей планеты ничуть не уступают мужчинам, но Хонор и вы ткнули общество в этот факт носом. Вы всегда на виду, во многих отношениях даже в большей степени, чем Элейн или я, и ваш пример во многом способствует тому, что активно трудящихся женщин становится на Грейсоне все больше и больше. По настоянию Хонор верфь «Ворон» стала активно нанимать на работу грейсонок, и я надеюсь, что другим работодателям достанет ума последовать их примеру.

– Понятно, – откликнулась Алисон.

Умом она действительно все прекрасно понимала, однако эмоционально проникнуться проблемами столь чуждого ей по устройству общества не могла. Помолчав несколько секунд, она пожала плечами:

– Правда, мне похвастаться особо нечем. Я всего лишь делаю свое дело.

– Знаю, – кивнула Кэтрин. – Но как раз поэтому ваш пример столь важен. Всем известно, что вы занимаетесь конкретной работой, а не рекламой женского равноправия... что само по себе является такой рекламой. Тем же, – добавила супруга Протектора с мягкой улыбкой, – объясняется и влияние, оказанное на нас Хонор.

К глазам Алисон подступили слезы, и она почувствовала, как рука Альфреда сжала ее руку. На несколько мгновений в комнате воцарилось молчание. Потом Кэтрин продолжила:

– Так вот, по просьбе Бенджамина я прочла доклад. Приложения были, пожалуй, слишком сложны для моего понимания, однако основную мысль вы выразили просто и ясно.

Она покачала головой, и печаль, омрачившая ее взор, напомнила Алисон о том, что Кэтрин и Элейн уже потеряли в результате выкидышей на ранних сроках беременности пятерых сыновей.

– Подумать только, это сделали с нашей наследственностью мы сами! – вздохнула Кэтрин.

На сей раз головой покачала доктор Харрингтон.

– Не намеренно, – указала она. – Не говоря уж о том, что без этого вмешательства Грейсон вообще не имел бы населения. Надо признать, что в тех условиях найти лучший выход из положения было просто невозможно.

– Да, конечно, – сказала Кэтрин. – Я ни на что не жалуюсь.

Сказанное, как не без удивления поняла Алисон, было правдой; сама она сомневалась, что на месте гостьи смогла бы принять такое, не сетуя.

– Просто... – Старшая жена Бенджамина пожала плечами. – Просто это оказалось на удивление... прозаично. Я хочу сказать, что явление, оказавшее столь глубокое воздействие на наши семейные обычаи, культуру и общественный уклад, получило не слишком вдохновляющее объяснение. Оказалось, что все это не более чем результат медицинской ошибки.

– Не столь уж плохой результат, – махнула рукой Алисон. – Насколько я успела познакомиться с вашим миром, ваши обычаи вполне разумны и представляют собой результат идеального приспособления к обстоятельствам.

– Вы и вправду так считаете? – просила Кэтрин.

Легкая дрожь в ее голосе заставила Алисон приподнять бровь.

– Да, – спокойно ответила она. – А что?

– А то, что такого мнения придерживаются далеко не все иномиряне. Кое-кому наш образ жизни представляется аморальным.

– Ну, это их проблема, а не ваша, – отозвалась Алисон, искренне надеясь, что неосторожный иномирянин, имевший глупость наступить жене Протектора на любимую мозоль, не был мантикорцем.

Вообще-то жители Звездного Королевства отличались терпимостью и широтой взглядов, однако резкая диспропорция полов на Грейсоне делала естественным специфическое отношение жителей этой планеты к гомосексуальным и бисексуальным отношениям. Алисон знала иных уроженцев Сфинкса, которые не упустили бы случая ханжески осудить такую позицию. Ей даже подумалось, не Хонор ли позволила себе... Впрочем, эту мысль доктор Харрингтон отбросила сразу: слишком уж это было не похоже на ее дочь. Более того, пусть даже у Хонор и вырвалось когда-то опрометчивое слово, Кэтрин не стала бы столь бестактно напоминать об этом после ее гибели.

– Видите ли, я родилась на Беовульфе. Уж если кто наслушался обвинений в «аморальности», так это мы, – добавила доктор Харрингтон, и Кэтрин прыснула. – С другой стороны, генетикам, в силу их профессии, приходится сталкиваться с большим разнообразием семейных моделей, чем обычным домашним врачам. Я проводила научные исследования и практиковала на Беовульфе, на Сфинксе и здесь, в Харрингтоне, так что у меня есть возможность сравнивать. Могу со всей ответственностью заявить, что ваши дети окружены не меньшим вниманием и заботой, чем на Беовульфе или в Звездном Королевстве. Что до вашей семейной модели, то она, особенно с учетом особенностей среды обитания, представляет собой вполне здравый отклик на наблюдаемый репродуктивный перекос. Другое дело, – тут Алисон ухмыльнулась, – что некоторые аспекты вашей социальной модели с точки зрения такой упрямой и дерзкой модернистки, как я, оставляют желать лучшего.

– Вы не одиноки, – с улыбкой заявил Бенджамин. – Во всяком случае, в нашей семье есть сторонники той же точки зрения. И я надеюсь, что если мы с Кэтрин и Элейн не захлопнем дверь для перемен, то эти финансовые магнаты, – он указал на самозабвенно игравших в «Монополию» маленьких Мэйхью, – смогут кое-что сделать и для изменения социальной модели. Поверьте, для такого закоснелого сообщества, какое представляет собой Грейсон, это потрясающий темп.

– Я так и поняла, – отозвалась Алисон и вопросительно покосилась на Альфреда.

Тот в ответ пожал плечами.

– По-моему, любимая, это ты затеяла в дополнение к генной заняться еще и социальной инженерией. Вот тебе и решать.

– Что решать? – полюбопытствовала Кэтрин.

– Решать, стоит ли портить семейству Мэйхью первый за двести лет неформальный ужин в гостях деловым разговором, не так ли? – предположил Бенджамин.

– Что-то в этом роде, – призналась Алисон. – Я планировала обсудить с вами парочку возможных решений коррекции генома, но этот вопрос может подождать до другого раза. Тем более что теперь я знаю, с кем из Мэйхью следует беседовать на такие темы. Верно, Кэтрин?

– Да, научные вопросы лучше обсуждать со мной, а финансовые с Элейн, – благодушно согласилась Кэтрин. – Ну а всякие мелочи вроде войн и кризисов, дипломатических там или конституционных, это, – она великодушно махнула рукой, – по части Бенджамина.

– Премного благодарен за доверие, – рассмеялся Протектор, шутливо погрозив женам пальцем.

– Но если оставить в стороне геномы и иже с ними, остаются вопросы, которые нам все же хотелось бы обсудить сегодня, – сказала Алисон уже более серьезно. – Миранда, вы готовы?

– Конечно, миледи.

Миранда Лафолле поднесла к губам наручный коммуникатор – маневр, несколько усложненный тем, что у нее на коленях в обнимку с Фаррагутом устроилась сияющая малышка Хонор, – и тихо заговорила в микрофон.

Взрослые Мэйхью заинтересованно переглянулись, одна ко никто из них не произнес ни слова. Через несколько секунд в дверь тихонько постучали.

Один из телохранителей отворил ее, и в библиотеку вошел Джеймс МакГиннес.

– Вам что-то понадобилось, миледи? – спросил он Алисон.

– Не что-то, а кто-то, Мак, – мягко поправила его доктор Харрингтон. – Присядьте, пожалуйста.

– Она указала на кресло рядом с кушеткой, на которой сидели она и Альфред. Стюард, поколебавшись, едва заметно пожал плечами и сел. Улыбнувшись, Алисон мягко сжала пальцами его плечо и оглянулась на семейство Мэйхью.

– Так вот. Во-первых, мы с Альфредом хотели сообщить вам, что на следующей неделе на борту «Тэнкерсли» из Звездного Королевства прибывает Уиллард Нефстайлер. Он доставит сюда завещание Хонор.

Казалось, что в уютной библиотеке повеяло холодом, однако Алисон, не обращая на это внимания, продолжила:

– Поскольку ее деловые и финансовые интересы примерно наполовину были сосредоточены в Звездном Королевстве, оно было официально утверждено по мантикорскому закону, хотя, как я понимаю, отдельные его пункты, наверное, надо будет утвердить и на Грейсоне. Документ этот имеет устрашающий объем и содержит множество статей и позиций, от которых у нормального человека голова не может не пойти кругом, однако Уиллард любезно прислал нам краткое и доступное изложение. Если никто не возражает, нам с Альфредом хотелось бы ознакомить вас с основным его содержанием.

Бенджамин молча покачал головой, и Алисон перевела взгляд на МакГиннеса. Когда стюард понял, для чего он приглашен, глаза его наполнились болью: всякое напоминание о смерти капитана было для него мукой. Однако он тоже отрицательно покачал головой.

– Спасибо, – с печальной улыбкой сказала Алисон. Несколько мгновений она молчала, собираясь с мыслями, потом прокашлялась.

– Начну с того, что размеры личного состояния Хонор повергли меня в изумление. Мы не говорим о лене Харрингтон, который является феодальным владением, а не частной собственностью, но, если учесть ее пай в грейсонских компаниях «Небесные купола» и «Верфи Ворона», совокупная финансовая оценка ее собственности на момент смерти почти достигла семнадцати целых четырех десятых миллиардов мантикорских долларов.

Бенджамин, не удержавшись, тихонько присвистнул, и Алисон понимающе кивнула.

– Мы с Альфредом понятия не имели о том, что ее состояние достигло таких размеров, – продолжила она будничным тоном, и лишь пожатие руки мужа выдавало, какой ценой давалось ей это внешнее спокойствие. – Более того, я отнюдь не уверена в том, что она сама имела об этом полное представление. К тому же больше четверти названной суммы составили доходы «Верфей Ворона» за последние три года. Она не имела возможности вникать во все подробности, однако Уиллард вел ее дела как всегда безупречно и в полном соответствии с ее пожеланиями. Одним из таких пожеланий было слияние фондов, остававшихся в Звездном Королевстве, с капиталом «Небесных куполов». При этом лорд Клинкскейлс останется исполнительным директором компании, каковая переходит в доверенное управление следующему землевладельцу лена Харрингтон с тем непременным условием, чтобы все будущие финансовые операции концерна учитывали в первую очередь интересы Грейсона, а совет директоров больше чем наполовину состоял из подданных лена Харрингтон. Как мы понимаем, чтобы исполнять обязанности главного финансового директора и менеджера «Небесных куполов», Уилларду придется обосноваться на Грейсоне.

– Это небывало щедрый дар, – сказал Бенджамин. – Столь масштабные инвестиции в экономику лена Харрингтон и всего Грейсона окажут огромное влияние на наше развитие.

– Чего она и хотела, – подтвердил Альфред. – Но помимо того, о чем сказала Элли, Хонор сочла нужным сделать и особые распоряжения. Огромная сумма оставлена нам, шестьдесят пять миллионов образуют трастовый фонд защиты интересов обосновавшихся на Грейсоне древесных котов, сто миллионов выделяется на нужды клиники и еще пятьдесят – на Музей Искусств в Остин-сити. Кроме того, она выделила сто миллионов в фонд обеспечения семей ее личных гвардейцев и еще сорок, – он посмотрел на МакГиннеса, – завещала вам, Мак.

МакГиннес побледнел, и доктор Харрингтон снова сжала его плечо.

– Правда, Мак, она оговорила два условия, – тихо сказала она. – Во-первых, тебе следует уйти в отставку: вы с ней перевидали достаточно сражений, и она хотела быть уверенной в твоей будущей безопасности. Ну а во-вторых, она, от себя и Нимица, просит тебя позаботиться о Саманте и котятах.

– Конечно, миледи, я... – хрипло пробормотал стюард. – Ей не было нужды...

Его голос сломался. Алисон грустно улыбнулась.

– Разумеется, Мак, «нужды» не было, – сказала она. – Речь идет не о «нужде», а о ее желании. В соответствии с которым, в частности, двадцать миллионов достанутся Миранде.

Лафолле резко вздохнула, но доктор Харрингтон спокойно заключила:

– Есть и другие, более мелкие распоряжения, но с ними можно будет ознакомиться по прибытии Уилларда. Самые важные пункты я, как могла, изложила.

– Она была выдающейся женщиной, – тихо произнес Бенджамин.

– Это правда, – так же тихо отозвалась Алисон.

На несколько секунд в библиотеке воцарилась тишина; потом доктор Харрингтон глубоко вздохнула и поднялась на ноги.

– Я пригласила гостей на ужин, а угощаю пока одними разговорами. Не пора ли за стол? Мак, все готово?

– Полагаю, что да, миледи. Но сейчас проверю, чтобы быть уверенным.

Он открыл дверь библиотеки, но остановился и с ухмылкой отступил в сторону, пропуская четверых древесных котов: Язон с Андромедой шли впереди, Хиппер с Артемидой, не спуская глаз с малышей, позади. Котята тут же рванулись вперед и с самоубийственной беспечностью принялись носиться у людей под ногами. Раньше Алисон очень боялась, как бы кто ненароком не наступил на пушистого малыша, но теперь она твердо знала, что опасаться не стоит. Котята обладали фантастической реакцией.

Все же она присматривала за ними и потому уловила то мгновение, когда котята, впервые уловившие эмоции человеческих детей, выпрямили спинки и навострили ушки; их зеленые глаза заинтересованно светились. Глядя на по-матерински следившую за малышами Ариадну, Алисон вспомнила свой недавний разговор с Кэтрин: древесные коты и жители Грейсона, похоже, кое в чем придерживаются схожих взглядов на воспитание. Причем, кое в чем хорошем. Хевы ни словом не обмолвились о судьбе кота, но все члены разросшегося семейного клана Хонор – и люди, и коты – понимали, что Нимиц не пережил ее. Бывало, что после смерти своих людей коты кончали жизнь самоубийством, однако в данном случае дело обстояло иначе. Чтобы повесить Хонор, хевы должны были сначала убить Нимица, только так они...

Алисон оторвало от горестных размышлений странное ощущение, возникшее в уголке сознания. Она заморгала и обвела библиотеку внимательным взглядом, пытаясь разобраться, что же происходит. Артемида по-прежнему наблюдала за котятами, вокруг которых прыгали детишки Мэйхью Они слегка утихомирились после строгого выговора Элейн но все равно буквально пузырились от восторга. Ничего удивительного в этом не было: Хонор говорила матери, что дети обожают Нимица, а ведь это были котята. Незнакомые, замечательные, потрясающие котята! Артемида наблюдала за возней ребятни со снисходительным весельем, а вот Хиппер...

Внезапно глаза Алисон расширились. Только сейчас она поняла, что показалось ей странным: кот припал к земле на всех шести лапах, как спринтер перед рывком. Только самый кончик вытянувшегося назад хвоста метался из стороны в сторону, описывая крошечную арку, сам же Хиппер был совершенно неподвижен и даже не смотрел на котят. Его зеленые, как трава, глаза были прикованы к маленьким Мэйхью.

«Нет, – запоздало сообразила Алисон, – только не Мэйхью! Только не...»

Она уже собралась открыть рот, когда Хиппер, сорвавшись с места, кремово-серым пятном метнулся через библиотеку к детям.

Личный телохранитель Рэйчел Мэйхью, увидев направление прыжка, отреагировал на уровне спинномозговых рефлексов. Умом он понимал, что ни один древесный кот никогда не причинит вреда ни в чем не повинному ребенку, но инстинкт охранника сработал сам по себе. Гвардеец протянул руку, чтобы оттолкнуть девочку с линии прыжка, одновременно пытаясь закрыть ее своим телом. Однако ничего не вышло: слишком неожиданной оказалась реакция его подопечной. В момент прыжка Рэйчел обернулась, словно кто-то окликнул ее по имени. Взгляд ее сосредоточился на Хиппере, она с поразительной ловкостью увернулась от руки телохранителя, присела и с сияющей улыбкой приняла кота в широко раскрытые объятия.

Стоит добавить, что Хиппер был одним из самых крупных древесных котов, каких доводилось видеть Алисон. Его масса составляла свыше десяти килограммов – совсем немало, учитывая, что Рэйчел исполнилось всего одиннадцать лет, а сила тяготения на Грейсоне превосходила стандартную земную на 17 процентов. Если добавить к этому инерцию прыжка, предсказать результат было совсем просто.

Рэйчел с котом в объятиях шмякнулась на мягкое место. Алисон едва успела схватить гвардейца за запястье. Она сделала это непроизвольно и лишь потом поняла, что рука телохранителя, тоже непроизвольно, потянулась к рукояти импульсного пистолета. Правда, уже перехватив его, Алисон почувствовала, как мускулы грейсонца облегченно расслабились. И он, и все, находившиеся в библиотеке, услышали громкое, восторженное урчание: кот терся щекой о щеку Рэйчел.

Сестры вытаращили глазенки, да и взрослые выглядели совершенно ошарашенными. Кроме Миранды: та, подхватив на руки Фаррагута, опустилась на колени рядом с Рэйчел. Девочка ее не заметила: в этот миг во всей Вселенной для нее существовал лишь Хиппер. А для него – лишь она.

– Ой... ну и дела! – обрела, наконец, дар речи Кэтрин и, взглянув на Алисон, тихо спросила: – Это то, о чем я думаю, правда?

– Оно самое. И я вам искренне сочувствую.

– Сочувствуете? Но ведь не думаете же вы, будто он может обидеть мою девочку или...

– Боже упаси! – поспешно заверила ее доктор Харрингтон. – Просто коты очень редко принимают детей. Не то чтобы это считалось неслыханным: как раз первый случай на Сфинксе произошел с ребенком примерно того же возраста, что и Рэйчел... или Хонор. В некоторых отношениях это здорово, но есть моменты...

– Что за моменты? – осведомилась подошедшая Элейн.

– Ну, – Алисон усмехнулась, – во-первых, этот котик прилипнет к ней почище грейсонского телохранителя: вам не удастся разлучить их даже для принятия ванны или врачебного осмотра, а о том, чтобы оставлять его дома, направляясь на официальные мероприятия, советую и не мечтать. Да она и сама ни за что не захочет выпускать его из рук.

– Ну что ж, во всяком случае сегодня я не вижу причины пытаться их разлучить, – сказала Кэтрин, покосившись на Элейн.

– Не о том речь, – покачала головой Алисон. – Девочка не захочет выпускать его из объятий не только сегодня, а вообще. Физический контакт при установлении эмпатических уз очень важен для обеих сторон. Особенно в первые несколько месяцев и особенно если человеческая сторона так молода. Хонор, например, не спускала Нимица с рук на протяжении целого стандартного года.

– Ничего себе! – пробормотала Кэтрин совсем другим тоном.

– И еще одно: вам придется предупредить всех взрослых, которые будут иметь дело с Рэйчел, чтобы они следили за своими чувствами.

Элейн метнула в нее острый взгляд, и Алисон пожала плечами.

– Как правило, из котов получаются великолепные няньки: за безопасностью ребенка они следят лучше кого бы то ни было, и никто не позавидует человеку, вздумавшему причинить вред их подопечному. Да что тут говорить: думаю, вашей семье лучше, чем кому-либо на Грейсоне, известно, каким надежным защитником может быть древесный кот.

Обе мадам Мэйхью кивнули, и Алисон снова покачала головой.

– К несчастью, коты чрезвычайно чувствительны по отношению к эмоциям, направленным на их людей... или тем, которые кажутся им направленными на их людей. А это значит, кот будет остро реагировать на любого, кто рассердится на Рэйчел или просто будет чем-то недоволен в ее присутствии. Ну и кроме того, вас ожидает масса интересных впечатлений, когда девочка вступит в период созревания.

Глаза Кэтрин расширились, и Алисон хихикнула.

– Нет, нет! Насколько мне известно, к любовным похождениям своих людей коты интереса не проявляют. Но они эмпаты, и когда у нее начнутся вызываемые гормональными сдвигами перепады настроения, они оба будут чрезвычайно раздражительны. Единственное, что радует, так это возраст Хиппера. Ему около пятидесяти стандартных лет, примерно столько же, сколько было Нимицу, когда он принял Хонор. Стало быть, по сравнению с Рэйчел он взрослый и, если хоть чуточку похож на Нимица, нытья и хныканья поощрять не станет. Никаких скидок на переходный возраст.

– Ох, беда! – шутливо вздохнула Элейн, но тут же покачала головой и добавила: – Только боюсь, Кэт, это не самое серьезное из грядущих осложнений. Как будут чувствовать себя остальные девочки?

– Вы о зависти и ревности? – уточнила Алисон, снова взглянув на Рэйчел и Хиппера.

Сестры Мэйхью опустились на колени рядом с новой парой, Язон и Андромеда не сводили с этой компании ярких, заинтересованных глаз, Альфред и Бенджамин тихонько переговаривались. Улыбнувшись, доктор Харрингтон вновь повернулась к женам Мэйхью.

– Хонор была единственным ребенком, так что мой опыт, несомненно, отличен от того, какой приобретете вы, но думаю, как раз с этим никаких осложнений не будет.

– А почему? – спросила Кэт.

– Потому что Хиппер – эмпат. Он способен ощущать эмоции не только Рэйчел, но и тех, кто ее окружает. Как раз поэтому оказаться принятой в детстве очень хорошо: близость с котом развивает восприимчивость к чувствам близких. Конечно, тут тоже возможны сложности: желательно, чтобы первые несколько недель вы ненавязчиво приглядывали за дочуркиным поведением. Дети есть дети: даже самые лучшие из них склонны воображать о себе невесть что, особенно если у них есть повод. В данном случае повод почувствовать свою исключительность налицо. На то, чтобы связь устоялась, потребуется два-три месяца, и если в это время между нею и сестрами возникнет отчуждение, последствия будут ощущаться долго. Но если, на что я надеюсь, ничего подобного не произойдет, то остальных девочек Хиппер тоже вниманием не обделит. Ну а сам он, – Алисон усмехнулась, – надо полагать, вообразит, что угодил прямиком в кошачий рай. Ручаюсь, когда за него возьмутся все четыре девчушки, они заласкают его до одурения!