Исправляя ошибки (СИ)

XXXXII

— Чего ты от меня хочешь?

«Чего ты от меня хочешь? Ты явился ко мне, а не я к тебе, Бен».

— Зачем мучаешь меня? За что наказываешь?

«Потому что шпионы и предатели заслуживают наказания».

— Я всегда был предан тебе!

«Мне? Или своему паршивому тщеславию; своей смешной гордыне и спеси?»

— Я любил тебя!..

«Не меня, а лишь себя самого».

Он молил, чтобы владыка дал ему ответы — и теперь он получил, что хотел. Но таких ли ответов он ждал? Правдивые, прямолинейные и беспощадные; они всякий раз режут его душу, будто ножом. Вновь и вновь он слышит только их — и каждое слово заставляет его болезненно вздрагивать.

Ему страшно, и спрятаться некуда. Кругом одно и то же: вездесущая, всеобъемлющая мощь темного владыки, которая проникает в самые отдаленные, самые сокровенные мысли пленника, чтобы узнать все его тайны. Вновь Кайло переживает то же чувство, что некогда в юности при первой встрече со Сноуком: выпотрошенная оболочка; разодранная, обнаженная в клочья душа… сколько раз он сам проделывал это с другими! И мог ли представить, что сам претерпит подобную пытку от того, кого любил все эти годы и кому поклонялся? Сама эта мысль для него нестерпима. Худшее, что могло случиться с ним; неизмеримо страшнее, чем страдания плоти, головные боли от наркотиков и галлюцинации.

Прежде тишина, молчание его кумира сводили юношу с ума; но в молчании, по крайней мере, можно обрести покой, можно провалиться в пустоту, когда тебя в очередной раз накачают лекарствами, и хотя бы на короткое время сбежать в забвение. Сбежать от реальности — от боли, от постоянного напряжения, от необходимости ежесекундно напоминать самому себе, что нужно держаться до последнего; держаться, даже окончательно пав духом и разуверившись во всем, если он не желает самой позорной и отвратительной участи.

Однако сейчас, стоит Кайло закрыть глаза, одна мука сменяется другой, и он опять слышит стальной голос деда — той могущественной темной сущности, до которого так долго и безудержно пытался докричаться:

«Ничтожество… джедай-недоучка, не ведающий ничего, кроме своего явинского монастыря… свято оберегаемый родными надменный юный принц… И это кровный наследник великого темного лорда? Новый Избранный? Нет, ты просто мальчишка с завышенным самомнением. Ты позволил Рэксу, этой низкой твари, этому паразиту, вылепить из себя безвольного раба, так о какой свободе и о каком достоинстве ты грезишь до сих пор? Пойди и вылижи сапоги той крысе из разведки, что держит тебя здесь! Расскажи ему все, пресмыкайся перед ним! Хуже себе ты уже не сделаешь. Будь ты в самом деле достоин зваться наследником Дарта Вейдера, ты не растрачивал бы свою жизнь на бездумное, надменное подражание. Ты желаешь завершить то, что было начато мной, однако понятия не имеешь, что это означает. Подняться с колен. Жить, раз ты жив. Дышать полной грудью, если ты можешь. Радоваться каждому мгновению своей молодости, своей свободы — тому, что было отнято у меня, и к чему мне самому уже не возвратиться. Не повторять моих ошибок. Но ты предал меня. Просто взял мое имя и использовал его, чтобы добиться славы. Ты грубо попрал все, что должно быть свято для каждого из моих потомков — вот что ты сделал, и больше не вздумай просить меня о милости, чванливый наглец!..»

Эти слова Бен слышит постоянно, когда беспамятство уносит его от реальности и отдает на растерзание иному кошмару. Слова владыки Вейдера окончательно выбивают почву у него из-под ног, повергая в отчаяние. Его горячая преданность, его фанатичная вера в Избранного, его безудержное стремление быть достойным славы предка, его надежда достигнуть тех же высот и одновременно страх не достигнуть их — выходит, что все это было самообманом, пустой иллюзией?..

Нет, его рассудок не желает верить этой суровой истине! Однако юноша вынужден всякий раз убеждаться в ее справедливости.

В бреду мелькают мысли — мечты, воспоминания, до которых он больше не смеет дотронуться. Что для него теперь Сила? Власть, что она дарует, больше не имеет значения, равно как и все остальное. Как ему быть, за что бороться сейчас? За какой еще спасительный прут уцепиться, чтобы не позволить себе потонуть в пучине безумия, чтобы попытаться сохранить остатки воли и разума?..

… Отныне пленнику приходится выполнять требования Диггона, чтобы положить конец мучениям — подойти и встать там-то и там-то, принести то-то и то-то. Эти унизительные приказы кажутся, однако, мелочами в сравнении с болью, которая все больше напирает на измученное тело, и терпеть которую все труднее.

Когда-то его выдержки хватало на неделю и более. Сейчас не хватает, порой, даже на день. Когда яд начинает вновь опалять его вены, Кайло готов отдать все, чтобы только избавиться от этого страшного ощущения.

Диггон говорил ему, что в случае упрямства смерть истинного Кайло Рена окажется вовсе не такой легкой, как мнимого. Наконец, юноша сполна осознал справедливость этих слов. Сейчас он предпочел бы своему нынешнему положению быть расстрелянным на месте.

Остается только радоваться раздражению на лице майора, которое тот всякий раз старается спрятать за маской непроницаемого спокойствия; тот, конечно, и раньше понимал, что пленник доставит немало хлопот, однако не мог и предположить, что возиться придется настолько долго. Напряжение между ними растет, и сам майор уже не отличается таким оптимизмом, как прежде.

Развязка наступает неожиданно.

Однажды Кайло пытается бежать. Стараясь не замечать боли, юноша усердно медитирует несколько часов подряд, вспоминая старые ментальные техники, которые когда-то давались ему лучше всего. Он стремится вновь взять контроль над Силой, но та выскальзывает из его рук и, как вода, сочится меж пальцев.

Охранники, видящие его неподвижность, мрачно переглядываются между собой и озабоченно качают головами, выражая тем самым и небрежность, и, быть может, некоторое сострадание. Большинство из них уверены, что пленник давно сошел с ума. Кайло догадывается об их мыслях. И он вполне согласен.

Он сошел с ума. Спятил. Отлично! Он и прежде стоял на самом краю этой пропасти, теперь же пытки и сам замок, теперь кажущийся ему живым существом с собственной волей, — все это окончательно столкнуло его вниз, в темную бездну.

Но безумцы имеют одно преимущество над обыкновенными людьми — это сила. Всем известно, что сумасшествие способно непостижимым образом увеличивать физические данные любого человека. Даже если несчастный ранее пребывал в полнейшей немощи, в тот миг, когда его разум угасает, он становится сильнее и опаснее, словно в него вселяется разъяренный зверь, подменяя человеческую сущность. О таком странном и ужасающем явлении хоть раз слышал каждый, а иным даже случалось наблюдать его вживую.

Безнадежность способна внушать силы точно так же, как и надежда. Больше Бен не ищет поддержки и ни на кого не рассчитывает. Лишь на себя самого. Он понимает, что шансы на успех не высоки, но как иначе? Если он останется, то рискует снискать участь худшую, чем смерть: стать вечным пленником этого замка, пополнить число теней, остатков энергии тех, кого когда-то тут замучили. Быть заточенным в этих стенах навсегда, даже в посмертии — нет, он не допустит этого! Ему необходимо выбраться отсюда, превозмочь забытье рабства, чего бы ему это ни стоило. Даже если он сделает это из примитивного животного инстинкта.

Он овладевает разумом одного охранника, заставляя того снять цепи, удерживающие пленника, и отпереть дверь. Эти прежде простые действия требуют огромных усилий; Кайло изо всех сих старается держаться и не утратить концентрацию.

Он выходит из камеры, попутно сбивая телекинезом двух дроидов, которые дежурят неподалеку, и стремглав бросается бежать дальше по коридору, не разбирая дороги, движимый страхом и больной решимостью. Он спотыкается на каждом шагу, и все же, не останавливается. Его тело пробирает дрожь — от слабости и одновременно от облегчения, почти счастья — именно это чувство сейчас заставляет его глаза слезиться, а сердце — стучать сильнее. Даже если побег не удастся — а это вероятнее всего, — то он, по крайней мере, докажет и Диггону, и себе самому, что пока еще не сломлен.

За ним движется погоня. Беглецу отрезают все пути; все ближайшие коридоры тотчас полнятся теми, кого Диггон чаще всего ласково именует «мои ребята». Пленнику кричат, приказывая остановиться и угрожая оружием; дроиды-охранники мерзко свистят, удерживая наперевес бластерные винтовки. Но Бен не останавливается до последнего. Все пустые запугивания проносятся мимо, не касаясь его слуха. Он еще помнит, что нужен Диггону живым.

Наконец, кто-то из преследователей настигает сбежавшего заключенного и бросается ему под ноги, цепляясь мертвой хваткой. В следующее мгновение Бен тонет в море крепких, враждебных рук — море, бушующем от ненависти и ярости, которые вызваны не иначе как страхом; ведь если бы эти люди упустили важного пленника, им бы точно не поздоровилось. Он принимает на себя удар за ударом, продолжая остервенело вырывается, напрягая затекшие мышцы. Его зубы яростно вгрызаются в чью-то плоть, и пленник безоглядно радуется горячему вкусу крови. Закинув голову, он беззвучно и страшно смеется…

Проходит немало времени прежде, чем охране удается с боем затащить его назад в камеру и крепко связать. Люди Диггона громко и тяжело дышат, как после изнурительной работы. Словно им противостоял целый вражеский отряд, а не всего один ослабевший от пыток заключенный.

Бен лежит опутанный веревками, придавленный к полу, и слезы текут по раскрасневшемуся безумному лицу. Его пальцы напряжены и царапают холодный камень пола. Его тело ноет и кровоточит. С каждым вдохом грудь точно взрывается, воздуха не хватает. В его сознании проносятся алые вспышки боли. Но что такое эта боль — резкая, яркая — в сравнении с тупой, тягучей, ноющей болью, которую приносит ему день за днем яд таозина? По крайней мере, одно преимущество от общения с этими тварями — теперь любая другая боль кажется Бену почти наслаждением.

Голос, то и дело срывающийся на визг, несколько раз повторяет над самым ухом, чтобы кто-нибудь поскорее вызвал врачей. Но те, подоспев, медлят, жмутся у стены, то и дело повторяя, чтобы заключенного держали крепче. Они опасаются приблизиться к опасному преступнику, который сейчас всем своим видом производит впечатление взвесившегося хищника.

Где-то посреди этого безумия появляется Диггон, раскрасневшийся и непрестанно кричащий что-то, гневно вертя головой. Кайло не слышит его слов, для него вопли окружающих давно превратились в кошмарную какофонию, а движение кругом — в бессмысленное мерцание бесконечных ног и рук. Только один раз он умудряется различить часть фразы, принадлежащей, кажется, кому-то из медиков: «…и откуда только взялись силы?..»

Под нажимом Диггона врачи соглашаются подойти к пленнику и сделать укол, чтобы через секунду его тело, наконец, обмякло, а охранники смогли облегченно выдохнуть.

Майор, утирая пот со лба, окидывает каждого из своих подчиненных уничтожающим взглядом и обещает им: «Его превосходительство все узнает».

Заключенного бегло и грубо осматривают, чтобы убедиться, что на его теле нет ран, которые вызывали бы опасение. Один человек из медицинской бригады замечает перелом ключицы. Кто-то в минувшей заварушке явно переусердствовал, но кто именно, теперь вряд ли возможно разобрать. Сломанную кость рывком вправляют и накладывают эластичную повязку — на первое время. Самым лучшим было бы поместить пострадавшего в бакту, или хотя бы пропитать бактой ткань повязки. Но Диггон бросает недовольно: «Обойдется», и эта тема считается исчерпанной.

Бен не противится их манипуляциям; он почти не ощущает своего тела. В эти мгновения он окончательно перестает думать о самом себе, как о человеке.

Диггон приказывает усилить охрану и никому не входить в камеру до его личного распоряжения. А потом он и все остальные — с понурыми головами, встревоженные и хмурые — выходят прочь.

Юноша лежит неподвижно, отвернувшись к стене, и лишь одна тяжело вздымающаяся грудь, разрываемая хриплым, болезненным дыханием, выдает, что он еще жив. Он уже не молится — молиться больше некому. Последняя, самая отчаянная и сумасбродная его надежда потухла, и он смертельно устал…

Никто не явится ему помочь, это очевидно. Но даже если бы ему удалось выбраться, куда идти дальше? К Верховному лидеру, который бросил его на смерть? К матери, которая служит Республике — а значит, и этим вот людям, которые мучают его столько дней?.. Даже дух его деда отрекся от непутевого внука. Если его кошмары правдивы, выходит, что владыка Вейдер презирал его, Кайло, с самого первого дня; а если нет… что ж, тогда получается, что тот по-прежнему игнорирует его.

Видимо, лекарство, которое ему дали, в самом деле сильное. Пленника начинает клонить в сон. Бен захлопывает веки, не желая больше ни о чем думать. Но прежде, чем им овладевает пустота, юноша снова чувствует то, чему не может найти объяснение — да и есть ли оно вообще?

Чьи-то теплые, мягкие руки касаются его лба, и тогда боль, усталость, отчаяние, даже стыд за собственную беспомощность… нет, они никуда не уходят, но по каким-то причинам становятся незаметнее.

Бархатные глаза раскрываются вновь, Бен напрягается, прислушиваясь. Так и есть. Сила… застоявшаяся, отравленная болью и смертью, больше не давит на него, как прежде.

Подталкиваемый необъяснимым упрямством, рыцарь Рен превозмогает слабость, пытаясь подняться на локтях, насколько ему позволяют путы.

— Кто ты? — повторяет Бен, продолжая сверлить взволнованным взглядом пространство вокруг. — Где ты? Отзовись!

Молчание. Снова томительная, злая недосказанность.

Из груди пленника вырывается тяжелый стон.

— Только не уходи, не исчезай, прошу… кем бы ты ни был. Не отвечай мне, если не хочешь. Просто останься…

Он произносит это задыхающимся шепотом, то и дело опускающимся до немого бормотания сухими, бескровными губами. Его сил не всегда хватает, чтобы полноценно наполнить легкие воздухом. Каждое его слово пронизано такой жалобной и искренней мольбой, что Бен сам не верит. Его ли это голос?

Некто скрытый в темноте молчит несколько мгновений. Трудно понять причину его гнетущего безмолвия, однако причина наверняка есть.

Затем он отзывается:

— Я здесь, рядом с тобой. Я… я всегда был рядом.

Эти слова и вправду раздаются совсем близко. Кайло вздрагивает и резко поворачивает голову, так что мускулы шеи начинают ныть, и раненое плечо отзывается новой болью. Он слегка прищуривается, когда, наконец, различает в полутьме полупрозрачные очертания. И тут же изумленно выдыхает:

— Ты…

Видение разом прогоняет остатки сонливости. Подумать только, а ведь еще недавно ему искренне казалось, что после всего увиденного и пережитого в застенках, он больше не способен ничему удивляться!

Тот, кого он видит — и кого, безусловно, узнает, — предупредительно поднимает руку.

— Тебе лучше расслабиться. Так будет меньше боли.

Но боль — это сейчас меньшее, что интересует Бена. Он наклоняется ближе, чтобы получше рассмотреть это призрачное лицо: светлые кудри до плеч; приметный шрам, рассекающий правую бровь; знакомые серые глаза, так похожие на глаза Люка, только более живые, скрывающие бесконечную отвагу и несгибаемую гордость; губы, так и норовящие сложиться в немного надменную, но несмотря на это — или напротив, как раз благодаря этому — удивительно приятную улыбку.

— Ты, — повторяет Бен, кажется, лишь для того, чтобы уложить в голове эту мысль.

«Еще одна иллюзия», — думает он с разочарованием и почти с отвращением, хотя трепет его сердца вопреки всяким доводам разума уже принял взволнованный и в какой-то мере очарованный ритм.

— Не такого ты ожидал, верно? — усмехается призрак, и на его лице появляется оттенок юношеского задора, который в этой обстановке кажется неуместным, но вместе с этим — именно сейчас и здесь — особенно очаровательным. — Всего лишь ничтожная крупица сознания человека, которому на роду было написано стать великим, но в действительности он лишь растратил себя попусту, разменял, разорвал себе душу.

— Так ты не… — Бен хмурится, не зная, что ему думать.

— И да, и нет. Я — не тот, кого ты звал, это верно. Я — лишь его частица, его светлая суть, похороненная в подземельях этого замка, скрытая ото всех и давно отчаявшаяся обрести свободу. Частица, от которой Дарт Вейдер не мог избавиться, хотя неоднократно пытался сделать это. Ты понимаешь о чем я? Вейдер терзался угрызениями совести и винил во всем меня. Он пытался уничтожить меня; через страдания он растил в себе Тьму, укрепляя свое могущество и множа свою злобу. Этот замок был построен как темница — темница, главный образом, для одного узника, Бен. И этим узником был я. Тут я и вынужден коротать вечность до сих пор.

Кайло мрачно глядит в одну точку. Ему больно признавать, как точно услышанная им история отражает его собственные муки, от которых он так и не сумел уйти. Надломленный. Нецелостный. Выходит, его деду тоже не удалось преодолеть свою двойственность; даже после слияния с Силой он не сумел вновь собрать самого себя воедино — и появление призрака Энакина Скайуокера, и сам нынешний их разговор являются тому доказательством.

— Почему ты не рассказал этого раньше? — тяжело произносит Бен. — Где ты был все это время? Я столько раз взывал к тебе…

Скольких ошибок можно было избежать! Сколько жизней сохранить!..

Призрак, однако, печально качает головой.

— Разве ты и вправду взывал ко мне? Нет, ты всегда называл имя Дарта Вейдера — мертвое имя, которое не несет ничего, кроме боли и смерти. Я не мог услышать тебя при всем своем желании. Да и ты сам… разве ты стал бы слушать меня прежде? Я был рядом с тобой. С самого первого твоего дня в этом замке. Однако ты не замечал моего присутствия. Видишь ли, посмертие — это лабиринт, Бен. Это река со множеством ответвлений, в которых легко заплутать. Расставшись с телом, душа целиком погружается во вселенский поток, который безоглядно несет ее вперед, а иногда может занести и в ловушку, вроде той, что представляет собой этот замок. Мало кто владеет техниками, позволяющими управлять движением Силы. Есть те, кто не способен материализоваться в полноценного Призрака Силы, его появление спонтанно и быстротечно. Ему ничего не остается, как только дрейфовать наугад, не ведая, к какому берегу его прибьет.

— И ты оказался здесь? — вдруг спрашивает Бен. Конечно, он давно догадался, к чему клонит рассказчик.

Энакин кивает с горечью.

— Так уж вышло, — говорит он, — что моя энергия стала фокусироваться здесь — все больше и больше, пока мой дух окончательно не увяз в этом болоте. Говорят, что места наших страданий привязывают нас к себе гораздо сильнее, чем те, где мы были счастливы. Что боль обладает большей мощью в Силе, чем радость. Мне не хочется верить этому, но похоже, что так и есть. По крайней мере, для некоторых людей, которые, как я, оставили слишком много себя в местах, подобных этому. — Призрак умолкает ненадолго. — Или же я оказался вечным пленником этого замка из-за простого стечения обстоятельств, — добавляет он скоро. — Случайность — одна из тех вещей, которой в равной степени подвластны и Добро, и Зло. И от которой смерть отнюдь не избавляет.

Энакин пожимает плечами и неловко улыбается, стараясь обратить свой рассказ в шутку, но выходит у него паршиво. И кажется, вскоре он сам понимает это, поскольку выражение его лица становится вдруг каким-то смущенными, как бы извиняющимся.

Он продолжает:

— Когда Вейдер понял, что не сможет избавиться от меня, он пошел иным путем, начав лгать себе и окружающим, что он убил Энакина Скайуокера. Что он полностью поглощен Тьмой и невосприимчив к соблазнам Света. Временами, должно быть, верил и он сам, но в глубине души всегда знал, что это не так. И чем больше он отстаивал свою ложь, чем яростнее убеждал в ней целый свет, тем отчетливее понимал, что все это — не более чем жалкий самообман. Тебе ведь это знакомо, Бен? Тот человек, которым ты стал… Кайло Рен… какой-то частью сознания ты его ненавидишь, ведь так? Это он заставил тебя убить родного отца. Это он поработил тебя и почти стер твою личность. Это он привел тебя сюда…

Бен не способен выдавить ни слова в ответ. Его плечи сотрясаются от сдавленных рыданий.

Призрак дотрагивается до его здорового плеча, стараясь успокоить, подбодрить. Его рука проходит сквозь живую плоть, но Бен все же чувствует это легкое касание, исполненное ласковой теплоты: широкая ладонь ложится на его кожу, даря спокойствие и уверенность.

— Расскажи мне о своей матери, — просьба Энакина звучит немного неуверенно. — Она… она просила за тебя. В первый раз она обращалась ко мне. Быть может, не сделай она этого, я так и не сумел бы достучаться до тебя.

— Почему же?

— Это трудно объяснить. Призраки Силы существуют в иной реальности, нежели те, кто еще жив. Мы не можем быть повседневной частью вашей жизни, и лишь иногда, в самом крайнем случае даем о себе знать. Наши родные, помнящие нас и любящие — своего рода, маяки, указывающие нам путь сквозь движение Силы. Их молитвы делают нас более живыми. Но мы не закончили… прошу тебя, расскажи мне о Лее. Знаешь, ее рождение стало для меня неожиданностью. Во время беременности Падме я был слишком взвинчен и зациклен на своих видениях; меня тревожила только жена, о ребенке я почти не думал, но иной раз мне все же казалось… да нет, я отчетливо ощущал мальчика. Только Люка. И между собой, говоря о ребенке, мы всегда называли его «малыш», ненарочно наделяя в своих словах мужским полом. Полагаю, Вейдер, множество раз видевший Лею — сперва в Имперском сенате, а позднее и в эпицентре войны, — не узнал в ней свою кровь лишь потому, что подобная мысль просто не приходила ему в голову. Впрочем, кое-что он все же заподозрил, но слишком быстро отогнал эти подозрения. Я уверен, что, впервые увидев леди Органу, приемную дочь альдераанской королевской четы, он испытал примерно то же смущение, что и при встрече с тобой. Он подумал, что так могло бы выглядеть его дитя… Лея, и ты вместе с нею, — вы стали для меня неожиданным даром Силы. Даром, который я не заслужил.

Бен проглатывает тяжелый ком и принимается негромко говорить. Он рассказывает о том, какой помнит свою мать: эгоистичной, властной, горделивой, дерганой, грубой, несмотря на аристократичное воспитание, которым она гордилась всю жизнь; но вместе с этим он вспоминает и другое — нежную улыбку, тонкие, изящные, всегда ухоженные руки, источающие особое, родное тепло, и сказки погибшего Альдераана, которые Лея когда-то рассказывала ему на ночь. Это те воспоминания, которые он старался выжечь из своей души, все больше ожесточаясь; это память о священном мире детства, куда он хотел навсегда закрыть себе дорогу, пронзая сейбером сердце отца.

— Бывало, магистр Скайуокер говаривал, что Лея, хоть с виду больше похожа на мать, но характер унаследовала твой. А он сам наоборот, получил твою внешность, но материнскую мягкость характера.

— Это так, — соглашается Энакин. — Впрочем, и ты сам похож на Лею, вероятно, больше, чем сам хотел бы, не правда ли? Она так и не простила Вейдера, а ты никогда не простишь ее…

— Я не могу… — выдавливает Кайло, опустив глаза в пол. — Она… она предала меня…

Он всегда ревновал свою мать — к ее работе, к ее занятому образу жизни, к тем, кто ее окружал. Маленькому Бену неизменно казалось, что все это отнимает у него маму; да ведь так, по сути, оно и было на самом деле! Когда Лея приняла решение отправить его на Явин, первое, что отозвалось в его душе — как раз та самая ревность; мальчик почувствовал, что проигрывает, что политика, светское общество и нескончаемые дела на благо Республики наконец полностью вытеснили его из сердца матери и из ее жизни.

В тот день, когда она решилась поступить так вероломно с его детской привязанностью и с больной его гордостью, он раз и навсегда возненавидел Лею Органу. Тогда то — а вовсе не в пятнадцатилетнем и не в двадцатидвухлетнем возрасте — внутри него начал рождаться Кайло Рен.

— Я был не намного старше, чем ты, когда моя мать приняла такое же решение, — в этот миг призрак глядит как бы сквозь него — будто это Бен является нематериальным сгустком энергии. Энакин предается воспоминаниям. — Она позволила мне улететь на Корусант в храм джедаев, зная, что там меня ожидает лучшее будущее. Хотя, наверное, мы оба прекрасно понимали, что не увидимся больше. Когда любишь человека, то делаешь, как лучше для него. Даже если поначалу это принесет страдания вам обоим.

Краем сознания Бен поражается: его дед выглядит совсем мальчишкой, младше, чем он сам; и говорит Энакин, казалось, нарочито просто, с оттенком юношеской непосредственности. Однако его слова наполнены величием мудрости и прозорливости даже в большей мере, чем давние проповеди магистра Скайуокера. Пожалуй, в их простоте и кроется нечто, заставляющее к ним прислушаться. Энакин не осуждает своего внука и не пытается читать ему мораль — просто говорит о том, что при жизни успел испытать на собственной шкуре.

— И все же, — упрямо замечает Соло, — твоя мать спросила у тебя согласия прежде, чем навсегда сбыть тебя с рук.

— Да, но для меня как раз это оказалось самым тяжелым, — возражает призрак. — Меня долго не оставляли сомнения. Откажись я тогда, останься с мамой на Татуине… что было бы больнее для нее: расстаться навсегда или быть вместе, зная, что ее сын упустил свой шанс? — Он вновь обращает взгляд к Бену, как бы опомнившись. — Мы и здесь, выходит, с тобой похожи?

Юноша смущенно опускает голову в знак согласия.

… Они продолжают глядеть друг на друга — дед и внук, лед и пламя, мертвый и живой; прошлое и будущее, наконец, услыхавшие друг друга и повстречавшиеся в месте застоя Силы. Они говорят, не переставая — обо всем и ни о чем; беседуют, словно обыкновенные мальчишки; как два заправских приятеля. И странным образом этот разговор становится для Бена спасением от боли и от окончательного помешательства. Присутствие Призрака Силы действует лучше, чем спасительное лекарство, ради порции которого Бену вот уже сколько времени приходится изображать дрессированного зверька. Яд по-прежнему причиняет ему страдания, как и сломанное плечо, и другие следы от недавних побоев — но сейчас вся эта боль как бы притупляется, а на душе у Кайло впервые за много лет становится так хорошо и спокойно, что он готов едва ли не радоваться своему плену. Ведь, не окажись он в Святилище, этой встречи, этого чудесного откровения, вероятнее всего, так и не случилось бы.

Теперь он уже не задумывается, реально ли все происходящее, или его разум всего-навсего вновь заполнен видениями. Да и есть ли смысл задумываться об этом сейчас, когда ему так легко и так приятно?

Бен не замечает того, как засыпает под собственный приглушенный лепет. Он спит недолго, всего около получаса, но его сон крепок и спокоен, и оттого отдых получается полноценным.

Он наблюдает живые, яркие сновидения.

Перед ним человек, которого выбрала сама Сила. Необыкновенного, озаренного невидимым светом любви, бескорыстия, доброты, тепла и нежности. Рожденного на задворках Старой Республики и росшего среди грязи окраинных миров, но сохранившего чистоту сердца. Вот каким был Избранный с самого начала.

Бен просматривает все важные моменты его жизни и смерти.

Он воочию видит маленькую женщину — прекрасную настолько, что при первой встрече Энакин сравнивает ее с диатимами, с бесплотными созданиями со спутников Иего, слывущими, как самая красивая и изысканная раса во всей галактике. Каждая деталь ее облика кажется тонкой и воздушной — ее легкие черные кудри, уложенные в сложную прическу, ее маленький острый подбородок и высокие линии скул, которые почему-то с первого взгляда кажутся юному Эни знаком высокого происхождения.

Эта женщина подарила жизнь Люку и Лее. И она же, сама того не ведая и не желая этого, помогла родиться Дарту Вейдеру.

Она похожа на Рей. Бен задыхается от осознания этого странного, мистического сходства. Утонченная набуанская аристократка поразительно напоминает своему потомку нищую девочку с помойки. Кира Дэррис — наполовину набуанка; может, в этом-то и кроется все объяснение. Однако Бен видит в родственности двух этих обликов грубую насмешку Силы. Вероятно, такова судьба всех мужчин в их роду: святая, безотчетная любовь, единая на всю жизнь. И у этой любви всегда одно лицо.

Святая любовь не должна была окончиться так печально, однако искренняя натура Избранного не умеет сдерживаться; для нее не существует половинного чувства, Энакин Скайуокер любит и отдает себя без остатка, позволяя эмоциям брать верх над разумом, что, конечно, недопустимо для джедая — но иначе он не умеет. Что толку в огне, который не обжигает рук? Такой огонь не способен и согреть. Любая попытка самоконтроля кажется ему притворством, а его душа не приемлет фальши.

Когда погибает Падме, в душе Избранного остается огромная, страшная рана, которая мучит его, не зарастая с годами, а напротив, продолжая кровоточить, кажется, все сильнее. Он понимает, что не в состоянии задушить ни память о былом, ни сожаление. Поэтому Вейдер старается обратить свои страдания с мощь, понемногу раскрывая для себя возможности Темной стороны. Так же, как Бен пытался скрыть за вынужденной жестокостью боль от предательства семьи, его дед спасался от одиночества и чувства вины, день за днем убивая себя самого, свою душу — здесь, в проклятых стенах Святилища. Он не бежал от страданий; он шел к ним навстречу, но лишь потому, что не видел иного пути.

Власть тоже не спасает от горьких воспоминаний, но стремление к власти, служение Империи, по крайней мере, дает цель, побуждает действовать — без раздумий, без рассуждений, без оглядки. Ведь когда у тебя за плечами больше нет ничего ценного, то тебе нечего и терять. Вейдер старается лучше понять природу своего предназначения, и знает, что однажды ему суждено убить Палпатина или самому пасть от его руки; в конце концов, такова судьба каждого ситха.

Но все меняется в один момент. Знакомый световой меч в руках мальчишки, который после подрыва «Звезды Смерти» стал одним из первых лиц, разыскиваемых Империей, — этот меч неожиданно заставляет темного владыку поверить в то, что доселе казалось невозможным. Бен чувствует, как смятение понемногу сменяется восторгом, и как призрачные очертания надежды в сердце Вейдера окончательно приобретают ясность, когда тот слышит имя преступника: Скайуокер, Люк Скайуокер.

… он прячется ото всех в одной из своих сфер для медитаций на борту «Палача» и проклинает Оби-Вана за то, что тот скрыл от него истину, которая могла бы изменить все: его ребенок, его сын, мальчик, которого, пока тот еще находился в материнской утробе, отец называл Джинном — это дитя сумело уцелеть после смерти Падме!

Эта истина, откройся она вовремя, возможно, еще могла бы спасти Энакина Скайуокера. Но теперь уже поздно.

Имя магистра Кеноби приходит на ум Вейдеру в первую очередь, ведь трудно представить, кого он ненавидит сильнее, чем своего былого наставника. Но одновременно тот проклинает и Палпатина, который солгал ему, убедив своего ученика, что тот собственными руками убил Падме вместе с ребенком. И самого себя — за то, что поверил, хотя в глубине души чувствовал, что его жена и сын еще были живы, когда корабль сенатора Амидалы покинул Мустафар.

Отныне все существование Верховного главнокомандующего военных сил Галактической империи тайно подчинено новой цели — отыскать мальчишку раньше Императора. Прикрываясь стремлением обезвредить опасного террориста, владыка не жалеет сил и средств, чтобы выследить Люка Скайуокера. Он прибегает к услугам наемников, вроде «солдата удачи» Лор-Сан Текки или охотника за головами Бобы Фетта. Неуемные поиски приводят его на самый край галактики — в позабытую всеми богами систему Хотт. Но в конечном счете все оказывается напрасным.

Палпатину становится известна правда, и тогда изображение на голопроекторе, немилосердно взирая на коленопреклоненного Вейдера, говорит те самые слова, от которых все существо человека, скрытого за плотной оболочной из железа и дюрастали, отчаянно вздрагивает: «Похоже, что этот мальчик — сын Энакина Скайуокера».

По одному выражению глаз Императора Вейдер понимает — понимает и Бен, все еще наблюдающий за происходящим сквозь время и сквозь свой сон, — что глава Империи не склонен заблуждаться на его счет. Разумеется, владыка Вейдер уже знает обо всем, — но как раз это обстоятельство и кажется старику Палпатину самым интересным. Он считает забавным проверить, как много еще осталось в его ученике от прежнего сентиментального мальчишки. Понимает ли он, что ему придется выбирать между своей жизнью и жизнью сына? Ведь если юноша откажется примкнуть к адептам Тьмы, он умрет; но если согласится, в ордене ситхов имеется лишь два места…

Когда он, наконец, находит Люка, и Люк вновь ускользает, Вейдер не знает, радоваться этому или нет. По крайней мере, он успел открыть сыну правду, а дальше пусть уж мальчик решает сам.

И тот принимает решение — такое, которое, возможно, принял бы ранее и сам молодой Эни Скайуокер на его месте. Люк приходит за отцом, добровольно сдаваясь властям Империи на луне Эндора — и тем самым ставит ученика-ситха перед выбором, которого тот опасался больше всего.

… отец и сын дерутся не на жизнь, а на смерть. Палпатин взирает на них со своего трона, показательно скаля стариковские зубы…

… Вейдер падает на колени, ожидая финального удара. Однако Люк лишь отворачивается от него и решительно отбрасывает в сторону сейбер.

«Вы проиграли, ваше величество. Я — джедай, каким прежде был мой отец»…

… посрамленный поражением, темный лорд вынужден молча наблюдать за тем, как его сын корчится в агонии, медленно сжигаемый Молниями Силы, и безнадежная, на исходе сил, мольба Люка о помощи опаляет его душу. Не стоит обманывать себя, он уже знает, чем все окончится. Он, Энакин Скайуокер, уже сделал выбор. Нужно только собраться. Еще один вдох, еще один удар сердца прежде, чем решиться.

Наконец, он решается.

Смерть одновременно настигает их обоих — ученика и учителя. Тело Палпатина исчезает на дне реактора. Но и Вейдер перестает существовать, освобождая свою прежнюю личность, столько лет томившуюся в плену забытья. В его измученной душе воцаряется умиротворение; он не сожалеет о своем выборе. Перед смертью он просит Люка снять с него шлем…

Бен неспешно открывает глаза, чувствуя, что сон перетек в реальность. Призрак деда все еще рядом, спокойно глядит на него, дожидаясь пробуждения — в конце концов, ему некуда торопиться.

Бен старается сесть, хотя связанному это сделать непросто. Пострадавшее плечо снова начинает ныть.

Энакин подается к нему.

Юноша поднимает глаза, не смея утаивать стыд. Как же ужасно он ошибался! Каким кощунством было прославлять страдания души своего предка, одновременно осуждая один-единственный поступок, который Верховный лидер положил своему ученику считать досадной ошибкой, проявлением малодушия, но который на самом деле стал для Энакина Скайуокера глотком свежего воздуха, долгожданным спасением из ловушки мрака и безысходности.

— Прости меня, — чуть слышно произносит Бен. — Я… я и вправду поддался гордыне. Думая лишь о жертве Избранного, я даже не пытался себе представить, через какие муки тебе пришлось пройти. Это… не может быть праведным путем.

Он старается перевести дух, однако напряжение в груди только растет.

Теперь он отчетливо видит: жертва Силы, о которой говорил Люк Скайуокер — даже если таковая имела место, — не стоила того. К чему всеобщее благо, достигнутое столь непомерной ценой?

— Замысел Силы — то, о чем не дано судить ни тебе, ни мне, — призрак пожимает плечами. — Но если правда, что я должен был пройти именно таким путем, то скажу прямо, это самая отвратительная затея, какую только можно придумать! Уничтожить оба враждующих ордена, чтобы привести Силу к вожделенному равновесию! О нет… Сила, если это все же она так устроила, попросту подложила мне огромного, жирного хатта…

На мгновение он как будто задумывается: стоит ли шутить с такими вещами? Но потом лишь отмахивается — мертвецу уже нечего терять.

Бен готов прыснуть со смеху, внезапно подумав, что чего-чего, а подобных слов он точно не ожидал услышать когда-либо от своего деда, грозного ситха.

— Но для тебя еще не все потеряно, — уверяет Энакин. — Ведь ты жив, и теперь тебе известна правда.

— Если я останусь здесь, то долго не протяну, — мрачно заключает Бен.

И тут ему в голову приходит мысль, кажущаяся до смешного очевидной.

— Помоги мне, — умоляюще шепчет юноша. — Научи, как вырваться на свободу.

Призрак раздумывает, озабоченно качая головой.

— Тебе опасно покидать замок. Ты унесешь смерть с собой, и тут я бессилен сделать что-либо.

— Тогда как мне быть? Дожидаться смерти, чтобы стать таким же, как ты, утратив последнюю надежду на освобождение?

— Нет, — решительно возражает его собеседник, — мой потомок не заслужил такой судьбы.

На губах Рена показывается бледный луч улыбки — той самой напряженной улыбки, которая пролегает между торжеством и полнейшим отчаянием, и может означать как одно, так и другое. Эта улыбка всегда носит оттенок безумия, но безумия такого рода, что иной раз вызывает почти восхищение.

— Помоги мне, — увереннее повторяет Бен.

Пусть лучше он погибнет, чем сгинет в этих стенах, среди боли и ужаса. Позорно подохнет на дыбе или на пыточном столе, придавленный скользкой ядовитой дрянью. Или же окончательно сойдет с ума, превратившись с отвратительное, безвольное существо, смердящее страхом; пригодное лишь для одного — для исполнения простейших приказов.

— Я помогу тебе, — соглашается Энакин. — Ты лишился своих способностей, но можешь использовать мои. Однако, учти, что как только ты покинешь замок, Сила, запертая здесь, будет для тебя недоступна, и больше помогать я тебе не смогу.

— Я знаю, — спокойно кивает Бен.

Ему очевидно, что большего этот несчастный призрак, этот крохотный осколок души истинного владельца замка не может ему предложить. Но даже за эту помощь он безмерно благодарен.

— Быть может, тебе все же стоит потерпеть еще какое-то время. Дождаться укола противоядия. Сделать последнее усилие, изобразить пай-мальчика…

— Нет, — Бен трясет головой. — Уже сейчас может быть поздно.

Он и так растерял слишком много себя. Еще чуть-чуть — и он окончательно утратит нечто куда более ценное, чем жизнь — свободу своей души.

Энакин глядит на него, и на призрачном лице молодого джедая постепенно появляется горькое понимание. Его внук прав, медлить нельзя.

— Как только ты окажешься вне замка, твои друзья, твои родные смогут тебя почувствовать. Позови на помощь, не теряя времени. Кричи так громко, как только можешь, и тогда у тебя будет шанс спастись. Ты знаешь кого-нибудь, кто сумеет услышать тебя с любого расстояния? Кто-нибудь, на кого ты можешь рассчитывать?

— Да, — Бен смотрит в одну точку, слегка задрав голову, и в бархатных его глазах появляется странный, возвышенный блеск.

Кажется, Сила сама подсказывает ему этот образ, давно ставший для него наваждением. Юноша вновь вспоминает о том, что влюблен. И впервые с тех пор, как он признал за собой это чувство, его обуревает настоящая радость — без оглядки, без оговорок, без страха и без каких-либо мыслей о будущем.

— Рей… — произносит он ее короткое, смешное мальчишечье имя, наслаждаясь его звучанием. — Она услышит меня.

Ни учитель, ни братья в ордене, ни даже мать. Только Рей. Только та, с кем он связан таинственными, необъяснимо крепкими узами. Он не знает, где сейчас эта девушка; не знает, придет ли она к нему на выручку — в конце концов, с какой стати ей помогать убийце и чудовищу? Но священное безумство подсказывает ему, что она, по крайней мере, наверняка услышит…

Призрак глядит на него с родительской улыбкой и весело подмигивает юноше, как бы говоря, что понимает его мотивы и даже одобряет их, хотя, по идее, и не должен бы. Ему ли не знать, что происходит? И как тот, кто сам с готовностью и охотой шагнул в пламя любви и сгорел без остатка — как он может осуждать прекрасный порыв того, кто является, в конце концов, плотью от его плоти?

Бен слегка прищуривается: «Ты ведь не сомневался, что я — такой же сумасбродный дурак, как ты?» Он не намерен спорить и не собирается предпринимать пустую попытку утаить свои чувства. Разве можно придумать более бессмысленное занятие, чем отрицать очевидное перед лицом смерти?

Убедившись, что внук не отступит от своей затеи, Энакин начинает наставлять его.

— Самый нижний коридор. Дальний конец, в стене слева есть небольшое углубление. Никто не знает об этом потайном ходе. Дарт Вейдер позаботился о том, чтобы все свидетели, включая архитектора и клонов-штурмовиков, охраняющих эту часть замка, были уничтожены. Этот выход принадлежал лишь ему. Личный эвакуационный туннель для Верховного главнокомандующего. Хитрость, к которой следует прибегать лишь в самом безнадежном случае. Открыть дверь можно только при помощи Силы, но пройти внутрь… — призрак делает небольшую паузу, содержащую недвусмысленный намек, что вот тут-то и кроется главная задумка. — Этот выход был предназначен лишь для Вейдера. Для него одного, понимаешь?

Кайло вмиг догадывается, о чем идет речь.

— Там стоит особый детектор?

— Да. Можно воспроизвести голос, можно похитить сетчатку глаза или образец отпечатка пальца. Но есть то, что украсть невозможно.

— Что же это? — хмурится Бен.

Энакин затейливо улыбается в ответ.

— Иногда общее бывает надежнее частного. Это как раз такой случай.

Такого ответа оказывается достаточно, чтобы разгадать загадку до конца.

— ДНК, — подхватывает Бен.

Ну конечно же, там стоит сканер, настроенный на определенный генетический материал. Миновать его и пройти внутрь может лишь сам Вейдер. Или его близкий родственник при условии, что тот тоже чувствителен к Силе. Но темный владыка, придумывая эту хитрость, еще не знал о существовании Люка и Леи; он полагал, что у него больше нет кровной родни.

Для Бена это хорошая возможность покинуть замок, избежав погони, и попытаться отдалиться на как можно большее расстояние прежде, чем тюремщики нападут на его след.

Призрак кивает, радуясь, что его собеседник оказался догадлив.

— Спасибо, — бормочет Кайло со слезами решимости на глазах.

— Послушай, — говорит Энакин заговорчески сверкая глазами. — Давай-ка сделаем вот как…

… Диггон является навестить заключенного в компании двоих офицеров разведки спустя около часа после инцидента. Выражаясь словами самого майора, он решил дать магистру Рен немного времени, чтобы «остыть и прийти в себя». На самом же деле он почти наверняка представлял себе, какой эффект может иметь столь сильная доза наркотиков на организм, ослабленный ядом и в высшей степени утомленный, поэтому обязан был выждать, пока голова у пленника хотя бы отчасти прояснится.

Когда главный его тюремщик появляется на пороге, Кайло не поворачивает головы. Он упирается пустым, усталым взглядом в стену напротив, словно и не слышит звука открывающейся двери.

— Ну как вы, Рен? — спрашивает разведчик, деловито присаживаясь рядом на корточки.

Крепко ухватив за подбородок, майор разворачивает его лицом к себе.

— Интересно, что вы хотели доказать этой чудовищной выходкой, магистр? Вы ведь не надеялись всерьез, что сможете сбежать, не так ли? Думали заставить меня поверить, будто ваш дух все еще силен? Но в действительности я убедился в обратном. Ведь на столь безрассудный поступок человек готов лишь в полном отчаянии.

Бен не реагирует.

— Вы же понимаете, — прибавляет Диггон, — нам с вами обоим некуда отступать. Приходится делать то, чего в иной ситуации и я, и вы сами предпочли бы не делать.

Пленник по-прежнему не отзывается.

И только когда Диггон наполняет грудь воздухом, чтобы произнести очередную издевательскую тираду, юноша едва слышно произносит:

— Я не могу так больше. Вы победили, майор. Я… я готов рассказать вам все, что пожелаете.

Тот не верит своим ушам.

— Вы это серьезно? — спрашивает он, нахмурившись.

— Абсолютно. — Бен тяжело вздыхает, и его плечи стыдливо опускаются. — И будьте вы прокляты…

Диггон мигом взлетает на ноги — настолько ловко для своей неказистой, толстоватой фигуры, что со стороны это кажется забавным.

Несколько мгновений разведчик пристально глядит на пленника, стараясь понять, насколько тот искренен. Трудно поверить: неужели он в самом деле сумел сломить знаменитого фанатика, несгибаемого рыцаря Рен?

Наконец, по-видимому, не сумев прийти к какому-то определенному заключению, преданный служитель Республики с сомнением говорит:

— Что ж, хорошо… но нижайше прошу вас обойтись без ваших обычных штучек.

С этими словами он приказывает своим спутникам развязать заключенного.

Бена препровождают в кабинет Диггона, расположенный этажом выше, где смрад подземелий и запах вулканической серы не так бьют по обонянию. В коридоре к ним присоединяются несколько дроидов, которые держат оружие наготове и неотступно следят за пленником, готовые отреагировать на любое проявление агрессии. Бен еле волочит ноги, буквально повиснув на руках у охраны; идти сам он не в состоянии. И только однажды на его лице, почти незаметном из-за низко опущенной головы, мелькает легкий отсвет ехидной отцовской улыбки…

В кабинете его усаживают на стул напротив кресла майора, и вооруженные роботы окружают их обоих плотным кольцом. Бен бегло оглядывается кругом и тихо ликует, не обнаружив здесь злосчастных исаламири.

— Я полагаю, излишним будет пояснять, что дроидам приказано стрелять на поражение в случае любой, даже самой малой угрозы, — Диггон неспешно садится. Он продолжает озадаченно разглядывать пленного рыцаря и задумчиво чешет свой крутой, похожий на картофелину подбородок. — Равно как и то, что антидот вы получите лишь тогда, когда ответите на все мои вопросы. Но кое-что я вам все же могу предложить…

Он ставит перед Кайло два небольших фужера и поочередно наполняет их какой-то янтарной жидкостью.

— Пейте, — настаивает он. — Давайте же, Рен, там нет отравы. В конце концов, если вы опасаетесь, я буду пить то же самое, что и вы.

Бен неуверенно берет один из фужеров; его рука — единственная здоровая рука — страшно трясется.

— Ну давайте же, магистр. Для храбрости. Залпом.

Показывая пример, разведчик сам рывком опрокидывает в себя выпивку.

Наконец, собравшись, юноша делает то же самое, слегка кривясь от горечи напитка. Майор облегченно улыбается. Возможно, парень и в самом деле дошел до ручки.

— Кореллианские виски, — Бен мгновенно узнает любимое пойло Хана Соло.

Его пустой фужер с легким звоном опускается на край письменного стола.

— Крепковаты, — Диггон пространно машет рукой, как будто ведет светскую беседу. Однако тут же возвращается к основному предмету разговора: — Итак, магистр, перейдем к главному, если вы не против. Правила предельно просты. Я буду задавать вопросы, а вы — отвечать.

Он подзывает к себе дроида-секретаря, которого использовал для ведения проколола во время допросов преступника Рена еще на Центакс-I. Робот включает записывающее устройство.

— Расслабьтесь, — советует пленнику Диггон. — В конце концов, своим признанием вы оказываете услугу не только мне или Республике, но и себе самому.

В который раз Бен ловит себя на мысли, что своими франтовскими манерами майор отчасти похож на Хакса.

— Итак, я хочу знать, где скрывается Сноук.

— Малакор, — почти неслышно цедит Кайло.

Это звучит двояко. Еще в эпоху Старой Республики Малакор славился как этакое «темное местечко»; название планеты давно приобрело статус имени нарицательного. Сказать «на Малакоре» чаще всего означало попросту «у черта на куличках».

Диггона явно не устраивает такой ответ.

— Я бы попросил вас поднять голову, смотреть мне в глаза и отвечать четче.

Пленник медленно выпрямляется. Его глаза встречают прямой взгляд майора.

— Система Малакор, Внешнее кольцо, — повторяет он отчетливее.

Слабые бинарные сигналы свидетельствуют о том, что дроид приступил к записи.

Диггон ощущает нечто почти сверхъестественное: с виду он и вправду получил то, чего добивался много дней, однако не ощущает своей победы. В его сердце растет тревога.

— Малакор находится за пределами официальных границ Республики.

— Если позволите так выразиться, — едко замечает Кайло. — Ведь в последнее время Республика объявила своей вотчиной едва ли не все известные миры в галактике. Даже Мустафар, до которого ей прежде не было никакого дела.

— Все острите, Рен, — майор усмехается, чтобы скрыть волнение. — Вы должны будете показать это место на звездной карте.

Выдержав короткую паузу, заключенный согласно кивает.

— Я покажу…

Диггон подает дроиду знак сделать какие-то пометки.

— Но ни вам, ни Верховному канцлеру не удастся добраться туда, — внезапно заявляет пленник.

Майор изумленно приподнимает бровь. Внутри расходится неприятный холодок.

— Почему же?

Вдруг он понимает, что не может отвести взгляда от лица рыцаря, от темных глаз, в которых тонет и растворяется его собственная воля.

Мгновение паники сменяется пустотой; лицо Диггона становится пустым и безвольным.

— Потому что сейчас вы забудете наш разговор, — последнее, что он слышит, а затем сознание гаснет окончательно.

Теперь Кайло не скрывает усмешки. Даже странно, как ему до сих пор не представилось ни одного случая проверить, действуют ли на Клауса Диггона джедайские техники ментального контроля.

— Опустите оружие, — тихонько подсказывает он, ощущая опасную возню за спиной.

— Опустите оружие, — покорно повторяет майор.

Дроиды исполняют приказ безоговорочно. Охранников-людей Кайло оглушает при помощи Силы прежде, чем те успевают что-либо сообразить.

Юноша едва сдерживает восторг от ощущения, почти позабытого за эти несколько месяцев плена: Сила вновь слушается его; энергия всего живого услужливо сосредоточена в его руках, она приятно трепещет, слегка щекочет его сознание и как бы ласкается к нему. С непривычки это чувство кажется настолько сладким, настолько прелестным и упоительным, что Рен почти забывает о том, что использует Силу не совсем самостоятельно, и что нынешние его возможности, по большому счету, лишь взяты взаймы. Да и какая, в конце концов, разница? Когда речь идет о спасении, вопросы самолюбия неуместны — даже его больной разум еще способен это осознать.

— Прогуляемся, майор? — Бен кивает в сторону выхода и беззвучно обращается к Энакину, прося указать ему дорогу.

Они покидают кабинет.

Дежурящих снаружи подчиненных Диггона ожидает та же участь, что и их сослуживцев. Однако Кайло разумно решает прихватить с собой пару дроидов, чтобы их «прогулка» не выглядела излишне подозрительно.

Руководствуясь тайной подсказкой Призрака Силы, пленник ведет своих тюремщиков на нижний уровень, где должен быть скрыт потайной проход.

Кайло старается двигаться быстро, заставляя себя не обращать внимания на слабость. Он твердит шепотом, словно мантру, что больше не является забитым, почти обезумившим пленником; что он сумеет постоять за себя, главное — не отступать. Его уверенность понемногу растет, и даже боль в искалеченном теле отныне не кажется ему столь мучительной, как прежде.

Оказавшись внизу, Бен на несколько мгновений облокачивается на стену, чтобы передохнуть. В этот момент, убедившись, что здесь вероятность нежелательного столкновения с другими служащими разведки значительно ниже, он окончательно оглушает Диггона, предварительно заставляя того отдать приказ дроидам, чтобы те позволили заключенному идти куда угодно.

Вскоре он находит нужное углубление в стене, скрывающее потайную дверь. Глухо задраенная и почти слитая со стеной, она кажется невидимой; так что без участия своего призрачного проводника Бен ни за что не смог бы угадать, где она расположена.

«Открыть дверь можно только при помощи Силы».

Юноша кладет ладонь на металлическую поверхность и мысленно тянет ее на себя.

Телекинез срабатывает. Кайло встречает система сканирования, которая, хоть она и немного «одряхлела» за минувшие годы, еще способна работать. Лучи сканера мгновенно прощупывают тело визитера; каждую клеточку, считывая информацию, содержащуюся в хромосомах, как тайный код доступа.

«Этот выход предназначен лишь для Вейдера. Для него одного».

— Добро пожаловать, лорд Вейдер, — наконец, отзывается система механическим голосом.

Кайло, едва сумев подавить восторженный восклик, тотчас ныряет внутрь.

Его встречает слабо освещенный коридор, уходящий далеко вперед. Здесь душно, как в парилке. От раскаленных недр планеты идет невыносимый жар, и Бену приходится за неимением ткани, которую можно было бы использовать в качестве повязки, прикрывать рот ладонью, чтобы не обжечь себе легкие.

Он прощается с духом Энакина на ходу, торопясь выбраться за пределы замка. Однако успевает услышать, как призрак радостно и одновременно с немалой долей тревоги желает ему удачи…

«Как только ты покинешь замок, Сила, запертая здесь, будет для тебя недоступна».

Увы, Энакин не ошибся. Чем дальше Бен углубляется в туннель, тем тяжелее ему становится бороться за каждый шаг. Сила вновь покидает его, всецело отдавая во власть боли и слабости, которые после краткого перерыва обрушиваются волной на израненное тело, и лишь собрав в кулак всю свою волю, беглец умудряется медленно, но неуклонно продолжать идти. Где-то в пути он сорвал с плеча медицинскую повязку, которая свернулась жгутом и немилосердно резала кожу. Сломанные кости, кажется, опять сместились. Но сейчас Бену уже наплевать на все неудобства; спасение близко.

Наконец, выбравшись на поверхность и оглядевшись, он обнаруживает черный замок на приличном — около десяти километров — расстоянии, и в угасающем сознании Бена проскальзывает вымученное изумление: неужели он в самом деле преодолел весь этот путь?..

Он сразу понимает, где оказался. Поодаль, не более чем в трехстах метрах, виднеются развалины старых ангаров и посадочной платформы, очевидно, примыкавшей некогда к одному из цехов знаменитой горнодобывающей фабрики, которая, как он слышал, несколько лет назад была разрушена до основания мощным вулканическим выбросом. Чуть в стороне пролегает один из берегов огненной реки — той самой, что когда-то едва не погубила владыку Вейдера, преобразив его в калеку.

Бен задумывается: сколько прошло времени после его побега? Должно быть, несколько часов? Или дней?.. Вероятнее всего, Диггон уже успел очухаться, и сейчас сбежавшего пленника наверняка разыскивают повсюду. Надо найти укрытие. Впрочем, кое-какая фора у него все же имеется; наверняка, преследователям не сразу придет в головы, что беглец в его немощном состоянии сумел забрести так далеко.

… Земля под ногами раскалена. Выжженная дотла, расчерченная рисунком тонких артерий, по которым бежит жидкий огонь. Что-то громыхает вдали — там, где крохотные протоки лавы соединяются в одно.

Бен плетется, почти не разбирая дороги.

Сделав еще несколько шагов, он падает на колени.

«Рей!.. Помоги! Помоги мне…»

Он зовет ее, зная точно, что она услышит…

… Когда последние воспоминания Кайло донеслись до ее разума, Рей резко распахнула глаза, с ужасом сознавая, что все-таки позволила усталости себя побороть.