Исправленному верить

Екатерина Чистякова Старик

На пустыре за домами в кои-то веки стояла тишина. Несколько мальчишек разного возраста, рассевшись кружком на ярко-зеленой, какая бывает только в начале лета, траве, увлеченно следили за руками игроков, еще не выбывших из кона.

– Орн, Орн, иди сюда!

Худой черноглазый паренек лет четырнадцати нехотя оторвался от игры и обернулся на крик.

– Потом, Ларс! – отмахнулся он от невысокого светловолосого мальчишки, едва не приплясывающего от нетерпения. Тот указал рукой на узкий проход между домами.

– Ну давай же, там старый Пар! Пошли, устроим потеху!

Услышав это, Орн поднялся и пошел к другу, оставшиеся игроки, переглянувшись, побросали камушки и, радостно гомоня, побежали за ним.

Двор был большой и чистый, маленький фонтанчик в его центре окружали аккуратные высокие клумбы, пестревшие всеми цветами радуги. Толстые серые голуби вальяжно прохаживались по белым плитам. На лепившихся к стенам крытых галереях несколько женщин развешивали белье, оживленно переговариваясь между собой. Они бросали недовольные взгляды на стайку детей, окруживших сгорбленную фигуру, но, хотя и знали, что произойдет дальше, вмешиваться не стали. Пусть уж лучше шалят по-своему, чем начнут отрывать матерей от дел, вопя на весь двор и мешаясь под ногами.

Старик, медленно переставляя костыли, брел вдоль стены к темному проему двери. Штанины сильно заношенных, местами залатанных порток странно колыхались при ходьбе; из-под них, издавая глухой стук, выглядывали две деревяшки, довольно не похоже изображающие ступни. Водянисто-голубые глаза с покрасневшими веками смотрели под ноги. Сорванцы подбежали к старику и, кривляясь, начали на все лады передразнивать его походку. Лучше всего это получалось у Ларса, он шел за Паром след в след, копируя каждое его движение. Мальчик скособочился и скривился, подражая выражению лица старика, и получилось настолько похоже, что мальчишки зашлись от хохота, а женщины на галереях, не выдержав, прыснули.

Старик оглянулся и встретился глазами с Ларсом. Тот радостно оскалился в ответ и, показав Пару язык, заорал непристойную песенку, тут же на ходу и сочиненную. Мальчишки, гогоча, подхватили дурацкий стишок и запрыгали вокруг.

Пар остановился и приподнял костыль, намереваясь перехватить его поудобнее.

– Спасайся, кто может, у него меч! – выкрикнул Ларс и в притворном ужасе отпрыгнул от старика, вызвав новый взрыв смеха.

Пар хрипло закашлялся и вдруг, уронив костыль, оперся рукой о стену.

– Он сложил оружие! Он сдается! – радостно выкрикнули сразу несколько голосов.

Но охладить пыл разошедшегося Ларса оказалось не так-то просто. Подбадриваемый смехом и восхищенными взглядами ребятни, он подхватил костыль и отскочил от Пара. Старик, не двигаясь с места, посмотрел на дверь, темнеющую совсем рядом.

– Отдай, мальчик, – сипло прокаркал он, переводя взгляд на Ларса. А тот, приняв горделивую позу и размахивая костылем, орал:

– Я победил! Теперь это – мой трофей!

Вдруг Ларс замер, хитро улыбнулся и, захваченный какой-то новой мыслью, сказал:

– Ладно, бери, – и протянул костыль Пару.

Старик нерешительно потянулся к нему, едва не упал и неловко взмахнул руками, с трудом выравниваясь.

Мальчишки перестали смеяться и с любопытством смотрели, что будет дальше.

– Ларс, хватит, – негромко сказал Орн, – отдай.

– Нет, пусть сам возьмет, – заупрямился Ларс, раздосадованный непрошеным вмешательством друга.

– Что тут у вас? – рявкнул сзади грубый голос. Мальчишки резко обернулись и порскнули в стороны, освобождая место внушительной фигуре Ольдена, вышибалы из таверны. Ларс вжал голову в плечи и быстрым движением сунул костыль старику.

– Он палку потерял, – быстро нашелся маленький рыжий мальчишка, указывая грязным пальцем на Пара, – а Ларс поднял.

– А-а, – протянул Ольден, едва заметно нахмурившись. Его взгляд неприязненно мазнул по старику. – Ну, так и иди, дед, чего встал?

Старик покорно заковылял дальше и скрылся в доме.

Через несколько минут голоса мальчишек стихли за углом. Женщины на галереях возобновили разговор, обмениваясь новостями и перемывая косточки соседям.

– Нехорошо это, – вдруг тихо произнесла одна из них, задумчиво расправляя белье на веревке.

– Что нехорошо? – удивленно спросила дородная женщина во вдовьем чепце.

Та покосилась вниз.

– А, старик? – понимающе кивнула вдова. – Дурачатся, да, но ничего плохого же не делают. Да и Пар на них не обижается вроде.

– Что Пар, Алита? – громко спросила женщина с галереи этажом ниже, уловив обрывок разговора. – Опять чего учудил?

– Нет, Лисса, – ответила вдова. – Бери не понравилось, как твой сын развлекается!

– Что мой сын? – уперев руки в бока, громогласно осведомилась Лисса. – Ты, Бери, тут без году неделя, а мы уж натерпелись от Пара достаточно! То ведро помойное прямо у двери опрокинет, то кашляет всю ночь напролет, детей будит! Крыс этих летающих прикармливает, загадили уже тут все! – Женщина зло встряхнула мокрой простыней. – А уж сколько раз у него стряпня пригорала, весь дом провонял…

– Он еще ирисы помял намедни! – подала голос румяная молодка с младенцем на руках. – Алита всю весну над ними билась, чтоб зацвели.

– Старый хрыч! – сплюнула Лисса, набрасывая простыню на веревку. – Помер бы уж поскорее да место освободил, некоторые вон вшестером в одной комнате ютятся!

– Может, помочь ему чем… – еле слышно пролепетала Бери после того, как Лисса ушла за новой порцией белья.

Вдова передернула плечами:

– Не хочет он, отказывается. Ну, а на нет и суда нет.

Холеный полосатый кот, раскинув лапы, разлегся на бортике фонтана. Пушистый хвост безвольно повис, желтые, осоловелые от жары глаза лениво следили за голубями, выклевывающими что-то из щелей между плитами. Когда рядом тяжело опустился старик, кот лишь дернул туда-сюда кончиком хвоста, ничем больше не показав, что заметил чужое присутствие. Птицы засуетились и, беспокойно тараща на кота круглые глазенки, придвинулись поближе к человеку. Покопавшись в кармане, Пар вытащил горбушку и начал крошить хлеб на землю. Словно только того и ждали, голуби набросились на угощение, с шумом распихивая крыльями соседей.

Тихонько журчал фонтанчик, из арки едва долетал обычный уличный шум, с пустыря за домом доносились крики детворы, затеявшей какую-то игру с беготней.

Послеобеденная жара становилась невыносимой, даже толстые стены беленых домов не спасали от духоты, и то и дело кто-нибудь появлялся на галереях, обмахиваясь чем придется и всматриваясь в небо без единого облачка. Даже голуби, склевав последние крошки, убрались с раскаленных камней. Пар, похоже, от жары не страдал – он уселся на самом солнцепеке, там, где заканчивалась тень от дома, в которой лежал кот. Убаюканный плеском воды, старик начал клевать носом.

Из арки появились Орн и Ларс, держа в руках по кульку жареных орешков. Негромко переговариваясь и сплевывая шелуху себе под ноги, они пошли прямиком на пустырь, откуда слышались веселые голоса. Вдруг Ларс заметил старика и остановился. Воровато оглянувшись, он что-то зашептал другу на ухо. Орн безразлично пожал плечами и зашагал дальше, Ларс, часто оглядываясь, двинулся за ним. Через несколько минут Ларс снова появился во дворе. Кот напрягся и проводил его настороженным взглядом, но мальчик шел не к нему. Озорно блеснув глазами, Ларс подкрался к дремлющему старику, осторожно поднял прислоненные к бортику костыли и так же тихо скрылся за углом. Вскоре оттуда грянул взрыв хохота. Кот расслабился и зажмурил глаза.

Солнце медленно ползло по раскаленному небу. Пару раз Ларс выглядывал из-за дома, но вскоре ему это наскучило – старик все спал, не меняя положения. Кот, сколько мог, отодвигался от границы тени, постепенно подбирающейся к нему. Наконец, когда весь фонтан оказался на солнце, кот зевнул, потянулся, царапнув когтями камень, спрыгнул на землю и, мазнув по ноге старика хвостом, неторопливо удалился. Пар, почувствовав прикосновение, последний раз всхрапнул и поднял голову, просыпаясь. Обнаружив пропажу, он повертел головой, но вокруг никого не было. Старик натужно поднялся на ноги, не отрывая взгляда от двери, гостеприимно приоткрытой в каких-то десяти шагах от него. Но ноги подвели – не успел он попытаться сделать хотя бы один шаг, как колени подломились, и Пар упал обратно на бортик.

Время шло, ближе к вечеру начали возвращаться с дневной работы мужчины. Из окон потянуло едой, то тут, то там завязались оживленные разговоры. На старика, притулившегося у фонтана, никто не обращал внимания. Только раз Керн-мясник, вышедший покурить на галерею, спросил у жены:

– Чего он все сидит-то?

– Кто? – переспросила румяная женщина, выглядывая на улицу. – Пар? Да кто ж его знает? Делать ему нечего, вот и сидит.

Керн хмыкнул, докурил цигарку и ушел внутрь, притворив за собой дверь. Через минуту из комнаты донеслось гуканье младенца и довольный мужской бас, прерываемый женским смехом.

Солнце садилось. Небо окрасилось сначала в синий, а затем в фиолетовый цвет, на нем мягко замерцали первые звезды, над крышей показался желтый серп месяца. Стих уличный шум, тишину нарушали только чье-то негромкое пение да ругань Лиссы, отчитывающей за что-то мужа. Несмотря на тепло летнего вечера, старик на каменном бортике зябко поежился. Несколько раз он вглядывался в проход между домами, ведущий на пустырь, но оттуда никто не шел – малыши уже сидели по домам, а ребята постарше убежали в город, посмотреть заезжих акробатов. Внимательно оглядев окна и галереи, Пар убедился, что за ним никто не наблюдает, и медленно, осторожно опустился на четвереньки. Закусив губу и судорожно перебирая по остывающим плитам дрожащими руками, он пополз к дому, тяжело подволакивая застывшие от долгого сидения ноги. Через минуту из-за закрывшейся двери послышался лающий, захлебывающийся кашель.

Уже совсем стемнело, когда двое запыхавшихся мальчишек вбежали во двор с улицы. В гулкой тишине зазвучал жаркий шепот:

– Орн, мать меня прибьет! Я ведь обещал вернуться до темноты!

– Сам виноват, – прошипел Орн. – На кой тебя в порт понесло? Или… – он даже притормозил, – ты опять за старое?

– Не, на острова я больше не хочу. Чего там делать, коров пасти? Зато, говорят, на севере с десяти лет на флот берут! Вдруг бы получилось на корабль пробраться? Уплыли бы вместе, а? Ну, ты только представь!

Орн не сразу нашелся что ответить.

– Найдут тебя, как в прошлый раз, под шлюпкой, – наконец буркнул он, – враз вспомнишь, на чем люди сидят. И что-то не слыхал я, чтобы соплю, вроде тебя, на флот взяли. Разве что пираты…

Мальчик резко остановился, не договорив. Старика у фонтана не было.

– Ой, совсем забыл… – пробормотал Ларс в замешательстве.

– Ларс, ты кретин. – Орн, насупившись, перевел взгляд на друга.

– Можно подумать, ты не знал! – возмутился тот.

Орн как будто смутился, и это сразу придало Ларсу уверенности:

– Ну и ладно. Небось кто-нибудь из малышни вернул, схожу, гляну.

Через минуту он вернулся, растерянно сжимая в руке оба костыля.

– И что теперь с ними делать? – Ларс поскреб лохматую макушку.

– Что-что, иди отнеси! – Орн подтолкнул его в спину.

– Еще чего! – вскинулся Ларс, упираясь. – Он ведь меня не видел!

– Так наверняка догадался!

– Кто, эта старая развалина?!

– Эй, заткнитесь! – крикнул сверху рассерженный мужской голос. – Живо по домам!

Мальчики перестали пихаться и подошли к дому. Переглянувшись, они пристроили костыли у двери Пара, коротко и резко стукнули в шершавые доски и, сверкая босыми пятками, понеслись каждый к себе домой. Они не видели, как дверь приоткрылась, и старик, взглянув на костыли, вытер тыльной стороной ладони мокрые глаза.

– Алита, Бери, слыхали? Старый Пар ночью помер! – разнеслось по двору.

В окне появилось заспанное лицо Алиты.

– Спаси нас Трехликий, – пробормотала она, осеняя себя святым треугольником. – От чего помер-то?

– Как от чего? – закатила глаза кричавшая. – От старости, конечно! А может, от жабы грудной, он весь последний месяц так кашлял, на чердаке слышно было.

– А, ну да, – зевнула Алита. – Хоронить-то кто будет?

– Сейчас пристав придет, разберется. Эй, Керн, старик Пар умер!

– Да знаю я, чего орешь? – Керн, потягиваясь, пересек двор и неспешно двинулся на улицу.

Коротко обсудив новость, соседи занялись повседневными делами. Только Лисса иногда высовывалась из-за двери, зорко вглядываясь в темноту арки. Поэтому, когда ближе к полудню появился сопровождаемый гвардейцем пристав, она заметила его первой и, вихрем промчавшись мимо поредевших к осени клумб, вызвалась показать ему квартиру старика. Они вошли в комнату вместе.

– Чего это она суетится? – спросила у Алиты Бери, заметившая странное поведение Лиссы.

Вдова изумленно вскинула брови:

– Да ты что? У них же с Паром стена смежная, а Лисса давным-давно стонет, что им места не хватает. Даст приставу пару золотых, он ей комнату и отпишет.

Оставшийся снаружи гвардеец привалился к стене, снисходительно взирая на детей, привлеченных к нему блеском мундира.

– А зачем ему палка? – тыча пальцем в устрашающего вида дубину, дернула Ларса за рукав девочка в чистеньком передничке. – Он ею дерется?

– Нет, Тилла, он ею голубей гоняет, – потрепав сестру по макушке, ответил тот, старательно пряча восхищение бравым воякой за ехидной усмешкой.

– Дядя, а вы были на войне? – отчаянно краснея, пролепетал вихрастый малыш. Гвардеец ощерил в улыбке желтые зубы и отрицательно мотнул головой.

– Дурак, войны уже полвека не было! – снисходительно усмехнулся Орн.

– И не будет, наверное, – вздохнул Ларс.

Дверь открылась, пристав с семенящей за ним Лиссой вышли из квартиры и уселись у фонтана. Чиновник поставил на бортик переносную чернильницу и расправил на коленях бумаги.

– Так вы говорите, давно? – продолжил он разговор, начатый в доме.

– Да, – сверкнув глазами на подслушивающих мальчишек, закивала Лисса. – Он, когда тут поселился, уже безногий был.

– Причина увечья известна? – Рука чиновника быстро заполняла документы мелкими буковками.

– А кто его теперь знает. Небось зимой шел пьяный, упал в сугроб и уснул. Вот ноги-то и отмерзли.

– Родственники у него имеются?

– Ой, ну какие родственники! Ни семьи, ни друзей. По крайней мере, сколько я тут живу, ничего такого не видела. Да вы кого угодно спросите.

Пристав перетасовал бумаги, выудил из пачки одну и, покосившись на женщину, спросил:

– Сколько, вы сказали, у вас детей?

– Четверо, – охотно ответила Лисса, уставившись на документ жадными глазами. – Уж так тесно, так тесно, да и…

– Вот вам бланк, – перебил ее пристав, – заполните и принесите завтра вместе с метриками в ратушу. Если все окажется в порядке, через неделю комната будет ваша.

Открытое настежь окно не спасало от пыли, ее было столько, что чесалась кожа, а от частого чихания звенело в голове. В бессчетный раз утерев покрасневший нос, Ларс дернул за углы ветхую серую тряпку, бывшую когда-то простыней. Гора мусора на ней дрогнула и едва не рассыпалась.

– Бестолочь! Я же говорила, не наваливай столько! – Крик матери, отскребающей что-то с пола, заставил мальчика страдальчески поморщиться.

Он осторожно потянул простыню на себя и поволок мусор на помойку. Когда сын вернулся, Лисса уже сменила нож на тряпку и остервенело терла ею доски под окном.

– Когда же это кончится? – бубнила она. – Здесь что, сто лет не убирались? Еще и потолок закоптило, белить придется. Хорошо хоть, что он дом не сжег, вечно у него подгорало что-то.

Ларс поднял угрюмый взгляд на темные пятна копоти, густо покрывавшие потрескавшуюся штукатурку, и подавил вздох. Он знал, кому придется белить потолок.

– Ну, опять мечтаешь? Вон еще работы сколько. – Лисса указала сыну на рассохшийся комод.

Мальчик чихнул, выдвинул верхний ящик и начал безжалостно ссыпать вещи на расстеленную тряпку. Все сколько-нибудь ценное мать уже унесла – это было первое, чем она занялась, получив разрешение занять комнату Пара. Такого оказалось немного – несколько стопок потрёпанных книг, какая-то мелочь в облезлом кошельке и более-менее целое белье. Остальное безжалостно отправлялось на помойку.

Ящик почти опустел, когда Ларс, доставая какое-то тряпье из его дальнего угла, вдруг ощутил резкую боль в пальце. Он отдернул руку и, едва удерживаясь от ругательства, раздраженно уставился на капельку крови, выступившую на коже. При более внимательном осмотре ветоши обнаружилась причина несчастья – железная закорючка, торчащая из кружевного, хотя и довольно ветхого, платка. Мальчик быстро оглянулся на мать, но та ничего не заметила, поглощенная застарелым пятном на подоконнике. Ларс сунул платок в карман так, чтобы железка не воткнулась в ногу, и, вывалив оставшиеся вещи на простыню, потянул ее к выходу.

Освободившись от хлама, Ларс убедился, что его никто не видит, осторожно достал платок и развернул его. И замер в немом восхищении. В пожелтевшем кружеве лежал треугольник – знак Трехликого изумительной работы. На гранях камней всех оттенков синего, щедро рассыпанных по потемневшему металлу, ослепительными брызгами дробился солнечный луч. Из покореженной оправы торчала злополучная колючка, словно кто-то пытался вытащить из Трехликого самый большой камень, а потом неумело вставил обратно. Медленно выдохнув, Ларс аккуратно завернул находку в ткань, положил в карман и вернулся к работе.

Вечером, когда в комнате не осталось ничего, кроме пустой мебели, Лисса, наконец, отпустила сына на улицу. Первым делом Ларс бросился искать друга и, найдя, оттащил его в дальний конец пустыря, где их никто не мог увидеть в густом переплетении желтеющих кустов.

– Чего ты меня сюда притащил? – закатил глаза Орн. – Я есть хочу!

– Успеешь еще. Глянь лучше, какую я цацку нашел! – Ларс торжественно развернул платок и сунул его под нос Орну.

Тот вытаращил глаза и изумленно ахнул. Ларс, захлебываясь, принялся объяснять, откуда у него знак, пересыпая рассказ мечтами о том, сколько всего можно накупить на вырученные от его продажи деньги. По мере рассказа Орн постепенно мрачнел, и Ларс, не понимая, что могло вызвать его недовольство, запнулся и смолк.

– А ты уверен, что это не простые стекляшки? – спросил Орн, не отрывая взгляд от блестящего великолепия. Предупреждая возмущенный вопль Ларса, он быстро добавил: – Ну, ты сам подумай. Зачем было Пару жить, словно нищему, если он мог купить на такие деньги хоть два квартала!

Ларс растерянно смотрел на друга, рука с Трехликим дрогнула. На его лице столь явно боролись надежда и разочарование, что Орн, сжалившись, неуклюже произнес:

– Хотя кто его знает, вдруг он взаправду настоящий…

Но собственные слова показались настолько неубедительными и ему самому, и Ларсу, что Орн отвел взгляд от едва не плачущего друга. Тот, машинально заворачивая знак обратно, вдруг оживился:

– Но ведь он такой красивый. Не может быть, чтобы он совсем ничего не стоил!

Орн улыбнулся:

– Ага, я видел, сколько стоят бусы, которые Керн купил Хильде на рождение сына. Может, Трехликий даже подороже будет. Вон как блестит!

Умело лавируя в толпе, друзья пробирались через ратушную площадь. Отовсюду неслись крики уличных торговцев, пахнущий рыбой ветер с моря полоскал навесы над окнами лавочек. Орн уверенно свернул на широкую, мощенную бежевыми плитами улицу и вскоре остановился:

– Здесь.

– Ты с ума сошел? – оторопел Ларс, разглядывая обманчиво-скромную вывеску над большими, невероятно дорогими витринными стеклами.

– Пошли.

Орн подтолкнул нервно оглянувшегося на него друга и толкнул массивную ручку.

Мелодично тренькнул колокольчик, и дверь бесшумно затворилась за друзьями, отсекая гомон толпы. В ювелирной лавке царил уютный полумрак. Роскошные портьеры наполовину занавешивали окна, за которыми бурлила запруженная людьми и повозками улица. В многочисленных шкафчиках, богато инкрустированных дорогими породами дерева, загадочно поблескивали изящные вещицы, на взгляд мальчиков, вполне достойные пиратских сокровищ. Ларс жался к другу, отчаянно жалея, что они пришли именно сюда. Но Орн был неумолим – он считал, что, если Трехликий вдруг окажется настоящим, больше, чем здесь, за него нигде не дадут.

Долговязый юноша со значком подмастерья на вороте высокомерно осмотрел мальчиков с ног до головы и, едва выслушав, ушел в глубь дома, оставив их одних. Ларсу показалось, что можно схватить первое, что попадется под руку, и выбежать за дверь, но мысль мелькнула и пропала, когда он заметил маячивший за портьерой силуэт охранника.

Вошел полный бородатый хозяин, сопровождаемый давешним подмастерьем. Не скрывая удивления, взглянул на ношеную, хотя и аккуратную, одежду, задержал взгляд на стоптанных, кое-как почищенных ботинках Ларса. Тот почувствовал, что краснеет. Орн, напротив, приосанился и вздернул подбородок, хотя Ларс заметил, как по его виску стекла капелька пота.

– Что вам нужно, мальчики? – дружелюбно пророкотал низкий голос.

Орн покосился на Ларса, но тот ответил ему испуганным взглядом. Тихо вздохнув, Орн вытянул из руки друга повлажневший платок с Трехликим и решительно протянул толстяку:

– Вот.

Хозяин брезгливо принял скомканную тряпицу, хмыкнул и неторопливо развернул. Все, как по команде, уставились на руку ювелира. Тот, слегка приподняв бровь, коротко взглянул на лица мальчиков, легким кивком отослал юношу-подмастерье и отошел к столику, на котором стояло хитрое приспособление из линз и зеркал. Положив кулон под большое круглое стекло, ювелир зажег фитиль в специальной лампе и склонился над столом. Мальчики, тихо перешептываясь, с любопытством разглядывали странную конструкцию и потому не заметили, как изумленно толстяк уставился на их находку, как замерло его дыхание и полная рука непроизвольно стиснула воротник. Когда хозяин задул огонек и повернулся к ним, он уже вполне овладел собой, только странный блеск в глазах и легкий румянец выдавали его волнение. Взгляд же был бесстрастным, а голос, как и жест, которым он бросил Трехликого в руку Орна, вполне небрежным.

– Увы, это подделка. Сожалею.

Мальчики переглянулись. Только сейчас они поняли, сколько надежд возлагали на эти камни, оказавшиеся кусками бесполезного стекла. Но Ларс все же нашел в себе силы спросить:

– Но, может, вы все же купите его?

Ювелир задумчиво пожевал губами и скрестил пальцы на объемистом брюхе, всем своим видом выражая сомнение. Друзья ждали, затаив дыхание.

– Пять золотых, – наконец, неохотно протянул хозяин, – исключительно из жалости к вам.

Орн и Ларс переглянулись в радостном изумлении. Такого они уже и не ждали. Сумма, конечно, не ахти какая, не сравнить с той, что они могли выручить за настоящие камни, но и не маленькая. Ювелир смотрел на них, едва скрывая нетерпение за ленивой, добродушной маской. После того как Орн важно произнес «мы согласны», он сразу засуетился, подхватил Трехликого и быстро отсчитал пять больших желтых кругляшей в протянутую Орном ладонь.

Едва дождавшись ухода друзей, толстяк бросился в глубь мастерской. После недолгих поисков из секретера был извлечен пожелтевший лист. Быстро сверив знак с рисунком на нем и пробежав глазами по строчкам подписи, ювелир подозвал к себе подмастерье. Через минуту тот, уже без значка, вышел из лавки и, делая вид, что прогуливается, свернул в тот же переулок, в котором только что скрылись мальчишки.

На пустыре было тихо. Нудный холодный осенний дождь только что закончился, густо пахло прелыми листьями и чуть-чуть помойкой. Каникулы давно закончились, Орн еще не вернулся с занятий, и Ларс, учившийся на два класса младше, сидел на мокром бревне в полном одиночестве. Сначала он надеялся дождаться друга у школы, но, заметив в окне учителя, поспешно ретировался – тот еще был зол на Ларса за проделку с доской. Домой тоже идти не хотелось: мать наверняка нагрузит работой до самого обеда, а пальцы до сих пор болели после учительской линейки.

– Там приехал какой-то дядька и тебя спрашивает, а мама волнуется и хочет, чтобы ты скорей пришел, – скороговоркой выпалила выскочившая из-за угла Тилла и сразу убежала обратно во двор.

Ларс озадаченно посмотрел вслед сестре, поднялся и побрел к дому.

У фонтана стоял хорошо одетый господин, по виду из благородных, и о чем-то говорил с Алитой. Та, выпятив внушительную грудь, лукаво посматривала на незнакомца, придвинувшись к нему так близко, как только позволяли приличия; две матроны на галерее, поджав губы, осуждающе наблюдали за ней.

– Ларс, ну где тебя опять носит! – донесся до мальчика крик матери, и Ларс почувствовал раздражение. Он неохотно повернул к дому – с куда большим удовольствием он бы присоединился к мальчишкам, обступившим соловой масти коня, спокойно косящего на них голубым глазом и встряхивающего подстриженной гривой.

– Вот этот господин хочет поговорить с тобой, – шепнула Лисса сыну, кивая на мужчину, который, увидев Ларса, оставил Алиту и подошел к ним.

Ларс, непонимающе хлопая глазами, поднял голову и посмотрел на незнакомца. Мужчина был довольно молод – лет тридцати, подстриженные по последней моде усики темнели на худом приятном лице. Его взгляд заинтересованно остановился на мальчике, и Ларс сразу же начал лихорадочно вспоминать, что натворил за последнее время. Вроде бы ничего особенно ужасного…

– Здравствуй, Ларс, я Дариан, – приветливо кивнул незнакомец, улыбнувшись. – Мне нужно кое о чем тебя расспросить.

Лисса обеспокоенно покосилась на мужчину.

– Успокойтесь, почтенная, – заметил ее движение мужчина, – все в порядке. Просто я надеюсь, что ваш сын сможет мне помочь в одном деле.

Ларс вытаращился на мужчину в сильнейшем изумлении. Ничего себе! И этот господин пришел сюда для того, чтобы попросить помощи у него, Ларса? Это какой же? Видимо, вопрос так ясно отразился на его лице, что Дариан хмыкнул:

– Не переживай, это не займет много времени. Где мы можем поговорить наедине?

Все еще пребывая в замешательстве, Ларс повернулся и повел мужчину на пустырь, к бревну, с которого поднялся минуту назад.

Впрочем, наедине им поговорить не удалось – едва они уселись, как из-за угла показалась темно-зеленая школярская куртка Орна, высматривающего друга. Заметив их, он решительно подошел к мужчине и, нахмурившись, бесцеремонно спросил:

– Что вам от него нужно?

– Ты, наверное, его друг? – улыбнулся Дариан. – Вот и славно, вы нужны мне оба.

– А зачем? – растерянно пискнул Ларс.

Мужчина сунул руку в кошель и достал маленькую коробочку, обтянутую черным атласом. Под крышкой оказалась знакомая вещь – знак Трехликого с едва держащимся в углу камнем.

Мальчики застыли.

Ларс испуганно переглянулся с чуть побледневшим Орном, сглотнул и посмотрел на Дариана. Тот внимательно вглядывался в их лица.

– Так, значит, вы те самые мальчики, которые продали эту вещь?

Отпираться было бессмысленно.

– Д-да, – запнувшись, выдавил Ларс. Орн, поколебавшись, кивнул.

– Скажите, где вы его взяли? – Вопреки ожиданиям, в голосе Дариана не было угрозы, напротив, в нем звучало неподдельное волнение.

– Вы не подумайте, мы его не украли, – быстро заговорил Ларс, – у нас в доме сосед умер, старый совсем, так нам его комнату отдали, там я эту цацку и нашел…

– Умер? – резко выпрямившись, перебил его мужчина.

– Да, умер, – закивал Ларс, – давно уже, с месяц как.

Дариан помолчал.

– С месяц… Он был калекой?

– Да, – сбитый с толку такой осведомленностью, кивнул Ларс. – У него ног не было.

– Как его звали? – тихо спросил Дариан после паузы, он выглядел по-настоящему расстроенным.

– Пар, – ответил Орн, – а фамилии его мы не знаем.

Мужчина кивнул, опуская голову. Его рука сжала коробочку, и она звонко защелкнулась, скрыв голубое сияние. Пустырь сразу показался серым и тусклым.

– А кто он вам? – негромко спросил вдруг Орн.

Дариан посмотрел на него, потом на Ларса. Усмехнулся:

– Это долгая история.

Та битва стала переломной в долгой, изнурительной войне с северным соседом. Прошло почти пятьдесят лет, но мужчина рассказывал так, словно сам был свидетелем давних событий:

– …Парень-доброволец был очень молод, совсем почти мальчишка, из тех ополченцев, что набрали в ближних хуторах тем же летом. Последний резерв, так сказать. Он был единственным, кто вызвался довезти письмо с просьбой о подкреплении в Альвин, ближайшую к Пограничной крепость. Головы двух неудачливых гонцов уже украшали колья перед осажденной цитаделью, и вызвавшегося, скорее всего, ожидала та же участь. Парень понимал это не хуже остальных, но все равно решился. Вручая ему пакет, начальник гарнизона был немногословен – все и так знали, сколько зависит от этого послания.

Гонец шел двое суток, без еды, пешком – конь пал перед горным перевалом, его потом нашли, изрешеченного болтами. Не представляю, как парень оторвался от погони, как перешел перевал, кишащий голодным зверьем, а потом, окончательно обессилев, всю ночь полз по снегу, обмотав руки разорванным плащом. В Альвине часовые чудом услышали, как он скребется в ворота, и целых полчаса не открывали, думая, что там шастает обнаглевший волк… Говорят, пакет с письмом отдирали от гонца вместе с кожей, а кровавый след тянулся от ворот до самых предгорий.

Осада была снята.

От парня отказались все лекари, каких только удалось найти в округе, – стрела в груди, кое-как вытащенная им самим, обмороженные ноги, которые пришлось отнять, чтобы гнилая лихорадка не убила его раньше, чем заживут другие раны, – этого было вполне достаточно, чтобы копать ему могилу. Но, вопреки ожиданиям, он выжил.

Когда северян отбросили за Рубеж, парня, едва пришедшего в сознание, навестил начальник гарнизона Пограничной. Было много слов, много хороших, правильных слов о долге, о героизме и воинской чести и была награда – кое-какие деньги и вот этот самый Трехликий…

Дариан задумчиво посмотрел на черный атлас, скрывающий знак. Орн скосил глаза на друга. Ларс сидел, закусив губу, руки стискивали острые коленки. На коробочку он не смотрел. Дариан продолжил:

– Несколько лет назад, когда пересматривали архивы, дело Пара попало в наш департамент. Содержание, которое назначили ему после войны, за все время ни разу не было востребовано, а на запросы, где он находится и жив ли вообще, вразумительного ответа никто так и не дал. Мне поручили выяснить, что произошло. Я начал поиски, побывал и в Пограничной, и на хуторе, с которого он родом. След отыскался в небольшой деревеньке неподалеку от восточного моря. Оказалось, что там у Пара были когда-то дом и даже жена… – Дариан сбился, а потом неуверенно продолжил: – Но он ушел от нее, не взяв с собой ничего, кроме этого знака.

– Ушел? – удивленно переспросил Ларс. – Почему?

– Как бы вам это объяснить, – медленно произнес Дариан, словно с трудом подбирая слова. – Боюсь, вы еще слишком юны, чтобы понять такие…

– Она спуталась с кем-то? – неожиданно перебил его Орн.

– Что? – удивленно поднял брови Дариан.

– Я говорю, жена его с другим спуталась?

– Хм. Можно и так сказать.

Ларс недоуменно переводил глаза с одного на другого.

– Женщины… – процедил Орн совершенно по-взрослому и презрительно сплюнул в сторону.

– Ему просто не повезло. Он ведь с войны не нищим вернулся. Наградных там было прилично, хватило и на дом, и на землю. – Дариан горько усмехнулся: – Вот она и окрутила его по-быстрому, пока парень толком не прочухался.

Он вдруг спохватился и продолжил совсем другим тоном:

– В общем, пропал он. У нас на него давно рукой махнули. Дело закрыли. А я… – Дариан пожал плечами. – Не знаю, что на меня нашло, но эта история крепко засела у меня в голове. При каждом удобном случае я продолжал поиски. Но страна у нас большая, да и лет много прошло, а о нем ничего не было известно, только то, что у него был этот знак, который мог уже сто раз сменить владельца, и еще имя – Парриш Марни.

Дариан снова открыл коробочку, серый свет осеннего дня преломился в голубых гранях самоцветов, и мальчики словно наяву увидели стылые, ослепительно-голубые скалы, между которых, оставляя в снегу глубокие следы, бредет, спотыкаясь и падая, но раз за разом поднимаясь, крохотная фигурка.

Ветер ровно гудел в голых ветках тутовника, сдирая с них последние бурые листья. Рваные клочья туч неслись по свинцово-серому набрякшему небу, предвещая скорое ненастье. Дыра в заборе обнаружилась почти сразу: Орн хорошо помнил это место, летом они с Ларсом прятались здесь от сторожа, охраняющего фруктовые сады за оврагом. Мальчик не смог сдержать усмешки, вспомнив, как отчаянно трусил Ларс, не зная, кого больше бояться – яростно орущего вслед воришкам сторожа или мертвецов, лежащих у них под ногами.

День святого Эрта-воителя начался сегодня, как обычно, с молитвы перед храмом Трехликого. Помпезная процессия служителей, хоть и была разодета в пух и прах, была не слишком занимательным зрелищем, и Орн не так уж и удивился, обнаружив, что Ларс куда-то запропал. Так вышло даже лучше – не пришлось врать, чтобы прийти сюда, да и вернуться успеет до того, как друг его хватится.

Орн пролез между досками, стараясь не порвать одежду о торчащие из них ржавые гвозди, и огляделся по сторонам. Ряды заросших и не очень холмиков украшали покосившиеся могильные треугольники. Знаки Трехликого, оказавшиеся ближе всего, были совсем старые, многие лежали на земле, а те, что стояли, посерели от дождей и солнца. Орн пошел туда, где треугольники казались новее, дощечки, из которых они были сколочены, еще радовали глаз сочной желтизной.

На муниципальном кладбище не было никаких имен – только номера, выжженные на поперечных перекладинах. Орн знал нужный номер и, попав на новую часть кладбища, начал более внимательно вглядываться в цифры. Наконец он как будто заметил нужные и повернул к невысокому бугорку, полускрытому кустом разросшейся полыни. И едва не упал, споткнувшись о чьи-то ноги в коричневых ботинках. Очень знакомых ботинках…

Ларс резко вскочил, испуганно вытаращившись на Орна. От изумления никто из них не мог вымолвить ни слова, продолжая молча смотреть друг на друга. Потом Орн взглянул на могилу, хмыкнул и вытащил из-за спины руку с зажатым в ней букетиком слегка подсохших листьев, перемежающихся сиреневыми звездочками уже почти отцветших осенних астр, и положил его на вершину холмика. Так же молча он хлопнул робко улыбнувшегося Ларса по плечу. Друзья долго стояли рядом, а потом ушли, так и не решившись нарушить тишину.

Старое кладбище привычно опустело. Первые капли дождя упали на два одинаковых букетика из цветов и листьев, украсивших бурую траву безымянного холмика.

Даниил Ковалев Погружение в небо

– Стив, прекрати вилять! Держи курс.

– Да не специально я! Тут целые облака этого льда, стабилизаторы только мешают!

– А ты сосредоточься!

– Слушаюсь.

Слушается он, как же, раздраженно подумал Рикард Кальвин. Атмосферный катер ведомого выпрыгивал в камерах заднего вида то справа, то слева. Стивен, разумеется, старался, как мог, но в таких делах нужен опыт.

Рик и сам с трудом удерживал корабль на правильном курсе – неравномерное сопротивление газов атмосферы постоянно утягивало катер в сторону. Предупреждающим движением пилот скорректировал траекторию полета через облако аммиачного льда и тут же обернулся на камеры – ведомый, ясное дело, болтался справа, почти вне поля зрения.

– Какого черта, Стив?!

– Я стараюсь, Рик! Ты же сам видишь, какой тут кисель.

– На приборы смотри, растяпа! Предварительная коррекция траектории – это программа пятого летного курса. Что ты делал вместо занятий? Бегал на свидания с Алей?

– Знаешь ведь, что нет. Не издевайся.

Не издеваться. Рикард медленно выдохнул. Легко сказать.

– Лейтенант Кальвин, это Стерх, как слышите?

– Слышу вас хорошо, Стерх.

– Доложите показания приборов.

– Глубина от условной точки – более четырех тысяч километров. Высота от «поверхности» – семьдесят километров. Давление на внешнюю обшивку – чуть больше трех бар, температура за бортом – сорок семь градусов Цельсия. По хромографии ничего не выявлено. Состав атмосферы соответствует вчерашним данным на 96,7 %. Двигаемся по заданной траектории, средняя скорость – около четырехсот километров в час.

– Почему так медленно?

Рик усмехнулся уголками рта, предвкушая, как краснеет сейчас Стив.

– Облака аммиачного льда и воды не дают возможности двигаться быстрее.

– Кальвин, сообщаем, что в термосфере над вами начинается шторм с интенсивной электрической активностью. При его распространении в нижележащие слои атмосферы вам придется уклоняться. Понятно?

– Вас понял, Стерх. Будем следить. Конец связи.

Рик устало поморгал, размял пальцы, уставился на хромограф. Водород, метан, гелий, аммиак, сульфид аммония, вода… Ничего необычного. Ничего интересного. Все как вчера, и как позавчера, и как неделю назад. А сначала-то казалось – вот уж работа так работа! Настоящее исследование, погружения в неведомую пучину, полную штормов, вихрей, гроз и неведомых опасностей. А на деле? А на деле через полгода все превратилось в утомительную рутину. Ну, ничего, это теперь уже ненадолго.

Руки на курсовых манипуляторах едва заметно дрогнули. Кальвин вздохнул.

Подать рапорт о переводе… как ни крути – это было сложным решением. Но теперь все сделано. И это хорошо. Да, черт подери!

– Рик, ты слышишь? – озабоченно пропыхтел Стивен. – Ионосфера начинает волноваться.

– Глубина?

– Пока далеко – на двух тысячах километров. Но шторм обещает быть сильным. Вихревые потоки двигаются с постоянным ускорением.

– Не трусь. Сюда ни одна молния не долетит.

– Да я не боюсь. Просто Стерх сказал…

– Помню я, что он там сказал, – нетерпеливо перебил ведомого Кальвин. – Хватит уже трястись за свою шкуру. Вернешься к своей Алечке, не волнуйся.

– Не начинай!

И правда, чего я опять завожусь? – одернул себя Рикард. – Уж кто-кто, а Стив точно ни в чем не виноват. Это я заварил кашу. Потому и злюсь. Да ладно. Меня переведут, и все разрешится. Будет ребятам счастье.

Катера, наконец, прорвались сквозь толщу облаков аммиачного льда и теперь плыли в газовом океане водорода и гелия. Сенсоры показывали незначительные следы паров воды и сульфида аммония. Давление постепенно повышалось, вместе с ним росла и температура. Рикард даже не глядел на обзорный экран. Что там увидишь, кроме бурой темноты, озаряемой короткими вспышками атмосферных разрядов? Зато на хромографах и спектральных анализаторах – буйство красок. Голубая дымка – это водород и гелий, бурые облака – метан, белые – аммиак, красные – соединения серы. Сверху – величественные громады облаков, снизу – слоистые полупрозрачные туманы, наползающие один на другой, а под ними – темные купола огромных туч. Хоть акварельки рисуй.

– Рик!

– Что такое?

– Можно я включу музыку?

– Валяй. Только негромко.

– Спасибо.

М-да… Акварельки, значит. Хотя зачем? Исследователи Юпа уже все нарисовали, а здесь все то же самое – планета-двойник. Сжатие, орбитальный и планетарный радиусы, объем, масса, средняя плотность, состав атмосферы – все совпадает, практически без погрешностей. Даже имечко дали – Зевс, греческий аналог Юпитера. Только вот на Юпе нашли гигантские «облака» гидразина – бесценного в биологической промышленности углеводорода, а тут – только следы. Непорядок. А кто должен разбирать любой непорядок? Правильно – Исследовательская Служба Флота.

На обзорном экране несколько раз мелькнули зарницы во весь горизонт, за ними проследовала череда ветвистых молний поменьше. Непроглядная тьма осветилась мутно-голубым светом, ясно очертив разводы аммиачных облаков и паров воды.

– Стив, ты видел?

– Да. Ионосфера бушует. Разряды на уровне тропопаузы, всего в десятке километров над нами.

– Будут ниже?

– Не должны. Почему Стерх молчит?

Действительно, почему? Раз начался такой шторм, надо бы выходить из его зоны. Атмосферные катера, конечно, рассчитаны на многое, но молнию Зевса принять на корпус как-то не хотелось бы. На Юпитере это добром ни разу не заканчивалось.

– Стерх, это Кальвин, как слышите?!

В ответ – тишина, наполненная шуршанием и треском. Не пробивается сигнал? Да что там, черт подери, происходит?!

– Стерх! Это лейтенант Кальвин! Шторм опускается на нас. Разрешите начать уклонение?

Молчание в ответ.

Черт!

– Рик! Что будем делать?

– Сухари сушить.

На обзорном экране заискрили новые молнии, голубыми и синими вспышками раскрасило всю верхнюю полусферу.

– Рик! Если будем двигаться прежним курсом, попадем прямо в середину возмущения. Давай уклоняться.

– Давать тебе Аля будет! Заткнись лучше.

Обиделся. Засопел. К черту его! Сопляк. Надо решать.

Кальвин дрожащими пальцами пробежал по клавишам. Смена траектории. Сделать дугу с уходом к экватору и погружением на десяток километров? Маловато. А два десятка? Нельзя – слишком высокое давление. Черт! А если бросок по эллиптической орбите, параллельно поверхности, с уходом к экватору на ускорении? Если не попадем в облака льда или пара – вполне! Сканируем. Чисто. Отлично.

– Стив, лови новый курс. Выполняем уклонение от шторма по эллиптической орбите с ускорением!

– А вниз?

– Никаких вниз! Пара километров ничего не решит, а уходить за 10 бар – самоубийство! Держись за мной. Форсаж – по моей команде, когда выйдем на чистый участок.

Снова вспышки зарниц мечутся в смотровом экране, и уже можно различить многосуставчатые ломаные линии голубых молний, рвущихся в бешеном танце, пока что где-то высоко, на границе со стратосферой.

– Стив!

– Готов я, готов!

Поехали!

Курсовые манипуляторы плавно подчинились движениям рук, стабилизаторы загудели от возросшего сопротивления, но атмосферный катер абсолютно чисто вошел в вираж, который не каждый решился бы заложить в плотной атмосфере Зевса.

Стив тоже не подвел – немного сгладил дугу, но вышел из поворота в нужной точке, завалив машину на левый бок.

– Так! Теперь разгон. Давай. До пятисот, потом форсируй. Следи, чтобы на пути не было облаков – на такой скорости тебе оторвет стабилизаторы.

– Ясно. Готов. Вытаскивай нас отсюда, Рик!

Легко сказать! А если шторм расползется в ширину быстрее, чем полетят катера? Если ионосфера даст такое возмущение, что нарушит работу приборов? К черту все «если»! Решение принято.

– Жми!

Коричневая дымка уже не погружалась во тьму – ее все время озаряли гигантские вспышки, свет которых терялся в синеве где-то далеко внизу, где под высочайшим давлением плескался океан жидкого водорода.

Куда там слабым атмосферным разрядам – теперь в «небе» разыгрывалась настоящая гроза Зевса. Ужасающее и завораживающее зрелище.

Ускорение вдавило пилота в кресло. Обзорный монитор пришлось выключить, чтобы не раздражал своим беспрерывным мерцанием. Рикард злобно сжимал манипуляторы, то и дело ощущая, как вибрирует от грохота атмосфера вокруг катера.

Форсаж в тропосфере – тоже маневр из разряда аварийных. Скорость, впрочем, оказалась рассчитана верно – нагрев корпуса не превысил допустимого.

Кальвин хмыкнул – Стив не отставал и тоже шел по курсу без секундных отклонений. Сосредоточился-таки. Пилот, тоже мне. К черту таких пилотов!

Катер начало угрожающе потряхивать – гроза опускалась все ниже. Правильно – раз не везет, то пусть уж не везет по полной!

До границы шторма оставалось несколько километров, когда Рикард понял, что у него кружится голова.

Приборная панель медленно расплывалась перед глазами, а в ушах нарастал неприятный шум. К горлу подкатил тошнотворный комок.

«Я сейчас отключусь!» – мелькнула отчаянная мысль. Нельзя! Нельзя!

– Стив…

Не отвечает… неужели он тоже?

Дрожащие пальцы отказывались повиноваться, все плыло, а голова, словно налившись свинцом, начала против воли пилота падать на грудь.

Бешено вращая глазами, Кальвин вдавил в панель кнопку экстренной помощи, почувствовал укол стимулятора в бедро, а потом все потухло…

Темноволосая девчонка, хитро прищурившись, заглядывала к нему в тетрадь.

– Эй! – Рик возмущенно закрыл страничку локтем. – Ты что? Ты списываешь?!

– Ну да, – пожала плечами соседка по парте, – а тебе жалко, что ли?

– Нет, не жалко! Но почему ты не выучила?

– Какая разница? – Девчонка лукаво подмигнула и откинула темную прядь со лба. – Ну дай списать, иначе мне двойку поставят!

– А вот и не дам! – обиделся Рик. – Это нечестно.

Аля обиженно отвернулась, презрительно фыркнув.

Кальвин, тоже фыркнув, уткнулся в свою тетрадь.

Через секунду он с криком вскочил – через всю комнату пронеслась огромная, отливающая синим молния. По глазам резануло нестерпимо ярким пламенем, а потолок раскололся на сотню осколков, которые вдруг превратились в грохочущие слова:

– Кальвин, это Стерх! Кальвин! Срочно уходите, шторм опустился ниже тропопаузы и продолжает расширяться. Маневр уклонения по исходной схеме, у вас не больше трех минут… примите во внимание нисходящие вихри… Кальвин!

– Невероятно. Десять лет… – Аля задумчиво наклонила голову, откинув волосы назад.

– Да. Я думал, что мы здесь навсегда, – кивнул Рикард.

– Так и казалось. Странно, правда? А теперь я даже не знаю – радоваться или грустить?

– Мы так ждали выпуска! Зачем грустить?

– Не знаю. Такое чувство, будто я что-то теряю. Никогда бы не подумала раньше, но мне будет очень не хватать школы… – Аленка одарила его долгим взглядом зеленых глаз. Она в свои шестнадцать выглядела далеко не так привлекательно, как ее сверстницы, и только в глазах уже появилось что-то необъяснимое, женственное. Кальвин поймал себя на том, что ему нравится этот ее задумчивый зеленый взгляд из-под ресниц.

– Да, я тебя понимаю. Я уверен – все мы испытываем нечто подобное. Но надо радоваться. Все ведь впереди.

– Но я, возможно, больше никогда не увижу ни тебя, ни Стивена!

– Глупости! Мы будем собираться, обязательно. Правда, Стив?!

– Конечно! – поспешно кивнул Чейз. – Столько лет вместе! Мы не можем взять и просто потеряться.

– Еще как можем. – Аля поджала губы. – Это ведь так просто! Разбежимся кто куда. Рик уедет в свою Академию Флота и, конечно, поступит. Мы со Стивеном вернемся на Землю и там тоже разбежимся. Кстати, Стив, ты решил, куда подашь документы?

– Пока нет. – Чейз втянул голову в плечи. – Я бы тоже хотел во Флот, только не возьмут, с моим-то аттестатом. Да и по физподготовке не пройду точно. А летать хочется…

– Да ну брось! Зачем тебе летать? Это все ты, Рик! Твое влияние.

Кальвин отмахнулся, что-то пошутил в ответ. Он вдруг понял, что без друзей ему не так уж и хочется поступать в Академию Флота. Ведь рядом не будет Аленки, перед которой так здорово хвастаться успехами. И поучать будет некого – такого задохлика, как Стив, во Флот точно не возьмут.

Вот так и начинается новая жизнь. Настоящая жизнь. Взрослая.

Рикард заставил себя улыбнуться. Как тяжело! И этот печальный взгляд… Что ни говори, а глаза у Аленки красивые: зеленые, словно морская волна…

А вспышки – синие. Синие вспышки в бурых облаках.

Плохо навсегда расставаться с друзьями. А еще плохо то, что шторм опускается ниже. И эти молнии в воздухе – зачем они? Гром. Гром, от которого рушатся стены.

И мысли. Тоже рушатся.

Что же такое «тропопауза»?

До свидания, Аля.

Она стояла перед ним, совершенно прежняя и одновременно – другая. Восемь лет назад он прощался с худой девочкой-подростком, а теперь видел прекрасную молодую женщину. Узкий комбинезон бессовестно подчеркивал волнующие линии ее фигуры, и только глаза остались прежними – задумчивыми и зелеными.

Вот вам и сюрприз. Гадкий утенок превратился-таки. Кальвин сглотнул, не в силах оторвать взгляд от плавных изгибов. Черт! Ну что же это такое?!

– Ты похорошела, – сказал он после долгого молчания.

– Нравлюсь?

– Да! – Кальвин выпалил это, не успев даже одернуть себя, и густо покраснел.

– Смешной ты. – Аля привычно наклонила голову, опустила ресницы. – Что же не приехал ни разу? Мы ведь приглашали…

– Да все не мог вырваться. Сначала учеба, потом два года в действующем Флоте… полная чертовщина.

– А мы ждали!

– Ждали, – пробормотал Рик и вдруг разозлился: – Могли бы, кстати, и сообщить…

– Вот тогда бы ты точно не приехал.

– Логично. Тем не менее…

– Да что с тобой?! – Аленка улыбнулась и взяла его под руку. – Первая встреча за столько лет, а ты на что-то дуешься!

– Да я это… от неожиданности, – хрипло проговорил Кальвин. – Такие, знаешь, новости. А Стивен-то где? Прячется от меня, что ли?

– Он оформляется у коменданта станции. Сейчас придет.

– Летает все-таки. Сбылась мечта идиота. Ага… вот, кстати, и он. Легок на помине. Вот уж кто не изменился.

Аленка сдержанно улыбнулась, и, когда Чейз обнимал ее, Кальвин вдруг ощутил… прилив совершенно непривычной злости. Черт подери! Зачем они скрывали от него?! Скрывали, а теперь нагрянули. Сюрприз, называется.

– Хватит обниматься! Для меня это пока непривычное зрелище. И… когда свадьба?

Стивен что-то отвечает, но его не слышно из-за раскатов грома.

Лейтенант Кальвин проснулся от собственного крика.

Темнота каюты. Привычный запах кондиционированного воздуха. Монитор на дальней стене в ночном режиме – бледные цифры показывают только время. В коридоре тишина.

Все это был сон! Странный, врезавшийся в память сон. Сначала – плановый полет с болваном Чейзом, потом – жуткий шторм в тропосфере Зевса, рискованный маневр уклонения. А под конец – мучительные обрывки воспоминаний…

И снова – про Алю. Все про нее.

До их приезда было так хорошо! По крайней мере – не плохо. А теперь… теперь все летит к чертям. И невозможно думать ни о чем другом.

Кальвин сел на кровати, взял из тумбочки бутылку с синтезированной водой, выплеснул безвкусную жидкость в пересохшее горло. Безвкусная вода, безвкусная жизнь.

В последнее время они частенько сталкивались с Алей в прогулочном павильоне, когда Чейза не оказывалось рядом. Рик отчего-то стеснялся и тем не менее ждал этих «случайных» встреч. Старым знакомым было что вспомнить и над чем погрустить, отсутствие Стивена ничуть этому не мешало. Кальвин болтал без остановки, словно наверстывая те годы, когда ему не с кем было делиться впечатлениями и переживаниями. А потом, глянув на спутницу, частенько терялся и замолкал. Ведь рядом с ним шла, наклонив голову, не худенькая шестнадцатилетняя девушка, а красивая женщина. Чужая женщина! И при этом Рикард с ужасом осознавал – жизнь приобретала вкус и цвет, только когда рядом была Аля. А она? Она слушала. Она улыбалась. Она, казалось, не замечала и не признавала той пропасти лет, которая отодвинула их прежнюю школьную дружбу.

А потом приходил Чейз. Он нежно целовал свою невесту и, обняв, уводил в каюту. Кальвин старался не думать о том, чем они там занимаются, но получалось прямо наоборот – он думал об этом почти все время. И злился, злился до безумия.

Смятая бутылка с глухим стуком ударилась о стену каюты.

Кальвин сжал зубы. Какого черта все это случилось именно с ним? С ним! Первый выпускник Летной Академии, спортсмен, победитель орбитальной эстафеты, поэт… да и вообще – замечательный парень. Почему все это происходит с ним?!

Почему он ненавидит и избегает Стивена? Почему живет этими встречами с Алей? И самое главное – как он посмел ее упустить тогда?! Не разглядел. Не обратил внимания. А теперь? Это же так глупо! Глупо и несправедливо.

Так. Рик посмотрел в зеркало, показал себе крепко сжатый кулак. Хватит жалеть себя! Это не украсит лучшего пилота-атмосферника. Все скоро закончится. Его переведут, а Стив и Аля пусть любят друг друга сколько влезет, в любой позиции. Лишь бы не у него на глазах.

Белые циферки на мониторе показывали три часа по стандартному земному времени. Можно еще спать и спать.

Кальвин встал, прошелся по каюте, подобрал и выкинул испорченную бутылку. Потянувшись, он убрал экраны с иллюминатора, ожидая увидеть черноту космоса и колючие россыпи звезд…

Вместо этого за прозрачным пластиком клубилась буро-розовая мгла, озаряемая вспышками молний. Черные вихри носились смерчами, размазывая кляксами облака пара. Жуткие зарницы выхватывали все новые причудливые очертания рваных туч, походивших то на невероятных птиц с кривыми когтями, то на хищных амеб, шевелящих опасными ложноножками.

Но это же был сон!

Бред какой-то…

Кальвин оперся рукой на стену каюты, но стена вдруг упруго выгнулась, и пальцы прикоснулись к чему-то теплому:

– Рик… не нужно.

Да уж. Этого делать не стоило. Это уже не прогулки под руку…

– Прости. Я не знаю, что творю.

– Знаешь.

– Я просто не могу больше… не могу смотреть, как он прикасается к тебе…

Она не ответила. Ее темные глаза смотрели куда-то сквозь него. И ее тело, затянутое в тонкую материю комбинезона… пальцы все еще помнили прикосновение. Неужели он никогда не сможет больше дотронуться, обнять, прижать к себе?

– Аля… я должен тебе сказать…

– Молчи! Молчи, Рикард. Не мучай ни меня, ни себя.

Кальвин не выдержал. Взял ее руку в свою. Сжал. Она не отстранилась. Не отступила. Только в зеленых глазах появилось… смятение?

– Аленка… что же ты делаешь со мной?! Я с ума схожу. Эти полгода… наши встречи…

– Рик, замолчи! Иначе… так будет только хуже.

Он замолчал. Сделал еще шаг и привлек ее к себе.

– Рик… зачем ты?

Молния через весь горизонт. Летят обрывки облаков.

– На его месте должен был быть я! Ты ведь любила меня – тогда? Ответь! Ответь мне…

– Не знаю. Теперь я уже ничего не знаю…

– Но ты все-таки выйдешь за Стива?

– Я… я не знаю. – В зелени глаз блеснули слезы.

Она медленно освободилась из его объятий. Он проводил ее взглядом. Стройный силуэт скрылся в сиянии голубых молний и водовороте коричневых облаков.

– Я же люблю тебя! Алена…

– Рик, привет!

– И тебе не хворать.

– Слушай, я хотел спросить… ты не знаешь, что происходит с Аленой?

– А в чем дело? Не дает?

– Очень смешно. Она последнюю неделю сама не своя… похудела. И… мне кажется, она иногда плачет, а мне не говорит ничего.

– Нашел кого спрашивать. Мне-то почем знать ваши интимные подробности?

– Рик, это ни разу не смешно. Она… она сказала, что не уверена насчет свадьбы…

Кальвин вздрогнул. По спине пробежал неприятный холодок.

Не уверена насчет свадьбы.

Приплыли.

Отличная работа, лейтенант.

Одно прикосновение. Несколько вырвавшихся слов. Та грань, которую нельзя было пересекать. И вот – результат.

Как это похоже на тебя! Ни о чем не думать, а делать только то, что хочется. Понравилась девушка? Вперед! Что может быть более гуманным, чем сбить с толку невесту лучшего друга? Достойный поступок, ничего не скажешь.

Стив с Алей встречались шесть лет, а потом на сцене появляешься ты и ломаешь все, что они кропотливо и бережно строили. Ломаешь им жизнь. Им и себе. И кому теперь хорошо? Аленка плачет. Стив ничего не понимает и кусает локти от бессилия. А ты? Что получил ты? Она все равно не будет с тобой. А теперь и с Чейзом не будет. Браво!

Отличная работа.

Это было настолько невероятно, что Кальвин даже не удивился.

Он висел в атмосфере Зевса. Без скафандра. Вообще без одежды.

Вокруг клубились тучи, проплывали какие-то завихрения, вспыхивали слабые разряды. Шторм кончился.

Было страшно, и хотелось сжаться в комочек. Но не получалось. Рик вообще не чувствовал своего тела и поэтому не мог сказать, чем он в данный момент дышит и бьется ли сердце.

В каком-то десятке метров в позе распятого Христа висел Стивен Чейз. Тоже без одежды.

Вверху бурая дымка светлела, одновременно приобретая нежный розовый оттенок, – где-то там начиналась стратосфера Зевса. Снизу же тянула свои чернильные щупальца первозданная тьма, никогда не видевшая света звезд.

И самым странным было то, что Рикард очень четко, почти физически, ощущал все эти тысячи километров атмосферы над головой. Он словно смотрел на себя со стороны, а заодно и из космоса, так что видно было всю структуру Зевса: вихри, экваториальные циклоны, ветры-джеты, океан жидкого водорода и даже твердое ядро где-то на невероятной глубине.

Я спятил, совершенно спокойно решил Кальвин, или задыхаюсь в катере. Гипоксия мозга порождает галлюцинации. Выходит, я умру? Обидно, конечно. Ведь еще столько важного не случилось! Так много надежд не оправдались! А с другой стороны – нынешняя жизнь была, скажем честно, так себе. А вот Стивену, наверное, умирать совсем не хочется.

Неожиданно Рик ощутил что-то вроде дуновения ветерка. Облака осветило россыпью голубых и золотых вспышек, и вдруг человека потащило вниз, в пугающую и густую темноту водородного океана.

Свет померк.

Перед глазами начали мелькать какие-то невнятные образы, и от этого мельтешения картинок страшно разболелась голова. Вспыхивали росчерки молний, куда-то тянулись щупальца черных то ли осьминогов, то ли пауков, которые, сплетаясь, образовывали долгие плетеные канаты, нырявшие в удачно подвернувшееся отверстие, а по ним неслись вниз и вверх зеленые и голубые искорки. Канат резко обрывался, и на его срезе расправляла крылья бабочка-махаон, которая улетала, а перед глазами уже скакали лошадки из детской книжки, и у них смешно дергались хвосты, которые состояли из щупалец тех черных осьминогов-пауков, копошащихся среди борозд на вспаханном, дышащем влагой поле.

Неожиданно в этой круговерти на пару секунд высветилось задумчивое и печальное лицо Али. Ухватившись за этот образ, Кальвин постарался думать только о ней.

Несколько слепяще ярких картинок попытались грубо ворваться в сознание, но Рик усилием воли начал по крупинкам снова воскрешать в памяти образ девушки. Такой он увидел ее полгода назад, когда они со Стивом впервые ступили на борт орбитальной станции ИСФ. Печальные глаза, плотно сжатые губы, удивленно взметнувшиеся вверх брови…

Беготня картинок с пауками, бабочками и лошадками прекратилась. Кальвин не пускал их в свое сознание, продолжая раз за разом рисовать образ Али. Казалось – это единственный способ избежать безумия. Он рисовал ее сначала акварелью, потом маслом, потом пастелью, восковым мелком, углем на белой стене, аэрографом на пластиковой обшивке своего атмосферного катера…

А потом из непроглядной темноты появился Стив. Он висел, раскинув руки, и тоже неотрывно глядел на колышущийся лик девушки.

Снизу рванулась горячая, обжигающая темнота.

И тут же из головы Рика исчезли все мысли. Остались только ощущения и желания. Очень четкие и понятные.

Он испытывал страх и легкий голод, ему не нравились темнота и ощущение необъятного простора, но это все было неважно.

Он хотел Алю. Больше всего на свете он хотел обладать ею. Прямо сейчас. Но тот, другой самец, стоящий напротив и скалящий зубы, тоже хотел ее.

Она достанется кому-то одному.

Другого самца нужно убить, и убить немедленно!

И тут же – благодатный прилив злости. Рик ощутил, как встает дыбом шерсть на загривке. Он зарычал, и другой самец, припадая на передние лапы, тоже ответил рычанием.

Не было ничего – только он, его враг и самка, которой нужно обладать. И это было так просто, так естественно, что тот, кто звал себя Кальвин, испытал даже некоторую радость от этой ясности и простоты.

И все так легко решить!

Он смотрел прямо в глаза своему противнику. Оба были готовы к схватке, оба сходили с ума от вожделения и злости. И оба бросились друг на друга, не испытывая ни страха, ни боли…

И одновременно с хрустом костей на зубах и вкусом крови к Рикарду вернулась способность мыслить. Он стрелой возносился куда-то вверх, к свету, который своими лучами разгонял липкий мрак.

Мир вокруг начал наполняться красками. Нежной розовой пастелью наливалось небо, белыми и кремовыми громадами плыли, не спеша, скопления туч.

Стив и Алена были рядом. Кальвин ощущал их близость и радовался ей. Значит, и они видели это плавное течение тонких воздушных материй и прозрачные хрустально-розовые лучи, льющиеся сверху.

Как радостно было на душе! Какими мелочными и глупыми казались все споры, все проблемы и неурядицы жизни. Истина и счастье были здесь – среди молчаливых облаков, светлого неба и всеобщей благодати.

Тихо играла музыка. Музыка ли? Невероятное, непостижимое сочетание едва слышимых дуновений и шепота. Что это – перезвон капели солнечным весенним днем? Шелест падающего осеннего листа на промозглом ветру? Щебет птиц в летней роще? Журчание первого ручья среди талых снегов? Сладостный стон возлюбленной в момент близости? Грохот океанского прибоя о холодные древние скалы? Что это за песня? Как запомнить ее?!

Кальвин полной грудью вдохнул трепещущий прозрачный воздух. Как прекрасен этот мир! И как здорово, что рядом – самые дорогие и близкие друзья, с которыми можно без слов поделиться этим восторгом и счастьем созерцания.

По сердцу растекалась умиротворяющая истома. Как можно злиться и ненавидеть, когда есть такая красота и такая любовь? Когда в воздухе льется волшебная мелодия без нот? Когда глаза полны слез радости и умиления?

Да, здесь, высоко, все видится и ощущается иначе, чем в темной и тесной глубине…

Глубине… чего?

Мы же плаваем в атмосфере Зевса! Что вообще происходит?

Кальвин вздрогнул. Мелодия оборвалась. Чувство всеобщей любви и восхищения – тоже. Зато вернулась драгоценная способность мыслить рационально.

Итак, рассуждай, Рик, рассуждай! Ты близок к ответу!

Сначала – пляска образов, потом Аля, потом…

Стоп. Что за образы это были? В основном вспышки, словно молнии. А еще – какие-то похожие на паучков создания, цепляющиеся друг за друга длинными щупальцами-отростками… и между отростками тоже проскакивали словно электрические разряды… а потом они сплетались в канат… который был на самом деле хвостиком лошадки…

Где он уже это видел? Эти пауки – что-то до боли знакомое! Что-то очень известное… Ладно, хватит. Идем дальше. Потом что? Потом стало темно.

Стало темно, страшно, и исчезли все мысли. Были только желания и злость. И все это казалось таким простым и естественным… И словно в противовес – взлет наверх и эйфория… всеобщая любовь…

Может, это – Рай и Ад?

Сатана и Бог?

Но при чем тут паучки, лошадки и молнии?

Ну, с грозой понятно – Зевс был громовержец. Поэтому и молнии.

Стоп!

То падение вниз – словно в глубины атмосферы, туда, где начинается океан жидкого водорода! И мысли – словно из глубин подсознания! Первобытная ярость, инстинкты, борьба… все самое темное, самое потаенное, самое низменное. И – самое естественное!

А потом наоборот – верхние слои атмосферы и возвышенные, нерациональные, божественно чистые мысли, благодать… это что? Возможно – лучшее, что есть в нас? Умение наслаждаться красотой… умение любить и прощать… ощущение жизни…

Все это – лишь разные уровни сознания!

Все это – лишь разные уровни атмосферы планеты!

Стоп!

Паучки. Щупальца. Молнии. Зевс.

Нейроны. Аксоны. Мысли. Мозг.

Мысль – электрический импульс. А молния? Тоже.

Вот и все. Так просто!

Он сам тебе все показал. Как же ты сразу не догадался?

Кальвин с трудом разлепил веки.

Голова раскалывалась на мелкие острые осколки. На губах запеклась солоноватая на вкус кровь. Комбинезон оказался насквозь мокрым от пота.

Вот черт!

Рикард несколько минут просидел без движения, просто открывая и закрывая глаза. Ничего не менялось.

В кабине было совершенно темно. В кабине?!

Человек, со стоном приподняв руки, ощупал шероховатую поверхность сиденья, приборную панель, прохладные изгибы курсовых манипуляторов… Да, он находился в кабине своего атмосферного катера. Слышалось равномерное гудение антигравитационных двигателей.

Рикард сделал осторожный глубокий вдох. Воздух был теплый и очень влажный – значит, системы жизнеобеспечения работают на пределе. Катер поврежден. И приборы не светятся. Нет напряжения на панели.

Так.

Мысли ворочались лениво, словно оглушенные рыбины. Любая попытка обратиться к памяти пресекалась тупой болью, которая стальным обручем сдавливала виски.

Пилот провел рукой по лицу, ощущая потную липкую кожу. Потом медленно стянул с головы шлемофон и зажмурился. Стало немного легче.

Раздался тихий треск, а потом, подмигнув желтым огоньком, ожила прямая связь:

– …Рик! Рик, ты меня слышишь?!

– Слышу, Стив. Не кричи так, голова раскалывается, – проговорил Кальвин, не открывая глаз. Можно ли быть уверенным, что все это не очередное видение, подкинутое планетой в несчастный человеческий мозг? Можно ли быть теперь хоть в чем-то уверенным?

– Рик, я отключился! Я видел… такое! У меня были галлюцинации, но потом в них появился смысл. Ты не поверишь… Зевс – это не просто газовый гигант!

– Успокойся, пилот. Доложи, что с катером.

Несколько секунд молчания. Идиот Стив даже и не подумал начать с общей проверки. Слышно было, как он щелкает тумблерами и пыхтит.

– Плохо дело, Рик. Видимо, нас накрыло молниями и сожгло электронику. У меня вышел из строя курсовой компьютер, система оптимизации нагрузки двигателя, сгорело реле усилителя орбитальной связи… хромограф и спектрограф обесточены, сетка координат не работает… и система кондиционирования не справляется…

– Что с двигателем?

– Я сейчас просто болтаюсь в пространстве в режиме гашения гравитации. Двигатель работает, но системы выравнивания хода и оптимизации не работают.

Кальвин медленно открыл глаза, запустил общую диагностику. Буквы и цифры на отчетном экране системы еле светились. Пилот пригляделся, сплюнул. Так и есть – повреждения те же, что и у Стива. Плюс – нет подсветки панели и перегорел обзорный монитор. Но движок работает, топливо пока есть, и это главное.

– Стив! У тебя открыт обзорный экран? Ты меня видишь? Можешь определить расстояние до меня?

– Зачем? Твой катер болтается в сотне метров прямо перед моим.

– Отлично. Значит, нас не раскидало. Это хорошо. Расчет буду делать сразу на двоих, без поправок.

– Рик! Ты тоже отключился, да? Ты что-то видел?

– Видел, видел, – буркнул Рикард, настраивая шлемофон в режим мягкого освещения.

Так. Есть. Что тут у нас? Вот это новости…

– И ты догадался? Он разговаривал с нами! Зевс! Он попытался объяснить, что действует и существует подобно мозгу человека. Только электрическая активность имеет более сложную природу, чем нейрональная. Иная биохимия. Ты понимаешь?!

– Стив, катись к черту! Заткнись и не мешай мне думать. Надо вытащить нас отсюда. Обоих и живыми. Мы до сих пор разговариваем только потому, что аварийная автоматика, до того как сдохнуть, успела запустить режим гашения гравитации и вырубила курсовые ускорители. Иначе мы давно бы сожгли все топливо. Знаешь, сколько времени мы пробыли без сознания?

– Нет. У меня слетели на ноль все таймеры.

– Восемь стандартных часов.

Стивен изумленно затих. Потом хрипло уточнил:

– Ты уверен?

– Да. У меня дублирующая механическая система. Восемь часов. А теперь заткнись. Мне надо рассчитать, сколько у нас осталось топлива и воздуха. Уверен, что мало. Но хочу знать наверняка.

Несколько минут они просидели в молчании. Кальвин, так и не сумев перезагрузить бортовой компьютер, начал корябать расчеты маркером прямо на стенке приборной панели, подсвечивая фонариком шлемофона. Дышать становилось все тяжелее – содержание кислорода в воздухе падало, температура и влажность – росли, это ощущалось и без приборов.

Вот и оправдали себя годы отличной учебы, невесело усмехнулся Рик, выводя одну за другой многоэтажные формулы. Итак, средний расход для гашения гравитации на высоте семьдесят километров… на восемь часов, с учетом инерции… только вот… как узнать – когда именно аварийная система вырубила форсаж и курсовые ускорители? Будем считать – в момент, когда мы потеряли сознание… так… а как отследить перемещение, если слетела сетка координат? Черт!

– Рик… – голос Стивена казался каким-то потусторонним в темной, наглухо задраенной кабине. – Ведь если Он разумный… Он же не бросит нас погибать? Он же должен был понять, что мы тоже разумные… раз Он показывал нам эти картинки… иначе зачем все это нам объяснять?

Кальвин промолчал, занятый расчетами. Сколько топлива надо на прыжок до тропопаузы? Возьмем за единицу сопротивление аммиачного льда – наверняка придется идти через его облака… Так. Но ведь двигатель не синхронизирован и работает без оптимизации. Это увеличит расход на…

– Мы не погибнем! Зевс нас вытащит. Зачем ему желать нам смерти? Нет, подумать только – разумная планета! Интересно, а старина Юп – тоже разумный? Ведь они близнецы просто…

– Стив. Заткнись и слушай. Новости плохие. У нас осталось не больше десяти килограммов спрессованной смеси.

– Этого хватит?

– Нет. В лучшем случае мы сможем подняться на пару десятков километров, но потом ускорение угаснет и гравитация утащит нас. Прямая связь со Стерхом возможна, только если выбраться за тропопаузу… Выводы?

– Это… конец?

– Именно, пилот. Мы, считай, уже погибли. – Кальвин даже удивился, как спокойно и обыденно звучали эти страшные слова. Бог и дьявол, высшее мышление и глубины подсознания… разумный газовый гигант… всеобщая любовь… да кому это, к черту, интересно, когда на кону – твоя жизнь?!

Не хочу умирать, признался себе Рикард, совсем не хочу. Хочу жить. Хочу дышать морозным воздухом, бегать по горячему песку, плавать в соленом прохладном море, смеяться с друзьями, наслаждаться красотой, любить женщин и быть любимым самому. И для этого вовсе не обязательно знать тайны Зевса.

Как обидно! Будь у них хотя бы пятнадцать-семнадцать килограммов топлива, появился бы шанс. Из поля тяготения гиганта, конечно, не вырваться, но подняться над облаками и попытаться наладить связь – это можно. Только вот нет этих пятнадцати килограммов.

Хотя отчего же нет? Они есть. Есть целых двадцать. Только достанутся они одному.

Кальвин почувствовал, как по спине сбегают струйки холодного пота.

Черт, а ведь решение есть.

Контактным тросом сблизить катера до десятка метров. Чтобы подключить топливный насос, придется вылезти из кабины в скафандре… Собственно говоря, жизнь одного из пилотов на этом и закончится – в разгерметизированную кабину можно не возвращаться. Системы жизнеобеспечения все равно уже не накачают достаточно кислорода. Все просто и печально: выбрался, подключил насос, проследил, что разведенная смесь перекачана в резервные отсеки второго катера… и все?

Как жаль, что в кабине хватит места только для одного пилота.

И что же теперь? Предложить Стивену тянуть жребий? Да ладно, какой тут жребий… и так все ясно. Меня там никто не ждет. Родители? Погибли во время второй колониальной эпидемии. Девушка? Которая? Курсанточка та? Так я и имени ее не помню. Аля? Чейз? Не смешно, ей-богу. Вот уж кому моя смерть – единственное спасение. Не будет меня – будет свадьба, будут дети, будет счастье. Я ведь им все испортил. А теперь как раз отличный шанс исправить свою ошибку. Поступить, наконец, благородно. Впервые, может быть, в жизни.

Вот и выходит, что это мне из кабины лезть в скафандре. А что? Достойно, красиво. Некоторые даже мечтают так погибнуть. И Аленка, может, поплачет обо мне. Отличная перспектива.

А с другой стороны – ведь это я лучший пилот, спортсмен, победитель эстафеты… а он – слабый, болезненный, нерешительный… сопляк, одним словом. Для флота моя жизнь, пожалуй, и дороже. А Аля? Что – Аля? Поплачет, конечно, по жениху, а потом… а потом она придет ко мне. Придет, потому что любит. Ко мне! Господи…

Алена – со мной! Да чего же еще можно желать?! Вот так подарок от Зевса. Царский подарок.

Но легко ли будет жить с таким грузом на совести? Что шкуру свою купил жизнью товарища?! Вот я, к примеру, смогу с этим жить?

Смогу.

Лишь бы жить.

Инстинкт самосохранения. Древний, темный, непобедимый.

Спросить Стива? Ха, этот точно предложит себя на роль жертвы. Психология у него такая. Да, если ему сказать, он слушать не станет – разгерметизирует кабину, вылезет наружу, и все – не остановишь. И придется принимать жертву. И жить. Жить вместо него.

Значит – молчать!

Через час и пятнадцать минут антигравитационные двигатели останутся без топлива, и катера рухнут вниз, и будут падать бесконечно долго, пока их не расплющит давлением. Погибнем с достоинством, как и положено офицерам Флота.

Молчать. Кальвин сжал зубы. Влажная темнота кабины, липкое кресло пилота, запах металла и пота, робкие огоньки издыхающих проборов. Тишина, разбавленная тяжелым дыханием и безразличным гудением антиграва.

Вот, оказывается, как это бывает!

Ожившая рация заставила Кальвина вздрогнуть:

– Рик! Я знаю, как нам спастись. Точнее – одному из нас. Если слить все горючее…

«Молчи, Стив! – до крови закусив губу, беззвучно закричал Рикард. – Замолчи! Не заставляй нас выбирать! Не надо! Ради всего святого, не надо…»

Этого ты хотел, громовержец Зевс?!

– Полковник, сэр. У нас есть сигнал о помощи по прямой связи.

– Код?

– Это один из катеров группы лейтенанта Кальвина в квадрате М-119.

– Только один?

– Да, сэр. Высылать звено?

– Конечно! И как можно скорее. Давайте красный код. Этого парня надо вытаскивать.

Привет.

Мне 33 года, я пилот Исследовательской Службы Флота в звании обер-капитана. Сейчас работаю в учебной группе на Юпитере. Обучаю зеленых новичков, чтобы те потом возили высоколобых на беседы к нашему новому приятелю – Зевсу. У меня два десятка правительственных и военных наград. Одна из них – за установление контакта с внеземной формой жизни. Самая почетная. Я даже знаменит благодаря ей.

У меня замечательная семья: красавица жена по имени Алена и дочка Кейт, ей скоро пять. Я очень счастливый человек. Мне в жизни всегда очень везло.

Хотя кому я рассказываю?

Ты ведь все это знаешь, друг.

Ты – тот, кто доказал иному разуму, что мы не просто животные.

Ты – тот, кто мог бы иметь все то же самое, что имею я.

Ты – тот, кто погиб, чтобы я жил.

Теперь я понимаю: не было никакой разницы между нами. Останься ты в живых – был бы на моем месте. В том же звании, с теми же наградами… и с той же женщиной.

Зачем же ты отказался от этого? Зачем подарил мне?

Ты сказал тогда, что не сможешь жить с таким грузом на совести. Что лучше умереть героем, чем всю жизнь ненавидеть себя. Что быть человеком в лучшем смысле этого слова – это всегда правильно. И за это не бывает стыдно ни тебе, ни другим.

Ты стал героем. Я стал живым. Могло быть наоборот. Могло, но не стало.

Знаешь, друг, ты был прав. Очень тяжело жить с таким грузом. Иногда – просто невыносимо. Ты был прав – лучше бы нам обоим было остаться там, в темных облаках Зевса… Ты во всем был прав.

Иногда мне хочется покончить с собой, но это, наверное, будет нечестно. Я должен идти дальше. За себя и за тебя.

Прощай. Это письмо я распечатаю на настоящей бумаге и сожгу. Как и предыдущие. Зачем? Не знаю. Так надо.

Алена Дашук Дежурные по планете

Матрёшу разбудил надрывный плач. Плакала женщина. С трудом разлепив тяжёлые веки, Матрёша тревожно глянула в сторону соседки. Генна Ольга лежала, откинувшись на белоснежные подушки, – во взгляде презрение, тонкие губы растянуты в недоброй усмешке.

– А я говорила этой курице, бросит он её! – мстительно прошипела она. – Смолоду такой был. За каждой юбкой…

Старуха закашлялась. Узловатые пальцы скомкали на груди лёгкую ткань покрывала. Матрёша потрясла головой. Прозрачные тени сна растаяли окончательно, уступив место бескомпромиссной реальности. В углу, над транслирующей панелью, проживали свою переполненную страстями историю мужчина – надменный, сухопарый – и женщина – чуть полноватая, со смешными кудряшками над заплаканным лицом. Очередная «мыльная опера» о житье-бытье обитателей выдуманного кем-то «райка».

Снова «райка». Матрёша уныло потёрла кончик носа. Кино – и литпродукция, музыка, игры-симуляшки и прочая проникающая в эту дремотную обитель дребедень были исключительно «райскими», из жизни «тех, кому за…». Бравурно, ярко, местами душещипательно. Только очень уж не похоже на жизнь подлинных «райков» – закрытых пансионатов, куда попадал всякий достигший возраста, оговорённого Международным Правом. Любые упоминания о мире за пределами последнего пристанища, живом и суетном, были здесь под запретом. Зачем тревожить стариков, напоминая им о том, к чему возврата нет? Двери «райков» открывались перед входящими в него лишь однажды. Дальше – неусыпная забота персонала и… Словом, вечный покой начинался ещё при жизни.

На мгновение Матрёше стало досадно. Уж лучше бы это рыдала генна Ольга! У неё хоть можно выспросить причину слёз, утешить или присоединиться, уловив в чужих жалобах мимолётные призвуки собственных печалей. Хоть что-то можно предпринять. А что сделаешь со слезами сериальной героини? Скучно…

Немного поразмыслив, Матрёша попыталась вызвать соседку на разговор.

– А вы, генна, и с генном Хемфри знакомы были? – невинно поинтересовалась она, усаживаясь в постели и кивая на двигающиеся над панелью фигурки.

Соседка фыркнула, словно нюхнула кусок тухлятины.

– Мне ль его не знать! И ко мне клинья подбивал. Мне лет девяносто было, девчонка совсем. Как раз на роль Матильды де Ла-Моль утвердили. Ох и красавица я была – стать, профиль… Профиль мой на камеях… лучшие мастера… Один, помню… – Старуха невидящим взором уставилась в окно. Выбеленные временем глаза потеплели.

– Ну, а он-то что? – спустя некоторое время осторожно напомнила Матрёша. Она давно привыкла к несвязным монологам товарки.

– Кто?

– Генн Хемфри. – Матрёша снова указала на благовидного старца над трансляшкой. – Вы говорили, что были знакомы.

Генна Ольга приподняла выцветшие бровки:

– Да? Не помню… Хотя… Это не он ли обманул бедняжку Китти? Этакий негодяй, знаешь ли.

– Ясно. – Матрёша вздохнула.

Если верить генне Ольге, все сериальные персонажи были её давними знакомцами. Может, сталкивалась старая актриса с кем-то из играющих незамысловатые роли коллег, а может, и нет. Не отличить теперь зыбкие воспоминания от иллюзии. Не размотать запутанную нить стариковского сознания. А жаль… Послушать о похождениях юного генна Хемфри было бы любопытно.

Стоп!

Матрёша поёжилась. Генна Хемфри или артиста, игравшего роль? Не хватало и ей погрязнуть в болотистой топи полуяви-полусна, как случилось с большинством жителей «райка».

Усилием воли Матрёша заставила себя отвернуться от притягивающего взор транслятора и принялась перебирать в памяти стёршиеся лица – не такие яркие, как в трансляшке, зато настоящие, будящие в груди сладковатую, острую тоску.

Последние лет восемьдесят она работала у молодой супружеской пары. Про себя Матрёша называла их «мои инженеры». Вечно в разъездах, вечно спешащие. Оба погружены в работу с головой. Дома бывали набегами. К модной, приготовленной руками настоящего человека, еде даже не притрагивались. Сославшись на нехватку времени, глотали высокоэнергетические гели и снова бежали на свой несносный объект. Матрёша ковыряла вилкой любовно приготовленные ею кушанья, потом, повздыхав, активировала притаившегося в хозяйственной ячейке уборщика. Мгновение – и от лакомого блюда не оставалось ни крошки. Обидно!

Матрёша смахнула с припухшего века выступившую влагу, прислушалась. В груди ныло не больно, а мягко, точно кто пушистый и ласковый о сердце тёрся. «Своих инженеров» Матрёша любила – как беспокойных детей.

Почти как Лику.

Будто вчера держала на руках тепло сопящий свёрток. Держала и удивлялась – это её дочь. Дочь. Надо же! Больше такого всепоглощающего, головокружительного чувства ей испытать не придётся. Земля перенаселена. Разрешение на рождение единственного ребёнка ждать приходится десятки лет. Им с мужем повезло: каких-то тридцать лет – и заветная подпись получена. Несказанное счастье! Джек-пот. Бонус.

Муж… Его Матрёша пыталась забыть, но не получалось. Ей было всего восемьдесят шесть, когда он не вернулся из рейса. Нет, это была не авария. Все остались живы и здоровы. Просто на строящейся планете-спутнике он встретил другую. Вот так всё банально – встретил и остался с ней.

А скоро Лика прошла профтестирование – первое в жизни. Заключение – выдающиеся способности. Как объяснила дочь, дано ей было понимать минералы. Особенно… подвергшиеся влиянию стресса, так, кажется. Опасная штука! Камни – это же не только безобидная галька. Это и горы, и плиты какие-то (на них целые города стоять могут), и даже планеты – Лика рассказывала. Интересно рассказывала, взахлёб. И глазёнки у неё горели… Они и потом горели – когда учиться уезжала, когда на каникулах появлялась, когда улетала в первую свою экспедицию.

А домой всё реже наведывалась. Замуж вышла. Матрёша зятя так ни разу и не видела. Обещали приехать, да закрутились. Сама думала поехать, но выяснилось, что планетка, где обустроилась дочь, закрыта для посещений. Неспокойно там – вулканы, гейзеры, разломы какие-то подвижные… От одних мыслей с ума сойдёшь. Как там она? Хоть и умеет камни утешать, да всякое ведь случиться может. Поди, разбери, что в голове у минералов этих. Дурные и среди них небось попадаются.

Отвлечься бы чем… Талантов особых у Матрёны никогда не было, направления на образование потому никто не дал. Всего и умения – дом вести да сердцем прикипать. Так к инженерам и попала. Верой и правдой служила. Хорошо, видно, служила. На прощание обед в её честь закатили. Большой, со сменой блюд, Матрёшиными руками состряпанных. Красота!

Матрёша счастливо прикрыла глаза, улыбнулась.

А Лика так и не приехала… Сменила позывной и потерялась. Не голографировала даже. Спохватившись, Матрёша принялась оправдывать дочь – бывает, потеряла позывной, перепутала даты. Мало ли что. Детки, может, у неё. Несколько! На каменной планете ведь перенаселения нет небось.

Следующие часа полтора Матрёша представляла себе своих розовощёких внуков, правнуков, праправнуков… На прапраправнуках она сбилась и незаметно для себя задремала.

– Матрёша! Матрён!!

Звали настойчиво, с подвыванием. Матрёша села, протёрла осоловелые глаза.

– А?

– Болит, говорю! – Генна Ольга со страдальческим видом тёрла костлявую грудь.

– Где? Где болит?! – всполошилась Матрёша.

– Везде! – Генна Ольга замотала головой. – Все косточки ломит!

– Сейчас смотрящую позову, лекарствичко даст, и не будет болеть. Чего ж сама-то не вызвала, на руке браслет-то!

– Звала – не идут! – захныкала генна Ольга.

Матрёша глянула на сделанные «под старину» настенные ходики. Половина десятого. Давно минул срок утреннего обхода. Такого в «райке» просто не могло быть! За тем, чтобы постояльцы не испытывали физических страданий, тут следили ревностно. Первопричину, конечно, не лечили – в «райках» лечить запрещено – всяк должен уйти от собственной болячки, освобождая место следующим поколениям, но испытывать боль… Что за первобытные пережитки! Болезни делали своё дело тихо, практически незаметно. Естественно и безболезненно – таков был девиз «райков». Это называлось гуманное умирание. Малейшие отступления строго карались.

А тут…

Не принесли им и завтрак.

Матрёша недоумённо воззрилась на мечущуюся по подушке голову соседки.

– Да неужто не приходил никто? Генна Ольга, путаете вы что-то…

– М-м-м… О-о!

Где-то тоненько скулил сигнал тревоги, пищал прерывисто и жалобно. Скоро к его заунывному плачу добавился второй. Третий. Постояльцы звали нерадивых смотрящих.

– Ма-атрёша! – Стон генны Ольги заставил Матрёну содрогнуться. – Матрё-о-он!!

Как была, в ночной шёлковой рубахе и шлёпанцах на босу ногу, Матрёна вылетела за дверь. Шаркая и задыхаясь, преодолела бесконечно длинный коридор – дорожка-эскалатор двигалась слишком медленно, пользоваться ею сейчас не время.

Дежурной смотрящей на посту не было. Проковыляв на ватных ногах ещё несколько метров, Матрёша ввалилась в дежурное – как ни странно, оно было не заперто. Уж здесь непременно кто-то должен быть. Так велит Устав любого «райка». Иначе просто быть не может! Подсудное дело!

Залитое утренним солнцем помещение было пусто.

Матрёша тяжело опустилась на стоящий у стены пуфик и заплакала. Где все, чьим заботам они доверены?! Что происходит?! Уж не кошмар ли ей снится?!! Только в горячечном бреду может такое привидеться.

Дверь с грохотом отворилась. Матрёша вздрогнула, резко обернулась. Сердце зашлось, но, несмотря на это, забилось часто и радостно – они. Однако никто из персонала не появился. На пороге стоял, сердито тараща глаза, генн Алексей из двести четырнадцатого.

– У моего соседа почечная колика! – прорычал он, делая шаг вперёд. – Он на стену лезет от боли!

Матрёша втянула голову в плечи, развела руками:

– У генны Ольги тоже… не знаю что, но ей больно.

– Лежачая с ревматоидным артритом? – Уголки губ старика дёрнулись. – Ещё бы не больно! Сколько лет она без пролонгации?

– Шесть. – Матрёша смиренно поджала губы. – С тех пор, как здесь.

Генн Алексей нервно хмыкнул. Матрёна смутилась. Всем известно, что процедуру полного обновления организма – пролонгацию – регулярно проходят только те, чей возраст не достиг часа Х, то есть трёхсот полных лет. Обитатели «райков» этой возможности лишаются – их время молодости и абсолютного здоровья закончено, пора уступать место. Тут-то и начинаются стремительные превращения. За какой-нибудь месяц природа навёрстывает упущенное. Кожа обвисает, желтеет, покрывается морщинами и пигментными пятнами. Спина сгибается, суставы опухают, наливаются тугой тяжестью, каменеют. Не знавшие усталости мышцы дрябнут. Звуки становятся глуше, очертания предметов размываются… Наступает старость. Нахрапом, не дав времени опомниться и приспособиться к новой своей форме. Многие ломаются.

Таковы реалии настоящих «райков». Но в увлекательных сериалах «для старшей возрастной категории» об этом ни гугу.

Тех, кто умел принять себя и таким, ждали несколько лет усыпляющей полуяви, слепленной из придуманных кем-то утешительных мифов. Именно так тянулись шесть бесконечных лет генны Ольги. Естественное и гуманное умирание – постепенное и безболезненное растворение в небытие.

Матрёша подняла на генна Алексея глаза. В них мелькнуло отчаяние.

– Что же нам делать?

– Все наши болячки они обрабатывают универсальным анестезирующим аэрозолем. – Генн Алексей прошёл к шкафу. – Я, как бывший медик, проявлял интерес. По привычке. Так что вопрос у меня один – как нам добраться до сокровищ. Насколько я знаю, шкафы с препаратом зак… – Он потянул за ручку. Прозрачная панель бесшумно отъехала в сторону. – На этот раз открыты. – Генн Алексей достал из шкафа один из множества одинаковых, как дождевые капли, баллончиков, потряс перед носом Матрёны. – Цитопластазин, нанопроникновение, действие мгновенное. – Направив его себе в левый висок, нажал на основание. Послышался мелодичный сигнал, баллончик засветился мягким зеленоватым светом. Прищёлкнув языком, генн Алексей облегчённо выдохнул. – Говорю же, действие мгновенное. – Пояснил: – Дозировку определяют встроенные в оболочку датчики, так что не ошибётесь. Кладёте палец на термосканирующий клапан и направляете на больного. Анализаторы сами разберутся, как распределить поток частиц. Всё поняли?

Матрёша утвердительно покачала головой. Чуть помявшись, спросила:

– Но куда делись смотрящие?

Вопрос явно застал генна Алексея врасплох. Он нахмурился:

– Выяснять подробности будем после. Слышите? – Старик поднял вверх указательный палец, прислушался. – Вызов из двести семнадцатого. Пробегусь по экстренным.

Под призывный писк тревожных сигналов оба вышли из сестринской. Облачённых в летящие туники смотрящих в коридоре по-прежнему видно не было.

Генна Ольга в изнеможении прикрыла глаза. Искажённое секунду назад лицо разгладилось.

– Спасибо, Матрёша. – Помолчав, добавила едва слышно: – Это было так… странно. Я совсем забыла, что такое боль. Когда-то в юности я ломала ногу, но тогда мне срочно провели пролонгацию, я всё забыла. Теперь вспомнила… Правда, удивительно? Молодая была, не помнила, а сейчас… Ты прости меня, я просто испугалась.

Матрёна присела на край кровати соседки, повертела в руках баллончик с чудодейственным аэрозолем. Глянула на него с уважением.

– Я бы тоже испугалась, – призналась Матрёша, невольно отмечая внезапно вернувшуюся связность речи своей соседки. Протянула ей баллончик с цитопластазином: – Бери, ты можешь позаботиться о себе сама, если боль будет возвращаться. Я должна идти.

– Куда?

– Завтрак так и не принесли. Пойду в пищеблок.

Генна Ольга открыла глаза.

– Я хочу есть. А где смотрящие?

Матрёна пожала плечами. Ей снова стало страшно. В «райке» происходило что-то… что-то… Да, именно странное. Соседка права, это было хорошее слово – верное. Внезапно захотелось выплеснуть сжимавшие горло растерянность и тревогу, пожаловаться на дурное предчувствие. Чем могла помочь беспомощная генна Ольга, Матрёна не знала, но желание говорить было сильнее доводов разума. Она уже открыла рот, готовясь излить на соседку поток самых нелепых своих подозрений, но генна Ольга её опередила. Умильно склонив голову, шепнула:

– Как думаешь, раз нет смотрящих, Стас сможет мне голографировать? Кто ему теперь запретит?

Матрёша нахохлилась. Желание делиться с подругой своими страхами исчезло.

– У тебя нет голографона, – напомнила она. – Ни у кого здесь нет, ты же знаешь…

– Знаю, не глупей тебя! – Генна Ольга обиженно надула губы. – Но у Стасика он ведь есть! Он такой умница, так меня любит. Он сделал мне предложение, когда до моего ухода в «раёк» оставался всего год! Ах, какая у нас была свадьба… – Старая актриса засмеялась низким грудным смехом, поперхнулась, откинувшись на подушку, зажмурилась. На бесцветных губах блуждала улыбка. – А ведь он моложе меня на семьдесят два года! Ах, Матрёшка, какой гобелен он подарил мне в день нашей помолвки! Мой портрет в полный рост… и озеро… озеро на рассвете…

Матрёша покачала головой. О молодом супруге знаменитой актрисы она была наслышана. Девятом, кажется. Или одиннадцатом… Запамятовала. Точно помнила, что не десятом. Что-то около того. А гобелен с портретом на фоне восходящего солнца дарил своей молодящейся пассии незабвенный генн Хемфри из любимого генной Ольгой сериала.

Матрёша поднялась. Чтобы отвлечься, ей хотелось чем-то себя занять.

– Ну, раз такое дело, конечно, голографирует, – примирительно сказала она. – А я пойду, подсуечусь с завтраком. Может, даже сама приготовлю, надоели эти штампованные котлетки из комбайна.

Матрёна полюбовалась делом рук своих. Каша ручной работы была пышная, белая, с золотистыми потёками растаявшего масла. Не то что сваренная бездушными машинами, которые и вкуса-то настоящего не знают – одна энергетическая ценность у них на уме. Столовой в «райке» не было. Обычно порции в номера доставляли шустрые киберразносчики, но из-за всех этих передряг она забыла код общей активации. Матрёша устало опустилась на стул. Ноги гудели. Не самой же бегать.

Переведя дух, Матрёша засеменила в парадную залу. Там шло общее собрание. Глядишь, вместе что-нибудь и придумают.

На высокой, богато убранной неувядающими цветами и лентами сцене царил генн Алексей. Он с важным видом демонстрировал собравшимся баллончик с цитопластазином, обучал пользоваться им, разъяснял тонкости.

– И, надеюсь, вы не забудете о тех, кто по разного рода причинам не может воспользоваться препаратом самостоятельно! – гремел он, хмуря кустистые брови.

Слушатели внимали ему с покорностью послушных детей. Под сводами залы висела густая и жирная, как Матрёшина каша, тишина. На цыпочках Матрёна пробралась ближе к сцене, присела на краешек свободного кресла.

– Вопросы есть? – Генн Алексей обвёл ряды слушателей строгим взглядом. Над головами поднялась худенькая ручка.

– Скажите, а как же мой бал? – Крошечная старушонка в ярко-фиолетовом паричке горько кривила напомаженные губы. – Столько готовились. Мне платье заказали, точь-в-точь как у генны Китти! Помните, такое лиловое, со шлейфом?

Собрание оживилось.

– А чего нам смотрящие?! Сами справимся, без надсмотрщиков! – выкрикнул кто-то надтреснутым фальцетом. – Пять лет в «райке», это вам не как-нибудь! Юбилей!

– Э-э… – Генн Алексей почесал покрасневшее ухо. – По организации мероприятий медицинского характера вопросы есть?

– Бал! Ночной бал! – Юбилярша захлопала в ладоши. – И никаких отбоев!

Крякнув, генн Алексей принялся спускаться со сцены. Матрёша засуетилась, завертела головой, крикнула, стараясь превозмочь поднявшийся в зале гомон:

– А вот с кашей, значит, делать-то что?! Готова ведь! Горяченькая!

Несмотря на неуклюже изложенный вопрос, Матрёшу поняли. Оживление переросло в бурю – на часах время обеда, а у обитателей «райка» со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Вопрос решили незамедлительно – лежачим разнести, остальное – в залу. Генеральная репетиция пира!

В какой-то миг всеобщее радостное возбуждение передалось и Матрёше. Вдруг из бесконечно далёких глубин памяти всплыло шаловливое видение – маленькая девочка с тоненькими косичками. Родители впервые оставили её дома одну. Какое это было ликование! Почти непереносимое счастье! Невообразимая лёгкость бытия! Весь мир принадлежал тогда ей. Можно было прыгать по кроватям, кувыркаться через голову, петь во весь голос и погружать руки в невесомо-мягкую муку. Да, у них была настоящая мука! Это ведь мама приучила её к мысли, что рукотворная еда совсем не похожа на обычную – имеет неуловимые оттенки, её вкус целиком зависит от полёта твоей фантазии.

Мама… Матрёша застыла. Сколько лет прошло! Она встретила Андрея и уехала с ним далеко-далеко из крошечного приморского городка. И больше никогда не видела маму. Почему? Почему она не поехала к ней, когда осталась одна? Слишком многое минуло и забылось. Время разорвало какие-то связи. Или… Матрёша похолодела. Или мама уже была в «райке»? А она даже не знала, в каком. Закрутилась? Да. Ей тогда так казалось.

Матрёша оглянулась, точно кто-то мог подслушать её мысли – стыдные, мучительные, – и тут же натолкнулась взглядом на генна Алексея. Он стоял у неё за спиной, смотрел угрюмо и, ей показалось, осуждающе.

– Я… это… – Матрёна так сконфузилась, что сердце холодным комочком забилось в горле.

– Нам нужна ваша помощь, – не замечая её смущения, сказал генн Алексей.

– Моя?! Но чем я могу?.. – Чуть помедлив, закончила: – И кому это вам?

– Мне и Николаю Андреевичу. А там, как знать, возможно, и всем нам. – Генн Алексей огляделся.

На них никто не обращал внимания. Захваченная идеей праздника толпа радостно гудела, двигалась, билась на группки и снова сливалась в общую массу.

– Генну Николаю?! Но кашу лежачим вроде разносят. Цитопластазин вы уже…

– Нет-нет, помощь нам нужна другого рода. – Генн Алексей потряс головой. – Если честно, ничего конкретно я вам сказать не могу. Нам просто нужны здравомыслящие люди.

– Здравомыслящие… – эхом повторила Матрёша. Задумалась. Зардевшись, забубнила: – Но… вы с генном Николаем, конечно… образованные, а я… не умею ничего. Всю жизнь на домашнем хозяйстве.

– Вы реально смотрите на вещи, – прервал её генн Алексей. – В исчезновении персонала вы видите проблему. Это объективный взгляд, это разумно. Другие же событие рассматривают иначе – сейчас для них это просто счастливая возможность нарушить режим.

– Их можно понять, – вступилась Матрёша. – Торжественный вечер в честь пятилетия пребывания в «райке» генны Альбины готовили два месяца.

– Вы не смешиваете собственную жизнь с жизнью генны Кэтти-Бэтти-Пэтти или как там их… Ваш мир настоящий, – гнул своё доктор. – Чтобы в этом мире что-то понять, решить, исправить, подброшенные им задачи надо трезво оценивать. В конце концов, вы приготовили завтрак, а не ждали, что прикатит супермен весь в белом и вас накормит.

– Я поняла. Не знаю, смогу ли быть вам полезна, но я попробую.

Они стали протискиваться к выходу. У самых дверей генн Алексей обернулся:

– Да, и не называйте его генном. Николай Андреевич этого не терпит. Обращайтесь к нему по имени-отчеству.

– Почему? – удивилась Матрёша. – «Генн», «генна» – хорошее слово, что-то вроде «уважаемый». Так ведь всех называют, кто дожил до часа Х.

Генн Алексей многозначительно глянул на Матрёшу:

– Тот, кто ввёл подобное обращение к жителям «райков», обладал своеобразным чувством юмора. Слово «генн» взято из какого-то мёртвого языка. Или инопланетного, не помню. Означает «сброшенная кожа», как у змей, слышали? Так-то вот. Николай Андреевич рассказывал. Вы же знаете, он полиглот, каких мало.

– Знаю. Мне говорили, языки он стал учить, как только попал в «раёк», – ввернула Матрёша. – Чудак такой! И зачем ему это здесь?

– Это отдельный разговор.

Матрёша молча семенила за доктором, обдумывая сказанное. Потом робко заметила:

– Зато не забудешь. Память-то у нас уже… того. Имена, и те порой забываешь. А тут легко: генн, генна – и всё.

Генн Алексей остановился, чтобы перевести дух. Его мучила одышка, но бегущей дорожкой пользоваться он почему-то не спешил.

– А известно ли вам, дорогая Матрёна Семёновна, что человеческий мозг требует постоянной настройки и тренировки? Для полноценной его деятельности необходимы разумные нагрузки. Новая информация и работа над ней. Как правило, ухудшение памяти связано с уменьшением интеллектуальной деятельности. Аналитические способности снижаются, если в топку разума не подбрасывать дровишки познания. Говорю вам как врач: отсрочить возрастные и патологические изменения возможно! Скажу более – можно даже отсрочить, а то и вовсе избежать старческой деменции!

– Чего?

– Слабоумия. Но надо работать! Познавать мир, пытаться понять его. В конце концов, многие и многие открытия далёкого прошлого были сделаны людьми весьма преклонных лет. Учёные, колоссы искусства трудились до глубокой старости! Им был интересен этот мир до самого последнего вздоха. Об этом говорит история. Это, кстати, ответ на ваш вопрос, зачем нашему Николаю Андреевичу Скрыбину нужны здесь языки, пособия по физике, химии, искусствоведению, биологии и сонму прочих наук. Чтобы жить, дорогая Матрёна Семёновна. Таков он, старейший житель планеты Земля! – Генн Алексей расплылся в улыбке, но тут же снова стал серьёзным: – Неустанное познание окружающего мира – вот что позволяет этому великому старику сохранять интеллект и психическое здоровье. Не растворяться в заботливо приготовленных нам фата-морганах.

– Хм… – Пламенная речь доктора Матрёшу чуть-чуть напугала. Она не привыкла к такому обилию грохочущих слов. – А как же я? Вы же говорите, что я тоже без этих вот… морганов… А я здесь уже четвёртый годок.

Генн Алексей поднял глаза к витающим под потолком пухлощёким ангелочкам. Поразмыслив с минуту, ответил:

– Включённость в реальную жизнь. Вы сохраняете объективный взгляд на происходящее, не пытаясь подменить не всегда лучезарную действительность подделками. Потому в исчезновении персонала чувствуете некую нетипичность ситуации, возможно угрозу.

Слушая доктора, Матрёна всё сильнее вжимала голову в плечи. Ей казалось, он говорит не о ней. Было приятно и немножечко стыдно, точно обманула хорошего человека. Когда её спутник закончил, Матрёша долго мялась, потом вдруг жалобно всхлипнула:

– Мне очень страшно, генн Алексей. Очень-очень…

Они подошли к двести двадцатому номеру, где жил Николай Андреевич Скрыбин. Слухи о нём в «райке» ходили самые разные. Злые языки поговаривали, что, стремясь сохранить статус заведения, где проживает старейший гражданин планеты, местная администрация тайно, в обход законов, нет-нет да проводила старику процедуру пролонгации. Матрёша в это не верила. После пролонгации все морщинки разглаживаются, все суставчики как новенькие. Ей ли не помнить. Генн Николай на юношу похож не был – с желтовато-серой всклокоченной бородой, высохший, точно сухофрукт. Да и вставать без самодвижущегося костюма давным-давно не мог. Он вечно полулежал в одной и той же позе, опершись спиной о подушки, и что-то быстро-быстро надиктовывал на архиватор. По лежащему на тощих коленях планшету бежали какие-то символы, буквы, формулы. И ни словечка не понять. На притулившийся у кровати столик грудой были навалены многочисленные носители информации. Дежурная Матрёша быстренько справлялась с порученными ей делами и уходила, стараясь не вступать со стариком ни в какие беседы. Куда ей!

Часто в номере генна Николая заставала она и доктора. Иногда между мужчинами располагалась старинная, выцветшая до белёсых пятен доска в клеточку. Они смотрели на стоящие на ней фигурки, чёрные и белые, и, судя по всему, были очень тем увлечены. Стариковские чудачества! У кого их здесь нет. Иногда приятели просто о чём-то разговаривали. В глубине души Матрёша им немного завидовала. С генной Ольгой беседовать становилось с каждым днём всё труднее.

– Это всё, – без всяких вступлений сообщил генн Алексей, пропуская Матрёну в полумрак комнатушки. – Все, на кого я возлагал надежды, считают, что время терпит до завтра. У них бал-с!

Сделав комичный жест, доктор застыл с разведёнными в стороны руками.

– Торжество в честь юбилея Альбины Григорьевны? – ничего не уточняя, спросил лежащий на кровати старик.

Лицо с впалыми щеками словно плавало в круглой лужице направленного на него света. Скрыбин недолюбливал яркое освещение. Как обычно, на коленях у него покоился планшет с записями.

– Откуда вы знаете? – Генн Алексей вяло улыбнулся.

– Слишком много шума было в последние дни с подготовкой. Не отказываться же. Для большинства живых существ выбор очевиден: сначала я схвачу лежащее перед носом лакомство, потом разберусь с подозрительным шорохом за спиной.

– А вы циник! – Доктор рассмеялся.

– Нет, я прагматик. Тем приятнее столкнуться с исключением. Добро пожаловать на огонёк, милая Матрёна Семёновна.

Матрёша бочком подобралась к стоящему у столика креслу. Села, как привыкла, на самый краешек, тщательно расправила на коленях подол.

– Здравствуйте, ге… – Тут же вспомнила о предупреждении доктора, зарделась. Отчества старейшего жителя планеты она не помнила.

Старик цепко глянул на неё:

– Можете называть меня просто Николай.

Покраснев ещё сильнее, Матрёна кивнула.

– Итак? – Доктор вопросительно уставился на Скрыбина.

– Что вы хотите от меня услышать? – огрызнулся тот желчно. – Готовый рецепт? Я не волшебник, Алексей Дмитриевич. Мне необходимы хоть какие-нибудь факты. В этом я полностью полагаюсь на вас и на нашу добрую Матрёну Семёновну. Более того, мне хотелось бы выслушать ваши версии. Какие имеются предположения?

В комнате повисла напряжённая тишина.

– Война? – спустя какое-то время выдал доктор. Извиняющиеся нотки в его голосе не оставляли сомнения – в свою гипотезу он и сам не очень-то верил.

– По-вашему, за пределами «райка» все умерли? – Скрыбин иронично наморщил нос. – Не забывайте, доктор, «раёк» не витает в эфире, это часть земного мира. Он лишь заключён в пространственную капсулу. Парк, окружающий наш чудесный пансионат, метров десять, не больше, остальное – уходящий в многомерную бесконечность лес. Фикция!

– Хороша фикция, – пробурчал генн Алексей, – попади в эту фикцию, и будешь блуждать там до скончания дней.

– Или до тех пор, пока кто-то в техническом центре не отключит капсулу. Но я не о том. Я лишь говорю, что мы отделены от внешнего мира каким-то десятком метров. Любое оружие, применённое за периметром, прикончило бы и нас. Я имею в виду оружие массового уничтожения, но не из пистолета же там всех перестреляли!

– Резонно.

– Скажу ещё. Имеются факты, которые как-то ложатся в общую картину. Первое: поэтапное сокращение числа смотрящих в последние годы. Недаром были введены дежурства «райковцев», жаль, кроме Матрёны Семёновны, да ещё двоих-троих человек, надолго их не хватило. Следовательно, опасность надвигалась постепенно. Одни уходили от неё раньше, другие ждали своей очереди. Факт второй – новенькие.

Генн Алексей пожевал пересохшие губы.

– Позвольте, какие новенькие? Уже несколько лет…

– То-то и оно! – Николай Андреевич торжествующе глянул на слушателей. – Уже несколько лет мы не получаем даже отрывочных сведений извне. Раньше, помню, когда в «райке» появлялись новые постояльцы, мы, как коршуны, накидывались на них, чтобы узнать хоть какие-то новости. Новеньких не стало – мы лишились этой возможности. Вывод: что-то от нас скрывали намеренно. Вероятно, боялись паники. Загнанная в угол мышь может оказаться опаснее льва. Там, за периметром, вообще многого боятся. Вида старости и неизбежности смерти, например. В противном случае мы с вами не оказались бы здесь.

В голосе Николая Андреевича Матрёша уловила горечь, но причины её не поняла.

– Так напугались нас, что разбежались, кто куда?! Скажете тоже! – Доктор принялся хохотать. Смех его был злой и неискренний.

Николай Андреевич сделал вид, что не заметил докторского взрыва.

– Они опасались паники, потому держали нас в счастливом неведении. Остаётся лишь предполагать, что за беда свалилась на их… на наш мир.

– Но куда тогда селят новеньких? – вмешалась Матрёша.

– Возможно, для них создаются отдельные «райки», – после короткой паузы ответил Скрыбин. – С какой-нибудь более мощной программой воздействия. – Он помрачнел. Казалось, он силился отогнать какую-то мучившую его мысль. – Итак, подведём итоги. На протяжении нескольких лет нас лишают информации извне; число персонала сокращается. В один прекрасный момент исчезают все, оставив беспомощных стариков в замкнутом пространстве, без средств связи с внешним миром и возможности выбраться. Пометка – запасы еды и жизненно важного препарата цитопластазина ничтожны, я правильно понял вас, Алексей Дмитриевич?

– Абсолютно верно, – отозвался доктор. – По вашей просьбе я уже провёл ревизию. Пищевых запасов нам хватило бы на неделю, если бы не сегодняшняя пирушка. С препаратом чуть лучше, дней десять продержимся.

– Или они знали, что у нас этих десяти дней не будет… И заметьте, – Скрыбин ехидно прищурился, – смерть наша будет вполне естественной – непредвиденный катаклизм, форс-мажор. Всё по уставу.

Доктор судорожно сглотнул:

– Вы считаете…

– Я физик, всю жизнь считаю, – невесело пошутил Николай Андреевич.

Неожиданно Матрёша вскочила и, беспорядочно взмахивая руками, затараторила:

– Неправда! Они не могли так с нами! Надо что-то делать! Звать на помощь! Они просто не знают! Они придут! Ну, сами подумайте, всё всегда было заперто, а тут… Всё открыто! И кухонный блок, и медицинские комнаты! Они хотят, чтобы мы выжили!

Скрыбин с доктором переглянулись.

– В её словах есть рациональное зерно. Служебные помещения открыты… Хм… – Скрыбин глянул в окно. В сгущающихся сумерках беспечно покачивали верхушками стройные липы – до самого горизонта, до нежно-алых росчерков на бесконечном небосводе. – Но пространственная капсула не снята. Может быть, они действительно заботились о нашем покое? – Голос Скрыбина сел. Взяв себя в руки, он встряхнулся. – И всё же я хочу понять, что там творится. Я не ребёнок, чтобы утешать меня розовыми леденцами, когда корабль идёт ко дну! Я хочу действовать! Я хочу быть равным среди равных… хоть я и здесь… Кровь из носа, мы должны связаться с внешним миром. Не верю, что где-нибудь в этом сонном царстве не отыщется стационарное средство связи! Хоть какое-нибудь! Эх, где мои сто лет! Ноги, ноги…

Доктор поднялся.

– Разве не для этого был создан наш миниатюрный штаб? Можете на нас положиться. Считайте дежурными, если угодно.

Едва поспевая за доктором, Матрёша озиралась по сторонам: двери жилых номеров, комнаты досуга, гостеприимно распахнутые створки симуляторов, войдя в которые можно целиком окунуться в совершенные, кем-то сконструированные мирки… Всюду цвели гипоаллергенные растения, журчали вычурные фонтанчики, порхали бесплотные и безмолвные птицы (чудо реалити-графики). Вот только во всех этих доступных обитателям «райка» помещениях ни одного устройства, способного обеспечить связь с миром молодых, не было. Не было и быть не могло. Так велел Закон, заботившийся о полном и беспрекословном покое заслуживших свой отдых граждан.

Или защищавший внешний мир от чего-то?

Почему все административные строения вынесены за длящийся бесконечность лес? Словно спрятались. Отгородились. Конференц-зал для сотрудников, кабинеты руководства, бухгалтерия – всё за непреодолимой стеной. А ведь наверняка оттуда можно было бы связаться с городом и позвать на помощь.

Или хотя бы спросить: за что?

Матрёша отогнала липкий вопрос. Ох уж этот Скрыбин со своим желанием докопаться до самого истока! До его туманных рассуждений о страхе «райки» не вызывали у Матрёши никакого протеста. Она просто не думала об этом – есть и есть, так уж заведено, так положено.

Они вошли в небольшую прозрачную кабину. Обычно в таких сидели смотрящие на случай, если кому-то из постояльцев срочно что-то понадобится.

– Никого, – озвучил очевидное доктор. – Никого и ниче…

– Генн Алексей!

От неожиданности Матрёша попятилась. Она не верила своим глазам. Испуганный её восклицанием, доктор резко обернулся. Поняв, куда дрожащей рукой указывает спутница, издал звук, напоминающий утробное рычание, и ринулся к лежащему на подлокотнике кресла блестящему предмету.

– Работает! – Генн Алексей пробежал пальцами по чувствительной панели голографона. – Наберём кого-нибудь из списка. Должны же ответить.

Матрёша сжала кулаки, затаила дыхание.

Первым в списке значился некий Антоша. Доктор нажал вызов. Минуты две аппарат посылал в пространство призывные волны. Голографическая копия неведомого Антоши не появлялась. Раздосадованно чертыхнувшись, генн Алексей набрал следующего абонента – Анюта. Ответа не последовало и от неё.

Перебрав список от начала до конца несколько раз, старики обменялись озадаченными взглядами.

– Потом ещё попробуем, – растерянно пробормотал доктор, кладя голографон в карман.

– Попробуем. – Матрёша успокаивающе погладила спутника по руке. – Возьмём с собой и попробуем. Ге… Ник… он наверняка помнит какой-нибудь позывной своих знакомых. Правда же?

Признаваться, что последние лет сто вызывать ей было некого, Матрёша не стала. Генн Алексей с сомнением глянул ей в глаза, молча кивнул. Они направились в обратный путь.

– Прекрасно! – Николай Андреевич крутил голографон в руках. Глаза Скрыбина радостно сияли. У его кровати топтались недоумевающие Матрёша с доктором: чему так рад неуёмный старик, аппарат-то всё равно молчит?! Скрыбин весело глянул на вытянутые лица товарищей, подмигнул: – Вот теперь мы узнаем всё!

– Неужели? – Генн Алексей прищурился. – Откуда такая уверенность?

– По нему всё равно никто не отвечает, – поспешила напомнить Матрёша.

– Неважно. Есть у меня кое-какие соображения… – Скрыбин стал судорожно перебирать записи в планшете. – Кое-что… Два года работал… Тут где-то… А, вот! – Глаза старика засияли, но вдаваться в подробности он не стал. Сразу приступил к делу: – Доктор, помнится, в одной из комнат досуга имелся инструмент. Вы даже делали попытки починить с его помощью ваши антикварные часы.

– Было дело. – Генн Алексей потупился. – Фамильные. Из поколения в поколение передавались, да вот… Мелкие детальки, а глаза уж не те.

– Ничего. Вы честно пытались. – Скрыбин едва сдержал улыбку. – Не о ваших часах сейчас речь. Принесите-ка мне тот инструмент, и… – Старик махнул рукой в сторону двери. – До утра не смею вас беспокоить.

«Раёк» готовился к балу. Послонявшись по коридорам, Матрёша заглянула в залу, где намечалось чествование генны Альбины. Ряды кресел были теперь утоплены в многоуровневый пол, их место заняли длинные столы. Похоже, кто-то из «райковцев» недурно разбирался в хитроумной технике, способной в мгновение ока превратить конференц-зал в шикарную ресторацию, танцпол или даже бассейн. Освобождённые кем-то киберразносчики уставляли белоснежные скатерти невиданными яствами. Матрёша вздохнула – ни одного рукотворного блюда. В следующую секунду она вспомнила о словах доктора: «…если бы не сегодняшняя пирушка». Окинув ломящиеся столы грустным взглядом, она неодобрительно поджала губы. Беспечные жители «райка» продолжали существовать в баюкающем мифе.

Отчего-то при виде пёстрых, увивающих стены растений стало тягостно – словно кто по спине провёл ледяной, недоброй рукой. Что бы ни происходило – отмечали ли юбилей «райковцы», прощались ли с усопшим, – вечные цветы были те же. Было в том что-то неправильное, остановившееся. Неживое.

Матрёша вышла из залы.

Добравшись до номера, юркнула в постель и накрылась одеялом с головой. Протяжно и нудно ныла генна Ольга. Она хотела на бал, хотела облачиться в украшенный перьями наряд, хотела танцевать. Со Стасом ли, с генном ли Хемфри, Матрёша так и не поняла.

Покончив с утренним туалетом, своим и своей разобиженной соседки, Матрёна отправилась в номер Скрыбина. Ей не терпелось узнать, что придумал старик. Доктор уже был там. Мужчины разглядывали голографон.

– Все вопросы читаются в ваших прелестных глазках, – сразу взял быка за рога Николай Андреевич. – Что ж, томить не буду. Мучить техническими подробностями – тоже. Начну с главного: я изобрёл энергосканирующую камеру. Постараюсь покороче, без излишних технических подробностей. Здесь всё-таки дамы! – Хмыкнув, старик указал Матрёше на кресло. – Если в двух словах, несколько лет назад я нашёл способ снятия энергетической копии человека с его материального тела. Никакой мистики! – Он насмешливо глянул на доктора, с которым, видимо, имел на этот счёт расхождения во мнениях. – Созданный таким образом фантом может, как многие нематериальные сущности, в доли секунды оказаться в заданной сознанием субъекта точке. Фантом представляет собой наделённую слухом, зрением и способностью анализировать ситуацию голограмму. То есть способен собрать необходимую нам информацию. Напомню: по сути своей фантом является разумной голограммой. Догадываетесь, какое устройство стало родителем нашей энергосканирующей камеры?

– Го-голографон? – несмело предположила Матрёша.

– Именно! – Скрыбин расплылся в улыбке. – Ночь работы – и вместо обмена голограммами с абонентом мы получаем возможность высвободить из материальной оболочки энергетического двойника. И вперёд! Вершить великие дела! Ну… – Николай Андреевич потёр ладони, – может, и не вполне великие – он бесплотный, – но посмотреть и послушать точно сумеет.

– Хотите отправить фантом за периметр? – догадалась Матрёша.

– Верно! Испытания мы с доктором уже провели.

– Да уж, – генн Алексей сердито засопел, – в вашем-то возрасте пульс под двести при возвращении!

– Зато я прогулялся по парку. Для годами лежащего человека это настоящий пир духа. – Доктор крякнул, но возражать не стал. – Ну что, приступим?

Скрыбин активировал голографон.

– А может, это… Я попробую? – предложила Матрёна. – Я покрепче буду.

– Камера настроена на мои энергоимпульсы, – не поднимая головы, буркнул Николай Андреевич. – Не хочу рисковать. Если что, молоды вы ещё помирать! – Он хохотнул: – Триста три года, что за возраст! Вот поживёте с моё…

Фразу он не закончил. Тело старика обмякло, голова запрокинулась, глаза закатились. Матрёша дёрнулась, чтобы помочь, но её схватил за руку доктор.

– Считывает… – прошептал он, кивая на лежащий на груди Скрыбина голографон. – Всё идёт по плану, я уже видел.

Прошло минут пять. Старик не подавал признаков жизни. Матрёша начала уже волноваться, когда от недвижимого тела отделился полупрозрачный силуэт, в котором смутно угадывались черты Скрыбина. Оглядевшись, фантом приветственно вскинул точно сотканную из сероватого дыма руку. Кивнул.

– Говорить не может, – наклонившись зачем-то к уху Матрёны, пояснил доктор. – Недоработочка.

Матрёна медленно поднялась, открыла рот, тут же его захлопнула и, шумно выдохнув, осела в кресло. Беззвучно ухмыльнувшись, фантом растаял.

Знакомый когда-то город Скрыбина потряс. Так выглядят мертвецы – живое, ставшее в одночасье холодным, безучастным ко всему предметом. Ветер гнал по дорогам обрывки пакетов и стаканчики, хлестал воздух оборванными гирляндами, хлопал жёсткими крыльями одряхлевших рекламных щитов, вывесок, распахнутых дверей. В недосягаемых окнах небоскрёбов краснело одинокое солнце. Ни разрушенных домов, ни расплавленных витрин, ни живых людей, ни трупов видно не было.

Скрыбин петлял по старым узким улочкам, взмывал над крышами, стремительно проносился над пустыми проспектами. Город стоял не тронутый ни огнём, ни водой, ни смертельными излучениями – и всё же он был мёртв. Люди покинули его, спасаясь от какой-то незримой, но страшной беды. И Скрыбин уже догадывался какой.

Он увидел его в углу тёмной парадной, когда обследовал городские трущобы. Сюда Николай Андреевич явился намеренно. Только здесь было возможно отыскать тех, чья очередь на спасение так и не пришла. Кто был отброшен за ненадобностью. Здесь да в рассеянных по городу «райках». Мужчина лежал, обхватив руками тощие голени. Уткнутое в колени лицо, слипшиеся волосы, разорванная на локтях рубаха – бродяга не шевелился. Не веря в происходящее, Скрыбин приблизился. Сведённое судорогой, точно каменное, тело. Последние сомнения развеялись – это было оно. Но как?! Чтобы убедиться окончательно, придётся заглянуть бедняге в лицо… Раньше, когда в «Новостях» показывали жертвы этой напасти, всегда размывали им лица, щадя нервы зрителей.

Николай Андреевич склонился над бродягой. В следующее мгновение Скрыбин уже нёсся высоко над городом. Дальше от стеклянных, мутными шарами выкаченных глаз, от перекошенного в безмолвном вопле рта, от иссиня-чёрных искусанных и распухших губ…

Старик на кровати захрипел. Тощая шея выгнулась, вздувшиеся на ней вены налились синевой.

– Нам только инсульта не хватало! – Доктор кинулся к Скрыбину, принялся считать пульс. – Холодной воды! Скорее!

Матрёша завертелась на месте, заметалась по номеру в поисках кружки. В суете никто не заметил, как в лежащее на кровати тело влилась едва видимая тень. Николай Андреевич открыл глаза, долго надсадно кашлял. Потом выдавил:

– Город пуст… Зона…

О Залипании Пространства Матрёша знала немного – не имеет ни цвета, ни запаха, не улавливается никакими приборами. Просто однажды человек проваливается в сон, а потом уснувшего находят оцепеневшим, не реагирующим ни на какие попытки вернуть его к жизни. Он словно застывал в какой-то жуткой, внезапно обрушившейся на него иной реальности. Что было в той реальности, судить не брался никто. Искажённое до неузнаваемости лицо ушедшего свидетельствовало лишь о том, что погибал несчастный в страшных мучениях. Окаменевшие мышцы, маска дикого ужаса на лице, поседевшие волосы – эти признаки перечисляли обычно, когда описывали жертвы загадочного явления. Столкнувшимся с подобным настоятельно рекомендовали срочно покинуть место, где нашли погибшего, и сообщить о случившемся властям. Зону бедствия оцепляли, жителей окрестностей эвакуировали – справиться с бедой пытались, но, насколько знала Матрёша, ничего у них не получалось. Зона неумолимо ползла по одному ей ведомому пути, росла, захватывая всё более обширные территории. Кто и почему назвал весь этот кошмар Залипанием Пространства, Матрёна не знала.

Впрочем, она не сильно интересовалась. Зона Залипания появилась ещё до её рождения, то есть, с её точки зрения, существовала всегда. Это была данность, бороться с которой не в её силах, а следовательно, чего об этом и думать. К тому же происходило это всегда далеко, где-то за морями-океанами, ползла Зона медленно, иногда вовсе замирала на десятки лет. Одним словом, вечно делающие ремонт соседи волновали Матрёшу куда сильнее.

Сейчас она сидела в погружённой в вечный полумрак комнатушке Скрыбина, как громом поражённая. Как случилось, что далёкое и страшное, то, что казалось ей всегда почти вымышленным, вдруг вынырнуло прямо у её порога. Скрыбин говорил что-то горячо и быстро, прижимая к груди сжатый кулак. Доктор смотрел в пол и молчал. Подавив первую волну паники, Матрёша прислушалась.

– Да, дорогой доктор! Я утверждаю! Одной из вводных нашей головоломки является человеческое сознание! Мы искали исток проблемы в материальном: токсины, вирусы, излучения разного рода, но упустили главное – сознание способно быть величиной значимой и в физическом смысле! Известно ли вам, доктор, что раньше находились люди, вышедшие из состояния заложников Зоны?!

– Известно, – мрачно отозвался генн Алексей. – Этих счастливчиков было всего трое. И ни один из них ничего не сумел объяснить. Последние полвека выживших не было. И что это доказывает?

– Мне ясно одно: пока мы не начали играть с пространственными капсулами для «райков», с бесконечностью, никаких Залипаний и в помине не было! Я помню время, когда был основан первый «раёк» с его несовершенной ещё капсулой. Мне было лет пять, не больше. Не кажется ли вам странным, что первые жертвы Залипания были найдены именно в той местности?!

Доктор тяжело поднялся.

– Возможно, вы правы. Пространственные капсулы и у медицинской общественности всегда вызывали вопросы. В конце концов, во все времена в психиатрических клиниках находилось немало пациентов, пытавшихся познать бесконечность. Человеческая психика перегорает, столкнувшись с подобными категориями.

– Ага! Чувствуете, опять сознание?!

– Не стану спорить. Сознание и всё, что с ним связано: вполне может быть одной из составляющих того, с чем мы столкнулись. Но… – Генн Алексей отвернулся. – Что мы можем с этим поделать? Даже если мы разгадаем загадку Залипших Пространств, остановить движение Зоны мы не сможем. Сотни лет человечество билось над этим. Лаборатории, институты, сложнейшее оборудование… Что могут изменить несколько стариков? – Доктор протестующе поднял руку. – Увольте! Я делаю то, что в моих силах. В данный момент я должен пройти по номерам, где лежат те, кто нуждается в моей помощи. Я вижу, наши гуляки совсем их забыли – коридоры пусты, похоже, бал всё ещё продолжается. Кому-то из тех, кто не может обслужить себя самостоятельно, требуется доза цистопластазина. Я должен идти.

Николай Андреевич насупился, но возражать не стал. Генн Алексей вышел. Матрёша поёрзала в кресле, надо было заняться завтраком, но покинуть номер Скрыбина сейчас она не решалась.

– А… а почему раньше выжившие были, а потом погибали все? – попыталась вернуть Николая Андреевича к разговору Матрёша. Вопрос прозвучал наивно.

– Не знаю, – раздражённо буркнул Скрыбин. – Возможно, мощность воздействия со временем нарастает.

– И скорость тоже? Раньше-то медленно ползло, а теперь за четыре года… фьють, и тут. И когда успело?

– Скорость… – Скрыбин посмотрел на Матрёшу так, словно на его глазах она обратилась белой лебедью. – Движение… Бесконечность… Движение сознания… Матрёша, вы – Эйнштейн! Нет! Вы Тесла! Нет, Леонардо да Винчи! Эклектично мыслите! Золото!

Матрёна испуганно вжалась в кресло:

– Чего я такого…

Скрыбин ей не ответил. Схватив свой потёртый планшет, принялся что-то быстро-быстро записывать. Матрёша с ужасом вслушивалась в абракадабру, которую бормотал старик, и думала, не сошёл ли бедняга с ума. А что вы хотите – возраст!

Дверь распахнулась неожиданно, заставив Матрёну подскочить на месте от испуга. На пороге стоял доктор – бледный, как вечно белые пылепоглощающие стены «райка».

– Там… – Он ткнул рукой в сторону коридора. – В зале… Они все…

Доктор кривил непослушные губы.

– Я пошёл разогнать эту гулянку, а там…

– Что там ещё? – Скрыбин недовольно поднял голову.

– Они все не двигаются.

Закованный в неудобный самодвижущийся костюм, точно древний рыцарь в латы, расстояние до парадной залы Скрыбин преодолел с превеликим трудом. Весь длинный путь в дальнее крыло огромного корпуса, где располагалась зала, Матрёша смотрела на ряды массивных дверей. За каждой из них жилой номер. В скольких из них люди? Больные, беспомощные, не способные позаботиться о себе. Всех их придётся увозить в другие номера, спасать от неумолимо ползущей Зоны. Точно услышав её мысли, доктор тихо произнёс:

– И кто знает, где начинается граница этой самой Зоны.

– Где в сон потянет, там и она, – кряхтя, откликнулся влекомый бесстрастным костюмом Скрыбин. – Но не волнуйтесь, какое-то время мы сможем бороться со сном. Недолго, правда. Так что туда и обратно. Может, вытащим кого.

Такого Матрёше видеть не приходилось. Смешение праздника и смерти. Накрытые столы и стылая, давящая тишина. Разноцветные, поблёскивающие богатыми тканями или дешёвой мишурой одежды и скорчившиеся на полу, на диванах, в креслах люди – скрученные агонией тугие клубки тел, разинутые рты, выпученные в пароксизме страха глаза… И вечные цветы, так напугавшие Матрёшу вчера. Точно знали они о том, что случится здесь несколько часов спустя. Знали и шептали об этом.

А Матрёша не расслышала.

Не разобрала.

Не спасла…

…

– Матрёна Семёновна! – Кто-то тащил её за руку. Кто-то злой и настойчивый. Матрёна застонала.

Спать!

Провалиться в баюкающую тёплую пустоту…

…и спа-а-ать…

– Да, очнитесь же!

Кто-то вёл её куда-то. Кто-то держал под руку слева. Кто-то поддерживал справа. Пустота звала ласково, окликала со всех сторон. Потом из-за спины.

Матрёна открыла глаза, недоумённо огляделась.

– Что ж вы, Матрёна Семёновна… – Доктор укоризненно качал головой. – Предупреждали ведь!

Скрыбин смотрел в развёрстый зев оставшейся позади залы.

– Это было безрассудно. Простите меня! Но я должен был это видеть, – хрипло сказал старик.

С того дня он не расставался с планшетом – что-то читал, чертил, записывал. Пространных разговоров не вёл, ничего не объяснял.

Впрочем, Матрёше и доктору было не до того. Уже несколько суток они перевозили оказавшихся вблизи от Зоны лежачих постояльцев «райка». Многие привыкшие к своим обжитым номерам старики сопротивлялись, менять место отказывались наотрез. Убеждать их было бесполезно – одни верили в хеппи-энд, неизменно случавшийся в любимых сказках «для старшей возрастной категории», другие просто не понимали, о чём им талдычат надоедливые гости.

С каждым днём Матрёна всё больше выбивалась из сил. Доктор становился всё угрюмее. Зона продолжала расти. Перевезённые ещё накануне «райковцы» уже утром снова оказывались у самой её границы. И всё начиналось сначала.

Случалось, Зона их опережала… Угадать, сколько метров захватит за ночь взбесившееся пространство, было невозможно. Ещё накануне её добыча составляла каких-то семь-восемь метров, а за следующую ночь смертоносная невидимка проглатывала больше десятка номеров. Во многих из них были люди.

Одним из погибших оказался постоялец из двести четырнадцатого, бессменный сосед доктора – забавный и неугомонный старичок, знавший несметное множество анекдотов и присказок и тем скрашивающий скучноватое существование зануды-доктора.

Генн Алексей прислонился спиной к коридорной стене.

– Всё, – выдохнул он, равнодушно глядя в потолок. – Это всё.

– Да как же всё? – Запыхавшаяся Матрёша отёрла вспотевшие ладони о подол. – Ещё двести сороковую надо в триста девятый. Двести тридцатого в триста восьмой. Двести сорок второй в триста тринадцатый отказывается, говорит, число несчастливое. Надо триста пятнадцатый подготовить…

– Это всё, – повторил доктор и вдруг заговорил – возбуждённо, с надрывом: – Как вы не понимаете?! Иногда надо смириться. Просто принять! Как приняли мы свой час Х, как принимаем «райки». Прекратить суетиться и встретить неизбежное спокойно. Нам не остановить Землю! Зона расти не перестанет! Наступит момент, когда безопасных номеров не останется! Зона загонит нас в угол! Это непременно случится. Так зачем мы бьёмся, теряя последние силы?! Я стар. Я устал! Подумайте, кого мы спасаем? Их? – Он указал в сторону убегающих в перспективу дверей. – Себя? Довольно самообмана! Нас бросили здесь. Ушли, не оглянувшись! Мы – ненужный хлам! Отработанный материал! Горькое напоминание о тленности всего сущего! Мы вызываем лишь жалость и страх! Страх того, что когда-то немощь придёт и к ним! Так для чего…

Он не договорил. Обречённо махнув рукой, пошёл по направлению к Зоне.

Когда генн Алексей скрылся за поворотом, к Матрёше вернулся дар речи.

– Триста пятнадцатый… подготовить же надо… – пролепетала она, опускаясь на дорожку-эскалатор.

Широкая, покрытая мягким ковром лента нехотя поползла в противоположную сторону.

Известие о капитуляции доктора Скрыбин принял сдержанно. Поднял на подавленную Матрёшу затуманенные бессонными ночами глаза и снова уткнулся в планшет.

– Я должен подумать, – пробурчал он.

В словаре Скрыбина это означало «Оставьте меня в покое». Матрёшу захлестнуло отчаяние, почти ненависть – как он может оставаться таким спокойным?! Она хотела что-то крикнуть, обвинить, но подавилась словами и выскочила из комнатушки, изо всех сил хлопнув дверью.

Вечером, пытаясь растолкать уснувшего постояльца в соседнем со скрыбинским номере, Матрёша почувствовала обволакивающую дурноту.

Цепляясь за стену, она выволокла своё ставшее вдруг неподъёмным тело из отвоёванной Зоной комнаты и поплелась к Николаю Андреевичу.

Он, как обычно, полулежал на подушках, только неизменный планшет валялся на полу посреди номера. Скрыбин смотрел в окно на убегающие в бесконечность старые липы.

– Довольно теории. Не пойду, – произнёс он тихо.

В его голосе было что-то, от чего бурлящая в груди целый день обида улетучилась, как подхваченный сквозняком дымок. Матрёша присела рядом.

– А некуда идти, – сказала она, точно утешая капризничающего ребёнка. – Пять номеров осталось, они все заняты.

Николай Андреевич положил сухую шершавую ладонь на руку Матрёши.

– Вот и славно, – улыбнулся он чему-то. – Спасибо вам, и простите меня, если что.

Матрёша не ответила. Смотрела на погружающегося в дрёму старика и думала о своём.

В комнате ничего не менялось – так же горел тусклый свет, так же тяжело дышал спящий старик, только Матрёшины веки стали наливаться свинцовой тяжестью да заговорили, зашептались человеческими голосами растворённые в пустоте старые липы.

Спа-ать!

Матрёша уронила на грудь отяжелевшую голову…

Пространство было густым, как горчичный мёд. Николай Андреевич попытался развести его, но руки увязли в тёмной патоке. Рванувшись всем телом, он хотел сделать шаг, но проклятый сироп сгустился и почернел. Вязкая масса быстро застывала, схватывалась, сковывая руки и ноги. Тягучим чёрным тестом вползала в горло при вдохе. Скрыбин забился, стараясь отвоевать у топкого пространства хоть сколько-нибудь места. Титаническим усилием оттолкнул пустоту, вырывая ноги из засасывающего мрака, сделал два шага… И вдруг с убийственной отчётливостью понял, что не произвёл ни единого движения. Теряя рассудок, закричал. Звук увяз в смоляной топи. Руки и ноги сковало. Замерло, оцепенело всё вокруг – звуки, темнота, время, – пространство залипло.

В угасающее сознание Скрыбина неслышно прокрался образ – русоволосая женщина. Она сидела у зеркала в длинной прозрачной рубашке, подхватив тонкими руками рассыпающиеся волосы. Смеялась… В полуоткрытое окно лился солнечный свет. Утренний ветерок трепал выпавшую из пучка прядь, перебирал складки на рубашке, ерошил невесомые лепестки стоящих на подоконнике незабудок. Всё вокруг трепетало, двигалось, дышало – жило.

– Движение… – прошептал Скрыбин, но слова отразились лишь ослепительной вспышкой в сознании.

Паника прошла. Как он мог забыть?! Скорость мысли. Движение! Память… Он думал об этом, искал – там, в другой реальности. Там, где потерял всё, но где хранил и пестовал главное – разум. Только не знающая преград и оков мысль способна двигаться там, где останавливается всё. Только она способна преодолеть непреодолимое!

И только страх может её остановить…

Двигаться! Двигаться дальше! Куда? Неизвестно. Сквозь залипшее, сдавливающее пространство. Сквозь застывшее время.

На смену женщине явились какие-то увлечённо спорящие люди. Молодые, красивые, очень знакомые, но забытые. Формулы, расчёты, бегущие поверх их лиц. Туман из цифр и символов… Аномальное ускорение? Траектория «кротовой норы»?

Бородатый мужчина, чертящий что-то на демонстрационной панели…

Быстрее!

Лакающий воду из поильника рыжий пёс…

Ещё быстрее!!

Сильные руки, ловящие радостно визжащего Николашу…

Высоко!

Ещё выше!!!

Свет.

Хрусталь. Чистота. Огромный мир вокруг.

Чья-то жёсткая борода… Тёмное, до бронзовой смуглоты, лицо. И глаза. Лучистые. Светло-карие. Словно изнутри солнцем просвеченные. Морщины… Совсем не страшные. Пряди серебрящихся волос. Неловкие, раздутые в суставах пальцы. Что-то поглощает страх… Что-то ликующее и мягкое. Колени, на которых сидит Николаша, костлявые, жёсткие, но слезать с них не хочется. Сидеть на них надёжно и… правильно.

Кто этот старик? Почему Николаша сидит у него на коленях?! Ведь… Ах да! В те времена не было ещё «райков». Потому у Николаши был прадед – дед Ваня.

И мир был огромный. Не исчерченный лабиринтами слепленной кое-как бесконечности.

Он нашёл его!!

Выбрался!

Выкарабкался…

Николай Андреевич застонал, открыл глаза.

– Движение мысли, – просипел он. – Память. Мир… чистый. Я помню его. Только я и помню. Только я мог… теперь.

Матрёша испуганно хлопала глазами:

– Как же?.. Отпустило!

Николай Андреевич пришёл в себя:

– Верен был мой расчёт, Матрёша. Вот как движение там осуществлялось – сознание, мысль, память. И конечная точка – чистый мир, тот, где никаких Зон ещё не было. Один я остался, кто мир тот видел. Старейший человек на Земле! Раньше-то были, но со страхом своим не справлялись, с паникой. Трое сумели, но и те понять не смогли – не довели мысль. А мысль там всё! Я четвёртый. – Он пожал плечами, точно извиняясь. – А планшетку я зря разбил. В сердцах. Сомневался я, Матрёша, не прав, думал. Вот на эксперимент и решился. И ушла ведь бесконечность, пробил я её! Сама в себя утекла. Только вот думаю, а если обратно явится, когда память о чистом мире вместе со мной угаснет? Нет, здесь надёжнее что-то надо. Но это пусть молодые изобретают. Когда вернутся. Восстановить бы расчёты теперь. Кому ж, кроме меня?

Матрёша кряхтя подняла с пола планшет. Повертела, разглядывая.

– Не починить. Хорошую вещь загубил! – Помолчав, с сомнением спросила: – Вернутся, думаешь? Недаром ведь спутники строили да другие планеты обживали.

Скрыбин засмеялся:

– Вернутся! Дом их ведь здесь. Придут, а им тут – бац! – полная выкладка о Залипшем Пространстве. Пусть способы ищут, чтоб и без деда Николаши мир чистым оставался. – Он посмотрел в окно. За старыми липами просматривался погруженный в лунную зыбь город. – Не всё так плохо, Матрёша. – Дед лукаво прищурился: – Думаешь, случайно кто-то голографон оставил?

Матрёна дёрнула плечами – о чём это он?

– А не помрёшь, молодёжь поджидая? – Она смешливо наморщила нос: – А то доконают тебя твои формулы!

– Пока не восстановлю – не помру. – Он погрозил пальцем: – И ты не помрёшь. В случае чего, тебе мои записи передавать. Ответственные мы с тобой… дежурные по планете.

– Это да, – закивала Матрёна важно. – Это уж будь спокоен! – И неожиданно для себя самой прибавила: – Николай Андреич. – И заулыбалась.

Вячеслав Шторм Видели ли вы пятнистого клювокрыла?

Его ввели в кабинет – какого-то особенно тонкого, без малого – прозрачного. Не от отсутствия цвета, а будто светящегося изнутри. Светлые, чуть вьющиеся, волосы. Почти не тронутая загаром белая кожа. Глубокие, цвета морской волны глаза. Длинные пальцы с идеальными, ухоженными ногтями. Булкин вдруг поймал себя на странной мысли, что ему безумно хочется… протянуть врагу руку. Стиснуть бы эти породистые пальцы в своих – сильных, грубых, с намертво въевшейся грязью – и давить, давить, давить, читая в глазах олигарха растерянность… страх… боль…

Кивком отпуская конвой и одновременно – прогоняя чересчур яркую картинку перед глазами, он буркнул:

– Садись, гражданин Сваровский.

– Благодарю, господин комиссар. Только я Саровский…

– Господ, типа, всех уже того… – поморщился Булкин. – А кого не того, тех мы… – Он несколько раз демонстративно сжал и разжал свои внушительные кулаки, чтобы до ненавистного олигарха лучше дошло.

– Простите мое любопытство, го… – Блондин вовремя опомнился и, хоть и не без труда, выговорил: – …Гражданин комиссар… а как ваше имя?

– Булкин мое имя, – буркнул тот. – Временно исполняющий обязанности военного коменданта Урании Булкин. Так запомнишь или, блин, визитку подарить?

– Нет, я имел в виду… То есть Булкин – это ведь фамилия, а вот имя… Не привык, знаете ли, как-то…

– Привыкай.

Комиссар вытащил из ящика стола пачку наркотических сигарет «Тахо» и пепельницу. Пощекотав ногтем обнаженную грудь жгучей брюнетки на пачке, так что девица сладострастно выгнулась от этой ласки, он несколько раз щелкнул конфискованной у какого-то вражины дорогущей зажигалкой. Прикурил от выскочившего сиреневого столбика пламени и блаженно выпустил в потолок густую струю дыма. Потом вспомнил об олигархе и подпихнул сигареты к нему:

– Кури.

– Благодарю вас, но я…

– Ясно. Здоровеньким, типа, помереть решил. Лады-ы, – угрожающе протянул комиссар, сузив глаза и становясь похожим на разозлившегося носорога. – А мне вот здоровеньким помереть уже не получится, факт. И еще хрен знает скольким миллионам на этой гребаной планете. И все из-за таких, как ты!

– Но я же…

– Ма-алчать! – Кулак Булкина глухо впечатался в столешницу.

Наступила тишина. В ней отчетливо было слышно тиканье антикварных механических часов на стене. Помнится, когда Булкин впервые узнал, что в его рабочем кабинете будет висеть штуковина, которая стоит больше десятилетнего заработка рядового люмпена, он впервые поверил в то, что революция победила.

Комиссар раздавил в пепельнице окурок и пододвинул к себе лежащую на столе папку. Раскрыл и вытащил два листа бумаги.

– Фамилия, имя.

– Чьи? – глупо переспросил арестованный и тут же смутился.

«Он же ведь совсем еще сявка! – с удивлением подумал Булкин. – Циклов двадцать, а то и меньше».

– Твои, гражданин, твои. Про себя я, типа, и так все знаю. Ну?

– Саровский, Ной Юлий Ричард.

«Ох ты ж! Третья ступень именования предков! – мелькнуло в голове комиссара. – Высокого полета птаха».

– Год и место рождения?

– Три тысячи сто второй, планета Церера, город Урания.

«Местный».

– Происхождение?

– Олигарх, – развел руками Саровский, словно говоря этим: «А то ты сам не видишь».

«Вот такой я, типа, дурак!» – мысленно же огрызнулся комиссар и продолжил допрос:

– Состоишь на воинской службе?

– Да.

– Армия, название части, воинское звание?

– Седьмая Помпейская дивизия. Третий саперный полк. Сублейтенант.

– Угу… Ну, расскажи мне теперь, гражданин Сваровский…

– Саровский.

– Одна хрень. Все вы – Сваровские… Так я говорю, расскажи мне, голуба, на кой черт тебе понадобилось зверей красть. Тебе, типа, хавать нечего было?

– Как бы вам объяснить, чтобы вы поняли…

– Объясняй как есть. Не тупей, блин, полена.

– Хорошо. Прежде всего, я их не крал.

– Угу. – Булкин вновь закурил и намеренно выдохнул облачко дыма в лицо арестованного. Тот немедленно стал тереть глаза – содержащийся в дешевых нарксигах опиат раздражающе действовал на слизистую оболочку. – Типа, на свой корабль ты их загонял, чтобы покатать… Эй, дежурный!

В приоткрывшуюся щель дверного проема немедленно протиснулась физиономия, которую любой, знакомый с творчеством великого Тома Гермеса Шелдона, мог бы описать крылатой цитатой из «Прометея Раскованного»: «Сколь зверовиден лик владельца Навсикайи»!

– Второго сюда! Мухой! – приказал Булкин, откидываясь в кресле и буравя олигарха взглядом. Тот, стоит отдать ему должное, ответил на взгляд совершенно без страха.

Через несколько минут дверь вновь раскрылась, впустив троих. Жесткие, похожие на спутанную проволоку волосы и почти черная кожа первых двух однозначно говорили о том, что под защитным куполом они бывали не часто. Лица, носящие явную печать вырождения, высоченный рост и гипертрофированно развитые мышцы недвусмысленно давали понять, к какому типу людей относятся оба. Но главное – огромные пульс-карабины, скорострельные «химеры» и вибромачете. В эти дни с оружием по улицам Города Неба ходили только повстанцы-люмпены. Вчерашние слуги и сегодняшние господа. Победители.

Под руки громилы вели – а точнее, волокли – абсолютно седого мужчину лет сорока в рваном и кое-где покрытом характерными бурыми пятнами мундире старшего офицера имперских ВВС.

– Товарищ временно исполняющий обязанности военного коменданта! – рявкнул просочившийся следом за троицей дежурный. – По вашему приказанию враг независимой демократической республики…

– Туда! – не дослушав, приказал Булкин, указывая на пустующий стул рядом с Ноем Ричардом Саровским. – Свободны!

Еле слышно прошипела закрывающаяся дверь, и в кабинете воцарилась тишина. Против ожидания Булкина, ни один из врагов даже не подал виду, что знаком с другим. «Выдержка? Понт высших существ? Ничего, и не таким баранам рога отшибали!»

– Ну-с, граждане олигархи, – потерев руки, с преувеличенным энтузиазмом провозгласил он, – приступим к делу! Прежде всего это касается тебя, гражданин… как там тебя… Ной? М-да, наградили же имечком… Но хошь ты ной, хошь вой, а отвечать за преступления перед народом все равно придется!

– Бросьте паясничать, та-ва-рисч, – слабым голосом, в котором тем не менее слышалось невыразимое презрение, выговорил седой. – Довольно и того, что я вынужден вас слушать.

– А ну захлопни пасть, гнида! – взревел комендант, хватаясь за кобуру с «химерой». – И не разевай, покуда не спросят. А то прямо тут мозги на просушку выну!

– Да уж, именно это вам подобные и умеют делать лучше всего, – скривился пленный. – Особенно когда против безоружных, да в силовых наручниках. Только плевать я хотел на все угрозы – ваши и…

– Георгий, не стоит… – поднял было руку Саровский, но седой ожег его таким испепеляющим, переполненным ненавистью взглядом, что Ной Юлий Ричард отвел глаза и закусил губу.

– Ага! Стал-быть, играть в несознанку и уверять, что вы друг друга первый раз видите, не будете? – возликовал Булкин. – И то хлеб!

Он не спеша поднялся, с хрустом потянулся, расправляя плечи, и смачно зевнул. Потом вновь присел, но уже не в кресло, а на край стола, уперев локоть в колено и положив на кулак небритый подбородок.

– Значит, гражданин Росетти, угроз ты моих не боишься, так? – спросил он пленного. – И вообще ты у нас такой, типа, храбрый, что о-го-го! Брехали, на Протее с одной имп-гранатой против лазерной, блин, турели ходил! Так чего же ты, храбрец, со зверушками воевать взялся? Меня вот безоружными попрекал, кто сдачи не даст, а сам-то чем лучше? Они ведь тоже без волын в клетках сидели, когда ты, герой, с планеты ноги делая, их пластидом обкладывал.

– Что за чушь вы несете, Булкин? – скривился тот. – При чем тут звери? Я вам уже неоднократно говорил, что получил приказ: при отступлении взорвать «Зоомир» как стратегически важный объект. Приказ, вы понимаете?! Хотя где вам такое понять…

– Напрасно ты так, гражданин Росетти. Очень даже понимаю. Значит, тебе дали приказ, и не выполнить его ты, такой весь из себя правильный офицер, ну просто не мог. А вот гражданин Сваровский, то есть, блин, Саровский, почему-то смог. Хотя тоже офицер и тоже с приказом. Отчего ж так?

– Вот у него и спросите!

– Спрошу, спрошу, не сомневайся. Но неужто тебе самому не интересно, за что тебе твой же друг и брат в спину из парализатора стрелял и остальным своим боевым товарищам тоже? Из-за какой такой придури ему звериные шкуры вашей – да и своей тоже – дороже стали, а?

– А какая разница, чем руководствовался предатель? – устало прикрыл глаза Росетти. – Одно скажу: очень рад, что кавалер Галактического креста и Протектор Империи генерал Юлий Хеймдаль Михаил Саровский до сего дня не дожил! И давайте закончим, наконец, этот фарс!

– Погоди! Твоя очередь говорить, гражданин Саровский. Вот прям щаз, перед лицом своего, блин, старшего товарища и командира, как на духу, а? Ну облегчи душу? Ему ж все-таки к стенке из-за тебя становиться…

Ной Юлий Ричард некоторое время молчал, сцепив свои замечательные тонкие пальцы в замок. Потом поднял на коменданта глаза и негромко спросил:

– Видели ли вы пятнистого клювокрыла?

Поздно вечером, нацарапав свое имя внизу последнего из нескончаемого вала документов, временно исполняющий обязанности военного коменданта Урании с отвращением отбросил световой стилос.

– Боролись мы с бумажками этими, боролись, – проворчал он, с омерзением косясь на переполненную окурками пепельницу, – и сами, блин, к ним же в плен угодили!

Булкин встал из-за стола и подошел к зеркальной стене кабинета, представляющей собой гигантское окно с удивительной панорамой засыпающего гигаполиса. Отсюда, с высоты в две с лишним сотни этажей, Урания даже со следами недавних боев и более чем на две трети потушенными огнями выглядела так, что захватывало дух. Спутники планеты – оранжевый Тюр, голубоватый Циолковский и опаловый Беллерофонт – во всей красе поднимались в усыпанном звездами небе, кажущемся еще бездоннее под сферой защитного купола.

– Да-а, – выдохнул комендант, машинально прикусывая кончик очередной «Тахо». – А ведь только один город, одна планета… Есть за что помордокваситься, за что красненьким побрызгать. Сколько веков на этих ублюдков горбатились, лишний грошик за счастье считая, сколько жили, как скоты – без врачей, без образования нормального. Да чё там образование – даже угла своего часто не было! А уж что жрали – ни тебе фугу в мундире, ни, блин, вина из одуванчиков… – яростно затянувшись чуть ли не на треть нарксиги сразу, он выпустил долгую струю дыма. – Но теперь – ша, граждане олигархи! Теперь и наши пацаны смогут кататься на «Торресах», «Арженто» и «Гран-Циклонах», учиться в разных там Святых Николаях и Имперских академиях управления, да и в корпорациях ваших бывших – вот в таких кабинетах работать, а не полы мыть да мусор выносить! Уж если даже ваши же собственные, трехступенчатые, это поняли… Дежурный! Дежурный! Да где он там, мать-перемать!

Снова усевшись за стол, Булкин от души врезал ладонью по кнопке тревожного вызова.

– Ты где шляешься…! – взревел он, когда через пару минут в кабинет влетел растрепанный боец с пульс-карабином на изготовку.

– Виноват, товарищ временно исполняющий обязанности военного коменданта! – отчаянно моргая, забубнил тот. – Больше не повторится, товарищ…

– Знаю, что не повторится! – все так же грозно, но внутренне уже успокаиваясь, прорычал комендант. – Потому как если повторится, я тебе, сукину коту, мигом мозги на просушку выну! Понял?

– Так точно! – гаркнул дежурный, не просто вытягиваясь по стойке «смирно», но даже пытаясь от рвения привстать на носочки.

– Ну, то-то! Ладно, принеси стакан «Райского сада» покрепче, с бейлем, и пусть ко мне доставят этого… Саровского…

– Так точно… то есть никак нет. Не могу, товарищ…

– Не понял. «Сад» кончился? Или бейль?

– Никак нет! Саровский! То есть разрешите доложить: военнопленный Саровский по решению военного трибунала приговорен к высшей мере социальной защиты. Приведено в исполнение, – дежурный покосился на часы, – сорок минут назад.

Булкин сгреб комбинезон на груди бойца в кулак, рывком подтянул его вплотную к себе, так что у того почти оторвались от пола ботинки, и яростно выдохнул в побелевшее, несмотря на планетарный загар, лицо:

– КТО ПРИКАЗАЛ?!!

И тот, зажмурившись и готовый на все, даже на легендарные комендантские «мозги на просушку», лишь бы не видеть бездны в щелках глаз начальника, выдохнул:

– Вы…

Перечень военнопленных, подлежащих «высшей мере социальной защиты». Список из восемнадцати имен. Одиннадцатый номер – Георгий Ульрих Соломон Росетти. Двенадцатый – Ной Юлий Ричард Саровский. Да, ошибки не было: почти шесть часов назад, в этом самом кабинете, за этим столом, он, временно исполняющий обязанности военного коменданта Города Неба Булкин, поставил свою нехитрую закорючку под этим документом. Быстро, небрежно, даже не вчитываясь в знакомые казенные формулировки.

Не вернуть. Не исправить.

Давно остыл принесенный едва дышащим дежурным «Райский сад», а Булкин все сидел, бездумно помешивая ложечкой в стакане и устремив невидящий взгляд в окно, за которым раскинулась ночная Урания. Перед глазами стояли лица сыновей – заживо сгоревшего во время аварии на руднике, администрацию которого не заботили даже азы техники безопасности, Старшего и погибшего во время самоубийственной атаки повстанцев на верфи Миноса Среднего. На плечи вдруг разом навалилась вся накопленная за последний месяц нескончаемых боев, нервотрепки и вечного недосыпа усталость. Наконец он негромко позвал:

– Дежурный!

На этот раз боец, кажется, вырос у левого плеча, словно из пустоты:

– Я, господин временно…

– Вот что, братуха… Ты ведь писал сегодняшний допрос?

– Так точно! В соответствии с протоко…

– Включи. И иди, отдыхай…

«Видели ли вы пятнистого клювокрыла? А серого лунного кота? Земного жирафа? В «Зоомире» были все эти животные и сотни других прекрасных и удивительных существ. А больше – нигде. Понимаете?

Я – очень обеспеченный, прекрасно образованный, генетически здоровый человек. Офицер вооруженных сил Империи. Олигарх с третьей ступенью предков в имени. Вы – уж не знаю вашей профессии… горняк? рабочий завода? уборщик? – не важно. В любом случае почти мутант, нищий и малограмотный. Люмпен, у которого имени нет вовсе. Между нами – куда больше, чем пропасть. Между нами – пять веков подлости, непонимания, лжи, ненависти. И кровь, кровь, кровь… Позавчера вас не пустили бы и на задворки моего дома. Вчера мы сражались друг против друга с оружием в руках. Сегодня вы походя, даже не вынув изо рта эту вонючую дрянь, отправите меня на смерть. А что будет завтра, не знаете ни вы, ни я. Но если вы спрашиваете, чего я хотел, когда нарушал приказ, стрелял в своих товарищей и пытался вывезти животных из приговоренного к уничтожению «Зоомира», – извольте. Я хотел, чтобы дети – ваши, мои, любые – смогли посмотреть на живого радужного геккона или каспийского льва. Чтобы они не воспринимали «Зоомир» сугубо как стратегически важный объект. Чтобы были не олигархами или люмпенами, но – людьми. И, быть может, тогда, когда вновь разверзнутся все источники великой бездны и окна небесные отворятся, у них еще будет шанс…»

Булкин успел в последний момент.

Нет.

Булкин опоздал.

– Ну чего, стрелять-то будем? Или только клювом щелкать горазд? Давай!

Выстрел.

Жалобное мычание.

Хохот.

– Э-эх, слеподырый ты, Тармашкин! Только шкуру зря попортил! Если б все так стреляли, олигархи нас еще когда к ногтю бы прижали! Учися, пока я жив!

Выстрел.

Звук падения чего-то тяжелого.

Одобрительные крики.

– Видал, как кувырнулся рогач? То-то! А ну, выводи второго! Нет, двух! И еще вон ту страшилу пятнистую. Устрою вам, желторотым, мастер-класс! И… смир-ррна!

Его все-таки заметили.

– Товарищ временно исполняющий обязанности военного коменда…

Договорить «стрелок» не успел – Булкин, не останавливаясь, влепил ему прямым в зубы. Даже не посмотрев на упавшего и, кажется, потерявшего сознание, бросил через плечо сопровождающим:

– Арестовать!

Потом повернулся к оставшимся четырем бойцам, замершим в шеренге не дыша. Прошелся взад-вперед, покачиваясь с пятки на носок и красноречиво положив руку на расстегнутую кобуру «химеры». Остановился возле стоящего последним – молодого лобастого парня с оттопыренными ушами.

– Фамилия, звание?

– Рядовой Тармашкин! Вторая рота добровольческого уранийского батальона!

– Что тут делаете?

– Охраняем… – Тармашкин сглотнул, когда его взгляд против воли уперся в три окровавленные туши за низким заборчиком. И с каждым следующим словом голос рядового звучал все тише: – Стратегически… важный…

– Ах, охраня-яете? А эти, – кивок на убитых животных, – типа, застрелены при попытке к бегству?.. Не слышу ответа!!!

– Никак нет… – еле слышно прошептал Тармашкин.

Булкин с минуту молча смотрел бойцу в глаза, едва слышно поскрипывая зубами.

– Ты хоть знаешь, придурок, как эти звери называются? Нет? Ну, ничего, блин, скоро узнаешь. И этих, и всех прочих у меня выучишь! Так, чтоб ночью разбуди – всех! Без запиночки! С номером клетки, ростом и весом! – Булкин шумно выдохнул, с некоторым внутренним усилием застегнул кобуру, одернул летную куртку и вновь обратился к бойцу, но теперь уже – совершенно другим тоном. Сухо. Деловито. Спокойно. – Значица, так, товарищ Тармашкин. С завтрашнего дня ты назначаешься комендантом «Зоомира». Подчиненность – лично мне. Приоритетность… – он чуть не брякнул «ноль», но вовремя остановился, – …«один». Отчитываться будешь еженедельно. Завтра получишь приказ о назначении, документы, а также деньги для закупки корма зверям на первое время и две роты в усиление охраны. А послезавтра жду тебя с полной описью обитателей «Зоомира» и соображениями на тему… всего. Вопросы есть?

– Никак нет… – выдохнул изумленный боец.

– Выполняй!

Булкин кивнул бойцам сопровождения и направился к своему бронеходу. Остановившись на подножке, он обернулся и позвал:

– Тармашкин!

– Я!

– Не подведи меня, братуха! Очень на тебя надеюсь. Иначе – сам понимаешь…

Не договорив своей любимой присказки-страшилки, комендант хлопнул дверцей.

– Так-то вот, гражданин Росетти, – проговорил он. – Может, только это я и умею лучше всего… но не всем же, блин, в белых перчатках ходить! Особенно – по первости… – Тут Булкин поймал изумленный взгляд водителя и, смутившись, буркнул: – На работу!

– Младшего? – Лицо жены на экране визора выражало крайнее удивление. – Да он уже сопит давно… Ладно, ладно, не шуми. Сейчас разбужу.

Через несколько минут на экране появилась недовольная, заспанная физиономия тринадцатилетнего мальчишки, со скидкой на разницу в возрасте очень похожего на временно исполняющего обязанности военного коменданта Города Неба. Он отчаянно тер глаза и, кажется, с трудом понимал, где находится.

– Здорово, сын, – кивнул Булкин.

– Хай, – вяло махнул рукой тот. – Все работаешь?

– Типа того. Дел – во! – комендант рубанул себя ребром ладони по горлу. – И, главное, сколько ни делай – все равно остается больше.

– А-ааа…

Повисла неловкая пауза. Наконец окончательно проснувшийся Младший робко спросил:

– Бать…

– А? – будто очнулся Булкин. – Чего, сынуль?

– Ты чё хотел-то?

– Хотел? А, да. Ты, это, видел когда-нибудь живого клювокрыла?

– Кого живого? – не понял и, кажется, даже слегка испугался мальчишка.

– Клювокрыла. Пятнистого. Нет? Вот и я не видел. То есть вроде и видел, да не разглядел толком. Темно, понимаешь, было. Но главное не это, а что он, клювокрыл этот, – есть. И еще до хрена кого есть. Так что, когда прилетите ко мне сюда, на Цереру, сразу пойдем смотреть. Зачем? Ну, ты, блин, спросил! Вот ты зачем в школу ходишь? Потому что мы с матерью посылаем? Не, на самом деле. Да не издеваюсь я! Во-от. Правильно мать подсказывает – чтоб человеком стал. Понял? Не люмпеном, не олигархом – человеком… Как это? Ну, понимаешь… Такое ведь сразу не объяснишь… и вообще, ночь на дворе. Так что иди, спи. После поговорим. Угу, и я вас…

Жена отключилась, но Булкин еще долго сидел, уставившись в погасший экран визора. Потом включил комп и вывел на экран универсальный поисковик по Глобальной Сети.

«БЫТЬ ЧЕЛО…» – поползли в строке запроса буквы, но комиссар, не дописав, остановился.

– Ага! Типа, щаз мне все расписали в двух словах, навроде инструкции к перфоратору! Да и не с моими пока мозгами такие вопросы задавать. Я ж не какой-нибудь там… Сваровский! – Булкин невесело усмехнулся. Посидел немного, задумчиво постукивая ногтями по столешнице. И вдруг тихо произнес: – Как там товарищ Пехтин говорил: «Чтобы понять врага, надо его узнать»? А ну-ка…

И он, решительно пододвинув к себе клавиатуру, напечатал:

«НОЙ ЮЛИЙ РИЧАРД САРОВСКИЙ».