Испивший тьмы

3. Михей

В следующий раз, когда целитель-альбинос начал запускать в мою комнату газ, я задержал дыхание. Голова закружилась через минуту. Через две захотелось уснуть. Через пять я напрягся изо всех сил, чтобы не вдохнуть.

Через семь минут меня спас от потери сознания скрежет открываемой двери.

Склонности к актерству я никогда не имел, но спящим может притвориться любой дурак.

Я почувствовал, что меня подняли и бросили на носилки. И вынесли из комнаты, болтая на саргосском. В коридоре дул холодный сквозняк, предвестник скорой зимы.

Отойдя совсем недалеко, они опустили меня на холодный каменный стол и ушли.

Я открыл глаза.

Прямо на меня смотрел единственным глазом ангел Принципус. Я припомнил, какой великолепной и яркой была когда-то эта мозаика. Щупальца ангела обвивались вокруг весов, на которых в День суда он взвесит все наши добрые дела и грехи.

Я оказался в подземном молельном зале, но сейчас он пропах кровью и превратился в руины. Я молился здесь прежде, шестнадцать лет назад. Помню Мириам на коленях у алтаря, ее темные, заплетенные в косы волосы. Помню, как она обернулась ко мне, взгляд был одновременно и невинен, и полон скрытой похоти. Ее соблазнительный смех зазвенел у меня в ушах.

Они скоро вернутся. Сейчас не время для воспоминаний.

Справа стоял латунный поднос с инструментами целителя, несколькими пустыми стеклянными флакончиками, иглами и нитями из мягкого стекла.

Приближались шаги, я прикрыл глаза, притворяясь спящим. Двое мужчин. Я узнал слабый голос целителя-альбиноса. Казалось, он напрягал горло, хотя почти не издавал звуков. Другой голос звучал сильнее и был не так хорошо знаком.

Альбинос воткнул в меня иглу. Я не дрогнул. Из моей руки потекла кровь, как будто ее высасывали.

На краткий миг я приоткрыл один глаз. Надо мной стоял темнокожий человек, и его губы были в крови.

Они говорили на саргосском, но мне удалось разобрать имена. Темнокожего звали Ионас, или Ион, – распространенное этосианское имя. Целителя-альбиноса – Хит, языческое темзийское. Должно быть, темнокожий был лабашцем, а альбинос – темзийцем. Похоже, у Васко разношерстная команда.

Но никогда в жизни я не встречал темзийца-целителя. Темзийцы живут в промерзших горных пещерах и убогих лесных деревушках, их племена без устали воюют друг с другом. Они искусно владеют булавами и топорами, а вовсе не знаниями о снадобьях и кровопускании.

Происхождение альбиноса трудно было определить по внешности. Его лицо, мало того что белое, имело странную форму. Какую-то незнакомую.

Жутковатую.

Я приоткрыл глаз. Теперь оба лица были повернуты в другую сторону и обращены к кому-то другому.

Мальчик. Лежит на полу. Я сразу узнал его вьющиеся светлые волосы.

Тот мальчик, что меня подстрелил.

Его звали Принцип. Зеленые глаза были закрыты, но все-таки он дышал.

Они укололи ребенка иглой. Он не издал ни звука. Потом вставили конец нити из мягкого стекла в бутыль с моей кровью, а другой воткнули мальчику в руку. Моя кровь потекла в него.

Но мальчик не выглядел раненым. И непохоже, чтобы нуждался в крови.

Тогда зачем они его лечат?

– Матушка! – позвал он на крестейском и внезапно открыл глаза. Его не удосужились усыпить газом. Вероятно, не рассматривали десятилетнего мальчика как угрозу. Хотя из всех, кто пытался меня убить, он один приблизился к этой цели.

Он смотрел на Принципуса, все шире распахивая изумрудные глаза. Они так напоминали глаза Ашери.

Ион вдруг обернулся, взгляд слезящихся глаз остановился на мне. Я надеялся, что успел вовремя зажмуриться. Хотя этот человек казался слепым, похоже, он видел. Всю его одежду покрывали кровавые руны.

Я слышал о колдунах, которые пользуются кровью, как писцы чернилами. Говорили, что родом они из Лабаша и Химьяра, двух земель, опустошенных кровавой чумой. Те истории о них, что я слышал, слишком страшные, чтобы быть правдивыми: реки и озера, полные крови, цветы с глазами, деревья, которые поют сводящие с ума песни, и облака, формой и цветом как человеческое сердце. От подобных ужасов человек либо станет сильнее, либо сойдет с ума, а возможно, и то и другое.

– Матушка, – опять позвал мальчик. – Матушка Мара. Я должен помочь матушке Маре.

– Все хорошо, сынок, – произнес Ион с мелодичным крестейским акцентом. – После этого мы отправим тебя к матушке Маре.

Что за матушка Мара? Они держат здесь женщину? Но с тех пор как наемники разграбили монастырь, его больше нет.

– Если еще раз причинишь ей боль, я всажу тебе пулю в сердце, – сказал Принцип.

Ион разразился утробным смехом:

– Мы не причиняем ей зла, малыш. Иногда лекарство может вызвать тошноту – ненадолго. Мы хотим лишь спасти ее. Она одна из нас.

– Нет, она не такая, как вы.

Снова смех Иона. Я не чувствовал в нем ни тревоги, ни страха.

– Вот тигренок. Лежи тихо, расслабься. Смотри мне в глаза и считай в обратном порядке от десяти. Ты ведь знаешь цифры? Если нет, тогда думай о рыбах, которые падают с неба, когда идет дождь. Представь, как они собираются в кучи на крышах.

Он был больше похож на безумца, чем на сильного.

Учащенное дыхание Принципа начало замедляться.

– Хорошо, – сказал Ион. – А теперь вспоминай. Тот день, когда ты родился. Тот день, когда ты, пахнущий океаном душ, выбрался из утробы.

Как возможно, чтобы кто-то помнил такое?

– Скажи мне, что ты видишь, малыш Принцип.

Мальчик стал дышать еще реже.

– Небо.

– Хорошо. Что ты видишь – звезды или облака?

– Звезды. Много. Яркие.

– Ты уверен, сынок?

– Звезды. Песок. Жажда. Фонтан. Слезы. Кости.

Ион щелкнул пальцами:

– Ты отлично справился, тигренок. Ты родился под звездами в проклятой пустыне. Вы с матерью хотели воды, и она была вам дарована силами, которые вы не могли видеть. Мать любила тебя, но с самого начала оплакивала потерю тебя, словно знала, что вам суждено расстаться в таком страшном месте, что оно было скрыто даже в моих видениях. Как бы ни прекрасна и печальна была история твоего рождения, она означает, что ты не один из нас.

Ашери рассказала мне о рождении своего сына в пустыне и о жажде. Рассказала, что принесла сына в жертву в месте под названием Дворец костей. Этот мальчик был не просто похож на нее и Кеву, его рождение соответствовало рассказанной ею истории.

Но что Ион имел в виду, говоря «не один из нас»?

Судя по дыханию мальчика, он уснул. Ион вышел, пришли другие, подняли носилки и отнесли меня назад в камеру.

Я устал от тюрьмы и не хотел давать свою кровь для колдовства. Я знал, в какой части монастыря нахожусь: это был подвал, где держали наказанных. В одной из этих комнат несколько месяцев провела в заключении Мириам, здесь она и родила Элли, но в ее комнате не было окон. Ежедневный солнечный свет приносил мне утешение. Как ужасно для нее было оставаться во тьме!

Спустя несколько недель мальчишка-хорист прискакал ко мне с вестью о рождении. Я не помню, чтобы удивился, однако весть была радостная. Вернувшись сюда за ребенком, я нашел Мириам в той комнате без окон.

Не глядя мне в глаза, она произнесла:

– Прости, что ввела тебя в грех.

Позади меня стоял Васко с хмурым взглядом и повязкой на глазу. Я боялся священника и поэтому лишь кивнул Мириам и взял ребенка на руки.

– Ее имя – Элария, – сказала она мне вслед.

Тогда я в последний раз видел мать Элли. И по сей день я не знал, как она умерла. Но, по крайней мере, ей не пришлось страдать из-за убийства дочери. И то хорошо.

– Я вонзил в нее меч, – сказал я, думая о том, не слышит ли меня призрак Мириам. Может быть, она бродит по этому коридору? – Я вонзил меч в горло нашей дочери.

Мое сердце отяжелело, как свинец. И провалилось в глубокую яму, о существовании которой внутри себя я не подозревал. Мне стало трудно дышать.

Я жаждал успокоительного поцелуя облегчения, но не мог выговорить ни слова. «Прости меня». Я не мог просить ее призрак о том, чего не заслуживаю.

И все же я знал, что отдал бы за это жизнь, хотя прощать меня больше некому.

Или есть?

– Кева.

Имя рутенца так странно прозвучало в моих устах. Он скорее обезглавит меня, чем простит за то, что я сделал.

Элли была и его дочерью. А Ашери – его женой.

Значит, Принцип…

Но как я мог быть уверен?

Если все это правда и Принцип – сын Кевы и Ашери, тогда происходящее – не случайность. Ахрийя вернула меня в этот монастырь с какой-то целью. Должно быть, мальчика привела тоже она.

Но что у нее за цель? Что за умысел у древнего демона?

Каким бы он ни был, я этого не хотел. Я им не фигурка, которую игрок – не важно, Васко или Ахрийя, – двигает по доске.

Я должен был получить свободу. И получу, совсем скоро.

Спустя пару дней наверху послышались гомон и топот множества ног. Звук постепенно затих, а значит, множество людей покинуло монастырь. Прекрасно. Чем меньше стражи, тем проще через нее пробиться.

Еще через пару дней после этого мою комнату опять заполнили газом. Я задержал дыхание на семь минут. Меня положили на носилки и отнесли в тот же молельный зал, что и в прошлый раз.

К моему облегчению, Иона там не было, только Хит. Одним безумцем меньше.

Закончив высасывать из меня кровь, Хит вышел из зала – должно быть, за Принципом.

Я сел. В молельном зале есть только один вход и выход – тот, через который меня внесли. Придется бежать туда, подняться из подвала по лестнице, а дальше выбираться через главный или черный вход монастыря.

Я подобрался к двери и выглянул наружу.

Хит уже возвращался. За ним двое крепких мужчин с клинками и аркебузами на поясах сопровождали десятилетнего мальчика.

Я шмыгнул внутрь и, чтобы меня не заметили, прижался к ближайшей стене.

Я дал Хиту беспрепятственно войти. Увидев, что стол, где я лежал, пуст, он обернулся, вытаращив глаза.

Я нанес первому стражнику удар в челюсть и выхватил меч у него из-за пояса. Второй обнажил клинок. Я попытался застать его врасплох и перерезать горло, но действовал слишком медленно – давно не практиковался. И сталь ударила в сталь.

Я сделал шаг назад, остерегаясь Хита, который теперь оказался слева от меня. Он не звал на помощь. Возможно, просто не мог – у него слабый голос.

Хит сказал стражам что-то на саргосском, и первый вынул кинжал, а второй атаковал меня, целя в грудь.

Я парировал выпад, и это дало мне возможность, в которой я так нуждался. Мой меч пронзил сердце второго стражника. Тот харкнул кровью и упал на камни. Первый попытался пустить в ход аркебузу, но я оказался проворнее, и с первого же удара клинок вошел в его плоть.

Я прикончил скулящих охранников, полоснув им по горлу. Потом утер окровавленное оружие об их толстую саргосскую одежду.

Десятилетний мальчик заглянул в зал через порог, вошел, подобрал аркебузу и направил на Хита. Целитель-альбинос теперь оказался в глубине зала. В ловушке, как кролик.

– Не надо, – сказал я мальчику. – Поднимешь всех на уши на милю вокруг.

Мне не хотелось убивать Хита. Он спас мне жизнь. Но он был соучастником тех, кто держал меня здесь против моей воли.

– Идем, – сказал я мальчику.

Я подхватил аркебузу второго стражника и опустил деревянный засов на двери, заперев Хита в зале. Теперь он никому не сообщит о нашем побеге.

– Матушка Мара. – Мальчик потянул меня за рубаху. – Нельзя ее оставлять.

– У нас нет времени спасать кого-то еще.

– Она так много для меня сделала, – покачал головой мальчик. – Я не уйду без нее.

Нужны ли мне десятилетний мальчик и женщина, которые затормозят мой побег?

Но Принцип – не просто мальчик. Я не мог оставить сына Кевы и Ашери в лапах одноглазого священника. Не мог добавить этот поступок к списку того, за что должен молить о прощении.

Я раздраженно вздохнул:

– И где она, чтоб ее?

Принцип повел меня по коридору. Я узнавал стены из неровного камня и двери за железными решетками. Мы прошли мимо моей камеры и свернули к последней двери в дальнем конце.

Принцип потянул защелку и открыл дверь.

В углу пыльной комнаты, напоминавшей пещеру, сидела женщина с темно-рыжими волосами. Свет проникал только через открытую дверь, пыль клубами поднималась в его сиянии.

Комната была без окон. Без окон. Перед моими глазами предстал образ Мириам, сидящей в дальнем углу с Элли на руках. Воспоминание ранило душу.

– Матушка Мара, – сказал Принцип. – Мы уходим.

Лицо у нее было неровно обожжено солнцем, а скулы слишком заметными. В своем свободном сером платье она напоминала крестьянина в голодный год.

– Умеешь стрелять из аркебузы? – спросил я.

Как будто с разочарованием в самой себе, она покачала головой: