Испивший тьмы

2. Васко

Я жаждал изменить мир.

Вы назвали бы меня целителем.

Но нет, я был лекарством. Мне надо было проникнуть в сердце больного.

Священная империя Крестес, так ее называли. И когда-то я тоже считал ее священной. Когда-то я верил в сказки, которые звались правдой.

Тогда я был священником и не сомневался в божественности этосианской церкви, патриарха и даже императора, о да.

Мои глаза открылись, когда Михей покорил Саргосу. Он заявил, что следует божественному пути этосианской религии. Что наши женщины и имущество останутся в целости, потому что мы правоверные.

Но его воины не соблюдали заповеди. А когда мы пожаловались, он сделал вид, будто не услышал.

Разочаровавшись в так называемых слугах Архангела, я превратился в патриота. Моим богом стала сама Саргоса, а моим кредо – величие ее культуры и семей.

Но когда я пересек море и увидел Кашан, его миллионные города с ткацкими фабриками, меня осенило: Саргоса слишком мала, слишком далека от центра цивилизации, чтобы стать чем-то бо́льшим, нежели сноской на страницах летописи.

И тогда моим богом стало золото. И до чего ж хорош был этот бог! Он служил мне верой и правдой, как я служил ему. Поклонение ему вело через все моря и земли. Это путешествие открыло мне глаза на истинного бога.

Единственного достойного поклонения.

Которому точно не поклонялись здесь, в этой часовне. Перед алтарем валялись обломки статуи Архангела – печальная груда из одиннадцати рук и крыльев. Помню, как когда-то сияла статуя, какой была яркой, когда художники из Мелтани раскрасили ее в синий и золотой.

И я вспомнил, где первосвященник спрятал свой экземпляр «Ангельской песни». Меня всегда удивляло, почему он делал тайну из чего-то столь обыденного. Я протянул руку и вытащил книгу из щели в стене. И тут же закашлялся от поднявшейся пыли. На обложке красовалось название, крупно написанное по-крестейски. Старым шрифтом, судя по вытянутым буквам.

Я полистал страницы толстого тома. Понюхал истлевший пергамент. Открыл книгу, поднял ее двумя пальцами и тряхнул – так иногда дергались несчастные идиоты, подвешенные на носу корабля.

Оттуда ничего не выпало, не считая пыли. Просто книга. С заметками, написанными на полях синими чернилами. Одна из них привлекла мое внимание:

«Каков вес каждого греха?»

Я прочитал стих, к которому относилась заметка: «И будут взвешены на весах перед Принципусом все дела добрые и дурные. Те, чьи добрые дела перевесят дурные, обретут вечный покой в Раю. Те же, чьи дурные дела перевесят добрые, будут вечно пить огонь».

Давно я не читал этот стих, но прекрасно помнил Песнь весов Последнего суда.

Позади сломанных и перевернутых скамеек стоял Хит.

– В чем дело, друг мой? – Мой голос прокатился эхом по разрушающемуся молитвенному залу.

– Он здесь, капитан. – Его голос был слишком тихим, чтобы вызвать эхо, но у меня хороший слух.

– Кто?

– Гонец из Высокого замка.

– Наконец-то.

Я вышел из часовни и встретился с гонцом перед комнатой Михея. Посланник был одноногим, но неплохо управлялся с деревянной ногой и палкой. Один кинжал висел у него на боку, второй спереди, как принято в Вахи, а помимо этого у него были сабля и аркебуза.

Я натянул улыбку на лицо:

– Я Васко деи Круз, капитан «Морской горы», – и протянул ему руку.

– Деи Круз… – хмыкнул он, даже не взглянув на мою руку. – На твоем языке ведь это означает «крест», верно?

Я кивнул.

– Когда я жил в Крестесе, меня называли саргосцем. А когда жил в Саргосе, крестейцем, – хохотнул я, но он сохранил серьезность. – По правде говоря, я и саргосец, и крестеец. И ни один из них.

Он даже не кивнул в ответ. Похоже, мое обаяние не действовало на одноногих, двинутых на оружии гонцов.

– Михей Железный… – сказал он. – Он здесь, в этой комнате?

– Да.

– Тогда позволь мне его увидеть.

Я сунул пальцы в рот и свистнул.

Хит принес мешок с газом и один цилиндр. Втиснул цилиндр в проделанное в двери отверстие и давил на мешок, пока не вышел весь газ.

– Это еще что? – поинтересовался гонец.

Наверное, объяснять ему, как мы это делаем, будет все равно что учить козу считать.

– Увидишь.

Семь минут спустя мы открыли дверь. Гонец вошел в комнату. Он опустил взгляд на огромного спящего завоевателя и с силой прикусил губу.

– Разбуди его, – почти с печалью сказал он. – Хочу услышать, как он говорит.

Я кивнул Хиту. Он взял иглу, смоченную в парализующем снадобье, и ткнул Михею в руку.

Прошло еще несколько минут. И потом я сам разбудил Михея, надавав ему пощечин.

Он закашлялся, несколько раз моргнул и уставился на нас:

– Эдмар?

Эдмар смотрел на Михея как на труп человека, которого любил. Теперь одноногий напоминал грустного мальчугана. И на лице Михея была та же вселенская печаль.

– Кого я пытался спасти, когда потерял ногу? – спросил Эдмар.

Михей ответил без колебаний:

– Ты пытался спасти меня. От забадара. И, клянусь Двенадцатью, ты меня спас.

Эдмар закрыл глаза, словно тонул в горечи. А затем повернулся и вышел, хоть Михей и кричал ему: «Брат! Брат!» Для одноногого он двигался с редким проворством. Мне пришлось поторопиться, чтобы догнать его.

– Так ты скажешь императору, что у нас настоящий Михей Железный?

Эдмар остановился посреди коридора и повернулся ко мне:

– Да, скажу.

Его слова вызвали у меня улыбку.

– И помни, в обмен на Михея я хочу…

– Ты получишь все, что требуешь, торгаш.

Так, значит, его неприязнь не относилась ко мне лично. Как это обнадеживает.

– Да, я торговец, но также правоверный этосианин и подданный императора Крестеса.

– Не сомневаюсь. – Он приблизился, нависнув надо мной. – Я знаю, кто вы такие, псы Компании. Когда-то я тоже прокладывал себе путь через моря набегами и жестокостью. Грабил корабли по пути к Восточным островам. – Он показал покрытые шрамами запястья. – Однажды я увидел корабль с сокровищами. Он одиноко плыл по сапфировому морю. Надо было догадаться, что это ловушка. В итоге меня отправили в Саргосу на галеоне, полном золота, пряностей и шелка. Я получил по заслугам – камеру меньше размером, чем дырка моей матери. Но я не переставал удивляться, как же мерзко воняет ваш город, да и выглядит не лучше. Богачи даже не понимают, в каком дерьме живут. Просто кучка старьевщиков.

Не сказать, что он был не прав, а правдой меня не обидеть.

– Скажи, лорд Эдмар…

– Я не лорд.

Как нехарактерно для Высокого замка – нанимать низкородных гонцов.

– Прошу прощения. Скажи, Эдмар, какие отношения связывают тебя с Михеем?

Эдмар вскинул голову:

– Мы были братьями по Черному легиону. Когда-то я с гордостью называл его Великим магистром, в то время он еще служил ангелам. Вряд ли торгашу знакома гордость от службы под одним флагом с единоверцами.

Он сильно заблуждался, но я не собирался рассказывать ему о своем прошлом священника.

– А сейчас? Где сейчас твоя гордость?

Он постучал тростью по деревянной ноге – клац-клац.

– Там, куда привела меня проклятая нога. А теперь послушай. Не позволяй Михею себя одурачить. Не спускай с него глаз. Он в объятиях тьмы.

Но кто лучше меня знаком с тьмой?

На этом встреча завершилась, я раздал указания Хиту и Тревору, а потом вскочил на кашанского мерина и поскакал вниз по реке Гиперион.

«Морская гора» дрейфовала у берега. Эти воды еще не видели такого великолепного галеона. Девяносто тонн дерева и металла, собранных для битв лучшими корабелами в этой части света. Каждый борт украшали по тридцать пушек, орудийные порты зияли, как темные злобные глаза какого-то глубоководного чудовища. Корабль был полностью оснащен, хотя придется снять с четырех мачт саргосские штандарты и заменить их на крестейские пурпурные. Деревенским жителям будет приятнее видеть четыре милосердных глаза Цессиэли, чем один глаз Принципуса, строгого судии.

Но на флаге Компании он был слегка другим. Глаз Принципуса выглядел не как овал, а как круглая монета. Мало кто замечал эти изменения, но так было проще узнать корабль Компании – первым делом новобранцы запоминали именно флаг.

Как приятно было снова оказаться на корабле! Почти полжизни потребовалось, чтобы понять: мой дом – море. На суше я везде чувствовал себя чужим. Но в море, посреди бескрайней синевы, когда между тобой и бледной глубиной нет ничего, кроме нескольких гнилых досок, все мы одинаково чувствовали себя чужаками. И это так – ведь море так же чуждо человеку, как человек – морю. У нас нет ничего общего с обитающими в глубокой тьме существами, в их доме мы нежеланные гости.

Куда бы я ни отправился, везде я был чужаком. Но именно это наделяет силой. Ты свободен от свинячьего дерьма, которое туманит людям взор, когда они смотрят на своего идола или флаг. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться применять эту силу.

Преимущество чужака.

Я искупался и оделся в чистое. Поел рыбы из дневного улова и насладился жинжей с товарищами в кают-компании. Я ощущал зарождающееся недовольство: мы покинули княжества Восточных островов ради богатой поживы, но так и не приблизились к ней.

– Я выпил бы любого старого вина, – сказал Антонио по прозвищу Две Аркебузы. – Мне просто хочется чего-нибудь местного для разнообразия. Как будто я в Крестесе, а не посреди синевы.

– Да и местная шлюшка будет не лишней. – Похотливый Чернобрюхий Балтазар схватился за пах. – Я слышал, когда в Лемносе какой-нибудь старик лежит на смертном одре, из монастырей в горах спускаются вдовы и напоследок как следует с ним наяривают. – Он ухмыльнулся. – И он уходит в загробную жизнь улыбаясь.

– А если у него не встанет? – спросил Малыш Дэви. – Он ведь больной старик.

– Уж они сделают так, чтоб встал, Дэви, – отозвался Бал. – Они молятся ангелам, чтобы те вернули к жизни его старый сморщенный член.

К несчастью для моей команды, знаменитые виноградники Лемноса поразила та же хворь, что и всю страну. Многие вдовы ушли в монастырь, потому что не хватало мужчин для повторного брака. Но монахини всерьез воспринимали свои клятвы (ну, почти всегда) и не следовали древним обычаям.

– Мы играем вдолгую, – напомнил я. – И в конце нас ожидает награда. Самая большая пожива за пятьдесят лет истории саргосской Компании Восточных островов. Мы все станем царями, вокруг будут течь реки из вина, а девственницы наполнять наши кубки.

– Это просто бальзам на душу, капитан! – сказал Красный Ион с другой стороны кают-компании.

Лабашец поднял деревянную кружку со сладкой алой жинжей.

Все тоже подняли кружки и провозгласили тост:

– За девственниц, наполняющих наши кубки!

После этого все разошлись по делам. С улыбкой на лице и слегка навеселе я спустился на нижнюю палубу, проведать пленника.

Я даже принес ему книгу – сокращенный вариант «Ангельской песни».

Я бросил книгу к его ногам. Хотя он все равно не мог дотянуться, потому что был закован в цепи.

– Принес тебе кое-что почитать, – сказал я.

Инквизитор Эстевао поднял голову. Старик почти ничего не видел опухшими глазами. Его запястья распухли еще сильнее, как и кончики пальцев, лишенные ногтей.

– Я рассказал тебе все, что знаю.

От него несло грязными подштанниками. Впрочем, ничего удивительного.

– Инквизиторов учат, как выдержать пытки, верно?

Естественно, ответ я уже знал.

– Твой голос… Он мне знаком.

Я встал перед ним и нагнулся. Он долго и сурово смотрел на меня, но так и не разглядел юношу, которого обучал.

Может, я стал неузнаваемым. Но Михей меня узнал. Хотя тоже не сразу.

– Куда вы отправляли тех, кого признали виновными? – спросил я.

– На смерть. Они все мертвы. В Крестесе не терпят колдунов.

Он учащенно дышал. Его язык посинел. Все ноги были в порезах и распухли, хотя мы их не трогали. Корабельные крысы никогда не побрезгуют угощением, пока пленник спит.

Но мое сочувствие было суше самого соленого берега.

– Ты лжешь, старик. Их не сжигали, не вешали и не расстреливали. Приходил корабль. Их сажали на корабль, и мы больше никогда о них не слышали. Куда же шел этот корабль?

– Корабль шел в открытое море. Там к их ногам привязывали камни, молились, чтобы Архангел простил их, и сбрасывали за борт.

– Лжец.

Мне хотелось показать ему свой глаз, который видит звезды. Очень хотелось. Но рожденные из бездны видения способны поджарить человеку мозг, как повар жарит яйца. А пока я не извлек из его разума правду, он нужен мне в целости.

Я вытащил член. Давненько уже не мочился. Я нацелился на сокращенный вариант «Ангельской песни» и не промахнулся.

– Да простит тебя Архангел, – пробормотал инквизитор.

Закончив, я пнул книгу. Она ударилась о стену, но не развалилась, как я рассчитывал.

– Да простят тебя те, кого ты замучил, – ответил я.

– Я делал все это во имя добра.

– Что ж это за добро такое?

– Колдовство вселяет страх. А страх порождает беспорядки. Анархию.

– Вокруг полно страха и анархии и без всякого колдовства.

– Вот именно. Зачем бросать в огонь хворост?

– Мы сами зажгли этот огонь.

– Мы? – Старый инквизитор внимательно посмотрел на меня. Из-за ссадин на лице он мог открыть лишь один глаз, да и то с трудом. – Ты тоже был инквизитором? Вот почему у тебя такой знакомый голос?

До чего ж горько было слышать эти слова. Я мог бы обвинить во всем его, но, в конце концов, я сам избрал Святую Инквизицию в той же степени, как она избрала меня. И мне нравилось быть инквизитором. Еще как.

А теперь я жаждал встать на колени, жаждал выплакаться перед теми, кого истязал во имя избавления от колдовства и ереси. У меня для них было только два слова: «Простите меня».

Но что есть прощение? По правде говоря, это горькое лекарство. Я просил Михея простить меня за то, что сделал с Мириам. За то, что запер ее в келье на девять месяцев, потому что посмела спать с кем-то, кроме меня. Но Михей не простил. Потому что простить – значит забыть, а забыть – значит лишить себя права на месть.

А месть слаще засахаренной вишни.

Я тоже насладился местью, пытая инквизитора Эстевао. Но моя цель не в возмездии, да и вырывание ногтей, похоже, не сработает, как и призывы к благоразумию. Однако я знал, как его расколоть.

– Приведите ее.

Дверь со скрипом открылась. И внутрь втолкнули его внучку. Она споткнулась о порог. Закованные в кандалы руки и ноги хрупкого создания были не толще палочки корицы.

Я схватил ее за ворот шерстяного платья и стукнул о переборку. Отскочив, девочка свернулась в углу и захныкала.

– Дедушка, – пролепетала она нежным испуганным голоском, – прошу тебя, не дай им меня мучить.

Выпученные глаза Эстевао стали похожи на спелые виноградины.

– Я не отправлю ее на дыбу и не четвертую, – засмеялся я. – Это слишком скучно. Мы, моряки, придумали развлечение получше. Могу поставить на кон кашанский рубин, что она продержится недели две, если подвесить ее вниз головой на носу. Правда, в море живут разные твари, никогда не знаешь, кому понравится ее запах.

– Ты соответствуешь репутации своей Компании, – сказал инквизитор. – Девочка неповинна в моих преступлениях.

– Так, значит, ты признаешь, что совершал преступления, – улыбнулся я, словно поймал жирного сибаса. – Знаешь, Компания торгует честно. Давай заключим сделку. Ты скажешь мне то, что я желаю узнать, а я отпущу ее, не наказав за твои грехи.

– Никсос. Мы отправляли виновных в колдовстве в Никсос.

Это меня удивило. Но, многое зная об этосианской церкви, я почуял тут правду. Никсос – это святая земля и благословенные воды Священного моря. А еще это дом главного епископа, обладающего почти такой же властью, как и патриарх.

Я свистнул. Двое моих подручных вытащили хнычущую внучку Эстевао за дверь.

– Куда именно в Никсос? – спросил я.

– К рыцарям-этосианам. Они держали пленников в цепях и под замком, подальше от нас, в глубоком подземелье.

– Под храмом?

– Да. Под храмом Гроба святого апостола Бента.

– Молодец. – Я взял «Ангельскую песнь», вонявшую моей мочой с легким ароматом жинжи. – Достаточно подержать ее несколько часов на солнце, и даже не догадаешься, что я на нее помочился.

– Моя внучка…

– Я не добился бы таких успехов, нарушая обещания, инквизитор.

А вот извращение обещаний было моим любимым способом самовыражения.

Я вышел в коридор и закрыл дверь. В дальнем конце стояла внучка Эстебао. Кандалы с ее рук и лодыжек со звоном упали на пол.

Я со смехом приблизился к ней. И потянулся к рогу на ее затылке.

– А про это ты забыла.

Зрачки ее глаз растворились, остались только белые сферы. Руки вывернулись под странными углами. Нос сполз с лица.

– Но он ведь не заметил? – сказала дэв, ее пронзительный голос был чем-то средним между голосом десятилетней девочки и пятисотлетнего демона.

– Позавчера Тревор несколько часов колошматил его по морде. Старик почти ничего не видит. Все решил твой нежный голосок: «Дедушка, прошу тебя, не дай им меня мучить».

– Я тренировалась.

Дэв приняла свою бесполую форму. Она напоминала пустой пергамент. У нее даже бровей не было.

– Ты ведь слышала его слова. – Всегда следует аккуратно формулировать приказы. Таурви не любила, когда ею командуют, а мне не нравилось, как она выражает свою неприязнь. – Десятки, а то и сотни колдунов томятся в подземелье на острове неподалеку отсюда. Тебе это интересно?

– С чего бы?

– С того, что колдунам могут понадобиться твои услуги.

– Ты что, считаешь меня служанкой?

– Каждый что-то продает.

Пусть эти существа и отказывались признавать очевидное, они в нас нуждались. А если твои способности могут пригодиться, на них есть и цена.

Все ценное всегда в дефиците. Если бы мы питались травой, мир превратился бы в пустыню. Если бы мы пили соленую воду, он стал бы суше пыли.

– Мы не такие, как вы, купец.

Таурви выгнула шею и улыбнулась.

Я не стал напирать. Я знал, что Таурви любит притворяться. Оборотням это нравится. Поэтому, предложив ей принять облик внучки Эстевао, я понимал, что Таурви это доставит удовольствие.

Но это значило, что я что-то ей должен. Таурви не продает, а дает взаймы. Ее услуги привели меня куда дальше, чем я смел мечтать. Но придет время, и она потребует плату.

Кстати, о долгах. Кое-кто ожидал меня в каюте.

В расшитой изумрудами парче и тюрбане из золотого шелка в кресле сидел Лаль Сет с бокалом роншарского розового вина в руке.

– Легок на помине. – Я устроился за письменным столом. – Мне нужен твой совет. Что подарить императору, когда я с ним увижусь?

– Он же твой император. Ты должен знать, чем ему угодить.

– Я плохо это умею. Вот почему я не пользуюсь успехом у женщин, по крайней мере у тех, кто не называет свою цену. Подарок должен затронуть душевные струны, верно?

– А еще он показывает возможности дарящего.

– Скажи, что бы ты подарил своему господину, шаху Бабуру?

Лаль усмехнулся, обнажив золотые и платиновые зубы:

– Десять тысяч юных рабынь со всех восьми уголков света. Тысячу верблюдов с грузом рубинов, сапфиров, алмазов и изумрудов. Двадцать тысяч боевых слонов, восемьдесят тысяч кашанских кобыл…

Я поднял руку:

– Вряд ли император Крестеса видел больше десяти рубинов за раз. Или десяти слонов, если уж на то пошло.

Лаль засмеялся:

– Последний посол Бабура приехал в Крестес с даром из семисот рубинов. Увы, слонов он не привез.

– Вы, кашанцы, разбрасываетесь рубинами направо и налево, как песком. Неужели ты не понимаешь, что так вы только понижаете их ценность?

– Думаешь, шаху Кашана не все равно, сколько будут стоить серьги, которые сделают на другом краю земли?

Это вряд ли, но лично меня бо́льшую часть жизни это заботило. Именно так я и сделал себя и совладельцев Компании богатыми. Когда-то совладельцы Компании Восточных островов не были богачами. Мои наниматели – не лорды, князья или экзархи, а кузнецы, кожевенники или плотники.

Но у скромных, работящих людей не бывает много лишнего серебра. Поэтому, чтобы купить долю в Компании, они обращаются к банкирам.

Половина Саргосы в долгу у банкиров вроде Лаля Сета, хотя он и выходец из Кашана. У меня нет таких денег, как у него. Даже все юнанские банкиры, вместе взятые, с ним не сравнятся. Вот почему я часто предлагал в обмен нечто нематериальное.

– Я подарю императору то, что он не купит и за тысячу кораблей с сокровищами.

Лаль поднял кудрявую бровь и глотнул розового вина.

– Такого не существует, друг мой. Все можно купить за серебро и золото. Вопрос лишь в цене.

– Но не в этом случае, – просиял я.

– Дай угадаю. Еще один пленник, которого ты пытаешь?

Я откинулся назад и поднял брови, признавая его правоту.

Лаль поставил бокал на стол.

– Что касается этого, я должен кое о чем тебе напомнить по-дружески. Мы здесь уже почти две луны, и только сейчас нам открыли дверь в Высокий замок императора.

– Первое плавание Компании Восточных островов заняло одиннадцать лет. Но принесло десять тысяч процентов прибыли.

– Мы не столь терпеливы, а это не просто плавание. Крестейцы – гордый народ. Они не готовы вот так продать свой флаг чужеземному головорезу.

– Ты же сам сказал, все имеет цену. А я скажу тебе вот что. Все имеет свой срок, и срок Священной империи подходит к концу. Люди подчинятся нам, потому что мы предложим им кое-что получше.

– У всего и впрямь свой срок. Ты прав, Васко деи Круз. Скоро наступит зима. Я никогда не видел снега, но мне сказали, что эта река замерзнет. И я готов поставить все свои дворцы в Роншаре на то, что многие люди тоже замерзнут. А если их не доконает холод, то доконают пустые животы. Ведь в этом году не хватало людей, чтобы сеять зерно и собирать урожай, – все были заняты в неудачных походах.

– К чему ты клонишь? – спросил я.

– Покупай дешево – продавай дорого. Сейчас самое время купить Священную империю Крестес, пока она стоит на коленях. Если будешь тратить время на то, чтобы разбойничать и по неизвестным мне причинам пытать священников, Крестес восстановит силы, как уже не раз случалось, и тогда будет слишком поздно. – Он сжал латианские молитвенные четки в кармане халата. – Позволь выразиться еще конкретнее. К концу зимы мне нужен свой порт в одном дне пути от Гипериона. А рядом с портом – крепость. А внутри крепости – три тысячи лучших аркебузиров. Пусть будет пять тысяч. А больше всего я хочу, чтобы император, патриарх и вся знать кормились с наших щедрых рук.

Я тоже всего этого хотел. Но это было лишь средство достижения цели. Это было служение. Нет, религия.

Этого я Лалю сказать не мог.

– А если у меня не получится?

– Тогда Дом Сетов найдет кого-нибудь другого, у кого получится.

Он не упомянул, что я в таком случае буду болтаться вверх тормашками на носу собственной «Морской горы», пока какая-нибудь морская тварь не откусит мне голову. И мою команду ждет не лучшая судьба. Думаете, завоеватели жестоки? Только потому, что вы никогда не встречались с банкирами.

– Банкиры из Дома Сетов получат прибыль со своих вложений, – любезно улыбнулся я. – И впервые в истории этой прибылью станет целая империя.

Точнее, ее зловонный труп.