Демонология Сангомара. Искра войны

Глава 7 Дитя в корзине

Офурт.

2152 год, конец зимы.

Это произошло, когда Берта в очередной раз затеяла спор с Вахроем, своим мужем. Вахрой до жути терпеть не мог эти дотошные бабские увещевания, как надо «делать правильно», но деться от них никуда не мог. Вокруг стоял густой лес и буйствовала метель. Был бы Вахрой у себя в деревне, он бы вышел в сени после начала воплей женушки или сделал вид, что спит, отвернувшись к стене. Да вот только ни сеней, ни лежанки больше нет – дом сгорел, и остались у них лишь телега с пожитками, которые успели вынести из огня, да пара старых мулов.

Вот бы поспать, подумал уставший Вахрой, а то, поди ж, ночь, но им до Малых Ясенек оставалось всего ничего, так что нужно потерпеть.

– Тяж укрепи, говорю! Глухой, что ли? – снова шипела Берта. – Телега вихляет!

– Ой, замолкни, баба…

И Вахрой втянул голову в многослойное тряпье и натянул шапку до бороды в надежде, что это поможет оградиться от злющей жены.

– А вот как сделаешь, так и замолкну! Говорила же маменька, что руки у тебя не из того места, Ямес-то, поди, и позабыл тебе их дать.

Из корзины в подводе раздался младенческий вопль, и Берта сразу привстала на тюках со скарбом и заботливо потянулась к плотно закутанному розовощекому мальчику. Она размотала на холоде свое тряпье от шеи и ниже и вздрогнула от того, как сильно принялся колоть мороз оголенную грудь. Затем свободной рукой нащупала тут же, в повозке, льняники и накинула их сверху, приложила к груди ребенка. Тот принялся чавкать.

– Вот, бестолочь, разбудил малютку. Тьфу на тебя!

– Ой, да прекрати уже, житья мне не даешь, исчадие окаянное. Мало бед у нас. Дом погорел. Скотина зажарилась заживо. Еще и тобой Ямес меня решил наказать.

Повозка снова вильнула, а порядком уставшие мулы негодующе заревели.

– Укрепи тяжи, сказала же! – зашикала злобно Берта и потянулась к палке, чтобы огреть муженька по его пустой голове. – Выпадем!

– Закрой рот! Корми дитя вон. Как доберемся до Малых Ясенек, так и сделаю. И не раньше!

«Тьфу ты, черти б ее побрали. Надо было брать замуж ее сестру, а не эту грымзу-бабу», – подумал про себя Вахрой.

Повозка тяжело волочилась по снегу и иногда проваливалась в него по борта. Весь Офурт был укрыт плотным, пуховым одеялом, а тракты замело так, что не разобрать было, где – дорога, а где – лес.

Шел четвертый день пути, чертов четвертый день, как Вахрой согласился после пожара перебраться с пожитками к своей тетке. Та когда-то пообещала оставить после смерти дом, если Вахрой присмотрит за старухой. А может быть, поди, и померла уже. И будет им дом, но без старухи – красота.

Небо довлело над землей и давило на черные леса белесой, плотной пеленой. И без того непролазный большак стремительно заметало.

Метель ненадолго улеглась, и двое селян уже было облегченно вздохнули, как вдруг посреди ночи над лесами разнесся вой. Настоящий волчий вой. Волки, после того, как вурдалачье племя слегка поредело из-за Бестии, подняли свои головы и размножились. Даже больше – стали иногда притеснять низших демонов.

Вахрой вздрогнул, Берта побледнела, а младенец продолжил счастливо сопеть и чавкать, теребя материнскую грудь. Вой повторился, уже ближе. Затем снова налетел злой и морозный ветер и поглотил голос стаи.

– О Ямес… – прошептал Вахрой. – За что?

Мулы испуганно закричали, а мужик поддал их лозиной по крупу, чтобы поторопить. Скрип. Колесо наехало на камень, скрытый под слоем снега, и соскользнуло с него. Передняя ось треснула, а мать с ребенком с воплями покатились с телеги в сугроб.

В испуге Берта подскочила и проверила орущего и недовольного ребенка – вроде ничего не повредил. Тогда она быстро уложила младенца в корзину и прижала ее к груди. Мужик же уже нервно ковырялся в повозке, двигал скудную глиняную утварь, пока не достал увесистую дубину.

– Вахрой! – испуганно вскрикнула Берта.

– Замолчи! – Вахрой сам трясся.

– Костер, костер разведи, Вахруша!

– Ветер слишком сильный. Умолкни, дура!

И Берта, растеряв всякий норов, замолчала, лишь прижалась с дитятей в руках к мужу. Вой раздался уже ближе, за соснами.

Из покрова ночи на тракт ступили волки: высокие, в васо ростом, с густой серо-бурой шерстью. Да вот только ребра их торчали палками, а худые животы подтянулись и прилипли к позвоночнику. Красно-желтые глаза зажигались то тут, то там.

– Вахрой… – застонала в рыданиях Берта.

Ребенок недовольно пошевелился, замотанный с головы до пят пеленками, и закричал от ворвавшегося в корзинку из-за наклона ветра, что остро кольнул его по пухлым щекам. Волки навострили уши и стали окружать поселян.

– Пошли вон, твари! Вон! – прокричал как можно смелее Вахрой и замахал в воздухе дубиной.

Они стояли рядом друг с другом, Берта и Вахрой, прижавшись к боку накренившейся телеги, и дрожали. Холодный ветер хлестал их по лицам, сорвал шапку с мужицкой головы, чего тот и не заметил.

Крупный, самый высокий и тощий из стаи, волк оскалился и прижал уши к голове. Стрелой он прыгнул на человека. Раздался хруст, и крепкий Вахрой успел скользнуть краем дубины по морде. Волк завизжал и отпрыгнул, кровь залила снег, но в руку мужику вцепился уже второй. Заскреб когтями по многослойному нищему тряпью. Зубы клацнули, пытаясь добраться до шеи. А там подоспел и третий. Другие кидались на ревущих мулов. Вахрой закричал так, как никогда не кричал раньше.

Берта не выдержала. Спрыгнув с другой стороны телеги, она побежала по тропе без оглядки, проваливаясь в снег, дальше. Все дальше и дальше. Прочь по тракту. Впрочем, тропу порядком замело, и где тракт, а где лес – тяжело было понять. Женщина прижимала к себе корзину с орущим младенцем, мороз щипал так и не укрытую грудь, а паршивые сапоги, доставшиеся от матери, глотнули пухлого снега.

Сзади разносились крики, мужа и мулов, вперемешку с волчьим рычанием. Но очень скоро все пропало, и лишь скрип уже замерзших ног в плохонькой обувке оповещал о том, что здесь кто-то есть. Берта не останавливалась. Волки сожрут мужа, двух мулов – ну чем не добыча? Отстанут же, поди.

Она бежала во тьме, отдаляясь от тракта с каждым шагом. Бежала, как ей казалось, долго. Но луна так и висела в небе, показавшись из-за грузных серых облаков лишь на мгновение, а лес все не кончался. «Где Ясеньки? Где большак?» – Берта рыдала, но боялась вернуться. Скрип от каждого шага казался невыносимо громким в ночи, а ребенок продолжал вопить. Среди сосен, в пелене метели, загорались желтые глазки киабу, которые следили за женщиной.