Искатель, 2002 №9

— Я никогда не видел ничего более совершенного! — Сказав эти слова, наш капитан умер.

Говорят, трупы умерших моряков выбрасывали в море. Мы выбрасываем мертвых в космос. Молитву перед выбросом читаю я — корабельный психолог. Я один из немногих, кто еще может это делать. Настоящих священников давно уже нет. На Земле они не нужны, а в космосе — опасны. Если что-то изменится, то не сегодня. Не сейчас.

Это не было самоубийством — клянусь людьми и нелюдьми, населявшими корабль, нашим погибшим кораблем и проклятой планетой, на которую мы опустились. Капитан был убит. Я свидетельствую об этом, вкладывая последний лист бумаги в свой дневник. Завтра на рассвете мы снова отправимся в лес… О, этот зловещий рассвет, зеленые сполохи молний на сизом небе… Есть всего три страха в жизни: первый — родиться, второй — жить, и третий — умереть. Глядя на этот рассвет, я испытываю все три страха сразу.

Мы были в рейсе уже несколько лет. Я знал капитана, как самого себя, и не очень удивился, когда он пришел ко мне исповедаться. У меня тоже были к нему вопросы. Прежде всего, я спросил, почему мы переменили курс.

— Я не желаю, чтобы меня выбросили в космос. Хочу быть похороненным в земле, — сказал он.

Рано или поздно, это желание испытывают все. И я ответил ему:

— Просите, и дастся вам.

Может быть, я что-то и перепутал. Какая разница? То, что я сказал, звучало, как молитва. Нам разрешают быть неточными во время исповеди — небольшая погрешность роли не играет. Я спросил, с чего он взял, что конец так близок, а капитан улыбнулся. В тот миг мне показалось, что мы близки к катастрофе. Он знал нечто, чего не знал я — а чего мог не знать я, корабельный психолог?

— В земле, — повторил он. — На родине.

В иллюминаторе росла бугристая серая опухоль — планета, на которую стремительно падал наш корабль. Спуск разрешил он — он один. Капитан повернул голову и слегка мотнул хвостиком черных волос, связанных на затылке золотою нитью — знаком капитанской власти.

«Я никогда не видел ничего более совершенного!» — произнес он. И через несколько часов после посадки умер.

Он был из людей. Не хочу показаться расистом, просто должен уточнить, что половина экипажа была набрана из людей. Это нужно для полноты отчета. Я ведь должен сообщить о тех, кто выжил. В данный момент на борту осталась половина команды — все нелюди, в том числе и я, корабельный психолог. Слово «клоны» давно уже запрещено. Я сам голосовал против его публичного употребления, в тот самый год, когда нам впервые было дано право голоса. Но в таком случае, почему люди решают, а мы только подчиняемся? Почему? «Перед Эволюцией все равны!» Я был неопытным юнцом, когда написал это на плакате и вышел с ним на улицу. Меня избили. Мне было так же больно, как было бы вам…

Говорят, что клоны, то есть нелюди, не могут смотреть людям в глаза. Так-то их и опознают — они отводят взгляд. Так вот, глядя вам в глаза, я говорю — это уже неправда. Сто лет, как неправда. Если вы хотите иметь способ, чтобы нас распознавать, ищите в другом месте. Когда умирал капитан, я видел все, что творилось в его глазах. Мне это не понравилось. Но я выдержал.

Нечего сказать — милая планетка! Вечный дождь, почва — сплошное болото… Удивляюсь, как это мы сели, могли бы и утонуть. Впрочем, штурман был из наших, так что… Он говорит, нам повезло опуститься на скалистый участок. Какие там скалы! Все, что я вижу на экране внешнего наблюдения — это болотистая низина. Далеко, на горизонте, виднеются какие-то заросли. Лес?

Животных не замечаем. Можно подумать, на планете вообще нет никаких форм жизни, кроме растительных. Это странно — ведь условия вполне приемлемые. Небо низкое, мглистое, в воздухе висит какая-то морось. Поразительно влажно, по сравнению с Землей.

Впервые в жизни видел дождь.

Не выходя из корабля, взяли пробы, произвели анализы внешней среды. Я бы сказал, что они удовлетворительны. С людьми куда хуже — капризничают еще больше, чем обычно. «Зонтик» — что это такое? Люди сказали, что я в качестве капитана нужен им, как рыбе — «зонтик». Рыбу я знаю — видел в зоопарке на Земле. Это было нечто — вся оранжевая… Говорят, осталась всего одна. Что такое «зонтик» — понятия не имею, наверняка, не осталось ни одного. Вымерли из-за глобальной засухи, как многие другие виды. Может быть, люди и сами не знают? Спрашивать стесняюсь. Это и есть расизм, карманный такой расизм. Клоны бывают застенчивы до такой степени, что часто себе вредят. Боятся показаться неполноценными… На выпады не отвечаю. Мне нечего стесняться, ведь я склони-рован с капитана. Устав гласит: в случае смерти капитана его место занимает корабельный психолог.

Никому не разрешаю выходить. Корабль стоит твердо, но у меня на душе тревожно. Я помню, как обсуждалось — есть у нас душа, или нет? Сейчас даже смешно об этом вспоминать. Она есть — я чувствую, как она болит. Как ушибленное место… Мне не по себе.

Двое людей просятся наружу. Отказал, не объясняя причин. Я и сам их не знаю. Не могу даже сослаться на неблагоприятные условия. Влажность здесь чересчур высока, но атмосфера по составу достаточно близка к земной. Большой процент метана, углеродных соединений, а вот кислорода маловато. Скафандр необязателен, достаточно маски. Все так… Но что-то меня останавливает. Люди этого не понимают.

Настоящий бунт среди людей! Оскорбления и угрозы. Что с ними случилось? Нас было поровну, поэтому мы сумели с ними справиться. Поскольку каждый из нас был склонирован с каждого из них, силы были равны, а мое присутствие определило перевес. Это все так неприятно… Люди лежат связанные, упрекают меня, что капитан до сих пор не похоронен в почве, согласно его желанию. Давно пора, но мне так не хотелось открывать корабль… Может, люди успокоятся, когда я на это решусь?

А у меня душа к этому не лежит. Смотрю на приборы и вижу — корабль не оседает. Вроде бы все в порядке. Зыбкая почва вполне выдерживает наш вес. Но вот у меня в душе что-то не выдерживает… Оседает.

Вышли наружу и похоронили капитана. Я прочел: «De ventre, clamavi, et exaudisti vocem meam, et projecisti me in profundum, in corde maris, et flumen circumdedit me…»[1]

He думал, что кто-то из людей знает латынь. Это уму непостижимо… После похорон один из них спросил, верю ли я в огонь, который горит вечно? Я ответил, что такого огня никогда не видел, но верю и буду верить, потому что вера не обсуждается. Он замолчал.

Пока я молился, могила капитана заметно просела. Боюсь, что завтра на этом месте будет яма, полная воды и тины. Так я и знал — почва слишком зыбкая, сырая. Стоит остановиться, и вскоре погружаешься в грязь по колено. Не земля, а сплошная трясина! Странно, что наш корабль до сих пор стоит твердо.

Сможем ли взлететь? Вот о чем я думал, когда мы вернулись на борт. Если мы и впрямь стоим на скале, то нам повезло и корабль не опрокинется при взлете. Думаю только о том, чтобы лечь на прежний курс.

Смерть капитана необъяснима. Я лично следил за посмертной диагностикой, и она не показала никаких аномалий, кроме внезапного разрастания внутренних органов. Новая форма рака? Последствия радиационного облучения? Но фон спокоен, даже на удивление спокоен для первобытной планеты. Еще больше меня настораживает то, что он предчувствовал свою смерть.

Наблюдаю за людьми, но никаких подозрительных симптомов не замечаю. Настроение у экипажа подавленное, но все здоровы. Вечером устроили общий совет. Удивительно, как резко разделились мнения! Нелюди выступили за то, чтобы улететь немедленно. Люди были против — их привлекала возможность исследовать лес, виднеющийся на горизонте. Я высказался в том плане, что это исследование совершенно бесплодно. Мы не разведчики, не геологи, а обычное транспортное судно.

Было еще нечто, чего я не решался сказать при всех. Этот лес вдали… Вот уже четыре дня я наблюдаю за ним и поражен тем, как быстро меняются его очертания. Там, где высилась роща, на другой день виднеются низкие заросли. И наоборот. Все меняется так быстро, что кажется миражом. До леса далеко, но судя по всему, самые большие деревья в нем огромны, намного выше корабля. Куда же они исчезают на другой день?

Своими глазами видел, как рухнуло одно такое дерево. Приборы дали лишь приблизительные его очертания, но я все равно разглядел, как согнулся ствол и крона упала в заросли. Как будто дерево мгновенно сгнило. Не нравится мне этот лес…

Исчезла половина команды! Все — люди!

Они ничего с собой не взяли — ни кислородных масок, ни снаряжения, ни оружия. Проставили никаких записок, ничего — взяли да ушли!

Приняв все меры предосторожности, я вышел наружу с небольшим отрядом. Двое клонов остались на борту. Велел держаться начеку и готовить корабль ко взлету. Эта сырая молчаливая планета меня пугает.

Могила капитана уже превратилась в небольшой пруд. Мы прошли по берегу, вглядываясь в свои отражения, и мне вдруг показалось, что в глубине что-то движется. Я замер и взял оружие наизготовку. Ничего — это перемещались донные слои ила.

Следы беглецов тоже наполнились водой. Их ноги выдавили в болотистой почве глубокие ямки, и, следуя за ними, я понял, куда пошли люди. В лес!

Мы все еще их не догнали. Невероятно — что они едят, что пьют? Неужто эту омерзительную мутную воду? Без кислородных масок они и дышат-то с трудом. Я пробовал снять маску — нет, сразу закружилась голова. Наполненные водой ямки по-прежнему ведут к лесу. Он стал ближе и кажется выше. На моих глазах рухнула целая роща, и на ее месте тут же начала расти новая.

Теперь я вижу лес невооруженным взглядом. На Земле деревьев давно уже нет, но я знаю их по энциклопедии. Не помню, чтобы они были такой формы. Один из наших высказал предположение, что на этой планете те же самые условия, какие были некогда на Земле — миллионы лет назад. Все может быть. Кажется, я заметил вдали действующий вулкан. В воздухе висит теплый туман, оседающий на коже крупными каплями. Почва прогибается под ногами, а когда мы улеглись на привал, мне в горло хлынула вода, выдавленная из земли моим телом. Пришлось расстелить кусок водонепроницаемой ткани — по крайней мере, не утонем.

Лес стал заметно ближе. Что-то с ним не так. Расчесываю тело, искусанное незаметной мошкарой. Значит, жизнь здесь все-таки есть.

Этот лес! Этот лес! Теперь я вижу его совсем ясно! Это не деревья — это грибы! Клянусь, что я видел грибы невероятных, гигантских размеров — метров пятьдесят в высоту. Растущие, гниющие, толстые, тонкие — всякие. То, что я принимал за стволы — это их ножки, а кроны мнимых деревьев — шляпки. Один гриб, за которым я следил, стремительно рос на моих глазах в течение нескольких часов, а потом переломился. Брызнул млечный сок.

Портативная энциклопедия дала мне кое-какие сведения о грибах — о тех грибах, что некогда росли на Земле. Их нет уже столько веков, что сведения давно не освежались.

Их ели! С ума можно сойти!

Итак, грибы — это не растения и не животные, а нечто иное. Они росли намного быстрее, чем любой другой организм на Земле. Любили влажность и небольшое количество света. Были калорийны и плохо переваривались. Делились на съедобные, несъедобные, условно-съедобные и ядовитые. Съедобные грибы могли стать ядовитыми, и наоборот — ядовитые можно было приготовить таким способом, что они становились съедобными. Их называли «лесным мясом».

Грибы делились на высшие и низшие. Высшие грибы, собственно, собирали и ели. Низшие с трудом можно было разглядеть в микроскоп. К тому времени, когда грибы стали исчезать, их насчитывалось более ста тысяч видов. Новые виды и формы появлялись каждый год. Этот лес уж точно состоит из высших грибов — во всех смыслах этого слова.

Основная масса грибов скрывалась под почвой и была во много раз крупнее плодовых тел на поверхности. Эта масса называлась грибницей или мицелием. И грибница, и сами грибы состояли из однородного вещества — тонких нитей, так называемых, гифов. То была сеть, состоящая из белка, жиров (!), минералов и микроэлементов.

Так растения то были или животные? Грибница существовала глубоко под землей, обладала свойством перерождаться самым невероятным образом, менять место обитания и свои качества. Тончайшие нити гифов могли проникать в мельчайшие пустоты, что позволяло грибам внедряться в растения и в животных в любом месте, где поверхностные ткани были повреждены (раны, порезы). Многие деревья сплошь порастали грибами. Паразитами их назвать было нельзя. Они брали что-то, но что-то давали взамен. Гриб поставлял своему растению-хозяину воду с минеральными веществами (из почвы, по нитям гифов, как по трубопроводу). От хозяина он получал готовые органические вещества, которые не мог синтезировать сам. Определенные виды грибов предпочитали определенные виды деревьев. Доказано, что гриб, который собирались срезать, слегка пригибался, прячась под листву. Правда, невооруженным глазом этого разглядеть было нельзя.

То есть, они были разумны?

Мы остановились на границе леса. Все вымотаны и одновременно возбуждены. Я запретил отряду туда идти. Поспим, сколько удастся, а утром посмотрим…

Ужасные сны…

Смотрел в энциклопедии — это называется «кошмары». Никогда в жизни мне не снились сны. Капитан рассказывал, какими они бывают, но не испытав этого, нельзя понять… Ты живешь, и вместе с тем, не живешь. Однако, та жизнь, что происходит во сне, вполне реальна.

Клоны снов не видят. Наверное, именно поэтому многие из нас склонны к мистике и интересуются историей религий. Нужна же какая-то замена… В душе бывают полости, пустоты, которые должны чем-то заполняться. Так любая рана должна в конце концов затянуться… Видел в энциклопедии картинку — дерево «береза» всё в грибах. Возможно, для «березы» снами или религией были эти самые грибы, которыми она залечивала свои раны и заполняла гниющие пустоты.

Заметил, что стал намного чаще употреблять слово «клоны». Это я-то! Но здесь, далеко от Земли, оно уже не кажется оскорбительным. Все условно.

Проснувшись, вспоминал, как стоял с плакатом перед зданием суда. И как меня избили… Тогда я выкрикивал лозунг: «Перед Эволюцией все равны!» И все-таки они били меня… Люди. Вы.

Разве мне нужно было избирательное право? Я далек от политики. Мы получили право входить в кафе для людей… Ах, Господи, за это ли мы боролись!

Тот мальчик, который держал в руках плакат, хотел сказать вам только одно. Он, как и вы, родился не по своей воле. И не его вина, что он появился на свет — в этом теле… А главное, с этой душой.

Мы ведь не обсуждали тела… Я был согласен с тем, что тело мне отдал капитан. Так отец отдает тело сыну. Но душа! Послушайте! Неужели она была той же самой, что у него?

Может быть, я сильно ошибался, когда тряс плакатом перед зданием суда. В ту пору мне не снились сны, и я считал себя обделенным. Если бы я знал, что это такое!.. Я думал, что люди сложнее нас, любое повторение — несовершенно, и потому чувствовал свое унижение и боролся за равные права. Сейчас я понимаю, что был неправ. Каждому свое! Тот, кто выступает против расизма, сам в душе расист — просто потому, что понимает, что это такое. Свободный человек не ведает ни страха, ни унижения, как бы его не пугали и не унижали. Свобода — внутри тебя, а плакаты и марши протестов тут не при чем.

Я встал на колени и помолился:

«Non timebo milia populi circumdantis me. Exsurge, Domine, salvum me fac, Deus, quoniam intraverunt aquae usque ad animan meam. Infixus sum in limo profundi, et non est substantia»[2].

Мне снилось нечто вне разума, нечто вне меня. Я был на Земле — и вместе с тем, это была не та иссохшая морщинистая Земля, с которой мы взлетели.

То была младенчески влажная, зыбкая Земля. Зародыш Земли, край папоротников и хрупких креветок, ломающих себе хребет при каждом изгибе хвоста. На горизонте извергался вулкан, и вода с шипением принимала в себя раскаленную лаву. Это было похоже на бесконечные родовые схватки — огонь пожирал воду, вода исторгала пар, пар становился дождем, дождь гасил огонь…

Мглистое небо обрушивало на землю дождь, а безбрежные болота извергали туман. Их воды встречались, смешивая земное с небесным. Здесь были вечные сумерки, и никаких континентов, никаких морей… Сплошная трясина, дождь и туман, и было так далеко до мальчиков с плакатами перед зданием суда… Но в каждом пузыре на поверхности болота, в каждой капле было все предрешено. И я, и синяки на том, что я зову душой, загадочная смерть капитана, наш корабль, бунт, и этот лес на горизонте…

Тучи прорезал багровый шар. Вода вскипела, и горячие волны плеснулись на болотистый берег. Нечто вонзилось в материнскую мглу болот, и осталось там, затаившись, как зародыш… А потом на Земле появились грибы. Сперва образовалось нечто вроде влажной щетины. Затем на ней появились черные точки — шляпки, глаза? День пришел, и день ушел, и они стали выше папоротников и разумней креветок.

И я прожил во сне миллионы лет. Я видел первых чешуйчатых тварей, населивших Землю, и почву, которая уже не прогибалась под тяжестью их медленных шагов. Я слышал тяжелый запах гниющих болот, и под моей ногой хрустела и ломалась засохшая тина. И воздух становился все суше, а солнце — ярче, дождь шел уже через день, а не каждую минуту… Наконец, я увидел, что деревья стали похожи на те, что были в моей энциклопедии, на самых первых страницах. А еще миллионы лет спустя я столкнулся с призраком человека — горбатым, злым и заросшим рыжими волосами. А вот грибы…

Они стали меньше раз в пять. И если те особи, что вышли из корабля в первые минуты после падения, были сильней и разумней всех видов жизни на Земле, то эти были воистину жалки. Они все еще разглядывали странный, новый мир своими матовыми разноцветными зрачками. Так же вытягивали шеи, стараясь увидеть побольше, так же прятали головы, когда их хотели съесть…

В ту пору их как раз и стали есть. И чешуйчатые твари, и волосатые призраки людей — все хотели добыть это покорное, вкусное мясо, не способное ни ударить, ни укусить в ответ… Хотя, скажу я вам, что в ту пору ели все и ели всех. Если не ел ты — ели тебя.

Грибы пытались защищаться. Многие стали ядовитыми. Некоторые — несъедобными. Они меняли внешность быстро, чтобы охотники не могли их распознать, но это мало помогало. Тогда они стали уменьшаться и вскоре, чтобы найти их в зарослях травы и папоротников, приходилось низко нагибаться.

Чешуйчатые твари вымерли, а грибы выжили. Мир менялся так стремительно, что у меня кружилась голова. Появлялись и пропадали континенты, разверзались пропасти и поднимались горные хребты — а они жили, исподволь разглядывая мир, окончательно спрятав тело под землей и выслав наружу разведчиков, — свои глаза.

Они были инородцами в этом изменчивом, коварном мире. Но сумели сохранить себя, приспособиться, переждать, притвориться своими. У них была цель — когда-нибудь вернуться на свою планету, на родину. Не знаю, что случилось с их кораблем, но починить его они не смогли, построить новый — тоже. Им оставалось только ждать попутки…

Утро мглистое, очень темное. Снимаясь с места, обнаружили под водонепроницаемой тканью, покрывавшей нашу стоянку, несколько грибов. Они выросли за ночь — вечером их тут не было. Не потому ли я видел такие сны?

Конечно, ничего никому не рассказал.

Угрожая отряду оружием, заставил всех вернуться на опушку леса. Людей нам не найти, это уже ясно. Клоны рвались на поиски, и мне с трудом удалось их образумить. Их рвение понятно — ведь каждый из пропавших был одновременно их братом и отцом… Единственной семьей, которая у них есть. Я сам со смертью капитана осиротел.

Лес ужасен. Он живой, он… Не могу об этом говорить. Помню одно… Один из серых стволов зашевелился у меня на глазах, на нем вспухли странные бугры… И мне почудилось, что я различаю под плотной белковой тканью очертания человеческого тела…

Они их съели! Вы понимаете?! Заманили к себе и съели! Я на пределе. Гоню отряд прочь от леса. Нужно пройти как можно больше, одна мысль о том, что будем спать вблизи от грибов-людоедов — невыносима. Поздно ночью, укладываясь на привал, пытался заставить всех читать общую молитву. Выбрал самую подходящую… Никто не присоединился. Я читал один: «Omnes qurqites tiu et fiuctus tiu super me transierunt…»[3]

Показалось, что слышу грязную ругань в ответ на молитву. Не хочу в это верить.

Господи, спаси меня!

Это уже не сон, это иное. Теперь я знаю все, но как это принять? Чем виноват я, чем провинился капитан, мой друг, брат, отец, точной копией которого я являюсь? Сам дьявол надоумил его переменить курс и опустить корабль на эту планету! Имя этому дьяволу — грибы!

Нас поймали, как ловят попутную машину, чтобы добраться до этой планеты. Как, спросите вы? Грибов давно уже нет. Ни сушеных, ни соленых — никаких! Ни один из них не проникал на корабль. И все же они были на нем. В нас! В них, в людях! Они приказали капитану опуститься, и он послушался. Наверное, мы ближе всех прочих кораблей подошли к планете. Топлива как раз хватало… И они решили действовать.

На обратный путь топлива не хватит. Впервые подумал об этом и понял все. Это конец. Но я не имею права сдаваться, пока у меня на руках экипаж.

У нас ушло три дня, чтобы добраться до леса. Обратный путь будет дольше — мы слишком устали. Ставлю перед собой самые простые цели — вернуться на корабль и не дать возникнуть панике.

Ноги распухли, лицо горит от бесчисленных укусов невидимой мошкары. Или это не мошка? В лесу меня изжалили в кровь. Возможно, то были ядовитые споры.

Кружится голова, боюсь уснуть на ходу. За мной тащится измученный отряд. Утром выяснял — многим тоже приснились сны, но почти никто ничего не помнит.

А я помню… Грибы со мной говорили. Они рассказали мне все.

Потерпев катастрофу, грибы решили ждать удобного случая, чтобы вернуться на родину. Шансы были ничтожны. Оценив состояние планеты, на которую они попали, грибы поняли, что единственными кандидатами в попутчики из всех ее обитателей являются люди. И они стали за ними наблюдать. У них было всего одно преимущество перед людьми — грибы стремительно размножались. Жили они недолго — не больше трех недель. Зато рождались массово, и очень быстро росли.

Ждать пришлось долго, и временами казалось, что надежды на возвращение больше нет. Однако, люди мало-помалу стали оправдывать их ожидания. Появилась вероятность того, что начнется покорение космоса. Тогда и началось то, что они называют смешением.

Они вошли в организм каждого съевшего их человека на генном уровне. То был единственный способ вернуться на родину — пусть в чужом теле, под чужим именем. И если потомки человека, однажды евшего грибы, сами уже их не ели, то на генном уровне они все равно оставались едоками. Большая часть человечества была покорена.

Были у них и крупные неудачи. Часто случалось, что грибы подавляли человеческий организм и вызывали разрастание тканей, приводившее к смерти. Затем наступил период, когда массовое генное смешение породило вирус, вызвавший у людей отсутствие сопротивляемости болезням на иммунном уровне. Многие погибли… Но после люди сами нашли лекарство против вируса. Не зря же в них верили!

И вот наступила эра покорения большого космоса. К тому времени на иссохшей планете Земля не осталось ни единого гриба!

И в то же время, они остались. Уверен, что наш капитан в жизни не ел грибов. Но кто-то из его предков их ел. И ему этого было достаточно, чтобы направить корабль в нужном направлении, забыв о количестве топлива, о курсе, вообще обо всем.

Я вспомнил его слова. Он говорил, что никогда не видел ничего более совершенного…

Это говорил уже не он. И странное разрастание его внутренних органов тоже к нему не относилось. То были уже грибы, почуявшие власть. Увидевшие родину.

Привал. Двое просятся обратно в лес. Пригрозил пристрелить.

Эти двое оказались людьми! Их клоны ушли с человеческим отрядом и пропали в лесу! Признались в этом сами и поклялись страшной клятвой. Говорят, что непременно должны попасть в лес. Отвел их в сторону и поведал о том, что наблюдал под поверхностью одного гриба. Они похожи на одержимых — ничего не хотят знать.

У меня был выбор — убить их в назидание прочим или отпустить? Я причастил их и отпустил. Оставшиеся подавлены. Мы смотрели вслед людям, бегом пустившимся к лесу, и молчали. Я снова скомандовал подъем.

Пошли быстрее, чем я рассчитывал. Достигли пределов видимости корабля. Надежд никаких, но на душе все же стало спокойней. Хоть что-то родное… Уложил всех спать.

Итак, это конец. Завтра мы поднимемся на борт, и что дальше? Можно взлететь, но до обитаемых зон мы с таким количеством топлива не доберемся. Или остаться тут?

Самая страшная мысль — что я, возможно, схожу с ума. Поверите ли? Ни единый клон до сих пор с ума не сходил. Клонируют только с лучших особей, а клоны лишены способностей к самостоятельному развитию. То есть, если твой оригинал не был безумен, то и ты с ума не сойдешь. Он-то может сойти с ума, а ты — никогда. Так что, в определенном смысле, мы куда совершеннее людей. Но тогда, как быть с теми двумя, что ушли в лес вместе с отрядом людей?

Не спал, потому что боялся снов. Подниму отряд и поведу его на корабль. Более дальние цели ставить боюсь. Что я скажу им, когда мы вернемся? Что Земли нам уже не видать?

Слишком вымотан. Главное — дойти, а там будь что будет.

Мне привиделось, что впереди маячит какой-то кустарник. Принял за мираж. Подойдя ближе, увидел, что мы добрались до озерца, покрывшего могилу капитана. Его берега поросли извилистыми рыжими грибами. Помню, что захохотал и упал на колени, повторяя: «Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать домой!»

Очнулся на борту, в лазарете. Стыдно и страшно. Вокруг сидела уцелевшая часть команды. По их глазам понял, что насчет топлива они уже осведомлены. Попытался сказать нечто ободряющее. Их взгляды меня остановили.

Подводим итоги. Климат планеты вполне пригоден для выживания. Оказалось, что на обратном пути из леса большая часть отряда сняла кислородные маски. Отделались легкой глухотой и головокружением — из-за избытка метана и углекислоты. Сейчас эти симптомы исчезают. Значит, кислородную установку можно отключить. Мы приспособимся.

Вода не вполне пригодна для питья, но думаю, что и с этим мы справимся. Построим простейшие фильтры… Консервированной и обезвоженной еды на борту достаточно. Я предложил постепенно вводить в рацион грибы. После адаптации сможем окончательно перейти на них. Резкий переход может кончиться фатально.

И все бы ничего, но эта планета… Выжить мы сумеем, но все равно останемся ее пленниками. Пришлось выслушать бредовое мнение, что часть отряда, ушедшего в лес, все еще жива. Жива-то она, может, и жива, но как? В ком? В чем? Возможно, грибы кормят их по гифам и позволяют дышать, что-то беря взамен. Что именно? Раньше грибы росли на деревьях. Теперь люди растут на грибах. Нет, я бы не согласился на такую жизнь!

Уже все хотят идти в лес. Рекомендую подождать, освоиться. Когда запасы продовольствия подойдут к критическому уровню, тогда…

Все силы направил на то, чтобы выжить. А зачем? Мне не под силу стать патриархом из Ветхого Завета. То были люди, не думавшие о себе. Для них важнее всего было племя. Они уводили народы в пустыни, в другие земли, проповедовали, меняли религии… А я — кто я такой? Лишь чей-то клон, заучивший пару страниц мертвых молитв на мертвом языке.

Но сейчас я должен стать патриархом. Быть может, я не самый достойный, и не готов к этому, и не хочу… Я думал, это благодать, а оказывается — проклятие.

Снов больше нет. А может, то были видения? Иногда во сне открывается путь, который невозможно увидеть наяву. Я дописываю последний лист и вкладываю его в свой дневник. Завтра на рассвете мы снова отправимся в лес.

Око за око, зуб за зуб. Если они смогли выжить, приспособиться и дождаться случая, то сможем и мы. Они ждали миллионы лет. И мы подождем — не ради себя, ради потомков.

Среди уцелевших есть три женщины. Думаю, этого достаточно.

Конечно, тот, кто вернется на Землю, уже не будет мной. Но разве я — это нечто неповторимое? Я сам являюсь только повторением, и в этом залог нашего успеха.

Нам придется к ним приспособиться, стать похожими. Стать необходимыми, хотя и малозаметными. Дождаться удобной минуты. На это уйдет не одна эпоха. Но я у них кое-чему научился.

Они думают, что добились своего?

Поживем — увидим.