Искатель, 2000 №4

НОВЫЕ ИМЕНА

Николай Казаков родился в 1964 году в г. Серпухов Московской области. Там же окончил военное училище, а позже и МГУ им. Ломоносова. Работает в редакции журнала «На боевом посту» МВД РФ. За последние три года в различных московских издательствах вышли пять его книг: «Самоубийство чужими руками», «Смерть приходит на рассвете», «Двойная загадка» и другие.

«Убийством в наше время никого не удивишь.

Убивают банкиров и финансовых воротил, владельцев игорных заведений и нефтяных королей, политиков и журналистов, бандитских авторитетов и телевизионных знаменитостей.

Если хотя бы раз в неделю средства массовой информации не сообщают об убийстве всероссийского масштаба, то у законопослушного обывателя мелькает радостная мысль — неужели с беспределом покончено? Неужели жизнь входит в нормальное русло? Неужели?..

Но нет. Вечером, потешив себя размышлениями о новой, спокойной и безопасной жизни, утром, включив телевизор или раскрыв свежую газету, снова окунаешься в пучину кровавых разборок.

И снова перестаешь удивляться.

Но убивают, и не только по-крупному.

Убивают мелких предпринимателей и рыночных торговцев, водителей-дальнобойщиков и постовых милиционеров, дачников и горожан, бомжей и граждан с постоянной пропиской.

Убивают мужчин и женщин, стариков и детей.

Убивают и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Убивают за миллион долларов и за мешок картошки. Убивают за дело и просто так.

Убивают, чтобы нагнать ужас на окружающих, и убивают, чтобы избавиться от разъедающего душу животного страха.

К убийствам привыкаешь, если можно привыкнуть к кровоточащей язве.

С убийствами смиряешься, если можно смириться с постоянным страхом за себя и своих близких.

И какими бы изощренными способами не совершались убийства, ими уже никого не удивишь.

И от этого становится жутко…»

Я откинулся в кресле и перечитал написанный текст. Для начала обзорной статьи по состоянию преступности в нашем регионе совсем не плохо.

Я работал в редакции газеты, и не так давно мне пришла идея создать отдел журналистских расследований. Такого еще в нашем городе не было. Конечно, отдел — это слишком громко сказано, потому как кроме меня в нем никто не работал. Пока я был один и, если быть до конца откровенным, никаких настоящих расследований еще не проводил. В основном я ограничивался получаемой официально и в частном порядке информацией от знакомых ребят из управления внутренних дел или из отдела по расследованию убийств, в котором работал Юра Дворецкий — мой однокурсник по военному училищу.

Ни внешне, ни внутренне Дворецкий был абсолютно не похож на канонический образ работника правоохранительных органов, хотя на своем счету уже имел немало раскрытых преступлений и задержаний опасных преступников.

Он был чуть выше, среднего роста, худощавым, с правильными чертами лица и выразительными глазами с длинными ресницами, которые придавали ему сходство с известным американским актером, фамилию которого я постоянно забывал. Глядя на него можно было предположить все что угодно, но только не то, что он сотрудник отдела с грозным названием.

В меру сил и возможностей мы с Дворецким старались помогать друг другу. Обширная, но четко дозированная, чтобы не помешать следствию, фактура Юриного отдела была для меня большим подспорьем. Со своей стороны я тоже подкидывал ему кое-какую информацию, часто бывающую полезной, которую получал из своих источников и ежедневного общения с самыми разнообразными людьми.

Такой вот, помимо давней дружбы, получился у нас с Дворецким своеобразный творческий тандем.

— Творишь? — безо всякого приветствия — это было в его стиле — спросил Дворецкий, после того как я поднял трубку телефона и сказал, что редакция вас слушает.

— Делаю вид.

— Есть информация — пальчики оближешь.

— И что мы там имеем?

— А имеем мы убийство Ирины Георгиевны Тополевой, заместителя генерального директора фирмы «Новый город». По всей видимости, работал снайпер, так что заказным попахивает. — И после небольшой паузы Дворецкий спросил: — Ты еще не в пути? Жду тебя в «Триумфе».

Коттеджный городок с дерзким, на мой взгляд, названием «Триумф» располагался в пяти километрах от города. От цивилизации его с одной стороны отгораживал лес, через который проходила новая асфальтированная дорога с тянущейся вдоль нее линией электропередачи, с другой — неширокая живописная река с пологим берегом и песчаным пляжем, за которой, насколько хватал глаз, простирались поля. «Триумфаторы» — в основном это были «новые русские» — и «старые зажиточные советские» могли позволить себе уединение.

Сам городок состоял из четырех рядов домов, стоящих в шахматном порядке — чтобы по возможности не закрывать вид на реку — на больших земельных участках, образующих две широкие улицы, тянущиеся вдоль реки.

Всего в городке было около пятидесяти симпатичных однотипных двухэтажных коттеджей, выложенных из приятного розовато-красного кирпича и окруженных коваными заборами со столбами из кирпича того же цвета. Для кого-то розовые мечты превратились в реальность…

— Ты пешком, что ли, шел?! — первое, что спросил у меня Дворецкий, когда я подъехал к коттеджу Тополевых и оставил машину у обочины на противоположной стороне улицы, сзади от «скорой помощи».

Особняк Тополевых располагался во втором ряду, фасадом к реке, и я сразу представил, какие замечательные дали открываются у них из окон, особенно со второго этажа.

Юра стоял в нескольких метрах от крыльца, рядом с которым лежал труп женщины. Чуть в стороне, около белого «Ниссана» одной из последних моделей, находились еще несколько человек. Двоих — Леонида Гладышева и Владимира Петренко сотрудников отдела по расследованию убийств — я знал. Они разговаривали с каким-то незнакомым мне высоким, крепким мужчиной лет тридцати пяти, как потом выяснилось — личным водителем Ирины Георгиевны. У водителя были длинные черные волосы, собранные сзади в аккуратную косичку, голубые глаза с беззаботно-высокомерным выражением, в которых не было даже намека на испуг, маленькая круглая золотая серьга в левом ухе и взгляд профессионального дамского угодника. Про себя я сразу окрестил его «Плейбой».

— Ну что тут у вас? — спросил я и кивнул на труп.

— Ник, ты прямо как начальник из министерства! «Что тут у вас?» — передразнил Дворецкий. — Сам, что ли, не видишь?! Имеем труп в количестве одной штуки.

— Да труп-то я вижу…

— A-а, тебя интересует, кто ее убил?

Не успел я обрадованно кивнуть и достать диктофон, как Дворецкий быстро заговорил:

— Убийца — мужчина двадцати пяти лет, рост — метр восемьдесят, вес — семьдесят два килограмма, глаза — голубые, волосы — темные вьющиеся, ездит на старом светлом «жигуленке» первой модели, работает в редакции городской газеты. — И он приставил указательный палец правой руки мне к животу. — Руки вверх, ты арестован!

Пока я делал на цифровую камеру снимки убитой женщины, общего вида коттеджа и всего поселка, успел придумать заголовок для статьи — «Заказное убийство или…». Я еще не знал, что может значить это «или», но решил, что так будет даже лучше. Пусть читатель сам додумывает и щекочет себе нервы неопределенностью.

Зато совсем определенно я представлял себе подзаголовок, набранный внизу маленькими буквами, — «Хозяйка шикарного особняка убита на пороге собственного дома»…

Из рассказа водителя, которого допрашивали ребята из отдела, а я стоял рядом и слушал, мне удалось выяснить очень важную для следствия и для себя информацию, а именно: он ровным счетом ничего не видел и ничего конкретного сказать не может. Или не хочет, как мне почему-то показалось.

Они подъехали к дому, заехали во двор (ворота у них открываются автоматически, так что из машины он не выходил), она (меня неприятно резануло, что во время всего допроса, он называл ее не по имени-отчеству и не по фамилии, а только так — она) сразу пошла к крыльцу, а он задержался, чтобы забрать сумки и пакеты из багажника. Никакого выстрела не слышал, а только увидел, что она упала, подумал, что споткнулась, сразу подбежал, чтобы помочь. И только тогда заметил у нее в голове отверстие от пули и растекающуюся лужу крови. Труп он не трогал, так как сразу понял, что никакая помощь ей уже не понадобится. Зашел в дом, вызвал милицию и ждал ее приезда на улице.

— Вы каждый день ее сюда привозите? — Дворецкий смотрел на водителя немного снизу вверх.

— Конечно, они же живут здесь.

— В одно и тоже время?

— Да нет, когда как получится. У нее рабочий день ненормированный.

— То есть во времени ваших приездов системы нет?

— Да нет, вроде. Разве что по пятницам… Она по этим дням работает только до обеда. Если нет срочных дел, конечно.

— И вы сразу едете сюда?

— По пути заезжаем в пару магазинов. Она покупает чего-то там на выходные. Для ребенка. Его привозят позже.

— А что, ребенок здесь не живет?

— В течение недели — нет.

— Где он живет, не знаете?

— Она говорила, где-то в городе, у матери отца. Ну, то есть у своей бабушки.

— А кто его сюда привозит?

— Муж… Ну, в смысле, отец.

— Понятненько, — протянул Дворецкий и окинул Плейбоя долгим взглядом с ног до головы. — А вы, значит, ее привозите и?..

— Что «и»? — как-то очень быстро переспросил водитель.

— Ну я не знаю, что «и»… Вам виднее, что вы делаете после того, как ее привозите!

— Мы ничего не делаем! — теперь уже очень быстро ответил он.

Дворецкий усмехнулся:

— Я не муж, мне можно говорить правду!

— Что вы имеете в виду?

— А вы?

— Я?.. Ничего…

— И я то же самое… Так, что же вы делаете после того, как привозите ее сюда по пятницам сразу после обеда?

— Уезжаю.

— Сразу?

— Да… То есть не совсем. — И пояснил: — К ним по пятницам приезжают в гости друзья, и я готовлю к их приезду баню. Но это же быстро — час, полтора и все. Уезжаю…

— Денис Александрович, а у вас оружие есть? — неожиданно спросил Гладышев.

— Да. — И он быстро распахнул левый борт своего длинного кашемирового пальто, сунул туда руку, но так и не успел ее вытащить обратно, потому что увидел три направленных на него пистолета.

— Спокойно! — ледяным голосом остановил его Дворецкий.

— Не надо резких движений!

— Ребят, вы чего?! — Вопрос повис в воздухе.

Вместо ответа Юра откинул борт его пальто, из наплечной кабуры вытащил пистолет, понюхал ствол и передал оружие Гладышеву, еле заметно отрицательно покачав головой.

— А какие у Ирины Георгиевны были отношения с мужем?

— Хорошие, наверное. Она мне про свои отношения к мужу ничего не говорила.

— Вы его хорошо знаете?

— С чего бы? Я же ее вожу, не его.

— И что муж за человек сказать не можете?

— Да черт его знает!? Мужик как мужик. В годах уже.

— Он что, намного ее старше?

— Ей и тридцати еще нет, а ему лет пятьдесят.

— А кем он работает?

— Преподает в каком-то институте.

Осмотр дома Тополевых ничего не дал. Он только подтвердил мнение Дворецкого о том, что некоторые живут подозрительно хорошо. Поэтому подозрительно плохо и кончают.

На стене холла на втором этаже Юра увидел фотографию — на фоне моря высокий худощавый мужчина в шортах и длинной незаправленной футболке держит на руках улыбающегося ребенка лет трех. Рядом, но как-то отстраненно, в обтягивающих джинсовых шортах и просторной рубашке, завязанной узлом на животе, стоит молодая красивая белокурая женщина и выдавливает из себя улыбку. Чувствуется, что фотографироваться ей не хочется. Мужчина не молод. Если не знать, что он отец, вполне можно принять за дедушку. Ребенок очень похож на отца. На мать — только светлыми волосиками.

Дворецкий спустился вниз, и в этот момент зазвонил телефон. Юра снял трубку:

— Слушаю вас!

— Это вы, Денис? — спросил приятный мужской голос, и не успел Дворецкий ничего ответить, как у него снова спросили: — Вы еще не уехали?

— Это не Денис.

— А кто это? — Голос заметно похолодел.

— Старший лейтенант Дворецкий. Отдел по расследованию убийств.

— Что вы делаете в моем доме? — Из холодного голос стал ледяным.

— Насколько я понял, вы — Тополев? — вместо ответа спросил Дворецкий.

— Да, я Тополев. А могу я узнать, что вас привело в мой дом?

— Ваша жена убита.

Тополев подъехал через полчаса на черной «Волге».

Это был невысокий, сутуловатый мужчина, несколько старше, чем выглядел на фотографии, одетый в светлый плащ, бежевый костюм и коричневые ботинки на толстой подошве. Вокруг шеи у него был повязан платок.

— Где она?

Они подошли к трупу, и Дворецкий откинул простыню, на которой в области головы в нескольких местах проступили маленькие красные пятнышки.

— Боже мой, Боже мой, Боже мой… — скороговоркой проговорил Тополев. — Иришка, Боже мой… — Потом как-то неопределенно махнул рукой и жестом пригласил Дворецкого в дом.

— С Иришей мы познакомились десять лет назад. Я — заведующий кафедрой высшей математики строительного института, доктор наук, профессор, сорокадвухлетний вдовец, и она — восемнадцатилетняя красотка. Все было как в кино — роман студентки с профессором, которым не перемывали косточки только ленивые. Потом свадьба, медовый месяц на берегу Черного моря. Несколько лет пролетело как сон. Ириша вся была в работе, сделала очень хорошую карьеру… — Тополев замолчал. — У нас началась жизнь, о которой многие не могут даже мечтать… Да… — Тополев опустил голову. — Не думал, что это случится так быстро.

— Простите?

— Ее бизнес. Насколько я знаю, в их фирме крутились очень большие деньги. А где большие деньги, там большой риск. А она, понимаете, очень резкая, легко возбудимая женщина. По большому счету, она очень плохо умеет контактировать с людьми. Она даже не смогла найти контакт с моей матерью. Когда родился Игорек, Ириша очень мало с ним сидела. Работа… — Он развел руками. — Мы хотели нанять няню, но мама сказала, что будет ухаживать за внуком сама. А на выходные мы забирали его сюда. Так что вот… Голова-то на плечах у нее есть, причем голова очень светлая, иначе она не сделала бы такой карьеры. Но вот с людьми… Она очень дерзкая, за словом в карман не полезет, говорит все что думает, а это мало кому может понравиться… Я ее неоднократно предупреждал, что стоило бы изменить свое отношение к окружающим. Но разве женщины прислушиваются к советам?! Тем более, когда эти советы идут от их близких… Она мне несколько раз рассказывала о конфликтах то с поставщиками, то с заказчиками…

— Кого-то конкретно вы можете назвать?

— Вы знаете, какие-то фирмы и фамилии звучали. Но я очень от этого далек. Мне незачем это было запоминать. Так, принимал к сведению… Предупреждал, правда, постоянно, что не стоит лезть на рожон. Но… — Тополев обреченно развел руками. — Может, вам стоило бы съездить к ней на работу, там поговорить?.. — И спохватился: — Господи, о чем это я?! А то вы без меня не знаете, что делать…

— С одним человеком из ее фирмы мы уже разговаривали. Но он… — как бы между прочим начал Дворецкий, не предполагая, какую бурную реакцию вызовут его слова.

Тополев быстро перебил:

— Вы имеете в виду ее водителя? Если вас интересует мое мнение — это достаточно мерзкий тип… Вы не подумайте, я говорю не как муж, которому этот, с вашего позволения, кобель наставил рога. Хотя это совсем неприятно, но сложно ждать чего-нибудь другого, когда муж почти на двадцать пять лет старше жены. От природы не уйдешь. Я подозревал, что Ириша не всегда была мне верна. Но, знаете, я старался… Нет, не то чтобы закрывать на все глаза, на это очень сложно закрыть глаза, я постарался войти в ее положение. Я же ученый, к тому же занимаюсь очень точными науками и знаю, что все в природе находится в равновесии, вернее, стремится к равновесию. У меня до встречи с Иришей было очень много женщин… — Тополев тяжело вздохнул и закурил. — И я как-то, это было года два или три назад, для себя решил — я, будучи молодым, мог себе это все позволить, почему же она не может?! Чем она хуже меня?! И, знаете, я успокоился. Главное, что я ее люблю, что она рядом со мной, что у нас есть ребенок, мы его любим… Да и, в конце-то концов, я уже не в том возрасте, чтобы разводиться и пытаться заводить новую семью. Кому и зачем это нужно?! — И неожиданно закончил: — А иногда я ловил себя на мысли, что отношусь к Ирише как к дочери… Это глупо, наверное… — У него навернулись слезы. — Простите. Я сейчас. Да-а-а. Э-хе-хех. Иришка, Иришка… Изи-ните…

Он вытер глаза, заново прикурил потухшую сигарету, глубоко затянулся, закашлялся и вдавил сигарету в пепельницу.

— Не обращайте на меня внимания… Спрашивайте все, что считаете нужным… Я понимаю, как вам важно знать все подробности.

— Значит, вы знали, что у вашей жены с водителем был роман?

— Не знаю, роман это был или пошленькая пьеска, но то, что они спали, — это факт… Ей очень понравилась моя идея возобновить старую традицию и устраивать по пятницам банные дни. Она практически уцепилась за нее. И только потом я понял, зачем ей это было нужно. Чтобы иметь возможность приезжать домой пораньше, якобы для подготовки бани. Это называлось — идти мне навстречу… В эти дни приезжали мои старые друзья.

— А вы давно заметили, что отношения между вашей женой и водителем перешли границы служебных?

— Да практически сразу, как только он стал ее возить. Вы же видели, что это за жеребец. От него сложно ожидать чего-нибудь другого, как ни совращения чужих жен… Да и у Иришки глаза снова засверкали…

— Снова?

— Я ее очень хорошо изучил. Столько лет прожили вместе. И как у нее завязывался новый роман, так в глазах появлялся специфический блеск удовлетворенной плоти. Женщины — они же самки. И никуда нам от этого не деться.

Эксперт-криминалист Предвечный ждал Дворецкого и Гладышева у ворот.

— Есть что-нибудь? — сразу спросил у него Юра.

— Ничего конкретного. В тот дом, — Предвечный показал рукой на недостроенный особняк, расположенный через два дома левее тополевского, — я даже не смог попасть. На входе железная дверь, на окнах — решетки. Я осмотрел замки — не похоже, что их вскрывали… С тем картина не намного интересней, — он махнул в сторону дома, расположенного правее. — Там тоже, правда, запертая железная дверь, но решетки только на окнах первого этажа. А рядом валяется металлическая лестница. Ее высоты как раз хватает до окон второго. Я залез. Из окон, что выходят на улицу, обзор великолепный. Двор Тополевых как на ладони. Стреляй — не хочу. — Предвечный поправил очки. — Но есть одно «но».

— Какое?

— Никаких следов…

— Он или импотент, или имеет отношение к убийству. — Дворецкий захлопнул дверцу и завел машину.

— Думаешь, третье исключено? — улыбнулся Гладышев.

— Первый раз вижу мужика, который так спокойно рассуждает о романах своей жены. «В глазах появлялся специфический блеск удовлетворенной плоти». Надо будет запомнить…

— Ага, запомни, и в зеркало на себя посматривай после удовлетворения плоти. — Гладышев приоткрыл окно.

— Крайней, — добавил Петренко с заднего сиденья.

— Ну, блин, умны… — Дворецкий резко вырулил на дорогу.

Что конкретно Дворецкий и Гладышев хотели выяснить в институте, где преподавал Тополев, они сами до конца отчетливо не представляли. Поговорить с руководством института и сотрудниками кафедры, что Тополев за человек? Не мешало бы. Проверить его алиби, что в момент убийства он находился на рабочем месте? Пожалуй, и это тоже.

Хотя Гладышев очень скептически относился к версии Дворецкого, что Тополев имеет какое-то отношение к убийству своей жены. А даже если и имеет, то маловероятно, что сам решился на преступление. Проще нанять профессионала. Хотя, чтобы нанять профессионала, нужно иметь выход на бандитские структуры. Не дашь же объявление в газете: «Требуется киллер. Оплата по договоренности»?! Но, насколько было известно, свое доброе имя Тополев не омрачил знакомством с криминальным миром. По крайней мере в отделе об этом никто ничего не знал.

Впрочем, если это на самом деле так, то найти реального убийцу — очень сложно. Если Тополев пошел на этот шаг, то исполнителя он мог бы заказать и из другого региона. Приехал, сделал дело и ищи ветра в поле…

Формальных оснований для сведения счетов с собственной женой у Тополева было предостаточно — одни постоянные измены чего стоят. Только за это многие мужья отправляли своих неверных жен на встречу с предками. А здесь еще плюс деньги. Немалые. Они полностью переходили к Тополеву. Других близких родственников у Ирины Георгиевны не было. Плюс недвижимость. Плюс машина. Плюс…

Да что там говорить — много плюсов. Мешал только один минус — Тополев любил свою жену. Это стало понятно из разговоров с ним и с его матерью. Старушка была очень откровенной.

Хотя, от любви до ненависти — один шаг. Так неужели Тополев его сделал?..

Была суббота, и на кафедре Дворецкий и Гладышев застали только секретаршу Тополева.

Услышав по какому делу они пришли, девушка всплеснула руками:

— Значит, та Тополева, которую убили, — жена нашего Кирилла Анатольевича? — (Дворецкий кивнул.) — Какой кошмар! Ужас просто! А я-то думала вчера, что же он такой смурной ходит. А сам ничего и не сказал…

— Постойте, вы сказали — вчера? — переспросил Дворецкий.

— Ну да. Он приехал сам не свой. У него второй парой лекция была, он даже немного на нее опоздал, хотя раньше такого за ним никогда не наблюдалось.

— А вы об убийстве его жены когда узнали?

— Как когда? Сегодня. — Девушка начала перебирать стопку газет и журналов, лежащую на столе. — Часов в одиннадцать я получила на вахте кафедральную прессу. — Она нашла нужную газету, развернула ее и пробежала текст глазами.

— Вот, смотрите — «Заказное убийство или… Хозяйка шикарного особняка убита на пороге собственного дома»… Это название такое… А дальше — «Вчера, около трех часов дня Ирина Георгиевна Тополева, заместитель генерального директора фирмы «Новый город» была убита»… — Неожиданно девушка прекратила читать, отложила газету и посмотрела на Дворецкого. — То есть как это — вчера? Получается, в пятницу? Вчера же у нас пятница была?

— Да, вчера у нас была пятница. И вы сказали, что вчера Тополев ходил сам не свой. Так? — (Девушка кивнула.) — Уточните, пожалуйста, во сколько он приехал.

— Вторая пара начинается без десяти одиннадцать. Он в это время и подъехал. Я еще сразу заметила — какой-то Кирилл Анатольевич не такой. Думаю, может приболел?.. Подождите, но ведь это еще до убийства было?! Так ведь?

— Конечно. Вы же сами нам прочитали — вчера, около трех часов дня. В одиннадцать утра еще нельзя же знать, что произойдет в три часа дня?! А после что было?

— После?.. Подождите, у меня сумбур какой-то в голове… После… В двенадцать двадцать лекция закончилась, он пришел, закрылся в кабинете, даже кофе не стал пить, хотя обычно всегда после занятий просит меня приготовить чашечку… Около часа он вышел, я как раз собиралась на обед, и сказал, что после обеда я могу на работу не приходить…

— А он не объяснил почему?

— А ему и не надо ничего объяснять. У нас так принято. Если нет никаких срочных дел, то в четверг и пятницу я работаю до обеда. Я же каждую субботу здесь. Поэтому в эти дни у меня отгулы.

— Понятненько, — протянул Дворецкий. — Значит, вчера после обеда вас здесь не было. Жалко, жалко…

— В том-то и дело, что была!

— Но вы же сказали…

— Да, Кирилл Анатольевич меня отпустил. Но буквально сразу прибежал его зам и слезно попросил срочно набрать ему на компьютере статью. Пришлось пойти начальству навстречу. Сходила я на обед и села набирать.

— Вы пришли, Тополева уже не было?

— Нет. Дверь в его кабинет была уже закрыта. Я хотела ему сказать, что до вечера буду на месте.

— Во сколько вы вернулись с обеда?

— Где-то в начале третьего.

Гладышев пожал плечами:

— Но Тополев сам, наверное, в это время был на обеде. Разве не так?

— В том-то и дело, что он на обед никогда не ходит. Выпивает парочку чашек кофе с бутербродами. И все.

— И Тополев больше вчера не появлялся?

— Нет, почему же. Часа, наверное, в четыре, может, чуть пораньше, а может, и чуть попозже, я в тот момент на часы не посмотрела, он приехал и удивился, что я работаю. Я ему начала объяснять про срочный заказ, но, по-моему, он меня даже и не слушал, а сразу ушел в кабинет. Он опять был весь не в себе… — И девушка испуганно посмотрела на Гладышева. — А ведь примерно в это время убили его жену…

Дворецкий и Гладышев были крайне удивлены, когда, открыв дверь кабинета с табличкой «Фирма «Новый город». Начальник отдела Кутикова Таисия Вилоровна», увидели эффектную брюнетку в черных кожаных брюках, черной кожаной жилетке, из-под которой виднелась незаправленная просторная белая футболка, и в туфлях на высоком каблуке. Она стояла около приоткрытого окна с длинной тонкой сигаретой, зажатой между пальцами, украшенными множеством серебряных колец и перстней.

Услышав, зачем они пришли, Кутикова протянула:

— От меня, ребята, толку мало. Тем более о покойниках или ничего, или только хорошее.

— А есть что-то и плохое? — быстро спросил Дворецкий.

— А разве есть такие люди, о которых можно говорить только хорошее?.. Хотя вам виднее. Но мне такие почему-то не встречались. — И задумчиво добавила: — А жаль…

— Давайте все-таки попробуем.

— Как скажете…

— Насколько мы поняли, Ирина Георгиевна была вашей подчиненной, а потом стала начальником.

— Это жизнь…

— Хотя на эту должность планировались вы.

— В жизни бывают огорчения…

— А сейчас, скорее всего, вы все-таки займете эту должность.

— Жизнь покажет…

— Вы так спокойно к этому относитесь?

— А вы считаете, что я раньше должна была рвать от досады на себе волосы, а теперь скакать от счастья?

— А разве вам не было обидно?

— Допустим, было. И что? Или вы считаете, что я нашла киллера и заказала Тополеву, чтобы устранить соперницу? — Она глубоко затянулась и выпустила дым из ноздрей. — Тогда мне надо было это сделать гораздо раньше.

Дворецкий и Гладышев недоуменно переглянулись.

— Эх, ребята, не хотелось мне копаться в грязном белье, но, чувствую, без этого не обойтись. А то, чего доброго, на самом деле подумаете, что я приложила к этому руку. — Кутикова прошлась по кабинету. — Я вам сейчас многое наговорю, что-то покажется вам сумбурным, что-то непонятным… Вы спрашивайте, я отвечу. Хотя это, конечно, мое личное дело, и я бы могла ничего никому не говорить, но… — Она грустно улыбнулась. — Отдам последний долг. Хотя вряд ли это поможет вам найти убийцу…

Она взяла с подоконника пепельницу и поставила ее на журнальный столик.

— Ирка была… Это я вам как женщина о женщине скажу, прости меня, Господи, взбалмошной, циничной, наглой, резкой, беспринципной, упертой… Дурой она была… — заключила Кутикова. — Может, это и звучит слишком резко, но это правда. Дурь из нее так и лезла. Она не умела жить и не хотела учиться. Вернее, она хотела забрать от жизни все, что только можно. Поэтому и финал наступил так быстро. Она считала, что все в жизни создано только для нее. Она — это ось, вокруг которой вращается Земля… Я ее знала очень давно. Так получилось, что с ней меня познакомил Кирилл. — И, перехватив недоуменный взгляд Дворецкого, пояснила: — Да, да, Кирилл Анатольевич Тополев. У нас с ним были… очень близкие отношения. Пик отношений, правда, к тому времени уже прошел, мы, как бы по инерции, еще встречались, но наши уединения больше напоминали встречи старых супругов, проживших долгую, счастливую жизнь… На одной из совместных вечеринок он появился со своей Ириной. Конечно, он ей не сказал о наших с ним отношениях, представил как старую знакомую, но по ее реакции я сразу поняла, что она обо всем догадалась. Бабы, они ж хитрые, они сразу чувствуют, с кем их мужик спал, а с кем нет, кого следует опасаться, а кто уже никакой опасности не представляет. А Ирка была очень хитрой. Она, эта соплюшка, меня как рентгеном просветила и сразу для себя сделала вывод — опасности для нее я не представляю… — Кутикова стряхнула пепел. — Скажу честно, меня это задело. Чисто по-женски. А потом мне его Иришка стала очень интересна. Возник у меня к ней, как бы это сказать… — Кутикова пощелкала пальцами. — Спортивный интерес, что ли. Или научный. Не знаю, как правильней. Да и не в этом суть. Мне захотелось за ней понаблюдать, чтобы увидеть, до чего она дойдет. Я уже тогда поняла, что со своей абсолютной беспринципностью она далеко может зайти…

— В эту фирму вы ей помогли устроиться?

— Да. И, что самое интересное, по ее просьбе. Хотя чувствовала я тогда — не стоит этого делать. Добром не кончится! Но… Не смогла устоять… Ирка, если надо, умела так подъехать, что отказать было просто невозможно…

— Вы сказали, что если бы захотели устранить Тополеву как соперницу, то сделали бы это гораздо раньше. Вы имели в виду ее знакомство с Кириллом Анатольевичем?

— Кирилл здесь ни при чем. Я вам уже сказала, что к моменту его с ней знакомства мы далеко позади оставили те отношения и чувства, когда в горячке можно наделать необдуманных поступков. Да и лет-то сколько уже прошло… — Она снова замолчала, опустила голову и начала разглядывать свои длинные красивые ногти.

— А кто здесь при чем?

— Это на самом деле для вас так важно?

Дворецкий молча кивнул.

— Господи, какая все-таки я дура!.. И кто меня тянул за язык?! Теперь вы можете подумать обо мне черт знает что!.. Хотя у нас были обыкновенные бабские разборки… Точнее, и разборок-то никаких не было. Я просто тихо и спокойно отошла в сторону. Я поняла, что тягаться с ней мне не под силу. Это очень обидно, но что делать?! Сама змею пригрела.

— И кто же он?

Кутикова сокрушенно покачала головой.

— Тривиальнейшая ситуация — наш генеральный директор… Тьфу, черт, никогда не думала, что об этом так тяжело говорить… Я в этой фирме с момента ее образования, и, в общем, сразу так получилось, что мы, как бы это сказать помягче, приглянулись с ним друг другу…

— А потом появилась Тополева?

— Ну конечно. Он и не устоял. Думаю, что даже и не пытался… Сперва из архитектурного отдела взял ее к себе в секретарши, а потом карьера у нее и пошла.

— А вы не знаете, с мужем Ирина Георгиевна разводиться не собиралась?

— А зачем? Ее все устраивало. Муж далеко не дурак, занимает солидное положение в обществе, через него она имела возможность общаться с городской интеллектуальной элитой. Ей надо было постоянно быть на виду. И в таких кругах тоже. Без Кирилла ее бы сразу отторгли… А так — хороший любящий муж, куча любовников… Что еще надо?

— Вы уверены, что у нее с мужем на самом деле были хорошие отношения?

— А что вас настораживает?

— Просто, когда муж с женой начинают жить плохо, то у них перестает хватать времени на ребенка, и они его стараются куда-нибудь пристроить — к бабушке, там, к дедушке… Из разговора с Тополевым мы поняли, что всю неделю их сын живет у его матери. И только на выходные…

— А Кирилл вам не объяснил почему?

— Нет. А вы, случайно, не знаете?

— Я сейчас выскажу очень смелое предположение. Не берусь утверждать, но мне кажется, что это не их ребенок. Ирка никогда не была беременной. Хотя активно пыталась себя за таковую выдать. Но в ка-ком-каком, а в этом вопросе бабе бабу трудно обмануть…

Сегодняшнему дню суждено было стать последним. Он ставил точку. Подводил черту. Отбрасывал куда-то за горизонт всю прошлую жизнь и гостеприимно распахивал ворота новой.

«Боже мой, как несовершенен этот мир! — в какой уже раз, вздохнув, подумал Снайпер. — Как много нужно испытать, чтобы добраться до счастья. Только дураки думают, что счастья нужно терпеливо ждать и его тебе приподнесут. Как подарок. Как дар за долготерпение…

Черта с два! Счастье нужно завоевывать. А завоевав — оберегать. И желательно с оружием в руках. Новое время диктует новые законы. Хотя вот что удивительно: время — новое, законы — новые, а счастье каким было тысячу, миллион лет назад — таким и остается. Простым человеческим счастьем…

Человек — творец своего счастья! Какой же умница это сказал! Можно еще добавить: человек не только творец своего счастья, но и завоеватель. Так будет правильнее. И точнее».

Снайпер во всем любил точность. Профессия обязывала. Эта профессия, пожалуй как никакая другая, требовала особой точности. А то вместо снайпера получился бы в лучшем случае просто стрелок. Или «стрелюк» — как любил поиздеваться в свое время тренер над молодыми учениками.

Снайпер хорошо помнил свой первый день занятий в стрелковой секции. Увидев девственную мишень, тренер покачал головой: «Вам не в тир нужно ходить заниматься, а устраиваться работать на молокозавод! Вы хоть в пошлую «пятерку» попасть можете? Или так и будете «молоко» разбрызгивать?»

Эти слова не обидели, но крепко ударили по самолюбию. Человек, с детских лет привыкший всегда и во всем быть первым, захотел стать первым и здесь. И стал. Но тогда Снайпер еще не знал, насколько все это ему пригодится. А вот пригодилось же.

«Лишних знаний и умений не бывает!» — тоже ведь слова тренера. Золотые слова.

«Господи, как давно это было… Все в далеком прошлом. И его нужно забыть, потому что сегодня наступает будущее. Счастливое будущее. Счастливое. И возврата в прошлое никогда больше не будет. Даже в памяти. Только те, у кого нет будущего, живут прошлым. Я же его вычеркну и не буду вспоминать. Никогда. И это абсолютно точно. Слово Снайпера…»

Несмотря на то, что Снайпер был хорошо одет, лежал на теплой подстилке и слегка пригревало весеннее полуденное солнце, он почувствовал, что начинает замерзать. Холодная крыша оттягивала тепло. Снайпер обругал себя, что занял позицию слишком рано. До приезда жертвы оставалось еще не менее получаса. Если, конечно, ничего не изменится в ее планах.

Нет, не должно. Все проверено и выверено неоднократно. Да и телефонный звонок подтвердил, что все идет по заведенному распорядку. Даже в свой день рождения она не стала ничего менять. Железная Леди. Не женщина, а машина для зарабатывания денег. Не женщина, а робот с жестко заложенной программой…

Люди становятся жертвой своей пунктуальности. И эта пресловутая пунктуальность, которая, по идее, должна помогать жить и работать, для многих оборачивается боком…

Хотя при чем здесь пунктуальность: не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. От судьбы не уйдешь. От пули — тем более…

Нет, никаких завтра и послезавтра. Только сегодня!»

Хотя Снайпер особо-то и не был фаталистом, но на досуге любил просматривать гороскопы, особенно если они попадались в старых газетах и журналах и можно было оценить, сбылись они или нет. Как правило, сбывались. А несколько раз Снайпер даже изменял свои планы, когда за чашкой утреннего кофе слышал по радио астрологический прогноз на предстоящий день. Он считал, что гороскопы составляют умные люди, а с мнением умных людей нужно считаться. Есть шанс и самому поумнеть.

Так было и сегодня. Приятный голос сказал: «Для Львов предстоящий день может решить очень многое. Даже коренным образом изменить жизнь. Нужно просто быть очень терпеливым и все получится…»

Уж чего-чего, а терпения Снайперу было не занимать. Он очень, даже слишком терпеливо шел к намеченной цели. А цель, как известно, оправдывает средства.

Снайпер расстегнул кнопку на рукаве и посмотрел на часы.

«Ого! А время-то летит. Не прозевать бы…»

Все произошло настолько быстро и неожиданно, что в первый момент мне показалось, что каким-то мистическим образом я переместился куда-нибудь в Чикаго или Сан-Франциско или смотрю боевик из неспокойной жизни этих городов.

На самом же деле я сидел в своей машине, курил и время от времени косился на огромный букет, еле вместившийся на соседнее сиденье. В последний момент мне стало казаться, что пятнадцати роз, на которые я угрохал изрядную часть своей журналистской зарплаты, явно недостаточно. Эта женщина заслуживала гораздо большего. Хотя и не в количестве дело…

Я затушил окурок, посмотрел на часы — до ее приезда оставалось еще несколько минут — и задумался.

Если говорить честно, то любовь не входила в мои ближайшие жизненные планы. Хотя, если разобраться, эту игру в одни ворота и любовью-то назвать было сложно. Просто молодому мужчине очень нравится женщина. Причем женщина, скорее всего, и не подозревает о чувствах, которые испытывает к ней этот мужчина. И это придает их отношениям некоторую таинственность. Если смотреть со стороны мужчины, конечно. А женщина просто живет своей жизнью…

Так я себя время от времени утешал, понимая, что шансов у меня очень мало. По крайней мере, мне так казалось. И дело даже не в том, что на социальной лестнице она занимала несравненно более высокое положение, а к людям моей профессии относилась если не сочувственно, то очень терпимо — каждый зарабатывает на жизнь как может. Да и черт с ней, с этой лестницей! И не в том, что она была старше меня лет на десять. Экая невидаль! И не в том, что у нее был ребенок — двухлетний мальчишка, которого она воспитывала одна, после того как ее муж несколько месяцев назад погиб в автомобильной катастрофе…

«А в чем же тогда?» — в тысячный раз спрашивал я себя.

И не мог найти ответа.

В свои двадцать пять лет я считал себя если уж не законченным циником, то по крайней мере человеком много повидавшим и много испытавшим. В том числе и на любовном фронте. И поэтому с женщинами, меня окружавшими, старался вести себя как скорый поезд с маленькими полустанками — или останавливался на пару минут, или проскакивал мимо, не замечая. И чувствовал себя совершенно счастливо. Ни я не был никому ничем обязан, ни мне…

И вдруг — на тебе! «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…» А любовь ли? И на этот вопрос я не мог ответить однозначно…

Я потянулся за пачкой с сигаретами, но в этот момент в проеме между двумя домами, отгораживающими здание ресторана от центральной улицы, показался белый «Сааб». Я взял букет и аккуратно, стараясь его не поломать, вылез из машины.

Мягко затормозив, «Сааб» остановился в нескольких метрах от входа в ресторан. Через несколько секунд она появилась из салона, мягко захлопнула дверцу и, заметив меня, помахала рукой и улыбнулась. Я хотел помахать в ответ, но не успел, потому что через секунду улыбка была навсегда стерта с ее лица пулей, которая вошла ей в затылок, а вышла через переносицу, прихватив с собой изрядную часть лица. Она неловко дернулась вперед, ударилась головой о крышку капота и медленно сползла, оставляя на зеркально-белой поверхности кровавую полосу, словно неопытный маляр неаккуратно провел кистью, предварительно обмакнув ее в красную краску…

Начальник отдела по расследованию убийств полковник Завьялов выглядел взволнованным:

— Я только что от мэра. В администрации только и разговоров, что про убийства Тополевой и Котовой. Ладно там, Тополева. Сегодня уже четвертый день. Но Котова? Я удивляюсь, как быстро в нашем городе распространяются новости! Не прошло и двух часов, а все уже в курсе событий. Вот если бы мы еще так же быстро преступников ловили, цены бы нам не было… Кто выезжал на место преступления?

— Мы с Дворецким, — поднялся Семенов. — Стреляли явно с крыши одного из соседних домов. Вы же знаете, ресторан расположен во дворе, вокруг него пятиэтажки. Результатов баллистической экспертизы пока нет. Оперативники должны прочесать все крыши, расспросить жильцов, может кто чего видел или слышал… Ждем.

— А свидетели что говорят?

— Свидетелей-то всего двое. Водитель — он видел только, как она упала на капот машины, — и Николаев из газеты.

— А что, теперь пресса приезжает на место преступления еще до преступления?

— У Котовой сегодня день рождения, он и подъехал к ресторану, чтобы поздравить. Тоже толком ничего не видел…

— Не густо. В банк кто-нибудь ездил?

— Нет еще.

— А к ней домой?

— Я звонил. — Дворецкий вертел в руках незажженную сигарету. — Женщина, которая у них работает и сидит с ребенком… Гувернантка, наверное? — И, не получив ответа, продолжил: — Та ничего толком и сказать не может. Рыдает в трубку. Говорит, утром было все нормально. Лариса Павловна выглядела как обычно.

— Надо ехать и еще раз как следует поговорить. Это первое. Второе. Банк. Всех допросить. Особенно секретаря. Как правило, они знают больше, чем заместители… — Начальник отдела устало потер ладонью лицо. — Не нравится мне это очень… А больше всего не хочется, чтобы в городе объявился какой-нибудь сумасшедший, который решил расправиться со всеми богатыми женщинами. Пока, кроме денег, я не вижу ничего общего между этими двумя жертвами. Никто не знает, не были они между собой знакомы? — Завьялов обвел взглядом своих сотрудников. — Это тоже нужно выяснить. Может, появится хоть какая-нибудь зацепка… По Тополевой что-нибудь новое есть?

— Сегодня утром получили результаты баллистической экспертизы, — поднялся со своего места Петренко. — Предвечный заключил, что стреляли с небольшого возвышения, но с большого расстояния. Метров двести пятьдесят — триста.

— С другого берега реки, что ли? — удивился Гладышев.

— Выходит… Калибр пули «семь-шестьдесят две», — продолжил Петренко. — Подходит ко многим и отечественным и импортным снайперским винтовкам… Да, есть еще интересная информация. Звонила девушка, сказала, что она художник и что живет в «Триумфе». В день убийства Тополевой или накануне, я толком и не понял, она заметила что-то подозрительное… Надо ехать!

В конце рабочего дня я решил заехать на место преступления.

Я оставил машину на Центральном проспекте и пешком пошел к ресторану. Пятиэтажные дома образовывали вокруг него квадрат. Место на площадке, где остановился «Сааб» и где упала Лариса Павловна, было слегка присыпано песком, через который просматривался нарисованный мелом контур тела и пятна крови. Пуля попала ей в затылок, она в это время смотрела в мою сторону, значит стреляли, наиболее вероятно, с крыши дома, стоящего перпендикулярно к ресторану.

Лариса была на полголовы ниже меня, и я, немного согнув ноги в коленях, посмотрел в ту сторону. Да, скорее всего, так оно и было. Я прикинул расстояние до этого дома — метров семьдесят-восемьдесят, а самое главное — подъезды выходили на противоположную от ресторана сторону. Преступник мог спокойно войти в подъезд, забраться на крышу, убить Котову и так же спокойно выйти. Я выпрямил ноги и снова посмотрел на крышу дома.

И от удивления даже присвистнул…

На секретаре председателя правления банка был темный деловой костюм с короткой юбкой и туфли на высоких каблуках. Ноги — стройные, в колготках телесного цвета — казались отлитыми из парафина.

— Меня интересует все, что вы можете рассказать о Котовой. Особенно что касается последних дней.

Не заметили вы каких-то изменений в ее поведении? Не жаловалась ли она на что-то? Вы все-таки обе женщины, может, рассказывала про какие-нибудь проблемы…

Не успел Дворецкий закончить фразу, как секретарь сразу начала говорить, иногда поправляя челку, спадающую на лоб:

— Вообще-то она женщина очень строгая и замкнутая, от нее лишнего слова не услышишь. Честно сказать, мы ее потихоньку между собой Тэтчер называем… — Она замолчала. — Называли… В голове не укладывается! Как же такое могло произойти? Неужели она кому-то мешала? Но кому?

— Вот это нам и хотелось бы выяснить. — Дворецкий достал сигарету. — Понимаете, я вам ничего нового про нее рассказать не могу. А вот вы можете.

— Извините… Про себя она мало что рассказывала. Можно сказать, ничего. А я ничего и не спрашивала. Неудобно как-то лезть к начальнице с расспросами. Все только в пределах работы. Даже когда она вернулась из декретного отпуска, то и про своего ребенка почти ничего не говорила.

— Когда это было?

— Да уж года полтора-два прошло… Да, по-моему, ее ребенку два годика. Причем все было как-то необычно. Ходила, ходила, все вроде нормально, никто живота у нее и не замечал особо, правда, одежду она стала носить такую размахаистую, а потом заявила: «Я ухожу в декретный отпуск». И все, представляете?

Дворецкий неопределенно пожал плечами.

— Вышла она из декретного, правда, очень быстро. Месяца через три, наверное, после родов.

— А вы ничего не знаете или не слышали, что она с кем-нибудь ругалась или, может, кто-то ей угрожал?

— Да вы что?! Она и голос никогда не повышала. А угрозы… Нет, я об этом ничего не знаю.

— Значит, ничего странного в последнее время не было?

Секретарь задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Странного… Если честно, то показалось. Был сегодня звонок. Сказали — это вас из «Дубравы» беспокоят. Мы бы хотели уточнить, приедет ли на обед Лариса Павловна. Мы в честь ее дня рождения маленький сюрприз решили ей приготовить. Я ответила, что пока ни о каких изменениях в ее распорядке мне неизвестно, так что приехать должна.

— И что же в этом звонке странного?

— Когда он раздался, а у меня определитель номера стоит, на табло ничего не высветилось. Выходит, звонили-то с улицы. С телефона-автомата. А сказали, что из «Дубравы». Вот у меня вопрос и возник — зачем же это надо на улицу выходить, когда звонишь с работы?..

Захватив из отдела Петренко и направляясь в «Триумф», Дворецкий планировал убить сразу двух зайцев — поговорить с художницей и еще раз с Тополевым. Но после того, как он увидел Кирилла Анатольевича, с трудом открывшего дверь, то понял, что на сегодняшний день один заяц выбыл из игры.

Тополев был пьян. Он напился до того агрессивного состояния, в какое обычно впадают некоторые малопьющие интеллигенты, когда их постигает беда или крупное разочарование.

Тополев долго не мог узнать пришедших, а когда до него все-таки дошло, что это за люди, он, подперев дверной косяк рукой, начал громко выкрикивать, жестом останавливая Дворецкого и Петренко, когда они хотели его перебить:

— Что вам от меня надо? Я уже все сказал! Все! Ничего я больше не знаю! А может, вы хотите, чтобы я сам начал искать убийцу? И начну! Я в состоянии нанять частного детектива! Я заплачу денег! Хотите, я и вам заплачу? Только найдите! Хотите? Или наша ми-линия денег не берет? Ха-ха-ха… — Тополев отрывисто засмеялся, рука соскользнула с косяка, и он чуть не упал. Петренко попытался ему помочь. — Только не надо меня хватать! Не надо! Вы думаете, я пьян? Я трезв, как никогда! Вам понятно? Тополев никогда пьяным не был и не будет. — И неожиданно предложил: — Пойдемте выпьем, а? Пойдемте Иришку помянем! Пусть земля ей будет пухом. Царство ей небесное, место покойное. Э-эх, Иришка, Иришка…

На глазах у Тополева навернулись слезы, он резко развернулся и ушел в дом. Дворецкий с Петренко переглянулись. Юра пожал плечами, махнул рукой, мол, толку от него никакого, захлопнул дверь, и они направились к дому художницы.

Дверь коттеджа открыла невысокая девушка с короткой, почти мальчишеской прической. Она была в светлых джинсах и длинном, почти до колен, темно-коричневом просторном свитере с закатанными по локоть рукавами. На вид ей было не больше семнадцати-восемнадцати лет.

Они прошли в комнату на втором этаже, служившую ей мастерской и выходящую окнами на реку.

— Несколько раз за последние недели я на той стороне реки видела людей.

— А что в этом подозрительного-то? — разочарованно протянул Петренко.

— А что в это время года людям делать в такой глухомани? Грибов и ягод еще нет. Да и вообщее там ничего нет. До ближайшей деревни — километров пять, если не больше. Я там бродила пару раз… Только лес и старое заброшенное кладбище, на которое и летом-то никто не приезжает.

— Люди были все время разные? — спросил Дворецкий.

— Может, конечно, это был один и тот же человек, но одет он был каждый раз по-разному. То в короткой куртке, то в чем-то длинном — плаще или пальто. Но всегда приглушенных оттенков — коричневых, темно-зеленых… Хотя… — Девушка задумалась.

— Что? — быстро переспросил Юра.

— Наверное, это был, все-таки, один человек. Рост… Это как-то не так звучит, но тот или те кто приезжали были одного роста… Да, скорее всего это был один и тот же человек.

— Высокий, низкий, вы не рассмотрели?

— Скорее низкий, чем высокий. Сложно на таком расстоянии точнее определить. Не карлик, но и не каланча. А главное, что приезжал он на одной и той же машине. Там близко к кладбищу подъехать нельзя, ветром еще в прошлом году поломало несколько деревьев и они перегородили дорогу. Поэтому он машину оставлял на дальней опушке леса. Если не присматриваться, то ее особо-то и не видно с нашей стороны. Но я же рисую. Мне важны мелкие детали. Я ее и рассмотрела… Давайте я вам это место покажу. — Девушка подошла к окну и раздвинула шторы. — Идите сюда!

Дворецкий и Петренко подошли и встали у нее за спиной.

— Вон кладбище за мелким леском. — Она показала рукой. — Вон поле. Вон опушка большого леса. Видите? Слева. Дутой огибает поле. Там стояла машина.

— А что за машина вы, случайно, не рассмотрели?

— По-моему, иномарка. Но вполне может быть и нашей «восьмеркой» или «девяткой». Темного цвета.

— И что же этот человек там делал?

— Бродил.

— Может, искал чью-нибудь могилу?

— Там небольшое кладбище. За один приезд его можно десять раз обойти. Если ничего не нашел, зачем еще несколько раз приезжать?

— Логично… А этот человек и в пятницу там бродил?

— Его-то я как раз в прошлую пятницу и не видела…

— Вот как… — В голосе Петренко снова послышалось разочарование.

— Да. То, что я вам рассказала, я видела из окна дома. С берега-то этого не разглядеть. Если стоять рядом с водой, тот берег круче… А в пятницу я как раз после болезни первый раз вышла рисовать на природу. И рисовала где-то до обеда. Часов, может, до двух или до трех… Я на часы не смотрела… А когда вернулась, то, знаете, практически случайно взглянула в окно. И что же вы думаете, я там увидела? — Девушка выдержала небольшую паузу. — Машина стояла на своем обычном месте!..

Они спустились с крыльца и направились по посыпанной мелким гравием дорожке к стоящей за воротами машине. Петренко начал рассуждать:

— И что мы имеем? Не исключено, что кто-то выслеживал Тополеву? Не исключено. Радости нам от этого много? Не очень. Это и без того понятно. Прежде чем убить, нужно выследить. Об этом человеке мы что-то знаем? Только то, что он среднего роста, на нем была темная одежда и приезжал он на темной машине.

— Тополев тоже среднего роста и ездит на черной машине. И на работе его в пятницу не было с часу до четырех.

— Но у него же «Волга», а девушка сказала, что там была или иномарка, или «восьмерка», или «девятка».

— Она могла и ошибиться…

Я решил проверить свое предположение.

Для этого мне нужно было попасть на крышу пятиэтажного дома, стоящего ближе всех к «Дубраве», и с которого — я думал, что все именно так и считают, — застрелили Котову.

Я возвратился на Центральный проспект за машиной, перегнал ее к ресторану и поставил точно на то место, где стоял «Сааб». Теперь моя машина стала для меня ориентиром. Я прошел в соседний двор и, прикинув, что, как правило, в домах старой постройки выходы на чердак есть только в крайних подъездах, вошел в первый.

Перепачкав джинсы, я вылез на крышу и огляделся. Площадка, где я оставил машину, лежала передо мной как на ладони. Но с этого места я смотрел на нее немного сбоку. И если бы снайпер стрелял именно отсюда, то Котова упала бы в противоположную от «Сааба» сторону. А она завалилась на капот. Значит, угол стрельбы был другим.

Я прошелся по крыше до противоположного конца дома. Угол зрения на площадку значительно изменился. Сейчас я на нее смотрел так же, как должен был смотреть и снайпер.

Но это было уже и не важно. Теперь я был более чем уверен, что снайпер стрелял не отсюда.

Метрах в ста пятидесяти от дома, на крыше которого я находился, в противоположной от ресторана стороне, стоял еще один. Шестнадцатиэтажная башня. И было бы глупо занимать позицию здесь, где тебя не только хорошо видно из окон башни, но и где не дадут прицелиться кроны старых деревьев, растущих почти вплотную к этому дому.

Значит, я был прав, когда еще внизу предположил, что снайпер выбрал позицию не на этом доме. Только я один видел, как упала Котова. Только я один видел ее за мгновенье до выстрела. И только я один мог точно определить, с какого места стреляли.

Утром во время совещания в отдел по расследованию убийств поднялся офицер дежурной оперативной группы.

— Только что в дежурную часть позвонила женщина, сказала, что работает у Котовых, в смысле, дома у этой банкирши… В общем, утром она обнаружила в доме труп мужчины, и ребенок у нее пропал.

Завьялов поднялся со своего места:

— Труп — муж Котовой?

— У Котовой муж полгода назад разбился на машине. — Дворецкий закурил.

— Точно, я-то что!.. — спохватился начальник отдела. — А ребенок этой женщины?

— Нет, ребенок Котовой. Я так понял, что она живет в их доме, вчера уложила его спать, а утром встает — ребенка нет.

Начальник отдела прошелся по кабинету.

— Что-то, ребята, мне эта история совсем не нравится. Женщину убивают, ее ребенок пропадает, да еще появляется какой-то непонятный труп… Ладно, Леонид, и ты, Юр, — он кивнул Гладышеву и Дворецкому, — поезжайте в дом Котовой вместе с оперативной группой и все выяните на месте.

— Степан Петрович, — Дворецкий поднялся со своего места, — у меня есть еще одна свежая информация.

— По Котовой?

— Да. Вчера вечером я встречался с Николаевым. Он успел побывать на крыше дома, с которого предположительно застрелили Котову. И обстоятельно доказал мне, что с этого дома ее застрелить не могли.

— А откуда могли?

— С шестнадцатиэтажки, которая стоит над ним.

Котова жила в старой части города в новом двухэтажном особняке, окруженном высоким кирпичным забором. Заостренные верхушки изящной кованой решетки по его верху наводили на мысль, что за ним притаился полк средневековых рыцарей с копьями.

На крыльце дома стояла полноватая молодая женщина в короткой дубленке, из-под которой виднелась розовая ночная рубашка. В руке она держала носовой платок и время от времени промокала им заплаканные глаза.

Дворецкий шел впереди, и, когда он поднялся на крыльцо, она бросилась к нему на грудь и зарыдала.

— Это ужас! Он там лежит… Я не могу смотреть… За что они его?..

Она, словно маленькая девочка, взяла его за руку и, продолжая всхлипывать, потянула направо, как только они вошли в дом.

— Я не пойду туда… Давайте сядем на кухне…

— Вы готовы ответить на наши вопросы?

— Не знаю… Попробую… Но… Я ничего не видела и не слышала. Я как таблетку вечером приняла, так и проспала всю ночь. А утром встала, смотрю, Виктора рядом нет. Подумала, может душ принимает или на кухню пошел? Но почему без тапочек? Они же рядом с кроватью стоят. Прислушалась, вообще никаких звуков. Тишина мертвая… — Дворецкий подумал, что женщина сейчас опять заплачет, но она промокнула глаза платком и продолжила: — Мне стало страшно. Понимаете, ни с того ни с сего навалился такой страх, что я даже боялась выйти из комнаты. И дверь закрыта. Сижу, как дура, и выйти боюсь и позвать его боюсь. Думаю, хоть бы ребенок какие-нибудь звуки начал издавать. А в голове мысли нехорошие вертятся, и Лариса Павловна перед глазами стоит. Ужас! Потом собралась с силами… Везде на первом этаже посмотрела — нет Виктора. Еще зачем-то даже к входной двери подошла… — Женщина внезапно замолчала. — Подождите, подождите… А дверь-то…

— Что — дверь? — быстро переспросил Дворецкий.

— Дверь-то была закрыта на нижний замок…

— А что в этом странного?

— Как «что странного»? Я ее лично вечером на щеколду закрывала. А когда подошла, щеколда была отодвинута, а дверь закрыта на нижний замок.

— А этот нижний замок как закрывается?

— Да очень просто. На нем кнопка есть, и когда вы дверь снаружи захлопнули, то надо нажать на кнопку, и замок сам закрывается. Автоматически.

— То есть вы хотите сказать, что этого человека в дом впустил Виктор?

— Виктор? — быстро переспросила женщина, и ее глаза снова наполнились слезами. — Зачем?..

— И что же было дальше? Вы сказали, что осмотрели первый этаж, кроме не так закрытой входной двери ничего подозрительного не обнаружили, а дальше?

— Дальше? А что — дальше? Стою, как дура, у входной двери, знаю, что нужно подниматься на второй этаж, а идти туда — еще страшней. Еле-еле себя переборола, поднялась, а там… Я… я… — Было заметно, что она собирается с силами. — Он там лежит. Поперек коридора. А на груди кровавое пятно. Я его обошла и еще из коридора увидела, что в кроватке одеялка нет и Павлуши тоже нет… Я бросилась вниз, схватила телефон — а там тишина. Я к другому — то же самое. Здесь все телефоны — радио, а они же еще и от электричества питаются. Тут-то до меня дошло, что наверное свет отключили. Я быстрей к соседям. От них вас и вызвала…

— Вы давно у Котовой работаете? — спросил Гладышев.

— Два года. Вообще-то я ее дальняя родственница.

— Виктор — кто он?

— Он был моим хорошим знакомым. Можно сказать, и женихом. Хотя об этом мы еще серьезно ни разу и не говорили.

— А вчера вы Виктору сами позвонили?

— Да… Когда я узнала, что Ларису убили, я разревелась… А потом подумала, слезами горю не поможешь… Я телеграммы родственникам разослала. Так, мол, и так. Приезжайте. А самой страшно, невозможно. Дом-то большой. А я одна, с маленьким ребенком… Я Виктору позвонила, все объяснила, он, конечно, мне очень посочувствовал и сказал, что скоро будет. И приехал часов, наверное, в девять вечера. Я Павлушу как раз под душем немного помыла, бальзамом растерла — грипп же сейчас ходит, он вроде заболевать начал, — и мы с ним «баечку» по телевизору смотрели. — И, поймав недоуменный взгляд Дворецкого, пояснила: — Он так называет «Спокойной ночи, малыши».

— В поведении Ларисы Павловны в последние дни вы ничего необычного не замечали? Может, она вам на что-то жаловалась, или говорила про какие-нибудь угрозы, или…

— Нет, ничего подобного не было… — Она задумалась. — Впрочем, если не считать одной гостьи в позапрошлое воскресенье. Понимаете, Лариса всегда вела очень уединенный образ жизни. А после гибели мужа еще больше замкнулась. А в то воскресенье у Павлуши день рождения был. Кое-кто приезжал, поздравлял. Из близких. Застолья, правда, особого никакого не было. Так, дети в одной комнате, взрослые в другой. Сладкий стол, чай, кофе, фрукты. Часов в семь уже все и разошлись… А потом, уже ближе к девяти, приехала еще одна женщина. Ее я раньше никогда в нашем доме не видела. Привезла кучу подарков. По реакции Ларисы я сразу поняла, что этот визит ей неприятен. Меня она отправила на кухню, а с гостьей уединилась наверху в кабинете. О чем они говорили, я не слышала, кроме одной фразы. Я принесла им кофе, и когда открывала дверь, то в этот момент Лариса ей говорила, что просит больше не приезжать…

— А вы потом у нее не спрашивали, кто эта женщина?

— Так, сказала, знакомая… Не буду же я к ней с расспросами лезть, если сама не хочет говорить?! Не знаю почему, но я подумала, может, она хочет на работу в банк к ней устроиться? И приехала ее уговаривать? Знаете, вроде под видом поздравить ребенка… Подарочки там всякие…

— Все может быть… — задумчиво произнес Дворецкий. — А имени ее вы не слышали?

— Нет. Мне она не представилась, а Лариса по имени ее при мне не называла.

— А выглядит как?

— Очень прилично. Лет тридцать. Холеная. Дорого одета. Приехала на машине.

— На какой?

— Я не видела.

— А с чего тогда взяли, что на машине?

— После того как она ушла, в окно я увидела, как зажегся свет фар — уже темно было — и начал двигаться. То есть ее там ждала машина.

— Понятненько… — протянул Дворецкий. — И это все, что было необычного за последнее время?

— В общем-то, да. Хотя… Не знаю, может, это к делу и не относится… Но…

— К делу может относиться все что угодно!

— У нас в холле около входной двери рядом с зеркалом на стене висит большой сувенирный ключ с крючочками, на который мы вешаем ключи. Там же всегда висели и запасные — от дома, от гаража. В общем, все. А сейчас их нет. Но я думаю, Лариса их просто куда-то убрала.

— А когда вы это заметили?

— На неделе. Все хотела у Ларисы спросить, да забывала. Да, если честно, особого значения я этому и не придала. Это сейчас почему-то вспомнила… Вы меня про необычное спрашиваете, вот в памяти и всплыло…

— А дверь, вы сказали, всегда закрываете на задвижку? То есть ее снаружи открыть невозможно?

— Конечно.

— В дом еще как-то можно попасть, кроме главного входа?

— Вообще-то да. Через гараж…

Дворецкий и Гладышев вышли на улицу. Пахло свежестью и мокрой землей.

— Это что же получается — преступник через гараж проникает в дом, по пути отключает рубильником электричество, убивает неожиданного свидетеля, крадет ребенка, выходит через дверь, закрывает дверь в подвал, потом запирает гараж и спокойно уходит. Так, что ли?! Но к чему такие сложности?

— Это чтобы нам служба медом не казалась! — ответил Юра, закуривая.

Наконец-таки я дозвонился до Дворецкого.

— Юр, я был сегодня около той шестнадцатиэтажки и понял, крыша — это не самое главное. Там же несколько шестнадцатиэтажных домов в ряд стоят, а между ними пристройки. А в этих пристройках — офисы разных фирм. В том числе и банк один есть. Как раз внизу дома, с которого стреляли. Там, у входа в банк и по бокам здания, висят маленькие объективы видеокамер. Я их даже не сразу и заметил…

— Ты думаешь…

— А чего тут думать! И так все ясно! Площадка перед входом в дом однозначно должна попадать в поле зрения этих камер. Надо взять кассеты и посмотреть! Я уже звонил начальнику безопасности банка, но он довольно резко ответил, что проблемы безопасности банка — это его дело, и нечего в них соваться. В общем-то он, конечно, прав… Юр, я думаю, что тебе он так не ответит!

— Пусть только попробует!..

— Ты меня в курсе-то держи…

Дворецкий сидел в кабинете у одного из сотрудников банка и просматривал видеозапись в ускоренном режиме. Его интересовали все, кто заходил в дом начиная с одиннадцати часов.

Пока из подъезда только выходили. Вначале пожилая женщина с ребенком, потом двое подростков, лет по двенадцати.

В 11:17 к подъезду, с противоположной от банка стороны, приблизился мужичок среднего роста, в черной куртке из кожзаменителя, в кепке и с небольшим чемоданчиком в руках. За несколько шагов до подъезда он остановился, несколько раз глубоко затянулся, оглянулся и бросил окурок на газон.

Через минуту Юра снова выключил ускоренный просмотр.

— А вот и второй…

К стоянке подрулил светлый «Фольксваген-пассат» одной из последних моделей. Налет темно-серой грязи на его крыльях и дверцах напоминал трехдневную щетину на лице щеголя. Водитель поставил машину так, что, если внимательно приглядеться, можно было бы рассмотреть номер. Из «Фольксвагена» вышел мужчина лет тридцати пяти в длинном кашемировом пальто, захлопнул свою дверцу, открыл заднюю и с сиденья взял спортивную сумку. Когда он ее понес, чувствовалось, что она тяжелая.

Вернулась бабушка с внучкой.

Из подъезда вышла высокая девушка в светлом плаще. Она посмотрела на небо, достала из внутреннего кармана большие солнцезащитные очки, надела их и сразу стала похожа на озабоченную стрекозу. Потом вытащила пудреницу и небрежными движениями поправила прическу перед маленьким зеркальцем.

Без пяти двенадцать подъезд быстрым шагом покинул парень с сумкой-рюкзаком и тубусом.

Дворецкий закурил.

— Эге, третья пташка летит.

На этот раз это была молодая женщина в короткой куртке, спортивных брюках и кроссовках. В одной руке она несла небольшой плоский и длинный ящичек, напоминающий футляр для переноски музыкального инструмента, в другой — спортивную сумку, судя по всему, легкую. Она уверенно зашла в подъезд, ни разу не обернувшись.

В течение следующего получаса никто в дом не входил и не выходил.

Без пятнадцати час к подъезду ревматической походкой подошла полная женщина средних лет. Две тяжелые хозяйственные сумки в ее правой руке делали ее похожей на перегруженный и перекошенный на один бок автобус.

Не прошло и минуты, как на стоянку подкатила темная «девятка» с тонированными стеклами без номеров. С места пассажира показался невысокий плотный молодой парень в затемненных очках, расстегнутой темной кожаной куртке, надетой поверх камуфлированной формы, военной кепке, надвинутой на самые глаза, и высоких военных ботинках со шнуровкой. Он открыл заднюю дверцу машины и взял с сиденья такую же, как и его форма, камуфлированную сумку. Судя по всему, очень тяжелую. Он ловко перебросил ее через плечо, что-то сказал водителю, и машина сразу отъехала. Парень направился к подъезду. Водителя разглядеть не удалось.

— Опа-нас! — обрадованно протянул Дворецкий. — Это уже ближе к телу…

На несколько минут наступило затишье, но зато потом началось какое-то паломничество. По всей видимости, жители повалили домой на обед.

Но Дворецкого они уже не интересовали. Убийство Котовой произошло в самом начале второго, и снайпер не мог так рисковать и занимать позицию всего за несколько минут до ее приезда в ресторан.

Первым покинул дом хозяин «Фольксвагена». В пятнадцать минут второго он быстро спустился со ступенек, не доходя нескольких метров до стоянки вытащил из кармана пальто брелок, нажал на кнопку, и по тому как два раза мигнули фары, можно было понять, что он отключил сигнализацию. В руке он держал все ту же сумку, но теперь она была пустой. Завел «Фольксваген» и, не дожидаясь пока прогреется мотор, уехал.

Буквально следом за ним, в час девятнадцать, из подъезда вышла женщина с футляром для музыкального инструмента и спортивной сумкой. Уверенной походкой она скрылась в той же стороне, откуда и пришла.

Через пятнадцать минут показался мужичок, который заходил в подъезд первым. Он остановился на верхней ступеньке, поставил свой чемоданчик, достал сигареты и с заметным наслаждением закурил. Сделав несколько затяжек, не спеша спустился со ступенек и скрылся за углом банка.

Дворецкий просмотрел пленку до конца. Парень в камуфляже вышел из дома в начале четвертого.

На следующее утро Дворецкий и Петренко вначале решили нанести визит на работу Игоря Владимировича Астахова — по данным отдела по регистрации автотранспорта именно он являлся хозяином «Фольксвагена», а на обратном пути заскочить в шестнадцатую школу, узнать, что за Света такая училась в десятом «Б».

— А как ты на эту Свету вышел-то? — Петренко вставил кассету в автомагнитолу и включил на небольшую громкость.

— Элементарно, Ватсон. Я забрал из банка кассету, в техническом отделе мне с нее сделали фотографии всех, кто заходил в подъезд в интересующее меня время. И с этими фотографиями я вчера вечером обошел все квартиры в доме. Выяснил, что один мужичок оказался мастером по холодильникам, и в момент выстрела он выполнял заказ в одной из квартир. Парень в камуфляже — прапорщик, он привозил матери продукты. А эту Свету узнал молодой человек с восьмого этажа. Точнее, он сказал, что она очень похожа на девушку, с которой он учился в школе. Она, правда, была старше его на два года, но, говорит, вся школа в нее была влюблена. И он тоже.

— А фамилию ее он что, не помнит?

— Увы! Юношеская неразделенная любовь. Да и двенадцать лет уже прошло…

«Фольксваген-пассат», припаркованный у салона бытовой техники, оказался светло-голубым, а не белым, как показалось Дворецкому при просмотре черно-белой видеозаписи.

— Нас интересует, где вы были позавчера, между одиннадцатью и часом дня?

Астахов оказался менее симпатичным и гораздо старше, чем выглядел на записи и фотографии. Ему было не меньше сорока пяти, и плотная сетка морщин вокруг глаз напоминала паутину, в которой то останавливались, то начинали метаться два глаза-паучка. Переваривая вопрос Дворецкого, он выглядел обескураженным. Паучки замерли на месте.

— Позавчера, позавчера… Во сколько, вы спросили?

— Между одиннадцатью и часом дня.

— A-а, в это время… — Он захотел показаться беспечным и легко откинулся на спинку кресла. Но у него ничего не вышло. Паучки суетливо забегали. — На работе, где же еще! — И снова зафиксировал взгляд на Дворецком.

— Это точно?

— О чем разговор!

— А если как следует вспомнить?

— Если как следует… Может, отъезжал куда?

— Вы у меня спрашиваете?

— Да нет, у себя…

— И что вы себе можете ответить?

— Наверное, куда-то отъезжал… — Он потер мочку уха. — Да, вспомнил, отъезжал. Точно. Надо было кое-какие вопросы утрясти в городской администрации.

— Утрясли?

— Конечно. Так, пустяки всякие. Текучка.

— И с кем вы их утрясали?

— А что? — насторожился Астахов.

— Да мы просто проверим — приезжали вы в администрацию в это время или нет… Так с кем же?

— С отделом торговли. — Уверенности в его голосе совсем не осталось.

— Со всем вместе?

— Что «со всем вместе»?

— Утрясали со всем отделом сразу?

— Нет, с разными сотрудниками.

— Фамилии, пожалуйста, сотрудников!

— Это так важно?

— Очень.

Он заерзал в кресле.

— А что, вообще, случилось-то?

— Что-то, вообще, случилось, и нам нужно знать где вы были в это время.

— Ребят, я чего-то не понимаю… Вы меня в чем-то подозреваете?

— А есть в чем?

— Нет. Честное слово, нет. — Астахов приложил руку к груди.

— А чего же тогда темните?

— Да я не темню. Может, и правда я в тот день и не был в администрации?! Целыми днями мотаешься туда-сюда. Разве все упомнишь?..

Он сидел уже в напряженной позе и переводил вопросительный взгляд с Дворецкого на Петренко.

— И все же?

— Это очень важно?

— По пустяку мы бы к вам не приехали.

— Оно, конечно, верно… — И неожиданно спросил: — Это останется между нами?

— Смотря что!

— Клянусь вам, ничего противозаконного я не совершал. И это мое личное дело. Личное, понимаете?

— Пока нет.

Он надолго замолчал.

— Я был у своей первой жены. — Фраза далась Астахову с трудом.

— И это нужно держать в тайне? — удивился Петренко.

— Да. То есть нет, конечно. — И его прорвало: — У меня сейчас второй брак. Она на восемнадцать лет меня моложе. Мне сорок три. Как-то все по-дурацки выходит. В общем, после того, как у нас родился ребенок, она поставила условие, чтобы с первой семьей я не поддерживал никаких отношений. И я-то, дурак, на это согласился. А потом понял, что не могу без тех детей. У меня их двое. Старшему одиннадцать. Младшей восемь. Идиотское положение…

— И вы вчера к ним ездили?

— Ну да. Я стараюсь приезжать, когда жены нет дома. Первой, я имею в виду. Покупаю всяких подарков. — Он махнул рукой. — Все идет наперекосяк… Поймите меня правильно, моя вторая жена раньше работала в этом магазине, у нее здесь полно подружек, и я бы не хотел, чтобы каким-то образом до нее дошли разговоры, что я посещаю свою первую семью. — И затравленным взглядом посмотрел на Дворецкого. — Как мужчина мужчину вы меня понимаете?

Директор школы в расстегнутом длинном плаще напоминал двухстворчатый платяной шкаф с приоткрытыми дверцами. Ему было лет под шестьдесят, и когда он столкнулся с Дворецким и Петренко в дверях своего кабинета, то загородил весь проем. Не дожидаясь вопросов, директор пробасил:

— Меня нет. Это мираж. Все вопросы к завучу… Если вы по поводу канализации, то к завхозу.

Дворецкий показал удостоверение и представился.

— Ну елки-палки! Ребята, без ножа режете. У меня в гороно совещание. Обсуждать будем серьезные проблемы. Я докладчик… Мои засранцы опять куда-то вляпались?

— Нам надо уточнить всего один маленький моментик. Вы давно в этой школе работаете?

— С момента открытия. В следующем году нашей школе тридцать лет. А что такое-то?

Дворецкий протянул фотографию.

— Не помните, была ли эта женщина вашей ученицей? — И пояснил: — Она закончила школу в восемьдесят восьмом году. Десятый «Б».

Директор, не забирая фотографии, в упор посмотрел на Дворецкого.

— Ну вы даете! У меня каждый год по сто человек выпускаются! А это двенадцать лет назад было. Всех разве упомнишь?!

— Посмотрите все-таки. Мало ли…

Директор достал массивные очки из внутреннего кармана пиджака.

— Давайте посмотрим… Тэк-тэк… Что-то такое смутное припоминается… А она, случайно, не спортсменкой была?

— Все может быть.

— Вроде лицо знакомое… А что, вообще, от меня надо-то?

— Нужно, чтобы вы сказали, училась она у вас или нет. Если да, то как ее фамилия.

— Знаете что, у меня есть учительница начальных классов — Завадская Валентина Анатольевна. Если не ошибаюсь, она примерно в те же года заканчивала нашу школу. И потом после педучилища я ее взял к себе. Поговорите с ней. Она должна помнить. — Он вернул фотографию Дворецкому и посмотрел на часы. — Через десять минут перерыв. Занятия у нее в одиннадцатом кабинете. Это первый этаж…

— …Конечно знаю. Мы с ней учились в параллельных классах. — Завадская положила фотографию перед собой на раскрытую страницу школьного журнала. Она сидела за учительским столом, а Дворецкий и Петренко еле уместились напротив нее за маленькими партами. — Ну да. Светка Филатова из десятого «Б».

— Это ее девичья фамилия?

— А, по-моему, она замуж так и не вышла. По крайней мере, я ничего про это не знаю.

— Вы ее давно последний раз видели?

— Да уж порядком. Года два назад. И то мельком. Тогда она точно замужем не была. Может, конечно, сейчас и вышла.

— А работает где, не знаете?

— Работает? Вот это сложно сказать… Понимаете, Светка всегда была какой-то не от мира сего. Всю жизнь ее преследует комплекс лидерства. Она во всем всегда хотела быть первой. А таким тяжело живется… Мы с ней в свое время были очень близкими подружками. Помните, как у Пушкина — «Они сошлись вода и пламень…». Она всегда этим пламенем и была. Я даже не знаю, почему она меня выбрала в свои подруги… — И, перехватив недоуменный взгляд Дворецкого, пояснила: — Да, именно выбрала. Наверное, как полную противоположность себе. Противоположности же притягиваются. Как в физике — минус к плюсу, плюс к минусу… Она хотела, чтобы у нее обязательно был верный оруженосец. Санчо Панса… Вот я им и стала… А так… — Завадская задумалась. — Я бы не сказала, что у нее было много подруг. Она никого близко к себе не подпускала. Она как-то странно завоевывала лидерство — очень быстро располагала к себе, влезала в душу и одновременно всех держала на расстоянии. Создавалось впечатление, что она настолько всех старше… какая-то умудренная годами женщина, а все мы ей нужны только для достижения каких-то целей… Она была… — И неожиданно выдала: — Одинокой волчицей…

Повисло тягостное молчание. Валентина Анатольевна взяла фотографию и отрешенно, будто рядом с ней никого больше не было, пыталась поставить ее на неровно обрезанный край. Фотография удерживалась в таком положении долю секунды и потом медленно падала на журнал лицевой стороной вниз, словно не хотела, чтобы смотрели на изображение молодой симпатичной женщины в спортивном костюме.

Паузу нарушил Петренкно:

— Вы сказали, что она во всем хотела быть первой…

— Да, именно так оно и было… И в учебе — она почти все время училась только на «отлично», и в компании — она хотела, чтобы все ребята любили только ее, и потом, когда она увлеклась спортом, хотела достичь каких-то заоблачных результатов. Мастером спорта стала.

— Каким видом она занималась?

— Биатлоном.

— Биатлоном? — Дворецкий и Петренко быстро переглянулись. Юра покачал головой. — Вы так нам и не сказали, где она работает.

— Я не знаю, но думаю, что нигде. Комплекс лидерства мешает. Когда мы с ней еще поддерживали отношения, она мне жаловалась, что везде ее недооценивают. Вот она из конторы в контору и металась, искала, где ее по-настоящему оценят. Но, по-моему, так нигде и не оценили…

— А на что же она живет, если нигде не работает?

— Не знаю, на что, но она никогда не бедствовала. Особенно в последнее время…

— Может, мужчины ее содержат? — предположил Дворецкий.

— Все может быть… Она всегда старалась одеваться по моде, а уж сейчас и подавно. Выбор-то громадный, только деньги нужны… Несколько раз видела ее за рулем одной и той же машины… Наверное, ее…

— А что у нее за машина? — поинтересовался Петренко.

— Я не разбираюсь, но какая-то иномарка… — Неожиданно лицо Завадской стало жестким. — Хотите правду? — И не дожидаясь, пока ей что-то ответят, произнесла: — Меня ее судьба абсолютно не интересует. Она сама выбрала себе эту жизнь и пусть живет как хочет.

— Но она же ваша подруга…

— Была, — отрезала она. — Лет семь мы с ней не поддерживаем никаких отношений. В лучшем случае «здрасьте-до свидания»… — И снова ее голос стал мягким. — Это наши, бабские проблемы… Я понимаю, вы ребята серьезные и организация у вас серьезная, и Светка, значит, влипла во что-то серьезное. Иначе вы бы ей не интересовались. Поэтому так все подробно вам и рассказываю… Я давно уже чувствовала, что куда-нибудь она да и влезет… То, что в ней всегда бурлило, обязательно нашло бы какой-нибудь выход…

Или в ту, или в другую сторону… Вот и нашло… Но, наверное, в другую… — Завадская снова поставила фотографию — снова она медленно завалилась — и спросила: — Что она такого натворила?

— Ничего определенного мы пока сказать не можем… Работаем…

— А вы знаете, все что Бог ни делает — все к лучшему!

— Это вы о чем? — удивился Дворецкий.

— Познакомилась я с парнем. — Она улыбнулась. — Это уже давно было, я только начала в школе работать. Встречались мы с ним. Хорошие были отношения. Пока она об этом не узнала. Пристала — познакомь да познакомь. Я-то по наивности и познакомила. — Завадская перевела взгляд с Дворецкого на Петренко. — А дальше вы, наверное, уже поняли, что произошло. А что самое главное-то — она его в себя влюбила, а потом, когда он ей надоел — знаете, как игрушка, — она его быстренько отшила. Он опять ко мне, но тут уж я ему сразу от ворот поворот… Такая вот Светкина натура — собака на сене…

Вернувшись, Дворецкий позвонил в отдел регистрации личного автотранспорта и через несколько минут располагал информацией, что за Филатовой Светланой Тимофеевной числился темно-коричневый «Опель-кадет» восемьдесят девятого года выпуска, который чуть более двух недель назад был снят с учета.

Первый минус есть. Точнее, это уже второй. По адресу Филатовой, который указала Завадская, никто дверь в квартиру не открыл. Соседи сказали, что такая здесь проживает, но последнее время ее что-то не было видно. Уехала? Все может быть… Она же такая чудная… С большими странностями… Уже лет тридцать, а ни мужа, ни детей…

Дворецкий порылся в телефонном справочнике, снова снял трубку и набрал номер телефона домоуправления, к которому относился дом Филатовой. И очень быстро выяснил, что из своей квартиры она десять дней назад выписалась и, по всей видимости, квартиру продала, потому что уже приходил какой-то мужчина, узнавал, какие нужны документы, чтобы прописать в эту квартиру своего сына.

И третий минус не замедлил появиться.

Похоже, Филатова успела обрубить все концы. Ни машины, ни квартиры…

Черт, а где же плюсы?

Темная машина, стоявшая в день убийства Тополевой на другой стороне реки, — это, конечно, плюс. То, что Филатова занималась биатлоном, — еще один плюс. То, что она в день убийства Котовой заходила в дом, с крыши которого была застрелена председатель правления банка, — громадный плюс.

Дворецкий посмотрел на лежащую перед ним фотографию. Молодая симпатичная женщина. В одной руке футляр для музыкального инструмента, в другой — спортивная сумка. Спортивная музыкантка. Или музыкальная спортсменка.

Но в футляре вполне может быть снайперская винтовка!

А может и не быть!

Это все может оказаться просто совпадением! Фатальным, но совпадением. Разве мало в жизни совпадений?!

И темная машина на другой стороне реки, и то, что она мастер спорта, и то, что заходила в тот дом. Ведь оставались же еще квартиры, в которых никого вечером не оказалось дома! Может, она именно в одну из них и заходила?

Может, ее комплекс лидерства заставляет сейчас брать частные уроки музыки? Может, она захотела стать музыкантом? А в футляре на самом деле была скрипка?! Или что там, черт возьми, может быть в футляре такой формы и размера?! Только скрипка, не рояль же! Этакая Ванесса Мэй районного масштаба.

А если все-таки винтовка? Но зачем ей надо было убивать и Тополеву, и Котову? То что обе были убиты из одного оружия, — факт. Убийца — один человек.

Что может объединять этих двух женщин? Деньги? Социальное положение? И то, и другое вместе взятое?

А зачем надо было похищать из дома Котовой ребенка? Для выкупа? Но с кого его брать, если из родителей никого не осталось в живых?!

Бред какой-то…

Дворецкий хорошо уяснил главное розыскное правило и всегда им руководствовался — в первую очередь выяснить, кому это выгодно.

Кому выгодна смерть Тополевой? А Котовой? Есть ли в этом чья-то профессиональная заинтересованность? Передел власти и сфер влияния? Нежелание выполнять чьи-то условия? Личная месть? Кто похитил ребенка? С какой целью? А роль и место Филатовой в этом деле? Мастер спорта по биатлону, запутавшийся в своих комплексах, — просто наемный убийца и все? Или все-таки что-то большее?

А может, Филатова здесь вообще ни при чем? Может, она заходила в этот дом к кому-нибудь из знакомых, которых при вечернем обходе просто не оказалось на месте?

Но уж слишком сильное совпадение — мастер спорта по биатлону заходит в дом именно в то время, когда с его крыши убивают человека…

Хотя в жизни случаются совпадения и покруче. Впрочем, куда еще-то круче?!

Вопросы путались в голов. е Дворецкого. Он чувствовал, что начинает зацикливаться, и понял, что можно бесконечно долго задавать себе эти вопросы и бесконечно не получать на них ответы.

Но ответы были нужны. И дело не в том, что эти преступления могли обернуться очередными «глухарями» — к ним не привыкать, просто Дворецкий чувствовал, что ходит где-то рядом с разгадкой, что из этого лабиринта есть выход, и он совсем близко…

И тут же возникала противоположная мысль, словно невидимый оппонент вынимал из кармана руку с зажатой фигой, — какое тут, к черту, близко! Получалось как с горизонтом — идешь, идешь к нему, а он все отодвигается и отодвигается.

Вначале казалось: достаточно выяснить кто и с какой целью заходил в дом — и все станет ясно. Выяснили. Но стало ли хоть что-то ясно?! Стало ли легче?! Допустим, подозреваемый номер один — Филатова. Но где ее искать? Кто может на нее вывести? Если она и жива, то не исключено, что находится где угодно — и на другом конце России, и далеко за ее пределами…

Как же найти ее? Как?

Это все выдумки, что можно пропасть бесследно. Рано или поздно о любом человеке просачивается хоть какая-то информация. Хотелось, конечно, чтобы пораньше. Но можно подумать, кто-то интересуется твоим мнением…

Хотя, с другой стороны — невидимый оппонент снова показал ему фигу, — прошло уже достаточно времени, чтобы либо убить Филатову, либо ей — живой и невредимой — покинуть город. Ищи ветра в поле.

А может, и на самом деле ее уже нет в живых? Может, кто-то посулил ей большие деньги за убийства Тополевой и Котовой, предложил перед этим все продать, чтобы спокойно уехать из города, а потом и ее отправили вслед за двумя жертвами? Никому не нужны лишние носители такого рода информации. И если исполнители убийств не представляют особой ценности, их быстренько отправляют на тот свет. Так спокойнее.

А зачем нужно было похищать ребенка?

А может, неожиданно подумал Дворецкий, я пытаюсь соединить воедино два независимых события? Убийство Тополевой и Котовой — дело рук одного человека, а похищение ребенка — совсем другого?..

— Володь, — Юра повернулся к Петренко, сидящему за соседним столом. — Объясни мне, бестолковому, а то у меня мозги уже кипеть начинают, зачем нужно было у Котовой похищать ребенка, если выкуп брать не с кого? Или его похитили, не зная, что Котовой уже нет в живых? Ведь и такое же может быть!

Петренко откинулся на спинку стула, но не успел ничего ответить. Зазвонил телефон.

— Юр, я ее видел!

— Кого? — опешил Дворецкий.

— Ну ту женщину! На фотографии, что ты мне вчера показывал! Господи, ну Свету из десятого «Б»!

— Филатову?

— Почему Филатову? — удивился я. — Ее фамилия разве не Бруевич? Ты это уже точно выяснил?

— Выяснил, выяснил… И где же ты ее видел-то?

— Рядом со своим домом. Утром я пошел за машиной мимо соседнего дома, где у нас детская поликлиника. И она вместе с мужчиной — мужем, я так понял, — и маленьким ребенком вышла из машины — новенький «Ниссан-премьера» — и направилась в эту поликлинику. Я номер машины, естественно, записал и по своим каналам выяснил хозяина машины. Записывай — Бруевич, Альберт Маркович, адрес…

— Спешу тебя огорчить. Я не только узнал, что фамилия у нее Филатова, а никакая ни Бруевич, но и то, что у нее ни мужа, ни ребенка нет.

— Так у тебя и адрес ее есть? Филатовой, я имею в виду?

— Конечно. И он совсем не тот, который ты мне продиктовал. Так что ошибочка вышла, товарищ журналист.

— Не мог я ошибиться! Ты же знаешь мою память на лица!

— Ошибаться могут все!..

И все же Дворецкий решил проверить полученную информацию. Для начала он позвонил в детскую поликлинику и в регистратуре выяснил, что Павлик Бруевич, двух лет, подозрение на воспаление легких, сегодня утром направлялся для сдачи анализов крови, мочи и прохождения рентгенографии.

Минус это или плюс — Дворецкий уже и не брался судить.

После этого он набрал номер отделения милиции, обслуживающего район, где проживает Бруевич, и у участкового поинтересовался, что за личность этот Бруевич, Альберт Маркович.

— Известнейшая! — немного удивил Дворецкого быстрым, лаконичным и уверенным ответом участковый. — Гинеколог. А вы разве такого не знаете?

— У меня с этим делом пока все в порядке… А кроме того, что он личность известнейшая, что еще про него сказать можете? Я имею в виду — личность со всех сторон положительная, комсомолец, спортсмен, отличный семьянин или дебошир, тунеядец, первый бабник на деревне… — И добавил: — Хотя при его работе женщины — это предмет профессионального интереса.

— Не знаю, как там насчет комсомольца и спортсмена, но то, что не отличный семьянин — это точно. Хотя, по-моему, и не бабник. И не дебошир. А уж про тунеядца я и не говорю. — И участковый задумчиво добавил: — Так, живет себе мужик один потихоньку. Заколачивает трудовую копейку. Ни в чем себе не отказывает. Машину недавно себе новую купил…

— «Ниссан-премьера»? — зачем-то уточнил Дворецкий.

— Точно. Такая ласточка — одно загляденье.

— Вы сказали, живет один?

— А что в этом удивительного? Не такой он еще и старый. Лет тридцать, может, тридцать пять. Не больше. Еще успеет семьей обзавестись.

— А вы точно в этом уверены?

— Что успеет семьей обзавестись? — удивился участковый.

— Нет, что один живет!

— На все сто. Мы с ним в соседних домах живем. Это раз. А два — моя жена в роддоме медсестрой работает. Не в его, правда, отделении, но это ничего не меняет… Так что ситуацией я владею.

— А он, получается, тоже в роддоме работает?

— Ну конечно. Если я ничего не путаю — он заведующий отделением.

— Роддом первый или второй?

— Второй.

Дворецкий поблагодарил осведомленного участкового и аккуратно положил трубку на аппарат.

Вон оно все как вырисовывается! Или Николаев все напутал и принял за Филатову совсем другую женщину, или дело принимает очень интересный оборот, подумал Юра.

Семьи нет — а в детскую поликлинику привозил ребенка со своей фамилией.

Ни в чем себе не отказывает. Заколачивает трудовую копейку… Дворецкий ухмыльнулся — скорее выколачивает ее из гинекологических закоулков женских тел. Гинекологи, стоматологи… Кто там еще из врачей сейчас при деньгах?..

Стоп! А ведь ребенок-то может быть и племянником! Отсюда и одинаковые фамилии! А женщина — жена брата. И никакая она не Филатова. Вполне может быть и двоюродный брат. Если по отцовской линии.

Но может и не быть!..

«Может — не может», «Убивала — не убивала», «Она — не она». Ромашка какая-то… Действовать надо!

Дворецкий взял с соседнего стола городской телефонный справочник частных абонентов и к своей радости выяснил, что в городе проживает только две семьи под такой фамилией. Бруевич А. М. — по известному уже адресу, и Бруевич М. З. — в другом конце города. Судя по сочетанию имени и отчества, «А. М.» вполне мог быть сыном «М. З.».

Дворецкий набрал номер Бруевича А. М., но автоответчик ему сообщил, что в настоящее время хозяин отсутствует, но все что пожелаете ему можно передать после гудка.

Звонить в роддом? А смысл?

Хотя Юра очень хорошо уяснил себе истину, что по телефону можно сделать все, кроме детей, он не менее хорошо себе уяснил, что и спугнуть по телефону тоже можно всех.

Проверить, на работе ли он? А что это дает?

Надо каким-то образом еще до встречи с Бруевичем выяснить, кем ему приходятся этот ребенок и женщина. Если жена брата и ее сын, то и смысла нет с ним встречаться. Разве что просто для очистки совести. Чтобы потом гнусненький червячок не грыз — надо было сделать, а не сделал…

Как же выяснить, как же выяснить…

«Опа-нас! — протянул Дворецкий и пальцами правой руки отстучал на крышке стола бравурный марш. — Сейчас мы все и выясним!» И набрал номер телефона Бруевича М. З.

После третьего гудка ответил бодрый мужской голос.

— Марк Земельевич? — Отчество Дворецкий сказал наобум и не ошибся.

— Он самый.

— Вас беспокоит коллега Альберта Марковича. Шершеневич, Борис Борисович, — представился Юра и добавил: — Врач-рентгенолог. Нигде не могу найти Альберта Марковича. Ни дома, ни в отделении. А с утра он привозил мне вашего внука с подозрением на двухстороннюю пневмонию…

— Постойте-постойте, — перебил Дворецкого Бруевич. — Какого внука?

— Павлушу, — ответил Юра.

— А вы ничего не путаете?

— Ну что вы! Альберт Маркович приехал сегодня ко мне прямо с утра в поликлинику с Павлушей и очаровательной молодой особой. Если не ошибаюсь… Дай Бог памяти, Светлана ее зовут. Они, правда, очень торопились и не стали ждать, пока я снимочек проявлю. Но Альберт Маркович очень волновался и просил, как только все будет готово, позвонить ему на работу. Вот я и звонил, но нигде не мог его найти. А когда-то он давал мне ваш телефон, вот я и думаю, позвоню дедушке, а то волнуется…

На другом конце провода добродушно засмеялись.

— Спасибо, конечно, за заботу, но… А вы недавно работаете?

— Второй год после ординатуры. Что-то не так?

— Все так, и, вне всякого сомнения, из вас получится очень хороший специалист. Еще раз спасибо за заботу. Но вам нужно найти лично Альберта и передать ему результаты рентгена. Тот, кого вы приняли за моего внука, скорее всего сын одной из пациенток моего сына. У него обширная практика и, по мере возможности, он помогает не только матерям, но и их детям.

— Марк Земельевич, — Дворецкий постарался придать своему голосу максимальное смущение. — Прошу вас, вы уж про мой ляп Альберту Марковичу не говорите! Вот я дурья голова! И вас побеспокоил. Вы уж простите меня великодушно! Хотел как лучше…

— Ничего-ничего, не беспокойтесь. — И доверительно добавил: — Все останется между нами…

На фотографии, которую показал Дворецкий, медсестра рентген-кабинета детской поликлиники очень быстро припомнила, что утром с Альбертом Марковичем Бруевичем приходила именно эта молодая женщина с ребенком. В памяти медсестры она осталась не столько потому, что была очень симпатичной и пришла вместе с Бруевичем — не первый раз он привозит симпатичных женщин, — а потому, что впервые ребенка Альберт записал под своей фамилией. Слух, что у Бруевича есть сын, моментально, как вирус опасной болезни, распространился по всей поликлинике.

Дворецкий обратил внимание на врача-рентгенолога. Ею оказалась пожилая медлительная женщина с замашками грузинской княгини. С Борисом Борисовичем Шершеневичем ее могли объединять только черненькие, активно пробивающиеся усики.

У Павлика Бруевича оказалась правосторонняя пневмония.

Не уберегли Павлика…

Стоп! А не Павликом ли зовут сына Котовой? И ее домработница говорила, что он вроде как заболел…

Дворецкий подъехал к особняку Котовой и, только когда увидел большое скопление машин, до него дошло, что сегодня третий день после убийства Ларисы Павловны, и именно сегодня должны были состояться похороны. Он посмотрел на часы — начало четвертого, — значит, уже похоронили и приехали сюда, чтобы помянуть.

Через открытые калитку и входную дверь Дворецкий прошел в дом, быстро нашел домработницу Котовой и, для чистоты эксперимента, показал ей все четыре фотографии.

— Никого на них не узнаете?

Фотография Филатовой в стопке лежала последней, и когда девушка до нее дошла, внимательно вглядываясь в каждую и отрицательно качая головой, то сразу воскликнула:

— Это она! Та, которая приходила на день рождения Павлика. Помните, я вам про нее говорила?!

— Вы точно в этом уверенны?

— Абсолютно… Вы ее нашли?

— Пока нет.

— А Павлушу?

— И Павлушу пока нет.

— А шансы еще есть?

— Шансы есть всегда… Никакой информации о выкупе вам не поступало?

— Н-нет… А что, может поступить?

— А иначе не понятно, зачем было нужно ребенка похищать.

— А при чем здесь я? — совершенно резонно спросила девушка.

Попросив разрешения воспользоваться телефоном, Дворецкий набрал домашний номер Бруевича и снова услышал предложение автоответчика оставить сообщение для хозяина.

Немного подумав, Юра набрал «Справочную», представился и спросил номер телефона приемного отделения второго городского роддома. После нескольких безуспешных попыток дозвониться — постоянно было занято — ему сообщили, что доктор Бруевич сегодня дежурит по больнице и будет на рабочем месте до завтрашнего дня.

Следующий звонок был в отдел. Трубку взял Петренко. Дворецкий попросил минут через пятнадцать выходить на улицу и ждать его приезда.

— Куда поедем-то? — поинтересовался Владимир.

— В роддом.

— Ты снова стал отцом?

— Хочу провериться у гинеколога.

— Уж лучше сразу к психиатру…

Альберта Марковича Бруевича Дворецкий и Петренко застали в его кабинете на втором этаже. Бруевич, высокий холеный немного худощавый мужчина с академической бородкой «а-ля доктор Чехов», стоял около окна и задумчиво курил в приоткрытую форточку. От него за версту разило благополучием и полной уверенностью в себе и в своем завтрашнем дне. Но только до первой фразы, которую прямо с порога произнес Дворецкий:

— Здравствуйте, Альберт Маркович. Мы очень хотим узнать, как себя чувствуют Светлана Тимофеевна Филатова и Павлик.

После секундного раздумья Бруевич спросил:

— Они лежат в моем отделении?

Он попытался сохранить спокойствие, но по тому, как дрогнул его голос и забегали глаза, Дворецкий понял, что попал точно в цель.

— Надеемся, что нет.

— A-а что, собственно говоря, тогда вам от меня надо?

— Нам надо знать, где они.

— А вы их родственники?

— Ага, — кивнул Дворецкий. — Мужья Филатовой.

— Не понял? — Лицо Бруевича вытянулось.

— Альберт Маркович, вы — умный человек. Давайте не будем попусту тратить драгоценное время. У нас его не так много…

— А вы, собственно, извините, пожалуйста, кто такие?

— Не догадываетесь?

— А к чему мне нужны какие-то догадки? Я — официальное лицо, на рабочем месте…

— И мы — официальные лица.

Юра полез в карман за удостоверением, но не успел его достать, как дверь в кабинет Бруевича распахнулась, на пороге появилась медсестра и, не обращая внимания на Дворецкого и Петренко, быстро заговорила:

— Альберт Маркович, там женщину привезли. Машина ее сбила. И сама же к нам привезла. Судя по всему — девятый месяц. Воды уже отошли. Сильно травмирована. Сердцебиение ребенка прослушивается. Но сама очень тяжелая…

— Где она?

— Во втором боксе.

— Александрова уже там?

— Да, но…

— Пусть начинает, я иду.

Бруевич подождал, пока за медсестрой закроется дверь, последний раз глубоко затянулся, аккуратно затушил окурок в пепельнице и негромко, но очень четко произнес:

— Извините, но профессиональный долг — превыше всего. Если хотите — ждите. Но это может затянуться очень надолго. — И торопливо, на ходу застегивая халат, покинул кабинет.

— Не убежит? — едва за ним закрылась дверь спросил Петренко.

— Если только спрячется.

— Куда?

— В гинекологическую щель.

— Остряк ты наш… Интересно, а где у них здесь «эм-жэ»?

— Сходи поищи.

Петренко вышел. Не успел Дворецкий закурить, подойдя к окну и посмотрев на стоящий перед зданием «Ниссан» Бруевича, как Владимир снова появился на пороге кабинета.

— Слышь, Юр, а он куда-то звонит. Из ординаторской. — Петренко махнул рукой в сторону коридора.

— Странно… — Дворецкий подошел к столу, поднял трубку и поднес ее к уху. — Телефон работает… Вот, падла, предупреждает ведь кого-то. — И, повернувшись к Петренко, произнес: — Там телефон какой, не обратил внимание?

— В каком смысле?

— Кнопочный или дисковый?

— Я видел, что ли?! Он его спиной загородил.

— Прогуливайся по коридору, и как он выйдет — скажешь!

— Чего ты придумал-то?

— Иди-иди-иди…

Через минуту Дворецкий уже был в ординаторской. Телефон оказался кнопочным. Юра поднял трубку и нажал на кнопку повтора последнего номера. На другом конце провода к телефону долго не подходили. После третьего или четвертого гудка раздался негромкий щелчок включения определителя номера, и гудки пошли немного другого тона. И когда Дворецкий разочарованно решил, что уже, наверное, к телефону и не подойдут, трубку все же сняли, и женский голос коротко произнес:

— Алле!

Дворецкий быстро снял с пачки сигарет целлофановую обертку, поднес ее к микрофону, начал ей шелестеть, имитируя помехи на линии, и спросил, повернув голову в противоположную от трубки сторону:

— Света, ты меня слышишь? Алле-алле?

— Ну что еще, Альберт?.. — Ее голос раздался настолько громко и отчетливо, что его услышал даже Петренко, стоящий по другую сторону стола.

Юра показал Петренко большой палец, подмигнул, положил трубку на стол и посмотрел на маленькую бумажную бирочку с номером телефона.

— Никого к трубке не подпускай! — тихо сказал он и вышел из ординаторской.

Через несколько минут Дворецкий знал не только номер телефона, по которому ему ответила Филатова — теперь он был более чем уверен, что это была именно она, — но и адрес, по которому этот телефон находился, — старый дачный поселок, расположенный недалеко от города.

Вернувшись в кабинет Бруевича, Юра набрал номер своего отдела. Ему ответил Гладышев. Дворецкий быстро заговорил:

— Лень, это я. Бери группу захвата и шуруй на Лесную Поляну, дом пятьдесят два… Да, дачный поселок. Там подозреваемая в убийстве Тополевой и Котовой. И, скорее всего, с ней маленький ребенок… Да-да, тот, которого украли у Котовой… Будь осторожен, она мастер спорта по биатлону. Будет бить точно в глаз, чтобы шкурку не попортить… А мы с Володькой в роддоме… Что?.. Сидим в очереди на прием к гинекологу…

И сразу набрал еще один номер.

— Николаева, будьте добры… Конечно, подожду… — Дворецкий достал сигареты и закурил. — Ник, это ты?.. А это я! Если хочешь обогатить и без того богатый внутренний мир, срочно поезжай в дачный цоселок Лесная Поляна, дом пятьдесят два. Сейчас там будет бесплатное кино. Тебе понравится. Пока наши не подъедут — никуда не суйся. А потом — тем более. Будь осторожен — ты мне дорог как память… Нет, меня там не будет… Да уж как-нибудь и без меня обойдутся… Где, где, потом скажу где… Все, целую в ухо… Да, с меня ящик пива!.. За хорошую память на лица.

Дворецкий положил трубку и важно опустился в кресло заведующего отделением.

— Ну-тес, голубчик, на что жалуемся? — Он исподлобья посмотрел на своего напарника. — По утрам трубы не горят? Говорите, случается? Особенно по понедельникам? Трубы, надеюсь, фаллопиевы?.. — Юра откинулся на спинку кресла. — Раньше я тоже хотел стать врачом. Пойти по стопам родителей. Они ж у меня доктора. Папа хирург, мама педиатр… А я бы стал гинекологом. — Он сделал небольшую паузу. — Чтобы иметь возможность судить о женщинах еще и изнутри…

В кабинет заглянула та же медсестра, которая приглашала Бруевича к женщине, попавшей под машину. Она окинула Дворецкого и Петренко быстрым укоризненным взглядом и спросила:

— Альберт Маркович уже вышел? Вы б здесь не курили, что ли… — И, не дожидаясь ответа, закрыла дверь.

— Володь, — продолжил Дворецкий, поднимаясь с кресла. — Есть «Секс по телефону». А я тут на досуге придумал новый вид услуг для лиц с замедленной сексуальной реакцией — «Секс по телеграфу».

— А я тебе не рассказывал, как как-то попал в «Секс-шоп»?

На полпути к окну Дворецкий остановился.

— Нет. Я надеюсь, ты не захотел попросить там политического убежища?

— Да какое там убежище. Ужас! Фаллоимитаторы висят на стенах, как милицейские дубинки. Под потолком покачиваются надувные бабы всех мастей вплоть до негритянок. Но больше всего меня поразила вагина «Боевая малышка». Похожа на капкан. От одного только вида импотентом станешь.

Дворецкий подошел к окну и, прежде чем выбросить окурок в приоткрытую форточку, несколько раз глубоко затянулся.

— А я слышал, что на Западе… — Он поднял руку на уровень форточки и посмотрел на улицу. — Никому я там на голову не попаду?.. — И от удивления даже присвистнул. — Опа-нас! А «Ниссана»-то — не-тути! Смотался наш лучший друг беременных женщин…

Юра подбежал к телефону и набрал номер городской дежурной части.

— Стас, это Дворецкий. Передай на все посты, чтобы задержали черный «Ниссан-премьеру». Ориентировочно направляется к дачному поселку Лесная Поляна… Особо опасный преступник… Да-да, номер знаю. Записывай…

Через полчаса я уже был на Лесной Поляне.

Я медленно проехал до конца поселка, пытаясь высмотреть что-нибудь необычное за высоким деревянным забором с прибитой рядом с калиткой старомодной полукруглой табличкой с номером дома и полустертой фамилией хозяина — Бруевич З. С. Насколько я помнил, владельца «Ниссана» звали Альберт Маркович. Этот «З. С.» вполне мог быть его братом или дядей, но, судя по возрасту дачи, первым хозяином, скорее всего, был его дед.

Через забор я смог увидеть только второй этаж и покрытую черепицей крышу дома. В одной из комнат горел свет. Над трубой поднимался жидкий дымок.

В тупике около последних дач я аккуратно развернулся и приткнул машину у ворот пятьдесят восьмого дома, который выглядел нежилым. Калитка оказалась незапертой, и я прошел на участок. В стоящих между мной и дачей Бруевича домах света не было, и я решил, что и там пока никто не живет.

Между собой участки разделялись невысоким штакетником, преодолеть который не составило труда. Я подошел к пятьдесят четвертому дому и осторожно выглянул из-за угла. С моей стороны к даче Бруевича была пристроена широкая и длинная, во весь дом, веранда с высокими, почти от пола и до потолка, окнами.

Неожиданно на веранде зажегся свет, и я увидел зашедшую на нее женщину. Как следует разглядеть ее мешали ветки деревьев и частично задернутые шторы на окнах. Да и расстояние было приличным — метров пятьдесят, не меньше. Женщина несколько раз нагнулась, по всей видимости, что-то поднимая с пола, и вернулась в дом.

Мне чертовски захотелось убедиться, что эта женщина — именно Филатова. Короткими перебежками, прячась за стволами деревьев, я приблизился к дому. На веранду больше никто не выходил. Я завернул за дальний от дороги угол. Во втором от меня окне горел свет. Я прикинул, что если подойти к нему, то моего роста будет вполне достаточно, чтобы увидеть, что творится в комнате.

Я подкрался и осторожно заглянул. Женщина стояла ко мне спиной у противоположной стены, наклонившись к дивану, и что-то быстро делала руками. Что именно, я не мог понять — мешал большой круглый стол посередине комнаты. Так же я пока не мог понять — Филатова это или нет.

Зато одно я понял абсолютно точно — на дальнем от меня краю стола лежал маленький дамский пистолет.

Перед глазами моментально всплыла картина убийства Котовой. Сердце бешено заколотилось, словно этот пистолет уже направили на меня. Я отступил на несколько метров и, стараясь не шуметь, спрятался за толстый ствол сосны, растущей в окружении густого кустарника. Теперь я был уверен, что из окна меня увидеть невозможно. Переведя дыхание, я выглянул из-за дерева. Женщина выпрямилась, быстро повернулась, взяла со стола пистолет и сунула его под ремень джинсов, задрав край свитера.

Я снова спрятался за дерево.

Это была Филатова. Так же, как и утром, я не мог ошибиться. Ящик пива мной был заработан совершенно честно.

— «Первый», я «четвертый». Объект в комнате выходящей окнами к лесу, — неожиданно услышал я совсем рядом приглушенный голос. — Ведет себя спокойно. Действуем по варианту «окно-дверь». Вы готовы?.. Что?.. Вроде одна… Нет, оружия не видно… Жду вашей команды…

— Ну что, тушканчик, смотаться хотел? С нами такие номера не проходят! — Дворецкий выскочил из машины и подбежал к Бруевичу, стоящему рядом с «Ниссаном» с широко расставленными ногами. Рядом, с автоматами наготове, находились два постовых милиционера, один из которых только что закончил его обыскивать и сложил бумажник и документы на капоте машины. Через затонированные стекла Юра разглядел на заднем сиденье скомканный белый халат. — А еще говорил, что профессиональный долг — превыше всего. Гиппократ бы тебя за это по головке не погладил.

Дворецкий ловко завернул ему руки за спину, защелкнул наручники, повернул к себе лицом и увидел, что Бруевич бесконечно испуган. Он часто и неровно дышал, взгляд не мог зафиксироваться в одной точке, щеки так дергались в нервном тике, что казалось, он панибратски подмигивает окружающим его милиционерам.

У Дворецкого была своя, редко дающая сбои, методика выбивания показаний из до смерти перепуганных задержанных подозреваемых.

— Здравствуй, Маша, я — Дубровский… — Юра сделал движение губами, словно поцеловал Бруевича. — Если хочешь, можешь сохранять молчание. Но не советую! И предупреждаю сразу, ты хотел меня кинуть, а я этого очень не люблю. А теперь пошли! — И повернувшись к постовым милиционерам, добавил: — Спасибо, ребята, отлично сработано! Мы сейчас тут до одного местечка доедем, а на обратном пути «Ниссан» заберем. Вы уж присмотрите пока…

Я чувствовал себя в совершенно дурацком положении.

От омоновца, детины метра два ростом, в темной камуфлированной форме, черной вязаной шапочке, натянутой до шеи и с прорезями для глаз и рта, с короткоствольным автоматом меня отделяли только густые кусты.

Скорее всего он появился из-за другого угла дома и теперь стоял чуть в стороне между мной и окном, в котором горел свет.

Меня он не замечал. Но от этого легче не становилось. Если начнется перестрелка, еще не хватало, чтобы меня задела какая-нибудь шальная пуля.

Позвать его и сказать, что я свой?

Пока я буду объяснять, он успеет сделать со мной очень многое и мало для меня приятное.

Я стал заложником собственного любопытства.

— Вылезайте! — Дворецкий ткнул Бруевича головой в переднюю панель, расстегнул наручники и открыл дверь с его стороны. Петренко с заднего сиденья с интересом наблюдал за развитием событий. — Вылезайте, кому говорят!

— Что вы от меня хотите? — впервые за время задержания подал голос Бруевич. Пока отъезжали от поста и сворачивали на малозаметную лесную дорогу, Дворецкий и Петренко тоже не проронили ни слова. Нагоняли страха.

— Вы нам больше не нужны. — Спокойным, равнодушным и холодно-официальным голосом ответил Дворецкий.

— Вы… Вы меня отпускаете? — Бруевич с опаской посмотрел на окружающий машину лес.

— Вылезайте, не задерживайте нас.

— То есть я свободен? — У Бруевича появились заискивающие нотки. Он попытался заглянуть Юре в лицо.

— Причем абсолютно. — В голосе Дворецкого не прибавилось никаких новых интонаций. Правой рукой, не торопясь, он залез себе под куртку, из наплечной кобуры достал пистолет, снял его с предохранителя, передернул затвор и направил на Бруевича. И неожиданно выкрикнул: — А ну пошел отсюда!

Бруевич в ужасе вжался в сиденье.

— А зачем пистолет? — чуть слышно выдавил он из себя.

— Я же уже сказал, вы нам больше не нужны. — Голос Дворецкого снова стал спокойным и равнодушным. — Не нуж-ны, — по слогам повторил он. — Никакой ценности вы не представляете. К профессиональному долгу вы относитесь равнодушно. Вина ваша в двух, нет, в трех преступлениях, уже доказана. Тратить на вас время у нас нет никакого желания. В рапорте мы сообщим, что вы были застрелены при попытке к бегству. Давайте быстрее! У нас очень мало времени. Нас ждет Светлана Тимофеевна на Лесной Поляне. Она нам про вас уже все рассказала.

— Она врет! — взорвался Бруевич. — Она все врет! Она что же, решила все свалить на меня?

— Альберт, не полоскай нам мозги! И без тебя тошно! — Дворецкий повернулся к Петренко. — Володь, вытащи этот мешок с дерьмом!

Петренко сделал движение, словно собирается выйти из машины.

— Я никуда не пойду! — завизжал Бруевич и уперся руками в переднюю панель.

— Тогда выкладывай все как было! — Дворецкий стволом пистолета несильно ткнул его в плечо. — Будешь врать — сразу схлопочешь пулю!

— Что вы, что вы, — зачастил Бруевич. — Зачем мне вас обманывать?!

Я осторожно выглянул из-за дерева.

Омоновец не торопился предпринимать какие-либо действия. Ждал команды. Он продолжал стоять между мной и окном. Автомат на его шее зловеще поблескивал. На поясе болтались наручники, дубинка и нож. Переговорное устройство он держал в руке.

Филатова суетилась и запихивала какие-то свертки и пакеты в сумку. Мне показалось, что она сама с собой негромко разговаривает или что-то напевает. Но через стекло я ничего не мог разобрать. Она настолько была поглощена сборами, что в сторону окна даже ни разу не взглянула.

И меня, и омоновца это не могло не радовать.

Я остро чувствовал запах чуть намокшей сосновой коры. Где-то наверху, словно транслируя в эфир посредством азбуки Морзе происходящие на земле события, стучал дятел. Короткие удары гулко передавались по стволу дерева.

Переговорное устройство щелкнуло, зашипело, и я сумел разобрать:

— Мы уже в доме. На счет «три» — бей окно! Раз, два…

Не дожидаясь счета «три», омоновец молниеносным движением сунул переговорное устройство в один из своих многочисленных карманов, заученным движением сорвал с шеи автомат, одним прыжком достиг окна, с ходу разбил прикладом раму с двойным стеклом и заорал настолько истошным голосом, что даже меня мороз продрал по коже:

— Руки за голову! Стреляю на поражение!..

Ему все же стоило дождаться счета «три». В дверь никто не ворвался. Пока сыпались стекла, омоновец начал переворачивать автомат стволом в комнату, но для Филатовой этой секундной заминки оказалось вполне достаточно, чтобы метнуться к дивану, на ходу выхватить из-за ремня пистолет и, не целясь, выстрелить в сторону окна. Специалист по захвату моментально спрятался за стену дома, но мне показалось, что ни одна из пуль в оконный проем и не попала.

И только в этот момент упала сорванная с петель дверь, и в комнату ворвалось несколько человек.

Но было уже поздно. Филатова стояла около дивана и держала на руках визжащего от страха маленького ребенка, одетого в пестрый комбинезон. К его головке в красивой вязаной шапочке она приставила ствол пистолета и, повернувшись в сторону ворвавшихся в дверь, закричала:

— Еще одно движение — и я стреляю!

Бруевич закурил, с трудом поднеся трясущимися пальцами зажигалку к сигарете.

— Я люблю ее… Я понимаю, в ситуации, в какой я сейчас нахожусь, это похоже на бред, но раз вы сказали говорить только правду, вот я ее и говорю… Когда она впервые появилась в моей жизни, я понял, что обречен. Вы знаете, я такой человек, что уж если полюблю какую-нибудь женщину, то это очень надолго. Увидев Светлану, я понял, что это навсегда… Эта женщина умеет в себя влюблять и полностью подчинять своей воле. Сомневаюсь, что она отвечала мне искренней взаимностью, но по крайней мере внешне роль нежной и заботливой любовницы она играла хорошо. Меня это более чем устраивало. Я был от нее без памяти…

— Альберт, — перебил его Дворецкий. — Ты слезу из нас не выбивай! Про любовь я и сам могу не меньше наговорить.

— Если бы я вам этого не сказал, то вы бы не поняли всего остального. — Бруевич стряхнул пепел в приоткрытую дверь. Его еще продолжал колотить нервный озноб. Следующей фразой он ошарашил Дворецкого и Петренко: — Идея рожать на заказ пришла именно ей… Это было лет шесть назад. Хотя, конечно, я и сам тогда неоднократно читал, что за границей такое уже давно практикуется, да и у нас в стране кое-какой опыт имеется, но сталкиваться на практике еще не приходилось. Были, конечно, случаи, когда молодые матери отказывались от своих детей и их сразу забирали в богатые семьи, но это, как вы сами понимаете, все не то… Не мне вам объяснять, какая сейчас жизнь, но скажу вам просто как профессионал — женщины, занявшись не свойственными женской природе делами, я имею в виду большой бизнес, большую политику, — подвергают свои организмы таким стрессам, что очень часто это летально отражается на детородной функции. Конечно, эта функция может отсутствовать и по тысяче других причин… В общем, Светлане захотелось зарабатывать себе на жизнь именно таким образом. Ей повезло, что рядом был я, у которого в этой области не только профессиональные знания и опыт, но и информация о потенциальных клиентках. Поначалу я и слышать не хотел, чтобы она этим занималась. Но… Я же вам сказал, что очень любил ее, и когда она категорично заявила, что либо я ей помогаю, либо мы расстаемся навсегда — я понял, что выбора у меня нет.

— Я так понял, вы подбирали ей семьи, где женщины не могут родить? — уточнил Дворецкий, для которого все, что рассказывал Бруевич было настолько неожиданным, что он снова, незаметно для себя, перешел с ним на «вы».

— Да. После того как некоторые женщины, даже пройдя специальный курс лечения, все равно не могут забеременеть и я вынужден констатировать, что в этом плане они обречены, многие становятся очень податливыми и согласными на все. Так что предложение иметь ребенка, отцом которого является их муж, а матерью другая женщина, они принимают чуть ли не на ура. Безусловно, я очень подробно объясняю все достоинства именно этой женщины, я имею в виду Светланы, мы обговариваем сумму, условия и так далее…

— То есть вы выступаете в качестве… — Дворецкий пощелкал пальцами, подбирая точное слово, — посредника, что ли?

— И посредника, и специалиста, который… Скажем так — оказывает помощь в оплодотворении будущей матери, если это не происходит естественным путем.

— Вы хотите сказать… — начал Петренко.

— Да, именно это. Некоторые женщины соглашались, чтобы матерью была Светлана, а отцом их муж, но были категорически против, чтобы оплодотворение происходило методом…

— Понятно, — кивнул Дворецкий. — И многих вы так оплодотворили?

— Мы сделали счастливыми четыре семьи.

— Давайте только без пафоса! Еще скажите, что делали это бесплатно…

— Нет, почему же?! Безусловно, за деньги.

— И за большие? — поинтересовался Петренко.

— Весь процесс — от зачатия и до родов и официального оформления ребенка — стоил пятнадцать тысяч долларов. Мы имели дело только с очень состоятельными семьями.

— А оформляли их вы как?

— Для меня это не представляло никакого труда. Я же еще веду прием в женской консультации, и после того, как Светлана беременела, я, как и положено, заводил на нее карточку, но фамилию и адрес в ней указывал той женщины, для чьей семьи предназначался ребенок. И рожала Светлана в моем отделении под чужой фамилией, и, естественно, ребенок выписывался под фамилией семьи, где должен был жить… — Бруевич снова испуганно посмотрел на Дворецкого. — Ничего противозаконного в этом нет. Разве что подделка документов, но я делал это во благо. Чтобы семьи, в которых…

— Опять пафос?!

Неожиданно Бруевич, до которого словно только сейчас дошло что-то очень важное, спросил:

— А разве Светлана вам не так все рассказала? Или она сказала, что вся вина на мне?

Дворецкий проигнорировал его вопрос и задал свой:

— Тополевы, Котовы, а еще две семьи?

— Их уже нет в нашем городе.

— И все же?

— Шарович и Крикуновы. Они уехали на постоянное местожительство за границу.

— Это их и спасло?

— В каком смысле?

— В смысле, от пули? Или вы планировали достать их и за границей?

— Я ничего не планировал! — снова зачастил Бруевич. — Я никого и здесь не хотел доставать…

— Это все Светлана? — В голосе Дворецкого проскользнули издевательсткие нотки. Но Бруевич их и не заметил.

— Да! Она… Когда она поняла, что… Она вам этого разве не рассказала? Почему решила… — И тут до него окончательно дошло. — А когда это она вам успела все рассказать, если перед самым отъездом я ей звонил?

Ворвавшиеся в комнату замерли. Их было четверо. Трое громил-омоновцев в камуфляже, черных шапочках, закрывающих лица, и с автоматами. И Гладышев, выглядевший в их компании как студент-гуманитарий, призванный на военные сборы.

Ребенок на руках у Филатовой захлебывался слезами. Она прижимала его к себе и, успокаивая, несильно покачивала. Но маленький хромированный пистолет продолжала держать у его головки.

Омоновец, укрывшийся за стеной, теперь уже не торопился предпринимать никаких действий. Он прислонился к дому и прислушивался, что творится в комнате.

— Оружие на пол! — четко скомандовала Филатова.

Гладышев попытался что-то сказать, но она сразу его оборвала:

— Без разговоров! Магазины отстегнуть!.. Живоживо! Плохо учили, что ли, как это делать?!

Гладышев первым бросил пистолет себе под ноги. Следом полетели три магазина и автоматы.

— Руки за голову! — скомандовала Филатова.

Все неохотно подчинились.

— Вы понимаете, что у вас никаких шансов? — спокойным ровным голосом спросил Леонид.

— Шансов на что? — И сильнее закачала ребенка. — Тихо, мой маленький, все будет хорошо. Это плохие дяди, они скоро уйдут…

— Выбраться отсюда живой.

Филатова истерично, перекрывая плач ребенка, захохотала:

— У вас этих шансов еще меньше!

— Альберт, или ты нам все рассказываешь и не задаешь глупых вопросов, или путь к побегу свободен. — Дворецкий снова перешел на «ты» и кивнул в сторону открытой двери.

— То есть вы хотите сказать, что Светлана…

— Мы ничего не хотим сказать! — отрезал Дворецкий. — Говорить нужно тебе, чтобы спасти свою шкуру! А мы хотим слушать!

— Четвертый ребенок стал для Светланы роковым. После него она долго не могла оправиться, больше года я ее лечил, но потом был вынужден констатировать, что рожать она больше не сможет. Вообще. — Бруевич округлил и без того большие, навыкате глаза. — Для нее это был страшный удар… Где-то за полгода до рождения Павлика я ее почти уже уговорил остановиться, сочетаться законным браком, уехать за границу и начать новую жизнь.

— И вы решили вернуть ей детей?

— Клянусь вам, я ничего не решал! Светлану словно подменили. Я стал бояться за ее психику. Понимаете, в одночасье она стала ненавидеть всех тех матерей, которые воспитывали ее детей. Лютой, неоправданной ненавистью. Она закатывала мне истерики, кричала, что они не имеют никакого права на ее детей, что они не могут их любить, как может любить родная мать, что только она может сделать их счастливыми. Я боялся, что она сойдет с ума. Так продолжалось несколько месяцев. Чтобы хоть как-то ее отвлечь, я свозил ее в турне по Европе. Я старался ни в чем ей не отказывать… Но чувствовал, что она что-то замышляет. Со мной своими планами она не делилась. Только сказала, что скоро будет готова уехать за границу.

— А потом продала свою квартиру и машину?

— Нет, машину она не продала. Она сняла ее с учета, и я переоформил ее на свое имя. Чтобы я мог ее спокойно продать, когда она уедет. А сама пока продолжала на ней ездить. По моей доверенности.

— А не проще ли было ей выписать на вас генеральную доверенность на свою машину, чем снимать, снова ставить. Это и время, и деньги…

— Может оно, конечно, и проще, но Светлана хотела, чтобы, уехав за границу, ее ничего с Россией не связывало. Даже машина, числящаяся на ее имени. Она сказала — хочу уехать чистой и свободной.

— Однако… — протянул Дворецкий. — А вы сами?..

— Я планировал к ней приехать через несколько месяцев, может, через полгода. Мне тоже надо было здесь кое-что продать, закончить все дела…

— Вы знали, что у нее есть оружие?

— Про пистолет знал. Она давно его купила. Сказала, что для самообороны, на всякий случай. Я знал, что она очень хорошо умеет обращаться с оружием и был за нее спокоен. А про винтовку — нет. Честно. Я об этом узнал только после убийства Тополевой. Когда она продала свою квартиру, то переехала ко мне на старую, еще дедушкину дачу. В моей городской квартире она жить наотрез отказалась… Вечером в прошлую пятницу я к ней приехал, и она похвалилась, что треть дела сделала и показала винтовку. Тогда я окончательно понял, что она сошла с ума.

— Треть?

— Да. Она находилась в какой-то полной эйфории, порхала от счастья и поделилась со мной своими планами. Сказала, что теперь на очереди Котова и Павлик. Похвалилась, что все продумано до мелочей и никаких сбоев не будет. Я у нее спросил, зачем она это делает, она ответила, что только во имя любви к своим детям.

— Так она собиралась и у Тополевых похитить ребенка?

— Нет. Только у Котовых. Просто Тополеву Светлана возненавидела с самого начала. Как только я ее с ней познакомил. Мне с трудом удалось уговорить ее родить и для них… Хотя Ирине — я имею в виду Тополеву — Светлана очень понравилась. Да по другому она и не согласилась бы иметь от нее ребенка… — Бруевич первый раз за время разговора усмехнулся. Но это был очень грустный смешок. — Вот, черт, «она и не согласилась бы иметь от нее ребенка»… Бред какой!.. А Павлик ей был особенно дорог. Он был последним. — Повисла долгая пауза. — Это, во-первых. А во-вторых, — продолжил Бруевич, — может, это покажется вам смешным и несерьезным… — Он замялся.

— Да чего уж там. Мы и так уж обхохотались! — вставил Дворецкий.

— Зачатие Павлика и ребенка Шаровичей происходило естественным образом. Несмотря на всю симпатию к Светлане, Тополева наотрез отказалась, чтобы ее муж вступал со Светланой в контакт. Сказала, что будет очень его ревновать…

— Вот сам-то Тополев, небось, расстроился…

— Не очень… — И перехватив недоуменный взгляд Дворецкого, пояснил: — Я его знаю очень давно. Было время, когда он ко мне пачками привозил своих любовниц. То аборт, то еще что-нибудь… Но потом у него начала прогрессировать импотенция… В общем, мне пришлось порядком с ним помучиться, прежде чем Светлана забеременела… Спасибо, медсестра моя одна помогла.

Дворецкий повернулся к Петренко:

— Помнишь, Володь, я сразу тогда сказал, что либо Тополев импотент, либо имеет отношение к убийству. Чудес-то не бывает! Второе мы быстро отмели. Оказалось первое… Ладно, — он кивнул Бруевичу, — закрывай дверь и поехали на встречу с прекрасным…

Время шло, и я заметил, что Филатова начала нервничать. Она ногой подвинула к себе стул и села на него, не убирая пистолета от головы ребенка. Все попытки Гладышева завязать с ней разговор, она обрывала окриком «Всем молчать!», хотя только он один пытался что-то ей сказать.

Находящийся на улице омоновец периодически аккуратно заглядывал в окно, но так и не мог придумать, как помочь своим товарищам, оказавшимся в заложниках. Выстрелить в Филатову он не решался. Не знаю, чего он опасался больше — или слишком велика была вероятность попасть в ребенка, или того, что Филатова сама успеет нажать на спусковой крючок.

Мальчик перестал плакать и теперь с испугом, смешанным с неподдельным детским любопытством, разглядывал незнакомых людей. Время от времени он даже произносил какие-то малопонятные неразборчивые слова.

— За нами должны приехать! — неожиданно с вызовом выкрикнула Филатова.

— Очень хорошо. — Гладышев немного подумал и спросил: — Вы планируете уехать?

— Это не ваше дело!

— Конечно, не наше. Просто на улице наши люди. И тот, кто должен за вами приехать, может их испугаться и уехать обратно. Вы же не хотите остаться здесь навечно?

Филатова задумалась.

— Ты, — она метнула быстрый взгляд на Гладышева, — выходишь на улицу и приказываешь своим людям сложить оружие. Потом выхожу я. Если у кого-то увижу пистолет или автомат — я за себя не отвечаю! — Филатова сорвалась на крик: — Понятно? Все, иди! — Она кивнула в сторону двери. И снова задумалась. — Вы! — Она посмотрела на омоновцев. — Идете следом за ним! Руки не опускать!

Едва Гладышев вышел, омоновец, находящийся на улице, бросил последний взгляд в окно и, пригибаясь, завернул за угол дома.

Я не стал ждать особых приглашений и тем же путем, что попал на дачу Бруевича, вернулся к своей машине, перебежал через дорогу и, толкнув калитку на нечетной стороне улицы, скрылся за забором.

Машина с Дворецким, Петренко и Бруевичем остановилась чуть в стороне от пятьдесят второго дома как раз в тот момент, когда Филатова с ребенком на руках вышла из калитки. В нескольких метрах впереди нее и немного сбоку шли Гладышев и трое омоновцев. Четвертого видно не было.

— Это кто? — выкрикнула Филатова, пытаясь разглядеть сидящих в машине. И когда узнала Бруевича, вжавшегося в переднее сиденье, истерично заголосила: — Ты кого сюда привез? Где твоя машина? Что это за люди?

Дворецкий, стараясь не делать резких движений, появился из салона.

— Светлана Тимофеевна, не надо глупостей! Бросьте пистолет! — И, четко выговаривая каждое слово, добавил: — Вы же не будете стрелять в своего сына?!

Доли секунды для Филатовой оказалось достаточно, чтобы принять решение. Она отняла пистолет от головы ребенка и со словами: «Как ты смел им все рассказать?! Ненавижу! Гад! Гад! Гад!» навскидку, несколько раз выстрелила в сторону машины.

И в этот момент, откуда-то сбоку, раздался еще один выстрел. Филатова неловко дернула головой и завалилась на бок, продолжая прижимать к себе мальчишку.

Наступила тишина.

Все замерли и не могли отвести взглядов от упавшей Филатовой.

Первым из оцепенения вышел омоновец, выбравший себе позицию для стрельбы где-то за забором. Он перемахнул, сломав несколько досок, через ветхое деревянное ограждение, сорвал закрывающую лицо маску, подскочил к Филатовой, перевернул ее на спину и взял на руки ребенка.

Мальчишка испуганно на него посмотрел и через секунду, словно подавая для всех команду, что с ним все нормально и можно подходить, зашелся в плаче.

Омоновец прижал его к груди и забормотал, поглаживая по головке:

— Ну, ладно, маленький, ладно, тебе. Все уже позади… Ну, хочешь — поплачь, поплачь… А ты как думал в заложники попадать?.. Хорошего-то мало…

Через мгновенье все уже стояли рядом с ними, и только один Бруевич продолжал сидеть в машине и широко раскрытыми глазами невидяще смотреть на три аккуратные дырки в лобовом стекле, как раз напротив его головы…

Я включил компьютер, нашел файл с началом обзорной статьи по состоянию преступности в нашем регионе и перечитал.

«Убийством в наше время никого не удивишь.

Убивают банкиров и финансовых воротил, владельцев игорных заведений и нефтяных королей, политиков и журналистов, бандитских авторитетов и телевизионных знаменитостей.

Если хотя бы раз в неделю средства массовой информации не сообщают об убийстве всероссийского масштаба, то у законопослушного обывателя мелькает радостная мысль — неужели с беспределом покончено? Неужели жизнь входит в нормальное русло? Неужели?..

Но нет. Вечером, потешив себя размышлениями о новой, спокойной и безопасной жизни, утром, включив телевизор или раскрыв свежую газету, снова окунаешься в пучину кровавых разборок.

И снова перестаешь удивляться.

Но убивают, и не только по-крупному.

Убивают мелких предпринимателей и рыночных торговцев, водителей-дальнобойщиков и постовых милиционеров, дачников и горожан, бомжей и граждан с постоянной пропиской.

Убивают мужчин и женщин, стариков и детей.

Убивают и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Убивают за миллион долларов и за мешок картошки. Убивают за дело и просто так.

Убивают, чтобы нагнать ужас на окружающих, и убивают, чтобы избавиться от разъедающего душу животного страха.

К убийствам привыкаешь, если можно привыкнуть к кровоточащей язве.

С убийствами смиряешься, если можно смириться с постоянным страхом за себя и своих близких.

И какими бы изощренными способами не совершались убийства, ими уже никого не удивишь.

И от этого становится жутко…»

Я поставил курсор после слов «…животного страха» и с нового абзаца дописал:

«Убивают в порыве ненависти и во имя любви».