Искатель. 1978. Выпуск №1

Владимир ВОЗОВИКОВ РЕКА НЕ МОЖЕТ МОЛЧАТЬ

На черном плесе реки гулко ударил сом, вскрикнула спросонья птица в прибрежном тростнике, и старый кабан, пробиравшийся к воде, замер на тропе, часто втягивая воздух узенькими кратерами ноздрей. Он слышал, как по сухой камышине пробежала мышь, как с тоненьким скрипом точили сладкий стебель куги острые зубы ондатры и редко шлепал по сырому илу бродяга лягушонок. Старого секача мало тревожили привычные звуки ночи, и все же маленькие глаза его сверкнули в темноте желтыми свечками, и мохнатые уши настороженно обратились в одну сторону.

Неизвестный зверь крался в темноте наперерез секачу, все отчетливее доносились его глуховатое урчание и тяжелый, уверенный ход. Хозяину прибрежных троп не понравилось чужое вторжение, и он злобно фыркнул, предупреждая непрошеного гостя. Но тот не убавил хода, не изменил пути, и тогда зверь, наклонив мощный клин головы, ринулся вперед… Внезапно пахнуло бензином, горьким железом и пугающим запахом человека. Черная туша отпрянула от близкой, угрюмой тени, ринулась в тальник, не разбирая дороги…

— Вот бурдюк пустой, чуть не врубил в скат, — ругнулся водитель машины рядовой Оганесов, напряженно смотревший в узкий, слабо светящийся экран прибора ночного видения.

— Кого это вы? — так же негромко спросил сидящий рядом офицер.

— Да кабана, товарищ старший лейтенант… Поддеть нас, кажется, собирался — видно, за чужого зверюгу машину принял.

Старший лейтенант Плотников недоверчиво покосился на солдата, прильнул к бронестеклу, пытаясь что-либо рассмотреть впереди. Узкий проход в темной, сплошной стене тростника выводил к широкой речной заводи, у недалекого берега вода тускло отсвечивала. Двигатель работал почти бесшумно, и Плотников слышал шелест мелкой осоки, и сонное чмоканье ила под широкими скатами бронированного вездехода.

— Значит, пара посторонних глаз нас все-таки видела? — спросил он.

— Кабан не выдаст, враг не съест, — пошутил водитель, по-прежнему не отрываясь от экрана. — Будем надеяться.

С легким плеском вода расступилась под машиной, вездеход осел, качка и толчки пропали, на экране прибора ночного видения лежала ровная желтоватая гладь залива. Вездеход держался на плаву, едва касаясь скатами речного дна.

— Глуши, — приказал старший лейтенант водителю и, обернувшись к безмолвно сидевшим позади разведчикам, коротко бросил: — Маты на борт…

Неслышно откинулась броневая крышка люка, и разведчики один за другим выскользнули наружу. Толстые камышовые маты, снопы речной травы, клубки моха и водорослей были приготовлены с вечера и запрятаны у берега в тростниках. Оставалось накрыть ими выступающую над водой броню машины, замаскировать ствол пулемета под вывернутую с корнем старую ольху, и боевая машина превратится с виду в обычный плавучий островок, каких немало тащит река.

Осторожно выбравшись наружу, Плотников огляделся. Вода с черными омутами теней, в которых дрожали звезды, была неподвижной. Вторжение машины в ночную жизнь речных обитателей прошло незаметно. Поблизости кормился утиный выводок, слышались шорохи, писки, взмахи молодых крыльев, журчание процеживаемой в клювах воды. Кажется, глушь дикая, а между тем в трехстах метрах ниже по течению реку пересекала линия переднего края, где каждый квадратный метр водного зеркала, прибрежных зарослей и холмов просматривался в ночные прицелы. Высокая стена тростника хорошо укрывала погруженную в воду машину, и все же Плотников опасливо пригибался, устраиваясь на верхней броне. Двое разведчиков в водонепроницаемых костюмах осторожно подводили к борту плетеные «ковры», Плотников наклонился, ухватил ближний за край, помогая солдатам втащить его на борт. Позади, сопя, трудились еще двое. Чей-то сапог глухо стукнул о стальной корпус, и по воде прошел легкий гул.

— После учений — три наряда вне очереди, — зло прошептал командир отделения сержант Дегтярев, работавший за спиной Плотникова.

Никто не отозвался. Пока солдаты маскировали башенку под куст, Плотников ощупью нашел перископы, прорезал над ними отверстия, а чтобы стальные колпаки не слишком выдавались, превратил их в малоприметные зеленые кочки.

— У нас готово, товарищ старший лейтенант, — шепотом доложил сержант.

— Все в машину! — распорядился Плотников.

Верхнюю броню он покинул последним, осторожно задраив крышку люка, облепленную сверху густым, вязким илом.

Качнулась черно-желтая полоса воды на экране, медленно потекла навстречу. Глубина впитывала осторожные вздохи двигателя, на середине залива водитель заглушил его. Речное течение мягко понесло островок туда, где русло пересекала невидимая линия, разделяющая войска двух сторон. Ночные наблюдатели теперь уже видели его, но встревожит ли противника кусок плывуна с косо торчащей рогатиной ольхи — это станет известно лишь за передним краем. Впрочем, и своих островок мог насторожить — тайну его знали на берегу немногие…

Заглушая внутреннюю тревогу, Плотников негромко спросил сержанта:

— Так где прикажете отбывать три наряда вне очереди? На кухне или, быть может, полы продраить в казарме?

— Виноват, товарищ старший лейтенант, — смущенно пробормотал командир отделения разведчиков. — Не знал я, что вы стукнули.

— Чего уж там виноват! Виноват действительно был я. Однако и вы не безгрешны — права на три наряда у отделенного вроде бы нет. Один, уж так и быть, отстою — попрошусь на воскресенье дежурным по части, а три — шалишь: жаловаться буду. — И, улыбаясь в темноте, добавил: — Хорошо, что виновник-то знающий оказался. А попадись вам хотя бы вон Чехов — отработал бы небось все три безропотно. Так, Чехов?

— Не знаю, — смущенно отозвался один из разведчиков.

— Зря. Уставы положено знать. Ну и выполнять, разумеется.

Сержант Дегтярев, кряжистый, хмуроватый ворчун, беспокойно ерзал на сиденье. Ох этот старший лейтенант Плотников! Всякую промашку твою не замедлит вышутить. И необидно вроде говорит — вот как сейчас, всячески власть сержантскую возвышая, но оттого особенно неловко. Лучше бы уж поругал откровенно — пусть даже при солдатах. Только ругаться Плотников, кажется, не умел. И разговора он больше не возобновлял — машина с разведчиками приближалась к «ничейной» полосе.

Даже великие реки перестали быть серьезным препятствием для воюющих армий. Но когда в бою наступает равновесие сил, обе стороны ищут естественные рубежи, способные хоть как-то обезопасить войска от внезапного удара. Вот почему реки и теперь довольно часто становятся той «ничейной» полосой, что разделяет противников. Так и произошло на учениях, когда «восточные» уже не могли больше наступать, а «западные» еще не имели сил перейти к серьезным контратакам — река легла между ними разделяющим рубежом. Лишь в одном месте, огибая широкую холмистую возвышенность, она круто уходила в расположение «западных» и, пробежав несколько километров голубой рокадой, возвращалась на линию переднего края. Почти вся широкая излучина ее оставалась в руках «западных», представляя собой великолепный плацдарм. Целый день «восточные» яростными атаками пытались очистить излучину, сбросить противника в реку, однако тот слишком хорошо понимал цену плацдарма и держался изо всех сил, готовя контрудар. Резервы «западных» скорым маршем шли к переднему краю, и становилось ясно, что к рассвету они совершат бросок через реку в тактической глубине своей обороны, чтобы с ходу вонзить ударные клинья в неустойчивые еще позиции «восточных», для которых жизненно важным было теперь знать: когда это может случиться?

Подразделение, где служил Плотников, действовало на стороне «восточных». И когда командир вернулся под вечер из штаба, его озабоченный вид сразу насторожил Плотникова.

— Нынче один хороший разведчик может стоить полка, во всяком случае усиленного батальона, — многозначительно заговорил капитан. — Приказано через час доложить план засылки в ближний тыл «западных» разведгруппы. Задача — установить время и место переправы танков. По сути, это время начала наступления противника. Так-то вот, Алексей Петрович…

Плотников был новичком в разведподразделении. Четыре месяца назад он еще «командовал» комсомольской организацией отдельного батальона, а едва принял разведвзвод, новая забота свалилась. Ушел на повышение замполит, и капитан, помня о прежней должности Плотникова, сказал ему: «Придется вам, Алексей Петрович, взять пока на себя комиссарские обязанности — нового замполита нам скоро не обещают. За взвод ответственности с вас не снимаю, тем более что и заместитель у вас надежный, но политработу попрошу считать главным занятием…»

Словом, и командиром-то Алексей не успел себя почувствовать всерьез, однако капитан по всякому сложному делу приглашал его на совет. Правда, исполнителями боевых задач он чаще назначал других взводных командиров, и это немного задевало самолюбие Плотникова. Зато утешало внимание, с которым выслушивал капитан его советы, особенно если надо было выбрать подходящих людей. Он словно показывал Плотникову, что готов с ним делить на равных полноту ответственности за людей, за оценку их достоинств, и это казалось необычным. Потому что был ротный упрям, властолюбив и крут, возражения выслушивал с немалым трудом и не скрывал этого. Его недолюбливали, но самого капитана такое обстоятельство вроде ничуть не расстраивало. Оттого-то многих удивляло, что ротный ни разу не упрекнул Алексея за его врожденную мягкость, за комсомольскую привычку беседовать, советоваться, спорить с солдатами и сержантами с откровением и страстностью равного. Быть может, капитан заметил, что разведчикам нравились в старшем лейтенанте простота и доступность и ни один из них не позволял себе переступить границы воинской субординации в обращении с Плотниковым.

Что бы там ни было, а Плотников, похоже, устраивал ротного как политработник, и он заходил к начальству — просил утвердить старшего лейтенанта постоянным заместителем по политчасти. С самим Плотниковым пока никакой беседы на сей счет не было — ротный, возможно, полагал, что Алексей заранее согласен, поэтому считал нужным заручиться поддержкой начальства, прежде чем заводить разговоры. Но сам Алексей еще не мог разобраться, готов ли он к такой должности. Ее особенность он успел почувствовать не только на службе. Отвечать за людей, полюбиться им и не обмануть их любви, не обмануть в самом малом — ну-ка найди более сложное занятие!

…То, что капитан теперь первым вызвал Плотникова, не удивило самого Алексея. Следовало выбрать подходящих для задания разведчиков, и капитан ждал совета. Плотников начал было перечислять вслух немногих «свободных» солдат и сержантов, но командир роты нетерпеливо перебил:

— Алексей Петрович! Кого послать — решим после. Главное — как послать?

Неожиданный вопрос смутил Алексея. Не мог капитан приберечь его для ситуации полегче! «Как послать?..» Попробуй сообрази, когда каждый метр близ реки простреливается кинжальным огнем. Прибрежные тростники?.. Но не родился еще человек, способный двигаться в тростниках бесшумно.

Плотников, сидя над картой, ушел в созерцание голубой жилки и все больше понимал: другой дороги, кроме реки, в тыл противника не существует…

— А может, не группу, одного пошлем? — спросил он. — Оденем как надо, замаскируем под вид кочки — и вплавь, вдоль берега…

Глаза капитана повеселели.

— Это уже мысль. О реке я сам думал. Значит, другого вы хода у нас действительно нет. Только пошлем именно группу, на плавающей машине. Кочка, она скорее вызовет подозрения. Все, что малоприметно, сильнее настораживает — вы уж мне поверьте. Машину под зыбучий плывун замаскируем — он тут не редкость…

По дороге в штаб учений капитан неожиданно сказал:

— Группу придется возглавить вам, Алексей Петрович.

Плотников сдержанно кивнул, понимая теперь смысл вопросов капитана. Опытный комроты знал: человек легче сделает то, до чего он додумался сам. Но почему капитан выбрал теперь именно Плотникова? Конечно, на такое задание должен пойти офицер, но ведь был как раз не занят другой взводный командир, куда более опытный.

Алексей не знал, что несколько позже о том же спросит капитана старший начальник и в ответ на недоуменное «почему?» сухарь ротный ответит:

— Потому что Плотникова любят. На опасное дело легче идти с тем, кого любишь. У меня душа будет спокойнее, если пойдет он.

— А сумеет? Тут мало желания и любви. Опыт нужен. К тому же он у вас замполита замещает.

— Он разведчик, товарищ майор. Во всяком случае, должен им стать. Где же становиться, как не на учении?.. Между прочим, сколько я знаю, на войне политработники ходили в разведку, как и в атаку, первыми.

И начальник сдался…

Как бы отдыхая в илистом русле, тихо несла река черные воды. Плыли в глуби ее белые августовские звезды, плыли сонные рыбы, приткнувшись к травяным кустикам, плыли кочаны бурой, усыхающей пены. И, невидимые под водой, стальной броней и забросанными тиной камышовыми «коврами», плыли пятеро разведчиков навстречу неизвестности.

Час времени прошел в молчании. Люди сидели на своих местах словно гипсовые куклы, даже дыхания не было слышно. Этот час показался таким долгим, что терялось ощущение реальности окружающего. Казалось, ты просто задремал после многотрудного дня в тылу своих войск. Было так тихо и темно, что разведчики видели, как светящаяся часовая стрелка на приборном щитке крадется к цифре 12.

Один Плотников не замечал времени, наблюдая за берегами и водной поверхностью в прибор ночного видения. В обычных перископах, низко сидящих над черной, глухой водой, стояла лишь непроглядная чернота.

Берега стали суше, прибрежные холмы — круче, тени от них сомкнулись, и река побежала черным коридором, убыстрив течение, словно и ей было неуютно, как одинокому путнику в ночном ущелье.

Час времени… Плотников отчетливо помнил цифру 5 на карте над юркой голубой стрелкой, — значит, уже пять километров пронесло их, хотя до переднего края по прямой гораздо ближе. Вот-вот будет вершина излучины, и тогда река понесет их обратно к своим — туда, где русло ее снова становится линией фронта. Островок с машиной медленно кружило на стрежне, угрюмые, пустынные откосы крутых берегов временами возникали в глубине экрана, их сменяла та же пустыня воды — ни лодки, ни вешки, ни всплеска.

Обостренное чутье подсказывало Плотникову: не здесь надо искать трассу танковой переправы, и все же сомнения вползали в душу.

В черных холмах взвыл мотор, ему отозвался другой и третий…

— Тягачи… артиллерийские, — тихо сказал сержант, и Плотников благодарно кивнул, хотя сержант в темноте не мог видеть его кивка. Алексей тоже подумал о тягачах, и то, что Дегтярев подтвердил его догадку, обрадовало Алексея, укрепило в нем уверенность. Тревога поубавилась. В упор направив на карту синий лучик карманного фонаря, он быстро нашел нужный квадрат, пометив его вопросом. А когда снова глянул в прибор, заметил сразу: холмы словно опали, река посветлела, расправилась вширь, и машину уже не кружило, она плыла боком, устремив из-под водорослей всевидящий глаз на берег, противоположный плацдарму…

Теперь замечались живые тени в прибрежных распадках, доносились звуки шагов и негромкие голоса; где-то что-то небрежно бросили на твердую землю, где-то звякнул металл; раза два мелькнули огоньки сигарет. Противник вел себя не столь осторожно, как на переднем крае. Впервые Плотников по-настоящему понял, сколько суровой, проверенной опытом мудрости в требованиях ночной маскировки, которые и ему порою казались излишне жесткими и формальными. Он сделал себе эту зарубку в памяти, желая после найти такие слова, что заставят его слушателей в час беседы мысленно войти в эту прифронтовую ночь тайными соглядатаями. И узнать немало лишь потому, что кто-то небрежно стукнул дверцей бронетранспортера, кто-то закурил вне укрытия, а кто-то, не умея сладить с раздражением, во весь голос распекает командира второй саперной за медлительность. Какой «слухач» не догадается: вторая саперная появилась у реки совсем не случайно!

Плотников удвоил внимание и все же уловил легкую возню за спиной, настороженный шепоток сержанта:

— Тушенку не забыл?

— Кажись, взял, — ответил неуверенно Чехов.

— Гляди у меня! А то вы от радости забываете, что в разведке тоже не святым духом питаются.

Чехов впервые шел на серьезное задание и, когда собирались, действительно выглядел счастливым. Вопрос Дегтярева был вполне основательным, если Чехову поручили продовольствие экипажа. О такой «мелочи» молодой солдат мог и позабыть.

Было слышно, как Чехов торопливо ощупывал вещмешки, зашуршали завязки.

— Ты че?..

— Кажись, не тот захватил… В том банки снизу… Это Молодцов попутал, когда собирались…

— Я те покажу Молодцова! — яростно прошептал сержант. — Ты куда собирался: в разведку или на блины к теще?

Сыто стукнули банки, Чехов облегченно и громко задышал.

— Тута, товарищ сержант, я забыл, что завернул в плащ…

— Не сучи руками. И языком тоже. Ишь ты, «Молодцов попутал», — передразнил командир отделения. И грубоватым шепотом добавил: — Нечего зря хлопать глазами — сосни пока. Ночь, она длинная, надо будет — поднимем.

Плотников невольно улыбнулся, тоже почувствовав облегчение. У разведчиков с полудня крошки во рту не было, а на пустой желудок воевать нелегко. Правда, Плотников имел личный запас, но на пятерых здоровых, проголодавшихся ребят его бы не хватило.

На широком плесе стало еще светлее, и теперь уже четверо разведчиков не отрывались от приборов наблюдения…

Видно, так уж устроен человек: чем нетерпеливее он ждет, тем внезапнее приходит то, чего ждет. Плотников и не заметил, в какой момент лодка возникла прямо перед ними, на середине реки. Совершенно отчетливая и уже близкая, она надвигалась низким бортом, и Алексей испугался: если лодка столкнется с замаскированной машиной, разоблачение разведчиков неминуемо. Двое сидели в лодке, наклонясь к воде, — было видно, как шевелятся их руки и расходятся по реке слабые круги. Но еще раньше, пожалуй, он заметил две темные цепочки, убегающие от лодки к берегу, — словно по фосфоресцирующему полотну начертили тушью два ряда вертикальных штришков. С лодки провешивали трассу, и, всего вероятнее, то была трасса для танков. Наверняка подводная…

На всем томительном пути во власти речной стихии Плотникову чудился хрипловатый от усталости и недосыпания голос командира роты: «Мостов не ищите. На таких реках, когда вся глубина плацдарма — километр, мостов не строят. Они едва развернутся после переправы — и уже на рубеже атаки. Нам нужны точные координаты трассы. От вас я другого не требую. Возможно, это будет подводная трасса. Как найдете — зацепитесь поблизости и не спускайте глаз. Сообщите о начале переправы и тогда можете считать, что впятером выиграли сражение». Потом, кольнув Плотникова испытующим взглядом, неожиданно спросил: «Вы изучали Макиавелли?» — «В училище, по программе…» Капитан хмыкнул: «Тогда напомню вам его фразу, очень подходящую для нашего дела: хорошая позиция в бою часто важнее храбрости. Вы поняли меня?»

Плотников постарался понять…

Теперь последние слова командира мгновенно пронеслись в голове Плотникова, и он готов был отчаяться. Все сорвется, если машина налетит на лодку или на прочно вбитые в дно вешки. Нелепая случайность, каприз стихии, слепая прихоть обстоятельства — вот чего разведчик должен опасаться не меньше, чем противника. Вот что он должен уметь осиливать во всякую минуту.

Завести двигатель и обойти лодку, с которой еще не видят надвигающегося «плывуна»? Но такая «храбрость» по меньшей мере глупа — заметят. Выйти на связь и сообщить координаты трассы, если произойдет столкновение? Успеть можно, однако машину все равно «расстреляют», а трассу перенесут…

Плотников не успел до конца поверить в безвыходность ситуации, не успел и понять, зачем так резко повернул руль Оганесов, прикованный к перископу, как вдруг ощутил едва уловимую перемену в положении плывущей машины. Он ощутил ее по легкому смещению лодки — она сдвинулась, начала медленно уходить к затемненной границе экрана. Стрежневая струя усилила давление на развернутые поперек течения передние скаты, и этого оказалось достаточно, чтобы машина подставила борт отбойному течению, смещаясь на свободный от вешек плес.

Ай да Оганесов!

Люди в лодке насторожились, прекратив работу. Плотников отчетливо видел их лица, оба смотрели прямо в объектив, и возникло желание зажмуриться, словно мог встретиться с ними взглядом. Один поднял руку, из кулака его вырвался тоненький лучик, метнулся по воде, забегал по островку.

«Стекло!.. — похолодел Плотников. — Если луч попадет на стекло перископа, оно блеснет!..»

— Вы там сдурели? — раздался с берега резкий окрик. — А ну погасите!

Луч пропал, и молодой смущенный голос ответил из лодки:

— Плывет что-то, товарищ лейтенант.

— Не видите — кусок трясины! Если каждую кочку освещать станем, нас так осветят, что света невзвидим.

«Спасибо, лейтенант, — искренне поблагодарил Плотников. — Насчет света ты прав, но солдаты твои сегодня бдительнее тебя оказались…»

Саперы продолжали смотреть на проплывающий островок, они могли бы, пожалуй, достать его шестом, но, видимо, то был не первый на их памяти островок и малопримечательный. Лодка стала удаляться, солдаты в ней снова наклонились к бортам, занявшись работой, уже едва различимые у края светового пятна, — машину продолжало разворачивать. Плотников нагнулся к боковому перископу и следил за ними, пока не растворились во тьме. Облегченно вздохнув, он глянул на экран прибора и увидел близко высокую стену тростника у низкого берега. Вот теперь уж точно пронесло…

Гул двигателей на берегу, там, откуда тянулась трасса, заставил Алексея насторожиться.

До сих пор Алексей опасался, как бы их не прибило к берегу или не затащило на мель — пришлось бы запускать двигатель. Теперь такая остановка была бы подарком судьбы, но рассчитывать на него не приходилось. Делая поворот, река снова ускоряла бег, островок стало уносить от прибрежных зарослей, а у противоположного берега его подхватит отбойное течение.

И вдруг гул машин!.. Судьба всегда щедра, надо только уметь пользоваться ее щедростью.

— Оганесов! Заводи!..

Солдат вздрогнул от невероятной команды, однако, привыкший к мгновенному повиновению, тотчас нажал стартер. Корпус машины мелко задрожал.

— К камышу! Малым ходом…

Плотников весь обратился в слух. Тягачи на берегу натужно выли моторами, видимо взбираясь на прибрежный увал, гул их далеко разносился по реке, и легкого шума разведмашины нельзя было различить… Гул тягачей уже замирал, когда почувствовался толчок. Оганесов выключил зажигание, и стало слышно, как журчит вода, обтекая броневой корпус и шевеля края плетеных «ковров». До камышей оставалось полтора десятка метров, вода около них слегка бугрилась, шла мелкими, медленными воронками, — значит, тут перепад глубин, и колеса машины случайно нашли мель.

Плотников подозвал сержанта.

— Как по-вашему, Дегтярев: в заросли заберемся или здесь? — Он поймал себя на мысли, что и теперь испытывает потребность обсудить с кем-нибудь всякое решение, которое надо принять. Сильна привычка комсомольского работника, да и замполитская «стажировка», видно, укрепила ее. Поможет она ему сегодня или повредит?

— Лучше здесь, товарищ старший лейтенант, — зашептал Дегтярев. — В тростники полезем — шума наделаем, да там и скорее засекут. А тут вроде плывун за корягу зацепился. То, что у всех на виду, меньше подозрений вызывает.

— Спасибо, — поблагодарил Алексей. — Готовьте-ка ужин, работка ждет тяжелая…

Приоткрыв люк, он осторожно высунулся из машины. Снаружи было светлее, чем под броней, и Плотников с удовольствием отметил: маскировка не повреждена, лишь край одного из «ковров» завернуло течением, и его требовалось поправить… Сыроватый воздух отдавал свежестью, пахло тиной, сырой рыбой и привядшей травой. Захотелось курить. Возле камышей булькнуло; Плотников тревожно скосил глаза на звук и, заметив след водяных «усов» от головы плывущего зверька, успокоился. Потом долго искал взглядом лодку с саперами, пока не различил ее затушеванный тьмою силуэт возле противоположного берега. Провешивание трассы заканчивалось.

Разведывательная машина стояла в самой вершине излучины, и насколько хватал глаз, река просматривалась в обе стороны. «Пожалуй, это та самая позиция, которая важнее храбрости», — не без удовольствия подумал Алексей. Он опустился вниз, плотно задраив люк, приказал зашторить перископы, кроме одного, к которому посадил наблюдателем Оганесова, зажег синий свет. Разведчики кое-как устроились в десантном отделении вокруг сложенных пирамидкой вещмешков, поверх которых была постелена газета, а на ней — две вспоротые банки с тушенкой, ложки, ломти черного хлеба, покрытые щедрыми пластами розового сала.

— Калорийный ужин, — улыбнулся Плотников. — Начинайте, я чуть позже.

Он извлек из планшета карту, нашел на ней излучину, пометил значком место дозорной машины. Подняв голову, удивленно спросил:

— Вы чего на еду любуетесь? Начинайте же.

Однако никто из разведчиков не шевельнулся.

— Ну, хорошо, я сейчас…

Рассчитал и быстро нанес на карту место вероятной переправы танков, застегнул планшет.

— А теперь делай как я! — И первым взял хлеб.

Чехов зачерпнул из термоса кружку дымящегося черного чая, Дегтярев пододвинул ближе к старшему лейтенанту банку с тушенкой. Другую он поставил перед молчаливым, сонным на вид солдатом Молодцовым. Разведчики заулыбались, только Молодцов остался сонно-серьезным. Отхватив крепкими зубами изрядный кус хлеба с салом, он деловито забрал в широкую ладонь увесистую банку тушенки и погрузил в нее ложку на всю глубину «рабочей части». На чай, которым разведчики запивали жирный ужин, Молодцов кинул сонно-пренебрежительный взгляд: стоит ли, мол, добро разбавлять водой?

Был Молодцов высок, жилист и рыж. С длинного, веснушчатого лица его редко сходило выражение флегматичного добродушия, и такими же сонными казались маленькие, неопределенного цвета глаза. Слыл он великим молчуном, послушником и работягой. Избирая Молодцова неизменной мишенью для шуток, а то и злоупотребляя безотказностью парня, разведчики любили его и яростно защищали, если кто-то чужой пытался подтрунивать над ним. Да и было за что любить Молодцова. Он легко вымахивал двухметровой глубины окоп в каменистой земле и, невзирая на то, просили его или нет, брался помогать соседу, делая его работу с тем же отрешенным старанием, что и свою. В тяжелейших марш-бросках, когда молодые солдаты выбивались из сил, а прийти к финишу надо было всем взводом сразу, он на ходу отнимал у отставших вещмешки, скатки, подсумки и, весь обвешанный грузом, тащил под руку впереди строя кого-нибудь из запаленных «салажат».

Получал Молодцов полуторную норму котлового довольствия, а если ему перепадала двойная и тройная — он не отказывался, съедал сколько перед ним ставили. Разведчики часто вспоминали, как, возвращаясь однажды с полевого занятая, помогли колхозникам сметать сено, в те пригласили их на ближнюю бахчу. Дед-сторож прикатил от щедроты три ведерных арбуза. Двух хватило на весь взвод, а третьим завладел Молодцов и управился с ним еще до того, как исчезли два других. Дед беспокойно заерзал — не обкормил ли солдатика, — но сержант украдкой шепнул ему, указывая на загрустившего Молодцова: «Мало, дедушка…» У того кепчонка слезла на затылок, однако вновь пошел на бахчу. Арбуз, видно, принести побоялся, нашел дыню-скороспелку с ПТУРС величиной, боязливо положил перед солдатом. И лишь когда от дыни остались одни корки, повеселевший Молодцов со вздохом произнес: «Вот и закусили мало-мало, теперь пожевать бы как следует, а?»

Плотников тоже украдкой улыбнулся, вспомнив эту историю, исподтишка посмотрел на солдата, который с тем же отрешенным видом доканчивал тушенку…

Считалась за Молодцовым одна странность. Не любил гимнастику и, как ни бились с ним, больше «удочки» не получал, хотя длинные руки его таили страшную силу. На занятиях по самбо никто не желал иметь Молодцова своим противником, а однажды на спор за десять банок сгущенки он переломил через колено черенок саперной лопаты, за что получил от старшины первый и единственный за всю службу выговор. А еще любил угощать. Часто получая из дома посылки, набитые лакомствами, он раздавал их без остатка и смертельно обижался, если кто-то отказывался брать последнее, зная, как самому Молодцову хочется отведать тех лакомств. Зато, когда хвалили угощение, весь светился, счастливым бывал, как ребенок от праздничного подарка, и, пожалуй, даже красивым…

Разведчики еще жевали бутерброды, а ложка Молодцова уже звякнула о дно банки, он заглянул в нее и, вздохнув, с сожалением отставил. Разведчики переглянулись, сержант незаметно положил перед Молодцовым лишний кусок хлеба со шпигом, но тот вроде и не заметил, старательно вытирая ложку.

— У меня в рюкзаке есть колбаса, так что запасы у нас изрядные, — сказал Плотников. — Хотите еще, Молодцов?

— Не, — впервые подал голос солдат, покачав головой. — С меня будет, спасибо. Я лучше Оганесова подменю, а то спать тянет, когда плотно наешься.

Чехов прыснул, Дегтярев тоже засмеялся, а Плотников подумал про себя: в сон Молодцова сегодня вряд ли потянет даже после двух таких банок…

После ужина рядовой Молодцов отправлялся к своим.

До появления танков на переправе разведчикам не следовало выходить в эфир по основной радиостанции — их сразу засекли бы, — а командир должен получить заранее координаты подводной трассы, чтобы подготовить внезапный удар по ней в нужную минуту. Правда, разведчики прихватили с собой и портативную радиостанцию УКВ, засечь которую почти невозможно, однако надежды на нее мало. Она могла не достать до переднего края, если даже подняться с нею на самый высокий из прибрежных холмов. Прибегнуть к ней Плотников рассчитывал лишь в крайнем случае.

Автомат, трехцветная ракета, скатанный пластиковый мешок для переправы через реку да металлическая плотно закрытая кассета с донесением — вот все, что Молодцов брал с собой.

— Идите левым берегом, — напутствовал Алексей солдата. — Он безопаснее. Реку переплывете там, где она поворачивает на север. Запомните: на север! Тогда на другом берегу сразу попадете к нашим. Воспользуйтесь мешком, он маленький, а держит хорошо… Берегите кассету — это главное. Если задержат — выбросьте, утопите, но так, чтобы в чужие руки она не попала ни при каких обстоятельствах. И сигнальте ракетой. Если вы не пройдете, нам должно быть известно.

Солдат слушал почти равнодушно, но Плотников знал: каждое слово он буквально впечатывает в свой мозг. Молодцову ничего не приходилось говорить дважды. Тронув солдата за локоть, Плотников с улыбкой добавил:

— Передайте там комсоргу нашему — пусть напишет в боевом листке, что на первом этапе разведки особенно отличились рядовые Оганесов и Молодцов. Только непременно слово в слово передайте — это приказ.

— Есть. — В голосе солдата отозвалась затаенная благодарность за такую вот веру в рядового Молодцова, когда заранее говорят, что не отличиться он просто не может.

Солдат неслышно вылез из люка, скользнул за борт, исчез в прибрежной тени. Плотников прислушался, но не уловил ни всплеска, ни шороха камышей, ни звука шагов на берегу. «Лихо пошел Молодцов — весь путь бы так…»

Плотников тогда еще не заметил своего промаха: забыл потребовать от Молодцова повторить приказ. А ведь и самый добросовестный солдат может не уловить чего-то в распоряжении командира…

Еще через четверть часа Плотников остался в машине вдвоем с Оганесовым. Он считал: нужно провести разведку на ближнем берегу — могло ведь случиться и так, что им придется просидеть в своем «укрытии» не только ночь, но и день, а потому не хотел оставаться в неведении. Посылая сержанта, предложил ему взять с собой Чехова, и молодой солдат с такой поспешностью вскочил с сиденья, что стукнулся головой о верхнюю броню. Наверное, ему было больно, однако не издал ни звука.

— Бери автомат, — буркнул Дегтярев. — Да поаккуратней с ним — он не так прочен, как твоя голова.

Любил поворчать сержант Дегтярев. Как и многие ворчуны, был он добрейшим парнем и старательно скрывал истинную свою натуру. В положении командира это часто необходимо, — а то ведь иные злоупотреблять твоей добротой начнут, — вот почему Плотников извинял Дегтяреву его грубоватый тон…

По-прежнему пустынна река, и вряд ли переправа начнется глубокой ночью, но нельзя спускать глаз с воды. Чего не бывает на войне! Оганесов тоже у перископа сидит, следя, не вспыхнет ли в небе ракета — тревожный сигнал Молодцова. Не хочется думать об этом, а следить надо…

Тьма в перископе то словно редеет, то сгущается: набегают с легким звоном черные волны, топят контуры прибрежных увалов и слабый блеск реки. Это в глазах темнеет от напряжения, надо тряхнуть головой — сразу схлынет черный туман и пропадет звон в ушах.

Становится ознобно — не то от бессонницы, не то от сырости — двигатель успел остыть. А все же сон подкрадывается, как опытный диверсант. Прогоняешь, а он подкрался с другой стороны: вспоминается, как чудо, как недосягаемая мечта, жестковатая холостяцкая постель…

Где только не спал Плотников! В кузове грузовой машины на полном ходу. На днище грохочущего по бездорожью танка. Сладко дремлется на широкой танковой корме, если едешь десантником! Особенно в холод и слякоть. Упрешься спиной в башню, положишь мокрые, оледенелые ноги на горячее жалюзи, из-под которого обдувает тебя жарким ветром, и так уютно, словно вернулся в детство, на деревенскую теплую печку, прижался к теплой трубе и слушаешь материнские сказки. Качает танк на ухабах, а тебе чудится — это злая буря качает ковер-самолет, на котором летишь навстречу красивым и страшным чудесам…

Но слаще всего спится в жаркий день в поле или в лесу. Разбросишь руки во всю ширь, и трава растет меж пальцами, щекочет лицо и шею, бегают по горячему телу муравьи, а ты спишь, все слышишь и чувствуешь, как земля высасывает из тебя усталость. По первой команде вскакиваешь упругий и свежий, налитый силой.

Став офицером, Плотников уже не спал на маршах. И на привалах в последнее время спать тоже не приходится. Когда солдаты отдыхают, у политработника больше всего хлопот… Великое дело на войне уметь не спать, когда голова тяжелее свинца…

— Оганесов, не дремлешь?

— Зачем спрашивать, товарищ старший лейтенант? — обиженно отозвался водитель. — Как можно спать, когда нельзя спать!

— Прости, Оганесов. Меня вот разморило, решил голос подать.

— Меня тоже маленько качает, товарищ старший лейтенант. Да вы не бойтесь, Оганесов привычный. Вы бы поспали.

Плотников улыбнулся и серьезно сказал:

— Нельзя, Оганесов. Нельзя нам спать…

Часовая стрелка подкралась к цифре 2, глухая тишина стоит над рекой, слышно лишь, как тихо бормочет вода за броней, и, кажется, бесконечно плывешь куда-то посреди спящего китового стада — черных прибрежных холмов.

— Оганесов, у тебя есть девушка?

— Как же, товарищ старший лейтенант! Скоро два года ждет, письма хорошие пишет. Отслужу — жениться буду. Приезжайте на свадьбу…

Тьма внезапно отпрянула от перископа, и еще до того, как Оганесов выпалил: «Ракета, товарищ старший лейтенант!» — Алексей резко крутанул прибор назад. Яркая звезда всходила по крутой дуге над самой рекой, километрах в двух от разведчиков. «Не та!» — облегченно подумал Плотников. Достигнув вершины дуги, звезда внезапно раскололась на три разноцветные искры… Та самая!..

…Соскользнув с брони в реку, Молодцов сразу почувствовал: вода теплее ночного воздуха. Так бывает в августе. Сначала Молодцов решил проплыть до края камышей, чтобы бесшумно выйти на берег, а там выжать одежду и темными прибрежными низинами отправиться в путь. Но чем дальше он плыл, тем меньше хотелось ему выбираться из воды. Только почему он должен выбираться? Разве они не приплыли сюда по реке? Целый экипаж да еще с машиной! Конечно, замаскировались как следует, но ведь машина! А тут одна голова над поверхностью. Кочка, клок пены, чурка. Кто углядит в этакой темени? И течение тут вон какое — в два раза скорее, чем посуху, до своих доберешься.

Молодцов осторожно достал из кармана пластмассовый мешочек, надул слегка, чтобы едва-едва удерживал над поверхностью. Все-таки в сапогах да с автоматом плыть трудно. Теперь помогал мешок, и стало легко, весело, даже радостно оттого, что вот он, сильный и хитрый, невидимый и неслышимый, плывет через тыл противника с важным донесением.

…Когда в темноте, недалеко от Молодцова, возник силуэт легкой плавающей машины, разведчик мало обеспокоился. Он уже проскочил незамеченным мимо плавающего танка и бронетранспортера и все время ждал новых подобных встреч. Лишь поглубже ушел в воду — по самую пилотку — и перестал грести, доверяясь быстрому стрежневому потоку. Вода все дальше уносила разведчика с курса машины, и чувство опасности начинало пропадать, когда амфибия, сильнее заурчав мотором, повернула на пловца. Маневр этот мог быть случайным, однако Молодцов насторожился. Машина, увеличив скорость, шла прямо на него. Он уже замечал белую линию бурунчика под ее широким, как у парома, носом.

Положение еще не казалось Молодцову слишком опасным, и сдаваться он не собирался. Набрав полные легкие воздуха, погрузился в глубину, выпустив из рук мешок. Пилотку тоже унесло, но бережливый Молодцов о ней даже не подумал. Он был отличным ныряльщиком и больше минуты греб изо всех сил под водой в сторону берега, надеясь, что люди в машине видели только подозрительный предмет и погонятся за уплывающим мешком. Он уже задыхался и все же выныривал медленно, опасаясь всплеска. Вынырнул, как и рассчитывал, в тени крутого прибрежного увала, сразу перевернулся на спину, отдыхая и следя за амфибией. Теперь он поменялся местами со своими преследователями и видел машину отчетливо, в то время как люди в ней должны были видеть там, где он плыл, лишь черное отражение высокого берега. Машина с приглушенным двигателем тихо скользила носом вниз по течению, мешка он не различал — то ли просто незаметен, то ли его скрывал борт плавающего автомобиля. Молодцов с тревогой думал: что же решат его преследователи, выловив из воды индивидуальное «плавсредство»? Успокоятся или начнут искать хозяина мешка?

Внезапно нос машины начал описывать циркуляцию, нацелился на Молодцова, и снова под ним закипела белая полоска. Это казалось невероятным. Молодцов абсолютно был уверен, что из машины его сейчас нельзя разглядеть, и все же она шла безошибочно. Опять нырнул, опять, сколько мог, греб под водой и тихо-тихо всплыл, выставив из воды только лицо. Еще не передохнув, различил машину выше по течению и гораздо ближе от себя, чем в первый раз. И снова она уверенно развернулась в его сторону, приближаясь малым ходом…

Он нырял еще раза три или четыре, но упорный преследователь не отставал, после каждого всплытия Молодцова оказываясь все ближе и ближе. Исход борьбы уже не вызывал сомнений. Железное тело разведчика словно размокало в воде, становясь тяжелым и рыхлым, сердце, не знавшее прежде усталости, отчаянно билось, как запутавшаяся в сети рыба. Было что-то зловеще-жуткое в безмолвном, упорном и неотступном преследовании человека плавающей машиной среди непроглядной прибрежной тьмы. Молодцов до службы увлекался охотой, и теперь он знал, как чувствует себя загнанный зверь, по следу которого идет сильная, опытная, свирепая лайка.

В какой-то момент пришла мысль о близком береге. Молодцов, уже не таясь, рванулся к нему, но тотчас услышал шорох шагов возле кромки воды, чью-то негромкую команду. И там его ждали.

А машина совсем близко, нос ее слегка отворачивает, чтобы не потопить человека, и две темные фигуры поднялись над низким бортом, готовясь подхватить пловца. Амфибия не бронирована, ее легко изрешетить автоматным огнем, но стрелять в воде без мешка стало невозможно. Да он и не имел права стрелять, не исполнив последнего долга.

Молодцов поспешно выдернул стальной цилиндрик из нагрудного кармана и разжал пальцы… Теперь, когда донесение на дне реки, оставалось предупредить товарищей. Хлебнув воды, он кое-как вытащил из другого кармана ракетный патрон, крепко зажал его в кулаке и, поймав мокрый шнурок, дернул.

Сухой хлопок гулко ударил по воде, и шипящая белая трасса вертикально ушла вверх. Почти в то же мгновение с борта амфибии хлестнула автоматная очередь — там, наверное, боялись, что пловец сделает еще что-то, что обязан сделать…

Сильные руки подхватили Молодцова с двух сторон и довольно бесцеремонно втащили в машину, похожую на плоскодонную лодку.

— Вот так гагара, — произнес один с добродушной насмешкой. Раздраженный, сухой голос ответил с переднего сиденья:

— Хотел бы я знать: что успела натворить эта «гагара» в нашем тылу?! Правьте к берегу, надо же переодеть этого диверсанта в сухое…

Отрешенный взгляд Молодцова случайно скользнул по передней части открытой кабины амфибии, и, различив в темноте змеиную головку прибора ночного видения, он наконец догадался, какую непростительную ошибку допускал с самого начала, безбоязненно пересекая дорогу плавающим машинам. Сгорбившись на деревянном сиденье, обхватил руками мокрую голову, и в простецкой этой голове ворочалась горькая мысль, что такой несообразительный человек, как рядовой Молодцов, не годится, в разведчики и надо будет подавать рапорт о переводе в мотострелки…

Когда амфибия вплотную подошла к берегу, пойманный «диверсант» глубоко вздохнул и голосом идущего на казнь произнес:

— Ребята, у вас пожрать чего-нибудь не найдется, а?

В машине рассмеялись.

Плотникову не хотелось верить, что Молодцов не прошел. В голову закрадывалась успокоительная мыслишка: была чужая ракета. Мало ли их бросают на учениях? — а совпадение цветов — чистая случайность. Но он заставил себя признать: в нем говорит слабость, растерянность от первой неудачи, боязнь новой. Он стал злиться: «Страусовая душонка! Тебе слишком везло до сих пор. Все шло по писаному, и ты с легкостью решил, что по писаному пойдет до конца. Но так на войне не бывает… Ты впустил в свою голову посторонние мысли — пусть на минуту, — но отвлекся от разведки, потерял форму, и уже боишься признать случившееся… Командиру нужны не надежды твои и сомнения. Командиру нужны сведения о месте вероятной переправы танков.

Всегда остается что-то, что можно предпринять, — это здорово сказано! А предпринять надо попытку прямой радиосвязи по УКВ. Другого выхода нет.

Нужен сержант А сержант вернется через полчаса… Разве командир не остерегал тебя от побочных действий? Ты ослушался, решил взвалить на себя побольше, и вот что из этого выходит. И все от первого везенья. Теперь ты еще раз убедился: везет, пока не начнешь самовольничать…»

— Оганесов, налейте мне чаю да сосните немного. Ждать ракету теперь не надо. Теперь я угляжу один.

— Может, вы сначала, товарищ старший лейтенант?

— Никаких разговоров, Оганесов. Приказываю спать. Водителю необходимо спать хотя бы час в сутки.

Чай отдавал железом и чуть-чуть бензином. Зато был достаточно горяч и крепок. Предусмотрительный парень сержант Дегтярев…

Странно: в перископе чуть посветлело. Неужто заря? Не заметили с Оганесовым, как задремали? Обеспокоенно оглянулся. Стрелка на приборном щитке едва переползала цифру 2. Не доверяя часам, повел окуляром на восток — горизонт успокоительно темен. Кажется, свет с юга?.. Вот оно в чем дело: над черной грядой увалов — кривая ниточка света. Месяц народился: ниточка света по краю черного диска. Не эта ли черная луна накликала беду с Молодцовым? Какие же несчастья она сулит еще?

Суеверничаешь, замполит!..

Говорят, если показать новорожденному месяцу новенький рубль, до нового деньги будут водиться в кармане… Жаль, с собой только мятая пятерка…

Что за чепуха лезет в голову, когда положено думать о серьезных вещах!

У камышей громко плеснул ночной разбойник — сом. Закинуть бы в воду прямо из люка хорошую приманку на добром крючке! В такие ночи лучшее на земле место — у рыбацкого костра. Там можно и помечтать и вздремнуть, слушая мудрое журчание воды. До чего она убаюкивает! И душа болит, и ждешь не дождешься своих разведчиков, а все равно усыпляет как гипноз.

Заворочался Оганесов, заговорил во сне на родном языке.

Может быть, идет он сейчас улицей далекого армянского села в видит мать… Или ту девушку?.. Сельские ребята почему-то скучают по дому больше, чем городские.

А ночь вовсе не так черна, как кажется на первый взгляд. Она словно дышит, меняя оттенки: то густо-сиреневая, то фиолетовая, то как будто по черному прошлись вишневой краской. Это значит: земля повернула к солнцу, и восход близится, хотя горизонт на востоке еще так же глух, как на юге или на западе…

…Река оставалась пустынной. Кривая ниточка света канула за увал, только черный диск луны стоял на гребне, словно грозное предзнаменование. Отчего, когда тебе тревожно, все чуть-чуть непохожее на себя обретает таинственную значимость? Может, потому, что невольно ищешь повсюду приметы близких и важных событий. Даже там, где этих примет не существует.

Но куда запропали разведчики? Не пора ли действовать, не ожидая сержанта?.. И радиостанцию машины пора включать на прием — могут быть вести.

Ничего не хотел он так, как услышать о доставке донесения Молодцовым. Свои сразу сообщат в эфир условным сигналом. Все-таки надежда оставалась.

На волне царило безмолвие… Значит, кому-то надо идти на опасный риск — передавать сведения о подводной трассе запасным путем — по маломощной УКВ. А для этого покинуть машину и отыскать сопку повыше. Потому что волны УКВ летят только по прямой, как лучи света…

Гулкая автоматная очередь рассыпалась в холмах, словно смех великана. Следом упала тишина, в которой заглохло даже журчание воды. «Померещилось, что ли?» Несколько автоматов ударило враз, грохнул взрыв, осветительная ракета взошла над близким холмом, озарив реку, ее откосы и прибрежные тростники. Заметались тени, тьма то далеко разлеталась, то мгновенно смыкалась и вновь разлеталась, отброшенная комком белого, мерцающего огня.

Стреляли в одном месте, и причина этой суматошной стрельбы сразу стала понятна Плотникову. Ждать ему больше некого.

Если наскочившие на охрану разведчики и отобьются, они уйдут в степь, чтобы не привести к машине погоню…

Когда в холмах прогремел последний выстрел, Плотников тихо позвал:

— Оганесов!

— Я! — сразу отозвался солдат. Он, конечно, проснулся от первого выстрела, и ему было все так же понятно, как Плотникову.

— Теперь на связь пойдете вы.

— Есть… Я дойду, товарищ старший лейтенант.

— Верю. Тем более тут недалеко. Полкилометра на запад. Сопка эта хорошо видна даже ночью. Она самая высокая здесь. Подниметесь на вершину, антенну радиостанции УКВ сориентируйте на восток. «Туча» уже ждет на связи, волна установлена. Только обязательно надо подняться выше, иначе не услышат.

— А я думал, товарищ старший лейтенант, к своим…

— Нет, Оганесов. Идти к своим и опасно теперь, и далековато. Не успеете. С высокой сопки УКВ должна достать… Затвердите текст наизусть. Передавать придется по памяти, донесение краткое.

Плотников написал в блокноте несколько цифр, вырвал листок и протянул водителю. Подождав, потребовал:

— Повторите наизусть.

Когда солдат повторил, Плотников добавил:

— Листок не выбрасывайте. Оберните им взрывпакет, чтобы в случае чего… Фонарик взять разрешаю, но свет зажигать в самом крайнем случае, если уж забудете. Постарайтесь не забыть.

— Не забуду, товарищ старший лейтенант, у меня…

Оганесов умолк, не договорив, и Плотников тоже обратился в слух. И слабый шелест камыша, и всплеск воды, непохожий на плеск ночных рыб вызвали в душе острую радость, смешанную с тревогой. Да, была и тревога, но радость все же сильнее. Шел кто-то, кто знал о машине, — это Плотников почувствовал сразу. В своем тылу крадучись не ходят, значит, Дегтярев с Чеховым. «Живы!» Плотников поймал себя именно на этой мысли — «живы!» — хотя на учениях люди гибнут лишь условно.

До чего же наивны люди, утверждающие, будто на войне все будет не так, что там-де и начнется главная боевая подготовка. Ведь если следовать их логике, можно вообще отменить всякие учения. Но разве история тысячу раз не доказывала, как легко и быстро расправляется противник с армией, не обученной до войны, не получившей достаточного представления о ней на таких вот учениях и маневрах. А чтобы представления эти не оказались ложными, чтобы учение дохнуло на солдат жестокой, знобящей реальностью войны, зависит только от командиров. И в высоких штабах, и в каждом экипаже. Эту старую истину, как внезапное откровение, заново прочувствовал в ту минуту Алексей Плотников.

Дав знак Оганесову быть настороже, взял автомат, осторожно приоткрыл люк. От камышей по грудь в воде медленно шел человек. Он уверенно положил руки на замаскированный борт машины, вполз на него, приподнялся. Чехов… Слышно было, как вода стекает с его герметичного костюма.

— В машину, — прошептал Плотников. — Здесь разденетесь.

Тяжело дыша, солдат пролез в люк, почти упал на сиденье, привалясь к броне.

— Где сержант?

— Там… Взяли, наверное…

— Как?..

— Шли обратно. Нас кто-то окликнул, пароль требовал. Я побежал…

— Командира оставил, сам побежал? — вскинулся Оганесов. — Боялся, что бока могут намять?

— Ниче я не боялся, — обиженно задышал молодой солдат. — Я отвлечь хотел, думал, за мной погонятся…

— Что они дураки — за зайцами бегать! «Думал»! Когда бежал, не думал, потом думать стал. Поздно думаешь.

— Спокойно, Оганесов, — остановил Плотников. — Не надо раздеваться, Чехов, вам предстоит обратная дорога…

Возможно, молодой солдат действительно растерялся, услышав в темноте требование пароля, и не нашел ничего лучше, как броситься без команды наутек, да еще прямо к машине. Ведь это ж просто счастьем будет, если за ним не проследили. И однако же Плотников сейчас должен довериться ему снова. Именно Чехов пойдет теперь на связь с «Тучей» — водителя посылать можно лишь в крайних обстоятельствах. И чем большее доверие почувствует к себе Чехов, тем лучше он справится с задачей.

Ну а если за Чеховым все-таки проследили и вот-вот накроют экипаж? Ну что же, на учении и горький урок дорог. Дольше запомнится. Разбор еще будет, а сейчас надо действовать — учиться воевать, пока ошибки твои остаются зарубками в памяти, а не на теле.

— Докладывайте, Чехов, что вы там обнаружили с сержантом?

Чехов рассказывал сбивчиво, все еще волнуясь, приходилось переспрашивать, уточнять, проверять наводящими вопросами, но в конце концов Плотников понял: радиосводку надо дополнить. Артиллерийский дивизион на позициях, неизвестный штаб, узел связи, колонна машин с боеприпасами и горючим довольно серьезные объекты. Сведения о них держать при себе было бы преступлением. Взяв у Оганесова взрывпакет, обернутый бумажкой с донесением, Плотников приписал несколько малозначащих на первый взгляд слов и цифр. Потом протянул Чехову.

— Прочтите, все ли вам понятно? Пойдете на связь.

— Но ведь я должен… — обиженно отозвался Оганесов.

— Теперь уж не должен, — сухо прервал офицер и добавил, мягче: — Вы нужнее здесь. У нас главная работа впереди. Лучше налейте-ка Чехову чаю, пока я его инструктирую…

Через десять минут Чехов снова уходил.

— Я выполню, товарищ старший лейтенант, — напряженным голосом заверил он офицера.

«Молодцов тоже так говорил, — подумал Плотников. — А Молодцов не первый день в разведчиках».

Однако ничем не выдал сомнений, крепко пожал руку парня и напомнил еще раз:

— Будьте осторожны со светом. Синий, он тоже далеко виден.

— Я помню донесение наизусть…

— Нет, Чехов. Передавайте с бумаги. Лучше ничего не передать, чем ввести своих в заблуждение. И вот что еще: к машине вам лучше не возвращаться. Мы и без того достаточно рисковали. Ну, ни пуха вам…

Снова минуты как вечность, и в долгом ожидании теряется реальность времени, и внезапно почудится далекая автоматная очередь, отчего весь вскинешься. Наверное, правда, что тишина нигде так не ощутима, как на войне.

В темноте зашелестела сигаретная пачка, прозвучал вздох. Плотников сглотнул слюну — курить захотелось смертельно. Оганесову, видно, не легче.

— Курите, — разрешил Плотников. — Только осторожно.

— А вы?

— Я после разведки.

Снова легкий шорох, глубокий вздох. Ни щелчка зажигалки, ни запаха дыма. Плотников усмехнулся и забыл о табаке.

…Далекий голос в наушниках показался галлюцинацией — с такой надеждой и тревогой ждал его Плотников, что было страшно поверить в удачу. Но голос был настоящий:

— «Волна», я — «Туча»… Прошел дождь, ожидается град. Повторяю… — «Туча» подтверждала получение разведданных.

Чехов!.. Зеленый мальчишка, разведчик без году неделя, он сумел-таки пройти незамеченным сквозь секреты и посты охранения, подняться на высокую сопку и по маломощной радиостанции УКВ связаться с «Тучей», передать сведения! Или в разведке, в общем-то, все просто, и успех или срыв зависит от случайности, от простого везения, как во многих рискованных делах?..

«Стой! — сказал он себе. — Стой! Ты слишком самонадеян, Плотников, если так легко судишь о деле. Разве ты не потерял уже двух лучших разведчиков? Дело тут не в твоем личном доверии к Чехову. Использовал шанс — установленный на всякий случай канал радиосвязи по УКВ — вот что важно. Какой-то шанс должен был принести успех. Однако же зря, по существу, запретил Чехову возвращаться.

Уж не потому ли сожалеешь, что захотелось наговорить ему хороших слов? Никак не можешь без слов…»

И признался себе, до чего мало надеялся на молодого солдата, да и на ультракоротковолновую радиостанцию. Почти убежден был, что придется выходить на связь самому, по штатной радиостанции, которую наверняка засекли бы. Повезло. Но если тебе везет, будь готов к невезению…

Тусклый блик на речном плесе чуть-чуть разросся, рядом возник другой, — казалось, сама вода, уставшая от темноты, рождает свет. Плотников слегка повернул окуляр — на востоке, за линией переднего края, горизонт словно подтаял; нижняя кромка его стала пепельной.

Если «западные» собираются ударить из темноты, пора начинать. На рассвете удобно наступать. Среди холмистых пространств, с темными еще, туманными распадками машины слабо заметны, они похожи на расползающиеся ночные тени, и в них трудно стрелять. А в танки стрелять надо точно.

Глазам уж больно, но они смотрят и, чудится, различают цепь вешек на плесе, хотя ты и знаешь — это пока иллюзия. Почему же так тихо? Или «западные» вовсе не собираются наступать, и утро придет спокойное, ясное — по-августовски мирное утро в мирной степи, где нет никаких танков, пушек, ракет, бронетранспортеров и тягачей — они уползли под покровом ночи в далекие городки с высокими каменными заборами и мирно толпятся у моек, поджидая очереди? Лишь ты со своим экипажем, случайно забытый старшими командирами, торчишь в этой реке.

Словно сама сгущенная тишина разразилась взрывом, от которого нервно дрогнул корпус машины и по всему плесу вскинулись испуганные рыбы. Эхо первого удара заглохло в грохоте, одновременно возникшем по всему берегу, — казалось, кто-то начал колотить огромной, жесткой подушкой по холмам, по воде, по близкому камышу, и даже внутри машины воздух стал тугой, давящий и вязкий.

Плотников не мог видеть происходящего за прибрежными увалами, и потому казалось — опять же сам воздух рождает огненные сполохи, бегающие по небу. Внезапно они утонули в длинных, жутких огнях, разваливших небо на части, и оно стало рушиться с оглушающим рыком, свистом и скрежетом, и хотелось прикрыть голову руками, потому что броневая сталь машины должна была сейчас провалиться… И представилась сатанинская пляска огня в ближних распадках и на боках увалов, черно-седые космы летящего суглинка, жестокий каменный град, сыплющийся из разрастающихся туч земли и дыма, — как будто случился катаклизм, и на месте осевших от древности холмов поднимаются молодые, грозные горы.

«Туча» разразилась грозой, пытаясь смести штабы и узлы связи «западных», разрушить позиции артиллерии, расстроить и растрепать изготовившиеся к броску колонны, разметать тылы, взорвать артерии, которые станут питать наступление противника. Значит, оно все-таки готовится, и «Туча» стремится если не сорвать его, то хотя бы ослабить силу удара, отсрочить его до дневного света, когда сражаться в обороне много легче. Насколько ей это удастся — зависит от точности разведданных, в том числе и переданных Чеховым. Огневые посредники учтут каждую цифру. Противника, одетого в броню, маневренного, вооруженного не хуже тебя, одним испугом не возьмешь. Он и сам попугать любит — вон как на востоке, за холмами плацдарма, полыхает небо. Там с не меньшей силой бушует ответный огонь, и под гром этой дьявольской дуэли они вот-вот двинутся…

Еще и не подумав об этом, Плотников уловил перемены на берегу. Казалось, холмы зашевелились. В ста метрах от излучины, вспенив воду, в реку тяжело вошел плавающий бронетранспортер, набитый пехотой. Следом — другой, третий…

— Товарищ старший лейтенант, и у меня пошли, — громко, перекрывая гул канонады, доложил Оганесов.

Действительно, ниже излучины переправлялись боевые машины пехоты — их силуэты легко различались в темноте.

«Пусть плывут. Эти нашим не страшны. Да они и не сунутся в атаку раньше танков…»

Танки. Их никак нельзя проглядеть. На безлесных, пологих холмах плацдарма танковую атаку в утренних сумерках никакой силой не остановишь. Но где же танки?..

«Туча» предупредила: их надо особенно ждать с началом огня. Вдруг они сейчас переправляются?.. Не здесь?..

Опять стало сыро и холодно, чувство тревоги глушило и отодвигало грохот ракетно-артиллерийского огня, хотя сила его продолжала расти.

«Нет, — говорил он себе, — нет! Лучшей позиции ты не мог бы выбрать. Именно здесь, где берега положе, а река мельче, следовало искать танковую переправу. И трасса…»

В зоне трассы по-прежнему было спокойно, лишь какая-то вертикальная мачта, едва различимая над низким берегом, медленно двигалась к воде. То ли саперы, то ли связисты ладили там что-то, и похоже было — никаких танков не ожидается.

Машинально, краем глаза следя за мачтой, Плотников немножко удивился — отчего движение ее не прекратилось у кромки воды? Посмотрел ниже. На тусклом зеркале реки отчетливо проглянул массивный силуэт башни, полупогруженный в воду корпус машины, длинный орудийный ствол и даже утолщение эжектора на нем.

В воду шел танк, и «мачта» была его воздухопитающей трубой.

Плотников прикрыл глаза — чего не померещится, если ждешь тревожно и долго!..

Снова открыв глаза, он различил только башню и орудийный ствол да еще темный бурун воды над скрывшейся кромкой танка.

«Значит, не померещилось», — подумал как-то уж очень спокойно и ощутил, что ребристая тангента переключателя радиостанции остро щекочет палец. Однако не шевельнулся, продолжая внимательно следить за трассой. На радиоволне, которую отвела ему «Туча», по-прежнему царила тишина, хотя на других волнах теперь бушевала буря. Но попробуй заговори!..

Блеск недалекого разрыва на миг осветил взбугрившуюся поверхность реки у противоположного берега и белые потоки воды, скатывающейся с башни идущего к берегу танка, — Плотников ждал. Второй танк уверенно шел в воду, вот уже едва приметный бурунчик от воздухопитающей трубы пересекает стрежень, а от прибрежной тьмы отделилась третья черная глыба… Теперь пора.

— «Туча»! Я — «Волна»! Нужен град! Нужен хороший град! — повторил Плотников, позабыв, что за каждое лишнее слово в эфир он может дорого заплатить. Не мог удержаться от чувств теперь, когда произнесены самые важные слова, когда «Туча» их услышала. Даже в последние мгновения, когда появились танки, когда сделано было почти все, он боялся поверить в удачу, боялся чего-то, что помешает радиосвязи.

«Туча» отозвалась через полминуты. Не голосом радиста, а высоким, сверкающим столбом на середине реки. Посредники по имитации, видно, не дремали, пока наводилась переправа, и по первому сигналу, что трасса пристреляна, начали свою дьявольскую работу. Два разрыва грохнули враз — на самом откосе и в воде, — и пламя первого расцветило вскипевшую воду резкими красками праздничного фейерверка. Фонтан опадал уже в темноте, косматый, седой, как дым, а рядом росли другие. Тускло-зеленые вспышки били из глубины реки вдоль всей трассы, — казалось, с речного дна стреляет целая батарея и орудийные стволы вместе с огнем и дымом выбрасывают в небо клокочущую воду…

Третий танк в реку не пошел. В аду, где смешались вода и пламя, непрочная воздухопитающая труба была бы снесена. Недовольно поворочавшись на берегу, танк попятился, слился с темнотой…

Ноги Плотникова отбивали веселую, нервную чечетку на резиновом коврике днища. Переправа сорвана, во всяком случае, она задерживается, — и это сделал один экипаж, его экипаж… Еще полчаса, хотя бы полчаса подержать их у реки! Тогда они не успеют до рассвета к переднему краю. В воздух поднимется штурмовая авиация, и если она застанет танки хотя бы в предбоевых порядках, у пилотов будет горячая работенка…

Но какого черта «Туча» молотит пустую воду? Снаряды еще пригодятся.

— «Туча»! Я — «Волна»! Град побил цветочки. Град побил цветочки…

Лес водяных столбов поредел, лишь там и тут продолжали вырастать отдельные черно-белые всплески — посредники обозначали теперь редкий методический огонь по переправе. И Плотников сразу понял: дело далеко не кончено, а связь между двумя его выходами в эфир и огневым налетом на танковую переправу столь очевидна, что догадаться о ней может и малоискушенный слухач. Если он, конечно, существует и находится неподалеку.

Однако другая тревога тут же вытеснила беспокойство о собственной безопасности. Танки… Не может быть, чтобы противник отказался от переправы их на плацдарм. Но куда же они ушли?..

Канонада поутихла — запасы имитации у посредника не безграничны, экономят, хотя в реальном бою теперь настал бы самый ад кромешный, где уж — ни неба, ни земли. И теперь-то ясно было бы, кто берет верх в огневой дуэли, кому скоро придется замолкнуть. А вдруг верх берут «западные», и батареи, стреляющие по плацдарму, смолкают одна за другой, потому что выводятся из строя? Или «Туча» желает сберечь до решающей минуты то, что от них осталось?..

До чего же медленны рассветы в августе! В июле совсем другое — в июле теперь уже рассвело бы…

Танки, где танки? Не пуститься ли вплавь по реке, сбросив маскировку? По воде то и дело снуют машины, можно сойти за одну из них…

Слабый гул мотора возник на берегу совсем близко и тут же пропал. Еще грохали взрывы на плесе, а Плотников с удивительной отчетливостью слышал происходящее за стеной камыша. И щелчок открывшейся броневой дверцы, и топот спрыгивающих на землю солдат, и клацанье автоматных затворов.

— Интервал три метра! — раздался звонкий юношеский голос. — Прочесать камыш до конца. Вперед!

Зашелестело, тяжело захлюпало, кто-то сердито выругался:

— Фу, черт! Напугала!

— Кто?

— Выпь. Как она тут усидела под такую музыку?

— А куда ей деваться? Кругом музыка…

Ладони Плотникова занемели на рукоятках крупнокалиберного. Мгновенный поворот башенки, и свинцовый ливень скосит камыш вместе с людьми. Изрешетить бронетранспортер на таком расстоянии ничего не стоит, если, конечно, кто-нибудь не успеет быстро и точно бросить гранату: до камыша всего пятнадцать метров.

Оганесов пригнулся к рулю, рука — на зажигании, нога на педали стартера. После первого выстрела — бросок на берег, уйти в холмы, затеряться в суматохе движения…

— След, товарищ сержант!

— А ну, что за след?

«Черт, как громко стучит сердце! И до чего тонка броня машины!»

— Видите, ведет к воде.

— Или из воды?..

«Это наши помяли, когда уходили в поиск. Ах вы, горе-разведчики!»…

— Да, похоже, из воды.

— А там что темнеет, на реке?

— Какая-то коряга. А за нее… вроде тина нацеплялась?

— Вроде? Поточнее нельзя?

— Точно — тина и коряга. Да разве он будет тут сидеть? Сделал черное дело и смылся поскорее на тот берег. Кажется…

— Прекратите разговоры! Ефрейтор Ломиворота, разденьтесь и сплавайте к этой самой коряге Да прощупайте как следует, чтоб ничего не казалось.

— Есть! — отозвался добродушный, густой басок…

«Ах ты, сержант, сержант! Молодой, да осмотрительный. Попали мы в лапы твои, и уж никакая судьба нас теперь не выручит. Придется нам, видно, подраться с тобой, а драться в чужом тылу — последнее дело…»

С высокой сопки рядовой Чехов спускался почти бегом. Туда он полз ужом, обливаясь потом от нечеловеческих усилий и острых переживаний. Мерещились приглушенные голоса, шорохи, человеческие фигуры, на каждом шагу ждал засады и вздрагивал от прикосновения шершавых стеблей травы. Добравшись до середины склона и немного успокоясь, попробовал вызвать «Тучу», но она молчала. Чехов понял: придется ползти до самой вершины. Наверное, у него не хватило бы сил на этот подвиг, — крутизна все время росла, — но на всем пути его сопровождали глаза старшего лейтенанта. Строгие и доверяющие, глаза эти словно подталкивали солдата вперед. Еще в машине Чехов сообразил: далеко не всякий начальник на месте Плотникова поручил бы ему важное задание, особенно после того, как рядовой Чехов глупо убежал, оставив сержанта Дегтярева, да еще мог привести к машине «хвост». Сержант Дегтярев вел поиск так, словно они действительно находились во вражеском стане, нервы Чехова были натянуты, и когда в десяти шагах лязгнул затвор и грозный голос потребовал назвать пароль, Чехов даже оробел. Конечно, не от страха он побежал, а от недомыслия. Пароля не знали, затевать бой в их положении — несерьезно, — вроде только и оставалось улизнуть. Вначале Чехов даже удивился, почему сержант отстал. Теперь-то знает почему. Дегтярев нарочно не стал уходить от охраны. Уйди они оба — во всей округе поднялась бы тревога, а это могло повредить разведгруппе. Сержанта задержали и успокоились.

Только остаться там следовало не сержанту Дегтяреву, а рядовому Чехову. Ведь Дегтярев стоит десяти Чеховых, и он нужнее старшему лейтенанту. Словом, удрал без, приказа, заставив командира жертвовать собой, — как тут не мучиться! И как же было рядовому Чехову теперь остановиться на середине трудного пути даже при всей убежденности: уж на вершине-то сопки ему непременно уготована засада.

Вершина оказалась пустой и голой. Забыв оглядеться, солдат торопливо включил радиостанцию. «Туча» отозвалась на первый запрос…

Он спускался вниз, словно на крыльях, уже не боясь никого и ничего. Хотелось бежать к машине, обрадовать командира докладом, прочесть в глазах его одобрение.

Чехов еще думал о том, что когда-нибудь приедет домой в краткосрочный отпуск и, сидя на своем любимом месте за домашним столом при полном параде знаков на груди, расскажет впечатлительной, всего боящейся маме про эту суровую ночь в тылу противника. И про то, как ее сынок Виталька Чехов, которого она, конечно, все еще считает ребенком, был послан на задание с важнейшим донесением, обернутым вокруг боевой гранаты. И как призраком проскользнул мимо бесчисленных постов и засад, одолел в сплошной темноте огромную гору и передал в штаб сведения, которые решили успех целой операции.

Он заранее прощал себя за приукрашивания — без них ни один стоящий рассказ не получается. Самая суть-то в нем будет правдой, и мама это почувствует, будет ахать, поминутно прикасаться к нему, желая убедиться, что ее сын действительно живым и целехоньким прошел через ту жуткую ночь…

Потом он зайдет в свою школу, заглянет в родной 10-й «В», где теперь учится черноглазая дочка соседей, Наташа. Его, разумеется, попросят рассказать о службе. И пока он степенно и неторопливо станет рассказывать, глаза Наташи, в прежние времена постоянно смотревшие куда-то мимо Витальки Чехова, ни разу не оторвутся от его лица, расширяясь от удивления и восторга…

Чехов не знал, сколько еще трудных ночей у него впереди, после которых события его первой ночи в разведке покажутся пустяковыми. Не думал он и о том, что через каких-нибудь полгода рассказывать о собственных «подвигах» у него будет не больше желания, чем, скажем, у шофера или слесаря живописать свою будничную работу. А пока он шел, почти не таясь, и мечтал…

— Васильев, ты?

Разведчик испуганно присел.

— Я, — отозвался из темноты другой голос.

— Помоги, катушку заело.

— Заест небось: только успеваешь разматывать да сматывать. Четырех часов не прошло, как развернули узел, и вот, пожалуйста…

— Такое уж наше дело. Эпоха маневренных войн.

— Тогда на кой бес весь этот проводной анахронизм? Радио, что ли, мало?

— Радио хорошо, а с телефоном лучше. Как говорится, запас карман не трет… Похоже, наступать будем…

Связисты, сматывая провод, прошли в четырех шагах от затаившегося Чехова, и все мечтания его разом улетучились. Он вспомнил о совете старшего лейтенанта не возвращаться в машину. Стало обидно, хотя и понимал: возвращаться теперь опасно. На берегу начиналось движение, посторонних глаз прибавилось, и за ним могли проследить.

Одиночество среди чужих всегда тягостно, а тут еще пришла горькая мысль: сделал свое дело и больше не нужен: выбросили, как стреляную гильзу. В расстроенных чувствах Чехов достал из кармана сигареты и зажигалку, спохватился, сердито засунул обратно. И вдруг вскочил, вспомнив разговор телефонистов…

Ругал себя последними словами: ценнейшие сведения получил от говорливых связистов и сразу не поспешил с ними к старшему лейтенанту. Вновь обретенное право вернуться в машину страшно обрадовало его. Увидеть командира, почувствовать над собой его власть и опеку показалось настоящим счастьем. Только бы не эта тяжкая самостоятельность в чужом тылу.

Ракетно-артиллерийский налет застал Чехова в пути. Несколько минут он лежал оглушенный, став маленьким и беспомощным среди неистовства громов и огней. Но у него был долг и еще было беспокойство: вдруг машина уйдет! — и он двинулся к реке перебежками…

На плесе тоже клокотали взрывы, их тусклые вспышки поминутно озаряли берег, и Чехов побоялся открыто идти к островку камыша. Опять он полз, пока не свалился в ямку, похожую на старый окоп. Отдыхая, настороженно огляделся. Камыш был совсем рядом. Взрывы все еще вздымали воду узкой стеной поперек реки, он засмотрелся на водяные смерчи, вспыхивающие по временам острыми искрами, и догадался, что видит огневой удар по танковой переправе, вызванный стараниями экипажа. В том числе его, рядового Чехова, стараниями… Не было больше ни усталости, ни тревог, ни опасностей. Была радость — неистовая, как эта смешанная с огнем, летящая в небо вода.

Сокрушительный ураган в тылу противника вызвал рядовой Виталька Чехов! Виталька Чехов становился могучим джинном, повелителем невиданной грозы, и ее неотразимые молнии летели начертанными им путями. Он даже позабыл разделить это гордое могущество и славу с товарищами по экипажу и, горбясь в тесной ямке, пел беззвучно — выразить словами чувства его все равно было нельзя…

Песня его души оборвалась вместе с огневым налетом на переправу. Снова спохватился, заспешил, впервые заметив, как поредела тьма. Упершись локтями в край ямки, выполз на полкорпуса и отпрянул назад: прямо на него, освещая путь узким лучом замаскированной фары, шел бронетранспортер.

Вначале Чехов испугался своего непослушания. Он поступил вопреки совету старшего лейтенанта, и, если приехавшая команда обнаружит его, она обшарит всю окрестность. Второй раз подряд рядовой Чехов подведет товарищей. Такого не простят.

Однако Чехова еще не обнаружили, а прочесывание камыша уже началось.

Значит…

С этим «значит» в Чехова вошел кто-то новый — спокойный и рассудительный. Не зря сержант Дегтярев брал его в ночной поиск, а Плотников посылал одного на угрюмую крутую сопку. И все два месяца в разведроте Чехов служил тоже не зря.

Искали его товарищей — вот что он понял сразу. А раз искали, значит, засекли в момент радиосвязи, — и это он сумел понять. У Витальки Чехова всегда было хорошее воображение, и додумать остальное ему не составляло труда. Если приехавших интересует разведчик-радист, Виталька Чехов вполне сойдет. Обрадуются, схватят, отвезут к начальству, а пока разберутся, что за радиостанция у него, многое переменится. Им и в голову сейчас не придет искать целый экипаж с боевой машиной. Они ищут запеленгованного радиста, и радист имеется…

Чехов не спешил. Была еще надежда: вдруг товарищи ушли? Из-за камыша, лежа, он не видел ближнего плеса, где находилась машина. А если и не ушли, их могут проглядеть — все-таки маскировку придумал сам командир роты.

Надежда оказалась краткой. Когда до разведчика долетел разговор про «корягу с тиной», а потом — распоряжение голосистого сержанта «прощупать как следует», — Чехов понял: настал его черед последовать примеру сержанта Дегтярева.

Он деловито осмотрел автомат, положил рядом, вынул из кармана сигареты и зажигалку, прикурил, не таясь, с наслаждением затянулся и прижал огонек сигареты к воспламенительному шнуру взрывпакета…

…Плотников уже знал: боя не избежать, и все-таки медлил, словно ждал чуда. Нет, не чуда — ждал, что цепь вот-вот дойдет до края камышей, солдаты вернутся к машине, сгрудятся там, и тогда огонь его пулемета станет страшным. Одной очереди хватит на всех.

Но они не дошли до края камышей, и ефрейтор с серьезной фамилией Ломиворота, видно, не успел даже снять обмундирование.

Гранатным разрывом возле бронетранспортера ахнул взрывпакет, близкий автомат залился длинной очередью, и юношеский голос отчаянно крикнул:

— Ложись!..

Испуганно и бестолково затрещал целый десяток автоматов, но тот же голос, ставший тонким, как у десятилетнего мальчишки, перекрыл этот треск:

— Прекратите стрельбу! Живым брать будем!.. Попов, заводи, обходите его лощиной, огнем прижимайте, чтоб не убежал!..

Взвыл мотор бронетранспортера, слышно было, как машина сорвалась с места, удаляясь от берега.

— Отделение, справа и слева перебежками по одному — вперед!..

Выстрелы и крики постепенно удалились, и Плотников оторвался от пулемета, обессиленно провел ладонью по лицу. Учение-то учение, а чувствуешь себя как зверь в облаве.

— Что это, товарищ старший лейтенант? — негромко спросил Оганесов.

— Наши. Не знаю кто, но это наши…

— Нет, я не про то, — горячо зашептал Оганесов. — Вон там… движется…

Плотников крутанул перископ назад. Над рекой плыл слабый туман, но уже хорошо различался в сумерках, однако и мешал наблюдению. Худо, если усилится. Размытые тени машин скользили по реке, и трудно сказать, сколько же до них: двести метров или все пятьсот, — мешал тот же туман.

— Плавающие автомобили. Или бронетранспортеры.

— Нет, товарищ старший лейтенант, еще дальше. Напротив седловинки… Два раза уже двигалось. Погодите, вот сейчас… Видите?

Не столько зрением, сколько всей своей беспокойной настороженностью, обострившимся шестым чувством Плотников угадал и слабый росчерк воздухопитающей трубы над серой, стеклянной поверхностью реки, а потом и водяной бугор над башней идущего к берегу танка. Там шла переправа. Шла, быть может, к концу. Там могла находиться даже основная трасса, а здесь — запасная. Или ложная, рассчитанная на такого вот лопоухого соглядатая, который приплывет по воде и зацепится близ первых попавшихся знаков караулить кота в мешке…

Позже, возвращаясь к этой трудной минуте, Плотников понимал, что поступил он не так, как поступил бы профессиональный разведчик. Он просто перестал быть разведчиком, став только политработником, который в критическую минуту прибегает к последнему средству: подняться во весь рост перед цепью стрелков и увлечь их за собой — к смерти или победе. Еще не отдавая себе отчета, как поступить, но уже готовый на самый отчаянный шаг, он рвал из планшета карту, искал на ней седловинку ниже излучины, ставшую ориентиром переправы, и кричал водителю во весь голос:

— Заводи, Оганесов! Гони по течению, во весь дух гони!..

Зачем ему нужно было к переправе, Плотников тоже еще не знал — просто он не мог не броситься навстречу опасности, как будто два человека в легко бронированной машине могут остановить колонну танков, способную сокрушить, быть может, не один полк…

На его вызов «Туча» отозвалась мгновенно — он потребовал ответа, ибо сейчас непременно должен был знать, что его слышат.

— Вторая переправа в квадрате тридцать два, четырнадцать, девять, — заговорил Плотников открытым текстом, потому что кодировать уже не было смысла. — Тридцать два, четырнадцать, девять, — повторил он.

Когда перевел станцию на прием, услышал сверлящий визг, прерываемый всплесками дикого треска — противник, знавший его волну, включил помехи на всю мощь.

Плотников тотчас перешел на запасную, но «Туча» молчала. Значит, услышала и не хотела выдавать вторую волну…

Машина вошла в тень прибрежного увала. Черная, как вороненая сталь, вода в стекле перископа неслась навстречу.

Однако Плотников скоро заметил: берега уходят назад слишком медленно, хотя двигатель выл с жалобным надрывом, словно просил пощады. Наверное, со стороны машина походила на выбивающуюся из сил рыбу, в спину которой мертвой хваткой вцепилась захлебнувшаяся скопа — камышовые ковры волоклись по воде, тормозя движение. У Плотникова мелькнуло желание выскочить, полоснуть ножом по связкам этих «ковров», будто от того, доберутся они до переправы минутой раньше или позже, что-то изменится. Через сотню метров пути Алексей понял: одним яростным желанием вмешаться в происходящее, изменить ситуацию нельзя. Их расстреляют и потопят, как только заметят. И не нырять же с гранатами на дно, чтобы остановить танк и закупорить трассу: невозможно, нелепо…

«Туча» молчит. Ей потребуется время подготовить точный удар, и противнику, возможно, хватит этого времени, чтобы переправить танки. Плотников представил, как они расползаются по лощинам плацдарма, подходят в сумерках к переднему краю, накапливаются на исходных позициях, чтобы гигантской пилой врезаться в оборону «восточных». И пехота, словно текучий цемент, всосется в пробитые бреши, обложит опорные пункты, удушая их в глухом плену…

«Хорошая позиция важнее храбрости», — вспомнились слова командира. «Важнее храбрости?»

У него была превосходная позиция, а вот не помогла — проглядел. Значит, не все дело в позиции, еще и уменье надобно, и храбрость тоже. Теперь ставка на храбрость, но велика ли ей цена, если очертя голову кидаешься на противника, сам не зная зачем? Зачем?..

Как же ему не хватало пока чисто командирского свойства — решать мгновенно!

Но вот словно капитан глянул откуда-то, и сержант Дегтярев, которого Плотникову теперь так не хватает. И Чехов с Молодцовым смотрят на своего командира, ждут от него такого, что сделало бы ненапрасными их усилия. Они не сомневаются в нем, потому что в своем командире солдат не усомнится…

Бежит через реку серый бурунчик за воздухопитающей трубой, оставляя на воде слабо мерцающий след — словно удав плывет, подняв настороженную голову. Еще одно стальное чудовище ползет по дну к холмам плацдарма. А другое ждет очереди на берегу. Танки выходят из густого сумрака лощины и становятся заметными лишь у самой воды. «Сколько их уже переправилось? И сколько таится в темном, сыром распадке?..» Сколько бы ни таилось, этот входит в реку последним. Всегда остается что-то, что еще можно предпринять! Ладони Плотникова легли на рукоятки пулемета.

Да, пулемет самого крупного калибра — игрушка против машины, одетой в броню, не боящуюся даже кумулятивных снарядов, протыкающих сталь жалом из пламени и свинцового пара. Но и пулемет — оружие, когда у тебя нет другого…

Пока он тащится по мелководью, этот стальной бегемот, люди, запертые в его утробе, не услышат шлепка твоей пули в броню. Но вода уже скрыла корпус, заливает башню, и только труба теперь торчит над плесом. Труба…

Вот где ему будет «труба»! Вот где годится обыкновенный пулемет, и не нужны никакие «супербронебойные».

«Нет, товарищ капитан, выше храбрости может быть только храбрость. И вы тоже знаете это. Просто вы хотели напомнить, что в, нашем деле не всякая храбрость годится…»

— Оганесов, видишь трубу?

— Вижу!

— Держи прямо на трубу, Оганесов! Он погружается, и мы утопим его, как котенка. Только еще чуть-чуть поближе, чтобы срубить ее наверняка. Надо срубить ее наверняка. Надо срубить первой очередью, Оганесов, — на вторую они не дадут нам времени… Жми, Оганесов, мы устроим им хорошую пробочку на речном дне!

Труба косо набегала, и Плотников плавно поворачивал пулемет, уравнивая движение прицела и пенного, тускло серебрящегося «воротничка» вокруг трубы. Ему хотелось выждать еще полминуты, но острое чувство близкой беды кольнуло сердце, и он скомандовал себе:

— Огонь!..

Маскировка машины сослужила экипажу последнюю службу. Зенитчики, охранявшие переправу, не колебались бы ни мгновения, заметь они подозрительную машину, спешащую полным ходом к подводной танковой трассе. Но зенитчики видели только безобидный островок плывуна с такой же безобидной корягой на нем. И хотя в сумерках было заметно, что островок опережает течение и создает подозрительные волны, командир и наводчик установки с минуту совещались: долбануть по «лягушачьему континенту» или не стоит? Решили все же долбануть, и в тот момент, когда тревога охватила Алексея Плотникова, ствол автоматической пушки разворачивался в сторону островка, и наводчик ловил его в кольцо коллиматора. Но минута уже была потеряна. Об этой минуте никто не знал — даже сами зенитчики забыли о ней. Однако она властно вторглась в ход борьбы, изменив обстановку в районе плацдарма…

Зенитка еще молчала, когда на плавучем островке ярко вспыхнула и яростно затрепетала крыльями огненная бабочка. Глухой, злобный лай крупнокалиберного пулемета вплелся в гул канонады…

Плотников не отпускал гашетки, а воздухопитающая труба танка уходила все глубже — там, на дне реки, не подозревали, что не воздух, а вода должна хлестать в трубу и самое время браться за изолирующие противогазы. Но учение есть учение, и танки на учениях тонут чаще всего условно…

Короткие, бледно-зеленые огни ударили с сумрачного берега, башенка машины вздрогнула, и Плотников оторвался от пулемета. Огни ударили снова, и Алексей снова различил на берегу очередной танк, фигуры регулировщика, радийную легковую машину, похожую на дикобраза от обилия торчащих из нее антенн.

— Поворачивай к берегу, Оганесов! Воевать будем по-честному. Мы с тобой теперь тоже на дне. А вернее, в небе, вместе с паром и брызгами…

Люди на берегу с удивлением видели, как на зыбучем плывуне поднялась в рост высокая человеческая фигура. Островок разделился на части, в воду полетели клочья травы, обломки ветвей, и от уплывающего мусора отделилась округлая, приплюснутая башенка разведывательной машины с прямым росчерком пулеметного ствола. Машина круто повернула наперерез течению и скоро выползла на песчаный откос. Человек спрыгнул с ее брони и усталым шагом направился к радийной машине.

Навстречу Плотникову неторопливо шел невысокий офицер с нарукавной повязкой, на груди его мелко поблескивало стекло сигнального фонарика, пристегнутого к пуговице.

— Что еще за речные разбойнички объявились? — спросил он с неудовольствием. Плотников узнал голос одного из помощников руководителя учений.

— Товарищ майор, — официально доложил он, — командир разведгруппы старший лейтенант Плотников. Прошу остановить переправу — мы потопили танк на трассе.

— Вы уверены, что потопили?

— А вы разве нет?

Майор хмыкнул, покосился на очередную машину, уходящую в воду. Был он молод и, как все быстрорастущие люди, чуточку самовлюблен. Высокое положение посредника здесь, на переправе, конечно же, подогревало в нем самомнение, к тому же он в какой-то мере был организатором переправы и не знал, как отнесется к происшедшему руководитель учения. Второй раз форсирование реки танками срывается, и с кого-то обязательно спросят.

Несмотря на свою молодость, Плотников угадал настроение майора и в душе испытал беспокойство.

Майор снова покосился на танки, потом на часы, глянул в небо. Сумерки быстро рассеивались, и отдельные пары низко летящих истребителей-бомбардировщиков со свистящим гулом проносились вдоль реки, высматривая добычу… Еще четверть часа, и они начнут разгром колонн, не успевших развернуться. На эвакуацию затонувшего танка потребуется, конечно, не меньше четверти часа… Однако у майора был свой долг, и он крикнул ближнему регулировщику, чтобы остановили переправу.

«Туча» ударила по переправе минут через десять, когда Плотников стоял около своей машины, привалясь плечом к броне. Он сделал сколько мог, он вышел из игры, и первым ощущением была усталость. Не хотелось гадать, хорошо ли его группа решила задачу, и думать ни о чем не хотелось. Он уже знал: половина танков пока на этом берегу, значит, им теперь придется переправляться по третьей трассе, если она существует, потому что две, обнаруженные разведчиками, — под непрерывным обстрелом…

Глаза Алексея косели, уставясь на светлеющую воду, и он даже вздрогнул от голоса подошедшего майора.

— Тоже ваша работа? — спросил тот, кивнув на своих помощников, которые подрывали фугасы по сигналу из штаба учений.

— Наша, — равнодушно сказал Плотников.

— Всю ночь ловили «диверсантов», целый взвод поймали, а оказывается, еще оставались.

— Так уж и взвод? — улыбнулся Плотников.

— Иной разведчик стоит полка, — назидательно сказал собеседник. — Вы-то обязаны знать.

Алексей внимательно поглядел на майора, вспомнив, что те же слова недавно говорил ему командир роты.

— Теперь я знаю…

Майор достал и неторопливо раскрыл изящный серебряный портсигар, набитый дорогими сигаретами.

— Курите…

Алексей взял без особого желания, прикурил от зажигалки майора — такой же изящной и дорогой, — и, глубоко затянувшись, почувствовал, как закружилась голова.

— Мне надо найти своих, — сказал он.

— Да, конечно. Они в комендантском взводе. Это близко: по дороге, потом налево. И околачиваться вам тут нечего. Возвращайтесь. Я дам пропуск.

Он кивнул на прощание — коротко, сдержанно, так же, как говорил, и пошел к своей машине размеренным, твердым шагом человека, находящегося при исполнении служебных обязанностей.

Какой-то истребитель, молча подкравшись, спикировал на открыто стоящую машину Плотникова и с громовым гулом ушел свечой ввысь. «По своим бьешь, земляк… А впрочем, мы уже убиты, и сочтем это салютом в нашу честь».

— Эй вы, земноводные! — раздраженно крикнул кто-то из танкистов. — Чего демаскируете! Убирайтесь, пока вас не убрали.

— Ну, Оганесов, — засмеялся Алексей, — нам действительно пора сматываться. Танкисты теперь злые как черти, а попозже еще злее станут…

Устало откинувшись на сиденье, он в последний раз глянул в перископ на реку, испытывая почти родственное чувство к ней. Целую ночь слушал ее голос, и она тоже, казалось, слышала его тревожные мысли…

Заря горела над холмами, и вода в реке была розоватой, зеркальной, затаившей тихую вечную тайну, В нее хотелось заглянуть вблизи, увидеть сонные водоросли, спящих рыб и еще что-то, что можно увидеть в реке лишь на заре. Уши его привыкли к грохоту боя, в них сейчас стояла ватная тишина, и думалось — такая же тишина царит в розоватой воде. Тишина и тайна…

— Оганесов!

…В стекле перископа больше не отражалась река. Серая, рассветная дорога бежала навстречу, по бокам качались холмы, покрытые грубой, потемневшей от росы травой. То ли дым, то ли туман стлался в ложбинах, и пахло холодно и горько августовской степью…

— Слушаю, товарищ старший лейтенант.

— Держите левее, Оганесов, вон к тем палаткам, наши «пленники» должны быть где-то там.

— Дрыхнут, наверное. Им что? Отвоевались…

Плотников открыл люк и вылез из него по пояс, освежая ветром лицо и разглядывая издали маленький полевой лагерь…

Машина подходила к палаткам, и навстречу ей бежали трое. Впереди мчался высокий, поджарый солдат, легко выбрасывая вперед пудовые сапожищи. «Молодцов!» — узнал Плотников. За Молодцовым, почти не отставая, бежал сержант Дегтярев и последним — Чехов, сильно прихрамывая.

Один за другими они остановились в двух метрах от затормозившей машины и молчали, тяжело дыша. Только смотрели в лицо командира, словно не веря в его приезд, и читались в их глазах сознание вины, беззаветная готовность на все и стыдливая, радостная влюбленность.

От бензинового дымка, полынного ветра и двух бессонных ночей у Плотникова вдруг защипало глаза, и, боясь прямо глянуть на разведчиков, Алексей перегнулся через край люка, протянул руки и грубовато пошутил:

— Ну вот и на этом свете довелось свидеться… Чего топчетесь? Лезьте сюда поживее — ехать пора.

И пожалел, что у него не хватает рук — помочь всем троим сразу.