Ищущий битву

Глава третья

«Европа в большом долгу перед римскими военными инженерами, – размышлял я в то время, как наши кони мерной рысью гарцевали по дороге легионов, все еще сохранившей остатки былой проходимости. – Интересно, далеко бы ушла цивилизация, не доведись ей пользоваться такими хорошими дорогами?»

– Скажи мне, Капитан, – нарушил молчание Лис, скакавший рядом, – вот сегодня у нас новое задание. Сегодня мы вломились в мир, в котором все шло своим чередом, чтобы устроить тарарам и цирк с конями. Скажи мне, Капитан, кому и зачем это нужно?

Не знаю, то ли окрестные пейзажи располагали к патетике, то ли выпитое с утра горячительное наводило на мрачные мысли, но мой напарник был на редкость задумчив и, я бы даже сказал, печален.

– Ты же знаешь, стабилизация ноосистем, фокусирование цивилизационных процессов этногенеза… – начал было я.

– Да ладно, будет тебе эту муру втирать. Ты лучше скажи, вот мы два этаких Джеймса Бонда с лицензией на убийство решаем вопросы, которые ни к тебе, ни ко мне не имеют ни малейшего отношения. Ты когда-нибудь думал о тех, кого завтра положишь?

Загадочная славянская душа Лиса неумолимо делала свое дело – запутывала проблему до ее полной нерешаемости. Попытки проверить алгебру гармонией и наоборот время от времени доводили моего друга до приступов мистицизма и черной меланхолии. Я же с грустью думал, цитировать ли Лису выдержки из Льежской конвенции, хотя ее-то он знал не хуже меня.

Честно говоря, время от времени я тоже задавался подобными вопросами, но, в конце концов, попав сюда, мы сами становимся частью этого мира и задачи решаем для этого мира естественные и понятные, более того, принятым в этом мире способом. А то, что ставятся они в стенах нашей странной конторы, – так это, пожалуйте, обратитесь к разработчикам хроно-полиорбической теории цивилизации, а не к нам – исполнителям. Как говорит старина Зеф: «Есть такая работа – делать историю».

– А, черт! Монаха нам в начале дороги не хватало! – прервал мои размышления Рейнар из Гайрена, моментально забывая о тягостных метаниях своей загадочной души.

Далеко впереди, ярдах где-то в ста, дорога расходилась в разные стороны. Вросший в землю покосившийся крест, одиноко высившийся у развилки, напоминал путникам о необходимости помянуть Господа с благодарностью на путях своих. У подножия креста, погруженный, видимо, в благочестивые размышления, сидел человек в одеянии цистерианца.

– Мир тебе, святой отец, – приветствовал я.

– И вам мир, добрые путники. Куда путь держите?

Говоривший едва ли перешагнул двадцатилетний рубеж. «Послушник из какого-нибудь ближнего монастыря», – подумал я.

– Дружище, какая из этих дорог ведет в Рейхенбах?

– Ройхенбах, – поправил юноша, – вот эта. Через три лиги увидите Кадельсдорфский монастырь, оттуда дорога повернет налево, до берега Везера еще пару лиг, а там и сами увидите.

– Благодарим вас, отче. Быть может, проводить вас до аббатства? Дорога неспокойна.

– Что мне опасности, угрожающие бренному телу моему? Сказано ибо: «Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля. Все, что есть Вы, обитает над горами и странствует с ветром. Это не тварь, что выползает на солнце погреться или роет ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности. Но нечто свободное, дух, который объемлет земли и движется в эфире».

От неожиданности я нервно дернул поводья:

– Святой отец цитирует Мудрого Джебрэна?

Брови послушника поползли вверх.

– Господин рыцарь читал труды отца левантийской премудрости?

– Это не странно. Я многие месяцы провел в местах, где строки Пророка у всех на устах. Но услышать Джебрэна здесь?

– Если угодно вашей милости, я смиренный послушник обители святого Салюстия в Мюнстере, где состою писарем при канцелярии его преосвященства епископа Арнульфа. Трудами святых отцов я обучен каллиграфии, языку алеманов и франков, а также латыни, греческому и арамейскому, левантийскому наречию и той дикой смеси саксонского, романского и валийского наречий, на которой говорят по ту сторону пролива. Храни их Господь. По повелению его преосвященства я переводил множество рукописей, привезенных из знаменитой Александрийской библиотеки. Так по малости своей и я отхлебнул толику премудрости из чаши предвечного знания.

– Что же делает светило учености в здешних лесах? – вмешался в наш разговор дотоле молчавший Лис.

– Господин епископ изволил направить меня с письмом в Кадельсдорфское аббатство…

– Что ж, у него гонца конного не нашлось?

– Нет, почему? Но после того, как настоятель, отец Гонорий, умер, упокой Всевышний его душу, его преосвященство сомневается, остался ли кто-нибудь в аббатстве, разбирающий латинские письмена.

– Ничего себе почта, – усмехнулся Рейнар, – сам пишешь, сам относишь, сам читаешь.

– Сейчас обратно в Мюнстер?

– Ах, господин рыцарь, если бы вы знали, как не хочется мне туда возвращаться. Всю жизнь свою я мечтал странствовать, наблюдая разные земли и изучая нравы народов, о коих только читал, и тех, о коих еще никто не написал ни строки. Но с детских лет я воспитывался у святых отцов, я не знаю мира, у меня нет ни дома, ни семьи, нет даже медного гроша, чтобы заказать похлебку в придорожной корчме. Я живу милостыней и не ведаю иной жизни. В тот час, когда вы застали меня, я молил Господа открыть мне пути моего предназначения.

– Скажи проще, – подвел итоги Лис. – К монахам возвращаться неохота, а денег нет.

Обескураженный столь циничным выводом, экзальтированный юноша запнулся на полуслове и беспомощно посмотрел на меня, как бы ища понимания и защиты.

– Прости моего друга, он груб, но все же говорит временами дельные вещи. Твоя душа принадлежит миру, а не матери нашей церкви. Да, в миру не обойтись без денег. Увы, мой друг. – Я скорчил подобающую случаю рожу.

– Что ты втираешь, – пробормотал Лис, – послушал бы ты себя, что ты несешь!

– Что ж, ступай в мир! – закончил я свой страстный монолог, удовлетворенно глядя, как умиротворенный покой отражается на лице юнца. – Рейнар, погляди, есть ли что-нибудь пристойное для такого молодца?

– Пристойное? Пожелание доброго пути. – Лис был явно не в духе. Что, впрочем, случалось с ним всегда при необходимости расставаться с деньгами.

– А из одежды?

– Он и так одет, не голый же…

– Эту одежду я у него покупаю! – Я стойко держал патетическую ноту.

– Что ты делаешь?

– Покупаю. Эту сутану, вервие, чернильницу, набор перьев и все прочее, что может найтись. Как ты думаешь, пять серебряных монет хватит?

При этих словах Лис едва не вывалился из седла.

– Капитан, скажи, пожалуйста, что я ослышался. Все это тряпье и все эти финтифлюшки стоят три медяка вкупе с благословением. Если ты намерен подобным образом заботиться о развитии здешнего просвещения, то бюджета Института надолго не хватит.

Я выразительно посмотрел на напарника, и тот, уловив наконец в моих глазах некий тайный смысл свершаемого действия, несколько поостыл.

– Пристойное? Ну, из твоей одежды ему, понятное дело, ничего носить не пристало. А из моей? Учитывая, что он на полторы головы ниже меня и на треть уже в плечах, ближайшее воронье пугало в сравнении с ним будет выглядеть сельским франтом. Хочешь, я, как святой Мартин, отрежу кусок своего плаща, чтобы бедолага прикрыл наготу? – Лис тщетно пытался подладиться под мою ноту.

– Зачем, лучше отдай весь плащ. Он у тебя все равно рваный.

Лис смерил меня недобрым взглядом.

– Капитан, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь. На, приятель, – обратился он к монашку, завороженно следившему за нашей перепалкой, – носи на здоровье. Да, вот еще… – Рейнар тронул поводья, и конь нетерпеливо забил копытом. – Если вдруг тебе придет в голову светлая мысль явиться местному рейнскому казачеству чудом спасшимся Фридрихом Барбароссой и поднять народ на кровососов-угнетателей, то не премини благодарно вспомнить этот плащ, ежели тебе вдруг доведется нас вешать.

Юноша, которого изрядно потрясла происшедшая метаморфоза, обалдело глядел на моего спутника, поровшего какую-то несусветную чушь.

– Ты это о чем, Рейнар?

– Да так, к слову пришлось. Пугачева вспомнил. Вот, как говорится, еще одно тело спасено для мира. Ступай же и не греши. Без нужды, – миролюбиво добавил Лис.