Исчисление ангелов

Признание

Петр вздрогнул – капля крови попала ему на кафтан. Хотя он и встал на расстоянии не менее тридцати футов, подальше – не лишняя предусмотрительность, если используется кнут. В опытных руках кнут способен глубоко рассечь тело, так что кровь брызжет фонтаном, а сейчас кнутом орудовал настоящий мастер. Петр невозмутимо наблюдал, как сыпались удары. Истязуемый уже давно перестал кричать. Вместо этого он издавал какие-то странные, жалобные звуки, похожие на карканье, и лицо его выражало не столько муку, сколько растерянность, словно разум отказывался принимать то, что творили с его телом.

Петр подошел к истязуемому, тот был подвешен за связанные за спиной руки. Руки вывернулись, и человек имел вид почти комический, казалось, будто голова у него повернута задом наперед. Петр хотел удостовериться, не переусердствовали ли они – может ли Алексей еще говорить. Из груди страдальца вырвалось хриплое дыхание. Он плакал, слезы текли и, касаясь искусанных губ, окрашивались в красный цвет.

– Прости меня, – простонал Алексей.

Царь почувствовал, что у него перехватило горло. С трудом он произнес.

– До меня дошли слухи, что ты желал моей смерти.

Алексей судорожно дернулся, лицо исказилось до неузнаваемости, словно и по лицу его нещадно били.

– Я негодяй, я несчастный негодяй, – вырвались у него рыдания, – и умру сейчас. Надеюсь, что умру. Я согрешил против тебя и больше не достоин жить.

– Ты хочешь сказать, что у тебя не осталось сил, Алексей, – тихо произнес Петр.

Алексей засмеялся, но это был не смех, а какой-то полузадушенный кашель.

– Ты не похож на обычного человека, – смог выдавить Алексей. – Если ты – мера силы, то никто не может с тобой сравниться.

Легкая дрожь пробежала по телу Петра. «Если бы ты только знал», – подумал он. Царь откашлялся.

– Душа моя скорбит, что все обернулось вот таким образом, Алексей. И я знаю, что это моя вина и мое поражение.

– То, о чем ты спрашиваешь, – невозможно, – насколько мог резко, ответил Алексей. И неожиданно, даже с какой-то радостью, Петр понял, что тот злится, сверх позора и страданий у него достает еще сил злиться.

«Невозможно!» Это слово должно было стать тайным знаком. Петр должен был понять: он – причина, он – убийца.

– Ты никогда не понимал, – произнес Петр. – Каждый день, каждый божий день я работал, чтобы превратить Россию в ту страну, какой она может быть, должна быть. Каждый божий день! И каждый раз, когда я позволял себе минуту отдыха, чтобы выспаться, или поднять паруса и, наслаждаясь, отдаться вольному ветру, или просто почитать книгу, обязательно именно в этот момент случалось какое-нибудь несчастье. То сенатор окажется мошенником и попадется на взятке, то сумасшедший поп деревню живьем сожжет. Я создал армию и выиграл с ней столько войн. Я собственными руками строил корабли, и у нас теперь есть флот, чтобы защищать свои моря, и есть на чем возить наши товары во все страны света. И башмаки, что я ношу, заработаны мною, заработаны тяжелым трудом! Вот что значит править Россией! Я все это делаю для того, чтобы Россия стала сильной, могущественной державой, смогла занять достойное место в нарождающемся новом мире. Я веду ее этим путем. А ты? Ты тянешь ее назад и все смущаешь народ какими-то суеверными глупостями. Когда я взошел на трон, Россия была страной варваров, отсталой страной, посмешищем для всего мира. А сейчас – ты только посмотри на нас! Я так много сделал, что даже после моей смерти Россия уже не сможет повернуть вспять!

Какое-то время Алексей молчал.

– Я знаю, – наконец произнес он. – Но ты должен понять, я считаю, что ты выбрал неверный путь. Вы уничтожаете нашу церковь, рубите корни, отказываетесь от веры наших дедов и отцов. Ты вступил в сговор с демонами…

– Они не демоны, – оборвал Петр, чувствуя, как в нем закипает ярость. – Это наука. А ты хочешь, чтобы мы повернули назад? Ты что ж, хочешь, чтобы мы уступили соседям наши скованные льдом морские порты? Ты хочешь, чтобы мы снова вернулись в Москву, кутались в шубы и терпеливо ждали лета и благоденствия? Ты хочешь, чтобы мы погрязли в том невежестве, откуда я с таким трудом вытащил Россию? Или ты хочешь, чтобы она пала еще ниже?

Алексей посмотрел на него, черные круги легли вокруг его глаз, и, казалось, он смотрит из глубины черных глазниц.

– Да. Лучше мы будем страдать, как истинные христиане, чем пойдем по пути, что ты нам пророчишь. – Он сплюнул. Кроваво-красный плевок полетел в сторону ифрита, что маячил за спиной Петра. Петр едва посмотрел в ту сторону. Ифрит – закрученное спиралью свечение с единственным пламенеющим в центре глазом – всегда был с ним. Он был его телохранителем, более верным и преданным, чем любой, даже самый доверенный человек.

– Это творение науки, – сказал Петр. – Это открытие моих философов.

– Ваши философы открыли ворота ада и выпустили оттуда это чудовище.

Петр не стал вступать в спор, напротив, чтобы себя успокоить, сделал несколько глубоких вдохов. У него начало нервно подергиваться лицо, и он не хотел, чтобы с ним случился припадок.

– Ну что ж, раскаиваться ты не желаешь?

– Я раскаиваюсь, поскольку знаю, что я должен умереть.

– Тебе не нужно умирать.

– Я хочу умереть. Мне в жизни иного не осталось. Ты все отнял, ты отнял у меня даже Ефросинью…

– Твоя финская девка тебя предала, Алексей. Она нам все рассказала, да еще и придумала бог весть что, и все ради того, чтобы спасти свою жалкую шкуру.

Алексей опустил голову, волосы упали ему на лицо и полностью скрыли его.

– Все, что она сказала, – неправда. Но скажи мне, она осталась жива? – едва слышно произнес Алексей.

– Жива, – ответил Петр и развернулся, чтобы уйти. Но вдруг остановился. – Пойми, они же использовали тебя, – сказал он, – все эти бояре и попы. Ты был их оружием в борьбе со мной.

Алексей поднял на него глаза.

– Я сожалею только о том, что желал твоей смерти, – сказал он. – Я желал и боялся этого. Я всегда всего боялся, и особенно тебя, отец. Я всегда и всем не устраивал тебя. Я был не таким, каким ты хотел видеть своего наследника, преемника. Но сейчас я уже ничего не боюсь. Совсем скоро Господь призовет меня, и поэтому я прошу простить меня, и, возможно, кто знает, мы еще встретимся… – Он разрыдался, и на глаза Петра навернулись слезы.

– Я прощаю тебя, Алексей, сын мой. Прости меня, я потерял тебя.

Сказав это, Петр развернулся и вышел, у него больше не было сил выносить эту сцену. Как преданный пес, ифрит последовал за ним. Петр вернулся во дворец, сел за стол, остановившимся взглядом уперся в лежавший перед ним приговор собственному сыну. Зажатое в руке перо дрожало. Так он сидел несколько часов. Он так и не поставил своего имени под приговором. Вошли и доложили, что царевич Алексей скончался.

Петр вышел на воздух и стал смотреть на Неву, на плывущие по ней корабли. Царь плакал.

1722 Заседание Совета

– Стой, замри на месте! – заорал хриплый голос, перекрикивая вой ветра.

Красные Мокасины прищурился от бившего в глаза света и сквозь кисею сыпавшейся с неба крупы различил под тусклым фонарем четыре силуэта. У двоих были мушкеты. Красные Мокасины послушно остановился, понимая, что свет их не ослепляет и они видят его лучше, чем он их. Он лишь желал, чтобы они поскорее сказали, что у них за дело к нему, а то он продрог до костей, ноги заледенели и сделались тяжелыми. Впереди уже маячили огни города и впервые за последние дни обещали ему тепло и горячую еду.

– Куда идешь? – потребовал ответа все тот же голос.

Красные Мокасины уловил неприятный, тревожащий звук – клацнул затвор кремневого ружья, – и мурашки побежали у него по спине.

Красные Мокасины откашлялся и произнес:

– Иду на заседание Совета.

– Совета, говоришь? Это которого, городского, что ли?

– На заседание Совета, – повторил Красные Мокасины.

– О черт, Джон, – прошипел другой голос, – глянь-ка, это же индеец.

– Помолчи, – проворчал Джон. – Не слепой, вижу. Ты, парень, с оружием?

– Да, – коротко ответил Красные Мокасины.

Мушкет висел у него за спиной, и заметить его не составляло труда, но он не стал объяснять, что у него нет пороха и мушкет не заряжен. Его пистолет был спрятан под длинным, ниже коленей кафтаном, все медные пуговицы наглухо застегнуты, чтобы защититься от дьявольского холода. Там же находился и боевой топор. Оружие было спрятано потому, что по дороге в Филадельфию он не собирался ни с кем вступать в бой и тем более ввязываться в драку.

– Джон, ты же знаешь, они по одному не ходят, – сказал третий голос. – Если один появился, то где-то поблизости должны быть и другие. И на нем одежда французов. Черт меня дери, тут, кажется, какой-то неприятностью пахнет.

– Ты кто? Делавар? Могаук? – потребовал ответа Джон. – Ты один?

Красные Мокасины видел, как они вытягивали шеи, высматривая, нет ли за его спиной армии краснокожих воинов. Он слышал разговоры о том, как из-за нестерпимого холода то и дело возникали стычки между северными племенами индейцев и городами белых, такими, как Филадельфия. Но его нельзя было принять за делавара или индейца из Шести Племен. Он был чоктау и выглядел как чоктау.

– Я один, – заверил их Красные Мокасины. – У меня бумага есть.

– Бумага?

– Приглашение на заседание Совета.

– Заседание Совета, – как эхо, повторил Джон.

Что-то тут было не так, эти люди боятся не только нападения индейцев, но и еще чего-то. Они не понимают, о каком заседании он им толкует, но, будь они солдатами Филадельфии, им было бы известно о Совете. Он проделал путь долгий и трудный, однако не настолько трудный, чтобы потерять счет дням. Заседание должно состояться сегодня вечером, и поэтому не он один должен был прибыть в город. И стража у городских ворот должна знать об этом.

Ну конечно же, фонарь за спинами остановивших его людей не обязательно должен означать, что это городские ворота, как ему вначале подумалось. Как глупо он ошибся.

– Покажи бумагу, – хрипло потребовал Джон.

Красные Мокасины потянулся к своей сумке из оленьей кожи, висевшей у него на поясе, и в этот момент неожиданно к нему метнулась тень по имени Джон.

У него был только один выход – рухнуть на землю. Ни на что другое он просто не был способен – так устало и одеревенело его тело. Падая, он выставил вперед локоть левой руки, а правой пытался найти спрятанный под кафтаном пистолет и чувствовал, что не успеет. И тогда сделал единственно возможное – выдохнул всей грудью и выпустил томящееся в его легких дитя Тени. В мгновение ока оно появилось, чтобы защитить его, недовольно взвизгнуло, когда в него вонзилась шпага, и тут же удалилось – умирающий призрак устремился к Земле Вечной Ночи. А Красные Мокасины почувствовал только, будто его огрели дубиной, а не пронзили острым клинком, уткнулся лицом в стылую, твердую землю – это все же лучше, чем остаться без головы. Ему было очень больно, но не от удара – он лишился своего дитя Тени.

Когда он поднял голову, чтобы лицом к лицу встретить свою смерть, ударил гром и вспышка молнии осветила землю. Как сквозь сверкающую пелену, увидел он Джона с широко разинутым ртом – высокая, худая фигура в черной куртке и треуголке, с клинком в руке. Прежде чем вспышка погасла и все снова погрузилось во мрак, можно было различить троицу, стоявшую у Джона за спиной. Он заметил лишь их блеснувшие глаза и рты – как черные зияющие дыры. Последовали новый удар грома и новая вспышка молнии, и Джон теперь стоял на коленях, а один из троицы вертелся на месте волчком, и снова мрак все поглотил, и стон перекрыл вой ветра.

Локоть вдруг резко заболел, будто его обожгло огнем. Красные Мокасины упал на холодную землю, по-прежнему пытаясь вытащить спрятанный под кафтаном пистолет.

– А ну, вонючие отродья, пошли прочь отсюда! – заорал кто-то у него за спиной. Неизвестный выплевывал слова, как пушка выплевывает раскаленные ядра.

Красные Мокасины понял, что нападавшие разбежались. Он бы и сам их разогнал, если б смог.

Шаги приближались, и в этот момент он наконец нащупал во внутреннем кармане кафтана пистолет. Тяжелый сапог опустился ему на спину, он ощутил, насколько внушителен был его владелец.

– Эй, ты там, – раздался голос неизвестного. – Ты эти шуточки брось. Я только что спас тебе жизнь и желаю услышать слова благодарности. Так что давай поднимайся, только медленно. А то мне придется тебя распотрошить, как ту парочку.

Красные Мокасины вернул пистолет на место и с трудом, преодолевая боль, поднялся на ноги. Когда в ушах стих грохот пальбы, его чуткий слух уловил, что неизвестный не один. И как доказательство этого в следующее мгновение пучок теплого желтого света выхватил кого-то из темноты. Маленький фонарик зажегся в руках подростка лет шестнадцати, а может, и того меньше. Но не мальчик приковал к себе внимание Красных Мокасин, а обладатель тяжелого сапога, в чью грудь, не успев встать на ноги, он едва не уткнулся лицом.

Это был человек огромного роста, с бородой, в кафтане темно-красного цвета с синими обшлагами, надетом поверх черного камзола, на голове треуголка, отделанная серебряным позументом. Лица незнакомца почти не было видно – только борода, заплетенная в неисчислимое множество косичек, перевязанных черными ленточками.

– Провалиться мне на этом месте, – сказала борода, – да ты индеец. И из какого же ты племени?

– Из племени чоктау, – рассеянно ответил Красные Мокасины. Он был занят тем, что сосредоточенно считал окруживших его людей. Насчитал десять, включая бородатого.

– Чоктау? Эка, в какую даль-то тебя занесло.

– Далеко. Спасибо за помощь.

Он заметил, что Джон перестал дергаться, второй тоже лежал неподвижно. Двух остальных и след простыл.

– Думаю, и тех надо было пристрелить. Обычные разбойники, шляются по дорогам и грабят. Может, я бы тебя и не стал выручать, им бы оставил, да вот услышал, ты на совет какой-то направляешься. Правда, что ли?

– Да, все так.

Показалось, лицо незнакомца перекосилось, но, возможно, он так улыбался.

– Сколько лет тебе, мальчик? Сколько весен ты видал на своем веку?

– Это моя восемнадцатая.

Незнакомец хрипло рассмеялся:

– Короткий век прожит. Короткий, как сама весна. Это тебе не затяжная осень, а, что скажешь?

Красные Мокасины ничего ему не ответил. Мир для него перевернулся вверх дном, все потеряло свое значение и смысл, даже пронизывающий холодный ветер. Он стоял, и только одна мысль вертелась у него в голове: что нужно этому незнакомцу от него? Так он может и не вернуться живым из этого чужого ему мира. Но он все же очень надеялся, что этого не случится. Было бы глупо умереть, не дойдя нескольких шагов до места, куда так долго шел.

Он молчал, а незнакомец снова коротко хохотнул и тряхнул головой:

– Индейцы! Подумать только. Ну что, парень, лучше тебе остаток пути с нами пройти. Все равно мы в одно и то же место путь держим – я и ты.

– Вы тоже идете на заседание Совета?

– Ну конечно. А чего тут торчать? – Он махнул рукой в беспросветный мрак ночи. – Принимая во внимание свою репутацию, я решил, что будет лучше, если мои корабли не станут заходить в их гавань. Но позволь-ка мне представиться: меня зовут Эдвард Тич.

– Тич, – повторил Красные Мокасины. – Король Чарльз-Тауна.

– О, так ты слышал обо мне?! Слух дошел и до земли чоктау?

Красные Мокасины кивнул:

– Мы слышали о тебе.

Улицы Филадельфии были пустынны, но глаза индейца жадно ловили теплый желтоватый свет, лившийся из окон домов. Он вначале хотел было расспросить, как пройти к зданию городского Совета, где должно было состояться заседание, но, похоже, Тич знал, куда идти, и Красные Мокасины молча следовал за ним.

Филадельфия ничем особенно не отличалась от трех остальных городов белых – Байлокси, Нью-Пэриса и Чарльз-Тауна, в которых ему уже довелось побывать. Все в этих городах было прямоугольным: и дома, и окна в домах, и улицы. Все выглядело так, будто белые люди испытывали некую сверхъестественную любовь ко всему прямоугольному. Красные Мокасины видел в этом своеобразный ритуал, возможно, прямоугольность была источником, или одним из источников, откуда белые люди черпали свою недюжинную силу. Ему казалось, что существует некая связь между этой прямоугольностью и магией, которую белые люди называли наукой. Но как только он решил про себя, что понял смысл этой связи, он, смысл, тут же от него ускользнул.

Может быть, здесь, в Филадельфии, он наконец все поймет.

Он заморгал – неужели уснул прямо на ходу? Спутники поднимались по ступенькам какого-то большого здания. Кулак Тича загромыхал по тяжелой деревянной двери.

Дверь открылась, и оттуда хлынуло тепло, будто подул летний ветерок. Красные Мокасины готов был застонать от наслаждения – с такой нежностью, с такой лаской тепло коснулось его лица и рук. Нужда и лишения закаляют человека, но есть предел, за которым они начинают человека разрушать и делают его слабым. Сейчас он был именно слабым, и удовольствие вызывало у него еще большую муку, нежели та, которую могла бы причинить ему боль.

Он вошел внутрь вместе с Тичем и его компанией. С их появлением в зале воцарилась гробовая тишина.

– Боже милостивый, – пробормотал кто-то, – это же сам Черная Борода.

Несколько мужчин, сидевших вокруг большого стола, медленно поднялись. Красным Мокасинам все присутствующие казались на одно лицо, отличались только одеждой. Трое были во всем черном, лишь белые воротнички разбивали эту черноту. Остальные были одеты поярче, особенно выделялись четверо солдат в красных кафтанах. Они искоса поглядывали на свои прислоненные к стене мушкеты. А пятеро из сидевших за столом выглядели просто великолепно, по крайней мере с точки зрения белых: их наряд завершали странные шапки из искусственных волос на голове, которые, по мнению Красных Мокасин, весьма портили их вид. Именно один из них – розовощекий, упитанный юнец – ткнул пальцем в Тича:

– Что за наглость ты себе позволяешь, пират? Как ты посмел явиться в такое место! Я вздерну тебя на виселице прямо в порту.

Тич растянул рот в широкой улыбке и подбоченился.

– Не подобает так разговаривать человеку, облеченному властью, мистер Фельтон. – Голос Тича раскатами грома прокатился по залу.

Упитанный юнец – губернатор Фельтон, как догадался Красные Мокасины, – покраснел.

– Это крайняя дерзость, Эдвард Тич. Ты что думаешь, в этом зале или вообще где на белом свете найдется хоть один человек, кто поверит, что ты теперь не вызывающий отвращения и заслуживающий наказания преступник, а законопослушный гражданин? Ты что думаешь, если ты отказался от разбоя в открытом море, то можешь чинить разбой здесь, в здании Законодательного Собрания Каролины? Ты что, издеваешься над нами? Если ты пришел сюда с клинком и пистолетом, чтобы заставить нас исполнять твою волю, то приготовься к худшему. А если нет, то убирайся отсюда. Этот Совет – серьезный и авторитетный орган, и он влияет на судьбу каждого из нас. Мы не позволим тебе устроить здесь балаган.

– Может, пример покажете и для начала прекратите свое клоунское кривлянье? – проворчал Тич. Красным Мокасинам показалось, что он уловил в голосе пирата напряжение, как будто вежливость давалась ему неимоверными усилиями и в этот момент застряла у него костью в горле. – Ну и кого вы пригласили на этот Совет? Достопочтенных губернаторов? Да каждый из них слаб, как новорожденный котенок. Вы что ж думаете, они смогут выполнить то, что вы от них потребуете? Вы же знаете, что они на это не способны. Вижу, здесь министры собрались на свой шабаш, как я понимаю, Коттон Мэтер со своим выводком? О, я уверен, они тут долго трещали – ах, пардон, пардон за такое неприличное слово в такой приличной компании, – но они именно трещали, долго и громко о том, что я пришел вам дать. Я так понимаю, Корона еще не выдала бумагу, подтверждающую законность моего управления в колонии…

– Этого никогда не будет! – завопил, брызжа слюной и покраснев как рак, Фельтон.

Тич помолчал. Когда он вновь заговорил, голос его звучал угрожающе:

– Допустим. Но если вдруг твои джентльмены вздумают отнять у меня то, что я добыл в кровавом бою, позарятся на тот порядок, который я установил на Юге, – вы еще не забыли, что за хаос там творился? – то, милости просим, я их встречу с распростертыми объятиями. И до тех пор, пока там, за океаном, его величество изучает ваши писульки и примеряет ваши жалкие мнения к тем прочным основам, на коих стоит Старый Свет, я буду исполнять свой долг и править моими землями. И те, у кого в башке осталась хоть капля разума, поймут, что я явился сюда, чтобы оказать вам услугу.

– Ну и что же это за услуга? – тихо спросил человек в черном, которого Тич назвал Коттон Мэтером. Он выглядел смешно – обрюзгшее лицо, глаза навыкате, – но Красные Мокасины сразу почувствовал, какой силой воли и властью над людьми обладает этот человек. И еще он увидел в нем нечто неуловимое, необычное, что сразу же исчезло, как только он сморгнул.

Красные Мокасины очень устал.

– Я знаю, зачем этот Совет собрался, – продолжал Тич, обращаясь к проповеднику. – За два последних года никто не привез нам из Англии ни единой весточки, ни один английский корабль не пристал к нашим берегам, ни одного послания не доставил оттуда эфирный самописец. Также нет никаких вестей ни из Голландии, ни из Испании, ни из Франции. И ни одно судно из тех, что вы туда посылали, не вернулось. И у тебя кораблей уже не осталось, чтобы отправлять их в Старый Свет, поскольку там, на севере, рыщут французские корсары… Ну что, я попал в точку?

Стоявшие вокруг стола люди молчали и смотрели на Тича. Он обвел их победоносным взглядом:

– И вы уже ничего не можете сделать, когда стоит такой дьявольский холод. И индейцы свирепствуют в лесах и не подпускают тебя к ним близко, так что вы теперь и новых кораблей построить не можете.

– У нас есть корабли! – сказал один из носителей париков, засовывая в рот трубку, которая до той поры безучастно тлела угольками.

– Конечно, если кораблями считать маленький шлюп и прогнивший фрегат. Теперь уж всем ясно, что-то неладное стряслось с Альбионом, коль оттуда не возвращается ни один корабль. И вам сейчас нужен опытный в военном деле человек, тот, кто отправится туда, и вернется, и привезет правду, и выведет нас всех из неведения, избавит от слухов и домыслов.

– Черная Борода, а почему тебя это так беспокоит? – спросил Фельтон, стряхивая несуществующие пылинки со своего бархатного кафтана. – Ты же утверждаешь, что изоляция от Старого Света тебе-то как раз на руку. С чего это вдруг ты вызываешься нам помочь?

Видно было, как Тич задрожал мелкой дрожью и как напряглись мышцы его рук под курткой.

– Я отвечу, господин губернатор, и я больше не буду повторяться, а вы это зарубите себе на носу. Кем бы ни был в ваших глазах Эдвард Тич, но он прежде всего англичанин. И я не одной крови с этим немецким его величеством, королем Георгом, и за все то плохое, что я в жизни сделал, я заплачу сторицей. Но знайте, я люблю свою страну, и если с ней случилось несчастье, то меня это очень и очень волнует.

– Ну а сверх прочего, – тихо заговорил Коттон Мэтер, – если вы вызвались нам помочь установить прервавшуюся связь с нашим монархом, вы понимаете, какие препятствия могут возникнуть у вас на пути? Ах, прошу прощения, если оскорбил вас своим замечанием.

Тич пожал плечами:

– Да какое тут оскорбление?.. Я что, не понимаю, что своей головой рискую, ну а вы, джентльмены, рискуете либо получить, либо потерять мою помощь. Заметьте, я вам не один корабль предлагаю, а целых четыре, и на каждом по сорок пушек, и на каждом – команда матросов, а сверх того я предлагаю еще и свою персону в качестве адмирала этой флотилии.

– Пират во главе кораблей его величества? Какая нелепица! – вскричал Фельтон, но был он при этом похож на маленькую шавку, лающую на большого грозного пса.

– Ну что ж, господа, – вступил в разговор человек в синем кафтане, – мы встали перед выбором: с одной стороны – сам дьявол, с другой – француз. И мы должны решить, кто страшнее.

Все посмотрели в сторону говорившего – человека с мужественным лицом. Собравшиеся вокруг глаз морщины свидетельствовали о грузе ответственности и забот, которые он нес на своих плечах. На вид ему было за сорок. По его воротнику и перьям на шляпе Красные Мокасины догадался, что он и есть тот самый француз, которого только что упомянули.

– Господин Бьенвиль, – брюзгливым тоном начал Фельтон, – бесспорно, вы хорошо понимаете положение, в котором мы оказались. Последнее, что мы слушали из Англии или Европы, было то, что наши страны вели войну, и сейчас почти ежедневно ваши соотечественники совершают на севере нападения на наш берег.

Красные Мокасины тряхнул головой, он силился вспомнить. Бьенвиль? Он еще раз пристально взглянул на человека в синем кафтане и вспомнил. Ребенком ему приходилось видеть его, наверное, раз пять, тот приезжал со своими людьми в деревню Чикасауэй и вел переговоры с его дядей и другими вождями племени. Это были первые белые в жизни маленького индейца, которых ему довелось увидеть.

Француз откашлялся:

– Я называю вас губернатором, сэр Фельтон, потому что на эту должность вас определил король. Прошу вас, отвечайте на мою любезность такой же любезностью.

Фельтон покраснел и недовольно кивнул:

– Приношу свои извинения, губернатор Бьенвиль.

– Принимаю ваши извинения, сэр. Что касается затронутого вами, губернатор, вопроса о нападениях, то я не могу отвечать за Новую Францию и Акадию, могу лишь заметить, что если здесь зима такая суровая, то там, на тех широтах, она еще суровее. И одному Богу известно, на что могут пойти люди, доведенные холодом и голодом до отчаяния. У меня практически нет с ними связи, и я думаю, что власть там попала в руки негодяев, и я считаю, что в английских колониях это в состоянии понять. – С этими словами он остановил свой взгляд на Черной Бороде.

Тот в ответ только пожал плечами.

– И как губернатор Луизианы разве я не запретил военные вылазки во Флориде и на Западе и не добился прекращения там огня? Джентльмены, это наше обоюдное желание – выяснить, что сталось со Старым Светом и миром вообще. Неужели мы остались одни? Мы по крайней мере должны знать о том, что случилось. Мы должны подготовиться и заключить союз. Без поддержки наших стран мы остаемся один на один со всеми бедствиями и несчастьями, что рушатся на наши головы. Мы не имеем представления, что там, за океаном, произошло. Некоторые говорят, что на небе появился некий сияющий красный шар, похожий на восходящее солнце, восточный берег ушел под воду и почти все корабли, находившиеся в это время в море, затонули. И даже наши сверхчудесные эфирные самописцы перестали работать. И расползаются слухи, что с небес на землю снизошел огонь и мир там на сорок дней погрузился в кромешный мрак. Мне достоверно известно, что два года назад Париж был охвачен пламенем. Говорят, демоны спустились на Землю. Но кто нам скажет правду? Если есть такой человек, то мы готовы его выслушать. Правда, которую знаю я, заключается в следующем: мы по отдельности отправляли свои корабли, и обе стороны потерпели поражение, потому что корабли не вернулись. Моих берегов наводнение не коснулось, но в моих гаванях слишком мало кораблей, чтобы начать дело самостоятельно и довести его до конца. Всем известно, что в морском сражении у берегов Фландрии принимали участие корабли Франции и Испании. И сейчас я предлагаю вам то, что у меня осталось, и прошу в обмен с вашей стороны только одного – участвовать в руководстве экспедицией. Я даю слово джентльмена, что, пока не вернутся наши корабли, установившееся здесь между нами перемирие сохранится. И даже сам Король-Солнце не заставит меня нарушить данную клятву. И если потребуется, за нее я вступлю в бой со своими соотечественниками. Даю вам слово чести, господа, то есть то, что этот пират вам дать не может.

Неловкое молчание воцарилось после речи француза, и затем один из людей Тича вышел вперед. Мужчина средних лет, с лицом, темным от загара и суровым. На нем был красный кафтан, один из тех, что носили солдаты британской армии.

– Я вижу, вы не хотите верить слову Эдварда Тича, но, может быть, вы поверите моему.

– А кто вы такой, сэр? – спросил его губернатор.

– Я капитан Томас Нейрн. Я верю господину Тичу, и я буду стоять от него по левую руку на страже интересов Короны.

– К сожалению, сэр, этого недостаточно, – разочарованно протянул Фельтон. – Любой и каждый может надеть красный кафтан и провозгласить себя капитаном, и любой капитан может стать пиратом.

– И все же, – продолжал настаивать Нейрн, – я прошу вас выслушать меня. Подобно вам, я не считаю, что господин Тич на законном основании занимает пост в Южной Каролине, но кто-то должен был установить там порядок. И он это сделал. Конечно, вы можете не принимать во внимание, что он в Южной Каролине пользуется уважением, но факт остается фактом.

– Я не заключаю сделок со слугами дьявола, – отрезал Фельтон.

Бьенвиль пожал плечами:

– Тогда, возможно, мы с господином Тичем заключим собственную сделку.

– Вы что, нам угрожаете?! – завопил Фельтон.

– Нет. Заявляю свою позицию. Я бы хотел, сэр, вновь увидеть берега Франции и выяснить, что стало с моим королем.

– Все правильно вы говорите, сэр, – подхватил Тич. – Что нам слушать этих напыщенных индюков, когда у нас есть корабли!

Коттон Мэтер скрюченным пальцем ткнул в сторону Тича.

– Он нуждается в нас, – провозгласил министр в черном, в голосе его звенел металл. – Иначе он бы сюда не пришел. Ему нужно, чтобы Корона одобрила его губернаторство и чтобы он имел такую же законную власть, как и вы, господа.

– Это всем очевидно, – поддакнул Фельтон, но человек в светло-коричневом кафтане дернул его за рукав.

– Не надо так спешить, сэр, – тихо сказал он. – Тут есть над чем подумать. – Лоб его, прикрытый завитым белым париком, собрался складками. – А кто этот индеец? Он с вами, господин Тич?

– Нет. Он от племени чоктау.

– Чоктау? – удивился мужчина. – Мы действительно приглашали представителей вашего народа, последнее время у нас не особенно благоприятно складываются отношения с индейцами.

Красные Мокасины откашлялся:

– Я – Красные Мокасины, от Шести Племен народа чоктау. У меня с собой есть бумага, в которой сказано, что я приглашен на это заседание.

– Эту бумагу писал я, – произнес Коттон Мэтер. – Но я приглашал вашего вождя.

– Я его племянник. Мой дядя и сопровождающие его воины были убиты по дороге сюда воинами из племени шауано.

– И поэтому ты пришел один?

– Да.

– Для индейца ты хорошо говоришь по-английски.

– Меня учили английскому. И еще я выучился читать, писать и считать. И я знаю немного из истории.

– И что же ты нам предлагаешь? Корабли?

– Нет. Я могу предложить только себя, а по возвращении я обещаю донести правду своему народу.

– А какую ценность это для нас представляет?

– Люди моего племени по-разному относятся к белым. Многие считают, что пришло время изгнать вас окончательно с наших земель.

Он сказал эти слова спокойно, но они прозвучали как удар грома. И это было хорошо для Красных Мокасин.

– Все эти несносные дерзости… – начал было Фельтон.

Но Коттон Мэтер перебил его:

– А ты, мальчик мой, тоже хочешь от нас избавиться?

– Нет. Англичане и французы имеют много всего такого, что в нашей жизни тоже может быть полезным. И у нас хватает друзей среди белых. И я не вижу пользы в войне, которая принесет бедствия как моему народу, так и вам. Вы пригласили моего дядю, вождя племени, на ваш Совет. И это хорошо, потому что это показывает нам, что вас интересует – или беспокоит, – то, что мы думаем. Это также свидетельствует, что вы попали в отчаянное положение. И некоторые из вас понимают, какая угроза таится в племени чоктау и его союзниках. И вам бы очень хотелось, чтобы мы вели себя очень мирно по отношению к вам, по крайней мере до той поры, пока вы не узнаете, что же такое странное случилось в Старом Свете. И мы бы тоже хотели это знать. И вот вам мое слово: пока я не вернусь и пока я жив, мой народ первым не начнет войну.

– А как твой народ будет знать, что ты жив, если ты будешь далеко в море?

Улыбка заиграла на лице индейца:

– Мой народ владеет способами знать, умер человек или он жив.

– А что будет, когда ты умрешь?

– Я не могу говорить о том времени, когда меня не станет. Все будет зависеть от очень многих вещей. Я глаза и уши моего народа. И они знают то, что знаю я.

– Что за небылицы ты тут нам рассказываешь! – взвился Фельтон, но на самом деле он верил прозвучавшим словам. И все присутствующие на Совете не воспринимали это как вздор.

Молчание затянулось, за столом перешептывались. Наконец губернатор повернул голову и тяжелым взглядом посмотрел в сторону индейца и стоявшего рядом с ним пирата.

– Мы обсудим ваши предложения, – сказал он устало. – Рядом есть небольшая гостиница, там для вас, джентльмены, приготовлены комнаты.

– Обсуждайте, да только не слишком долго! – рыкнул Тич и, словно почувствовав неловкость от собственной грубости, неуклюже поклонился.

Когда они уже были на улице, человек, назвавшийся Томасом Нейрном, подошел к Красным Мокасинам и сказал:

– Chim achukma.

– Achukma, – ответил Красные Мокасины на языке чоктау. – Вы говорите на моем родном языке?

– Да. Скажи мне, что ты думаешь о том, что мы сегодня услышали на заседании Совета?

– Я думаю, они примут предложение губернатора Бьенвиля и Черной Бороды. Я думаю, что мы все вместе поплывем через Бледное море.

Нейрн перешел на английский:

– Думаю, так оно и будет. Где ты научился так хорошо говорить по-английски? Чоктау, насколько мне известно, всегда были на стороне французов.

– Мы всегда на стороне чоктау, – ответил Красные Мокасины. – Несколько лет назад мой дядя понял, что мы должны изучить путь англичан. И меня на пять лет отправили в Чарльз-Таун.

Нейрн кивнул:

– Мне очень жаль, что твой дядя и ваши воины погибли. Несколько лет назад я был посредником между белыми и вашим племенем, я знал твоего дядю и верил его слову, и я скорблю о его кончине.

– Он умер достойной смертью. – Ком подкатил к горлу Красных Мокасин. Он тяжело сглотнул.

– Скажи мне, ты действительно хочешь отправиться в это длительное плавание? – неожиданно спросил Нейрн, как-то даже беспечно, возможно, чтобы увести разговор с печальной темы.

Красные Мокасины устало кивнул, но все же улыбнулся:

– Я говорил, что немного знаю из истории. Я знаю о Колумбе и знаю, что он открыл Новый Свет. И меня вдохновляет мысль открыть для себя Старый.

Нейрн засмеялся, и они вместе направились к гостинице.