Инженер страны Советов

Глава 1 Заплыв в прошлое

Республика Башкортостан, г. Белорецк.

15 августа 2020 года

Кто-то говорит, что извечный русский вопрос – это «что делать?». Да ничего подобного! Извечный русский вопрос – это «на кой черт я пил последнюю?». Вот и я решал этот самый пресловутый вопрос, бредя по ночной грунтовке, идущей по берегу городского пруда. Куда брел? Да кто же меня знает. Просто в какой-то момент устал от шумной пьяной компании, с которой отмечали день рождения коллеги по работе. Да и компания, если честно, не совсем, что называется, та. Какие-то мутные пьяные разговоры о том, кто какую тачку купил, кто куда летал на отдых, кто куда удачно своего отпрыска пристроил. Короче, сплошной выпендреж друг перед другом. Ну не мое это. Разменяв свой полтинник, я так за эти годы и не научился, по мнению некоторых, жить, и все эти разговоры были мне, мягко говоря, не интересны. Так что, изрядно приняв на грудь, от души поздравив именинника, я ушел в ночь.

Поднялся по дорожке от лодочной станции, где на всю ночь сняли шашлычную для празднования, и побрел в темноту, даже не осознавая, куда иду. Нет, первоначально собирался идти в сторону городских кварталов, но это надо было идти в горку, поэтому ноги сами понесли меня в противоположную сторону. Осознал я это, когда уже проходил мимо городского пляжа. Видимо, голова слегка проветрилась и начала соображать. И вместе с вопросом, куда меня, собственно, несет ночью, возникло непреодолимое желание искупаться.

Пока данная мысль лениво формировалась в голове, я уже прошел мимо пляжа и свернул по дороге к старой насосной. Во, вспомнил, там же есть отличное место, чтобы искупаться! Как-то отдыхали у насосной с женой, пока она не уехала три года назад к дочери в Питер. Вот там и искупнусь. Глядишь, и в голове немного прояснится от хмеля.

На востоке уже посветлело, и над водной гладью реки Белой начал подниматься чуть заметный туман. Скинув с себя пиджак, брюки и рубашку, я, как был в семейных трусах, ринулся в воду. Ух, хороша водичка!

Мельком взглянул на оставшиеся на руке часы. Кстати, хорошие, водонепроницаемые, с автоподзаводом. Подарок на юбилей от коллег по работе, которые знают мою слабость к наручным часам. С изображением щита и меча, аббревиатурой НКВД и дарственной надписью на задней крышке «Почетному чекисту тов. Шершневу М. А. за образцовое исполнение своих обязанностей и в честь юбилея» и мелким (места уже не осталось), чуть заметным шрифтом дата: «09.05.2020 г.». Шутники, блин. Уважили, можно сказать. Довелось мне срочную послужить в частях КГБ по охране особо важных объектов.

Четыре часа утра, однако. Загулял я что-то.

Так, лениво перебирая мысли в голове, я медленно даже не плыл, а дрейфовал по безмятежной глади утренней реки, лежа на спине. Течения здесь почти что нет, так что далеко не отнесет.

В какой момент меня накрыло плотным туманом, я даже не заметил. Развернувшись на 180 градусов, поплыл, лениво загребая руками, обратно к насосной. Через минут пятнадцать понял, что что-то не так. По моим расчетам, я давно уже должен был добраться до любого из берегов. Река Белая в этом месте шириной метров 230–250. Это я что, вдоль реки плыву, что ли? Повернув на 90 градусов, начал активно загребать. Сердце забухало в груди. Нет, плаваю я хорошо и утонуть как бы не должен, но все равно тревожно.

Густой туман съедает все звуки, и не слышно даже постоянного шума расположенных на противоположном берегу пруда сталепроволочных цехов металлургического комбината. Вообще тишина, как говорится, гробовая. Бррр!

Да, блин, где же этот берег?! Прямо не пруд, а целое море. За то время, что тут барахтаюсь, я в любом случае уже давно должен был добраться до берега.

От хмеля не осталось и следа. От адреналина начинает потряхивать. Да и силы уже на исходе. Не молоденький ведь уже.

Взглянул на часы. Пять часов утра. Это что получается, я тут уже час изображаю из себя поплавок? Блин, да где же берег-то? Во всяком случае, в остатки деревянных конструкций пешеходного моста[1] я бы уже уперся, если бы даже плыл вдоль реки. Так ведь и потонуть не долго. А туман и не думает рассеиваться. Такое ощущение, что и свет он тоже не пропускает. Во всяком случае, светлее за этот час не стало.

Начала накатывать паника, а вместе с ней словно тисками сжало сердце. В глазах потемнело, и я почувствовал, как начал медленно погружаться под воду. Внезапно тело скрутила жуткая боль. Говорят, перед смертью перед взором проносится вся жизнь, а у меня перед глазами всплыло изображение надгробного памятника. И надпись на нем: «Шершнев Михаил Андреевич», моя фотография, а также две даты через черточку: «09.05.1970 – 15.08.2020».

Настолько это видение было реалистичным и настолько меня потрясло, что, собрав последние силы, преодолевая всепоглощающую боль, я рванул наверх, к спасительной поверхности воды.

Раздался какой-то хлопок, будто где-то рядом открыли огромную бутылку шампанского, в воде почувствовалась вибрация, сопровождаемая низким гулом. И в этот момент я явственно услышал звук заводского гудка[2]. Сильный удар по голове и последняя мысль: «Один гудок. Шесть часов утра. Рановато помирать…» Затем наступила темнота.

БаССР, г. Белорецк. 15 августа 1938 года

Сторож-смотритель Белорецкой лодочной станции Федор Матвеев разменял уже четвертый десяток, и если бы не искалеченные во время службы в ЧОНе[3] в Туркестане в 1925 году ноги и посеченное лицо, был бы мужчиной хоть куда. А так кому он, калека, передвигающийся при помощи костыля, нужен? Да еще и физиономия вся в шрамах. Вот и жил бобылем в пристройке на лодочной станции, отдав свой далеко не маленький дом племянникам, заодно следя здесь за порядком и частенько подменяя в очередной раз загулявшего заведующего пунктом проката лодок. Да и нравилось ему здесь. Тишина, рыбалка.

Вот и в это утро он привычно приковылял к стоящей на понтонах табуретке и начал неторопливо готовить снасти. Сегодня он припозднился. Ночью опять снился тот бой с басмачами, где он, командир ЧОНа, повел оставшихся в живых бойцов на прорыв из устроенной на них засады. Там его и ранило взрывом фугаса, заложенного на пути отхода. Спасибо бойцам, что не бросили своего командира и вытащили к своим. Плохо было, что тот бой часто возвращался в снах, заставляя просыпаться среди ночи.

Неожиданно раздался громкий хлопок и гул, от которого по воде пошла мелкая рябь. Кто-то с шумом всплыл у самого понтона и, хрипло втянув в себя воздух, вновь скрылся под водой. А на водной поверхности начало расплываться кровавое пятно. И в этот самый момент загудел заводской гудок. Шесть часов утра.

Как он смог буквально выдернуть из воды тонущего мужчину, Федор потом так и не смог вспомнить. Хорошо, пришедшие порыбачить поутру мальчишки помогли занести его в каморку и уложить на топчан. Перевязывая так и не пришедшему в сознание мужчине разбитую голову, Федор обратил внимание на часы на его руке. Поразмыслив пару минут, он отправил одного из мальчишек за своим двоюродным племянником Николаем, старшим оперуполномоченным НКВД.

Пока я лежал в отключке, в каморке сторожа состоялся интересный разговор.

– Здравствуй, Федор Тимофеевич! Чего звал как на пожар? Случилось чего? А то пацаненок что-то про утопленника говорил. Так это не по моей части.

– И тебе не хворать, Николай. Типун тебе на язык. Нет никакого утопленника. Вернее, он есть, да не утоп. Вытащил я его. Без памяти лежит. Голова у него разбита. Я его перевязал как сумел да за тобой послал.

– Так а я-то тебе зачем? Надо было в милицию бежать, а не за мной.

– А ты поглянь, часики какие интересные у него… – Федор протянул племяннику снятые с руки мужчины часы.

Человек в форме сотрудника НКВД прищурился, разглядывая мои подарочные часы.

– М-да. Такие я на курсах у старшего комсостава видел. Только возрастом он явно не подходит, если только часы не наградные. – Энкавэдэшник задумчиво посмотрел на своего родственника. – Знаешь что, Федор Тимофеевич. Сдается мне, что дело тут серьезное. Была информация, что к нам отправили двух сотрудников на усиление для борьбы с бандитизмом. Из Уфы они выехали и пропали. Твой спасенный не один ли из них. Так что пусть он пока у тебя останется, а ты сам про него помалкивай. Кто будет спрашивать, скажи, мол, оклемался да ушел. Я сеструху Таньку пришлю тебе в помощь. Она курсы медсестер закончила, вот и будет ухаживать за постояльцем. А я попробую по-тихому выяснить все что можно.

Сознание медленно, как бы нехотя возвращалось ко мне. Дико болела голова и ломило все тело. Во рту стояла великая сушь. Я поднял руку, чтобы потрогать свое вместилище иногда умных мыслей, и так и замер. Рука была явно не моя. Вернее, моя, потому как мои часы на ней присутствовали, но все же не моя. Вот такой парадокс. Моя – не моя.

Для ясности: мои руки – это руки 50-летнего мужика, покрытые изрядным количеством шерсти с хорошо видимой татуировкой с изображением эмблемы ВВС (уже лет в 30 довелось исполнить свою детскую и юношескую мечту: в аэроклубе, директором которого был школьный товарищ, я научился летать на самолете Як-52 и вертолете; тогда же и татуировку по пьяной лавочке себе в тату-салоне набил), а это рука молодого человека, с чуть заметным пушком, без каких-либо следов татуировки.

Попробовал пошевелить пальцами, и они послушно исполнили мою волю. Пораженный этим, я даже о больной голове позабыл. Поднял вторую руку. Та же картина. Молодая крепкая рука с твердыми мышцами. Ха, мои мышцы давно уже затаились под изрядным слоем жирка.

Попытался осмотреться вокруг. Небольшая комнатка. Стол у окна, пара табуреток, у противоположной стены – старинная кровать с никелированными набалдашниками. С моей стороны стена беленая. Похоже на заднюю стенку печки. Электрическая проводка на стене и потолке даже на вид старинная, из витых проводов, проложенных на фарфоровых изоляторах. Эх, нет на них пожарного инспектора. С потолка свисает лампочка, вкрученная в металлический патрон без какого-либо плафона. Блин, куда это я попал?

И тут мой взгляд остановился на висящем на стене отрывном календаре. 18 августа 1938 года, среда. Вот тут мне поплохело. Либо это чья-то не слишком умная шутка, либо тот туман был явно не простым, и меня забросило в прошлое. Причем ко второму своему предположению я отнесся более спокойно, чем к первому. За шутку я могу и обидеться, а вот что касается попадания в прошлое, тут сказалось огромное число прочитанных книжек про попаданцев, и это воспринималось спокойно и даже, внезапно, с каким-то облегчением.

Вот только там попаданцы все люди как люди. Проваливаются в прошлое либо со смартфоном, у которого сохранилось подключение к интернету; либо после того, как им в память в жутко секретной лаборатории закачали огромное количество информации по всем областям науки и техники, помнят чуть ли не все иностранные и отечественные музыкальные хиты, историю их создания, сюжеты самых популярных книг. А то и целыми дивизиями, экипажами боевых кораблей и всей страной.

Ну, по крайней мере, они получают какие-то сверхспособности. Я же у себя ничего такого не чувствовал, да и какими-то сакральными знаниями я тоже не обладал. Ну да, инженер. Но кому здесь, в прошлом, если я действительно попал в прошлое, нужны мои навыки работы в автокаде? Тут до компьютеров с автокадом как до Луны пешком. Я, конечно, знал о многих исторических событиях этого периода, спасибо форумам альтернативщиков, на которых любил зависать, и это могло мне пригодиться.

Вновь обведя комнату взглядом, я увидел в углу умывальник и небольшое зеркало рядом с ним. С большим трудом встав на ноги, держась за стену, я доковылял до него. Из зеркала на меня взглянула чужая, незнакомая физиономия с черными кругами вокруг глаз замотана бинтом. Вернее, физиономия была очень даже знакомая, правда, уже изрядно забытая и как бы не совсем чужая. Если убрать колер вокруг глаз, то из зеркала на меня смотрел я, такой, каким был четверть века назад. Ну хоть какая-то плюшка от моего попаданства.

В этот момент дверь в комнатушку открылась, и, обернувшись, я увидел стоящую на пороге красивую девушку. Пикантности добавлял тот факт, что из одежды на мне были лишь трусы и повязка на голове.

– Ой, здрасте… – Девушка мгновенно покраснела как маков цвет и выскочила за дверь. – Вы, товарищ, одевайтесь. Там, на табурете, одежка кое-какая, а я подожду, – сказала она из-за двери.

Присмотревшись, я увидел аккуратно сложенные на табурете, наполовину задвинутом под стол, вещи. Черные брюки, изрядно выцветшая гимнастерка старого образца и странного вида ботинки, похожие на брезентовые.

До стола дошел я уже вполне уверенно. Штормило меня, конечно, как после хорошего подпития, но уже было терпимо. Одевшись, вновь проделал путь до двери и, открыв ее, сделал приглашающий жест ожидавшей там девушке. Она быстро проскочила в комнатушку, разожгла примус и поставила на него чайник. В этот момент я почувствовал, что не могу говорить, потому что во рту все пересохло. Видимо, мой взгляд был настолько красноречив, что девушка протянула мне ковшик с водой. О, боже, какой это был нектар. Ничего слаще и вкуснее я никогда не пил.

– Спасибо, – чуть переведя дух, я протянул пустой ковш девушке.

– Не за что, – она пожала плечами, – сейчас чайник закипит и попьем чаю. Да и покушать вам надо. Я тут бульон сварила, сейчас его тоже подогрею. Дядя Федя сказал, что вам пока только жиденькое можно, а то плохо может стать. Вы трое суток без сознания пролежали.

– А дядя Федя – это кто? – чуть хрипло спросил я.

– Так это он вас из воды вытащил, – девушка оживилась. – Мальчишки говорили, что чуть следом не нырнул, да успел ухватить. И как только смог на мостки вас вытащить? А сюда ему вас те же мальчишки помогли занести. Тут он вам голову и перевязал. Он это умеет. А потом за моим братом мальчишек послал, а тот мне велел сюда прийти и дяде Феде помочь. Я курсы медсестер закончила и перевязки делать умею.

– А сам этот дядя Федя где? – спросил я.

– Так он в ОРС[4] с завхозом уехал по делам. Велел мне за вами присматривать. А брат придет вечером после службы.

– Извините, девушка, а как вас зовут? А то неудобно общаться, не зная имени.

– Я Татьяна… – Девушка протянула мне свою ладошку.

– Михаил. – Я аккуратно пожал теплую ладошку. – Скажите, Таня, а где я вообще нахожусь и кто такой этот ваш дядя Федя?

– Так вы ничего не помните? – Девушка слегка удивилась. – Вы на лодочной станции, а дядя Федя тут сторожем работает и живет здесь же. Он утром рыбачить пошел и увидел, как вы тонете у самых понтонов. И голова у вас разбита сильно была. Он сам с костылем ходит, но как-то смог вас вытащить, а затем у себя в комнате разместил да велел помалкивать о вас и никому не рассказывать. А вы, наверное, как мой брат, в органах служите?

– В каких? – Я аж поперхнулся.

– Ну, в НКВД. У вас, вон, и часы наградные. – Татьяна кивнула на мою руку с часами.

В этот момент закипел чайник, и девушка отвлеклась на него, снимая с примуса и ставя подогреваться мисочку, по-видимому, с обещанным бульоном. А я невольно залюбовался ею. Простенькое ситцевое платье в горошек подчеркивало девичью стройную фигуру, а белые носочки с туфельками вызывали улыбку. Перехватив мой взгляд, Таня засмущалась.

А потом мы пили чай. Хотелось бы сказать, что пили вкусный чай, но, увы, тот напиток, который мы распивали, чаем назвать мне, избалованному действительно хорошим чаем, было затруднительно. Спасали вкус добавленные в заварку травы. Душица, зверобой и лист смородины сделали наш напиток скорее отваром трав, не лишенным, однако, своей прелести.

Давненько я такое не пил, да еще из металлической кружки. Несколько небольших кусков сахара, лежащих на блюдце, подсластили наше чаепитие. Я аккуратно, чтобы не обжечься о край кружки, отхлебывал чай и смотрел на девушку. Татьяна налила чай в блюдце, держа его в одной руке, другой макала в напиток маленький кусочек сахара и, откусив от него своими идеально белыми и ровными зубками, запивала парящим напитком. Сахар, кстати, был намного вкуснее того, что я ел в XXI веке.

За чаепитием я аккуратно порасспросил девушку. Ну что можно сказать? Сейчас действительно 18 августа 1938 года, а я действительно нахожусь в родном городе Белорецке.

После чаепития девушка быстро помыла кружки под умывальником и засобиралась домой, пообещав ближе к вечеру прийти меня проведать. Сказала только, что брат и дядя Федя просили меня не выходить из комнаты, если в их отсутствие я встану на ноги.

Проводив девушку, я вернулся на свой топчан и, откинувшись на подушку, задумался. Забросило меня во времена, мягко говоря, непростые. Про «стопицотмильенов» репрессированных я не верил, да и архивные документы об этом говорили, но вот в то, что в эти времена загреметь на нары под фанфары было проще простого, я верил целиком и полностью. Достаточно было показаться подозрительной личностью. А я являлся более чем подозрительным. Мелькнула даже мысль по-тихому свинтить отсюда, пока остался один. Но как мелькнула, так и пропала. Сбежать-то не проблема, а вот куда потом? Да и не хочу я этого. Как ни странно, но в этом времени я чувствовал себя вполне, как бы это сказать, комфортно, что ли. Я хотел здесь жить. Наверное, это была подсознательная мечта, которая крепла с каждой прочитанной книгой о попаданцах.

Остался вопрос с легализацией. Прикинуться потерявшим память? И что это мне даст? Ровным счетом ничего. Кому я тогда буду интересен? Хотя если жить жизнью обычного обывателя, то и такой вариант вполне прокатит. Вот только смогу ли я так жить, зная, что мог помочь стране и ничего для этого не сделал?

Остался вариант открыться. Но тут надо все хорошенько обдумать. К Сталину меня никто близко не подпустит. Писать письмо ему глупо; наверняка почта проверяется, а это значит, что обо мне станет известно еще кому-то. В таком случае вероятна утечка. Выходить на НКВД, пока во главе ведомства стоит Ежов, глупо вдвойне. Единственным адекватным человеком, с которым пока возможно наладить контакт, остается Берия, что бы там про него ни выдумывали либерасты в будущем. Теперь осталось подумать, что я могу предложить стране.

Координат месторождений особо не знаю, так, примерно могу показать, где в моем времени была алмазная столица России город Мирный. Ну еще, пожалуй, примерно районы добычи нефти и газа. Знание событий будущего, конечно, руководству государства пригодится для принятия решений, поможет избежать многих ошибок, но для этого надо выйти на это самое руководство.

Из технических знаний особо ничего полезного у меня нет. Ну знаю я, как выглядит автомат Калашникова, разобрать-собрать могу, настрелялся в армии в свое время, но воспроизвести его вряд ли получится. Хотя…

Было у меня одно увлечение, которое может мне и здесь пригодиться. Вертолеты. Когда учился летать а аэроклубе, был там один энтузиаст, который собирал самодельный одновинтовой вертолет с автомобильным двигателем. Мне стало интересно, и я взялся помогать ему. Все целиком делали сами. Те же несущие лопасти сами рассчитали и сами изготовили. И ведь взлетел наш «Птах», такое название дали своему детищу, и хорошо взлетел. Налетались на нем до одури. Машинка получилась легкая, надежная. Двоих не самых хилых мужиков запросто поднимала.

Потом конструктор и хозяин вертолета продал его кому-то, чтобы оплатить учебу дочери. Продал и тут же начал строить другой, уже соосной системы. Почти два года мы с ним из гаража не вылезали, но «Птах-2» у нас тоже полетел. Тогда я буквально заболел винтокрылыми машинами, даже несколько лет проработал в Кумертау на вертолетном заводе.

Сейчас вертолеты только-только делают робкие шаги в небо. В Германии в 1936 году взлетел двухвинтовой вертолет с поперечным расположением винтов Focke-Wulf Fw 61. В Америке над своим Vought-Sikorsky VS-300 (S-46) вовсю работает Игорь Сикорский, да и здесь, в СССР, в 1930-е годы пытались создать нечто похожее. Так что есть все шансы войти в плеяду пионеров винтокрылой авиации.

Протяжный заводской гудок прервал мои размышления. Четырнадцать часов. Я выставил на своих часах точное время и вновь погрузился в думы. Вариант открыться тоже стоит рассматривать с точки зрения пятьдесят на пятьдесят. Есть все шансы, что меня просто закроют в самый глубокий, может быть, даже комфортабельный подвал и будут выжимать информацию, пока не выжмут досуха. И не факт, что потом по-тихому не прикопают где-нибудь, чтобы не допустить попадания такого ценного источника информации не в те руки.

Так что придется давать информацию дозированно и анонимно, не раскрываясь до поры, а тем временем завоевывать авторитет в качестве конструктора вертолетов. Наверное, это будет правильно. Просто сидеть и знать, что мог спасти кого-то из тех почти тридцати миллионов погибших в годы войны и не сделал для этого ничего, я не смогу. Мне совесть просто не позволит.

Ладно, с этим определился. Ясно все станет после разговора с братом Татьяны, который, как я понял, является сотрудником НКВД. Может статься, что он меня просто арестует как подозрительную личность. Вот с ним, скорее всего, придется играть в игру «тут помню – тут не помню».

Если все пройдет нормально, то можно будет начинать как-то строить свою жизнь в этом времени. Насколько я помню, аэроклуб в Белорецке в эти годы уже вовсю работал, а значит, какая-никакая база, на которую можно опереться в своей работе, есть. Черт! Слишком много неясностей и допущений, чтобы четко строить какие-либо планы. Все же вначале надо легализоваться.

Я так сильно погрузился в свои мысли, лежа на топчане, что не услышал, как кто-то подошел к двери. Обернувшись на звук открывшейся двери, я ожидал (да и хотел) увидеть Татьяну, но вместо нее вошел колоритный мужик в старой, но чистой гимнастерке, подпоясанный ремнем, в брюках защитного цвета, заправленных в довольно поношенные сапоги, со шрамом на лице, опиравшийся на костыль. Похоже, мой спаситель, дядя Федя вернулся.

Я встал с топчана и хотел было поздороваться, но вошедший опередил меня.

– Ну здравствуй, мил человек! Я гляжу, оклемался?

Николай

Старший оперуполномоченный НКВД Николай Сазонов сидел на заднем сиденье видавшего виды ГАЗ-А, погруженный в невеселые думы. Этому не мешали тряская дорога и подвывание двигателя машины. Пришедший в органы по комсомольской путевке, он с самых ранних лет обладал обостренным чувством справедливости и считал, что все в жизни должно быть по совести.

То, чему он стал свидетелем сейчас, участвуя в операции по аресту, как было написано в анонимном доносе, бывшего кулака, бандита и контрреволюционера-троцкиста, в селе Ломовка, полностью противоречило его убеждениям. Буквально только что начальник Белорецкой районной милиции лично при обыске «нашел» в хлеву у колхозника старый потертый обрез и уже тронутый ржавчиной револьвер. И все бы ничего, если бы Николай буквально за полчаса до операции эти самые обрез и револьвер не видел лежащими на полу в машине главного милиционера района[5]. Получается, что либо он сам, либо кто-то из его подчиненных подбросили это оружие арестованному.

Николай хотел было уже вмешаться, но его непосредственный начальник капитан Зимин, увидев состояние подчиненного, по-быстрому отправил его обратно в город (если бы Николай в тот момент обернулся, то увидел бы пристальный взгляд себе в спину с очень нехорошим прищуром).

Сам Зимин тоже был далеко не безгрешен. Чего только стоят его рапорты в Третье управление УГБ НКВД БаССР об «орудовавших в окрестностях Белорецка повстанческих отрядах», вооруженных даже пулеметами. И все для того, чтобы в удобный момент благополучно эти самые отряды «ликвидировать» и получить очередное поощрение.

Мерзко все это. И еще более мерзким было то, что и самому Николаю приходилось во всем этом участвовать, нравится оно тебе или нет. Предшественник Сазонова попробовал возмущаться, но оказался троцкистом и, как выяснилось на допросах, имел связь с бандитами, за что и был арестован.

Николай даже сплюнул в окно.

– Пылюка, зараза, – ответил он на немой вопрос обернувшегося водителя и вновь погрузился в свои мысли.

Машина, подпрыгнув на очередной кочке и жалобно заскрипев, вильнула за поворот и начала спускаться к мосту через речку Нура. Слева показались обнесенные забором из колючей проволоки бараки спецпоселения. Николай бросил на них взгляд. Неужели так много внутренних врагов у советской власти? Только здесь находятся почти 500 человек, и таких спецпоселков по всей необъятной стране очень много, а наш пролетарский суд не может ошибаться, и значит, врагов действительно много. Некоторые из них проникли даже в органы власти. Взять того же бывшего наркома внутренних дел Ягоду, который, как оказалось, был связан с врагом трудящихся Троцким и пытался организовать троцкистско-фашистский заговор в НКВД, готовил покушения на товарищей Сталина и Ежова, а также занимался подготовкой государственного переворота и интервенции.

Да что далеко ходить, если даже здесь, в маленьком городке, и то враги народа пробрались во власть. Бывший секретарь райкома Гришкан вообще орудовал как самый настоящий бандит. Построил дачу, на которой пировал со своими дружками. Туда свозили возами продукты, которых не хватало рабочим. Мука, масло, сахар, мясо и яйца портились, и их увозили на отвал, а чтобы никто не мог их оттуда взять, все это обливалось дефицитным керосином. И это в те дни, когда в стране лютовал голод.

Товарищи пытались критиковать Гришкана, но итогом стало несколько убийств с целью пресечь критику. Снять с должности секретаря райкома и потом арестовать смогли лишь благодаря письму, адресованному товарищу Сталину и доставленному в Москву двумя партизанами, воевавшими с белыми в здешних лесах. А ведь казался очень ответственным товарищем, верным большевиком.

Когда на сталепроволочном заводе в 33-м году случился пожар и почти полностью сгорели травильное отделение, патентовка и сталепроволочный цех, то он оперативно мобилизовал все районные парторганизации и предприятия, организовал субботники, и уже через 22 дня завод был восстановлен и начал давать такую нужную стране продукцию, хотя, по расчетам специалистов, на это должно было потребоваться минимум полгода[6].

И все же Гришкан оказался врагом народа. Разве не знал обо всех темных делишках бывшего секретаря райкома непосредственный начальник Николая? Прекрасно знал. И более того, всячески им потворствовал, закрывая на них глаза.

Николай уже решил, что, как только приедет в управление, то сразу напишет соответствующий рапорт на имя начальника УГБ НКВД БаССР, когда его мысли переключились на того парня, что выловил из заводского пруда дядя Федя.

Парень был очень странный. Николай уже выяснил, связавшись с Уфой, что он не является одним из тех двоих пропавших сотрудников НКВД, посланных к ним на усиление. Смущали наградные часы на его руке и очень странная гравировка на обратной стороне. Вернее, в самой надписи ничего необычного не было, вот только выгравированная ниже очень мелким шрифтом дата вызывала вопросы. Кто-то, возможно по невнимательности, дважды написал год. Но тогда получается, что эти часы выловленному из пруда парню не принадлежат. Ему на вид лет 25–27. Получается, что в 1920 году ему было 7–12 лет. Речь идет о юбилее, значит, по логике, в момент награждения ему должно было бы быть 10, максимум 15 лет. Тоже не сходится.

Нет, Николай слышал о том, что тот же Аркадий Гайдар, книги которого так нравятся его сестре Татьяне и который в 1921 году прошел со своим отрядом рейдом по Белорецку и окрестным селам, в 16 лет командовал полком. Вот только больше ни о ком столь юном известно не было. А тут еще и почетный чекист. Значит, часы не его. Но тогда чьи? И как к нему попали? И кто он такой вообще? Вопросы, вопросы. Николай просто чувствовал, что за всем этим скрывается какая-то тайна огромного масштаба.

Так за раздумьями Николай не заметил, что машина уже стоит у крыльца районного управления НКВД и водитель вопросительно смотрит на погрузившегося в свои мысли старшего лейтенанта. Хлопнув себя по колену, словно приняв какое-то решение, Николай выбрался из запыленного авто и, поднявшись по ступеням на крыльцо, закурил.

Мысли продолжали крутиться вокруг таинственного незнакомца. Наконец, докурив свой «Казбек», старший лейтенант щелчком отправил окурок в урну и прошел в свой кабинет, где, предварительно закрыв дверь изнутри, сел писать рапорт на своего начальника. Изложив все известные ему факты нарушения социалистической законности со стороны начальника районного управления НКВД, Николай поднял взгляд на часы. Почти час просидел за рапортом.

Теперь надо как-то передать написанное адресату, минуя почту. Поставив число и подпись, Николай вздохнул. Придется или самому по какому-либо поводу ехать в Уфу, или отправлять туда надежного человека. А пока, запечатав рапорт в конверт, Николай засунул его под дно массивного сейфа, стоящего в углу кабинета. Береженого, как говорится, бог бережет. Теперь достать конверт можно лишь с помощью длинной спицы или передвинув сейф, а для последнего нужно человек пять не меньше. Проделав эти манипуляции, Николай решил съездить на лодочную станцию. Возможно, неизвестный пловец уже очнулся, и будет возможность с ним поговорить.

Выглянув в окно, Николай окликнул сидящего на лавочке водителя и попросил приготовить к поездке мотоцикл. Спустя полчаса, закончив свои дела в управлении, он выехал из ворот гаража, газанул и, поднимая клубы пыли, помчался вдоль по улице. Еще на полпути к лодочной станции заметил впереди на дороге идущую туда же сестру, которая несла в одной руке бидончик, а в другой – узелок.

– Танька, куда это ты направилась? – Николай лихо затормозил рядом с сестрой и заглушил двигатель.

– Тьфу на тебя, Колька, – Татьяна шутливо замахнулась на брата узелком, – напугал. Сам же велел присматривать за гостем у дяди Феди. Вот туда и иду, а заодно щи им сварила и лепешки испекла. И Михаила, и дядю Федю накормлю.

– Значит, очнулся гость? Успела познакомиться? – И, подмигнув сестре, прищурившись, с улыбкой сказал: – А брату так обеды не носишь.

– Да ну тебя, – покраснела Татьяна, – ты вон какой здоровый лось, а там человек раненый, ему кушать надо и сил набираться.

– Ладно уж, сердобольная, садись, подвезу. Сам туда еду. Тоже познакомиться хочу.

Татьяна

Когда брат попросил ее приглядеть за раненым товарищем, да еще сказал, чтобы об этом помалкивала, Татьяна сильно удивилась. Почему раненого не везут в больницу, где есть врачи? Почему нельзя о нем никому рассказывать? Однако женское любопытство взяло верх, и девушка, собрав в собственноручно сшитую брезентовую сумку бинты, йод и гостинцы для дяди Феди, отправилась на лодочную станцию, где и находился раненый.

Дядя Федя был единственным их родственником, двоюродный брат матери, умершей в 1930 году от болезни, как раз когда брата Колю направили по комсомольскому призыву на службу в ОГПУ. Таня осталась совсем одна. Их отец, красный командир, погиб во время войны с белополяками в 1920 году, и она его совсем не помнила. Мама воспитывала их с братом одна, и вот ее не стало. Николай учился на курсах и не смог приехать даже на похороны. Хорошо, что кто-то смог известить о случившемся дядю Федю, и он приехал в Уфу, чтобы забрать ставшую сиротой 11-летнюю Таню. Так она оказалась в маленьком городке Белорецке, уютно расположившемся в окружении красивых уральских, поросших густым лесом гор. А вскоре и брат Коля смог сюда получить назначение.

С самых малых лет Таня была самостоятельной, помогала матери по хозяйству, а сейчас фактически стала хозяйкой в доме. Поначалу было очень тяжело, но она справилась. И в школе училась на отлично, и хозяйство успевала вести на зависть всем. А еще ходила с подружками в лес. В конце мая и начале июня рвали на лесных полянках вкусную траву кислянку[7], из которой получалась замечательная начинка для пирогов, да и так трава была очень вкусная. Летом девушка ходила за ягодами, чуть позже – за грибами, которыми были богаты окрестные леса.

Когда брат получил назначение в Белорецк, стало полегче. Он и пайки приносил, и денежное довольствие. Так они и жили в доме дяди Феди. Сам же дядя Федя перебрался на лодочную станцию, где у него была своя каморка, в которой он постоянно проживал.

Год шел за годом, и Татьяна из нескладной худенькой девочки превратилась в настоящую красавицу. Высокая, стройная, с волнистыми темными волосами и выразительными карими глазами, она привлекала внимание парней. Вот только ей никто из тех, кто набивался в ухажеры, не нравился. Да и некогда ей было с парнями гулять. Домашние хлопоты, учеба отнимали все ее время.

Учиться Таня любила. И это тяга и любовь к знаниям позволили ей с отличием окончить десять классов школы и поступить в медицинское училище на медсестру. Стать врачом было Таниной мечтой с самого раннего возраста, и медицинское училище стало лишь первой ступенькой к ее осуществлению. В этом году данная ступенька была успешно пройдена. В следующем девушка твердо решила поступать в медицинский институт в Уфе на кафедру оперативной медицины, а пока, по совету преподавателей медучилища, поработать год в больнице, набраться опыта.

Своего подопечного, за которым просил присмотреть брат, Таня увидела лежащим без сознания на топчане, перевязанного хоть и достаточно старательно, но кривовато, некогда чистой, а теперь окровавленной тряпицей. Пришлось менять повязку, а заодно осмотреть голову пострадавшего. На первый взгляд ничего особенного не было, рассеченная в двух местах кожа и здоровенная шишка прямо на макушке. Но это все лишь то, что было видно, а что там внутри, оставалось лишь гадать. Как говорил им преподаватель в медучилище, голова – штука темная и до конца не изученная. Будем надеяться, что ничего страшного нет.

Таня вздохнула и, стараясь потише греметь умывальником, нет-нет да и посматривала украдкой на дяди Фединого постояльца. Молодой красивый парень лет 25, высокий, со спортивным телосложением. А еще она обратила внимание на часы на его руке. Красивые, необычные и, наверное, дорогие, с секундной стрелкой, с окошечком, показывающим число и день недели. Вот только этот самый день недели они показывали неправильно. Сегодня было воскресенье, а на часах – суббота. Может, сломались? А еще на циферблате часов было изображение такой же эмблемы, как у брата на рукаве. Щит и меч.

– Ну что, Танюша, как он? – спросил дядя Федя, когда она вышла из каморки.

– Похоже на сотрясение мозга, поэтому и в себя не приходит. Я ему раны на голове обработала и перебинтовала. Его бы в больницу надо.

– Ничего, отлежится. Он молодой, крепкий, так что выдюжит. В гражданскую, бывало, и не с такими ранами выживали. Ты, дочка, только о нем помалкивай. Тут дело серьезное.

– Да я понимаю. – Таня вздохнула и бросила взгляд на дверь, из которой только что вышла. – Ладно, дядя Федя, пойду я. Завтра по утру забегу проведать.

На следующий день она приходила дважды, принесла кое-что из одежды, а вот на третий немного задержалась дома, помогала соседке бабе Нюре. Когда уже спускалась по дороге к лодочной станции, то навстречу выехала подвода, на которой ехали дядя Федя и завхоз. Поздоровавшись с ними и перекинув-шись парой фраз, Таня поспешила к своему пациенту. И, как оказалось, не зря.

Девушка привычно распахнула дверь в каморку и увидела его, стоящего в одних трусах возле умывальника и рассматривающего себя в зеркале. Щеки мгновенно запылали жаром, и она, пискнув «Ой, здрасте», выскочила за дверь. Быстро переведя дух, крикнула через дверь, что одежда на стуле и что она подождет, пока товарищ оденется. А потом они пили чай и разговаривали. Михаил, как оказалось, почти ничего не помнил. Даже какой сейчас год позабыл.

А сегодня Таня сварила вкусные щи из свежей капусты и напекла лепешек. Ей очень хотелось, чтобы именно Михаил оценил ее стряпню, хотя и боялась сама себе в этом признаться. С самого первого раза, когда она его увидела, лежащего без сознания, Татьяна думала лишь о нем. Было в парне что-то такое, что притягивало к себе. Что-то необычное, загадочное. И, идя по дороге на лодочную станцию, Таня не переставала думать о Михаиле. Она настолько погрузилась в свои думы, что аж вздрогнула от вопроса.

– Танька, куда это ты направилась?

Брат Колька, сидя на мотоцикле и улыбаясь, смотрел на нее, чуть прищурив глаза. А она и не услышала, как он подъехал.

– Ладно уж, сердобольная, садись, подвезу. Сам туда еду. Тоже познакомиться хочу.