Инфинит. Империя на крови

Глава 35

Я сидела и в полной темноте размышляла. Знаете, полумрак очень располагает к мыслительному процессу, особенно когда ничего не видно. Сидишь такой и думаешь: «Сейчас хендехокнут и не докопаешься».

Я сидела с закрытыми глазами и ощущала пустоту, накрывшую меня. Она была повсюду, как вокруг, так и внутри. Конечно, небыло того холода, который часто описывают, вместо него была апатия.

Перед глазами резко посветлело и я, с трудом, но подняла тяжёлые веки. Камин горел во всю, разрушая мой уютный кокон небытия. Лениво потянувшись, встала и поплелась к шкафу.

Лениво проворачивающийся замок как будто поддавался всеобщему унынию. Лишь камин «выпрыгивал», говоря о наличии жизни «на Марсе». Наконец послышался долгожданный щелчок, и дверца открылась. Девять… Девять писем от Сайреса, простой макулатуры, которую мне даже читать лень. А зачем, если я и так знаю то, что мне нужно? Осталось лишь прояснить детали и просветить меня в некоторых моментах, например, мотив. И ради этого я на многое пойду, упёртая.

И всё-таки мне хотелось посмотреть что там, где-то в душе что-то шевелилось, пришлось на это что-то рыкнуть. Раздираемая внутренними противоречиями, я взяла бумагу в руки. Одна половина меня требовала выкинуть её в огонь не раздумывая, в то время ка другая хотела прочитать. Я зажгла свечу и начала поочерёдно подносить письма, чтобы текст просвечивался. Но, защищённые заклинанием, они просвечивали лишь кривые рожицы. Ну и ладно, не больно то и хотелось.

Три письма разом полетели в камин. Яркое пламя буквально «съело» бумагу за пару секунду, превращая листы в пустой пепел. Метель, поднявшаяся за окном, завыла сильнее. Всё стало каким-то таинственным и опасным, заставляющим насторожиться. В этой могильной тишине, способной заставить родственников тратиться на похороны, скрипнула дверь. Я схватила со стола перочинный ножик, который мне поможет только убить себя саму и стала в боевую стойку для устрашения. Себя.

Дверь распахнулась резко. На пороге кабинета возникло два чёрных силуэта. Я, с криком гвинейского папуаса, впервые увидевшего бульдозер, кинула ножик в дверь. Он попал. В горло противника.

— Млять! — послышалось от…здоровой, — ты как?

*Так как дальнейшая фраза не предназначена для людей меньше трёхсот тридцати лет, все выражения заменены многоточиями*

— Ёп… Какого… Какая… научила так метать идеально?

— Вы кто? — настороженно спросила я.

— Исчадия Ада блин, — последовал голос, и на свет вышли Маша с Таней, что было удивительно, ведь голоса были не их, — попили шампанского, голос сел, — произнесла Маша. С ножом в шее, который она, поспешу заметить, просто вытащила! Я медленно осела в кресло, возле которого стояла.

— Я некромант, слуга Смерти, — усмехнулась она, увидев мою реакцию, — я только если состарюсь и попрошу перерождения. Но за это, как и за любую другую просьбу, я должна буду заплатить. Не успею — стану личем. А плата высока…

— Кстати, а как ты некромантом стала, всё спросить хочу, — задала я вопрос в попытке хоть как-то разрядить обстановку.

— Величайшее горе, — сказала она совершенно обыденным тоном, — я потеряла дочь, мою любимую и дорогую Святозару… Свята! Вот зачем она в масоны полезла тогда? Жила нормально, никто ни о чём не знал. А потом раз! И… Всё. Просто всё, просто труп, просто боль… Я тогда в слуги Смерти добровольно пошла. Сто пятнадцать лет собирала души, отбывшие свой срок или просто погрузившиеся во тьму. Такие попадают в Чистилище — чтобы очиститься от темноты и снова сиять священным светом. Пока душа там, её можно обменять. Больше я ничего не могу рассказать, служебная тайна, если можно так выразиться.

— А можно вопрос, — сказала Таня, служившая до этого момента просто декорацией. Получив кивок от Маши, она продолжила, — ты видела Тёмную?

— Хм, и не раз, — на губах Бронгшвальд заиграла странная улыбка, — когда ей что-то надо, она сама является. Она защищает, может спасти. Иногда по доброй воле, иногда за плату. Ладно, а то сейчас сама отправлюсь в Чистилище грехи отмаливать, — сказала она и зевнула.

Я грустно посмотрела на этих двух счастливиц и при помощи потока воздуха отправила все письма в камин.

— Гори это всё синим пламенем, — вздохнула я.

— Зачем? — спросила Таня, — ведь это — память. Память о том, что было.

— А она мне нужна? — спросила я. — Я и так буду всё помнить. Всегда. Инфинитизм — память, и от него не избавиться. Это проклятие, память — проклятие. Или подарок, ведь так можно помнить, кто тебе и что сделал. Всё и всегда, везде. Каждую секунду.

— Sempre llutar, sempre amunt. Omne secundum, omne parum est, et accipere juramento, — проговорила Таня слова клятвы. Той самой, наполнившей наши жизни «воспоминаниями», — тебе письмо, от Сайреса.

Она хмыкнула и протянула мне очередную, ничего не значащую, бумажку, которая была моментально скомкана и брошена в камин к остальным, где моментально сгорела. На меня посмотрели два удивлённых взгляда.

— Прощай, письмо любви! прощай: она велела. — я выдержала драматичную паузу, — Как долго медлил я! как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал. Гори, письмо любви.

Готов я; ничему душа моя не внемлет.

Уж пламя жадное листы твои приемлет…

Минуту!.. вспыхнули! пылают — легкий дым

Виясь, теряется с молением моим.

Уж перстня верного утратя впечатленье,

Растопленный сургуч кипит… О провиденье!

Свершилось! Темные свернулися листы;

На легком пепле их заветные черты

Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,

Отрада бедная в судьбе моей унылой,

Останься век со мной на горестной груди…

Я саркастично приложила руку к груди и рассмеялась чистым смехом. Девочки хохотали вместе со мной, выражая солидарность. В этом, а вот в остальном.

— Ладно, завтра коронация. Ты не спишь, а нам надо, — Танька встала и сладко потянулась.

— В смысле «завтра»? — мои глаза расширились до состояния «филина».

— Так ты два дня летала, неужели не заметила?

— Нет, не заметила… — я удивленно почесала затылок и спросила, — а всё готово?

— Да, не волнуйся. Ладно, мы спасть, — милая улыбка растаяла в темноте коридора.

Я тяжко вздохнула и поплелась в свою комнату, взяв с собой ножик. И не для защиты, а так, чтобы был.

Улыбка и старания Маши были приятны, но они же и настораживали. Приятная до оскомины, она бесила больше, чем если бы она была монстром, коим и являлась. Ей, конечно, собственно резко меняться, но, чтобы так кардинально? Если она и вправду потеряла дочь, то никогда она бы не стала так стелиться, буквально ластиться. Да и Таня, она ещё хуже. В ней яда больше, чем жидкости.

Чтож вам надо, Бронгшвальд- Альберан?