Индейская война в Русской Америке

Глава II ПРОНИКНОВЕНИЕ РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ В СТРАНУ ТЛИНКИТОВ

Первые достоверные сведения о встрече европейцев с Тлинкитами относятся к середине XVIII в., ко времени Второй Камчатской экспедиции Беринга и Чирикова.

17 июля 1741 г. пакетбот "Св. Павел" под командованием А. И. Чирикова, в тумане и дожде двигался вдоль гористого, изрезанного шхерами, американского берега. За бортом судна остался мыс Эджкомб, а в полдень справа по курсу показался мыс Кросс. На следующий день, 18 июля, стояла туманная ненастная погода. Шёл дождь, шквалами налетали порывы сильного ветра. Требовалось пополнить запасы питьевой воды. Для того, "подошед сколько можно к берегу, отпустили бот на берег и на нём послан флотцкий мастер Дементьев и при нём вооружённых 10 человек служителей и приказано ему иттить в показавшуюся нам заливу." 1 На случай встречи с местными жителями им выдали два котла, бисер, ткани, иголки, образец серебряной руды. Согласно полученному от Чирикова "ордеру", штурман должен был "осмотреть, какие на берегу растут леса и травы, посмотреть, нет ли каких отменных камней и земли, в которой можно чаять быть богатой руде", а у туземцев "осведомиться, куды эта земля простирается и есть ли из неё впадающие в море реки". Результаты исследований следовало нанести на чертёж. В случае враждебного столкновения с аборигенами предписывалось в бой не вступать, но как можно быстрее возвращаться обратно. Согласно инструкции, А. М. Дементьев был обязан "ничего не мешкав, возвратиться к судну того ж дня, а по крайней мере – на другой день. 2 Однако обратно на борт судна люди Дементьева не вернулись. Сигнальные выстрелы остались без ответа. Вначале А. И. Чириков полагал, что "бот… не пошёл с берегу за непогодою." И действительно, согласно судовому журналу "Св. Павла", 19 июля был "ветр со шквалами непостоянно и дождь велик", а 20 июля – "во все сутки ветр непостоянной, погода облачна с туманом и дождём." 23 июля в 4 часа пополудни, когда туман несколько рассеялся, на берегу был замечен дым: "огонь горел у самой той губы, куды послан от нас бот". Более того, А. И. Чириков заметил, что "как выпалят от нас из пушки, они тотчас огня прибавят". Поскольку Дементьев всё же не возвращался, хотя и подавал вроде бы сигналы с берега, Чириков решил, что бот разбился и нуждается в починке. Тогда 24 июля, пользуясь ясной погодой и наступившим штилем, "все обер и ундерофицеры согласились и по списку учинили… послать на малой лодке плотника и конопатчика и дать для починки бота надлежащие вещи… а для свозу плотника и конопатчика на берег возьме [же]лание своевольно боцман Сидор Савельев да матрос Дмитрий Фадеев, а плотник с ним наш Полковников и конопатчик Горян, которые в сём первом часу с полудни и отправлены им с малым ветром." 3 Боцман высадился на берег и исчез. Пакетбот приближался к побережью, насколько это было возможно, "так что видно все наружные каменья и играющей бурун", но сигналов, о которых было условленно с боцманов, не появлялось. В ответ на выстрелы на берегу мелькали огни. На следующий день, 25 июля, на волнах перед судном показались две лодки разной величины. Подумав, что это возвращаются его люди, А. И. Чириков направил судно в их сторону, но "потом рассмотрели мы, что лодка гребущая не наша, понеже оная корпусом остра… а гребут вёслами просто у бортов… сидело в ней 4 человека, один на корме, а протчие гребли и платье было видно на одно[м] красное, которые… встали на ноги и кричали по два раза "агай, агай" и махали руками и в тот час поворотили и погребли к берегу." 4 Попытки русских связаться с этими незнакомцами не увенчались успехом. После этого все на борту "Св. Павла" "утвердились, что посланные от нас служители всеконечно в нещастии… что американцы к нашему пакетботу не смели подъехать, [потому] что с посланными от нас людьми от них на берегу поступлено неприятельски, или их побили, или задержали." 27 июля, когда всякая надежда на возвращение пропавших исчезла, "Св. Павел" взял курс в открытое море. 15 русских безвозвратно пропали в неведомой стране.

Судьба пропавших моряков так и осталась неясной, как и точное место происшествия. Выдвигалось предположение о гибели их от рук индейцев. 5 Исходя из этого крики "Агай!" можно истолковать, как попытку заманить в ловушку новые жертвы. Иного мнения придерживался Дж. Эммонс. По его квалифицированному мнению лодки могли затонуть в водоворотах, образуемых мощным приливным течением – "в стремнинах, что возникают в устьях таких узких фиордов, как пролив Лисянского… С двумя маленькими лодками вполне могло произойти то же, что и ныне случается с куда более мощными пароходами… Предположение, что лодки затонули, подтверждается, как кажется, ещё и тем, что два туземных каноэ, отойдя от берега, приблизились к "Св. Павлу". Если бы русские высадились и, несмотря на предостережения Чирикова, вступили бы в бой, а туземцы одержали над ними верх… то определённо они не стали бы подвергать себя столь большому риску, приближаясь к основным силам русских… Дружественные намерения выдаёт и сходство их крика "Агай!" с тлинкитским "агоу", означающим "иди здесь" [точнее, с тлинкитским ha'de, "вот путь"]. Позднее в большинстве случаев первые встречи туземцев этого побережья с европейцами… бывали дружественными. Тлинкиты охотнее предпочитали торговать." 6 Версию о первой дружественной встрече русских и тлинкитов подтверждает и индейское предание, известное со слов М. Джейкобса-мл. Согласно этой легенде, с русского судна, нуждавшегося в воде, было послано на берег 8 человек. Из страха перед продолжением бесконечного плавания в суровых северных водах и из-за тяжёлых условий на судне, они решили дезертировать и не возвратились на корабль. Произошёл этот случай на о. Круза в устье бухты Шелихова. Здесь в тот момент находились временные промысловые лагеря ситкинских тлинкитов. В них беглецы "были приняты и пользовались уважением… Они женились на тлинкитских женщинах и всё было хорошо, пока они не увидели, как приближается другое русское судно. Они объяснили [индейцам], что будут застрелены или повешены, если их захватят. Их поспешно погрузили в каноэ вместе с их семьями. Их потомки имеются сейчас среди некоторых наиболее видных семейств в селении Клавок (куан Хенъя)." 7 Однако, эта легенда всё же не может полностью объяснить всего происшедшего. Во-первых, соотнесение места происшествия с о. Круза не стыкуется с данными судового журнала "Св. Павла". Согласно выкладкам Д. М. Лебедева, основанным на анализе записей в журнале, люди Дементьева и Савельева пропали в районе бухты Таканис на о. Якоби, что находится значительно севернее точки, указанной М. Джейкобсом. 8 Кроме того версии о дезертирстве команды А. М. Дементьева противоречит и характеристика этого молодого моряка, данная ему Г. Ф. Миллером – "прекрасный, добродетельный, опытный в своём ремесле и ревностный к службе отечества." 9 Подобно Эммонсу, хотя и независимо от него, Д. М. Лебедев пришёл к предположению о гибели обоих шлюпок Чирикова в прибрежных бурунах, как то произошло в заливе Льтуа со шлюпками экспедиции Лаперуза в 1786 г. 10

Следующая встреча с тлинкитами произошла у русских уже в 1788 г., когда шелиховский галиот "Три Святителя" под командованием штурманов Г. Г. Измайлова и Д. И. Бочарова вошёл в Якутатский залив. Встреча эта также прошла вполне мирно. Результатом её, помимо всего прочего, стало первое русское описание тлинкитов:

"Народы сии именуются колюжи, жительство их состоит при разных речках, на твёрдой земле протекающих… Колюжи ростом не малые, смуглы… есть из них часть русых и белых; мущины волосов на голове не подрезывают, а в одном только наверху месте перевязывают… и птичьим пухом украшают… Они носят платье на наружную сторону шерстью сделанное, на подобие плаща и то на одном только плече, под оным имеют они всегда копья на ремне через плечо с нагалищем повешенные… Женской пол одеяние носит такое, как и мущины… нижнюю губу прорезывают вдоль во весь рот и закладывают прорез деревянною, наподобие ложки сделанною длиною дюйма в два а шириною в полтора штучкою… Сей народ закону никакого не имеет и ничему не покланяется; почитает же несколько птицу, так называемого ворона, и удостоверяет яко бы они от него суть рождены… Народы сии нравом грубы и к воровству склонны." 11

15 июня 1788 г. галиот посетил "главный тойон" Якутата Илхак. Однако, скорее всего этот вождь отнюдь не был представителем Якутат-куана. Почётное имя Йэлхок (Прекрасный Ворон) было наследственной принадлежностью главы клана канахтеди из Дома Кита в селении Клакван Чилкат-куана. 12 Вероятно, прибыв в Якутат и обнаружив там европейское судно, он пожелал посетить его, надеясь завязать торговые отношения.

Тойона провели в каюту, показали висевшие там портреты членов царской фамилии и объяснили, что отныне здешние земли находятся под покровительством Российской империи, в ознаменование чего ему вручили медный герб. Приняв двуглавого орла за тотем русских, аналогичный тлинкитским геральдическим клановым реликвиям, Йэлхок преподнёс взамен равноценные дары: железное геральдическое изображение Ворона (йэл) – реликвию собственного клана, мешочек с колдовской травой и барабан. Согласно тлинкитским традициям подобные ритуалы с обменом гербами имели важное значение для обоих договаривающихся сторон, поскольку вместе с реликвиями передавался и ряд связанных с обладанием ими прав и привилегий (на проведение церемоний, на пользование промысловыми угодьями и пр.). На следующий день тойон явился уже в сопровождении двух старшин и выпросил у русских ещё одну "реликвию", к которой мореплаватели относились с подчёркнутым уважением: портрет наследника престола Павла Петровича.

Заручившись, как им казалось, поддержкой верховного вождя тлинкитов, Измайлов и Бочаров 3 июля прибывают в бухту Льтуа. Здешнему тойону, чьё имя в русской транскрипции звучало Таик-нух-Тахтуях, также поведали о могуществе России и блеске императорского двора. Тлинкит внимательно выслушал эти речи, после чего "велел своим подчинённым подать из байдары одного нового бобра и шесть бобровых ковров, и взяв оные сам вручил на судне в знак своего усердия к Императорскому высочайшему Двору и требовал, чтобы переслано было оное туда непременно." 13 Затем к судну подошли индейские каноэ и начался торг.

Результаты этих плаваний, поданные в преувеличенном виде, дали Г. И. Шелихову возможность выставить в выгодном свете свою деятельность перед государственными чиновниками, чтобы добиться для своей компании новых государственных субсидий и привилегий. Так иркутский генерал-губернатор И. А. Пиль, с подачи Григория Ивановича, отмечал в феврале 1790 г. в официальной "Записке о главнейших вновь показываемых компаниею Голикова и Шелихова у берега Америки островах, заливах и бухтах и о народах, тут обитающих":

"Залив Якутат. Сей обитается колюжами… а как они приведены в миролюбивое расположение к россиянам, то здесь и оставлена одна доска… один герб и особенно один портрет. Тоен здешний, в знак своего подобострастия к России, представил некоторые вещи… Бухта Лтуа. На ней живут колюжи, приведенные под власть России. Здесь оставлен один герб и одна доска под № 19-м. Тоен же представил в знак своего усердия одного бобра. Все сии острова и бухты… изобильны суть лесом и другими продуктами; народы же, на них живущие, зделались более уже приверженными к российским промышленным, нежели к иностранцам, у них бываемым." 14 Однако, подобные выводы оказались явно поспешными, что показали уже события ближайших лет.

С июня 1791 г. американскими владениями шелиховской "Северо-Американской компании" начинает управлять Александр Андреевич Баранов, человек энергичный, способный и жёсткий. Резкий на язык капитан В. М. Головнин даже писал в 1818 г., что Баранов прославил себя "долговременным пребыванием между дикими, а ещё более тем, что вместо того, чтоб их просветить, он сам одичал и стал на степень ниже человека дикого." 15 Однако, именно благодаря Александру Андреевичу шелиховцам удалось выстоять в борьбе с опасными конкурентами и после 10-летней борьбы одолеть, наконец, сильнейшего из них – компанию П. С. Лебедева-Ласточкина. Создание в 1799 г. Российско-Американской компании с монопольным правом на освоение новых земель лишь юридически оформило уже сложившееся стараниями Баранова и его сподвижников положение вещей. Лейтенант Г. И. Давыдов встречался с Александром Андреевичем в тяжелейшее для Русской Америки время, летом 1802 г., и встреча эта произвела на него неизгладимое впечатление:

"Баранов не весьма говорлив, сух покуда не познакомится, но объясняется всегда почти с жаром, особенно о том, что его занимает. Он не лёгок на знакомство, но для друзей своих ничего не пощадит… Совершенное бескорыстие не первая в нём добродетель. Он не только не жаден к собиранию богатств со вредом ближнего, но и праведное стяжание своё охотно уделяет отсутствующим знакомым своим, претерпевающим недостаток. Твёрдость духа его и всегдашнее присутствие разума суть причиною, что дикие без любви к нему уважают его… и дивятся, что столь предприимчивые дела могут быть исполняемы человеком столь малого росту: Баранов ростом ниже среднего человека, белокур, плотен и имеет весьма значущие черты лица, не изглаженные ни трудами, ни летами." 16 Баранов всё более активно расширяет сферу влияния компании, от года к году посылая промысловые партии всё дальше от Кадьяка, где располагалась его основная база.

По мере продвижения русских промысловых партий к югу, тлинкиты принимали их всё более и более неприветливо. Кроме того, что партовщики опустошали их традиционные охотничьи угодья, индейцев раздражало и то, что в состав этих партий входили не только кадьякцы (Коняги, Эскимосы-Кониагмиуты) и Алеуты, но и их традиционные враги – Эскимосы-Чугачи. Сами же Тлинкиты в тот период весьма активно расширяли на севере собственную сферу влияния, включив уже в неё, например, индейцев-эяков ("угаленцев"). 17 Всем этим и объясняется тот факт, что если первые встречи с русскими мореплавателями, посещавшими их земли с исследовательскими и торговыми целями, проходили у тлинкитов мирно, то открытие на их территории активного промысла и строительство там опорных баз компании быстро привело к вооружённым столкновением. Первое из них, впрочем, не было связано с этими причинами. Оно являлось, скорее, не осознанным актом сопротивления, а произошло в результате случайной встречи русской экспедиции с одним из тлинкитских военных отрядов.

В мае 1792 г. А. А. Баранов выступил с Кадьяка на двух байдарах с 30 русскими промышленниками в сопровождении партии кадьякцев на 150 байдарках. Обойдя берега Чугацкого залива (зал. Принс-Вильям), он "примирил, переписал и аманатил на человеколюбии основанными средствами без малейшего кровопролития 3 главныя жила." 18 На о. Нучек (Тхалха, Хтагалук, Хинчинбрук) в заливе Константина он встретился с Г. Г. Измайловым на судне "Симеон". Отправив байдару с частью своих людей вместе с кадьякскими партовщиками "осмотреть остров Сюклю [Монтагью] и другие вблизи островка, где бы более рыбного корма запасти можно было для зимовки", Баранов разбил лагерь на берегу залива. П. П. Дорошин позднее слышал от старожилов, что лагерь этот располагался "в южной стороне Константиновской гавани… на невысоком островку, покрытом торфяником и мелким лесом, и лежащем при входе в залив Нучек… островок этот соединяется с островом Хтагалук естественной плотиной, шириной сажен 25, а длиною более версты. Эта плотина состоит из валунов и галек, нанесённых сюда прибоем волн, разбивавшихся о риф." 19 Позднее сюда был перенесён Константиновский редут, располагавшийся во времена Баранова "на противоположном берегу гавани, у подошвы крутого и возвышенного берега."

В лагере вместе с А. А. Барановым оставалось 16 русских и некоторое количество кадьякцев. С утра Александр Андреевич намеревался посетить "лежащей в море островок Очок" и повидаться там с "укрывающимися от колюж достойными чугачами". Имея при себе около 20 чугачских заложников-аманатов, Баранов не опасался нападения и, вопреки обыкновению, не укрепил своего лагеря: заготовленные для этой цели рогатки были брошены на одной из прошлых стоянок.

В ночь с 20 на 21 июня 1792 г. лагерь Баранова был внезапно атакован эяками и тлинкитами из Якутата, выступившими в поход чтобы отомстить чугачам за их прошлогодний набег. Хотя военный отряд насчитывал в своём составе не более полутора сотен воинов, не располагавших огнестрельным оружием, они решились напасть на стоянку русских, которую вначале приняли за становище чугачей. Но и разобравшись в своей ошибке, индейцы всё же "поиспытать сил своих отважились, зная притом, что много есть богатства с нами", – писал после боя Александр Андреевич. 20

Индейцы подобрались к спящему лагерю в излюбленное ими для нападений время: "в самую глубокую ночь пред зорёю". Хотя в карауле и стояли пять человек, но "за мрачностию ночи" тлинкитов заметили только когда те были уже в десяти шагах. Со всех сторон ворвались индейцы в лагерь, пронзая копьями палатки и выбегающих оттуда полусонных людей. Шагнув из ночного мрака в своих диковинных доспехах, они казались русским "подлинно… страшнее самых адских чертей". Ружейная стрельба не могла сдержать их натиска, "ибо одеты они были в три и четыре ряда деревянными и плетёнными куяками и сверху ещё прикрывались лосиными претолстыми плащами, а на головах [имели] со изображением лиц разных чудовищ претолстыя шишаки, коих никакие ни пули, ни картечи наши не пробивали." 21 Русские стали было метить по головам, но и тут пули были бессильны против этих страшных неприятелей. Положение Баранова было тем более опасным, что больше половины из его людей было новичками, которым не приходилось ещё попадать в подобные переделки. Тлинкиты же, "наблюдая совершенный порядок в движениях по голосу одного повелевающего стройно к нам приближались, а часть толко отделённая бегала туда и сюда, причиняя вред нам и иноверцам." Баранов выбежал со сна в одной рубахе, которая тотчас оказалась проколота индейским копьём (в письме Г. И. Шелихова иркутскому генерал-губернатору И. А. Пилю говорится даже, что "Баранов… был близ конца жизни… со сна выскочив… в одной только колчужной рубашке, которая проколота копьём" 22). Вокруг градом падали стрелы. Чугачи и кадьякцы, видя, что их оружие бессильно против доспехов тлинкитов, в панике бросились к байдарам и поспешно отвалили от берега, а те из них, кто остался на берегу, "теснясь в нашем стане отнимали действие рук". Александр Андреевич метался по лагерю, ободряя людей и руководя огнём из однофунтовой пушки, которую перетаскивали "на все стороны, где опасности более настояло." Но даже три залпа из этого орудия не могли опрокинуть рвущихся вперёд тлинкитов: "Два часа они стояли и мы огонь по них производили до самого разсвета." И новички-казары и бывалые старовояжные держались с равной стойкостью, отражая упорный натиск индейцев. Особенную неустрашимость, отмеченную Барановым, проявил Фёдор Острогин.

Тлинкиты отступили лишь когда к берегу причалила присланная Г. Г. Измайловым байдара с вооружённой подмогой. Они отошли, унося своих раненых и уводя 4 из чугачских аманатов: мальчики подумали, что на лагерь напали их соплеменники чтобы отбить заложников, а потому сами бежали в сторону нападавших, угодив в руки своих исконных врагов. Баранов подсчитал потери. Из русских погибло двое: в самом начале боя был убит барнаулец Котовщиков, а спустя две недели умер от ран тюменец Поспелов. Кадьякцев погибло 9 человек и 15 было ранено. Тлинкиты, отступая, оставили на поле боя тела 12 своих воинов. В руки русским попало несколько комплектов боевых доспехов – один был затем отослан Охотскому коменданту, а другой подарили Г. И. Шелихову. Подобрали смертельно раненого индейца, который успел сообщить о подходе к Нучеку ещё десяти боевых каноэ, собранных для похода на кенайцев (атапаски-танайна). Известие это обеспокоило Баранова. Он послал людей разведать намерения отступившего неприятеля. Выследить индейцев было нетрудно: они выносили своих раненых и по каменистой земле острова на две версты протянулись "широкими дорогами" кровавые полосы. По этому-то кровавому следу партовщики и вышли к потайной стоянке нападавших. Моросил дождь. Сквозь утренний туман, низко стелившийся над волнами, промышленные рассмотрели очертания удаляющихся прочь шести байдар, "наполненных отборными варварами." Встревоженный Баранов поспешил с возвращением на Кадьяк, опасаясь внезапного вторжения колошей в Кенайский залив.

Тотчас после такой встречи Александр Андреевич срочно затребовал у Правления компании присылки оружия: "колчуг или пансырей сколко можно более… и ружья со штыками весма нужны в опасных случаях, сколко нибудь гранат и поболше пушки, две ис старых совсем негодныя невызверлены и одну разорвало на пробе." 23 С тех пор до самого конца своего пребывания в Америке Баранов не расставался с кольчугой, носимой им под верхней одеждой. Не прошла эта стычка даром и для тлинкитов. Получив отпор на севере, якутатцы несколько замедлили своё продвижение в земли эяков и атапасков. Вероятно именно это сражение побудило тлинкитов, а в первую очередь северян, более активно запасать огнестрельное оружие, наличие которого в Якутате уже два года спустя было отмечено Егором Пуртовым.

Но сдержать темпы русской колонизации подобные столкновения не могли. Промысел морского бобра (калана) ширился. Байдарочные флотилии продолжали отправляться к берегам страны тлинкитов. В 1794 г. на юг были отправлены Егор Пуртов и Демид Куликалов во главе партии, в состав которой входили 10 русских и более чем 900 кадьякцев и чугачей, 31 мая 1794 г. партия остановилась в окрестностях селения тлинкитизированных индейцев-эяков. Эскимосы, а вслед за ними и русские, называли их угалахмютами или угаленцами ("Угалягмутское жило"). Селение было покинуто жителями, укрывшимися в лесу при виде приближающейся многочисленной флотилии чужаков. Чтобы отыскать и "замирить" индейцев, Пуртов выслал нескольких человек в лес, откуда доносились время от времени какие-то голоса. Разведчики пошли вдоль берега реки; до них доносился запах дыма и детский крик. По этим ориентирам они вышли на индейское стойбище, ворвались в него и, стремительно разоружив опешивших эяков, захватив в заложники их вождя. Однако на обратном пути индейцы подстерегли партовщиков у переправы и замешкавшийся толмач Игнатий Бочаров был заколот двумя воинами с копьями, внезапно выбежавшими из лесу. Позднее Пуртов несколько иначе рассказывал об этом случае англичанам из экспедиции Дж. Ванкувера. С его слов они записали: "Здесь Пуртов встретил от пятидесяти до шестидесяти природных жителей, которые вероломным образом умертвили одного из русских, в то время, как он спал в небольшом отдалении от прочих. Открытие сего преступления произвело между обеими сторонами стычку, при которой было убито шесть человек туземцев, а начальник их взят в плен." 24 В рапорте на имя Баранова события эти излагаются иначе и в иной последовательности: у Пуртова были основания, чтобы представить себя англичанам в виде жертвы "коварных дикарей", что ему вполне удалось.

Пленного тойона и его брата одарили подарками и уговорили вернуть своих людей в селение: "3-го июня пришли те угалягмутские народы в табар, одаря их подарками переписав их семьями взяв от них аманат 7-мь человек… и тойон самоохотно пожелав с нами следовать до бухты Якутат, оставя у них на том жиле билет прописывая, што они приведены в подданство всероссийской державы…" 25 Тот же тойон дал русским объяснение по поводу нападения на лагерь Баранова в 1792 г. Эяки уверяли, что они условились тогда с якутатцами произвести набег на чугачей и теперь "считают себя виновными, поначалу не знали они што руские, сочли за Чюгацких народов", а относительно захваченных в тот раз четырёх чугачских аманатов было сказано, что "они увезены в Колюжи в бухту Якутат и… там померли".

Пуртов продолжил свой путь, двигаясь к Якутату. Приближение его партии побуждало индейцев оставлять свои селения и укрываться в лесах. В посёлках оставались одни собаки, что немало удивляло англичан с кораблей Дж. Ванкувера. Вероятно, индейцы принимали промысловую партию за военный отряд, идущий мстить им за нападение 1792 года. Пуртов же в беседах с британскими моряками представлял аборигенов "вероломным и жестоким племенем, содержащим его многочисленный отряд в беспрестанном беспокойстве", что показывает сколь неуверенно чувствовал он себя в этой неизвестной и, видимо, враждебной стране. Англичане сделали из этого всего вывод, что "вероятно в прежние времена русские употребляли насильственные меры для принуждения обитателей сей бухты вступить с ними в сношения; сие однако совершенно опровергал Пуртов, который утверждал, что доселе ещё не бывало никакой стычки между сими народами и их новейшими русскими посетителями." 26

Оказавшись во враждебной стране, русские постоянно держались настороже, помня, что случилось с лагерем Баранова в Нучеке. Заложники хорошо охранялись на случай нападения, а оружие всегда держалось под руками. "Копья их… были поставлены возле каждого шалаша, готовые к оборонительному действию; также хорошо были расположены их кинжалы и другие оружия", – отмечает Дж. Ванкувер. 27

С помощью эякского тойона Пуртову удалось завязать отношения с якутатскими вождями. Из поездки в Якутат тойон вернулся с сыном местного вождя, отданного в аманаты. Кроме того он привёз с собой "три посоха, убранные короткими суклями и орлиными перьями и обвешаны бобрами по их обычаям в знак… дружества". В ответ якутатцам были посланы посохи, украшенные бисером и корольками, а взамен тойонского сына партовщики оставили "кадьяцкого нашего Семёна Чеченева в залог". Предварительный обмен заложниками состоялся.

Однако, несмотря на это, появление близ стоянки небольшого тлинкитского отряда немало встревожило Пуртова и даже "ввергло весь русский отряд в немалое беспокойство и заставило их делать все приготовления для обороны." Переговоры о мирных сношениях вели через посредство эякского тойона. Наконец было снаряжено посольство в само индейское селение. Когда послы приблизились к берегу, навстречу им из своего дома вышел якутатский тойон "и множество с ним народу, зделали они пляску… потом просили приставать и как скоро пристали, в тот час подбежав к байдаре человек до 20-ти взяли на руки нас, сидячих в байдарке, принесли к их селению, стоящему на пригорке. Тайон просил в юрту, пришед угощал столом, поставлена была палтосина и еловая кора с жиром и ягодами глубеникой, подарил 2 бобра." 28 Посланцы Пуртова в свою очередь вручили тойону бисер и медные кольца и пригласили посетить стоянку партии, но согласился на это он лишь после повторного приглашения и с непременным условием, чтобы взамен него в селении был оставлен заложником именно русский. Пуртову пришлось пойти ему навстречу и оставить среди якутатцев одного из своих спутников, Ахмылина.

Тойон прибыл к стоянке рано утром на большом резном каноэ в сопровождении 12 человек. Кадьякцы приветствовали его прибытие песнями и индейцы отвечали им тем же. Не выходя на берег вождь произнёс речь, в которой употребил "всё своё красноречие для определения точного протяжения границ их [тлинкитов] земли и показания несправедливости русских убивающих и уносящих оттуда морские выдры, не делая за то ни малейшего вознаграждения. Кончив изложение всех сих жалоб с большой важностию и силою, он послал Пуртову одну шкуру морской выдры, по принятии им оной, поднялся с обеих сторон большой крик, за которым последовало опять пение, коим заключались сии приготовительные обряды." 29 После этого вождь сошёл на берег и тотчас послал за прочими своими людьми, которые не замедлили прибыть в количестве 50 человек – "они имели у себя 6 отличных ружей, в лучшей исправности; сверх того, каждый имел при себе большой железный кинжал, висящий у них на шее, в готовности к немедленному употреблению." 30

Несмотря на то, что в его распоряжении было более 900 человек, Пуртова серьёзно беспокоила безопасность его партии. Хотя тлинкитов "считалось не более 70, включая в сие число и несколько женщин и детей, он предвидел, что в случае внезапного нападения с их стороны, большая часть его отряда не будет в состоянии противустать стремительному нападению столь дерзкого и отважного неприятеля." 31 Опасаясь этого, он даже заручился поддержкой британского лейтенанта Пьюджета, командира судна "Чатам", который заверил русского байдарщика в том, что пока его судно будет "находиться в соседстве с ним, он не замедлит подать ему всякую возможную помощь в случае какого-либо нападения со стороны туземцев; в то время намеревался он употребить всякое старание, дабы их более расположить в пользу русских. Сии предложения были приняты Пуртовым с изъявлением живейшей благодарности." 32 Чтобы упрочить доброе согласие с тлинкитами, русские одарили их бусами, медными браслетами и "медными досками", после чего только и начались переговоры.

Вождя спросили о судьбе российского герба, оставленного в Якутате в 1788 г. Оказалось, что после смерти его первого обладателя герб продали в Чилкат-куан. Относительно нападения 1792 года были даны те же объяснения, что и эяками; об аманатах – "детях чюгацких народов" – было сказано, что их продали в Чилкат, где те и умерли. Кроме того, по уверениям Пуртова, тойон "дарил нас той Якутатской бухтой и лежащими в ней небольшими островками". Истинность этого утверждения весьма сомнительна. О обличительных речах того же тойона Пуртов в своём рапорте Баранову просто не упоминает.

После этих переговоров партия продолжала промысел, встречаясь по пути с небольшими группами тлинкитов. Якутатцы, которые уже имели огнестрельное оружие, полученное путём меновой торговли с европейскими купцами, просили его и у русских. Однако партовщики отказывались продавать им как ружья, так и боеприпасы. Чтобы обеспечить себе свободный промысел, Пуртову пришлось вновь производить размен заложниками. В аманаты добровольно пошло четверо кадьякцев. В результате в Якутате оказалось 6 заложников из партии Пуртова, а у промышленных – до 17 якутатских аманатов, мужчин, женщин и детей. Для индейцев обмен заложниками был обычным ритуалом при заключении мира. Для русских же взять аманатов означало обеспечить себе безопасность и влияние на аборигенов. Оставлять взамен своих людей не имело для них никакого смысла. Понимая это, якутатский тойон и требовал перед посещением лагеря партии в аманаты именно русского, а не кадьякца или чугача. Пуртов же не собирался покидать Якутат, не "выручив" своих людей.

Завершив промысел, вся партия двинулась в Якутат чтобы "освободить толмача Чеченева и с ним захваченных кадьяцких". По сообщению Дж. Ванкувера, Пуртов просил капитана шхуны "Шакал" Брауна "подать ему некоторую помощь" для спасения людей, захваченных якобы индейцами. Англичанин согласился на это и послал в помощь русским шлюпку с вооружёнными матросами. Сам же Пуртов в своём отчёте утверждает, что он ни за какой помощью к англичанам не обращался, а напротив, "с аглицкого судна начальник приехав елботом вооружённой пушками… в числе 6-ти человек матрозов поехав с нами, хотя мы [его] от того отговаривали и не требовали их к тому пособия." 33 Судя по всему, англичане были просто обмануты Пуртовым, который без их поддержки не решался выступить против грозных тлинкитов. Кроме того, он, вероятно, стремился не допустить возможного соглашения между британцами и индейцами – возможность такого сговора была постоянным кошмаром служащих и правления шелиховской компании.

Когда 1 июня флотилия приблизилась к индейскому селению и остановилась у берега, русские потребовали возвращения своих аманатов. Тлинкиты не решились сопротивляться и пошли на переговоры. Они сразу вернули промышленным одного из аманатов – тойона с о. Афогнак, и обещали произвести окончательный размен на следующий день. 2 июня в лагерь партовщиков действительно прибыл на каноэ вождь из Акоя в сопровождении 8 индейцев. Он доставил Пуртову трёх кадьякцев, но переговоры о возвращении прочих аманатов, среди которых были толмачи Чеченев и Нечаев, затянулись. Обеспокоенный проволочками, Пуртов заподозрил недоброе и, "взяв предосторожность от Якутацких народов", перевёз имевшихся у него тлинкитских и эякских заложников на борт "Шакала", поручив их охрану доброжелательно настроенным британцам. Тем временем якутатский тойон обратился к русским с просьбой вернуть его брата, обещая прислать взамен сына. Партовщики, судя по всему, выполнили его просьбу. Нападения ночью не последовало, но утром 3 июня Пуртов так и не дождался ни возвращения своих толмачей, ни прибытия сына вождя. Не решившись применять силу, промышленные покинули Якутатскую бухту, вернувшись к ведению промысла (в целом за сезон было добыто до 2 000 шкур) 34.

Однако, в любом случае русские остались в выигрыше – вернув якутатцам всего 5 из 17 их заложников, они оставили им не более двух своих заложников (по сведениям Дж. Ванкувера – только одного из 6) 35. Двенадцать тлинкитов, мужчин и женщин, было вывезено на Кадьяк, как живое свидетельство "замирения" Якутата и Акоя. Там они были крещены священниками из только что прибывшей в колонии православной миссии. Они стали, формально, пожалуй, первыми христианами среди тлинкитов.

Однако и после этого успеха, весной 1795 г., партия Пуртова и Кондакова была враждебно встречена в Якутате (“попужана колюжами”, по выражению Баранова). Это послужило одной из причин срыва плана по устройству в том же году в Якутате постоянного русского поселения. Малое судно “Ольга” с самим А. А. Барановым на борту прибыло в Якутат в августе 1795 г. Александр Андреевич ожидал здесь встречи с партией поселенцев И. Г. Поломошного, которая должна была придти сюда на борту “Трёх Иерархов” под командованием Гаврилы Прибылова. Однако Прибылов запаздывал и тогда Баранов, невзирая на крайнюю малочисленность своей команды, приступил к “взятию во владение тои земли имянем императорскаго российскаго величества”. В своём письме к И. Л. Голикову и Н. А. Шелиховой от 10 июня 1798 г. Александр Андреевич красочно описывает организованную им “приличную процессию”. Вначале на берег был вынесен “герб российской водруженной на древке с привешенным флагом”. Затем сам Баранов и одетые в лучшее платье его немногочисленные люди сошли на сушу, “маршируя в такт с ружьеми и пушками, коими делали сколко смыслили воинских аволюций”. На глазах у изумлённой толпы собравшихся индейцев промышленные провели показательные военные учения с перестроениями и стрельбой: “в виде народа стреляли фрунтом беглым огнем и кареем, ежели может быть тот ис 20-ти необученных людей”, – как с некоторой иронией пишет о том сам Баранов. Однако и это немало впечатлило якутатцев. С одной стороны воинственные эволюции команды “Ольги” привели индейцев “во удивление и несколко в робость”, но с другой стороны они расценили это, как вызов к бою, а потому “вооружась и они копьями и ружьями, сколко у них было, к нам приблизились”. Однако высланному к ним навстречу толмачу удалось охладить воинственный пыл тлинкитов. Наконец, под троекратный громовой салют из всех пушек и ружей, как с судна, так и с суши, и “по зделании же несколких аволюций на приличном месте поставлен российской герб с привешенным флагом”, а Баранов “громким гласом” торжественно провозгласил: “Земля сия с народами берется во владение российскаго императорскаго величества и всякой верной сын отечества из россиян должен отстаивать и защищать [её] до потери жизни”.

По окончании церемонии Александр Андреевич начал, наконец, и переговоры с якутатцами: “подозван был начальствующий тово народа тайон Коткеик, весма старый муж, высокий и седой с долгою бородою, [который] имел до 10-ти сыновей от разных жен”. Этим тойоном был, видимо, вождь клана куашккуан Яходакет из Дома Костей Ворона (Yaxodaqet, Хаткейк) 36. Через толмача Баранов заявил старому вождю: “Земля сия принадлежит во владение великому российскому государю, как потому, что в древности было здесь российское судно (говоря о командоре Беринге), коему от предков ево [вождя] уступлена, тем и потому, что они своими народами без малейшей причины 792-м году нечаянное учинили на нас на острове Нучеке в Чугацкой губе нападение, убив двух руских и до десяти островных жителей, множество тех переранив, за что самое имели мы основателную причину мстить и пленить, но то избегая желаем востановить дружбу и устроить российское заселение”.

Подобная аргументация не сразу убедила якутатского вождя (“долго он противуречил”), но под напором красноречия Баранова и под впечатлением огневой мощи его команды он, наконец, сдался. После этого Хаткейку вручили российский герб с тем условием, чтобы он “где жителствовать будет [чтобы] выставлял наверху своего жилища и ежели небрежением утратит или променяет, [то] мстить мы вечно будем”. Старик принял медного двуглавого орла “с почтением, заключив дружбу своими знаками”. После столь успешного завершения переговоров в русском лагере был устроен пир. Вождя “с лутчими ис команды ево” принимал в своей палатке на берегу сам А. А. Баранов; прочих индейцев угощали перед нею под открытым небом. В ходе застолья Хаткейка склонили дать согласие и на перепись населения, и на выдачу аманатов.

Баранов пробы в Якутате до 15 августа, но так и не дождался Прибылова с Поломошным. Взяв у Хаткейка заложников “из родных ево и протчих почотных людей детей”, он передал их в руки Дмитрия Тарханова, который оставался старшим над группой первопоселенцев Якутата – для зимовки тут Баранов выделил “руских 8, кадьякских 3 и толмачку девку.” 37 С собой Александр Андреевич увёз лишь одного аманата: “из детей тайонских пожилово и женатово”, получившего после крещения имя “Фёдор”. То был, вероятно, С'алву или Шт'атлейу (S'alwu, Ct'atleyu, носивший "русское" имя Шада – Cada) – племянник Яходакета. Баранов явно надеялся, что православный тойон после более тесного знакомства с обычаями русских и их бытом будет более к ним расположен, нежели его предшественники-"язычники". Сам же Баранов отправился далее на юг и в ходе плавания прошёл через Ледяной пролив (пр. Кросс) к Частым островкам, а затем к берегам Ситки. Здесь, по словам К. Т. Хлебникова, он "взошёл проливом по северную сторону горы Эчкома, назвав оный по имени своего судна: проливом Ольги, и остановился на якоре в небольшом удобном заливе, на берегу коего в память посещения своего, поставил деревянный крест и наименовал залив Крестовской." 38 Как пишет же сам А. А. Баранов, приблизиться к “острову Ситхе на коем гора Эчкоум у агличан означается”, ему помешали “противные осенные погоды и свирепые штормы”. По пути русские останавливались у селений “чилхатских народов”, где выменивали рыбу, поскольку запасы провианта на борту “Ольги” уже истощились. Кроме того, они “торговались с народами, выменивая промысел, но тово уже по познему времени у них было мало”. Не обошлось и без опасных приключений. Александр Андреевич позднее вспоминал, что в этом плавании они “претерпели много напасти и опасности от погод при берегах неизвестных и от народов, в варварстве заматеревших, кои заманивали нас разными образами в ловушки, но, благодарение богу, избегли от всех зол.” Оставив надежду зазимовать на Ситке, Баранов повернул назад 10 сентября и, преодолевая шторма и непогоды, вернулся на Кадьяк в октябре 1795 г. В Павловской Гавани все уже были в смятении, не имея от него вестей с самого июля. Тут-то он узнал и причину задержки Поломошного. Оказалось, что в Чугацком заливе Прибылов и Поломошный встретились с возвращающейся партией Пуртова и Кондакова. Партовщики щедро поделились с посельщиками своими страхами перед ужасными колюжами. В результате ни Прибылов, ни Поломошный не отважились продолжить свой путь и тогда же, в августе, возвратились обратно на Кадьяк, покинув горстку людей Баранова на произвол судьбы. 39

Но Баранов не был обескуражен. Весной 1796 г. партия из 450 байдарок дошла до залива Льтуа. На сей раз промышленные сумели мирно поладить с тлинкитами, испросив у них разрешения для проход на юг и промысла в их водах. Но и в этом случае индейцы не удержались и на обратном пути захватили в плен двух кадьякцев. 40

В июне 1796 г. в Якутат прибыли суда "Три Святителя" под командованием Г. Г. Измайлова, "Орёл" под командованием англичанина русской службы Джеймса Д. Шильдса ("Яков Егорович Шильц") и промысловая партия – около 700 байдарок. 41 Кроме промышленных, "коих так же было довольно", на борту первого из судов находилось до 30 семей посельщиков во главе с И. Г. Поломошным, а также тойон Фёдор. 42 15 июля на судне "Ольга" 43 в Якутат прибыл и сам А. А. Баранов. Тлинкиты встретили пришельцев настороженно. "Однако мы доказали им своим малолюдством, – писал позднее Александр Андреевич, – что они обманулись, полагая свою надежду на вымененные у иностранцов ружья, мы вызвали их испытать свою силу и удачу против нас, и я в доказательство показал им проворство и меткость наших орудий, сколько позволяла малочисленность людей; и потом уже начали жить с ними дружески." 44 Впрочем, уже ближайшие месяцы показали, насколько непрочным было достигнутое согласие.

С пышной свитой к Баранову прибыл наиболее влиятельный вождь куана – старый Хаткейк (Яходакет?). В ходе переговоров ему было предложено отдать в заложники своих родственников и, вероятно, уступить власть Фёдору. Тойон согласился, а Фёдор даже получил от русских особую грамоту, утверждавшую его в звании "главного тоёна Якутата". Тогда же, выдав Баранову аманатов, получили письменные гарантии безопасности и входившие в состав куана эяки (к их числу относился клан тлахаик-текуеди). 45 Партия немедленно выступила на промысел, а прочие промышленные и поселенцы, под деятельным руководством А. А. Баранова, принялись обустраиваться на новом месте: "господин Главный Правитель Баранов… приказал разставить приготовленные рогатки и разбить за ними для жилья палатки. Со всем усилием велел рубить лес и производить строение… что всё в скорости и приведено в лучшее состояние. Колоши тогда не смели пошевелиться против русских, а однако ж партовщиков временно захватывали и обижали, но вскорости отдавали и удоволствовали." 46

Через два месяца было закончено строительство крепости Якутат и селения Новороссийск (Славороссия), которое по дальнему замыслу Г. И. Шелихова и А. А. Баранова должно было стать столицей русских владений в Америке. На первую зимовку здесь было оставлено до 80 промышленных и посельщиков. Из них 30 не пережили этой зимы – их унесла цинга. Кроме того, после отъезда Баранова на Кадьяк здесь начались раздоры между передовщиком С. Ф. Ларионовым и начальником посельщиков И. Г. Поломошным. В эти распри невольно вовлекались и местные индейцы, среди которых росло недовольство грубыми выходками некоторых колонистов. Всё это подрывало престиж русских и их и без того шаткую дружбу с якутатцами. Положение несколько улучшилось лишь после того, как Баранов сменил сварливого и неуживчивого Поломошного, назначив в 1799 г. на его место 35-летнего курского купца Николая Ивановича Мухина, "в коем усмотрена способность к деятелному началству и расторопности." 47

В том же 1796 г. Дж. Шильдс на судне "Орёл" прибыл на Ситку. Сильное впечатление произвела на него громада вулкана Эджкомб, ещё курящаяся дымом. Ночами из жерла его вырывались языки пламени. В Ситкинской бухте стоял английский бриг "Артур" капитана Генри Барбера. Один из местных вождей жаловался на него Шильдсу, рассказав, как Барбер "зазвал его к себе на корабль, прежде угощал, а потом приказал заковать в железа и держал до тех пор, пока тоён не представил ему всех бобров, сколько имел со своею командою." 48 В отместку индейцы захватили в плен английского матроса и Барберу пришлось высылать для его спасения вооружённую шлюпку. Шильдс пробыл на Ситке 20 дней, после чего возвратился на Кадьяк. Во время своего плавания он "приметил великое множество бобров", встречавшихся в окрестностях острова. Русские партии явно ожидала здесь богатая добыча.

В 1797-1798 гг. партовщики уже промышляли в Хуцновском проливе (пр. Чатам), разделявшем соперничающие куаны Ситка и Хуцнуву. Из каждого похода на Кадьяк доставлялось до 2 000 бобров. Однако осенняя непогода губила байдарки на обратном пути к Якутату. Зимовать же в местах промысла мешали "не совсем приязненные колоши". Требовалось создание новой постоянной базы в южных районах, необходимость чего подкреплялась и политической целью: "не допустить англичан и американцев к произведению торговли с дикими, кои доставляют и огнестрельные орудия, и не допускать их поселиться на местах, обысканных российскими мореплавателями." 49

В итоге А. А. Баранов, по его собственному выражению, решил "во что бы то ни стало" основать русское заселение на Ситке. В апреле 1799 г. с Кадьяка им была отправлена партия алеутских охотников в 550 байдарок, а вслед ей и три судна – "Екатерина", "Орёл" и "Ольга". Начало экспедиции было неудачным: 2 мая у мыса Саклинг разыгралась буря. Чтобы противостоять бушующим волнам партовщики сцепили свои байдарки, однако, несмотря ни н что, партию разметало. Затонуло 30 байдарок и 60 человек, а выброшенные на берег подверглись нападению индейцев-эяков во главе с Якегуа и южных чугачей под предводительством Иркука (Irquq). 50 Согласно сведениям Г. Бэнкрофта, Баранов, двое русских и немногие партовщики, имевшие огнестрельное оружие, сумели отразить колошей в неравном ночном бою. 51 Гектор Шевиньи даёт в своей биографии Баранова красочное описание ночного боя, в ходе которого Алеутки заряжали мушкеты, а их русские мужья "стреляли по воплям и вспышкам выстрелов колошенских ружей". 52 Однако реальность была проще и суровей. Эскимосское предание рассказывает, как Якегуа и Иркук "взяли свои копья и убивали всех охотников на морских выдр, кого выносило на берег". Обессилевшие в борьбе с холодными волнами, люди вряд ли были в силах сопротивляться. В итоге убито и, частью, пленено было от 26 до 30 человек. Это избиение не осталось безнаказанным. Позднее русские, также, как пострадавшие чугачи и кадьякцы, приложили все усилия, чтобы захватить и покарать предводителей нападавших. Иркук к тому времени умер "и они не смогли наказать его", зато удалось добиться от эяков выдачи Якегуа. Заполучив его в свои руки, чугачи казнили индейского вождя страшной смертью, но с уважением отметили в легендах его мужество. 53 Следует отметить, однако, что в русских источниках нет сведений об этом эпизоде.

Несмотря на все преграды, 7 июля 1799 г. "Ольга" вошла в Ситкинский залив, а за ней последовали и другие суда экспедиции (на борту "Орла" находился будущий начальник заселения В. Г. Медведников). С палубы судна А. А. Баранову открылся вид на берега острова, которому уже в ближайшем будущем предстояло занять центральное место в истории Русской Америки. "Вид этой страны поистине романтичен, – писал незадолго до того, в феврале 1799 г., американец Уильям Стёрджис, побывавший здесь на судне "Элиза", – Один берег, находившийся от нас в пределах пистолетного выстрела, был столь близок, что в вечерних сумерках казалось, что мы можем дотронуться до него. Его покрывал густой еловый лес, подступающий к самой кромке воды. Сумрачно нахмуренный, берег этот выглядел пригодным лишь для рыскающих в дебрях диких зверей. С другого борта открывался вид на смешение земли и воды – на коротком расстоянии друг от друга здесь теснилось множество мелких островков. Некоторые из них были не больше корабля, но встречались и много меньшие. Они состояли из чуть возвышавшихся над поверхностью воды утёсов, покрытых тонким слоем почвы, откуда вздымались высокие ели… К этому следует ещё добавить и печальное пение ветра среди сосен." 54

Ситка мало переменилась за прошедшие полгода. Мало переменились и её аборигены, встречавшие теперь Баранова так же, как в феврале встречали они торговцев с "Элизы":

"После полудня два больших каноэ вышли из-за Восточного мыса и когда они обогнули его, все в них объединились в военной песне, гремевшей воистину прекрасно. При их приближении мы обнаружили, что каждое из оных содержит в себе вождя и около девяти молодых людей. Вожди выглядели равно хорошо и держали себя с величайшим достоинством, сидя на высоких сундуках посередине каноэ. Они имели бородки, длиной около двух дюймов и заметные усы, очень длинные волосы, которые, как мы поняли, были сняты с голов их врагов, убитых в битве. Головы их были припорошены гусиным пухом, а длинные красные и жёлтые перья венчали головной убор. В ушах у них были некие жемчужные раковины, имеющие здесь некоторую ценность… На плечах их была наброшена ткань размером с квадратный фатом, сотканная из шерсти горных баранов. По кромке она была отделана мехом морской выдры и выглядело это превосходно… Лица всех молодых людей в каноэ были размалёваны чёрным и красным, а головы их – посыпаны красной охрой и гусиным пухом. Несомненно, это отвечало их представлению о прекрасном, но делало облик их близким к описанной Мильтоном Смерти – "свирепой, как десять фурий, ужасающей, как ад", – а проще говоря, выглядели они подобными Дьяволу." 55

Положение Ситка-куана в этот период было непростым: наиболее влиятельный и могущественный ситкинский клан киксади вёл войну с не менее сильным кланом дешитан из Хуцнуву-куана (о. Адмиралти). Война, согласно выкладкам Р. Олсона, вспыхнула осенью 1798 г. – зимой 1799 г., после того, как дешитаны ограбили ситкинских торговцев. Оскорблённые этим, киксади выступили против обидчиков, но, подойдя к Ангуну, узнали, что все воины-дешитан отправились в набег против одного из кланов Клавака. Тогда киксади ворвались в крепость, где укрывались беззащитные семьи оскорбителей, и захватили в плен женщин-дешитан. После возвращения своих врагов из набега киксади предприняли повторный поход. 56

"Форт Хуцнуву стоял на островке, соединённом с берегом участком земли, сухим во время отлива. Киксади были здесь чужаками и не знали, как следует нападать. Они отошли от форта и держались от него на расстоянии в своих каноэ. Дешитаны насмехались над ними," – повествует индейское предание. 57 Особенно усердствовал в насмешках воин по имени Так, облачённый в медвежью шкуру (из-за чего он и был прозван Хуцгисати – "отмеченный медведем человек" или "Хозяин Медвежьей Шкуры"). Возбуждённые киксади опрометчиво ринулись в атаку во время отлива. Их каноэ с ходу налетели на мель, бойцы смешались при высадке, а дешитаны, воспользовавшись неразберихой, нанесли им тяжёлое поражение. Многие ситкинские воины погибли, а все их каноэ были уничтожены. Используя удобный случай, хуцновцы в свою очередь отправились на Ситку. Там никто не ожидал врага и потому им удалось не только вернуть своих жён, но и захватить несколько женщин-киксади.

Уцелевшие воины-киксади вернулись на Ситку только с помощью своих зятьёв из нейтральных кланов. Чтобы обезопасить свои семьи от возможных повторных набегов дешитан, они выстроили на о. Св. Лазаря крепость Ацхинуву. Хуцновцы не решались напасть на неё, но постоянно кружили в окрестностях. Поэтому киксади не рисковали удаляться от стен своего форта и вскоре начали страдать от нехватки пищи. Примерно в это время Ситку в составе экипажа "Элизы" посетил Уильям Стёрджис. Он отметил, что торговля с индейцами, вопреки всем ожиданиям, шла плохо. Ситкинцы сообщили американцам, что "они не могут принести больше шкур, потому что находятся в войне с племенем Мутсенок (Mootsenhoc), одним из своих соседей, с которым они обычно имели значительную торговлю, а теперь отрезаны от своих величайших источников." 58 Тогда же, 21 февраля 1799 г., Стёрджису представилась возможность осмотреть ситкинских воинов, раненых в битве с хуцновцами: "один из них имел глубокую рану в верхней части руки ближе к плечу, и другую, как раз под левой подмышкой, нанесённые большими кинжалами, которые имеют фут в длину и около трёх дюймов в ширину" 59 (характер ранений явно указывает на то, что воин в бою был облачен в доспехи и поразить можно было лишь незащищённые части его тела).

В мае киксади решают перебраться на новое место – в свою вторую крепость Сака'тану. На пути через залив их перехватила боевая флотилия дешитанов. Чтобы выиграть время и дождаться помощи от своих сородичей из других селений, киксади предложили своим врагам встретиться для битвы на Касдахе'кдаан ("Островной Город", совр. Хэллек Айленд). 60 Согласно правилам ведения войны, те, кому был брошен такой вызов, обязаны были явиться на условленное место – иначе бы их заклеймили позором, как трусов.

"Киксади, бросая вызов дешитанам, надеялись завлечь их в ловушку, подобно тому, как сами попались в неё у Хуцнуву, – сообщает индейское предание, – Дешитан высадились на назначенном месте и стали насмешками призывать киксади на бой. Но киксади отвечали: "Подождите! Подождите, пока придёт Ката'к!" Дешитаны продолжали вызывать их, но те не шли и дешитаны говорили: "Кто таков этот Ката'к? Кто он таков, что никак не идёт? " Но вскоре показались каноэ киксади с Катаком во главе. К тому времени дешитаны были уже так разъярены, что "гнев их был подобен голоду". Они ожидали, что приблизившись, киксади остановятся и начнут маневрировать на воде, однако весь флот ситкинцев сразу устремился к берегу. Натиск был столь свирепым, что немногие из хуцновцев избежали гибели. Мало кто был захвачен в плен или бежал в леса. Все их каноэ были разбиты… Бегущих осмеивали: "Идите сюда! Теперь самое время сражаться! "… Киксади были слишком разгневаны, чтобы брать пленных." 62 Весьма отличился в этой битве вождь Скавуйэтл (Cku'wu-yel, Shk'awulyeil, Skawuyetl, "Бесхвостый Ворон" – Скаутлелт русских источников). Его воины захватили в плен могущественного хуцновского шамана Нахуву.

Победа на Хэллек Айленд на время устранила для киксади угрозу со стороны дешитан, но не закончила войну. Вожди Ситки понимали это, а теперь им в таких условиях предстояло решать ещё одну не менее важную проблему – как поступить с высадившимися на острове русскими и Алеутами? Сил для враждебных действий против них у индейцев явно не было. Не демонстрировали враждебных намерений и пришельцы – их положение на Ситке, в сердце страны тлинкитов, было слишком шатким и неопределённым. Опасности подстерегали повсюду. На второй день после своего прибытия на остров, А. А. Баранов получил известие о катастрофе, постигшей промысловую партию. Алеуты, одним из начальников которых был Д. Ф. Ерёмин, упромыслили уже до 1 500 шкур и за два дня до прибытия на Ситку Баранова двинулись в обратный путь на Кадьяк. Но, остановившись на ночлег в одной из бухт Хуцновского пролива (пр. Чатам), они отравились ракушками, обычно употреблявшимися ими в пищу. Умерло 135 человек. "Колоши, принявшие ласково Алеут, удивлялись приключению и старались помочь им своими способами, но увидев великую смертность, испугались, боясь чтоб русские и Алеуты не причли это к действию их шаманства, и после бросились бежать в леса." 63

При таких обстоятельствах и состоялась встреча А. А. Баранова с вождями Ситка-куана. К. Т. Хлебников говорит об этом кратко: "Осмотрев удобное место, г. Баранов обдаривал жителей и испросил согласия их на постройку укрепления, обнадёживал оных своим покровительством и защитою от соседей." 64

Переговоры велись с тремя наиболее влиятельными тогда на Ситке вождями, которыми были Скаутлелт (Shk'awulyeil; русские вскоре стали называть его Михайла), Кухкан (Kooxx'aan) и Скаатагеч (Skaayadaheich). При этом Баранов действовал "с одной стороны ласкою, а с другой страхом". Вожди, вероятно, рассматривали русских, как потенциальную опору в борьбе с дешитанами и рассчитывали, что присутствие их на Ситке окажет сдерживающее воздействие на хуцновцев. Баранов, похоже, был неплохо осведомлён о затруднениях ситкинцев – отсюда в его речах и слова о защите от соседей. В результате переговоров русским был выделен участок земли, располагавшийся в угодьях, традиционно являвшихся собственностью клана киксади. По соседству с русским заселением находились, например, Катлианова губа – владение семьи вождя Катлиана, Наквасинская губа и другие владения киксади, которым в целом принадлежало практически всё западное побережье острова. 65 Более того, именно в Катлиановой губе находилась, согласно преданиям, одна из резиденций вождя Скаутлелта – Плавучий Форт , выстроенный на бревенчатом плоту. 66 Утверждение русских в сердце клановой территории киксади могло означать лишь одно – хозяева Ситки не были достаточно уверены в своих силах и видели в пришельцах ценных союзников.

15 июля русские начали уже валить лес и обустраиваться на новом месте. Будущее поселение получило имя крепости Св. Архистратига Михаила. Перезимовали первопоселенцы в бараборах и небольшой чёрной баньке, мучаясь "в дыму и от течи при худой крыше", а по весне отстроили "двухэтажную с двумя будками на 8 саженях длины и 4 ширины казарму и для Алеут кажимы." Позднее крепость обнесли рогатками "от будки до будки" с четырёх сторон – "хотя и с кривизнами… смотря по местоположению." Линию рогаток, по замыслу Баранова, следовало ещё и "завалить каменьем", оставив два прохода для ворот. "Ворота на южной стороне, у дальней будки, устроить крепкие с замётом и замком, как и северные к речке, у нынешней будки смотрящей," 67 – советовал Александр Андреевич начальнику крепости Медведникову, уже покидая Ситку. Сама казарма имела переходы вокруг второго этажа с входом в "будки" и овальный балкон у дверей – "с крышкою и перильцами для часовых и вида с пролива". Снаружи переходы на полтора-два аршина были забраны досками, а в самом настиле "на полу подле казармы в средине и по краю внешнему" были проделаны бойницы – "чтоб… в случае опасном и оттоле вниз подле и вкруг казармы стрелять было из ружей можно." 68 На второй этаж, в верхнюю казарму, попасть можно было только по внешней лестнице – внутри этажи между собой не сообщались.

После того, как строительство в основном было завершено, в один из дней октября 1799 г., Александр Андреевич и здесь, на Ситке, по примеру Якутата провёл церемонию принятия земель в российское владение. Это должно было впечатлить аборигенов, вселить в них уважение к русским и страх перед их мощью. Одетых в лучшее платье промышленных вооружили исправными и тщательно вычищенными ружья, часть которых имела примкнутые штыки, заставили выучить ружейные и строевые приёмы. У дверей казармы поставили два единорога, а на караульную будку подняли пушку. На стоящих в гавани судах (“Ольга”, “Орёл”, “Екатерина”) подняли флаги, зарядили пушки и фальконеты. На церемонию заранее пригласили “сколко можно из лучших здешних обитателей” и теперь индейцы в своих диковинных шляпах и плащах с пышной бахромой толпились на берегу, дивясь невиданному в их краях зрелищу.

В 8 часов утра пистолетный выстрел подал сигнал к началу представления. Участники процессии поспешили на берег, где выстроились “фронтом в ордер баталию”. По команде они зарядили ружья, взяли “на плечо” и перестроились в две шеренги, образовав живой коридор от берега до входа в казарму. Прозвучала команда “на караул!” и в коридор этот вступила процессий во главе с А. А. Барановым. “Тихими шагами ступая”, участники её торжественно несли “шест с водруженным гербом и привешенным… российским купеческим судовым флагом “, а на большом блюде крест, ещё один герб и “секретный знак”, покрытые белым полотнищем. Процессия неторопливо вступила в казарму. Туда же втянулся и “воинский конвой”. Внутри постройки у южной стены уже был приготовлен стол, на котором стояла икона с горящими свечами. Туда же положили крест, после чего всем было велено отставить ружья и “обратиться на моление Всемогущему богу к образу и кресту”. Поскольку, как сетует Баранов, “ни духовной особы ниже книг каких священных с нами здесь не случилось”, то текст молитвы и порядок службы пришлось сочинять самому Александру Андреевичу – “поколику смысл слабых наших понятий и скудная память позволит”.

По окончании молебна было провозглашено наречение крепости Новоархангельскою – в честь “непобедимого архистратига небесных сил архангела Михаила” – и объявлено, что “по правам издревле России принадлежащим, потому што места сии впервые обретены и открыты российскими мореплавателями, которые ныне с окресными и народами Императорскаго Всероссийскаго величества имянем царствующего ныне Монарха нашего Павла Петровича берется нами во владение под державу Российскую”. По знаку Баранова все трижды прокричали: “Виват Павел, самодержец всероссийский и владетель американский!”, вслед чему был дан общий залп из пушек и ружей.

Столь же торжественно был зарыт в заранее приготовленную в подвале яму “секретный знак”, удостоверяющий принадлежность этих земель Российской империи. Троекратное мощное “Урра!”, возгласы “Виват!” и орудийные залпы гремели среди тёмных елей и сосен Ситки, пороховой дым стелился над прибрежными волнами. Но главное зрелище – военные учения – было ещё впереди. Изумлённые тлинкиты вскоре увидели, как русские принялись маршировать по крепостному двору, перестраиваясь то в одну шеренгу, то в три, возя с собой оба единорога и совершая разнообразные ружейные приёмы. Вот первая шеренга, где все имели ружья с примкнутыми штыками, ощетинилась сталью, полыхнула с грохотом пламенем и окуталась клубами порохового дыма. Тем временем вторая шеренга, разделясь по команде надвое, выступила вперёд, обойдя первую справа и слева, и также дала залп в сторону крепостной эстакады. За нею то же проделала и третья шеренга. Облако дыма ещё не развеялось, как Баранов скомандовал “Вся колонна направо-налево раздайся!” – и промышленные, расступясь по три шага в стороны, пропустили вперёд единороги, которые также грянули в сторону воображаемого противника. Затем последовало изображение атаки с отвлекающим манёвром. Став в одну шеренгу, бойцы принялись “беспрестанно палить… хто как успеет заряжать, не выступая однако же из фронта”. Тем временем часть промышленных, таща с собой единороги, “скоро и скромно” под завесой порохового дыма начала накапливаться у назначенного места подле караульной вышки, внезапно открыв оттуда ураганный огонь по условному неприятелю. Это и означало приступ, в отличие от первоначальной “фальшивой атаки”.

Баранов взмахнул платком и пальба прекратилась. Выстроившись вокруг вышки, люди выжидали, пока там также будет зарыта металлическая доска с крестом и надписью “Земля российскаго владения”. Это событие также ознаменовалось громкими здравицами в честь царя и ружейно-орудийным салютом. После этого отряд промаршировал к бане, где перестроился в каре, причём единороги были установлены “по фасам на углы так, как у казармы бутки расположены, чтоб каждый 2 стороны очищать мог”. Кадьякцы-партовщики, тем временем, с ружьями, но в большинстве своём лишь с длинными копьями, были помещены вокруг своего кажима. Каре остановившись подле бани, открыло огонь со всех четырёх сторон, а кадьякцам было велено “выпалить одному за другим вкруг, а копья зделать наприклад как бы колоть”. Зрелище движущейся крепости, извергающей во все стороны смертоносное пламя и клубы едкого дыма, несомненно должно было потрясти воображение тлинкитов.

После этого в казарме было завершено молебствие и пропето многолетие самому императору и всем членам его семейства. И вновь гремели ружья и пушки, вновь кричали “виват!” и “ура!”, а Баранов провозгласил: “Да благоденствует Россия, наше любезное отечество, с верными патриотами и усердными сотрудниками оного, виват!” В завершение праздника всем промышленным велено было стать цепью и открыть беглый огонь “в левую сторону к Z-ду [на юг] с предрассудком далее распространить российское занятье”. После сего символического действа, угрожающий смысл которого вряд ли был осознан индейцами, выставили часовых и было устроено пиршество: “какое бог прилучил, хотя и без водки”. На стол подали “рыбу и мясо, хотя без хлеба приготовленные пироги, оладьи, кашу затуран и чаю по чашке начальничьего”. За стол пригласили и “зрителей, случившихся здешних ситкоханских обитателей”. Чтобы развеселить “унылыя и тяжестью беспокойств, трудов и опасностей обремененные наши духи”, Александр Андреевич распорядился спеть “при музыке и пляске” несколько русских песен, начав с “Сильной бог Россию славит”. Ситка официально стала русским владением. Компания сделала ещё один шаг вглубь страны тлинкитов. 69

Баранов не случайно выбрал для поселения именно Ситку. Остров регулярно посещался европейскими торговцами, извлекавшими из обмена с индейцами огромные прибыли. Весной 1800 г. на Ситке побывали один английский и несколько американских кораблей, а среди товаров, которые они предлагали в обмен на пушнину, было и огнестрельное оружие вплоть до пушек. А. А. Баранов писал, что он “сам видел на ситкинских жилах 4-ре фунтового колибра, а на прочих жилах обсказывают таковых и болшаго колибра гораздо превосходнее и количеством более". 70 Всё это, как и беседы с капитанами судов, лишь укрепляло А. А. Баранова во мнении, что обосновавшись на Ситке, он вовремя успел опередить конкурентов. Иностранцы же, по словам К. Т. Хлебникова, "видя наши прочно построенные заведения, отзывались, что им тут делать нечего. Они удивлялись нашей отваге и перенесению трудностей, а паче скудной и недостаточной пище и питью одной воды." 71

Зима 1799-1800 гг. была тревожным временем и для русских и для тлинкитов. Чтобы наладить добрые взаимоотношения с аборигенами, русские, отчасти, применялись к их же обычаям, устраивая званые пиршества с раздачей подарков, что должно было ассоциироваться у тлинкитов с традиционными потлачами. "Баранов приглашал тоёнов и старшин в свою крепость, делал пляски Алеутами и позволял колошам. При сих увеселениях, несколько раз захватывали колош, а чаще Котлеяна [Катлиан, K' alyaan – племянник и наследник Скаутлелта], пришедших со скрытыми под плащом кинжалами. Он приписывал сие умыслам, но те отзывались обыкновением носить при себе оружие; и это было сильным поводом к подозрениям и взаимной вражде." 72 В данном случае, похоже, правы были тлинкиты. Русские просто слишком хорошо помнили, как в 1763-1764 гг. Алеуты истребляли целые зимовья, пронося тайком под одеждой ножи и заставая промышленных врасплох. Потому им и казался столь зловещим и подозрительным обычай тлинкитов постоянно носить при себе кинжал под плащом.

Тем временем пришёл конец вражде киксади и дешитан. Хуцновский шаман Нахуву, пленник Скаутлелта, был призван для лечения ситкинского вождя Кантаи'ка. Похоже, знахарь оказался бессилен перед болезнью, поскольку он не нашёл ничего лучшего, как объявить причиной хвори колдовство собственной сестры больного вождя. Разъярённые подобными обвинениями родственники умирающего едва не убили злополучного шамана. Хуцновец спасся бегством и вместе со своим помощником вновь укрылся в Плавучей Крепости Скаутлелта. От вождя требовали выдачи Нахуву, но тот решил спасти пленника и, помимо всего прочего, использовать влиятельного среди хуцновцев знахаря в качестве посредника для примирения с дешитанами. Снабдив Нахуву всем, необходимым для путешествия, он организовал ему бегство. Добравшись до Хуцнуву, шаман начал склонять своих сородичей к миру с ситкинцами. 73

С наступлением весны и началом морского промысла возросла опасность внезапного нападения врагов на незащищённые рыболовецкие лагеря. Поэтому киксади выстроили себе крепость Ка' ану на Хэллек Айленд в устье Наквасинской губы. Вновь, как и прежде в подобной ситуации, начинаются трудности с продовольствием. Вероятно, тогда киксади вновь обратились за поддержкой к русским, несмотря на ряд недоразумений, происходивших между ними зимой. Теперь, голодной весной 1800 г., Скаутлелт получает от А. А. Баранова медный российский герб ("тотемную реликвию" в представлении тлинкитов), а 25 марта ему вручают Открытый Лист, в котором содержится подтверждение уступки земли под русское заселение и установления союза между тлинкитами (точнее, киксади) и русскими. Не надеясь только на миротворческую деятельность Нахуву, Скаутлелт, видимо, хотел получить новые гарантии русской помощи в случае открытого столкновения с дешитанами. Ради этого он пошёл даже на уступку родовой территории, вероятно, понимая под этим лишь предоставление русским права вести промысел в этих угодьях – именно таково было понятие о собственности на землю у тлинкитов.

Однако Нахуву сделал своё дело. Дешитаны, ослабленные потерями не менее ситкинцев, решили примириться со своими врагами. Отряд хуцновцев отправился на Ситку, где повстречал двух мальчиков-сирот, осмелившихся отправиться из крепости за моллюсками. "Дешитаны подошли к ним, окружили их и спросили: "Это всё, что вы имеете для еды? " "Да." "Как дела в крепости? " "У нас совсем нечего есть." Каноэ дешитан были в стороне и четверых человек послали за едой для мальчиков. Они вернулись со связками сушёного лосося, по 40 штук в каждой. Мальчикам велели передать одну из них Катаку (главный из воинов киксади, самый ненавистный для дешитан человек). Принесли и жир в тюленьем желудке. Его и другую связку следовало отдать другим людям. А третью связку и жир мальчики должны были взять себе. Им велели передать весть: "Это конец нашей вражды к киксади. Мы хотим теперь сложить руки и заключить мир." 74 Враждующие стороны договорились встретиться осенью на Сахи'ни (Река Костей) в Опасном проливе для окончательного заключения мира и проведения должных церемоний. С этой стороны, благодаря стараниям Скаутлелта и Нахуву (а, возможно, и самому факту присутствия русских, как потенциальных союзников ситкинцев), опасность для киксади исчезла. Слишком тесная связь с русскими становится теперь чересчур обременительной. И киксади, и русские почувствовали это весьма скоро. Тлинкиты из других куанов, во множестве посещавшие Ситку после прекращения там военных действий, насмехались над её жителями и "хвалились свободою своей." Крупнейшая размолвка произошла на Пасху.

Приглашая вождей на праздничное угощение, А. А. Баранов послал в индейское селение толмачку-колошенку. Ситкинские тойоны явились в крепость, но приезжие (среди которых, несомненно, были и недавно ещё враждебные дешитаны) не только не откликнулись на приглашение, но ещё и прибили посланницу. Баранов не нарушил праздничного веселья, но на третий день взял с собой отряд из 22 вооружённых людей и отправился в лодке к индейскому селению чтобы наказать оскорбителей и, главное, "показать наше бесстрашие". Исходя из количества его спутников можно предположить, что в состав этого отряда вошли почти все русские из числа жителей Михайловской крепости. В селении их встретила враждебно настроенная толпа человек в триста воинов. А. А. Баранов высадился на берег и направился прямо к жилищу виновных, "о которых сказано нам было, что готовы к сопротивлению; но после двух залпов, нашли только нескольких стариков, а прочие все разбежались." 75 После холостых залпов Баранов собрал устрашённых старейшин, одарил их и они велели виновным просить прощения. Конфликт уладился миром. Лишь воинственные и беспокойные кагвантаны "со злобным и надменным тойоном их Рубцом" продолжали открыто выражать враждебность. В случае их приезда в крепость, Баранов советовал Медведникову "иметь крайнюю предосторожность." 76

Напряжённость во взаимоотношениях поселенцев с индейцами сохранялась постоянно отчасти и потому, что большую часть населения Михайловской крепости составляли традиционные враги тлинкитов – кадьякцы и Алеуты. Они, конечно, были подчинены русским и контролировались байдарщиками РАК, но при всём том всё же сохраняли и известную самостоятельность в своих действиях. Поскольку без их помощи вести промысел было практически невозможно, то русское начальство вынуждено было во многом считаться со своими туземными партовщиками. Исключая каюров – подневольных работников компании – их можно рассматривать, скорее, как в некоторой степени союзников РАК. В составе промысловых партий они сохраняли своё родоплеменное деление и следовали за своими вождями, в числе которых А. А. Баранов называет "катмайского тойона Гаврилу, Ефима Чернова тойона, сына карлуцкого алигьяга Филиппа, сына заказчика Чинюка, уяцкого Филиппа-алюцюмака, пояполицкого атыля Гаврилу", а также катмайцев Нуналкудака и Кумыка. 77 Их он советовал В. Г. Медведникову "при всяких случаях отличать, а по праздникам и за стол с русскими иногда сажать". К рядовым же партовщикам Баранов советовал "иметь человеколюбивое сострадание и присмотр… не обременять без нужды трудами, работами или услугами… но и в нужных случаях ласковостию тех более уговаривать, а не строгостию с грубой бранью, а кольми паче никто бы ударить не смел." 78 Туземные партовщики, таким образом, отнюдь не находились в рабском подчинении у своих русских предводителей, которые подчас с трудом поддерживали целостность своих флотилий, особенно, если сами аборигены не видели в том прямой для себя выгоды. В первую очередь это относится к менее зависимым от РАК Эскимосам-Чугачам. И.А. Кусков, вынужденный в 1802 г. прервать промысел из-за непогоды и угрозы со стороны тлинкитов, доносил Баранову, что "партовщики скучать начинают и прожитием без всякой прибыли на месте", что "удержать партию далее не будет возможно" и что чугачи начинают разбегаться. Там же он меланхолично отмечает "великий расход табаку", раздаваемого в подарок тойонам "безо всякой прибыли", без чего, однако, "обойтись никак не можно по несчастливым теперь обстоятельствам." 79 Вполне естественно, что при таком положении дел служащие РАК старались всеми силами как можно крепче привязать к себе "замиренных" аборигенов. Судя по всему в спорах между кадьякцами и ситкинцами русские поддерживали первых, что укрепляло союзнические связи с ними, но зато и усиливало враждебность тлинкитов. Традиционная межплеменная вражда подкреплялась и последними событиями: массовое отравление партовщиков моллюсками Алеуты и кадьякцы, похоже, приписали злому тлинкитскому колдовству и явно не собирались оставлять эту трагедию неотмщённой.

Тем не менее, в целом положение на Ситке при Баранове было вполне удовлетворительным для русских, что видно из письма, помеченного им датой 7 апреля 1800 г. Послание это, судя по всему, направлялось в Якутат и передать его должен был один из тлинкитов, сопровождавший Баранова на Ситку: “Сей податель, бывшей у нас прежде аманатом на Кадьяке акойской Степан, жил с нами долго в заселении, отправился домой и обещал вскоре и вам доставить письмо, кое я за нужное счел отправить, потому паче ежели партия прибудет, чтобы ободрить и уверить ту и с тою едущих могли, што здесь все благополучно и надежда к промыслу великая, а на пути нет никакой опасности, толко несколко Чилхацких опасаться надлежит, хотя мы здесь тех еще по сию пору [в] гости кроме несколка человек не видали, но хвастовства их обыкновеннаго эхости доходят недоброжелателныя… бостонцы американские пришли сюда судами в половине февраля, то же время было их 3 [судна] и одно в Хуцновском и Ледяном проливе слышно ходит. Мы у них и они у нас в заселении гостили, водки пили доволно… С народами ни до какой важной ссоры не доходило, хотя и много было огорчений, и тово и сево, но терпением преодолели все, имея при том каждочасную предосторожность, бодрость и готовность ко всякому неприятелскому действию.” 80

22 апреля 1800 г. А. А. Баранов отбыл на Кадьяк, оставив в новой крепости "начальствующим" Василия Григорьевича Медведникова – одного из опытных старовояжных. Медведников был храбр, что доказывает его поведение во время крушения галиота "Три Святителя" в 1796 г. 81, исполнителен и наделён организаторскими способностями. В 1795 г. Баранов особо выделил его из числа "трудников", строивших под руководством Дж. Шильдса судно "Феникс" в Константиновской крепости. Медведников был тогда подмастерьем англичанина, но "ежели б умел грамоте и правила чертежей [знал], не испортил бы и мастером [быть] ". 82 Баранов лично убеждал Медведникова остаться в колониях, когда тот задумал вернуться в Россию. Однако, будучи неплохим исполнителем и руководителем небольших партий и экспедиций, он не проявил себя с тем же успехом на более ответственном посту.

Баранов оставил ему обширные письменные наставления, где, в частности, указывалось и то, как вести себя по отношению к индейцам. Александр Андреевич напоминал, что "сии народы от создания мира пользуясь естественною свободою, никогда не мыслили и не знают угождать чужой воле, и ни малейшего огорчения сносить не могут без мщения." 83 К сожалению, Медведников, как и многие другие поселенцы, слишком часто забывал эти слова Баранова, который умел понять психологию аборигенов, прекрасно ориентировался в положении дел на Ситке, знал, как следует обращаться с индейцами и чего можно ожидать от каждого из их предводителей. Советы Баранова Медведникову просты, конкретны и разумны:

"Ни малейшей вещи от них без торгу, а кольми паче без заплаты брать или присваивать всемерно удерживаться и никому не позволять… рекомендую ещё в дополнение тойонов Хварова и его брата, также новоизбранного всеми Михайла [вероятно, после успешного примирения с дешитанами Скаутлелт и был избран верховным вождём Ситка-куана – атлен-анкау] и нашего прежнего Схатеса [Скаатагеч?] с братом, а также почётных мужиков: шамана с Кекурной бухты с… тестем и ближней бухты богатого и хлебосола племянника Михайлы тойона [Катлиан] с братьями Шадровитым мужиком и отцом парня, кой хотел идти на Кадьяк, приёмом отличать, а когда что случится, кормить… а иногда и маленькими подарками приласкивать… во множестве и с пляскою их в казармы отнюдь не впущать… иметь неприметное им примечание, нет ли в байдарках огнестрельных и других вредоносных орудий и при них под одеждою скрытых копий [кинжалов]." 84

В 1801 г. компания получила и первые выгоды от Ситкинского заселения. С бригом "Екатерина" туда было отправлено 470 байдарок во главе с И. А. Кусковым, который позднее вспоминал, как "колоши во всех местах, будучи им обласканы и обдарены, сами вызывались показать бухты и заливы, где бобры водились: от места до места они провожали партию и рекомендовали своим соседам, которые с равною угодливостию предлагали свои услуги. В один выезд партия была приведена колошами в тесную бухту, в которой гнездилось такое множество бобров, что с первого взгляда полагали быть стадом птиц, чернеющих на поверхности воды. Но нельзя было выразить радости Алеут, когда открылось бесчисленное множество бобров в таком месте, из которого почти ни один не мог ускользнуть. Колоши без всякой зависти восхищались проворством и искусством Алеут в промысле." 85

Однако, помимо всего прочего, результатом первых встреч русских с тлинкитами стало и создание образа "колоша" – воинственного, мстительного и жестокого дикаря, каким предстаёт он в официальных документах РАК, записках служащих компании и в трудах путешественников. Достаточно вспомнить, сколь неприятно поражён был обликом якутатских аманатов правитель Кадьякской конторы И. И. Баннер: "Вид их показывает нечто отвратительное, лицо имеют смуглое, продолговатое, глаза большие, брови высокие, колесом… волосы чёрные и жёсткие, поднявшись дыбом, кои они завязывают странно разными манерами: то, забрав со всех сторон на темя, походит на кочку с травою, иногда изображают рога на обеих сторонах, или, обвив, вниз спускают на обе стороны, как толстые плети, вплетая во весь тот убор разные перья… лицо разновидно раскрашено и вымарано полосами… К сожалению живописцы не имеют счастья их видеть, то бы лучше нельзя написать на деянии не только чорта, но не постыдно было бы изобразить самого сатану," – в этой оценке Баннер странным образом перекликается с симпатизировавшим тлинкитам У. Стёрджисом, на которого подобное же впечатление произвёл облик ситкинцев. С внутренним содроганием и каким-то детски-простодушным ужасом передаёт Баннер и рассказы якутатцев о жестоких военных обычаях тлинкитов: "Злее самых хищных зверей… снимают с головы кожу с волосами, забрав волосы в одну руку, обчертя ножом, сдёргивают, и потом… по частям отнимают члены, колют и дают небольшие раны, для одного мучения и страдания, или тела рвут крючками, или, разрезав, вытягивают внутренность и мотают кишки, снимают с живых кожи…" Вслед тому делается весьма неутешительный вывод: "В сём народе, убийственном и злом, едва ли можно в несколько лет учинить какую-либо приметную перемену." 86

Несколько более доброжелательно смотрели на тлинкитов российские мореплаватели. Характерна в этом отношении оценка, данная им В. М. Головниным, известным своей прямотой и резкостью суждений: "сильны, терпеливы в трудах и крайне смелы, даже до отчаяния, любят независимость столько, что скорее захотят расстаться с жизнью, нежели со свободою, и покорить их не только трудно, но даже невозможно… В сражении они столь отважны, что редко когда в плен отдаются живые и огнестрельным оружием научились действовать проворно и стреляют очень метко… к побеждённым же чрезвычайно жестоки и часто всех их мучают и убивают без всякой жалости." 87

Однако, обе характеристики складываются в один, всё тот же образ гордого, свободолюбивого, но враждебного, мстительного и свирепого дикаря. Да и позднее в характере тлинкитов русским в первую очередь виделись такие "особенные достоинства", как "хищничество, воровство при всяком удобном случае, вероломство, умение отомстить врагу." 88 Хотя окончательно стойкий стереотип тлинкита, как "кровожаждущего варвара", сложился только после трагических событий 1802 г., основы его были заложены именно в результате первых встреч и первых столкновений русских с этим сильным и неподатливым противником.