Инцидент в Макошине

***

Стёпка Киреев допил чай и меланхолично грыз край стакана. Но не авторитет участкового, изрядно пошатнувшийся после обморока, беспокоил его (к авторитету Стёпка относился вполне философски, да и кто бы, скажите, не упал), а чертовщина, творящаяся за стенами отделения.

А она, зараза, продолжала твориться.

На площади у станции подрались два макошинских района: Погорелово и новостройки. В самом факте драки ничего примечательного не было: Стёпка сам по молодости участвовал в махалове заречных и фабричных, но обычно дело заканчивалась синяками и разбитыми носами. И вот тебе: пятнадцать переломов, две черепно-мозговые, одно прокушенное ухо - тоже мне, тайсоны доморощенные! Да и масштабы нынешнего побоища впечатляли; по уверениям очевидцев, бойцов на площади собралось сотни три.

Ну, делаем поправку на испуг - пусть сотня. Это среди бела дня-то!

Да ещё и этот непонятный субъект.

Ни одна из сторон его не знала: каждая посчитала противником. Тип в долгу не остался, и, как уверяли, молотил кулаками всех подряд, причём бил остервенело, едва не насмерть. "Отмороженный какой-то", - пожимали плечами драчуны, - "Ужом вертелся, как в фильме про китайцев. Но бил по-русски, ногами не махал." Загадочный клич - "Аргетламх!" - запомнили многие, ибо каждый возглас сопровождался ударом.

Но что ставило Стёпку в окончательный тупик - это серебряная рука.

"В железной перчатке чувак был", "н-ну... рука у него такая... вот как бы алюминевой краской намазанная", "блестящая такая хреновина - как шарахнет по зубам!", "чисто терминатор, я тебе говорю: грабка на шарнирах". А рецидивист Харюшкин весомо сказал: "Серебряная, зуб даю. Я ему на руке повис, точно - серебро".

Харюшкину можно было верить: он специализировался на кражах серебряного антиквариата.

Итак, отморозок с металлической рукой и непроизносимым боевым кличем в пять минут разметал целую толпу дерущихся и после этого, что характерно, бесследно исчез. Растаял.

Стёпка почесал в затылке шариковой ручкой: за такой бредовый отчёт начальство с потрохами съест. "И будет на одну черепно-мозговую больше", - мрачно подумал он.

Надо бы пройтись по участку. И прямо сейчас, пока не стемнело. «И силы зла не властвуют безраздельно», - мысленно хмыкнул Степан.

Солнце висело над городом надувным алым шариком. Рваные тряпки облаков мотались над горизонтом, едва не цепляясь за флюгер на макушке пединститута.

Стёпка вышел на Овражную, обогнул остов продуктового ларька, сгоревшего в прошлом году, через забор сорвал пятнистое яблоко. Он не знал толком, куда идёт, город сам кружил его улицами, мягко подталкивал в одному ему ведомом направлении, пока не вывел на обрывистый берег Макоши.

Там ждали псы.

Стёпка не сразу понял, что за тёмные груды торчат на пустыре среди останков вымерших автомобилей. Он шагал бездумно, переступая через вросшие в землю железяки, когда одна из куч широко зевнула, вывалив красный язык. Собаки. Целая стая.

Участковый замер.

Псы медленно поднимались, в пугающем молчании обступали человека. Вечер наваливался на пустырь, глуша краски, размывая очертания; лишь горели бледными фонарями дикие глазища.

Бежать! Но ноги отнялись, и кусок льда застыл в животе - не успеть. Дурак, о чём он думал только...

Казалось, среди собак он видит коз, барана и чуть ли не лося. Словно безумный зоопарк собрался к ночи на пустыре - поохотиться на человека. Голого, беззубого, беззащитного.

И даже носок с мелочью остался в столе.

Кто-то громадный, косматый задел его спину. Дохнуло смрадным жаром, точно огромная пасть раскрылась над макушкой застывшего в страхе человечка. Дохнуло и ушло, только краем глаза заметил то ли медведя, то ли человека в волосатой шубе.

– Отпустите его, - рыкнуло существо таким низким басом, что едва различались слова.

Миг - и сгинуло всё, осталась перепутанная с проволокой трава, и только вдали звонко цокали по дорожке каблучки.

Степан бросился прочь.

– Девушка! Постойте, девушка.

Остановилась. Сухощавая фигура с острыми плечами, узкое лицо. В сумерках её глаза казались янтарными.

– Девушка, вы это... не подскажете, как до Лесной пройти... чего-то я заблудился, наверное, - говорить, говорить, не важно что. Она живая, тёплая, она человек. Только бы выбраться, - а то я тут... знаете... а тут и вечер, и я чего-то не найду...

Захлебывающийся голос увял. Девушка вела себя странно: смотрела поверх его головы и молчала. Будто ждала чего-то.

– Ну... я пойду, наверное, - упавшим тоном заключил Стёпа.

– Я с вами.

Ну вот и отличненько, вот и ладушки. Два человека - это уже не одиночка, к двоим не всякая шпана сунется, даже если из двоих одна - девушка. Шорк-шорк стоптанные подошвы по асфальту, клац-клац каблучки. Сейчас мимо бараночной фабрики пройдём, а там и до Овражной недалеко. Можно и незнакомку домой проводить, чего ей одной ночью шататься.

Одной? Ночью? А чего она одна ночью возле пустыря делала?

Степан резко остановился. Девица молча стояла за его спиной. Медленно-медленно Киреев повернул голову.

На фоне выплывшей луны торчали кошачьи уши.

– Мяу, малыш, - осклабилась морда пантеры на бледной девичьей шее.

Луна скрылась так стремительно, точно задёрнули шторку облаков. У горизонта явственно громыхнуло.

– Кажется, дождь собирается, - промурлыкало чудовище. Кошачьи глаза горели ровным лунным светом. - Пойду я, пожалуй.

И улыбнулась ещё шире, показав белоснежные клыки.

– Чао, Стёпа.